А.С. Суворин
Маленькие письма

—Вот сибирная жизнь! Просто мочи нет.

—Почему? — спросил я господина лет сорока, здорового, краснощекого, сидевшего против меня в ресторане за завтраком.

—Сибирная! — повторил он — За каким чертом Россия существует, кому она нужна и для чего она нужна? Представьте себе, что она провалится. Вместо нее — море. Что за беда: по морю англичанин поедет. Что мир потеряет от того, что мы пропадем? Ровно ничего. Провалятся миллионы нищих, глупцов, рабов, всякой дряни,— ну, с ними, конечно, и порядочные и добрые люди, но все это не имеет никакой ценности с культурной мировой точки зрения. Кому русский человек нужен в Европе? Как он там жалок! Даже образованные русские никому там не нужны. А богатые нужны разве кокоткам и рестораторам. Да и то над ними тешатся и лупят за все с них втридорога. А вот всякий иностранец у нас приобретение. Англичанин, немец, все эти господа сейчас же находят у нас занятия, положение, выгодный труд. А сунься во Францию и Англию русский — шиш! Вы, конечно, скажете, что это оттого, что у нас нет конституции. Будь у нас конституция, мы бы орлами были. Держи карман! Нет, с этой славянской ленью, с неряшеством, с грубостью, с грязью, с клопами — орлами не будешь. Вот, например, Комитет министров со своими реформами. Это не так, то не так. Верно! Ну, а пускай он возьмет на себя вывести клопов из России. Пускай проведет такую реформу, чтоб клопы исчезли. Кажется, чего проще! Ведь это не Сибирскую дорогу построить, не золотую валюту провести, а просто клопов вывести. Пускай возьмется. Погодин говорил, что выведение клопов — важнейшая реформа. И действительно. Пускай-ка выведут клопов! Вот это будет гениально!

И он набросился на принесенной кушанье с жадностью. Оно мигом исчезло в его желудке. Он выпил две рюмки коньяку и потребовал себе еще чего-то.

—Однако, вы говорите! — сказал я ему.

—Не нравится?

—Уж слишком радикально вы говорите.

—Радикально? Да уж если выводить и вводить у нас что, то не иначе, как радикально. Клоп в моих словах совсем не символ, а реальная вещь, и о реальностях я говорю. Персидская ромашка тут бессильна, хоть купи ее на миллионы и рассыпь по всей России. Тут культура нужна, пути надо расчистить для культуры. Жалкая, противная, грязная, нищенская страна, и никто и никогда ее не умоет, не причешет и не вычистит. Тютчев правду сказал, что сам «Христос в ризе крестной исходил ее благословляя». Действительно Он ее исходил, действительно благословлял. Для меня это реальность. Богочеловек не мог поступить иначе. Он видел, что все это божьи создания, несчастные, бедные, в сквернейшем климате. Что ж ему оставалось? Благословить их и только. «Живите, мол, страдайте и не ропщите». Ничего больше этого и сделать нельзя, как благословить. Посмотрите — май месяц, а собачий холод. Шесть месяцев зимы! Где, скажите, есть такая культурная страна, где шесть месяцев зимы? Такой страны нету, не было и не будет. Зима еще хуже клопов. Зиму никто не выведет. Вы знаете, почему нас никто не завоевал? Потому что не стоит пачкаться. Монголы завоевали, а потом взяли и бросили. Надоело. Ну, потом Наполеон пришел в Москву. Говорят, Кутузов его обманул, заманил в Москву и не хотел заключать мира. Какой вздор! Просто сам Наполеон увидел, что овчинка не стоит выделки. Когда он приехал в Париж, первые слова его жене своей, Марии-Луизе, были: «Какого дурака я сломал! Тысячу раз дурак. Идиот! Прямо идиот! Я воображал, что Россия нечто вроде Германии, а это — дикая страна! Краснокожие!»

—Вы так говорите, точно сами присутствовали при свидании Наполеона с Марией-Луизой.

—Уж поверьте, что так. Я знаю, что говорю. Мы сидни, медведи, ленивцы. Вы думаете, что Комитет министров знает Россию? Ни малейшим образом. Он реформирует ее точно так же, как стал бы реформировать Гренландию, в которой он не был. Пункты известны. Одни отменил, другие водрузил. Вот и все. Почему отменил одно и водрузил другое — неизвестно и ныне и присно и останется неизвестным во веки веков. Аминь. Почему мы воюем с Японией? Неизвестно. Какая-то там Маньчжурия. 35 дней надо скакать до нее по железной дороге. 35 дней! Можете себе это представить. Еще 35 дней — и кругом света объедешь. Для чего? Никому неизвестно. Объехал кругом света! Да для чего ты объехал? Себя показать хотел? Да кому ты нужен? Других хотел поглядеть? Да ты и смотреть не умеешь. Ты думаешь, что смотреть — значит буркулы выпялить? Ошибаешься. Смотреть значит понимать и поучаться. А ты ничего не понимаешь. Сидел бы дома да галок считал. Маньчжурия! 35 дней! Миллиарды! Потоки крови! Нажива, взяточничество, грабеж. 63 тысячи пленных! Когда это слыхано? Один Стессель предоставил японцам 40 тысяч. Вот молодец! Чужого не жалко... Мало нам Сибири, за Сибирь надо. Где всего хуже, там и нам надо быть. В хорошие места нас не пускают — мы в скверные. И у себя скверно, а мы ищем еще более скверного, чтобы оно подходило к нашему неряшеству, к нашей лени, к неумытому нашему рылу. Гармония! Гармонии хотим, грязь к грязи! Чудесно! Кто меня удивляет — это евреи. Лезут в центр России. Живут они в лучших местах России, на западе, юго-западе и юге. Территория, им отведенная, равна Франции. Нет, пусти их в Россию, во внутрь ее, в самое нищенство. Чтобы нищий нищего обобрал и слопал. Дурачье! А у нас их считают умными. Я бы их пустил,— пусть лезут, а русских мужиков перевел бы на их место. Да у нас никто ничего не понимает. Эй, человек, дай мне коньяку!

Вот говорят: конституция. Не верю. Все пишут конституции. Педагоги, адвокаты, земцы, дворяне, думцы, инженеры. Теперь конституцию писать так же легко, как адмиралу Алексееву управлять Квантуном. Пиши что хочешь, проектируй губернаторов хоть в белых лосинах, а Квантуном все-таки управляют японцы. Вон Шарапов в Москве обнародовал конституцию, сочиненную думской комиссией. Во-первых, спрошу вас, дело ли это думской комиссии писать конституцию, да еще с «упразднением» винной монополии»?

—Отчего же? Ведь это наше представительство. Думцы, земцы, дворяне — это организованные общественные единицы и вправе делать то, что делают. Можно критиковать их конституцию, но необходимо оставить их в покое заниматься этим делом.

—Вы так думаете?.. Человек, дай же мне коньяку. Что ты мне рюмкой подносишь? Дай графин. Жалко тебе, что ли? Я ведь не конституции у тебя прошу...

Татарин улыбнулся и подал графин. Он поднял его на свет, поглядел и поставил.

—Хорошо,— сказал он.— Если, по вашему, московские думцы имеют право писать конституцию и требовать упразднения винополии и возрождения «смирновки» — черт с ними, пускай пишут, а Шарапов пускай издает. Но я вас спрошу, что мне-то от этого? Я еще мальчишкой читал конституции, а мне теперь сорок стукнуло. Все пишут конституцию, а ведь у меня ее нет, у вас ее нет. Ведь нет ее?

—Нет,— отвечал я — В этом вы правы.

—Слава Богу. Я прав? Да когда я не был прав? Я реалист. Мне вещь подай, а не думскую конституцию. Ценность мне подай, а не аллилуйя с маслом. Раз я отцу так сказал: «папаша, что вы читаете? Аллилуйя с маслом»? Он меня высек. Впрочем, не больно. Он был добрый человек. Может, и теперь меня следует высечь. Не даром Монтень сказал, что «всякий человек достоин того, чтоб его трижды повесить». И он прибавил, что себя самого не исключает. И я себя не исключаю, хотя я не Монтень. Вы революционер? Не отвечайте: я отгадаю. Вы землевладелец?

—Немножко.

—Ну, значит, революционер.

—Почему же революционер?

—А потому, что верите в революцию и боитесь ее. Кто в нее верит, тот революционер. Это ясно, как день. Пассивный революционер, а не активный... Это еще хуже. Он перестает понимать и себя и других. У него руки отваливаются, глаза не видят, голос хрипит, ноги дрожат. Он «готов», как говорится о пьяном. Но он хуже пьяного. Пьяный отоспится, а пассивный революционер потеряет сон, разрыхнет, ослабеет и составит толпу. Он будет толкать революцию вперед и кричать в толпе, как дурак: «en avant», потому что со страху и русский язык забудет.

—Вы землевладелец? — спросил я его, смеясь невольно.

—Дворянин, земец, землевладелец и заводчик,— отвечал он тоже смеясь.

—Пассивный революционер?

—Активный. Я все одобряю и все порицаю. Отделяется Царство Польское, отделяется Кавказ, Малороссия выберет гетманом Антоновича, Тверская губерния призовет к себе варяжских князей и станет Тверским княжеством, Новгород объявит себя республикой, Псков призовет себе Синеуса или Трувора — все одобряю и порицаю всех и все. Порицаю с таким же удовольствием, как одобряю, с удовольствием злорадства. В груди моей что-то кипит и клокочет, и мне хочется иногда голову себе разбить о стену.

Он замолчал.

—Неужели вы серьезно так думаете, как говорите? — спросил я его.

—Да ведь это почти общее мнение. Поговорите с кем хотите. Поезжайте в салоны,— везде одно и то же. Равнодушие, бестыдная болтовня, трусость и лицемерие. А я не лицемерю. Говорю, что в башке сидит.

—Зачем же вы живете в России? Вы человек богатый.

—Я русский. Эмигрировать не желаю. И так валом валят в Европу соотечественники. А мне там стыдно. Да, стыдно. Ну, а в России все-таки поругаешься, поволнуешься, покричишь, выпьешь, покаешься в своих гадостях, ругая чужие. Я, как Лермонтов, родину люблю, но странною любовью. Я бы разрушил ее и на развалинах стал бы рыдать и целовать землю...

У него дрогнул голос.

—Нет, я вру, вру. Я желаю ей жить, желаю счастья. Разве это не ужас столько испытаний. Может, теперь, когда я богохульствую против родины, на нее собирается новая гроза, новое несчастие готово поразить нас. Может, оно караулит нас давно и вдруг ударит, чтоб придушить нас окончательно. Лучше не думать.

—Эй, человек, шампанского! — крикнул он — Выпьем за здоровье Рожественского. Пусть он не победит, но он герой. Милый, славный человек!

Он поднял бокал. В глазах его стояли слезы, но он улыбался. Мы чокнулись.

Дикий человек.

Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 12(25) мая, № 10484.

Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина.