Л.А. Тихомиров
Социально-политические очерки

Получив от книгоиздательства "Верность" предложение дать для его изданий несколько брошюр по социально-экономическим вопросам, я пользуюсь этим приглашением тем охотнее, что оно идет навстречу задаче, мною уже себе поставленной.

Социально-революционное движение протекает у нас не только с ненормальной бурностью, но, по убеждению моему, в чрезвычайном противоречии с действительными интересами рабочего класса. В виду этого значительная часть моей писательской деятельности была за последний год (по преимуществу в газетах "Колокол" и "Московский голос") посвящена напоминанию тех основ общественности и экономики, на которых рабочий класс только и может воздвигать удовлетворение своих нужд.

Наш рабочий класс, по недостатку подготовки, очень легко поддается влияниям со стороны социально-революционного движения, старающегося подорвать эти основы. Рабочие, особенно за последний год, обнаруживают опасную для их дела склонность поддаваться руководству, исходящему не из их среды. Между тем только самостоятельными усилиями и работой мысли какого бы то ни было класса совершается правильное развитие его и его программы.

Роль интеллигенции в отношении народа, вообще, должна быть для него не командующей, а только вспомогательной. Она должна не предписывать рабочим той или иной линии поведения, но более всего стремиться пробуждать в них самостоятельную работу мысли, доставляя возможно полное осведомление о данных науки или опыта других стран.

Эту именно цель и ставлю я настоящим социально-политическим очеркам.

При современном развитии производительных сил рабочие обрабатывающей промышленности представляют многочисленный и важный класс общества. Как их собственные нужды, так и их социальные обязанности, а в связи с этим их организация, их надлежащее положение в государстве образуют ряд задач, составляющих содержание рабочего вопроса.

Этот ряд задач требует теперь чрезвычайного внимания общества, государственных деятелей и особенно самих рабочих. Но в этой крайне сложной области доселе по всему миру достигнуто весьма еще немногое, главным образом потому, что в среде самих рабочих было доселе проявлено слишком мало самостоятельного изучения своего положения и его отношений к другим классам общества.

Такая самостоятельная работа проявилась более всего в Англии — созданием наиболее плодотворной в области рабочего вопроса профессиональной организации. Однако и то, что достигнуто профессиональным движением, можно считать лишь начальным и частичным решением рабочего вопроса, особенно потому, что в этом движении доселе не затронуто все, что касается государственных отношений рабочего класса.

Главнейшим препятствием к правильному развитию рабочего вопроса явился социализм, особенно же в форме "пролетарской идеи", которая породила две одинаково неправильные тенденции: анархическую и социал-демократическую. Эти идеи, не созданные рабочим миром, но вложенные в него революционной интеллигенцией, превращают рабочих во врагов общества и государства вместо естественного их положения — быть одной из главных опор общества и государства. Эти идеи толкают рабочих на путь, где они, сами того не желая, неизбежно должны явиться разрушителями культуры, тогда как естественные условия промышленных рабочих слоев должны бы сделать их одними из наиболее могучих деятелей культуры.

В виду всего этого я намечаю для нижеследующих социально-политических очерков те пункты, разъяснение которых особенно необходимо для расчистки пути правильной постановки рабочего вопроса. Сообразно с условиями, созданными у нас в настоящее время, в этом отношении необходимо рассмотрение социалистической идеи вообще, особенно же в ее "пролетарской" форме, некоторых способов действия, из нее вытекающих, как всеобщая забастовка, выяснение действительного отношения различных классов в обществе и т.д. В таком порядке я и располагаю очерки, для которых отчасти пользуюсь ранее опубликованными статьями, отчасти ввожу необходимые новые дополнения.

Так как главная цель этой работы состоит в том, чтобы показать необходимость трудной, но единственно полезной для рабочих задачи — самостоятельной выработки своей программы, то я, конечно, сочту долгом принять во внимание все указания читателей, их недоразумения и запросы, которые кто-либо сочтет нужным мне сделать.

Москва, 2 сентября 1906 г.

I. Рабочий как гражданин и пролетарий

Задаваясь вопросом о том, какими путями может быть улучшено положение рабочего класса и каким образом рабочий может, в свою очередь, исполнить лежащий на нем, как на каждом человеке, долг перед вскормившим его обществом и перед человечеством, нам в настоящее время прежде всего приходится поставить себе вопрос: что такое рабочий? Гражданин он или пролетарий? Чем он должен стремиться быть: тем или другим?

Для очень многих, и в том числе для так называемых "сознательных" как из рабочих, так и из интеллигенции, этот вопрос покажется излишним, и они не найдут причин, почему бы пролетарию не быть в то же время и гражданином. В действительности же понятия "гражданин" и "пролетарий" весьма противоположны и ведут к самым противоположным системам действий.

Вся постановка рабочего вопроса зависит от того, чем представляется для нас рабочий. Если он пролетарий и должен быть пролетарием — наша социально-политическая деятельность будет строиться неизбежно применительно к этому. Если же рабочий — гражданин и должен быть им — постановка рабочей программы окажется уже совершенно иной.

В это обстоятельство особенно серьезно должно вдуматься тем, которые называют себя "сознательными". Это очень хорошо, что они стремятся быть сознательными, но необходимо не только называться, а и быть таковыми. А для этого требуется всегда рассматривать социально-политические вопросы не с одной стороны, а со всех, которые они имеют.

Рассматривая же дело со всех сторон, мы неизбежно придем к выводам:

1) что положение и деятельность гражданина и пролетария диаметрально противоположны;

2) что рабочий вообще, а русский в особенности, есть гражданин, а не пролетарий;

3) что рабочий, в интересах своих и общественных, должен стараться быть именно гражданином и действовать как гражданин, употребляя все усилия для того, чтобы не дойти до положения пролетария или выйти из этого положения, если по несчастью в него попал.

В соответствии с этим старания всех людей, сознательно работающих на благо людей и человечества, должны быть направлены к тому, чтобы пролетариат не только не стал господствующим классом, но совершенно исчез и чтобы рабочие сделались материально обеспеченными и политически самостоятельными согражданами людей всех других классов. Это общая задача всех, о которых сказал Лассаль: "Мы все работники, если имеем желание быть полезными человеческому обществу".

II. Различие гражданина и пролетария

Что такое гражданин? Беден он или богат, влиятелен или невлиятелен, но он есть член своего гражданского общества, имеет , нравственно с ним связан, материально заинтересован в его благосостоянии. Гражданин получил свое общество в наследство от отцов, сам в нем живет и действует и бережно передаст его в наследство своим потомкам. Гражданское общество принадлежит ему, так же как и он сам принадлежит обществу. Совместно с согражданами он посредством улучшения общества улучшает и свой быт. Он связан обществом в один союз с другими людьми различных занятий, различных классов, которые взаимно дополняют дело друг друга и своим частным делом служат процветанию других людей и общего дела.

Велика и высока идея "гражданина" для "сознательного" члена общества. Люди одного занятия, одной корпорации естественно связаны между собою, и понятно, что они дружески называют один другого "товарищами". Но идея "товарищества" ниже и уже идеи "гражданства", которая объединяет членов не только отдельных "товариществ", но всей нации.

Гражданин выражает в себе союзничество не узкопрофессиональное, но общечеловеческое. Товарищи — братья в своем узком круге. Граждане — братья в широком и разнообразном круге всечеловеческого бытия. Гражданин не есть простой обыватель, он один из тех, которые обязаны благоустраивать все общество и государство, поддерживать в них господство справедливости, поддерживать общественное попечение о всех членах. В гражданине есть частичка "государя".

Если рабочий чувствует себя гражданином, то он о своих частных интересах или об интересах своего класса будет заботиться путем благоустройства всего общества и государства. Если государство не обращало дотоле должного внимания на быт или права промышленных рабочих — гражданин приложит усилия повысить в этом отношении действие государства. Если государство не имеет для этого необходимых органов — гражданин постарается их создать. Если общество плохо организовано в тех своих частях, где живет и трудится рабочий, так что труженик остается обделенным или пренебреженным, — гражданин постарается дополнить сети и клетки общественной организации, так чтобы ее попечение и охрана могли охватить собою и рабочих. Во всей этой деятельности своей гражданин, борясь против своекорыстия какого-либо класса, не забывает, однако, общественной солидарности и не думает поправить зло тем, чтобы заменить его другим злом и на место "диктатуры буржуа или феодалов" поставить "диктатуру пролетария"... Нет, гражданин стремится к тому, чтобы никто не был эксплуатируем, но каждый был обеспечен в своей свободе, достоянии и праве.

Совсем иное положение пролетария, иной и способ его действий.

Пролетариев в действительности очень немного. Но поскольку они есть, это люди почти вне гражданского общества по недостатку собственности. Собственность есть великое обеспечение права. Собственность, то есть обладание некоторыми самостоятельными средствами к существованию, есть как бы материальное дополнение самой личности человека.

Человек своей деятельностью во внешней природе создает себе некоторые послушные орудия для жизни; эта материальная часть мира, подчиненная человеком, и есть его собственность. Когда у него этого недостает, он делается слаб, он фактически не может пользоваться ни правом, ни свободой. Существование таких обделенных людей — это великий грех общества. Что касается их самих, они, естественно, чувствуют себя обиженными, притесненными, а потому озлоблены, раздражены и легко могут быть превращены во врагов общества.

Социалистическая идея и создала из этой озлобленности целое миросозерцание, целую философию истории и практическую программу деятельности.

Вместо того, чтобы поднять бедного и бесправного, вместо того, чтобы развить общество до способности поддержать обездоленного и дать ему самостоятельность экономическую, политические права и необходимую для гражданина развитость, "пролетарская идея" решает, что общество — враг пролетария и должно быть просто разрушено. В будущем же обществе должно заложить типические особенности пролетариата, не в том смысле, чтобы все были нищими, а в том, что самостоятельного производства уже не будет ни у кого, а вместо нынешнего хозяина-капиталиста средствами производства будет владеть хозяин-общество.

Я не касаюсь в данную минуту вопроса, осуществима ли эта мечта и что принесет она — благо или гибель. Я обращаю внимание лишь на то, что "пролетарий" в своей политической деятельности, исходя из воззрения на себя как на человека внеобщественного, неизбежно пойдет по направлению, совершенно противоположному, чем "гражданин".

Гражданин старается улучшать свое общество. Пролетарий не может иметь даже желания улучшать его. Гражданин, борясь против эксплуататоров, старается создать в обществе гармонию интересов, обеспечение жизни и права всех членов. Пролетарий, проклиная общество, заботится только о своих "товарищах". Он невольно привыкает отдаляться от общечеловеческой идеи и охотно усваивает взгляд, будто бы в истории всегда какой-нибудь класс эксплуатировал остальные. Вследствие этого политическая деятельность пролетария направляется только на сплочение своего класса для борьбы против общества, и в конце концов он начинает хладнокровно обдумывать наилучшие способы разложить и обессилить его, чтобы легче захватить его в свою власть...

Эта деятельность совершенно сходная с действиями неприятельского войска. Она совершенно противоположна деятельности гражданина.

Рабочий, желая быть сознательным, принужден выбирать одно из двух: либо звание и деятельность пролетария, либо звание и деятельность гражданина.

III. Рабочий есть гражданин

Что же может выбрать рабочий как сознательный человек, правильно понимающий свой личный и классовый интерес?

Прежде всего, конечно, приходится спросить: что такое рабочий фактически, по своему положению, помимо желания?

Мы должны вспомнить, что идея пролетариата создана вовсе не рабочим, а революционной интеллигенцией. Положение самого рабочего не подсказывало этой идеи.

Рабочий в Европе даже в самые трудные времена чувствовал себя трудящимся гражданином своего общества, которое любил, с которым был связан. Только интеллигентное отвлечение создало идею пролетариата, и несмотря на то, что более полувека прививает ее рабочим, пропагандой устной и печатной, все же огромное большинство рабочих в Англии, Германии, Франции и т.д. до сих пор чувствуют себя гражданами своего отечества.

"Пролетарские идеи, — замечает в одном месте Бернштейн, — выставляются как прирожденное свойство ума современного рабочего. Такой взгляд в лучшем случае является метафорой. От Бабефа до Маркса и Лассаля теория социализма имеет только два крупных творческих ума из рабочих: Пруд она и Вайтлинга. Первый назван в "Коммунистическом манифесте" буржуазным социалистом, а второй может лишь возбуждать любопытство историка. Сен-Симон, Оуэн, Фурье не принадлежали к рабочему классу, как и Маркс и Энгельс". И до сих пор "рабочий нуждается в известном усилии абстрагирующей мысли, чтобы освоиться с образом мысли тех пролетариев, которых предполагает теория... Он воспринимает этот образ мысли легче, чем члены других классов, но это мировоззрение не вытекает непосредственно из условий его жизни"*.

______________________

* Бернштейн Э. Реалистический и идеологический момент в социализме. Одесса, 1906.

______________________

Итак, в самой Европе рабочему нужно искусственно прививать понятие, будто бы он пролетарий.

Но оставим в стороне европейских рабочих. Для нас ближайший вопрос составляют русские рабочие.

Я знаю бедственные стороны их положения и в своей деятельности, как публицист, много писал об этом. Но при всем том смело обращаюсь к совести и сознанию рабочих с вопросом: неужели они не чувствуют, как много обязаны своему Отечеству, этому самому обществу, в котором мы все живем? Наше Отечество находится в очень печальном состоянии, которое мы все должны стараться улучшить. Но тем не менее разве же родина была мачехой для рабочих? Разве же они безродные, не связанные с ней пролетарии, которым дозволительно считать Россию своим врагом?

Начать с того, что огромнейшее большинство наших рабочих — крестьяне, посадские и т.п. — все собственники, имеющие то надельные земли, то дворовые участки с избами. Какие же это пролетарии? Множество рабочих являются на фабрики и заводы только "на заработки" и удаляются ежегодно на свои полевые работы. Они живут двойным заработком: от полевого хозяйства и от фабричной работы. Многие рабочие сдают свои надельные земли в аренду, иногда даже весьма выгодную (под большими городами). Какие же это пролетарии? Они могут сказать, что все-таки живут бедно. Но это совершенно другой вопрос. Бедно может жить и разоренный капиталист. Факт же в том, что большинство наших рабочих по своему социальному положению ни в каком случае не пролетарии, а потому не могут улучшить своего положения "пролетарскими" путями. Они могут только навредить себе, становясь на чуждую им пролетарскую почву.

Если и в Европе пролетарская идея привита рабочим интеллигенцией искусственно, то у наших рабочих это, как выражался Бернштейн, чистейшая "идеология", и притом в высшей степени фантастическая. В России девяносто девять сотых рабочих самые настоящие "граждане".

Без сомнения, наше гражданство очень плохо организовано, что отражается вообще на всех нас. Но пути улучшения жизни рабочих все-таки "гражданские", а не "пролетарские", то есть рабочему в России будет тем лучше, его личное экономическое и правовое положение и его классовая организация будут тем лучше обеспечены, чем лучше будет устроена вся Россия вообще, чем сильнее будет развито и укреплено русское общество и государство. Расслабление и подрыв их есть расслабление и подрыв для рабочего дела.

Все действительные интересы зовут рабочих к тому, чтобы улучшать свою долю, улучшая построение русского общества, русской промышленности, русского управления, русских междусословных отношений и т.д. В этой национальной задаче, общей для рабочих со всеми прочими гражданами, конечно, есть свои особенные стороны, которые рабочие должны брать по преимуществу на себя, но даже и в осуществлении их рабочие достигнут тем больше, чем дружнее будут идти об руку с остальными слоями русского населения, как сограждане одного великого государства.

