Л.Н. Толстой
Проезжий и крестьянин

^{В крестьянской избе. Старик проезжий сидит на коннике и читает книгу. Хозяин, вернувшись с работы, садится за ужин и предлагает проезжему. Проезжий отказывается. Хозяин ужинает. Отужинав, встает, молится и подсаживается к старику.}

К р е с т ь я н и н. По какому, значит, случаю?..

П р о е з ж и й (снимает очки, кладет книгу). Поезда нет, только завтра пойдет. На станции тесно. Попросился у бабы у твоей переночевать. Она и пустила.

К р е с т ь я н и н. Что ж, ничего, ночуй.

П р о е з ж и й. Спасибо. Ну, что ж, как по теперешнему времени живете?

К р е с т ь я н и н. Какая наша жизнь? Самая плохая!

П р о е з ж и й. Что ж так?

К р е с т ь я н и н. А оттого так, что жить не при чем. Такая наша жизнь, что надо бы хуже, да некуда! Вот у меня девять душ, все есть хотят, а убрал шесть мер, вот и живи тут. Поневоле в люди пойдешь. А пойдешь наниматься, цены сбиты. Что хотят богатые, то с нами и делают. Народа размножилось, земли не прибавилось, а подати, знай, прибавляют. Тут и аренда, и земские, и подземельные, и мосты, и страховка, и десятскому, и продовольственные — всех не перечтешь, и попы, и бары. Все на нас ездят, только ленивый на нас не ездит.

П р о е з ж и й. А я думал, что мужички нынче хорошо жить стали.

К р е с т ь я н и н. Так-то хорошо жить стали, что по дням не емши сидят.

П р о е з ж и й. Я потому думал, что очень уж деньгами швырять стали.

К р е с т ь я н и н. Какими деньгами швырять стали? Чудно ты говоришь. Люди с голоду помирают, а он говорит: деньгами швыряются.

П р о е з ж и й. А как же, по газетам видать, что в прошлом году на семьсот миллионов,— а миллион ведь это тысяча тысяч рублей,— так на семьсот миллионов вина мужички выпили.

К р е с т ь я н и н. Да разве мы одни пьем? Погляди-ка, как ее попы окалызывают, за первый сорт. А бары-то тоже спуску не дают.

П р о е з ж и й. Все это малая часть, большая часть на мужиков приходится.

К р е с т ь я н и н. Так что же, и пить уже ее не надо?

П р о е з ж и й. Нет, я к тому, что если на вино в год дуром семьсот миллионов швыряют, так, значит, еще не так плохо живут. Шутка ли — семьсот миллионов,— и не выговоришь.

К р е с т ь я н и н. Да как же без ней-то? Ведь не нами заведено, не нами и кончится; и престол, и свадьбы, и поминки, и магарычи: хочешь не хочешь — нельзя без ней. Заведено.

П р о е з ж и й. Есть же люди, что не пьют. А живут же. Хорошего ведь в ней мало.

К р е с т ь я н и н. Чего хорошего, акромя плохого!

П р о е з ж и й. Так и не надо бы пить ее.

К р е с т ь я н и н. Да пей не пей, все равно жить но при чем. Земли нет. Была бы земля, все бы жить можно, а то нет ее.

П р о е з ж и й. Как нет ее? Мало ли ее? Куда ни погляди, везде земля.

К р е с т ь я н и н. Земля-то земля, да не наша! Близок локоть, да не укусишь!

П р о е з ж и й. Не ваша? Чья же она?

К р е с т ь я н и н. Чья? Известно чья. Вот он, толстопузый черт, захватил тысячу семьсот десятин, сам один, и все ему мало, а мы уже и кур перестаем держать — выпустить некуда. В пору и скотину переводить. Кормов нету. А зайдет на его поле теленок али лошадь — штрах, продавай последнее, ему отдавай. П р о е з ж и й. Да на что же ему земли-то столько?

К р е с т ь я н и н. На что ему земля? Известно на что: сеет, убирает, продает, денежки в банку кладет.

П р о е з ж и й. Да где же ему такую Палестину вспахать да убрать?

К р е с т ь я н и н. Точно ты махонький. На то у него деньги, наймет рабочих, они и пашут и убирают.

П р о е з ж и й. Рабочие-то, я чай, тоже из ваших?

К р е с т ь я н и н. Которые — наши, которые — чужие.

П р о е з ж и й. Да ведь все же из крестьян?

К р е с т ь я н и н. Известно, из нашего же брата. Кто же, акромя мужика, работает? Известно, мужики же.

П р о е з ж и й. А кабы не шли к нему мужики на работу...

К р е с т ь я н и н. Ходи не ходи, все равно не даст. Будет пустовать земля, а дать — не даст. Собака на сене, сама не ест, другим не дает.

П р о е з ж и й. Да как же он свою землю убережет? Ведь, я чай, верст на пять? Где же ему поспеть укараулить?

К р е с т ь я н и н. Чудно ты говоришь. Он на боку лежит, брюхо отращивает, на то у него сторожа.

П р о е з ж и й. А сторожа-то, гляди, опять из ваших?

К р е с т ь я н и н. А то из каких же, известно, из наших же.

П р о е з ж и й. Значит, мужики сами для господ землю обрабатывают, да еще сами ее от себя караулят?

К р е с т ь я н и н. Как же быть-то?

П р о е з ж и й. А так и быть, что не ходить к нему на работу да и в сторожа не наниматься, тогда бы земля вольная была. Земля Божья, и люди Божьи — паши, сей, убирай, кому нужно.

К р е с т ь я н и н. Забастовку, значит? На это, брат, у них солдаты есть. Пришлют солдат — раз, два, пали — кого расстреляют, а кого заберут. С солдатами разговор короткий.

П р о е з ж и й. Да ведь солдаты тоже из ваших? Зачем же они своих стрелять будут?

К р е с т ь я н и н. А то как же, на то присяга.

П р о е з ж и й. Присяга? Это что же, присяга?

К р е с т ь я н и н. Аль ты не русский? Присяга — одно слово присяга.

П р о е з ж и й. Клянутся, значит?

К р е с т ь я н и н. А то как же? На кресте, Евангелии присягают: за престол-отечество живот положить должен.

П р о е з ж и й. А на мой разум, не надо бы этого делать.

К р е с т ь я н и н. Чего не надо бы?

П р о е з ж и й. Присягать не надо.

К р е с т ь я н и н. Как же не надо, когда в законе положено?

П р о е з ж и й. Нет, в законе нет этого. В законе Христовом прямо запрещено: не клянись, говорит, вовсе.

К р е с т ь я н и н. Ну? Как же попы-то?

П р о е з ж и й (берет книгу, раскрывает, ищет и читает). «Вам сказано: держи клятвы, а я говорю — не клянись вовсе. Но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет», а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. гл. V, ст. 33, 38). Значит, по Христову закону нельзя клясться.

К р е с т ь я н и н. А не будут присягать, и солдат не будет.

П р о е з ж и й. А на что же их, солдат-то?

К р е с т ь я н и н. Как на что? А как если на нашего царя да чужие цари пойдут, как же тогда?

П р о е з ж и й. Сами цари ссорятся, сами пускай и разбираются.

К р е с т ь я н и н. Ну! Да как же так?

П р о е з ж и й. А так, что кто в Бога верит, тот, что ему ни говори, убивать людей не станет.

К р е с т ь я н и н. Почему же поп в церкви указ читал, что война объявилась, чтоб запасные собирались?

П р о е з ж и й. Про это не знаю, а знаю, что в заповедях — в шестой прямо сказано: не убий. Запрещено, значит, человеку человека убивать.

К р е с т ь я н и н. Это, значит, дома. А на войне-то как же без этого? Враги, значит.

П р о е з ж и й. По Христову Евангелию врагов нету, всех любить велено. (Раскрывает Евангелие и ищет.)

К р е с т ь я н и н. Ну-ка, почитай!

П р о е з ж и й (читает). «Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду. А я говорю вам, что всякий гневающийся на брата подлежит суду». Еще сказано: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. гл. V, ст, 43, 44).

^{Продолжительное молчание.}

К р е с т ь я н и н. Ну, а подати как же? Тоже не отдавать?

П р о е з ж и й. Уж это как сам знаешь. Если у тебя самого дети голодные, так известное дело, прежде своих накормить.

К р е с т ь я н и н. Так, значит, вовсе и солдат не надо?

П р о е з ж и й. А на кой их ляд? Миллионы да миллионы с вас же собирают, шутка ли прокормить да одеть ораву такую. Близу миллионов дармоедов этих, а польза от них только та, что вам же земли не дают да вас же стрелять будут.

К р е с т ь я н и н (вздыхает и качает головой). Так-то так. Да кабы все сразу. А то упрись один или два, застрелят или в Сибирь сошлют, только и толков будет.

П р о е з ж и й. А есть люди и теперь, и молодые ребята, поодиночке, а стоят за Божий закон, в солдаты не идут: не могу, мол, по Христову закону быть убийцей. Делайте, что хотите, а ружья в руки не возьму.

К р е с т ь я н и н. Ну и что же?

П р о е з ж и й. Сажают в арестантские — сидят там, сердешные, по три, по четыре года. А сказывают, там хорошо им, потому начальство тоже люди, уважают их. А других и вовсе отпускают — говорят: не годится, слаб здоровьем. А он косая сажень в плечах, а не годится, потому — боятся принять такого, он другим расскажет, что солдатство против закона Божеского. И отпускают.

К р е с т ь я н и н. Ну?

П р о е з ж и й. Бывает, что отпускают, а бывает, что и помирают там. Да и в солдатах помирают, да еще калечат — кто без ноги, без руки...

К р е с т ь я н и н. Ну и прокурат же ты, малый. Хорошо бы так, да не выйдет так дело.

П р о е з ж и й. Отчего не выйдет?

К р е с т ь я н и н. А оттого...

П р о е з ж и й. От чего от того?

К р е с т ь я н и н. Оттого, что начальству власть дадена.

П р о е з ж и й. Да ведь власть-то у начальства только оттого, что вы его слухаете. А не слушайте начальства, и не будет и власти.

К р е с т ь я н и н (качает головой). И чудно ты говоришь. Как же без начальства? Без начальства никак невозможно.

П р о е з ж и й. Известно дело, невозможно. Да только кого ты начальством считать будешь: исправника али Бога? Кого хочешь слушать: исправника или Бога?

К р е с т ь я н и н. Да это что и говорить. Больше Бога не будешь. Первое дело — по-Божьи жить.

П р о е з ж и й. А коли по-Божьи жить, так Бога и слушать надо, а не людей. А будешь по-Божьи жить, не станешь с чужой земли людей сгонять, не станешь в десятских, старостах ходить, подати отбирать, не пойдешь в стражники, в урядники, а пуще всего в солдаты не пойдешь, не будешь обещаться людей убивать.

К р е с т ь я н и н. Так как же попы долгогривые-то? Им видать, что не по закону, а что ж они не учат, как должно?

П р о е з ж и й. Об этом не знаю. Они свою линию ведут, а ты свою веди.

К р е с т ь я н и н. То-то долгогривые черти.

П р о е з ж и й. Это напрасно: что других осуждать. Надо каждому самому об себе помнить.

К р е с т ь я н и н. Это как есть.

^{Долгое молчание. Крестьянин покачивает головой и усмехается.}

Это, значит, ты к тому, что если дружно взяться всем сразу,— напором, значит,— так и земля наша будет, и податей не будет?

П р о е з ж и й. Нет, брат, не к тому я говорю. Не к тому я говорю, что по-Божьи жить, так и земля наша будет, и податей платить не станем, а к тому говорю, что жизнь наша плохая только оттого, что сами плохо живем. Жили бы по-Божьи, и плохой жизни бы не было. О том, какая была бы наша жизнь, если бы по-Божьи жили,— один Бог знает, а только то верно, что плохой жизни не было бы. Сами пьем, ругаемся, деремся, судимся, завиствуем, ненавидим людей, Закона Божьего не принимаем, людей осуждаем: то толстопузые, то долгогривые, а помани нас денежками, мы готовы на всякую службу идти: и в сторожа, и в десятские, и в солдаты, и своего же брата разорять, душить и убивать готовы. Сами живем по-дьявольски, а на людей жалуемся.

К р е с т ь я н и н. Это верно. Да только трудно, уж как трудно! Другой раз и не стерпишь.

П р о е з ж и й. А для души терпеть надо.

К р е с т ь я н и н. Это как есть! Оттого и плохо живем, что про Бога забываем.

П р о е з ж и й. То-то и дело. Оттого и жизнь плохая. А то глядишь, забастовщики говорят: дай вот этих да вот этих господ да богачей толстопузых перебьем,— все от них,— и жизнь наша хорошая будет. И били и бьют, а пользы все нет никакой. Тоже и начальство: дай только, говорит, сроку, перевешаем да переморим по тюрьмам тысячу, другую народа, устроится жизнь хорошая. А глядишь, жизнь только все хужеет.

К р е с т ь я н и н. Да это как есть. Разве можно не судом, надо по закону.

П р о е з ж и й. Вот то-то и дело. Одно из двух: либо Богу служи, либо дьяволу. Хочешь дьяволу — пьянствуй, ругайся, дерись, ненавиствуй, корыстовайся, не Божьего Закона слушайся, а людского,—и жизнь будет плохая; а хочешь служить Богу — его Одного слухай: не то что грабить или убивать, а никого не осуждай, не ненавиствуй, не влипай в худые дела, и не будет плохой жизни.

К р е с т ь я н и н (вздыхает). Хорошо ты, старичок, сказываешь, дюже хорошо, только мы мало слухаем. Ох, кабы побольше так наставляли нас, другое бы было. А то придут из города, тоже свое болтают, как дела исправить, болтают хлестко, а слушать нечего. Спасибо, старичок. Речи твои хорошие.

Где же ложиться будешь? На печке, что ль? Баба подстелет.

12-го октября 1909 г.

Лев Николаевич Толстой (1828—1910) — русский писатель, публицист, философ.