А.С. Суворин
Маленькие письма

П.А. Столыпина приглашают выходить в отставку. «Добросовестно и добровольно» выходите в отставку, говорит сегодня «Речь».

Почему? Кадет торопит, ему не терпится. Говорят, он ощутил некоторую зависть к успеху г. Столыпина и ощутил по гражданскому чувству, ибо этот успех может отдалить наступление блаженных времен правления партии «хочубытьминистром», как можно назвать партию народной свободы; возгорев этою гражданскою завистью, он готов употребить все способы убеждения и даже отрядить с миссией того комиссионера-корреспондента, который посредничал между генералом Треповым и г. Милюковым для образования думского министерства в июне-июле. Наши «верхи», как известно, еще со времен Фамусова чувствуют большое расположение к «иностранцам», как по части выписки вина из Бордо, так и по части политики. Воспитанные на французском языке, они чувствуют себя с «иностранцами» свободнее и роднее. Даже министры предпочитают вести политические беседы с «иностранцами» и сообщать свои взгляды русскому обществу в переводе с французского и английского. Да, министерство должно подать в отставку. Дума ему этого еще не сказала, не желая повторять первую Думу, но кадет сказал. Этого довольно. Он говорил и до созыва второй Думы об отставке, говорит и теперь. Торопитесь исполнить желание фютюр-министра.

—Знаете ли, что Столыпин вызвал зависть среди бюрократического мира,— говорило мне одно лицо. Его хвалят, кривя рот. Бюрократы не прощают успеха и своему брату.

Правда ли это, не знаю. Но кадеты решительно не могут простить этого успеха, и доказательство — эта бестактность «Речи». Хоть подождать бы руководителям этой газеты несколько дней. Не могли. Слишком обидно ждать. Отдаю справедливость г. Тану в «Товарище». Он называет речь г. Столыпина «своеобразно-красивой и тяжеловесно-сильной», «она мне импонирует, как всякая сила». «Если это противник, продолжает он, то это противник серьезный, не то что те гороховые шуты на правой стороне». Мне кажется, что и на правой стороне есть сила убеждения, есть талантливые ораторы, но г. Тану простительно называть правых гороховыми шутами, так правым простительно называть гороховым шутом г. Тана. Это не брань, а комплиментарные движения парламентарной души.

Душа эта несомненно расстроена всеми приготовлениями ко второй Думе, всеми тревогами, предчувствиями, снами и действительностью. Падение потолка перед этими волнениями просто счастливая случайность, не погубившая даже ни одной мыши. Говорю «счастливая», ибо все то, что миновало, даже не задев никого пальцем, хотя могло погубить, есть счастье, есть плюс в существовании, а не минус. Может быть, это было чудо, а может, естественное явление, не только потому, что когда-нибудь потолок должен был упасть, но, может быть, по тому никому неизвестному закону, что подобные случайности очень часто происходят в отсутствие людей. Знаете ли вы, что в прошлом XIX веке было несколько сот пожаров театров, и только какой-нибудь десяток из них во время представлений. Наибольший процент их приходится как раз на два часа после представления, а затем на час и полтора часа до начала спектакля. На это есть хорошо проверенные статистические данные. Парламент — собрание людей, положим, лучших, но и театр — собрание людей совсем не худших. Аналогия тут возможна. По этому закону потолок в Думе и должен был провалиться или после заседания, или перед заседанием. Конечно, этого еще в парламентах не случалось, но, может быть, потому, что их очень мало, или потому, что мы со своей революцией начинаем новую эру, какой еще не бывало, а потому и факты ее должны быть необыкновенными, нигде не бывалыми.

Для потомства, быть может, следует сохранить такие фразы:

«Казалось, свалилось небо. Громадные каменные глыбы, свалившиеся с огромной высоты, придавили все собою».

Так описывал один газетчик в вечернем листке обвал потолка в Думе. «Казалось, что свалилось небо». Пьяному купцу Островского казалось, что небо треснуло. Доски и штукатурка превратились в «громадные каменные глыбы». Один поэт, играя словами «толочь воду», сказал об этом же событии:

Парламент наш еще воды не много потолок,
Как вдруг обрушился над Думой потолок.

