А.Н. Толстой
В гостях у англичан. Прогулка с Конан-Дойлем

На одном из банкетов рядом со мной сидел высокий плечистый человек, с большим ртом полным крепких зубов, с закрученными в стрелку усами и добродушным взглядом светлых глаз. Близко нагнувшись ко мне, он на невероятном французском языке обещал зайти завтра в десять минут одиннадцатого в гостиницу, чтобы со мной и Чуковским сделать часовую прогулку по Лондону. Это был Конан-Дойль, когда-то незаметный врач, пописывающий рассказы, теперь ставший сэром Артуром за историю бурской войны.

Утро было мало пригодное для прогулок. Валила с неба какая-то невероятная гадость вроде снега; по Темзе скользили в желтоватом тумане тени баржей и пароходов. Голубоватые арки и линии мостов пропадали во мгле, где на том берегу едва были различимы готические верхи зданий; на деревьях по широкой набережной, куда выходило мое окно, на верхах автомобилей и трамваев, на зонтиках и шляпках прохожих, — повсюду лежал снег, он залепил с одной стороны иглу Клеопатры, и получился пейзаж, мало знакомый англичанам.

Точно в назначенный час Конан-Дойль позвонил по телефону из вестибюля, и мы втроем, выйдя на улицу, свернули к реке. Там в узком переулке он указал на почерневший от времени кирпичный дом, где во втором этаже жил когда-то Петр Великий, а на набережной, на месте теперешней каменной беседки, стояла в то время его лодочка. В наводнение вода доходила до самого парапета; Петр садился тогда в лодочку и плавал. Мы с Чуковским поверили об этом на слово сэру Артуру.

Затем нам было показано огромное, прокопченое здание военного министерства, где окна подвалов и первого этажа прикрыты железными сетками от воздушных бомб. Мы зашли в гвардейские казармы, выходящие в просторное поле Сен-Джемского парка; в воротах стоял рослый солдат с обнаженной шпагой, в шлеме и красном плаще. У других казарм в глубокой нише сидел на коне другой часовой, как памятник, одетый в латы, неподвижно, величественно.

По пути Конан-Дойль говорил о войне, объяснял формы встречных офицеров, вытаскивал из кармана какие-то записочки. По его словам, в 1914 году в Англии было всего 600 тысяч войск. Сейчас на всех фронтах, в маршевых ротах и запасных батальонах — миллионы, и столько же рекрутов. Он сам носит рекрутский значок, а его сын дерется во Франции солдатом.

Хлюпая по снегу, прикрывшись от дождя воротниками, мы шли к Вестминстерскому аббатству. Невероятно было предположить, что этот добродушный человек в синем пальто, с обмотанной коричневым шарфом бычачьей шеей, в котелке и с зонтиком, знал, как по цвету сигарного пепла раскрыть таинственное преступление. Услышав имя Шерлока Холмса, он обернулся и, показав все свои крепчайшие зубы, проговорил: «Однажды я пошел на Бекер-стрит посмотреть, кто живет в тридцать седьмом номере (квартира Шерлока Холмса и доктора Вотсона). Оказалось, там — фотография». Это был единственный литературный разговор за всю прогулку.

Мы зашли в Вестминстерское аббатство. Была служба; молились женщины и солдаты, касаясь лбами Евангелий, иные, закрыв руками лицо. Налево в дубовых нишах неподвижно сидели белые фигуры священников. Пели детские голоса. Высоко под готическими коричневато-серыми сводами, опирающимися на мощные колонны, тусклый свет дня лился сквозь силуэты и цветные стекла розы, — круглого окна. Заиграл орган, медленные его звуки наполнили все арки, ниши и дуги храма, и я увидел, что колоннады уходят бесконечно далеко вправо и влево, и храм полон народа. Казалось не одной человеческой силой сложена из камня и цемента эта величественная красота, но слишком человеческое и небольшое нужно усилие (поворот руки, сбрасывающей бомбу с цеппелина), чтобы все это рухнуло в одно мгновение...

«Англичане религиозны, но не слишком: у нас нет фанатиков, — сказал Конан-Дойль, выходя сквозь маленькую дверь на площадь, — а это место — очень памятное для меня и счастливое, — он указал на небольшую часовню, — здесь восемнадцать лет тому назад я венчался с моей теперешней женой». И мне показалось, что как тверды и крепки его зубы, так тверды и крепки мысли и решения его, так же твердо полюбил он на всю жизнь, и хорошо и уютно иметь другом такого человека. Как настоящий англичанин, он и простодушен, и тверд. Он верит, что лодочка Петра стояла именно в конце того переулка, и знает, если Англия решила выставить столько-то миллионов солдат, — именно такое-то число миллионов, а не меньше, будет сидеть в окопах.

Мимоездом он показал простой кирпичный домик, где в квартире в два окна жил лорд Байрон, и повез нас на Флит-стрит — улицу газет и журналистов. Там он внезапно нырнул в узкую дверцу. Мы прошли за ним через ветхий дворик в полутемный и еще более ветхий кабачок, поднялись по деревянной лесенке, посыпанной свежими опилками, в низкие комнаты второго этажа, где все, — столы, кресла, утварь, гравюры на кирпичных стенах, — осталось XVIII века. Здесь за дружеской беседой сиживали доктор Джонсон и Босвель. В другой комнате от затылка доктора Джонсона осталось на стене жирное пятно. В третьей — под стеклянным колпаком хранился его словарь.

А рядом, в кухне, на вертелах шипело мясо, девушка разносила в оловянных кружках эль, и посетители ели именно тот самый суп, тот сыр и тот бифстек, пудинг, которые когда-то любил сам доктор Джонсон.

На Флит-стрит мы расстались. Конан-Дойль, как медведь, боком прыгнул в проходивший омнибус и сверху долго еще махал нам перчаткой, потом котелком.

1916

Алексей Николаевич Толстой (1883—1845) — русский и советский писатель и общественный деятель из рода Толстых. Автор социально-психологических, исторических и научно-фантастических романов, повестей и рассказов, публицистических произведений. Лауреат трёх Сталинских премий первой степени (1941, 1943; 1945 — посмертно).