А.С. Суворин
Маленькие письма

DCXXIV
<О революции и Витте>

На главную

Произведения А.С. Суворина


В конце октября на берлинской станции Фридрихштрассе я встретился с В.И. Тимирязевым. «Политическая» забастовка кончилась, и революционное правительство Петербурга повелело открыть движение. Я ехал в Петербург, а г. Тимирязев кого-то провожал и сам на другой день должен был выехать в Петербург. Мы обменялись искренними надеждами на графа Витте, который все устроит и все успокоит. В начале ноября я снова виделся с Василием Ивановичем, который был в это время уже министром. Я немножко негодовал на непонятную для меня бездеятельность графа Витте, а В.И. Тимирязев старался выяснить мне трудное положение первого министра и защищал его. Министерского поста он не искал, принял его, потому что ему граф Витте предложил его, и совсем не был им обольщен. С тех пор я его не видал. Как он министерствовал в торговле и промышленности, какой политики держался он в кабинете, я об этом знал только по слухам. Выход его в отставку был для меня, как и для всех, неожиданностью, и я очень об этом пожалел.

В.И. Тимирязев был единственным конституционным министром в кабинете графа Витте. Он больше десяти лет пробыл в Берлине, хорошо знал министров, вождей парламентских партий, не исключая и рабочей партии, присутствовал на заседаниях рейхстага, знал парламентскую практику и политическую борьбу партий и средства партийной борьбы. Он жил в Берлине представителем серьезных русских интересов, имеющих связь с финансами, торговлей и промышленностью. Одним словом, это был министр хорошо вооруженный. Тянуло ли его влево, я не знаю, но думаю, что нет.

Помещая заметку о выходе его в отставку, я был вполне убежден в полной ее правдивости. Убежден в этом и теперь, после объявления «Русского Государства», где между прочим сказано, что будто граф Витте не писал ему письма. «Русское Государство» просто врет, и я думаю, что оно врет «по усердию», врет так же смело за графа Витте, как будет врать в свое время и против него. Я безусловно верю тому, что граф Витте не давал попу Гапону тридцать тысяч рублей, но если бы сам В.И. Тимирязев сказал мне, что он не получал письма от графа Витте, я бы и ему не поверил, ибо оно совершенно соответствует характеру графа С. Юльевича и его отношениям к «собственным» министрам.

Поэтому, я думаю, что граф Витте прекрасно бы сделал, если бы воспретил употреблять фразу «несоответственно действительности». Стоит появиться какому-либо сообщению о словах и действиях министра-президента, как сейчас же «несоответственно действительности». А как было в действительности,— остается неизвестным. Когда под указами пишется «быть по сему», то мы знаем содержание указа; а в данном случае «быть по сему» министра-президента пишется и печатается на белой бумаге. «Быть по сему», а неизвестно, по чему «по сему». Такие опровержения по меньшей мере бесполезны, как для опровергающего, так и для публики. Но они могут быть и вредными.

Граф Витте человек искренний. Это одно из его достоинств. Он искренен, когда говорит, когда, говоря, слушает себя и одобряет, и увлекается. Он совсем не из тех государственных людей, которые обдумывают каждое свое слово. Да и возможно ли это? Во всяком случае, это невозможно при той сутолоке, в которой он живет, при тех условиях, среди которых он говорит и действует. Это один из тех людей, которые все делают сами или стремятся делать сами. Им все кажется, что даже конверта с письмом другие не распечатают, как следует, а это следует сделать самому. Вследствие этого мысль у них бегает от одного предмета к другому и недостаточно сосредоточивается. Ей прямо некогда. От нее требуют ответов постоянно, и она принуждена сплошь и рядом давать полуответы или сверхответы. Сверхответы это все равно, что сверхчеловек. Ubermensch, Uberantwort. Нечто сверхъестественное и несоответственное. Слово не воробей; вылетит — его не поймаешь. А у министра слово — очень часто приказание или направление его политики. А когда прочтешь это слово, пригвожденное к бумаге типографской машиной, и найдешь, что оно не соответствует или обстоятельствам, или своему положению, как лица высокопоставленного, из уст которого должны выходить только слова премудрые, достойные быть напечатанными крупным шрифтом и золотом, когда прочтешь, что сказанное вовсе не премудро, даже как будто и совершенно лишнее, то сейчас же является «несоответственно действительности». Оно, если хотите, и правда: действительности это не соответствует, ибо действительность требовала бы совсем других слов. Таким образом, эти опровержения, которые являлись сначала в «СПбургском Агентстве», а теперь являются в «Русском Государстве», только курьезны, ибо, ничего не опровергая, подтверждают только то, что граф Витте сказал что-то такое, чего говорить не следовало, или сделал что-то такое, чего делать не следовало. Но это нисколько не противоречит его искренности: будучи искренним в пять часов вечера, он остается искренним и на другой день, в 11 часов утра. Но впечатления другие, и утренняя искренность иногда совсем отрицает искренность вечернюю. И мне кажется, что это очень естественно, и вот почему.

