А.С. Суворин
Маленькие письма

DCLXXVII
<О правительстве и терроре>

На главную

Произведения А.С. Суворина


Трагедия всегда перемежается комическими эпизодами, и об одном из них я хочу сказать в подобающем стиле.

Г. Родичев родил гениальную мысль. Это бывает со средними людьми. Вдруг родит гения, особенно в союзе с женой. Ведь родители гениальных людей почти сплошь средние люди и даже пониже средних. Г. Родичев родил гениальную мысль один. Рассуждая в «Речи» о «правосознании», об «успокоении в праве», о «творчестве права», он написал: «В бесправии воспитана вся наша администрация». Только-то? — спросите вы. А разве это не гениально? Ведь не только администрация, все мы воспитаны в бесправии, не исключая гг. Родичева, Муромцева, Кокошкина, Набокова, Аладьина, князя Урусова, Стаховича, графа Гейдена и всех остальных членов Думы. Кто почти всю жизнь прожил в бесправии, кто половину, кто две трети. Средний возраст господствовавшей кадетской партии 40 лет. Ведь это больше полжизни. Воспитанным в бесправии откуда научиться было праву? Из книг и газетных статей? Больше неоткуда было. Но и книги и газетные статьи — это теория. А на практике как администрация, так и Дума — кость от костей и плоть от плоти. Управляемые бесправием, мы и жили в бесправии и пользовались жизнью в этом бесправии, кормились бесправием, учились бесправно, пользовались доходами с имуществ, доставшихся бесправно, судились по законам бесправия и проч. Не правда ли, так? Далеко не совсем так, по-моему, и это доказывать нечего. Я беру только «гениальную» мысль г. Родичева, и из нее ясно, что если администрация не могла «сотворить право», то и Дума не могла «сотворить право», а если Дума могла «сотворить право», то и администрация могла «сотворить право». Таким образом, на практике явилась простая конкуренция между «бесправными»: бесправные Думы напали на бесправных администрации и переругались, как только могут ругаться бесправные. «Пошли вон, дураки!» закричали одни, в бесправии воспитанные, другим таковым же. Агафья Тихоновна, тоже в бесправии воспитанная, сказала это своим женихам, по свидетельству Гоголя, за 70 лет до Думы. Дума только повторила. Она и в этом не была оригинальна. Натурально, что Дума была уверена, что бесправно воспитанные не распустят ее, как однокашники не распускают друг друга, а продолжают то ругаться, то мириться. Натурально также, что вражда этих бесправных между собой должна была поглотить всю их энергию и все внимание, и для практического дела ничего уже не оставалось. Они сражались друг с другом одним и тем же оружием,— бесправием, которое выражалось фразою: «пошли вон, дураки». Дума ловила всякий предлог, чтобы сказать эту фразу на всю Россию. Администрация в департаментах и советах могла говорить ее же, с тем негодованием, которое чувствовали прилично воспитанные бюрократы. И ничего другого, решительно ничего. Шло ли дело о программе, шло ли оно о запросах, о смертной казни, об аграрном вопросе, о «жидотрепке» в Белостоке,— в результате только и было: «пошли вон, дураки». Когда Думу распустили, она так удивилась, что позабыла свою превосходную фразу и сказала вместо нее другую, заимствованную не у «бесправных» своих однокашников, а у революционеров: «Не давайте ни рекрутов, ни податей тем, которые нас разогнали». Что эти две стороны из одной и той же кости и плоти, доказывается и той халатностью и амикошонством, с каковыми бывшие члены Думы стали говорить, что необходимо собрать их снова, не прибегая к новым выборам. Ничего, мол, не случилось особенного. Просто поспорили за картами из-за большого шлема и опять помирились и садимся за новую пульку, в которой опять: «а, вы пошли не с той карты,— так пошли вон, дураки, палачи, разбойники» и т.д.

Премилый государственный винт!

Вместо того, чтобы всем бесправным идти вместе к «праву», учиться ему и учить других, которые ни книг, ни газет не читали, или читали с пятого на десятое, «бесправные» доказывали друг другу, кто из них умнее и добродетельнее и кто должен управлять «по праву и «творить право», Агафья ли Тихоновна или Кабаниха.

Эти заботы так гипнотизировали оба лагеря «бесправных», от короны и от народа, что они совсем забыли о тех, которые почти полстолетия отрицали всякое право, думая этим отрицанием «творить право»... революции во что бы то ни стало. Оба лагеря, очевидно, поверили манифесту революционеров, в котором было сказано, что они приостанавливают со дня открытия Г. думы свои действия, но будут продолжать приготовление всякого оружия для дальнейших действий. Слова этого они не исполнили вполне, ибо были взрывы, были убийства и грабежи, но это объяснялось тем, что центральный комитет не обладал достаточной силой для того, чтобы остановить действия «летучих отрядов». Но центральный комитет вполне исполнил свое обещание не останавливать приготовления всякого оружия, что несомненно доказывается открытием фабрик и складов бомб, динамита и всякого оружия уже после роспуска Думы, когда администрация, смахнув заботы о борьбе с Думой, обратила прилежное внимание и на этот предмет.