IV. Что может дать "пролетарский режим"?

Социальное положение русского промышленного рабочего класса и его собственные интересы призывают его к тому, чтобы не быть пролетарием, но оставаться в тесном гражданском единении со всей нацией. Но социалисты, старающиеся привить рабочим "пролетарскую" идею, говорят, будто бы пролетариат ведет к перевороту, благодетельному для всего человечества. С этой точки зрения рабочие, быть может, должны пожертвовать собственным интересом и — хотя они на самом деле не пролетарии — стать добровольно в положение пролетариев, проникнуться чувствами пролетариата.

Нужно ли это, хорошо ли это? Обсудить такой вопрос составляет обязанность рабочего. Бебель, когда перед ним становится вопрос: чем оправдать стремление к социалистическому перевороту? — отвечает: "Законным оправданием является общественное благо, как это всегда бывало при всякого рода изменениях и преобразованиях"*.

______________________

* Бебель А. Социализация общества. Киев, 1905.

______________________

Посмотрим же, должен ли рабочий, с точки зрения общественного блага, становиться на почву "пролетарской" деятельности и усваивать себе "пролетарское" миросозерцание.

Этот вопрос, очевидно, решается тем, какое общество лучше: то ли, которое создается идеей "человека и гражданина", или то, которое создается идеей "пролетария".

Общество, создаваемое идеей "человека и гражданина", мы знаем. В нем бывали и есть свои слабые стороны, но даже сами социалисты признаются, что без вековой работы этого общества, без великих его созданий в области человеческой культуры немыслимо было бы и мечтать о том золотом веке, который они сулят человечеству в социалистическом строе. Значит, наше современное общество, гражданское, выросшее на почве идеи "человеческой", имеет бесспорные громадные заслуги. Но чего можно ждать от "пролетарского режима"?

Его еще до сих пор не было, и социалистам легко сулить всякие блага в будущем. Но даже и теперь для внимательного ума ясно, что пролетарская идея ничего доброго создать не может. Ясно, что будущее "пролетарское общество" должно отразить в себе типические черты своего устроителя, то есть пролетариата. Феодалы строили общество сообразно тем особенностям, которые характеризовали их самих. Буржуа привносили в построение общества то, что характеризует буржуазию. Так и пролетариат, очевидно, может строить предполагаемое им социалистическое общество только на основании тех типических черт, которые лежат в нем самом. Именно поэтому от него и нельзя ждать добра.

Говоря об этом, я должен напомнить, что совершенно разграничиваю "рабочего" и "пролетария". Нам предстоит определить не характеристические черты "рабочего", которые в основе действительно очень высоки, но особенности именно "пролетария". Пролетарий и рабочий — это совершенно различные понятия. Социал-демократия даже и сама разграничивает эти понятия. Она знает, что и крестьянин, и мелкий буржуа принадлежат тоже к работникам. Но не на "работнике" социал-демократия хочет воздвигать будущее общество, а именно на "пролетарии". Что же такое пролетарий и какие основы может он заложить в "общество будущего"?

Сами социалисты, перечисляя качества пролетариата, отмечают его привычку к труду, способность к дисциплине, решительность в борьбе; наконец, Каутский утверждает, что пролетарий отличается "интеллигентностью".

Все эти качества действительно можно видеть в пролетарии. Это человек, ничего не имеющий, кроме своих рук. Охранять ему нечего. Терять нечего. Испокон веков "пролетарий" в виде нищего (Lumpen-proletariat) или в виде рабочего отличался готовностью к восстанию, причем мало дорожил своей неприглядной жизнью. Рабочий пролетариат присоединяет к этому общему свойству пролетария еще чрезвычайную дисциплинированность, которую приобретает потому, что живет в вечной дисциплине, в особенности на фабрике. Он трудится не самостоятельно, как крестьянин или мелкий кустарь, не сам определяет, что и когда ему нужно сделать, когда работать или отдыхать, что покупать и что продавать, но во всем имеет вечное указание хозяина и мастеров, трудится в твердо установленных рамках.

Таким образом вырабатывается чрезвычайная привычка к дисциплине. Для формирования революционной армии эта способность весьма выгодная. Но для общественной созидательной роли нужна не одна дисциплина, а также способность к почину и самостоятельное рассуждение, каковых качеств, однако, положение пролетария уж совсем не развивает.

В этом отношении пролетарий отличается от других видов работника в очень невыгодную сторону. Крестьянство, например, вырабатывает в себе чрезвычайно крепкое собственное миросозерцание, которое в течение веков не в силах изменить никакие влияния высших классов. Промышленный рабочий, обладающий некоторой самостоятельностью, имеющий собственность, сплоченный в крепкое сословие, точно так же вырабатывает свое миросозерцание. Но пролетарий нигде этой способности не проявил.

Каутский хвалит интеллигентность пролетария. Но это похвала двусмысленная. Понятно, что положение всякого рабочего, особенно промышленного, живущего в центрах скопления людей, развивает способности, порождает смекалку, дает толчок работе ума. Но именно у пролетариев наряду с этим проявилось другое качество, связанное с их положением, — творческое бессилие мысли. Даже то, что называется "пролетарским" мировоззрением, выработано вовсе не самим пролетарием, но усвоено им от интеллигенции. Это такой вид демократии, который в умственном отношении проявил не самостоятельность, как это обычно замечается у других слоев народа, а только подражание и дисциплинированность.

Отсюда его кажущаяся "интеллигентность", нахватанность в идеях, выдвинутых интеллигенцией, которые он усваивает без критики. Однако для роли класса, призванного устроить "общество будущего", это вовсе не выгодное качество.

Конечно, есть слои рабочих, по своему положению принадлежащих к пролетариату, которые, однако, проявили социальное творчество. Лучший тому пример — рабочий класс Англии, который создал совершенно своеобразную организацию, во многом научившую даже представителей социальной политической науки. Но английские рабочие именно не хотели быть пролетариями. Их сознание боролось против внушений пролетарского положения. Они упорно хотели быть "гражданами", стремились приобщиться к собственности и для этого вырабатывали свою рабочую организацию. Каутский, досадуя на английских рабочих за самостоятельность их ума, за их неподатливость социализму, отказывает им в интеллигентности... Однако только в Англии рабочие и проявили истинную интеллигентность, то есть самостоятельную развитость ума, действующего по своему соображению, а не по указке сторонней интеллигенции. Сама рабочая среда уже с начала XIX века создала ряд таких знаменитых деятелей — чистокровных рабочих, как Фрэнсис Плэс (портной), Джон Догерти, с десяти лет работавший на хлопчатобумажной фабрике, Уильям Ньютон, надсмотрщик-механик, Уильям Аллан, с десяти лет работавший на хлопчатобумажной фабрике, а с пятнадцати перешедший учеником на механический завод, Джон Оджер, сын рудокопа, ремеслом башмачник, Александр Макдональд, хотя и выбившийся потом в университет, но сын матроса и в молодости бывший рудокопом, Джон Берне, рабочий-машиностроитель, Том Манн, тоже машиностроитель... Английское рабочее движение, можно сказать, создано самими рабочими, и если они, естественно, принимали помощь интеллигенции, то не поступали ей под команду, а, наоборот, люди верхних слоев, примыкавшие к рабочему движению, сами служили в рабочих обществах по тридцать лет секретарями и т.п. Таким образом, именно в Англии рабочие выдвинули ряд своих собственных блестящих деятелей, внушивших английскому обществу почтение к рабочему классу, а не один страх, возбуждаемый пролетариатом.

Там же, где рабочие развивались "по-пролетарски", они проявили способность только подчиняться интеллигентским влияниям, но не создали ничего своего — ни своих идей, ни своих людей.

Что касается привычки к труду, которую Каутский приписывает пролетарию, то и к этому должно внести важную поправку. У рабочего — не пролетария — есть не только привычка к труду, но любовь к труду. Чем самостоятельнее рабочий, тем больше у него этой любви к труду, который воплощает его мысль, вкус, идею и в то же время принадлежит ему, составляет как бы частичку его личности, проявившуюся во внешнем мире. Это высочайшее качество рабочего, которое ставит "трудящегося" выше, чем "нетрудящегося". Но у пролетария оно ослабляется настолько, насколько ненормальное внешнее положение способно извратить натуру человека.

Пролетарий трудится по команде, и продукт труда не принадлежит ему. Способна ли тут развиваться любовь к созданию своего труда?

Пролетарий не имеет собственности. Он привык к представлению и ощущению, что все продукты его труда принадлежат какому-то "хозяину", какой-то сторонней силе. Он считает его эксплуататором и грабителем, но, собственно, потому, что хозяин не дает ему возможности жить зажиточно. Любовь же к личному, независимому труду и к обладанию продуктом своего творчества чужда пролетарию. Она не развивается его положением наемника, ничего не имеющего, привыкшего быть оттертым от самостоятельности в труде и от обладания и распоряжения продуктом его.

Все эти качества очень выгодны для революций, но не дают никаких добрых залогов для устроения нового общества.

Целый ряд других последствий "пролетарского" положения развивает качества, точно так же вовсе непригодные для устроения высокого типа общества. Я не касаюсь проявлений прямого развращения, и сохрани меня Господь осуждать человека за то, что создало в нем его несчастье. Но для того чтобы рабочие правильно выбрали себе путь действия, необходимо не убаюкивать себя баснями да мечтами, не называть идеальным то, в чем самое горькое несчастье человека, а нужно трезво отдать себе отчет в фактах.

Нужно же понять, что положение пролетария (не рабочего вообще, а пролетария) — отсутствие собственности, своего независимого уголка, которым бы можно было распоряжаться по-своему, приспособляя его к своим вкусам и потребностям, тяжкая невозможность содержать семью, вечная зависимость от внешних распоряжений — все это не может возвышать, а способно только принижать человека. Семья — это великая учительница жизни не только для детей, но и для самих родителей. А какая же семья у пролетария? У него развивается простое сожительство, а вовсе не семья.

У нас в России это зло еще не достигло таких ужасающих размеров и последствий. Но я знаю жизнь рабочих в Париже. Там — сотни тысяч простых сожительств со взаимным обязательством не иметь детей. А положение работницы еще ужаснее. Она и не мать, она и не жена, а временная подруга, прибавляющая этим немножко дохода к своему скудному заработку... Конечно, человек остается человеком. Чистая любовь есть везде! Но в общем семейная жизнь парижского рабочего и работницы наводит самое тяжкое уныние.

И вот социалистическая интеллигенция проповедует пролетарию, что именно на том, в чем ужас его существования, он будто бы построит новое общество и создаст земной рай для человечества! Но какой же рай можно создать на тех качествах, которые развивает положение пролетария?

В обществе нет ничего, что не истекало бы из личности. Творческая сила — только в личности. В истории бывали господствующие классы, но они обладали высокими свойствами личности, которые и способствовали прогрессу человечества. Так, феодал нес с собой гордое сознание самостоятельности личности — и связанные с этим идеалы, воплощенные в рыцарстве, высоко подняли людей даже тех классов, которые были угнетаемы. Буржуа нес с собой идею свободы, которую привил и обществу. Что же несет пролетарий? Какие качества личности?

Он готов для боя, потому что ему нечего терять, — но это хорошо только для разрушения. Он дисциплинирован — но это хорошо опять для боя и в крайнем случае для того, чтобы не мешать устроению, которое будут производить другие. Но сам-то что он будет строить?

Общество тем выше, чем самостоятельнее создающая его личность. У пролетария этой самостоятельности именно не развивалось. Он привык усваивать свое миросозерцание у социалистической интеллигенции. Ей он предоставил наполнение своей мысли. В труде он тоже привык к тому, что всем заведует хозяин. Из-за отсутствия собственности, подрыва или уничтожения семьи он нигде ничем сам не распоряжался. Социалистическая интеллигенция, правда, создала ему "партию", где он имеет свой голос. Но разве же это самостоятельность? В партии он — атом, песчинка среди воли "товарищей". Привычка быть в партии развивает дисциплину, но не развивает самостоятельности мысли и действия, тем более что пролетарий даже не может выбирать себе партии, а не зависящей от него судьбой втиснут всего в одну, из которой ему и уйти некуда.

С такими-то свойствами пролетарий получает якобы "диктатуру" и миссию устроить новое общество!

В этом обществе собственность, основа самостоятельности, совершенно уничтожается. Семья — самый интимный уголок самостоятельности человека — упраздняется. Власть же начальства безмерно усиливается. Прежде пролетарий имел единоличного хозяина — теперь хозяином делается общество, то есть в действительности люди, подчинившие себе мысль пролетария, те самые владыки партий, социалистическая интеллигенция, которой пролетарий еще в "старом строе" подчинил свой разум. Власть этого общества возрастает безмерно. Прежде пролетарий был подчинен людям часть дня — теперь он подчинен вечно. Прежде он самостоятельно распоряжался хоть теми грошами, которые получал от своего эксплуататора, — теперь он ничем не распоряжается самостоятельно. Он не получит и куска хлеба и стакана воды без разрешения "общества", то есть людей, заведующих обществом...

Правда, пролетарий будет выбирать своих господ, или даже (допустим) все будут попеременно исполнять эту должность. Но это еще не значит быть где-нибудь хоть на секунду самим собой, самостоятельным и действовать по-своему.

Пролетарий беду, и без того привык к дисциплине. Это его главное качество.

Ничего, кроме рабского общества, не сулят человечеству и самому пролетарию те свойства, на которых социалисты хотят воздвигнуть будущий строй. И это потому, что сам по себе пролетарий не имеет и не несет с собой никакой формы самостоятельности личности. Его идеи и в "будущем обществе" только подрывают все основы, которыми держится самостоятельность человека.

Бернштейн совершенно верно говорит, что без развития широкой экономической рабочей организации "диктатура пролетариата сведется к диктатуре клубных ораторов"*.

______________________

* Бернштейн Э. Социальные проблемы (заключение).

______________________

Но та экономическая организация, о которой говорит Бернштейн, когда она возникает, уже уничтожает пролетариат, а на его месте создает "организованный класс промышленных рабочих". Это, таким образом, два совершенно различных слоя. Отказавшись от пролетарской идеи, сознав в себе "граждан", рабочие действительно могут приобрести сильное и почетное, а вместе с тем для всех полезное положение в обществе и государстве. На создании своей экономической организации рабочие могут развить и применить к общественному строению все высокие свойства, которые в человеке развивает труд. Но не положение пролетария, а труд развивает эти свойства.

Промышленные рабочие, для того чтобы их класс своей социально-политической ролью приобрел высокое значение, должны прежде всего отбросить пролетарскую идею, должны, подобно английским, стараться не быть пролетариями, выбиться из положения пролетариев всеми средствами, которые дают современное общество, наука и самостоятельная мысль рабочих.

На основах же "пролетарского режима" ничего доброго не могут они создать ни для себя, ни для человечества.

ОЧЕРК ВТОРОЙ: ЗАСЛУГИ И ОШИБКИ СОЦИАЛИЗМА

I. Вступление

Социалистическая идея, столь распространившаяся в мире, стремится пересоздать весь общественный, экономический и политический строй, на котором развилось и доселе живет человечество, и в этом стремлении угрожает всему миру революциями и переворотами. Начавшись в XIX веке с различных утопических теорий, социализм затем стал приобретать все более практически революционный характер, стараясь сделать своей основой и органом пролетариат. Несомненно, что в своих утопических формах социализм есть не более как бесплотная мечта, а в своих практических пролетарских формах (марксизме и анархизме) способен подвергнуть человеческие общества только тяжким испытаниям и подорвать человеческую культуру. Поэтому критическое отношение к идеям социализма стало настоятельно необходимым. Общество принуждено даже прямо бороться против его захватов. Но наряду с этим мы должны иметь в виду, что в социализме есть не одни ошибки и заблуждения. Он принес с собою не одни опасности и угрозы культуре, но имеет также свои положительные заслуги. Он заключает в себе кое-что такое, что не должно быть забыто человечеством, но сохранено и внесено в устроение общественное.

В общей сложности социалистическая идея стремится к созданию такого общества, которое оказалось бы в действительности, несравненно ниже существующего.

Идея гражданского общества, которому угрожает социализм, в своих основах безусловно верна. Она есть создание человеческого разума и социально-политических законов, вытекающих из самой природы человека и общества. Но исторические формы, осуществляющие идею гражданского общества, всегда заключают в себе различного рода недостатки, примесь ошибки разума, примесь воздействия классового эгоизма и т.п. Осуждая эти ошибки, исправляя погрешности, обуздывая классовый эгоизм, мы этим только развиваем основную идею гражданского общества и укрепляем его силы. В этом отношении даже односторонние протесты социализма имеют свою ценность.

Та историческая форма гражданского общества, которая ныне господствует в цивилизованном мире, есть общественность буржуазная. Она своими недостатками и злоупотреблениями создала социализм, который выдвинул много справедливого, как протест против буржуазного общества, и делается гибельной ошибкой лишь с того пункта, на котором превращается в протест против самой идеи гражданского общества вообще.

Критическое отношение, о котором я упомянул, состоит не в сплошном порицании и отрицании, а в том, чтобы понять как слабые и вредные стороны социализма, за которые он должен быть не допущен к господству, так и его справедливые, сильные стороны, которыми он завоевал столько умов и сердец.

Исполнить эту задачу во всей полноте возможно лишь в сочинении, гораздо более обширном, нежели настоящая брошюра. В ней я поэтому должен ограничиться лишь главными, наиболее существенными пунктами, которые способны, при уяснении своем, дать нам сознательное, разумное отношение к социализму.

II. Индивидуализм и коллективизм

Человеческое общество создается взаимообщением личностей. В нем неразрывно связаны поэтому два элемента: индивидуализм и коллективизм, обособленность личностей и тесная связь их. Неправильности в их сочетании порождают различные болезни общества. Злоупотребления и преувеличения индивидуализма вызывают протесты коллективизма — и наоборот. В увлечении протеста, коллективистская идея является в коммунистической форме, а идея индивидуализма — в форме анархизма.

Между прочим, должно заметить, что все эти явления не по названию, а по содержанию фактов — вовсе не новые в мире. Коммунизм всегда налагал свою печать на общества, не доросшие до государственности. Протест личного произвола против стеснений государственности тоже не нов. У нас в России так называемые "воровские люди" старых времен были выразителями духа анархизма, хотя и неспособного себя теоретически формулировать. М. Бакунин был прав, связывая свою идею анархии с миром разбойников.

"Со времени основания Московского государства, — говорит он, — никогда не прерывался русский разбой... Разбойник в России — настоящий и единственный революционер... Кто хочет революции народной, тот должен идти в этот мир"*.

______________________

* Бакунин М. Постановка революционного вопроса.

______________________

"Мы, — поясняет он, — понимаем революцию в смысле разнуздания того, что теперь называют дурными страстями, и разрушения того, что на том же языке называется общественным порядком... Мы призываем анархию, убежденные в том, что из этой анархии, то есть полного выражения разнузданной народной жизни, должна выйти свобода, равенство, справедливость, новый порядок"*.

______________________

* Бакунин М. Программа и предмет революционной организации интернациональных братьев.

______________________

В этих последних призывах выражается, конечно, уже полная бедность мысли. Если бы Бакунин имел сколько-нибудь созидательного разума, то он бы легко заметил, что новый порядок у разбойников и "воровских людей" возникает вовсе не тогда, когда у них "разнузданы дурные страсти", а лишь тогда, когда они начинают устраивать общество на обычных гражданских основах, только по возможности освободив их от злоупотреблений, вызывавших протест личности. Так именно создались наши превосходные казачьи общины. Образчик основания гражданской общины всяким сбродом составила в наши дни так называемая Желтугинская республика (на Амуре), причем беглые каторжане начали с самого беспощадного уничтожения "дурных страстей" и с организации сильнейшей власти с огромными полномочиями*.

______________________

* "С первых дней утверждения правления, — рассказывает летописец Желтуги, — многим, думавшим, что с ним можно шутить, пришлось плохо. Первые две недели могли бы по справедливости назваться временем страшной порки. Секли ежедневно и за воровство, и за мужеложство и т.д. — словом, секли с утра до ночи за всякий проступок, и только после такого воздействия со стороны старшин на любителей чужой собственности и сильных ощущений они несколько угомонились. Весть о строгом наказании за каждый проступок разнеслась по Амурской, Забайкальской и Иркутской областям, и торговое сословие стало появляться на прииски". За убийство на Желтуге казнили смертью, для чего на базарной площади была воздвигнута виселица. (См.: Ядринцев. Сибирский сборник. Амурская Калифорния, 1886.)

______________________

Впрочем, излишне доказывать невозможность анархической идеи, которая имеет исторический и социальный смысл только как протест личности против подавления ее свободы. Так, например, анархизм явился бы, конечно, очень полезным и даже спасительным для культуры элементом в случае возникновения "будущего строя" социальной демократии, сделав невозможным последовательное осуществление его отупляющих человечество основ.

Точно так же и наоборот, в эпохи злоупотреблений индивидуализма, подрывающего коллективные интересы, издревле выступала с протестом коммунистическая идея. Первый знаменитый выразитель ее — Платон — жил в эпоху упадка, порожденного злоупотреблениями свободы (в Афинах). Время Томаса Мора, автора "Утопии", было эпохой обезземеливания английского крестьянства своекорыстной хозяйственной системой лордов*.

______________________

* Это совпадение коммунистических мечтаний с эпохами злоупотреблений индивидуализма хорошо отмечено г-ном Щегловым в его "Истории социальных систем".

______________________

Современный социализм также явился под влиянием "буржуазных" злоупотреблений, а злоупотребления буржуазного строя стали возможны и даже неизбежны вследствие ошибочности государственного строя, заложенного французской революцией XVIII века*.

______________________

* См. мою "Монархическую государственность". М., 1905 (часть IV, главы об отношениях государства к социальному строю).

______________________

Это государство лишено было прямой связи с социальным строем общества, вследствие чего должно было установить ее посредством партий, а это приводит к классовому захвату власти.

В XIX веке захват государственной власти был произведен буржуазией, которая дала ложное направление экономической политике государства, благоприятное для эксплуатации труда капиталом.

Буржуазная идея — во имя свободы личности — установила невмешательство государства в экономические отношения. Это давало чрезмерную силу тому, кто успевал сосредоточить у себя орудия производства, и приводило к подчиненности и угнетению всякого слабого, не успевшего или не умевшего захватить это материальное обеспечение своей свободы и независимости. Огромная масса рабочих пришла в состояние неимущего пролетариата, и протестом против этих злоупотреблений индивидуалистической идеи явилась воскресшая идея коммунизма в разных формах и степенях, создавшая учения Сен-Симона, Оуэна, Фурье, Луи Блана, Леру, Кабе и т.д. Искание же практической почвы для осуществления социализма породило затем две противоположные формы "пролетарской" идеи: марксизм и анархизм.

Они и ведут теперь штурм против государства, несмотря на то что современное государство стало далеко не то, каким было в начале XIX века, не то, какое вызвало у Лассаля резкий эпитет "будочнического государства", а уже сделало значительные уступки идее коллективизма.

III. Что есть верного в социализме?

Живучесть социализма зависит именно от того, что в нем является справедливым требованием, предъявленным буржуазно-капиталистическому обществу и государству, а именно:

1) усиление начала коллективности в слишком индивидуализированном обществе;

2) усиление общественной поддержки для отдельной личности;

3) более справедливое и равномерное распределение средств к жизни.

Начнем с последнего пункта. Никогда нищета и безвыходное положение члена общества не могли производить более тяжкого впечатления, чем в современном обществе, и никогда этот факт не мог производить более сильного негодования, потому что он, по средствам современного общества, видимо устраним.

Действительно, огромный рост богатств в современном цивилизованном обществе составляет факт бесспорный. Старая гипотеза Мальтуса, будто бы рост производительных сил идет в арифметической прогрессии, а размножение населения — в геометрической, совершенно опровергнута статистикой. На родине Мальтуса, в Англии, население возросло за XIX век в 2 1/2 раза, а общий доход страны возрос в 3 1/4, ценность же имуществ в 5 1/2 раз — В Америке, при огромном притоке эмигрантов, население с 1850 по 1880 год возросло на 115%, но ценность имуществ за то же время поднялась на 512%, то есть в пять раз по сравнению с числом жителей.

Позволительно бы, казалось, ожидать, что при таком блестящем состоянии материальных средств общества мы не встретим в нем хоть самой тяжкой нищеты. А между тем она замечается повсюду. В самой Америке, славящейся благосостоянием жителей, имущество более 5 миллионов семейств исчисляется не свыше 1500 долларов на семью, а еще 5 миллионов семейств имеют имущество всего в 500 долларов на каждое*.

______________________

* Проф. Озеров Ив. Итоги экономического развития XIX века. (Доллар составляет почти 2 рубля.)

______________________

В Англии, несмотря на все успехи рабочих союзов, множество людей живут в безысходной нищете. Известные таблицы Буса свидетельствуют, что из 4 209 000 жителей Лондона только 742 000 принадлежат к богатому классу. Рабочие с хорошей платой и прочной работой составляют 2 166 000 населения. Но остальные 1 292 000 погружены в бедность, в том числе 316 000 живут кое-как, изо дня в день в хронической нужде, а 37 000 составляют массу вечно полуголодную.

Было ли в старые времена хуже или лучше? Как бы это ни решать — во всяком случае, положение бедных, каково оно есть, ложится тяжелым укором на такое общество, богатство которого возрастает вдвое и даже впятеро быстрее, чем число его членов. Не хочет это общество или не умеет уничтожить в своей среде нищету — во всяком случае, оно за это подлежит самым справедливым укорам.

Существование значительного числа бедняков особенно поражает и оскорбляет при сопоставлении с неисчислимой роскошью богачей. В Америке исчисляется 4000 человек миллиардеров, которые имеют состояния в 200, 300 и 500 миллионов долларов каждый и получают ежегодно дохода по несколько миллионов, иногда до 50 миллионов на одного человека. А тут же рядом живет 5 миллионов семейств, которых все имущество не превышает 500 долларов!

Эта страшная разница в размерах состояний не была бы так оскорбительна, если бы бедные добывали все-таки достаточно средств к жизни. Но у них и этого нет. Еще тяжелее необеспеченность. Можно бы было помириться со скромным существованием, если бы не угнетала мысль о завтрашнем дне, а особенно о возможной болезни, о старости, об участи детей. Но каково положение человека, которого заработок если и позволяет жить кое-как, однако не дает никакого обеспечения? Потерял работу — и сразу очутился в положении бродячей уличной собаки, если не в худшем... Перед миллионами людей каждого из современных обществ среди бедности нынешнего дня вечным кошмаром стоит давящая мысль о дне завтрашнем.

Когда социализм указывает современному капиталистическому обществу, хотя бы даже и с преувеличениями, на эту массу ничем не обеспеченной нищеты, нравственное чувство человека не может не отзываться полным сочувствием к этому укору, и положительную заслугу социализма составляет то обстоятельство, что он целое столетие неустанно пробуждал в этом отношении общественную совесть.

Но его заслуга более значительна: он совершенно прав, взывая в этом случае не к простой филантропии, а утверждая, что общество обязано принять меры к изменению такого положения.

IV. Личное и национальное участие в производстве

В этом обращении к общественному долгу социализм не создал серьезной научной обстановки своего требования. Напротив, он очень грубо преувеличивает его основания своим общим взглядом, будто бы продукт производства создается целым обществом, коллективностью, а потому составляет общественное достояние.

В такой постановке требование его неправильно. Но, анализируя процесс современного производства, нельзя не признать, что если некоторая доля продукта создается личными усилиями трудящегося, то некоторая доля является только потому, что в производстве участвовала коллективная поддержка всей нации.

Это обстоятельство не разработано обстоятельно научным путем. Но оно ясно для каждого, сколько-нибудь занимавшегося анализом современного производства. Я говорю "современного", потому что прежде, в эпохи домашнего хозяйства, национальное участие в создании продукта труда было неизмеримо меньше. В те эпохи общественная роль принадлежала семье, роду, общине. Но зато для всех и была ясна обязанность семьи, общины или рода поддерживать своих членов не из простого человеколюбия, а в силу права каждого члена на такую поддержку.

В современном производстве чрезвычайно усилилось аналогичное право каждого члена общества в отношении всего общества и государства.

В настоящих кратких очерках было бы неудобно отвлекаться в подробные доказательства этого. Но мы, несомненно, должны признать, что всякий продукт заключает в себе две нераздельные части: одну произвела трудившаяся личность, другую — вся совокупность нации. Часть продукта, создаваемая усилиями личности, составляет ее неотъемлемую собственность. Но та часть, которая обязана содействию всей коллективности, не может быть рассматриваема иначе как общественная собственность.

Это образует в национальном богатстве некоторый фонд, хотя и не поддающийся точному вычислению, но составляющий достояние всех членов общества, и каждая личность имеет право на некоторое обеспечение из него.

Трудящиеся XIX века чутьем поняли, что есть некоторая доля продукта, на которую они имеют право не как рабочие данной фабрики или мастерской, а как члены общества.

Это совершенно правильное наблюдение оправдывает требование общественного и государственного попечения о нуждах личности. Социалисты раздувают его до абсурда. Но в надлежащей доле требование справедливо, и задача серьезной науки состоит в том, чтобы показать, в какой правильной форме должно сочетать экономические права человека как личности (то есть право собственности) и права его как члена общества (то есть право коллективного пользования).

Понятно, что при усилении общественного попечения о личности достигалось бы и более равномерное распределение богатства, ибо его неравномерность усиливается до чрезвычайной степени вследствие частного присвоения общественной доли продуктов.

В этом отношении социализм указывает серьезную задачу как науке, так и государственности. Но он не чужд еще одной заслуги: указания на общественную полезность увеличения доли рабочего в богатстве нации.

В старые времена господствовало мнение, будто бы рабочий трудится тем усерднее, чем хуже его положение. Шульце-Геверниц приводит любопытные образчики споров XVII века в Англии о том, нужно ли улучшать положение трудящегося. Отец политической экономии Уильям Петти доказывал, что хлеб должен быть дорог, ибо при дешевом хлебе рабочие делаются ленивы. "Если бы цены на хлеб были ниже, — подтверждал Гайтон, — бедные стали бы меньше работать, ибо и меньшим трудом в состоянии были бы добыть необходимое для пропитания". Высокие цены на труд, по понятиям того времени, также вредны для рабочего. "Пока вязальщики получали высокую плату, их редко можно было увидеть за работой в понедельник или во вторник, не всегда даже в среду и четверг: они предпочитали проводить эти дни в кабаке, в низменном разгуле"*.

______________________

* Фон Шульце-Геверниц Г. Крупное производство.

______________________

Вот как судили в старину. Эти взгляды нам небезызвестны и в России. Социалисты ("утопического" периода) имеют заслугу наиболее громких протестов против таких взглядов, ставящих в противоречие благо рабочего и силу производства. Практика рабочего движения совершенно оправдала этот протест, и в настоящее время уже научно признано, что, напротив, именно необеспеченность рабочего, его низкий уровень жизни вредно отражаются на производстве. Принято уже за несомненный факт, что производительность труда усиливается с усилением благосостояния рабочего, так что в этом отношении может оказываться выгодным даже и разумное сокращение рабочего времени*.

______________________

* См.: Брентано Луйо. "Об отношениях заработной платы и рабочего времени к производительности труда", а также вышеупомянутый труд фон Шульце-Геверница.

______________________

V. Заблуждения социализма

Указанным, однако, и исчерпывается, кажется, то, что в социализме можно признать правильным и полезным взносом в мысль и жизнь человечества. Наряду с этим он внес неисчислимые раздоры, зависть, злобу и стремления, которые если не в состоянии будут разрушить общество, то способны его искалечить. Нельзя притом не заметить, что в своем развитии социализм становился все более и более разрушительным. В первых стадиях своих — во времена "утопические" — социализм был мечтательным, но в его мечтах было много высокого и благородного. Мало-помалу он становился все более грубо материалистичным, все более забывал идею общечеловеческую и проникался идеей классовой, все свои оценки и стремления стал мерить с точки зрения того, выгодно это или невыгодно для пролетариата. Мы, впрочем, посвятим особый очерк тем плодам, которые дала человеческому обществу пролетарская эпоха социализма. Теперь замечу лишь, что это превращение было неизбежно с той минуты, когда социализм (со времен Маркса) слил себя с чистым материализмом.

Материализм в жизни человека, сословия или целого общества есть начало смерти. Здоровое развитие людей несовместимо с материализмом, который непременно кончает тем, что убивает все их высокие стремления.

Материалистическое мировоззрение социализма убивало не только религию, но и вообще уважение к личности человека, а без такого уважения нельзя воздвигать благородного общественного здания. Пренебрежительное отношение к личности, отрицание ее первенствующего значения для общественности проявилось фактически в том, что социализм в своих планах будущего отнимает у человека все опоры его самостоятельности.

Общая критика идеалов социализма заняла бы слишком много места, и я и в этом отношении рассмотрю лишь наиболее наглядное проявление его идей, показав на нем или совершенную невозможность идеалов социализма, или хотя бы крайнюю вредоносность их осуществления.

Основной пункт спора между гражданским и социалистическим обществом составляет личная собственность и свободный труд.

В подкладке этого лежит то или иное отношение к личности и свободе. Социализм в настоящее время не осмеливается еще и сам открыто отрешиться от уважения к личности и свободе, а потому утверждает, будто бы права личности и свобода нигде не будут так широки, как именно в будущем социалистическом обществе. Нужна известная тонкость философской мысли для того, чтобы видеть совершенную невозможность этих обещаний, но различие между двумя спорящими идеями очень удобно выясняется на наглядных примерах труда и собственности.

VI. Личная собственность и свободный труд

Личную собственность и свободный труд социализм совершенно, категорически отрицает и на место их ставит принцип коллективной собственности и обязательного труда.

Допускает ли социалистическая идея хоть какие-нибудь былиночки частной, личной собственности и свободного личного труда? На словах — иногда, но в действительности — нет. Когда Шеффле выразил мнение, будто бы социализм предоставляет в частную собственность работника созданную им долю продуктов коллективного труда, известный П.Л. Лавров горячо возразил ему, что это неверное понимание духа социализма и учения Маркса. Маркс ясно поправил место своей книги, введшее Шеффле в заблуждение, показав, "что все сказанное им об "индивидуальной собственности" в смысле отдельного пользования, доступного всякому индивидууму, не имеет ничего общего с юридической частной собственностью". "Строй будущего общества, — говорит Лавров, — представляется социалистам нашего времени преимущественно таким, где каждый, отдавая все свои силы на общественное дело (в которое его собственное существование и его собственное развитие входят необходимым элементом), получает даром от этого общества все необходимое для своего существования и развития.

Мне кажется, — говорит он, — что самый принцип оплаты работы не может иметь места в будущем обществе... Как оплатить определенный труд работника в общественном строе, где он и без того обязан отдавать на общественное дело все свои силы и где общество, со своей стороны, обязано давать ему все необходимое из общего имущества?.. Всякая форма оплаты труда по частям предполагает частную собственность, покупные наслаждения, неравенство долей участия в выгодах общежития... Все это находится в противоречии с основами рабочего социализма"*.

______________________

* Шеффле А. Сущность социализма. Примечания П.Л. Лаврова. СПб., 1906.

______________________

Тот же взгляд развивается и Бебелем.

"Общая экспроприация всех средств производства, — говорит он, — создает для общества новую основу. Все условия жизни и труда для обоих полов — в промышленности, земледелии, торговле, условия воспитания и брака, условия научной, художественной и общественной жизни — коренным образом изменяются... В будущем строе всякое руководство и управление по воле лишь отдельных лиц является окончательно устраненным. Как только общество становится единственным собственником всех средств производства, основным законом становится обязательный труд всех способных к труду. Новое общество будет требовать от всякого, чтобы он занялся какой-либо определенной — промышленной, земледельческой или иной полезной — деятельностью, выполнение которой необходимо для удовлетворения существующих потребностей"*.

______________________

* Бебель А. Социализация общества.

______________________

Я привожу эти цитаты только для примера. Социалисты не скрывают своего учения. Частная, индивидуальная собственность уничтожается. Единственным собственником делается общество. Что касается того, будет ли потребление "индивидуально", будет ли человек есть пищу на отдельном приборе или же и это будет производиться "коллективно", из общего котла или мисок, — это вопрос столь пустой, что о нем не стоит и разговаривать.

Может ли в социалистическом обществе существовать наряду с обязательным также и свободный труд, то есть, отбывши обязательную повинность труда, может ли человек остальное свободное время трудиться как ему угодно и над чем угодно? Это допускают такие люди, как Атлантикус*, но он, в сущности, не социалист, так что его мнения не принимаются, например, Каутским. Да что бы ни говорили они, ясно само по себе, что свободного труда в их обществе не может быть. Ведь единственный собственник всех имуществ, всех "вещей", всех орудий производства есть общество.

______________________

* Атлантикус. Государство будущего. Производство и потребление в социальном государстве. СПб., 1906.

______________________

Как же возможно трудиться, не имея ни орудий, ни материалов, для труда потребных? Ясно, что свободно трудиться в социалистическом обществе нельзя: нужно сначала испросить надлежащее разрешение, испросить отпуска материалов и орудий труда. А заведующие делами общества были бы даже неразумны, если бы раздавали орудия и материалы, не осведомившись, для чего они испрашиваются и стоит ли затрачивать общественные средства на указанный труд. Свободного труда при таких условиях не может быть, если бы даже его обещали социалисты.

VII. Значение собственности

Мыслима ли, однако, свобода личности, а также и энергия производства, без права человека на свободный труд и обладание продуктами своего труда?

В своем "Опыте социалистического катехизиса"* Жюль Гед не может не признать, что "собственность — желание сделаться собственником — могла быть и еще остается одним из двигателей производства в таком обществе, которое делало и делает собственность непременным условием благосостояния и независимости". Но, возражает он, собственность поощряет к труду лишь тех, кто имеет надежду и способы сделаться собственником, то есть меньшинство людей. Да и среди этого меньшинства собственность возбуждает стремление не столько к производству, сколько к эксплуатации других.

______________________

* Guesde J. Essai du Catechisme socialiste. Гл. 6.

______________________

Точно так же Жюль Гед признает, что в нынешнем обществе собственность дает обеспечение личности и ее свободе, но замечает, что это опять касается лишь тех немногих, которые достигают обладания собственностью, а в отношении массы других людей институт собственности является вредным для их свободы.

Понятно, насколько софистично такое рассуждение. Прежде всего, вопрос вовсе не в том, много или мало в настоящее время собственников, а в том, какое значение имеет для человека собственность. Если полезное, то ясно, что следует не уничтожать, собственность, а приложить усилия к тому, чтобы ею обладали все люди. Социалисты же признают пользу собственности для развития человека, но заключают совершенно обратное: так как собственников мало, то нужно уничтожить собственность совсем! Что же это за нелепый оборот мысли! С такой логикой можно дойти и до отрицания просвещения. Действительно, просвещение дает силу, но просвещенных людей мало, а для не обладающих им оно ничего не может дать; сверх того, просвещенные люди нередко пользуются силой знания для эксплуатации невежд. Следовательно, по логике Жюля Геда, следует совершенно уничтожить просвещение.

Логика социалистов тут явно хромает. Точно так же хромает и их статистика. Можно ли сказать, что собственностью обладают лишь немногие? Это совершенно явная неправда. Богатых людей действительно мало, а бедняков, то есть людей, не имеющих средств для среднего, приличного (по понятиям времени) существования, действительно слишком много в капиталистических обществах. Но это не значит, чтобы даже эти бедняки не обладали никакой собственностью.

Некоторая собственность, то есть личное независимое обладание какими-нибудь "вещами", имеется почти у всех людей современного общества, за исключением младенцев, умалишенных и прочих неправоспособных лиц. Можно и должно возражать против распределения собственности, можно требовать, чтобы доля каждого человека была более значительна, — но только совершенная неразвитость ума может не заметить, что собственность даже самых ничтожных размеров имеет все-таки благодетельное значение.

Даже пролетарий, живущий исключительно трудом дня, все-таки имеет в своей собственности хоть те продукты, которые приобретает дневной заработной платой, имеет одежду, кое-какие вещи в своей квартире, имеет и такие вещи, которые могут быть превращены в микроскопический "оборотный капитал", как, например, часы и т.п. И как ни ничтожны размеры этой собственности, она все-таки дает опору свободе и независимости пролетария пропорционально своей величине. Понятно, что человеку, имеющему собственность на миллион рублей, она обеспечивает независимость в сто тысяч раз сильнее, нежели тому, кто имеет собственность всего на десять рублей. Но даже эти ничтожные десять рублей все-таки не уменьшают независимости человека, небезразличны для его независимости, но обеспечивают ее, хоть на десять рублей, но все же обеспечивают.

Точно так же право иметь собственность даже и этому несчастному пролетарию открывает надежду на обогащение. Повсюду есть такие примеры*.

______________________

* Основатель известной обойной фабрики в Москве Кротов пришел из деревни с 50 копейками в кармане. Через тридцать лет он был богачом, хозяином фабрики. Известный южный богач, основатель табачной фабрики Асмоловых, был погонщиком лошадей у прасолов, завезенный в Ростов, на чужбину, и здесь по болезни брошенный без всяких средств. Он начал набивать папиросы и продавать их на улице. С этого нищенски пролетарского начала возникла впоследствии миллионная фабрика, которую он оставил детям. Такие примеры вспомнит всякий из своего личного наблюдения.

______________________

Но для людей, вообще, дело вовсе не в том, чтобы выйти непременно в миллионеры. Для личного существования это ничуть и не нужно. Но право собственности открывает всякому человеку пути к достижению приличного существования, а потому увеличивает энергию его труда, его деятельности вообще. Пути, открывающиеся перед ним, весьма различны, смотря по условиям данного гражданского общества. Можно достигнуть открытия своей мастерской или приобрести недвижимую собственность, иногда можно иметь сбережения в бумагах, иногда — достигнуть коллективных организаций взаимопомощи, как это особенно развито рабочими Англии. Но при всех этих способах человек опирается на право собственности, на принадлежность ему добытых им вещей и на право ими распоряжаться по своему усмотрению. Если бы у него не было этого права, то он бы ничего не мог достигнуть. Когда же у него есть право собственности и свободы, то это поощряет энергию, воспитывает независимость и привычку к соображению своих сил и внешних обстоятельств. Поэтому не для одних богачей, но для всех людей право собственности есть основа независимости и энергии деятельности.

VIII. Значение свободного труда

Заменяя личную собственность и свободный труд коллективной собственностью и обязательным трудом, социалисты обещают, что у них всякий получит от общества все ему необходимое. Оговорюсь, что я не отрицаю коллективной собственности: она иногда есть единственная возможная форма собственности, всегда существовала, существует и в современном гражданском обществе. Но вредная сторона социализма состоит не в присутствии коллективной собственности, а в отрицании личной собственности, которая для нормального существования человека и общества должна быть основой всякой собственности. Только незыблемость личного права делает прочным право коллективное. Сверх того, при уничтожении личной собственности, а стало быть и свободного труда, энергия деятельности людей, а стало быть и производительность труда, должна неизбежно упасть. Поэтому обещание социализма дать все необходимое членам будущего общества в большем количестве, чем при свободе, совершенно неисполнимо.

Мы в России еще хорошо помним времена крепостного труда. Тогда крестьянин точно так же непременно "получал необходимое". С голоду он не Мог умереть, и за подобные случаи имение помещика, конечно, было бы взято в опеку. Труд точно так же, как у социалистов, был обязательный. Не только на барщине, но и у себя дома крестьянин не мог не работать. Но производительность крепостного труда была самая жалкая. С экономической стороны именно это и сделало неизбежным падение крепостного права, так как при нем Россия не в состоянии была развивать силы хоть сколько-нибудь удовлетворительно в сравнении со свободным трудом Европы.

Такой знаток экономики крепостной России, как А.И. Кошелев, в своей всеподданнейшей записке о денежных средствах России (в 1855 году) определяет, что с тягла помещик имеет от 15 до 25 рублей дохода, так что общий доход дворянства с 10 миллионов душ (4 миллиона тягл) достигает 80 миллионов рублей*. У нас кричали об эксплуатации крестьян, а между тем эта эксплуатация с 10 миллионов душ не могла доставить более жалкой суммы в 80 миллионов.

______________________

* Записки Александра Ивановича Кошелева. Приложение I. Берлин, 1884.

______________________

Это зависело от малой производительности подневольного труда и необеспеченности права собственности.

Для такой, например, богатой местности, как Воронежская губерния, наблюдатель крепостной эпохи (г-н Малыхин) высчитывал годовой доход крестьянского тягла в 50 рублей. У него высчитаны решительно все источники дохода с полевого и домашнего хозяйства, причем г-н Малыхин имел в виду доказать, что тогда крепостным жилось лучше, чем казенным крестьянам, так что, конечно, не уменьшал цифр*. Но как ни плох наш теперешний труд, а все-таки ныне один рабочий по добывающей (главнейшей земледельческой) промышленности производит в год — в среднем — на 260 рублей**.

______________________

* Малыхин. Город Нижнедевицк. — Воронежский сборник, 1861.
** См. мою брошюру "Земля и фабрика". М., 1899.

______________________

Впрочем, за XIX век сами социалисты дали немало новых доказательств слабости труда, не основанного на личной собственности и свободе. Все опыты социалистических общин кончались крушением, а их было сделано очень много Оуэном, Фурье, Луи Бланом и т.д. Ассоциаций по системе Луи Блана было основано до трехсот (не считая жалких "национальных мастерских", от которых Луи Блан отрекался с самого начала их). Но и те ассоциации, которые основывались убежденными людьми со всем жаром и старанием добиться хороших результатов, разбивались о социалистический принцип равной платы. Сохранялись долго лишь те ассоциации, которые восстанавливали права собственности.

Полную неудачу потерпели и опыты фаланстеров Фурье, которых насчитывается более тридцати.

Причины их крушения сводятся к слабости производительности труда и тем беспорядкам, которые вытекают из отрицания личных прав. Североамериканская фаланга (наилучшая из всех) работала так плохо, что могла выдавать своим членам, например, всего по 30 копеек, и порядочные рабочие уходили из нее, чтобы зарабатывать втрое и вчетверо больше свободным трудом. В фаланге дошло наконец до того, что и есть стало нечего. "Старый фурьерист рассказывает, что в одно утро членам был предложен только гречневый пирог и вода, в другой раз — ничего, кроме овсянки. Члены не только остались голодны, но были сконфужены таким несоответствием между ожиданиями и их исполнением. Вот на что сошло, — говорит г-н Щеглов, — увеличение произведений в десять раз, которое обещал Фурье своим последователям!"*

______________________

* Щеглов Д. История социальных систем от древности до наших дней. Т. 2 (Шарль Фурье). СПб., 1889.

______________________

Опыты Оуэна, лично отличавшегося замечательным организаторским талантом, были тоже не более удачны. Громкой известностью пользуется его цветущий Нью-Ланарк, но в нем именно не было еще ничего социалистического. Это было просто хорошо и гуманно поставленное предприятие, которое лишь доказало, что при обеспечении рабочих хорошей платой и уважении к их правам фабрика может производить больше, чем при системе грубой эксплуатации. Но те опыты Оуэна, где были применены социалистические принципы, все разрушились, обнаруживая общую черту: неспособность к производительности труда.

"Одной из главных причин, ведших к разложению нью-гармонийскую общину, в полном ее составе, были экономические особенности, отнимавшие всякую энергию у членов общины", — говорит г-н Щеглов. "Было замечено, — рассказывает Рей, — что их ревность и деятельность уменьшались вместе с увеличением числа членов. Чем больше было их число, тем больше они старались свалить друг на друга производительные работы, что наконец привело к дефициту". Бус поясняет: "Отдельные личности оказывали весьма незначительное сочувствие к общему благосостоянию. Некоторые сделались ленивы и стали бременем для других. Прилежные находили, что они не пожинают плодов своих трудов. Холостые жаловались, что они несут тягости семейной жизни, не пользуясь ее утешениями. Женщины в особенности были недовольны тем, что они обременены работой больше, чем следует на их долю. Неудовольствиям и зависти не было конца".

Это, конечно, судьба всех социалистических обществ, не только прошлых, но и будущих. Современные социалисты говорят, что неудачи прежних опытов происходили оттого, что это были изолированные общины и что социалистический строй должен быть вводим сразу в огромном масштабе и даже по возможности во всех государствах сразу... Это рассуждение практичное. Если, бы некуда было бежать, это предотвратило бы разбегание членов социалистического общества! Последователям Фурье, Оуэна или Луи Блана легко было при первом же разочаровании уйти в "старый строй", чтобы жить там на своей воле и зарабатывать втрое больше. Если же повсеместная "диктатура пролетариата" все захватит в свои руки и принудительно заключит человечество в рамки социалистического строя, то уходить будет некуда...

Однако такая безвыходность положения членов его не спасет социалистическое общество от внутреннего банкротства и нищеты. Да притом такой способ поддержания своего строя не доказывает высоты идеи его. Принудительно люди живут и на каторге, и если с каторги, за строгой системой надзора, не убегают, это не значит, что арестанты очарованы прелестью жизни в кандалах и за принудительным трудом.

IX. Заключение

Итак, в рассуждении о социализме мы для блага общества и государства не должны упускать из виду ничего такого, что составляет справедливый протест против проявляющихся в них недостатков, но никак не можем принять социализм в его основах.

Социализм хочет излечить головную боль, отрубивши голову. Он призывает не к уничтожению недостатков общества, а к уничтожению самого общества, ставя себе фантастические планы, долженствующие якобы осчастливить человечество. Но уничтожение частной собственности и свободного труда могло бы только погубить общество, сделавши труд непроизводительным и отняв у свободы личности самое важное обеспечение.

Нет, не таким путем мы устраним бедствия, на которые указывает социализм. Истинный путь для улучшения нашей общественности и устранения ее недостатков состоит в том, чтобы пользоваться для этого ее же собственными средствами.

Гражданское общество, пережившее в мире тысячелетия при самых разнообразных условиях, доказало свою гибкость и приспособляемость. Будучи основано на действительных законах политической и социальной природы, гражданское общество, искусно реформируемое, может дать людям все, что только возможно по законам природы. А того, что по законам природы невозможно, не может дать людям никто.

Задача разумной реформы современного общества состоит в том, чтобы, отвергши фантазии социализма, искать средств действия в самих основах гражданского общества.

Такова должна быть также задача и самих рабочих, и их разумных и искренних друзей.

ОЧЕРК ТРЕТИЙ: ПЛОДЫ ПРОЛЕТАРСКОЙ ИДЕИ

I. Выступление всеобщей забастовки

Несмотря на крайнюю молодость, почти новорожденность, пролетарской идеи в России, она обнаружила на фактах целый ряд своих типических сторон. Их легко наблюдать и удобно оценивать. Громче и ярче всего была при этом роль всеобщей забастовки, примененной в размерах, превосходящих все примеры ее в Западной Европе.

Пролетарская идея "всеобщей забастовки" присоединилась у нас к интеллигентскому "освободительному движению" и даже была им вызвана и организована. Трудно вычислить, сколько вреда нанесла пролетарская идея в этой форме как политическому преобразованию России, так и рабочему делу. Беспристрастный наблюдатель в сложной картине этого движения не может уловить решительно ничего, поставленного на разумную почву. Оно выдвинуло у нас лишь множество ложных точек зрения, борьбой и кровью прививши их к нашей социальной жизни, так что теперь они, конечно, надолго останутся искажающим ее элементом. Но, с другой стороны, те, которые хотят выработать себе разумные основы общественной деятельности, могут многому научиться из ошибок 1904-1905 годов.

В этом движении мы видим прежде всего соединение двух идей: "пролетарской" и "гражданской", которые внутренне враждебны одна другой. Но такое соединение может создавать не развитие, а только разложение. Конечно, социально-политическое устроение современных цивилизованных стран повсюду представляет борьбу самых противоположных принципов с крайней слабостью какой-либо примиряющей, гармонизирующей идеи, вследствие чего общая картина этого "процесса развития" способна производить скорее впечатление "процесса разложения". Японцы в идее о разложении Запада черпают даже надежду на будущее мировое господство Дальнего Востока. Граф Окума прямо высказал это в токийском парламенте. "В европейских державах, — говорил он, — заметны признаки упадка, и наступающее столетие будет свидетелем разрушения их устройства и распадения их владений... Кто же будет их наследниками, как не мы?"*

______________________

* Фон Гессе-Вартег Эрнест. Япония и японцы.

______________________

Но в европейском мире хотя и допущено одновременное существование противоположных принципов, которое вносит угрозы будущему, однако там по крайней мере понимают эту противоположность и потому могут стараться отыскать примирение внутренних противоречий. У нас же и не помышляют, что, действуя, как говорится, сослепу, можно произвести не реформу, создать не новый строй, а только расплодить чистую анархию.

Эта бессознательность, способная соединять два взаимоисключающих принципа, наложила печать бесплодности на наше революционное движение.

С точки зрения знания и разума французская революция XVIII века тоже совершила немало ошибок. Тем не менее французы, уничтожая свой старый строй, во всяком случае, создали некоторый действительно новый, обладающий своими преимуществами и сильными сторонами. Они могли это сделать потому, что обладали ясной общей идеей устроения, которая давала им в каждом положении ясный план действия, не только разрушительного, но и созидательного. Такой идеей не обладает современная русская революция, и главным образом потому, что в ней соединились воедино западноевропейская политическая государственная идея и отрицающая ее западноевропейская же социалистическая идея.

Французы XVIII века могли созидать камень за камнем свой государственный строй. Мы же, соединяя две взаимоотрицающие идеи, которых ничем не согласовали и не примирили в каком-либо высшем единстве, развиваем только разрушительную силу. Это проявилось и в так называемом "освободительном" движении, и в рабочем движении. По недостаточной сознательности наш рабочий класс допустил поставить удовлетворение своих нужд на почву "пролетарскую", ошибочную и на Западе, а у нас вдесятеро более ошибочную. Та же слабость сознательности позволила интеллигенции поставить политическую реформу в тесный союз с "пролетарским" движением, которое имеет совершенно иные цели. В результате как наш рабочий вопрос, так и освободительная политическая реформа уперлись в стену анархии.

II. Политическая бесплодность движения

Величайшим свидетельством союза этих двух противоположных идей явились наши "политические забастовки".

Огромная, решающая роль их в современном "освободительном" движении общеизвестна. Старый строй потрясен именно ими. Когда же Государственная дума пришла в столкновение с министерством и наконец была распущена, опять поднялись толки о восстании, поддержанном всеобщей забастовкой. "Всеобщую забастовку" у нас, таким образом, окончательно приняли как орудие политической борьбы те самые люди, которые говорят о свободе, о ненарушимости права, о владычественной надо всем народной воле... Никто и не догадается подумать, какое глубокое внутреннее противоречие вводится в политический строй, создаваемый средствами, столь резко противными цели.

Если бы признать за факт, что современная Россия недовольна монархией и желает заменить монархический строй республиканским или полуреспубликанским — парламентарным, то, конечно, вполне понятно было бы восстание в целях этого. Но при чем тут "всеобщая забастовка"? Для чего она нужна?

Что такое "всеобщая забастовка" — Россия теперь очень хорошо узнала на практике. Она остановила движение железных дорог, почт, телеграфов, погрузила города во тьму, остановила подвоз съестных припасов, прекратила работу фабрик и заводов, прекратила занятие науками, лишила население всей страны возможности добывать средства к существованию, отняла у больных помощь врачей и аптек и т.д. Это есть всеобщее прекращение всех жизненных функций народа, его замирание, приведение всех граждан в какое-то очумелое состояние. Она создала для всей нации положение внегражданское, бесправное. Личность потеряла права даже на труд, на свободное передвижение, на какое бы то ни было действие, даже на исполнение нравственного долга.

Врач или аптекарь, стыдящийся оставить больного без помощи, подвергался "бойкоту". Все должны были против воли приставать ко всеобщей забастовке...

Для чего же произведено это жестокое и оскорбительное насилие над народом? Для того, чтобы заставить кого-то дать России свободу и права. Для того, чтобы кто-то признал волю народа владычественной... Но разве сама русская нация и русская личность не давали себе свободы и не хотели быть владычественными? В таком случае странно и бесполезно принуждать их силой стать свободными! Но деятели освободительного движения и не признают того, чтобы они боролись с самой нацией. Они говорят, что нацию угнетала лишь небольшая горсть тиранов. В таком случае с какой же стати замаривать народ голодом и разорять его за чужие грехи? Если виноваты тираны, то нужно и действовать против тиранов, а не мучить и угнетать еще больше самое нацию...

Абсурдность действия нашей "освободительной" революции так ясна в этом случае, что не требует обрисовки. В довершение всего члены Государственной думы, посаженные на свои кресла забастовками, говорят, что их выдвинула народная революция, и называют себя представителями народа и выразителями его воли!.. Выходит, будто бы воля народа состояла в разорении его и в порабощении совершенно нестерпимому рабству всеобщей забастовки, которая вдобавок практиковалась народом не добровольно, а при помощи принуждения, насилия и угроз смерти.

В событиях 1905 года никакого ясного "разума" нельзя уловить. Но зато когда теперь приходится оценивать завоевания этой внелогичной "революции", мы видим перед собой тоже нечто совершенно неопределимое.

"Старый строй" сделал уступки, которые поразительны по своей беспричинности. Можно сказать, что никогда и нигде на свете движение, подобное нашему "забастовочно-баррикадному", не вызвало бы ничего, кроме быстрой крутой расправы, в успехе которой не мог сомневаться ни один революционер. У нас — было ли это беспримерное малодушие или пособничество революции в самых высоких сферах? — явились уступки, сделанные шумно, поспешно, на вид даже необычайно широко... Но что в этих уступках прочного?

Исчез ли "старый строй" или может явиться назад при первом порыве энергии? Едва ли кто смело ответит на этот вопрос. Во всяком случае, несомненно, что никакого нового строя на место старого не явилось; то, что мы получили, не составляет никакого строя, не имеет никаких основ, ни старых, ни новых, и наши незыблемые свободы держатся, в сущности, только всеобщей смутой, растерянностью и страхом друг перед другом, то есть анархией, а не правом. Но анархия рано или поздно пройдет, и что останется от 1905 года? Дым и чад, как от потухших плошек...

И это именно потому, что для запугивания правительства была выдвинута "всеобщая забастовка".

Критическое самосознание могло бы легко подсказать освободительному движению, что "политическая забастовка" вовсе не есть средство "общегражданской свободы", ибо это есть специфическое оружие "диктатуры пролетариата".

Но диктатура пролетариата и общегражданская свобода — это две столь различные цели, что даже "старый строй" и парламентский несравненно ближе между собою, нежели то, что имеют в виду строй общегражданский и диктатура пролетариата. Эта последняя есть средство для уничтожения общегражданского строя. Как же освободительное движение хочет создать гражданский строй при помощи политических забастовок? Как оно не хочет понять, что это явления диаметрально противоположные и что, вызывая призрак диктатуры пролетариата, немыслимо создать парламентский строй?

Поэтому-то никакого гражданского строя не создали у нас за 1905-1906 годы и никогда не создадут, не отказавшись прежде всего и самым решительным образом от политической забастовки как способа создания гражданской свободы.

III. Вред рабочему делу

Если наши всеобщие забастовки спутали политическую реформу и вместо нее дали какое-то неопределенное анархическое положение, то не лучшие последствия они имели и для рабочего дела. Наше рабочее движение, чуть не вчера явившееся на свет, скомпрометировало себя всеобщей забастовкой перед общественным мнением, а в умы самих рабочих всеобщая забастовка внесла только путаницу относительно самой идеи "рабочей" стачки и забастовки.

Выступая с этой резкой критикой, чувствую небесполезным напомнить, что говорит о всеобщей забастовке такой признанный глава французского социализма, как Жорес.

Пусть вдумаются в его слова рабочие деятели наших всеобщих забастовок.

"По моему мнению, — говорит Жорес, — для того чтобы всеобщая стачка была полезна, необходимы три условия:

1) необходимо, чтобы цель, для достижения которой она объявлена, была предметом действительно глубоких стремлений рабочего класса; 2) необходимо, чтобы общественное мнение достаточно созрело, чтобы признать законность этой цели; 3) необходимо, чтобы всеобщая стачка являлась не замаскированным насилием, но осуществлением законного права стачки.

Если пассивная часть общества не была заранее убеждена в справедливости требований рабочих, ее негодование обратится против стачечников. При таких условиях рабочий класс потерпит полное фиаско, так как ничто, даже революционная сила, не может противостоять общественному мнению".

Производясь при нарушении этих условий, говорит Жорес, всеобщая стачка "сразу вызовет только террор и реакцию".

Некоторые социалисты, говорит Жорес, "хитрят с рабочими": они их искусственно заманивают во всеобщую забастовку, надеясь этим путем привести к социальной революции. Вовлечь рабочих в сознательную революционную борьбу трудно, но стачка — дело, им привычное и разрешенное законом, а затем "эта всеобщая классовая стачка непременно перейдет в революционную гражданскую войну". Загорится гнев при виде страданий, и даже те, которые сначала воздержались, будут охвачены революционным настроением. "Пролетариату не говорят откровенно: беритесь за оружие. Но думают, что всеобщая стачка сама приведет к необходимости взять ружье". Это, говорит Жорес, есть "прием искусственный", и доказывает подробно, что он не может привести к цели и что рабочие, даже захвативши фабрики, шахты и т. п., будут все равно побеждены. "Рабочие вступят во владение трупом. Шахты и фабрики мертвы, если остановлен обмен продуктами, остановлено производство... Рабочим, удивленным собственным бессилием при воображаемой победе, ничего не останется, как перейти к разрушению. Разрушение же докажет только некультурность пролетариата..." В конце концов "господствующие классы и даже большая часть населения отмстят за свой страх долгими годами реакции".

