А.С. Суворин
Маленькие письма

DCLXXX
<О Носаре, Витте и будущей Думе>

На главную

Произведения А.С. Суворина


У В.П. Буренина есть пародия на судебное разбирательство под заглавием «Мертвая нога». Пародия эта имела несколько изданий и представляет собою истинный шедевр нашей юмористической литературы. Как все действительно даровитое и смелое, пародия эта дождалась своего осуществления в современной действительности. Даже действительность, пожалуй, превосходит сатирическую фантазию. Это суд над г. Носарем и Комп. Бедный русский суд! Ему приходится восстановлять изумительную картину прошлого с приобщением настоящего. Говорят, что это святилище суда напоминает кафе-шантан. Но и время, которое оно воспроизводит, походило на кафе-шантан многими подробностями. Сам г. Носарь — какой-то фантастический герой, не то смелый комик в трагической пьесе, не то трагик в пьесе комической, которую разыгрывало правительство с чувством детского неведения в общественной психологии и в истории революции. Когда это происходило, никому не приходило у голову, что совершается какое-то преступление. Все думали, что то, что происходит, весьма естественно, как одно из законнейших явлений революционного периода.

Когда Совет рабочих депутатов вместе с г. Носарем арестовали, я выражал сожаление, что г. Носарь не арестовал графа Витте. Это было бы чрезвычайно последовательно, и для полноты картины только этого и не доставало. Совет рабочих депутатов решительно разыгрывал роль правительства, смело и открыто боролся с графом Витте и его собственными министрами и даже своими «указами» очистил сберегательные кассы на 200 000 000 рублей. Ведь это не фантазия, а истинная правда, и неужели в этом виноват г. Носарь и Совет рабочих депутатов? Я думаю, что тут главная вина на правительстве, которое все это видело и обо всем этом знало как нельзя лучше. Граф Витте решился «взять в плен» г. Носаря только тогда, когда правительство последнего стало грозить полным крахом русским финансам. Граф Витте боялся его трогать, боялся со всей искренностью человека, который ничего не понимал в русской революции и русском обществе и ждал указаний от общественного мнения, точно оно могло сложиться в хорошую силу в какие-нибудь два месяца. Мне известно из первых источников, что Рувье громко выражал свое удивление бездействию графа Витте и говорил в ноябре, что он не понимает, как такой умный и властный человек дает так беспрепятственно развиваться революции. Г. Носарь сделался каким-то легендарным человеком, какою-то невидимою пружиною самых смелых махинаций. О нем рассказывали чудеса, как о Калиостро, как о человеке, обладающем прямо сверхъестественным влиянием. Почти вся печать была к его услугам и печатала его «указы» и «заседания» с удовольствием и самоотвержением. Цензура этого нового правительства вступила в свои права и действовала открыто, а цензура правительства графа Витте сидела под столом. Графу Витте приписывают фразу: «Если бы я арестовал Совет рабочих депутатов две недели тому назад, то я рисковал бы вызвать в Петербурге новое восстание рабочих». Трудно себе представить, что две недели сделали то, что арест совершился очень тихо, как самый обыкновенный арест, хотя он был обставлен военной силой, едва ли необходимой. И вот эти люди сидят на скамье подсудимых, куда они не могли бы попасть, если бы не было им дано убеждения, что правительство — нуль, что свергнуть его ничего не стоит и что даже необходимо его свергнуть, потому что без правительства страна попадет в невообразимую анархию.

