| ||
Мир или война, мир во что бы то ни стало, или война во что бы то ни стало? Давайте разберемся в этом вопросе объективно, насколько это возможно при теперешних условиях. Перед Россией стоит этот вопрос во всем своем грозном значении. Никогда Россия не переживала таких поражений и никогда ее положение не было так трудно. Следует сказать даже больше: никогда она не переживала такого тяжелого и такого важного кризиса, от счастливого, конечно, относительно только, или несчастного разрешения которого зависит все ее будущее. Самое простое решение вопроса, конечно, мир и arpes nous le deluge, после этого хоть потоп. Дальний Восток так далек, что его следует оставить его судьбам, каковы бы они ни были. Мы жили без этого Дальнего Востока и можем продолжать свою жизнь без него. Мы попытали счастья, попытка нам стоила дорого, даже чрезвычайно дорого, но где наше не пропадало. Мы попытались занять там гордое положение, стать против распространения Японии на материке, иметь влияние на Китай, стать его стражем против захватов и эксплуатации Японией и Англией и вместе с тем обеспечить и укрепить все наши владения в Азии. Занимая Порт-Артур с полуостровом, соединив его железной дорогой с Москвой, берега Великого океана с берегами Атлантического, Дальний Восток с самыми просвещенными странами Запада, мы совершали переворот в мире, огромный переворот, значение которого во всей его силе проявится только после этой несчастной для нас и счастливой для Японии войны. Выиграй мы эту войну, наше положение в мире выросло бы чрезвычайно, выросло бы гораздо больше, чем может вырасти значение Японии, ибо мы — белое племя, мы — христиане и мы даровитее, что бы там ни говорили японофилы. Если само христианство в нас не глубоко, то глубоко лежит в нас гуманизм, проникающий всю европейскую цивилизацию. Идея Великого сибирского пути вплоть до Порт-Артура — чудесная идея, достойная великого народа. Теперь у нас немало людей, которые готовы порицать и самую постройку сибирской дороги. Зачем она? Жили без нее. Не будь ее, не было бы этой войны. Такие взгляды ничего не стоят не потому только, что всякие взгляды, начинающиеся с «если бы, да кабы» ничего не стоят, ничего не решают и ничему не помогают, но и потому, что стремление Японии на материк, господство ее в Корее и стремление подчинить своему влиянию Китай нисколько от нас не зависело и она у нас позволения на это не испрашивала. Она преследовала свою цель самостоятельно, и России следовало или закрыть на это глаза, или встретить врага лицом к лицу и вступить с ним в борьбу. Мы связаны с Азией неразрывно уж по одной Сибири, населенной русским племенем. Нам на Запад не двигаться — туда нас не пустят и делать нам там нечего ни с нашей культурою, ни с нашей промышленностью. Но на Востоке нам может быть дело, и мы туда стремились стихийно. Россия с XIII века была буфером между Европою и Азией: в этом веке она испытала все ужасы нашествия монголов, так и теперь об ее твердую грудь ударилась эта волна и залила собою сотни тысяч русских жизней, которые напитали своей кровью поля желтой расы. Россия первая и сближает Восток с Западом. Она своим движением на Восток прокладывала новые пути европейской цивилизации и торговле. Своим великим железным путем она открыла Амур, Маньчжурию и Монголию, о которых просвещенный мир почти не вспоминал со времен Чингисхана. Закончив покорение Кавказа, Россия двинулась на Восток с особенною стремительностью, завоевав Туркестан, Ахал-Теке и поставив Бухару и Хиву в зависимость от себя. Война с Турцией, битва при Кушке, все счастливые успехи избаловали русское правительство, и оно тоже слишком стремительно соблазнилось незамерзающим портом и поспешило провести железную дорогу через Маньчжурию вплоть до этого Порт-Артура, который стал для нас особенно дорог и по мужественной защите и по тяжелым воспоминаниям. Мы положили там огромные миллионы, начали создавать новые города и похоронили там свой флот, не считая уж русские жизни. Мы не только не приготовились к войне с Японией, но, поручившись за Китай, дали ей те миллионы, на которые она построила свой флот. Если объективно, независимо от несчастий этой войны, взглянуть на дело, может быть, мы и не могли приготовиться к этой войне. У нас для этого не было времени, наша дорога одноколейная, неспособная служить войне в тех размерах, какие требуются. В то время, как Япония напрягала все силы для войны, мы имели на руках и другие задачи и держали на Дальнем Востоке людей мало способных и скорее случайных, чем достойных исполнителей государственной задачи. Нет ничего легче, как видеть свои ошибки в то время, когда они уже сделаны и принесли печальные плоды. И нет ничего легче, как разыграть роль умных и дальновидных государственных людей, покончив с этими ошибками заключением мира. Когда ошибки, если это были ошибки, совершались, умные государственные люди действовали по направлению этих ошибок, потому что совсем не чаяли, что они роковым образом поведут к войне. Никто бы не поверил ни одному русскому государственному человеку, если бы он стал утверждать, что он все предвидел, все знал наперед, но что кто-то или что-то ему помешали. Если б он был вполне независим, то, мол, кроме удовольствия для России, это стремление на Дальний Восток ничего не принесло бы. Не говоря о том, что независимость государственного человека зависит от него самого в очень значительной мере, я думаю, что история не подчиняется государственным людям в той степени, в какой они себе это воображают. В истории вечная борьба одних умов против других, борьба страстей, честолюбий, интересов и способностей одного народа против другого. Тут столько непредвиденного, случайного, рокового, даже капризного, что воображать себя господином истории можно только в собственном воображении и самодовольствии. А на этом Дальнем Востоке были против нас не только Япония и Китай, но и Англия и Америка, и во всех этих странах были и есть умные государственные люди, которые умеют сморкаться в платок. Нельзя забывать, кроме того, что tel qui brille au second rang s’eclipse au premier. Я хочу этим только сказать, что для России создалось еще до войны очень трудное положение, разрешить которое было не по силам действующим лицам. Так оно и пошло, не вызывая ни особенных дарований, ни особенной энергии, никакой предусмотрительности и даже опасений, но сопровождаясь гибелью флота, поражением армии и страшными расходами. Говорят: мир. Мир, так мир. Чего лучше мира? Но было бы совсем не умно думать, какой бы позорный мир мы ни заключили, все равно, рано или поздно мы свое воротим. Нельзя забывать, что эта война одна из величайших войн в мире по своим потерям и последствиям. Она перестановит все государства, затронет глубоко интересы всей Азии, Европы, Африки и Америки. Она создаст столько новых движений и соперничества, что их и предвидеть невозможно. Мы в эти новые условия должны будем войти обессиленными и разбитыми, с огромными долгами, с уплатой военной контрибуции, по крайней мере, в миллиард рублей, которая обессилит наши финансы на многие годы и тяжело ляжет на народ, и без того бедный. Россия заплатит военную контрибуцию. Слыханное ли это дело? Но это не все. Нашим стремлениям на юг положится предел навсегда. Наша роль в славянстве увянет, не распустившись. Погибавшая Австро-Венгрия воспрянет. Тройственный союз, в главе с Вильгельмом императором, получит в Европе решительную силу, а двойственный, может, и тройственный тоже, Япония, Англия и Америка, такую же силу получит на Востоке. Наша союзница, Франция, убеждает нас вместе с теми русскими, которые давно кричат «долой войну», заключить мир. Она утешает нас внутренней культурной работой, после которой, мол, последует реванш. А много она сама взяла этим реваншем, о котором так кричала? Какую огромную внутреннюю работу она произвела и что осталось от ее реванша, от страстных желаний возвратить Эльзас и Лотарингию? Ничего не осталось. Не ради ли этого реванша Французская республика заключила союз с Русской империей, и теперь, когда эта империя терпит поражения, в республике настойчивей и настойчивей раздаются голоса против этого союза. Новые поколения начали совсем забывать об Эльзасе и Лотарингии, где немцы утверждаются более и более. Национальные чувства притупились, рана затянулась и венки на статуе Страсбурга, на площади Согласия, совсем засохли и похожи на брошенные лохмотья нищего... Нет, о реванше нам нечего думать. Что уступим теперь, то будет