| ||
|
О падении Порт-Артура, конечно, говорить нечего. Такие события чувствуются, а разговоры о них только раздражают, как разговоры о всяком тяжелом несчастий. Наши телеграфные агентства другого мнения. Они валили целые столбцы телеграмм, заключающих в себе мнения разных газет и разных лиц о падении Порт-Артура. Ни во Франции, ни в Англии, ни в Германии, ни одно телеграфное агентство не стало бы передавать подобные мнения о каком-нибудь несчастий своей родины. Но у нас, вероятно, необходимо знать самым скорейшим образом, что думают английские, французские, немецкие, итальянские и тому подобные газеты. Все эти газеты, однако, говорят одно и то же на разные лады: «Защита Порт-Артура была блистательная. Генерал Стессель отныне громкое историческое имя». И за этим такой припев: «Россия потеряла свое значение не только на Востоке и в Китайской империи, но и в Европе». «Россия потеряла свое значение не только на Востоке, но и в Европе». Этот припев слышится во всех похвалах защитникам Порт-Артура. Они являлись как бы последней опорой той судьбы, которая целые одиннадцать месяцев преследует Россию в ее флоте и армии. Он пал, и пала Россия. Ей ничего не осталось, кроме мира, «конечно, невыгодного, но не позорного». Когда Россия примет этот «невыгодный мир», то он будет назван позорным теми самыми газетами, которые теперь называют его только «невыгодным». И этот «позорный» мир разнесется по целому миру и гибельно отразится прежде всего на престиже России в ее азиатских владениях. Иностранные газеты говорят, что в России «все желают мира». Желает ли Россия мира, я этого не знаю. Мне мало говорят в этом отношении надписи на демонстративных значках «долой войну», пожелания некоторых земств, общественных кружков, газет и проч. Все это отдельные голоса, имеющие значение, как отдельные голоса, а не как голос всей страны, всей России. Как ни печальны следствия войны, как ни были ошибочны условия и расчеты прошлого, но война была принята Россией, и она доказала свое сознательное и зрелое участие в ней такими пожертвованиями, о которых в прошлые войны не имели понятия. Пожертвования и деньгами, и вещами, и личными услугами лились из столиц и больших центров, из уездных городов и посадов, из сел и деревень — не осталось ни одной деревушки, которая не откликнулась бы на войну. Русский народ, во всей своей совокупности, доказал, что он любит свою родину, ее прошлое, ее честь и честь своей армии, как в прошлом, так и в настоящем. Возможно, что общество не отдавало себе ясного отчета в интересах Дальнего Востока, в Великом Сибирском пути, в необходимости для России Порт-Артура или Маньчжурии. Возможно, что эти имена ему мало что говорили и обещали. Но общество понимало своим инстинктом, своей народной честью, что дело настало важное и что отступать тут невозможно и некуда. Отечество есть не что иное, как история отечества, а патриотизм есть гордость этой истории. История, конечно, не в одних войнах. Она есть рост целого народа, это история его мужества, его труда, его борьбы с природой, с насилием, с обстоятельствами; это история завоевания той почвы, на которой он оселся, которую полюбил, обработал, засеял, воздвиг на ней города, храмы, школы, университеты, академии, мастерские, фабрики, заводы, на которой создал свою литературу и свое искусство, но все это под защитою своей армии, своих воинов, благодаря победам. Ни в чем так не сознает своего единства нация, как в своей армии. Армия в своих руках держит международную честь нации. Поражение армии есть поражение нации, и армия это сознает или должна сознавать. Как бы ни было велико и свято мужество порт-артурцев, как бы искренно и благодарно мы ни славили доблести этих истинных воинов, но и в их сердце, как и в нашем, таится глубокая тоска, глубокая национальная обида. Нельзя читать без чувства горести эти условия сдачи Порт-Артура. Они ножом режут по русскому сердцу. Как бы ни были запечатлены блистательными подвигами отступления армии Куропаткина, это — все-таки отступления, и от них нельзя не страдать, над ними нельзя не плакать, нельзя утешаться ежедневными телеграммами о военных пустяках, об одном пленном японце и о трех взорванных фанзах, когда отечество ждет важного и великого. Армия и народ — это одно целое. Поражение армии — это поражение народа. Без глубокого чувства нельзя слушать известный романс о двух французских гренадерах, возвращающихся из России во Францию. Слова этого романса принадлежат Гейне, поэту еврейского племени, которое меньше всего, по-видимому, помышляет об отечестве. Но святое вдохновение дало ему общечеловеческое, прекрасное чувство любви к родине, к военной славе, которая есть и слава отечества. Что ж будет с нами, когда наша армия, без единой победы, будет возвращаться на родину из этой Маньчжурии, будет возвращаться, как побежденная, израненная, истомленная, искалеченная? Что будет в ее душе, что она принесет в свои города и села, верившие, что враг будет побежден, что она принесет своим родным, своим детям, какие воспоминания? Не верьте тем, которые лицемерно говорят вам в печати и в обществе, что это — поражение бюрократизма, другими словами — правительства, точно оно не плоть от плоти нашей, не кость от наших костей. А эта дорога, этот великий путь к Великому океану — что с нею станется? Для чего и для кого строили? Зачем горы золота зарыты там? Разве Россия — бессмысленная орда, которая идет куда-то, сама не зная зачем; разве общество — бессмысленное стадо овец, которое тащится по подножному корму, и разве наши государственные люди, так же ничего не зная и не понимая, занимались строительством и тешились авантюрой, как спортом для собственного оздоровления и удовольствия? Ведь если все это нам ничего, если все эти потери, этот возможный ужас унижения, нам ровно ничего не значат и мы можем толковать сейчас же о мире, то, пожалуй, мы и сами мало значим и не знаем, что делать. Надо всем напрячь свои силы и прежде всего правительству. Соединение дает силу, а рознь ведет к революции, к вражде сословий, к бунтам, к распадению отечества. Я произношу страшные слова, но они толкаются в мою голову, в мое настроение. Я не возьму на себя права говорить от русского народа, как делают это теперь многие. Пусть сам народ скажет, хочет он продолжать войну или нет? Вырос он или нет для сознания отечества, его чести, его славы и счастия? Вырос ли он для того, чтобы понять наши задачи на Дальнем Востоке, этот Великий Сибирский путь, эту нужду в открытом океане, эту роковую борьбу двух племен, белого и желтого, эту борьбу христианства с его отрицателями, христианской цивилизации и азиатской? Или мы великий народ, или нет? Или мы можем дерзать, продолжая свою историю, или мы должны уйти в скорлупу Московского государства, побежденные и униженные? Но как же получить ответ на эти вопросы? У правительства для этого есть все средства, старые и новые. Государи с времен Ивана IV советовались с Русской землей и никогда в этом не раскаивались. Она несла перед лицо государя свою совесть, свою искренность, свой разум. Но прежде всего, что думает само правительство? Думает ли оно продолжать войну? Это не мой вопрос — я только орган того множества, которое взирает на государя, которое предано ему и Родине и не отделяет себя ни от него, ни от Отечества. Надо решить, надо все сообразить и расчесть не только до вероятности, но до убеждения. Надо посмотреть стойко и безбоязненно прямо в глаза тому, что идет на нас, что ждет нас в ближайшем будущем и сказать это открыто всему народу. Мир так мир, война так война. Эти страшные часы выжидания и томления, этот жданный и вместе нежданный удар, поразивший нас перед Рождеством, удар гораздо более жестокий, чем другой удар на Пасху, когда погиб «Петропавловск», оставляет нас растерянными. Что будет? Что будет с эскадрой Рожественского, возвратится ли она или будет ждать третьей эскадры? Какова сила армии Куропаткина? Неужели в самом деле, если флот наш бессилен — бессилен ли он? — если пал Порт-Артур, неужели все кончено? Неужели надо склонить голову и сказать: «да, правда, Россия потеряла свое значение не только на Дальнем Востоке и в Европе, но даже на своих собственных окраинах, она разбила свой символ мощи и стоит обессиленная и изнеможденная?» Да правда ли это? Кто это смеет думать и говорить? Кто измерил ее материальные и духовные силы? Кто утверждает, что нет дарований, что есть только утомленная старость и бездарность, да позднее, трусливое резонерство, спешащее уверить себя и всех, что все уже погибло и что нет более спасения? Все это страшно спрашивать, но я стою у двери и стучу... Нам нужна уверенность в завтрашнем дне, нам нужны мужественные слова правды, нам нужен бодрый, творящий голос, который слышали бы все. Еще недавно нам говорили люди вполне компетентные, что финансовое положение России таково, что она может спокойно вынести еще такую же войну, говорили не пустыми хвастливыми словами, а непреложными фактами. Каковы наши воины,— Порт-Артур нам всемирный свидетель. Но японцы двинут свою осадную армию против Куропаткина и сила их будет решающая. Так ли это? Предсказывать никто не возьмется. У нашего врага одушевление победы, подъем мужества и решимости. Неужели у нас все истощилось и Порт-Артур — это та гора, которая обрушилась и раздавила нас? Но даже европейцы говорят, что о России нельзя судить так, как о других державах,— она непохожа на них и остается загадкой... Кто же эту загадку разгадает? Порт-Артур сдался лишь тогда, когда все силы его были истощены, когда все заряды был расстреляны. Не так ли должна поступить и Россия в этот торжественный, роковой час? Я только спрашиваю, спрашиваю, как ничтожная былинка в великом Русском царстве. Впервые опубликовано: Новое время. 1904. 24 декабря 1904 (6 января 1905), № 10352.
Суворин, Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. Отец М.А. Суворина. | ||
|