С.Н. Южаков
С дальнего Севера

Село Самаровское. — Слияние с Обью. — Первые впечатления Оби. — Березовский край и Сургут. — Остяки. — Первая встреча с ними. — Нарымский край. — Впадение Кети. — Кетский вопрос. — Город Нарым. — Обь от Кети до Томи. — Вход в Томь и путешествие по этой речке. — Прибытие в Томск.

Самаровское, живописно раскинувшееся по северному склону большого мыса возвышенной равнины и занявшее своими многочисленными строениями и обширными огородами нижние террасы склона, оставив верхние одетыми кедрами, соснами и елями, находится в 550 верстах от Тобольска и составляет порядочное село Тобольского округа. Миновав его, мы вступаем в округ Березовский, занимающий весь крайний север Западной Сибири. Этим округом нам предстоит ехать двое суток и, слава Богу, миновать его.

Не все так счастливы. Этот округ с издавних пор, подобно Пелымскому, служил местом ссылки для государственных или политических преступников. Здесь был заточен светлейший князь Меншиков с семейством, семья князей Долгоруких, гр. Остерман и другие знатные изгнанники XVIII века. Гуманная инициатива бывшего генерал-губернатора Западной Сибири Гас-форта изъяла еще в пятидесятых годах этот гиперборейский округ из мест ссылки уголовных преступников. Для того чтобы справиться с условиями местной жизни, необходимо вековое наследственное приспособление, и, конечно, уроженцу внутренней или южной России никогда не приспособиться к суровым требованиям суровой природы этого далекого края.

Часу в четвертом мы оставили Самаровское и вошли в Березовский округ. Следовало ожидать скоро слияния Иртыша с Обью. Я не желал пропускать этого момента и стоял у правого борта, наблюдая за восточным берегом Иртыша, отсюда надо было ожидать появления сюзеренной Оби; Иртыш, как ни велик и громаден, только один из вассалов этой алтайской королевы. Высокая темно-зеленая стена обрывов нагорной равнины, сопровождавшая то вблизи, то издали нас с самого Тобольска, отошла в глубь горизонта и скоро потерялась из виду. Правый берег представлял теперь ту же низменность с тою же березою и талом, как и левый. Уж не левый ли это берег Оби? Впереди, все справа же, обрисовалась снова высокая темно-зеленая стена. Что это такое? Быть может, это уже нагорный берег Оби, а быть может, последний побег прииртышской нагорной равнины, за которым и находится Обь? Мы приближались к длинной, теряющейся в дали горизонта линии зеленой горы, и гора постепенно вырастала и яснее обрисовывалась. Она была выше прежних и гораздо менее извилиста; вдобавок темная хвойная зелень ее гребня и верхних террас разнообразилась на нижних террасах желтыми пятнами березовых групп, замешавшихся среди хвои. «Должно быть, обский берег», — но высокие поросли ближайшего иртышского берега не позволяли разглядеть, что лежало у подножия этой еще далекой горы. Среди этих размышлений, я нечаянно обернулся к левому борту и был изумлен перспективою лежащего впереди безбрежного пресноводного моря движущейся на север воды. Озолоченная последними лучами закатывающегося солнца, эта безбрежная водная поверхность блистала бесчисленными переливами света и пленяла невольно наблюдателя своего величавою красотою. Я, проведший полжизни у морских прибрежий и, следовательно, привыкший к водным пейзажам, чувствовал себя прикованным к этой красоте обско-иртышского разлива. То была Обь после соединения с Иртышом, принявшая в свои объятия своего главного данника и в этих могучих объятиях задушившая его. Нет далее Иртыша; только одна царственная Обь катит свои холодные волны навстречу Полярному океану, в котором ей, в свою очередь, предстоит исчезнуть и замереть закованною вечными льдами, подобно тому, как Иртыш навеки успокаивается на ее широкой и могучей груди. Долго не мог оторвать я глаз от этой чудной картины, от этого океана самодвижущейся пресной воды, залитой лучами медленно опускающегося в эти самые волны холодного северного солнца. Влево от нас расстилалась эта картина; мы начали понемногу заворачивать направо. С этой стороны теперь тоже была Обь. Нет более Иртыша...

В минуту солнечного заката мы уже свернули в Обь и шли, разрезывая течение великой реки. До сих пор от Тюмени мы все спускались по течению, отселе мы будем его преодолевать. Четверо суток мы употребили, чтобы спуститься; пять, если не шесть, должны будем употребить, чтобы подняться: шесть в том случае, если на беспредельной Оби разыграется буря, подъемлющая тут, по рассказам, чисто морские волны. Благодарение Богу, — мы избегли этого испытания и 18-го сентября благополучно вышли в р. Томь. Покуда, однако, до Томи еще не близко, и мы возвратимся к первым впечатлениям Оби. Велик и грандиозен Иртыш в своем нижнем течении, превосходя Волгу, Днепр, Дунай, не говоря о Рейне или Роне, но, в сравнении с тою рекою, по которой мы ныне плывем с вами, читатель, он представляется второстепенным притоком или рукавом. Несмотря на то, что вы нигде не увидите Оби в одном русле и то, что вы видите, всегда, есть только часть целого, — эта часть поражает вас своею необъятностью. Ничего подобного европеец не только не может увидеть, но и представить. Море, конечно, дает перспективу еще большей водной поверхности, но оно не внушает сознание, что вся эта бесконечно громадная масса жидкости, повинуясь одному и тому же влечению, движется с неудержимою силою в одну и ту же сторону, стремится с постоянством, которого человечество не знает, и с мощью, которой человечество не может достигнуть, куда-то в неведомую даль, в спокойный, закованный вечными льдами океан; стремится безустанно и неудержимо и только затем, чтобы навеки успокоиться, прекратить движение и омертветь в этих от века мертвых льдах, от века холодных, от века спокойных арктических водах, потерявших всякое собственное стремление и движение и пассивно повинующихся чуждой стихии, приветливому ветру.

Войдя в Обь, мы имели слева (правый берег Оби) нагорный берег, который здесь сопровождает реку, не оставляя промежуточных низменностей и не оступаясь отвесными обрывами, как на Иртыше. Справа же (левый берег реки) материк не виден, а только невысокие острова, покрытые березою и талиною и отделяющие боковые притоки от главного русла, по которому мы идем. Скоро и справа (для нас слева) высокая зеленая стена нагорного берега отходит, уступая место таким же островам и песчаным отмелям, и вскоре совсем теряется из виду. Отсюда почти до самого устья Томи, в которую мы вошли через пять суток, обоих берегов мы более не видали. Раза два обрисовывались на горизонте высоты правого берега, чтобы немедленно опять скрыться из виду. Все это время мы плыли между островами, совершенно пустынными и поросшими лишь березою и талом. Пристани пароходные, устроенные единственно для заготовки дров, находятся тоже на островах, более высоких. Здесь срублено бывает жилье для агента (говоря высоким словом) и артели дровосеков; здесь же иногда ютятся две-три остяцких юрты. От устья Иртыша до устья Кети, на протяжении трех с половиною суток пути, вовсе нет русских поселений, за исключением городка Сургут (Березовского округа), имеющего несколько сот обитателей, занимающихся рыболовством и скупкою пушного товара у инородцев.

Сургут — самое северное поселение на нашем трехтысячеверстном водном пути. Оно стоит на одном из притоков Оби, и пароход не считает нужным сворачивать к нему в этот рукав. Сургутская пристань в семи верстах от города на одном из островов Оби. Отличается эта пристань от других обских пристаней только тем, что сюда вывозят из Сургута кое-какую провизию для продажи, хлеб, мясо, крупу, рыбу. Последнюю, впрочем, можно иметь и на других пристанях, где есть остяцкие юрты.

От устья Иртыша до устья Тыма, впадающего с северо-востока, Обь пролегает по Березовскому округу и течет с востока на запад, так что, идя против течения, мы двое суток почти не меняем широты, надвигаясь прямо на восток. Все это время мы идем громадным разливом Оби, расширяющейся здесь, включая острова, на несколько десятков верст. Идя средними притоками и не видя берегов, мы, разумеется, не видим и притоков, впадающих на этом протяжении. С севера здесь впадает многоводный Вах, берущий начало в тундре, а средним и нижним течением прорезывающий девственный кедровый и лиственничный лес. Упоминаю о Вахе потому, что о нем рассказывают, будто в недоступных заливах и озерах его бассейна водятся еще бобры, в остальной Западной Сибири уже истребленные. После Ваха так же незаметно минуем мы и устья другого большого правого притока Тыма и на третьи сутки плавания вступаем в Томскую губернию — вторую сибирскую губернию на нашем пути.

Знакомство с этою лучшею сибирскою губерниею начинается не с лицевой ее стороны. Мы въезжаем в так называемый Нарымский край, занимающий собою всю северную болотисто-лесную, песчано-глинистую часть Томской губернии. Только в одной окраине Нарымского края сосредоточено по Оби и Кети несколько русских поселений; остальная же, наибольшая часть края находится вполне в тех же условиях, как и обширный Сургутский край, нами только что пройденный. Леса, болота, озера, необъятная Обь, ее многочисленные притоки, семь месяцев зимы, средняя годовая температура ниже нуля, множество рыбы и зверя, мало человека, да и тот дикий остяк, — такова характеристика, одинаково применимая к Сургутскому и Нарымскому краю, этой ближайшей окраине мшистой тундры. Если Тобольский округ мало привлекателен для заселения, то эта мрачная пустыня и подавно. И действительно, русское племя не распространилось сюда, оставив Обь на тысячеверстном течении от устья Кети до устья Иртыша совершенно без колонизации. Дикарь-абориген остался и поныне единственным обладателем этого громадного пространства. Несколько тысяч остяков и несколько сот самоедов составляют его единственное негородское население. Этих жалких представителей человечества я впервые увидал на одной из пристаней между Сургутом и Нарымом. Остяцкие юрты были раньше видны по Оби у пристаней, сами же интересные обитатели их предстали передо мной только через двое суток плавания по этой Остякии. Перед вечером 15-го сентября пароход бросил якорь у пристани, чтобы запастись дровами. Группа юрт виднелась вправо от строений пароходного агентства. Обитатели их высыпали на берег с рыбою в руках — не найдется ли покупатель. Мужчины, женщины и дети, в оборванных и грязных русских обносках, босые и болезненного вида, теснились преимущественно перед местом, где стояла арестантская баржа. Здесь они рассчитывали что-либо выменять на свою рыбу. Хлеб и поношенные одежды — таков был их спрос. Из носового отделения баржи, где были заключены политические, кинули на берег немного хлеба, не взяв их жалкого промена. Из-за этого хлеба чуть не вышло побоища. Кинули молодой матери с грудным ребенком белого хлеба, малютке-девочке пряник и сахару; понадобилось вмешательство военного конвоя, чтобы эти подачки дошли по назначению. Дикое, бессмысленное, животное выражение, резкие неприятные черты скуластого лица, маленькие глаза и такой же лоб, низкий рост и явное слабосилие, — таково общее впечатление этого жалкого племени, довольно скоро вымирающего под влиянием сношения с русским купечеством. С кормовым отделением баржи, где помещались арестанты уголовные, торг-мена шли очень оживленно. Щуки и караси быстро обменивались на черствые объедки ржаного хлеба, на изодранные до последней крайности арестантские обноски. Все с жадностью расхватывалось этими несчастными людьми, по пояс бродившими в холодной, ледяной воде у решетчатых окошек баржи и на длинных шестах принимавших и подававших предметы своей меновой торговли. Безобразной, как и все остячки, молодой женщине, стоявшей на берегу с корзиною рыбы, один солдатик с баржи крикнул какое-то двусмысленное предложение. Молодица, не зная русского языка, не сразу разобрала, в чем дело, но когда ей растолковали ее соплеменники, пришла в самое искреннее негодование. Отделенная от своего оскорбителя водою и бортом баржи и не имея возможности уязвить его словами на незнакомом языке, молодая остячка схватила из корзины рыбу и метко швырнула в солдата. Большая щука звучно ударилась о плечо оскорбителя. За первою полетела вторая, третья и т.д. Солдат стоял на посту и сойти не смел... На его счастье в это самое время отчалил пароход, баржа отдалилась от берега, импровизированная бомбардировка прекратилась. Скоро мы потеряли из виду и негодующее лицо молодой остячки, и группу ее соплеменников, любующихся вонючею, грязною и до невозможности подранною ветошью, ими приобретенною, и их жалкие жилища, и саму унылую пристань. Опять расстилается перед нами одна только необъятная Обь с ее низменными островами, песчаными отмелями и бесконечными водными перспективами. Остяки вымирают, сказал я выше, под влиянием встречи с русским купечеством. Я нарочно сказал «с купечеством русским», а не вообще «с русским племенем», потому что, действительно, встреча с русским земледельцем никогда не влечет за собою вымирания инородца, как бы низко он ни стоял на общественной лестнице. Достойно внимания мыслящего человека то обстоятельство, что везде, где инородец живет среди русского земледельческого населения, он не только не вымирает «от встречи с цивилизацией», но даже постепенно цивилизуется, обращается к оседлой жизни и земледелию и перенимает русские обычаи, верования и даже язык. Наоборот, где инородец, сталкиваясь с русским племенем имеет дело как с единственными его представителями с купцами, промышленниками и чиновниками, там он с правильностью чередования дня и ночи, с постоянством солнечного восхода и заката, вырождается и вымирает. Судьба телеутов, инородцев верхнего бассейна Оби, где распространилось русское земледельческое население, и остяков, жителей Нижней Оби, куда проникли представителями культуры только купец и чиновник, эта противоположная и в своей противоположности весьма поучительная судьба двух соседних и одинаково диких племен, служит лучшей иллюстрацией вышеизложенных замечаний. Остяки вымирают, и теперь в округах Березовском с Сургутским отделением и Нарымском не живет и десяти тысяч. Сверх того, несколько сот остяков обитает по берегам Енисея в Туруханском округе. И это все, что осталось от этих обитателей всего севера Западной Сибири.

Наконец, уже в пределах Нарымского края, Томской губернии, мы изменили курс и вместе с Обью повернули на юго-восток вместо движения по параллели, которой мы следовали двое суток с половиною. Отселе и до самого Томска мы будем неизменно держаться юго-восточного курса, так как тут Обь течет на северо-запад. Картина изменялась весьма медленно. Несколько зеленее становились лесные и кустарные поросли, несколько менее стала подавлять Обь своею необъятностью. На четвертые сутки плавания по Оби, 17-го сентября, кинули мы якорь у пристани Нарымской. Как и Сургут, Нарым не удостаивается чести, чтобы пароход свернул для него с главного русла; нарымская пристань лежит в отдалении от города; поэтому, как и Сургута, Нарыма не видать с парохода. Он расположен в версте от Оби, в полуверсте от северного устья большого восточного притока Кети, вытекающей из Енисейского округа в непосредственной близи от Енисея и пробегающего, прежде впадения в Обь, по прямому направлению с востока на запад без малого тысячу верст. Маловодная и судоходная Кеть издавна служит одним из торговых путей в восточную Сибирь. В последнее время возник вопрос о соединении каналом Кети и Большого Каса, что, в связи с расчисткою фарватера на Ангаре, установило бы беспрерывный водный путь от Тюмени до китайской границы у Кяхты. Нельзя не оценить вполне громадного значения этого проекта, к сожалению, имеющего тот существенный недостаток, что он оставляет в стороне всю южную Сибирь, прокладывая главный торговый путь на протяжении многих тысяч верст по мертвой северной пустыне. Известно, что правительством и Русским Географическим Обществом была снаряжена специальная экспедиция г. Аминова для изучения кетского вопроса. До этого енисейские капиталисты Фунтусовы на собственный счет снаряжали несколько разведочных партий с целью осмотра водораздела. Результаты этих осмотров были благоприятны и опубликованы в свое время в «Известиях Импер. Геогр. общества». Уже здесь, в Красноярске, я слышал, что последние исследования привели, наоборот, к заключениям о неудобстве фунтусовского проекта и будто сами Фунтусовы отреклись от него. Впрочем, кетский вопрос есть вопрос по преимуществу восточно-сибирский, и мне, вероятно, будет случай побеседовать о нем подробнее в другое время.

Кеть впадает в Обь двумя широкими и многоводными устьями, отстоящими одно от другого на расстояние пятидесяти верст. Дельта испещрена островами той же формации и вида, как и обские. Вообще сама Кеть все свое некороткое течение пролагает по ультраболотистому полесью, которое могло бы напоминать полесье Пинское, если бы не было так холодно, что его болота скорее похожи на тундру, чем на пинские торфяники и трясины. Немногие бугры или по-местному «гривы», впрочем, довольно плодородны, и малочисленное русское население уже успело их расчистить под хлебопашество. Кетские деревни — самые северные крестьянские поселения в этом крае. К югу от Кети, устья которой лежат приблизительно на одной широте с Тобольском, начинаются и по самой Оби русские крестьянские поселения, между которыми встречаются и людные села, как, например, Паробельское, Тогурское, Новоильинское, Молчаново. Жители занимаются хлебопашеством на «гривах», но по преимуществу рыболовством и пушным промыслом. Близость Томска и изобилие в Оби отличной красной рыбы обеспечивает выгоды рыболовства.

Миновав устье Кети, а также, с другой стороны, устья Паробели и Васьюгана, вы наконец начинаете замечать убыль воды. Обь все еще широка, многоводна, глубока, все еще дробится на многие притоки, из которых каждый может быть принят за отдельную большую реку, но впечатление необъятности и безбрежности постепенно отходит и уступает место другим. Вы следите с живым интересом за массою рыболовных снастей, всюду заполонивших собою великую реку; вы постоянно встречаете челноки рыбаков, инде и плоты и барки, движущиеся при помощи лошадиного привода вверх к Томску; рыбачьи хижины разбросаны по островам, на которых вы, наконец, видите и покосы сена. Словом, человеческая жизнь и труд оживляют природу, с которою человек считает здесь себя и вправе и в силе вступить в борьбу. Правда, русских сел вы еще не видите; они продолжают прятаться за покрытыми высокими лесными зарослями, островами, но сами эти острова меньше и в то же время возвышеннее; пристани, на них расположенные, люднее, оживленнее. Русские бабы с молоком, сметаной маслом, живностью и всяким крестьянским печением снова появляются на этих пристанях, как было на Иртыше. Вместе с тем исчезает и остяк; вместо него рыбу продает русский мужик, уже знающий ей цену и цену своего труда, в ловлю рыбы положенного. За кусок заплесневелого черствого ситного хлеба или за отвратительные лоскутья, когда-то долженствовавшие изображать из себя арестантские штаны, а теперь негодные даже для полотерной тряпки, вы уже не получите щуки аршина в полтора длинною или десятка рыжих карасей, не менее четверти длиною каждый, — таких огромных карасей, как обские, я не только не видывал в России, но и не слыхивал о них. Словом, другая жизнь, другие нравы, хотя виды природы изменились мало. Три-четыре градуса широты, пройденные нами от Сургута к югу, оказали свое влияние. Они дали возможность осесться в этом крае земледельческому населению и хотя бы несколько культивировать эту дикую и холодную пустыню.

Этою южною частью Нарымского края ехали мы еще около суток, и 18-го сентября во время обеда вошли в Томь. Я ждал этого выхода из монотонной и порядком таки наскучившей мне Оби, обед отвлек меня на полчаса, и когда я снова начал обозревать с палубы окрестные виды, панорама вполне переменилась. Мы плыли по широкому и извилистому потоку в высоких зеленых берегах, весьма живописных своими капризными излучинами, мысами, буграми и оврагами. Это была Томь, правый приток Оби, последняя река на нашем длинном пути.

Томь — очень красивая река, своими милыми видами вполне вознаграждающая путника за монотонность и скуку обских ландшафтов. Высокие, даже гористые берега, напоминающие вам о близости Алтая, из предгорий которого вытекает Томь, чистая вода, небольшие, но возвышенные и живописные острова, разбросанные изредка по течению реки, густая и разнообразная зелень берегов, веселый вид многочисленных сел и деревушек, усеявших собою берега красивой речки, — все это наводит на душу самые отрадные ощущения, особенно после созерцания пустыни и человеческого бессилия и ничтожества на необъятной и непривлекательной Оби.

На Томи мы снова въехали в русскую землю. Инородец снова исчез, загнанный в пустыни, которые мы уже миновали, и деятельная Русь опять чувствовалась во всем окружающем. И опять-таки мы въезжали в черноземную полосу Сибири; по-видимому, чернозем в Сибири всюду достигает 56-57ºс. ш. Но не будем забегать вперед. С парохода мы не видели почвы, а лишь высокие, снизу доверху зеленые берега. У самой воды ярко зеленела талина и черемуха, стоявшая 18-го сентября еще в полном своем летнем убранстве. Выше талина перемешивалась с хвойными породами, преимущественно елью и пихтою, черная зелень которых рисовала весьма красивые узоры на светлой зелени талины и черемухи. Это узорный полог еще более выигрывал от редких групп березы с пожелтевшею листвою. На вершинах гористого берега темнела одна хвоя. В связи с красивою извилистостью и всхолмленностью берега, с спокойною прозрачною поверхностью воды и ясным небом, обливающим всю картину золотистыми лучами солнца, воды Томи были поистине очаровательны.

Вечером того же 18-го сентября пароход кинул якорь у пристани города Томска, и наша девятидневная одиссея по водам Сибири благополучно окончилась.

Красноярск. Январь 1880.

Сергей Николаевич Южаков (1849-1910) - русский публицист, социолог.