"Рабочий мир очутится во власти печальной иллюзии, болезненного наваждения, если примет за метод революции ту тактику, которая может явиться только следствием отчаяния"*.

______________________

* Жорес Ж. Всеобщая стачка и революция.

______________________

Пусть вдумаются в эти слова Жореса деятели нашей всеобщей забастовки. Было ли в ней хоть одно из тех трех условий, когда Жорес допускает в ней смысл?

Она прежде всего была поднята не рабочими, а интеллигентским заговором. Огромнейшее большинство рабочего класса даже не понимало ясно ее цели. Велась забастовка даже не замаскированным, а явным насилием. Общественное мнение ровно ничего в ней не понимало, да и понимать было нечего. Естественно, что в результате "наваждения" не получилось ничего в смысле положительном. В смысле же отрицательном явилось очень многое.

IV. Забастовки 1904-1905 годов

Наши так называемые забастовки 1904-1905 годов — совсем не те, которые доселе известны в рабочем движении.

У нас под этим названием развилось самое недопустимое анархическое насилие: это опять влияние пролетарской идеи. Этого не могло бы случиться, если бы мы сознавали, какая забастовка допускается правом гражданских народов.

Дозволение стачек и забастовок основано на принципе свободы труда. Подобно тому как один человек может торговаться в цене за свой труд, так и группа людей может не соглашаться на условия хозяина коллективно и объявить забастовку. Но при этом такая группа не имеет никакого права посягать на чужую свободу труда. Оставляя работу сама, она не может принуждать к тому же других, которые хотят работать. Какие бы то ни было насилия над желающими работать недопустимы, и свобода их труда должна быть ограждена всей силой гражданской власти.

Так понимается право, стачек и забастовок в культурных странах. Это не есть право нарушения договора и не право насилия над другими людьми. Это есть только право коллективного найма, коллективного договора и коллективного же оставления труда с целью получить лучшие его условия.

Без сомнения, в качестве злоупотребления и в пылу страсти забастовавшие рабочие и в Европе, и в Америке иногда позволяют себе насилия над нежелающими примкнуть к их забастовке. Но это уже беззаконие, и государственная власть немедленно является на помощь тем, кто подвергается насилиям забастовщиков. Да и у самих рабочих уже настолько развилось уважение к личности и свободе и понимание смысла организаций, что они редко увлекаются до насилия, а действуют или увещанием, или, например, мстя отказавшимся от стачки лишением их всяких пособий, в каком бы бедственном положении они потом ни очутились.

Это есть репрессия, но не прямое насилие над людьми, к организации не принадлежащими и никаких обязательств перед ней не бравшими.

Не то видим у нас!

У нас происходят такие явления. Работает фабрика. Рабочие нанимались порознь и между собою не составляли никакого общества, обязавшегося действовать совместно. Они не предъявили никаких требований хозяину, который спокойно принимает заказ с неустойкой, в полной уверенности, что обеспечен рабочими. И вдруг ему неожиданно заявляют, что не будут больше работать, не выждав срока договора и даже не будучи ничем не довольны, а только потому, что на каких-то других фабриках какой-то "стачечный комитет", неизвестный толком и самим рабочим, приказал объявить "всеобщую забастовку". Рабочие при этом иногда сами жалуются, что хотели бы работать, но боятся забастовщиков. Да и вправду, если они начнут работать — является толпа, иногда даже приезжая, и начинает громить фабрику или порознь нападает на рабочих и производит над ними насилия...

Подобное явление у нас называют забастовкой только по негражданственности, по непониманию права и свободы, по неуважению к воле самих рабочих. В описанной сцене — вовсе не забастовка, а грубейший разбой и насилие. В цивилизованной стране сами рабочие не позволили бы над собой насилия "комитета", не получившего их полномочий, сверх того, и гражданской властью насильники были бы немедленно разогнаны и потерпели бы серьезную кару суда. У нас же все это совершается безнаказанно. Это, конечно, составляет серьезную вину властей — административной и судебной, — которые не защищают свободы личности граждан и неприкосновенности их имущества. Но несомненно, что тут виновата также и политическая неразвитость самого народа и общества, вследствие которой над ними можно проделывать что угодно.

Разве невозможен у нас такой случай? Петербургские революционеры, желая произвести смуту в Москве, посылают туда 500 человек, которые, при наших нравах, могут "снять" в Москве десятки фабрик в течение дня — стоит только приезжим гурьбой навалиться на одну фабрику, насилиями "снять" с нее рабочих, объявить "забастовку", затем приказать рабочим идти с собой "снимать" другие фабрики. Мы видели, что рабочие покорно слушаются, и вот вместо 500 окажется уже 1000 насильников. На следующей фабрике та же история и так далее. В день-два только что благополучно работавший город оказывается "забастовавшим"!

Три четверти рабочих, может быть девять десятых, недовольны, плачут по уходящему заработку. Но все подчиняются...

Почему? Отчасти, конечно, по невежеству. Им наговорили, будто бы за границей так совершается "рабочее движение", будто бы "пролетарии всех стран" должны соединяться... Но еще больше действует пассивность, гипнотическая привычка подчиняться приказу, откуда бы он ни выходил, привычка рабства, непонимание своего права, неуважение к чужому. Вот чем создаются беспричинные забастовки, вследствие которых промышленность становится игрушкой в руках спекуляторов, а рабочие выбрасываются на улицу голодные, постепенно озлобляющиеся и потом, конечно, легко натравливаются на правительство.

Революционеры, как выражается Жорес, "хитрят" с рабочими, то есть попросту обманывают их.

Так дело дошло и до "вооруженных восстаний", в которых немало людей действовало под давлением такого же насилия и обмана.

Множество разорений и бедствий разлилось таким путем по всей России. Но какова же тут роль рабочих? Разве это роль граждан? В Европе когда-то буржуа, добывая себе конституции, выгоняли рабочих на баррикады, закрывая свои фабрики якобы по невозможности работать "при таком правительстве"... У нас роль рабочих еще более печальна. Они позволяют играть собою группе таинственных заговорщиков и сами "прикрывают" фабрики, отнимая работу у своих же собратьев.

Если бы мы уважали права и свободу — рабочие не позволяли бы ни себе насилий над другими, ни себя превращать в игрушку чужих планов.

Не разорялась бы и промышленность, которую так трудно выращивать и без которой пролетарии и капиталисты одинаково обречены на голодное вымирание. Да и революции если бы и происходили, то лишь при желании большинства, а стало быть, кончались бы быстро, с положительными результатами и без разорения всей страны.

У нас же по привычкам рабского повиновения миллионы людей делаются игрушкой планов революции, которой на самом деле хочет какой-нибудь десяток-другой тысяч человек. И вот в результате никакой революции не получается, потому что для нее все-таки нет достаточно силы, но зато происходят бесконечные смуты, кровопролития, насилия, всеобщее взаимное разорение, подрыв труда, а отсюда — нищета, озлобление, грабежи и т.д.

В создании этой анархии забастовки сыграли едва ли не первенствующую роль, запутав правильную постановку рабочего дела и рабочей организации и обрушившись экономическими бедствиями на самих рабочих и всю страну.

V. Экономические последствия наших забастовок

Разумные забастовки, к которым иногда принуждены прибегать рабочие для улучшения своего экономического положения, могут иметь тяжелые последствия для одного хозяина или группы хозяев, но наши забастовки обрушились своей тяжестью на всю страну, на ее промышленность и, конечно, прежде всего на самую массу рабочих. Для обрисовки хоть части этих бедствий приведу подсчеты, которые были сделаны известным экономистом г-ном Л. Вороновым в его публичной лекции, вышедшей отдельной брошюрой "Ложный путь".

Удар, нанесенный забастовками всем жителям России, в материальном отношении, говорит он, огромен. Один только пожар бакинских нефтяных промыслов уничтожил разного рода имущества на 40 миллионов рублей, не считая стоимости самой сгоревшей нефти. Очевидно, однако, что промышленники возместят свои убытки, и это падает на потребителей, то есть на весь народ. Цена нефти в разных ее видах поднялась в среднем на 20 копеек с пуда, и, по подсчетам г-на Воронова, излишняя переплата населения по этому случаю составляет по крайней мере 50 миллионов рублей в год. Но это не все. Повышение стоимости нефтяного отопления и прямой его недостаток ненормально усилили спрос на все другие виды топлива — дрова, каменный уголь, торф и т.д. Это имело последствием повышение их стоимости, а в результате — "холодной и голодной деревне приходится напрягать все силы, чтобы оплачивать стоимость бакинского пожара".

Железнодорожные забастовки обошлись еще тяжелее. Один недобор железнодорожного дохода принес народному хозяйству убытку 60 миллионов. Не считая убытков от уничтоженных зданий и имущества, погибшего и расхищенного во время забастовок, был еще тяжелый удар, нанесенный ими уже прямо сельскому населению. В Германии, по новому торговому договору, были с 16 февраля повышены таможенные пошлины на русский хлеб: со ржи на И копеек с пуда, с пшеницы на 15, с овса на 17. Ясно, что при этом нам важно было вывезти в Германию как можно больше хлеба до 16 февраля 1906 года, чтобы не переплачивать немцам таких огромных сумм. Но забастовки железных дорог оказали услугу немцам за счет русского народа. Они остановили подвоз хлебных грузов как раз в самое важное время — немедленно по сборе урожая... И вот из русской деревни взята своими же русскими людьми дань, которую запоздавшему нашему хлебу пришлось уплатить в германскую казну.

Конечно, рабочие не хотели принести народу этот вред, но легче ли от этого?

Едва ли не большая тяжесть пала на русский народ вследствие того, что страх за безопасность капиталов и имущества вызвал падение всех процентных бумаг и повышение процента при учете и ссуде. Потери от падения курса г-н Воронов уже тогда считал в "сотни миллионов".

Почтово-телеграфная забастовка, прекратившая доставку векселей, счетов, накладных, остановила не в меньшей степени хозяйственную жизнь России. Таким образом, учреждения, железные дороги, почта, телеграфы, которые с огромными тратами созданы Россией для оживления народной экономики, сделались орудием ее омертвения... Проистекающие отсюда убытки падают, по мнению недальновидных, на богатый класс, но они непременно в конце концов переносятся на всю массу народа. Множество пострадавших фабрик и заводов должны были сокращать производство, рабочие в огромных массах остались без заработка, что продолжается и до сих пор. Товар повсюду повысился в ценах, и переплату за это приходится нести всему народу. Рабочие знают, что даже их повышенная плата не всегда покрывает эту дороговизну товара. Г-н Воронов высчитывает, что на одних только хлопчатобумажных изделиях, ныне ставших предметом первой надобности для крестьянства, русский народ должен был переплатить лишних 50 миллионов рублей.

Вот какую дань наложили на массу народа прошлогодние забастовки. С 1906 года у нас уменьшены, а с 1907 года должны быть совсем уничтожены выкупные платежи. Но, говорит автор, благотворные последствия этой меры совершенно парализуются теми страшными убытками, которые создали для народа смуты и неурядицы. "Смуты и неурядицы ложатся на народ, — говорит он, — более тяжким бременем, чем выкупные платежи, которые составляли в среднем около 90 миллионов в год, тогда как беспорядки конца минувшего года причинили народному хозяйству ущерб на сотни миллионов рублей".

Такие же убытки для народного благосостояния обозначались и в аграрных беспорядках. Несмотря на краткое время, в течение которого они имели место, убытки за полгода успели составить для народной экономии, по официальным подсчетам, свыше 31 миллиона рублей. И это только по 19 губерниям. Что это может составить в случае дальнейшего развития аграрных беспорядков, показывают губернии, где они проявились сильнее. В Саратовской губернии убытки вычислены были официально почти в 10 миллионов рублей. Если бы вся Россия проявила ту же напряженность беспорядков, как в Саратовской губернии, это составило бы убыток во всяком случае больше 500 000 000 рублей!..

Чем может быть окуплено все это разорение национального хозяйства?

Наша освободительная интеллигенция придала забастовкам политический смысл. Теперь делают различие между забастовками "экономическими" и "политическими". Но какое бы имя ни дать забастовке, она не перестает быть явлением экономическим, ибо происходит на экономической почве и имеет экономические последствия, хотя бы и ставила себе политические цели. И вот в этом отношении наши забастовки составляют страшную, роковую ошибку.

Всякая цель должна достигаться средствами, ей соответствующими, а не такими, которые подрывают ее. Применение же забастовок как средства политического действия может лишь подорвать и разрушить цели, которых предполагалось достигнуть. Экономическая тяжесть забастовок столь велика и невыносима, что в результате все население приходит к мысли лучше отказаться от целей, покупаемых всеобщим разорением и обнищанием. Общественное мнение начинает сравнивать, как обеспеченно жилось раньше и какое тяжелое положение наступило потом. В результате является всеобщее отрицание тех целей, которые создали все бедствия, испытываемые обнищалым народом...

Но как ни велики экономические убытки, принесенные России всеобщей забастовкой, и как ни бесплодна она в политическом смысле, несравненно важнее та гражданская деморализация, которую она внесла, и ряд ложных понятий, которые она заложила в умы рабочих.

В числе последних особенно важно отметить, во-первых, распространение пролетарской идеи и стремление к "диктатуре пролетариата", во-вторых, подрыв в рабочих всякого понятия о профессиональной этике и, в-третьих, хотя менее ложную, но крайне непрактичную и непродуманную идею о "праве на труд".

VI. Диктатура пролетариата и политическая забастовка

Прежде чем выяснять смысл "политической" забастовки как средства, пригодного лишь к захвату "диктатуры" пролетариатом, нужно вспомнить, что не должно смешивать понятие "рабочий" с понятием "пролетарий".

Хотя, конечно, рабочий может быть пролетарием, и пролетарий может быть рабочим, но по существу эти два понятия и состояния совершенно различны.

Работник, или рабочий, — это человек трудящийся, получающий средства к жизни в труде, в работе. Пролетарий же — этр просто человек, не имеющий никакой собственности, никаких средств к существованию, кроме своего труда, если он захочет и может трудиться, но остающийся пролетарием и в том случае, если не трудится, а живет нищенством или даже воровством и т.п. Самое слово "пролетариат", как известно, произошло из Рима, где оно обозначало свободную чернь, тех людей, которые не были рабами, но ничего не имели и ничем не могли служить благу отечества кроме того, что все-таки рожали детей, откуда и название — "пролетарии". Слово proles значит произрастание, потомки. Proletarii были бедные обыватели, которые доставляли государству только детей для военной службы.

Слово "пролетарий" применено к понятию "промышленный рабочий" только с тех недавних пор, когда промышленный капитализм стал обращать массу рабочих в ничего не имеющих тружеников. Это отождествление закреплено социалистической интеллигенцией, особенно К. Марксом. Ф. Лассаль, один из крупнейших деятелей социализма, понимал идею "рабочего" в более высоком смысле. Он говорил, что рабочие — "граждане". Кто гражданин общества и государства? "Мы все граждане, — отвечал Лассаль, — и работники, и мелкий промышленник, и крупный" и т. д. Точно так же — кто такой "работник"? "Мы все работники, — отвечал Лассаль, — если только имеем желание быть каким-нибудь образом полезны человеческому обществу"*.

______________________

* Лассаль Ф. Программа работников.

______________________

Соответственно с этим Лассаль не унижал государства, не говорил, что рабочие должны его уничтожить, но рисовал государству высокие идеалы, пренебреженные "полицейским", "буржуазным" государством.

К сожалению, пролетарская идея повела рабочего по иному направлению. "Пролетарий не имеет отечества", — заявил манифест коммунистов; и с этой точкой зрения создался клич: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Не имеющий отечества — не имеет, понятно, и гражданства. Это люди, чуждые обществу, в котором они живут...

Такова глубоко ошибочная точка зрения, которую развивало учение Маркса о классовой борьбе, будто бы составляющей основу истории человеческих обществ. Если отечество есть только нравственно пустое место, на котором в течение истории один класс попеременно только душит и сосет прочие, то, конечно, никакого отечества нет!

Такую вненациональную точку зрения легко мог создать марксизм, которого все крупнейшие деятели — евреи родом: Маркс, Энгельс, Каутский. Но как могла укорениться такая антисоциальная идея среди рабочих? Это объясняется небрежением общества и государства к поддержанию социальной справедливости в первые эпохи XIX века, когда под флагом свободы выбросили все экономически слабое из-под необходимой охраны государства. Хотя "буржуазное понимание" государства стало потом заменяться более, высокими стремлениями, развившийся слой рабочих-пролетариев остался уже задет разлагающей идеей. Социализм все более пропитывался марксизмом, и соответственно с этим "рабочий" стал все более противополагаться "гражданину".

Впрочем, зло не проникло рабочих безнадежно. Английские рабочие были и остаются гражданами и патриотами. Французские рабочие Коммуны гордились тем, что они патриотичнее своих буржуа. У немцев патриотизм тоже силен, и сознание своего германского гражданства борется в рабочих против "пролетарского" отречения от отечества, общества и государства. Но во всяком случае современный социализм старается выработать в понятии "пролетарий" нечто более враждебное обществу, чем даже внешний неприятель.

Только имея в виду все это, можно понять, как могла возникнуть идея политической забастовки как орудия "диктатуры пролетариата".

Идея политической забастовки — очень новое изобретение, обязанное, кажется, более всего г-ну Каутскому. Первоначально ей симпатизировали только анархисты. У социал-демократов первоначально, по строгому смыслу теории Маркса, предполагалось, что хотя для замены капиталистического строя социалистическим и понадобится революция, но при ней насилие будет иметь самые ограниченные размеры. По теории, предполагалось, что капитализм очень быстро разделит общество на два класса, из которых капиталисты будут представлять ничтожную горсть людей, а вся масса народа будет превращена в пролетариев. Таким образом, народу будет очень легко прогнать ничтожную кучку капиталистов.

Действительный ход политической и промышленной эволюции опроверг эти ожидания.

На самом деле оказалось, что государственная идея стала проникаться сознанием долга государства, заботиться о нуждах и экономической самостоятельности рабочих. Со своей стороны, экономический ход развития, как недавно признано и научно констатировано социалистом же Бернштейном, не создает ни столь сильной концентрации, ни такого резкого разделения народа на класс богачей и класс пролетариев, как предполагала теория Маркса. Напротив, мелкая и средняя промышленность успешно борются с крупной, в торговле мелкая даже побеждает, в земледелии — мелкое и среднее землевладение и обработка всюду побеждают крупное. Рабочие организации успевают значительно обеспечивать самостоятельность трудящихся и повышать заработную плату. Наконец, значительное число народа становится причастным к обладанию самим капиталом вследствие развития акционерных предприятий, в которых собственниками капитала являются и сами рабочие.

Я не хочу преувеличивать значения того, что на этом пути уже достигнуто социальным прогрессом, но, во всяком случае, все это показало будущему человечества просвет более отрадный и обнаружило, что социалистическая революция совсем не так близка и неизбежна, как она рисовалась Марксу.

Ничего не имеющий пролетариат не только не распространялся на все трудящееся население, но являлась даже мысль, что пролетариат может совсем исчезнуть. Этот неожиданный ход общественной эволюции выдвинул в социалистическом мире два направления.

Одно, особенно тесно связанное с именем Бернштейна, критикует старые воззрения Марксовой теории, откидывает понятие о социалистической революции и диктатуре пролетариата и надеется на мирное эволюционное развитие сил рабочего класса.

Но с таким воззрением не может мириться укрепившаяся "пролетарская" доктрина, ибо, если "рабочему" открывается перспектива широкого и светлого развития без революции, то "пролетарская" доктрина осуждена на хирение и исчезновение. В истории же направлений никогда ни одна идея не хочет погибать и всегда тем больше обостряет свои выводы, чем больше обнаруживается бессилие ее оснований. Так вышло и с "пролетарской" идеей.

Чем более рабочий становился гражданином своего государства, чем больше о нем начинало заботиться отечество, тем резче приверженцы пролетарской идеи стали проклинать общество и звать к социалистической революции и диктатуре пролетариата. Анархизм стал более влиять на социал-демократов.

Читая их яростные речи, так и кажется, что у этих людей гнездится мучительная мысль, в которой они не хотят сознаться не только другим, но и самим себе. Теперь, пока еще много обездоленных пролетариев, пока рабочие еще так сильно обделены, можно надеяться на переворот. Но если пропустить время, то социальный прогресс постепенно превратит пролетариев в экономически и политически обеспеченных граждан, и тогда — поздно... Социалистическая идея рухнет!

И вот — являются старания не отступать ни перед какими способами действия, лишь бы произвести социалистическую революцию с "диктатурой пролетариата". Тут-то и выступает мысль о политической забастовке.

VII. Разжигание противообщественных чувств

Никогда японский патриот, радуясь разрушительному действию снарядов, рвущих в куски русскую армию, не говорил о бедствиях врага с таким фанатическим экстазом, как нынешние социалисты говорят о драгоценных действиях политической забастовки. Приветствуя "русских товарищей", социалистка г-жа Роланд Гольст так рисует благодеяния забастовки.

"Если бы пролетарии, — говорит она, — попробовали прямое восстание — они потерпели бы страшное поражение. Но политическая забастовка сберегла их силы, разрушив силы врага. После нескольких месяцев почти беспрерывного стачечного движения пролетариат все еще сохранил свою бодрость и силу..." А в то же время "путем стачки он сделал невозможными существование и какую бы то ни было профессиональную деятельность, внес в общественную жизнь беспорядок и неустойчивость, доведшие общество до невыносимого состояния. Он понизил доходы государства и навязал ему более высокие расходы. Он дал возможность другим революционным классам увеличить государственную и общественную дезорганизацию путем приостановки их собственной научной и общественной деятельности. Стачка принудила полицию и войско нести беспрерывную изнурительную службу... и увеличила шансы их перехода на сторону революции. Стачка — самый важный фактор в общественном кризисе, ибо она все более расшатывает все экономические, социальные и политические устои России и делает неизбежной победу революции".

Страшно читать этот гимн стачке как губительнице общества!.. Правда, г-жа Роланд Гольст говорит в данном случае о борьбе против "абсолютизма", но выясняет общие свойства стачки, которая одинаково будет пущена в ход и против демократии, для достижения "господства пролетариев".

"Из русских событий, — говорит она, — можно заключить, каким превосходным оружием является стачка как естественная форма пролетарской революции даже в руках слабого по числу и маловоспитанного пролетариата"*.

______________________

* Гольст Р. Всеобщая стачка и социал-демократия.

______________________

А что такое "пролетарская революция", которой служит это "превосходное оружие"? Каутский заявляет откровенно, что "грядущая революция будет совсем не похожа на прежние революции"*.

______________________

* Каутский К. Социальный переворот... СПб., 1905.

______________________

"Одна из особенностей современного положения дел, — говорит он, — заключается в том, что в настоящее время самое упорное сопротивление мы встречаем уже не со стороны правительств. При абсолютизме, против которого были направлены прежние революции, правительство подавляло все. Классовые противоположности не могли развернуться открыто". "В лагере оппозиции находилась вся совокупность трудящихся классов — не только пролетариат, но и мелкая буржуазия и крестьянство" и даже часть самих капиталистов. "Теперь все изменилось. Революционные слои не являются, как было при прежних революциях, представителями огромного большинства народа против горсти эксплуататоров — они являются, в сущности, представителями лишь одного класса, против которого стоят не только все эксплуатирующие классы, но и большинство мелких буржуа, и крестьяне, и большая часть интеллигенции". Короче, весь народ!

Нельзя более цинично сознаться в том, что диктатура пролетариата должна быть насилием меньшинства над большинством, захватом в распоряжение одного класса всего, что создано всем народом — "трудящимся населением" и "интеллигенцией", всеми теми, о которых говорил Лассаль: "Мы все работники, если только имеем желание быть... полезны человеческому обществу".

Как монголы не рассуждали о справедливости, а просто захватывали более слабую страну, так теперь на это двигают пролетариат его вожаки.

Маркс думал, что в лице пролетариата целый народ захватит достояние небольшой кучки эксплуататоров. Теперь оказывается обратное: пролетариат должен захватить власть над большинством народа, состоящим из "трудящихся" людей.

Понятно становится, что победа "одного класса" над "большинством народа" не может быть произведена честным восстанием, как было возможно при прежних революциях, которые низвергали господство меньшинства. Теперь в открытой битве пролетариат потерпел бы, по выражению г-жи Роланд Гольст, "страшное поражение". Поэтому для победы пролетариата начинают прибегать ко всему, что подрывает процветание государства. Так и Каутский называет благоприятным моментом для социализма "внешнюю войну" и проповедует для захвата власти "политическую забастовку", способность которой разрушать общество во всех его экономических и социальных устоях столь красноречиво описывает Роланд Гольст... Страшно за человека, который идет на такое извращение мысли и чувства и говорит, что для диктатуры пролетариата требуется нарочно испортить общество, сделать его насильственно никуда не годным, а потом уничтожить за то якобы, что оно никуда не годно!..

Но если такие планы составляют единственное средство для достижения диктатуры пролетариата, то как же к этой безнравственной системе разрушения общества и деморализации людей могут присоединяться те, которые стремятся к государству свободному, построенному на праве, защищающему права и свободу всех граждан?

Как могут такие люди поддерживать действия, в которых меньшинство попирает права большинства, преднамеренно разлагает все общественные функции и захватывает общественные средства к жизни и труду для того, чтобы изморить всех граждан, все общество? Неужели же люди, ценящие свободу и право, не понимают, что нельзя основать свободного строя на "коллективном преступлении", на презрении и попрании свободы и права?

Наши рабочие должны сознать, какую язву дозволили они прививать себе во времена "всеобщей забастовки", и приложить старания, чтобы пресечь ее дальнейшее развращающее действие.

VIII. Забастовки и профессиональная этика

Деморализацию, прививаемую "пролетарской" идеей, можно видеть из глубокого противоречия, в которое политическая забастовка ставит рабочих с профессиональной этикой.

Что такое профессиональная этика? Вся жизнь и деятельность человека представляет в себе два элемента: личный интерес и нравственный долг. Нет ни одного нашего действия, в котором бы дозволительно было забывать наш нравственный долг. Приведу наиболее понятный пример. Возьмем профессию медика. Медику, как всякому трудящемуся, нужно питаться и, следовательно, вполне естественно иметь личные интересы в своей профессии. Но в ней есть также этический элемент, который требует, например, действительно знать свою профессию, внимательно исследовать больного, ни в каком случае не оставлять его без добросовестной помощи, не делать никаких различий между больными, кроме разве того, кто из них наиболее неотложно нуждается в помощи, и т.д.

Когда медик забывает эту этику своей профессии, мы говорим, что он человек безнравственный, не заслуживающий уважения.

Но не у одних врачей есть нравственный профессиональный долг, а решительно у людей всех занятий. И этот этический элемент так важен, что нет такой выгоды, достижение которой способно бы было покрыть вред, проистекающий для человечества от потери трудящимися сознания профессиональной этики.

Трудовая этика восходит в своем источнике к сознанию общечеловеческого братства. Все люди — братья, все члены одного великого целого, все каждой былинкой своей работы служат другим людям. Вот мысль, придающая труду нравственную ценность и делающая звание "работника" высоким и благородным. Как бы ни был скромен его труд — но он нужен людям. Если бы не было этого труда, то кто-то где-то ощутил бы некоторое лишение. И рабочий, даже не зная, кому именно послужит его труд, знает хорошо, что людям вообще он необходим. С этой точки зрения рабочий самого скромного, "чернорабочего" звания чувствует себя по нравственному достоинству равным наиболее искусному деятелю сложного производства, ибо все роды труда необходимы и нельзя людям обойтись без какого бы то ни было.

Всякий трудящийся исполняет, таким образом, долг в общечеловеческой взаимности услуг. Без этого сознания его жизнь лишена важного нравственного элемента. Наоборот — когда он трудится, он чувствует себя честно расплачивающимся за все, что имеет в жизни.

Это сознание общечеловеческого братства в нашем ежедневном труде создает ряд частных правил профессиональной этики. Она требует от нас: хорошо исполнять работу, помнить, что плохо исполненная работа непременно кому-то повредит, может быть, погубит кого-нибудь. Наоборот — добросовестно исполненная работа принесет пользу ряду людей, иного, быть может, спасет от смерти или выручит из опасности. С таким чувством человек начинает любить свою работу. Он старается ее изучить и дойти в ней до совершенства... Все это входит в область профессиональной этики.

Рабочий при этом вправе заботиться о своем интересе. Если он честно трудится на благо других, исполняет свой общечеловеческий долг, он имеет право на то, чтобы и люди давали ему все необходимое для его блага. Он может и защищать это свое право, если оно нарушается. Отсюда понятны те стачки и забастовки, которые происходят на экономической почве — как способ защиты рабочего от эксплуатации хозяина, как способ повысить справедливую долю рабочего в продукте производства. Но при этом профессиональная этика не дозволяет рабочему забывать общественный интерес. Если забастовка обрушивается своими карами уже не на эксплуататора, а вообще на людей — это означает, что рабочий в погоне за своим интересом перешел дозволительную границу и нарушает свой общественный долг.

Отсюда видно, что для сохранения нравственной законности забастовок обязательны та рассудительность, знание положения дел и хладнокровие, которые вообще возможны только при организации рабочих. Эта организация нужна не только как средство для победы, но также как средство сохранить обдуманность в средствах борьбы и не допустить в себе забвения интересов прочего, в борьбе не участвующего населения, то есть вообще всех сограждан, всей нации.

Очевидно также, как велика разница между предприятиями, имеющими частный промышленный интерес, и предприятиями общественно необходимыми, где профессиональная этика делает уже недозволительной забастовку, а для охраны рабочих требует иных средств общественно-государственного характера, которых рабочие имеют полное право требовать.

Если рабочий не хочет уничтожить в себе человека и гражданина, если он хочет, чтобы его забота о своем благе была источником не подрыва, а возрастания блага человеческого общества, — он не может нарушать требований профессиональной этики. При памятовании их его социальная миссия и сама экономическая борьба окажутся высоки и благородны. При забвении же требований нравственности он становится ничем не выше того эксплуататора, на притеснения которого сам жалуется.

Эта профессиональная этика совершенно несогласима с политическими забастовками. В них рабочий требует реформ от правительства, а обрушивается на всю нацию теми лишениями и несчастьями, которые способна создать забастовка. Тут полное несоответствие целей и средств.