Я должен вам сообщить один очень интересный литературный факт, который вы или не знали, или забыли. Он случился 75 лет назад, т.е. еще ранее того времени, когда Агафья Тихоновна произнесла: «пошли вон, дураки».

Это было вскоре после так называемой июльской революции, которая продолжалась всего три дня (27—29 июля 1830 г.), но заставила Карла X подписать отречение от престола и возвела на престол Орлеанов, в лице Луи-Филиппа, сына того Филиппа Орлеанского (Philippe — Egalite), который был членом Конвента, вотировал смерть Людовику XVI и сам погиб под гильотиной, как жирондист. Два замечательных писателя, оба еврейского происхождения, поэт Г. Гейне и критик-публицист Бёрне, беседовали между собою в Париже год спустя после этой июльской революции. Сделавшийся отчаянным демагогом, Бёрне рассказывал Генриху Гейне, далекому от демагогии, об одном «освободительном празднике» в Германии, на котором у него украли часы:

— Я был очень рад этому воровству: оно подает мне надежду. И у нас также есть мошенники, и это хорошо, потому что мы тем легче преуспеем. А то этот проклятый чудак Монтескье старался убедить нас, что основа республики есть добродетель! Я приходил было уже в ужас от того, что наша партия будет состоять из честных людей и мы ничего не достигнем. Совершенно необходимо, чтобы и мы имели в своей партии таких же мошенников, как и наши враги... Я бы с удовольствием нашел этого патриота, который украл у меня часы; я бы поручил ему управление полицией и дипломатией, когда мы сделаемся министрами. Но я от себя бы прогнал этого вора. Я бы именно напечатал в «Гамбургском Корреспонденте», что даю сто луидоров тому честному человеку, который найдет мои часы. Часы этого стоят, уж как редкость,— как первые часы, которые украла немецкая свобода. И мы, сыны Германии, просыпаемся от сонной честности. Трепещите, тираны, и мы умеем воровать!

Этот юмористический рассказ Бёрне заключал в себе серьезное предупреждение и предсказание того, что действительно случилось. Революционеры приняли за руководство пословицу — клин клином вышибай — и совершенно вышибли из своего сознания «добродетель», о которой говорил «проклятый» Монтескье, и всякое «право», и всякое русское чувство. Немецкая свобода украла часы, русская свобода стала воровать и грабить напропалую, так воровать и грабить, как нигде еще не воровали и не грабили. Убийства практиковались и прежде, но и они со времен июльской революции стали возрастать, и опять у нас же развились прямо в нечто колоссальное при помощи взрывчатых веществ и той полицейской бдительности, которая издавна знаменита в российских летописях.

Оставшись без Думы, правительство берется победить революцию и дать реформы. Что одними реформами нельзя победить революцию, это доказывать нечего, как нечего доказывать и того, что и одной Думой нельзя победить революцию, как бы ни твердила об этом левая печать. Необходима сильная и талантливая власть, необходима воспитанная воля, которая бы заставила себя уважать и слушаться, и в то же время необходимы все те реформы, которые бы дали обществу свободу, т.е. избавили бы его от опеки администрации и от опеки революции. Перед правительством такая задача, которая в случае успеха даст ему большое значение и силу. Во всяком случае, для этого срок в шесть месяцев совсем небольшой. Хороших признаков два: правительство не растерялось от последних убийств, несмотря на весь их ужас, и сделало важный шаг — это два миллиона удельных земель, которые должны поступить в собственность крестьян. Это не циркуляр и не законопроект для будущей Думы, а практическое дело. Как бы ни говорила печать, что это неконституционно, как бы ни критиковала эту меру, но два миллиона десятин — прочное дело. Так как и я прожил свой век в том же «бесправии», как и г. Родичев и вся думская и административная братия, то я думаю, что правительство должно действовать, т.е. не только сочинять законы, чтобы представить их Думе, но и вводить их немедленно. Разумею законы, на которых должна основаться наша новая жизнь, начиная с реформы мелкой земской единицы или прихода и полной реформы земских учреждений и некоторых административных и кончая, или именно начиная, аграрным вопросом. Когда 20 февраля соберется новая Дума, она может эти законы исправить, изменить, дополнить, и т.д. Это право за ней остается. Но у России есть право жить мирно, а в настоящее время она живет каким-то революционным сумбуром и какою-то смесью старого с новым, очень несовершенною и отрывочною, мало соображенною с развитием и потребностями общества, явившеюся под именем «временных правил». Такая правительственная деятельность привлечет симпатии всего того огромного большинства населения, которое теперь так страдает и мучится. Конституционно ли это или нет, население об этом не спросит, если увидит, что все это служит к его благу и его спокойствию.


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 25 августа (7 сентября), № 10937.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада