| ||
В большом парижском театре русский вечер. Русская опера, русский балет, талантливые пестрые отрывки воспоминаний и разговоры, похожие на прежние. Прежний петербургский балетоман тонко разбирает, щеголяя техническими терминами, пуанты и баллоны. Все старое, все похожее на прежнее. Новое и непохожее только «Она». Великая Печаль. В разгаре пустого или дельного разговора — она подойдет, погасит глаза говорящим, горько опустит углы рта, сдвинет им брови и на вопрос о «заносках» ответит: — Говорят, что холод и голод будущей зимы унесут половину населения России... Мы знаем, что ее слова бестактны. Мы гости, и ведем себя вполне прилично. У нас дома смертельно больной человек. Но мы пошли развлечься в кругу знакомых. Мы оделись «не хуже других», и улыбаемся, и поддерживаем салонный разговор — говорим о чужом искусстве, чужой науке, чужой политике. О себе молчим — мы благовоспитанные. Даже о Толстом и Достоевском, всегда вывозившим нашу расхлябанную телегу из самого зеленого трясинного болота,— мы упоминаем все реже и реже. Стыдно как-то. Словно бедная родственница, попавшая в богатый дом на именины и вспоминающая: — И была у меня в молодости, когда мы еще с мужем в Житомире жили, удивительная шаль... — Чего это она раскрякалась? — недовольным шепотом спрашивают друг у друга хозяева. — Хочет, видно, доказать, что из благородных. Да и к чему тут Толстой и Достоевский? Все это было и вместе с нами умерло, и здесь, в нашей загробной жизни, никакой роли не играет и никакого значения не имеет. Все это ушло в словари: «см. букву "Д" и букву "Т" ». Теперь интересуются не русской культурой, а кое-чем диаметрально противоположным. Русским сырьем. «Сырье» — самое модное слово. Жили-жили, творили, работали, а вышло одно сырье, да и то — другим на потребу. Сырье! В русском человеке очень слаба сопротивляемость, резистенция. От природы мягки, да и воспитание такое получили, чтобы не «зазнаваться». Даже с гордостью говорят, что вот такой-то ученый или профессор или артист, литератор, художник — служит где-то простым рабочим. — Молодец,— говорят.— Научат его за границей правильному труду, технике. Как же не молодец и как же на него не радоваться! Забудет свое настоящее, яркое и индивидуальное, и пойдет в чужое сырье. О русском искусстве, русской литературе — в особенности о русской литературе — скоро перестанут говорить. Все это было. Нового нет. Работать никто не может. Могут только вспоминать и подводить итоги. Говорят: — Помните —я писал... Помните —я говорил... Вспоминают о своей живой жизни в здешней загробной. Да и как писать? Наш быт умер. Повесть о самом недавнем прошла, кажется историческим романом. Там, в Совдепии, тоже не работают. Мы видим по газетам и по рассказам, что в театрах идут все старые вещи. Остановились. Идем в сырье. Мне кажется, нашим хозяевам, у которых мы сейчас в гостях, должен иногда приходить в голову вопрос: «Как могут они жить, то есть одеваться, покупать вещи, обедать и ходить в театры смотреть наши развеселые пьесы, когда каждый день приемный аппарат радио отстукивает новые стоны и предсмертные крики их близких?» Наверное, так спрашивают они себя. Но мы-то знаем, как мы живем, и знаем, что так жить можем. Да — едим, одеваемся, покупаем, дергаем лапками, как мертвые лягушки, через которых пропускают гальванический ток. Мы не говорим с полной искренностью и полным отчаянием даже наедине с самыми близкими. Нельзя. Страшно. Нужно беречь друг друга. Только ночью, когда усталость закрывает сознание и волю, Великая Печаль ведет душу в ее родную страну. Ведет и показывает беспредельные пустые поля, нищие деревушки, как ошметки—ломаные палки да клочья гнилой соломы, — пустые могучие реки, где только чайки ловят рыбу и обнаглевший медведь, бурый зверь, средь бела дня идет на водопой воду лакать. И показывает пустые гулкие шахты, и тянет душу дремучими заглохшими лесами в сказочные города с пестрыми мертвыми колокольнями, с поросшими травой мостовыми, где труп лошади лежит у царского крыльца — шея плоская вытянута, бок вздут, а рядом, на фонарном столбе, что-то длинное, темное кружится, кружится, веревку раскручивает. И летят по небу черные вороны со всех четырех сторон. Много их, много. Опустятся, подымутся, снова опустятся, кричат, скликают. И не дерутся. Чего тут —на всех хватит! Хватит сырья. Опубликовано: Н. Тэффи. Рысь. Сборник. Берлин. 1923.
Тэффи Надежда Александровна (наст. фамилия: Лохвицкая, по мужу Бунинская; 1872—1952) — русская писательница, поэтесса, мемуаристка, переводчица. Сестра поэтессы Мирры Лохвицкой и генерала Николая Лохвицкого, соратника адмирала Колчака. | ||
|