Наполеон говорил, что у него в голове всякие дела расположены по ящикам, как в шкафу, и он переходит от одного ящика к другому, закрывая тот, который не нужен, и открывая другой, который нужен. Захочет спать, закрывает все ящики и сейчас же засыпает.

«Quand je veux interrompre une affaire je ferme son tiroir et j’ouvre celui d’ une autre... Veux je dormir, je ferme tous les tiroirs et me voila au sommeil».

Такою счастливою головою обладают только натуры исключительные, гениальные, с мозгом развитым с какой-то поразительной гармонией и глубиной.

Будучи умным и даровитым человеком, граф Витте совсем не гений. Ящики его мозгового плана путаются так, что у него является непреодолимое желание объявить действия и слова, из них выходящие, «несоответственными действительности». Что может быть проще этого? Потом, примите в соображение, что граф Витте и не мог быть гениальным и никто на его месте не мог бы быть гениальным. Гения выносят волны событий, как вынесли они Цезаря, Лютера, Петра Великого, Наполеона. Разве можно сравнить русскую волну событий с тою, которая вынесла Наполеона, т.е. русскую революцию с Великой французской революцией. Это могут думать только гимназисты и барышни, печатающие протесты в пользу или против учителей, да разве еще союз союзов, которому открыли все двери и сказали: «царствуй!» Русская революция имеет один колоссальный недостаток, который губит ее. Она не патриотична. В ней никакого патриотического подъема, никакого одушевления. Она вся строится на общем недовольстве и на идее перестроить весь мир. Да, не иначе, как весь мир. Еще сорок лет назад она мечтала об этом и снова теперь о том же мечтает. Ее застрельщики и передовые деятельные дружины недаром кричат: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Социал-демократические и социал-революционные газеты гордо объявляли, что русская революция ведет за собою всемирную. Эта всеобщность, изобличающая обильное присутствие бездушного еврейства в нашей революции, и губит ее больше всего. Она — не русская, а социал-демократическая, до того непонятная массе, что один солдат в Харбине отвечал полковнику на вопрос, кто он,— так:

—Социал-демократ Его Императорского Величества.

Русская революция — вся какая-то заморенная, замученная, точно вытянутая из русского организма насильно, как какая-нибудь нитка. Убийства, грабежи, пожары еще не делают революции. Народ хочет земли, материального обеспечения в своей жалкой доле, и он только средство для проведения идей, ему непонятных и чуждых. Сами революционеры стали бы его расстреливать, если бы судьба вручила им власть, и приставили бы к нему жандармов, без которых никакая социал-демократия не продержится и дня. Огромная часть образованного общества жаждет только осуществления свобод 17 октября. У русской революции не только не было дня, но даже десяти минут таких, как праздник федерации Великой французской революции. У русской революции — забастовка, остановка жизни — могущественное средство. У французской — необычайный подъем деятельности. Русскому патриотическому чувству нанесен жестокий удар позорной войной и позорным миром. Патриотизм приник и обозлился. Во Франции патриотизм рос вместе с идеями и победами. Принципы 89 года расцвечивались победами, французскою славою и неустанною, смелою работой. Волна народная росла и росла, вся наэлектризованная, поднимая над собой таких людей, как Мирабо, Робеспьер, Дантон, целую группу жирондистов и даровитых людей на всех поприщах. Гений Франции блистал на удивленье и страх миру, и если Наполеон задушил, как говорится, «гидру революции», то он весь обязан был ей, он был ее сыном, она вознесла его на своей великой и блестящей волне и он поставил к ногам Франции всю Европу. Гениальная, высокая волна родила гениального вождя с его «чудесным жребием». Брызги этой волны создали «Марсельезу», песню, которая доселе способна одушевлять не только французское, но всякое сердце. А у нас все эти потуги на красный цвет, все это виршеплетство с его тиранией, цепями, борцами, трупами и т.п. «жестокими» словами не стоит не только четверостишия Пушкина или огненной строфы Лермонтова «На смерть Пушкина», но даже «Парадного подъезда» Некрасова. Такая тощая, приземистая волна не может вынести гения, и его нет. Есть граф Витте, нисколько не виноватый в том, что он не гений, и претензии и требования к нему, как к гениальному человеку, может быть только мешают ему развить и те способности, которые у него несомненно есть.

Я желал бы, чтобы эти строки сделали бы хоть одно доброе дело — убрали бы со страниц органов графа Витте фразу, которая начинает смешить — «несоответственно действительности». Смех — дело опасное и он может вынести другую фразу, что сам граф Витте «не соответствует действительности», тогда как он ее вполне законный и талантливый сын.


Впервые опубликовано: Новое время. 1906. 10(23) февраля, № 10744.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.



На главную

Произведения А.С. Суворина

Монастыри и храмы Северо-запада