Следует еще сохранить следующие слова кадетской «Речи»: «центральные места, занятые партией народной свободы (кадетами), остались почти нетронутыми». Если такой идиот, как потолок, выразил свое высокое уважение к кадетам, то уж и толковать нечего: надо пасть перед ними во прах. Погибли бы правые и левые, их снесли бы на кладбище или поехали бы они на родину инвалидами, а кадеты разве покрылись бы только штукатурной пылью.

Я вполне убежден, что в глубине сердца многих членов Думы этот бессмысленный обвал потолка отзовется таинственным впечатлением. От грошовой свечки Москва сгорела, от ничтожных причин, от легкомыслия, от игры в революцию, могут случиться бедствия, как и от обвала потолка. Может обвалиться вся Россия, если будет продолжаться этот бессмысленный кавардак, который производят революционеры и покровительствующие революции господа. Пусть обвалившийся потолок напоминает об этом. Вот и нет худа без добра, как говорит пословица. Но было бы превосходно, если бы худа совсем не было.

Кадетский орган негодовал на Столыпина в день обвала потолка за то, что он явился, «к изумлению всех», в заседание Думы во главе министерства. «Он немного бледен, но держит голову высоко и смотрит прямо в глаза народным представителям, словно все происшедшее его нимало не касается». Если он был бледен и если он явился в Думу, то это доказывает, что все происшедшее он принял к сердцу. Но он имеет право смотреть всем прямо в глаза, потому что обвал потолка нимало от него не зависел и предупредить его у него не было никакой возможности. Столыпин не имел возможности предупредить взрыва на своей даче, когда погибли десятки русских людей и когда были искалечены его дети. Он имеет право смотреть прямо в глаза народным представителям, потому что он — один из самых мужественных, честных и искренних сынов России. На своем страшном и ответственном посту он живет под постоянной угрозой быть искалеченным и убитым. Он горит как в огне на своей службе, и если есть у него недостатки, как у государственного человека, то как русский человек он заслуживает глубокого уважения. Если б он был членом Г. думы, он принадлежал бы к числу самых достойнейших людей, желающих обновления и всяких успехов своему отечеству. Тот адрес ему от общества, который теперь подписывается, доказывает, что общество ценит его, что оно видит в нем человека, способного стоять во главе правительства в это трудное время. Он доказал на трибуне, что обладает и тем талантом оратора, который необходим для министров в конституционном государстве. Этого едва ли кто от него ожидал и тем приятнее было в этом убедиться.

Кто-то на заседании Г. думы, в день обвала, сказал: «Дума должна встать во весь рост». Пусть становится и покажет свой рост. Но и правительство должно стоять решительно во весь рост. Пусть это будут если не два богатыря, то два честных и искренних борца за общее благо.

А кто стоит во весь рост — это русский язык.

Речь депутата Лампатидзе, плохо владеющего русским языком, вызывает крестьянского депутата с правой, который просит председателя требовать от оратора говорить по-русски. Великолепное замечание. Учитесь, господа инородцы, по-русски. Когда-то еще Кавказ получит автономию или будет завоеван Турцией, но пока русский язык знать надо. Он повелевает, он — поистине неограниченный монарх, он — монарх гениальный. Он правит Россиею больше тысячи лет. Он — монарх не только Божией милостию, но монарх бессмертный, постоянно растущий в своих делах и помыслах. Он останется монархом при всех формах политической жизни. Он, этот русский язык, на котором создана великолепная литература, объединяет парламент обширной Русской империи и повелевает им. Без него депутат косноязычен и нем. Он заставил гордого поляка говорить по-русски, тогда как этот поляк притворялся непонимающим или выражал прямо желание не говорить на нем не только с русскими, но и с властью, даже с императорами, которые обращались к поляку на французском языке. А здесь, в русской Г. думе, поляк раскрывает уста по-русски. Русский язык повелевает по праву своей нравственной, художественной и политической силы.

Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 9 (22) марта, № 11131.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.