В.П. Титов
О достоинстве поэта

На главную

Произведения В.П. Титова


Весьма многие ставят поэта ниже мудреца и добродетельного, и с первого взгляда по причинам основательным: сколько трудностей должны преодолеть, сколько борений должны выдержать мудрец и добродетельный, прежде чем они достигнут цели своих желаний — и как обширны их желания! Круг их действий простирается на государства, род человеческий, скажу более — на целую вселенную; между тем поэт живет отшельником от действительного мира, в мире своей фантазии, и орудия его деятельности суть резец, кисть или бедный лоскуток бумаги.

Но тем, которые в превратностях жизни под бичом судьбы немилосердной вкушали отраду, доставляемую истинною поэзией, трудно согласиться на такое мнение. Оно противно сердцу их, равно противно и уму, коего зрелые заключения согласуются всегда с верным гласом сердца. Преодоленная трудность на стороне добродетели и мудрости, — но это не доказывает их преимущества: мы видим, что в природе самое совершенное, великое, есть вместе самое простое; и что значат труды смертные в сравнении с необъятным, едва постижимым трудом всеобщей матери природы, которой поэт есть произведение чистейшее?

Чтоб говорить здраво о таких великих явлениях духовных, каковы поэт, мудрец и добродетельный, нет другого средства, как обратиться к началу всех духовных действий человека. Сим только способом мы воздадим всю справедливость добродетели и мудрости, не унизив и пиитического гения.

Стремление, которому человек верен от колыбели до могилы, от создания мира до наших времен, и которому не изменит он до скончания века, есть стремление к счастию. Несчастия происходят оттого, что он нередко обманывается в способах удовлетворить сие желание. Всечастный, горестный опыт убеждает нас, что счастия нельзя искать в предметах внешних: все проходит, изменяется. Итак, его должно искать в себе самих. Бог с своим подобием, даровал нам убеждение в непреложной истине: что Mip и мир — одно и тоже, что противоречия, война, представляющиеся нам в частных явлениях, временны и клонятся к утверждению того вечного порядка и гармонии, кои преследуют человека с мыслию о счастии. Сим убеждением, которое можно назвать идеалом, напитан добродетельный. Он негодует на несовершенства, встречаемые в мире и силою воли своей стремится подчинить все окружающее идеалу всеобщей гармонии, который путеводительно светит в его духе. О своей особе помнит он только как о средстве к благосостоянию целого и не уповает на признательность людей: наградой ему служит его высокое стремление. Вот картина доблести.

Поэт одушевлен теми же идеалами совершенства: но природа не дала ему возможности воплощать их в бытии действительном. Поэт не создан жить во внешности; все силы души его соединены в его всеобъемлющей фантазии, которая в минуты вдохновения рисует ему все, что есть великого, утешительного в судьбе и назначении человека. Добродетельный всегда забывает самого себя, думая о благе ближнего. В высокие минуты — поэт свободнее его переносится во все времена и во всех людей, и повсюду открывает ту гармонию, которой верит его любящее сердце. Вот почему поэзия назидательна: превратности житейские могут истребить в нас ту любовь к человечеству и к жизни, без коей нельзя быть добродетельным; поэзия, представляя жизнь в истинном, лучшем ее виде, мирит с нею; — и если чтение Омира образовало многих героев древности, то смело сказать можно, что наши времена одолжены Томсону не одним добрым семьянином, не одною нежною матерью.

Сравнив поэта с добродетельным, уже нетрудно определить его достоинство в отношении к философу. Чувство мирного самодовольства, исполняющее душу невинного младенца, разрушается страстями среднего возраста; но зрелая опытность возвращает оное старцу. Не так ли идеалы доброты и согласия, — в которых творения поэзии убеждают наше бессознательное сердце, — повторяются для разума в доводах зрелой мудрости, основанной на истинной религии? Пусть думают невежды, что поэзия есть собрание пустых вымыслов. В сих вымыслах, как в радуге блестящей, отражается божественный луч истины. Все, говорят нам мудрецы, проистекло от одного всеблагого Начала, и все возвращается к нему же; следственно все благо, изящно, совершенно, и противоречия мирские суть не что иное, как оптический обман, происходящий от нашей низкой точки зрения. В том же убеждают нас творения истинных поэтов.

Сие тождество философии и поэзии яснее видно в истории: в младенчестве народов, пока познание еще не раздробилось на разные науки, общие мысли философские передавались в песнопениях, которым древние приписывали чудесную силу. Известия об этом дошли до образованных веков; Вергилий так говорит нам о песнопевце младенствующего Карфагена:

«Длинновласый Иопас, взяв позлащенную цитру, воспевает предание великого Атланта: он поет странствие луны, движение солнца, происхождение человеков и зверей, причину дождя и знамений огненных; поет о звезде Арктической, дожденосных Гиадах, о близнецах Трионах, — зачем солнце зимою спешит соединиться с океаном, чем замедляется течение ночи. Ему гремит хвала Тириан и Троян».

Известно, что у древних греков, от коих и латинцы получили образование, познания естественные и теоретические сначала сохранялись совокупно в песнопениях, каковы гимны Орфея, Лина и космогония Исиода; уроки нравственности передавались в стихотворных гномах. Но не в одной Греции, где поэты, можно сказать, создали религию отечественную, — у всех народов древности учение о началах мира хранилось под покровом баснословных, иносказательных преданий: разительное сходство, замечаемое во многих баснослови-ях, доказывает, что основой их служили одни и те же мысли общие, кои поэзия представляла в разнообразных формах. И в века не столь ранние, нераздельность поэзии с философией доказывается многими опытами: в «Прометее» Эсхила, в «Эдипе Колонейском», в «Макбете» Шекспировом, в «Манфреде» невольно видишь эмблематическое изображение общей мысли. Короче, всякая истинная поэзия приводит нас к идеям философским, и обратно — всякая философия истинная дает нам утешительное, пиитическое воззрение на все сущее.

Исследование начала духовной нашей деятельности, показуя высокое достоинство творческого гения, вместе опровергает то нелепое заключение, которым многие возражают на чрезмерные похвалы поэзии: «итак, говорят они, должно всем переселиться в мир воображаемый и покинуть действительный, хоть бы умерли с голода». Нет! Много путей предстоит деятельности человека, но все они исходят от пиитического желания полноты и совершенства. Добродетель назвал Руссо нравственною красотой; можно также назвать ее поэзией поступков, когда она заключается не в отрицательном правиле: не вредит ближнему, но в положительном стремлении: помогать ему.

Смертный! Ты, который борешься с судьбою и препятствиями в сей долине изгнания, взойди на священный холм поэзии, возложи на алтарь ее горести сердечные, как чистую жертву: она укажет тебе солнце тишины, сияющее из твоей небесной отчизны, и ты сойдешь к жизненным подвигам с силою обновленною. Вспомни слова поэта*, который в борении с смертною болезнию взывал к своему сыну: «скажи мне пиитическую мысль! Она освежит меня».

______________________

* Гердера.


Впервые опубликовано: Московский вестник. 1827. Ч. 2. № 7.

Владимир Павлович Титов (1807-1891) - русский писатель, государственный деятель, дипломат.



На главную

Произведения В.П. Титова

Монастыри и храмы Северо-запада