Иные умозрители* утверждают, что приятное чувство, внушаемое видом великолепного произведения зодчества, имеет источник в том самодовольстве, которое испытуем мы, сравнивая все части здания с его особым назначением и находя совершенное между ними соответствие: самое зодчество, по мнению их, имеет свое начало в простом удовлетворении потребностей житейских, и, следственно, не может стоять наряду с прочими свободными искусствами. Но погрузитесь в созерцание величественного купола или прекрасной колоннады: ваше сердце опровергнет все доводы умозрителей, — вы найдете, что восторг, возбужденный в вас сим созерцанием, не в пример выше и полнее частного удовольствия, доставляемого исследованиями ума самыми счастливыми. Самая потребность, которой зодчество обязано своими первыми успехами, не есть ли богослужение — потребность, которой и все изящные искусства при начале своем служат — ибо всякое искусство воспитано в лоне религии? Мы на свои жилища расточаем изящные размеры зодчества — согласен, — но где взяты сии размеры, если не у греков? А греки их изобрели для капищей богов своих. Собственные их домы были столь же тесны и смиренны, как храмы их огромны и великолепны. ______________________ * Между прочим Аст, см. его «Grundlinien der Aesthetik». ______________________ Когда я восхищаюсь огромною башнею, ее размеры пленяют меня непосредственно и возвышают мою душу гораздо прежде, нежели холодный рассудок успеет произнести свой приговор о удобстве или неудобстве ее построения. Итак, если возвышение души есть нравственная цель изящного, то сии размеры сами по себе уже исполнили цель сию, и сами по себе должны служить предметом для зодчества. Но каким образом впервые возникла мысль о сих размерах в духе человеческом, если справедливо, что они сами в себе исполняют цель изящного? Легко бы объяснить это из частного опыта, и наблюдатели форм не напрасно замечали, что наружный образ храмов повсюду носит отпечаток окружающих предметов: в Арабской мечети заметно сходство с кущею*. Греческая колонна есть подражание пальме египетской**, наконец возвышенные, многоверхние, остроконечные здания Западной Европы на первый взгляд имеют вид густой, дикой дубравы. Но объяснение, взятое из сходства, может быть случайного, недостаточно: пусть покажут нам в природе сии правильные округления, сии прямые линии и углы, на коих заждется изящество творений зодчества: их нет в мире вещественном. ______________________ * См. описание арабской мечети в Иерусалиме у Шатобриана Itineraire de Paris a Jerusalem etc. Часть 2.
______________________ Но если размеры сего искусства не могли быть найдены в предметах внешних, то каким образом дошел до них ум человеческий, и как постигнуть волшебство, которым они столь неодолимо пленяют наш дух и наши чувства? Нам легче будет объяснить сие, когда рассмотрим зодчество в ряду искусств образовательных. Духу человеческому врожденно желание того совершенства и согласия, которое видно в целости вселенной, но пропадает в ее частностях. А поелику плотское состояние позволяет человеку иметь одни частности, то он стремится как бы пересоздать предметы внешние по вечному образцу своего духа и вселенной, и в виде вещественном представить идеальное совершенство. Здесь начало всех искусств изящных: музыка выражает изящное во временной последовательности и движении для слуха; искусства образовательные или художества — в местном сопребывании и спокойствии для зрения. Итак, сцена действия художеств есть пространство; но всякий предмет, в оном существующий, может быть изящным токмо в двух случаях, т.е. когда он или взятый сам в себе, или взятый в совокупности с другими, удовлетворяет бесконечному желанию полноты и совершенства. В первом случае возникает ваяние, коего творения как особые тела существуют в полном ограничении и полной самобытности, — во втором живопись, которая, изображая одну поверхность своего предмета, сливает его посредством света с целостию земного творения. Ваяние по своему назначению может достойно изображать только человека, который, будучи повторением всего создания земного, один может отдельно являть в себе бесконечное; напротив — живопись, видя изящество в совокупности предметов и в связи их с целостию создания, удачно изображает и существа неодушевленные, чему пример видим в ландшафтах, которых красота предпочтительно зависит от действия оттенков и света живописного. Но ваянием и живописью не ограничивается область искусств образовательных. Человек не довольствуется изображением бесконечного в предметах конечных, подобных тем, кои встречает он в природе окружающей; он проникает в самую сокровищницу, откуда природа берет все конечные формы, и в зодчестве изображает уже не частные, временные создания, в пространстве существующие, но самое пространство в тех первоначальных, основных его видах, от которых природа непрестанно отступает, но кои в чистоте своей существуют только в измерениях геометра. Если орудия зодчества суть одни формы бестелесного пространства, то ясно, что оно должно изображать их не телами и поверхностями, как ваяние и живопись, но простыми очертаниями или линиями. Итак, можно сказать, что если ваяние и живопись изображают изящные формы, то зодчество производит формы форм изящных*. До них доходит ум, отвлекая себя от всякого частного телесного образа, и воображая себе бытие чистого безусловного пространства. Сим разрешается отчасти первый из наших вопросов. Как разгадать теперь причину, почему сие безжизненное представление форм несуществующих оставляет в нашей душе впечатление столь глубокое, какое только мог бы произвести предмет, нам самый близкий? ______________________ * Итак, зодчество занимает то место между изящными искусствами, какое математика между науками? М.П. ______________________ Человеку сродно искать самого себя во внешнем мире и одухотворять самые предметы неодушевленные, как скоро они заставляют его чувствовать собственную его душу живее обыкновенного. Недаром населили греки землю и воды, и леса наядами, дриадами и нимфами. — Мы не прежде чувствуем вполне красоту изящной статуи, как оживив ее пред нашими глазами душою человеческой. Но если всякий частный образ непосредственно напоминает нам о существе одушевляющем, то какая мысль должна в нас пробудиться при виде вечных форм безусловного пространства, как не мысль или о Существе безусловном и вечном, или вообще о духе выспреннем? Вот почему все народы искони употребляли формы зодчества для служения Существу высочайшему или для сохранения памяти героев, народных благодетелей, — хотя коренное назначение оных есть и должно быть первое*. ______________________ * У греков и римлян зодчество служило не для одной религии, — в храмах и гробницах, но и для потребностей гражданских — в цирках, театрах и проч.; это объясняется тем, что у сих народов религия и учреждения гражданские связаны были неразрывными узами (например, по римскому праву стены городов причисляются к вещам святым). — У жителей Востока зодчество, кроме богослужебных зданий, употреблялось на царские чертоги потому, что они боготворили царей своих. Великолепные остатки чертогов восточных видны еще в развалинах Персеполиса или Пасаргады, столицы древней Персии. Но Герен (см. его Ideen uber die Politik ect. der vornehmsten Volker der altenWelt часть 3) справедливо замечает, что жилищем древних царей Персии всегда была Суса, а Пасаргада служила местом их погребения и государственных собраний: и для сих потребностей построены все оставшиеся в оной здания. Новое доказательство тому, что зодчество назначено для потребностей священных, и следовательно, его столь же мало можно смешивать с искусством удобно располагать покои, сколько пиитический язык с языком приказным. ______________________ Но формы зодчества с первого взгляда пробуждают не столько мысль о Божестве, сколько темное предчувствие о чем-то выспреннем: ибо они столь несходны со всем нас окружающим в природе, что душа должна перейти многие ступени, дабы с ними сравняться и вполне постигнуть их. По сей-то причине произведение зодчества необходимо предполагает внешние и внутренние украшения — изваяния, картины: в сих последних словно плодится и выражается яснее мысль целого здания точно так, как и первоначальные формы безусловного пространства выражаются в плодовитых образах вещественного мира. Действие зодчества усиливается также тоническим искусством, и только тогда, как башня заговорит могучим звуком колокола, и своды огласятся созвучным пением ликов, — только тогда раскрывается неясное предчувствие, возбужденное великолепием размеров, и душа в полете ровном и торжественном воспаряет к