| ||
|
Вчера я прочитал предложение князя Мещерского заключить с Японией мир теперь же. А сегодня и мирные условия японцев изображены в телеграмме из Токио. Les beaux esprits se rencontrent. Князь Мещерский проживает в Вильдунгене и оттуда шлет свои «Дневники», полные столь же убедительных речей о мире, как убедительны его речи о своих великих достоинствах. А эти достоинства велики, именно он «на повечерии своих дней глядит каждому в глаза, с сознанием, что ни из кого и ни из чего не сотворил себе кумира, ни разу не покривил душой и никому не продал своей свободы мыслей». Это он сам о себе говорит, сей современный Тартюф. Даже из собственного чрева он не сотворил себе кумира. Так и мольеровский Тартюф рисовал себя Аристидом. Надо знать, что князь Мещерский пишет совсем не для публики. Какая у него публика? Он пишет для людей власть имеющих. Если он удостаивает меня полемикой и даже скверными инсинуациями, то это благодаря тому, что у меня есть то, чего у него нет, именно публика. Но он зато воображает, что управляет Россией и свои советы раздает для руководства министрам. Одним он — родственник, другим — приятель. С покойным В.К. Плеве он был приятелем двадцать лет, советовал ему с глазу на глаз быть любезным к земству, а своей публике, в «Гражданине», шельмовал это самое земство, желая понравиться министру и его политике. И он смотрит «прямо всем в глаза», очевидно имея те глаза, о которых в одной народной пословице говорится не совсем деликатно. Имея эти глаза, он говорит и о мире с Японией, тем языком подьячего, которому хочется взять куртаж с обеих сторон, точно дело идет об оказании услуг Брянскому обществу за хороший куртаж. Понятно, что мир предлагает князь Мещерский со всеми возможными оговорками и на четырех страницах постоянно берет в руки кадило и кадит им вверх, направо и налево, и ухитряется даже себе самому покадить, изображая себя мудрым отцом отечества, который невероятно страдает от его неустройства и поражений, так страдает, что начинает говорить таким сумбурным языком: «все это вводит душу (князя Мещерского) в такой глубоко мрачный и безысходный лабиринт тревожных дум, что страшно становится от бессилия ума найти исход или просвет». Мне кажется, что при «бессилии ума» всего лучше молчать, а не проповедовать, ибо что же полезного или поучительного может преподать «бессильный ум?» Действительно, он берет самое легкое, самое портативное, так сказать: немедленный мир. Он будет нисколько не оскорбителен для чести и достоинства России, он «не есть последствие поражения, а вызван желанием прекратить беспощадное кровопролитие». Заключили же мы мир после Севастополя, причем только «некоторые условия этого мира имели для нашего самолюбия значение булавочных уколов». Отторжение России от Дуная и запрещение иметь флот на Черном море — это «булавочные уколы»!! Не будь этих «булавочных уколов», у нас был бы флот, не было бы ни Берлинского трактата, ни теперешнего погрома нашего флота, даже, вероятно, и войны с Японией не было бы. Мне это ясно. Кроме того, я должен напомнить, что тогда Россия вела войну почти три года, а не семь месяцев, и только тогда решилась на мир. Но теперь мы так ослабели, в таком отчаянном положении, по мнению князя Мещерского, у себя внутри, что наш единственный исход — немедленный мир и союз с Японией. Что ж, подавай Бог. Чего лучше? Коли мы никуда негодны для войны, то авось годимся для мира. Петр Великий был другого мнения. Но «бессильному уму» кто указчик? «Бессильный ум» есть просто бессилие. Я думаю, что князь Мещерский, в сознании своего бессилия, охотно возьмет на себя хлопоты по заключению мира. Он поедет в Японию и убедит микадо заключить мир на самых выгодных для нас условиях. Вдвоем они живо это обработают, и, может быть, микадо уступит немного из ста миллионов фунтов стерлингов, что составляет около миллиарда рублей. Из этой суммы можно получить и хороший куртаж и облагодетельствовать Россию. Новый князь Пожарский, преображенный тремя веками нашей истории в князя Мещерского, может, не заезжая в Петербург, прямо из Вильдунгена, где он пребывает, отправиться в Японию. Скатертью дорога! И знаете, какой нос подставит Россия Англии! Просто чудо, что за нос! Ведь теперь Англия получает «огромную пользу» от этой войны, которая ослабляет и Японию и Россию; «следовательно, ни малейшего нет сомнения в том, что чем скорее мы перестанем служить войною с Японией интересам Англии, тем скорее явится возможность союзом с Японией нанести чувствительный удар Англии на Дальнем Востоке». Просто мед такие речи, прямо мед! Воображаю восторг Бобчинских и Добчинских, которые мятутся в желании покровительства около князя Мещерского, будучи ума еще более бессильного, чем он. Прибавьте к этому, что и Германия получит нос. Всем сестрам по серьгам, а Россия в объятиях с Японией будут мирно царствовать на Дальнем Востоке, объегорив таким образом Англию и Германию, которым тогда ничего не останется, как щелкать зубами и становиться на колени перед Россией и Японией. И подумаешь, что для всех этих благ стоит только заплатить хорошенькую дань Японии и постоять перед ней на коленках. Велика важность! Г. Струве из Штуттгарта давно это советует, и я должен отдать предпочтение этому публицисту, ибо он советовал это и раньше, еще в апреле, и убедительнее. Les extremes touchent. Так в Смутное время казак Заруцкий, муж Марины, дружил с князем Трубецким... Впервые опубликовано: Новое время. 1904. 4(17) сентября, № 10241.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|