А.С. Суворин
Маленькие письма

DCXLIII
<О Государственной думе>

На главную

Произведения А.С. Суворина


Мне хочется сказать несколько слов о речах, и по поводу них, г. Стаховича и г. Родичева, хотя о них уже говорилось. Но ведь теперь хочется говорить только о Думе и об этих «великих людях», которые в ней заседают в качестве законодателен. Мы не знаем, что из них выйдет, какая судьба каждого из них. Многие, конечно, вернутся к своим занятиям но истечении срока, но найдется, вероятно, несколько человек, которые приобретут себе известность, явятся министрами, губернаторами, публицистами и т.д.

Речь г. Стаховича была на трудную тему — побудить Думу к порицанию убийств. Говорят, произнесена она была увлекательно и произвела общее впечатление. В печати всякая речь страшно теряет, как потеряла и эта речь. Мне кажется, судя по печатному тексту, г. Стахович слишком был дипломатичен и слишком усердно кланялся налево. Возглашение о синайской заповеди: «не убий»,— может быть, в Думе и вышло превосходно, но в чтении нимало. Синайские заповеди нарушаем мы ежедневно и даже с удовольствием, например, «не прелюбодействуй», «не пожелай жены друга твоего», «не сотвори себе кумира» не только из кадетов, но даже из Государственной думы, и т.д.

Князь Трубецкой в своем письме в газету высказался гораздо прямее. Перед ним светила истина, как вифлеемская звезда, указывавшая волхвам место рождения Того, Кто произнес чудесные слова о любви к ближнему. Князь Евгений Трубецкой не побоялся назвать «спортом» эти убийства и не кланялся ни направо и ни налево. Для него была просто публика, не левые и не правые, а просто люди с их человеческими чувствами, с их сердцем. В его словах звучала проповедь нового завета о всепрощении, и ни голос, ни жест ее не поддерживали, и она гораздо лучше и доказательнее проповеди г. Стаховича. Какое впечатление она произвела бы в Думе, это зависело бы от того, как она была бы сказана. Но и только внятно прочтенная, она произвела бы впечатление, потому что она по существу своему правдива и мужественна. Во всяком случае, г. Родичев победил г. Стаховича чистейшей банальщиной. Говорят, у него большой темперамент и сильный голос. Для оратора это так же важно, как и для актера.

Актер иногда срывает бурные рукоплескания мастерским произношением самого банального монолога. Вы аплодируете со всеми, потому что в толпе вы легко поддаетесь стадному чувству и одушевление актера вас забирает всего. Когда же вы прочтете этот монолог в книге, вам становится неловко от мысли, как это вы могли аплодировать такому бессмысленному набору слов. Не слыхав речи г. Родичева, я прочел ее в газете, куда он сам ее доставил, и удивился, как таким вздором, да еще лживым, он мог увлечь Думу.

Он недавно напечатал в «Речи»: «Глазам страшно, а рукам не страшно». Это белиберда, но и «веревочка пригодится», как говорит Осип Хлестакова. Ответ г. Родичева г. Стаховичу весь построен именно на таких превосходных фразах, как «глазам страшно, а рукам не страшно», что, может быть, надо перевести так: голове страшно, языку не страшно.

«Мы должны смотреть на преступления не с точки зрения нравственности, а с точки зрения политической»,— говорит г. Родичев. Почему же г. Стахович не возразил ему, что ведь это одобрение убийств и казней, приходят ли они сверху или снизу, одобрение их во всеобщей и русской истории прошлого, и в истории сегодняшнего дня. Это проповедь анархиста или недалекого человека, который не понимает, что говорит. Политическая точка зрения на убийства значит точка зрения политической партии, политического державства и силы. Если нравственная точка зрения не устойчива, то политическая и подавно. У консерватора, у либерала, у социал-революционера, у анархиста, у Нерона, у Ивана Грозного, у Петра Великого свои политические точки зрения, основанные на логике их убеждений, на их понятиях о государстве и власти и, таким образом, все гонения, все казни, все убийства, все пытки и костры инквизиции, все мучения в застенках тайных канцелярий, весь террор революций, все жестокости власти могут быть оправданы, и они действительно оправдывались своими современниками и даже потомками именно с политической точки зрения. Почему же г. Стаховичу не разобрать было политическую точку зрения г. Родичева? Ведь парламентская борьба потому и интересна и жизненна, что она борьба мнений и начал, борьба партий для достижения возможной правды и возможного народного счастия. Сказать красивую речь, сорвать рукоплескания и с колокольни долой — это не борьба, а только эффектные монологи.