Вездесущему. Нетрудно заключить из вышесказанного, что для произведения надлежащего действия формы священного здания должны быть огромны: неудивительно и то, что все народы от глубочайшей древности до нашего века строили свои храмы как будто бы для вечности, и хотели, чтоб они своею незыблемостию, равно как и значением глубоким, возвышались над рядом обыкновенных явлений и свидетельствовали присутствие божественное. Но определим теперь яснее, каковы должны быть сии общие формы, в коих является беспредельное пространство, и из которых проистекают все прочие. Пространство само по себе не производит образов, но служит театром, на котором действуют образующие силы природы. Вся природа состоит из борьбы двух противоположностей — особого создания, стремящегося сохранить свою самобытность, и общего начала, стремящегося всякую особую самобытность поглотить и превратить снова в то ничтожество, откуда она возникла. Другими словами, вся природа состоит из борьбы жизни со смертию. Сии противоположности в пространстве являются в прямой линии, как стремлении тела сохранить свою самобытность, и следовать вечно своему единому особому закону — и в круге, где сие стремление ограничивается, и тело уже следует не своему закону, а закону целого. Так, например, в телах небесных видим, что планета непрестанно стремится лететь независимо по прямой линии, но солнце непрестанно покоряет ее своей центральной силе, из чего и образуется ее круговое обтечение около сего светила. Из прямой линии и круга образуются все разновидные и неправильные очертания, кои встречаем мы в природе. Геометрия, отвлекая ум от всякого телесного образа, представляет ему безусловные законы сих начальных форм, — зодчество осуществляет оные в чувственном виде. В его произведениях примечаем ту же самую борьбу между круговою и прямою линиями. Если б оно изображало все одни круги, то его произведения были бы слишком однообразны и мертвы: — оно дает им живопись и разнообразие при правильности, составляя их из линий, приближающихся к кругу. На сем-то приближении основано изящество в его формах; треугольник, изо всех фигур от круга самый дальний, всех менее приятен в архитектуре*. ______________________ * Эта мысль на первый взгляд может показаться неосновательною; но если бы, как говорит Бутервек в своей «Эстетике», вздумали построить треугольный дом с треугольными дверями и окошками, верно никто не усомнился бы назвать такое здание противным всякому изяществу. — Один просвещенный очевидец уверял нас, что вид египетских пирамид не поразил его ожиданным чувством величия, и мы находим это весьма вероятным: вообще египтяне как в ваянии, так и в зодчестве не творили никогда изящных образов, но довольствовались условными эмблемами. ______________________ Противоположность круга с прямою линией определяет противоположность между зодчеством греков и зодчеством готическим: ибо круг преобладает в первом точно также, как линии в последнем. Греки жили в совершенном согласии духа с природою; сие согласие видно повсюду в их пиитической религии. Оно изображается в устройстве их священных зданий, коих отличительный характер есть полнота и целость: ни одна линия в них не нарушает всеобщей гармонии; фронтон не столько господствует над всеми прочими частями здания, сколько довершает и сосредоточивает их согласное действие; полукружие может быть описано около всех углов греческого фасада. Религия христианская разрушает согласие наше с миром вещественным, и как бы насильственно возвышая нашу душу, заставляет ее в небе, в лоне бесконечного искать внутреннего, вожделенного спокойствия. Так и церковь готического зодчества, подобно свободному порыву самобытного внутреннего чувства, круто восходит от земли, и не кончается красивым фронтоном, подобно греческому храму, - но угловатым шпицом, теряющимся в небе, и осененным знамением Креста, знамением Веры*. ______________________ * Быть может, некоторые памятники позднейшего зодчества, как, например, церковь Св. Петра в Риме, представляют соединение готической огромности и смелости с правильною округленностию греческой архитектуры; но решить это предоставляем мыслящим знатокам сего художества. Впервые опубликовано: Московский вестник. 1827. Ч. 1. № 3.
Владимир Павлович Титов (1807-1891) - русский писатель, государственный деятель, дипломат. | ||
|