Политическое устройство составляет совершенно особую область жизни, не экономическую, а гражданскую. Тут имеются всегда различные мнения, различные партии, которых борьба дозволительна лишь под условием, чтобы ни одна партия не смела делаться насильником всего общества. Обрушиться на все общество для того, чтобы победить противную партию, — это уже дозволительно не гражданину. Это есть действия неприятеля, врага всего общества.

А между тем, становясь на такую почву, делаясь врагом общества, политический забастовщик не отказывается ни от чего, доставляемого ему коллективным трудом общества. Он продолжает есть, пить, проживает в квартире и т.д. Сам же он не только не исполняет своей доли работы, но еще хуже: пользуется своей бездеятельностью для насилия над обществом.

Где же тут памятование общечеловеческого братства? Где памятование того, что люди живут взаимными услугами? Огромное большинство всякого общества вовсе и не участвует в борьбе партий. Каким же образом можно себе дозволить репрессию против всего общества только потому, что бедствие, нами производимое, задевает между прочим и противную партию? Это можно делать на правах чужеземного неприятеля, выйдя из общества, отказавшись от своего в нем членства. Но политический забастовщик всем, что ему нужно, продолжает пользоваться от общества, а то, что нужно для общества, перестает давать. Большей степени эксплуатации нельзя даже представить себе. И вот на этом-то эксплуататорстве воспитывает рабочего "политическая забастовка"!

Но если даже требуемые забастовщиком реформы полезны для всех, а не для него одного, то какие же реформы, какие внешние перестройки способны вознаградить людей за тот всеобщий страшный вред, который происходит от разложения нравственности при забвении своего долга? Ведь чувство общечеловеческого братства, сознание своего общественного долга — это величайшая драгоценность для нашей коллективной жизни. При самых плохих внешних формах государства можно еще жить, пока живо в людях это святое чувство. Но когда оно убито — коллективная жизнь будет адом и при самых совершенных по внешности формах.

Если мы общественно деморализуем людей, убьем в них чувство общечеловеческого братства, то наше общество уже не будет иметь никакой этической скрепы и будет в состоянии жить только при каком-либо страшном деспотизме, который неизбежно и явится в том или ином виде и более всего обрушится, конечно, на самих же рабочих...

IX. О праве на труд

Внося помутнение в нравственный мир рабочего, всеобщая забастовка не менее сильно спутывает понятия рабочего, можно сказать, на всех пунктах, к каким только прикасается пролетарская идея. С ней теряется даже понятие о том, кто такой рабочий и кто — бездельничающий эксплуататор общества. Множество людей, которые трудятся с утра до ночи всю жизнь и создают огромные количества необходимых для человечества ценностей, стали в пролетарском тумане обзываться "буржуями", "эксплуататорами", а совершеннейшие бездельники называются "рабочими" только на том основании, что они, нередко по самому ничегонеделанию своему, ничего не имеют.

Это проявилось потом в движении так называемых "безработных", которые, между прочим, впервые выдвинули у нас, с чужого голоса, право на труд.

На этой идее я остановлюсь подробнее в виду ее практической важности для рабочего мира.

В минуту заявления "права на труд" уместно будет русскому обществу задать себе вопрос, насколько оно может быть в настоящее время признано, а самим рабочим — вдуматься, какие последствия может иметь провозглашение такого права.

Нравственная обязанность общества и государства приходить на помощь нуждающемуся признана спокон веков. Это есть принцип христианский. Но христианство указывает лишь нравственную обязанность, а не дает ей юридического значения. Это совершенно разумно, потому что юридическая обязательность непременно требует указания форм исполнения того, что признано обязательным. Формы же эти зависят от множества меняющихся условий развития и построения общества, а потому в разные времена различны. Христианство поэтому и не предрешает форм помощи, а говорит только, что помочь нуждающемуся мы нравственно обязаны. Следовательно, каждый нуждающийся имеет нравственное же право на помощь ближних.

Но засим перед всеми нами, как гражданами государства, стоит задача уяснить себе, насколько заявление рабочих о юридическом их праве на труд приемлемо и выгодно для самих же рабочих.

Право на труд заявляется ими не в том смысле, чтобы рабочим не мешали трудиться, но в том смысле, что общество или государство обязаны дать работу каждому, кто без нее остался. Возможно ли это и практично ли это?

Тот факт, что из разных видов помощи нуждающимся наилучшую составляет трудовая помощь, то есть доставление возможности работать, — давно признан, в соответствии с чем у нас устраивались разные общественные работы, дома трудолюбия и тому подобное. Но все это делалось в пределах возможности; и, признавая нравственное право нуждающегося требовать себе помощи, не было никогда признаваемо, чтобы он имел право требовать помощи именно в форме работы. Ибо где же ее взять, если ее нет?

Теперь же обществу и государству поставлено требование обязательно доставлять работу тем, кто ее не имеет.

Как известно, такое требование впервые было заявлено во время французской революции 1848 года; причем в удовлетворение его были устроены печально знаменитые "национальные мастерские", истратившие массу денег на совершенно ненужный "труд", а в конце концов потерпевшие полный крах. Такое же требование выдвинуто у нас в 1906 году в Петербурге. Несомненно, однако, что немыслимо ждать у нас лучших результатов, чем были в Париже, под руководством Луи Блана, искреннего и убежденного социалиста, имевшего высокий авторитет среди рабочих и огромное правительственное влияние.

Дело в том, что "право на труд" логично и осуществимо только в обществе, организованном на социалистических началах. Если вся трудовая организация — фабрики, заводы, земледельческие работы и т.д. — находится, как хотят социалисты, в заведовании государства и его агентов, то общее количество труда в стране и его распределение между рабочими находятся во власти правительства.

При таких условиях возможно себе представить признание человека на труд или, точнее сказать, на то среднее количество продуктов, которое приходится на каждого члена общества. Но такое право неразрывно соединено с обязанностью работать, где и сколько прикажет общественная социалистическая власть.

Без этого принудительного труда и в социалистическом обществе невозможно будет признать права на труд.

Но обязанность работать по указаниям властей социалистического общества именно и составляет одну из причин, по которой это общество неизбежно будет представлять некоторое подобие крепостного состояния со всеми последствиями этого, между прочим, и со слабостью продукции (ибо все формы принудительного труда очень мало производят).

Как бы то ни было, к худу или к добру, социалистическое общество способно признать право на труд в виду того, что в нем труд будет уже не свободный, а обязательный. Но как же признать право на труд в современном обществе, которого продукция организована на принципах свободы труда!

Этого нельзя даже себе представить.

В современной экономике общее количество национальной работы определяется силой свободного производства, спроса и предложения. Нет такой власти, которая могла бы предписать производить больше, чем требуется по спросу. Если государство устроит общественные фабрики и таким образом создаст, например, лишних миллион аршин сукна в такое время, когда обществу не требуется больше того, что производится на частных фабриках, то все это сукно некуда будет девать. Его никто не купит. Следовательно, окажется, что рабочие трудились совершенно бесполезно и дешевле было бы для помощи им прямо выдавать им жалованье, без работы, без прочих бесполезных трат на даром пропавшую шерстяную пряжу, топливо машин и т.д.

С другой стороны, невозможно признать право даже и на такой бесполезный труд, если рабочие не откажутся от прав свободного труда.

По правам свободного труда они, например, в течение целого года, да и раньше, устраивали забастовки то по "экономическим" соображениям, то в целях "политических". Было ли все это с их стороны разумно или нет — во всяком случае, они имели право свободного труда. По нерасчетливому применению этого права они привели Россию к очень печальным экономическим последствиям, то есть подорвали торговлю, понизили спрос на товары и всем этим уменьшили в стране количество труда, вследствие чего и обнаружилась тяжкая для рабочих безработица.

Но когда им вследствие этого стало тяжело, они потребовали дать им труд. Он был у них, и они сами его подорвали. Если теперь исполнить их требование и дать им работу от государства, то, очевидно, это можно сделать уже во всяком случае не иначе как с условием отказа рабочих от прав свободного труда, то есть от права стачек, забастовок и т.п.

Иначе как же мыслимо обязательно давать им работу и терпеть ее неисполнение, и даже хуже: терпеть подрыв рабочими количества труда в стране посредством разорения промышленности?

Если бы государство приняло на себя обязанность доставлять работу, то оно тем самым получило бы право принуждать к работе и уже тем паче пресекать все способное подрывать действие фабрик, как, например, забастовки.

Рабочие должны необходимо понять, что перед ними стоит одно из двух: или отказаться от требования доставлять им работу, или отказаться от прав свободного труда. Сохранить же и права свободного труда, и права труда обязательного — логически и фактически немыслимо. Если им кто-нибудь это пообещает в целях партийной агитации или из страха перед бунтом, рабочие должны заранее знать, что обещание не будет исполнено, ибо оно невозможно.

Вместо постановки таких невозможных требований рабочим следует вдуматься в те ошибки, которые произвели безработицу. Им должно вспомнить, что наилучшие из рабочих организаций — английские, достигшие столь значительного повышения заработной платы — всегда крайне осторожно относятся к забастовкам, изучая при этом состояние рынка, и решаются на забастовку лишь тогда, когда, по всем соображениям их знающих людей, от этого не будет потрясена промышленность, охрана которой от упадка необходима для трудящихся не менее, чем для самих капиталистов. Рабочие должны из опытов, обошедшихся им столь дорого, понять, что их благосостояние, повышение рабочей платы, уменьшение рабочего дня и т.д. требует с их стороны знания условий промышленности, а для этого нужно, чтобы рабочие создали в собственной среде своих развитых и знающих людей, а не поддавались посторонней агитации, сулящей золотые горы, но неспособной в действительности дать им ни гроша прочного заработка.

Не "права на труд", таким образом, должны требовать рабочие, а озаботиться умелым пользованием способами свободного труда.

X. Заключение

Если мы окинем общим взглядом все сказанное в предшествующих главах, то увидим, что пролетарская идея, на которой строится современный социализм, за краткий период времени выяснила перед Россией все свои типичнейшие стороны. Одно еще не выразилось с полной широтой: та полная гибель, на которую она осуждает нацию... К счастью, нации гибнут не в два-три года.

Но распространение пролетарской идеи заложило уже в русскую почву обильный посев семян гибели. Мы еще можем очистить почву своего отечества от них, можем начать выращивать здоровые и благодетельные семена национальной солидарности и общечеловеческой справедливости, и в этом случае пережитый опыт может оказаться даже полезным. Но если мы им не сумеем воспользоваться для того, чтобы отвергнуть ошибочную и вредную идею, она останется разлагающим ядом, который непременно кончит тем, что подорвет все живые силы нации.

Ни на ком обязанность вдуматься в плоды пролетарской идеи не лежит сильнее, чем на рабочем классе, так как она именно его выбирает орудием своего роста, развития и торжества. Ни на ком не отразится тяжелее и торжество пролетарской идеи, как на самих же рабочих, потому что господство революционной интеллигенции под флагом диктатуры пролетариата не может подлежать никакому сомнению для человека, знающего развитие человеческих обществ.

Рабочие поэтому явятся ответственными перед историей за все, чего орудием они будут в дальнейшем развитии человеческих обществ. Капиталистический период среди порожденного им добра и зла поставил, между прочим, рабочий класс в такое положение, что от образа действий его зависит в будущем чрезвычайно многое. Как этим воспользуются рабочие — покажут ли себя гражданами, достойными своего положения, или под внушениями пролетарской идеи обнаружат, напротив, что они совсем не граждане, а некоторые посторонние, готовые употребить свою силу на подрыв и уничтожение своего отечества и той нации, которая их породила и дала им средства действия? Вот вопрос, который сто лет стоит перед миром, а теперь встал и перед нами.

Я надеюсь, что буду еще иметь возможность подробнее высказать свою мысль. Теперь же замечу лишь вкратце: сохрани нас Бог, тысячу лет растивший землю Русскую, от того, чтобы наши промышленные рабочие отреклись от солидарности с русской нацией, отделили свои судьбы от ее судеб и признали себя какими-то чужаками-"пролетариями", у которых будто бы "нет отечества" и которым нет дела до отечества. Это будет их гибелью, сначала нравственной, а потом и политической и экономической. Это будет преступлением перед правдой и перед Матерью-Родиной, преступлением, которое не останется без наказания, ибо оно само накажет рабочих своими последствиями.

Судьба промышленного рабочего класса тесно связана с судьбами нации. Жить и умереть с нацией — вот единственный девиз рабочих, достойных гражданства. С этим девизом они могут стать великой, прогрессивной силой, могут занять почетное место в рядах нации, к благу которой приложат свои усилия. Отрекшись от нации, они могут только сами себя обречь на то или иное рабство в будущем.

Быть гражданами, строить свою организацию сообразно условиям своего классового существования, развить права, необходимые для гражданской жизни, расширять разумно свою долю в продуктах национального производства, способствовать развитию государства для того, чтобы оно все более становилось орудием социальной справедливости, и во всей этой работе оставаться тесно связанными с великим национальным организмом — вот каковы задачи рабочего движения, если оно отбросит пролетарскую идею и станет на почву гражданственности. Этим путем и должны идти рабочие, если хотят осуществлять свое благо на почве блага общечеловеческого, а стало быть, и блага национального.

Тихомиров Лев Александрович (1852-1923) — политический деятель, публицист, религиозный философ.

Л.А. Тихомиров Социально-политические очерки

На главную

Произведения Л.А. Тихомирова

СОДЕРЖАНИЕ

Очерк первый: Гражданин и пролетарий

От автора

I. Рабочий как гражданин и пролетарий

II. Различие гражданина и пролетария

III. Рабочий есть гражданин

IV. Что может дать "пролетарский режим"?

Очерк второй: Заслуги и ошибки социализма

I. Вступление

II. Индивидуализм и коллективизм

III. Что есть верного в социализме?

IV. Личное и национальное участие в производстве

V. Заблуждения социализма

VI. Личная собственность и свободный труд

VII. Значение собственности

VIII. Значение свободного труда

IX. Заключение

Очерк третий: Плоды пролетарской идеи

I. Выступление всеобщей забастовки

II. Политическая бесплодность движения

III. Вред рабочему делу

IV. Забастовки 1904-1905 годов

V. Экономические последствия наших забастовок

VI. Диктатура пролетариата и политическая забастовка

VII. Разжигание противообщественных чувств

VIII. Забастовки и профессиональная этика

IX. О праве на труд

X. Заключение

ОЧЕРК ПЕРВЫЙ: ГРАЖДАНИН И ПРОЛЕТАРИЙ

От автора

I. Рабочий как гражданин и пролетарий

II. Различие гражданина и пролетария

III. Рабочий есть гражданин

IV. Что может дать "пролетарский режим"?

ОЧЕРК ВТОРОЙ: ЗАСЛУГИ И ОШИБКИ СОЦИАЛИЗМА

I. Вступление

II. Индивидуализм и коллективизм

III. Что есть верного в социализме?

IV. Личное и национальное участие в производстве

V. Заблуждения социализма

VI. Личная собственность и свободный труд

VII. Значение собственности

VIII. Значение свободного труда

IX. Заключение

ОЧЕРК ТРЕТИЙ: ПЛОДЫ ПРОЛЕТАРСКОЙ ИДЕИ

I. Выступление всеобщей забастовки

II. Политическая бесплодность движения

III. Вред рабочему делу

IV. Забастовки 1904-1905 годов

V. Экономические последствия наших забастовок

VI. Диктатура пролетариата и политическая забастовка

VII. Разжигание противообщественных чувств

VIII. Забастовки и профессиональная этика

IX. О праве на труд

X. Заключение

На главную

Произведения Л.А. Тихомирова

Л.А. Тихомиров
Социально-политические очерки