| ||
|
У самого берега моря на пустыре, где гниют тряпки, кости и жестянки от консервов,— маленький домишко в полтора этажа с балкончиком, обсаженным ржавым плющом. На фронтоне вывеска: «Большая Европейская Гостиница». Кругом «Большой Европейской Гостиницы» три-четыре изъеденных пылью дерева, у самого крыльца застланный газетой стол, на столе в тарелке нарезанный кривыми ломтями огурец, томаты и зеленый лук. За столом, в позе «джентльмена на веранде», в засаленном буром кителе, нервно дергает обвисшими небритыми щеками былой красавец-жуир Андрей Николаевич Кармятов. Когда-то он пел в любительских концертах, рассказывал старые анекдоты и служил в знаменитом пьяном полку, который, несмотря на дикие попойки, подрывавшие всякий престиж среди местного населения, никак нельзя было перевести в другой город — кредиторы не выпускали. — Пусть сидят здесь ваши офицеры, мы им не мешаем, а хотят уйти — пусть сначала заплатят. Ознакомившись с суммой долга, испуганное начальство оставляло полк в покое. А насчет престижа — эка беда! Офицеры и есть офицеры. Что им, Александро-Невскую лавру на постой послать, что ли? Андрей Николаевич пел, пил и пленял женщин. У него для пленения был целый музей — картины, альбомы и, главное, портреты знаменитостей с нежными автографами. Пленяемые приходили робко и тайно, закутав голову черной вуалью, и с благоговением рассматривали портрет английского короля с орфографическими ошибками в начертанных им словах, фотографию Скобелева в гробу с собственноручной надписью, сделанной тем же почерком: «Герою от героя, Андрею Кармятову от Михаила Скобелева», и карточку Сары Бернар: «А mon tendre Andre» [«Моему нежному Андрею» (фр.)]. Отставка, война, опять отставка, революция... Лучше не вспоминать... Андрей Николаевич вынимает из кармана фляжечку. В ней что-то мутное. Он долго взбалтывает ее и рассматривает на свет, затем, словно решившись, прикладывает к губам и, быстро откинув голову, глотает. — Гм... Похоже. Положительно похоже... Вилки нет. Он поворачивается к окошку и кричит: — Вилку дайте! Черный, кривоносый мальчишка подает через окно вилку зубьями вперед и долго смотрит на Андрея Николаевича. — Мерси. Андрею Николаевичу хочется поговорить. — Вы слышали, наверное, про «Фелисьена»? В Петербурге был такой ресторан — «Фелисьен»,— начинает он и тут же думает: «И к чему я это? — совсем уж глупо». И, чтобы оправдать себя перед кривоносым мальчишкой, прибавляет, показывая рукой на крыльцо: — Там немножко вроде этого. Мальчишка скрывается. Андрей Николаевич долго, уставившись по-коровьи глазами вбок, жует огурец. Из-за угла выходит лиловый лохматый пес с завороченным ухом, растерявший от старости и голоду и нюх, и смекалку. Он принимает огурец за говядину и тихо, дрожа, повизгивает. Зашуршал песок под ногами. Одутловатая, плохо причесанная женщина в стоптанных башмаках на босу ногу идет, кутаясь в бурый платок. — Ирина Петровна, c’est vous? [Это вы? (фр.)] На солнышке чудесно!.. Mais au contraire [Но напротив (фр.)]. Вы куда идете? — Да вот надеюсь, что сегодня я сдобуду ванну. — Купаться! —улыбнулся Андрей Николаевич.— Ах! Счастливая вода! У нее тусклые, усталые глаза, но она все-таки слегка покраснела и поправила волосы. — Ирина Петровна!.. — шептал, глядя ей вслед, Андрей Николаевич.