| ||
|
Весной 1901 года знаменитый художник, профессор живописи Василий Дмитриевич Поленов, показывая мне в своей мастерской начатые работы, вспомнил о своем первом знакомстве с Л.Н. Толстым. Вот что рассказал мне знаменитый художник о визите к нему великого писателя: "В 1888 году я кончил мою картину "Христос и грешница". Много перестрадал я из-за этой картины: получил ужасные головные боли, расстроился нервами так, что Шарко запретил мне два года работать... Эта картина долгое время поглощала все соки моих нервов; я отдавался ей весь... Ездил в Палестину, чтобы изучить колорит местности... Много я работал над картиной, и все-таки она не вполне удалась... Теперь мне ясны все ее недостатки... Картина была почти закончена; я отделывал кое-какие детали. В мастерской у меня сидел молодой художник Сергей Алексеевич Коровин; с ним я за работой беседовал. Вдруг, взглянув на дверь, я увидел Льва Николаевича Толстого, с которым до того не встречался ни разу. Я был поражен неожиданностью. — Лев Николаевич!.. — воскликнул я. — Чему обязан я таким счастьем, такой честью?! Граф не ответил на мое приветствие и спросил как будто с раздражением: — Да вы почему меня знаете?.. — Кто же вас не знает!.. Лев Николаевич молча подошел к моей картине и стал рассматривать. Я предложил ему отойти на достаточное расстояние, но он ответил, что плохо видит... Я предложил бинокль. — Это что за штука? — спросил Лев Николаевич. — Это бинокль... — ответил я, не понимая, почему граф не хочет обнаружить свое знакомство с этим общеизвестным оптическим аппаратом. Лев Николаевич принял бинокль и начал смотреть не в маленькие стекла, а в большие. Я его поправил. Тогда он стал смотреть, не выдвинув винтом трубки с малыми стеклами, и сказал: — Ничего не вижу... Я показал, как нужно действовать винтом бинокля, но граф отказался от аппарата. Долго смотрел Лев Николаевич на мою картину и наконец, указывая на нее, сказал: — Вот Этого вы не любите!.. — То есть кого?.. — Вот Этого, который сидит посредине... — То есть Христа?! — Ну да, вы Его не любите... И с этими словами Лев Николаевич ушел. Я был до такой степени ошеломлен, что несколько минут не мог вымолвить ни слова... А когда немножко пришел в себя, спросил Коровина: — Что все это значит?.. — Ничего не понимаю!.. — пожал плечами в ответ мне молодой художник... Так это для меня и осталось загадкой...". И высококультурный, умный человек В.Д. Поленов развел руками. Я не счел себя вправе таить от общества этот эпизод из жизни великого писателя. Из воспоминаний о Чехове Мне вспоминается небольшой уютный кабинет А.П. Чехова в его ялтинской даче. За письменным столом и за изящным рабочим креслом — в алькове оттоманка, а над нею — картина Левитана. И на противоположной стене на камине — фреска Левитана "Стога сена". Под широким окном — диван, а к нему повернуто приставленное боком к письменному столу большое удобное мягкое кресло. Панно из покрытых автографами фотографий знакомых Чехова — на столе у входа в кабинет. Сюда 25 августа 1901 года из соседней комнаты провел меня Антон Павлович Чехов, заслоняя на минуту дверь своей большой высокой фигурой; крепко, энергично пожимая мою руку, усадил радушно на кресло, а сам сел на диван под окном и откинулся на спинку дивана, заложив ногу на ногу. Этой спокойной удобной позы он не переменил, пока мы беседовали. Сквозь пенсне он смотрел на меня открытым, прямым умным и внимательным взглядом. Как-то своеобразно приятным, симпатичным казался его грубоватый жесткий, "толстый" голос, и звучало в этом его голосе как будто что-то надтреснутое, больное. Он говорил простым, почти народным языком, и в каждом его слове чувствовалась правда, искренность и доброжелательство. — Мне кажется, не совсем удачно вы назвали свою книжку: "Штрихи и настроения". Штрихи — не русское слово... — Что за дивная эта маленькая фреска у вас над камином, Антон Павлович, — эти стога сена там, в нашей московской полосе... Это Исаака Ильича, должно быть?.. — Да, это Левитана... А каким он вам казался сам?.. Плох был здоровьем... Умер... — Очень был слаб... А какое было сердце!.. Непременно хотел меня порадовать, новые работы в своей мастерской показать... Там в Москве, в Трехсвятительском переулке... Лестница в мастерскую только на высоту комнаты, а и трудно же было ему подниматься... Поднимет ногу на ступеньку, другую ногу на ту же ступеньку поставит и на несколько секунд остановится, передохнет, потом так же на вторую ступеньку... И так — пока в мастерскую поднялся... А там сразу сел и несколько минут отдыхал... Потом стал показывать картины, и только лишь те, что закончены, а начатых работ очень просил меня не смотреть... В другой день приготовил к моему приходу множество своих этюдов и за мои небольшие деньги разрешил мне выбрать любой этюд из всех. Я выбрал очень маленький по размеру, но такой, который как раз и самому Левитану нравился, как он мне потом сказал, подписав этюд, и он этому был рад... Потом написал мне, звал радушно опять... Что за милый он был человек — этот гениальный пейзажист... А вас он как любил, Антон Павлович!.. — Да ведь, Алексей Николаевич, и я его очень любил... Мы заговорили о Мачтете, который умер в Ялте несколько дней назад. — Зря помер человек... — сказал Чехов и спросил меня: — Вы давно познакомились с Григорием Александровичем? — Я привез ему в 1891 году из Сибири, из Ишима и Тюкалинска, письма его товарищей по ссылке... Тогда Мачтет жил в Москве, на Плющихе... У него собирались писатели... Бывал у Мачтета и Лев Николаевич Толстой, с которым тогда еще мне не выпадало счастливого случая встретиться... Встречал я В.Е. Ермилова и других... Потом, живучи в разных городах, мы с Мачтетом переписывались, потом был в гостях он у меня в Петербурге и я у него в Житомире... В 1897 году снялся он со мной вместе в Петербурге в фотографии Ануфриева... А за несколько лет до того он помог мне пристроиться на службу в железнодорожный контрольный отдел... Он и сам до того служил там некоторое время... Нуждался в определенном заработке, чтобы не слишком насиловать свое литературное творчество... — Да, я знаю... У вас целы его письма?.. — Конечно, храню... Больше двадцати его писем. — Отдадите в печать? — Много мест в его письмах ко мне не могут пройти в печати по цензурным условиям... Заговорили о Кучук-Кое, куда я собирался ехать. — Я люблю Кучук-Кой, — сказал Чехов. — Тихий уголок... Жаль, редко приходится там бывать... Когда я начал прощаться, Чехов встал и опять энергично, крепко пожал мне руку и шел со мною до передней. На террасе ждали Чехова сидевшие там в это время Орленок и Дорошевич. Из-под тени чеховского дома я вышел на залитую ярким солнцем дорогу, что шла по улице Верхней Аутки мимо кипарисов и небольших домиков, спускаясь с горы к богатым улицам Ялты и к морю. Широкий, дивный вид открывается с того места, где приютилась дача А.П. Чехова. Но не любил Чехов ярких красок юга и в тени своего кабинета отдыхал усталым взором на пейзажах своего друга Левитана, так живо и верно передававших настроение серенького северного дня. Опубликовано: Мошин А.Н. Новое о великих писателях: Мелкие штрихи для больших портретов. СПб., 1908.
Мошин Алексей Николаевич (1870-1928) — писатель, журналист, фольклорист и краевед. | ||
|