уступлено навек. И к этим уступкам прибавятся многие другие. А Япония будет брать с Маньчжурии 200 миллионов дохода, и на них и на военную контрибуцию, взятую с России, она может создать двухмиллионную армию даже без помощи Китая. А если вооружит она Китай, то тогда мы возвратимся далеко назад и будем существовать, как государство-буфер, как клин, вбитый между желтым и белым племенем, заискивая перед Западом и Востоком, платя дань и Западу и Востоку, ибо оттуда пойдут к нам все товары и уничтожат нашу промышленность. Мы можем сказать прости всему тому, что сделано на этом Дальнем Востоке, и тому, что ждало нас на Ближнем, который мы оставили так нерадиво. Европа уже торжествует и не скрывает своей радости, что эта вечная «гроза», Россия, рассыпается и бьется в предсмертных судорогах, истекая кровью в Маньчжурии и крича в каком-то безумном ожесточении у себя внутри, где слово «революция» делается популярным, где бомбы бросаются на улицах, где интеллигенты вопиют к городам, чтоб они устраивали у себя милицию для защиты от крестьян. Точно предвидятся времена крестьянских войн и укрепленных городов, как в былые времена в Европе. Наш старинный враг, Англия, становится еще сильнее и насмешливо говорит нам: «Я радуюсь тому, что Россия вступает в круг европейских конституционных государств, но я не дам, чтоб Япония вполне не использовала своей победы». Еще бы! В Персии, в Мешхеде поднимается восстание против русских. Являются иностранные капиталы для поддержания забастовок. Кавказ волнуется. Сколько тут английского яда и нашей собственной незрелости! Слезы обиды выступают у русского человека, и начинаешь отчаиваться во всем, и в настоящем, и в будущем. А разве это возможно? Неужели великий народ истощил в течение веков все свои силы на образование империи и стоит в нищенской одежде, осужденный, бледный, как смерть, и просит пощады? О, все мы знаем, как ему тяжело и как мы мало уделяли ему за все его труды. А другие сословия, дворянство, купечество, духовенство? Молчат? Им ничего не говорит грядущая беда, наступающее унижение? Избитое лицо России ничего не возбуждает в их сердце и не тревожит болезненно их разум? Нет русского, который не скорбел бы всем сердцем, который бы не плакал над несчастиями своей родины, который бы не стонал в мучительные бессонные ночи и не думал над тяжелой думой о мире или войне. А правительство, а наши государственные люди, разве они спокойно смотрят на все, что видят и слышат, разве в них не зажигается мысль, не кипит сердце, не бледнеет лицо от обиды и упреков других и собственной совести? Так отчего же они не говорят? Почему они только шепчутся между собой, когда их голос должен был бы раздаваться, успокаивать и объяснять, если не ободрять? Разве надо ждать конституции, которая обяжет министра не только говорить, но произносить целые речи, а теперь этого нельзя, это не принято, не в обычае? Но вся Россия говорит речи, пламенные, возбуждающие, полные негодованием и желчью. Разве теперь достаточно холодных правительственных сообщений, изложенных полицейскою прозою, когда вся Россия горит, когда набат пожара раздается великой тревогой? Ведь этот пламень жжет и их лицо,— ведь и они несомненно русские люди. Мы ничего не знаем, ни наших потерь, ни наших средств, ни намерений правительства. Мы как в темной ночи в этом молчании правительства, в этом одиночестве с своим чувством и своими соображениями. Нам надо свету. Либо скорее Земский собор, либо надо лицам, составляющим правительство, найти случаи говорить не с одними корреспондентами иностранных газет, точно перед Европой только и прилично русскому министру говорить, а не перед русским обществом, которое этого еще не достойно! А как говорят английские министры, как их слушают, как они ездят из города в город, как одушевляют и объясняют. У нас это не в обычае. Да, Господи, разве у нас теперь обычное время, время молчания и спокойствия? Разве свистящие и шумящие крылья этого страшного времени не проникают в хижины, во дворцы и в палаты, и разве только стон и плач молитвы в Божьих храмах остается нам, как утешение и надежда?.. Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 16(29) марта, № 10427.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|