—La belle Irene!.. [Прекрасная Ирина (фр.)] И потом, повернувшись к лиловому псу, пояснил: — Супруга нашего губернатора. Жидкость на дне фляжки была еще мутнее, чем сверху, и Андрей Николаевич долго болтал ее, прежде чем выпить. — Черрт знает! Кажется, уж и ни на что не похожа... Долго задумчиво тыкал вилкой мимо огурца, потом опустил голову на руку и, глядя куда-то мимо засветившимися, похорошевшими глазами, тихо пропел: — Pour un peu d’am-our! Pour un peu d’am-ou-r! [Ради капельки любви! (фр.)] Подтянулись обвисшие небритые щеки, нежно поднялись брови и ласково-томно улыбнулся рот. Ведь это он, красавец Кармятов, le tendre Andre. — Ah! Pour un peu d’amour! Лиловый пес зевнул и поймал муху. Андрей Николаевич вздрогнул, словно проснулся, посмотрел кругом на грязный песок, на тряпки, на жестянки, на ржавый плющ и сказал, как хороший трагический актер говорит хорошим театральным шепотом, слышным даже в самом последнем ряду галерки: — Кончено! Умерла Россия. Продали, пропили. Кончено! * * * На Rue de la Paix выставлены новые духи. Широкие граненые флаконы в пол-литра размером и маленькие, узкие, длинные, тревожно-драгоценные... У витрины останавливаются, смотрят, читают названия, колеблются, проходят мимо или заходят в магазин. Андрей Николаевич долго смотрел и долго колебался. Продолжительности этого занятия, положим, много способствовала дама слева, которая тоже долго смотрела и долго позволяла смотреть. Хорошенькая дама! Может быть, она ждет, что он ей предложит вот этот флакон. Ну, что же... — Madame! — Андрей Николаевич! C’est vous? [Это вы?] — неожиданно перебивает голос справа. —Je ne vous ai pas reconnu! [Я вас не узнала! (фр.)] Его действительно трудно узнать. Он пополнел, он оделся, он... Но главное — у него совершенно другое выражение лица. В чем дело — уж не министр ли он? — Ирина Петровна? Давно ли вы выбрались? Она тоже пополнела и тоже оделась, но все-таки это не то. — Ах, дорогая, сколько хлопот! В конце концов, рассчитывать не на кого. Строить молодую Россию должны мы сами, вот этими руками. Он потряс в воздухе обеими руками в рыжих перчатках, в одной из которых была зажата трость, а в другой конфетки для ароматного дыхания. — Вы что же, где-нибудь служите? — Я приглашен в общество для электрификации приваршавских водопадов. Работы масса, дело глубоко патриотическое. У нас две пишущие машинки, и вообще... Конечно, правительство должно оказать нам самую широкую помощь. Но разве у нас что-нибудь разумное делается! Нет, как хотите,—он понизил голос,—большевики во многом правы. И потом, cа ne peut pas durer longtemps [Это не может долго продолжаться (фр.)]. He сегодня завтра о нас вспомнят и позовут. А здесь... вы понимаете... они пишут на нас доносы, а сами сердятся, что мы их тайно изобличили и, так сказать, дали знать. Посудите сами — на каком основании Пашка каждый день у Ларю? Я себе никогда этого не позволю. Это возмутительно! Когда ни придешь —он всегда там. Ему деньги даны на пропаганду, а он всегда с одной и той же дамой... — А помните «Большую Европейскую»? Он улыбнулся, но как будто ничего не вспомнил. — Да... милое русское захолустье. И снова сдвинул брови энергично и смело: — Работать надо. Стройте молодую Россию. Кроме нас, некому. Это надо помнить... Красивый флакон, вот этот, с голубым... А? Опубликовано: Н. Тэффи. Рысь. Сборник. Берлин. 1923.
Тэффи Надежда Александровна (наст. фамилия: Лохвицкая, по мужу Бунинская; 1872—1952) — русская писательница, поэтесса, мемуаристка, переводчица. Сестра поэтессы Мирры Лохвицкой и генерала Николая Лохвицкого, соратника адмирала Колчака. | ||
|