Г. Родичев ссылается на суд. «Я вам скажу, когда прекратятся в России политические убийства: в тот день, когда народ уверует, что есть у нас суд и правда». М.О. Меньшиков уже сказал об этом, что высший суд о нравственности есть парламент. Я бы прибавил к этому тот же политический аргумент. Суд всегда будет находиться под влиянием политической системы, а политические системы далеки от совершенства. Во время французской революции суд не смел пикнуть под грозою руководителей Конвента и был просто палачом. Христианская религия возникла потому, что осужден был правдивейший и величайший человек, когда-либо сиявший в мире своей поистине божественной красотой и благостью. Распятый на кресте молился за врагов. Это был Бог. Людям до этого далеко, но анархия убийств, возведенная в систему, апология преступлений, одобрение их «с политической точки зрения» — неужели это не страшно? Неужели это не должно возмущать человека, принадлежащего совсем не к социал-революционерам и не к анархистам? Почему было не сказать этой Государственной думе, что такое, по меньшей мере, пилатово умывание рук есть преступление перед Россией, перед народом, который послал этих депутатов.

О чем просили? Только о такой малости: высказать свое порицание революционным убийствам, как вы высказали порицание казням требованием о всепрощении. И Дума ответила отрицательно. Она отвергла и ясную и простую поправку к речи г. Стаховича барона Рооппа.

—Нет, мы одобряем убийства.

Ведь этим самым Дума как бы присоединяется к тактике революционеров-убийц, к тактике грабителей и воров якобы на революционные цели. Дума одобряет анархию снизу, смотрит на нее, как на свою помощницу в борьбе с правительством, опирается на нее, как на гранит.

Вы взводите напраслину на Думу, скажут мне. Нет, я говорю правду, потому что иного окончательного и простейшего вывода из отказа Думы осудить убийства нельзя вывести. Те 78 депутатов, которые письменно отказались от своего голосования в ту же ночь и присоединились к пяти протестантам, лучше всего доказывают всю безбожность и дикость одобрять прямо или косвенно убийство. Они одумались и поступили, как христиане. Если б Христос сказал: «Любите ближнего своего, как самого себя, когда он вас полюбит так же», то христианства не было бы и не было бы Христа. Революционная нравственность и отвергает Христа и действует убийствами, местью и грабежами на революционные цели.

И никто не осмелился сказать каких-либо возражений г. Родичеву, вот что печально. Даже когда он прямо лгал, да, когда он бессовестно лгал, говоря, что «со времен Батыя» Россия не видала «таких гонений, огня и крови», как теперь, и тогда никто ему ничего не возразил. Со времен Батыя Русь видела ужаснейшие казни, мучения, массовые истребления жителей, тысячами потопление в реках людей невинных, целые вереницы виселиц, плававших по Волге, толпы палачей, которые рубили головы, как капусту, Русь все это видела в XVI, в XVII и в XVIII веках. Ведь одним этим Батыем г. Родичева можно было бы посадить на место. Не говорю о том, что при Батые г. Родичев сидел бы на колу или сам бы сажал на кол, не моргнув глазом. Но со времен «Батыя» — это необыкновенно радикально и потому — трусливое молчание. От Батыя до Родичева! Один покорил Россию, другой Государственную думу и Батый-Родичев покорил ее ложью и громким голосом. И Дума поклонилась ему в ноги.


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 8(21) мая, № 10829.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада