Н.В. Успенский
Триумфальный въезд графских лошадей в мое село

На главную

Произведения Н.В. Успенского


Лишь только графская повозка очутилась на дворе, ее моментально окружила толпа народа, во главе которой находились все мои родственники и в полном составе сельский причт с включением церковного сторожа и хромой просвирни. Всех изумило не столько мое прибытие во время весенней распутицы, сколько телега, запряженная красивыми графскими лошадьми.

— Вот так кони! — удивлялся пономарь. — Вы заметьте, отец дьякон, какие лады!..

— Что говорить, породистые лошадки...

— Сиречь кровные... заводские, надо прямо говорить...

— Ну да! Не нашим одрам чета... Одер навсегда одром останется, — хоть ты корми его, хоть нет...

— А телега-то... Извольте посмотреть... Что — шины, что — спицы, что — ободи...

— Да все, на что ни посмотри, глаза разбегаются...

— Вот горе, — пожаловался я, — лошади-то у меня засеклись...

— Это ничего не значит, Николай Васильевич, — подхватил пономарь, — сейчас взять жженых квасцов...

— Нет, березовка будет пользительнее, — возразил седой, как лунь, дьячок...

— Ничего вы не понимаете! — решил отец дьякон. — От засечек первое средство медный купорос... он сейчас разъест рану-то... она и того...

— Нет, уж лучше глины с солью ничего не может быть, — заметил в свою очередь церковный сторож, победоносно оглядывая толпу, которая вдруг в испуге попятилась назад, увидав вытащенный из телеги фотографический аппарат Льва Николаевича.

— Это что ж за штука такая, Николай Васильевич? — спрашивали меня изумленные зрители.

— Машина для снимания портретов.

— Ай, ай, ай! Вот оказия-то... И что же, например, эта самая проскомидия может со всякого снять портрет?

— С кого угодно... хоть с лошади или собаки...

— А не опасно к ней близко подходить?

— Нисколько...

— Мы к тому спрашиваем, что у этой машины медная труба, словно бы похожа на пушку... как бы, мол, греха какого не было...

— А я слышала, — заметила сутулая дьяконица, — от добрых людей: кто ежели снимет с себя патрет, тот уж не жилец на этом свете...

— Городи больше! — возразил отец дьякон. — Ведь с нас с тобой, когда мы были молодыми, тоже художник списал портреты.

— То дело другое, потому там были нарисованы какие-то чучела гороховые... оттого мы с тобой живы и остались...

— Однако пойдемте чай пить, — известил мой отец, и я, окруженный родными и знакомыми, вступил в горницу, где уже на столе кипел самовар и красовался объемистый графин с водкой.

— Ах, мой милый! — слезливо говорила мне мать. — Как тебя Господь донес в такую непогодь?..

— У меня Николай не трус, — подхватил отец, — ему, как говорится, самое море — по колено... За одно не хвалю его: от тургеневской земли отказался...

— Да иначе поступить было невозможно, — возразил я, наливая рюмку водки, — я жил в поле один, как кулик... меня просто-напросто волки съели бы.

— Ну, вздор какой! Завел бы ружье, а главное, помнил бы слова Спасителя: "Без воли Моей и влас с главы вашей не погибнет". А то там какие-то волки... Его святая воля! Получал бы себе доходец с именьица да папироски покуривал...

— Но вы забываете, папаша, что надо было обзавестись полным хозяйством: нанять работников, накупить лошадей, разных сох, борон, телег... На все это нужны были деньги, а их у меня не было...

— Ну, да уж что толковать... не умел пользоваться случаем, теперь и сиди на бобах... А ведь случай-то какой был! Что для Тургенева значили тридцать десятин? Тьфу! А ты бы на них жил барином... Женился бы там на какой-нибудь барышне, за ней бы прихватил малую толику... Эх, брат Николай, огорчил ты меня своим необдуманным поступком!

— Я же вам говорю: до смерти волков боялся... их такая пропасть в чаплыгинском лесу Ивана Сергеевича... а к самому этому лесу подпирала моя земля...

— Наладил одно: волки да волки...

— Ну что же мне было делать, когда они однажды ночью окружили мою избу и хором выли до самого утра... Если бы вы были на моем месте, что бы вы сказали?

— Ведь с тобой был караульный.

— Нет, он в эту "варфоломеевскую" ночь шлялся по деревне и пьянствовал.

— Вишь, — заметила дьяконица моей матери, держа в одной руке блюдечко с чаем, а в другой ложечку с вареньем, — волки-то словно знали, что Николай Васильевич сидит в избе один, и окружили его, сердечного...

— Ну, говорю, ружье купил-бы наконец!.. — вспылил отец, наливая водки. — Трахнул бы хорошенько... чтоб не забывались...

— Именно, — подхватил пономарь, — всыпал бы им горячего на память, чтоб знали, кто сидит в избе...

— Нет, Назар Иваныч, — возразила дьяконица, — ружьем хуже их остервенишь... одного убьешь, а все остальные бросятся...

— Куда ж они бросятся? На избу, что ли? Ведь Николай Васильевич из избы стреляли бы...

— Что ж? И избе могли бы сделать какое-либо повреждение... плетень, например, лапами оторвать, стекла разбить...

— Нет, Анна Ивановна, — отстаивал пономарь, — надежнее всякого ружья — молитва... недаром сказано: "На аспида и василиска наступиши, на льва и змия, и попереши я".

— По моему мнению, — заметил отец дьякон, прожевывая закуску, — следовало завести хорошую дубину или вообще орясину длиною в оглоблю и сидеть в плетневых сенцах, где надо прокопать несколько отверстий... как только волки набросятся на плетень, так сейчас по зубам то того, то другого...

— Будет ерунду-то размазывать, — прервал отец. — Скажи-ко мне, Николай, лучше вот что: давно был в Туле?

— Недавно... сбрую и дугу покупал...

— Виделся с дядей, Иваном Яковлевичем?

— Да! Он вам кланяется...

— Ну, что мой милый племянничек, Глебушка, как поживает? Уж и разутешный же мальчик, — сообщил отец дьякону, наливая себе и ему водки, — вот какой диковинный мальчик: ни в сказке сказать, ни пером написать... красавец неописанный, а уж умница-то, умница-то какой!.. (речь шла о современном писателе, который в описываемое время оканчивал курс гимназии). Он вдруг примется поднимать тебя насмех, а ты вместо того, чтобы обижаться, будешь сам умирать со смеху... Я тебе что, дьякон, скажу. Он на своем дяде (дурак у меня есть другой брат, по имени Семен) верхом ездил! Перед Богом не лгу...

— Ну, это как хотите, отец Василий, по моему разумению, грешно на родном дяде ездить верхом...

— Там толкуй, как знаешь!., а вот какие чудеса творил мой милый Глебушка... Да ведь ты сам посуди: что же иначе со скотами прикажешь делать? С этими олухами Царя небесного... Жаль одно, что Николай сбивает Глебушку с пути истинного. Помилуй! Брат Иван приготовил заранее своему сыну, то есть Глебушке, место секретаря в палате (место самое доходное) с отличным жалованьем, так нет! Надо молодого человека сбивать с толку, поджигать в какой-то университет... Да на что он нужен, этот университет, скажи ради Бога? Сыт себе — и слава Богу! Николай, как сам бездомник, сбил с панталыку одну барышню в нашем приходе... Ты знаешь Завадовскую? Ведь она по милости Николая бросила свое родовое имение и уехала в Питер на какие-то курсы! А то ли дело? Жила бы себе барышня в своем имении и не знала бы "ни печали, ни воздыхания"...

— И волков бы слушала, — заметил я.

— У тебя, брат, все волки на уме... Эх, Николай, доселе еще ветер у тебя в голове!.. Ну, вот теперь будем говорить хоть бы про графа Толстого... Отчего бы каким ни на есть манером не подделаться к нему и не отхватить у него этак десятин хоть двадцать земли, как у Тургенева...

— Но зато, — вставил отец дьякон, — Николай Васильевич приобрел себе от графа лошадку...

— Экой ты чудак! Во-первых, он заработал ее пером; во-вторых, лошадь какая-то, действительно, сумасшедшая... Николай мне писал про нее (хоть он и забыл, должно быть, про это): сел на нее верхом, она сейчас на дыбы... Запряг в повозку, как полоумная, несется, не останавливаясь, от станции до станции... Ежели ты, например, потерял шляпу или как-нибудь вывалился из телеги, чего избави Бог, ребенок, она ни за что не даст тебе поднять их... Ежели теперь встретишься с родным или знакомым, хотя бы с самим отцом благочинным, — также история!.. Только и даст проговорить "здравствуйте" да "прощайте"!.. Вот к кабаку еще можно ее направить, потому она считает его за постоялый двор... да и то больше шкалика не даст выпить, анафема... в противном случае сейчас на дыбы, брыкаться и ломать оглобли...

— Она, должно полагать, — пояснил мой брат, — принадлежит к Обществу трезвости...

— Ну, да! — подхватил мой отец. — Ты, Ванюшка, знаешь изречение Гоголя: "Хотя Александр Македонский был и великий человек, но зачем же стулья-то ломать?"...

Веселый смех завершил нашу родственную беседу.


Опубликовано: Успенский Н.В. Из прошлого. М., 1889.

Успенский Николай Васильевич (1837-1889) — прозаик, мемуарист, двоюродный брат Глеба Успенского. Был постоянным автором "Современника".



На главную

Произведения Н.В. Успенского

Монастыри и храмы Северо-запада