| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
I Издание «Книги о книгах» кружком московских ученых; аналогичная работа кружка петербургских ученых, появившаяся в «Историческом обозрении»; выдающийся успех «Писем к учащейся молодежи» Н.И. Кареева, тоже написанных на тему, как и чему учиться — все эти факты последнего времени показывают оживление общественного внимания к вопросам теоретического образования. Можно было бы процитировать и другие факты, несомненно связанные с этим оживлением и неоспоримо подтверждающие его наличность. Как и чему учиться для завершения своего теоретического образования, для выяснения своего мировоззрения в свете современного знания, для определения своего места в природе и в человечестве — тема слишком обширная, чтобы я думал ее разработать в этом дневнике. Отвечая не однажды полученным мною обращениям, мне хотелось бы, однако, коснуться и побеседовать об одном частном вопросе, входящем в состав вышеуказанной задачи. Как изучать социологию? Этот вопрос, между прочим, тоже поставлен на очередь упомянутым оживлением в сфере теоретического мышления нашего общества. Постоянно и настойчиво указывая, что при решении вопросов обществоведения надлежит тщательно избегать теоретической исключительности, экономической, филологической, юридической и всякой иной, и что истины обществоведения раскрываются лишь при всестороннем изучении общественного процесса во всех его проявлениях и взаимодействиях, небесполезно будет дополнить эти указания некоторыми соображениями о путях и методах такого социологического изучения. Несколько раз мне приходилось давать ответы на вопросы об этих путях и методах. Недавно я снова получил подобный запрос. Будет, кажется, кстати ответить на него печатно и подвергнуть таким образом и самый вопрос, и мой посильный ответ публичному обсуждению и связанному с такой публичностью более многостороннему выяснению. Естественно, если мы начнем нашу беседу с рассмотрения того, что дают по интересующему нас вопросу вышеупомянутые работы гг. московских и петербургских ученых. «Наименее общими, но зато наиболее сложными представляются нам явления общественной жизни, известные формы которых мы уже встречаем в животном мире». Так начинается место, посвященное социологии в «объяснительной записке к общей энциклопедической программе», напечатанной, как уже упомянуто, в «Историческом обозрении» (1895, кн. VIII). Программу по социологии составлял Н.И. Кареев, как о том в самой программе и сказано. «Контовский ряд наук замыкается поэтому, — продолжает г. Кареев, — абстрактной наукой об обществе, которая, с легкой руки Конта, носит название социологии. Главный предмет социологии — строение, деятельность и развитие общества, отвлеченно взятого». Определение дано приблизительно правильно и не стесняясь устарелыми рам ками академически признанных научных дисциплин. Социология только начинает еще завоевывать право числиться в составе академических дисциплин и, давая программу ее изучения, не приходится иметь в виду готового распределения научного материала по готовым, давно выработанным рубрикам, давно уже наполненным и требующим лишь обновлять это наполнение сообразно движению знания. Социология еще только недавно выделилась как самостоятельная наука, а предварительное определение науки имеет такое первостепенное значение, от которого вполне зависит и вся вырабатываемая и предлагаемая система программы. Поэтому мы и придаем такую важность приведенному определению, которое обещало, что программа г. Кареева явится интересным вкладом в нашу небогатую социологическую литературу. К сожалению, уже следующие затем строки обнаружили некоторую неясность в представлении о составе и пределах социологической науки. «Отдельные стороны общественной жизни, — пишет г. Кареев, — называемые государством, правом и народным хозяйством, изучают более старые, чем социология, науки, именно: политика (?), юриспруденция и экономика, общим теориям которых в нашей программе отведено самостоятельное место рядом с основными вопросами социологии». Не говорим уже, что здесь совершенно неосновательно пропущены другие частные абстрактные общественные науки, точно так же занимающиеся «отдельными сторонами общественной жизни» (лингвистика, этика, эстетика). Не говорим также о произвольном присвоении государственному праву названия политики и о необыкновенном выделении одного государственного права из юриспруденции. Самое важное не эти пробелы и промахи (рисующие, однако, некоторую сбивчивость в представлении [о] соотношениях различных общественно-научных дисциплин), но подразумеваемое утверждение, будто эти частные абстрактные науки являются как бы более подробным изучением некоторых отделов социологии. Совсем нет. Они изучают по частям все то, что изучает социология в совокупности, но отнюдь не составляют и не могут составить отделов социологии. Они изучают по совершенно другому методу, и их выводы весьма редко и весьма неполно могут найти место в социологии, служа лишь весьма ценным материалом для социологических изысканий. Подробнее мы поговорим об этом ниже, а теперь отмечаю эту прискорбную неясность программы г. Кареева, неясность, которая, по-видимому, не осталась без влияния на работу уважаемого профессора. Так он прямо говорит: «...в своей программе мы ограничиваемся лишь указанием на некоторые основные вопросы этой науки (социологии), относя в то же время многое из этой области к специальным общественным наукам, каковыми являются политическая экономия, юриспруденция и государственное право». Этого-то делать и нельзя, потому что социологическое изучение данного общественного явления отнюдь не может быть заменено [ни] его экономическим или юридическим изучением, ни наоборот. Не менее прискорбна другая неясность, тоже отразившаяся на достоинстве предложенной г. Кареевым социологической программы. «В связи с социологией, — читаем в программе, — мы ставим и теорию истории (по другой терминологии "философию истории"), которая должна быть не чем иным, как общим учением о развитии общества и об исторической деятельности его членов». Опять-таки совсем нет. Социология, как допускает и сам г. Кареев, есть наука абстрактная, т.е. изучает законы общественных явлений вообще, явления общественного развития в частности, но из этого отнюдь не следует, чтобы философия истории, занимающаяся (даже если бы это было так) «общим учением о развитии общества и об исторической деятельности его членов», могла входить каким-нибудь способом в состав социологии, как ее отдел. Философия истории, если бы даже и усвоила предлагаемую ей г. Кареевым задачу, явилась бы объяснением всемирно-исторического процесса на основании социологических законов. Это, конечно, совсем не то, что раскрытие этих законов. Так, динамическая геология объясняет историю земли на основании законов физики, химии и астрономии и на почве фактов, добытых статической геологией. Продолжая эту аналогию, мы могли бы сравнить историю и филологию с статическою геологией, социологию — с физикой и химией, философию истории — с динамической геологией, которая, однако, тесно соприкасаясь со статической геологией, нимало не может быть зачислена в отдел физики. Таково же отношение философии истории к социологии. Лучше было бы сказать даже, что таковым могло бы быть отношение философии истории к социологии, потому что покуда философия истории большею частью стремится объяснить всемирную историю не социологическими законами, а разными иными путями. Некоторые прямо исходят из метафизических систем, напр., «Философия истории» Гегеля (недавно возродившаяся в диалектике экономического материализма). Другие пробуют вывести эмпирические исторические законы, как, напр., Вико или Дрепер. Третьи опираются преимущественно на психологические объяснения, напр., Гердер и т.д., и т.д. Все это односторонне и малонаучно и, конечно, мысль г. Кареева рано или поздно получит господство в историко-философских работах, но и тогда, как мы видели, это будет совершенно отдельная наука, которую надлежит отличать от социологии. Эта неясность в определении границ социологии и ее отношений со смежными науками отразилась, конечно, и на самой программе. Мы видели выше, что г. Кареев желает ограничить свою программу лишь основными вопросами науки. Посмотрите теперь, каковы эти основные вопросы. Г. профессор их насчитывает семь, именно: 1. Социология как наука, изучающая законы, коими управляются общественные явления. 2. Научный и этический элемент социологии. 3. Отношение социологии к биологии и психологии (дарвинизм в социологии, органическая теория общества, коллективная психология). 4. Отношение социологии к другим общественным наукам (в частности, вопрос об экономическим материализме). 5. Зависимость истории от природных условий. 6. Сущность исторического процесса и роль личности в истории. 7. Что такое прогресс? Таково, стало быть, содержание социологии; таков состав ее научных проблем... по мнению г. Кареева, конечно. Даже человеку, малознакомому с социологией и занимающими ее вопросами, нетрудно усмотреть, что мнение это не может быть основательно. Всякая наука потому и может быть названа наукою, т.е. более или менее самостоятельным отделом положительного знания, что удовлетворяет двум одинаково необходимым требованиям: 1) самостоятельная наука занимается кругом явлений, которые в своих типических формах совершенно определенно и несомнительно отмежеваны от других явлений, причем именно в этом определенном и ясном отмежевании и заключается та особенность в определении проблемы науки, которая отличает ее определение от определения всякой иной наукой; и 2) всякая самостоятельная наука, настолько сложившаяся, что о ней можно говорить как о действительно существующем факте, а не одной возможности, должна выяснить свой состав в таком смысле, чтобы включить всю совокупность изучаемых явлений и расчленить эту совокупность на ее естественные типические элементы и факторы, указав их взаимоотношение и взаимодействие, взаимоотношение своих отделов. Этого, однако, не дают и даже не пробуют дать вопросные пункты нашего автора. «Социология как наука, изучающая законы, коими управляются общественные явления». Так формулирован первый вопрос. Хотя эта формулировка оставляет желать многого (в смысле большей точности и большей полноты, но все же ее можно допустить как попытку дать вышеупомянутую общую формулу, указывающую особенность в проблемах данной науки. Особенность эта, стало быть, заключается в общественности явлений. Всякая абстрактная наука (а таковою социологию признает и г. Кареев) занимается установлением законов строения, отправления и развития данной группы явлений. В нашем случае явлений общественных, которые сами по себе суть явления жизни, во-первых, жизни одушевленной (активной), во-вторых. И это включение явлений общественных в состав явлений одушевленной жизни, и это основное расчленение ее явлений на явления строения, отправлений и развития не могут быть пропущены в определении социологии, должны быть точно и определенно упомянуты, чтобы социологическая проблема получила ясность и уразумела свои границы и свои владения. В формуле г. Кареева этого не находим. Таким образом, и первая формула, предложенная г. Кареевым, не включая в себе ничего прямо ошибочного, страдает существенною неполнотою. Эта неполнота отразилась на том списке социологических работ, который программа г. Кареева рекомендует читателю для ознакомления с первым вопросом (т.е., строго говоря, прямо с основоначалами социологии). Вот этот список: «Г.Г. Льюис и Д.С. Милль. Огюст Конт и положительная философия (вторая часть соч. Льюиса). Д.С. Милль. Система логики (т. II, кн. 6, Логика нравственных наук). Г. Спенсер. Об изучении социологии. Н. Кареев. Основные вопросы философии истории (т. II, кн. III, гл. 1). Эспинас. Социальная жизнь животных (вступление)». И все. Я начинаю думать, что просто не понимаю почтенного профессора. «Законы, коими управляются общественные явления», — таково содержание вопроса, а ответ предлагает два сочинения по методологии (№№ 2 и 3); одно историческое введение (Эспинас), очень полезное, но история науки отнюдь не есть сама наука; одно, излагающее доктрину Конта, очень важную, конечно, но и, по мнению самого г. Кареева, не исчерпывающую социологию, и наконец, одну главу из сочинения г. Кареева, которая, при всем уважении к ее автору, не может же на нескольких страницах раскрыть все «законы, коими управляются общественные явления»! Так справляется разбираемая программа с первым основным вопросом, где формулирована была задача науки. В остальных вопросах должны быть раскрыты ее границы и ее составные отделы. «Научный и этический элемент социологии» — судя по ответу (указаны две работы самого г. Кареева), это попросту вопрос о субъективном методе, вопрос методологический больше, чем социологический. Третий и четвертый вопросы указывают на желание точнее определить границы социологии, но пояснительные скобки снова уводят нас совершенно в сторону от поставленных вопросов. Пояснительные скобки указывают на некоторые частные вопросы строения и развития, имеющие свое место именно в учении о строении и развитии, а не в отделе о соотношениях с другими науками. Таким вопросом о развитии вообще и является вопрос шестой*, причем пятый и седьмой входят в него как часть в целое. Эти два выделенные из шестого вопроса пункты, вместе взятые, не покрывают собою всего содержания шестого вопроса; отчего же они выделены, или отчего не выделены остальные? Совершенно игнорированы основные вопросы строения и отправления (указаны только в упомянутых скобках два частных вопроса, сюда относящиеся, — органическая теория и коллективная психология). Естественно, если при такой неполноте программы вопросов даны и ответы, малоудовлетворяющие задаче. Вот список всех сочинений, рекомендуемых г. Кареевым для изучения социологии: 1) авторы иностранные: ______________________ * Надлежит заметить, что он изложен в терминах историко-философских, а не социологических. То же и пятый вопрос. ______________________ Бокль. История цивилизации в Англии (часть 1, т. 2*). Льюис и Милль. Огюст Конт и положительная философия**. Милль. Система логики (т. II, кн. 6. Логика нравственных наук). Спенсер. Об изучении социологии. Спенсер. Основы социологии***. Эспинас. Социальная жизнь животных (вступление). 2) авторы русские: Кареев Н.И. Основные вопросы философии истории, т. I и II****. Кареев Н.И. О субъективизме в социологии. » » Философия истории и теория прогресса. » » Общество и организм. » » Экономический материализм в истории. » » Сущность исторического процесса и роль личности в истории. Кареев Н.И. Идея прогресса в ее историческом развитии. М-в П. Формула прогресса г. Михайловского (Отечественные] зап[иски], 1870 г.). Михайловский Н.К. Дарвинизм в социологии*****. » » Общество, неделимое и организм******. » » Герои и толпа. » » Что такое прогресс? Николаев П. Активный прогресс7*. Южаков С. Социологические этюды8*. ______________________ * Почему только одна глава? Или основной вопрос исследования Бокля о связи между умственным движением и некоторыми политическими формами (опека, централизация) не входит в социологию?
______________________ Это весь список. Большую часть приведенных работ полезно прочитать тому, кто думает заняться социологией; прочесть некоторые даже необходимо, но, не говоря даже о пропусках (их немало), нельзя не заметить с первого взгляда, что сама программа вопросов была недостаточно обдумана и обсуждена, вследствие чего автор, имеющий в своих работах все данные для выполнения принятой на себя задачи, ее, в сущности, совершенно не выполнил. Рекомендованные им авторы могут дать многое для этой задачи, но составитель программы оставил читателя без всякого руководительства. В таком виде это даже вовсе не программа... Посмотрим теперь, что дают нам гг. московские ученые. Здесь на стр. 79 находим рубрику «По первобытной экономической культуре, собственности, нравственности, развитию семьи и общества, социологии». Эта рубрика является подотделом отдела «Этнографии». Ясно, что гг. составители «книги о книгах» понимают под социологией какую-то конкретную науку, стоящую на рубеже этнографии и антропологии и имеющую дело с разными явлениями первобытной культуры. Определение своему пониманию гг. составители не дали. Как отдел этнографии, имеющей задачу исследовать первобытные явления собственности, нравственности, права, семьи и т.д., он составлен довольно полно и внимательно, особенно если иметь в виду еще и указания в отделе антропологии. Такая, однако, «социология» может быть очень интересна и плодотворна, но это не та наука, которая вообще известна под этим именем и о которой мы сегодня беседуем. Существует в «Книге о книгах» еще рубрика «Методология и философия истории» (подотдел «Истории», стр. 41), очень бедная указаниями: три сочинения (Бернгейм, Дройзен и Лоренц) по исторической методологии; два (Флинт и Герье) по истории философии истории и только два, именно Бокль и Кареев, по самому предмету. Очевидно, это более чем недостаточно, и затруднительно понять, чем можно было руководствоваться при таком выборе. Было бы логичнее ничего не указывать. В отдел философии включена рубрика «Этика». Ей, конечно, там не место. Упоминаю, потому что это внимательно составленный указатель. Разбросав таким образом социологический материал по всем отделам, гг. составители достигли этим только одного: что в их книге, например, вовсе отсутствуют указания на социологические работы Конта, Литтре, Милля, Льюиса и др. Результат довольно печальный для предприятия, имеющего охватить все отрасли знания и мышления! В наших университетах нет еще кафедры социологии, и в этом, конечно, причина высокомерного невнимания г. Янжула с товарищами к работам ученых и мыслителей, давно признанных всем образованным миром. Таким образом, если работу г. Кареева можно упрекнуть в недостаточной обдуманности, последствием чего явилась прискорбная неполнота и неясность, то нельзя не отдать должного инициативе почтенного ученого, следящего за движением европейской мысли и совершенно чуждого этого комичного высокомерия московских составителей, не признающих новых плодов научного исследования и мышления, если они уставом не приурочены уже к какой-либо кафедре, не имеют тоже своей присвоенной кокарды... II Социология и обществоведение не одно и то же. Социология входит в состав обществоведения, и первая задача программы, подобной сегодня обсуждаемой нами, отмежевать ее область, выделить из громадной области обществоведения. Большая часть юридических дисциплин и педагогика составляют обширный отдел прикладного обществоведения. Историко-филологические науки и некоторые юридические образуют отдел теоретического обществоведения. Место социологии в этом последнем отделе. Это надо помнить прежде всего и не предъявлять социологии практических вопросов, как таких вопросов не предъявляют истории или этнологии. Истинами, раскрываемыми социологическим изучением, можно пользоваться и в практических целях, как в таких целях пользуются и истинами астрономии и химии, но непосредственная задача социологии раскрыть законы, управляющие строением, отправлениями и развитием обществ, и предложить теорию этих законов, как астрономия предлагает теорию законов строения, движения и развития небесных систем. Социология входит в состав теоретического обществоведения, но и эта область так обширна, что, отмежевавшись от знания прикладного, мы еще очень далеки от определения места и границ социологии. Для более ясного представления об этом вопросе мы сначала бегло осмотрим всю область теоретического обществоведения и проследим в общих чертах все многоразличное расчленение и развитие теоретической общественной науки. Предложенное Огюстом Контом деление всего теоретического знания на конкретное и абстрактное можно считать теперь общепризнанным и прочно установленным. Конкретные науки изучают факты и предметы во всей их реальности, во всей их конкретной совокупности, как они существуют в природе. Абстрактные науки выделяют (отвлекают) общие многим конкретным фактам признаки и явления, стараясь раскрыть законы их проявления. Так, конкретные науки изучают льва, слона, страуса, ящерицу, пчелу, а соответственные абстрактные занимаются дыханием, кровообращением, питанием, ощущением, распознаванием, сознанием и т.д. Законы, управляющие явлениями, — предмет абстрактного знания; сами предметы и факты, в которых совершаются эти явления, — дело науки конкретной. Общества и их составные части изучает конкретное обществоведение; общество и законы его строения, отправлений и развития представляются задачею абстрактного обществоведения, социологии в том числе. Место социологии в составе абстрактного знания надо так же помнить, как и место ее в составе теоретического знания вообще. Не только практических вопросов нельзя предъявлять социологии, но нельзя от нее требовать обозрения и ознакомления со всем многоразличием общественных форм, образований и фактов. Это обозрение и ознакомление является задачею обществоведения конкретного, одного из самых древних отделов научного изучения. Большинство историко-филологических научных дисциплин и некоторые юридические и составляют его громадное поле конкретного обществоведения. В самом конкретном обществоведении мы замечаем расчленение науки, предписываемое свойством изучаемого материала. Самое древнее расчленение представляется разделением на науки исторические, которые, опираясь на источники, изучают события (деяния), и на науки филологические, которые, изучая памятники, стремятся исследовать состояния. «Источники» для историков, «памятники» для филологов — это тот материал, из изучения которого одни должны установить исторические деяния (события), иначе говоря, деятельность живых индивидов (членов исторических обществ), а другие — изложить общественное состояние (иначе говоря, культуру изучаемых исторических обществ). Филология в обширном смысле не есть языковедение, а изучение культур исторических обществ, причем, конечно, изучение языка по необходимости входит в состав ее научных задач, а вместе с тем является могущественным методом исследования. С языка всегда начинается изучение каждой филологии (потому что филология не одна, а ровно столько, сколько исторических обществ); начало же всем виднее, и потому так распространено смешение филологии с лингвистикою, являющеюся абстрактною наукою о законах строения и развития языка. Филология же есть конкретная наука о культурах исторических обществ. Есть филология греческая, латинская, новороманская, германская, славянская, санскритская, зендская, семитическая и т.д., и т.д. В состав каждой филологии входят отделы о языке, литературе и так называемых «древностях», которые изучают религию, государственное устройство, право, искусство, технику, внешний быт, нравы, экономическое состояние — словом, всю культуру (считая и отдельно изучаемые язык и литературу). Так как первоначально филология сложилась на изучении классической древности, то неудивительно, что изучение этой древней культуры названо «древностями»; название, затем удержанное и для других позднее выработавшихся филологией. Сообразно с тем, как расчленяется культура, расчленяется и занимающаяся ею филология. Языки суть древнейшие памятники духовной культуры исторических обществ, грамматика и лексикон и составляют первую филологическую науку. В возникающей духовной культуре из смутного мышления глубокой древности, запечатленного языком, первым выделяется миф, затем из мифов выделяются песни, легенды и сказания, первые литературные произведения; правовые понятия, сначала слитые с мифом как исходящие из божественной санкции, получают самостоятельное бытие; с другой стороны, искусство, служившее сначала целям культа, вызывая развитие эстетического чувства, тоже занимает отдельное место; укрепление общественной связи и развитие общественности по необходимости вызывают установление известного нравственного кодекса, признаваемого членами общества. Так развиваются и определяются основные элементы духовной культуры: язык, мифы, литература, искусство, право, нравы, которым посвящены отдельные филологические науки, грамматика, мифология, словесность, история искусств, история права*, этнография**. Последняя включает и материальную культуру (внешний и экономический быт, технику). Этот состав филологии, указуемый составом культуры, надо дополнить археологией, которая, занимаясь собиранием, изучением и группировкой материальных памятников культуры, подвергает их предварительной критике и в этом очищенном и выясненном виде передает в руки соответственных отделов филологии. В данном случае я веду речь только об исторической археологии. Из ее состава некоторые отделы выделяются в особые науки. Таковы нумизматика, геральдика и др. Все это обширная подготовительная работа, черный труд обществоведения, опираясь на который, лишь медленно сложилось конкретное обществоведение, после чего только явилась возможность заложить основы и абстрактному. Этот, более чем беглый взгляд на одни филологические науки уже выясняет и громадность материала, и широту задач, и трудность исследования. Обратимся теперь к наукам историческим в тесном смысле слова. ______________________ * Наука юридическая, входящая в состав и филологических древностей и естественно примыкающая к другим, здесь перечисленным.
______________________ В обширном смысле слова в понятие исторической науки входят и большая часть филологических научных дисциплин и некоторые юридические, но, кроме тех и других, еще целый отдел наук собственно исторических. Мы уже знаем, что это науки, имеющие своей задачей изучение событий, или деятельности членов исторических обществ. Как ни сложна и затруднительна задача филологических наук (по фрагментам и обломкам, сохраненным для нас временем в памятниках, воссоздать картину общественных состояний), задача историка воссоздать исторические деяния и события еще сложнее и затруднительнее. Один и тот же документ может быть изучаем филологами как памятник и историками как источник. Самый беглый взгляд на отношение к документу филолога и историка сразу выясняет эту возрастающую сложность и увеличивающиеся трудности. Положим, перед нами сказание современника о каком-нибудь историческом событии или исторической личности. Филологу нет дела, правдиво ли сказание, и, с этой точки зрения, он им не интересуется. Ему важно само сказание в его совокупности, отношение автора к событию, чувства, идеи, мировоззрение, литературность изложения, язык, литературное и философское сродство с другими литературными произведениями — словом, все вопросы, даваемые знакомством с данным памятником, который и является сам по себе предметом изучения. Для историка он есть только источник, а предмет изучения — событие или личность, им трактуемая. Правдивость рассказа стоит на первом плане, точное определение места и времени, точное определение личности автора и его общественного положения и многое другое, что или вовсе не интересует филолога, или составляет второстепенный вопрос, для историка стоит на первом плане. Целый ряд наук занят этою подготовительною разработкою источников прежде, чем историк может начать свое историческое изложение. Если источником служит рукопись, то необходимо определить ее подлинность, время и место ее составления, время и место дошедшего до нас списка, вероятные погрешности списка, вероятные вставки и т.д., и т.д. Вся эта предварительная внешняя критика рукописей составляет предмет науки палеографии. Если источником является не рукопись, а печатное произведение, то тот же подготовительный труд берет на себя библиография, причем историография как библиография исторических сочинений выделилась в особую науку. Когда окончена эта внешняя критика источника и его текста, наступает очередь внутренней критики его содержания и повествования. Подлинность источника уже установлена палеографами; точно определено время, место и авторство составления, время и место дошедшего списка; накип времени снят искусною рукою специалиста, и текст очищен от погрешностей и вставок, но остается вопрос, повествование этого палеографически прокритикованного источника достоверно ли и правдиво, насколько достоверно и правдиво? Источник снова подвергается тщательному анализу, сличению, сопоставлениям; определяется, что мог достоверно знать и видеть автор; исследуются его возможные субъективные предпочтения, его отношения; источник ставится на очную ставку с другими источниками, его собственные показания друг с другом. Производится, словом, то, что называется историческою критикою, являющеюся безусловно необходимою и одною из труднейших ступеней в общей задаче конкретного обществоведения. Методы исторической критики все совершенствуются и усложняются. Астрономия, геология, физиология, психиатрия и многое другое по очереди призывается историческою критикою для допроса с целью определить достоверность источника. Этим, однако, еще не завершается предварительная подготовительная разработка источника. Историческая критика определила степень его достоверности и в его повествовании выделила достойное доверия, те события и факты, которые могут быть перенесены историком в его изложение. Но подобно тому, как эта предварительная разработка по необходимости должна была начаться определением места и времени источника, завершиться она должна определением места и времени самих событий. Историческая география и хронология выполняют эту задачу. Не должно думать, что задача эта проста и не затруднительна, как можно бы заключить из того обстоятельства, что ведь источник сам большею частью сообщает о времени и месте совершения события. Например, Геродот сообщает, что царские скифы обитали на р. Пантикапесе. Историко-географы до сих пор не могут найти этого Пантикапеса, а между тем, археологические исследования в области, где обитали царские скифы, обещали бы интересные данные. «Вендидад», одна из песен «Зенд-Авесты», сообщает список пятнадцати племен иранских и их первоначальное расселение. Историкогеографы не вполне точно могут в настоящее время определить это древнейшее распределение иранской расы. На оба вопроса, случайно нами процитированные, затрачено очень много труда, и нет основания считать, что все уже сделано. С успехом этих исследований связаны многие вопросы древней истории, а от их решения зависит лучшее выяснение исторического процесса. Если изменения, претерпеваемые странами, с одной стороны (напр., Пантикапес мог иссякнуть), а с другой — многоименность каждой географической единицы отчасти обрисовывают и трудность, и важность историко-географического исследования, то задача хронологии несколько нам выяснится, если мы вспомним, что источник, сообщая время совершения излагаемого события, делает это сообщение в терминах той эры, которая принята в данной стране, и того календаря, до которого до-развилась эта страна. Лунный год сменяется в истории солнечным, а этот последний все совершенствуется, передвигая периоды. Само время, с которого начинается год, имеет немаловажное значение для хронологии. Астрономия, геология и археология являются вспомогательными науками при хронологических изысканиях. Пройдя через горнило исследований палеографических, библиографических, историко-критических, историко-географических и хронологических, источник наконец поступает в руки историка и вместе с массою других источников, прошедших тот же искус*, служит, наконец, для составления прагматического изложения деяний и событий, для биографии и истории в тесном смысле слова. Эта громадная работа предварительной разработки и затем систематического свода источников (исторического анализа и исторического синтеза) завершается (в пределах конкретного обществоведения) сводом исторической и филологической разработки материала, сводом деяний и состояний, деятельности и культуры в одну общую историю, которая и является заключительным синтезом конкретно-научного изучения исторических обществ. Выше я уже указал на ту надстройку, которую на этом здании составляет философия истории, т.е. объяснение исторического развития на основании законов обществоведения абстрактного. ______________________ * Надо помнить, что если каждый источник есть вместе с тем и памятник, то и каждый памятник (даже внешней материальной культуры) в искусных руках историка может служить источником. Является он то источником, то памятником, смотря по отношению к нему исследователя. ______________________ Наряду с общею историею и всеми громадными разветвлениями историко-филологического ведения надо поставить статистику как другую самостоятельную и в высшей степени важную конкретную общественную науку. Если история представляется одною из древнейших научных дисциплин, то статистика — одной из новейших. Научно сложилась она лишь в XIX веке, даже во второй его половине. Это не помешало ей приобрести такое громадное значение среди общественных наук, что заслуженная и вечно молодая история должна потесниться, чтобы дать место своей новой сестре, место и признание. Если история по-прежнему главенствует, когда речь идет о развитии обществ, то в вопросах строения статистика приобрела несомненное первенство. Та отчетливость, с которою выясняется общественное строение внимательно собранным и научно разработанным статистическим материалом, еще недавно представлялась чем-то абсолютно недосягаемым для обществоведения. Статистика еще и теперь находится в процессе развития. Она еще не охватила в должной и одинаковой степени всех общественных явлений. Наиболее развиты, разработаны и определены два отдела статистики, именно: демография и статистика экономическая. С первого взгляда видно, что демография в пределах статистической науки занимает место, соответствующее истории в тесном смысле (т.е. имеет дело с деятельною личностью), а экономическая статистика отчасти соответствует филологическим наукам (занимаясь культурою). Это основное деление всего предмета обществоведения, деление на деяния (события) и состояния, на активность индивидов и культуру, неизбежно продиктовало разветвление статистической науки, как и наук историко-филологических. Менее разработаны другие отделы статистики. Из них статистика просвещения и статистика военная примыкают к статистике экономической, учитывая некоторые явления культуры духовной и политической, подобно тому, как экономическая статистика учитывает явления материальной культуры. Во всем своем объеме явления культуры духовной и политической еще ожидают своей статистической очереди. Медицинская статистика составляет очевидно отдел демографии, выделившийся ввиду специального практического интереса. То же следует сказать о статистике нравственности, которую, собственно говоря, следует называть статистикою преступности. Это тоже еще далеко не доразвившийся отдел. Только демография и экономическая статистика стоят уже на высоте тех задач, которые мы уже вправе предъявлять статистическим наукам. Демография изучает население, его распределение, густоту, группировку, состав по полу, возрасту, языку, физическим недостаткам, рождаемость, смертность, приращение, среднюю жизнь, болезненность; все это является многоразличным изучением той деятельной личности, из взаимодействия которой с культурою и складывается общественный процесс. В той же демографии мы находим также данные о составе населения по вероисповеданию, сословию, имущественной состоятельности — другими словами, об отражении условий культуры на население. То же должно сказать о статистике эмиграции и иммиграции. Я уже сказал, что сюда же следует отнести обыкновенно выделяемую из демографии статистику преступности. В демографию же включается обыкновенно и часть статистики просвещения, состав населения по образованию. Таким образом, демография, изучая население как деятельный и творческий элемент общественной жизни, изучает его и самостоятельно в его основных жизненных процессах, и в тесной связи с культурою, его сортирующей, видоизменяющей, возвышающей и унижающей. Деятельность этого населения еще мало занимает статистику (только его половая деятельность, преступность и переселения), что является важнейшим пробелом науки, но строение населения как составной части общества уже вполне удовлетворительно рисуется нам в статистических обозрениях. В этом направлении демография достигла крупных и значительных результатов, как в направлении выяснения строения культуры достигла того же статистика экономическая. Статистическая наука так быстро и плодотворно расширяет свою компетенцию, захватывая все новые и новые области и достигая все более значительных и затруднительных задач, что нельзя сомневаться в ее будущности. Она сумеет дать учет и всей остальной культуре, и всем остальным деяниям личностей. На этом плодотворном пути много содействия может оказать совсем недавно сложившаяся наука, теория статистики, соответствующая отчасти палеографии и критике в науках исторических. Указание метода и предварительной подготовительной разработки является ее первою задачею; руководство самою статистическою работою тоже входит в ее задачи. Статистическая наука так же, как историко-филологические и конкретные юридические, — все имеют дело с обществами историческими. Но за пределами истории находится немало обществ человеческих. Конкретное обществоведение должно включать и их в предмет своего изучения. Оно их и включило, но подошло к ним со стороны естествознания, которое первое заинтересовалось этими обществами и начало их изучение. Геология и палеонтология наткнулись на остатки первобытного человека, остатки скелета так же, как и остатки культуры. Отсюда выросла доисторическая археология, наука, совершенно отличная от соименной ей археологии исторической. Отсюда же выросла и краниология, наука о человеческих черепах сначала первобытного ископаемого человека, а затем и вообще всех рас и племен, живущих и вымерших. С краниологии началось выделение естественно-научного изучения человека из зоологии, и мало-помалу сложилась самостоятельная наука, антропология или зоология человека, куда краниология входит, как часть в целое. Другим выделившимся уже ответвлением антропологии является антропометрия, имеющая такое же серьезное значение для изучения рас и племен, как и краниология. Вопрос о расах человеческих тоже выделился из антропологии и составил предмет этнологии, которая решает вопрос о расах по методу зоологическому, не всегда совпадающему в своих выводах с методом филологическим. Антропология со своими ответвлениями: краниологией, антропометрией и этнологией — изучает одну сторону общественного строения, деятельную единицу всякого общежития. Но и самые первобытные доисторические и неисторические человеческие общежития имеют уже свою культуру. Следы доисторической культуры, как мы видели, исследует доисторическая или геологическая археология. Культуру неисторических народов изучает этнография неисторическая, все более и более сближающаяся с этнографией исторической, причем из ее состава начинают выделяться мифология, языковедение, изучение первобытного права. Сближение этнографии неисторических народов с историческою этнографией ведет мало-помалу к общему сближению филологии и антропологии в понятии одной общей этнографии, имеющей в виду объединить и обобщить изложение и изображение человеческих культур во всем их историческом, доисторическом и неисторическом многообразии, подобно тому, как общая история объединяет и изображает исторические события с историческою культурою. Этим мы и завершим наше обозрение конкретного обществоведения. При всей краткости этого обзора из него все же видно, какой громадный труд понесен в течение не одного тысячелетия десятками тысяч ученых, своими работами мало-помалу воздвигших это исполинское здание конкретной общественной науки, дозволившее в XIX веке приступить и к сооружению здания обществоведения абстрактного. III Состояние конкретного обществоведения долго не дозволяло разработку абстрактно-научную общественной жизни по общепринятым научным методам. Поэтому долго абстрактное обществоведение заменялось метафизической философией, из догматов которой выводились и начала нравственности, и начала общественности вообще. Затем некоторое движение научной мысли, освободившейся от метафизической опеки, привело к изобретению для абстрактного изучения общественных явлений особого метода гипотетического, или изолирующей дедукции, который на долгое время и заменил собою общенаучные индуктивные и дедуктивные методы, не применявшие по несовершенству материала, предлагавшегося конкретным обществоведением. Первые подверглись такой обработке явления экономические, и политическая экономия в руках своих основателей и выдающихся их продолжателей всегда пользовалась этим методом. Дж.Ст. Милль так характеризует этот метод (Система логики, кн. VI, гл. IX, § 3): «Есть обширный класс социальных явлений, в котором непосредственно определяющими причинами оказываются главным образом те, которые действуют посредством желания богатства и в которых главное значение принадлежит тому общественному психологическому закону, что большая выгода предпочитается меньшей. Я разумею, конечно, ту часть явлений общества, которая проистекает из промышленной или производительной деятельности общества и из тех действий людей, посредством которых совершается распределение продуктов этой промышленной деятельности, если только оно не производится силой и не видоизменяется произвольным дарением. Исходя из одного этого закона человеческой природы и из главнейших внешних обстоятельств (или общих, или ограниченных частными состояниями обществ), действующих на человеческую душу в силу этого закона, мы может быть в состоянии объяснить или предсказать эту часть явлений общества, насколько они зависят от одного лишь этого класса обстоятельств; причем мы упускаем из виду все другие обстоятельства общества и, следовательно, не выслеживаем обстоятельств, принимаемых нами в расчет до их возможного происхождения от каких-нибудь других фактов общественного состояния и не берем во внимание того, как эти другие обстоятельства могут разрушить или видоизменить результаты первых. Таким образом, может быть построена наука, получившая название политической экономии». Она и построена Смитом, Рикардо и самим Миллем именно таким образом; того же метода держались и самые выдающиеся экономисты последующего времени. Политическая экономия, говорит далее Милль, «рассуждает вполне отвлеченно от всякой другой человеческой страсти, от всякого побуждения, кроме тех, которые могут быть рассматриваемы как начала, постоянно противодействующие стремлению к богатству, кроме отвращения к труду и желания насладиться дорогими удовольствиями в настоящем. Эти начала она в известной степени принимает в соображение, так как они сталкиваются со стремлением к богатству не случайно, подобно другим нашим желаниям, но постоянно его сопровождают, как тормоз или задержка, и, следовательно, неразлучно связаны с рассуждением о нем. Политическая экономия рассматривает человечество, как будто оно занято только приобретением и потреблением богатства, а цель ее — показать, каков будет образ действий, к которому пришли бы люди, живя в обществе, если бы этот мотив, за исключением той степени, в которой он задерживается двумя вышеупомянутыми противоположными мотивами, был абсолютным двигателем человеческих действий... Не то, чтобы какой-нибудь политик-эконом был настолько нелеп, что считал бы людей имеющими такую натуру, нет, но таков именно путь, которым необходимо должна идти наука... Насколько известно или возможно предполагать, что образ действий людей в стремлении к богатству находится под влиянием каких-нибудь других свойств нашей природы, кроме желания получить наибольшее количество богатства с наименьшим трудом и самоотречением, настолько заключения политической экономии не могут быть прилагаемы к объяснению или предсказанию действительного события, пока они не изменены точным принятием в расчет степени влияния, производимого другою причиною». Дополнив эти объяснения замечанием Милля, что «очень обыкновенная ошибка экономистов состоит в том, что они выводят заключения из элементов одного состояния общества и прилагают их к другим состояниям, в которых многие элементы не одинаковы», мы представим себе довольно отчетливо и метод, и границы политической экономии как самостоятельной науки в составе абстрактного обществоведения. Гипотетически изолируя мотив обогащения от всех других мотивов и ставя действия человека, руководимого исключительно этим мотивом, в условия определенного общественного состояния (учреждение частной собственности, имущественная безопасность, та или иная организация или дезорганизация труда, пути сообщения и другие условия обмена), политическая экономия все свои теоремы и положения выводит дедуктивно, совершенно так же, как геометрия, вводя иногда вводные теоремы, напр., о народонаселении. Гипотетически изолируя другие мотивы человеческой деятельности, можно построить и другие абстрактные общественные науки. Так построено все правоведение (поскольку оно неприкладное и неконкретное), так же построена и утилитарная этика. Из подобной же изолирующей гипотезы исходят эстетика и лингвистика. Последняя, впрочем, пользуется и индуктивным методом, единственная из частных абстрактных общественных наук имеющая эту возможность. Все остальные строго дедуктивны и исходят в своих выводах из аналогичных гипотез о деятельности человека, руководимой единственным мотивом: личною выгодою (политическая экономия), общим благом (этика), справедливостью (правоведение), стремлением к прекрасному (эстетика), логикою родного языка (лингвистика). Все они поэтому не дают, строго говоря, объяснения явлениям и не раскрывают законов, ими управляющих, а изображают законы различных тяготений, существующих в обществе, тех наклонностей, которым следуют явления. Они не дают истин научных, а лишь большее или меньшее приближение к истинам. Милль настойчиво предостерегает от возможного увлечения этим гипотетическим методом (Система логики, кн. VI, ч. VIII, § 1): «Из различий, существующих между геометрией и теми физическими науками причинности, которые сделаны дедуктивными, следующее различие есть одно из самых явственных: геометрия не дает никакого места тому, что так постоянно встречается в механике и ее приложениях; случаю противодействующих сил, причин, которые уничтожают или видоизменяют одна другую... Никакого подобного положения вещей нет в геометрии. Результат, вытекающий из одного геометрического принципа, не заключает ничего, что противоречило бы результату, следующему из другого. Что доказано как верное одною геометрическою теоремою; что было бы верно, если бы не существовало никаких других геометрических принципов, то не можеть быть изменено или отвергнуто на основании какого-нибудь другого принципа. Что однажды доказано, то справедливо во всех случаях, какое бы предположение ни делалось относительно всякого другого предмета... В геометрической теории общества, по-видимому, предполагается, что таков именно случай социальных явлений; что каждое из них происходит всегда от одной только силы, от единичного свойства человеческой природы». Эти строки направлены против Гоббса, предполагавшего такою единичною руководящею силою страх, и против Иеремии Бентама, видевшего ее в интересе, но с некоторою оговоркою рассуждения Милля применимо и ко всем изолирующим гипотезам, если мыслители и ученые, посвящающие свои труды той или другой из наук, увлекаются своею специальностью, забывают гипотетичность всего научного построения и рекомендуют это построение, как устанавливающее действительные законы общественной жизни, а не одни только тяготения, проявляющиеся в этой жизни. Заблуждения такие очень распространены между специалистами: между экономистами и юристами, лингвистами и моралистами. Это довольно естественно, но до очевидности ошибочно. Послушайте лингвиста (в прошлом «Дневнике» мы выслушали, напр., Потебню), и он вам приурочит все общественные состояния, весь ход истории к строению и развитию языка. Китай не мог развить высшей цивилизации, потому что моносиллабическое строение языка лишает народ и художественной литературы, и глубокого философского умозрения. Сравнительно скорое окостенение древнеегипетской и халдейской цивилизации, как и современной турецкой, объясняется агглютинативным строем их языков, высшим сравнительно с моносиллабизмом, но все же недостаточно богатым и гибким для высшей цивилизации. Только народы семитические и арийские с их флексическим построением языков оказались в силах создать такую высшую цивилизацию. В «Истории евреев» Эрнеста Ренана находятся блестящие страницы, где он существенные черты и особенности семитического и арийского мировоззрения приурочивает к некоторым особенностям и различиям глагольных флексий семитического и арийского семейства языков. Во всем этом есть своя доля правды, как есть доля правды и во многих рассуждениях экономических материалистов. Только надо помнить, что таково лишь воздействие экономического или лингвистического фактора, его направление, тогда как конкретная общественная действительность диктуется сложным сочетанием всех факторов и взаимодействием этих факторов и человеческой активности во всей ее сложной совокупности. Раскрытие-то этих общих законов общественного сочетания, распадения и развития и есть проблема социологии, которая стала возможна лишь после того, как, с одной стороны, сделана громадная работа конкретного обществоведения, доставляющая материал для социологической обработки, а с другой — гипотетические абстрактные науки выяснили многоразличные тяготения общественной жизни и предложили законы этих тяготений. Только опираясь на данные этих двух рядов общественных наук, социология может решить свою сложную и затруднительную проблему. Эта проблема уже выяснилась и определилась в работах мыслителей и ученых, посвятивших свои силы обработке этой самой сложной и наименее доступной научной дисциплины. Многое уже и решено этими работами, и программа изучения социологии уже может быть рекомендована с такою же определительностью, как программа изучения химии или зоологии. Резюмируя сегодняшний «Дневник», мы можем дать следующую классификацию обществоведения (см. стр. 530). Классификация теоретического обществоведения
______________________ * Включая медицинскую и преступности.
______________________ В предлагаемой классификации нашли себе место все без исключения отдельные науки, занимающиеся общественными явлениями, и не включена ни одна наука, которая была бы только предположением и вероятностью. Все действительно уже существуют и под теми самыми названиями, под которыми они и внесены в нашу классификацию. Это ограничение уже действительно сложившимися науками и включение всех существующих делает эту табличку очень удобною для обозрения всей области теоретического обществоведения. Двадцать шесть конкретно-научных и шесть абстрактно-научных дисциплин — всего тридцать две самостоятельные науки составляют собою обширную область теоретического обществоведения. Социология собою венчает это исполинское построение, на возведение которого затрачены десятки веков и десятки тысяч жизней, исполненных труда и таланта. Для ознакомления с социологией нет непременной надобности изучать все тридцать наук, ей предшествовавших, но иметь понятия о всех абстрактных общественных науках необходимо, как и общее знакомство с главнейшими конкретными. Последнее удобно вести параллельно с изучением социологии. Не указываю программы такого изучения конкретных и гипотетических абстрактных наук, так как эти программы и преподаются с кафедры и предложены специалистами в обеих вышеупомянутых трудах московских и петербургских ученых. Считаю полезным особенно рекомендовать программы по русской истории и политической экономии, напечатанные в «Историческом обозрении» (кн. VIII), составленные особенно внимательно и полно, но не подавляющие ненужным обилием однозначущих сочинений. В «Книге о книгах» можно рекомендовать, с другой стороны, указатели по этике, этнографии и антропологии. По всеобщей истории указатель «Исторического обозрения» слишком краток, а указатель «Книги о книгах» представляет набор названий, по-видимому, без руководящей мысли при их выборе. Для изучения социологии необходимо знакомство с некоторыми вспомогательными науками, уясняющими как общие законы всяких сочетаний, распадений и развитии, так и, в частности, законы жизни, особо законы жизни одушевленной, Знакомство с теоретическою физикою, биологией и психологией удовлетворяет этому требованию. Знакомство с географией (физической, описательной и сравнительной) должно удовлетворить другому требованию, именно: ознакомиться со средой, в условиях которой строятся и развиваются общества. Указание на программы изучения этих вспомогательных наук не может входить в задачу указателя по социологии, но рекомендовать ознакомление с ними должна всякая социологическая программа. Опубликовано: Русское богатство. 1895. № 11. С. 83-105 (паг. 2-я).
Сергей Николаевич Южаков (1849-1910) - русский публицист, социолог. | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||