Мне кажется, что никогда правительство не было так виновато в попустительстве, как именно во время царствования Совета рабочих депутатов. Оно точно нарочно показывало свое ничтожество, точно нарочно дразнило революционные элементы, давая им сплотиться, взять известную глубину и большую ширину в своем распространении и влиянии. Страх — вот что было сильно у правительства. У него не было надлежащего ума, основанного на знании и опыте для того, чтобы крепко держать в своих руках вожжи и вместе с тем ввести в Государственную думу общество. А граф Витте — несомненно умный и даровитый человек. Но действовать в прошлое время, когда перед вами «все трепещет», и действовать, когда от этого трепета осталось только воспоминание, две вещи разные. И в этом трагикомическом положении очутился граф Витте. Я не раз уже говорил, что именно страх все объясняет, все излишества революции, усмирения восстаний и выборы в Государственную думу. Не будь этого страха, не было бы Совета рабочих депутатов, не сидел бы г. Носарь на скамье подсудимых, не было бы московского восстания и не было бы господства кадетов и трудовиков в Г. думе. Все наделал правительственный страх, отсутствие того мужества, которое в революционное время необходимее всего, потому что всякая революция, помимо всего прочего, есть развитие дерзости и мужества и может быть побеждена только мужественным умом. Само же общество ждет, кто кого победит. Когда граф Витте жаловался в прошлом декабре корреспонденту «Standard» на равнодушие общества и выставлял большую организованность революционных сил, как пример для подражания, он сам себя принижал почти до quantite negligeable, как во мнении русского общества, так и во мнении революционеров. Он прямо этими жалобами говорил, что у него нет никакой власти и никаких средств для борьбы с революцией. Естественно, что общество стало двигаться влево, где само правительство указывало ему прекрасную организацию и, стало быть силу. А элементам революционным, которые видели полное бессилие правительства, оставалось только действовать против правительства, которое само как бы говорило: не зевайте! Положение вещей было таково, что никто не знал, где находится правительство и сколько этих правительств, одно, два или четыре.

Минул год, и общество стало громко заявлять о своем существовании, между прочим, в деле с английским адресом. Пусть же общество знает, что оно не бессильно, что оно может кое-что сделать, что оно может заявлять даже о своем патриотизме и его станут слушать. Проектированная мною встреча англичан на белых и вороных конях, оставшихся от разгромов конских заводов, не состоялась. И не потому, что якобы вмешалась в это дипломатия, а потому, что вмешалось в это общество. Общество догадалось, что кадеты вместе с англичанами радикального пошиба желают над ним посмеяться, желают ему плюнуть в глаза и сказать перед целым миром, что никакого русского общества не существует, слово «патриотизм» признано г. Петрункевичем «позорным», под рукоплескания Г. думы, что «правительство» — просто дурацкий колпак, и даже самое слово «Россия» существует только в официальных бумагах, на самом же деле есть только кадетский народ и революционный народ, которые, опираясь друг на друга, придумывают новые формы для России. Г. Милюков совершенно правдиво говорил в Гельсингфорсе, что кадетская партия не сидит между двух стульев: она сидит на двух стульях, одной стороной своего сиденья — на парламентаризме, а другой — на революции. Обществу оставлено было повиноваться. Но оно неожиданно и громко заговорило.

Это решительно первый удачный взрыв русского чувства, которое сказалось почти во всех партиях, в одних громко, в других молчаливо. Дело не в том, что англичане ехали приветствовать председателя распущенной Думы, которая призывала к неповиновению народ своим выборгским воззванием. Дело было гораздо важнее, ибо этот акт просто означал вмешательство иностранцев во внутреннюю русскую жизнь, запускание английских пальцев в «национальную яичницу». Москва энергично заговорила в лице дворянства, купечества, ремесленников и проч. А монархическая партия даже послала телеграмму королю Эдуарду VII. Это было несколько комично, но мы так долго пикнуть не смели даже перед городничим, что всякое проявление общественной инициативы заслуживает симпатии. Притом, если кадеты обращались к парламенту, то почему же партии, противоположной им, не обратиться к королю? Дипломатия дипломатией, пусть она делает свое дело через послов, посланников и консулов, но пусть и общество не молчит, пусть и оно вмешивается так или иначе, чтобы перестали его считать стадом баранов. Дипломатия хранила бы молчание, если б русское общество не закричало, если б оно не проявило надлежащей энергии.

Хочется думать, что этот успех не последний, что общество на нем легко поймет, какая сила заключается в нем, если оно начинает действовать как свободное общество, руководимое патриотизмом и сознанием тех благ, которые сулит ему преобразованный строй родины.

Мы подошли к выборам. Если общество проявит и тут энергию, если сплотится во имя конституционных начал и открыто пойдет против революции, успех несомненно оно приобретет. А успех — это умиротворение, это — правильная борьба в Г. думе и мирное обновление всего нашего строя. Но храни Бог, если все пойдет по-прежнему, если россияне станут говорить: да ведь все стало тише. Чего же беспокоиться? Надо очень беспокоиться, но беспокойство состоит не в бросании себя из стороны в сторону. Оно должно быть разумное, имеющее в виду единую цель, которая должна соединить вместе близкие между собою партии.


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 13(26) октября, № 10986.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада