| ||
|
Пугачев пришел. Он гуляет по России свободно. Одни называют его царем Никитой, другие — царем Захаром, который, «весь в орденах, жалует землями, и у него несметное войско», третьи величают его революцией, четвертые — черной сотней, пятые — красной сотней, шестые — аграрным бунтом, каждый по-своему. Как у лернейский гидры было много голов, так и у Пугачева много голов и каждая голова носит особое название. Для лернейской гидры нашелся Геркулес. Но Геркулес был сыном Юпитера и Алкмены, жены царя Амфитриона. Ребенком он задушил змей, взрослым он совершил множество подвигов, убил немейского льва, лернейскую гидру, царя Диомеда, который питал лошадей человеческим мясом, овладел золотыми яблоками Гесперид, вычистил конюшни царя Авгия, победил амазонок и взял в плен их царицу и проч. Божественная и царская кровь текла по его жилам, и он побеждал и силою, и умом, и ловкостью. Где у нас Геркулес? Я об нем не слыхал, и вы не слыхали. Нет его в правительстве, которое составлено из людей пожилых или стариков, теряющих или потерявших свои силы, тогда как нужны молодые и свежие силы. Никакого подобия ему не видать и на московском земском съезде, который, по-видимому, представляет наилучшую часть России, сливки если не образованной, то, по крайней мере, интеллигентной России. «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь» — это до сих пор верно. На съезде были горячие ораторы, пылкие темпераменты, были и благоразумные люди, но не было государственного человека, не было человека, который победоносно говорил бы и увлек бы Россию, а не съезд, который страстно аплодировал революционным выходкам и холодно встретил разумную речь Караулова, который за политическое преступление просидел 24 года в заключении. Съезд не внял и речи князя Е. Трубецкого, который предлагал заменить слово «завоевание» (манифеста 17 октября) словом «достояние» или «приобретение». Эта благородная деликатность не понравилась, а она совершенно отвечала тому характеру, которым отличался покойный его брат, князь С.Н. Трубецкой. Известная речь этого безвременно почившего человека государю была явлением почти беспримерным. Со времен декабристов никто так свободно, просто и благородно не говорил с государем. Это была та изящная простота правды, та благородная независимость, ни для кого не оскорбительная, но сильная и непреклонная, которая завоевывает сердца. В смутные времена вызывающим, оскорбительным речам следует противопоставлять именно такие речи, как речь покойного. Они только могут соединять людей свободы и порядка, которые не желают революции и неизменных ее спутников, грабежей и убийств. Его брат, одушевленный тем же деликатным чувством, обратился к съезду. Но съезд предпочитал аплодировать страстным воззваниям, хотя бы они были произнесены на ломаном русском языке. Ему нужен горячий темперамент, истерический крик, революционные приемы, а не разум, не спокойствие убеждений. Удивиться можно было бы, что съезд не принял «учредительного собрания», но принял прямую, тайную и проч. систему выборов, если б не было ясно, что эта система выборов сама собой приведет к Учредительному собранию и его последствиям. Замечательно, что эту систему отвергал Драгоманов, известный публицист-хохломан и эмигрант, человек превосходно образованный, с которым едва ли кто из членов съезда мог сравниться по своей приготовленности к политической деятельности и ясности своих политических взглядов. Он считал эту четырехколенную выборную систему «наиболее справедливой по идее, но на практике, при выборах депутатов от известных, часто пространственных округов, она обращается в представительство чисто механического, часто зависящего от ловкости избирательных комитетов, а то и от административных давлений большинства. Вследствие этого в большей части западноевропейких государств, где существует эта, по-видимому, столь демократическая система, собственно демос, а особенно крестьяне, представлен в парламентах гораздо меньше, чем даже при классовой системе выборов». Что ж, принимая эту систему, делает союз? Против кого он работает? Что прячется под этой «справедливой по идее» системой? Драгоманов не кто-нибудь. Он едва ли не первый выставил федералистическую систему для России и разобрал в своей книге* отношения Польши к Украине и России. Он первый определил те автономные области, из которых должна состоять Россия, и о политической свободе повторял слова Прудона: qui dit: la liberte dit federation, ou ne dit pas rien. Он считал автономию Полыни возможной только одновременно с автономией других областей империи. Читая отчеты о московском съезде, я видел, что с книгой Драгоманова никто не знаком, а на съезде говорили страстно об этой автономии. Вероятно, только один г. Врублевский знаком с этой умной и интересной книгой. Отдавая ей справедливость, я не хочу сказать, что вполне с нею согласен. Я хочу только сказать, что кто говорит об автономии Польши, для того обязательно знать эту книгу. Мне было смешно читать слова князя П. Долгорукова, который чуть не клялся, что в Польше нет ни одного сепаратиста, точно он прибегал к опросу всего населения. Такими положениями никого не убедишь. Надо самому быть русским националистом, чтобы почувствовать польское сердце. Политическая необходимость не значит отказ от своей независимости и от своей истории. ______________________ * «Историческая Польша и русская демократия 1881-1882 г.». ______________________ Но я увлекаюсь в сторону. А Пугачев ходит по России и действует. В Севастополе бунт матросов. Пугачев объявляет войну не правительству только, а всей России, войну ее свободе и независимости, войну ее благосостоянию. А на съезде г. Петрункевич занимается тем, что «политические убийства» он понимает, а «политические грабежи» не понимает. «Воля ваша, я этого не понимаю». Еще бы! Эти господа думают, что у революции перчатки на руках, что она ходит во фраке, спорит по целым дням, то с министрами, то с представителями земств и городов, что она ищет правового порядка, как джентльмен, не теряющийся в высокопоставленных кабинетах и гостиных. Но она, властная, честолюбивая, повелительная, не разбирающая средств, не жалеющая крови и права собственности, она находит себе союзников в черной массе, в босяках, в разгулявшемся буйном солдате, она дает приказ, никем не писанный, но всеми слышимый, как звон колокола, бьющего в набат. Она посылает низы к верху и верхи к низу, посылает, как восточный деспот послал раба к ядовитому дереву — он принес яд владыке и умер сам. Она любит жизнь со всей страстью молодости и разгула и хочет жить, хочет ее завоевать, хотя бы ценой своей жизни, своими страданиями. Она каким-то верхним чувством, как чутьем лягавой собаки, узнает своих приверженцев и ловит их на словах, на намеках, на недоговоренных речах и, не давая одуматься, тащит за собой — и люди идут. Это Дон Жуан между женщинами, обольстительный, страстный, за которого умирают, потому что он дает страсть и пыл. О, вы еще не испытали, что такое революция русская. Она еще в начале, она еще только когти показывает, но надо помнить, что это лернейская гидра, и Геркулес, который может ее победить, это вся Россия, все общество, весь русский народ. А вся Россия, что она делает? Она едва говорит, ее не слышно, не слышно ее свободного, мужественного голоса,— все вразброд, кто куда, кто прячется, кто трусит, кто бежит за границу или посылает туда капиталы, кто рассчитывает на власть, а власть говорит, говорит, говорит, но доселе не договорила, где она, что она, с кем она, не летает ли она за облаками?.. Бабушка, спустись вниз, а то, пожалуй, совсем улетишь... Впервые опубликовано: Новое время. 1905. 13(26) ноября, № 10655.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|