С.Н. Южаков
Социологические этюды

Если бы мне пришлось составлять программу курса социологии, то с той точки зрения, с которой я рассматриваю и понимаю эту науку, я расположил бы ее материал между следующими основными рубриками.

Обзор социологической проблемы, в котором должны быть установлены основные дедукции и в общих чертах указано их раскрытие в общественном процессе. Первые четыре главы первого тома моих «Социологических этюдов» (изд. 1891 г.) должны были отвечать этой задаче. Коренным образом переработанные и развитые, они составляют предмет первого этюда настоящей книги (§§ 1-14).

Органическое начало как фактор общественного процесса. Вышеупомянутый первый том «Социологических этюдов» преимущественно посвящен этой группе общественных явлений.

Нравственное начало и общественное согласование. Часть этой проблемы составляет предмет второго этюда настоящей книги (§§ 15-40); здесь обследован вопрос дедуктивно. Заключительный параграф (§ 40) намечает пути и указует способы индуктивной проверки.

Экономическое начало и общественная борьба — предмет третьего этюда этой книги (§§ 41-64), причем дедуктивное обоснование дано в главах VII и VIII (§§ 41-48), а главы IX, X, XI и XII представляют попытку индуктивной проверки (§§ 49-64). Вопрос намечен, но не исчерпан.

Политическое начало и неустойчивое равновесие согласования (нравственное начало) и борьбы (начала экономическое и органическое).

Умственное начало и прогресс, понимая под прогрессом не ту «естественную» эволюцию, которая является комбин[ир]ованным результатом преимущественно органического, экономического и политического начала, но целесообразно направленную эволюцию человечества к самосохранению и совершенствованию.

Классификация общежитий.

Историческая среда, т.е. отношение общества к окрестным обществам. Этот вопрос частью (с экономической стороны) затронут в главах IX, XI и XII настоящего тома и (с более общей стороны) в главе IX первого тома этих «Социологических этюдов».

Физическая среда — вкратце в главе XV первого тома этих этюдов.

Это маленькое обозрение социологической программы объяснит читателям, до какой степени я далек от мысли предлагать эту книгу как нечто законченное. С другой стороны, это объясняет и побудительную причину издания этого тома. Собранные и объединенные в нем работы представляют социологическую обработку некоторых самостоятельных отделов общественных явлений. Некоторое внимание публики к первому тому «Социологических этюдов» послужило поощрением предложить и этот второй, совершенно независимый по содержанию, но тесно связанный по идее и методу и, с этой точки зрения, являющийся естественным продолжением первого.

Желая лучше выяснить ту общую философскую и общественно-философскую точку зрения, с которой написана эта книга, я предпослал ей вместо введения сокращенный свод двух моих литературных статей, соединив их под общим заглавием «Об основных течениях мысли в русской литературе».

Как и к первому тому «Социологических этюдов», приложен и к настоящему алфавитный указатель (index) содержания и собственных имен. В конце указаны замеченные погрешности, которые полезно предварительно исправить, особенно на стр. 394. В заключение приношу мою благодарность М.А. Антоновичу и Н.Ф. Даниельсону, которые своими указаниями облегчили мне пересмотр и дополнение некоторых глав этой книги.

С. Южаков

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ
Об основных течениях мысли в русской литературе

I. ДВА ПАМЯТНИКА

(Из недавнего прошлого общественно-философской мысли)

1 октября 1894 г. в Петербурге на Волковом кладбище у так называемых «Литераторских мостков» состоялась <довольно торжественная> церемония открытия памятника над могилою Григория Захаровича Елисеева. Памятник воздвигнут частью на пожертвования почитателей покойного писателя, частью попечением Комитета литературного фонда, в пользу которого Елисеев оставил по завещанию около пятидесяти тысяч рублей. Над могилою, обнесенною чугунного решеткой, возвышается высокий гранитный пьедестал и на нем бронзовый бюст Елисеева работы К.М. Сибирякова. Импозантная фигура этого патриарха русской журналистики очень удачно схвачена художником и со строгим спокойствием беспристрастного судьи и редактора смотрит на многочисленные окрест лежащие могилы работников русского слова: своих наставников, товарищей, сотрудников и учеников, успокоившихся навеки в этом уголке отдаленного петербургского кладбища.

Конец пятидесятых и начало шестидесятых годов настоящего столетия были серьезным переломом не только в истории русской общественности (освобождение крестьян и вообще падение крепостного строя жизни), но и в истории русской журналистики. Перед нею открылись новые перспективы, новые требования и новые задачи. Прежде журналистика ведала исключительно чисто литературные и чисто научные вопросы и не касалась не только политики, но и вопросов общественных, экономических, философских. Чисто фактические известия политические, внутренние и внешние, и те не появлялись в частных изданиях и были привилегией официальных газет и в виде единственного исключения газеты Булгарина и Греча. Благодаря этому, выработался особенный тип журналистики, где публицистика совершенно отсутствовала, но где это пустое место старались отчасти заместить критика, наука, беллетристика. Научные статьи, как и беллетристические произведения Герцена, Хомякова и Аксакова, были, конечно, замаскированною публицистикою. То же самое в значительной степени должно сказать о критических статьях Белинского, Валерьяна Майкова, Юрия Самарина. То же приходится повторить и относительно некоторых беллетристических произведений Григоровича, Тургенева, Дружинина, Достоевского, Некрасова. Около конца 40-х годов, однако, и эта полупублицистика прекратилась. До второй половины пятидесятых годов журналистика замкнулась в вопросах эстетических и археологических. Таким образом, закрылось и то окно, о котором говорят, что в него входит природа, когда заперты двери. В конце пятидесятых годов, однако, не только было отворено это окно, но приотворены и двери, никогда дотоле не отворявшиеся. «Природа», конечно, ворвалась немедленно в нашу журнальную хату, но по привычке сначала предпочитала прыгать через окно, нежели пользоваться дверями. Политические отделы были разрешены и газетам, и журналам; публицистика стала признанным составным элементом журналистики. Тем не менее первое время она все еще предпочитала являться в виде науки, критики, художественного произведения. Надо было, однако, войти и в двери. Из первых вошли в эти двери Елисеев и Шелгунов. Даже Катков и Аксаков ими воспользовались позднее. Елисеев должен почитаться поэтому одним из основателей русской публицистики, одним из тех литературных деятелей, которые проложили новые пути для проявления русской мысли, усвоили новые формы русской литературы. Он и утвердил в русской журналистике эти пути и формы. Основать и утвердить публицистику в литературе; приспособить ее к условиям русской действительности; привлечь к ней внимание неприученного читателя — все это и огромная задача, и великая заслуга. Не одному Елисееву она довлеет, но его доля в ней из самых значительных и почетных. Елисеев был немолод уже, ему было под сорок, когда он заметил, что с публицистических дверей замки и запоры сняты и что следует испробовать вместо окна войти в двери. Он это и сделал, отворил дверь и хозяином вошел в еще не занятое помещение русской публицистики. Быть может, эта зрелость таланта и мысли и были нужны для выполнения серьезной задачи, которая одна должна вписать имя Елисеева в историю русского просвещения, если бы покойный журналист и не имел других прав, не совершил бы своим трудом никакого иного дела. Елисеев, однако, заслужил и за многое другое...

Григорий Захарович Елисеев был сыном сельского священника Томской губернии, где родился 25 января 1821 г. и вскоре, еще в раннем детстве, лишился отца и матери. Трудно в этих условиях круглому сироте выбиться из ничтожества, но крупные природные дарования проложили ему дорогу вопреки всем препятствиям и затруднениям. Блестяще окончив Тобольскую семинарию, он был отправлен епархиальным начальством в Москву, в духовную академию, из которой был прямо назначен преподавателем в Казанскую духовную академию на кафедру русской церковной истории. В разное время на него возлагалось сверх того преподавание языков: еврейского и немецкого, — русской гражданской истории, канонического права. Профессором в Казанской духовной академии Елисеев пробыл до 1854 года, все время пользуясь завидною популярностью и среди слушателей, и среди лучших товарищей-преподавателей, как о том единогласно свидетельствуют и воспоминания Щапова и Шелгунова, и «История Казанской духовной академии» профессора Знаменского. Популярность Елисеев заслужил не только достоинством преподавания, но и тою смелостью, с которою <в это суровое время> он освещал с кафедры темные стороны нашего быта. Так вырабатывалось и подготовлялось в Елисееве его публицистическое призвание. Покуда же он занимался наукой. За время своего профессорства Елисеев издал несколько церковно-исторических исследований и приступил к обширному труду «История распространения христианства в Казанском крае». В 1853 г. был изготовлен первый том, но епархиальная цензура не нашла, по-видимому, возможным пропустить это сочинение Елисеева и оно доселе хранится в рукописи в архиве Казанской духовной академии. Проф. Знаменский, вышеупомянутый автор «Истории Казанской духовной академии», свидетельствует, что этим неизданным сочинением Елисеева не раз пользовались последующие историки, но содержание не исчерпано этими заимствованиями. Вскоре после этого эпизода Елисеев оставил профессорство в академии и три года служил в Западной Сибири сначала окружным начальником, потом советником губернского правления. В 1858 году Елисеев вышел в отставку и прибыл в Петербург.

В том же 1858 году, в котором он впервые увидел нашу северную столицу, внося с собою струю провинциальных надежд и провинциального идеализма и усваивая столичное возбуждение, столичную критику и столичную жажду деятельного добра — эти характерные черты провинции и столицы того времени — Елисеев начал свою литературно-публицистическую деятельность мелкими работами в «Искре» и серьезною статьею «О Сибири», появившеюся в «Современнике». Статья обратила на себя внимание и основательностью содержания, и талантом изложения. <Добролюбов и Чернышевский, стоявшие тогда во главе «Современника», сразу оценили Елисеева.> Вслед за тем появились и другие статьи: разбор VII тома русской истории Соловьева, «Уголовные преступники», «О движении народонаселения в России», «О препровождении ссыльных по Сибири» и пр. Это были большею частью чисто публицистические статьи, трактовавшие настоятельные нужды практического дня, где теоретическое обоснование шло рука об руку с приложением доктрин и отвлеченных идеалов к задачам повседневной общественной и государственной жизни... В настоящее время, когда публика оскомину набила этим родом и когда чувствуется потребность быть внимательнее к теоретическому обоснованию даже без непосредственной связи с практическою жизнью, трудно даже себе представить, что внимание к практическим вопросам, их обсуждение, их освещение теоретическим обоснованием еще так недавно было вполне для нас ново, так ново и необычайно, что человек, удачно разрешивший в своих работах эту мудреную задачу, сразу обратил на себя общее внимание и заслужил неоспоримую популярность и авторитет. Однако это быстрое установление авторитета и популярности было вполне заслуженное, потому что сразу удачно разрешить новую задачу, найти ей место и почет в среде, ее не знающей, усвоить необходимую форму и угадать пределы компетенции в условиях места и времени — все это в самом деле требует много и таланта, и знания, и преданности делу...

С начала 1861 года Елисеев вел отдел «Внутреннее обозрение», который, можно сказать, он создал и утвердил в русской журналистике. Он вел его в течение пяти лет (1861-1865 гг.), касаясь самых разнообразных вопросов, волновавших русское общество того времени. Тогда в его работах еще не выдвигались те предметы специального внимания, которые, не делая Елисеева односторонним, впоследствии окрасили его деятельность не только в цвет литературного направления, к которому он принадлежал, но и в особый оттенок, свойственный его литературной индивидуальности. Об этом, однако, ниже; теперь закончим наш отчет о первом периоде журнальной деятельности Елисеева. Он стал скоро членом редакции и на этом новом поприще литературного труда заслужил авторитет в среде писателей, что представляется задачей, в редакторском деле далеко не легкой. В это же время он написал ряд историко-литературных статей под заглавием: «Очерки истории русской литературы по современным наблюдениям», где анализируется русская литература XVIII века не с точки зрения ее литературного достоинства или исторического места, а со стороны ее публицистического значения. Бывают исторические романы, исторические сатиры (напр., «История одного города» Салтыкова); Елисеев дал образец исторической публицистики. Если взятая отдельно эта точка зрения может оказаться односторонней, то и без нее оценка исторического периода или исторического явления будет неполною... В этот же период он состоял короткое время редактором еженедельного издания «Век» (1862 г.) и газеты «Очерки» (1863 г.). Он сотрудничал также в «Искре», выходившей под редакцией поэта B.C. Курочкина. Здесь Елисеев вел несколько лет отдел под заглавием «Хроника прогресса»*. В 1866 г. завершился первый период журнальной и литературной деятельности Елисеева, период, в который он создал и утвердил публицистическую форму, но как журналист являлся продолжателем прежних деятелей.

______________________

*В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза-Ефрона, где мною помещен краткий биографический очерк Елисеева (полутом XXII), вкрались две серьезные опечатки: первая статья Елисеева «О Сибири» названа «О соборе», а «Хроника прогресса» вместо «Искры» приурочена к «Голосу».

______________________

В 1868 году Елисеев становится одним из трех редакторов-руководителей перешедших к Некрасову «Отечественных записок». Третьим был М.Е. Салтыков. Роль Некрасова в журнале не заключалась в творчестве тех идей, которые окрашивали журнал в определенный цвет. Сначала ученик Белинского, потом последователь Добролюбова и его друзей, после Некрасов творчество новых течений в журнале предоставлял М.А. Антоновичу, Ю.Г. Жуковскому, Елисееву. Сам он строго держался традиций недавно сошедших со сцены деятелей, но и не мешал пробиваться новым струям, составлявшим естественное преемственное развитие от идей сороковых годов. Эта чуткость нашего поэта к назревающим требованиям времени, к новым течениям <прогрессивной> мысли составляет одну из лучших его заслуг как журналиста. Сочетание верности традициям с восприимчивостью к новому и молодому представляет прекраснейшую сторону Некрасова-журналиста. Это же качество было отличительною чертою и Салтыкова как журналиста, который, однако, совершенно так же, как Некрасов, будучи восприимчив к новому и молодому, сам не являлся творцом этих новых и молодых течений. В последние годы «Современника» это было делом преимущественно М.А. Антоновича и Елисеева; в новых «Отечественных записках» — сначала по необходимости одного Елисеева, затем, несколько позже, преимущественно Н.К. Михайловского.

Наша задача теперь отметить, в чем выразилось влияние Елисеева, как отлилось оно на новых чертах в характере журнала.

Будучи редактором публицистического отдела, Елисеев влиял на подбор статей, на темы, задачи, вопросы, преимущественно разрабатывавшиеся публицистикою журнала. Ряд работ, появившихся в журнале за эти годы, таких, напр., как Лалоша, Чаславского, гг. Флеровского, Щербины, В.В. и др., указывает то особое внимание, которое Елисеев стал оказывать вопросам русской деревни. Раньше теоретическая тяжба между направлениями в значительной степени заслоняла вопросы текущей русской жизни, а среди этих вопросов, поскольку они занимали журналистику, экономические вопросы русской деревни далеко не пользовались тем первенствующим значением и местом, которое они получили под влиянием Елисеева в новом журнале, где ему же было предоставлено и «Внутреннее обозрение». Сообразно яснее определившемуся тяготению публицистического интереса елисеевской редакции к деревенским вопросам и обозрения Елисеева приобрели новый оттенок. Существенным их отличием от прежних, составивших ему имя, и явилось это тяготение к народно-деревенским нуждам и заботам, к радостям и горестям русской деревни. Муза Некрасова всегда была склонна вдохновляться русскою деревнею и ее представителем — русским мужиком. Естественно, если и Некрасов-журналист охотно пошел навстречу этой новой струе, старавшейся среди многообразия интересов, нужд и задач современной жизни выделить важнейшие, наиболее существенные. Салтыков тоже скоро усвоил себе это предпочтение, так что под влиянием редакторской деятельности Некрасова и Салтыкова стал размножаться новый род беллетристики — очерки из народной сельской жизни. Таланты не зависят от направляющей деятельности руководителей времени, но предмет внимания этих талантов в значительной степени диктуется влиянием умственных вождей. В этом смысле нельзя не признать, что вместе с примкнувшими к нему Некрасовым и Салтыковым Елисеев много способствовал тому, что журнал под новой редакцией явился «мужиковствующим», как обзывали его одни, «народническим», как пробовали именовать другие, вообще же органом народных, преимущественно деревенских, мужицких интересов. Вскоре Н.К. Михайловский дал теоретическое обоснование этому характеру журнала, а Гл.Ив. Успенский — художественное оправдание. Много и других более или менее крупных деятелей и художественного творчества, и теоретической мысли, и научного труда, и практической деятельности выставило это «мужиковствующее» течение русской жизни. Немало принесло оно и ценных плодов в общественной и государственной жизни. Не забудем, однако, что Елисеев был в числе первых его зачинателей.

В 1881 г. Елисеев серьезно заболел и принужден был выехать за границу для лечения, где и пробыл до <прекращения «Отечественных записок»> [в] 1884 г. В это время он писал мало. Оставаясь не у дел, он писал еще меньше. Можно указать на предсмертную статью «Из прошлого двух академий» (Вестник Европы, 1891) и на посмертную «Некрасов и Салтыков» (Русское богатство, 1893). В рукописи остались отрывочные автобиографические заметки, <которыми воспользовался Н.К. Михайловский для изготовленной им вступительной статьи к «Сочинениям» Елисеева, имеющим вскоре выйти в издании К.Т. Солдатенкова>. Елисеев умер в январе 1891 года семидесяти лет. Жена его, Екатерина Павловна, урожденная Гофштетер, бывшая в течение около четверти века самою преданною и любящею подругою, последовала за ним через несколько дней, успокоенная в одной общей могиле с мужем. На пьедестале памятника выбит и медальон этой верной жены, не сумевшей пережить любимого мужа.

С 1874 г. Елисеев состоял пайщиком «Отечественных записок» и при скромной жизни сберег около пятидесяти тысяч рублей. Из них он передал по завещанию тверскому земству двадцать тысяч рублей с целью усиления капитала, назначенного в ссуду крестьянским обществам для покупки земли, причем проценты, взимаемые при этих ссудах, должны были делиться между народными школами и литературным фондом... Остальное завещал литературному фонду. <Сочинения свои Елисеев оставил жене, но вследствие скорой кончины наследницы они перешли в собственность ее наследников [по] боковой линии (детей Елисеевы не имели). Я уже упомянул, что К.Т. Солдатенков предпринял издание «Сочинений» Елисеева. Предполагается издать два компактных тома форматом и вместимостью вроде двухтомных изданий сочинений Скабичевского и Шелгунова, сделанных Ф.Ф. Павленковым. Конечно, этими двумя томами не исчерпывается все написанное Елисеевым. Выбор статей для помещения и редакция издания принадлежат Н.К. Михайловскому согласно предсмертной воле, выраженной Елисеевым. Его же перу принадлежит и уже упомянутый биографический очерк, имеющий войти в первый том.> Писавший большею частью анонимно, иногда под псевдонимом, Елисеев не сделал своего имени известным большой публике, в которой его безымянные обозрения пользовались, однако, широкою популярностью. Еще больше значения, влияния и авторитета Елисеев имел в литературной среде как один из самых опытных, нравственно чистых и талантливых журналистов. <Издание избранных сочинений впервые доставит возможность и большой публике поближе всмотреться в импозантную фигуру этого значительного деятеля, влияние которого она испытывала, но оценить совокупность его литературной личности не имела средств.>

Невдалеке от могилы Елисеева, у тех же «Литераторских мостков» Волкова кладбища, покоятся и останки Николая Васильевича Шелгунова, скончавшегося, как и Елисеев, в начале 1891 года и дождавшегося памятника, как и Елисеев, осенью 1894 года. Незадолго до открытия памятника Елисееву, именно 23 августа, состоялось на Волковом кладбище и скромное торжество открытия памятника Шелгунову. Памятник воздвигнут на пожертвования почитателей покойного писателя и представляет высокую усеченную пирамиду черного гранита, на которой на пьедестале в виде двух томов возвышается вылитый из бронзы бюст Шелгунова работы, как и елисеевский, К.М. Сибирякова. Скептическая улыбка умного лица схвачена художником довольно удачно... Остановившись перед этою бронзового фигурою, смотрящею с высоты гранитной пирамиды, невольно чувствуете силу и правду умной улыбки этого горячо веровавшего скептика, невольно вспоминаете длинную эпопею жизни и работы этой прекрасной личности, редкой и по нравственной чистоте и по неустанному труду. Шелгунов умер на своем литературном посту, не выпуская пера до последних дней, не дряхлея мыслью, не отставая от движения современной жизни и

... до конца
Святое недовольство сохраняя;
То недовольство, при котором нет
Ни самооболыценья, ни застоя,
С которым и на склоне наших лет
Постыдно мы не убежим из строя;
То недовольство, что душе живой
Не даст восстать противу новой силы
За то, что заслоняет нас собой
И старцам говорит: «Пора в могилы!»

Шелгунову еще было не пора в могилу, но микроб не справляется с нашими надеждами и опасениями! Шелгунов умер от рака в почках, как Тургенев от рака в спинном хребте, Фридрих III — от рака в горле... Неумолимый и неустранимый микроб вершит свое дело, ожидая своего Пастера. Несомненно, он его дождется, а покуда неустанно подводит итоги под многими и многими жизнями, еще далеко не заключившими всех своих счетов. Шелгунов умер не молодым (на шестьдесят седьмом году), но еще бодрым литературным деятелем, еще далеко не лишним и себя не пережившим. Он мог еще потрудиться на пользу русского просвещения и литературы, но и прошлых его трудов достаточно, чтобы подвести правильный итог и количеству, и качеству литературного значения покойного писателя. Открытие памятника невольно привлекает внимание к этому итогу.

Совпадение в роде литературной деятельности, во времени выступления на литературное поприще, во времени кончины и даже случайность совпадения времени открытия памятника невольно подсказывают параллель между Елисеевым и Шелгуновым. К тому же оба они выступили на журнальное и публицистическое поприще уже немолодыми, в зрелом возрасте, и оба не имели никакой непосредственной преемственности с московскими и петербургскими литературными кружками того времени, когда складывались их нравственные и умственные физиономии. Они явились пришлецами в журналистику, как бы депутатами глухой литературной провинции, но оба скоро стали хозяевами в своем новом деле. Есть, однако, и существенная разница в деятельности и роли двух первых по времени публицистов русской журналистики. Если Елисеева сразу более заинтересовало приложение доктрины в практической жизни, то Шелгунова всегда более занимало изучение этой практической жизни, ее анализ с целью обоснования доктрины. Для Елисеева идеал был исходным пунктом, жизнь — материалом для воздействия идеала; для Шелгунова, напротив, жизнь была исходною точкою, теория — плодом анализа действительности. Не то, чтобы Елисеев никогда не занимался исследованием условий жизни для проверки или разработки теории или чтобы Шелгунов никогда не исходил из данного цикла идей для разработки тех путей, которыми должна бы идти практическая жизнь. Оба писателя употребляли оба метода публицистического изложения. Но Елисеев был более склонен к первому, и в нем была его сила. Шелгунов чаще употреблял второй путь*. Было и другое отличие, отчасти диктуемое этим первым. Елисеев был более замкнут в вопросах русской действительности; Шелгунов же чаще и охотнее делал экскурсии в область европейских вопросов. Естественно поэтому, что и в самом характере литературной работы Елисеева и Шелгунова сказалось различие. Труды Шелгунова были более общего характера, более принципиальные. Поэтому, сохраняя все свое значение для распространения идей, он имел меньше непосредственного влияния на состав и направление публицистики, на разработку вопросов текущей современной жизни. Литературная школа, видным представителем которой был Шелгунов, оставила глубокий след в литературе и жизни, но прямых учеников Шелгунова было бы затруднительно указать. Таких учеников оставил немало Елисеев. Сама богатая земско-статистическая литература в своем генезисе тяготеет к литературной деятельности Елисеева как зачинателя и первого работника на этой ниве. Совсем иное значение Шелгунова.

______________________

* Понятно, я здесь сравниваю Елисеева и Шелгунова только как публицистов. Шелгунов, кроме того, писал статьи критические, педагогические, исторические, популярно-научные, которые я в этих строках не имею в виду.

______________________

В 1865 году появилась статья Щапова «Народная экономия и естествознание» (или что-то в этом роде, точного заглавия не помню). В упомянутой статье этот замечательный писатель высказывается о ступенях, по которым шла публицистическая мысль того времени. По мнению Щапова, эта мысль сначала сосредоточилась на земско-бытовых, земско-политических, исторических вопросах. Скоро, однако, она убедилась, что эти важные для народного счастья вопросы и задачи суть вопросы и задачи производные. Основою их служит экономический быт, который диктует состояние политическое, религиозное, семейно-бытовое, нравственное. Экономические вопросы тогда заслонили собою все остальные; политическая экономия стала оракулом общественного мнения. Критическая мысль, однако, продолжала работать, разлагать идеи, анализировать факты. Она скоро пришла к заключению, что и экономическое развитие, являясь причиною политического и нравственного прогресса, представляется, в свою очередь, тоже производным, покоясь в последнем счете на состоянии умов в обществе, на количестве и качестве распространенного в народе положительного знания, т.е. естествознания, которое одно достигло положительной стадии, тогда как другие науки еще погружены в метафизику. Приблизительно такую схему движения публицистических идей набросал Щапов в названной статье. Как схема, долженствующая охватить все умственное движение того времени, она не может быть принята, но она замечательно верно схватывает сущность того широкого и бурного потока, которого самым известным представителем был Д.И. Писарев и к которому принадлежали также Щапов и Шелгунов. Схема, сжато изображенная Щаповым, наглядно представляет историю публицистической деятельности Шелгунова в этот первый период (1858-1866 гг.).

Николай Васильевич Шелгунов родился 22 ноября 1824 г. в Петербурге на Васильевском острове. Воспитание он получил в Лесном корпусе, откуда выпущен лесничим, и определился на службу по лесному ведомству. К этому времени (вторая половина сороковых годов) относится его первое печатное произведение, что-то техническое, о лесной нивелировке. Помнится, Шелгунов рассказывал и о других каких-то своих технических трудах в период лесничества, но, конечно, ни с нивелировки, ни с этих последующих лесоводческих работ нельзя считать начала литературной деятельности Шелгунова. Только в конце пятидесятых годов, возвратившись из заграничного путешествия, он оставляет лесное дело и посвящает себя всецело главному делу своей жизни. Он начинает ряд публицистических и экономических статей, из которых статья «Рабочий пролетариат в Англии и во Франции» долго была единственным на русском языке серьезным и дельным обзором этого настоятельного вопроса западноевропейской жизни. Статья эта, вошедшая во второй том «Сочинений» Шелгунова (двухтомное издание Ф.Ф. Павленкова) не потеряла и теперь интереса и значения, несмотря на устарелость данных, лишенных современного интереса, но зато приобревших историческое значение. Упомянутая статья, как и многие другие, ей современные, относится ко второму периоду щаповской схемы, к предпочтению экономической точки зрения. Вскоре, однако, Шелгунов примкнул к «Русскому слову», перейдя вместе с тем на третью стадию щаповской схемы, на которой распространение и популяризация естествознания представляются главнейшею задачею просвещенного деятеля и вообще литературы. Схема Щапова, довольно верно в общих чертах схватывая эволюцию мысли школы, к которой принадлежали, кроме самого Щапова, еще Писарев, Зайцев, Шелгунов, Благосветлов, Шашков, гг. Португалов, Бажин и др., в этом историческом смысле может быть названа в высшей степени удачною. Иное кажется, если бы мы задумали подвергнуть логическому допросу по очереди все ее последовательно законченные фазисы. Основная идея, лежащая в основе всех этих последовательно сменявшихся учений, исходит из априорной гипотезы, будто в общественном процессе существует какой-то единственный коренной процесс, по отношению к которому все остальные являются производными. Надо, стало быть, найти этот коренной процесс, чтобы воздействием на него управлять и всеми остальными общественными явлениями, всем общественным прогрессом. По Щапову, реалистическая школа сначала видела в политическом элементе этот коренной процесс, затем — в экономическом, наконец — в умственном. Вслед за теми же Огюстом Контом и Боклем, которые подсказывали это предпочтение умственному элементу, школа должна была признать, что науки гуманные, общественные и философские погружены в метафизику и схоластику. Отсюда она должна была остановиться на популяризации и распространении естествознания как на единственном пути для переработки умственного состояния современного общества. Это общество обыкло к метафизическому и схоластическому мышлению; надо было его переучить по плану мышления положительного, или реалистического, единственного, по мнению школы, способного очистить и осветить общественную мысль, привести ее к здравым выводам. Засим все остальное прочее приложится... Ведь на умственном состоянии покоятся все остальные общественные состояния: экономическое, политическое, нравственное. В крайнем своем выражении литературный реализм того времени и проповедовал необходимость посвятить все силы распространению и популяризации естествознания, пренебрегая остальными вопросами и задачами. Нечего говорить, что Шелгунов был непричастен этому крайнему выражению литературного реализма. Внимание его продолжало обращаться ко всем злобам русского и европейского дня. Признавая вместе с другими корифеями школы первенствующее значение за умственным состоянием общества, он хорошо сознавал, что исключительная погоня за распространением знания легко может выродиться в проповедь общественного индифферентизма. Быть может, Шелгунову более, чем кому-либо другому, обязана реалистическая школа тем, что главные ее кадры не двинулись по этому ложному пути, где ошибки философские могли перейти в практическую жизнь не только в виде односторонней, но и прямо вредной деятельности. Кто помнит огромное влияние на умы реалистической школы, тот сумеет оценить по достоинству и заслугу Шелгунова.

Философская ошибка реализма заключалась в априорном одобрении предпосылки, будто существует какое-то коренное общественное явление, служащее основою для всех остальных. В действительности как раз наоборот. Экономическое развитие, например, конечно, служит основою, влияет, формует развитие политическое, нравственное, умственное. Однако, в свою очередь, оно, экономическое развитие, зависит, опирается, формуется под столь же властным влиянием и политического развития, и умственного, и нравственного. То же должно сказать и о каждом другом составном элементе общественного процесса. Нет и нельзя найти одного коренного процесса, который был бы рычагом для воздействия на все общество. Задача общественной деятельности гораздо сложнее. Тем не менее люди постоянно склонны искать такого рычага. В недавнее время так называемые экономические материалисты увидели его в экономическом развитии, а реалисты шестидесятых годов предполагали его в умственном состоянии. Я уже заметил, что крайнее логическое развитие «реалистического» принципа легко вело его к общественному индифферентизму, прикрытому маскою уважения к науке. Крайнее развитие реалистического принципа приводило и к другой опасности. Доктрина реализма слагалась, собственно говоря, из двух положений: 1) что коренным явлением общественной жизни должно считать умственное состояние (идеи Конта, Милля, Бокля); 2) что в естествознании как единственном, положительном знании надо искать истины. Корифеи школы, как Писарев, Щапов, Шелгунов, имели при этом в виду преимущественно метод. Другие же обратились прямо к формулам естествознания, пробуя на их аршин мерять общественные явления. Уже Зайцев был отчасти виноват в этом увлечении. Впадать в такие же ошибки склонен был и г. Португалов. Еще дальше пошли Стронин, г. Дебольский и др. Создалась целая литература социального организма и всяческого приложения дарвинизма к общественной жизни, что являлось уже прямо опасным умственным течением, проводящим струю оптимистического индифферентизма, а порою и лукавой задней мысли*. Отмечаю это явление, чтобы сказать, что Шелгунов был совершенно чужд этого ответвления реалистической школы. И в этом случае его авторитет удержал главный орган школы, «Дело», от какого бы то ни было участия в этом движении. Борьбу против него взяли на себя «Отечественные записки» <в лице преимущественно Н.К. Михайловского>, но «Дело» не приняло движение под свою защиту, чего после смерти Писарева и ухода Щапова можно было бы ожидать от журнала Благосветлова. Несомненно, некоторые dii minores реализма, оставшиеся в «Деле» и соблазняемые полемикою <с «От[ечественными] зап[исками]»>, без труда могли бы быть уловлены на приманку дарвинизма, применяемого к общественным явлениям. Несомненно, однако, что до этого они допущены не были, и еще раз литературно-философский раскол не распространился на общественное миросозерцание. Нельзя не отметить эту большую заслугу Н.В. Шелгунова в истории нашего просвещения и нашего общественного самосознания...

______________________

* Та же эволюция <на наших глазах> потом повторилась с параллельною односторонностью так называемого «экономического материализма», где совершенно так же, как в <былых> применениях дарвинизма к общественным явлениям, мы видим мирно уживающимися рядом идеалистический, немного наивный оптимизм (все идет к лучшему и через неизбежное зло приведет к добру), и доктринерский индифферентизм («естественная» стадия зла, целое море человеческих страданий, не смущает такого доктринера), и лукавые задние мысли (выродившееся учение экономического материализма так же легко можно эксплуатировать на пользу сильного и богатого, как и незаконные экскурсии дарвинизма в общественную область)... Das ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu! Та же основная ошибка (предпосылка о каком-то единственном коренном процессе общественного развития), те же логические приемы, тот же полемический задор, то же открытие давно открытой Америки и та же частью сознательная, частью наивная служба кулачному праву. <Двадцать лет назад пришлось воевать с эфемерным успехом незаконных сыновей дарвинизма. Повоюем теперь и с незаконными сынами марксизма...> Историческая сущность того и другого явления совершенно одна и та же, причем, однако, основатели упомянутых доктрин не могут нести ответственность ни за усердие не по разуму одних, ни за лукавую заднюю мысль других якобы последователей и «учеников».

______________________

До сих пор я говорил больше об основной ошибке реалистической школы и об еще более ошибочных выводах, которые делались не по разуму усердными «учениками». При этом я старался по возможности выпукло выставить заслугу Шелгунова, охранявшего школу от этих ошибочных выводов и сумевшего среди литературно-философской полемики сохранить общественную солидарность всей прогрессивной литературы. Мне пришлось остановиться на этих отрицательных сторонах реалистического движения, потому что в их ограничении играли такую важную роль деятельность и личность Шелгунова. Было бы, однако, несправедливым не помянуть добрым словом и положительную сторону, положительные заслуги литературного реализма шестидесятых годов. Культ науки, не очень авторитетной в былом обществе; ее популяризация в публике; просветление общественного сознания, ранее того погруженного в суеверие, предрассудки и едва понятное ныне круглое невежество; обширная переводная популярно-научная литература, оставленная реалистическою школою в наследство русскому обществу, — все это такие крупные заслуги перед русским просвещением, которые одни, независимо даже от содержания идей, должны быть занесены с благодарностью в русскую историю. Шелгунов как один из трех корифеев школы (двумя другими я считаю Писарева и Щапова) много поработал в этом направлении, и плоды этой просветительной деятельности должны были отродиться повсюду, во всех сферах нашей общественной и народной жизни.

Невежество нашего дореформенного образованного общества доходило до пределов, поистине невероятных для современного поколения. Дореформенное время я помню как время моего детства. Я помню почтенного, уважаемого в губернии помещика, считавшегося одним из самых просвещенных (сторонника эмансипации), рассуждавшего о вновь появившихся тогда телеграфах. Он серьезно говорил, что если приложить ухо к телеграфному столбу, то можно услышать, как идет депеша. Образованное общество его слушало и доверяло. Я помню барышню, окончившую институт с шифром, читавшую русские и французские журналы, которая серьезно выражала опасение, что у нее развяжется пупок, вывалятся внутренности и «что она тогда будет делать!» Ее подруги, которым она в моем присутствии (тогда семи-восьмилетний мальчик) передавала свои опасения, относились к ним совершенно серьезно и, кажется, начинали размышлять, хорошо ли у них завязано? Они где-то слышали, что при рождении повивальная бабка что-то делает с пупком младенца. Помню я также, что когда я немного подрос и ознакомился с «Миром Божьим» Разина (для того времени очень дельная детская энциклопедия, <к сожалению, ныне совершенно искаженная фирмою М. Вольфа>), то детские сведения по астрономии, физике, естественной истории, оттуда мною почерпнутые, сделали меня «ученым» в глазах взрослого общества, которое, однако, несомненно принадлежало к образованному кругу своего времени. Образование было чисто литературное при совершенной свободе от наук и при переполнении умов самыми дикими научными представлениями включительно до оного развязывающегося пупка милой барышни. К такому-то литературно развитому, но дико невежественному обществу и обратилась реалистическая школа со своею научной проповедью и с целою популярно-научною литературою. Для общества здесь все было открытием Америки. «Здоровый и больной человек» Бока, «Физиология обыденной жизни» Льюиса, всяческие элементарные физики, физиологии, химии — все поглощалось обществом, в котором пробуждена была жажда познания. В значительной степени это пробуждение было делом рук реалистической школы, много потрудившейся и над удовлетворением этой жажды, заслуга, которая всегда будет вспоминаться историками русского просвещения с благодарностью.

Благодаря смерти Писарева и Щапова, а затем и второстепенных представителей реалистической школы: Зайцева, Благосветлова<, Ткачева> и других, — постепенно в течение семидесятых годов мелел реалистический поток и «Дело» мало-помалу входило в общее русло прогрессивно литературного течения. Школа уже совершила свою историческую задачу, — завоевала положительному знанию подобающее место и уважение, уничтожила навсегда прежнее неприступное невежество и очищала место новым явлениям. Реалистическая школа должна была очистить место, но не Шелгунов, слишком чуткий и отзывчивый к веяниям современности, чтобы замкнуться в доктрине и не видеть света в других окошках. Если в шестидесятые и семидесятые годы главные заслуги Шелгунова частью были общи всей реалистической школе, частью специально ему принадлежали как главному звену, соединявшему ее с другими прогрессивными течениями мысли, то в восьмидесятые годы Шелгунов выдвигается просто как один из наиболее опытных и образованных публицистов, внимательно следящих за явлениями русской жизни и русской мысли и серьезно, со знанием дела и с любовью к нему отзывающихся на все радости и печали нашей общественности. «Очерки русской жизни» — отдел, который Шелгунов вел последние годы своей жизни в «Русской мысли», представляли одно из выдающихся явлений журналистики. Значительная часть этих очерков вошла во второй том «Сочинений», изданных Ф.Ф. Павленковым перед самою кончиною Н.В. Шелгунова.

Недель за пять до этой кончины я последний раз видел Шелгунова, чтобы проститься перед отправлением на Дальний Восток, куда я собирался тогда. У него уже начался отек конечностей, и дни его были сочтены. Он знал об этом, но по-прежнему его более занимали общие печали и радости, нежели собственное безнадежное положение. Он живо обсуждал текущие вопросы и говорил о некоторых литературных темах, справиться с которыми он надеялся успеть в то короткое время, которое ему еще оставалось. Более, нежели о ком-либо другом, можно сказать о Шелгунове, что он умер на своем литературном посту, до конца не покидая службы интересам просвещения и родной страны. Итоги жизни этой прекрасной личности я попытался выше подвести в общих чертах. <Они предъявлены публике в виде собрания его сочинений.> Они настолько значительны и ценны, что история всегда с почетом и благодарностью будет упоминать имя Николая Васильевича Шелгунова.

II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕЧЕНИЯ

Зима есть сезон всякого общественного и государственного движения, кроме сельскохозяйственного и военного, сосредоточивающихся на летних месяцах... Зима есть время сессии государственных законодательных и правительственных учреждений и издания важнейших законоположений и государственных мероприятий; зимою происходит и главнейшее движение по службе государственной — все те перемены в личном составе управления, от которых в такой степени зависит дальнейшее направление дел. Зима есть также время сессии земских и сословных собраний, время преподавания в учебных заведениях, время всяческих ученых и специальных съездов, время наибольшего оживления и литературной деятельности... Апогеем всего этого разнообразного исторического движения: государственного, общественного, умственного — можно считать декабрь и январь, особенно январь. И настоящий сезон (1894-1895) не беден выдающимися явлениями во всех перечисленных областях нашей исторической жизни. <Области государственной и общественной жизни я коснулся в предыдущих параграфах этой хроники.> Остановимся немного на проявлениях умственного движения настоящего сезона. И в этой области нельзя не указать интересные и серьезные явления, имеющие немаловажное значение для характеристики нашей современности.

Нельзя назвать в настоящий сезон ни одного такого крупного факта из области умственной жизни, литературного, художественного или научного произведения, о котором можно было бы сказать, что он делает эпоху и ставит грань между прошедшим и настоящим. Тем не менее из явлений, сравнительно некрупных, порою даже прямо незначительных, складывается весьма определенная картина умственного состояния, вырисовывается новая фаза в нашем умственном развитии... Эту фазу можно было предвидеть и отчасти даже признаки ее отметить, но довольно ярко она обрисовалась именно в настоящий сезон. Фаза эта может быть абстрактно формулирована так: направления и течения сороковых годов окончательно изжиты и отошли в область истории, завершив полный цикл своего развития; между направлениями и течениями, завещанными шестидесятыми годами, происходит деятельное размежевание и дифференцование; в общем, чувствуется значительная перегруппировка умственных сил, в которой еще далеко не успело должным образом разобраться ни общество, ни сама литература... <Попробуем немножко разобраться, поскольку материалов для того прибавили умственные явления настоящего сезона, и постараемся прежде всего оправдать только что данную общую характеристику.>

Умственная жизнь, являясь могучим фактором исторического развития и самым многосторонним способом влияя на все стороны общественной жизни, испытывает, в свою очередь, влияние экономического и политического состояния и складывается в значительной степени под давлением этого состояния. Так и наша умственная жизнь сороковых годов творила свое просветительное дело, подготовляя преобразование современного ей общественного состояния, но вместе с тем и приспособлялась к особенностям тех задач и вопросов, которые представляла общественная среда. Дореформенное общественное состояние, диктуя насущные проблемы исторического дня, направляя внимание на условия и обстановку этих проблем, тем самым останавливало преимущественное внимание и на идеях, соответственных проблемам. В этом смысле можно сказать, что дореформенное общественное состояние диктовало и сами идеи, волновавшие мыслящие классы того времени и положенные в основу цельных и последовательных мировоззрений. Дореформенное состояние общества диктовало идеи мыслящего класса, сказали мы, а что это было за состояние, о том много говорить не приходится.

Заглянем ли мы в деревню, здесь Пушкин нарисует нам горестную картину рабства и бесправия:

...мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде Невежества губительный Позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное Судьбой,
Здесь Барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственой лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь Рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого Владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти развратного злодея!
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собою множить
Дворовые толпы измученных рабов.

А через двадцать лет после этой потрясающей характеристики еще юный тогда Некрасов писал, въезжая в родную деревню:

И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов...

Такова была деревня того времени во главе с обществом, которого характеристику мы только что видели в стихах двух знаменитых поэтов. Обращаясь к тому же обществу, Лермонтов бросал в лицо его представителям, что они «к добру и злу постыдно равнодушны... и перед властию — презренные рабы». Или: «Вы, жадною толпой стоящие.., — говорил им наш великий поэт, —

Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона.
Пред вами суд и правда — все молчи!..

Так характеризуют дореформенное общественное состояние три величайших поэта нашей литературы. Грибоедов и Гоголь иллюстрируют приведенную характеристику портретами этого, по свидетельству Пушкина, «барства дикого, без чувства, без закона»; этих, по свидетельству Лермонтова, «презренных рабов, к добру и злу постыдно равнодушных»; проводивших время, по свидетельству Некрасова, «среди пиров, бессмысленного чванства, разврата грязного и мелкого тиранства»... Фамусов, Скалозуб, Молчалин, Загорецкий — это одна портретная галерея. Чичиков, Ноздрев, Коробочка, Хлестаков, Сквозник-Дмухановский — другая...

Которая ярче и ужаснее? Не все ли равно, когда обе поразительны? Немудрено, если Некрасов восклицает об этом времени:

Непроницаемой ночи
Мрак над страною висел...
Видел — имеющий очи
И за отчизну болел.

«Болезнь за отчизну» была общим чувством, проникавшим все мыслящие слои тех поколений... После того как идеализм двадцатых годов потерпел крушение в столкновении с суровою историческою действительностью, а современное ему «романтическое» движение в литературе естественно иссякло под влиянием этого крушения, в литературе, в знаменитых «Философических письмах» Чаадаева, раздался крик безнадежного отчаяния за судьбы родной страны... Раздался и бессильно замер в неподвижной атмосфере. И все замерло, и все заснуло, как горько жаловался один из крупнейших поэтов того времени:

Мынають дни, мынають ночи,
Мынають л'та... Шелестыть
Пожовкле листя, гаснуть очи,
Заснула думка, сердце спыть.
И все заснуло...

Ликовала печать Булгариных и Гречей, надолго сделав двусмысленным имя «патриота». Шумно упивалась успехом декадентская поэзия Бенедиктова и его последователей. Фальшиво дребезжала пессимистическая лира Баратынского с компанией. Беззаботно на всю Россию хохотала свободная от тенденции «Библиотека для чтения» барона Брамбеуса. Педанты науки с важностью возглашали, что дважды два — всегда четыре. Педанты искусства с еще большею уверенностью в великости своего дела писали и лепили голое женское тело. Театр рукоплескал надутой риторике Кукольника, а еще более прима-балеринам, ножки которых были центром общественного внимания...

В эти тридцатые годы зрело и вырабатывалось мировоззрение сороковых годов. На нем отразилась, однако, именно эта печальная и жестокая действительность. Его продиктовало именно это общественное состояние. Естественно, если мировоззрение сороковых годов явилось отрицанием современного общественного состояния и в своих идеалах обращалось к тому, что можно было противупоставить современной действительности. Древнюю допетровскую и даже домонгольскую Русь, с одной стороны, а с другой — передовые страны Западной Европы можно было противупоставить тогдашней русской действительности. Одни выбрали древнюю Русь и назвались славянофилами; западники предпочли Европу; и те и другие <вполне> сходились в отрицании современной дствительности, исходили в своих идеях из этого отрицания и создавали законченные отвлеченные от действительной жизни доктрины, тем более исключительные, чем более отрицалась эта современная общественная жизнь.

Объяснение непримиримости славянофильской и западнической доктрин, как они сложились в сороковые годы, надо искать в полном отрицании современной действительности. И те и другие, впрочем, верили в народ, но именно верили, не зная его и вкладывая ему произвольное содержание. Эта вера была необходима и тем и другим, чтобы верить в будущее своих идеалов, которые, однако, целиком отрицали современную действительность. Если бы отрицание не было столь полное и решительное, то, конечно, исполненные гуманности и просвещения представители обеих школ нашли бы и общую почву для сближения своих доктрин (как то и случилось в шестидесятые годы), но такой почвы в те времена у них не было, доктрины раскололись до полной непримиримости и в таком виде перешли к деятелям эпохи реформ и обновления русской жизни. Эта эпоха перемешала карты, и скоро обнаружилось, что в их чистом, логически законченном виде ни одна из доктрин не компетентна в решениях великой проблемы, представшей русскому обществу. Западная Европа, освобождая крестьян, их обезземелила, разрушила общинную и артельную организацию, уничтожила мирское самоуправление. Не одни славянофилы, но и все передовые западники восстали против этого параграфа исключительной западнической программы. Древняя Русь не знала гласного и независимого суда, не имела понятия о суде присяжных, обладала целою системою самых жестоких, прямо истязательных уголовных кар. Не одни западники, но и просвещеннейшие славянофилы являлись сторонниками судебной реформы и приветствовали отмену телесного наказания. Земская реформа оказалась соответствующей идеалам и западников, и славянофилов, как и городское самоуправление, отмена откупов, всеобщая воинская повинность. Борьба продолжалась между двумя школами, но действительность вынула из-под нее почву, и по мере того как сходили со сцены крупные представители обеих школ, выработавшие свое мировоззрение в дореформенное время, мнения все более смешивались, и мыслящие слои начали группироваться по другим признакам. Теперь же, когда уже или сошли в могилу, или умолкли и непосредственные ученики крупных мыслителей сороковых годов, одинаково полно исчезло и славянофильство, и западничество. <Один В.И. Ламанский не составит славянофильской школы, как один А.И. Пыпин — западнической. Люди они почтенные, но не всесильные.>

Полстолетия, отделяющее нас от времени расцвета западнической и славянофильской доктрин, прожито нами недаром. Исключительность и цельность обеих программ делает их невозможными в настоящее время.

Испытание эпохи реформ обнаружило это с полною яркостью, и нам теперь уже нечего делать с формулами исторических решений, завещанных нам сороковыми годами. Крупные люди той эпохи оставили нам такое богатство идей и художественных образов, что не одно еще поколение будет черпать из этой обильной сокровищницы, будет черпать многое, но только не общие рамки, в которые те крупные люди вставляли свои труды и творческие видения. Исключительная точка зрения возвращения к допетровской старине так же невозможна, как и точка зрения совершенного и всестороннего уподобления Западной Европе. В этом-то смысле я и сказал в начале этого параграфа, что одною из характеристических особенностей умственной жизни настоящего времени является совершенное обсыхание литературных течений сороковых годов. Я прибавил к этому, что современная умственная жизнь, с другой стороны, характеризуется усиленным размежеванием между течениями, берущими свое начало в шестидесятых годах. Попробуем обосновать и это утверждение наше. Что такое умственные течения шестидесятых годов? На какой почве они выросли и насколько они соответствуют современному состоянию среды? Четверть века отделяет нас от расцвета умственного движения той эпохи. Посмотрим на условия его возникновения и развития в свое время и на его судьбы в последующие времена. Если умственное движение сороковых годов, отрекавшееся от современной действительности, дифференцуется сообразно той отвлеченной действительности, во имя которой отрицается современная действительность, то умственное движение шестидесятых годов, встретившееся с практическими проблемами и поставившее своею целью отыскание принципа не для отрицания только, но и для преобразования действительности, должно было дифференцоваться сообразно интересам разных составных элементов преобразуемой среды. Интересы одних элементов, именно дворянства и бюрократии, хорошо уживались с прежним строем, и естественно, если явилось охранительное течение, старавшееся по возможности больше сохранить из прежнего и скоро приобревшее в печати яркое выражение в журналах Каткова. Преобразования создали в обществе земство и другие самоуправляющиеся автономные учреждения. Интересы этих учреждений требовали не столько дальнейшего преобразования страны, сколько оберегания от притязаний сильных и властных элементов охранительных. Естественно, если и в литературе явился орган, который взял на себя оберегание «наших молодых, еще не окрепших учреждений» и который все в тех же благонамеренных видах восклицал, что «наше время — не время широких задач». Это была прекраснодушная газета В.Ф. Корша, затем «Неделя» (некоторое время). Рядом с прежнею бюрократией реформы создали новую, независимую от первой и в этой независимости черпавшую <самое> оправдание своего существования. Таково было новое судебное сословие; таково было и вновь созданное контрольное ведомство, отчасти акцизное. Появление либеральной бюрократии создало и в печати либерально-бюрократический орган. То был «Голос» А.А. Краевского. Нарождались и интересы возникающей буржуазии, денежной аристократии, или плутократии. «Молва» Полетики и «Страна» г. Леонида Полонского поспешили ответить и этой потребности. «Московские ведомости», «С.-Петербургские ведомости», «Голос», «Страна» представляли, таким образом, в печати шестидесятых (и начала семидесятых) годов интересы главнейших общественных групп, < заинтересованных в том или ином направлении преобразовательной деятельности правительства и автономной деятельности преобразованного общества.> Старые клички славянофилов и западников здесь не годились, и вошли в употребление новые: охранителей и либералов. Послед ние, хотя и дробились на земских, бюрократических и плутократических, но часто и смешивались, и перемешивались. Не эти, однако, доктрины носят название идей шестидесятых годов. Поэтому все эти направления и течения с их уже покойными органами мы и оставим их печальной судьбе, печальной, потому что недолговечной. Изменился влиятельный состав общества — исчезли и прежние органы и литературные течения. Не творческим направлением жизни, а ее отражением были эти течения. Умственное творчество сороковых годов нашло себе выражение в западнической и славянофильской доктринах. Умственное творчество шестидесятых годов нашло себе не менее значительное и яркое выражение в литературе того времени.

Кроме интересов дирижирующих классов, отразившихся в только что перечисленных литературных течениях, существуют интересы общества как целого: его благоденствие, преуспеяние, достоинство, славное и великое будущее. Отдельные классы общества обыкновенно защищают свои классовые интересы; но из всех слоев выделяются сильные мыслью и богатые любовью единицы, которые видят дальше классовых интересов и лелеют идеалы общего прогресса, в конце концов соответствующего выгодам всех. Именно эта общая точка зрения и была основою западнической и славянофильской школ в сороковые годы, экономической, реалистической и социологической — в шестидесятые годы (и ближайшее к ним время).

Экономическое течение было первое по времени и в шестидесятые годы в тесном смысле самое могучее по личному составу его деятелей. Чернышевский, Добролюбов, М.А. Антонович, Ю.Г. Жуковский, Елисеев должны быть причислены к этому течению, несмотря на значительное разнообразие их идей и на многосторонность их мировоззрения, которое, исходя из доктрины преобладания экономического элемента, тем не менее, живо и горячо отзывалось и на все остальные стороны общественной жизни. Следуя современной терминологии, их можно было бы назвать экономическими материалистами*, но, с другой стороны, от них могут вести свою генеалогию и «народники». Очевидно, они если и были экономические материалисты, то не в <современном> ходячем значении слова. Этот экономический материализм преобладал в литературе в первой половине шестидесятых годов. В половине десятилетия на него бурно ополчился «реализм», корифеями которого надо почитать Писарева, Щапова, Шелгунова, Зайцева, Благосветлова... Это уже совершенно изжитый момент. «Реалистов» теперь так же не встречается, как и славянофилов, и западников. Выше я остановился на этом любопытном умственном движении недавнего прошлого. <Поэтому> не буду повторять сказанного. Напомню только, что реалисты в противоположность экономическим материалистам признавали первенствующее значение не за экономическим элементом, а за интеллектуальным, от состояния и развития которого всецело зависит состояние и развитие и всего общества, и всех остальных элементов общественной жизни. Это резкое философское противоречие между двумя школами, одинаково характеристичными для шестидесятых годов, не мешало быть им солидарными. Идеалы справедливости, свободы и просвещения были общи представителям обеих доктрин, которые обе труд ставили обязанностью каждого человека; справедливое вознаграждение трудящегося и обеспечение его потребностей считали обязанностью общества; основою такого строя полагали соединение, а не разобщение труда и капитала (орудий производства), не отводя на долю одних только труд, другим предоставляя только капитал; а для осуществления этих идеалов считали одинаково важным перенесение прогрессивных форм, выработанных Западною Европою, так же, как сохранение и развитие самобытных учреждений нашей народной жизни, неизвестных современному Западу, полагая, что справедливость и добро надо брать всюду, где можно найти. Это общее мировоззрение, одинаково свойственное экономической и реалистической школе, одинаково свойственно и школе социологической, возникшей во второй половине шестидесятых годов. Это мировоззрение и дблжно поэтому считать «идеями шестидесятых годов». Термин «социологическая школа» я заимствовал из недавней полемики гг. новейших экономических материалистов, т[ак] н[азываемых] «учеников». Я нахожу его удачным и охотно ставлю вместо <двусмысленного и> затасканного термина «народничество». Для последнего найдется помещение в современной сумятице. Термин «социология» первыми употребили Огюст Конт и его последователи, но они сами себя называют «позитивистскою школою». Усвоил контовский термин и Герберт Спенсер; но и его доктрина получила специальное название «эволюционной». У нас есть и позитивисты, и эволюционисты, которые так себя и называют и которых поэтому никто не смешает с нашей «социологическою школою» шестидесятых и семидесятых годов. Я предпочел бы ее называть школою «этико-социологическою», так как ни позитивисты, ни эволюционисты, ни какие иные социологи не придают такого значения нравственному элементу в общественном процессе, а нравственной доктрине в общественной науке, как упомянутая социологическая школа. Общественно-философское отличие школы в том, что она не признает исключительного значения в общественной жизни ни за экономическим элементом, как экономические материалисты, ни за умственным, как «реалисты» и позитивисты, ни за органическим, как эволюционисты и дарвинисты, ни за политическим, как Руссо и якобинцы, ни за нравственным, как Лев Толстой и <подобные> моралисты всех времен, ни за какими бы то ни было «элементами» в частности, ни за всеми ими даже вместе взятыми, памятуя, что, кроме элементов (культурных), общество комбинируется еще и из единиц человеческих... Истина в раскрытии комбинации этих элементов и единиц, в открытии законов, которые управляют этой комбинацией, и того значения, которое для этой комбинации имеет деятельная воля, самочувствие и самосознание комбинируемых единиц (индивидуальностей). Общественно-философское отличие этико-социологической школы от экономической и реалистической очень значительно, но, как я уже упомянул, все три главные умственные течения шестидесятых годов сходились в общественных программах и воспитывали общество в одних и тех же идеалах. Поэтому-то, несмотря на довольно оживленную полемику между некоторыми представителями трех школ, особенно резкого размежевания между ними не было. В одном и том же издании <конца> шестидесятых и семидесятых годов работали и занимали видное положение и экономические материалисты, как Елисеев и Зибер, и реалисты, как Писарев и Щапов, и «народники», как гг. Кривенко и В. В., и представители этико-социологической школы, как гг. Михайловский, Лесевич, Кареев. Все они мирно уживались вместе. Им не было надобности строго размежевываться и разделяться. Такое время теперь наступило, и, быть может, это явление до́лжно считать самым характерным для настоящего момента нашей умственной жизни.

______________________

* Экономическим материализмом, строго говоря, признается всякая доктрина, утверждающая, что преобладание в общественном процессе принадлежит экономическому элементу и что именно на экономическом основании строится и политическое, и умственное состояние общества и вообще всего его быта.

______________________

Настоящий сезон особенно резко обозначил потребность размежеваться и разделиться между разными течениями, порожденными умственным движением шестидесятых годов. С одной стороны, окончательно откололись в особую группу «народники», с другой стороны, шумно заявляют о своем существовании и обособлении экономические материалисты новейшей формации. То и другое является в полном смысле слова знамением времени, естественно возникшим на основах изменившейся современной действительности.

Выше я указал то общее мировоззрение, которое соединяло все литературные школы шестидесятых годов и которое дозволяло писателям, философски разномыслящим, мирно трудиться вместе в одних органах, дружно работая над изучением и освещением современной действительности с точки зрения этого общего мировоззрения. Эта работа философски разномыслящих групп стала возможна в шестидесятые годы и была невозможна в сороковые, и я указал выше причину и этой невозможности прежде, и этой возможности впоследствии. Безнадежный взгляд на современную действительность и ее полное отрицание вместе с упованием целиком перенести другую, допетровскую или западноевропейскую, и были причиною непримиримости литературных школ сороковых годов. Упразднение этой безнадежности и сочувственное отношение к некоторым сторонам современной действительности создали в 60-е и 70-е годы возможность высшей объединяющей литературной солидарности философски разномыслящих групп. Что, однако, опять изменилось в нашей действительности? Потому что опять разномыслие становится резче и непримиримее. Значит ли это, что снова падает вера в русскую действительность?

Я не называю маловерами западников и славянофилов сороковых годов, хотя их доктрины выросли на почве безнадежного воззрения на современную им действительность. Никто, конечно, и не решится назвать маловерами этих столь возлюбивших и столь верующих учителей русского мыслящего общества. С тех пор, однако, прошло полвека, и общество кое-чему научилось. Между прочим, оно научилось и тому знаменательному выводу, что нет действительности настолько дурной, чтобы она была безнадежна к обновлению и возрождению. Печальна была наша действительность в первую половину XIX века, и, однако, она нашла в себе и силы, и средства, и разумение для широкого и плодотворного преобразования. После этого опыта безнадежное отчаяние обнаружило бы и недальновидность, и малодушие. Безнадежные воззрения, однако, и порождают <цельные> программы, основанные, подобно прежним славянофильским и западническим, на огульном отрицании современного быта или тех или иных его сторон и рекомендующие перенесение целиком таких или других готовых форм. Экономический материализм новейшей формации и является одним из порождений этого умственного шатания и сомнения. «Идти на выучку к западноевропейскому капитализму» нам именно потому и предлагают, что безнадежно махнули рукой на возможность самостоятельного экономического развития, которое являлось одним из догматов всех доктрин, соединенных под общим наименованием идей шестидесятых годов. Я не собираюсь сегодня разбирать по существу эти воззрения, порожденные малодушною безнадежностью. Я отмечаю, <как хроникер,> это явление, столь характеристичное для нашего времени и особенно ярко обозначившееся именно в настоящий сезон. Книжки гг. Струве и Бельтова появились в этот сезон и много нашумели своим ярым походом на этико-социологическую и народническую школы, которые, кажется, преднамеренно гг. экономические материалисты новейшей формации желают смешать до неузнаваемости, пристегивая сюда же и таких почтенных представителей экономического материализма старого типа, как г. Николай —он. Теперь, однако, меня занимает и не эта полемическая сторона шумного выхода гг. материалистов. Мне кажется поучительным сам этот выход. Нельзя усомниться в том, что это <крикливое> воззрение есть порождение общего состояния общественной жизни, которое оно будто бы призвано исправить. Один из симптомов <этого> ухудшения — это воззрение не господствует над ним, а следует ему и в смысле творчества идей заранее осуждено по одному этому на бесплодие. Для умственного творчества бесплодное, оно может быть небесплодным в руках тех, которые пожелают сознательно служить интересам экономически господствующих классов. Г. Янжул уже эксплуатирует это воззрение для насаждения синдикатов. Г. Головин в «Русском вестнике» находит, что, оставляя в стороне отдаленные идеалы гг. современных экономических материалистов (он называет г. Струве), в настоящее время он, г. Головин, может с ними идти рука об руку. Г. Скворцов явно прислуживается капиталу... Все это признаки времени, поучительные для гг. Струве и Бельтова (или, по крайней мере, для тех их единомышленников, которые способны поучаться), знаменательные для всякого внимательного наблюдателя нашей общественной жизни и, как нельзя более, характерные для переживаемого нами времени.

Если мы вернемся к вышенабросанной характеристике главных литературных течений шестидесятых годов, то мы найдем, что два из них: экономическое и этико-социологическое (единственно сохранившиеся и до сего времени) — сближались между собою еще на одном пункте, общем обеим доктринам, именно на особом внимании к быту, нуждам и задачам деревенской жизни. Это внимание к деревне отличало указанные воззрения и от реалистического, и от всех передовых и демократических доктрин западноевропейских. На этой почве и под влиянием этих господствующих мировоззрений, выросла обширная и талантливая народно-беллетристическая литература с таким крупным писателем, как Глеб Успенский, во главе и с целою группою высокоталантливых изобразителей народной жизни, как Решетников, Левитов, Н.Н. Златовратский, Н. Успенский, В. Слепцов. На той же почве и под тем же влиянием выросла не менее обширная и богатая земско-статистическая литература, как и целая литература статистико-экономических монографий о сельском нашем быте, его порядках, его нуждах и проблемах. Повременная печать зорко следила и постоянно летописала все это широкое умственное движение, направленное к всестороннему изучению народа, его настоящего состояния, его возможного развития. В это-то время и появился термин «народничество», и сначала он употреблялся и в очень обширном значении, и в очень различных значениях. Имея в виду, что центром внимания общественной философии шестидесятых годов был народ, надо было признать, что название придумано удачно и что оно и могло бы означать именно все это общественное мировоззрение того времени и вышедших из него течений. Тогда же, однако, появились попытки конфисковать его в пользу какой-либо маленькой фракции. Особенно хлопотал об этом покойный Юзов. Не очень это ему удалось, и не очень можно было и смущаться этими хлопотами, если в самом деле обозначение это представляло удобство для обособления определенной литературной группы. Начали появляться, однако, и другие, более опасные диссонансы. Исходя из экономического материализма, т. е. из доктрины первенствующего значения экономии, некоторые «народники» приносили в жертву всякой, даже несущественной экономической выгоде народа <все> остальные стороны жизни и развития, народного и общественного.

Современное народничество в значительной степени соответственно современному экономическому материализму, хотя, по-видимому, и состоит с ним в самом крайнем противуречии. Начать с того, что и народники, и материалисты придают исключительное значение экономике национальной жизни. Далее, и те и другие впадают в исключительность, одни рекомендуя исключительно самобытность, другие — <исключительно> заимствование. Для одних традиционные устои так же палладиум, как для других капитализм. Те и другие страдают своего рода историческим дальтонизмом, не видя или не желая видеть целые стороны исторической действительности. Одни, укрываясь за малыми делами и маленькими вопросами от крупных явлений и широких проблем, не допускают возможности капиталистического процесса у нас. Другие, ослепленные ярким маревом западноевропейского быта, упорно закрывают глаза перед невозможностью такого же процветания капитализма у нас. Те и другие ищут выхода в одностороннем исключительном решении: погибай все, лишь бы спасти экономические устои самостоятельного народного хозяйства — восклицают одни, не понимая, что со всем другим непременно погибнут и эти устои; пусть разоряется народ, но да торжествует вместе с капитализмом высшая культура — возглашают другие, не понимая, что разорить народ капитализмом возможно и у нас, а насадить высшую культуру <хотя бы даже> такою ценою, пожалуй, и не удастся. Оба течения, полагая, что провозглашают новое слово, в сущности, возвращаются к односторонней исключительности западников и славянофилов в их крайнем выражении<*>. Оба течения являются порождением одного и того же факта — малодушного сомнения и смущения. <Покуда же гг. народники и гг. материалисты вносят много смуты в нашу умственную атмосферу.> Идеалы справедливости, свободы и просвещения и нравственные обязанности личности перед обществом и общества перед личностью не должны отодвигаться на задний план ради тех или иных экономических задач; в области же экономической — соединение, а не разобщение факторов производства и пользование для этой цели и богатым опытом Западной Европы, и готовыми условиями нашего экономического быта — эта формула так не сложна и вместе с тем так далека и от материалистов, и от народников.

______________________

* <* Этот возврат к старине сказывается даже в терминологии. Так, г. В.В. с укоризною называет своих противников «западниками», а г. Струве язвит меня именем «националиста». Любопытно отметить, что из живущих русских писателей, наверное, нет другого, который бы писал против национализма так много и систематически, как автор этих строк... И тем не менее? Здесь дело даже не в добросовестности. Г. Струве просто невольник своего положения, которое его обязывает.>

______________________

Употребляя на последних страницах название «народники» и «экономические материалисты», я прошу помнить, что применяю их в специальном ограниченном значении, не распространяя на все те умственные наслоения, которые, по праву присваивая себе то или другое наименование, вместе с тем не становятся в противуречие с только что высказанною формулою. Я считаю за честь работать вместе с такими писателями, как гг. Николай —он и Н.А. Карышев, хотя ни того, ни другого нельзя причислить к социологической школе. С такими экономистами нам размежевываться не приходится. Некоторое философское разномыслие не мешает общественной солидарности. Некоторое философское разномыслие не может ведь не существовать и в среде каждой школы, тем более между смежными и родственными школами... <Быть может, мне пора сказать несколько слов об одном таком разномыслии между мною и одним из ближайших руководителей «Русского богатства». Я разумею вопрос о субъективном методе в социологии, защите которого в последнее время посвящены были некоторые страницы одного из литературных фельетонов Н.К. Михайловского. Лет двадцать тому назад я в «Знании» возражал против субъективного метода. Вообще я не думаю, чтобы это разногласие в вопросе о методе, если бы оно и было даже полное, было существенным разномыслием. Все-таки не лишнее будет указать пределы разномыслия и мое отношение к возобновившейся полемике.

Изучая разнообразную и не всегда солидарную аргументацию сторонников субъективного метода, я нахожу возможным извлечь оттуда два основных положения: 1) во всякое социологическое исследование или построение должно сознательно вводить нравственный элемент и 2) как это введение в исследование нравственного элемента, так и сами свойства общественных явлений обусловливают необходимость мыслительного процесса, существенно отличающегося от мыслительного процесса, который принят другими науками, и заключающегося в том, что в нем участвует не только логика, одинаковая для всех, но и другие психологические образования (напр., долг), субъективно различествующие. Прошу извинения, если допустил какую-либо неточность в формулировке, но я ведь не имею в виду критиковать это учение. Можно еще сказать, что второе положение включает в себя и первое. Совершенно верно, но для меня важно было выделить первое положение, чтобы сказать, что это та часть учения сторонников субъективного метода, которую я вполне одобряю и которую никогда не оспаривал. Ею же, по-видимому, более всего дорожат гг. Михайловский и Кареев. На всестороннее развитие распространенной формулы второго положения обращал больше внимания только автор «Исторических писем». Быть может, недалеко от моего взгляда был г. Лесевич, когда писал, что надо говорить не о субъективном методе, а о субъективной точке зрения. Если бы г. Лесевич сказал «об этической точке зрения», я счел бы себя совершенно с ним согласным. Если же я прибавлю к этому, что все новейшие нападки на субъективный метод со стороны гг. Слонимского, Струве, Бельтова и других направляются не против второго положения, а против первого, которое я признаю и которое и пришлось недавно защищать г. Михайловскому, то мне нетрудно уже указать, что в этой полемике в существенном я согласен (и всегда был согласен) именно с последним. Для цели, с которой сделана мною эта оговорка, этого вывода вполне достаточно, но для предупреждения всякого недоразумения прибавлю еще одно маленькое пояснение.

Я вполне солидарен со сторонниками субъективного метода, когда они настаивают на необходимости введения нравственного элемента в социологическое исследование, и тем не менее я не причисляю себя к сторонникам субъективного метода. Дело в том, что нравственный элемент есть величина сложная. Можно говорить о нравственном мировоззрении и о нравственной природе, о нравственных идеях и о нравственных чувствах. Что же должно участвовать в социологическом труде (заметьте, социологическом, а не публицистическом или политическом), нравственные идеи или нравственные чувства? В ответе на этот вопрос мы можем разномыслить: я ограничиваюсь идеями. Нравственные идеи подлежат общему логическому суду и критическому анализу; нравственные чувства субъективны (по крайней мере, отчасти)... Поэтому я говорю об этическом элементе, а не о субъективном... Да простит мне читатель это маленькое отступление pro domo sua.>

Возвращаясь к сюжету, мы можем подвести итоги нашему обзору современного умственного движения < (конечно, не всего, а той его части, которой сегодня успели коснуться)>. Явление, подготовлявшееся многие годы с тех пор, как постепенно мелело общественное движение, сказалось в настоящее время двумя характерными фактами: шумным выходом экономических материалистов и обособлением группы народников. <То и другое произошло в настоящий зимний сезон. Первое явление успело обрисоваться вполне ярко; второе еще собирается сказать свое окончательное слово Смысл и значение обоих, <однако,> достаточно ясны. Это шквал малодушного сомнения в творческих силах нации, набежавший из недр общественной реакции и на время омрачивший поверхность широкого и глубокого течения умственной и общественной жизни, направленного на плодотворный труд для благоденствия, развития и достоинства нашего стойкого и бодрого в труде и в невзгоде народа. Не будем же маловерами; «верою человек спасается». Но не будем и малоделами; «вера без дел мертва есть». <А дела много, гораздо больше и серьезнее самой крикливой полемической шумихи.>

ЭТЮД ПЕРВЫЙ
Обзор социологической проблемы

Глава I
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

§ 1. Хронологически одна из старейших, наука об обществе сравнительно недавно, значительно позже большинства других наук, вышла на путь положительного знания. Из всевозможных религиозных и философских доктрин исходила в течение веков наука об обществе. Всевозможные задачи она преследовала, только не задачи положительного научного знания. Как одно из ответвлений этого положительного знания обществоведение складывается лишь в XIX веке и является наукою о законах, управляющих строением общежитий, их отправлениями, их возникновением, развитием и распадением. Таковы границы и таково содержание всей области обществоведения. Такова задача социологии как науки, которая обобщает выводы и законы многих других общественных наук (политической экономии, этики, правоведения, лингвистики и других), занимающихся разными родами явлений, входящих <в общественную жизнь,> в состав общежития как часть в целое.

Законами строения какого-либо тела или системы тел мы называем открытые наукою постоянства в составе тела или системы, в отношениях между составными частями, в их распределении, их свойствах, признаках и количествах, в их отношениях к окружающим телам и явлениям (к среде). Законами отправлений тела или системы тел мы называем открытые наукою постоянства в движениях, проявляемых всем телом или системою и их составными частями, в отношениях и взаимных влияниях этих движений между собою, их согласовании, обмене, действии и воздействии, в отношениях и взаимных влияниях между этими движениями, присущими телу и его частям, и движениями в среде. Наконец, законами развития (возникновения и разрушения в том числе) называются открытые наукою постоянства в последовательных изменениях, претерпеваемых телами и системами и преобразующих их строение и их отправления. Эта повторяемость последовательных изменений составляет предмет учения о развитии, как повторяемость отношений по составу, его распределению и его движениям — предмет учения о строении и отправлениях. Социология, подобно всякой другой абстрактной науке, заключает в себе и учение о строении и отправлениях общежитий (социальная статика), и учение о развитии или прогрессе (социальная динамика). По отношению к общежитиям социология изучает те постоянства и те последовательности, которые по отношению к живым телам изучает биология, по отношению к неорганическим телам — физика, по отношению к молекулам — химия, по отношению к небесным телам и небесным системам — астрономия, по отношению к отвлеченным массам и массовым движениям — механика.

Постоянства и последовательности, проявляемые общежитиями в строении, отправлениях и последовательных изменениях строения и отправлений, подлежат изучению социологии во всем их обьеме и многообразии и должны охватывать все роды и виды общественных явлений, их взаимоотношений и их отношений к среде. Поэтому ни одна доктрина, основывающая свои выводы на изучении только одного или нескольких из многих родов этих феноменов, не может претендовать на истинно научное истолкование общественной жизни и ее законов и не только всей общественной жизни в ее совокупности, но даже и того рода явлений, на котором эта доктрина специализовалась. Такие доктрины: экономические, юридические, этические, филологические, историко-философские — могут иметь практическое значение, освещая изучаемый вопрос некоторыми лучами понимания раньше, нежели социология могла бы предложить научное решение. Они, эти доктрины, могут иметь и значение материала для построения обществоведения; но в строго научном смысле, с точки зрения тех требований, которые предъявляются положительному знанию, они остаются лишь в преддверии науки, которая должна и разложить предмет изучения на его составные элементы и скомбинованные в нем факторы, и затем воссоздать их единство в синтетическом истолковании. Мы здесь не собираемся предложить такой полный конечный синтез. Мы хотим только в общедоступном изложении дать некоторые научные истины, касающиеся строения, отправлений и развития общежитий и разработанные с социологической точки зрения, как она нами выше выяснена. Эта точка зрения требует, чтобы, рассматривая любой род явлений, совершающихся в общежитиях, исследователь не забывал их места в ряду других общественных явлений и их взаимной зависимости, и со всеми этими другими явлениями, и со всею сложною совокупностью общежития, и со всею сложною совокупностью среды. <Напомнить в связном изложении ряд научных истин, легко забываемых в последнее время, — такова задача этих очерков.>

§ 2. Общежитие всегда и всюду является сочетанием живых тел и согласованием их движений (действий), этим определяя свое место среди многообразия всяких иных сочетаний всяких иных единиц и <всяких иных согласование всяких иных движений*. Все мироздание есть лишь это многообразие сочетаний и согласований. Молекулы сочетают внутри себя другие молекулы или атомы, согласующие свои движения, причем химия изучает именно законы этих сочетаний и согласований. Физические тела представляют сочетание молекул; физика изучает эти сочетания и соответственные согласования движений. Небесные тела являются сочетанием физических тел, небесные системы — небесных тел; астрономия трудится над законами этих сочетаний и присущих их составным частям согласованных движений. Законы, управляющие расположением и движением атомов внутри молекул, по существу своему совершенно те же, что и законы, управляющие движениями и отношениями небесных тел внутри небесных систем. И химические законы первых, и астрономические законы последних, и всякие остальные научные за коны: физические, биологические, социологические — все сводятся или должны быть сведены к математическим законам пространственных отношений и движений, к законам геометрии и механики. Постоянства и последовательности, раскрываемые в природе науками, выразить в терминах геометрии и механики должно быть задачею всех наук, социологии в том числе.

______________________

* Я говорю покуда об общежитиях (communitas), а не об обществах (societas), потому что выражение «общежитие» представляется более общим. Например, полипняк не есть общество, но есть, однако, общежитие, как общежитием же является и высшее организованное человеческое общество. Мы постепенно дойдем и до общества как одной из форм общежития и как главного предмета социологического изучения. <Сначала же необходимо обозреть главные формы коллективной жизни: типы и роды общежитий вообще.>

______________________

Сравнительная легкость изучения немногих крупных отношений, движений и изменений, более удобных и для наблюдения, и для счисления, повела к тому, что первые были открыты законы астрономические, затем — физические, и только в самое последнее время теоретическая химия успела в общих чертах подвести и законы химические под общий тип, выражающий свои теоремы в терминах геометрии и механики. При этом далеко не раскрыта еще вся совокупность этих химических сочетаний и согласований, сравнительно труднее доступных наблюдению по дробности и счислению по бесконечному множеству. Благодаря именно тому обстоятельству, что применение наблюдения и счисления, индукции и дедукции затрудняется от астрономии к физике и от физики к химии, и развитие этих наук исторически двигалось в той же последовательности.

Эта иерархия наук от более простых и доступных к более сложным и трудным установлена тому полвека назад Огюстом Контом. Кто теперь не знает этой иерархии? Для своего времени она была гениальным открытием. Она остается лучшею классификацией знания и по настоящее время, хотя содержание и объем знания преобразовались с тех пор до неузнаваемости. Это преобразование глубоко отразилось и на значении и смысле контовской классификации. От нее остался почти только внешний порядок наук. Мотивы же именно такого распределения разных сфер знания совершенно изменились. Исходя из ему современного состояния естествознания, Огюст Конт полагал, что вместе с усложнением научного изучения идет и усложнение самих изучаемых явлений. Он полагал, что в каждую следующую комбинацию, подлежащую изучению в указанной им последовательности, вступают новые явления, неизвестные предыдущей комбинации, причем законы каждой следующей науки являются поэтому менее универсальными, более частными. Этот ряд все уменьшающейся универсальности законов, все возрастающей сложности явлений и все возрастающей трудности исследования и был главною основою установленной Контом классификации. В настоящее время невозможно уже поддерживать эту главную основу. Физика успела свести все свои «силы» (именно составлявшие «новое» явление, неизвестное механике и астрономии) к вибрациям и движениям, следующим в точности тем же законам динамики, как и отвлеченная точка механики или небесное тело астрономии. Никаких новых явлений не привходит, и законы их развития столь же универсальны или даже те же самые универсальные законы. С другой стороны, и химия после грандиозной попытки (английская химическая школа) свести все свои «элементы» к построениям и фигурам геометрическим (по которым располагаются атомы внутри молекул) ныне домогается (Менделеев) эти геометрические принципы дополнить механическими принципами согласованных (координированных) движений атомов внутри молекулы. С установлением этих принципов и законы химии становятся теми же универсальными законами космических сочетаний и движений, как и законы геометрии, механики, астрономии и физики. Однако если Огюст Конт и неправ, располагая все явления, изучаемые механикой, астрономией, физикой и химией, по линии увеличивающейся сложности и уменьшающейся универсальности, то все же установленный им вместе с тем принцип постепенного осложнения научного исследования последовательно от механики через астрономию и физику к химии сохраняет все свое значение. Это осложнение исследования зависит от наших познавательных способностей, все труднее справляющихся с все уменьшающимся размером и все возрастающим множеством изучаемых явлений, следующих, однако, тем же самым универсальным законам геометрии и механики. Поэтому и в настоящее время перечисленные науки (геометрия, механика, астрономия, физика и химия) должны располагаться при их классификации и при изучении именно в той самой последовательности, которую полстолетия тому назад указал знаменитый основатель позитивной философии.

Однако ни общежитие, ни социология не находят покуда себе места ни в этом ряду сочетаний, все более дробных и множественных, ни в этом ряду наук, все более сложных и все менее доступных. Что мы видим в этом ряду явлений, как они выясняются в свете нам современной, послеконтовской науки? Мы видим иерархию сочетаний разных единиц, сопровождаемых согласованиями движений этих единиц: сначала сочетания самых дробных, конечных единиц (атомов), или сочетания химические; затем сочетания этих единиц в тела, или сочетания физические; сочетания физических тел в небесные тела, этих последних — в небесные системы, сочетания систем — во вселенную, или сочетания астрономические. Все вместе объемлют, по-видимому, все фазы сочетаний, оставляя внизу лестницы неделимый и недоступный восприятию атом, а вверху упираясь в лежащую тоже за пределами нашего восприятия вселенную. Лестница наук идет как раз по обратному направлению, начиная с изучения сочетаний астрономических и нисходя чрез физические к химическим. Но ни в восходящей лестнице явлений, ни в нисходящей лестнице наук некуда поместить общежитие и обществоведение, как нет места в этой иерархии и единицам общежития, живым телам, и биологии, их изучающей.

Невключение явлений жизни в эту иерархию универсальных сочетаний от атома до вселенной и составляет причину невключения в эту иерархию и общежитий, составляющих сочетание живых тел и согласование их движений (действий). Как сочетания, подобно всякому другому сочетанию, подобно молекуле, физическому или небесному телу, и общежития в проявляемых ими отношениях, движениях и изменениях должны следовать тем же универсальным законам геометрии и механики. Но как сочетание единиц, по своей особой природе не входящих в иерархию инертных сочетаний неорганической природы, общежития должны видоизменять проявление универсальных законов под влиянием особой природы своих составных единиц. Поэтому, если первою задачею социологии должно быть раскрытие тех форм, под которыми проявляются в общественной жизни универсальные законы сочетания (геометрии) и согласования (механики), то второю не менее важною задачею является и раскрытие форм проявления особой природы составных единиц и ее комбинации с законами универсальными.

§ 3. Общежитие, сказали мы, есть не только сочетание единиц, как все упомянутые универсальные (неорганические) сочетания, но и сочетание единиц живых. Мы уже знаем, что и для этих единиц нет места в восходящей лестнице универсальных сочетаний. Однако живое тело существует в природе и, входя единицею в состав общежития, в свою очередь, слагается из единиц, из органических молекул, которые тоже не находят места в универсальной лестнице сочетаний. Органическая молекула слагается <не из атомов, а> из других молекул (неорганических), как, с другой стороны, общежития входят вместе с находящимися в их составе живыми телами и органическими молекулами в состав небесного тела. Таким образом, рядом с первою, универсальною, иерархией (атом, простая молекула, сложная неорганическая молекула, физическое тело, небесное тело, небесная система, вселенная), мы открываем вторую, частную иерархию: атом, простая неорганическая молекула (химический элемент), органическая молекула, живое тело, общежитие, небесное тело, небесная система, вселенная. Третий, четвертый и пятый члены иерархии отличают вторую от первой, которая полна и закончена без введения в нее органической молекулы, живого тела и общежития. Органическая молекула, живое тело, общежитие могут, правда, входить в состав небесного тела, но могут и не входить. Их присутствие не нужно для существования небесного тела. Их отсутствие нимало не нарушит указанной иерархии сочетаний, безусловно необходимой для существования небесного тела. Атом, неорганическая молекула, физическое тело по необходимости должны входить в состав небесного тела. Без них нет и небесного тела. Точно так же, с другой стороны, образование неорганических молекул необходимо для образования молекулы органической, между тем образование органической молекулы не нужно ни для неорганической молекулы, ни для физического, ни для небесного тела. Отсутствие в природе органической молекулы, или живого тела, или общежития не расстроило бы иерархии космических сочетаний от атома до вселенной. Неделимые атомы, бесконечно малые и бесконечно многочисленные, чрез ряд сочетаний образуют вселенную, единую и бесконечно великую. Для этого атомы должны пройти чрез фазисы сочетаний в неорганические молекулы, физические и небесные тела. Они не должны для этого проходить чрез фазисы органической молекулы, живого тела и общежития*. Если бы этих форм сочетаний и вовсе не существовало, вселенная так же равнодушно продолжала бы «красою вечною сиять». Некому было бы называть красою это многообразное сочетание атомов, и только...

______________________

* Некоторые гипотетические соображения о необходимости появления жизни при наступлении известных условий планетного существования см. ниже: § 21.

______________________

Органическая молекула, живое тело и общежитие не суть необходимость [ни] для существования вселенной, ни для составляющих ее миров, небесных, физических и химических тел, но, существуя, тем не менее, они вносят своего рода влияние и в развитие космоса. Не необходимые космосу, они сравнительно очень неустойчивы в своем бытии. Неустойчивость эта распространяется на физическое, химическое и астрономическое бытие. Условия появления и существования жизни (которая и объемлет собою эту вторую лестницу сочетаний) в составе небесного тела очень сложны и непостоянны, а малейшее их нарушение неизбежно влечет отсутствие жизни, ее разрушение и разложение.

С другой стороны, химическая неустойчивость органических молекул (легкая разложимость на составляющие неорганические молекулы) и такая же неустойчивость их физического сочетания в живые тела (смертность), а этих последних — в общежитие составляют общую отличительную особенность всех явлений жизни и дополняют собою только что упомянутую неустойчивость их бытия в составе небесного тела. Жизнь, являясь частным, менее универсальным случаем космического развития, должна изучаться после универсального и общего случая, воплощенного в косном (инертном) мире неорганическом. Место биологии после химии было вполне правильно указано Огюстом Контом. С биологией, изучающей живые тела, разделяют, конечно, судьбу, с одной стороны, органическая и физиологическая химия, изучающая органическую молекулу, а с другой — социология, исследующая законы сочетания живых тел в общежития и законы этих последних. Таким образом, кроме задачи раскрыть и объяснить те формы, в которых общекосмические законы сочетаний и согласований проявляются в жизни общественной, социология, как мы уже упоминали, должна раскрыть и те формы, в которых в общежитиях обнаруживаются специфические свойства живых единиц и органических молекул и специфические особенности в согласовании (координировании) движения этих специфических единиц. Короче говоря, второю основною задачею обществоведения является необходимость раскрыть влияние отличительных особенностей живых тел на законы, управляющие их сочетанием и согласованием их движений, законы, в основании своем общие всему космосу. Сочетания живых единиц бывают, однако, далеко не одного и того же рода и значения, и не все сочетания живых единиц суть общежития. Весьма немногие живые тела слагаются непосредственно из органических молекул. Громадное большинство, напротив того, сложилось из первоначально независимых живых тел, постепенно слившихся в одно целое и развившихся в сложное тело или организм. Такой организм является в такой же мере сочетанием живых единиц, как и общежитие. Ясно, что недостаточно назвать общежитие сочетанием живых единиц. Оно есть сочетание живых единиц, раздельно существующих, сочетание особей или индивидов. Таким образом, кроме общих всему живому специфических особенностей, живые тела, входящие в состав общежития, обладают еще одною специфическою особенностью — индивидуальностью. Она заключается, прежде всего, в централизации отправлений, так что при существовании одного только руководящего центра расчленение тела делается невозможным. Тело становится неделимым. Этой неделимости могут быть разные степени развития, и индивидуальность живого тела может быть разная. От этого в высшей степени зависит характер и развитие сочетаний и согласований, составляющих содержание общественной жизни. Поэтому третьей основной задачей социологии является раскрытие влияния индивидуальности составных единиц общежития на законы сочетаний и согласований, общие всему сущему и всему живому.

Этим не исчерпывается проблема обществоведения. Общежитие не есть простое неопределенное скопление индивидов, но преследует определенные задачи, обладает определенными функциями и имеет соответственную определенную организацию, составляющую специфическую особенность общественности, неизвестную ни органическим молекулам, ни живым телам вообще, ни индивидам в частности. Эта специфическая организация, сама создаваясь под влиянием универсальных законов сочетания и согласования и частных законов жизни и индивидуальности, в свою очередь, реагирует на входящих в состав общежития индивидов, влияет на них, их приспособляет и преобразует. Чрез них она до известной степени как бы сама себя создает. Таким образом, является четвертая задача социологии: раскрыть и те особенности сочетания единиц общежития и их движений, которые, прямо не вытекая [ни] из космического закона сочетаний и согласований, ни из его видоизменения в явлениях жизни и индивидуальности, вносятся самим специфическим общественным сочетанием и его продуктами, заключенными в тканях сочетающихся единиц и в отложениях в среде.

Следовательно, общежитием до́лжно называть определенное специфическое сочетание живых неделимых тел. Это предварительное определение предмета науки дает нам возможность сделать и предварительное определение социологии, которая, стало быть, раскрывает проявление в общежитиях универсального закона сочетаний <(законов геометрии и механики)> и влияние на это проявление законов жизни, индивидуальности и общественности. <Это вводит нас с достаточною определенностью в круг задач и явлений, подлежащих социологическому изучению.>

Глава II
СОЧЕТАНИЕ И РАСПАДЕНИЕ*

§ 4. Простые молекулы, слагающиеся из <первозданных и> неделимых атомов, суть химические элементы. Из этих химических элементов слагается все сущее, нами познаваемое. Простые молекулы бывают в состоянии газообразном, жидком или твердом. Молекулы химического элемента, находящегося в состоянии газообразном, существуют <совершенно> независимо друг от друга и <совершенно> независимо от каких-либо других молекул. Минуя сочетание в сложную химическую молекулу, они избегают сочетания в физическое тело, непосредственно входя в состав тела небесного. За этим единственным ограничением пределами атмосферы небесного тела молекулы физического элемента в состоянии газа не входят ни в какие иные сочетания, а их движения не подчиняются никакому иному постоянному согласованию. Полная свобода движения (в пределах атмосферы) есть характеристическая особенность молекул всякого газа. Движение молекул может быть вращательное, колебательное, волнообразное, прямолинейное, криволинейное (по орбите). Из них движение прямолинейное и вращательное может быть уделом и свободных молекул газа; движения колебательные, волнообразные, криволинейные возникают как последствия согласования с движениями других молекул и масс. Прямолинейное движение всегда присуще молекуле газа, вращательное является необходимым последствием столкновений прямолинейно движущихся молекул, когда это столкновение дает толчок по касательной. Этому учит механика, как и тому, что вращательное движение придает вращающемуся телу свойство, аналогичное упругости, свойство отражаться и отражать другие тела. <Молекулы газов наполняют собою атмосферу небесного тела.> В состоянии газа, т.е. состоянии свободном, не согласованном определенным способом с другими движениями, молекулы носятся в пределах атмосферы, постоянно сталкиваясь и отталкиваясь. В состоянии движения согласованного они являются единицами, из которых слагаются физические и небесные тела, живые тела и общежития.

______________________

* Выражения «сочетание» и «распадение» мною усвоены для этого этюда именно потому, что они в частности не усвоены терминологиею ни одной науки и потому удобно могут охватить вообще процессы ассоциации и диссоциации, где бы они ни происходили.

______________________

Эти общие данные о <газовых> молекулах, их свойствах и их действиях нас несколько подготовляют для усвоения универсальных законов, управляющих сочетанием вещества (молекул и атомов) и согласованием движений. Движение свободной молекулы газа ничем не связано и не ограничено. Лишь тогда, когда молекулы вступают в сочетание, их движения получают ограничение, а количество этого движения, присущее молекуле (и называемое энергией молекулы), уменьшается. Только за счет такого сокращения энергии молекулы и возможно ограничение движения, подчинение его указанному пределу. Если <ее> энергия остается в прежнем размере, то молекула будет двигаться в пространстве с прежнею скоростью и в прежнем направлении. Столкновения с другими молекулами изменяют направление и скорость движения. Бесконечное множество столкновений порождает и бесконечное множество этих изменений в направлении и в скорости движения свободно носящихся газовых молекул. Если бы атмосфера обладала энергией, равномерно разлитой по всем молекулам (т.е. всюду была бы одной температуры, плотности, состава), и если бы эти молекулы были бы одинаковой массы, то они должны бы были вечно носиться в свободном состоянии, вечно сталкиваясь, отражаясь и поддерживая равенство энергии, равную скорость и равное количество движения, равную его силу. Этому учит механика, именно, что после столкновения двух тел, отразившихся друг от друга, они продолжают движение с равною силою, как бы различна ни была эта сила до столкновения. Сила же равна произведению массы на скорость. Несомненно, однако, что молекулы атмосферы неодинаковой массы и не с одинаковою скоростью движения. Это вносит совершенно новое явление в эту систему несогласованных прямолинейных и вращательных движений.

Возьмем пример. В атмосфере двигаются молекулы двух газов, легкого и тяжелого. Если сила движения первой была равна, положим, = ab (где скорость = а, а масса = b), а сила движения второй = 9ab (причем обе обладали до столкновения одинаковою скоростью - а), то после столкновения сила движения уравнивается, т.е. у каждой будет равна

	10ab
	2

Такою силою будет обладать и легкая, и тяжелая молекула. Разделив это количество на массу = b, мы получим скорость легкой молекулы -5 а. Разделив же на массу = 9b, мы получив скорость тяжелой молекулы

=	5а
	9

Скорость легкой молекулы увеличилась в пять раз, скорость тяжелой уменьшилась почти вдвое. После второго столкновения этой тяжелой молекулы с другой такой же легкой, тяжелая молекула сохранит всего 1/3 а; после третьего столкновения останется всего 2/9 а; после четвертого только 1/6 а; после пятого меньше 1/7 а... Словом, движение тяжелой молекулы все замедляется, передаваясь легким молекулам; энергия, в ней заключенная, все сокращается. Движение тяжелой молекулы все уменьшается, как линейное, так и вращательное, а с потерею последнего теряется и отражаемость, так что когда две такие потерявшие энергию молекулы, наконец, налетят друг на друга, они уже не оттолкнутся, а сцепятся. Так происходит дело при переходе молекул из свободного состояния газа в связанное состояние жидкого или твердого тела. Если же мы припомним теперь, что молекулы атмосферы различаются не только массами (как мы для упрощения примера предположили), но и скоростями, постоянно испытывая пертурбационное влияние земли, солнца, эфирной среды, постоянно и неравномерно изменяя скорость движения, то представим себе довольно отчетливо этот процесс сочетания свободных молекул и согласования их движения*. Потеря сочетающимися молекулами части заключенной в них энергии так же неизбежно, стало быть, сопровождает процесс сочетания, как и согласование сохраняемого движения. Сочетание происходит на счет утраты энергии сочетающегося вещества — таков универсальный закон сочетаний. Простым дополнением этого закона явится его обратное выражение, что распадение и разложение вещества происходит на счет приобретения энергии этим веществом. Герберт Спенсер называет первый процесс интеграцией, второй — дисинтеграцией.

______________________

* Напр., теплая атмосфера настигнута струей холодного ветра. Сравнительно тяжелые молекулы водяного пара, свободно носившиеся в теплой атмосфере, где сравнительно легкие молекулы углерода и азота обладают значительною скоростью, начинают теперь сталкиваться с медленно двигающимися молекулами холодной струи. Начинаются выравнивания энергии, и в точности происходит описанный процесс. Пары сгущаются.

______________________

§ 5. Простые молекулы, слагающиеся из атомов, являются первою ступенью сочетания вещества. Вслед за тем вещество, как уже упомянуто, проходит целый ряд сочетаний, всегда сопровождаемых утратою сочетающимся веществом части энергии и новым, более полным согласованием сохраняемой энергии. Последовательность этих сочетаний не всегда одна и та же. Так, мы уже знаем, что простые молекулы могут входить прямо в состав небесного тела, не вступая предварительно ни в какие иные сочетания. Таковы в нашей атмосфере молекулы кислорода, азота, водорода, аргона. В той же атмосфере вместе с ними плавают сложные молекулы водяного пара, углекислоты, болотного газа и других. В этом случае молекулы кислорода, углерода, водорода вступают в различные между собою сочетания и образуют сложные молекулы, которые и входят непосредственно в состав небесного тела, избегая предварительного сочетания в тело физическое. Но, например, те же молекулы водяного пара, свободно носящиеся в воздушном океане, сгущаются при известных условиях в водяную каплю или кристаллизуются в снег. В том и другом случае они образуют сначала физическое тело, а затем уже в этом новом сочетании входят в состав небесного тела. Может быть и такой случай, что простая молекула, не сочетаясь в сложную, прямо сочетается в физическое тело. Алмаз как химически чистый кристалл углерода представляет этот случай; можно указать и на благородные металлы. Небесное тело может быть все газообразным, как, напр., некоторые туманности; тогда могут иметь место только первые два случая сочетаний. С появлением жидкого ядра и твердой коры появляются и два другие случая. При этом третий случай, т.е. сочетание простой молекулы в физическое тело чрез предварительное сочетание в сложную молекулу, есть метод, господствующий в природе. Непосредственное сочетание простых молекул в физическое тело встречается сравнительно гораздо реже. Сложная молекула есть наиболее распространенная вторая ступень в лестнице космических сочетаний.

Процесс сочетания простых молекул в сложные, напр., сгорание водорода или углерода, <т.е. соединения этих элементов с кислородом,> всегда сопровождается, как и всякое другое сочетание, утратою части энергии, согласованием остающейся части и передачею утрачиваемой энергии среде. Среда состоит из физических тел, их молекул и свободных атомов эфира. Сообразно этому и утрата (освобождение) энергии сочетающимся веществом возбуждает в среде движение эфира (свет, лучистую теплоту, электричество), молекул (молекулярную теплоту, звук, таяние, испарение, расширение) и масс (механическое движение, напр., при взрывах). Сложные молекулы, сочетавшиеся из простых, могут, в свою очередь, вступить и большею частью вступают в новые химические сочетания, образуя молекулы еще более сложные. Эти последние могут пройти тот же процесс и т.д. Всюду, однако, на всякой ступени сочетание сопровождается теми же явлениями согласования одной части движения, утраты другой его части и соответственного возбуждения в окружающей среде атомного, молекулярного или массового движения. С этим последовательным освобождением (утратою) движения вещество, все вступающее в последовательные сочетания, становится все беднее энергией. Чем сложнее молекула, тем обыкновенно она беднее энергией, т.е. отношение между массою и движением изменяется в пользу массы и в ущерб движению. На ту же единицу вещества остается в нем все меньше единиц движения. Вещество становится покойнее, и для выведения его из покоя требуется все большее количество движения. Иначе говоря, вещество становится все устойчивее <в химическом смысле. Возрастание устойчивости химических сочетаний есть один из основных законов химического развития космоса.>

Закон возрастающей устойчивости химических соединений выражается <не только сочетаниями, все более и более сложными, но> также и заменою одних соединений другими той же сложности, но большей устойчивости. Одна и та же молекула при вступлении в сочетание с другими молекулами теряет движение не в одинаковом размере, удерживая для нового сочетания то больше, то меньше движения. Водород и углерод, соединяясь в разные углеводороды, утрачивают энергии при этих сочетаниях гораздо меньше, нежели тот же водород при соединении с кислородом, когда образуется вода, или тот же углерод с кислородом же, когда образуется углекислота. Вследствие этого вода и углекислота гораздо устойчивее углеводородов. Вода, встречаясь и смешиваясь с углеродом, не преобразуется в углеводород и углекислоту; углекислота, встречаясь и смешиваясь с водородом, не преобразуется в углеводород и воду; но углеводород, встречаясь и смешиваясь с кислородом, имеет склонность преобразоваться в углекислоту и воду, освобождая при этом массу энергии в виде света, теплоты, порою громадного механического движения (взрывы). Когда мы зажигаем в лампе керосин или в уличном фонаре светильный газ, мы лишь пользуемся этою склонностью неустойчивых богатых энергией соединений (в данном случае углеводородов) переходить в более устойчивые, сравнительно бедные энергией соединения и возбуждать при этом в среде энергию, между прочим, в виде света, нами желаемого в данном случае. <Закон возрастающей устойчивости химического строения космоса является, таким образом, законом универсальными.>

Когда сочетаются разнородные молекулы, образуется химическое соединение, сложная молекула. Когда сочетаются молекулы однородные (напр., водяного пара между собою), происходит физическое сцепление и образуется физическое тело. Сцепление есть свойство, приобретаемое веществом при переходе молекул из состояния свободного (газообразного) в физическое тело, которое, смотря по степени сцепления и роду согласованного движения сцепившихся молекул, мы называем жидким или твердым. Нечего много распространяться о том, что и при этом сочетании происходит утрата движения, возбуждение движения в среде и особое согласование сохраняемого движения. Сочетание вещества на всех ступенях ныне рассматриваемой нами <универсальной> лестницы косных (инертных) сочетаний сопровождается согласованием части движения, утратою другой части и соответственным этой утрате возбуждением движения в среде.

§ 6. Закону сочетания в точности соответствует обратный случай, закон распадения. Поскольку сочетание сопровождается утратою и согласованием движения, постольку распадение характеризуется приобретением энергии и расстройством согласованности движений. Нагревая воду, мы ее превращаем в газ; продолжая нагревать, мы достигаем разложения ее на водород и кислород. Нагревание же есть приобретение нагревающимся веществом энергии, увеличение молекулярного движения.

Простое скопление вещества не есть сочетание. Механическое раздробление тела или отторжение его частей не есть распадение. Такое накопление может и не сопровождаться утратой и согласованием энергии, такое отторжение — ее приобретением. <Напр., в сосуде А налита вода; такая же вода той же температуры находится и в сосуде В; если часть этой воды из сосуда А перельем в сосуд В, то один накопит вещество, а другой утратит, но отношение между массою вещества и количеством движения останется прежнее. Вода обоих сосудов не находилась, стало быть, ни в процессе сочетания, ни в процессе распадения. Если же вода в сосуде А была высокой температуры и, частью прибавленная к воде сосуда В, повысила ее температуру, то вода этого последнего сосуда, хотя и увеличила количество вещества, претерпела изменение по направлению распадениям Предположим, напр., какое-нибудь тело, заключающее в себе п килограммов вещества, а в нем т килограммометров энергии*, находится в процессе изменения, после которого оно заключает 2 n килограммов вещества, а в этом веществе 4m килограммометров движения. Тело накопило вещества вдвое, и, несмотря на это, оно находилось в процессе распадения. Прежде, до процесса, на один килограмм вещества приходилось — килограммометров энергии; после же процесса на один килограмм вещества приходится энергии — килограммометров. Тело дисинтегрировалось, как выразился бы Спенсер. Таким образом, тела и молекулы находятся в процессе сочетания (интегрируются), когда отношение между массою вещества и количеством движения, в них нашедших сосредоточение и согласование, изменяется в пользу массы и в ущерб движению. Наоборот, тела или молекулы находятся в процессе распадения (дисинтегрируются), если это отношение изменяется в пользу движения и в ущерб массе. Тело может находиться в процессе сочетания, даже раздробляясь, отторгая свои части, утрачивая вещество. Оно может находиться в процессе распадения даже при накоплении вещества.

______________________

* Как известно, килограммометр равняется силе, которая может один килограмм поднять на высоту одного метра в одну секунду.

______________________

Мир не знает покоя. Все в мире движется. Поэтому и сочетание должно неизбежно сопровождаться согласованием движения сочетающихся единиц. Согласование же движения есть его ограничение, уменьшение. Его появление <неизбежно> обнаруживает утрату части движения сочетающимися единицами. В мире, однако, ничего не теряется, и энергия, утраченная одним веществом, должна быть передана другому: иначе говоря, всякое сочетание вещества, сопровождаемое утратою им части энергии, должно сопровождаться возбуждением энергии в среде. Факт существования в мире лишь движущихся единиц, факт существования в мире сочетаний этих единиц, закон сохранения силы — вот те положения, которые одним своим сопоставлением дают незыблемую опору вышеформулированным законам сочетания и распадения. Математические законы геометрии и механики объясняют те формы, в которых проявляются эти законы, эти сочетания и согласования. В природе сочетания единиц и согласования движений всегда нераздельны, обусловливая друг друга. Известный способ сочетания (количество сочетающихся единиц, различия массы между единицами, их распределения и расположения) отчасти предрешает и способ согласования движения. Так наличность двух солнц в небесной системе должно радикально изменить согласованные движения планет, сателлитов и комет. С другой стороны, само сближение сочетающихся единиц, завися[щее] от их движения, а расположение, — от нового согласования, являются как бы отчасти предрешенными способом согласования движений. Эллиптическая и параболическая орбита небесного тела, удлинение или укорочение эллипса, наклонение оси в значительной степени зависят от характера движения данного небесного тела, от способа согласования, от скорости линейного и вращательного движения, от соотношения между этими скоростями. От тех же данных зависит и фигура движущегося небесного тела (напр., эллипсоидность), и строение его поверхности. От способа сочетания единиц зависит способ согласования движений, а от способа согласования движений зависит способ сочетания единиц, их расположение и распределение, причем сочетание единиц и согласование движения, являясь как бы двумя сторонами одного процесса, в природе нераздельны. Человек, однако, их разделил логически и основные типы сочетаний (расположение частей, их соотношение, фигура, форма) начал абстрактно изучать в геометрии, а основные законы движений — в механике. Эти лишь логически разделенные явления затем изучаются совместно в астрономии, физике и химии, но геометрия и механика являются постоянными руководителями исследования и постоянными истолкователями явлений. Не все еще явления истолкованы в свете законов геометрии и механики, но мы уже знаем, что все <неорганического мира> явления подлежат такому истолкованию. <Знаем мы также, что эти могущественные законы сочетания и распадения подчиняют своей власти и мир вещества органического, живых тел и общежитий. Теперь мы остановимся на некоторых, еще не обозренных нами сторонах процесса сочетания и распадения, которые должны нас ближе подвести к нашей непосредственной задаче, законам сочетания живых особей в общежитии, и указать пределы и формы проявления вышеизложенных универсальных законов сочетания и распадения в процессах жизни общественной.>

Глава III
ОСНОВНОЙ ЗАКОН ЖИЗНИ

§ 7. В природе нередко можно наблюдать самый разнообразный и разнородный переплет процессов сочетания и распадения. Начнем со случая, наиболее простого, но уже совмещающего в одном явлении процессы сочетания и распадения, согласования и освобождения. Если мы какую-либо жидкость поставим в условия быстрого испарения (распадения), напр., поместим в сильно разреженную атмосферу, то побочным продуктом этого внезапного испарения может явиться замерзание (сочетание) некоторой части этой жидкости. Быстрое распадение поглощает массу энергии, которая на первый раз и заимствуется у другой части жидкости. Периферии испаряются, распадаются; более глубокие слои замерзают, сочетаются, уступая запасы своей энергии на распадение слоев периферических. На этом явлении основаны, как известно, некоторые аппараты для изготовления льда. В данном случае мы видим, как физическое распадение некоторой части тела порождает физическое сочетание другой его части в качестве производного, но необходимого результата господствующего процесса. <Особенно достойны внимания случаи такого совмещения процессов сочетания и распадения в одном явлении, когда одно из них является химическим, а другое — физическим.>

Если мы возьмем какой-либо жидкий углеводород (напр., нефть) или твердое тело вроде угля, серы и фосфора и сожжем их, то, сгорев, они вступят в химическое сочетание с кислородом. При этом, как и следует, они освободят много энергии в форме света, лучистой и молекулярной теплоты. Однако, несмотря на такую значительную утрату энергии, они переменят свое жидкое и твердое состояние на газообразное. Ясно, что часть энергии, освобожденной при химическом сочетании, была утилизована для физического распадения. В этом случае физическое распадение явилось побочным продуктом химического сочетания. Обратный случай, когда физическое сочетание сопровождает химическое распадение, и есть случай живого вещества. К этому случаю мы подойдем, однако, постепенно.

Приведенные примеры показывают, что процессы сочетания, происходя в данной массе, освобождаемою при этом энергией возбуждают движение не только в среде, но и в самой сочетающейся массе, и, наоборот, процессы распадения отнимают необходимую для того энергию не только у среды, но и у других процессов той же массы. Движение молекул (физическое) может преобразоваться при этом в движение внутри молекул (химическое), и наоборот. Эта взаимная возбуждаемость и зависимость химического и физического процессов, происходящих в одном и том же теле, чрезвычайно осложняет процессы сочетания и распадения, выше нами формулированные в их самом простом выражении. Химические процессы сочетания освобождают, а химические процессы распадения поглощают энергии гораздо больше, нежели соответственные процессы физические при равных условиях. Химические процессы поэтому легко возбуждают физические и гораздо труднее возбуждаются последними.

Когда мы начинаем нагревать кусок льда, положим, весом один килограмм и температурою 0º, то сначала растопим его в жидкость, а затем превратим в пар. Для этого надо будет затратить сто калориев теплоты. Как известно, калорий есть единица измерения теплоты, равная количеству теплоты, которое необходимо для повышения температуры килограмма воды на 1ºС в одну секунду. Калорий равняется 425 килограммометрам, если его перевести в единицы механической силы. Другими словами, чтобы превратить один килограмм льда в пар, нужно затратить силу, равную 42 500 килограммометрам (или около 535 паровых сил). Если, однако, процесс нагревания продолжится и усилится, то сначала он скажется лишь более напряженным выражением отличительных свойств газообразного состояния. Внешним образом это обнаруживается увеличением упругости пара, что будет последствием все большего и большего ускорения движения молекул — линейного и вращательного. Ускорение линейного движения увеличивает силу ударов при столкновении молекул, а ускорение вращения умножит центробежную силу на их перифериях. Сила взаимных толчков, все возрастая, может, наконец, потрясти связность и определенное постоянство отношений между простыми молекулами кислорода и водорода, входящими в состав молекулы пара, <а увеличенная центробежная сила воспользуется этим нарушением связи, чтобы оторвать составные молекулы от общего центра и дать им прямолинейное движение в пространство Таким путем простые молекулы освобождаются от химического сочетания и согласования, а соединение разлагается. Таким путем физическая энергия (молекулярная теплота) на степени высокого напряжения может возбуждать энергию химическую. Как высоко должно быть это напряжение, можно судить по тому факту, что для химического разложения одного килограмма пара необходимо затратить 3925 калориев, т.е. около 1 680 000 килограммометров механической энергии (23 400 паровых сил). Иначе говоря, для физического распадения воды необходимо затратить энергии без малого в сорок раз меньше, нежели для ее химического распадения. Физические процессы могут, следовательно, возбуждать химические, но лишь при условии высокого напряжения. Степень этого различна для различных соединений.

Обратный случай возбуждения физических процессов химическими представляется случаем распространенным, можно сказать, общим правилом. Выше мы привели пример физического распадения угля, серы и других твердых и жидких тел во время процесса химического их сочетания. Этот случай отличается тою особенностью, что процессы, физический и химический, совершаются здесь, если позволено будет так выразиться, с обратными знаками. Когда нагревание кончается сначала физическим распадением, потом химическим, оба процесса имеют одно и то же значение диссоциации вещества, один и тот же знак минус. Когда же углерод, сочетаясь с кислородом, вместе с тем из твердого состояния переходит в газообразное, оба процесса, химический и физический, имеют и различное значение, и противуположные знаки: химический процесс имеет значение ассоциации вещества и знак плюс, а физический — значение диссоциации вещества и знак минус. Другим случаем <возбуждения физического процесса химическим надо считать такие соединения, как, например, водорода и хлора — в соляную кислоту; здесь элементы, химически сочетаясь, вместе с тем претерпевают физическое сочетание, из газообразного сочетания переходят в жидкое. Наконец, третьим случаем> надо признать тот, когда при каких-нибудь условиях азотистое соединение собою заменяет безазотистое, причем процесс этот сопровождается, с одной стороны, физическим сочетанием (переходит из газообразного состояния в жидкое и даже твердое, из жидкого — в твердое), и с другой — меньшею устойчивостью заменившего соединения сравнительно с замененным; здесь химическая диссоциация сопровождается физическою ассоциацией. Мы уже упоминали, что то же совмещение процессов замечается и в веществе органическом. Таким образом, химические процессы легко возбуждают физические молекулярные, причем иногда направляют их в одну сторону с собою (при сочетании — к сочетанию, при распадении — к распадению), иногда в противоположную (при сочетании — к распадению, при распадении — к сочетанию). <Химический процесс разложения сопровождается физическим процессом распадения при том условии, что среда богата энергией. При относительной бедности среды энергией химические процессы или вовсе не возбуждают физических молекулярных (речь все идет не о среде, а о самой массе, где происходит химический процесс), или возбуждают их в обратную сторону, с обратным знаком.>

Химически сочетаясь, вещество освобождает массу энергии; часть поглощается средою, а другая иногда утилизуется самим химически сочетающимся веществом для физического распадения. Наоборот, химически разлагаясь, процесс поглощает массу энергии из среды и, если среда недостаточно ею богата, может взять ее у физического состояния, вызвать физическое сочетание, усилить сцепление; внутреннее движение в молекулах увеличилось в этом случае за счет движения самих молекул, которое уменьшилось.

§ 8. Возвращаемся к вышеотмеченному случаю азотистых соединений, имеющему первостепенное значение в вопросе об образовании органической молекулы. Говоря о соединениях, в которые входит азот, Герберт Спенсер замечает: «Эти соединения отличаются особою неустойчивостью и особым накоплением движения». Это совпадение неустойчивости и богатства энергией вполне соответствует универсальному закону сочетания, но следующие затем строки составляют яркое и важное исключение: «Отличительною особенностью азота, — продолжает Спенсер, —является свойство его при соединении с другими элементами не выделять теплоту, а поглощать ее. Иначе говоря, азотистые соединения в жидком или твердом состоянии заключают не только все количество движения, которое заключали их элементы в состоянии газообразном, но еще прибавляют движение, заимствованное из среды»*. Таким образом, в природе происходят сочетания, которые не только не сопровождаются выделением энергии, но даже совершаются лишь за счет ее накопления. <Устойчивость физического состояния азотистых соединений при крайней неустойчивости их химического состояния не указывает ли, что накопление движения происходит внутри новой сложной молекулы, что молекулы элементов, ограничив движение орбитами, увеличили настолько скорость вибрации, что общее количество движения также увеличилось и за счет среды (из которой поглощается при соединении теплоты), и за счет движения самих молекул в теле, которое из газа перешло в жидкое или даже твердое состояние?> Иначе говоря, бывают случаи единовременного и параллельного накопления вещества и энергии, а следовательно, и обратные случаи единовременной и параллельной траты и вещества, и энергии, что мы и видели при разложении указанного разряда соединений.

______________________

* First Principles, § 101. Не все азотистые соединения следуют этому закону, но с нас довольно, если хотя некоторые, а это не подлежит сомнению.

______________________

Герберт Спенсер приводит цитированный пример азотистых соединений лишь для иллюстрации закона параллельного возрастания неустойчивости и количества заключенной в теле энергии. Действительно, азотистые соединения отличаются особою неустойчивостью, и действительно, эта исключительная неустойчивость находит себе объяснение в этой исключительной конденсации энергии азотистыми соединениями. Но другая, несомненно, более важная сторона явления не обратила должного внимания Герберта Спенсера, который не заметил противуречия между цит[ир]уемыми фактами и установленным им общим универсальным законом сочетаний. Закон этот гласит, что всякое сочетание двигающихся единиц (а в мире все единицы двигаются) является, прежде всего, <неизбежным образом> ограничением их движения, его согласованием и утратою. Сочетание вещества сопровождается тратою движения, а прилив движения влечет распадение и разложение. Тут же мы видим совершенно обратное явление; свободные молекулы двух газов <(азота и водорода, азота и кислорода, азота и хлора)> входят в сочетание, т.е. должны ограничить свое движение, утратить часть его; далее, эти сложные молекулы не сохраняют даже газообразного состояния, а сочетаются в жидкое или твердое тело, причем должны бы для этого опять-таки утратить часть энергии; и несмотря на это, среда не только не получает утраченное в этом процессе движение, но принуждена снабжать тело дополнительным количеством движения. Куда же девается движение, освобождаемое молекулами, а также и это, поглощаемое при их сочетании? Универсальный закон сохранения силы не допускает возможности исчезновения движения. Оно должно быть передано. Но куда и кому? Устойчивость физического состояния азотистых соединений при крайней неустойчивости их химического состояния не указывает ли, что накопление движения происходит внутри новой сложной молекулы, что молекулы элементов, ограничив движение орбитами, увеличили настолько скорость вибрации, что общее количество движения также увеличилось. Можно предположить также, что оно передано атомам, заключенным в простых молекулах (химических элементах). В таком случае мы должны встретиться с явлением, доселе вполне неизвестным и неуловимым, с процессом, в конце которого стоит разложение химических элементов, исчезновение весомой материи, имеющей рассыпаться в атомы эфира. Быть может, возможны и другие объяснения рассматриваемого явления, но все они, как только что намеченные, могут быть в настоящее время лишь гипотезами. Поглощение энергии, сопровождающее сочетание азота с другими элементами, покуда не объяснено, хотя и вполне установлено как факт. Эта тайна азотистых соединений есть, однако, вместе с тем и тайна жизни. Отличительною и самою существенною особенностью органических молекул и является, как уже было упомянуто, это самое свойство при своем возникновении (т.е. при сочетании химических элементов в органические молекулы) не выделять, а поглощать энергию и притом не только в виде теплоты (как при сочетании химических элементов в молекулы неорганических азотистых соединений), но также в виде света и электричества*.

______________________

* Отдельно взятый, без связи с указанным свойством азота случай органической молекулы отчасти поддается гипотетическому истолкованию. См. ниже: § 21.

______________________

Азот, как известно, входит во многие и притом важнейшие органические молекулы, но указанный нами факт поглощения энергии при образовании органических молекул относится и к безазотистым органическим соединениям, по крайней мере, к большинству тройных, которые так же, как и четверные (азотистые), неустойчивее не только неорганических соединений, но и самих химических элементов, т.е. легче меняют свое химическое состояние. Эта исключительная неустойчивость органической молекулы, вполне объясняемая исключительным накоплением в ней энергии, широко заимствуемой из среды, сопровождается вместе с тем исключительно сложным составом, исключительным накоплением вещества. <Так, химическая формула белковины — 10(C⁴⁰H³¹N⁵O¹²)+S²P, т.е. в одной молекуле белка заключено 400 молекул углерода, 310 молекул водорода, 50 молекул азота, 120 молекул кислорода, две серы и одна фосфора — всего 883 простых молекул...> И эта исключительно высокая степень накопления вещества сопровождается столь же исключительно высокою степенью накопления энергии при высокой степени физического сочетания. Белковина есть тело твердое, которое не может быть ни растоплено, ни тем менее превращено в газ. Благодаря своей исключительной химической неустойчивости, оно разлагается прежде, нежели физически распадается. Но это <видимое> разложение его, в сущности, есть химическое сочетание, причем оно освобождает энергию, а вещество, его составлявшее, физически распадается. То же должно сказать и о казеине, фибрине и других четверных соединениях, а в меньшей степени, но в том же роде — о большинстве тройных. Сотни составных молекул, физически сочетавшихся в твердое состояние, и исключительное богатство энергии, которое превышает сумму энергии элементов в свободном состоянии — таковы главные отличительные свойства органической молекулы. Ее образование есть параллельное и единовременное накопление вещества и движения; ее разложение есть параллельное и единовременное распадение вещества и утрата движения. Из сочетания этих-то специфических молекул и образуется живое тело, организм, существо, живая единица общежития.

Органическая молекула имеет, конечно, и много других особенностей химического и физического строения, но здесь мы отмечаем лишь те из них, которые имеют значение для истолкования развития жизни вообще и в частности развития общежитий*.

______________________

* Органической молекулой, строго говоря, являются и молекулы так называемых органических продуктов, но здесь мы ведем речь (как и везде) об органических молекулах в условиях нахождения в живом теле.

______________________

§ 9. Всякое живое тело слагается из органических молекул как из единиц, подобно тому, как всякое физическое тело слагается из неорганических молекул. Поэтому возникновение неорганической молекулы предшествует возникновению физического тела. Возникновение молекулы органической не предшествует, однако, возникновению живого тела. По крайней мере, это до́лжно сказать о современных условиях возникновения органических молекул, которые возникают не иначе, как в силу процессов, происходящих в живом теле. Это и есть знаменитая задача о том, что раньше произошло: яйцо или курица? Для возникновения живого тела необходимы органические молекулы; для возникновения органических молекул и необходимо живое тело. После тайны накопления энергии при сочетании и согласовании (тайны, разделяемой живым веществом с азотистыми соединениями вообще), это происхождение слагаемых, обусловленное предварительным существованием их сочетания, составляет вторую тайну жизни, присущую уже ей одной. Обе тайны вместе, сочетаясь в один процесс, удовлетворительно объясняют все другие основные особенности жизни.

Органические молекулы возникают только в живом теле, слагающемся из тех же органических молекул*. Поэтому для образования органических молекул живое тело должно постоянно поглощать всякие иные молекулы, неорганические и органические, и перерабатывать их в свои молекулы. Отсюда эта первая особенность живого тела: постоянное поглощение веществ и энергии из среды и постоянное уподобление их собственному строению. Отсюда же рост и размножение, эти две формы устраивать новообразованные органические молекулы.

______________________

* Напоминаем последнее примечание к предыдущему §.

______________________

Постоянное поглощение вещества и энергии и постоянное их уподобление есть работа, которая может быть произведена лишь за счет траты энергии, и стало быть, и заключающего ее вещества. Трата вещества и энергии и является второю универсальною особенностью живого тела, выражающеюся выделениями органических продуктов и смертностью.

Постоянное поглощение и постоянная трата являются тем постоянным обменом вещества и энергии, который послужил основанием для наиболее распространенного определения жизни. Молешот и другие натуралисты ее определяют обыкновенно именно как круговорот вещества и энергии. Если это не самое глубокое, то самое наглядное определение жизни. Вне жизни мы нигде не наблюдаем такого обмена собственного состава.

Круговорот вещества и энергии, их поглощение и их выделение живым телом требует, прежде всего, чтобы окружающая среда обладала достаточным запасом вещества и энергии в том виде и в той форме, которая нужна живому телу, так как не всякое вещество и не всякая энергия могут быть поглощены и уподоблены (ассимилированы) живым телом. Отсюда зависимость живых тел от среды, зависимость и в смысле возможности существования, и в смысле направления развития сообразно характеру запасов, годных для живого тела. Отсюда необходимость приспособления, этого третьего универсального свойства живого тела. Спенсер построил на этом свойстве даже само определение жизни, которая, по его формуле, есть приспособление внутренних отношений к отношениям внешним.

Обмен вещества и энергии, рост и размножение, выделения, смертность, приспособляемость — все эти отличительные особенности живого тела, составляющие лишь ему одному присущие признаки, являются, таким образом, естественным выводом и последствием того факта, что органическая молекула, являя собою таинственный процесс накопления энергии при сочетании, может возникнуть только из живого тела, а живое тело — только из органической молекулы.

Когда растение заимствует из среды материал для своего органического процесса, оно поглощает углекислоту, воду, азотистые соединения, некоторые соли. Кроме азотистых, все это очень устойчивые соединения, и все они преобразуются внутри растения в органические молекулы, крайне неустойчивые (неустойчивее и поглощенных азотистых соединений). Для этого растение пользуется энергией среды, разлитой в виде разного рода движений эфира, в виде света, лучистой теплоты и электричества (преимущественно солнечными лучами). Химическая сущность органического процесса есть, таким образом, распадение, дис-интеграция (замена устойчивых соединений неустойчивыми). Однако это химическое распадение, пользуясь для разложения устойчивых соединений среды энергией эфира, прибавляет к этому и физическую молекулярную энергию распадающегося химически вещества, преобразуя поглощаемые газы и жидкости в твердые тела. Следовательно, жизнь есть параллельное накопление вещества и энергии в процессе химического распадения и физического сочетания и при постоянном обмене вещества и энергии со средою. Мне кажется, что предлагаемое определение шире и глубже истолковывает основы жизни, нежели два вышеприведенные. Оно дает возможность определить и смерть в терминах, обратных определению жизни, чего нельзя извлечь из определений Молешота и Спенсера. Смерть, стало быть, есть параллельное освобождение вещества и энергии в процессе химического сочетания и физического распадения и без обмена вещества и энергии со средою. И в самом деле разложение трупов преобразует твердые ткани организма в жидкости и газы (физическое распадение), а неустойчивые химические соединения в устойчивые, как углекислота, вода и др. (химическое сочетание). На примере сгорания углерода, серы, нефти и др. мы уже указали случай, когда химическое сочетание (образование углекислоты, сернистой кислоты, водяного пара) вызывает физическое распадение. Этот случай есть, между прочим, и случай смерти.

Жизнь есть химическое распадение физически сочетающегося вещества. Эта формула объемлет и органическую молекулу, и живое тело, и общежитие. Всякое вещество, вовлекаемое в процессы жизни, претерпевает химическое распадение при физическом сочетании, а выходя из этих процессов (возвращаемое среде), оно претерпевает обратный процесс химического сочетания при физическом распадении. Выше мы уже говорили о тех химических элементах и химических соединениях, которые поглощаются и ассимилируются живыми телами. То же самое видим мы и в явлениях, совершающихся в общежитиях. Это само собою ясно относительно того вещества, которое общежития извлекают из среды для питания своих членов или выделяют из организмов этих членов. То же самое верно и относительно всякого другого вещества общежитий. Когда мы превращаем железную руду в стальное орудие, мы производим именно этот процесс химического распадения и физического сочетания. Когда использованное и заржавленное стальное орудие поступает в отбросы, оно прошло обратный процесс химического сочетания и физического распадения. Когда мы извлекаем из нефти керосин, мы заменяем более устойчивое <химическое> тело менее устойчивым < (совершаем процесс химического распадения)>. Керосин исполняет свое общественное назначение в процессе горения, а сгорев, т.е. использованный и возвращенный среде, он снова обращается в устойчивые соединения (воду и углекислоту), физически распадаясь в газ. То же самое с самою нефтью, каменным углем, дровами. Добывая эти предметы потребления, мы их вовлекаем в процесс химического распадения или извлекаем их из рук природы уже в состоянии относительного химического распадения, а потребляя их, мы совершаем обратный процесс химического сочетания. При этом при изготовлении предметов потребления мы умножаем заключенную в них энергию, а потребляя (возвращая среде), мы извлекаем из них эту энергию. Обыкновенно, если не для пищи, то именно для этого извлечения энергии, мы и изготовляем предметы потребления, для извлечения ее то в виде света, то в виде теплоты или электричества, то в виде механического движения (изготовление паровых двигателей, взрывчатых снарядов и пр.). В этих процессах и состоит то, что мы называем материальной или экономической культурой. Вещество, вовлекаемое в культуру, подобно веществу, вовлекаемому в органические тела, испытывает единовременно процесс химического распадения при накоплении запаса энергии и физического сочетания при накоплении массы. Вещество, возвращаемое культурою среде, подобно выделениям живых тел, испытывает обратный процесс химического сочетания и физического распадения. Параллельное и единовременное, взаимно обусловленное накопление вещества и энергии есть закон культурного развития, как и органической жизни. Надо помнить только, что органическая жизнь в самой себе совершает эти процессы, а культурные процессы совершаются работою той же органической жизни. Не довольствуясь веществом и энергией, которая она сама может вместить, органическая жизнь преобразуется в общественную и созданием культуры расширяет сферу этих основных процессов жизни, распространяет законы своего развития на косное вещество среды, заставляет его служить своим целям и задачам. Жизнь общественная и входящая в ее состав культура представляются, стало быть, подобно органической жизни, процессом химического распадения физически сочетающегося вещества. Постоянное умножение энергии, заключенной в этом веществе, сочетавшемся в общежитие (чрез посредство живых тел или непосредственно в виде культуры), является основным законом общественной жизни.>

Если общественное сочетание есть химическое распадение и физическое сочетание при умножении в сочетавшемся веществе количества энергии, то общественное распадение (разрушение, упадок) должно выражаться химическим сочетанием, физическим распадением и уменьшением количества энергии в сочетавшемся веществе. Таковы наиболее общие, абстрактные формулы общественного строения и общественных процессов (отправлений). Нормально и здорово состояние общежития, если оно в тканях ли входящих в его состав индивидов или в продуктах культуры умножает обращающуюся внутри его энергию, сохраняя определенные соотношения между скомбин[ир]ованным веществом и согласованною энергиею. Ненормально и нездорово состояние общежития (как и всякого живого тела), если сокращается обращающаяся внутри его энергия и на каждую единицу вещества приходится все меньшее количество энергии. Результатом такого ненормального процесса является для живого тела смерть, для общежития — разрушение. Нарушение основного закона жизни, нами изложенного в этом параграфе, не проходит безнаказанно ни для организма, ни для общества.

§ 10. Мы только что ознакомились с основными отличительными особенностями всяких органических живых сочетаний. Отклоняясь от универсального типа косных (неорганических) сочетаний в том существенном отношении, что сочетание сопровождается не утратою и освобождением, но поглощением и накоплением движения, органические сочетания не могут не подчиняться, однако, общим законам сочетания. Распределение сочетающегося вещества по известным нормам (опирающимся на математические законы геометрии) и согласование заключенной в сочетающемся веществе энергии по известным типам (опирающимся на математические законы механики) — таковы те универсальные законы сочетаний, которым не могут не подчиняться и сочетания органические и общественные.

Если мы с этой точки зрения взглянем на живое тело, то действительно найдем, что распределение его составных частей (скелет, ткани, оболочки, покровы, органы) следует разным геометрически правильным и симметрическим типам (в естественной истории называемым видами, species), а равно и движение в них жидкостей (соки, кровь), газов (при дыхании) и токов (электрических <у растений> и нервных <у животных>). В этом отношении живое тело вполне следует универсальным законам, управляющим сочетаниями косного вещества и согласованиями движения.

Не то же ли находим мы и в общежитиях? Начнем ли с низших форм общежития, мы уже в полипняке увидим и правильное распределение отдельных полипов, и согласованное движение этих полипов и обращающихся во всем полипняке жидкостей. Сделаем ли мы несколько шагов выше и остановимся на обществах насекомых, то и здесь правильное, по известному типу сложившееся строение улья и распределение в нем не только восковых ячеек с медом и зародышами, но и самих обитателей улья дополняется вполне согласованными движениями этих обитателей. Если мы, наконец, обратимся к человеческому обществу, то и здесь на всех его ступенях: от дикого состояния до высокоцивилизованного, мы видим и правильное по разным типам распределение составных частей (индивидов и культуры), и согласованные движения этих частей.

Страна (территория), которая входит в общежитие как составная часть культуры, представляет первый незыблемый остов распределения сочетавшегося в общежитие вещества. Созданная игрою сил неорганической природы страна в своем строении представляется их воплощением, выражением геометрических и механических законов, управляющих развитием неорганической природы. Это, так сказать, скелет общежития: очертание суши, рельеф поверхности, водная система, свойства почвы, разности климата, месторождения ископаемых, разнообразие флоры и фауны> — вся эта совокупность фактов, отличающих данную страну, до известной степени предрешает и распределение населения и культуры того общежития, которое основалось на этой территории. На ней, как ткани на скелете, вырастают поселения, города, села, хутора, гавани, укрепления, лагеря, станции и т.д. Всякое такое поселение имеет тоже свое собственное строение, соответствующее тому или иному типу и окруженное территорией, ему принадлежащей и приспособленной для его надобностей. Так же правильно в зависимости от расселения народа и распределения его культуры распределяются по стране и учреждения: правительственные, судебные, образовательные, пути сообщения, присутственные места, школы, храмы, тюрьмы и т. д. Разные типы бывают общежитий с разными религиями, разными формами правления, разными ступенями цивилизации и культуры; сообразно этому разнообразию типов и обрастание скелета тканями и покровами бывает далеко не одинаково. Распределение населения и культуры в деспотической и варварской Ассирии не может следовать тем же формам, как в свободной и просвещенной Элладе. Контрасты вавилонской башни, баснословного великолепия дворцов и храмов, висячих садов с жалкими лачугами нищего народа естественны для Ассирии и неестественны для Эллады. Великолепные военные дороги для движения грозных армий владыки Ниневии и рядом жалкие небезопасные вьючные тропы для торговли также вполне нормальны для Ассирии и невозможны в Греции. Тюрьмы в ассирийских поселениях и академии в греческих должны составлять соответственные черты строения этих общежитий. <Я останавливаюсь на этих параллелях, чтобы указать на законосообразность распределения вещества, вошедшего в общественное сочетанием Подобно тому, как существуют типы, в которые слагается косное неорганическое вещество (химические элементы, соединения, кристаллы и пр.); подобно тому, как и живые тела распределяют свое вещество по разным типам (видам), — совершенно так же и общежития группируются по типам, соответственно чему и располагают вещество, вошедшее в их состав в форме индивидов и в форме культуры.

Закономерность такого расположения и распределения вещества, заключенного в общежитиях, конечно, вне всякого сомнения. Кроме того, невозможно отрицать и того, что эта закономерность опирается и на математические законы геометрии так же и в той же мере, как и расположение и распределение небесных тел в небесных системах, молекул — в кристалах, атомов — в молекулах. Вышецитированный пример пчелиного улья обнаруживает эту истину в форме очевидной. В муравьиных кучах, в постройках термитов эта очевидность столь же осязательна. В жилищах человека она еще ярче, потому что жилища эти и создаются прямо по законам геометрии. То же самое и все сооружения человека: академии, присутственные места, склады, гавани, пути, крепости, суда, сады... Все эти отдельные продукты культуры распределяют и располагают свое вещество, опираясь на математические законы геометрии. Планы городов показывают, что и собрание этих продуктов в своем расположении следует тем же законам. Распределение же населения следует в точности распределению его поселений и его жилищ, т. е. тем же законам. То же самое видим мы и тогда, когда при общественных отправлениях собираются индивиды независимо от этих культурных продуктов. Правильное геометрическое построение войск, более или менее ему соответствующие правильные расположения индивидов, собравшихся на совещание, для учения, для труда, для зрелищ и увеселений, указывает на то же. Соотвествие расположения не только всяческих построек и сооружений, но и разных собраний и отрядов геометрическим законам пространственных отношений является в общественной жизни столь же универсальным фактом, как и в явлениях астрономических или кристаллографических. Первостепенная важность этого факта обнаруживается из того соображения, что только его наличность дозволяет полное проявление механических законов движения. Эта же наличность обнаруживает несомнительную наличность и этих последних, так как геометрическая правильность распределения движущихся единиц может иметь место лишь при механической правильности движения этих единиц.

Правильное распределение сочетающегося вещества (индивидов и культуры) есть, таким образом, лишь одна сторона процесса сочетаний. Она дополняется закономерным согласованием движения сочетавшихся единиц, их трудов, их чувств и их идей. Никакого не может быть сомнения, что без некоторого согласования труда, чувства и понимания соединившихся в общежитие индивидов немыслимо [ни] существование общежития, ни его возникновения. Согласование это может быть принудительное (господа заставляют рабов творить свою волю) или добровольное (граждане свободно выполняют то, что признают своими нравственными обязанностями); но такое или иное согласование энергии, обращающейся внутри общежития, является непременным условием возникновения и существования общежития (как и всякого иного сочетания от молекулы до небесной системы). Этот универсальный закон сочетания есть, конечно, и закон общественной жизни. Мы уже указывали на такое согласование движений в полипняке и пчелином улье. Остановимся теперь несколько [подробнее] на человеческом обществе.

Как накопление общежитием вещества и энергии непосредственно (вне организмов, входящих в его состав) есть явление культуры экономической, так точно согласование накопленной энергии представляется цивилизацией, или культурой духовной и политической. Первая (духовная) лежит в основании согласования добровольного (нравственность, обучение, обычаи и навыки); вторая руководит согласованием принудительным; обе вместе являются тем механизмом, который свободную неопределенную энергию индивидов ограничивает определенными проявлениями и взаимно согласует и соподчиняет (координирует). Когда эта определившаяся и согласованная энергия индивидов направляется на создание материальной культуры, мы называем ее трудом и изучаем законы ее проявления в феноменах экономического производства и обмена, простого и сложного сотрудничества. Когда та же энергия направляется на поддержание и создание культуры политической и духовной, мы привыкли называть ее деятельностью и творчеством. Наконец, энергию, нарушающую установившееся согласование, именуем преступлениями, пороками и мятежами. Политическая экономия, правоведение, этика изучают каждая порознь эти проявления индивидуальной энергии в общежитиях и успели установить ряд частных в высшей степени важных теорем относительно этого проявления, но общее их истолкование и синтез может дать только социология в свете универсальных законов сочетания и их видоизменения под влиянием законов жизни, индивидуальности и общественности.

Глава IV
АКТИВНОСТЬ И КУЛЬТУРА

§ 11. Энергия, обращающаяся внутри общежития, может быть разгруппирована двояко: на энергию согласованную и несогласованную, во-первых, и на энергию самодеятельную и несамодеятельную, во-вторых. Вся несогласованная энергия есть вместе с тем энергия самодеятельная; преступления, мятежи, пороки суть, конечно, выражение яркой самодеятельности индивидов. С другой стороны, вся несамодеятельная энергия есть вместе с тем энергия согласованная частью принудительно, государственною властию, частью бессознательно, по традиции, навыку и подчинению духовному авторитету. Между этими двумя разрядами общественной энергии, выражающейся то в форме несамодеятельного согласования, то в явлениях несогласованной самодеятельности, надо поставить третью группу, нашедшую себе выражение в самодеятельном согласовании или согласованной самодеятельности (все действия, руководимые нравственным разумением). Эта классификация движения, обращающегося внутри общежития, имеет первостепенное основное значение для истолкования социологических законов. Мы уже знаем, что универсальный закон сочетания требует согласования движения сочетавшихся единиц; с точки зрения этого универсального закона, оба рода согласования, принудительное и самодеятельное, отвечают закону и составляют его выражение. С другой стороны, мы знаем, однако, что умножение энергии, заключенной в сочетавшихся единицах, есть основной закон жизни. Развитие самодеятельности и является этим умножением энергии, обращающейся внутри общежития. Поэтому самодеятельность есть в такой же степени выражение основного закона жизни, как согласование — универсального закона сочетаний. Принудительное согласование, подавляя самодеятельность, а несогласованная самодеятельность, нарушая необходимое согласование, отклоняются от нормального состояния общежития. Первое, потому что находится в противуречии с основным законом жизни, вторая, потому что нарушает основный закон всякого сочетания. Вполне соответствует требованиям того и другого закона, одинаково господствующих над общежитиями, лишь третья группа энергии — согласованная самодеятельность (или самодеятельное согласование). Эта группа движений, обращающихся в общежитиях, и есть группа развития (прогресса). От ее преобладания или подавления зависит состояние общежития, его процветание или упадок, преуспеяние или разрушение.

Согласование энергии есть столь же необходимый закон общежитий, как и всяких других сочетаний, но под влиянием законов жизни этот закон приемлет очень существенное ограничение. Чтобы быть нормальным и здоровым, согласование общественной энергии должно быть самодеятельное.

С другой стороны, умножение энергии есть такой же закон общежитий, как и всех иных явлений жизни, но под влиянием универсального закона сочетаний и он приемлет очень важное ограничение. Чтобы быть нормальным и здоровым, это умножение энергии, выражающееся в самодеятельности индивидов, должно сопровождаться вместе с тем и ее согласованием. Так, взаимно дополняя друг друга, законы сочетания и законы жизни находят себе выражение в законах социологических.

С явлениями согласования мы уже несколько знакомы; но что такое за явление самодеятельность? Она есть движение, это несомненно, но такого рода движение, ясного представления о котором нам не дало ни учение об энергии атомов, молекул и косного вещества, ни учение о специфическом видоизмении ее в процессах жизни. Самодеятельность индивидов, входящих в состав общежития, есть род движения, которому мы должны посвятить теперь наше внимание.

Если мы возьмем всю группу движений, согласованных, напр., в человеческом организме, то откроем в нем и движения, которые могут быть самодеятельными; таковы всяческие вибрации нервно-мозгового вещества и зависимые от них мышечные сокращения. С другой стороны, мы видим в том же теле и массу движения, несамодеятельного, неспособного к самодеятельности; таковы кровообращение, пищеварение, деятельность разных желез, выделения. Одни движения мы называем животными отправлениями, другие — растительными; одни произвольны, другие непроизвольны. В человеческом теле согласованы и те и другие, как и в теле слона, ящерицы, муравья, рака и вообще во всех живых телах, принадлежащих к царству животных. Другое царство живых тел, царство растительное, отличается тем, что из этих двух родов движения обладает только одним, непроизвольным. Таким образом, самодеятельность может быть уделом только животных особей, никогда растений. Ввиду основного значения самодеятельности (т. е. труда, движения идей, политических событий, преступлений) для строения, отправлений и развития общежитий нам надо теперь пристальнее вглядеться в эти контрасты животного и растительного миров. Это даст нам ключ к пониманию явления самодеятельности вообще и самодеятельного согласования в частности.

Произвольность движений животного и непроизвольность движений растения, как и растительных процессов в организме животного, является первым наглядным контрастом двух царств органического мира. Произвольность движений создает возможность целей. Растения в своих движениях не знают целей; животные согласуют свои движения сообразно целям, ими преследуемым. Движения животных целесообразны. Преследуя цели, животные порою их не достигают, порою осуществляют. Всякое такое достижение есть некоторое более или менее значительное изменение среды в интересах потребности живого существа. Взаимоотношение среды и растения выражается в приспособлении организма к условиям среды; взаимоотношение среды и животного выражается и в приспособлении организма к условиям среды, и в приспособлении среды к требованиям организма. Приспособление среды есть одна из основных особенностей животной жизни; ради этой особенности животная жизнь производит работу, т.е. затрачивает энергию на изменение среды. Приспособление среды, целесообразность, работа составляют ряд отличий животной жизни, деятельной, активной от жизни растительной, бездеятельной, пассивной. «Пассивность» и «активность» — в этих терминах резюмируются главнейшие отличия растительной и животной жизни. Так как пассивность есть лишь отсутствие активности, то активность, или деятельность, и есть тот новый признак, который, прибавленный к признакам, общим обоим царствам органического мира, создает существо одушевленное.

§ 12. Деятельность организма, т.е. его способность произвести работу, производит и целесообразность его движений, и приспособление среды. Работою, стало быть, выражается динамическая сторона активности. Растение питается, дышит, растет, размножается, выделяет, умирает; питание, дыхание, рост, размножение, выделения, смерть являются процессами, присущими и животному организму, его сближающими и обобщающими с растениями в одном понятии живого тела. Целесообразная работа во всех ее видах представляет процесс, присущий одной животной жизни и отличающий ее от жизни растительной, как и от всего прочего познаваемого мира. Работа есть специфическое отправление активной жизни животного организма. Работа производит ряд изменений в организме и в среде. В среде эти изменения, порождаемые целесообразною работою активных организмов, мы выше обобщили в понятии приспособления среды к потребностям жизни, а несколько ранее их обозрели под именем культуры. Процессы культурные и суть явления приспособления среды. Процессы культурные, как мы видели, представляются, подобно процессам органическим, накоплением энергии в веществе, вовлекаемом в культурную эволюцию. Накопление энергии может происходить лишь за счет ее утраты в другом месте. Чтобы железная руда распалась на свои составные элементы и превратилась в железо культурного предмета, необходимо вложить в нее значительное количество энергии. Работа человека вкладывает в обрабатываемое вещество эту энергию. Частью она заимствуется для этого из среды, частью из тканей работающего организма. С повышением культуры все растет участие энергии, извлекаемой из среды, но, тем не менее, и энергия, извлекаемая из тканей организмов, обязательно присутствует в этом действии, являясь всегда основною руководящею силою. Накопление энергии продуктами культуры может, таким образом, совершаться не иначе, как за счет ее траты активным организмом. Иначе говоря, если органический процесс заключается в накоплении энергии веществом организма, то целесообразная работа, или деятельность, или процесс активный заключается в ее трате. Как накопление энергии живого вещества сопровождается и накоплением вещества, так и трата энергии в процессе активной жизни сопровождается и тратою вещества, разрушением тканей, выделяющих энергию. Только разрушение богатых энергией органических тканей и может обеспечить это необходимое выделение энергии организмом, выделение, без которого не была бы возможна никакая работа, никакая активная жизнь, никакой одушевленный организм. Чтобы единовременно и прямо пропорционально накоплять энергию и вещество, жизнь пользуется для накопления энергии химическим распадением вещества, накопляемого ею в процессе физического сочетания. Подобно этому, активность для единовременной и прямо пропорциоанальной траты энергии и вещества пользуется для траты энергии химическим сочетанием вещества, истрачиваемого в то же время в процессе физического распадения. Так как физическое распадение поглощает гораздо меньше энергии, чем ее освобождает химическое сочетание, то этот свободный остаток и затрачивается на работу, вкладывается в предметы культуры.

Следовательно, активность совершенно обратно органическому процессу представляется физическим распадением химически сочетающегося вещества. Формула активности в своей первой половине повторяет формулу смерти, именно: единовременная трата вещества и энергии в процессе химического сочетания и физического распадения, но в постоянном процессе целесообразного обмена вещества и энергии между средою и организмом, между средою и культурою, между культурою и организмом.

В растительном организме органический процесс и среда находятся в процессе непосредственного обмена; в организме животного между ними становится активность. Растение поглощает вещество и энергию непосредственно из среды; животное должно сделать прежде работу, чтобы ввести в организм вещество и энергию, необходимые органическому процессу. Даже жевание, или всасывание при питии, или срывание зубами травы, или передвижение к месту водопоя или месту нахождения пищи уже есть работа, как и мыслительное распознавание годного материала, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения... Все это происходит чрез единовременную трату энергии и вещества, в этом процессе химически сочетающегося и физически распадающегося. С другой стороны, и большая часть животных выделений до некоторой степени произвольна и происходит за счет работы организма, т.е. за счет траты энергии и вещества. Словом, непосредственная связь органического процесса и среды прерывается; между ними как новое звено становится работа, доставляющая из среды материал организму для его растительных процессов накопления энергии и вещества и возвращающая среде соответственное количество энергии и вещества как продукт разложения в процессе работы. Будучи таким посредствующим звеном между организмом и средою, активность (динамически выражающаяся в работе) отлагает свое влияние и на организм, и на среду. В среде ею обусловливается возникновение, существование и развитие культуры; в организме в такой же неразрывной причинной связи с нею находится индивидуальность, без которой нет и быть не может целесообразного действия. Если работу мы назвали динамической стороной явления активности, то индивидуальность и культура являются ее статическою стороною. В индивидуальности и культуре как бы овеществляется активность, с одной стороны в тканях организма, с другой стороны в среде.

Что совершенствование работы и повышение индивидуальности взаимно обусловливают и друг от друга зависят, видно с первого взгляда. Работа есть целесообразное действие организма, которое будет тем целесообразнее, чем совершеннее будет централизация отправлений и подчинение их руководству <одного> управляющего центра. С другой стороны, совершенствование этой централизации отправлений и этого руководительства подчиненными отправлениями, конечно, главным образом должно развиваться чрез упражнение, которое и есть целесообразная работа. Для совершенствования работы нужно повышение индивидуальности; для повышения индивидуальности необходимо совершенствование работы. Взаимно обусловливая, индивидуальность и работа (целесообразная) вместе развиваются и вместе склоняются к упадку. То же должно сказать и о соотношении между работою и культурою. Что от совершенства работы зависят успехи культуры, едва ли нужно доказывать. И обратно тому: культура значительно повышает производительность труда, совершенствует работу. Это тоже ведь неоспоримо. Активность, овеществляющаяся в индивидуальности и культуре, вместе с ними развивается и падает. Плодотворное развитие индивидуальности и культуры (плодотворное, потому что прочное) должно быть параллельное и прямо пропорциональное. Обратные случаи одностороннего развития одного из этих воплощений активности встречаются в истории, но всегда сопровождаются наступающим затем упадком. Активность может временно овеществляться преимущественно в одной из этих форм, но затем не питаемая естественным ей порядком сама начинает, так сказать, обсыхать и мелеть, увлекая за собою к упадку и временно переразвившееся свое выражение. Так, некоторые формы переразвития материальной культуры в ущерб индивидуальности историки обыкли называть изнеженностью от роскоши и многое множество раз констатировали вырождение как естественное последствие такого направления истории. Так, с другой стороны, переразвитие некоторых форм политической культуры принято называть административной централизацией, правительственной опекой, милитаризмом, а в крайнем их выражении — восточным деспотизмом и порабощением; наука давно убеждена в вредном значении переразвития этих явлений, подавляющих индивидуальность в пользу культуры. История знает и переразвитие духовной культуры, ярко выразившееся в исламе и в средневековом папизме; вредоносность этого переразвития культуры в ущерб индивидуальности тоже не возбуждает более сомнений. Культура создается тою же активностью (деятельностью, работою), как и индивидуальность, но если опережает развитие последней, то, подавляя ее, начинает подавлять и ту самую активность, которою сотворена и которою только и может существовать. Естественно, если переразвитие культуры в (указанном смысле) ведет чрез подавление индивидуальности к ослаблению активности и чрез это ослабление — к упадку самой культуры.

Обратный случай накопления ярко выраженной индивидуальности, не облагороженной и не направленной культурою, мы видим в ордах номадов, которые, временно обретая некоторое одностороннее согласование ранее накопленной и обыкновенно несогласованной энергии, столько раз потрясали цивилизованный мир и не однажды возвращали человечество к беспросветному варварству, нравственной грубости, первобытному невежеству. Чтобы быть плодотворным, развитие в общежитиях культуры и индивидуальности как двух выражений активности должно идти параллельно и прямо пропорционально друг другу.

§ 13. Мы подошли теперь к очень важному для социологии вопросу об индивидуальности, ее сущности, ее возникновении, развитии и падению, ее значению в процессах жизни и общества.

Индивидуальность, сказали мы выше, есть лишь овеществление активности в тканях организма. Совершенно пассивный организм не может быть индивидуален; богатый активностью организм одарен по необходимости и развитою индивидуальностью, которая, являясь продуктом активности, является вместе с тем и ее необходимым условием. Поэтому рост активности, т. е. способности к целесообразной работе, всегда в жизни параллелен росту индивидуальности. Споры о том, что такое индивид, особь, так много волновавшие ученых натуралистов, происходили главным образом от того, что желали дать такое определение индивидуальности, которое бы охватывало все отдельно существующие живые формы, растительные и животные, высшие и низшие. Совершенно напрасная забота: индивидуальность есть свойство, присущее далеко не всем живым формам. Все царство растительное и громадные отделы низших животных объемлют собою многое множество живых форм, которые лишены или почти лишены индивидуальности, хотя и существуют отдельно. Эти же живые, раздельно существующие формы тоже лишены или почти лишены активности. Гриб растет и размножается, но абсолютно пассивен, не производит и не может произвести никакой работы, не преследует и не может преследовать никакой цели; он живет, потому что физически сочетает химически распадающееся вещество среды, но возвращает вещество и энергию среде лишь в процессах умирания и выделения, не в процессах работы. Обезьяна, подобно грибу, растет и размножается, но она активна, производит работу, преследует цели; она, подобно грибу, живет, физически сочетая вещество, распадающееся химически, но, в отличие от гриба, это накопление вещества и энергии организмом обезьяны не отлагается лишь в продуктах смерти и отбросах, а служит капиталом для параллельной и прямо пропорциональной траты накопляемого вещества и энергии в процессе целесообразной работы или деятельности. Пассивно живой гриб бесконечно делим, и все его части после раздробления продолжают жить, расти и размножаться, лишь бы были поставлены в необходимые условия. Активно живая обезьяна абсолютно неделима и расчлененная перестает жить и существовать. Ясно, что нельзя гриб и обезьяну смешивать в одно понятие индивида. И гриб, и обезьяна — живые формы, живые тела, если хотите, но индивидом должно называть только обезьяну. Между этими двумя типическими представителями двух отделов живых тел существует целая градация живых форм, более или менее активных, более или менее индивидуальных. Изучение этой градации в высшей степени интересно и важно, но для нашей непосредственной цели необходимо лишь выделить и определить типическую форму развитой, сложившейся и определившейся индивидуальности.

Мы уже знаем, что организм, подобно обществу, есть сочетание не молекул, а других живых тел, некогда существовавших раздельно. Сочетание в общежитие не есть сочетание физическое, не есть сцепление (срастание) сочетавшихся единиц. Сочетание в организм является именно таким сцеплением сочетавшихся единиц, их физическим сочетанием. Эта особенность того сочетания живых единиц, которое называется организмом, влечет и развивает совместно с другими факторами органического процесса множество других особенностей и в их числе едва ли не важнейшую, дифференцование сочетавшихся единиц. Физическое сцепление прежде раздельно существовавших живых форм ставит их в неодинаковые условия существования. Являются периферические и внутренние, солнечные и теневые, наветренные и подветренные, нижние и верхние группы сочетавшихся живых тел, и эти различные условия постепенно приспособляют подчиненные им группы живых тел, прежде одинаковых, а теперь становящихся все менее сходными, все более различными. Этот переход от однообразия к разнообразию, от тождества к инождеству и называется дифференцованием. Если сочетавшиеся живые тела обладали до сочетания хотя бы самою ничтожною активностью, то все они сохранить ее не могут, так как проявление самостоятельной активности каждым телом сросшейся группы противоречило бы самому существованию группы как целого. Они должны или все потерять активность, или распределить ее между собою. Встречаются в природе случаи и первого исхода, так как есть растения, размножающиеся зооспорами, т.е. обладающие некоторою зачаточною активностью на первых стадиях своего развития. Они ее теряют на дальнейших стадиях развития, превращаясь в пассивный организм: сохранение активности сочетавшимися единицами оказывается несовместимым с сочетанием в организм. Несовместимо, однако, лишь сохранение активности всеми сочетавшимися живыми формами. Сохранение ее некоторыми, которым подчиняются остальные, составляет поэтому второй метод решения проблемы сочетания живых активных форм в организм. Происходит дифференцование сочетавшихся единиц на активные и пассивные или, употребляя обыкновенные анатомические термины, на нервно-мозговые клетки и все остальные. Нервно-мозговые клетки активны; они преследуют цели, сами целесообразно работают и в такую же целесообразную работу вовлекают и остальные клетки: мышечные ткани, железы, слизистые оболочки, сосуды, покровы, обращающиеся жидкости. В культурных процессах они вовлекают и силы внешней природы в свою целесообразную работу.

Сочетание живых активных форм не в общежитие, а в организмы, т. е. сочетание, сопровождающееся сцеплением сочетавшихся единиц, неизбежно влечет или потерю активности всеми сочетавшимися телами, или же дифференцование их на активное управляющее меньшинство и пассивное управляемое большинство, которое, в свою очередь, дифференцуется по специальностям, необходимым для целесообразной работы. Чем полнее эта специализация, чем резче различие специальных клеток, чем дальше подвинулось дифференцование пассивного большинства на органы, тем лучше может управлять их действиями активное меньшинство, тем приспособленнее организм для целесообразной работы. Поэтому дифференцование есть закон развития того сочетания живых единиц, которое называется организмом. Совершенствование организма происходит в процессе его дифференцования; оно даже заключается в дифференцовании. Это наилучше установленная научная истина, о которой уже не спорят. Дифференцование организма создает и его индивидуальность. Каждый орган приспособлен только для одного специального отправления и, отделенный от целого, не способен произвести все необходимые для жизни отправления. Отрубленная рука, отрезанное ухо, вообще отделенный от целого орган перестают жить. Но и целое, если отделенный орган в организме в единственном числе (напр., сердце, печень, селезенка), не может продолжать существовать без отделенного органа, так как другие ткани его заменить не могут. Правда, слепые, глухие, безногие живут, но это уже культурное условие, а в одиноком, необщественном быту ослепшее или оглохшее, или лишившееся конечностей животное должно погибнуть. Также мало способны продолжать самостоятельно и отдельно свою жизнь клетки активного меньшинства, нервно-мозговые ткани, которые руководят отправлениями пассивного большинства, отправлениями, доставляющими им питание, необходимую температуру, необходимую защиту от среды и пр. Дифференцованный организм становится, таким образом, неделим, слагаясь из массы пассивных специальных клеток, неспособных к самостоятельному существованию и во всех своих жизненных отправлениях управляемых стройною и централизованною системою сравнительно небольшего числа высокоактивных клеток, питаемых и содержимых жизнью пассивных клеток, и потому без них тоже не способных самостоятельно существовать. Это дифференцование отправлений организма при централизации одного руководящего отправления и есть основа индивидуальности. Высокое развитие активности немногими руководящими центрами, строго согласующими свое руководительство; утрата активности громадным большинством сочетавшихся живых единиц; их дифференцование и узкие, определенные и многочисленные специальности; невозможность существования этих специализованных единиц вне целого и невозможность существования целого, лишенного какой-либо специальной группы этих единиц, — таковы основные признаки высокоразвитой индивидуальности, той типической ее формы, которая необходима нам для нашего анализа. Общество и есть сочетание таких высокоразвитых индивидуальностей, своими особыми, ярко выраженными свойствами вносящих новую поправку в универсальный закон сочетания и распадения сверх той поправки, которую вносят особенности, присущие всякому живому телу. Остановимся на вопросе об этой поправке.

Сложение мелких малоактивных живых тел в сложный высокоактивный организм составляет вместе с тем необходимое условие этой высокой активности, причем, несмотря на потерю активности большинством сочетавшихся единиц, общая сумма активности значительно возрастает. Если бы можно было измерить килограммометрами общее количество активности (энергии, способной быть целесообразно затраченной организмом) человеческого тела и сравнить это количество с количеством активности, заключенной в таком числе одноклеточных животных, сколько клеток заключено в человеческом теле, то несомненно, человеческая активность превзошла бы почти несоизмеримым образом. Совершенное уничтожение самостоятельного индивидуального существования тех одноклеточных тел, которые сочетались в организм высшего животного, их полная специализация и сосредоточение активности в немногих руководящих центрах общего сенсориума (чувствилища) послужили в этом случае высшему развитию жизни, ее прогрессу и совершенствованию, если объективным критерием такого совершенствования признать степень накопления энергии и активности, степень освобождения жизни из-под власти среды и степень власти самой жизни над косною материей среды. Образование одной высшей индивидуальности, поглощающей многое множество низших индивидуальностей, есть метод, которым природа в этом случае производит указанные плоды. Живые тела сочетаются в организмы, об этом методе мы только что вели речь. Живые тела сочетаются и в общежития, о чем мы и должны повести речь.

Общество (как особая развитая форма общежития) есть сочетание высокоразвитых индивидуальностей. Вообще же общежитие есть сочетание всяких особей с маловыраженною индивидуальностью в том числе. Маловыраженная индивидуальность значит и малоразвитая активность, малая способность противустоять влиянию среды и вообще условиям существования. Если эти условия влияют в смысле прикрепления сочетающихся единиц и их дифференцования (а они обыкновенно влияют в этом смысле), то это и станет методом развития. Общежитие превратится в организм и, смотря по обстоятельствам, или, создав общий и единый руководящий сенсориум, централизующий сохранившие активность живые формы, разовьется в сложный активный организм высокой индивидуальности, или же преобразуется в организм пассивный, в котором все живые формы равномерно потеряют активность и по поводу которого говорить об индивидуальности значило бы злоупотреблять термином и смешивать под одним названием две живые формы, резко отличающиеся именно присутствием или отсутствием индивидуальности. Для совершения всего процесса (и тем более для образования высшей индивидуальности) требуется, чтобы подвижное, физически не сцепившееся сочетание типа общежития превратилось в сочетание типа организма, получив для этого физическое сцепление, которым и обусловливается возможность общего сенсориума с утратою частных сенсориумов громадным большинством сочетавшихся живых форм. Тип общежития заменяется типом организма именно этою ценою подавления многого множества низших индивидуальностей, приносимых в жертву индивидуальности высшей.

Дифференцование сочетавшихся живых форм, специализация их отправлений, некоторое повышение активности меньшинства, понижение активности большинства—все эти процессы, ведущие развитие от типа общежития к типу организма, могут происходить и обыкновенно происходят и в общежитиях и без физического сцепления сочетавшихся форм, но завершиться созданием более совершенной формы, принести плоды в виде возросшей активности может этот процесс лишь с превращением общежития в организм, единочувствующий, единомыслящий, единодействующий, физически сплотивший слившиеся в нем до того раздельно существовавшие живые тела. Без этого сцепления в одно тело понижение активности большинства, необходимое при дифференцовании, не может в достаточной мере возмещаться повышением активности меньшинства, а необходимое, благодаря раздельности, сохранение некоторой активности большинством не дозволяет подчинить движения этого большинства руководству активного меньшинства в такой мере и полноте, как в организме. Стало быть, если развитие общежития совершается по пути превращения в организм, но не завершается этим превращением, то оно не может достигнуть полного согласования обращающейся в общежитии энергии и может повести к уменьшению общего количества этой энергии. Другими словами, явление прогрессивное, когда может завершиться превращением в индивида, процесс органического развития общежитий представляется явлением регрессивным в том случае, если такое завершение развития становится невозможным. Оно невозможно, когда невозможно физическое сцепление сочетавшихся в общежитие тел. Чтобы эта мысль стала яснее, напомним мимоходом, что освобождение энергии организмом, в чем и заключается активность, происходит за счет разрушения известного количества органических тканей. Когда при физическом сцеплении в организм большинство сочетавшихся единиц превращается в пассивные ткани, эти ткани все-таки продолжают служить своим разрушением для освобождения энергии, целесообразно направляемой энергией активных тканей. Только от их же отправлений зависит и питание самих активных клеток. Иначе говоря, от количества пассивных клеток организма и от их совершенства зависит количество и совершенство активных клеток, степень активности организма. Поэтому повышение активности одних сочетавшихся живых единиц происходит в организме прямо за счет других, утрачивающих свою активность единиц, тогда как в общежитии это перемещение невозможно, и повышение активности руководящих единиц может происходить только от медленного роста их собственной активности, тесно ограниченной невозросшим количеством пассивного материала. Естественно, что при дифференцовании общежития это ограниченное повышение активности меньшинства не всегда в состоянии возмещать гораздо менее ограниченное понижение активности большинства, а если процесс продолжается, то рано или поздно, но неизбежно явится понижение общего количества энергии, обращающейся в общежитии, вышедшем на путь развития в организм, но неспособном достигнуть этого предела.

Органическое дифференцование общежития, не могущее завершиться полным превращением в организм, представляется, таким образом, явлением вырождения, сокращает количество энергии, согласованной в живом веществе, сокращает запасы активности живого мира, уменьшает его власть над природою, подчиняет его среде, ведет, стало быть, к общему уменьшению жизни и ее значения в природе. С точки зрения жизни, такой процесс органического дифференцования общества (потому что в обществе есть еще и процесс культурного дифференцования) является, следовательно, регрессом. Процесс этот, однако, покровительствуется рядом естественных условий, так как специализация отправлений и централизация руководительства общими действиями несомненно выгодны общежитию. Тому же дифференцованию общежития содействует и прямое определенное влияние среды, тоже всегда дифференцованной. Тот же процесс облегчается некоторыми особенностями, присущими природе активных организмов: мимичностью, подражательностью, влиянием примера на скопище, подавлением индивидуального сознания и индивидуальной воли при массовых движениях — всею этой психологией «толпы», служащей могучею опорою органического процесса в общественном развитии. Таким образом, начинаясь под влиянием среды, покровительствуемое выгодностью, поощряемое массового психологиею дифференцование общежитий делает свои первые шаги на этом роковом пути, в конце которого стоит вырождение и упадок. Не могущее слиться в организм общежитие сохраняет и развивает свою активность, лишь сохраняя и развивая активность сочетавшихся индивидов, повышая, а не понижая их индивидуальность. Такова та важная и существенная поправка в законе сочетаний живых тел, которая вносится тем фактом, что в общественное сочетание входят живые индивиды, долженствующие для сохранения и развития своего сочетания не утратить, а сохранить и повысить свою индивидуальность. Утрата части энергии при сочетании есть закон косных сочетаний, закон, отменяемый жизнью, которая при своих сочетаниях не утрачивает, а умножает энергию. Дифференцование является законом органических сочетаний до общественного быта, который восстает против этого явления. Дифференцование на стадии общественного сочетания не содействует более умножению энергии сочетающимися телами, но ведет к ее утрате, восстановляя закон неорганических инертных сочетаний. В общественной жизни органическое дифференцование является нарушением основного закона жизни. Человеческая история через край переполнена такой трагической коллизией этого процесса (дифференцующего народы на касты и классы, подавляющего деятельность большинства, централизующего руководительство в меньшинстве, нарушающего индивидуальность личностей) с процессом <общественным>, ведущим к накоплению активности обществом чрез накопление ее сочетавшимися индивидами, вполне сохраняющими и энергически повышающими свою индивидуальность при самодеятельном согласовании этой растущей и усиливающейся активности. Оба процесса проявлялись в истории в самых могучих формах, и если сравнить между собою эту длинную вереницу сочетаний, пережитых человечеством, то нельзя не увидеть, что в общем торжествует второй процесс. Значит ли это, что этот процесс общественного развития опирается на силы более могучие, хотя и более позднего происхождения? Силы эти — сама активность, сама способность целесообразной деятельности, противуполагаемая «естественным» условиям развития, толкающим на путь органического дифференцования. Торжествуя чрез материальную культуру над внешнею природою, активность чрез культуру духовную торжествует над самими органическими законами, ее создавшими.

Идеи, развитые в настоящем параграфе, частью впервые установлены некоторыми социологическими работами Н.К. Михайловского, который в [теории о] борьбе за индивидуальность <первым> указал и обследовал этот капитальный вопрос социологии. Я позволил себе эту борьбу за индивидуальность выразить в объективных терминах; г. Михайловский выражает в терминах субъективных. <Я не думаю, чтобы в настоящем беглом конспекте я мог вполне подставить одни термины другими, но,> в сущности, это две стороны одной медали, выпуклость и вогнутость одного оттиска. Накопление активности, власть над природою, повышение индивидуальности — все [эти] явления до такой степени объективные, что могли бы подлежать даже математическому учету. С другой стороны, благо и счастье личности, зависимое от сохранения полноты индивидуальности сочетавшимися особями, не проявляется ли именно в деятельности (активности), в свободе от велений среды, во власти над природой?* <Во всяком случае, отмечаю субъективное значение обозреваемого явления, чтобы точнее вопроизвести изложенные мною идеи и чтобы всесторонне осветить само явление, одно из центральнейших в числе подлежащих социологическому исследованию.>

______________________

* Об объяснении к социологической доктрине Н.К. Михайловского см. ниже: § 31, который и должен заменить частные оговорки, иначе необходимые и к некоторым другим главам этой книги.

______________________

§ 14. Выше я заметил, что активная жизнь торжествует над внешнею природою чрез материальную культуру и над собственными органическими законами чрез культуру духовную. Взгляд на явление культуры в ее совокупности и общем значении и должен составить этот последний параграф нашего социологического обзора. Выше на этих страницах мы уже не однажды подходили к явлению культуры с разных сторон, и я не буду повторять сказанного. Остановлюсь только на общем истолковании этого явления, тоже одного из центральнейших в числе подлежащих социологическому исследованию.

В предыдущем параграфе мы остановились на явлении органического дифференцования общежитий и на факторах, ему содействующих. В числе их полезность для общежития такого дифференцования занимает выдающееся место, если не господствующее, как склонны думать дарвинисты. Дифференцование общественных отправлений, в политической экономии называемое разделением труда или сложным сотрудничеством, очень выгодно усвоившему его общежитию, умножая его богатство и его искусство, даруя ему преимущества в международной борьбе, которая распространяет дифференцование, делая его из полезности необходимостью. На низших стадиях общественного развития дифференцование по необходимости является органическим, на высших оно может быть заменено и частью заменяется культурным. Дифференцуется не общество, а его культура, предлагая недифференцованному общежитию специальные орудия, специальные методы, специальные организации, благодаря которым индивиды, имеющие достаточную общую культурную подготовку, могут исполнять разные специальные функции общественной жизни, не специализуя своего организма и охраняя многосторонность своей индивидуальности. Разительным примером такой эволюции может служить военное дело. На его заре мы видим всенародные ополчения, нестройные и неискусные; затем всюду развиваются военные касты и сословия, наследственно занятые военного специальностью, чем дальше, тем резче отличавшиеся от прочего населения наклонностями, способностями, моральным складом и самою физическою природою, но зато и развившие военное искусство до степени, недоступной другим классам; теперь перед нами снова всюду всенародные ополчения, но стройные, искусные, гораздо более грозные, нежели былые дружины военных специалистов. Что, однако, дало возможность этому возрождению всенародности военного дела и уничтожило это дифференцование, одно из важнейших и наиболее принесших огорчения человечеству? Огнестрельное оружие, как единогласно утверждают все историки, упразднило рыцарское сословие и феодализм. Усовершенствование этого оружия на глазах живущих поколений упразднило постоянные армии долгосрочной службы и заменило военного подготовкою всего народа. Оружие есть фактор культуры, и если холодное оружие требовало для совершенного им владения долгого и даже наследственного упражнения, то огнестрельное, совершенно наоборот, способно уравнять наследственного воина с простым пахарем, скромным ученым, мирным ремесленником. И чем совершеннее оружие, тем это уравнивание полнее и больше. Надо только немного подучиться. Культура создает и совершенствует и методы такого обучения и порождает целые громадные организации, чрез которые пропускается все население для превращения его всего поголовно в воинов. Армия строго дифференцована от остальных общественных функций, гораздо строже и полнее, нежели было во времена военных каст (присваивавших себе и функцию управления, господства, рабовладения), но это чисто культурное дифференцование, ведущее не к развитию военных способностей у одних и их утрате другими, а к равномерному военному развитию всех индивидов, входящих в данное общество. В этом случае мы видим яркий пример, как самое полное культурное дифференцование является могучим препятствием дифференцованию органическому. Возможность именно такого результата культурного дифференцования обусловливается и общею культурностью общежития. Дикаря вы не скоро сделаете современным солдатом, а, отпущенный в резерв, он скоро потеряет приобретенное. Его культурность не соответствует требованиям, которые ему предъявила бы современная воинская организация. Посмотрите на современную Европу и вы увидите, что срок службы тем короче, чем культурнее народ. Посмотрите на практику хотя бы одного народа, например], русского, и вы увидите, что для более образованных и культурных слоев сокращается и срок службы. Общая культурная подготовка населения является тою почвою, на которой культурное дифференцование может заменить и вытеснить дифференцование органическое, и непосредственными орудиями такого вытеснения является в таком случае и духовная культура (развитие прикладного знания, создание методов обучения, изобретение и открытия), и политическая (создание организации), и материальная (изготовление культурных орудий, снабжение средствами специальных организаций). Военное дело мы взяли в пример по его наглядности и потому еще, что оно уже совершило и в громадном неотразимо доказательном масштабе эволюцию, начатую, более или менее подвинутую или еще ждущую своей очереди у других. Сущность этого процесса ясна, однако, из этого беглого изложения. С этой точки зрения, культура является могущественным средством, при помощи которого общежитие может извлечь все выгоды из процесса дифференцования и вместе с тем избегнуть органического дифференцования, столь опасного и печального. Культура может принести такие плоды, но это не значит, чтобы она всегда их приносила или чтобы это было ее естественным влиянием на общежитие, ею успевшее обзавестись. Ее естественное влияние иное.

Если мы возьмем бескультурное общежитие, то среди факторов, содействующих органическому дифференцованию, мы увидим и влияние среды, и массовую психологию, и полезность процесса, и покровительство естественного подбора в борьбе за существование — все самые могучие факторы органического прогресса, против которых и не могут устоять малоактивные индивиды, фатально совершая эволюцию сочетания в пассивный или активный сложный организм. Препятствием для превращения этого процесса в единственный или, по крайней мере, господствующий может явиться <только> та степень активности сочетавшихся живых форм, которая уже не допускает физического сцепления, а следовательно, и такого постоянства расположения, распределения и соотношения, которое безусловно необходимо для полноты процесса. Это постоянство, разрушенное развитою активностью, до известной степени восстановляет культура. Земледельческая культура, постройка постоянных жилищ, возникновение промыслов, связанных с особенностями местности, создание укрепленных пунктов — все эти постепенные шаги культурного развития прикрепляют индивидов к известному месту (делают их оседлыми), создают ряд постоянств в расположении, а следовательно, и ряд постоянств в различиях существования, потребностей, занятий, а в конце концов и в различиях способностей. На территориях, обращенных к малокультурным странам, естественно возникают военные организации (напр., казачьи в России), на других территориях, соприкасающихся с культурными странами или удобными путями, появляются торговые общины (ганзейские города, наши Новгород и Псков); в горах развиваются горные промыслы, на равнинах—сельское хозяйство и т.д. Эти территориальные дифференцования влекут за собою и другие, так как военные пограничные организации обращают свое оружие и на внутреннюю историю так же, как торговые общины — свое богатство.

Мы не будем следить за всеми этими процессами, но и из немногого сказанного явствует, что именно культура (и только одна культура) может даровать общежитию развитых индивидов те постоянства распределения и соотношения, которые являются необходимыми условиями органического дифференцования таких общежитий. Без этого условия, воссоздаваемого в активных общежитиях единственно культурою, немыслим процесс органического дифференцования. Его мы и не наблюдаем в бескультурных общежитиях позвоночных, в стадах травоядных, стаях птиц, первобытных диких общинах людей. Напротив того, его мы видим широко развитым в обществах насекомых (пчел, муравьев, термитов), где развитая культура создала прочные и определенные постоянства распределения и соотношения и где на почве этих постоянств органическое дифференцование распространилось даже на коренные органические отправления. И в человеческом обществе только с развитием значительной культуры замечается ощутительный процесс органического дифференцования, ибо однажды это необходимое условие, это постоянство отношений стало законом жизни общежития, получают возможность вершить свое дело влияние среды, естественный подбор, полезность дифференцования, психология толпы. И чем выше культура, тем отношения постояннее, тем распределения определеннее, тем прикрепление индивида к месту и занятию прочнее и неотменимее, а стало быть, и почва для органического дифференцование тем удобнее. Естественное влияние культуры, таким образом, является фактором, не противудействующим, а содействующим органическому дифференцованию активного общества, развившего культуру, хотя, как мы выше видели, именно в культуре активная жизнь находит средство, избегая органического дифференцования, извлечь все выгоды и преимущества дифференцованного сочетания. <На этом видимом противуречии мы и остановим теперь наше внимание.>

Культура естественно тяготеет в сторону органического дифференцования; активная жизнь пользуется культурою против органического дифференцования. В сущности, в этих двух положениях нет противуре-чия. Одно говорит о собственной роли культуры, когда она в своем целом не направляется активною жизнью; другое ведет речь о служебной роли культуры в руках активной жизни. Обороняя свою индивидуальность и активность, жизнь пользуется для этого и культурою, как и многим другим, что само по себе вовсе не содействует накоплению и росту активности. С другой стороны, культура, создавая в постоянстве отношений новую почву для дифференцования, не может заменить физического срастания в том отношении, что количество активности господствующего меньшинства остается все же вполне в соответствии с количеством концентрированного в организме вещества, которое не возрастает без физического сцепления. Другими словами, подавление активности большинства сказывается рано или поздно уменьшением всего количества энергии дифференцующегося общежития, его ослаблением и упадком, ослаблением и упадком самой культуры. Только те общежития, которые, благодаря счастливым историческим условиям, сумели сделать из культуры орудие, направленное против органического дифференцования (что вполне возможно, как мы выше показали), а в дифференцова-нии культурном нашли эквивалентную замену полезных сторон органического дифференцования, могут почитаться гарантированными от неизбежного упадка и являются типом прогрессивного общественного развития. Борьба между естественным влиянием культуры в сторону органического дифференцования и настойчивым стремлением активной жизни сделать из культуры орудие не только для покорения среды, но и для победы над этим деградирующим общество органическим законом, проходит широкою волною через всю историю человечества. Напр., в экономической области естественное культурное развитие сказывается, смотря по условиям исторического момента и по общей совокупности остальных сторон общественного быта, то рабством, то крепостничеством, то монополиями, то, наконец, капитализмом. Активная жизнь на всех стадиях восстает против этих культурных образований, против этого естественного развития, и там, где активность торжествует, общества продолжают жить и развиваться. Общества, где одерживает верх «естественное» развитие, гибнут. Таким образом, отметив поправки, которые вносятся в закон сочетания законами индивидуальности и законами культуры, мы возвращаемся все к той же активности, которая овеществляется и в индивидуальности, и в культуре и которая примиряет антагонизм этих двух своих выражений. Или гибнет, если не примиряет, увлекая с собою к падению и индивидуальность, и культуру, и все общество. Дифференцование содействует умножению активности в индивидуальном организме, и потому там оно закон развития. Органическое дифференцование ведет к уменьшению активности в общежитии, и потому здесь оно закон вырождения. Критерием же в обоих случаях является основной закон жизни, что всякое сочетание живых форм должно не сокращать, а умножать согласованную в этих формах энергию.

Мы кончили наш беглый обзор основных вех, по которым распределяется социологический материал и которые лишь в самых общих очертаниях рисуют сложное и оригинальное строение той формы сочетания, которое мы обозначаем именем общежития. И этих немногих вех достаточно, однако, чтобы понять, насколько истинный путь раскрытия законов общественной жизни далек от тех покушений, где изучение какой-нибудь стороны общественного процесса, чаще всего какой-нибудь стороны культуры (напр., экономической), выставляется основою всего обществоведения. Изучать частности полезно и необходимо. На них строятся и обобщения. Надо, однако, понимать место изучаемых частностей, и увлечения, извинительные для мыслителей XVIII в., неизвинительны на пороге XX века. Над общественною жизнью компетентны и общие законы сочетания и распадения, управляющие космическим развитием, и законы жизни, которым подчинены сочетания органических молекул и живых тел, и законы индивидуальности, и законы культуры. Проблема социологии — раскрыть и истолковать всю эту сложную картину. <Задача этого очерка была сжато напомнить об этой проблеме.>

ЭТЮД ВТОРОЙ
Нравственное начало в общественной жизни*

<Явление общественной борьбы, к исследованию которого я приступил в этюде «Международная экономическая борьба» («Северный вестник», 1888 г., №№ 1 и 2), затронуто в упомянутой работе лишь с одной, хотя и очень важной, стороны. Такое одностороннее рассмотрение вопроса, конечно, не может вести и не ведет к уяснению всего значения, которое общественная борьба во всех ее формах может иметь для общего хода человеческого прогресса, для общественного развития вообще и для тех или иных сторон его в частности. Упомянутый этюд предлагал лишь приступ к такому исследованию и, понятно, не мог ответить на многие вопросы, естественно возникавшие при его чтении. Кроме общего введения, скорее ставившего вопросы, нежели дававшего ответы, там лишь одна специальная сторона процесса была обследована более подробно и обстоятельно с тем, конечно, что и другие стороны одна за другою будут обследованы с той же общей точки зрения и, по мере движения работы, будут предлагаемы вниманию читателя. Ныне в предлагаемом этюде я пытаюсь дать истолкование другой, не менее важной стороны явления, но, конечно, и этою работою не исчерпываю всех сторон и всех вопросов, которые логически связаны с избранною мною задачею и постепенно должны быть введены в исследование. Делаю эту оговорку, потому что вышеупомянутая моя работа заслужила именно этот самый упрек в односторонности, упрек, очевидно, порожденный мнением, что ею одною я и предполагаю завершить исследование громадного вопроса, выдвинутого мною в начале статьи. Эта ныне предлагаемая вниманию читателя работа составляет, таким образом, звено в ряду других, мною предпринятых с целью уяснения законов, управляющих общественною борьбою вообще, историческою международною борьбою в особенности. Примыкая к упомянутому этюду о международной экономической борьбе и связывая его с предстоящими еще работами о борьбе на почве умственной и политической, настоящий этюд о нравственном начале в общественной борьбе представляет, однако, подобно предыдущему, работу, настолько отдельную и самостоятельную, что для своего понимания [она] не требует предварительного ознакомления с какими-нибудь иными моими работами.

______________________

* Настоящий этюд является развитием §§ 11, 12 и 13 первого этюда, по необходимости повторяя некоторые положения и аргументы, требуемые связностью изложения.

______________________

Но почему после богатства я остановился именно на нравственности как орудии борьбы, отложив знание и политическую власть для последующих этюдов? В выборе именно такой последовательности руководили мною причины, которые я считаю не бесполезным предварительно выяснить в виде приступа к изложению предмета. В первых двух главах этюда о международной экономической борьбе я остановился в беглом обзоре на орудиях общественной борьбы в их совокупности, чтобы затем постепенно разработать их по частям. Я старался показать, что в общественной борьбе все многоразличие ее деятелей и орудий может быть сведено в две существенно отличные, существенно важные группы. Активность, с одной стороны, культура, с другой, являются каждая совокупностью такой группы орудий и деятелей борьбы. Общества одерживают верх в борьбе с другими обществами, члены обществ — в борьбе с согражданами, благодаря преимуществам того или другого рода, благодаря более развитой активности или более высокой культуре. Других способов борьбы общественная жизнь не знает. Является, стало быть, настоятельная надобность ознакомиться с обоими способами, изучить и культуру, и активность как орудия борьбы и победы. В этюде «Международная экономическая борьба» я остановился на культуре и выбрал среди культурных орудий такое, которое полнее других выделилось от соотносительной активности (богатство от труда). Ни власть (культура политическая), ни знание и вера (культура умственная) не выделились так от соотносительной активности (свободной политической деятельности и критической мысли), как богатство и капитал (культура экономическая). Поэтому специфическое значение культуры как орудия общественной борьбы удобнее всего было изучать, начав с анализа в этом направлении культуры экономической. Мы так и сделали. Переходя затем к исследованию прочих культурных орудий борьбы, интеллектуальных и политических, мы на первых же порах сталкиваемся с переплетающимся влиянием активности, умственной и политической, как таких же орудий. Здесь гораздо затруднительнее выделение одной стороны явления, и для его понимания необходимо одинаковое внимание к обеим сторонам. Здесь, стало быть, необходимо предварительное, более обстоятельное ознакомление с активностью как орудием борьбы и победы. Но как изучение культурной стороны политического и умственного развития затрудняется переплетающимся влиянием политической и умственной активности, точно так же это обстоятельство затрудняет и изучение роли активности в политической и умственной борьбе. Для предварительного ознакомления с культурою как орудием борьбы мы избрали богатство, культурный фактор, наиболее независимый от влияния активности. Таким же полнее всего обособленным и наименее зависимым от влияния культуры проявлением общественной активности представляется нравственность. Поэтому для анализа роли и значения активности в общественной борьбе нельзя найти другого общественного явления столь же удобного, столь же независимого от культурного гнета, как мораль. Конечно, мораль очень чувствительна к культурному гнету: политическому, умственному или экономическому, но это уже другой вопрос о взаимодействии разных сторон общественного строения, тогда как внутри группы явлений, соединяемых под именем нравственности, те из них, которые можно назвать моральною культурою (собственно догматика морали), играют роль сравнительно второстепенную, уступая значение моральному настроению и моральному действию, подобно тому, как развитая экономическая культура может подчиняться влиянию активности политической, умственной и моральной, но господствует над материальным трудом. Теперь, надеюсь, понятно, почему именно с нравственности мы начинаем наше изучение общественной активности как орудия общественной борьбы.

Та же причина (необработанность предмета), которая заставила меня и в этюде об экономической борьбе начинать речь издалека и делать отступления от нити исследования, предписывает мне и теперь тот же план изложения, хотя при этом довольно затруднительно удержать внимание читателя в желаемом направлении.>

Глава V
АКТИВНОСТЬ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ В ЖИЗНИ

§ 15. Активность представляется особенностью, медленно и постепенно вырабатываемою в прогрессе жизни. Она заключается, как мы знаем <(см. первые две главы этюда об экономической борьбе, «Сев[ерный] в[естник]», [18]88, № 1)>, в способности организма реагировать на среду для приспособления ее к потребностям жизни. Реакция жизни на среду— таково первое основное отличительное свойство активной жизни. Начиная с простейших животных организмов, уже реагирующих на среду не всегда сознательно и преднамеренно, и кончая человеком и человеческим общежитием, способным к глубоким преобразованиям среды, активность постепенно накоплялась жизнью, все определеннее и яснее выделяясь из прочих органических процессов, все резче и ярче вытесняя свою сущность и свое значение в общей экономии природы нашего земного мира.

На низших ступенях жизни не всегда легко отличить пассивную реакцию на среду от активной, потому что если активность и состоит в реакции на среду, то не всякая реакция на среду есть уже активность. Отложение древесного листопада, преобразующее почву леса и подготовляющее ее к произрастанию новых растений, к иному поглощению влажности, к иному заселению животными, является, без сомнения, тоже реакцией жизни на среду и очень могучею реакцией. Или не такою же ли могучею реакцией жизни на среду является затенение почвы лесом, препятствующее накаливанию почвы, стало быть, и лучеиспусканию теплоты этою почвою, и нагреванию этим лучеиспусканием проносящегося над почвою облака и, таким образом, содействующее более частому выпаданию дождя и росы, большей влажности климата? Лес могучим образом реагирует на почву и на климат страны, удобряя одну и увлажняя другой, это ли не приспособление среды к потребностям жизни чрез реакцию самой жизни на среду? Густая растительность, покрывающая крутые горные склоны, сильно задерживает быстроту скатывания воды по этим склонам и является, как известно, лучшим предохранительным средством против внезапных и опустошительных наводнений в горных странах, это ли не новое проявление той же могучей реакции жизни на среду, ее преобразующей и видоизменяющей? Да, конечно, все это реакция жизни на среду, порою даже служащая на пользу жизни, но, однако, это никак не активность. Такую же реакцию на среду, и зачастую тоже в интересах жизни нередко оказывают и неорганические предметы и явления. Выветривание горных пород тоже видоизменяет состав почвы, удобряет ее и подготовляет для новой растительности. Направление ветров, обилие озер, расположение горных хребтов тоже влияет на большее или меньшее выпадение дождя и росы. Глубокие озерные водоемы на горных склонах тоже задерживают быстрое скатывание влаги и предупреждают внезапные и опустошительные наводнения. Словом, не только жизнь, но и различные явления неодушевленной природы могут производить те же реакции на среду, на общее ее состояние и частные ее свойства, как и вышеперечисленные проявления разного рода реакций растительной жизни. Но и человеческое общежитие, эта высшая форма активной жизни, может производить и производит в действительности те же самые воздействия в виде реакции на окружающую среду.

В самом деле, человек покрывает горные склоны густою растительностью и устраивает искусственные обширные водоемы (запруды) на этих склонах, предупреждая этими своими действиями внезапные наводнения. Он искусственно разлагает горные породы, собирает и свозит продукты органического разложения, преобразуя и удобряя тем почву, приготовляя ее для новой растительности, которою затем и покрывает эту видоизмененную почву. Он разводит леса для урегулирования естественного орошения. Он заменяет недостаток этого орошения системою искусственной ирригации. Итак, и явления неодушевленной природы (горные породы, ветер, озера, хребты), и пассивная растительная жизнь (леса, растительность горных склонов), и человеческие общежития реагируют на среду, видоизменяя ее почву, смягчая климат, преобразуя флору страны, предохраняя от наводнений и т.д., и т.д. Какая же разница между этой реакцией неорганических явлений или пассивной жизни, с одной стороны, и работою человека — с другой? Если реакция на среду есть активность, то она разлита вокруг нас во всех явлениях неорганической и органической природы. Значит, вопрос в том, чем отличается реакция на среду активной жизни от прочих явлений того же рода, будь то реакция со стороны неорганических явлений или со стороны жизни пассивной? Активность всегда выражается в форме реакции на среду, но не всякая реакция на среду есть проявление активности. Необходимо, следовательно, развить и дополнить это первое определение активности. Оно вмещает в себя всю активность, но не одну активность. Оно слишком просторно. <Попробуем его разгородить и точнее ограничить собственное помещение активной жизни. Мы знаем уже, где находится это помещение; нам надлежит точнее определить его межи.> Активность есть реакция жизни на среду, но какая реакция? <В чем ее отличительные признаки, творящие из нее могучую самостоятельную силу природы?>

§ 16. В начале прошлого параграфа, определяя активность как реакцию жизни на среду, мы, согласно идеям, высказанным уже выше<*>, ввели и некоторое ограничение в понятие реакции на среду, именно прибавив: «для приспособления среды к потребностям жизни». С одной стороны, всякая активная реакция жизни на среду стремится приспособить среду к потребностям жизни, а с другой стороны, значительная, если не большая, часть различных реакций неорганических явлений и пассивной жизни вовсе не ведет к приспособлению среды для потребностей жизни. Выветривание мергеля или лавы, конечно, удобряет почву, приспособляет ее к потребностям жизни; но выветривание песчаника или мела может ухудшить почву, затруднить развитие жизни на ней. Ветер приносит и сгущает влагу, но он ее и уносит, и высушивает; он приносит не только влагу, но и сыпучие пески, погребающие под своим мертвенным покровом целые оазисы. Горные хребты содействуют выпаданию влаги, но и затрудняют это выпадание, если отделяют от моря; они бывают зачастую причиною неумеренно холодного климата, загораживая страну от теплых <южных> ветров <(в северном полушарии)>. Озера увлажняют климат, но не везде такое увлажнение необходимо: порою же оно бывает вредно для развития жизни. То же следует сказать и о влиянии лесов, которые охлаждают и увлажняют Финляндию так же, как и Крым, и если во втором случае это охлаждение и увлажнение приспособляет климат страны к потребностям жизни, то в первом оно действует в совершенно обратном смысле. Точно так же и преобразование почвы лесом бывает разное. Лиственные леса при умеренно влажном климате удобряют почву своим листопадом. Хвойные леса нередко могут только ухудшить почву. При очень влажном климате и лиственный лес болотит почву, делает ее кислою, малоплодородною. Вообще, и неодушевленные явления, и пассивная жизнь проявляют очень могучую реакцию на среду, но эта реакция, обусловленная состоянием самой среды, ведет к дальнейшему приспособлению среды для потребностей жизни или наоборот, ухудшает жизненные условия в зависимости никак не от собственного приспособительного процесса, видоизменяемого сообразно состоянию среды, а более от этого самого состояния. Лес всегда действует в одном направлении, но он ухудшает или улучшает почву и климат в зависимости от состояния почвы и климата. При одном состоянии природы отложение листопада и сушняка, затенение и увлажнение приспособляют почву и климат к потребностям жизни; при другом состоянии наоборот, но лес всегда и неизменно отлагает листопад, затеняет и увлажняет. Он не приспособляет своей реакции на среду сообразно видоизмененному состоянию среды и ради приспособления ее к потребностям жизни. Он и не в состоянии приспособить и видоизменить свою реакцию на среду сообразно потребностям жизни.

______________________

<* Впервые, еще в 1872 году, в этюде: «Социальное строение и социальные деятели» (Знание, 1872, № 12). См. там же: «Ответ Н.К. Михайловскому» (ibidem., 1873, № 7) и «Субъективный метод в социологии» (ibidem., 1873, № 10).>

______________________

Таким образом, если приспособление к потребностям жизни составляет первое искомое нами ограничение понятия реакции на среду, первое приближение к более точному определению активной жизни, то и внутри этого нового определения необходимо иметь в виду лишь такие реакции, приспособляющие среду к потребностям жизни, которые способны сами сообразоваться с разнообразием среды и не превращаться из распространителей жизни в ее истребителей. Способность сообразоваться с условиями и при их изменении изменять и приспособительный процесс — такова особенность, которою должна отличаться реакция жизни на среду, если мы желаем дать ей название активной. Иначе говоря, активность заключается в целесообразной реакции жизни на среду для приспособления среды к потребностям жизни. Итак, целесообразность — вот первый отличительный признак, присущий уже одной лишь активной жизни. За ее пределами царствует лишь одна причиносообразность. И неодушевленные явления природы, содействующие и противодействующие распространению жизни на земле, и пассивная жизнь, реагирующая на среду в направлении благоприятном и неблагоприятном для жизни вообще и для себя самой в частности, действуют никак не с целью содействия или противодействия жизни. Но когда человек предпринимает свои работы, он имеет ясно определенную цель: затруднить наводнения, удобрить почву, урегулировать орошение, видоизменить флору и фауну и т.д., о чем ни горные озера, ни лес, ни травяная растительность склонов не знают, хотя и делают порою то же дело, что и человек. Эта целесообразность и является, таким образом, первою бросающеюся в глаза специфическою особенностью того действия, которое мы называем активным. Активная жизнь отличается прежде всего этим появлением целей и задач, отсутствующих в неодушевленной неорганической природе так же, как и в пассивной растительной жизни. Последние биологические исследования открыли, правда, и в растительной жизни некоторые такие реакции на среду, которые можно бы признать отмеченными чем-то вроде целесообразности. Таковы факты, относящиеся к плотоядным растениям, к сну и движению растений, к распространению корней и борьбе за пищу и пространство между кореньями и проч. Но если даже допустить в некоторых из этих случаев целесообразность (чего можно еще и не допускать), то эта зачаточная активность, проявляемая жизнью пассивною, лишний раз обнаруживая закон постепенности в природе, нимало не колеблет ни общего противоположения пассивной и активной жизни, как они проявляются в своих высших законченных типах, ни тем менее определения активности как явления, развиваемого жизнью животного, но сказывающегося, быть может, в эмбриональном виде и в жизни растительной. Целесообразность в реакциях жизни на среду и является таким первым определением активности, первым существенным фактом, отличающим активную жизнь и дарующим ей самостоятельное место в природе вообще, в жизни в частности.

<Лет пятнадцать тому назад, в 1872-1874 гг., мне привелось участвовать в довольно горячей полемике по вопросу о значении этого факта, этого появления целей в процессе жизни. Тогда я старался отклонить некоторые методологические выводы, которые отсюда делались писателями, общее миросозерцание которых мне было вполне симпатично. И теперь, конечно, я повторю то же самое, особенно об одном из моих оппонентов, о Н.К. Михайловском, именно с которым, однако, мне и пришлось тогда вести беседу о целях как существенной особенности общественной жизни и причине, предписывающей для социологии метод субъективный. С тех пор много воды утекло. Между прочим, и по вопросу, нас тогда разделявшему, произошло в русской литературе немало интересного. Так, В.В. Лесевич в своих «Письмах о научной философии» попробовал найти общую почву для примирения наших разноречий. Г. Дебольский в своем последнем этическом трактате поступил иначе; он прямо усомнился в принадлежности г. Михайловского к субъективной школе и отослал его в объективную, где я, конечно, первый с удовольствием его натурализовал бы, если бы, впрочем, не г. Грот, который отсылает меня наоборот в субъективную школу, оставляя, впрочем, там и г. Михайловского. Замешались в эту полемику и гг. Кареев, Каблиц etc., но и упомянутого достаточно, чтобы призадуматься над глубиною разногласия, нас разделявшего в бно время, и, оставив полемические мечи ржаветь в ножнах, из которых они нами не вынимались уже пятнадцать лет, не перетряхать старых споров, не нарушающих общей и несомненной солидарности работ. Эти споры в свое время способствовали уяснению вопроса о целесообразности в жизни, и преимущественная заслуга Н.К. Михайловского в статьях упомянутого цикла и заключается, по моему мнению, в разработке этого вопроса о целях и задачах как отличительном признаке общественной жизни.>

§ 17. Целесообразность действий живого тела представляется нам самою яркою, самою бросающеюся в глаза особенностью активной жизни, самою яркою, потому что целесообразности не знает ни пассивная жизнь, ни неорганическая природа. Но самая яркая особенность не всегда значит самая основная, и сама целесообразность может быть сведена к более глубоким отличиям активной жизни. Для этого мы еще раз вернемся к нашим примерам реакции на среду со стороны пассивной и со стороны активной жизни и попробуем сравнить эти два процесса с точки зрения того метода, которым производится ими влияние. Мы знаем уже, что влияние пассивной жизни только причиносообразно, влияние же жизни активной причиносообразно и целесообразно; теперь сравним, как обе формы жизни достигают получаемых результатов?

Возьмем первый пример. Лес увлажняет страну, и человеческое общежитие тоже увлажняет страну. Каким же образом достигается то и другое? В общих чертах мы уже знаем, как это достигается лесом. Он, прежде всего, затеняет почву, препятствует быстроте испарения и нагреванию. Это некоторое овлажнение и значительное охлаждение почвы производит ряд новых результатов. Почва, не нагретая или мало нагретая солнечными лучами, доступ которых затруднен густолиственным навесом, не лучеиспускает из себя теплоты, а незначительное лучеиспускание снова прерывается лесным покрывалом и не выходит в атмосферу за его пределы (вспомните, как тепло ночью в лесу, где лучистая теплота почвы задержана лесом). Между тем, одним из самых существенных препятствий в степи для тихих и умеренных дождей из облаков, умеренно богатых влагою и с относительно высокою температурою, является именно эта теплота, излучиваемая накаленною солнцем почвою. Она поднимает температуру проносящегося над нею облака, и осадка не происходит. Поэтому степи знают ливни, а с тихими и самыми полезными для жизни дождями знакомы в жаркое время единственно вскоре после ливней, когда почва еще не успела накалиться. Ясен теперь тот процесс, при помощи которого лес учащает выпадание дождя. Лес сам по себе не привлекает дождевых облаков, также не заставляет проносящиеся над ним тучи сгущаться в осадки. Он только прерывает непосредственное отношение между солнечною теплотою и почвою, между почвенного теплотою и облаками. Прерывает он это отношение самым фактом своего существования и достигает этого просто ростом и развитием. Можно спросить еще, почему сам лес, сами вершины его не могут явиться заместителем почвы, не могут скоплять солнечную теплоту и затем возвращать ее проносящимся над ним облакам? Кроме физического строения лесных верхов, не благоприятствующего лучеиспусканию, здесь действует другая, более важная причина. Солнечная теплота, как и теплота почвы, нужна самому лесу, который растет и развивается именно за счет этой теплоты. Свободная энергия в виде солнечной теплоты, солнечного света, атмосферного электричества и т.д. и является тою силою, за счет которой развивается растительная жизнь. Эта свободная энергия, разлитая в природе, потребляется растительною жизнью в том смысле, что преобразуется в потенциальную энергию, в химическую силу, удерживающую от разложения и в состоянии равновесия такие неустойчивые соединения, как органические ткани. Благодаря этому процессу, из которого и состоят растительные жизненные процессы, свободная энергия постоянно преобразуется в потенциальную, теплота, свет и электричество — в химическую энергию. Таким образом, и солнечная теплота, перехватываемая лесным покровом и не допускаемая им до почвы, и почвенная теплота, не выпускаемая лесным навесом на свободу в верхние слои атмосферы, поглощаются этою заслонкою и сохраняются в ней уже не в виде тепла, а в потенциальном, скрытом состоянии, в неустойчивых химических соединениях. Поэтому поверхность леса, обращенная к проносящимся над ним облакам, и не может посылать им теплоту, поглощенную от солнца и от почвы. Поверхность леса холодна, пока лес жив, потому что, покуда он жив, он преобразует получаемую теплоту в химическую энергию. Если же солнце или атмосфера, или почва теплоты дают больше, нежели лес может преобразовать, то он погибает, засыхает. Таким образом, резюмируя метод действия леса в качестве овлажнителя климата и почвы, мы видим, что этот метод заключается просто в том, что лес живет, растет, развивается. Своим ростом он образует непроницаемую шапку над почвою, непроницаемое дно для облака; своею жизнью он поглощает свободную энергию среды (теплоту) и потому не может заменить собою почвы и, получив теплоту от солнца и почвы, возвращать ее атмосфере и облакам. Так действует лес, увлажняя климат и почву территории, в пределах которой живет. Как же действует в подобных случаях человек? Искусственная ирригация является первым методом, которым человек овлажняет почву, недостаточно овлажняемую атмосферою. Для этого он проводит каналы, целую систему каналов, роет водоемы, строит запруды, воздвигает водоподъемные сооружения. Он достигает своей цели, но какою ценою? Для всех этих действий необходимо прежде всего затратить силу, произвести работу. Чтобы провести канал или вырыть водоем, необходимо оторвать, поднять и переместить известное количество, иногда громадное количество земли, каменьев, воды. Для запруд и плотин необходимо такое же отторжение, поднятие и перемещение значительных масс, которые нужно еще укрепить, для чего нужно поднятие и перемещение других масс, нужна борьба с напором воды, с размывами и т.д. Все это требует громадной <свободной> энергии (из которой часть затем сохраняется в сооружениях в состоянии потенциальном). Громадной затраты свободной энергии требует и рост леса, но там затрачивает энергию солнце, а жизнь лишь поглощает и сохраняет ее в потенциальном состоянии и этим поглощением и производит свое овлажняющее действие. Здесь же, в человеческой работе, сам человек затрачивает энергию; он сам ее освобождает, переводя энергию, заключенную в состоянии потенциальном в его нервных и мышечных тканях, в мышечных и нервных тканях рабочего скота, в топливе и проч., в состояние свободное. Конечно, часть энергии, таким образом освобожденной человеком, преобразуется снова в состояние потенциальное в продуктах его труда. Но, во-первых, это конечный акт процесса человеческого труда, которому предшествует акт освобождения энергии, а во-вторых, это новое преобразование энергии в состояние потенциальное происходит уже за пределами человеческой жизни, хотя и по ее велениям. В ее же пределах преобразование среды, ее увлажнение сказалось, как мы видели, за счет перехода энергии из потенциального состояния в свободное, тогда как такое же действие леса, тоже увлажняющего среду, обязано переходу свободной энергии в потенциальную. Поглощение свободной энергии — это метод, которым реагирует пассивная жизнь на среду, выделение свободной энергии — метод жизни активной. Пассивная жизнь растет; активная работает.

Не только искусственная ирригация, но и искусственное лесоразведение может явиться в руках человека способом для увлажнения населенной им и скудно орошенной территории. В этом случае мы легко увидим, что метод воздействия человека по сущности своей остался тем же, как и при ирригации, хотя и выражен в иной форме. Конечно, лес, разведенный человеком, реагирует на среду, увлажняет почву и климат тем же способом, как и лес, естественно выросший и вызванный к жизни игрою естественных сил территории и солнца. Он совершает и теперь свою увлажняющую миссию чрез преобразование свободной энергии, разлитой в среде, в состояние потенциальное. Но появился он в данной территории благодаря работе человека, благодаря преобразованию скомбин[ир]ованной в его организме энергии потенциальной в состояние свободное. В естественно выросшем лесе эту работу всецело производит свободная энергия, разлитая в среде, преимущественно солнечная. В данном же случае, когда понадобилось искусственное облеснение страны, этой свободной энергии среды недостаточно для произрастания леса, и человек комбин[ир]ует с нею (как и при всяком труде своем) свою энергию, которую способен высвобождать его организм. Такой лес является в такой же степени продуктом человеческого труда, как и каналы, запруды, водопроводы и другие ирригационные сооружения, и, как всякий продукт труда, он сохраняет в потенциальном состоянии часть свободной энергии, затраченной на его производство. Поэтому если искусственно разведенный лес увлажняет страну чрез поглощение свободной энергии, то этим фактом он лишь сближается со значением и действием других продуктов труда. Сам же труд облеснения и лесоохранения, как всякое проявление активности, представляется целесообразно направленным высвобождением энергии.

Таким образом, целесообразное высвобождение скомбин[ир]ованной и согласованной в организме энергии для приспособления среды к потребностям жизни и составляет основное отличительное свойство активной жизни, то свойство, которое выделяет ее из прочих явлений жизни и дает отдельное, самостоятельное и в высшей степени значительное место в природе нашей планеты.

§ 18. Пространное определение активности, данное нами в конце прошлого параграфа, может быть значительно упрощено, если пересмотреть главные составные части определения и выразить их в соответственных кратких терминах.

Высвобождение скомбин[ир]ованной в организме энергии, как мы знаем, представляется явлением не бесцельным и не мимовольным. Его целесообразность нами введена даже в определение, а самая цель указана в известных преобразованиях среды. Таким образом, активность предполагает не просто высвобождение энергии, но высвобождение, сопровождающееся параллельною и соответственною ее затратою. Когда горит лес или каменноугольные залежи, когда застывает выброшенная вулканом лава, когда падает снег или замерзает океан, происходит громадное освобождение энергии, скомбин[ир]ованной в телах, преобразующих этими путями свое химическое или физическое состояние, но эта энергия, освобожденная процессом горения или процессом замерзания, остается свободным капиталом среды, частью бесследно теряемым лучеиспусканием в космическое пространство, частью утилизуемым разными земными процессами, никак не для возникновения которых высвобождалась энергия лесным пожаром, отвердением лавы или сгущением паров в снег. Здесь затрата энергии происходит из общего капитала свободной энергии среды, и в него же поступает всякая высвобождающаяся энергия. В общем обороте земного развития существует, конечно, известное правильное соотношение между процессами высвобождения энергии <(интеграцией)> и ее затраты <(дисинтеграцией)>; но в частности отдельные эпизоды того и другого процесса не связаны между собою какими-либо постоянными соотношениями. Солнечная энергия затрачивается в рост и распространение леса не затем, конечно, чтобы эта энергия, скомбин[ир]ованная в лесе, высвободилась лесным пожаром. Соотношение причинности, конечно, существует, но соотношение общее, управляющее развитием нашей планеты и установляющее известное подвижное равновесие между процессами сочетания и распадения, к которым в последнем счете сводятся все процессы, происходящие на земле и вообще во вселенной. <С этой, космической точки зрения, и процессы активной жизни входят в эту общую экономию природы, представляя составную часть как общего процесса интеграции планеты, так и частных процессов дисинтеграции, задерживающих быстроту и осложняющих простоту основного процесса.> Но это с общей космической точки зрения, а в частности процессы активной жизни тем выделяются из других процессов высвобождения энергии <(интеграции)>, что, будучи целесообразными, всегда сопровождаются и затратою энергии, обращением ее в потенциальное состояние <(дисинтеграцией)>. Затрата же энергии есть работа.

<В смысле механики работа есть произведение скорости на массу, чем и выражается количество энергии, затрачиваемой для данной работы, будь то энергия солнечная или животная (активность), или всякая иная. Вообще> в природе, как мы видели, процессы высвобождения энергии из потенциального состояния и ее новой затраты в это состояние не представляются неразрывно связанными как две лишь стороны одного процесса. Именно это, однако, мы видим в активной жизни, где энергия не высвобождается иначе, как для затраты, и где затрата идет всегда параллельно и всегда за счет этого параллельного высвобождения. Работа активной жизни есть совмещение высвобождения и затраты, и так как всякое высвобождение сопровождается затратою, то и является оно всегда работою. Таким образом, вместо пространного определения «целесообразное высвобождение скомбин[ир]ованной в организме энергии» вполне достаточно сказать «целесообразная работа», и это сокращенное определение, заключая все, заключающееся в пространном, еще вводит в него факт затраты, параллельной высвобождению. Не надо забывать только, что в данном случае работа должна быть понимаема в точном философском и механическом значении, а не политико-экономическом. <Эта возможность смешения столь несходных понятий и составляет самую слабую сторону сокращенного определениям Работою в смысле этого определения будет и битва с неприятелем, и бегство от хищников, и любовь к женщине, и политическая речь, и проповедь, и т.д., и т.д., тогда как ничего подобного не входит в понятие работы как политико-экономического термина. <Надо не забывать этого различениям

Вторая половина нашего пространного определения тоже допускает сокращение, сопровождаемое тоже новым выяснением содержания самого понятия. «Для приспособления среды к потребностям жизни» — такова эта вторая половина нашей пространной формулы. С тех пор как вместе с введением в определение термина работы мы ввели и представление о затрате высвобождаемой энергии, этим самым мы частью заменили и выражение приспособление среды, которое и состоит в затрате энергии для удовлетворения потребностей жизни. Потребности жизни заключаются в ее охранении, поддержании и развитии. Жизнь же, для которой работает всякое активно живое существо, есть собственная жизнь этого существа. На известной ступени развития активности эта эгоцентрическая точка зрения расширяется или заменяется более или менее распространенною, но это расширение сферы целесообразной работы активного организма отличает не все формы активной жизни, тогда как, с другой стороны, распространенная сфера целесообразной работы на пользу жизни (не только соответственной) всегда ограничивается сознанием принадлежности к той или другой группе живых существ. Таким образом, забота о собственной жизни, ограничиваемая потребностями одного своего организма или более или менее распространенная сознанием солидарности с другими существами, и составляет основное течение работы для удовлетворения потребностей жизни. Всякое существо заботится о себе или о своей группе, но деятельность всех вместе сливается в общий процесс приспособления среды к потребностям жизни. Забота же о себе и о своей группе называется самосохранением, <выражением, которое удобно может найти место в нашем сокращенном определении.>

Работа в целях самосохранения — таково будет и совершенно полное и возможно сжатое определение активности в жизни. Здесь отмечен и факт высвобождения энергии организмом с параллельною ее затратою, и факт целесообразности этой затраты, и общая формула этой целесообразности, направление деятельности. Если помнить значение термина «работа», то определение не оставляет ничего желать ни в смысле ясности, ни в отношении сжатости. Оно объемлет собою всю активную жизнь: от низших животных и даже от растений, проявляющих некоторую активность, до высших форм активности, до человека и человеческого общежития. Способность высвобождать энергию по мере надобности в ней для сохранения и развития организма и есть то основное отличие, которым отмечена активная жизнь. Способность управлять этою высвобожденною энергиею (управлять чрез новое высвобождение энергии), или целесообразность действий, составляет второе отличительное свойство активной жизни. Наконец, общее и неизменное направление этого действия на охрану и развитие жизни, или самосохранение, составляет третье отличительное и последнее общее всей активной жизни свойство. Высвобождаемость энергии, целесообразность ее затраты, самосохранение — таковы эти <три> общие всей активной жизни свойства. Дальше начинаются уже различия, смотря по ступени и роду развития активной жизни. <К самому существенному и для нас наиболее важному различию, выросшему из развития активности, мы и обратимся несколько ниже, а теперь еще должны остановиться на некоторых фактах, связанных с общими свойствами активной жизни.>

§ 19. <Итак,> мы уже знаем, что отличительною особенностью активной жизни, противуполагающей ее жизни пассивной, является работа в целях самосохранения. Для работы нужна сила, ее производящая, и этою силою является энергия, высвобождаемая активным организмом из потенциального состояния, в котором она заключена в его тканях. Но чтобы высвободить энергию из этого состояния, нужно предварительно обладать ею, нужно ее накопить, нужно взять из среды свободную энергию и обратить ее в потенциальное состояние в тканях собственного организма. В этом накоплении и согласовании свободной энергии среды и состоит, как мы видели выше, главный отличительный признак растительной жизни. Мы не должны забывать, что тем же свойством и даже в сугубом размере обладает и жизнь животная. Эта способность накоплять энергию среды (как и вещество) связывает оба царства, растительное и животное, в один мир органический, в одну группу явлений жизни. Разница заключается в том, что для растительного царства этот процесс <координирования [т.е. накопления] свободной энергии среды> представляется главным и отличительным, процесс же высвобождения энергии проявляется или в виде умирания, прекращения самого процесса жизни, или же в качестве побочных, несущественных явлений, не нарушающих общего направления развития. Между тем, в жизни животной процесс накопления и согласования энергии составляет лишь одну сторону всего жизненного процесса, другою и не менее важною стороною которого является постоянное высвобождение этой постоянно накопляемой энергии при постоянной затрате ее на пользу организма.

Этот круговорот энергии в активной жизни дополняется таким же круговоротом вещества. Растение всю свою жизнь накопляет вещество, не переставая расти до самой смерти; животное же имеет предел своему росту, предел, поставляемый постоянным обменом вещества, постоянною его тратою, параллельною накоплению. Дело в том, что животное работает, т.е. затрачивает энергию, для чего ее предварительно высвобождает из своих тканей, в которых она согласована. Эти ткани, будучи очень сложными химическими соединениями, легко освобождают массу энергии (в виде нервных токов, мозговых вибраций, мышечных сокращений, температуры тела и пр.), если подвергаются процессу разложения, преобразуясь в более устойчивые, стало быть, требующие менее химической энергии соединения. Именно этим методом и происходит высвобождение организмом энергии для работы, но очевидно, что такое высвобождение уничтожает ткани организма, производит трату (узуру) составляющего живое тело вещества. Чтобы живое тело продолжало жить, эта трата должна быть возмещена, и она действительно возмещается при посредстве целого ряда так называемых растительных отправлений животного организма: при помощи пищеварения, дыхания, кровообращения и т.д. Эти растительные отправления постоянно снова и снова сочетают истраченное вещество и скопляют высвобожденную энергию в то время, как отправления животные, или активные, постоянно снова и снова разлагают органические ткани, созданные растительными процессами, и высвобождают энергию, заключенную в эти ткани теми же процессами. Высвобождается эта энергия для работы на пользу организма, т.е. для облегчения тех процессов, коими он живет, коими он накопляет и согласует вещество и энергию. Накопление и согласование энергии и вещества — для возможности их высвобождения; высвобождение — для возможности затраты (работы); затрата — для возможности согласования и накопления — таков круговорот энергии и вещества в жизни активной.

Конечно, и в жизни растения происходит круговорот вещества и энергии, происходит накопление и согласование, разложение и трата, но, не говоря даже о том, что там процесс накопления постоянно преобладает, сам способ, значение и характер процессов распадения существенно отличаются от тех же процессов в организме животного. В растении трата вещества и энергии происходит или под влиянием повелительных условий среды, или в виде процесса умирания частей организма, или же в виде отбросов излишне поступившего вещества. Так, опадание листьев осенью, засыхание нижних ветвей в густом лесу, конечно, обязано внешним условиям. Не хватило в среде тепла, и растение теряет листья и останавливает движение соков до весны. Не хватило света, и растение теряет нижние ветви, его лишенные. Ко второму типу растительной траты принадлежат такие явления, как дуплистость, усыхание вершин, постепенная смена хвои, а в жарком климате и листьев, омертвение и смена коры и т.д. Третьего типа трату вещества мы видим в выдыхании листьями излишнего кислорода и излишней воды (в виде пара). Совсем иначе происходит трата животного организма. Истрачивая вещество и энергию на работу, животный организм уничтожает для этого составные части своих тканей и заменяет их новыми, такими же. Ткань, пока животное живо и здорово, остается неуничтоженною, но постоянно обновляется ее состав. Заживление ран, обрастание обрезанных или сбритых волос, наконец, линяние некоторых животных представляют процессы, напоминающие растительные процессы узуры и обновления. Но, конечно, не эти процессы составляют существенную сторону животной жизни. Освобождение энергии и распадение вещества составляют и в растительной, и в животной жизни явление, широко распространенное, но в первой оно однородно по существу своему с явлением умирания <(то же освобождение энергии и распадение вещества) >, а во второй представляет существенную сторону самой жизни, ее необходимое условие и высшее проявление, потому что именно в этом освобождении и состоит активность, которою поддерживается жизнь в животном организме и которая вместе с тем является высшей, самой развитой формою жизненного процесса, с ее лишь помощью получающего власть над окружающею средою и постепенно перестающего быть рабом этой среды. Рядом с приспособлением жизни к условиям среды, этою единственною формулою развития жизни пассивной, возникает процесс приспособления среды к потребностям жизни, который уже многое совершил на земле, но которому предстоит совершить несоизмеримо большее. Рядом с пассивным приспособлением, законом растительной жизни, является приспособление активное, или работа в целях самосохранения.

§ 20<*>. Эта констатированная нами двусторонность всякого жизненного процесса, достигающая полного развития и равновесия в высших типах активной жизни, получает особенное значение в свете общего философского учения о космическом развитии. <Я позволю себе поэтому сделать ныне отступление, к чему мы подготовлены предыдущим изложением и для чего я в сжатом извлечении напомню сначала некоторые относящиеся к этому вопросу воззрения, развитые мною года два тому назад** и получающие все свое значение лишь в связи с вопросами, разрабатываемыми в настоящем этюде.>

______________________

<* Этот 20-й параграф и два последующие (21-22) заключают попытку свести вышеустановленные законы жизни вообще и активности в особенности к основным законам физики и химии и уяснить их в свете универсального закона космического развития, причем глубже и полнее раскрываются и сами явления жизни и активности. Но изложение предлагаемых здесь идей, по необходимости сжатое, вышло по необходимости и абстрактным. Поэтому возможно, что некоторые читатели, которые не без интереса остановятся на первых пяти параграфах [этой главы], найдут дальнейшее изложение несколько тяжелым. В таком случае они могут пропустить эти три параграфа (20-22) и продолжать с двадцать третьего. В последнем, двадцать восьмом параграфе, они найдут краткое резюме всех идей этой главы.>
<** См.: Северный вестник, 1886, № 6: «Интеграция и дисинтеграция в истории» (в «Пол[итической] лет[описи]»).>

______________________

Известен закон космической эволюции, сформулированный Гербертом Спенсером в его «First Principles» и довольно удачно резюмирующий выводы науки о физической сущности космического процесса. Мы его изложили в свете современного знания в §§ 4-7 первого этюда этой книги. Для связности напомним его сущность. Конечное обобщение строения всего сущего приводит нас к веществу (определяемому как сочетание атомов), находящемуся в состоянии движения (в котором и состоит то, что мы называем энергией, или силою). Различные отношения между этими двумя явлениями обусловливают собою различие в <физических> состояниях тел. Изменения и преобразования этих отношений и составляют сущность всякого процесса: больше или меньше вещества, больше или меньше движения (энергии) — в этом состоит в последнем счете всякая перемена, совершающаяся в мире. Обратность отношения в накоплении вещества и движения и является вышеупомянутым законом космического развития, <сформулированным Гербертом Спенсером>. Накопление, сосредоточение и укрепление <(координирование)> вещества сопровождается тратою (высвобождением) энергии (движения) и является сочетанием; обратный процесс, или распадение, состоит в накоплении энергии и трате вещества. Все космические процессы сводятся в последнем счете к этим двум обратно соотносительным явлениям накопления или траты вещества и движения. Из них сочетание доминирует в процессах космической эволюции, а процессы распадения являются лишь побочными, производными явлениями, задерживающими и осложняющими процесс развития, но бессильными его упразднить или заменить*. Таков закон космического развития, если определить его в физических терминах, <как сделал Спенсер.>

______________________

* Когда говорят о космическом развитии, то разумеют развитие всех небесных тел, но если сюда включить и развитие мирового пространства, тех безвоздушных пучин без конца и края, в которых носятся и развиваются все небесные тела, то, конечно, процессы сочетания и распадения уравновесят друг друга. Общая сумма мировой энергии всегда остается равною себе самой, но общая сумма энергии, заключенной в небесных телах, постепенно теряется этими телами, рассеивается в мировом пространстве. <Отсюда и постепенная интеграция вселенной, понимаемой как совокупность небесных тел.>

______________________

Мы видели в первом этюде, что можно определить его не менее удачно и широко в терминах химических. Химически тела разделяются на простые и сложные (соединения), а последние на более или менее устойчивые, прочные. Поэтому, с точки зрения химии, всякий процесс есть или переход простых тел в сложные и наоборот, или замена менее устойчивых соединений более устойчивыми и наоборот. При переходе простых тел в сложные и при замене менее устойчивых соединений более устойчивыми <всегда> освобождается более или менее значительное количество движения (в форме теплоты, иногда света и электричества), и наоборот, для перехода соединений в состояние простых тел и для замены устойчивых соединений менее устойчивыми необходимо поглощение этим телами из окружающей среды более или менее значительного количествадвижения (в форме теплоты, света и электричества). Космический процесс, с этой точки зрения, является заменой простых тел сложными и менее устойчивых соединений более устойчивыми; обратные процессы представляются явлениями побочными, производными, осложняющими развитие, <но не влияющими на направление его. Таким образом, в химических терминах интеграция [т.е. сочетание] определяется как переход к устойчивым соединениям, а дисинтеграция [т.е. распадение] является переходом от устойчивых соединений к неустойчивым или простым телами С этой химической точки зрения, весь процесс жизни, как мы видели, может быть назван процессом распадения, так как он заключается, <между прочим,> в замене более устойчивых неорганических соединений менее устойчивыми соединениями органическими.

Планета наша, как и другие небесные тела, находится в процессе сочетания (интегрируется). Она тратит <(освобождает)> движение и накопляет <(сосредоточивает, укрепляет)> вещество; она постоянно заменяет менее устойчивые соединения более устойчивыми и простые тела — сложными. Но она находится вблизи громадного тела (солнца), которое тоже находится в процессе сочетания, стало быть, также тратит энергию, посылая ее в окружающую среду. На пути некоторой сравнительно ничтожной части этой энергии, посылаемой солнцем в пространство, лежит Земля. Эта-то солнечная энергия, приходящая извне и самое появление которой на Земле есть признак преобладания в солнечном мире процесса сочетания, не может, однако, не возбудить на земле процессов распадения. Она растапливает льды и снега и поддерживает наши океаны и вообще воды в жидком состоянии; она поднимает пары и насыщает ими атмосферу; она порождает ветры и грозы; она же вызывает жизнь на земле. В космическом смысле жизнь, стало быть, есть распадение как побочный побег процесса сочетания на солнце; в земном смысле жизнь является весьма могучим проявлением процесса распадения на Земле, потому что в то время как таяние льдов и испарение воды (второй мощный процесс распадения на Земле) является распадением лишь в физическом смысле (лед, вода, пар — то же самое соединение кислорода и водорода), жизнь является распадением химическим (переходом в менее устойчивые соединения). Значит ли отсюда, что жизнь есть процесс распадения? Да, но процесс распадения Земли как целого, потому что на Земле она увеличивает количество неустойчивых соединений за счет устойчивых и этим способом скопляет энергию, посылаемую солнцем (вспомним, что мы теперь только понемногу освобождаем энергию, накопленную жизнью миллионы лет тому назад и отложившуюся в форме каменного угля). Но это — точка зрения Земли. Жизнь же можно рассматривать и самостоятельно, и в этом смысле живое тело, которое сочетает вещество, преобразуя его по особому типу и согласуя заключенную в нем энергию, не может быть признано только распадением. В чистом виде распадение лишь разлагает вещество; здесь же мы присутствуем при его сложении <и сочетании>. Мы должны бы, следовательно, признать это сочетанием, если только сочетание состоит в накоплении, сосредоточении и скреплении вещества. Но сочетание состоит также в освобождении движения, в его уменьшении в теле, а живое тело, накопляя вещество, накопляет и энергию, т.е. как бы сразу сочетается и распадается. Вместо обратной соотносительности в накоплении и трате вещества и движения, которая является законом неорганического мира, в процессе жизни устанавливается, <в известных пределах,> прямая соотносительность: взрослый молодой человек сосредоточивает в своем организме и больше вещества, нежели ребенок или дряхлый старик, и больше движения; точно так же количество движения, представляемое вековым дубом в виде потенциальной энергии, которая им накоплена и которую он может освободить во время горения, настолько же больше, нежели представляемое молодым деревцом, насколько и вещества первым накоплено более. Таким образом, <не вдаваясь покуда в истолкование этого явления,> мы можем сказать, что рассматриваемый самостоятельно, вне связи с общею эволюциею планеты, процесс жизни характерно отличается прямою соотносительностью в накоплении вещества и энергии вместо обратной соотносительности, характеризующей процессы неорганические.

Таким образом, если сочетание есть накопление вещества и высвобождение движения, а распадение есть накопление энергии и трата вещества, то жизнь, рассматриваемая вне космических отношений, не есть ни сочетание, ни распадение, потому что она представляет параллельное и единовременное накопление вещества и энергии, параллельное и единовременное высвобождение (трату) того и другого. При этом в пассивных (растительных) жизненных процессах сочетание сказывается накоплением вещества, распадение — накоплением энергии, между тем как в процессах активных сочетание выражается тратою энергии, распадение — тратою вещества. Поэтому прямая соотносительность сочетания вещества и накопления движения есть закон растительной жизни, а законом жизни активной, или животной, является прямая соотносительность в сочетании так же, как и в распадении вещества, в согласовании так же, как и в освобождении энергии, а равно прямая соотносительность этих двух процессов, сочетания и распадения, согласования и освобождения.

Прежде, нежели идти дальше в нашем анализе, мы должны несколько приостановиться, чтобы оправдать выведенную нами формулу, которая может показаться противуречащею общему универсальному закону космического развития. Мы знаем, что этим законом устанавливается обратная соотносительность сочетания вещества и накопления энергии, обратная соотносительность в трате вещества и энергии, обратная соотносительность сочетания и траты. И этот закон обратной соотносительности не является лишь широким эмпирическим обобщением, но опирается на основные законы механики и физики: законы сохранения энергии, постоянства материи, преобразования физических сил. Иначе, как на основании этих законов, в строгом согласии с ними, не может совершаться в мире никакой процесс, никакое явление. Отчего же иначе может совершаться процесс жизни? Каким образом жизнь могла отменить основные и непреложные законы механики и физики? Конечно, жизнь не могла отменить этих законов и не отменяла их. Конечно, жизненные процессы происходят в полном и совершенном согласии с универсальным законом космического развития. Что касается прямой соотносительности процессов, сочетающих вещество и накопляющих энергию, то это прямое отношение вместо обратного, замечаемого в неодушевленной природе, само является лишь частным случаем универсального закона обратной соотносительности, или, точнее говоря, случаем сложного сочетания нескольких простых процессов, из которых каждый вполне подчиняется закону обратной соотносительности. Выше мимоходом я уже намекнул, в чем заключается разгадка этой жизненной загадки. Теперь же остановимся на ней несколько обстоятельнее, чтобы иметь право, не колеблясь, опираться на выведенную нами формулу, имеющую, как ниже увидим, громадное значение для понимания явлений жизни вообще, общественной жизни в особенности. Для этого сначала посмотрим внимательнее на процессы сочетания вещества и накопления энергии жизнью растительною, чтобы затем легче найти истолкование более сложного проявления тех же процессов и в жизни активной, для нас более важной как непосредственно вводящей и в жизнь общественную — предмет нашего изучения.

§ 21. Соединение в одном явлении процессов сочетания и распадения мы можем наблюдать и в неорганической природе, как то мы и показали в §§ 7 и 8. Напр., возвращаясь к уже цитированному примеру, если мы какую-либо жидкость подвергнем быстрому испарению, поместив в разреженную атмосферу, то побочным продуктом <этого> внезапного испарения может явиться замерзание другой части жидкости. Быстрое распадение требует поглощения массы энергии, которая <на первый раз> и заимствуется у другой части той же жидкости: периферии испаряются, распадаются, более глубокие слои замерзают, сочетаются, уступая запасы своей энергии на процесс распадения слоев периферических. <На этом явлении, как известно, основаны аппараты для искусственного изготовления льда.> В данном случае мы видим, как физическое распадение тела производит физическое же сочетание некоторой его части в качестве производного, но необходимого результата господствующего процесса. Если бы вместо физического распадения мы наблюдали химическое, а побочным продуктом его явилось бы физическое сочетание не некоторой части, а всего химически распадающегося вещества, то перед нами и был бы случай органического процесса в самом упрощенном виде*. Поступая в органическую лабораторию, вещество химически распадается. Углекислота разлагается на кислород и углерод, вода — на водород и кислород; почвенные соли — на свои химические элементы; все это вступает в новые комбинации, в органические ткани, химические соединения, в высшей степени неустойчивые, в высшей степени богатые химическою энергиею. Но этот процесс химического распадения сопровождается физическим сочетанием того же вещества. Газы и жидкости (углекислота, вода, растворы) превращаются в твердые тела. Физическое сочетание всего организуемого вещества может явиться побочным продуктом химического распадения этого вещества, конечно, потому только, что химические процессы и поглощают, и выделяют энергии для данной массы вещества, вовлеченного в процесс, гораздо больше, нежели физические. Могущественное химическое распадение, представляемое нам растительным миром, совершается, главным образом, за счет солнечной энергии, приносимой на землю вибрациями эфира, наполняющего мировое пространство. Вместе с тем, однако, процесс растительный поглощает для химического распадения и часть энергии, ранее того поддерживавшей вещество в состоянии относительного физического распадения. Отсюда, процесс сочетания, т.е. координирования и накопления вещества (которое координируется физически), идет параллельно с процессом распадения, т.е. координирования и накопления энергии (которая координируется химически). Таким образом, формула прямой соотносительности в координировании вещества и энергии, предложенная в предыдущем параграфе, не только не является противуречащею общему закону обратной соотносительности этих двух процессов, но прямым его последствием. Именно потребность в энергии для химического процесса [распадения], возбуждаемого солнечною энергией, и вызывает физическое сочетание химически распадающегося вещества. Оба процесса связаны между собою соотношением причинности и развиваются параллельно. Оба процесса являются, таким образом, двумя сторонами одного явления, и следовательно, рост и развитие одного прямо пропорциональны росту и развитию другого, а в этом и заключается вышеформулированный нами закон прямой соотносительности.

______________________

* Обратный случай физического распадения химически сочетающегося вещества мы можем наблюдать и среди явлений неорганической природы. <Химически сочетаясь в углекислоту, углерод физически распадается из твердого состояния в газ. То же с серою, когда она химически сочетается в сернистую кислоту (газ), — в серную кислоту (жидкость) или в сероводородный газ. В этих случаях физическое распадение является побочным продуктом химического сочетания.> Подробнее об этом отношении см. выше: §§ 7 и 8. Здесь повторяется сначала сущность лишь для связности. Затем же некоторые стороны получают более обстоятельное развитие.

______________________

Физическое сочетание является в органическом процессе естественным последствием химического распадения, но вместе с тем оно является и необходимым условием этого химического процесса. Дело в том, что сосудистое строение органических тканей вызывает в силу элементарных физических законов движение жидкостей и газов и этим путем подвергает их всестороннему влиянию солнечной энергии, являясь, стало быть, условием, без которого это влияние было бы бессильно сказаться в данном направлении. Твердые части растения, его сосудистые ткани необходимы для процесса химического распадения, но они (или, по крайней мере, их твердое состояние) вместе с тем представляются естественными продуктами этого распадения. Взаимно обусловливая, взаимно вызывая к действию, процессы химического распадения и физического сочетания оказываются тесно и неразрывно связанными в процессе жизни и в последнем счете сводятся к основным космическим законам развития, одинаково царяшим над всеми явлениями и процессами, происходящими во вселенной. Не входя в разбор вопроса, как могло зародиться на земле это сложное сочетание процессов, на первый взгляд кажущееся исполненным внутреннего противуречия, мы знаем тот факт, что процесс зародился некогда и теперь непрерывно продолжается. В качестве же процесса продолжающегося он не возбуждает никаких недоумений, и непреложные законы механики, физики и химии обнаруживают взаимную причинную связь процессов химического распадения и физического сочетания, слившихся в один процесс органический и предписавших для жизни формулу прямой соотносительности в координировании вещества и энергии как верховный закон развития.

Мало того, эта формула прямой соотносительности является необходимым последствием комбинации земных условий и солнечной энергии на известной ступени в истории планеты. Химические процессы возбуждаются влиянием значительного прилива энергии в свободном состоянии и могут быть последствием как усиленного молекулярного движения (теплоты), разлитого в среде и сообщившегося телу, так и непосредственного действия вибраций эфира <(материи в состоянии полной диссолюции, не успевшей сложиться не только в тела, но и в молекулы)>. Сама химическая энергия (не надо забывать этого) заключается в движении атомов, из которых состоят молекулы, и развивается внутри молекул. Усиленное движение самих молекул передается атомам, и это первый случай химического распадения, когда оно порождается молекулярным движением, молекулярного теплотою, т.е. процессами физического распадения. Эфир, проникающий все тела и их молекулы, может непосредственно возбуждать атомы, и тогда (второй случай) происходит химическое распадение независимо от действия молекулярной энергии, разлитой в среде. Если эта среда бедна молекулярным движением, говоря проще, если она достаточно охлаждена, то второй метод возбуждения химической энергии становится господствующим. При этом, однако, надо помнить, что для того, чтобы первый метод мог иметь место, т.е. чтобы распадение химическое шло об руку с физическим, это последнее должно выражаться в интенсивной форме. Но распадение физическое в своих интенсивных формах предполагает необходимым высокую температуру тела, богатство энергией в состоянии свободном, а это невозможно без того, чтобы и среда не была также богата свободною энергией. Только при таком насыщении среды свободною энергиею возможны параллельные и единовременные процессы химического и физического распадения, но как только среда бедна молекулярным движением, она препятствует и распадающемуся телу накоплять это (молекулярное же) движение, хотя не может помешать накоплению химического движения, так как сообщается с химическою энергиею лишь в состоянии высокого возбуждения. Таким образом, после того, как небесное тело достигает известной степени сочетания и его поверхность и атмосфера оказываются настолько бедны молекулярным движением, что непосредственное общение свободной энергии среды с химическою энергией становится затруднительным, а прилив энергии с солнца продолжает непосредственно возбуждать химические процессы распадения, после этого процессы эти должны по необходимости дифференцоваться от физических, а раз приобревши независимость, охраняемую охлаждением среды, они естественно начинают поглощать необходимую энергию отовсюду: и из окружающей среды (вспомним охлаждающее и овлажняющее влияние растительности, о котором говорили выше), и из самого вещества, вовлеченного в процесс химического распадения, последствием чего и является его физическое сочетание. Тем более, что только такое физическое сочетание химически распадающегося вещества обеспечивает, как мы указали, постоянство процесса. Другими словами, естественная комбинация физических и химических законов, при условии охлажденной планетной среды и деятельного прилива солнечной энергии в виде вибраций эфира, не только могла естественным образом, но и должна была по необходимости вызвать этот процесс химического распадения физически сочетающегося вещества, который мы называем жизнью и который поэтому неизбежно проявляется прямой соотносительностью в накоплении вещества и энергии.

§ 22. Закон прямо пропорционального накопления живым телом вещества и энергии является универсальным для всей жизни, пассивной и активной, индивидуальной и общественной. Специальные особенности, которыми отличается жизнь активная, вызывают и некоторое специальное развитие этой формулы в ее применении к явлениям этой жизни. Мы знаем уже, что и животная жизнь обладает растительными процессами, составляющими оборотную, необходимую сторону ее активности. Эти процессы точно так же заключаются в сочетании вещества и накоплении энергии, параллельных и прямо соотносительных. Однако сосуществование с постоянным высвобождением энергии и вещества не могло не отразиться и на растительных процессах. Активность заключается в высвобождении энергии; вещество же тратится лишь как неизбежное последствие траты энергии. Ясно, что для животной жизни тем выгоднее, чем меньше приходится тратить вещества при данной трате энергии, потому что тем меньше приходится оставлять энергии в утрачиваемом веществе. Иначе говоря, тем совершеннее животная ткань, чем она богаче <потенциальною> энергиею. И действительно, животные ткани составляют химические соединения, еще гораздо менее устойчивые, нежели ткани растений, а следовательно, и заключают при одинаковой массе материи гораздо больше потенциальной энергии. Это большее совершенство животных тканей составляет первое отличие животной жизни, являющееся необходимым последствием и условием активности и вызывающее собою другое отличие, которое имеет в общей экономии нашей планеты очень важное значение. Относительное совершенство животных тканей не дозволяет их выработку из <грубо интегрированной [сочетавшейся] или грубо дисинтегрированной [распавшейся] > материи неорганической, а равно из свободной энергии, разлитой в среде. Неорганическое вещество и свободная энергия лишь в сравнительно незначительном размере координируются в тканях животного организма, который существует преимущественно поглощением органических тканей, являющихся переходным состоянием и предлагающих и вещество, и энергию в состоянии как бы дисциплинированном. <Благодаря этому, животная жизнь, поглощающая органическое вещество и возвращающая среде это вещество в состоянии разложения, представляется, с этой стороны, могучим процессом, интегрирующим Землю, тогда как растительная жизнь, поглощая неорганические соединения и создавая органические, является для Земли процессом дисинтегральным.>

Активность создает это отличие растительных процессов животной жизни, но что такое сама активность, с занимающей нас точки зрения? Мы знаем, что она заключается в способности высвобождать энергию для целей и потребностей живого существа, носителя активности. Мы знаем также, что энергия эта высвобождается из тканей, богатых потенциальною энергией, в процессе разложения этих тканей. Мы указали также, что энергия высвобождается активным организмом или в форме теплоты, или в сокращениях мышечных, или же в нервно-мозговых токах и вибрациях. Если к этому прибавить, что известная температура тела является не более как условием и вместе последствием правильного действия остальных частей активного аппарата, а мышечные сокращения всегда непосредственно вызываются нервными токами, то станет ясно, что центр тяжести всего вопроса об активности лежит в этих нервно-мозговых токах и вибрациях, <которые в последнее время все охотнее сближают с токами и вибрациями электрическими.> <Подобно электрическому движению, и> движение нервно-мозговое вызывается интенсивными химическими процессами и, <подобно ему же,> способно переходить в механическое движение. Высвобождение энергии в форме молекурного движения (теплоты), помогая правильности химических процессов, происходящих в организме, является при этом побочным продуктом этих самых процессов. В этой форме высвобожденная энергия не идет на работу. На эту работу всецело уходит энергия, высвобождаемая организмом в форме движения механического (мышечные сокращения), но само это движение есть лишь преобразованное движение нервно-мозговое, в котором, следовательно, и состоит основа активности и которое, возбуждаемое химическими процессами, не есть, однако, ни химическое движение, ни механическое, ни молекулярное, сближаясь с тем родом движения, которое обозначается элементарными физическими силами природы и которое заключается в токах и вибрациях эфира. Для зарождения этого рода движения (света, электричества, лучистой теплоты) нужны всегда очень сильные возбудители, и потому понятно, если для зарождения аналогичного движения в организме требуется такая концентрированная энергия, которую только и могут дать нервно-мозговые ткани, самые неустойчивые и самые богатые химическою энергией.

Так освобождает активный организм энергию, и только так он и может освобождать ее, оставаясь в пределах здоровых и нормальных процессов жизни, потому что ведь и смерть есть тоже высвобождение вещества и энергии, скомбин[ир]ованных в организме. Если жизнь есть физическое сочетание химически распадающегося вещества, то противоположный процесс смерти есть физическое распадение химически сочетающегося вещества, что мы и видим в действительности. Сочетание процессов химического распадения и физического сочетания ведет к координированию энергии и вещества; обратно этому сочетание физического распадения и химического сочетания проявляется единовременного тратою энергии и вещества. Смерть <является полным дискоординированием и>, освобождая вещество в виде газов (физическое распадение), высвобождает энергию, возвращает вещество к прежнему устойчивому химическому состоянию (химическое сочетание) и выделяет при этом энергию в форме движения молекулярного. Но трата вещества и энергии в активном организме является не только законом смерти, но и законом жизни, ее необходимым условием и высшим проявлением. Вещество тратится и в этом случае, обращаясь большею частью в газы (углекислоту, водяные пары), а энергия тоже высвобождается чрез переход неустойчивых органических тканей в устойчивые неорганические соединения, т.е. и здесь мы видим химическое сочетание физически распадающегося вещества. Разница в том, что здесь лишь часть энергии выделяется в форме молекулярного движения, а большая часть в нервно-мозговых токах и в порожденном ими механическом движении. Это различие в выделении энергии в той или иной форме и предоставляется первым важным отличием активного процесса <жизни> от процесса смерти.

Смерть есть физическое распадение химически сочетающегося вещества; активность есть точно так же физическое распадение химически сочетающегося вещества. В этом сходство. Начало различия выше отмечено в виде различия в форме выделения энергии. В процессе смерти энергия выделяется в форме молекулярного движения, рассеиваемого мертвым телом в среде, <(будь то в виде теплоты или в виде более дисинтегрированного физического состояния, жидкого или газообразного).> В процессе активности энергия выделяется в виде нервно-мозговых токов, <аналогичных электрическим,> и в форме механического движения, а выделение при этом и молекулярного движения является лишь побочным, хотя и необходимым продуктом и условием господствующего процесса. Молекулярное движение необходимо выделяется при этом; оно к тому же необходимо для развития самого процесса активной жизни, но не в нем отличительная особенность этой жизни, не из него она черпает свое могущество, не оно работает в целях ее самосохранения. Оно и не может работать в этом направлении, служа по обыкновению лишь насыщению энергией среды, менее ею богатой, нежели активный организм, который и несет в этой форме свою дань состоянию среды. Работает в целях самосохранения та энергия, которая высвобождается в нервно-мозговых вибрациях и в руководимых ими мышечных сокращениях. Только эта энергия, высвобождаясь из организма, свои эффекты согласует с потребностями организма. Только она связана неразрывными узами с процессами накопления энергии и вещества, постоянно питаясь ими и постоянно питая их. Смерть упраздняет самосохранение; активность ему служит. Смерть — трата, не идущая на работу; активность — трата для работы. Смерть — трата, не согласованная с накоплением; активность согласует и взаимно обусловливает оба процесса. Смерть — трата нецелесообразная; активность целесообразна.

Таковы контрасты смерти и активности, которые обе возникают и развиваются на общей почве химического сочетания физически распадающегося вещества. <Эти контрасты снова приводят нас к началу нашего анализа, резюмируя все существенные законы жизни активной.>

Центральным процессом, который выделяет активную жизнь в особое явление и облекает ее могуществом самостоятельной силы в земном развитии, таким процессом является прямо соотносительное высвобождение энергии и вещества (химическое сочетание при физическом распадении). Это высвобождение выражается в самосознании, в ощущениях, чувствах, мыслях, желаниях и, наконец, механических движениях и усилиях (труде). Только оно противопоставляет активную жизнь остальной природе. Только оно дарует активно живым телам наименование существ одушевленных. От него вправо и влево развиваются два процесса, первостепенно важные в экономии активной жизни, но которые, с точки зрения этой жизни, приходится признать служебными. Таков, с одной стороны, процесс растительный, с другой стороны, затрата высвобождаемой энергии (работа) для приспособления среды (культура).

§ 23. Растительный процесс координирует в активном организме вещество и энергию и является, таким образом, постоянным поставщиком энергии, потребляемой активностью. В этом смысле мы и назвали его служебным; но в такой же степени служебным является и процесс работы, предназначенный или доставить материал растительному процессу, или облегчить проявление активности. Таким образом, целесообразность является необходимым последствием того факта, что организм постоянно высвобождает энергию и, постоянно растрачивая ее, по необходимости должен ее возмещать из окружающей среды, реагировать на среду в этом определенном направлении, с этою целью. Постоянное самоуничтожение, составляющее закон активной жизни, вызывает и постоянное самосохранение, которое и является таким же основным законом активной жизни. Самоуничтожение для самосохранения, самосохранение для самоуничтожения — таков мудреный баланс активной жизни. «Самоуничтожение для самосохранения», потому что для самосохранения необходима работа, необходимо высвобождение энергии, которое, однако, и может совершаться лишь в процессе самоуничтожения (траты вещества и энергии). «Самосохранение для самоуничтожения», потому что самосохранение и ведет к поддержанию этой жизни, центральным проявлением которой является сознание, покупаемое единственно за счет самоуничтожения (траты тканей). Таким образом, если прямо соотносительное накопление вещества и энергии является универсальным законом жизни, то прямо соотносительное высвобождение вещества и энергии (сознательность, одушевленность) является специальным законом жизни активной, отличающей ее от пассивной жизни и вызывающей ее другое отличие, целесообразность реакции на среду.

Начав наш анализ вопроса об активности с целесообразности, мы ныне снова пришли к ней, но уже как к простому наименованию того соотношения между главными процессами активной жизни, которое проходит через сознание, иначе говоря, совершается деятельностью высвобождаемой организмом энергии. В самом деле, мы знаем, что главных процессов активной жизни три; из них каждый снова распадается на два. Координирование вещества и координирование энергии составляют первую пару, сливающуюся в один растительный, или органический, процесс; прямое соотношение внутри этой пары, обязанное основным физическим и химическим законам, не контролируется сознанием, т.е. не зависит ни с какой стороны от высвобождения энергии организмом, и потому не называется <нами> целесообразным, <хотя и можно сказать, что вещество физически координируется для того, чтобы энергия могла координироваться химически, и наоборот.> Высвобождение энергии и вещества составляет вторую пару, внутри которой прямое соотношение является простым и неизбежным последствием такого же соотношения внутри первой пары и потому не зависит от деятельности высвобождаемой энергии. Это соотношение причиносообразно, как и соотношение в первой паре, но оно точно так же и нецелесообразно; оно не контролируется сознанием. Внутренние соотношения в третьей паре (приспособление среды) лежат за пределами организма и тоже не могут быть контролируемы сознанием; они тоже нецелесообразны. Кроме прямой соотносительности процессов накопления вещества и движения и процессов их траты, существует, как мы знаем, прямая соотносительность между каждыми двумя парами. Процесс координирования вещества и энергии развивается в организме прямо пропорционально процессу высвобождения, и наоборот. Это первое прямое соотношение: нельзя тратить больше, нежели накоплено; не нужно, а потому вредно для организма, потому нельзя накоплять больше, нежели нужно истратить (речь идет о взрослом организме, конечно). Но и это соотношение находится вне контроля сознания, вне зависимости от высвобождаемой энергии, вне сферы целесообразных процессов активной жизни. Но уже следующее соотношение между процессом высвобождения энергии и вещества организма и их затратою на изменение среды находится в причинной зависимости от процесса высвобождения энергии (не более того, как предыдущее соотношение от ее накопления), проходит, стало быть, через сознание, и в этом случае причина именуется желанием, волею, стремлением, а последствие — целью, задачею. Явления становятся целесообразными. В этом смысле целесообразность есть лишь частный случай причиносообразности, именно тот случай, когда причиною является энергия, высвобождаемая активным организмом в форме нервно-мозговых токов и мышечных сокращений. Целесообразность выражает собою закон прямой соотносительности между высвобождением энергии и ее затратою на изменение среды и также между этою затратою и накоплением энергии, или последствием затраты. Эти два ряда соотношений связаны между собою такою же необходимостью, как и третий ряд соотношений (между накоплением и высвобождением). Это одна замкнутая цепь: из среды энергия поглощается организмом; из организма энергия высвобождается и производит видоизменение среды; из этих видоизменений, произведенных высвобожденною энергией, организм вновь поглощает энергию и возмещает трату и т.д., и т.д. Но в этой цепи соотношений не все звенья проходят через сознание, т.е. не все производятся высвобожденною энергией. Те же, которые произведены этою энергией и совершаются в согласии с законом прямой соотносительности этих явлений, и называются целесообразными. Такова сущность того отличительного свойства активной жизни, которое мы указали в начале этой главы и признали наиболее ярким и бросающимся в глаза. Если нормальными, здоровыми растительными процессами животного организма должны быть признаны такие, которые вырабатывают ткани, способные высвобождать энергию в размере ее среднего расходования организмом, то нормальными, здоровыми активными процессами должно признавать такие, которые производят видоизменения среды, доставляющие растительным процессам материал в размере его среднего потребления организмом. Здоровые и нормальные процессы активные мы и называем целесообразными.

Это сведение целесообразности к закону причиносообразности уничтожает то противоположение, с которого мы по необходимости начали наше изложение, и указывает истинные пределы и значение явления. Целесообразность есть закон нормального здорового прямого отношения между энергией, высвобождаемою жизнью, и работою, производимою этою энергией. Если, с одной стороны, энергия высвобождается прямо пропорционально ее накоплению (в среднем счете), то и затрачивается она на приспособление среды тоже прямо пропорционально высвобождению. Это состояние, нормальное и здоровое, целесообразно. Целесообразность, приспособление среды к потребностям жизни, работа в целях самосохранения — все это, с этой точки зрения, является одним из трех звеньев в цепи круговорота вещества и энергии в активной жизни и одним из двух звеньев (в числе этих трех), коими активная жизнь отличается от пассивной. Координирование вещества и энергии (первое звено) общо и пассивной, и активной жизни; последняя отличается 1) высвобождением вещества и энергии и 2) работою, или затратою, соотносительною и высвобождению, и координированию. Эта двойная соотносительность и есть целесообразность, являясь очень существенным, хотя и производным свойством активности. Не более важным, но более коренным представляется высвобождаемость энергии.

Такова активность, медленно и постепенно развиваемая жизнью в органическом прогрессе и достигшая относительной интенсивности в организме человека и особенно в организации человеческого общежития. Это — реакция жизни на среду, как мы ее определили с первых строчек, но реакция, прямо соотносительная высвобождению вещества и энергии жизнью (силам жизни), а с другой стороны, прямо соотносительная координированию вещества и энергии тою же жизнью (потребностям жизни). Уяснив себе общую сущность активности, мы можем теперь обратиться к процессу ее развития, к ее разветвлению и, прежде всего, на два главные русла, индивидуальное и общественное.

§ 24. Та реакция жизни на среду, которую мы называем активностью, находится в прямой причинной зависимости от двух рядов явлений; она прямо пропорциональна силам жизни (количеству высвобождаемой энергии) и ее потребностям (количеству координируемой энергии), которые сами (силы и потребности жизни) тоже прямо пропорциональны. Является, стало быть, весьма существенным вопрос о тех условиях, которые могут влиять на эти силы и эти потребности и на их взаимоотношения. Самою важною причиною, существенно видоизменяющею условия развития и проявления активности, является сочетание индивидуальных активных организмов в общежития. Общественность видоизменяет <весь> ряд соотношений, составляющих вышеописанную замкнутую цепь круговращения вещества и энергии в активной жизни. Реакция жизни на среду остается, конечно, прямо пропорциональною количеству высвобождаемой жизнью энергии, но термины пропорции изменяются в пользу жизни, т.е. все большая относительно часть высвобождаемой энергии затрачивается на приспособление среды, а все меньшая тратится нецелесообразно или теряется на трение о среду (если можно так выразиться). Равным образом реакция жизни на среду остается прямо пропорциональною и количеству координируемой жизнью энергии, но и тут термины пропорции изменяются в пользу жизни, т.е. все бо́льшая относительно часть подлежащей координированию энергии (и вещества) доставляется процессом приспособления среды и все меньшая оказывается в дефиците. Стало быть, благодаря общественности, лучше утилизуются силы жизни и лучше удовлетворяются ее потребности. Лучшее же удовлетворение потребностей, т.е. большее координирование энергии, не может не отразиться и на увеличении высвобождения и т.д. Другими словами, общественность является могучим рычагом к поднятию и росту активности, которая проявляет всю свою силу лишь в соединении с этим новым фактором.

Таким образом, общественность является деятелем, усиливающим значение активности, ее силу, ее власть над средою, а следовательно (надо думать), лучше обеспечивающим достижение тех целей, которые преследует активность (потому что, не надо забывать этого, активность всегда имеет цели). Индивидуальная активность, или, вернее выражаясь, активность, развиваемая индивидуальным организмом, не вошедшим в общественную организацию (или и вошедшим, но который в некоторых своих проявлениях не подчинился велениям общественности), может иметь одну цель, именно: сохранить этот организм, сохранить его индивидуальность. Естественно тяготея к этой цели, активность индивидуальной жизни восстает против всяких процессов, влекущих к ограничению, тем более к потере индивидуальности. Таким образом, <как мы и видели в этюде «Международная экономическая борьба»,> активность разрушает общежития в той форме, как они возникают на стадии жизни пассивной, и отменяет свойственный этим общежитиям процесс органического развития, образования сложных организмов, превращения самостоятельных индивидов в органы нового сложного индивида. Такова естественная и необходимая тенденция индивидуальной активности, тенденция, правильно проявляемая ею на всем протяжении органического так же, как и исторического прогресса*.

______________________

* См. выше: в первом этюде этой книги, гл. IV, § 12-14; подробнее ниже: этюд третий, гл. VII и VIII.

______________________

Общественная активность возникает первоначально лишь как новая форма индивидуальной. Разрушив общежития, созданные пассивной жизнью, активность воссоздает их в форме активных общин взаимной обороны. Защищаться вместе от хищников много удобнее и целесообразнее в смысле самосохранения — этой задачи всякой индивидуальной активности. Именно эту задачу и имеют общины самообороны, в которые соединяются травоядные млекопитающие, некоторые породы птиц, обезьяны и пр. Скоро, однако, эта первоначальная цель союза осложняется другою, прямо из нее вытекающею. Так как община увеличивает шансы индивидуального самосохранения, то ее необходимо сохранять в интересах этого самого индивидуального самосохранения. Сохранение общины вырастает, таким образом, как новая задача активности рядом с прежнею, сохранением индивидов. Этим путем возникает новая самостоятельная задача активной жизни, ее вторая цель — общественное самосохранение.

Если для лучшего сохранения индивидов необходимо сохранение общины, то и для лучшего сохранения общины необходимо сохранение ее членов, индивидов, входящих в ее состав. Эта солидарность общественного самосохранения и индивидуального, долженствовавшая и могущая служить к их согласному развитию, могла, однако, послужить и послужила причиною очень многих столкновений между двумя основными задачами активности, и этими столкновениями переполнена всемирная история. Дело в том, что хотя задача общественного самосохранения и задача самосохранения индивидуального и тесно связаны между собою, взаимно обусловливая друг друга, тем не менее каждая из них может быть признаваема объемлющею другую как свою составную часть, и наоборот, каждая может быть рассматриваема как входящая в состав другой, ее объемлющей. Довольно вспомнить, сколько на этом поприще было переломлено копий философами, моралистами, историками и политиками, чтобы понять все значение этого различения, на первый взгляд довольно эфемерного. Покуда для нас важно констатировать, что эти две точки зрения существуют ненапрасно, потому что действительно возможны два пути общественного развития, более соответствующие тому или иному воззрению. Общественному самосохранению может быть приносимо в жертву самосохранение индивидуальное, и это путь органического развития, о котором мы упомянули выше и подробнее будем говорить ниже в этюде об экономическом начале. Это первый путь развития, отдающий преимущество прогрессу культурному (как то разъяснено ниже в упомянутой работе). Но, с другой стороны, возможно и иное направление общественного развития, когда общественное самосохранение не требует подавления самосохранения индивидуального, а это последнее принимает форму, согласованную с требованиями общественного самосохранения.

Самосохранение общественное вырастает, сказали мы, из самосохранения индивидуального. В этом нетрудно убедиться при самом беглом взгляде на значение общества для индивидуальной безопасности. Если мы остановимся даже на одном этом элементарном вопросе о безопасности индивидов, вошедших в состав общежития, то и тут мы увидим, что эта безопасность тем лучше обеспечена, чем прочнее и постояннее общественный союз, в который вошли особи в целях индивидуального самосохранения. Для целесообразной взаимной обороны необходимо взаимное понимание, необходима привычка, необходимо <хотя некоторое> подчинение руководству общепризнанного вождя. Все это достигается, конечно, тем лучше, чем продолжительнее и постояннее союз. И все это, однако, представляет собою лишь самые элементарные условия целесообразной общей обороны. Дальнейшее развитие этой общественной обороны в виде, напр., различных более или менее сложных построений, облегчающих оборону, или сложного маневрирования, засад, или укреплений, сооружаемых общественным трудом, не говоря даже об организованных отрядах и усовершенствованном вооружении, — все это дальнейшее развитие общественной обороны, влекущее за собою высшую степень индивидуальной безопасности, требует уже очень прочного и постоянного союза, постоянного из поколения в поколение. Того же требует и другая задача первобытного общежития: забота о подрастающем поколении. К тому же ведут и все остальные задачи и цели общежития, заботы о лучшем обеспечении пищею, убежищем, теплом, вообще о более полном удовлетворении потребностей индивидов. Таким образом, в целях индивидуального самосохранения особи должны не только заключать союзы для взаимной обороны и для взаимной помощи в удовлетворении потребностей, но и стремиться обратить эти союзы в постоянные общежития, сохраняющие общественную связь и общественное строение из поколения в поколение. Эта же задача сохранять общество, его строение и его непрерывность и является тем новым фактором в прогрессе активной жизни, который мы назвали выше общественным самосохранением. И если активность вообще определена нами как способность живого тела высвобождать энергию в целях самосохранения, то активность общественная определится, конечно, как способность общественного тела и составляющих его индивидов высвобождать энергию в целях самосохранения общественного.

§ 25. Содержание понятия общественного самосохранения может быть очень различно. Оно может ограничиваться взаимозащитою и взаимопомощью в пределах семьи и может распространяться на все человечество, на всю жизнь, даже на всю планету, населенную живыми существами. Сообразно такому различию в содержании понятия «общественное самосохранение» будет видоизменяться и содержание понятия «целесообразность». Целесообразность есть, как мы знаем, просто <субъективное> выражение закона двойной прямой соотносительности между работою жизни и высвобождением энергии, между работою и координированием энергии. Иначе говоря, между силами жизни и ее работою, между ее работою и ее потребностями, а так как работа является посредствующим фактором, то можно сказать просто: между силами и потребностями жизни. В этом смысле очень большая и существенная разница между целесообразностью при различном содержании понятия самосохранения. Индивидуальное самосохранение совершенно целесообразно действует по принципу «apres nous le deluge», по методу саранчи, которой деятельность по-своему тоже целесообразна, так как ведет к поддержанию ее жизни, к удовлетворению потребностей этой жизни. Так называемое хищническое хозяйство, истощающее почву, истребляющее лес, иссушающее источники, разводящее насекомых (чрез истребление птиц), представляется таким же проявлением целесообразности на стадии индивидуального самосохранения, как и истребительная деятельность саранчи. Чем более расширяется, однако, содержание понятия самосохранения, тем менее целесообразною становится такая деятельность, тем сложнее оказываются условия целесообразной работы. То, что целесообразно, с точки зрения индивидуального самосохранения, может оказаться явно нецелесообразным, с точки зрения самосохранения общественного, и что целесообразно для данной группы, может оказаться нецелесообразным для более обширной группы. Потребности жизни, составляющие, как мы выше определили, критерий целесообразной деятельности, быстро и существенно видоизменяются с расширением содержания понятия самосохранения. Потребности ста индивидов, если они не составляют общества, равняются всего лишь сумме потребностей отдельных организмов, вошедших в это счисление. Потребности тех же ста индивидов, составивших постоянное общежитие, слагаются: 1) из суммы потребностей отдельных членов (как и в первом случае) и 2) из заботы о сохранении общества, о его подрастающем поколении, о его будущем. Но так как удовлетворение первого ряда потребностей, как мы только что видели, может быть порою достижимо и путем, препятствующим удовлетворению второго ряда потребностей, то ясно, что целесообразность при самосохранении индивидуальном как единственной задаче активности и при сочетании обеих задач, самосохранения индивидуального и общественного, может оказаться и действительно оказывается весьма различною. Мы уже намекнули в прошлом параграфе и на другую возможность, на случай, когда удовлетворение второго ряда потребностей активности (самосохранение общественное) может принять направление, нарушающее полноту удовлетворения потребностей индивидуальных. В обоих случаях активность не справляется с задачами, ей выпавшими на долю, оказывается не вполне целесообразною. Уже a priori мы можем вывести отсюда, что такое направление развития, удовлетворяющее одну задачу в ущерб другой и нарушающее существенный закон активной жизни, должно быть явлением нездоровым, патологическим, умаляющим жизнь и активность, накликающим смерть.

Соответствие между силами и потребностями жизни, между энергией, высвобождаемою жизнью для работы, и энергией, координируемой жизнью из продуктов труда, — в этом, как мы знаем, заключается работа в целях самосохранения, целесообразность активной жизни. С появлением общественности в процессе активной жизни, с возникновением новой задачи общественного самосохранения увеличивается, стало быть, и сумма целесообразной работы, которая должна быть сделана жизнью. Откуда же берется сила для этой новой работы? И какая может быть цель, с точки зрения индивидуального самосохранения, в этом умножении работы? А ведь первоначально лишь эта точка зрения индивидуального самосохранения и порождает сочетание индивидов в общежитие, и дает первый толчок заботам об охранении общежития, работе общественного самосохранения... Выше мы уже коснулись вскользь этого вопроса, теперь мы должны его рассмотреть с общей точки зрения развития активности и в связи с только что указанным фактом умножения работы, как последствия возникновения общежитий.

Говоря об общественных потребностях, требующих новой работы, легко говорить и об общественной активности, за счет которой удовлетворяются эти потребности, но что же такое может быть эта общественная активность? Откуда она берется? И новая трата на самосохранение общественное не составляет ли просто лишней траты индивидов, когда ведь больше неоткуда и высвободить энергию для общественной работы, как из тканей тех же индивидов? Ответом на эти вопросы служат два ряда фактов: 1) при условиях общежития то же количество энергии, высвобождаемой жизнью, дает больше чистой работы (умножение эффектов работы); 2) привлекается к работе и энергия, не заключенная в тканях организмов, разлитая в среде и утилизуемая общественной жизнью. Остановимся на минуту на обоих явлениях, характеризующих общественную жизнь и составляющих ее отличительные свойства.

Теорема политической экономии об увеличении производительности труда при сотрудничестве представляется положением, не возбуждающим и никогда не возбуждавшим споров между экономистами. Прекрасно развитая и обоснованная еще Адамом Смитом теорема эта с тех пор принята всеми школами и направлениями науки и вводится во все учебники и трактаты. Усиленная производительность от сотрудничества и представляет вышеуказанное явление умножения эффектов затрачиваемой энергии в условиях общежития. Это означает, что если сто индивидов достигают, работая порознь, результата, который мы выразим цифрою 100, то при условии сотрудничества они достигнут результата, равного 110, 120 и т.д., смотря по организации сотрудничества, по привычке к сотрудничеству и т.д. Но это еще не все: если каждый индивид, работая порознь, вырабатывает единицу, то сто индивидов, работая порознь, получат сто единиц только при условии, чтобы они друг другу не мешали, <не оспаривали продуктов, не отнимали.> Точка зрения общественного самосохранения отрицает такое направление активности; а с индивидуальной точки зрения, и такая деятельность может быть целесообразна. Ясно, что 100 единиц есть maximum эффектов отдельной работы ста индивидов, maximum, к которому действительные результаты более или менее приближаются, более или менее не достигают. С другой стороны, ясно, что эти 100 единиц являются minimum'oм в условиях общежития, minimum'oм, над которым более или менее возвышаются, до которого порою падают действительные результаты работы. То, что в индивидуальном быту есть еле достижимый maximum успешности работы, то в быту общественном является minimum'oM успешности. В среднем счете успешность работы в индивидуальном быту должна значительно отставать от этого наивысшего <ее> предела, а в общественном быту превосходить порою во много раз, так что разность получается очень значительною. Эта разность и есть то, что можно бы было назвать активностью общественною, потому что своим появлением она обязана общественности. Не следует только забывать, что в этом случае разность обязана своим происхождением условиям, в которых действует активность индивидов, а не какой-либо новой энергии, не распределенной между индивидами и составляющей особое, специально общественное достояние. Нечто подобное мы видим в другом методе, коим общественная жизнь увеличивает сумму активности и количество работы. Этот метод, как мы сказали уже, состоит в привлечении к работе той энергии, которая разлита в среде и не заключена в тканях индивидов.

Когда человек изобретает паруса и заставляет ветер переносить его с места на место, переносить на громадные расстояния при относительно незначительной затрате энергии самим человеком (управление парусами и их сооружение), то мы видим первый случай, когда жизнь комбин[ир]ует энергию, высвобождаемую организмом, со свободной энергией, разлитою в среде, и этим путем достигает относительно громадного усиления. Ясно, что для индивидуального быта такое пользование свободною энергией среды возможно лишь в самом ограниченном размере, и только развитая общественная жизнь создает условия, при которых это покорение свободной энергии среды становится широко распространенным процессом. Прежде всего утилизуется общественною жизнью та свободная энергия, которая проявляется в форме механического движения. Ветер, течение рек и ручьев, движение других организмов (рабочий скот) составляют обширный капитал, из которого черпает первобытное общежитие энергию, дополняющую ту, которая высвобождается организмами. Более развитое общество сохраняет пользование и этим капиталом, но кроме того находит и другие способы пользоваться силами среды, как свободными, так и находящимися в состоянии потенциальном.

Пользование солнечною энергией для целей земледелия, при разведении растений, составляет явление, очень распространенное и зарождающееся еще на относительно низких ступенях общественности. Другой случай мы видим, когда общественная жизнь пользуется теплотою в целях произведения работы. Таковы паровые двигатели. Здесь механическое движение, необходимое жизни, ею извлекается из движения молекулярного (теплоты), которое само извлекается из потенциального состояния в топливе. Жизнь здесь пользуется потенциальною энергией среды и, высвобождая ее, создает ту свободную энергию, которую и направляет в своих интересах, в целях своего самосохранения. Это высвобождение потенциальной энергии не из одних лишь органических тканей индивидов, вошедших в общежитие, составляет еще более могущественный способ покорения сил природы, нежели пользование готовыми свободными силами среды. Паровые двигатели явились лишь первым шагом по этому пути, хотя и этот шаг превысил по своим эффектам все, что дотоле общественная жизнь успела достигнуть в этом направлении. Вслед за утилизацией молекулярного движения в паровых двигателях появилось высвобождение энергии в форме электричества, света и т.д. и утилизация этих сил для целей общественной жизни. Мы стоим еще почти у начала этого процесса, но и теперь видно то могущество, которым он облекает общественную жизнь и которого лишена жизнь в быту индивидуальном.

Эта сила общественной жизни, заключающаяся в покорении ее целям сил природы, свободной и потенциальной энергии среды, является, по-видимому, дифференцованною от активности индивидов. Работают ветер, вода, солнце, теплота, элекричество, свет, порабощенные организмы (скот), и работают эти силы в целях общественного самосохранения. Не доказывает ли это совершенную самостоятельность, независимость общественной активности? Конечно, нет, потому что если деятельность этих сил природы проявляется независимо от активности, высвобождаемой организмами, то направление их деятельности в интересах общественного самосохранения зависит всецело от активности индивидов, составляющих общежитие и комбин[ир]ующих свою энергию с этою энергией среды, служащею общественной жизни. Без этой комбинации энергии, высвобождаемой организмами, с энергией среды эта последняя не может служить задачам общественной жизни. Энергия среды является лишь дополнением к энергии индивидов, входящих в состав общества, хотя порою эти дополнения и много могущественнее дополняемого, в котором, однако, и только в котором и лежит сила, направляющая энергию среды на работу для удовлетворения потребностей жизни.

Таким образом, общественность, создавая новые потребности, создает и новые силы для их удовлетворения. Она создает условия, умножающие полезную работу индивидуальной активности (сотрудничество, безопасность), и дополняет ее силу силами окружающей природы, подчиняемыми руководству жизни. В этом и заключается то явление, которое можно назвать активностью общественною и которое может выделиться из активности индивидуальной по своим задачам в большей степени, нежели по своим силам, по необходимости прикованным к силам индивидуальных организмов, вошедших в общежитие. Некоторое дифференцование возможно, но никогда не полное. Оно достаточно для того, чтобы нарушить согласное развитие двух задач общественной жизни (самосохранение индивидуальное и общественное), но недостаточно, чтобы одну заменить другою, чтобы на подавлении индивидуальной активности воздвигнуть прогресс активности общественной, всегда в последнем счете зависимой от состояния, в котором находится активность индивидуальная. Мы забегаем, однако, несколько вперед. Вернемся к нити нашего анализа.

§ 26. Самосохранение общественное, как и индивидуальное, достигается при помощи изменений (приспособлений) среды, производимых активными силами жизни. Эти изменения и приспособления, совершаемые работою активных организмов в целях самосохранения, носят не один и тот же характер в быту индивидуальном и в быту общественном. Господствующий тип изменений среды на стадии индивидуального быта носит характер более потребительный, нежели творческий. Животное добывает себе пищу, питье, убежище, безопасность, самку и т.д. Оно разыскивает все ему необходимое, поскольку физическая среда заключает и может предложить; оно борется за это необходимое, охотится, сражается, спасается, наконец, потребляет — в этом и состоит целесообразная работа активной жизни на стадии индивидуального быта. Изменения вносятся в состояние среды, но изменения более отрицательные, нежели положительные. Результаты положительные сказываются лишь косвенно чрез суммирование всех этих частных, между собою некоординированных и нередко взаимопотребительных работ, чрез подбор, как и в жизни пассивной. И действительно, активная жизнь на стадии индивидуального быта еще весьма мало эмансипирована от руководящего значения физической среды; изменения, вносимые ею в состояние этой среды, могут быть лишь с оговоркою названы приспособлениями среды, тогда как влияние физической среды на самые организмы еще весьма ярко выражается в приспособлении жизни к условиям среды. В индивидуальном быту активная жизнь уже обладает силою для реакции на среду в интересах самосохранения, но эти разрозненные, несогласованные, взаимно противуречивые реакции еще бессильны решительно повернуть русло, по которому развивается жизнь. Все более и более ограничивая те или другие частные проявления органического прогресса и все более и более накопляя силу (способность целесообразного высвобождения энергии), имеющую своею задачею восстать против законов органического прогресса, индивидуальная активная жизнь еще подчиняется этим законам. Борьба за существование, естественный подбор, половой подбор, дифференцование <так же> господствуют и в развитии активной жизни на стадии индивидуального быта, как и в развитии пассивной жизни. Но активная жизнь и в индивидуальном быту, как сказано, накопляет силу, которая призвана освободить жизнь от законов органического прогресса.

Уже на стадии индивидуального быта, хотя и очень осторожно, активная жизнь приступает к преобразованию общего типа своих реакций на среду. Когда птица строит гнездо, млекопитающее роет нору, сооружает логовище или запасает на зиму пищу (которая иначе разложилась бы в диссолюционных процессах осеннего сезона), то в этих работах активных организмов нельзя не видеть первых шагов к такому преобразованию характера реакций активной жизни на среду. Здесь впервые сказывается то, что можно назвать производством, а изменения, вносимые активною жизнью в среду, с полным правом могут быть названы приспособлениями среды к потребностям жизни. Прежде между силами активного организма, затрачиваемыми на работу, и потребностями, удовлетворяемыми этою работою, существовало более простое соотношение. Энергия истрачивалась в работе организма с тем, чтобы немедленно целиком возобновиться в организме из продуктов работы чрез немедленное и полное потребление этих продуктов. Появление таких продуктов, как запасы пищи и постоянные убежища, раздвигают рамки этого круговращения, осложняют соотношение между силами и потребностями организма. Такие продукты не потребляются целиком немедленно, а постепенно в течение более или менее продолжительного времени. Энергия, в них затрачиваемая, лишь частью немедленно воспроизводится в организме, а частью остается в них заключенною; она тоже воспроизводится, но воспроизводится не в собственных тканях организма, а в продуктах труда, в которых пребывает в потенциальном состоянии и лишь постепенно извлекается потреблением. Между силами, затрачиваемыми на работу, и потребностями, удовлетворяемыми этою работою, создается новое звено, в которое воплощается та часть работы, что не потребляется немедленно. Прежде она нецелесообразно пропадала для жизни, теперь она овеществляется в продуктах труда и постепенно утилизуется жизнью. Философская сущность круговращения вещества и энергии в активной жизни осталась, конечно, та же, но приняла новую форму, имеющую громадное значение для всего будущего жизни. И прежде, и теперь одинаково господствует закон двойного прямого отношения между высвобождением энергии и работою, между работою и координированием. Но прежде это звено «работы», связующее процессы высвобождения и координирования, не длилось больше, нежели эти соотносительные процессы. Добыча служила целям жизни и составляла звено в круговращении вещества и энергии в живом теле ровно постольку, поскольку длилась охота и потребление. Овеществленная в добыче работа служила этим звеном, но это овеществление, не будучи явлением длящимся, постоянным, не было способно к отдельному развитию, не дифференцовалось от активности. Такое-то длящееся овеществление момента работы, дарующее этому новому явлению способность к самостоятельному развитию, и замечаем мы в указанных фактах, на которые надо смотреть как на зачаточное проявление культуры. Культура, эта овеществленная и дифференцовавшаяся от жизни ее «работа», возникает, таким образом, на стадии индивидуального быта, но проявляется там в состоянии зачаточном. В развитом состоянии мы находим ее лишь в быту общественном. <Культура по справедливости может быть названа самым важным отличием общественной жизни.>

Развитая общественная жизнь, как, напр., цивилизованное человеческое общежитие, отличается высоким развитием культуры, которая является носителем громадного количества вещества и энергии, заключенных туда работою активной жизни, постоянно потребляемых этою жизнью, постоянно возобновляемых ее работою. Процесс траты и возобновления, этот универсальный закон жизни, является и законом культуры, а равно и закон прямо соотносительного накопления вещества и энергии и прямо сотносительного их освобождения.

Закон траты и возобновления весьма явственно выражается в культуре экономическими явлениями производства и потребления. Подобно тканям организма, и материал, составляющий культуру, постоянно истрачивается и постоянно воспроизводится, полностью возобновляясь в известный срок. К этому весьма важному явлению обмена вещества и энергии в культуре мы еще будем иметь случай возвратиться, а теперь для нас довольно констатировать, что по необходимости эти процессы траты (потребления) и возобновления (производства) как две стороны одного и того же экономического явления находятся между собою в прямом, а не обратном отношении, как и процессы траты (работа) и возобновления (потребления) в организмах. Прямая соотносительность этих процессов является законом культурного движения, как и активной жизни. Культура, которая общественностью взята в одну скобку с активностью, поневоле следует законам этой последней, если развивается правильно и нормально, если не клонится к разрушению и смерти.

Накопление вещества и энергии, прямо пропорциональное их трате (и наоборот), представляется лишь одною стороною закона прямой соотносительности, как он проявляется в активной жизни. Накопление вещества, прямо пропорциональное накоплению энергии (и наоборот), составляет второй термин этого закона, а третьим будет трата вещества, прямо пропорциональная трате энергии (и наоборот). Эти законы должны так же господствовать в культуре, как и в активных организмах. Накопление вещества, прямо пропорциональное накоплению энергии, прежде всего могущественно проявляется в земледелии и скотоводстве. Умножая растительную и животную жизнь на земле, культура, без сомнения, является процессом прямо соотносительного накопления вещества и энергии. Но и обработка, которой подвергается в процессе культуры неорганическая среда, является таким же единовременным и параллельным накоплением вещества и энергии. В одних случаях мы видим, как неорганическое вещество, вовлекаемое в состав культуры, снабжается усиленною потенциальною энергией химической за счет работы активных организмов. Таков случай добывания металлов и других простых тел из руд и других соединений. Иногда химическое распадение сопровождается и физическим (добывание ртути, напр.). В других случаях вещество, вовлеченное в культуру, снабжается движением не химическим или молекулярным, как приведенные примеры, а механическим, свободным или потенциальным (как все сооружения, требовавшие подъема значительных масс) и т.д., и т.д. Наконец, даже если вещество, вовлекаемое в культурное круговращение, не снабжается новою потенциальною энергией за счет работы активной жизни, то и в этом случае оно вносит с собою то количество энергии, которое до того было заключено в его частицах и в его массе, увеличивая таким образом культурный капитал и вещества, и энергии.

Факт траты вещества, прямо пропорциональной трате энергии, также бросается в глаза при самом беглом даже обзоре культурных процессов. Вся работа вовлеченных в культуру низших организмов (домашнего скота) является прежде всего такою же прямо соотносительною тратою вещества и энергии, как и работа человеческих организмов, составивших общежитие. Далее, все потребление животной и растительной пищи как людьми, составляющими общежитие, так и рабочим скотом, а равно прочими домашними животными, тоже является едино-временною и параллельною, прямо соотносительною тратою вещества и движения. Потребление топлива составляет следующее затем обширное явление такой траты вещества, прямо пропорциональной трате энергии, а равно потребление осветительных материалов. Не то же ли самое мы видим и в медленном потреблении других продуктов? Одежда носится, т.е. органическое вещество, составляющее ее ткань, разлагается и переходит в неорганические соединения. То же с деревянными постройками и сооружениями, которые гниют и истлевают. То же с металлическими изделиями, которые ржавеют. Даже каменные сооружения постепенно теряют вложенную в них работою силу сцепления и нуждаются в ремонте, чтобы не развалиться, не потерять представляемую ими потенциальную энергию. Наконец, не надо забывать, что всякий отброс культуры уносит с собою из ее круговращения и вещество, и заключенную в нем энергию.

Таким образом, если активная жизнь отличается тем, что она постоянно тратит вещество и энергию, постоянно возобновляя их и сохраняя прямую пропорциональность между тратою и возобновлением, то и культурный процесс отличается тем же постоянным круговращением, сохраняющим ту же прямую пропорциональность между тратою и накоплением. Если, далее, активная жизнь отличается и тем, что сочетает вещество в прямой пропорции с согласованием энергии, то и культура, рассматриваемая как явление отдельное тоже параллельно и единовременно накопляет вещество и энергию, тоже сохраняя между ними прямое, а не обратное отношение. Если, наконец, активная жизнь отличается еще и тем, что, тратя энергию, тратит и вещество в прямой пропорции с энергией, то и культура тоже проявляет такую же единовременную, параллельную и прямо соотносительную трату вещества и энергии, скомбинованных в культуре. Словом, культура, эта овеществленная и дифференцовавшая от жизни ее работа, подчиняется в своем развитии основным законам, управляющим активною жизнью. Если мы вспомним, что всякое общественное тело в его целом состоит: 1) из активных индивидов, вошедших в союз и которые накопляют и тратят энергию сообразно законам активной жизни, и 2) из вещества и энергии, скомбин[ир]ованных в культуру и подчиненных, как мы только что показали, тем же основным законам, то мы должны будем признать, что не только отдельные активные индивиды, но и активные общежития, рассматриваемые как целое, представляют круговращение вещества и энергии, основанное на законе прямой соотносительности, как он был установлен нами выше. Всякое нарушение этого закона представляется и в общественной жизни явлением патологическим и накликающим смерть, как и в жизни индивидуальной.

§ 27. Уже из предыдущего изложения видно, что культура, как и активная жизнь, заключает в себе два ряда явлений, тесно и неразрывно связанных между собою. Явления траты вещества и энергии составляют одну группу; явления накопления — другую. Первая соответствует активным процессам живого тела, вторая — растительным. Группу, которую можно было бы назвать культурною активностью, если бы не некоторое внутреннее противуречие этих двух терминов, мы уже отметили выше в параграфе двадцать пятом, когда говорили о возникновении общественной активности; она заключается, как мы видели, в вооружении жизни энергией среды, комбин [ир]уемой в один процесс и одну силу с энергией, высвобождаемой организмами. Эта группа культурных явлений дополняет собою активность индивидов, вошедших в союз, умножает силы активной жизни. Другая группа, или продукты в тесном смысле, предназначена для потребления организмами, для удовлетворения их потребностей; она служит материалом, из которого организмы почерпают организуемые ими вещество и энергию. Если рабочий скот, топливо, осветительные материалы, машины, орудия и т.д. составляют первую группу культурных явлений, то вторую составляют запасы пищи и питья, потребительный скот, запасы пищи и питья для него, одежда и жилые помещения и проч. т. под., служащее для удовлетворения потребностей индивидов, составляющих общежитие.

Таким образом, составляя посредствующее звено между силами жизни и ее потребностями, между активными процессами индивидов, составляющих общество, и растительными процессами их организмов, культура сама одною стороною более приближается к активности, а другою примыкает к пассивным отправлениям жизни. Если процессы органические, происходящие внутри индивидов, вошедших в общежитие, связуют накопление вещества и энергии с их тратою, заготовляя материал для этой траты, то с другой стороны, процессы культурные, происходящие вне индивидуальных организмов, хотя и в пределах общественного тела, связуют в обратном порядке трату вещества и энергии индивидами с их накоплением, доставляя материал для этого накопления. Те и другие проходят стадию накопления вещества и энергии с тем лишь, чтобы, разложившись в трате, послужить материалом и даже причиною такого же процесса в обратном порядке. Индивиды потребляют культуру и пользуются скомбин[ир]ованными в ней веществом и энергией как материалом для возобновления тканей собственных организмов. С другой стороны, можно сказать, что и культура потребляет органические ткани, потому что только за счет разложения этих тканей высвобождается энергия, творящая культуру и преобразующаяся в культуре в новые состояния. И как органические процессы распадаются на активные и пассивные, творящие материал для активных, так точно и культурные процессы распределяются в две группы, из коих одна дополняет органическую активность, а другая служит материалом для пассивных растительных процессов живых тел, входящих в состав культурного общежития. Можно бы назвать одни дополнительно активными, другие — дополнительно пассивными явлениями, и так как каждая группа дополняет собою соответствующую группу органических явлений, а обе вместе связуют их в замкнутую цепь круговращения, то естественно, если в своем развитии и последовательности они располагаются в обратном порядке. Прежде пассивные процессы, творящие материал для активных процессов, потом активные, разлагающие этот материал в работе для удовлетворения потребностей пассивных процессов, — таков порядок органических процессов. Работа является связующим звеном, замыкающим цепь круговращения. Когда работа овеществляется в культуре, то эта культура является новым звеном, примыкающим и к активности (работе), и к растительным процессам (потреблению). Она служит передаточного инстанцией между активностью и потребностями. Поэтому прежде активные процессы, творящие продукты, потом продукты, потребляемые жизнью, — такова очередь культурных процессов, очередь, обратная порядку процессов органических и именно потому обратная, что эти культурные процессы являются вне организмов как бы продолжением органических процессов.

Если мы разложим органические процессы, пассивные и активные, на подгруппы, служебную и главную, то, анализируя отношения этих подгрупп, мы еще лучше уясним себе значение и отношения процессов культурных. Если задача возобновления вещества и энергии в организме должна быть признана главною и основною для растительных процессов, то кровообращение вместе с деятельностью некоторых желез и составит группу главных пассивных процессов, тогда как, напр., пищеварение или дыхание представятся служебною деятельностью, лишь подготовляющей материал для главной ассимилятивной деятельности, подобно тому, как и культура подготовляет этот материал для самого пищеварения и прочее. С другой стороны, если целесообразное высвобождение энергии представляется кардинальною особенностью активных процессов, то в главную группу этих процессов поместятся нервно-мозговые токи и вибрации, а в служебной очутятся мышечные сокращения как последствия главных процессов. Ассимилятивные процессы и нервно-мозговые — это главные; подготовительные (пищеварение, дыхание и проч.) и мышечные окажутся служебными. Если, рассматривая жизнь на стадии индивидуального быта, не знающего культуры, мы обратим внимание на очередь главных и служебных процессов, то увидим, что среди главных прежде следуют пассивные (ассимилятивные, творящие ткани), потом активные (разлагающие эти ткани), а среди служебных прежде активные (производящие работу, доставляющие добычу), потом пассивные (обрабатывающие добычу для ассимилятивных процессов). Когда эта цепь круговращения разрывается культурою, отделяющею служебные активные явления от служебных пассивных, то видим, натурально, что она располагается по закону служебных процессов, т.е. в обратном порядке. В сущности, культуру, как мы сказали выше, можно рассматривать как продолжение вне организмов процессов органических, но именно служебных. Ассимилятивные процессы должны поневоле и неизбежно совершаться внутри организмов, но подготовительные, обрабатывающие материал совершаются частью в организме же, частью же и вне его, в процессе культурном. Точно так же целесообразность в высвобождении и направлении энергии коренится исключительно в нервно-мозговых явлениях внутри организмов, но сама эта высвобождаемая и направляемая энергия почерпается частью в тканях организма, частью в окружающей среде при посредстве процессов культурных. Таким образом, если и возможно некоторое обобщение культурных процессов с процессами органическими, то только со служебными, которых внеорганическое продолжение и представляет материальная культура.

Значение этой материальной культуры для общественной жизни громадно и вполне соответствует значению вышеупомянутых служебных органических процессов. В самом деле, если паралич нервов, тем более мозга, представляется роковою болезнью, то не менее тягостным является и паралич мускулов, равным образом обессиливающий организм и лишающий его активности. Точно так же не только расстройство кровообращения, но и расстройство пищеварения и дыхания ведет к смерти, прекращает ассимилятивные отправления организма. Совершенно то же значение имеет и культура для жизни, развившейся в <сложное> общественное тело. Лишите современное человечество топлива, искусственного освещения, приспособлений для утилизации сил пара, света, электричества, ветра, живой воды, рабочего скота и т.д., и несомненно это человечество не в состоянии будет просуществовать сколько-нибудь продолжительное время, как индивидуальный организм не может существовать с парализованными мускулами. Уничтожьте запасы пищи, одежды, жилые помещения и посмотрите, долго ли просуществует без них (с одними дикими произведениями природы) современное культурное человечество, которому эти культурные процессы так же нужны, как отдельному организму процессы пищеварения и дыхания. Сложное многочисленное общежитие не может существовать без высокоразвитой культуры, и в этом источник могущества культуры, так часто властвующей над жизнью и смертью индивидов, входящих в состав общежития. «Железный закон экономической необходимости» — так чаще всего принято называть эту власть культуры над индивидами, которые так же не могут существовать без культуры, как и без служебных органических процессов. Вне культуры жизнь становится невозможна, а культура возможна лишь в условиях общежития, и потому культура представляет самый могучий цемент, соединяющий отдельных индивидов в неразрывное общественное тело. Она составляет тот элемент, который сочетает индивидов в общество и требует общественного согласования энергии, проявляемой отдельными индивидами, входящими в состав общежития, развившего культуру.

Культура объединяет общественное тело в пространстве, делает из него связный, интегрированный агрегат в данный момент и в данных пределах, но она объединяет общество и во времени, делает из него агрегат, существование которого длится вне зависимости от продолжительности жизни индивидов, его составляющих. Поколения сменяются, общество сохраняется. Культура, передаваемая от одного поколения к другому, является этим необходимым цементом и во времени, как и в пространстве. Она наследуется одним поколением от другого, и без этого наследства никакое поколение не могло бы существовать и развиваться. Сочетая индивидов в общественное тело, объединенное в пространстве и во времени, культура дарует возможность общественного развития и кладет первые основы для исторического прогресса. Вне культуры общежития представляют союзы довольно случайные, непостоянные, недлящиеся и потому неспособные к сколько-нибудь широкому развитию. Только культура открывает перспективы такого развития, но в разные стороны открываются эти перспективы, далеко не одинаковые, не сходные, не равноценные.

В заключение этих заметок о культуре, которые мы должны были сделать для лучшего уяснения вопроса об активности в обществе, нельзя обойти молчанием того обстоятельства, что до сих пор мы постоянно говорили о культуре материальной (или экономической), тогда как существует обширная группа явлений; соединяемых под названием культуры духовной, состоящей из нескольких отдельных и в высшей степени важных групп общественных явлений: из культуры умственной (религиозной и научной), моральной и политической. <Я уже объяснил выше (во введении к этой статье), почему я в настоящее время цитирую преимущественно материальную культуру. Наступит очередь, и мы займемся обстоятельнее культурою духовною. Теперь же надлежит лишь указать, что> по своему происхождению и месту в круговращении жизни она <ничем> существенно не отличается от культуры материальной. Эта последняя, как мы видели, представляется овеществлением момента работы; ничем другим не представляются и явления духовной культуры. Знание, дисциплина, техническое искусство и т. д. — все это такие же продукты труда, как и товары или машины, только труда овеществленного в тканях организма, в преобразованиях физических и психических, внесенных в организм работою (собственною или другого организма) и длящихся вне зависимости от прекращения произведшего их труда. Далее, культура материальная является дополнением, так сказать, внеорганическим продолжением органических процессов; таким же дополнением или продолжением, но внутри организмов является и духовная культура, вооружающая активность так же, как вооружает ее машина или орудие. Наконец, сочетаясь в одно целое с организмами, носителями активности, она, натурально, вполне подчиняется законам, руководящим их развитием, как подчиняется этим законам и культура материальная. С другой стороны, подобно материальной культуре, она служит объединением общества и в пространстве (политическая организация, дисциплина, солидарность, догматика морали, общая религия и т.д.) и во времени (традиции и привычки). Таким образом, если ограничиться изучением культуры в пределах, намеченных этим и двумя предыдущими параграфами, то существенные особенности материальной культуры, нами отмеченные, все приложимы и к культуре духовной, за исключением того обстоятельства, что материальная культура сочетается со всем общежитием в его целом, а культура духовная заключена в тканях индивидов, сочетается с отдельными организмами и через них уже со всем общежитием. Личная собственность на предметы материальной культуры, с одной стороны, а с другой — материализация духовной культуры (храмы, школы, библиотеки, музеумы и пр.) ослабляют и это различие. Вообще, культура духовная, являясь, подобно материальной культуре, могучим цементом, связующим индивидов в общежития, неразрывные и постоянные, служит равным образом и причиною, вызывающей широкое общественное развитие, и условием, допускающим нарушение индивидуального самосохранения в процессе, аналогичном развитию пассивных общежитий. Этого вопроса о столкновении индивидуального и общественного самосохранения мы уже коснулись выше. Подробнее мы его коснемся в этюде об экономическом начале и еще вернемся к более специальному его анализу в следующей главе настоящего этюда.

§ 28. Мы обозрели основные законы жизни, поскольку они связаны с развитием и значением общественной активности, и мы можем теперь перейти к дальнейшему изучению явления общественной активности <как фактора и орудия общественной борьбы>. Предварительно, однако, для лучшего уяснения изложенных нами законов напомним их в кратком обзоре и сделаем резюме идей, предложенных в настоящей главе. Это облегчит нам последующее изложение и вместе с тем даст возможность лучше оценить значение упомянутых законов и идей, <некоторые из коих здесь предлагаются впервые.>

Активность, проявляемая жизнью, представляет очень могучую и в высшей степени важную силу нашего земного мира, вносящую громадные преобразования в состояние этого мира. Что же это за сила такая? Откуда она берется? Как развивается? И какова роль и значение ее в экономии природы вообще, в экономии общественной жизни в частности? Таковы вопросы, естественно возникающие при самом приступе к изучению активности, и само собою разумеется, что последний вопрос о значении активности для общественного развития тесно связан с решением всего ряда вышенамеченных вопросов. Ими мы и занимались на страницах этой главы.

Активность выражается в реакции жизни на среду — это первый факт, установленный нами, но реакцию на среду оказывает и пассивная жизнь, и неорганическая природа. Чем же отличается реакция жизни активной? Прежде всего бросается в глаза, что она заключается в таких изменениях среды, которые удовлетворяют потребностям жизни, приспособляют среду. Но порою того же достигает и реакция жизни пассивной и неорганических явлений, и не всегда, конечно, того достигает реакция активной жизни. Она всегда, однако, направлена к этому приспособлению. Таким образом, целесообразность реакции на среду и составляет первое яркое отличительное свойство активности.

Этим, однако, не исчерпываются различия между реакцией пассивной и активной жизни на среду. Сравнивая между собою различные случаи того и другого процесса, мы легко усматриваем, что пассивная, или растительная, жизнь реагирует на окружающую среду чрез поглощение из нее свободной энергии и обращение ее в состояние потенциальное в тканях организмов. Активная же жизнь реагирует на среду чрез высвобождение энергии из тканей организмов, которая (энергия) и производит упомянутые целесообразные изменения в окружающей среде. Целесообразное высвобождение энергии, скомбин[ир]ованной в тканях организма и затрачиваемой на приспособление среды к потребностям жизни, — таково первое определение активности, удовлетворительно выделяющее ее в особое явление природы. Имея в виду, что высвобождение энергии активными организмами всегда сопровождается затратою ее на целесообразное приспособление среды, т.е. работою, а с другой стороны, что целью этой работы и этих приспособлений являются интересы и потребности самого работающего организма, т.е. самосохранение, мы можем изложить вышеприведенное определение и в следующих, более сжатых, но не менее удовлетворительных терминах: активность есть работа в целях самосохранения.

Активность заключается в высвобождении энергии из тканей организма и тем противуполагается растительным процессам, заключающимся в координировании энергии в органических тканях. Но если бы активная жизнь проявляла бы только активность и занималась бы лишь высвобождением энергии чрез трату тканей, то она недолго просуществовала бы. Чтобы высвобождать и тратить, нужно координировать и накоплять. Поэтому активная жизнь, подобно пассивной и даже более последней, развивает и процесс накопления и координирования.

Пассивная жизнь тоже тратит вещество и высвобождает энергию, но в ней этот процесс выражается или в форме смерти, или в явлениях по философской сущности своей параллельных и однородных со смертью, тогда как активная жизнь развивает трату и высвобождение как необходимое условие и высшее проявление жизни. Накопление вещества и энергии — закон пассивной жизни; параллельное и тесно связанное накопление и трата вещества и энергии — закон жизни активной. Работа, т. е. новая затрата освобождаемой энергии на пользу процесса накопления, является новым звеном в этом круговращении вещества и энергии и третьим основным отличием активной жизни, дарующим ей власть над средою. В этом и выражается то, что называется активным приспособлением в противоположность приспособлению пассивному, рабу среды.

Придя к выводу, что единовременное и параллельное накопление так же, как единовременная и параллельная трата вещества и энергии составляют основной закон жизни, мы сталкиваемся с противоречием между этим выводом и общим универсальным законом космического развития, по которому накопление вещества всегда должно сопровождаться тратою энергии, и наоборот: накопление энергии может происходить лишь за счет разложения вещества. Изучая это противоречие, мы не могли не констатировать, что оно идет глубже и дальше, нежели кажется с первого взгляда. Закон космического развития, опирающийся на основные законы физики, механики и химии, устанавливает, что накопление вещества обратно пропорционально накоплению энергии, и наоборот: трата вещества обратно пропорциональна трате энергии. В процессе жизни, однако, мы должны были констатировать, что накопление вещества прямо пропорциально накоплению энергии (процессы растительные, пассивные); трата вещества прямо пропорциональна трате энергии (процессы животные, активные); а накопление того и другого прямо пропорционально трате того и другого (активные организмы). Такое противоречие требовало оправдания.

Это оправдание мы могли найти лишь в законах, управляющих преобразованием энергии из одних состояний в другие. Наука знает четыре состояния энергии, которая выражается или в движении масс (энергия механическая), или в движении молекул, из коих слагаются все тела (молекулярная теплота, жидкое состояние, газообразное, вероятно, упругость); или в движении атомов, из коих слагаются все молекулы (энергия химическая); или в движении эфира, материи, не сложившейся ни в тела, ни в молекулы (элементарные силы природы: электричество, свет, лучистая теплота, может быть, нервно-мозговое движение). Движение последнего рода (силы природы) склонно переходить и постоянно переходит во все остальные роды энергии: и в механическую (ветры, дожди, течение вод; само тяготение объясняется некоторыми физиками в этом направлении, не говоря о механических эффектах электричества, магнетизма, нервно-мозговой силы), и в молекулярную (лучистая теплота — в молекулярную, в более разреженное состояние, жидкое или газообразное и пр.). и в химическую (разложение под влиянием света, лучистой теплоты, электричества). С другой стороны, остальные роды движения переходят взаимно друг в друга и в состояние элементарных сил природы (движение эфира) лишь при сильном возбуждении, лишь на степени обильного накопления энергии, особенно должно сказать это о случае перехода в энергию химическую, которая механическим движением почти вовсе не возбуждается, а молекулярным лишь при сильном его скоплении в теле. В химическую энергию переходит преимущественно движение эфира и лишь очень сильное молекулярное. Легче происходит обратный переход химической энергии в молекулярную и механическую, <но обусловлена эта легкость наличностью еще необъясненных удовлетворительно законов химического сродства (есть у Секки такая попытка объяснения, но малоудовлетворительная). Вне этих условий химическая энергия вовсе не возбуждает молекулярной и механической, но при некоторой интенсивности возбуждает движение эфира (свет, электричество, нервно-мозговую силу).> Таким образом, при условии среды, бедной молекулярным движением, <и при отсутствии или ослаблении химического сродства> может создаться положение, в котором химическое накопление энергии или вещества совершенно разобщается с молекулярным физическим накоплением энергии или вещества. В таком случае тело может распадаться химически (накоплять энергию внутри молекул, ослабляя, разлагая связь атомов, их составляющих) и сочетаться вместе с тем физически (накоплять вещество в форме молекул, уменьшая молекулярное движение, тратя молекулярную энергию). Это и есть случай органического процесса, причем накопление вещества (которое координируется физически) может сопровождаться единовременным и параллельным накоплением энергии (которая координируется химически).

Этим объяснена возможность единовременного и параллельного накопления вещества и энергии, но не объяснена еще необходимость в этом случае прямой пропорциональности в накоплении того и другого. Эта особенность жизненного процесса может быть объяснена тем обстоятельством, что химическая энергия, хотя и трудно возбуждается молекулярным движением, но, однажды возбужденная, пользуется всякими запасами этого движения, встречаемого на пути. Солнечная энергия (в форме движения эфира) возбуждает в теле химическую энергию, которая в своем развитии поглощает и часть молекулярной энергии, заключенной в теле. Таким образом, физическое сочетание является последствием химического распадения, ее оборотною стороною. Естественно в таком случае, что они прямо пропорциональны друг другу. Будучи последствием этого химического распадения, физическое сочетание является и условием его непрерывности и постоянства, так как лишь твердые (интегрированные физически) части органических тканей обеспечивают обращающимся в них жидкостям и газам всестороннее общение с солнечною энергией, общение, необходимое для всего процесса.

Физическое сочетание химически распадающегося вещества — такова абстрактная, философская формула растительного, или пассивного, процесса жизни. Такая сущность растительного процесса предрешает обратную сущность активного. Если, слагаясь, органические ткани физически координируют вещество и химически координируют энергию, то, разлагаясь, они должны физически тратить вещество, а химически тратить или высвобождать энергию. Высвобождение энергии, составляющее силу и власть активной жизни, происходит, таким образом, за счет траты тканей, что мы и видим в действительности. С этой точки зрения, активность есть физическое распадение химически сочетающегося вещества.

Однако смерть есть тоже физическое распадение химически сочетающегося вещества. Разница в том, в какое состояние преобразуется энергия, высвобождаемая при химической интеграции. В случае смерти (как и во всех случаях выделения вещества и энергии пассивными организмами) эта энергия, высвобождаемая в процессе химического сочетания (переход к устойчивым соединениям), преобразуется в энергию молекулярную (молекулярную теплоту или более разреженное физическое состояние), тогда как в случае активности она преобразуется прежде всего в нервно-мозговую силу, аналогичную элементарным силам природы. Выделение молекулярной энергии (температура тела и пр.) является лишь побочным продуктом выделения нервно-мозговых токов, а механическое движение (мышечные сокращения) — вторичным явлением, в которое частью преобразуется нервно-мозговая сила. <Физическая дисинтеграция химически интегрирующегося вещества с высвобождением энергии в виде молекулярного движения есть формула смерти; физическая дисинтеграция химически интегрирующегося вещества с высвобождением энергии в форме, уподобленной движению эфира (сил природы), есть формула активности.>

Таким путем формула жизни и формула активности, проявляемой жизнью, согласуются с основными законами космического развития, и закон прямой соотносительности в накоплении и трате вещества и энергии оказывается лишь частным проявлением универсального закона обратной соотносительности, установленного для космического развития. Тот же самый анализ, который привел нас к этому важному результату и дозволяет и впредь с уверенностью опираться на закон прямой соотносительности, вместе с тем обнаружил ряд соотношений, имеющих громадное значение для законов активности, установленных нами в начале рассуждения нашего. Закон прямой соотносительности устанавливает, как мы видели, не только факт траты и накопления вещества, прямо пропорциональных трате и накоплению энергии, но и факт прямо пропорционального развития между всеми тремя звеньями, из коих слагается замкнутая цепь круговращения вещества и энергии в активном организме. Трата прямо пропорциональна накоплению и затрате (работе); работа прямо пропорциональна и трате (силам организма), и накоплению (потребностям); наконец, накопление прямо пропорционально и работе, и трате. Вторая из трех вышецитированных пропорций (и соответствующие пары, повторяющиеся в двух других), с одной стороны, является осуществлением активности, а с другой — порождается энергией, высвобождаемой организмом главным образом в форме нервно-мозгового движения, иначе называемого сознанием. Таким образом, причина работы лежит в сознании; там же и причина, вследствие которой эта работа согласуется и с силами, и с потребностями организма, а это согласование мы и называем целесообразностью, работою в целях самосохранения, активным приспособлением. Прямая соотносительность между накоплением и тратою, причина которой лежит не в сознании, не называется нами целесообразною, хотя необходимость такой соотносительности и неполная ее обязательность совершенно уподобляют ее прямой соотносительности между работою и силами и потребностями организма. Если организм излишне тучнеет или развивает злокачественные наросты или, наоборот, тощает (при удовлетворительном питании) и т.д., то никто этих отклонений в накоплении от нормального и здорового закона прямой соотносительности со средним расходом вещества и энергии не назовет нецелесообразными, а лишь болезненными, патологическими, порою даже смертельными. Но если организм тратит энергию не на работу (на средний необходимый размер которой энергии уже не хватает поэтому), то такую трату называют нецелесообразною. Равным образом, если работа ведется таким способом, что производимая в среднем необходимом размере все-таки оказывается неспособною удовлетворить накоплению (потребностям), то и эту работу называют нецелесообразною, неискусною, неумелою. И эта трата, и эта работа проходят чрез сознание, в нем имея свою причину. В сущности, указанные отклонения от закона прямой соотносительности в трате энергии являются такими же патологическими, порою смертельными нарушениями здорового процесса активной жизни, как и тучность, отощание и прочие отклонения от того же закона в накоплении, но как порожденные сознанием (высвобождаемою организмом энергией) они носят название нецелесообразных. С этой точки зрения, целесообразность есть закон здоровья активной жизни, закон работы, прямо пропорциональной и силам, и потребностям жизни.

В следующих затем параграфах мы остановились на вопросе о первом ответвлении общественной активной жизни. Мы установили, прежде всего, факт, что самосохранение индивидуальное естественно должно было привести к образованию союзов, а далее к их превращению в постоянные общежития. Эта необходимость и эти преимущества постоянных общежитий выдвинули новую задачу активной жизни, поставили ее целью рядом с самосохранением индивидуальным самосохранение общественное. Две эти задачи, взаимно обусловленные, способны, однако, впадать в конфликт. С одной стороны, задачи индивидуального самосохранения как более тесные легко нарушают задачи самосохранения общественного, а с другой стороны, и это последнее склонно порою преследовать свои задачи в ущерб самосохранению индивидуальному. В сущности, и то и другое нецелесообразно даже с исключительной точки зрения индивидуального или общественного самосохранения, а что нецелесообразно, то представляется, как мы знаем, явлением патологическим, порою же и смертельным.

Общественное самосохранение является новою задачею активной жизни; но откуда эта жизнь почерпает новые силы для ее удовлетворения? Усиленная успешность труда от сотрудничества и от безопасности составляет первый источник, далеко превышающий здоровый рост потребностей. Другим источником для умножения сил жизни в обществе является покорение сил природы; ветер, вода, солнце, пар, электричество работают на человека, когда он живет в обществе. Этот прирост активности, обязанный сочетанию индивидов в общежития, можно назвать общественною активностью. Подобно тому, как общественное самосохранение при патологическом (нецелесообразном) общественном развитии становится иногда в противоречие с самосохранением индивидуальным (и наоборот), и активность общественная порою частью дифференцуется от активности индивидуальной, распределяясь несогласно с распределением последней и подавляя ее развитие, но черпая свою силу и само свое существование из активности индивидуальной, она никогда не может заменить ее и, подавляя ее, косвенно подавляет и себя, составляя в таком случае болезненный, нецелесообразный процесс общественного развития.

Это покорение сил природы является уже составною частью того, что называется культурою, которая, в сущности, есть овеществление момента работы, дифференцовавшейся от активности. Материальная культура представляется такою овеществленною работою вне организма; духовная — в тканях организма. Вместе с тем культура в ее целом представляется как бы продолжением служебных процессов органических. В машинах, орудиях и пр[очем] т. под. она соответствует значению мышечной работы, руководимая, как и эта последняя, нервно-мозговою силою. В продуктах потребления она, подобно пищеварению или дыханию, подвергает предварительной обработке вещество, затем преобразуемое в ткани ассимилятивными отправлениями организма. Естественно, если так тесно примыкая и к активным, и к пассивным процессам жизни, культура в общем подчиняется тем же основным законам. Она накопляет и энергию, и вещество; она тратит и энергию, и вещество; она накопляет прямо пропорционально трате.

Благодаря этому, культура сочетается с жизнью в одно сложное тело, в культурное общежитие (общество) и дарует ему возможность самостоятельного развития. Эта возможность, смотря по направлению, которое принимает развитие, осуществляется и в виде широкого, благотворного прогресса, и в форме извращений, основанных на вышеотмеченных противоречиях общественного и индивидуального самосохранения, общественной и индивидуальной активности, активности и культуры вообще.

Глава VI
НРАВСТВЕННОСТЬ КАК ФОРМА АКТИВНОСТИ

§ 29. Борьба за существование в условиях органического прогресса является законом жизни; она является, конечно, в тех же пределах законом и жизни активной. Активность, эта присущая жизни сила, не может не оказаться могучим орудием борьбы и победы. Она им и становится с первых ступеней своего развития. Она постепенно заменяет и вытесняет иные орудия борьбы, которыми жизнь пользовалась до появления активности и которые и ныне составляют главный арсенал жизни пассивной (растительной). Методы и орудия борьбы за существование в жизни пассивной и в жизни активной существенно различны. Для уяснения значения активности в жизни общественной небесполезно вкратце остановиться на этих поучительных параллелях и особенностях, отличающих дообщественные стадии развития жизни.

Начнем с жизни пассивной. Для примера возьмем самый простой случай, борьбу между луговыми травами. Известно, что эти травы с некоторою правильностью сменяют друг друга после того, как пахотное или вообще мягкое поле запускается под луг. В южной черноземной России эта смена трав, выражающая собою успехи в борьбе и победе, имеет приблизительно следующий характер: только что запущенное мягкое поле (если только не обсеменяется человеком) покрывается травами, в общежитии носящими название бурьянистых. Это — растения однолетние, быстро растущие, приносящие массу семян, легко разносимых ветром, наконец, малоприхотливые относительно качества почвы... Эти качества дают этим травам перевес в борьбе за место над злаками и другими, более благородными растениями. Злаки медленнее растут, требуют больше времени для укоренения, более разборчивы относительно почвы, приносят относительно тяжелые зерна, труднее разносимые ветром. Первые годы злаки подавлены. Орудием победы над ними послужили: быстрота роста, быстрота размножения, легкость обсеменил, способность довольствоваться почвою, относительно скудною и истощенною, вообще, стало быть, способность более быстрого и более полного поглощения и уподобления из среды вещества и энергии. Затем, однако, злаки берут реванш. Постепенно они заполоняют пространство, вытесняя растительность первых годов. Достигают они этого результата благодаря следующему ряду причин. Многолетние корни проникают и укрепляют почву, стесняя укоренение однолетних растений. Восста-новляющееся плодородие почвы уничтожает преимущества, даруемые способностью довольствоваться более скудною. Это же плодородие дает возможность более могучего развития, к которому неспособны довольствующиеся скудною почвою травы. Таким образом, быстроте роста противуставляется его продолжительность; быстроте размножения быстро умирающих однолетних организмов — продолжительность жизни организмов многолетних; способности довольствоваться малым — способность потреблять много, словом, опять-таки способность более постоянного и более прочного поглощения и уподобления вещества и энергии. В одном случае — более быстрое поглощение вещества и энергии; в другом — более постоянное и прочное. В одном случае — более исчерпывающее потребление; в другом — более широкое и т.д., но во всех случаях орудием победы является то или иное преимущество в способности поглощать и уподоблять вещество и энергию, предлагаемые окружающею средою. Таковы методы борьбы и победы между разными типами растений, конкурирующих за место на лугах.

Если бы мы хотели продолжить этот анализ, то остановились бы на смене самих злаков, где мятлицу вытесняет овсюшка, эту последнюю — пырей, которого заменяет ковыль, остающийся господином степи до новой распашки. Все эти смены отличаются тем же характером: постоянное сокращение в быстроте роста, быстроте размножения, легковесности семени; все возрастающая сила укоренения, покоряющая почву; все увеличивающаяся продолжительность роста и жизни; все большая требовательность относительно почвы при соотносительной способности более широкого потребления, более мощного развития. То же явление мы заметили бы и в смене древесных пород: клены и вязы отличаются более быстрым ростом, массою приносимых семян (быстрота размножения), легкою переносимостью этих крылатых семян ветром; с другой стороны, дубы, отличающиеся медленностью роста, тяжестью желудей, имеют громадное преимущество в гораздо большей продолжительности жизни и роста, в могучем укоренении, стесняющем другие деревья, в громадности роста. И как среди луговых трав на новых местах пионерами являются быстрорастущие, быстроразмножающиеся, легкораспространяющиеся, довольствующиеся скудною пищею, так и в лесах пионерами ближе к опушкам идут вязы и клены, затем ясени и грабы, наконец, дубы, наполняющие сплошь глубокие лесные недра. При одних условиях одни качества даруют победу, при других — другие, но те и другие равно заключаются в разных модификациях способности поглощать вещество и энергию. Пассивная реакция на среду, как мы видели в пятой главе, заключается в поглощении вещества и энергии; естественно, если и пассивная борьба пользуется как орудиями различиями в способности поглощать, уподоблять и сохранять вещество и энергию.

Активная реакция на среду выражается, как мы знаем, в форме не поглощения, а высвобождения, выделения энергии и вещества организмом. Не ясно ли, что активная жизнь и в борьбе должна пользоваться различиями в способности выделять энергию? В самом деле, в чем выражается борьба, которую может вести, например, человек? Сила мускулов, быстрота бега, способности ума, количество произведенной работы — все это методы и способы человеческой борьбы и все это разные модификации в способности высвобождать энергию. Основное отличие, разделяющее органический мир на два царства, растительное и животное, пассивное и активное, сказывается и в формах борьбы. Различные видоизменения в способности поглощать, уподоблять и сохранять в организмах вещество и энергию, доставляемые средою, представляют довольно разнообразный арсенал орудий пассивной борьбы, являются методом пассивной жизни; с другой стороны, различные видоизменения в способности высвобождать энергию и затрачивать ее на ту или иную работу (битву, бегство, изобретательность, труд) — таковы орудия активной борьбы, методы активной жизни.

Не надо забывать, что, подобно тому, как необходимою оборотного стороною активных процессов жизни являются так называемые растительные, пассивные процессы организмов, так точно и активная борьба представляется не единственным методом активной жизни, которая пользуется и своими растительными процессами и их превращает в орудия борьбы, сближаясь в этом отношении с жизнью пассивной. На низших ступенях жизни активной пассивные орудия играют еще даже первенствующую роль. Низшие животные отличаются поразительною плодовитостью и не менее поразительною скоростью роста. В процессе выживания этих низших активных организмов активность играет второстепенную роль; их взаимные битвы и победы, их быстрота бега или сообразительность сравнительно немного значат перед истреблением их более сильными организмами, избравшими их своею пищею; но эти организмы, в свою очередь, бессильны побороть их плодовитость, предлагающую новые миллиарды на место истребленных. По мере накопления жизнью активности сокращается эта быстрота размножения и роста; истрачиваясь на активность, жизнь не может тратиться на плодовитость. И чем выше организм активный, тем он медленнее растет, тем слабее его плодовитость. Человек растет 20 лет; плодовитость его не может превзойти одного детеныша на двенадцать живых особей в год. Что значат эти цифры перед силою роста и размножения не только низших животных, но хотя бы даже млекопитающих и птиц*? И чем активнее становится человек, тем больше сокращается его плодовитость, тем дальше отодвигается его физическая зрелость, тем менее, стало быть, роли играют орудия пассивной борьбы за существование, вытесняемые все полнее орудиями активными**. Те или иные преимущества и видоизменения самой активности и являются такими орудиями, приобретающими в прогрессе жизни все большее значение и силу. Активность, ее относительное совершенство, могущество, многосторонность — вот что постепенно выдвигается вперед в борьбе за существование с тем, чтобы в высших типах активной жизни совершенно заслонить, если не вытеснить, прежде господствовавшие пассивные орудия борьбы и победы. Пассивные орудия уступают место активным, чтобы эти последние, в свою очередь, потеснились для культурных; но об этом речь еще впереди, а теперь попристальнее всмотримся в активные орудия. Что они несут с собою для жизни? Куда направляют ее развитие, что нового создают, что старое упраздняют или затеняют?

______________________

* Замечу, что плодовитость 1 на 12, или около 8%, нигде не была наблюдаема и является maximum'oм при предположении, что каждая женщина чадородного возраста будет родить каждые два года. В настоящее время женщин чадородного возраста от 40-45% всех женщин, что составило бы при таких родах одно рождение на пять женщин, или на десять душ обоего пола. Но при быстроте размножения количество детей сильно возрастает, и чадородных женщин не может быть больше 7 .
** Об этом смотри: Социологические этюды, выпуск [том] первый, гл. XIII.

______________________

§ 30. Мы уже достаточно знакомы с сущностью явления активности, чтобы сразу наметить самые важные стороны активной борьбы. Активность заключается в способности высвобождать энергию и вещество (физическое распадение химически сочетающегося вещества), и смерть заключается в том же. Отличие в том, как мы видели, что смерть состоит в выделении молекулярного движения, тогда как активность высвобождает энергию в виде нервно-мозговых токов, порождающих, в свою очередь, механическое движение, направляемое в целях самосохранения этими нервно-мозговыми токами. Это координирование выделяемого движения в интересах организма, эта затрата его на работу, словом, целесообразность, с одной стороны, приспособление среды, с другой стороны, зависят в последнем счете от нервно-мозговой силы, высвобождаемой организмом. Эта сила есть центр, от которого исходят все импульсы активной жизни, к которому абутируют все ее возбуждения. Такого центра не имеет жизнь пассивная и легко без него обходится; без такого центра не может обходиться жизнь активная, потому что лишь благодаря его существованию и деятельности высвобождение энергии тканями организма выражается в форме работы (активности), а не в виде смерти. Поэтому-то пассивные организмы вообще делимы, тогда как высшие активные организмы совершенно неделимы. Поэтому только высшие активные организмы представляют вполне развитое явление индивидуальности. Они действительные и несомненные индивиды, неделимые, потому что не способны ни распасться на два или больше самостоятельных живых тела, ни слиться из двух или нескольких в одно. Индивидуальность составляет условие их существования; ее сохранение — первую и настоятельнейшую задачу борьбы за существование, потому что вне индивидуальности у них нет и не может быть и существования*.

______________________

* См. выше: гл. IV, § 13.

______________________

С этой точки зрения, активность в своем постепенном развитии и самоопределении достигает полноты того и другого, когда дарует живым организмам полную индивидуальность и совершеннейшую целесообразность. Образование центра, к которому направляются и из которого исходят все жизненные процессы организма и без которого не может продолжаться жизнь, — это полная индивидуальность. Координирование организмом не только той энергии, которая обращается внутри организма, но и той, которая им выделяется в окружающую среду, — это целесообразность. Изменения, естественно претерпеваемые средою в силу этого координированного выделения энергии, — это приспособление среды к потребностям жизни. Таким образом, если при своем возникновении в процессе жизни активность есть не более, как реакция жизни на среду, заключающаяся не в поглощении, а в выделении жизнью энергии, то постепенно это содержание явления активности получает такое могучее развитие, что является основною причиною возникновения и индивидуальностей как центров самостоятельных сил природы, и преобразований самой природы под влиянием этих сил. Индивидуальность, целесообразность, приспособление среды сводятся в последнем счете к активности, которая в этих явлениях находит свое выражение, в них обретая полноту и совершенство своего развития, с ними падая и деградируясь. Приспособление среды — результат активности; оно, естественно, отражает в точности ее расцвет и упадок. Целесообразность стремится координировать в одно стройное движение энергию, выделяемую организмом, и энергию, им комбин[ир]уемую в собственных тканях (силы организма с его потребностями); она представляет собою просто необходимую форму проявления активности, и совершенство этой формы, естественно, находится в непосредственной и прямой связи со степенью развития самой активности. Наконец, индивидуальность есть необходимое последствие развитой активности; она является вместе с тем и необходимым условием ее проявления в ее высших типах; ясно, она тоже тесно связана с состоянием активности, в точности отражая на себе ее судьбы, успехи и неудачи.

Нетрудно отсюда заключить, что целесообразность и индивидуальность представляются двумя сторонами одного и того же явления, — развитой активности. Целесообразность как свойство выделять энергию, строго координированную с комбин[ир]ованием энергии организмом, и индивидуальность как необходимость поглощаемой и выделяемой энергии тяготеть к одному направляющему центру — это просто выпуклость и вогнутость одного и того же оттиска. Целесообразность — это отправление; индивидуальность — строение. Таким образом, развитие индивидуальности есть развитие и целесообразности, и быть иначе не может. Если в организме есть несколько центров, направляющих выделение энергии, то, естественно, это выделение не может быть так согласовано, как при одном центре. Но если в организме есть несколько таких центров, то, строго говоря, он делим, хотя иногда для этого требуется наличность специальных условий. Никакая наличность никаких специальных и необычных условий не может сделать делимым не только человека, но даже вообще позвоночных и высших суставчатых. Но если, таким образом, мы должны признать, что целесообразность, это основное свойство активности, дарующее ей самостоятельное значение в экономии нашего земного мира, является, в сущности, лишь лицевою стороною (отправлением) медали, оборотного стороною (строением) которой служит индивидуальность, то мы должны будем понять, каким могучим орудием активной борьбы представляется индивидуальность, ее совершенство и полнота. Делимость, наоборот, является орудием борьбы пассивной (отвечая за плодовитость). <Таким образом, если активная жизнь в своих высших типах постепенно заменяет борьбу за существование борьбою за индивидуальность, потому что вне индивидуальности нет и существования для этих типов активной жизни, то, с другой стороны на этой стадии развития,> борьба активная ведется <также и> при помощи индивидуальности, совершенствование которой является серьезным преимуществом. От этого совершенства зависит степень целесообразности в выделении энергии. Индивидуальность, стало быть, столько же продукт развитой активности, сколько и необходимое условие ее проявления. Она столько же цель борьбы, сколько и ее орудие.

Степень индивидуальности есть степень целесообразности, но есть ли она и степень активности вообще? Активность заключается в целесообразном выделении энергии, и ее сила зависит, стало быть, от количества выделяемой энергии и от степени ее согласования в интересах организма. Последнее и есть целесообразность. С этой стороны, развитие индивидуальности покрывает собою развитие активности, это мы уже знаем. Остается рассмотреть вопрос о соотношениях, окружающих факт большей или меньшей силы выделения. A priori можно сказать, что чем больше выделяет организм энергии, тем более нуждается он в восстановлении: приход должен покрывать расход. Но чем больше расход, тем затруднительнее приход, тем, следовательно, целесообразнее должно быть выделение. Отсюда можно заключить, что сила выделения энергии организмом находится в прямом отношении с целесообразностью, параллельно возрастая и понижаясь. С другой стороны, к тому же выводу приводят нас и соображения, основанные на законах прогресса (органического). Рост силы выделения может зависеть, главным образом, от двух рядов причин: от естественного подбора и от упражнения. Из них естественный подбор развивает лишь полезные изменения, а нецелесообразное выделение и бесполезно. Что касается упражнения, то оно вызывается ростом потребностей и, следственно, всецело вращается в сфере целесообразного выделения (согласования выделения с потребностями). Таким образом, две главные причины, которым в органическом прогрессе может быть обязана своим ростом сила выделения энергии, связывают этот рост с ростом и целесообразности. С этим ростом его связывает и приходо-расходный баланс организма. Оно и естественно. Развитие активности выражается в росте выделения энергии и в росте целесообразности. Оба явления должны быть связаны в прямом отношении. Без достаточного выделения не может быть и достаточной целесообразности (на которую затрачивается значительное количество выделяемой энергии). Без достаточной целесообразности не может быть и достаточного выделения (приход не сойдется с расходом).

Таким образом, развитие индивидуальности, развитие целесообразности и рост выделения энергии составляют тесно связанные и неразрывные звенья в развитии активности. Индивидуальность, целесообразность, сила выделения должны единовременно повышаться и понижаться в зависимости от одних и тех же причин, а равно и приспособление среды, это внешнее воплощение активности, подобно тому, как индивидуальность является ее внутренним воплощением.

Hier ist der Hund begraben... Мы, наконец, пришли к выводу, к которому направлялась аргументация этого параграфа. Целесообразность и сила выделения — это и есть сам процесс активности, которая в жизни овеществляется в форме индивидуальности, вне жизни — в приспособлении среды, или культуре. И та и другая, и индивидуальность, и культура, представляя собою овеществленный момент активного процесса, являются, далее, условиями его дальнейшего развития, а равно и орудиями борьбы за существование активных организмов. Естественно, если и индивидуальность, и культура зависят в своем развитии от процесса активности (силы выделения и целесообразности); но с первого взгляда кажется неестественным, что эти два последствия одной причины могут оказаться в антагонизме! И однако это факт, о котором мне уже приходилось упоминать в первом этюде (§§ 13 и 14).

§ 31. Прежде, нежели мы будем продолжать нить нашего анализа, я считаю долгом повторить, что многие из вышеразвитых в § 30 идей о значении индивидуальности и ее развитии в процессе жизни непосредственно примыкают к идеям, впервые установленным в социологических работах Н.К. Михайловского. Хотя там они являются несколько в ином убранстве и обстановке, но внимательный читатель легко усмотрит внутреннее родство идей, предложенных г. Михайловским в трактате «Борьба за индивидуальность» и развиваемых мною на этих страницах. Многие важные теоремы, установленные <нашим талантливым мыслителем> в упомянутой работе, совершенно выходят из рамок настоящего моего этюда и потому, конечно, пройдены мною молчанием. О других я считаю полезным сказать несколько слов. Г. Михайловский принадлежит к числу самых популярных и наиболее читаемых писателей наших, и потому я себя избавлю от труда переизлагать доктрины, достаточно известные, конечно, моим читателям. Я остановлюсь несколько лишь на некоторых отличиях в изложении предмета, как он трактуется г. Михайловским и мною. Отличия эти восходят к нашим работам, опубликованным еще в начале семидесятых годов, и сводятся они в последнем счете к неодинаковой оценке роли и значения активности в прогрессе жизни вообще, общественной жизни в особенности.

В течение 1869 года напечатана была замечательная работа г. Михайловского «Что такое прогресс?». В форме критики идей Герберта Спенсера о прогрессе, его законах и причинах молодой тогда автор дал весьма законченную доктрину, заключавшую в себе формулу общественного прогресса, прямо противоположную формуле английского философа. Наш мыслитель с необыкновенною яркостью установил, что нельзя принимать одну и ту же формулу для органического и для общественного прогресса. Принимая спенсеровскую формулу: «Органический прогресс заключается в переходе от однородного к разнородному», — надо признать, что общественный прогресс заключается, наоборот, в стремлении к однородности, уравнительности или же допустить, что общественный прогресс неразрывно связан с регрессом органическим, с понижением организации живых существ, вошедших в общежитие. Эта формула общественного прогресса (развитие общественной однородности и равенства) представляла собою замечательное обобщение, согласовавшее последние успехи естествознания с истинами, установленными всем развитием общественных наук: исторических, экономических, этических, юридических. Формула эта заключала в себе лишь один, но очень существенный пробел. Она указывала цель прогресса, определяла его продукты, но не давала изображение самого процесса, не описывала самого его совершения, не знакомила с его силами и деятелями, что придавало всей формуле характер желательности скорее, нежели необходимости. Этот пробел тогда же вызвал с моей стороны следующее замечание («Знание», 1872, № 12): «Как ни важна эта противоположность (органического и общественного прогресса, как она была установлена г. Михайловским), но не надо забывать, что это — противоположность по эффектам, и ей должно быть присвоено истолкование в противоположности причин, деятелей. На это г. Михайловский не обратил внимания едва ли не умышленно вследствие предубеждения против объективного исследования социальных явлений». И несколько далее я заметил: «Явление, подмеченное г. Михайловским, я привожу к общему выражению и стараюсь найти ему истолкование в противоположности самого жизненного процесса, органического и общественного».

Это истолкование противоположности, которое я пытался предложить в цитируемом этюде, резюмируется следующими строками (Ibidem., стр. 375): «Постоянное обновление вещества и силы, заимствуемых из окружающей среды, ставит живые тела в зависимость от условий среды в гораздо большей степени, чем тела неорганические, и открывает широкое поле влияниям среды; изменения, произведенные этим путем, называются приспособлением, которое, таким образом, тоже представляет процесс, общий всему живому. Он может совершаться двояким путем: либо приспособлением жизненного процесса [к] внешним влияниям, либо, благодаря способности, развитой из такого приспособления, приспособлением условий среды к потребностям жизни... Важно то обстоятельство, что самое возникновение и дальнейшее развитие второго способа приводить жизнь в равновесие со средою — чрез воздействие жизни на среду — зависит от коллективного процесса; способность индивидуальной жизни приспособлять среду весьма ограничена». В этом рассуждении заключалось зерно истины; но надо сознаться, что это зерно было недостаточно развито и в таком виде легко поддавалось критике. Хотя сначала я и обратил внимание на «способность приспособлять среду», на «воздействие жизни на среду», т.е. на активность, но затем сосредоточил свое преимущественное внимание на самом приспособлении среды. Таким образом, начало рассуждения имело в виду активность, а предложенная мною формула общественного прогресса (приспособление среды к потребностям жизни) выдвигала уже одну культуру. Культура не может быть обойдена при определении общества так же, как и при определении общественного прогресса, но будучи лишь овеществленною вне жизни активностью жизни, она не может покрыть собою всей активности, которая овеществляется не только вне жизни, но и в самой жизни, в строении самих организмов. Мы знаем, что таким овеществлением является индивидуальность*. Естественно, если г. Михайловский, уже тогда склонный оценить все значение индивидуальности в общественном развитии, не согласился с предложенным мною истолкованием. Мы обменялись краткими возражениями по этому вопросу, возражениями, уже выдвинувшими вперед явление активности, но далее мы отвлеклись в полемике вопросами метода, и важный вопрос об активности остался в стороне. Сам вопрос о целесообразности трактовался нами исключительно с точки зрения метода.

______________________

* Не надо смешивать овеществления активности в форме индивидуальности с овеществлением в форме духовной культуры, так как последняя есть результат лишь общественной активности, как она определена выше [см. гл. V тома 2], и представляет собою строение общества, а не строение организмов, хотя и осуществляется в их тканях.

______________________

Между тем г. Михайловский продолжал свои социологические работы и, <если память мне не изменяет,> опубликовал <в 1873-1874 гг.> очень важное исследование «Орган, неделимое, общество», где идею индивидуальности положил в основу всей своей социологической доктрины. Развитием этой доктрины явился вслед затем трактат «Борьба за индивидуальность», статьи «Вольница и подвижники», «Научные письма», «Патологическая магия». В одной из этих работ г. Михайловский пробует даже свести и формулу «приспособление среды к потребностям жизни» к формуле развития индивидуальности. И до некоторой степени это ему удается, потому что оба явления (индивидуальность и культура) зависят в последнем счете от третьего (активности) и проявляются в зависимости от него. Нетрудно поэтому уловить и взаимную зависимость. Однако выводить культуру из индивидуальности так же справедливо, как и обратно — сводить индивидуальность к культуре. Обе они выводятся из активности. Отвергнув и не без основания одностороннюю, хотя и правильную формулу, мною предложенную в 1872 году, г. Михайловский только более утвердился на своей тоже правильной, но тоже односторонней формуле, впервые установленной им в 1869 году. Отсюда и все достоинства, и все пробелы его социологических работ. Громадное значение открытых им соотношений явления индивидуальности с разными сторонами общественного прогресса дало ему возможность предложить и установить ряд очень важных социологических теорем. Невнимание же к активности повлекло не только к ошибочному взгляду на соотношения индивидуальности и культуры, но и к тому еще, что до сих пор социологические теоремы нашего мыслителя не охватывают одним истолкованием всей совокупности общественной жизни и оставляют в тени некоторые немаловажные стороны общественного развития.

Я надеюсь в скором времени в другой работе и в другом месте обстоятельнее коснуться всей совокупности социологических работ Н.К. Михайловского, которого я считаю занимающим одно из первых мест среди современных европейских мыслителей, работающих в области общественной философии*. Здесь я коснулся лишь одной стороны его работ, имеющей прямую связь с идеями, предлагаемыми в настоящем этюде. Читатель заметил, что мои замечания носят характер скорее дополнения, нежели возражения. Мне кажется, что оспаривать мне нечего. Я надеюсь, что это отступление от нити изложения способствовало уяснению вопроса, а указав родство некоторых важных идей, здесь устанавливаемых, с идеями, <впервые> предложенными г. Михайловским, и объяснив, в чем заключается сходство и различие, я полагаю, что могу освободить себя от частных указаний на эти сходства и различия в дальнейшем изложении.

______________________

* Писано в 1888 году. Надежду эту — заняться специально социологическими работами г. Михайловского — мне осуществить до сих пор не удалось.

______________________

§ 32. Сопоставляя вышеизложенное с воззрениями, предложенными мною выше в пятой главе этого этюда, мы можем уже прийти к весьма определенным и важным теоремам относительно активности как орудия борьбы.

Борьба за существование на стадии активной общественной жизни приобретает форму борьбы за индивидуальность и борьбы за культуру. Это два главных русла, по которым течет и развивается борьба активных организмов, сложившихся в общежития, а равно и борьба самих общежитий, сложившихся из активных организмов. Индивидуальность и культура — таковы две цели общественного развития.

Будучи целью общественного развития, индивидуальность и культура являются и главнейшими орудиями борьбы между активными организмами и между активными общежитиями. Степень развития активности, будучи главным орудием победы в активной борьбе, выражается, однако, либо в степени совершенства индивидуальности, либо в степени совершенства культуры, а потому и активным орудием победы может быть либо высший тип индивидуальности, либо высшая культура, <хотя активные организмы пользуются отчасти и пассивными орудиями, напр., быстротою размножениям.>

Высшая культура и высший тип индивидуальности равно являются необходимым выражением высшей активности, и потому в здоровых условиях развития активной жизни должны развиваться параллельно и в прямом отношении. Черпая, однако, силу из одного источника, они могут ее зачерпнуть неравномерно, и одно явление может оказаться развивающимся в ущерб другому. Культура может подавлять индивидуальность; индивидуальность может разрушать культуру. Но разрушение культуры есть уничтожение приспособления среды к потребностям жизни, нарушение равновесия между жизнью и средою в ущерб первой, стало быть, сокращение жизни вообще, активности в том числе. С другой стороны, подавление индивидуальности есть разрушение того строения организмов, которое необходимо для проявления активности, есть, стало быть, сокращение активности и соотносительное тому понижение культуры, производимой этою активностью. Словом, культура, подавляя индивидуальность, ведет к понижению культуры; индивидуальность, разрушая культуру, сокращает жизнь и понижает свой тип. Таковы результаты антагонизма индивидуального и культурного развития, антагонизма, однако, постоянно проявляемого активною общественною жизнью. Это постоянное проявление не есть, однако, необходимое проявление, и равновесие между тратою активности на индивидуальное и культурное развитие не только не воспрещается никакими законами активной жизни, но даже, являясь единственным вполне целесообразным развитием, как бы предписывается этими законами, в основе которых лежит целесообразность. Нарушение этого равновесия в трате на индивидуальность и на культуру есть, стало быть, просто несовершенство целесообразности, недоразвитость активности, существенною и необходимою стороною которой является целесообразность. Можно поэтому смело сказать, что прогресс активности должен быть и прогрессом равновесия между тратою на индивидуальное и культурное развитие. Такого совершенного равновесия мы не только вправе, но даже должны ожидать от будущего развития активности. Несовершенное подвижное равновесие осуществляется всемирною историей во всех тех случаях, когда исторические общества прогрессируют, а так как в общем доселе человечество проявляет прогресс, и культурный, и индивидуальный, то ясно, что в пределах больших периодов и больших пространств равновесие индивидуального и культурного развития не было мифом, а фактом, реальною правдою всемирно-исторического процесса. Раскрыть законы этого равновесия и установить законы постепенного преуспеяния этого равновесия и значит раскрыть законы прогресса общественной жизни, установить формулу общественного прогресса.

Таковы главнейшие дедукции из идей и воззрений, до сих пор установленных нами на протяжении настоящего этюда <и в этюде «Международная экономическая борьба»>. В своем абстрактном выражении эти дедукции едва ли вызовут серьезные возражения. Их значение вполне раскрывается лишь тогда, когда в их свете истолковывается та или другая частная сторона общественной жизни. К такому истолкованию мы и приступим на нижеследующих страницах; но прежде необходимо ввести в изложение еще одно разграничительное понятие, без коего наша терминология может повести к некоторой неясности. Термин «культура» мне кажется достаточно выясненным, чтобы требовалось теперь его новое пояснение. Термин «индивидуальность» тоже достаточно ясен в применении ко всей активной жизни; но в том-то и неудобство, что он применим ко всей активной жизни, тогда как мы имеем дело с тем же явлением, но заключенным в сферу активного культурного общежития и притом человеческого общежития. Человеческая индивидуальность, вошедшая в состав активно культурного общежития, понимаемая как член и деятель этого общежития, — это личность и вместе с тем это предмет нашего анализа. Рабочий и потребительный скот, домашние птицы, домашние пчелы, даже шелковичный червь, даже кошениль и шпанская муха — все это индивидуальности, вовлеченные в процесс общественного развития, но развития культурного, а не индивидуального, как последнее нами выше выяснено. Все это индивидуальности, но не личности, и потому-то противупоставление культурного развития индивидуальному, которое красною нитью проходит через всю всемирную историю, разумеет развитие, права, интересы не всякой индивидуальности, вовлеченной в процесс общественного прогресса, но лишь развитие, права, интересы личности. Деятельность личностей и влияние культуры — вот два фактора общественного развития, соответствующие двум основным течениям развития: культурному и индивидуальному.

Читатель замечает, как все это старо, старо, как само человечество, как его первые идеи о правде и добре. Человечество давно начало прозревать, где правда и добро, но медленно, слишком медленно для своей славы и чести, для своего счастья и спокойствия начинает сообразовать свое поведение с этими прозрениями.

§ 33. Если «индивидуальность в условиях активного культурного общежития» мы называем личностью, то всякое «целесообразное выделение энергии такою индивидуальностью (личностью)» мы называем ее деятельностью. Вспоминая вышеустановленные теоремы, мы должны сказать, что деятельность — это отправление, личность — строение, в которых выражается и воплощается активность в условиях активного культурного общежития (человеческого общества). Деятельность личностей и составляет, таким образом, ту силу, эффекты которой в сочетании с эффектами культуры (ею самою первоначально созданной) направляют общественное развитие в интересах индивидуального и общественного самосохранения (см. §§ 24 и 25 главы пятой). «Деятельность личностей» — вот что подлежит нашему анализу, когда мы выделяем общественную активность и трактуем ее отдельно от культуры. При всяком сколько-нибудь серьезном анализе общественных явлений это выделение является необходимой предпосылкою исследования. Так, напр., экономисты с первых шагов своей науки должны были противупоставить труд (деятельность личностей) капиталу (фактору культурному). Так в истории умственного развития критическая и творческая мысль выделяется как деятельность личностей от религии и науки как данных культуры. Совершенно так же политические идеалы и политические события составляют группу политических явлений, естественно отличающуюся от политических учреждений и состояний. Куда бы мы ни преклонили наше внимание в пределах общественной жизни, мы сразу наталкиваемся на это разделение, противоположение и взаимодействие факторов, активных (личных) и культурных. Эти частные противуположения и взаимодействия давно установлены и признаны частными общественными науками; закон общего противоположения и взаимодействия индивидуального и культурного развития является лишь обобщением этих частных законов, уже не возбуждающих споров.

Деятельность личностей, это и есть, таким образом, активность индивидов, вошедших в культурное общежитие, т.е. предмет настоящего анализа <с точки зрения борьбы общественной и междуобщественной>. И в качестве такой активности деятельность личностей, как мы уже знаем (см. гл. пятую), может быть направлена в целях самосохранения, индивидуального и общественного. Мы знаем уже также (ibidem.), что эти две цели могут не оказаться взаимно согласованными, а деятельность в этих целях может оказаться взаимно антагоничною. С другой стороны, этого антагонизма может и не проявиться. Предыдущее изложение нас достаточно подготовило, чтобы теперь внимательнее всмотреться в эти возможности.

Из анализа контрастов в развитии индивидуальной и общественной активности, индивидуального и общественного самосохранения мы уже знакомы с двумя главными путями, на которых возникает антагонизм индивидуального и общественного развития. Первый путь — это несоответствие целесообразности, с точки зрения строго индивидуального и общественного самосохранения. Те изменения среды, которые оказываются совершенно целесообразными, с точки зрения индивидуального самосохранения (напр., деятельность саранчи, хищническое хозяйство, вообще «apres nous le ddluge»), могут быть пагубны, с точки зрения общественного самосохранения. Но как вполне целесообразные с точки зрения строго индивидуальной такие действия легко находят место среди личностей, составляющих то или иное общество. Далее, со строго индивидуальной точки зрения, средою является не только физическая природа, но и другие индивиды, вошедшие в общество; держась этой точки зрения, удовлетворение своих потребностей в ущерб этих других индивидов так же естественно и так же целесообразно, как и за счет физической среды. Общественная точка зрения не может допустить такого безразличия; общественная точка зрения это безразличие именует преступностью. Таким образом, деятельность в интересах индивидуального самосохранения может оказаться в антагонизме с интересами общественного самосохранения, может оказаться мятежною и преступною. Выделение энергии этими организмами, вошедшими в общежитие, является в данном случае несогласованным с общественным самосохранением, общественно нецелесообразным. Частью такое выделение энергии, такая общественно несогласованная деятельность личностей является просто пережитком дообщественной стадии жизни, частью же вызывается обратным явлением подавления индивидуального развития общественным.

Мы знакомы уже в общих чертах и с этим вторым путем, на котором возникает антагонизм индивидуального и общественного развития. Более обстоятельно мы остановимся на нем ниже в восьмой главе этой книги, но слегка уже коснулись в заключительных параграфах пятой главы настоящей работы, а также в главе четвертой. Общественное самосохранение, вызывая новую трату, не предвиденную индивидуальною жизнью, пользуется для этого тем ростом силы, который приносится соединением индивидов в союз. Сотрудничество, особенно сложное (разделение труда), и покорение сил природы являются главными методами, коими общественная жизнь увеличивает мощь активности, проявляемой его членами. Но так как сложное сотрудничество создает общественное неравенство, а покоренные силы природы, идя по следам этого дифференцования, распределяются неодинаково между индивидами, то естественно создается положение, при котором общественная активность неравномерно увеличивает индивидуальную активность, давая преимущество силы (а следовательно, и удовлетворения) одним, лишая — других. Эта игра общественных культурных сил (капитала, власти, знания, вообще авторитета во всех его формах) не согласуется с игрою индивидуальной активности и подчиняет последнюю своему руководству и даже господству. Деятельность личностей лишается в большей или меньшей степени самостоятельности и свободы и принудительно направляется к удовлетворению общественных потребностей. Всякий обязательный труд, напр., а в частности и в особенности труд рабский, представляет простейший пример такого принудительного согласования выделяемой организмами энергии в целях общественного самосохранения.

Такое принудительное согласование по необходимости нарушает полноту индивидуального развития, которое, как мы знаем, заключается, прежде всего, в тяготении всякого выделения к одному направляющему центру, нераздельной главе всего неделимого организма. Всякое принудительное согласование не есть согласование, направляемое всецело этим центром: направляющий центр сам направляется другим центром или центрами, лежащими вне организма, словом, тою силою, которую в общественной жизни называют авторитетом (умственным, экономическим, политическим). Ослабление направляющей деятельности индивидуального центра есть ослабление целесообразности индивидуальной деятельности, есть понижение самой индивидуальности, а стало быть, и понижение вообще активности, сокращение энергии, выделяемой организмами. Это простые дедукции из закона развития активности.

Таким образом, рассматривая деятельность личностей, составляющих общество, мы, прежде всего, отличим два разряда такой деятельности: 1) деятельность самостоятельная, не нарушающая индивидуального развития, индивидуально целесообразная, но зато общественно нецелесообразная, несогласованная, и 2) деятельность принудительная, насильно согласованная в интересах общественного самосохранения, но несамостоятельная, подавляющая индивидуальное развитие. Может быть, однако, и третьего рода деятельность личностей, именно самостоятельно, свободно согласуемая в интересах общественного так же, как и индивидуального самосохранения. Свободный производительный труд, патриотическая деятельность на пользу общественную, патриотическая оборона отечества, помощь ближнему и т.д., и т.д. — таковы многоразличные формы, в которых проявляется индивидуальная энергия, самодеятельно согласуемая в целях общественного самосохранения. Формы различны, но за всеми этими формами лежит одно начало, исходящее из сознания солидарности и из чувства альтруизма, словом, нравственное начало.

Итак, мы, наконец, в тридцать третьем параграфе шестой главы нашей работы пришли к вопросу, поставленному в заглавии этюда. «Нравственное начало» — это согласование индивидуального и общественного самосохранения; это индивидуальная энергия, самодеятельно согласуемая в интересах общественной жизни; это устранение антагонизма индивидуального и общественного развития, устранение преступности, с одной стороны, принуждения, с другой. Нравственное начало заключается в общественно согласованной индивидуальной самодеятельности; принудительное согласование — это авторитет; несогласованная самодеятельность — это преступность. Согласование деятельности связывает нравственность и авторитет в один разряд явлений, служащих общественному самосохранению. Самодеятельность связывает нравственность и преступность как явления, опирающиеся на индивидуальную активность и индивидуальное самосохранение. Чтобы существовать, общество должно согласовать деятельность своих членов и, если нравственное начало слабо для этого, естественно заменяет его начало авторитета. Но чтобы существовать, общество должно обладать данною силою активности, поддерживающей приспособление среды (культуру) и обороняющей от неприятеля, а эта сила активности зависит от развития индивидуальности, от упражнения, и если нравственное начало слабо и недостает помещения для этой индивидуальной энергии, то она сказывается преступностью или сокращается. Развитие нравственного начала поэтому одинаково сокращает и область преступности, и область принудительности, возвышая вместе с тем индивидуальную активность и служа целям общественного самосохранения.

Нетрудно оценить все громадное значение этой теоремы, и, быть может, читатель теперь не посетует за слишком длинное предисловие. Нравственность является, стало быть, просто одною из форм активности в условиях общежития и притом высшею формою, именно тою, которая в общественной жизни единственно обеспечивает дальнейшее развитие активности. Таким образом, всякое выделение энергии активными организмами в условиях общежития проявляется в трех формах: самодеятельно согласованного выделения, принудительно согласованного и несогласованного (строго говоря, следует прибавить четвертую категорию «бессознательно согласованного» по навыку и традиции, но для целей нашего анализа она не надобна). Законы, управляющие этим выделением энергии в той или иной форме, суть именно те самые законы активности, которые мы исследовали в настоящей работе до сих пор. Теперь эти законы, уже выяснив нам в высшей степени важные общие соотношения, и далее послужат для раскрытия более частных, но не менее важных соотношений.

§ 34. Когда индивиды слагаются в постоянное общежитие, создают культуру и кладут основание историческому обществу, то с этого момента не вся энергия, выделяемая индивидами, выделяется и обществом, а только 1) общественно нецелесообразная и 2) целесообразная, но затрачиваемая на работу за пределами данного исторического общества. Поясним нашу мысль.

Энергия, выделяемая активным организмом, лишь частью выделяется целесообразно, истрачиваясь на работу для удовлетворения потребностей организма. Другою частью своею она составляет нецелесообразное выделение, высвобождаясь, например, в виде молекулярного движения (повышенной температуры) или хотя и механического движения (мышечного), но не направленного на целесообразную работу. Всякая такая нецелесообразная трата энергии индивидуальным организмом представляет: отчасти необходимость, обусловленную условиями и законами органического развития (напр., трата на поддержание относительно высокой температуры теплокровных животных); отчасти результат патологического состояния организма (напр., повышенная температура при заболевании, ощущение боли в том же случае, бред и пр.); отчасти, наконец, недостаточное совершенство направляющего центра, недостаточное развитие индивидуальности и вообще активности (всякая нецелесообразная работа, всякая ошибка, непредусмотрительность и пр.). Первая группа нецелесообразных выделений представляет собою величину, находящуюся, по-видимому, в известном прямом отношении ко всей остальной трате, целесообразной и нецелесообразной; это необходимый, так сказать, подоходный или даже вернее порасход-ный налог на активность, на содержание индивидуальности, на охранение активной жизни. Ее мы оставим в стороне. Третья группа, наоборот, находится в тесной зависимости и обратном отношении со степенью развития активности и индивидуальности. Она сокращается с прогрессом индивидуальности и ростом активности. Что касается второй группы (болезней), то, очевидно, она находится в некоторой прямой зависимости от третьей группы и точно так же с ростом целесообразности и индивидуальности должна сокращаться. Как бы то ни было, но всякое выделение энергии индивидуальным организмом по необходимости заключает в себе известное количество нецелесообразно выделяемой энергии, тем большее, чем ниже степень индивидуальности выделяющего организма, чем меньше вообще выделение энергии активных организмов. Когда индивиды слагаются в общежитие, то и в новых условиях они продолжают, конечно, такое нецелесообразное выделение энергии, и, конечно, это нецелесообразное выделение индивидов является и нецелесообразным выделением общества. Важно отметить, что оно не только нецелесообразно, с точки зрения общества, но и является, с этой точки зрения, несомненным выделением энергии, так как вся эта энергия, высвобождаясь из индивидуальных организмов, составляющих общество, не преобразуется в какие-либо общественные явления, а уходит из общественного тела, им теряется в пользу <окружающей> среды. Однако энергия, выделяемая организмами, составляющими общество, может и не уходить из его состава, может преобразоваться в новые состояния в разных общественных явлениях. В таком случае, будучи индивидуальным выделением, с точки зрения общественной, она окажется сохраненною. Когда люди строят запруду и сооружают на ней мельницу, они, конечно, тратят значительное количество энергии, заключенной в тканях их организмов, на производство этой работы. Они выделяют энергию, но эта энергия преобразуется в потенциальное состояние в воздвигнутых сооружениях (с тем, чтобы снова производить работу), а эти сооружения тоже составляют <интегральную> часть общества (его культуру). Из общества эта энергия не выделяется... Но, скажут, затем она все-таки выделяется из этих сооружений, которые не являются ли только этапом в процессе выделения? Конечно, она выделяется, но зачем? Чтобы доставать людям продукт потребления (муку в данном случае), чрез посредство которого она снова восстановляется в тканях организмов, составляющих общество и т.д. Она все-таки не теряется обществом: истрачиваемая индивидами, она воплощается в культуру; истрачиваемая культурой, она снова заключается в индивиды, совершая круговорот в пределах общества, не теряясь им. Этот круговорот культурно-индивидуального обмена энергии дополняется другими подобными же фактами, свидетельствующими, что выделение энергии индивидами не есть еще выделение энергии общежитием. Размножение, например, с индивидуальной точки зрения, есть только выделение энергии и вещества родительскими организмами, но в общежитии это выделение создает лишь новых его членов, новых носителей энергии, новых деятелей его развития. И эта энергия сохраняется обществом, не представляет общественного расхода. Таким образом, известная часть энергии, высвобождаемой индивидами, вошедшими в общежитие, создавая культуру и чрез нее возвращаясь снова индивидам или производя новое поколение, представляется уже внутренним общественным движением, как бы вибрациями общественных молекул.

Мы знаем уже, что все нецелесообразное выделение энергии организмами является и выделением общества и в состав его внутреннего движения не входит, но мы должны помнить и то обстоятельство, что далеко не все целесообразное выделение энергии организмами зачисляется в это внутреннее общественное движение. Конечно, туда зачисляется лишь движение, согласованное в общественных целях и интересах. Мы уже знаем разницу в точках зрения индивидуального и общественного самосохранения, разницу, которая проявляется порою весьма резко, хотя и то и другое являются выражением целесообразного выделения энергии. Нам известно также, что сама целесообразность является лишь новым видом согласования энергии жизнью, именно энергии, не только накопляемой организмом, но и выделяемой (или, вернее, ее выделения). И это выделение энергии может согласоваться лишь с индивидуальным накоплением или же входить в вышеочерченный круговорот внутреннего общественного движения (согласоваться с тратою и накоплением общественным). Несогласованная деятельность личностей, или преступность, и составит, таким образом, обширный класс выделений энергии организмами, которые, не входя в круговращение внутреннего общественного движения, составляют <не только выделение индивидов, но и> выделение общества, его чистую трату.

К этим двум разрядам выделения энергии организмами, представляющим вместе с тем и выделение энергии обществом, необходимо присоединить еще третий, именно: всякую, даже общественно целесообразную трату на работу, производимую за пределами общества. Когда общество обороняется от нападения (хотя бы это и происходило на собственной территории, в собственных жилищах), оно истрачивает энергию на уничтожение этого нападения и вся эта трата расходуется без возврата, не сохраняясь в потенциальном состоянии ни в культуре, ни в подрастающем поколении, ни в тканях деятельных индивидов, составляющих общество. То же самое при всякой войне, при всяком внешнем столкновении. Для воюющего общества это есть трата, выделение энергии, раньше того заключенной в тканях его организмов или обращавшейся в форме внутреннего общественного движения в индивидуально-культурном обмене энергии.

Первостепенное значение этого факта, отличающего внутреннюю историю всякого общества от его внешней истории, можно вполне оценить, лишь обратившись к изучению политического развития и политической борьбы <(предмету одного из последующих этюдов этой серии)>, а теперь с нас довольно констатировать то важное положение, что энергия, выделяемая организмами, составляющими общество, подразделяется не только на целесообразную и нецелесообразную, но и на такую, которая, будучи индивидуальным выделением, с общественной точки зрения, является внутренним согласованным движением в противуположность другой, которая представляется не только индивидуальным, но и общественным выделением. В эту последнюю входит: 1) вся нецелесообразно выделяемая энергия; 2) индивидуально целесообразное выделение, но общественно нецелесообразное и 3) общественно целесообразное выделение, направленное на внешнюю историю. Во всех этих случаях общество как целое расходует энергию без соответственного возмещения. Она теряется обществом, и общее количество энергии, обращающейся в форме внутреннего движения, сокращается. Таким образом, все условия, которые понижают степень индивидуальности (от чего зависит количество нецелесообразных выделений), или вызывают сопротивление индивидуальности в видах индивидуального самосохранения, или направляют энергию на внешнюю историю в разной форме, служат одному и тому же, именно: уменьшению внутреннего общественного движения, обращающегося в индивидуально-культурном обмене, сокращению, стало быть, культуры так же, как и активности*.

______________________

* См. о законе умножения энергии выше: этюд I, гл. III, § 9.

______________________

Сопоставляя эти выводы с выводами предыдущего параграфа, мы должны будем прежде всего констатировать, что индивидуальная энергия, самодеятельно согласуемая в интересах общественного самосохранения или исходящая из нравственного начала, несомненно входит в состав круговращения внутреннего общественного движения; с другой стороны, энергия несогласованная несомненно является общественною растратою. Что касается принудительно согласуемой энергии, то вопрос о ее значении требует еще специального разбора. Некоторые данные для этого мы уже имеем в вышеизложенном, а также в § 11 первого этюда.

§ 35. Прежде всего остановимся на самых простых соотношениях, порождаемых принудительным согласованием. Если есть принуждение, то, значит, есть две стороны: принуждающая и принуждаемая. Из них последняя тратит часть выделяемой энергии на сопротивление (ибо если нет сопротивления, то нет <и не надобно> и принуждения); вся эта трата на сопротивление принудительному согласованию является несомненно тратою, безвозвратно расходуемою обществом. Это выделение не производит работы, не преобразует энергии в потенциальное состояние в общественных явлениях, не возмещается поэтому соответственным приходом. Оно общественно нецелесообразно, представляя чистую потерю из капитала накопленной обществом энергии. Постоянное подавление сопротивления должно столь же постоянно уменьшать этот капитал энергии, и мы знаем уже даже путь, коим это сокращение осуществляется. Направляя выделение энергии организмами несообразно с деятельностью их руководящих центров, принудительное согласование понижает значение этих центров и постепенно понижает степень индивидуальности, этого необходимого аппарата для выделения энергии. Понижение индивидуальности, сокращение активности, уменьшение целесообразности — таковы последствия продолжительного подавления сопротивления принудительному согласованию. Все эти траты, выражающиеся в подавленном сопротивлении, суммируясь, дают крупную величину, ничем не возмещаемую и составляющую прямую потерю общества, которое постепенно уменьшает и запас энергии, обращающейся в индивидуально-культурном обмене, как он выше очерчен, и саму способность поддерживать и развивать эти запасы энергии. Ибо продолжительное действие этих причин отражается на самом строении индивидов, понижая их индивидуальность, а строение может лишь медленно изменяться. Это и есть то явление, которое давно подмечено всеми историками и философами на протяжении всех сорока веков существования исторического человечества и которое называется вырождением от рабства, деградацией от деспотизма, испорченностью от чужеземного ига и т.д. Но если одни напрасно тратят энергию на сопротивление, то другие расходуют ее на принуждение. Эта последняя трата точно так же не преобразует энергию в другие общественные явления, точно так же составляя расход без прихода. Но здесь есть и другая сторона. Это выделение целесообразно, и с точки зрения индивидуального самосохранения (тех организмов, конечно, которые ее выделяют), и общественного (по крайней мере, таковым может быть, хотя, разумеется, не всегда бывает). Выделение же общественно целесообразное должно овеществляться в явлениях внутри общества, в его культуре или в его личностях. Оно и овеществляется, если целесообразно. А бывает оно общественно целесообразно только в том случае, если заменяет собою самостоятельное согласование лишь в мере его недостаточности, никогда не направляется на это последнее и проявляет свое согласующее принуждение единственно в интересах общественного целого, а не индивидов, осуществляющих принуждение, составляющих сторону принуждающую. Конечно, это идеальное совершенство принудительно согласующей деятельности вообще не наблюдается в сколько-нибудь значительных размерах. Но большее или меньшее приближение к нему и составляет большую или меньшую целесообразность такой деятельности. Направляясь на индивиды, она и овеществляется в их тканях. Таким путем создаются некоторые явления духовной культуры, напр., обучение, дисциплина, соблюдение законов... Овеществляясь в духовной культуре, такое целесообразное принудительное согласование вместе с тем все-таки выражается и в подавлении активности и индивидуальности, являясь, во всяком случае, потерею, хотя подчас и необходимою в видах избежания еще больших потерь от несогласованного выделения. Общественная безопасность, наприм., хотя и не может быть достигнута одним принудительным согласованием, если большинство членов общества не расположено самодеятельно избегать взаимных посягательств, но, во всяком случае, на современной стадии исторического развития, по крайней мере, иногда нуждается и в принуждении относительно меньшинства, склонного к таким посягательствам.

Таким образом, трата энергии на принудительное согласование лишь отчасти сохраняется обществом в индивидуально-культурном круговороте энергии, большею же частью (и притом по необходимости) расходуется безвозвратно, составляя чистую потерю. В известных пределах эти потери так же неизбежны, как, напр., и потери чрез смерть членов общества, но ясно, что и принуждение, как и смертность, представляет явление, которое должно сокращаться с прогрессом общества. В интересах общества оно должно по возможности ограничиваться лишь явлениями, выходящими из-под власти самодеятельного согласования. Только несогласованная самодеятельность должна подлежать принудительному согласованию и по возможности в формах, способных наименее отразиться на строении принуждаемой стороны и действующих только на ее отправление (деятельность). Все это a priori довольно ясно и без особого труда может быть усвоено, но все это на практике осуществляется с большим трудом. Принудительное согласование, получивши господство в том или ином обществе, склонно не различать воздействия на отправления (ограничение известной деятельности) от воздействия на строение (подавление индивидуальности), а равно подавления несогласованной самодеятельности от <самодеятельности> согласованной, легко смешивая в одну группу явлений, подлежащих принудительному воздействию и подавлению, проявления всякой самодеятельности.

Но почему принудительное согласование склонно к такому развитию, направленному против всякой самодеятельности, против самодеятельного согласования в том числе? Это объясняется двумя рядами причин: влиянием принудительной деятельности на принуждающую сторону (доселе мы останавливались на принуждаемой стороне) и игрою индивидуального самосохранения в пределах той же принуждающей стороны (доселе мы отметили такую игру в виде сопротивления лишь в среде принуждаемых).

Когда общество распадается на принуждаемых и принуждающих, то, собственно говоря, оно заключает в себе уже не одно, а два или более общества, слагающихся, в свою очередь, в более сложное. Принуждающая сторона, образуя общество в обществе, подлежит в своем развитии тем же законам, как и всякое другое общество. Для него трата на принуждение к известной деятельности подчиненного населения является, естественно, тратою внешнею, расходом вне его пределов и в качестве такового безвозвратным. Правда, это господствующее меньшинство получает взамен истраченной на принуждение энергии материальные предметы, продукты подчиненного населения, но этот обмен энергии на вещество не ведет, конечно, к восстановлению запаса энергии. Это абстрактное выражение известного положения, что вырождаются не только рабы, но и рабовладельцы; не только покоренные, но и завоеватели; не только подданные деспотов, но и сами деспоты. Они теряют энергию, «изнеживаются», как говорят обыкновенно историки. Это изнеживание происходит в силу того простого факта, что, подавляя самодеятельность других и согласуя эту чужую деятельность, они поневоле для преодоления сопротивления должны тратить <всю> энергию в эту сторону и постепенно оставлять без развития все другие стороны, понижать степень своей индивидуальности, а следственно, и самой активности. С понижением же активности степень целесообразности согласующей деятельности должна все уменьшаться. Если же целесообразность, как мы видели, состоит в том, чтобы различать несогласованную самодеятельность от согласованной, деятельность (отправление) от личности (индивидуальности), то и понижение целесообразности в данном случае ничем иным сказаться не может, как постепенным исчезновением этих различений. Но продолжительное господство принудительного согласования влечет неизбежно понижение активности и целесообразности не только в принуждаемой, но и в принуждающей стороне. Следовательно, продолжительное господство принудительного согласования неизбежно ведет к подавлению не только несогласованной самодеятельности, но всякой самодеятельности и всякой индивидуальности. Подавление индивидуальности есть понижение организации живых особей, т.е. деградация. Подавление всякой самодеятельности есть понижение нравственности (которая есть согласованная самодеятельность), т.е. деморализация. Что деградация и деморализация являются необходимыми последствиями рабства, ига, деспотизма, кто этого не знает? Но быть может, эти старые истины не проиграли, получив новое истолкование из основных законов жизни и активности. Быть может, такое истолкование способно пролить новый свет на законы и причины этих явлений и раскрыть новые стороны в многочисленных соотношениях, с ними связанных. Кое-что в этом направлении мы пытались выяснить на предыдущих страницах. О некоторых других сторонах поговорим ниже.

§ 36. Во всех этих процессах есть одна в высшей степени интересная сторона, на которую мы уже указали выше, но на которой стоит остановиться внимательнее. Мы уже отметили то различение, что вся сумма энергии, выделяемой организмами, составляющими общество, распадается на два разряда: 1) выделяемой и обществом и 2) сохраняемой в общественных явлениях (культуре, рождениях новых особей, тканях организмов). Эта последняя, вращаясь в пределах общества, приводя в движение и действие его составные элементы и факторы, и составляет то, что можно назвать общественною энергией. Частью она сохраняется в потенциальном состоянии в тканях индивидов и в предметах культуры, частью же постоянно выделяется этими тканями и предметами с тем, чтобы, произведя работу, вновь заключиться в другие подобные же явления. Таким образом, всякое общество (активное культурное общежитие) хранит в своих недрах запасы потенциальной энергии и в то же время постоянно обращает в индивидуально-культурном обмене известное количество свободной энергии. От величины этих запасов, от быстроты и напряженности этого обращения находится в прямой зависимости сила, богатство, развитие общества.

Другая часть энергии, выделяемой организмами, не утилизуется общественною жизнью. Выше мы указали разряды такой энергии. Это, во-первых, ее нецелесообразно выделяемая энергия; затем смертность и болезненность; далее, общественно несогласованная самодеятельность (мятежи, преступления и пр.); наконец, большею частью и энергия, истрачиваемая на принудительное согласование принуждающею стороною так же, как и принуждаемою. Внешние траты мы покуда оставляем в стороне, а равно первые два разряда из вышеперечисленных. Остановим наше внимание на двух последних. Мы уже указали на безвозвратность этих трат, факт, сам по себе достойный более подробного обследования. Это нарушение закона прямой соотносительности, установленного нами для развития жизни (нарушение соответствия между тратою и накоплением), получает тем большее значение, что сопровождается другим нарушением того же закона, нарушением, менее заметным, но более глубоким, чреватым более важными последствиями. Мы говорим о нарушении прямого отношения в трате энергии и вещества, отношения, исходящего из самых основных законов жизненного процесса и составляющего самое глубокое отличие жизни от мира явлений неорганических. К рассмотрению этого любопытного факта мы и приступим теперь.

В предыдущем параграфе мы остановились на анализе явления общественного принуждения в его влиянии на принуждаемую и принуждающую сторону. Вернемся к последнему явлению. Мы указали уже тогда, что, слагаясь в особое общество, принуждающая сторона, истрачивая свою энергию на принуждение подчиненного населения, получает взамен того не энергию, а вещество в форме материальных богатств. Это мимоходом отмеченное нами явление интересно тем, что с первого взгляда указывает нам на совершенно новый обмен влияниями между общественным телом и средою. Вместо того чтобы тратить энергию прямо пропорционально трате вещества, накоплять вещество прямо пропорционально накоплению энергии, наконец, тратить то и другое прямо пропорционально накоплению (и наоборот), мы видим преимущественную трату энергии и преимущественное накопление вещества. Вся цепь того сложного подвижного равновесия, которое отличает жизнь и дарует ей этот ряд прямых отношений вместо обратных, господствующих в неорганической природе, эта цепь порвана этим фактом, устанавливающим обратное отношение и заменяющим сложное жизненное развитие простотою неорганического процесса. Трата энергии при накоплении вещества — это и есть типический процесс интеграции, как он установлен работами Герберта Спенсера; это закон сочетания косного вещества и отмена основной особенности сочетания вещества живого.

Действительно, обстоятельнее вдумываясь в сущность анализируемого общественного явления, мы не можем не заметить в нем всех признаков типической интеграции. Формула Спенсера «трата энергии при накоплении вещества» вовсе не должна быть понимаема в том грубом смысле, что в данном <интегрирующемся> теле, заключавшем, например, миллион паровых сил движения и миллион пудов вещества, становится, скажем, восемьсот тысяч паровых сил движения и полтора миллиона пудов вещества. Может быть и это; может единовременно движение теряться, масса расти, но может быть и иначе. Если сохраняя тот же миллион паровых сил движения, тело возросло до полутора миллионов пудов вещества, то оно не только росло, но и интегрировалось, так как отношение между количеством движения и количеством вещества изменилось в пользу вещества; вместо одной паровой силы на один пуд оказывается уже всего одна паровая сила на полтора пуда. В нашем примере количество движения могло даже возрасти и вместо миллиона паровых сил достигнуть, положим, миллиона двухсот тысяч, и все-таки тело в его целом было бы в процессе сочетания, потому что прежде на 10 пудов вещества было десять же паровых сил движения, а ныне всего восемь. В подлежащем нашему анализу факте интегрирующегося общества рабовладельцев мы видели, что увеличение вещества сопровождается уменьшением энергии, или, как говорят историки, «материальное богатство сопровождается изнеженностью». Но такого грубого доказательства <интегрального> процесса может и не быть, и открывается его присутствие именно на изменении отношения между количеством обращающегося движения и массою сосредоточенного вещества, хотя бы, например, последнее не только не возрастало, но даже уменьшалось. Это мы и видим, если обратим внимание не на рабовладельцев, а на рабов. Подавленное сословие, конечно, не богатеет, а беднеет, и, тем не менее, оно, постоянно затрачивая энергию без возмещения, постепенно интегрируется, так что общее отношение между заключенным в нем веществом и движением постепенно изменяется в ущерб последнему. «Там» скопление материальной культуры в немногих руках совершенно нарушает равновесие между веществом и движением в пользу первого; «здесь» подавление индивидуальности настолько уменьшает запасы энергии, заключенной в организмах, что даже, не принимая во внимание предметов материальной культуры, все же остающихся в некотором количестве у самых подавленных классов (хотя бы в пределах minimum'a потребностей), уже одного того вещества, которое скомбинировано в телах рабов, оказывается слишком много, чтобы сохранить прежнее отношение между массою и движением. Правда, дальнейшее развитие по тому же пути ведет уже к уменьшению и этой массы частью чрез усиленную смертность (вымирание), частью чрез ослабление всех организмов (вырождение). Но это потому, что жизнь может интегрироваться только до известного предела, так как известный minimum движения на данную массу является conditio sine qua non.

Итак, мы можем теперь сказать, что принудительное согласование <выражает процесс интеграции и> представляет собою отмену основного закона жизни, закона прямой соотносительности в трате и накоплении вещества и энергии. Поэтому, являясь в известных пределах неизбежною необходимостью (по крайней мере, во всех современных обществах) и возникая первоначально из этой необходимости, такое согласование представляется явлением, стремящимся отклонить общественное развитие к патологическому для жизни типу неорганического процесса. <В статье «Интеграция и дисинтеграция в истории» (Сев. вестник, 1886, № 6) я указал,> между прочим, <что> и в индивидуальной жизни явления патологические, быть может, зависят от подобных же отклонений развития. Не невозможно, что, с философской точки зрения, болезни могли бы быть сведены к этой причине. <В той же статье я развил некоторые идеи, которые получают все свое значение лишь в свете установленных здесь воззрений и которые поэтому считаю нелишним здесь повторить вкратце.>

«Что такое рабская организация труда, с экономической точки зрения?», — <ставил я тогда вопрос.> Это согласование трудовых единиц в очень прочную несвободную систему, строго тяготеющую к рабовладельческому центру и направляющую свою производительность лишь в силу и в меру импульса, оттуда исходящего. Ясно, что это именно такое согласование жизни, которое лишает ее движения (энергии); это накопление вещества при трате энергии, <т.е. мы стоим на пути типической интеграции.> Экономическая интеграция, нарушая прямую соотносительность согласования вещества и энергии, выдвигая неорганический закон обратной соотносительности и давая, согласно этому, перевес накоплению вещества ценою утраты энергии, ведет к уменьшению экономической производительности, которая и выражает собою успехи прямо соотносительного согласования, а не обратного. Точно так же интеграцией в самом точном смысле слова будет преобладание такой эволюции, когда в силу ли разобщения факторов производства, в силу ли монополии единицы трудовые согласуются под импульсом немногих монополистов. Движение и тут покоится на запасе энергии этих монопольных центров и, конечно, слабеет, сравнительно с тем состоянием, когда оно основано на запасе энергии всех трудовых единиц. Ясно поэтому, до какой степени важное значение для производительности страны может иметь распределение богатства и до какой степени всякие крайности неравномерного распределения, <представляя из себя случай интеграции,> ведут к анормальному развитию и экономическому упадку. Другие формы жизни могут более или менее успешно противустоять такому исходу, но несомненно, что подобная эволюция экономической жизни, предоставленная сама себе, будь то рабство, монополия или капитализм, должна вести жизнь к смерти.

В области жизни умственной интеграция выражается в господстве авторитета, узкого догматизма, не допускающего ни философской критики, ни научного исследования. Что это опять-таки не аналогия только, а прямое обозначение явления присущим ему названием, легко убедиться, представив себе ясно, как осуществляется подобный интеллектуальный строй. История доставляет нам немало тому примеров. Из новейших — Испания Карла I и Филиппа II. Все лица, разномыслящие с единожды установленным образом мировоззрения, насильственно устраняются и истребляются; самое мышление вытравливается, средства к нему уничтожаются. В результате, с одной стороны, всеобщее подчинение авторитету известного умственного центра, т.е. полнейшее (принудительное) согласование и сосредоточение, а с другой стороны, доведение до minimum'a процесса умственного творчества, ослабление самой способности мыслить, утрата энергии в самом прямом и буквальном смысле слова, <словом, типическая интеграция.> Это насильственное господство догмата может быть сравниваемо с насильственным господством экономического руководительства (рабская организация), но как в экономической области, так и здесь интеграция может развиваться не из одного грубого насилия. Господство авторитета и подавление свободной мысли являются в истории в очень различных обстановках.

Переходим теперь к сфере политической. Сказанное об экономической и интеллектуальной достаточно подготовляет нас к пониманию и сущности того же процесса, когда он появляется в политической жизни. И здесь переразвитие авторитета и понижение народной самодеятельности представляют формы интеграции. Сила экономического авторитета выражается в институтах рабства, монополии и разобщения факторов производства; господство интеллектуального авторитета проявляется насильственным навязыванием догмата, прочною традициею вероучения, невежеством массы; политический — находит себе воплощение в деспотизме, административной централизации, бюрократической опеке; во всех этих случаях народная самодеятельность (проявление энергии) — экономическая, умственная и политическая — понижена и общество находится в процессе сочетания по типу косного вещества. Всякое такое сочетание общественное начинается с того, что некоторые части общества лишаются самодеятельности в тех или других сферах общественной жизни. За них их действия согласуются другими; они лишаются части своего движения, оно не возобновляется в круговороте жизни и постепенно атрофируется. Развитие интеграции заключается как в этом процессе окончательной атрофии части энергии этого класса общества, так и в распространении процесса на другие классы. История много раз доказала, что, когда возникло рабство, сословие свободных земледельцев не может долго сохраняться: или рабство, или свободное крестьянство должно исчезнуть. Точно так же, когда возникла фабрика, недолго может удержаться кустарь. Или полнота экономической жизни, или интеграция — совмещения быть не может, но может быть более или менее продолжительная борьба двух течений. Точно то же в сфере умственной жизни, где подавление умственной жизни массы недолго может ужиться с полнотою умственной жизни меньшинства; это противоречие должно разрешиться или освобождением мысли вообще, или же подавлением ее и в пределах меньшинства. То же и в политической сфере.

Таким образом, процесс косного сочетания, преуспевая и качественно, и количественно, все суживает согласующие элементы. Общество в массе теряет эту способность (самодеятельность), а гангрена косности все расширяет свои пределы, покуда не съест всего целого. Эта схема <интегрального> процесса, хотя и может найти типические примеры в истории (напр., Спарта, Венеция, Турция), но, конечно, история чаще знает случаи, где эта замена законов жизни законами косного вещества не могла кончить своего дела или потому, что общество рассыпалось в процессе распадения, или же вследствие того, что нормальные жизненные процессы не допускали широкого распространения такой замены. Историческая жизнь есть во всяком случае и прежде всего жизнь, а потому она протестует против подобной замены, как против смерти, и, как ни широки и ни могущественны в истории процессы, покровительствующие этому явлению, они не успели доселе своротить историю, рассматриваемую в ее целом, с пути развития жизни, хотя не однажды и приводили ее к омертвению и замиранию.

§ 37. Когда в обществе уменьшается общее количество обращающейся в нем энергии и отношение этой энергии к количеству сосредоточенного в обществе вещества становится менее благоприятным для энергии, тогда мы имеем случай общественной интеграции (сочетания по типу косной неорганической материи), нарушающей нормальность жизненного процесса и представляющей явление патологическое и опасное, порою смертельное. Когда же, наоборот, в обществе уменьшается количество заключенного в нем вещества и совершается это вследствие нецелесообразной деятельности накопленной самим обществом энергии (потому что уменьшение вещества может быть последствием и внешнего насилия), то такой случай мы должны назвать общественною дисинтеграцией (распадением по тому же типу) и должны признать ее точно так же явлением патологическим, опасным, порою смертельным. Но наблюдаются ли подобные случаи в действительности? <Знает ли история, наравне с интегральными, и дисинтегральные общественные процессы?>

Если безвозвратная потеря энергии служит основою и симптомом косного сочетания, то такою основою и таким симптомом косного распадения должна быть безвозвратная трата вещества. Ярким примером такой траты служат, напр., пожары, грабежи, воровство, непроизводительная растрата богатств. Во всех этих случаях тратится вещество на поддержание энергии, которая нового вещества в состав общества не вводит взамен потребленного. Когда производитель создает ценность и затем потребляет ценность, он дает культуре вещество и берет его у нее. Когда вор крадет ценность и затем потребляет, он никакого вещества не дает культуре, но только берет. И в первом, и во втором случае проявлена энергия (быть может, совершенно равная, если бы ее измеряли пудо-футами), и общество обнаруживает одинаковое богатство энергией, но в первом случае эта энергия сопровождается сохранением или увеличением сосредоточенного вещества, а во втором случае — его уменьшением. Поджигатели, грабители, воры, моты в общем представляют в тканях своих организмов громадные запасы энергии, но на счет этих запасов постоянно уменьшается количество вещества, заключенного в данном общежитии. Ясно, что вся эта категория явлений, именуемых преступными или безнравственными, и составляет процесс общественной дис-интеграции. Вся эта деятельность индивидуально целесообразна, ведя к удовлетворению индивидуальных потребностей так же, как и деятельность производительная, но вся она вместе с тем общественно нецелесообразна, представляя категорию, выше нами охарактеризованную как несогласованная самодеятельность. Таким образом, если принудительное согласование есть общественная интеграция, а несогласованная самодеятельность есть дисинтеграция, то единственно деятельность, основанная на нравственном начале, представляет собою случай нормального общественного процесса, совершающегося по основным законам жизни, на основах закона прямой соотносительности накопления и траты вещества и энергии. Согласованная самодеятельность, или самодеятельное согласование (назовите так или иначе), и есть такая нормальная общественная деятельность, такой здоровый общественный процесс, равно далекий от болезней интеграции и дисинтеграции, от типов косных процессов.

Не только преступления в тесном смысле, но вообще пороки представляют собою явление общественного распадения. Возьмем, напр., разврат. Он служит для порочного удовлетворения половой потребности. Нормальное удовлетворение этой потребности ведет к размножению, и трата энергии и вещества здесь восстановляется в процессе рождаемости. Развратное удовлетворение, как известно, бесплодно; оно останавливает размножение и при значительном развитии может повести даже к уменьшению населения. Оно ведет к тому же, будучи, с другой стороны, могущественною причиною болезненности и усиленной смертности. Проституция отличается не только бесплодием, но и болезнями и громадною смертностью. Бесплодие, вырождение, болезни, смертность — таковы плоды разврата. О мотовстве я уже упомянул выше. Это тоже не преступление, а только порок, и тоже являет собою пример уничтожения вещества, сосредоточенного в обществе, без всякого возмещения. Говоря о пьянстве, кутежах, картежной игре и т.д., придется повторить то же, что сказано нами о разврате или мотовстве. Взяточничество и вообще подкупность правительственных агентов является тоже выражением распадения, так как представляется просто соучастием в воровстве, грабеже, во всяком, словом, преступлении, <т.е. дисинтегральном явлении, караемом законом.> Неисполнение представителями власти своих обязанностей является тоже фактором, содействующим игре процессов распадения, и, стало быть, в качестве такого содействующего фактора и само входит в их число.

Следующею затем категорией явлений общественного распадения представляются политические движения, направленные прямо к разрушению общества. Таковы все движения, вызываемые честолюбием и властолюбием вождей; таковы все движения, исходящие из личных интересов руководителей, например, династические (если только с династиями не связан тот или иной принцип, та или иная общественная организация); таковы всякие неосмысленные взрывы угнетенной массы, знающей причину восстания, но не знающей его целей; таковы военные мятежи, разные coups d'etat преторианцев и проч., и проч.

Преступления, пороки, политические движения без определенной общественной программы — таковы разнообразные факты, в коих выражается общественное распадение. Но как рядом с типическими интегральными процессами (рабство, религиозная нетерпимость, деспотизм) нельзя было обойти и другие явления, в которых общественная интеграция сказывается не столь резко, но, тем не менее, вполне реально, как в монополиях, умственной опеке, так точно и дисинтегральный процесс можно открыть и в других явлениях, которые нельзя, однако, поставить в один ряд с вышеперечисленными. <В вышецитированной статье «Интеграция и дисинтеграция в истории» я сгруппировал некоторые явления подобного значения. Привожу эту группировку.> Бывают случаи, что общество сложилось из нескольких, ранее того самостоятельных. В этюде «Экономическое начало и борьба» я останавливаюсь подробнее на этом факте с другой точки зрения. Там я рассматриваю влияние этого факта на организацию общества и его культуру. Здесь мы остановимся лишь на том обстоятельстве, что пережитком прежней раздельности обществ является стремление некоторой части общества к расторжению союза. Не говоря о случае насильственного присоединения (завоевания), даже добровольное соединение (как мелких государств Германии с Пруссией, как разных частей Испании и Италии и пр.) всегда сохраняет в более или менее значительной части населения чувство отчужденности, то чувство, которое принято называть партикуляризмом. Движения, «сходящие из этого чувства и из этих традиций, являясь пережитком времени, когда данного общества в данном виде не существовало, представляются, если и не прямо антиобщественными, то, во всяком случае, враждебными данному обществу и притом не той или другой его стороне, не той или иной его форме, а ему самому в его совокупности. Под влиянием интегральных процессов, если бы они возобладали в общем отечестве, они могут стать в высшей степени интенсивными; партикуляризм может вырасти в сепаратизм, может заразить более или менее значительные группы населения, может породить движения, влекущие разложение и разрушение данного общежития. Партикуляризм насильственно присоединенных областей тем легче принимает такой характер. Конечно, движения партикуляристские и сепаратистские могут быть связаны с определенною общественною программою, и тогда они, как и династические движения, если сочетаются с той или иною программою, получают значение в зависимости от значения программы, но я говорю не об этих случаях сочетания, а о случае простого партикуляризма. Такие движения, хотя и имеют определенную цель и хотя исходят не из личных интересов, все-таки ничего не создают, а только разрушают и притом особенно тогда, когда находятся в стадии стремления (а не достижения), потому что представляют трату энергии (и со стороны партикуляристов, и со стороны унионистов), не овеществляющейся в общественных явлениях, не творящей культуры, ничего не возвращающей обществу взамен истраченной энергии. Таким образом, пережитки и традиции общественных организаций, предшествовавших данной, могут быть исходным пунктом для явлений распадения в истории.

Другие случаи относительной дисинтеграции мы можем наблюдать в некоторых сектантских движениях. Если сектантское движение возникло во имя свободного исследования и критики, то оно, конечно, не представляет явление распадения, но если вся сущность движения заключается в замене одного авторитета другим, то, смотря по обстоятельствам, оно может приобрести значение распадения. Правда, и такое движение иногда бывает связано с определенною общественною программою <совершенно нерелигиозного значениях Нередки случаи в истории, когда под покровом религиозного авторитета движение стремилось к осуществлению тех или иных общественных идеалов. Таким движением надо признать, напр., восстание бабидов в Персии в первой половине XIX в., где религиозным авторитетом секта думала освятить попытку радикальной общественной реформы. Аравийские ваххабиты тоже должны быть зачислены в эту категорию, так же как и многие христианские секты (гернгутеры, меннониты и т.д.). Все это, конечно, не входит в категорию явлений общественной дисинтеграции. Они могут быть и вредны, и полезны, но уже по существу своего учения, а не потому, что выражают собою процесс распадения. Но могут быть случаи, когда движение, поднятое во имя авторитета, лишено всякого отличительного общественного идеала, который мог бы быть противупоставлен строю, против которого, однако, движение направлено. Таковы, напр., многие старообрядческие секты; таков теперь протестантизм вообще; не больше значения в настоящее время имеют различия между шиитами и суннитами. Все такие движения стремятся оставить старую систему общественного согласования умственной жизни, но лишь к другому центру. Игра этих процессов приводит к тому, что умственное движение согласуется не к одному, а ко многим центрам (не становясь от того более продуктивным). Это хотя и проявляет движение в обществе, но за счет его солидарности (согласования). Общественные связи слабеют, и общество переживает состояние, которое может повести к его расчленению и разрушению. Провинциальный партикуляризм и основанное на авторитете сектантство как явления общественной дисинтеграции находят себе, как мы видели, параллелизм в династических междоусобиях, военных мятежах и т.д. Все эти политические дви жения имеют ту общую отличительную особенность, что проявляют движение в обществе за счет его солидарности, цельности и прочности. Все они представляют явление траты вещества (богатства и людей) и умаления общественной солидарности (согласования) при развитии индивидуальной энергии (частью от упражнения) и вместе с явлениями преступности и порочности представляют обширный класс явлений общественной дисинтеграции, распадения.

§ 38. Принудительное согласование как явление общественной интеграции (трата общественным телом энергии непропорционально или даже обратно пропорционально трате вещества) и несогласованная самодеятельность (развитие движения при потере вещества) являются контрастами в общественном процессе, вечными врагами, как бы призванными взаимно уничтожать друг друга, но этот контраст и эта вечная вражда теряются перед тем фактом первостепенного значения, что обе категории явлений представляются в одинаковой степени нарушением единственно нормального закона жизни, заключающегося в параллельном и прямо пропорциональном накоплении энергии и вещества, параллельной и прямо пропорциональной их трате, параллельном и прямо пропорциональном накоплении и трате. Это общее их свойство ведет и к другому, тоже общему им обоим факту, к тому, что в них выражается патологическое состояние общества, которое находится в серьезной опасности и в том случае, когда возобладают в нем процессы общественной интеграции (рабство, деспотизм, нетерпимость, монополии, привилегии и т.д.), и тогда, когда получают широкое развитие явления общественной дисинтеграции (преступления, пороки, мятежи, партикуляризм, нетерпимое сектантство, неосмысленные взрывы массы и т.д.). Наконец, и что достойно особого внимания, эти общие свойства двух категорий общественных явлений завершаются тем фактом, что обе категории тесно связаны и взаимно обусловливают и порождают друг друга. На этих интересных соотношениях мы и остановимся теперь.

Никакое общество не могло бы существовать, если бы в его пределах убийство, грабеж, воровство, всяческое насилие и всяческая обида совершались беспрепятственно. Естественно, если против этой несогласованной самодеятельности индивидов выступает общество с принудительным согласованием. Равным образом, мятежи, фанатическое сектантство (само обыкновенно стремящееся к насилию) и проч. естественно вызывают со стороны общества подавление, т.е. принудительное согласование. Очевидно вполне, что несогласованная самодеятельность является одною из причин, питающих и порождающих принудительное согласование. С другой стороны, столь же несомненно и очевидно, что всякое принуждение вызывает сопротивление и в том случае, когда это сопротивление не может преодолеть принуждения, влечет к попыткам обойти его разными преступлениями. Таким образом, самого поверхностного взгляда на соотношения между этими двумя категориями явлений достаточно, чтобы усмотреть между ними тесную зависимость и убедиться, что несогласованная самодеятельность вызывает принудительное согласование, и наоборот. Зависимость эта, однако, еще глубже и всестороннее, чем то видно из этих соображений.

Выше, в 34 параграфе, я уже указал на то явление, что далеко не всякое выделение энергии индивидуальными организмами составляет общественное выделение. Все то выделение, которое овеществляется в культуре или в тканях других организмов, входящих в общежитие, не составляет выделение этого общежития. Все это выделение представляет внутреннее движение, обмениваемое между индивидами и разными составными элементами культуры. Оно и составляет то количество движения, которым обладает то или иное общество. Все же движение, выделяемое организмами и не входящее в этот обмен, составляет и общественное выделение, трату всего общества в его целом. Тогда же мы указали ряд таких трат, и если исключить всю индивидуально нецелесообразную трату, то из указанных нами в 34 параграфе разных разрядов такого движения останется два: трата на внешние предприятия и несогласованная самодеятельность (дисинтегральные процессы). Таким образом, если несогласованная самодеятельность вообще есть трата вещества непропорциональная, иногда даже обратно пропорциональная трате движения, то это лишь в применении к каждому отдельному общественному случаю. Рассматриваемое же в его совокупности, оно является систематическою растратою энергии обществом. Поясним нашу мысль.

Почему в каждом отдельном случае несогласованная самодеятельность является преимущественною тратою вещества, <т.е. явлением дисинтеграции>? Возьмем кражу. Когда вор вместо того, чтобы произвести трудом необходимое для него вещество (пищу, одежду и т.д.), добывает его путем кражи, что он делает? Он потребляет его так же, как потребил бы, если бы произвел трудом. Он уменьшает обращающееся в обществе вещество; за счет этого вещества он восстановляет в своих тканях энергию, истраченную на кражу так же полно, как восстановил бы энергию, истраченную на производство. В данном частном случае произошла трата вещества при сохранении (или даже накоплении) энергии, <и мы имели полное право назвать это явление дисинтегральным.> Но таково его течение, не таковы последствия, если рассматривать его в совокупности с другими подобными же. Воры, грабители, поджигатели, растратчики, взяточники, укрыватели и так далее составляют обширную категорию индивидов, которой ее преступные деяния дозволяют существовать за счет вещества, приспособляемого для потребностей общества другими, за счет труда и производства других. На все количество вещества, по требленного этими представителями общественного распадения, уменьшается потребление производительных классов, уменьшается и запас энергии, представляемый этими классами. Но только эта энергия овеществляется снова в продуктах культуры и, следовательно, входит в круговорот общественной активности; она, следовательно, уменьшается. Таким образом, развитие явлений общественной дисинтеграции имеет своим последствием трату общественного движения, т.е. общественную интеграцию. С другой стороны, уже выше, в параграфе 35, мы обстоятельно остановились на выяснении того факта, как принудительное согласование, если выходит из пределов необходимости и получает господство, неизбежно влечет к деградации и деморализации. Деградация, сопровождающаяся усиленною смертностью и понижением культуры, являет собою пример явного уменьшения и вещества <(дисинтеграции)>. Деморализация, сокращая сферу согласованной самодеятельности, тем самым направляет сохранившиеся запасы энергии на несогласованную самодеятельность <(дисинтеграцию)>. Словом, не обинуясь, можно сказать, что явления общественной интеграции влекут за собою явления общественной дисинтеграции и, наоборот, общественная дис-интеграция приводит к общественной интеграции. Этим фактом устанавливается тот порочный круг исторического развития, который слишком часто повторялся во всемирной истории и потому послужил даже основанием для создания теории неизбежной естественной смерти обществ, теории исторических циклов. Такие циклы действительно имеют место, но не как необходимые последствия законов общественной жизни, а как последствия патологических явлений общественной интеграции и общественной дисинтеграции>, находящихся в прямом противоречии с основным законом жизни.

В заключение этого параграфа стоит отметить еще одну особенность: в неорганической природе физическое сочетание не влечет за собою распадение, ни наоборот; между тем, в общественной жизни мы наблюдаем совершенную неразрывность этих явлений. Это различие весьма важно и знаменательно, находясь в прямой зависимости от законов активности, которая обязывает жизнь реагировать на всяческие явления. Болезненное явление косного сочетания (интеграции) является, таким образом, необходимою реакцией [на] болезненное явление распадения, и наоборот. Внутренние отношения, обязывающие именно к такой, а не иной реакции станут понятны, если читатель вспомнит, что мы выше говорили об индивидуальности, о ее значении в жизни общественной и о тех кризисах, которые она переживает под влиянием интеграции или в которых она выражается при развитии дисинтеграции.

§ 39. Общественная интеграция, принудительное согласование, переразвитие культурности за счет индивидуальности — все это различные названия одной и той же обширной категории общественных явлений, подвергнутых нами разбору в этом этюде. Исследуя эти явления под этими различными названиями, мы в каждом отдельном случае освещали их с новой стороны, раскрывали новые важные соотношения. То же самое следует сказать и о соотносительных явлениях, исследованных нами под названиями: общественной дисинтеграции, несогласованной самодеятельности, переразвития индивидуальности в ущерб культуре (индивидуализма). Третьей группою общественных явлений, которую мы выделили в особую категорию, противупоставляемую обеим первым, представляются явления самодеятельного согласования. Они же вместе с тем явления равновесия между тратою на индивидуальное и на культурное развитие. Они же, наконец, явления, совершающиеся согласно основному закону активной жизни, закону прямо пропорционального накопления и траты вещества и движения, <закону, одинаково отменяющему процессы типической интеграции и типической дисинтеграции.> Это явления, опирающиеся на нравственное начало, составляющие или категорию явлений морали, или же группы явлений экономических, политических и интеллектуальных, но строго согласованных с началами морали, тесно сочетавшихся с этими последними.

Что такое нравственность? На этот вопрос мне случалось уже отвечать с необходимою обстоятельностью*. Это «постоянный закон с текучим содержанием», ответил я тогда, подразумевая под текучестью содержания изменчивость догматики морали, развитие кодекса нравственных предписаний. Но в чем же постоянство закона? «В соответствии с теми или иными началами общественности». Это значит, что лишь деятельность, соответствующая началам данной общественности («реальной или идеальной», прибавлял я тогда), может почитаться нравственною деятельностью. Когда я теперь говорю, что нравственность есть самодеятельность, согласованная в интересах общественного самосохранения, то, в сущности, я повторяю прежнее определение, лишь давая ему новое развитие. Важным дополнением является введение понятия «самодеятельность», так как деятельность по принуждению, хотя бы и в интересах общественного самосохранения, хотя бы и соответствующая началам данной общественности, в нравственном отношении или безразлична, или даже прямо отрицательна. Ранее предложенная мною редакция определения нравственности имеет, однако, то преимущество, что, устанавливая подвижность нравственного начала («постоянный закон с текучим содержанием»), вместе с тем указывает пределы этой подвижности, более ясные и категоричные, нежели слишком широкое понятие общественного самосохранения. «Самодеятельное согласование в интересах общественного самосохранения» действительно, как я уже выше заметил, охватывает не только моральную деятельность, но и всякую другую, развивающуюся в согласии и в сочетании с моральною. Мы выше (в параграфе 33) предложили некоторое ограничение, указав на согласование индивидуального и общественного самосохранения, на устранение антагонизма индивидуального и общественного развития. «Начала общественности» и представляют собою, как мною и было указано, именно те основы, на кои опираются отношения личности к обществу, личности к другим личностям и общества к личности. Эти основы и начала должны так или иначе разрешать вопрос о согласовании индивидуального и общественного самосохранения и об устранении антагонизма между ними, потому что только под этим условием личности будут самодеятельно согласовать свое поведение с этими началами общественности, в интересах самосохранения этого общества. Итак, самодеятельность в согласовании возможна лишь при условии осуществления в общественном строении некоторого, более или менее полного согласования индивидуального и общественного развития. Это самодеятельное согласование может выражаться в форме деятельности экономической, политической или умственной, но его проявление находится в прямой зависимости от степени развития нравственного начала в обществе, от степени его овеществления в строении общества. Это же последнее, конечно, зависит от степени интенсивности его проявления вообще.

______________________

* См.: Социологические этюды, изд. 1891 г., том I, гл. XI «Борьба за существование и нравственность».

______________________

Это одна сторона, которою всякая согласованная самодеятельность зависит от морали и моральной деятельности. Не менее значения имеет и другая сторона. Не надо забывать общего consensus'a в развитии общественных явлений; этот consensus, впервые твердо установленный Дж.Стюартом Миллем (Система логики, т. II, книга VI), впоследствии был развиваем и дополняем многими другими мыслителями и представляет в настоящее время одну из тех прекрасных теорем, которые уже в среде серьезных людей не возбуждают разногласий (хотя порою и пренебрегаются поверхностными или недобросовестными авторами). В этом общественном consensus'e (т.е. законе общего взаимодействия и взаимозависимости всех общественных явлений) нас сегодня интересует то положение, что все совершающиеся общественные явления имеют своею причиною не какую-либо категорию предшествовавших явлений, но все категории. Явления экономические, напр., производятся не только экономическими, но и политическими, умственными, нравственными, органическими. Таким образом, нравственная деятельность по необходимости отражается и на экономической, и на политической, и на умственной, и на органической, и на нравственной. Это простая дедукция из теоремы о consensus'e, но важно к этому прибавить то обстоятельство, что одним явлениям нравственная деятельность содействует, другим противодействует. Можно сказать, не обинуясь, что вообще нравственная деятельность противодействует и несогласованной самодеятельности, и принудительному согласованию. Поэтому все экономические, политические и умственные явления, входящие в одну из этих категорий, находят противодействие в нравственной деятельности или, по крайней мере, не находят поддержки. Нравственная деятельность, напротив того, содействует самодеятельно согласованному развитию: экономическому, политическому и умственному. <Указывая здесь на это важное взаимодействие, я представляю себе обстоятельнее развить его в следующей главе.>

Таким образом, ясно, что всякое самодеятельное согласование в интересах солидарно действующего индивидуального и общественного самосохранения имеет в числе причин своих нравственную деятельность. Ясно и то, что эта деятельность имеет в основе своей равновесие между индивидуальным и культурным развитием. Но правда ли, что всякое самодеятельное согласование, необходимо основанное на таком равновесии (ибо индивид самодеятельно будет согласоваться лишь на этом условии), вместе с тем <всегда> является выражением закона прямо соотносительного накопления и траты вещества и движения? В пятой главе мы доказали, что этот закон активной жизни вполне применим и к активной общественной жизни, если ее рассматривать в ее совокупности, не расчленяя на отдельные процессы. В настоящей главе мы сделали это расчленение и сгруппировали все проявления активности в три группы: несогласованной самодеятельности, принудительного согласования и самодеятельного согласования. Далее, мы показали, что несогласованная самодеятельность, рассматриваемая с точки зрения общества, представляет процессы, явно нарушающие этот закон <и выражающие собою явление типической дисинтеграции>. С другой стороны, принудительное согласование тоже нарушает этот закон <и является типическою интеграцией>. Но если за всем тем в обществе (здоровом и развивающемся) все-таки в общем преобладают процессы, соответствующие требованиям закона, то не ясно ли, что этими процессами могут быть только явления самодеятельного (или бессознательного, но только рядом с первым) согласования?

Кроме того, в пятой главе было указано, что нормальное развитие (соответственное закону прямой соотносительности) должно быть целесообразным, а общественная целесообразность заключается в равновесии между индивидуальным и общественным самосохранением, между индивидуальным и культурным развитием. Мы видели, что такое равновесие могут дать обществу лишь явления самодеятельного согласования, которые одни только и могут, следовательно, развиваться на основаниях упомянутого закона.

Наконец, в настоящей главе мы показали, что общественное развитие вообще совершается лишь за счет той энергии, выделяемой организмами, которая обращается в индивидуально-культурном обмене и представляет собою внутреннее, как бы молекулярное, движение общества. Вместе с тем мы видели, что согласованная самодеятельность так же, как и принудительное согласование, не представляют собою таких общественно сохраняемых выделений*. Только самодеятельное согласование вполне и целиком обращается в качестве такого движения и составляет элемент развития; только оно, стало быть, согласуется с законами развития и жизни.

______________________

* Эти выделения или вовсе не воспроизводятся в обществе, или воспроизводятся не вполне, что в последнем счете сводится к тому же.

______________________

Эти дедукции из прежде установленных теорем приводят нас к заключению, что самодеятельное согласование и есть та категория общественных явлений, которая представляет накопление энергии, прямо пропорциональное накоплению вещества, а равно трату энергии, прямо пропорциональную трате вещества. К этому же нас приводит и непосредственный анализ явлений. Кто не знает, напр., что свободный самостоятельный труд производительнее несамостоятельного труда (не говоря уже о труде несвободном)? Об этом написано столько умных книжек. Кто не знает также, что самоуправление благотворно. Полезным и дарующим развитие всеми признается самостоятельный труд, самоуправление, свободная критика и свободное творчество. Все это старые истины, но, во-первых, это хорошие истины, которые всегда хорошо напомнить, а во-вторых, эти истины, открытые в области разных частных общественных наук, оказываются в совершенном согласии с положениями, выводимыми из основных законов жизни и развития.

Итак, нравственное начало в обществе — это есть тот источник, который питает самодеятельное согласование, который стремится установить равновесие между индивидуальным и культурным развитием и который направляет жизнь общественную в согласии с законом прямой соотносительности, с основным законом жизни, отклоняя ее от пагубных путей развития (сочетания и распадения) по типу мертвого неорганизованного вещества. Сопоставляя этот вывод с параграфами 29-32 этой главы, нам ясно представится та роль, которую играет активность как орудие борьбы за существование. Овеществляясь в индивидуальности и в культуре (материальной и духовной), активность и доставляет жизни эти два орудия. Индивидуальность как цель и орудие, с одной стороны, культура*, с другой, представляют собою как бы сросшихся близнецов, порою наносящих взаимно удары, хотя живущих за счет той же активности, страдающей от этих ударов. Общественная борьба, ведомая во имя индивидуальности и во имя культуры при помощи индивидуальности и при помощи культуры, склоняется порою в ту, порою в другую сторону, но в обоих случаях способна создать лишь патологические общественные явления. Ни победа индивидуальности над культурою не упрочивает развития индивидуальности, ни победа культуры не гарантирует ее процветание. Упадок культуры <(дисинтеграция)> влечет неизбежно и подавление личности <(интеграцию)> так же, как подавление личности влечет и упадок культуры.

______________________

* Напомню, что авторитет есть элемент культуры и всякое принудительное согласование зависит от культурных орудий борьбы: богатства, знания, власти, вообще авторитета.

______________________

Третьим фактором общественной жизни, выступающим, <собственно говоря,> против самого факта борьбы внутри общества, является нравственность, питающая самодеятельное согласование, стремящаяся устранить антагонизм личного и культурного развития и установить основной закон жизни, закон прямой соотносительности, закон согласованной свободы. Таково значение «нравственного начала в общественной жизни», понимаемое в самом общем смысле. <В следующей главе мы несколько подробнее остановимся на взаимодействии морали и других факторов общественного строения, чтобы на этом и окончить абстрактную часть нашего этюда и перейти далее к анализу исторического развития интересующего нас явления.>

§ 40. Та особая и первостепенная роль, которую играет нравственное начало в общественной жизни, нам теперь выяснилась в общих чертах как результат анализа эволюции активности в обществе. Роль нравственного начала определяется двумя рядами непримиримых антагонизмов. С одной стороны, оно восстает против общественной интеграции, или принудительного согласования, в интересах общественного самосохранения, а с другой стороны, оно не менее враждебно и антагонично и общественной дисинтеграции, т.е. личной самодеятельности, несогласованной в интересах общественного самосохранения. Эти антагонизмы дополняются взаимным антагонизмом и между этими двумя антагоничными нравственности процессами, что, на первый взгляд, ставит нравственное начало в одну цепь взаимно противуборствующих исторических начал. Это может показаться лишь «с первого взгляда». Дальнейший анализ обнаруживает весьма существенную разницу и, соединяя общественное сочетание по неорганическому типу и общественное распадение, принуждение и несогласованность в одно историческое начало, противупоставляет ему лишь начало нравственное, начало согласованной самодеятельности. В самом деле, мы хорошо знаем уже, что принудительное начало поражает и общественную несогласованность, и нравственное начало, но с тою разницею, что последнее оно только подавляет, а первую и подавляет, и возбуждает, являясь одною из могучих причин ее развития вместо нравственного начала. То же самое и обратно: явление несогласованной самодеятельности направлены одинаково против согласования принудительного (интеграции) и самодеятельного (нравственности), но, враждуя с обоими, несогласованность служит делу постепенной замены самодеятельного согласования принудительным; нравственность только подавляется, а принуждение (авторитет), с одной стороны, подрывается, с другой — вызывается и питается. Совершенно наоборот: нравственное начало, состоя в антагонизме и с принудительностью, и с несогласованностью, только ослабляет их, никогда не являясь причиною их усиления. Принуждение и преступление взаимно антагоничны, но и взаимно возбуждают друг друга, взаимно обусловливают существование и развитие друг друга. Нравственное начало, напротив того, не только антагонично с проявлением этих процессов, но и с самими их причинами. Оно никогда их не вызывает и никогда ими, в свою очередь, не вызывается, не может быть вызвано.

Эти непримиримость и несовместимость процессов восходят к различиям основных жизненных процессов, потому что принудительное согласование так же, как и несогласованная самодеятельность, представляются процессами, нарушающими основной закон активной жизни, по которому накопление вещества должно быть прямо пропорционально накоплению энергии; трата вещества прямо пропорциональна трате энергии, накопление прямо пропорционально трате, и наоборот. Только согласованная самодеятельность удовлетворяет этому условию. Если процессы интеграции и дисинтеграции представляют из себя просто перенакопление или перетрату вещества или энергии, то естественно, что нарушенное равновесие вызывает колебание то в одну, то в другую сторону. Совершенно естественно также, если процессы, основанные на законе равновесия, не вызывают и колебаний*.

______________________

* Теорема, только что сформулированная, что принуждение и преступление взаимно возбуждают друг друга, одинаково устраняемые нравстенностью, и одинаково ее подавляя, может казаться аргументом в пользу доктрины Л. Толстого о непротивлении злу, но надо только сообразить, что непротивление есть отречение от самодеятельности и должно приносить плоды, как и принуждение.

______________________

Это краткое резюме содержания настоящей главы мы дополним теперь беглым взглядом на эволюцию нравственного начала в историческом процессе. Не заглядывая вглубь веков, когда зарождалась впервые мораль, впервые давая внутреннюю связность человеческому общежитию, не останавливаясь ни на фазисе, когда нравственное начало пользовалось санкцией других исторических начал, ни на многоразличных формах, в которые выливалось нравственное начало, мы бегло остановимся лишь на тех общих и основных изменениях, которые претерпело нравственное начало независимо от различных санкций и различных форм. Если сущность нравственного начала заключается, как мы старались показать на предыдущих страницах, в самодеятельном согласовании индивидуальных поведений в интересах общественного самосохранения, то и в истории нравственного начала в прогрессирующих обществах должны обнаружиться два течения, взаимно обусловленные и взаимно дополняющие друг друга: распространение нравственного руководительства на все большее и большее количество поступков и действий (прогресс количественный) и (прогресс качественный) все возрастающая сила нравственного предписания, все менее нуждающегося и в содействии какой-либо санкции, и в содействии принудительности, все полнее обходящегося собственным влиянием, все глубже и неразрывнее заключенного в тканях индивидуальных организмов. Если мы взглянем, с этой точки зрения, на историю нравственности, то легко усмотрим, что именно таково историческое развитие нравственного начала, будущность которого в случае непрерывного прогресса выясняется при этом довольно отчетливо.

Нередко приходится слышать или читать, особенно в судебно-медицинских экспертизах, что то или другое преступление есть психоз, душевная болезнь. Некоторые склонны думать, что все преступления суть только психозы и что преступников надо не наказывать, а лечить. Особенно часто высказывается подобное мнение по поводу убийства. Однако убедить современное общество, что всякое убийство есть психоз, совершенно невозможно уже потому даже, что практика убийства не очень оправдывает эту теорию. И тем не менее в ней есть своя доля правды, если не современной правды, то будущей, вероятно, довольно отдаленной, но едва ли сомнительной. Во времени и пространстве меняется значение человеческих деяний, в том числе и злодеяний. Возьмем пример.

Персидские сановники не стесняются даже в Европу выезжать со своими мальчиками-фаворитами. На мусульманском Востоке этого рода фаворитизм никому не представляется ни пороком, ни преступлением, ни грехом. Фаворитизм практикуется открыто самыми почтенными и уважаемыми представителями общества. Это, с их точки зрения, не растление нравов, а только черта нравов, общий обычай, особенность быта. А в Европе то же самое деяние является редким исключением и представляется или явным психозом, или гнусным пороком. Так изменяется значение одного и того же деяния в пространстве: там — общая бытовая черта, здесь — болезнь или исключительный порок, заслуживший общественного омерзения. Давно ли, однако, и в России Стоглавый Собор 1551 г. обличал тот же порок как бытовую черту, господствовавшую в нравах русского общества XVI века. И не такими ли же обличениями полны и проповеди, послания, папские буллы, соборные постановления римской церкви в средние века? Гнусность, возбуждающая ныне общественное омерзение, три-четыре века тому назад была и в Европе распространенною чертою нравов. Затем в представлении общества она начала превращаться в порок и преступление. Отвращение общества росло; распространение порока все сокращалось; в числе немногих, ему предающихся, все ярче стали выделяться психопаты. В настоящее время эта гнусность в большинстве случаев есть психоз и лишь в меньшинстве — порок исключительно и безнадежно испорченных людей. Нетрудно с некоторою достоверностью предсказать время, когда только психоз будет причиною этих деяний, три века тому назад общераспространенных в Европе и поныне составляющих черту нравов мусульманского Востока. В этом смысле можно сказать, что в пространстве и во времени меняется значение человеческого деяния вообще, злодеяния — в особенности. На известной ступени общественного развития многие злые и неправедные деяния человека еще не почитаются злодеяниями, не порицаются и не осуждаются ни общественною совестью, ни религией, ни законом. Как и всякие другие деяния, и эти неправедности, гнусности и насилия совершаются и здоровыми, и больными людьми. Наступает время, и общество начинает осуждать данные деяния, восстают моралисты, гремят проповедники, складывается общественное мнение, за ним следует законодательство. Деяние уже квалифицировано пороком и преступлением. Закон карает, чтобы удовлетворить чувство справедливости общества. Закон карает, но, конечно, не он исправляет. Если общество прогрессирует, то с ростом его самосознания растет и отвращение к осужденной нравственным чувством мерзости, и для людей, не лишенных нравственного чувства и душевно здоровых, управляющих своими поступками, осужденное деяние становится психологически невозможным. Лишь люди, лишенные нравственного чувства да психически больные, оказываются способными практиковать это деяние, омерзительное современникам. А так как люди, совершенно лишенные нравственного чувства, тоже, конечно, ненормальны, то в конце этой длинной эволюции безразличного деяния в порочное, порочного — в преступное и преступного — в патологическое и оказывается психоз как единственная причина этого деяния. Людоедство, например, в Европе уже прошло, можно сказать, всю эту эволюцию и не может проявиться иначе, как в форме несомненного психоза. Некоторые особо гнусные формы полового разврата тоже прошли или почти прошли эту эволюцию и тоже обнаруживаются только как патологические явления. Упомянутая мусульманская «черта нравов» тоже близка в Европе к концу эволюции. Если европейское общество будет продолжать прогрессировать, а не кончит, подобно классическому обществу и многим восточным, вырождением и упадком, то рано или поздно все пороки и преступления пройдут все эти стадии и не будет в человечестве иных пороков и преступлений, кроме порожденных психозом. В настоящее время мы еще довольно далеки от этого идеала полного согласования индивидуальных поступков и склонностей с общим интересом, а из до сих пор непримиренного столкновения индивидуального и общего блага и возникают пороки и преступления, большинство которых еще очень далеки от конца выше намеченной эволюции. Убийство в том числе...

Убийство прошло довольно много стадий изложенного развития. В диком состоянии убийство является деянием безразличным. Для того чтобы не быть убитым, ограбленным, лишенным жены и имущества, дикарь всегда должен быть готов убить хищника, которого он мало отличает от четвероногого хищника, не менее ему опасного и не более стесняющегося убийством человека. Только будучи искусным убийцей, дикарь может охранять свою личную, семейную и имущественную безопасность. Немудрено поэтому, если у некоторых дикарей (напр., даяков на о[стро]ве Борнео) молодой мужчина, никого не убивший, не имеет права вступать в брак: он еще не доказал своей способности охранять семью и достояние. Таким образом, на заре человечества убийство само по себе не почитается неправедным деянием. Смотря по обстановке, оно заслуживает или порицания (напр., изменническое убийство, убийство родича), или восхваления (убийство человека из неприязненного племени), или никакой квалификации. Само по себе оно деяние безразличное. Лишь медленно складывалось понятие об убийстве как о деянии, заслуживающем порицания. Даже эта эволюция еще не вполне пройдена передовым даже человечеством. Не говоря о войне, не всегда осуждается убийство и на поединке. Тем не менее вслед за этим процессом обращения убийства из деяния безразличного в деяние нравственно неодобрительное начался и процесс обращения его из неодобрительного поступка в преступление. Кроме случая войны, закон осуждает все остальные роды убийства, еще недавно признававшиеся правомерными: убийство из обязанности кровной мести; убийство на дуэли и пр. Закон карает убийство для удовлетворения чувства справедливости, но исправляет в этом случае не кара закона, а все растущая сила нравственного начала и общественного мнения. Никак не полиция и не суд почти упразднили в Европе разбой, не очень давно бывший очень распространенным преступлением. Та же полиция и тот же суд бессильны против разбоя на мусульманском Кавказе, где разбой в обычае населения. В Европе разбой прекратился или почти прекратился под влиянием роста нравственного чувства, делающего практику разбоя и вообще убийства психологически возможною все для меньшего и меньшего числа психически здоровых людей. Поэтому относительное число убийств под влиянием психоза все увеличивается, но еще рано утверждать, что для современного человечества, хотя бы только европейского, всякое убийство есть психоз. К этому идет историческое развитие всех преступлений, убийства в том числе, и если современное человечество сумеет отстоять свое право на прогресс и просвещение, то рано или поздно преступниками вообще, убийцами в частности будут только психически больные. Их будут лечить, а не наказывать... Это будет, но этого еще нет, и наше современное общество представляет конгломерат всевозможных исторических наслоений: и тех, для которых убийство еще безразлично; и осуждающих его в разной степени, и в разной степени отвращающихся от него; и вопиющих к казни; и взывающих к милосердию; и таких, наконец, которые уже неспособны на убийство иначе, как в припадке душевной болезни: эти верхи развития должны постепенно расти и вовлекать в эволюцию новые и новые наслоения; но такое развитие обусловлено гармоническим развитием всех сторон общественной жизни, и, может быть, ни на какой другой сфере общественной жизни не отражаются так глубоко, так благотворно и так пагубно колебания исторического прогресса, его успехи и его неудачи, как на росте и укреплении нравственного состояния и его совершенствования. В нем, однако, как в фокусе, сходятся все нити общественного развития, в нем почерпая и свое оправдание, и свою санкцию, и свою силу для дальнейшего развития. Нравственное состояние и нравственное развитие есть тот последний, самый верхний, замыкающий камень общественного свода, без которого все стройное и прочное здание немедленно обратится в беспорядочную груду мусора. Опираясь на все остальные сферы общественного развития: экономическую, политическую, умственную, развитие нравственное, как замковой камень арки, их всех связывает и всем им дарует прочность и устойчивость.

Быть может, небезынтересно будет отметить, что уголовно-карательное настроение свойственно обыкновенно той стадии отношения к данному неправедному деянию, на которой только начинается сознание его неправедности. По мере того как это сознание крепнет, как оно становится для его адептов органическою частью их нервных тканей; по мере того как отношение их к самому деянию становится непоколебимее и несомнительнее, вместе с тем их отношение к преступившим смягчается. Неспособные или малоспособные сами на подобное деяние, они с трудом верят в способность другого и более склонны находить причины невменяемости...

Таким-то путем постоянно и неустанно общественная эволюция в нормальных и здоровых условиях развивает нравственное начало, расширяя его компетенцию и усиливая его руководящее значение, вопреки властным неорганическим процессам сочетания и распадения, вопреки принудительности и несогласованности, еще переполняющим современные общежития, но все более и более стесняемым и вытесняемым прогрессом нравственного начала в общественной жизни.

Историческое развитие нравственности не входило в задачу этого этюда, но и беглого взгляда на эту историю было достаточно, чтобы убедиться в полном согласии ее показания с теоремами абстрактной социологии, как они нами изложены в этом втором этюде настоящей книги, тесно примыкающем к социологическим теоремам первого этюда.

Настоящий заключительный параграф этого этюда не представляет полной индуктивной проверки дедукций, развитых в §§ 15-39, но он намечает способы такой индуктивной проверки и дает ее образцы на немногих бегло обозренных примерах исторической эволюции нравственного начала.

Этот второй этюд является развитием идей, сжато изложенных в §§ 11, 12 и 13 первого этюда. Такое же развитие идей § 14 предлагается в следующем, третьем этюде.

ЭТЮД ТРЕТИЙ
Экономическое начало и общественная борьба

Глава VII
БОРЬБА В ЖИЗНИ И ЕЕ ФОРМЫ

§ 41. В последнее время публицисты, историки, политики, экономисты охотно употребляют в своих сочинениях термин «борьба за существование»... Еще охотнее они им злоупотребляют. Но тридцатилетнее это повторение дарвиновского термина не сделало его ни более ясным и вразумительным во всем, что касается его значения в обществозна-нии, ни даже просто более законным не в качестве метафоры или фигуры сравнения, а в смысле научного термина, годного и в приложении к явлениям общественным. Дело в том, что борьбу, постоянно и неустанно кипящую и внутри обществ между их членами, и вне обществ между самими обществами, никто и не думал подвергать серьезному анализу для определения ее природы и значения, а довольствовались обыкновенно подведением ее под общее понятие борьбы за существование, как оно установлено работами Дарвина и его последователей для явлений биологических, для жизни дообщественной и внеобщественной. Такое подведение явлений одной сферы жизни (общественной) под законы, управляющие другою сферою жизни (дообщественной и внеобщественной), было, однако, столько же опасно, сколько и ненаучно. Опасно было оно потому, что на таких легкомысленных обобщениях строились немедленно практические выводы. Ненаучно же оно было уже потому, что само выделение общественных явлений в особую сферу жизни вызвано тем, конечно, что законы, ими управляющие, оказываются тоже особые, отличные от господствующих в других сферах жизни. По крайней мере, противное должно быть специально доказано в каждом отдельном случае. Ясно, что необходимо было предварительное исследование общественного явления борьбы, индивидуальной внутри обществ и коллективной между обществами. Ясно, что исследование это должно быть самостоятельно и чуждо всяких предвзятых аналогий, хотя и не может чуждаться биологических обобщений и законов, потому что как само общество есть позднейшее ответвление развития жизни, так и борьба как явление общественное выросла постепенно и выделилась из борьбы как явления биологического. Столь же опасно и ненаучно забывать эту генетическую связь исторического прогресса с прогрессом органическим, как и отождествлять эти два процесса, столь непохожие друг на друга, хотя и происходящие один от другого.

В предлагаемых здесь очерках я попытался остановиться на явлении борьбы <между обществами> в экономической сфере, <как раньше в своих политических этюдах я старался понять эту международную борьбу в политической сфере.> Читатели поймут, что, благодаря девственности вопроса (в той форме и терминах, в каких я его ставлю здесь), мне приходится начинать мою речь очень издалека.

§ 42. Борьба между живыми существами началась вместе с появлением первых живых существ на земле. На самых низших первобытных ступенях жизни борьба кипит даже ожесточеннее, беспощаднее и беспре-рывнее, нежели на высших, где она встречает некоторое ограничение в чувствах симпатии между теми или иными группами живых особей, в сознании солидарности, возникающем внутри других групп, в бесполезности борьбы между третьими. На низких ступенях жизни никаких подобных исключений и ограничений борьба не знает, и всякое существо враждует со всяким и все со всеми. Постоянная, беспросветная борьба и взаимное истребление есть закон жизни на низших стадиях ее развития.

На заре жизни началась борьба между живыми существами, и тогда же сказалось первое разветвление борьбы на два типа или формы, активную и пассивную. Самые низшие живые существа уже пожирают друг друга, питаются друг другом, вступают в ожесточенные битвы, преследуют и спасаются. Это активная борьба. Но рядом с нею идет другая, вернее названная Спенсером переживанием приспособленнейших. Когда растение гибнет, потому что ему заслоняет свет другое растение, то здесь не происходит активного столкновения и торжествующее существо ничем не воспользовалось от погибшего. Это борьба пассивная. Борьба за существование представляет собою, однако, лишь один из процессов, коими совершается органический прогресс (прогресс жизни в доисторические времена и при внеисторических условиях), продуктом которого является приспособление жизни, понимаемое в обширном значении слова. И как само приспособление выражается в двух главных типах, активном (с воздействием на среду) и пассивном (воздействие лишь среды на жизнь), так и борьба, как мы видели, с самого начала ветвится на два такие же типа. Дифференцование самой жизни на животную и растительную соответствует этому основному разветвлению процессов, коими она развивается в органическом прогрессе. Весь прогресс животного царства от низших животных к позвоночным и в среде последних от рыб или пресмыкающихся к человеку есть прогресс активности, рост активного приспособления за счет пассивного. Между тем прогресс растительного царства от простейших полурастений-полуживотных до сложнейших двусемянодольных без труда может быть рассматриваем как развитие пассивного приспособления и пассивных форм борьбы и самосохранения. Не то, конечно, чтобы пассивное приспособление исчезло из животного царства, а активное из растительного. Нисколько. Дело только в том, что, получив от низших живых форм в наследство оба процесса (преимущественно все же пассивный), оба царства разошлись в предпочтительном воспитании того или иного и продолжают и поныне это расхождение.

Пассивное приспособление, требующее главным образом недеятельного сопротивления, выносливости, пластичности и изменяемости (приспособляемости), очевидно, преимущественво зависит от легкости и быстроты в накоплении вещества, от скорости роста, от быстроты размножения, от minimum'a траты вещества и силы на поддержание жизни (см. выше: §§ 29 и 30). Это те пути, которыми шло развитие растительного мира, это те методы, которыми в этом мире одерживались и одерживаются победы. Совсем иных условий требует активное приспособление, потому что ему нужно деятельное устранение и уничтожение препятствий, т. е. оно зависит преимущественно от накопления в организме не вещества, а способной к постоянному выделению силы (мускульной и нервной), от значительного, стало быть, расхода вещества на освобождение и скомбин[ир]ование энергии. Высшие животные несут громадные траты на работу, мышечную и нервную, и на высокую температуру тела как необходимое условие для этой работы. Отсюда все основные различия двух царств органического мира. Если растительная жизнь требует, благодаря пассивной форме ее приспособления, побольше вещества, очень мало нуждаясь в свободной энергии, то не естественно ли, что она поглощает углекислоту (откуда заимствуется главная составная часть органической ткани) и выделяет кислород (за счет соединения которого с органическими тканями вырабатывается и освобождается энергия организма). И наоборот, животная жизнь, требующая постоянного производства этой силы, должна потреблять кислород и выделять углекислоту как побочный продукт этого производства. Или далее: опять-таки совершенно естественно, если растительная жизнь, комбин[ир]уя вещество из устойчивых неорганических соединений в неустойчивые органические (за счет солнечной энергии, конечно), накопляет этим путем потенциальную энергию, тогда как животная жизнь, постоянно расходуя вещество для производства свободной энергии, должна это делать за счет обратного преобразования неустойчивых органических соединений в устойчивые неорганические (каким путем только и может быть освобождена энергия для работы, необходимой животному миру). Здесь неуместно более подробное развитие этого положения*, но и сказанного, <я думаю,> довольно, чтобы видеть, до какой степени это различение активного и пассивного приспособления в прогрессе жизни тесно связано с существенными фактами и основными законами жизни. Мы еще вернемся к этому различению, а теперь обратимся к другому, тоже сказавшемуся еще на самых низших ступенях жизни.

______________________

* См. выше: этюд I, §§ 11-12 и этюд II, §§ 15-24 и §§ 29-30.

______________________

Приспособление жизни к условиям среды, в чем единственно и заключался долгое время органический прогресс, не только распалось на активное и пассивное, но еще на индивидуальное и коллективное, соответственно чему и борьба за существование сложилась в подобные же два типа: индивидуальной и коллективной борьбы. Если мы остановимся на индивидуальной борьбе и индивидуальном приспособлении, то увидим, что прогресс органический выражается в дифференцовании, в расхождении признаков (дивергенции), как назвал Дарвин именно этот род дифференцования. Закон дифференцования в органическом прогрессе так заезжен, что, ссылаясь на него, приходится опасаться не недостаточного, а слишком широкого его применения. В данном случае, однако, он господствует невозбранно, и мы можем его оставить без дальнейших оговорок.

Процесс коллективного приспособления идет несколько более сложными путями, и нам необходимо отметить эти особенности хотя в самых кратких чертах. Самые ранние формы коллективного приспособления встречаются еще в классе низших организмов, в так называемых колониях животнорастений и др. Законы, управляющие органическим прогрессом в этом случае, исследованы довольно обстоятельно Н.К. Михайловским в статье «Орган, неделимое, общество», где на основании работ Геккеля и других естествоиспытателей прослежен тот путь, которым организмы, входящие в состав такого общежития, постепенно преобразуются в органы, а сами общежития — в индивидов, в организмы. Об этом процессе мы говорили выше в первом этюде (§ 1-5). <Снова к этому вопросу возвращается упомянутый автор в своем последнем исследовании «Патологическая магия» (Северный вестник, 1887, №№ 9, 10 и 12), опубликованном уже после составления этой статьи.> Этим путем возникли все высшие организмы, и в «Основаниях биологии» Спенсера процесс образования сложных организмов обследован и объяснен очень обстоятельно. Итак, коллективное приспособление на этой ступени развития выражается в процессе превращения индивидуальностей — в органы, коллективностей — в индивидуальности, общежитий — в организмы. Таковы естественные и нормальные плоды процесса пассивного коллективного приспособления.

Активность (т.е. способность организма затрачивать работу для самосохранения, в том числе и для сохранения собственной, каждому дорогой индивидуальности) становится по мере своего развития поперек пути такого коллективного приспособления; иного же начала на сравнительно низких ступенях своего развития активная жизнь не вырабатывает. Сначала таким образом она просто ограничивает процесс образования сложных организмов. Можно сказать даже, что на этих ступенях в животном царстве почти вытесняется коллективное приспособление и коллективная борьба. Они снова возрождаются на более высоких ступенях активной жизни. И возрождаются они двумя путями. С одной стороны, пассивное приспособление чрез выживание потомства соответствующих особей развивает родительские чувства и приводит к образованию первых семейных общежитий, которые мы находим даже у хищников из птиц и млекопитающих. С другой стороны, процессы чисто активные приводят к возникновению первых общин сотрудничества и самозащиты; таковы стада травоядных млекопитающих, стаи перелетных птиц (некоторые очень строго и точно организованные), стаи хищников для охоты, стаи мигрирующих млекопитающих и др. Все это не простые скопища, как стаи рыб, идущие метать икру, а общежития (хотя и временные), имеющие определенные формы. Все эти формы коллективного приспособления, выразившиеся в активных общежитиях, как они слагаются на рассматриваемой ступени активности, являются выражением активной коллективной борьбы за существование и в указанных пределах резко отличаются от вышенамеченных форм коллективного приспособления, выражающегося в пассивных общежитиях и в преобразовании коллективности в индивидуальность. Этого процесса (ни тенденции к нему) не замечается на этом фазисе развития. Он снова начинает сказываться на следующем фазисе, подготовленном особым характерным ответвлением индивидуального активного приспособления.

§ 43. <Я уже упомянул, что> индивидуальное приспособление выражается по преимуществу дифференцованием жизни. Это верно, но на высших ступенях активности <даже индивидуальная> жизнь начинает сильно и целесообразно реагировать на среду, так что с этих пор не только среда приспособляет жизнь к своим условиям и требованиям, но и жизнь начинает приспособлять среду к своим потребностям. Овражек или сурок строит нору и делает запас пищи на время ее недостатка. Медведь делает себе берлогу для зимовки. Все птицы, даже не живущие парами, вьют гнезда или роют норы. То же делают даже насекомые, даже рыбы и пресмыкающиеся. Гнезда, норы, логовища, запасы пищи — таковы разнообразные и весьма распространенные способы, коими активная жизнь, даже на ступени индивидуального быта, воздействует на среду, изменяет ее условия в свою пользу, приспособляет ее к своим потребностям (и поскольку в этом успевает, постольку избавляет себя от необходимости самой приспособляться к среде). Когда эти продукты жизненной работы, затраченной на переработку среды, производятся в человеческом общежитии, мы называем (§ 14) их <обыкновенно> культурою. Зачатки культуры, таким образом, отодвигаются далеко в дочеловеческий и дообщественный период. Начало культурного развития выказывает уже активная индивидуальная жизнь.

Серьезное значение, однако, получает культура как новый процесс приспособления жизни лишь тогда, когда она сочетается с коллективным жизненным процессом. Мы видели, что культура и активная общественность возникают отдельно и независимо друг от друга. Стада травоядных млекопитающих или стаи перелетных птиц представляют общежития без культуры. Медведи, строящие берлогу, или суслики, запасающие себе зерно на зиму и строящие норы, развивают культуру без общественности. Но сделайте еще один шаг и вы увидите сочетание этих двух процессов. Семейная пара аистов, сообща строящих гнезда, вместе мигрирующих, вместе выкармливающих птенцов, представляет такое первоначальное сочетание общественности и культуры, но здесь и общественность, и культура еще находятся в очень эмбриональном состоянии. Общежития муравьев, пчел, бобров представляют более развитую форму этого сочетания. Что же мы видим на этой, более развитой стадии?

Внимательнее рассматривая, напр., культурную общину пчел, где и общественность (активная), и культура находятся на сравнительно высокой ступени развития, мы не можем не остановиться на бросающемся в глаза факте, что эта община, несмотря на развитую активность ее членов, по типу своей общественности составляет нечто среднее между активным и пассивным общежитием. Мы знаем, что основной признак пассивного общежития выражается в наклонности такого общежития преобразоваться в организм, а его членов — в органы. С другой стороны, активные бескультурные общежития, сколько мы их знаем, совершенно свободны от этого процесса и их члены вполне сохраняют свою индивидуальность, свою жизненную независимость и свободу. Пчелиный улей, это первое культурное и активное общежитие, с которым мы имеем дело, сильно отклоняется от этого типа активной общественности. Его члены распадаются на три разряда (матка, трутни, работницы), сохраняют лишь призрачную независимость и не сохраняют полной индивидуальности. Они двигаются, работают, борются, кормятся и умирают независимо друг от друга — это правда, но правда лишь относительная. Матка и трутни живут лишь работою пчел; пчелы погибают и даже перестают работать без матки; большинство населения улья — бесполые полуиндивиды, неспособные к самостоятельному размножению. Дифференцование распространилось на основные физиологические отправления, и члены общины являются скорее органами (работы, размножения, защиты) большой индивидуальности, именуемой ульем, нежели индивидами, входящими в состав общежития. Тот же процесс неполного превращения общежития в организм, а индивидов в органы замечаем мы и в общежитиях муравьев, термитов, ос в довольно разнообразных формах и сочетаниях. И все эти общежития суть, однако, общежития активные. И все они суть при этом культурные. Мы уже знаем, что именно в развитии культуры должны мы видеть причину восстановления этого процесса, господствующего безраздельно в пассивных общежитиях и отсутствующего в общежитиях активных, бескультурных.

И однако, культура есть несомненно высшее проявление активности, той самой активности, которая своим возникновением отменила этот самый процесс образования сложных организмов <путем параллельного дифференцирования и интеграции коллективностей>! Но почему активность отменила этот процесс? Прежде всего бросается в глаза, что она должна была стать на пути физической интеграции дифференцующихся членов в одно тело, на пути их сращения как необходимого условия этого процесса на стадии пассивной жизни. Интеграция эта стала невозможна (§ 14), и дифференцование должно было избрать другие пути, дробя группы особей на новые разновидности, виды, породы, а не на органы одного целого. Нарушение полноты самостоятельной индивидуальной жизни вело бы при этих условиях к ослаблению в борьбе, и естественный подбор в этом случае должен был так же решительно восстать против такого дифференцования, как при условиях пассивных общежитий он ему покровительствовал. Для того чтобы внутри общежития сказался процесс органического развития, необходимо установление постоянной обязательной связи членов общежития и постоянных необходимых отношений между ними. Прикрепление к месту в данном, однажды сложившемся порядке, а затем механическое сращение и составляет такую связь и такие отношения. Активность, очевидно, сразу отменяет эти условия, а с ними и весь процесс превращения общежитий в организмы. Последним нет никакого резона превращаться в органы, а первым — в индивидов. Постоянство связи и постоянство отношений являются, <таким образом,> необходимыми условиями развития общежитий по органическому типу. Но что же делает культура, сочетаясь с активною общественностью? Не восстановляет ли она постоянства связи и постоянства отношений? По крайней мере, не может ли она этого сделать? Конечно, может, и в этом и заключается (как выше и показано) причина, почему с появлением культуры в процессе развития активной жизни восстановляются процессы, свойственные преимущественно жизни пассивной. Если мы вспомним, что создание культуры является, подобно процессу пассивного приспособления жизни вообще, накоплением вещества и потенциальной энергии, а не освобождением энергии (как жизнь активная); что она, подобно той же пассивной жизни, состоит в превращении устойчивых химических соединений в менее устойчивые (напр., руды — в металл, растворов — в соли, солей — в простые тела, не говоря уже о культуре растений); что она (культура), составляя составную (и необходимую притом) часть живого общественного тела, является в нем элементом инертным, консервативным, сковывающим свободное выделение живой энергии активною жизнью, то мы без труда усмотрим, что культура хотя и создается активною жизнью и представляет высшее выражение активности (которая здесь делает работу, принадлежащую в пассивной жизни солнечной энергии), но что она при этом в значительной степени сближает активную жизнь с пассивною и что первая поэтому без нового высшего развития активности уже окажется бессильною совладать с повелительными процессами, характеризующими пассивную жизнь. Так и выходит. Той относительно высокой дозы активности, которая развита уже пчелами, муравьями, термитами, оказалось достаточно, чтобы создать культуру, но не хватило, чтобы противустоять влиянию культуры, направившей развитие по пути, выработанному пассивною жизнью. В культурном общежитии, таким образом, борются два влияния. Активность жизни, без которой была бы невозможна сама культура, и эта созданная активностью культура представляют две силы, взаимно конкурирующие в процессе общественного развития. Активность, развивающая работу самосохранения и потому наклонная к дальнейшему развитию активности, направляет общежитие на путь всестороннего развития индивидов, входящих в его состав, а культура — на путь превращения этих индивидов в органы, а самого общежития — в индивидуальность. Культура дает определенность территории активному общежитию; она дает ему накопленное и определенным образом скомбин[ир]ованное вещество (жилище и запасы пищи уже у пчел даже, а впоследствии — орудия, одежду, топливо, предметы роскоши и пр.), в котором (и только в котором) общежитие и его члены находят обеспечение своему существованию. То и другое дает такую прочную и постоянную связь между членами общежития, что отчасти заменяет механическое прикрепление к месту и физическое сращение пассивных общежитий. А однажды постоянство связи стало фактом, становится (или может стать) немедленно фактом и неодинаковость взаимного отношения членов. Там, в пассивном общежитии, это зависело от места прикрепления (на периферии ли общежития или в центре, с солнечной или теневой стороны, влажной или сухой, подветренной или наветренной и т.д.); это различие по месту прикрепления внесло дифференцование отправлений (занятий) членов, развивая у одних одни, у других — другие. Здесь же в культурном активном общежитии распределение занятий (отправлений) складывается так или иначе, благодаря тому или иному разнообразию культуры, требующей и разнообразия занятий. Разделение труда как комбинация, наиболее успевающая в производстве культуры, очень рано показывает все свои преимущества, и борьба за существование дает перевес общежитиям, усвоившим эту комбинацию.

Таким образом, постоянство связи, создаваемое культурою, направляет дифференцование снова (как и в период до заметного развития активности) на путь создания не видов и пород, при всем своем различии сохраняющих для каждого индивида полноту жизненных отправлений, а общественных органов, постепенно лишающихся этой полноты. Возьмите самое развитое общежитие термитов и вы увидите, что одни из его членов только и могут плодить потомство, неспособное ни к добыванию средств прокормления, ни к самозащите; другие выродились в какие-то гигантские могучие челюсти, страшные в бою, но совершенно негодные для обыкновенной мирной жизни, неспособные ни к самостоятельному размножению, ни к добыванию пищи или сооружению жилища; третьи, такие же бесполые, как и вторые, при этом вдобавок совершенно безоружные, но зато отличные работники, содержащие первые два класса. Что же это такое, как не органы размножения, работы (руки), вооружения (клыки, когти, рога, клювы) одного большего индивида, термитовой кучи? Физическое сращение членов, механическое прикрепление к месту здесь невозможно (активность тому помехою), но члены культурно слились в одно тело и культурно же прикрепились к территории. Культура (материальная, конечно, о которой только и возможна речь на этой низшей стадии культурности) заменила собою способность физической интеграции, которой обладает пассивная жизнь, потому что создалась интеграция культурная.

Таким образом, развитие активности сначала устраняет процесс органического развития общежитий, <затрудняя их интеграцию,> но затем, создавая культуру, частью восстановляет этот процесс и открывает для него новые пути. И в этом новом фазисе развития активной жизни ей приходится вступать в борьбу с ею же созданною культурою для спасения активности, которая никнет под <давлением интеграции, навязываемой> оковами культуры. Только дальнейшее развитие активности, т.е. способности высвобождать все новые, все большие запасы энергии, дает в руки активной жизни необходимое оружие для устранения этой стороны влияния культуры, которая другою стороною своего влияния ограничивает влияние физической среды и естественного подбора (об этом подробнее ниже), направленного тоже на поддержание органического развития. Таким образом, активная жизнь, отбиваясь при помощи культуры от физической среды с ее дифференцующим и интегрирующим влиянием, в самой этой культуре создает для себя новую общественную среду, действующую сначала в том же направлении, и отбиваться от этого действия ей приходится новым прогрессом активности. Так у пчел и муравьев недостало активности, чтобы остановить развитие собственных общежитий в какие-то уродливые полуорганизмы, которые сами за свой счет не могут пользоваться полнотою жизни, как этого достигают сложные организмы, возникшие из пассивного коллективного приспособления, но которые лишают возможности пользоваться благами полной, свободной и самостоятельной жизни и своих членов, этих неиндивидов и неорганов, каких-то ублюдков незаконного процесса. Но если у пчел и муравьев активность не выдержала испытаний, наложенных на нее ею же созданною культурою, то, не выходя из сферы дочеловеческих обществ, мы можем указать на бобров, у которых находим культурное активное общежитие и не находим признаков превращения индивидов в органы, а общежития — в организм. Активность, развитая в организмах бобров, оказалась достаточною, чтобы выдержать ту стадию культурности (и соединенного с нею сплочения членов общежития постоянною связью, постоянными отношениями и на постоянной территории), до которой поднялось общество бобров. Развитие культурности, однако, не останавливается так же, как и развитие активности, и от параллельного успеха этих двух процессов высших форм активной жизни зависит в последнем счете весь ход того процесса, который мы называем историческим прогрессом и который направляет жизнь по пути, несогласному с путем прогресса органического. Если последний вел и ведет постоянно к дифференцованию и образованию сложных организмов чрез слияние более простых, то первый, с одной стороны, ограничивает и частью отменяет это движение созданием культуры, противодействующей господству физической среды, направлявшей жизнь раньше, а с другой стороны, наклонность самой культуры восстановить за свой счет и от своего имени этот двойной процесс дифференцования и образование сложных организмов он парирует дальнейшим развитием активности, т.е. способности посредством выделения необходимой энергии охранять индивидуальность.

§ 44. Эта схема (в самых общих чертах) может дать нам необходимое понятие о фазисах и типах коллективного развития, закончившихся возникновением исторических человеческих обществ, богатых и культурою, и активностью, из взаимодействия которых между собою и своею физическою средою и развивается внутренняя история каждого человеческого общества («обществом», как известно, я называю культурное активное общежитие). Человеческих обществ, однако, возникло много, и их взаимодействие осложнило развитие каждого из них, создало внешнюю историю народов и подготовило историю человечества. Из активной борьбы за существование выросли первые зачатки культуры еще на стадии индивидуального быта; из борьбы за существование возникли и первые бескультурные активные общежития; под ее же императивным давлением эти два процесса слились в один, и образовались культурные активные общежития или общества, сложившиеся в постоянные живые тела; та же борьба продолжала господствовать и после возникновения обществ, претерпев, однако, значительные изменения и преобразовав постепенно свое значение и роль. Этою стороною вопроса мы сейчас и займемся, а теперь напомним главные выводы этого беглого обзора борьбы в жизни вообще и форм ее проявления.

Борьба бывает пассивная и активная, индивидуальная и коллективная. Пассивная индивидуальная борьба выражается дифференцованием; пассивная коллективная борьба ведет к образованию сложных организмов. Таковы процессы пассивной жизни, отказывающейся от воздействия на физическую среду путем высвобождения энергии для борьбы с влиянием среды, для ее приспособления. Пассивная жизнь не эластична, а пластична в руках среды, ее формующей и развивающей по законам ей самой присущего развития, которое тоже есть интеграция и дифференцование. Совершенно иное отношение к среде постепенно вырабатывает та полоса жизни, которая пошла по пути развития активности, т.е. способности выделять свободную энергию. Активная борьба, возникающая из этой способности организмов, ведет к постепенному прогрессу в отстаивании организмами своей индивидуальности от покушений среды. Сначала и активная индивидуальная борьба ведет только к дифференцованию (собственно говоря, к дивергенции, которая в философском смысле есть тоже дифференцование, только не особи, но вида) и накоплению активности. С этим накоплением она начинает вырабатывать процессы, еще более ограничивающие влияние среды и, стало быть, <само> дифференцование. Активная индивидуальная борьба на этой стадии развития индивидуальной активной жизни начинает вырабатывать культуру, а с другой стороны, создает первые активные общежития, сначала бескультурные, а потом и культурные. Культура, сочетаясь с активною общественностью, еще более ограничивает влияние физической среды и ею созданных методов органического прогресса; благодаря этому сочетанию, впервые в прогрессе жизни приспособление среды к потребностям жизни пробует занять место, на котором до тех пор невозбранно властвовало приспособление жизни к условиям среды. Но устраняя этим путем прежние силы, стремившиеся преобразовать общежития в организмы, а индивидуальности — в органы, прогресс приобретает в культуре новую могущественную силу, склонную открыть новые пути для того же органического развития обществ. При недостаточно развитой активности коллективная борьба за существование на стадии активно культурной общественности может дать перевес общежитиям, отчасти в своем развитии и своем строении восстановляющим развитие и строение общежитий пассивных. При этих условиях (перевес культурности над активностью) получает снова преобладание процесс деградации индивидов в органы и преобразования общежитий в организмы, и только параллельное накопление в активных общежитиях или обществах обоих факторов общественной жизни: активности и культурности — предохраняет общество от этого незаконного процесса, который на этой стадии жизни никогда не может быть доведен до конца, до создания нового полного, более сложного организма, а может только исказить полноту строения и отправлений сложившихся в общество и втянутых в процесс развития организмов, упростить их структуру, понизить их тип.

Таковы основные течения коллективной активно культурной жизни, или общественного развития, рассматриваемые с самой общей точки зрения. К этим течениям и вопросам интеграции и дифференцования как плодам общественной эволюции, то устраняемым нормальным историческим процессом, то распространяемым процессом органическим, примыкают <все> остальные исторические течения, находящие свое <полное и всестороннее> истолкование в свете этих основных вопросов. Возникновение активности открыло перспективы совсем иного типа развития, нежели господствующий в органическом прогрессе: образование активных общежитий дало новую силу этому зарождающемуся процессу нового типа, тогда как возникновение культуры, могущественно ослабив прежние причины органического развития общественной жизни, открыло, с другой стороны, новые к тому пути. Коллективная междуобщественная борьба, которая до возникновения культуры покровительствовала прогрессу той активной общественности, которая является главным тормозом органического развития (как образование чувства солидарности внутри общественных групп, прогресс симпатических чувств и т.д.), после появления культуры взяла и ее под свое покровительство, а с тем вместе и такие процессы, как разделение труда, дробление на классы и касты, рабство и деспотизм, постепенно восстановлявшие тип органического развития. Об этой стороне коллективной междуобщественной борьбы, как и о других, проявившихся после возникновения культуры, мы и скажем несколько слов в следующей главе <этого очерка>.

Глава VIII
КУЛЬТУРА КАК ОРУДИЕ БОРЬБЫ

§ 45. С точки зрения тех перемен и преобразований, которые вносит в процесс борьбы за существование появление обществ, или культурных активных общежитий, возникают прежде всего два ряда вопросов: о влиянии этого факта на индивидуальную борьбу и об его значении для коллективной. Ввиду близкого соотношения и взаимной зависимости этих обоих рядов вопросов мы бросим сначала взгляд на индивидуальную борьбу за существование, как она должна была сложиться в обществах между их членами.

Активные бескультурные общежития, как стада травоядных, стаи мигрирующих птиц и млекопитающих, докультурные дикие человеческие общества, конечно, в значительной степени обязаны своим происхождением тем преимуществам, которые даются соединением в общежитии для целей самозащиты против хищников и неприятелей. Все эти выработанные еще в дочеловеческий период такими общежитиями оборонительные каре при защите, правильные колонны при движении, сторожевые посты при отдыхах и кормлении, общее подчинение признанным вождям в минуту опасности так же, как и во время передвижений, наконец, взаимная солидарная оборона всех всеми во время нападения хищников, — все это, вместе взятое, дает такие преимущества общественному быту перед индивидуальным, что могучий процесс подбора в борьбе за существование должен был дать решительный перевес распространению особей, склонных и способных к общественной жизни, сравнительно с особями, которых индивидуальные качества склоняли к одинокой жизни или препятствовали участию в общежитиях. Склонность к общежительству могла проявляться в чувствах симпатии к другим особям того же вида; способность к общественности — во всегдашней готовности не только к самозащите, но и к защите товарищей по общежитию. Без этих зачатков альтруистических чувств не могло бы существовать ни одно активное общежитие (пассивные общежития в них не нуждаются), и совершенно ясно, что те задачи, которые только и может преследовать активное бескультурное общежитие на рассматриваемой нами стадии жизни, находятся в прямой зависимости единственно и исключительно от интенсивности и напряженности этих альтруистических чувств (хотя бы и ограниченных в своем проявлении пределами общины). Чем интенсивнее эти чувства, эти почти инстинкты (на этой стадии жизни), тем легче осуществляет свои задачи общежитие, тем полнее оно оберегает от всяческой опасности своих членов вообще, подрастающее поколение в особенности, тем, стало быть, более покровительствуется оно подбором в борьбе за существование. Таким образом, эта борьба дает перевес не только общежитию над одиноким бытом, но и в среде самих общежитий тем из них, которые отличаются более высоким развитием альтруистических чувств, симпатии, солидарности, даже самоотвержения (нередко наблюдаемого в бескультурных общежитиях птиц и травоядных млекопитающих), этих зачатков морали. Развивая эти чувства и подавляя эгоистические чувства, развиваемые индивидуальным бытом и индивидуальною борьбою за существование, коллективная борьба на стадии бескультурных активных общежитий устраняет активную индивидуальную борьбу за существование внутри общины и с тем вместе ослабляет и тот индивидуальный естественный подбор, который был главным руководителем органического прогресса. Если члены общежития продолжают накоплять альтруистические чувства, с одной стороны, а с другой стороны, вообще активность (сам альтруизм есть лишь одна из сторон этого дальнейшего развития активности, будучи новою формою выделения энергии), то это совершается уже не путем индивидуального подбора, а путем упражнения альтруизма и активности, постоянно требуемых новою формою жизни в активных общежитиях, а затем закрепляется коллективною борьбою за существование, подбирающей более солидарные и более активные общежития.

Так совершается процесс борьбы и подбора между активными бескультурными или докультурными общежитиями. Изгнание индивидуальной борьбы из внутренних отношений общины (сохраняется еще лишь индивидуальная борьба за самку, что, однако, составляет совершенно независимое явление, которое нельзя смешивать с рассматриваемым ныне); подавление эгоистических чувств; развитие альтруизма; дальнейший прогресс активности — вот что, как мы видим, развивается в бескультурных активных общежитиях и подбирается коллективною борьбою за существование. Не те же ли самые явления наблюдаем мы и в среде докультурных или, вернее, малокультурных человеческих общежитий? Дикое состояние (sauvagerie) не отличается ли в самом деле этим изгнанием индивидуальной борьбы внутри общины, развитием солидарности членов, медленным ростом активности? Но с этим ростом растет и культурность, и к ее значению и влиянию в пределах изучаемого явления мы и обратимся теперь.

§ 46. Уже факты из жизни культурных общежитий среди насекомых указывают на существование борьбы и внутри общин; вспомним периодические избиения трутней пчелами или рабство у некоторых пород муравьев, <конечно, не добровольное. > Но устойчивость культурного типа в этих общежитиях, не находящихся более в процессе развития, затрудняет изучение явления, закрывает возможность плодотворных сравнений и сопоставлений. Поэтому-то именно на человеческих общежитиях нам будет удобнее всего показать основные влияния культурности на процессы борьбы, индивидуальной и коллективной. Прежде всего, совершенно ясно, что появление развитой культуры начинает классифицировать борющиеся общежития не только по степени развития в них альтруизма и активности, но и по степени их культурности, которая является новым могучим орудием победы. Представим, например, столкновение общества (племени), уже знающего обработку металлов, с обществом, стоящим еще на стадии каменного периода. Не ясно ли, что металлическое вооружение явится могучим орудием победы даже над обществом, развившим в себе более солидарности и альтруизма, что раньше являлось главным решающим моментом в борьбе при сколько-нибудь равной численности. Не то, чтобы солидарность и альтруизм потеряли всякое значение, но рядом с ними выросло значение другого фактора, от них независимого и способного склонить шансы борьбы вопреки их влиянию. Или, например, из двух племен, которых разные условия доисторического периода сталкивают для ожесточенной борьбы, одно успело уже одомашнить некоторых животных и перешло к быту пастушескому, тогда как другое еще пребывает на стадии быта звероловного или рыболовного. При других равных условиях пастушеское общежитие, как несравненно лучше обеспеченное пищею, имело все шансы разрастись в более многочисленное и могущественное племя, нежели охотники, зависимые в своем пропитании и размножении от сравнительно ограниченных запасов пищи, приготовленных природою. Пастушеские племена, как и земледельческие, легко разрастаются в целые народы, а охотничих народов история не знает. Немудрено, если пастухи и земледельцы одерживают победы над звероловами даже в том случае, если отстают от них в развитии альтруизма и солидарности. Подобные примеры можно было бы умножить до бесконечности, и все они показывали бы, какое громадное значение приобретает степень культурности и насколько это значение ограничивает значение альтруизма и солидарности, раньше культурного прогресса имевших решающее влияние на исход борьбы. Теперь же лишь при относительном равенстве культуры это значение сохранилось по-прежнему, для чего стоит лишь вспомнить хотя бы борьбу швейцарцев с австрийцами, гугенотов с католиками, голландцев с испанцами... Если же культуры резко различаются, то фактор альтруизма и солидарности отходит на второй план, уступая место степени культурности: более обильному производству пищи, лучшему вооружению, военному искусству, путям сообщения и т.д., и т.д.

Этим путем культурность ослабляет в коллективной борьбе значение альтруизма и солидарности или, говоря уже о человеческих общественных явлениях, возникших на этой почве, ослабляет значение морали. Высшее моральное развитие является уже лишь одним из факторов победы и при значительном различии в культурности фактором, далеко не главным и важнейшим. Стало быть, и подбор в борьбе, раньше покровительствовавший нравственному развитию (в пределах внутренней общинной жизни), отныне становится довольно безразличным, и дальнейшее нравственное преуспеяние обществ ставится в зависимость от внутренней эволюции без той могущественной поддержки, которая прежде оказывалась со стороны междуобщественной борьбы, подбиравшей общества, развивающие альтруизм, солидарность, нравственность. Если австралиец выступает в поле с бумерангом и копьем, а британец против него с магазинкою и митральезой, то какое могут сохранить значение личная доблесть, самоотвержение, развитие сознания солидарности австралийского племени? Степень культурности одна решает дело, и шайка английских негодяев, сосланных за воровство и всяческие пороки, лишенных всякого чувства чести и совести, может истребить целые племена, как бы ни было развито моральное чувство среди этих несчастных, культурно отсталых пасынков человечества.

Мало этого. Появление культурности не только ограничивает и при значительном несоответствии культурных уровней даже заменяет собою былое значение альтруизма и морали, но порою прямо подрывает его, вытесняет, разлагающим образом действуя на уже сложившееся моральное чувство, на уже развившийся альтруизм. В предыдущей главе я намекнул на путь, которым культурность достигает этого результата.

Взглянем теперь на него поближе. Когда культура стала орудием борьбы и победы в междуобщественных столкновениях, а степень культурности сделалась решающим моментом, тогда и все условия, содействующие или противодействующие быстроте культурного роста и культурных успехов, получили первенствующее значение в процессе коллективной борьбы и вместе с тем оказались или под покровительством, или под гнетом исторического подбора в этой междуобщественной борьбе за существование. Мы указали выше некоторые из культурных успехов, служащих орудием победы в этой борьбе, напр., лучшее вооружение, обильнейшее производство пищи (дозволяющее и быстрейшее размножение, и выделение досужих классов), военное искусство (для развития которого необходимо только что упомянутое выделение досужих классов) и т.д. Останавливаясь даже на этих элементарнейших культурных преимуществах, доступных и сравнительно низким степеням культурности, мы видим, насколько они находятся в зависимости от явления разделения труда. Военное искусство вырабатывается и совершенствуется лишь с выделением особого военного сословия; вооружение, конечно, может прогрессировать быстрее с обособлением этой специальности и т.д. Общий экономический закон, ставший со времен Адама Смита политико-экономическою аксиомою, что разделение труда, специализация занятий способны в высшей степени возвысить успешность труда при той же количественной затрате его, очень рано сказался в культурных общежитиях. Специализуя занятия и разводя прежде одинаковые группы одного и того же общежития в обособленные и взаимно отличные группы по занятиям, образу жизни, самим задачам жизни, закон разделения труда давал преимущества более быстрого и более успешного культурного развития тем обществам, в которых этот процесс разложения общежития на классы шел дальше и полнее. Воины становились только воинами, жрецы — только жрецами, земледельцы — только земледельцами, купцы и ремесленники — единственно купцами и ремесленниками. То взаимное понимание радостей и страданий, надежд и опасений, которое служило основанием взаимного сочувствия и чувства взаимной солидарности, товарищества, братства, становится все затруднительнее и затруднительнее с прогрессом указанного процесса распадения общества на касты. Воин, жрец, купец перестают понимать радости пахаря, связанные с состоянием его нивы, опасения, вызываемые засухою или градобитием, страдания от потери плодов его кровавого труда, на котором и из которого вырастает все его нравственное миросозерцание, все его понятия о благе, зле, справедливости. Это миросозерцание и эти понятия совершенно чужды жрецу, купцу, воину, и они равнодушно попирают их, не разделяя и не понимая чувств, волнующих крестьянина, как и крестьянину недоступны чувства воинской чести и доблести, вырабатываемые военным сословием. Взаимно непонятные, взаимно чуждые классы эти постепенно становятся взаимно неприятными, даже взаимно омерзительными, и былое чувство общественной солидарности, былой альтруизм и общая мораль вытесняются взаимною враждою с новою узкою кастовою моралью.

Распадение общества на взаимно чуждые и взаимно враждебные группы достигается не одним лишь путем <культурного> дифференцования, только что нами прослеженного. Путь культурного сращения прежде независимых единиц еще могущественнее ведет по тому же пути. Разбитое и побежденное племя, забранное поголовно в плен, поголовно обращается в рабство; завоеванная территория со всем ее населением попадает в феодальную зависимость, в крепостное состояние к завоевателям; два культурных общежития насильственно сливаются в одно, но это обстоятельство не поселяет между ними чувства симпатии и солидарности. Долговременное сохранение такого господства ведет к национальному слиянию двух народностей, но обособление классов остается долго после, сохраняя в них традиции вражды и ненависти, взаимного непонимания и взаимного омерзения. Я не останавливаюсь дольше на этом процессе насильственного слияния раньше независимых обществ и народов, потому что слишком очевидно, какой громадный запас взаимной вражды и внутренней борьбы вносит он в общественное развитие, подавляя альтруистические чувства, разрушая сознание солидарности, деградируя моральные воззрения и чувства. А между тем, стоит оглянуться на ход всемирной истории, чтобы увидеть все широкое, беспредельно широкое распространение этого явления сложных обществ, возникших из насильственного слияния прежде независимых общежитий. Едва ли не будем мы даже правы, если признаем, что роль этого явления была долгое время, пожалуй, даже значительнее, нежели роль естественного дифференцования ранее однородных общежитий. Но с другой стороны, если это естественное дифференцование однородных обществ происходит, как мы показали выше, под повелительным давлением развивающейся культурности, то едва ли мы не будем еще более того правы, признав, что и образование сложных общежитий не чрез осложнение прежде простых, а чрез соединение прежде отдельных и самостоятельных происходило тоже под благословением той же развивающейся и преуспевающей культурности. Только эти культурные успехи могли сделать его возможным, даровав культурное оружие в руки меньшинства для господства над большинством; только они же сделали это господство заманчивым, так как ранее того охотнику решительно нечего было делать с рабами, для которых понадобилась бы пища, скудная и без того. Тогда пленных съедали; теперь стали порабощать. Тогда раб нуждался лишь в новой пище, которой и так было не всегда достаточно; теперь он не только производил пищи больше, нежели ему самому на прокормление нужно, но и разнообразные богатства, за счет которых содержался, наслаждался и становился еще могущественнее его владелец. Культура, создав власть и богатство, создала возможность и даже необходимость этого процесса (на той низкой ступени исторического прогресса, который все это время я имею в виду), потому что возникновение власти дало возможность поработить, а создание богатства сделало порабощение самым выгодным для победителя результатом победы. Исторический подбор в международной борьбе за существование должен был, в свою очередь, явиться на сцену, чтобы взять под свое покровительство самые выгодные результаты международной борьбы. И общежития, продолжавшие прежние традиции истребления или изгнания побежденных, должны были отставать от тех, которые перешли к практике завоевания и порабощения, к практике насильственного слияния прежде независимых обществ в одно, более сложное.

Таким образом, двойной процесс внутреннего осложнения прежде простых обществ и внешнего сложения прежде самостоятельных, совершающийся под влиянием развивающейся культурности и укрепляемый историческим подбором в международной борьбе, существенно изменил роль и значение этого последнего. В докультурный и первобытный малокультурный период исторический подбор активных общежитий в междуобщественной борьбе вел к развитию солидарности между индивидами, входящими в состав общежития, к развитию альтруистического чувства, к высшему моральному развитию, наконец, к вытеснению активной индивидуальной борьбы за существование в пределах общин. В период культуры, в эпоху господства культурности исторический подбор, с одной стороны, дарует победу вообще высшей ступени культурности независимо от развития альтруизма и морали, а с другой стороны, ввиду зависимости культурных успехов от осложнения обществ (путем ли внутреннего дифференцования или сложения нескольких обществ), покровительствует обществам, полнее нарушившим общую солидарность, полнее вытравившим альтруистические чувства, полнее восстановившим внутреннюю вражду и борьбу. Таким образом, происходит явление, называемое деморализацией, и, таким образом, изгнанная было из внутренней жизни активных обществ борьба за существование снова восстановляет свое значение. О возрождении внутренней борьбы в среде обществ и о значении этого явления мы еще скажем несколько слов позже, а теперь обратимся к другому, еще более общему и важному явлению, развиваемому бескультурными общежитиями, и посмотрим, как на нем отражается прогресс культуры в пределах, нами изучаемых. Я говорю о дальнейшем прогрессе активности.

§ 47. Мы видим, что активность растет в бескультурных и докультурных активных общежитиях и количественно, и качественно, потому что жизнь в таких общежитиях постоянно упражняет активность и, кроме того, требует новой формы активности в виде солидарного действия, альтруистических движений, морального поведения... Мы уже видели, как развитие культурности регрессивно отражается на этой новой форме активности; как же оно отражается на общем фонде активности в обществе? Когда развитие культуры еще не успело ни дифференцовать общество, ни ввести в него инородные общежития в виде рабов ли, в виде ли господ-завоевателей, — словом, в докультурный или малокультурный период все члены общежития принимают одинаково деятельное, одинаково активное участие в делах общества. Оборона ли от неприятеля, добывание ли пищи, жертвоприношение, избрание вождя — всякое, словом, общественное деяние является всенародным и требует деятельного участия всех членов общежития, от степени самодеятельности которых и зависит, стало быть, успех предпринимаемого обществом дела, само существование, развитие и процветание общества. И развиваясь от постоянного упражнения, эта самодеятельность всех членов общежития покровительствуется историческим подбором, так как именно перевес этой самодеятельности дает преимущество в борьбе за существование и в мирное, и в военное время. Военное мужество и военное искусство, умение трудиться и наклонность к труду, знание общественных дел и способность правильной их оценки, наконец, умение самостоятельно и самодеятельно согласовать свои действия (в труде ли, в битве ли или в общественных делах) с действиями других товарищей и с интересами всего общежития — вот что должен был развивать каждый член общины в указываемый ранний период человеческой истории. Таким образом, и прямое непосредственное влияние условий тогдашней общественной жизни развивало чрез упражнение все большие и большие запасы активности в общежитиях, и косвенное влияние исторического подбора могучим образом поддерживало эту эволюцию, в которой само развитие альтруизма и морали было лишь одною, хотя и существенно важною стороною всего процесса.

Культурное развитие на том пути, который оно <почти повсеместно> первоначально избрало, очень скоро совершенно преобразило эту картину. С дифференцованием общества на касты потерялась прежде всего надобность в разносторонней самодеятельности. Зачем военное мужество и умение согласовать свои единичные военные действия с действиями всего целого может понадобиться жрецу, купцу, ремесленнику, земледельцу, которые из поколения в поколение не обнажают меча и не надевают доспехов? Зачем жрецу умение работать и добывать средства к жизни трудом, когда за него это делают другие? И чем дальше идет дифференцование, тем становится уже и теснее поприще самодеятельности членов общежития. Вспомним Ассирию, Вавилон, Египет... Возникают робкие, неспособные к самозащите и к защите отечества классы. Возникают праздные, неспособные к труду сословия. Население отучается в массе от участия в общественных делах. Еще быстрее и резче идет этот процесс, если культурное развитие сказывается не столько внутренним дифференцованием общества, сколько насильственным сложением двух или более общежитий. В этом случае самодеятельность покоренных классов прямо подавляется поработившею их силою и рабы лишаются даже самостоятельного труда. И естественное дифференцование обыкновенно, хотя и медленнее, ведет к тому же. В результате такого процесса получается народная масса, лишенная самодеятельности, лишившаяся в значительной степени самой способности к самодеятельности, к активности. Лишь господствующее меньшинство сохраняет сначала эту способность и ведет общественные дела за всех, но процесс дифференцования не может остановиться сам собою (если он не прерывается торжеством активности, но мы говорим как раз не об этом случае); оно захватывает и меньшинство, все суживая и суживая самодеятельные элементы общества, покуда они не становятся наконец бессильными сдержать самопроявляющиеся вспышки самодеятельности, уже не согласованной с общественным интересом, а направленной против него. Я разумею преступления, мятежи, междоусобия, не осмысленные никакою идеею, никаким общественным сознанием. Это естественная смерть общества, допустившего в своих недрах развитие культурности на счет и в ущерб активности. Деморализация является, следовательно, лишь одною стороною деградации активности, «общего упадка и разложения», как обыкновенно и называют такие периоды в истории человеческих обществ. С точки зрения основного закона жизни, мы уже обратили внимание на этот процесс выше.

Эпохи «упадка и разложения» обыкновенно сопровождаются и культурным понижением, и мы знаем, что это не должно нас удивлять, хотя именно торжество культурности и успехи культуры и ведут к ним. Дело в том, что сама культура является выражением активности, и, следовательно, задушив активность, она самоубийственно наносит удар и себе. Самодеятельность общества исчезает; исчезает с ним и прогресс культуры, а затем неизбежно наступает и ее понижение и вырождение. Падает вкус, и приходит в упадок искусство; падает критическая мысль, и вырождается литература и наука; порабощается труд, и он доходит до minimum'a производительности; уменьшается богатство и т.д., и т.д. Вкус, критическая мысль, труд — все это проявления активности, падающие и вырождающиеся с ее подавлением. Так совершает свой цикл всякая история, поставленная в необходимость развивать культурность паче активности, а в эту необходимость неизбежно становится история каждой страны, когда исторический подбор в международной борьбе за существование покровительствует культуре, когда ему приходится сортировать борющиеся общества по культурным преимуществам.

Мы знаем уже, что исторический подбор оперирует в этом направлении всегда, когда между конкурирующими обществами существует культурная разнородность, более или менее существенная. Мы знаем также, что при условии относительного культурного равенства исторический подбор оперирует в другом направлении, как бы культуры и вовсе не было, т. е. не только не ведет к деморализации и упадку активности, но дарует победу стороне, более активной (самодеятельной) и солидарной. Таким образом, циклизм не есть неотменимый закон истории, как многие думали, наблюдая судьбы Востока и античного мира, но только историческое последствие <ожесточенной> борьбы неоднородно культурных общежитий. Зато в этих пределах он есть несомненный закон исторического развития и необходимо выражается столь хорошо известными этапами восточной истории. В других моих работах я подробнее останавливался на этом любопытном явлении восточного циклизма, <всегда> указывая его причину в условиях международной жизни и международной борьбы, в разнородности культур борющихся сторон. Здесь же я попробовал истолковать эту самую причину еще с одной точки зрения, и истолкование это вполне согласуется с общим выводом других моих рассуждений, обсуждающих, однако, совершенно другие стороны вопроса и подступающих к его решению, исходя из других социологических теорем. Нельзя не видеть в этом совпадении дедукций их взаимную поверку. Более подробный свод этих заключений был бы здесь неуместен, и потому я спешу далее к непосредственной задаче этой главы, к культуре как орудию борьбы. Мы уже осмотрели ее в этом смысле с многих сторон, и нам остается дополнить наш анализ сравнительно немногими чертами. Мы знаем теперь, что культура, становясь главным и даже почти исключительным орудием международной борьбы и победы, влечет понижение активности, направляет общежитие на путь органического развития по типу пассивных общежитий и устанавливает тот заколдованный циклизм исторического движения, который столько раз наблюдался в течение многих тысячелетий всемирной истории. Мы знаем также, что когда культура является лишь дополнительным орудием борьбы, как бывает в первобытную эпоху малокультурных общежитий или же в эпоху и высокой культуры, но при условии культурной однородности борющихся сторон, тогда та же международная борьба получает иное значение, не ведет к органическому развитию и циклизму, но содействует установлению прогрессивности, развитию активности, альтруизма, морали. В этом последнем случае главным направителем развития и главным орудием борьбы являются степень активности (самодеятельности членов общества), степень солидарности и высота морального развития, причем лишь содействующим в борьбе фактором являются некоторые успехи культуры над средним уровнем культурности, приобретенной всею группою борющихся однородно культурных обществ. Для успеха борьбы эти культурные успехи должны усваиваться всеми сторонами, но пока все же не они, а степень активности является главным орудием победы (что неизбежно до тех пор, покуда культуры не слишком разошлись), культурные успехи, хотя и сказываются и дифференцованием, и осложнением общежитий, но не могут в этом направлении перерастать известную меру, после которой срезываются международною борьбою. Культурные успехи, взятые сами по себе, всегда имеют одно и то же значение для общественного развития, но, становясь главными орудиями международной победы, они становятся вместе с тем главными руководителями истории, и уродливое развитие по органическому типу с неизбежным циклизмом in spe является прямым и естественным выводом такого положения дел. Между тем, как являясь лишь дополнительным орудием борьбы, те же культурные успехи подбираются борьбою лишь постольку, поскольку они не направляют историю на путь органического развития и циклизма. Таково значение культуры как орудия коллективной борьбы. Нам остается сказать несколько слов об ее значении как орудия индивидуальной борьбы, восстановленной внутри активных общежитий успехами культурного развития, как мы выше видели.

§ 48. Собственно говоря, мы видели еще лишь начало восстановление борьбы внутри обществ; мы тогда указали лишь на возникновение каст и на вражду между ними. Правда, с другой стороны, мы указали на вытравление альтруистических чувств и сознания солидарности, что, конечно, делает возможным возрождение и чисто индивидуальной борьбы. Это мы и видим в действительности <даже> в тех общежитиях, которые замкнулись в циклизме. Иным путем возрождается индивидуальная борьба в тех общежитиях, в которых, благодаря вышеуказанным условиям <международной борьбы>, активности не приходится никнуть перед культурностью. Здесь рост активности разбивает сословную организацию, уничтожает поэтому сословную борьбу, но до тех пор, покуда не дарует вместо этой организации никакой другой, открывает широкое поприще индивидуальной борьбе, занимающей место междусословной борьбы. На этой стадии развития находятся современные европейские общества, на стадии крайнего индивидуализма. Такими ли или иными путями, но факт несомненный, что индивидуальная борьба за существование в полном смысле слова господствует во всех доселе известных культурных общежитиях, так что культура является орудием не только международной (коллективной) борьбы, но и индивидуальной. Какова же ее роль в этом случае?

Как известно, в докультурный и дообщественный период развития жизни на земле индивидуальная борьба за существование была самым могучим фактором, направлявшим развитие жизни. Орудиями борьбы и победы при этих условиях являлись природные качества и особенности особей, вступавших в состязание. Сила мышц, быстрота бега, лучшее природное вооружение (рога, клыки, когти, клювы, ядовитые железы и пр.), высшая предусмотрительность и т.д., и т.д. доставляли победу той или иной особи, которая и оставляла более многочисленное потомство, передавая ему в силу закона наследственности и свои преимущества. И этот-то процесс и называется естественным подбором родичей в борьбе за существование. Основою его является органическая наследственность орудий борьбы и победы. Без этой органической наследственности борьба за существование теряет всякое значение в смысле подбора. Именно это самое видим мы после того, как борьба за существование возрождается с новою силою в человеческих общежитиях. Возрожденная и вновь вызванная к жизни и деятельности развитием культуры, она именно ею, культурою, и пользуется как орудием успеха и победы, а культурные орудия органически не наследственны. В культурном общежитии, особенно при высоком развитии культуры, побеждает в индивидуальной борьбе за существование не мышечная сила, не отвага, не то или иное строение тела, даже не сила ума, а богатство, власть, знание, протекция, монополия, привилегия, техника и т.д. — все признаки, органически не наследственные и, следственно, не подбираемые борьбою. Таким образом, возрождение индивидуальной борьбы за существование в культурном обществе не влечет за собою восстановление естественного подбора, и все рассуждение об улучшении типа в борьбе за существование являются для культурного общежития вопиющею ложью. Борьба за существование, конечно, губит одних и сохраняет других, но губит она не тех, кто органически слаб или обладает органическими недостатками, и сохраняет не тех, кто органически сильнее и выше по типу и обладает органическими достоинствами. Совершенно напротив, она и губит, и сохраняет, сортируя особей по культурным условиям, в которые они поставлены и которые не имеют никакого отношения к органическим недостаткам и достоинствам, к высшему или низшему жизненному типу гибнущих и торжествующих особей. Борьба за существование именно развивает эгоистические чувства и подавляет альтруистические, но это и является единственным качественным значением этого явления, покровительствуемого развитием культуры.

Таково значение культуры как орудия индивидуальной борьбы за существование. Подробнее здесь останавливаться на этих вопросах нет надобности (мне случилось в другом месте их трактовать обстоятельнее)*. Что же касается культуры как орудия международной борьбы, то общее ее значение в этом направлении выше развито, и мы можем теперь обратиться к более детальному анализу той специальной формы борьбы за существование, которая и является главным предметом этого этюда, именно к экономической борьбе.

______________________

* См.: Социологические этюды, том первый, гл. X.

______________________

<Читатели, знакомые с нашею социологическою литературою, легко откроют в предыдущем изложении некоторые идеи и воззрения, впервые установленные в социологических работах Н.К. Михайловского, специально интересовавшегося вопросами, связанными с развитием общества по органическому типу. Некоторые другие идеи, здесь сведенные в беглом обзоре, я пробовал установить еще лет пятнадцать тому назад в «Знании». Третьи являются естественною комбинацией и развитием тех и других. Для обстоятельного развития этих воззрений понадобилась бы особая обширная работа, и здесь они предлагаются лишь в мере и степени, необходимых для последующего изложениям.>

До сих пор международную, как и индивидуальную или междусословную борьбу мы рассматривали в ее целом и остановились лишь на одном существенном различении, когда орудием победы являются особенности общежития, связанные с развитием в нем активности, и когда таким орудием служит культура в ее целом. Но сама культура представляет очень разнородный арсенал орудий борьбы: власть, богатство, знание, мораль — на низших ступенях культурности эти орудия большею частью сочетаются в разные комбинации, но постепенно они дифференцуются, каждое получает собственное самостоятельное значение и свою характеристичную роль в истории. Таким образом, возникает борьба политическая, экономическая, религиозная, национальная. Богатство служит орудием борьбы экономической. Бросив взгляд на культуру в ее целом как на орудие борьбы и победы, мы теперь обратимся к одному из ее элементов, к богатству, и проанализируем его специальное значение в пределах тех же вопросов и задач.

Глава IX
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ДОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРИОД

§ 49. Если вообще в истории активной жизни на земле культура нередко предшествовала общественности, проявляясь впервые еще на стадии индивидуального быта, то едва ли мы не будем правы, если признаем, что собственно в генезисе человеческого общества происходило как раз наоборот, т. е. общественность предшествовала культуре, которая пришла позднее и сначала явилась не самостоятельным, а вполне служебным фактором. То обстоятельство, что у высших млекопитающих мы находим и ныне широко распространенными именно бескультурные общежития; что в таких общежитиях проводят свою жизнь и ближайшие наши родичи в разряде четырехруких; что, наконец, на низших стадиях человеческих обществ уже сильно развиты активность и солидарность (развиваемые бескультурными общежитиями) и почти вовсе отсутствует дифференцование (этот плод культурного развития) — все склоняет к заключению о существовании эпохи бескультурного человеческого общежития, когда человек, подобно травоядным или плодоядным (как обезьяны), мог находить пищу в достаточном количестве без специальной заботы об ее обеспечении и добывании. Размножение свыше нормы, допускаемой готовым запасом без труда добываемой пищи, должно было дать толчок развитию культуры. Надо было позаботиться о добывании пищи. Среда не давала ее уже даром; надо было взять ее силой; надо было сделать первые шаги к покорению среды. Первое хорошее оружие, первые звероловные и рыболовные снаряды были этими первыми шагами к покорению природы, процессу, которому суждена была такая блестящая будущность. Это были и первые культурные шаги. Точно так же стало не хватать уже естественных убежищ от непогоды и неприятеля: пещер, гротов, дуплистых деревьев, естественных шалашей из бурелома и обрушившихся скал. Надо было подумать и о защите, об убежище — появились первые шалаши, эти родные братья берлоги, логовища, гнезда, норы. Жилище, оружие, рыболовные и звероловные снаряды — вот несложные составные элементы первобытной культуры, к которым очень рано присоединились украшения, продукты полового соперничества.

Если мы внимательнее взглянем на этот инвентарь первобытной культуры, то без труда заметим, что он является как бы дополнением личных особенностей первобытного человека. Этот первобытный человек не имел специального органического вооружения для борьбы: ни когтей, ни клыков, ни рогов, ни копыт. Копье, праща, каменная секира, лук, бумеранг заменили собою этот пробел органического вооружения. Для успехов полового соперничества первобытный человек не имел ни ветвистых рогов оленя, ни красивого оперения павлина, ни чудных мелодий соловья, ни даже раскрашенных мозолей павиана. Искусственные головные уборы из перьев и хвостов, искусственное раскрашивание тел, ожерелья из зубов и плодов, серьги в ушах и ноздрях, раскрашивание зубов, наконец, первая драпировка в шкуры и пр. явились к услугам человека для пополнения природных украшений, не отпущенных природою на долю человека, Далее, для защиты от крайностей температуры первобытный человек тоже был лишен меха млекопитающих, пуха птиц, линяния тех и других весною. Одежда явилась для того к его услугам, а равно жилище и, наконец, огонь... Таким образом, вся первобытная культура как бы пополняет собою организацию человека, наделяя его специальным вооружением, специальными украшениями, специальными приспособлениями для защиты от зноя и холода, всеми приспособлениями, которые при невозможности их культурного возникновения развиваются у других животных органически как специальные органы вооружения, украшения, согревания... Продолжая и на дальнейших своих ступенях вооружать, украшать, ограждать человека, культура очень скоро выходит из пределов сравнимости со специальными органами животных. Извольте сопоставить миноноску или сорокотонное орудие с рогами буйвола или клювом ястреба! Но на стадии дикого состояния это сравнение совершенно законно, и копье или каменная секира действительно играют в борьбе роль не больше рогов, зубов или клюва, так как все-таки решающее значение оставляют за силою или быстротою, или ловкостью борющихся сторон, усиливая эти качества, но не заслоняя их, как магазинки совершенно заслоняют собою мускульную силу или быстроту бега ее обладателя. Курок спустит ребенок и повалит Геркулеса; пуля, пущенная безногим калекою, поймает самого Ахилла.

Не заслоняя собою личности и ее личных качеств, первобытная культура по необходимости является силою служебного, зависимою. И действительно, она на стадии дикости нигде не приобретает самостоятельного и руководящего значения, следуя лишь за эволюцией общественности.

И богатство, подобно власти и знанию, не выделяется среди дикарей в особое явление, особую общественную силу. Дикое состояние еще совершенно не знает накопления предметов потребления, которые даже не допускают накопления или по бесцельности (на что дикарю десять хижин или сотня секир?), или по физической невозможности (мясо и рыба без умения превратить их в консервы не могут сохраняться долго). Таким образом, между дикарями не может быть ни богатого, ни бедного. Каждый имеет жилище, снаряды, оружие, огонь; никто не нуждается иметь их больше лично ему необходимого, и никто не имеет их больше. Между дикарями могут быть голодные и сытые, сильные и слабые, здоровые и больные, но нет самого понятия о богатых и бедных. Нет богатства, не может быть оно, следовательно, и орудием борьбы и победы.

Наше гипотетическое докультурное человеческое общежитие должно было характеризоваться тем, что в нем, подобно общежитиям травоядных и плодоядных, пища добывалась без труда. Первобытное нам фактически известное общежитие или дикое состояние отличается тем, что пища, как и прочие потребности (убежище, тепло, орудия полового соперничества), хотя тоже добываются готовыми, но уже при помощи труда. Добывание готовой пищи сближает эти две стадии; участие труда в этом добывании разделяет их. Как сначала наступил момент, когда добывание пищи без труда стало невозможно, потому что такой легко доступной готовой пищи уже оказалось не по численности размножающегося племени, так вслед за тем рано или поздно (скорее поздно, нежели рано) наступает момент, когда вообще готовой пищи уже не может хватить. Долгое, бесконечно долгое время это служит лишь причиною нескончаемых жестоких войн между соседними племенами за пределы охотничьей территории. Другим исходом является переход к производству пищи. Вместо того чтобы затрачивать труд на разыскание и добывание готовой пищи, производимой самою природой, человек начинает затрачивать тот же труд для производства пищи. С переходом общества к этому новому экономическому режиму завершается дикое состояние, и человечество вступает в новый фазис своего существования.

Переход к производству пищи совершается двояко. Человек наталкивается на возможность одомашнения травоядных млекопитающих, служащих ему пищею, и зарождается скотоводство вместе с пастушеским родовым бытом номадов. Человек догадывается, что он может искусственно увеличить запасы зерен, овощей и кореньев, употребляемых им в пищу, и мы видим зачатки земледелия и развитие общинного оседлого быта. Два пути лежало перед человечеством, и оно сразу пошло по обоим, хотя вслед за тем дороги эти не раз скрещивались и переплетались. Как скотоводство, так и земледелие впервые создали богатство. Обратимся теперь к этому назидательному историческому рождению детеныша, коему предстояла такая блистательная будущность... Значение и развитие богатства в пастушеском и земледельческом быту оказалось не совсем одинаковое, вернее, совсем неодинаковое. Остановимся поэтому на каждом отдельно.

§ 50. Пастушеский быт долго считался второю естественною фазою общественного развития после звероловного и рыболовного. Но последние исследования так же, как и лучше проанализированные теоретические основания и соображения, установили мнение, что этот быт не всегда является непосредственным наследником звероловного и рыболовного и не всегда переходит в земледельческий. Условия, необходимые для возникновения того и другого, настолько разнились на низших стадиях культуры, что, собственно говоря, прежде принятая последовательность может почитаться скорее исключением из правила. Вообще же земледельческий быт возникает из дикого совершенно так же самостоятельно и непосредственно, как и пастушеский. В лесу, например, или на приречных понимаемых водопольем и болотистых низменностях возникновение пастушеского быта совершенно невозможно, тогда как именно при этих условиях развивается первобытное земледелие, которое возникло и процвело первоначально именно либо по долинам больших периодически разливающихся рек, как Нил, Тигр и Евфрат, Инд и Гангес, Оке и Яксарт, Гоан-го и Ян-це-кианг, или в лесах южных полуостровов Европы и Малой Азии, а затем и в остальном европейском, китайском, индийском полесье. Здесь всюду пастушеский быт являлся физическою невозможностью, как невозможностью является он и на всех островах Океании, низменных, покрытых лесами и болотами. На всем этом пространстве, содержащем главную массу населения земного шара, скотоводство в первобытные времена было невозможно: не было ни пастбищ, ни возможности уберечь стада в лесных зарослях, в болотных тростниках. Скотоводство стало возможно здесь лишь после земледелия, когда была расчищена почва, осушены болота, истреблены хищники. Для земледелия же первобытного, конечно, было здесь наилучшее поприще с даровым удобрением, даровым орошением, богатою, сравнительно рыхлою почвою, благоприятным климатом. С другой стороны, скотоводство удобнее всего самостоятельно возникало в степях или горах, богатых альпийскими лугами. Но те и другие неудобны для первобытного земледелия. Твердая малоплодородная почва, сухой или суровый климат, беззащитность нивы от потрав диких травоядных, изобилующих в первобытной степи, — все соединяется против первобытного земледельца. И действительно, Монголия, Аравия, Северная Африка всегда были странами пастушеского быта, куда земледелие проникло сравнительно поздно и никогда не могло утвердиться хозяином края. Таким образом, характер страны предрешал путь культуры и смену дикого состояния кочевым или оседлым бытом.

Одомашнение травоядных млекопитающих открыло сразу чрезвычайно широкое поле для умножения пищи с затратою сравнительно незначительного труда. Стада требовали лишь охранения, кормясь и размножаясь, принося молоко, шерсть и шкуры. Благодаря этому, вся жизнь номада-пастуха сложилась в зависимости от этой основы его быта. Питался он молоком, молочными скопами и мясом от стад своих; одевался в шкуры и войлоки; жилище строил из того же материала. Одомашнив животное, он к тому же оседлал его (коня, верблюда, осла, слона), чем донельзя увеличил свою боевую силу. Сообразно с потребностями стада в пастбище он выработал точный план своих кочевок в места более возвышенные на лето, в низменности на зиму. <Таким образом, экономические условия как бы предрешили и устроили все особенности и весь обиход пастушеского быта.>

Стадо кормило, поило, одевало, укрывало и вооружало номада, оставляя при этом ему много досуга и свободного времени. Стадо явилось ему источником благосостояния и основою быта, но оно явилось уже и богатством. Стада могут быть большие и меньшие; их можно накоплять и сохранять в количестве, значительно превышающем потребности хозяина. В пастушеском быту, следовательно, могут быть богатые и бедные. Богатство, дифференцовавшись в особое культурное явление, стало орудием борьбы и победы. Каково же значение этого нового орудия, неизвестного докультурному и дикому состоянию? Для ответа на этот вопрос нам нужно припомнить черты политического быта пастухов-кочевников. Это уже не дикое племя, состоящее из отдельных супружеских пар, а не то так и в безразличном смешении гетеризма, племя, над которым властвует обычай, суеверие, первобытная общинная мораль да случайные вожди, возвысившиеся благодаря личной силе, храбрости, совершенному ими подвигу. Легкость прокормления не разбивает семью, не отделяет детей от родителей. Удобство охранения стад большими семьями заставляет, напротив того, не разделяться. Подбор, несомненно, должен был покровительствовать большим семьям, и, таким образом, вырастает род; племенной быт дикого состояния переходит в родовой или патриархальный быт пастушеского состояния. Необходимость строгого и внимательного дозора и присмотра за стадами, постоянного и своевременного сбора продуктов (молока, шерсти), их обработки и т.д. — все это правильное и систематическое хозяйство, столь отличающееся от беспорядочного и бессистемного хозяйничания дикаря, вызывает необходимость правильной организации всех отношений между членами рода, правильного распределения обязанностей и прав, наконец, управления делами. Те роды, которые раньше усвоили и выработали эту правильность и организацию, должны были, конечно, преуспевать, а исторический подбор должен был устранять роды, упорствовавшие в анархической дезорганизации дикого быта. Родовой пастушеский быт повсюду, во всех широтах, среди всяких условий, у всех рас и племен до такой степени одинаков, что не может быть сомнения в наилучшей его приспособленности к условиям пастушеской кочевой жизни, как и в том, что всюду он выработан путем долгой эволюции под повелительным давлением условий и под гнетом неумолимого подбора в борьбе за существование. Политическая организация сводится к обширной власти родоначальника (старейшины, большака, патриарха) и равноправности членов рода, принадлежащих к нему по праву происхождения. Право, вытекающее из родства, власть — из старшинства, общее имущество, общая охрана и общее подчинение руководящей власти старшины — такова в общих чертах политическая организация родового быта, логически развившаяся из того обстоятельства, что роды разрослись из семей и что от времени до времени большие роды дробились, как только кровная связь начинала ослабляться. Очень скоро, однако, в политической организации родового быта сказалась одна особенность, имевшая очень существенное экономическое значение. Дело в том, что в степи всегда были и всегда, конечно, будут одинокие, отбившиеся от своего рода субъекты. Захудалый ли, постигнутый бедствием род рассыпается на эти составные элементы свои; обида ли и несправедливость выгоняет родича из родимой кибитки; или преступление и опасение мести заставляет его избегать отеческой юрты и гонит искать счастья на далекой чужбине, но такие люди всегда скитаются по степи, покуда не пристанут к какому-либо чужому роду. Конечно, здесь они являются неравноправными членами рода, подчиняясь, однако, власти и воле главы, как и родичи. В Риме таких пригульных и неполноправных членов рода называли клиентами, в Афганистане их называют хем-соэ (т.е. сотейники, пользующиеся одною тенью), в Малороссии — подсуседками и т.д. Это очень распространенное явление в эпоху родового быта, следы его можно найти и в Библии. Этот второй класс членов рода скоро дополняется третьим — рабами. Дикарю было нечего делать с невольником, которого надо было еще кормить. Номад тоже должен кормить раба, но у него пищи больше, нежели ему нужно, и прокормить, одеть, укрыть невольника ему ничего не стоит, а между тем дела хотя и немного, а все-таки есть, и сами члены рода охотнее посвятят себя удовольствиям охоты или набегов. К тому же рабы годятся и для войны. В Библии мы постоянно встречаем, как патриархи вооружают своих рабов для войны. Да и почему бы рабу не воевать за род, которому он принадлежит, если его жизнь в этом роде, в сущности, мало отличается от жизни родичей? Еще пленный, обращенный в раба, может питать желание возвратиться в свой род, но рожденный в рабстве, не чувствующий его гнета, благодаря особым условиям пастушеского быта, не мог желать свободы. Что она дала бы ему? Вне рода тогда существование было невозможно, а своего свободного рода у него не было; его род был тот, в котором он родился, хотя бы и рабом.

Положение же раба было немногим хуже положения младшего родича или клиента. Труд неутомительный, образ жизни одинаковый с родичами; та же пища, та же кибитка, те же шкуры и войлоки, те же верховые кони. Поэтому-то рабы и клиенты были источником политической силы рода. Который род имел больше этих вольно и невольно сопричисленных членов, тот обладал и большею военного силою. Он лучше оберегал свои стада и свои пастбища и успешнее захватывал чужие, принадлежащие искони враждебным родам, потому что, надо помнить, в степи взаимные нападения родов друг на друга никогда не прекращались. Киргизская баранта, туркменские аламаны были явлением постоянным и беспрерывным. Поэтому-то в степи и имеет такое серьезное значение исторический подбор.

Из этих беглых заметок видно, однако, уже, в чем заключалось значение богатства как орудия борьбы в рассматриваемую эпоху. Богатство номада, т.е. многочисленность стад, обилие пищи, одежды, коней и проч., означало одно: возможность содержать большее количество населения. Род принимал клиентов, приобретал рабов, захватывал чужих жен (т.е. размножался быстрее) — словом, накоплял военную и политическую силу. Богатство, таким образом, служило орудием политической борьбы. Это его главное значение в пастушеском патриархальном состоянии, потому что возникающее здесь рабство еще не приобретает крупного экономического значения, им развитого в быту земледельческом, к которому и спешим перейти теперь, так как здесь, а не у номадов заложены были семена той долгой мучительной экономической эволюции, через которую прошло историческое человечество и плоды которой еще продолжает нести и современный цивилизованный мир.

§ 51. В лесах и речных низменностях земледелие возникло очень рано, гораздо раньше появления здесь домашних животных, гораздо раньше первых государственных организаций, порою раньше даже металлических орудий, т.е. в каменный период, период племенного быта и неорганизованного общежития. Ил, оставляемый водопольем, первым утилизуется земледельцем, и на занесенной разливом плодородной и уже рыхлой почве бросает дикарь первое семя, из которого вместе с первым колосом вырастает и зародыш великой нации и высокой культуры. В другом месте вместо ила первобытный человек утилизует для того же лесные пожарища, столь нередкие в сплошных полесьях, некогда покрывавших всю Европу, Северную Азию, Китай, Индию. Лесное пожарище тоже представляет почти готовую почву, удобренную пеплом и вековыми отложениями листопада, разрыхленную огнем и тем же пеплом, с влагою, обеспеченною окружающими лесами и болотами. И сюда бросает дикарь зерно, и из этого зерна зарождается длинная культурная история, вырастает классический мир, развивается современная европейская цивилизация. Очень скоро эти первые земледельцы научаются искусственно воспроизводить условия, необходимые для этого первобытного земледелия. Жители речных долин создают систему орошения; жители лесов вырабатывают огневое или лядинное хозяйство, основанное на искусственном очередном выжигании лесных площадей, предназначенных для земледелия. Все это увенчивается дополнительным разрыхлением почвы ручными орудиями: кирками или прямо заостренными дрекольями, — и первобытная система земледелия готова на долгое время. Ни рабочего скота, ни даже металлических орудий такое земледелие не требует, но оно требует уже значительной затраты труда, целесообразно скомбин[ир]ованного и распределенного на целый земледельческий сезон. Необходимостью целесообразной комбинации рабочей силы земледелие сближается со скотоводством (даже превосходя его); отличается же оно усиленным трудом, неизвестным скотоводу, и прикреплением к местности. Оседлость и регулярный тяжелый труд вносит земледелие в общественную жизнь и на этих двух особенностях строит все первоначальные отличия земледельческого быта.

Земледелие, особенно первобытное, лишенное сотрудничества рабочего скота, не обладающее ни усовершенствованными орудиями, ни раз навсегда расчищенною и рыхлою пашнею, не может быть ведено в одиночку. Широкое сотрудничество необходимо для его успеха при тех условиях, среди которых оно зачиналось. Одно очищение из-под лесного пожарища и приготовление нивы требует комбинированного труда, не говоря об уборке, молотьбе и т.д. Естественно поэтому, что и земледелие, как и скотоводство, быстро упраздняет слабые супружеские пары дикого состояния и создает сильные родовые общины. У Н.И. Зибера в труде его о первобытной экономической культуре можно найти примеры земледельческого сотрудничества целых племен, в других отношениях еще сохраняющих дезорганизацию дикого состояния. Случаи возникновения такого племенного сотрудничества очевидно относятся к тому же роду явлений, как и встречающиеся случаи соединения племен для охоты. Такие племена, уже развившие способность комбин[ир]овать свои рабочие силы для охоты или рыбной ловли, могут удобно переходить и к земледелию общинно-племенному. Много ли племен этим путем преобразовалось в земледельческие общины, определить тем затруднительнее, что и другой путь, путь родовой организации земледельческого труда, привел в конце концов к той же территориальной общине, которую застаем у всех земледельческих народов на заре их исторической жизни: у римлян, кельтов, индусов, славян, германцев.

В тех случаях, когда племя не находило в своем звероловном прошлом основ для возникновения новой экономической организации земледельческого труда, эта организация возникла тем же путем, как и организация скотоводческого труда, т.е. ростом семей, развившихся в роды, так как только большие семьи были достаточно сильны для борьбы с природою и для обороны от соседей. Славянские задруги представляют такой тип родовой земледельческой общины. И однако этот родовой быт не должно смешивать с родовым бытом номадов. Тяжелые труды, которые должны нести все члены родовой общины и вознаграждением которого служит успех земледелия, создает в понятии членов общины сознание права на это вознаграждение. Трудовое начало права выступает тут довольно ярко вместо кровного права кочевого быта. Я не думаю делать одно начало исключительною принадлежностью скотовода, а другое — земледельца, но несомненно одно покровительствуется условиями пастушеского быта, где родовое наследие (в стадах) есть главная основа быта, а труд лишь охраняет это наследие (которое само плодится и множится), тогда как условия земледельческого быта естественно выдвигают трудовое право, потому что основою быта и благосостояния является здесь труд, а родовое наследие играет сравнительно второстепенную роль. Натурально, если труд предъявляет все больше и больше прав на руководящую роль в устроении общественных отношений. Немудрено поэтому, что пристающие к земледельческой общине, хотя бы и сохранявшей черты родового устройства, посторонние по крови, но равно участвующие в труде члены очень скоро уравниваются в правах своих с прирожденными ее членами.

Я не буду следить здесь за развитием общины земледельческой, за в высшей степени интересными фазами, которые она переживала и переживает, потому что это очень далеко завлекло бы меня от главного предмета статьи. Иной предмет — богатство как орудие борьбы, и земледельческая община, подобно дикому состоянию, еще не знает такого орудия (я говорю о первобытных временах, когда рядом с общинами не выросли другие общественные образования). Земледелие, однако, создает богатство, допускает его накопление и, следовательно, открывает путь для того, чтобы и оно выступило орудием борьбы, как ясно мы видели в быту пастушеском. Только там сама пастушеская община употребила его как орудие борьбы, а здесь община земледельческая остается чуждою этому движению, и им пользуются совершенно новые общественные образования, неизвестные ни дикому состоянию, ни родовому быту пастушеских народов, ни общинному быту первоначальных земледельцев. К ним мы и переходим в следующей главе.

Глава X
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В ИНДИВИДУАЛЬНОЙ БОРЬБЕ

§ 52. Земледелие по самому существу своему — занятие, требующее мира и антагоничное состоянию вечной военной тревоги. Вечная баран-та, постоянные аламаны не противоречат кочевому пастушескому быту; такое же состояние для земледельца является смертельным приговором. Земледелие — труд упорный, правильный, требующий постоянного внимания и прилежания. Нельзя во время жатвы браться за оружие для обороны от набега или для удалого предприятия в отместку былого нападения. Эту заботу об обороне трудовой нивы и о наказании хищников земледелец должен волею-неволею с себя снять и переложить на кого-нибудь другого. В случаях больших опасностей он еще может ополчаться и выступать в поле всем народом, всем миром, но постоянно изо дня в день стеречь и сражаться значило бы отказаться от труда. Он не отказывается от труда, но берет на себя содержание военных специалистов, которые бы охраняли его в обыкновенное время, устраняли бы междуплеменную и междуродовую смуту, мелкие междоусобия и набеги — словом, умиротворяли бы страну, без чего земледелие не может преуспевать. Мы знаем, что именно так поступили основатели русского государства, земледельческие племена ильменских и кривских славян. «Род встал на род», — характеризует летописец то состояние, которое призваны были устранить князья с их военного дружиною. «Земля наша велика и обильна», — рассуждали сами новгородцы, а порядка в ней, т.е. мира, нет, что необходимее всего земледельцу, и вот естественный вывод: «Придите княжить и володеть нами», т.е. мы будем вам платить дань, а вы водворите мир и обороняйте от набегов соседей. Легенда ли это летописное сказание или исторический факт, для нас это неважно, потому что оно несомненно есть отражение взглядов и желаний земледельческого свободного народа, каким тогда были все восточные славяне.

Здесь так, в другом месте иначе, но всюду земледельческие народы пришли к выделению военного сословия, которому вместе с тем были предоставлены и некоторые атрибуты управления, необходимые для миссии умиротворения и обороны, ради которой они и были созданы. Так произошло первое крупное общественное дифференцование, и вместе с тем возникло государство, задача которого установление внутреннего мира, охранение установившихся прав, оборона от неприятеля. Так как вторая задача при почти недифференцованном состоянии сводилась почти целиком на первую, то естественно, что земледельческий народ ее передал в руки того же военного сословия.

Это первое дифференцование, создавшее политическую власть и предрешившее все остальные, очень скоро и из богатства сделало новое орудие борьбы. Дань собственного земледельческого населения военное сословие дополняло грабежем соседей во время войны и набегов. Эти же войны создали и институт рабства. Воины брали в плен неприятелей и, приведя домой, обращали их на земледельческие работы. Рядом с земледелием свободным возникло земледелие невольничье. Институт клиентов тоже развивался, потому что все бездомное, скитальческое население охотно шло на службу славных воинов, воевало вместе с ними, а в мирное время трудилось, образовывало зависимое вассальное состояние. Таким образом, сила и богатство господствующего военного сословия росли и развивались, и, конечно, было немало причин для столкновения его с земледельческою массою. Эта масса нуждалась в земле, в водах, в угодьях, но и вассалы военного сословия тоже нуждались в том же. Столкновения эти двояко вели к подавлению земледельческой массы. Если она пробовала бороться силою, то, усмиренная силою же, она прямо попадала в рабство. Если же она не решалась бороться, то добровольно переходила в вассальное состояние, чтобы иметь могущественную защиту. Вспомним процесс перехода аллодиальной собственности в феодальную в начале средних веков. Вспомним переходы в XVI—XVII вв. наших черносошных, т.е. свободных, крестьян на боярские и монастырские земли или многочисленные добровольные перечисления реестровых казаков в посполитые в XVIII в. в Малороссии. Таков этот процесс. Вообще можно сказать, что рабский труд и свободный рядом существовать не могут, и одна форма должна очистить место другой. Так развилась и распространилась рабская организация труда, заменившая собою общинно-родовую организацию догосударственного периода. Все древние земледельческие государства развили рабство земледельческих классов, и древний мир пал, не разрешив рабского вопроса. <Вся> Новая Европа как страна земледельческая тоже прошла этот печальный фазис <всеобщего> рабства земледельца. Оно естественно выросло из дифференцования общества, которое стало необходимостью после того, как земледелие потребовало внутреннего умиротворения и внешней безопасности без призыва к оружию всех граждан.

Вообще с тех пор, как труд стал основою экономического быта (а это случилось лишь после возникновения земледелия), разделение труда как его выгоднейшая форма немедленно проявило свое влияние. Дифференцование стало законом общественной жизни. Ремесла, необходимые для успехов земледелия так же, как и для военного искусства, выделились вслед за военного обороною. Разделение труда вызвало потребность в обмене, и обмен тоже специализовался в особом классе. Ремесло и торговля распадались дальше на специальности; само господствующее сословие — на военное, гражданское, духовное, на иерархию властей и сословий. Оставляя в стороне влияние на экономические стороны этого процесса, мы отметим лишь то обстоятельство, что одною из целей институтов рабства и колоната было богатство и что само богатство дозволяло дальнейшее развитие этих институтов. Скупка рабов, кабаление свободного населения, добровольное подданство аристократам — все это вызывалось силою богатства. Созданное рабскою организациею труда богатство служило ей опорою и поддержкою и в этом смысле являлось могучим орудием борьбы, хотя на этой стадии его значение и влияние еще нераздельно связано с влиянием и значением политической власти. Рабовладение является одновременно и богатством, и властью, и экономическим явлением, и политическим институтом. Поэтому и в общественной борьбе того времени невозможно отделить экономическую от политической, и сказывается она в формах скорее политических: бунтах, междоусобиях, казнях, экзекуциях. Только свободные земледельцы, предоставленные сами себе, ведут борьбу экономическую, но не выдерживая конкуренции рабского труда, не находя защиты и безопасности в смутное время, когда без сильного патрона нет ни защиты, ни безопасности, быстро очищают поле истории, немногие пробиваясь в ряды рабовладельцев, большинство опускаясь в ряды несвободного населения. Таково состояние общества при рабской организации труда. Дальнейшее самостоятельное развитие этого строя мы уже знаем: деморализация и деградация активности как у рабовладельцев, вырождающихся от праздности и ничем не сдерживаемой разнузданности, так и у рабов, деградирующих под влиянием несвободного труда, совершенного отсутствия самодеятельности, деморализующего бесправия. Падение государства, упрочившего рабство и не умеющего освободиться от него, является предрешенным. Так пали все государства древнего мира, но не так пошла история Новой Европы.

§ 53. Мы видели выше, как рабская организация труда становится в разрез и противоречие с прежнею общинно-родовою его организацией и постепенно ее заменяет, разлагая и свободные земледельческие населения на рабовладельцев и рабов. Но тот же процесс дифференцования, который привел к этому состоянию всеобщего порабощения, выделяет, как мы видели, не только господствующие сословия: жреческое и военное, развивающие вслед за тем рабовладение, но и другие сословия, основанные на разделении труда и продолжающие трудиться, каковы ремесленники и купцы. Эти свободные сословия, и вместе с тем не рабовладельческие, являются главным и самым существенным диссонансом в рабском строе. На них же падает и вся тяжесть борьбы с этим строем. Города, столь же чуждые рабскому селу, как и рабовладельческому замку, явились в Новой Европе главною силою, поборовшею рабовладельческие сословия и тем самым отменившею и само рабство. Такие же силы возникали и в древнем мире; но там условия международной борьбы, дававшей торжество культурным преимуществам (благодаря культурному неравенству сторон), вели к тому, что исторический подбор не покровительствовал этим антиневольничьим силам, тогда как в Новой Европе он взял их под свое покровительство. Известна роль городов в общественной борьбе второй половины средних веков, и известно также, насколько общества, в которых города приобрели некоторый успех (Англия, Франция, Нидерланды, Северная Италия), оказались активнее, самодеятельнее, свободнее обществ, в которых, как в Испании, Средней и Южной Италии, большей части Германии, Польше, Московской России, города были подавлены. При относительном равенстве культурных орудий, которыми эти европейские общества вели взаимную борьбу, победа должна была остаться за теми, которые более успели в активности и солидарности, что мы и видим в действительности. Благодаря этому, Новая Европа могла освободиться от рабства, тогда как древний мир своею погибелью обязан невозможности высвободиться из-под его деморализующего и деградирующего гнета.

Городские сословия вынесли на своих плечах эту первую крупную победу активности над культурностью, это первое доказательство, что органическое развитие не есть и не должно быть историческим законом. Тяжела была борьба, она требовала напряжения всех сил, самого целесообразного их применения. Борьба была сословная, победа должна была дать преимущества экономические и политические торжествующим сословиям. Рабовладение, его укрепление и расширение являлись плодом победы феодальных сословий; профессиональные монополии служили вознаграждением при победе сословий городских. Купеческие гильдии и ремесленные цехи были необходимою организацией для борьбы; привилегии, устанавливавшие в их пользу монопольные права, являлись естественною наградою и плодами борьбы и победы. Таким образом, монополия была противупоставлена рабовладению. Но что такое сама монополия? Не является ли она, подобно рабовладению, орудием полуполитическим, полуэкономическим, доставляющим ее владельцу (монополисту) богатства, несоответственные его труду, т.е. богатства, созданные трудом других, немонополизованных работников? Несомненно, таково общее экономическое значение монополии, и несомненно, она явилась поэтому могучим политическим и экономическим орудием борьбы, но несомненно также, что, сравнительно с рабовладением, она является <в высшей степени> смягченною и <гораздо> менее суровою формою. Не говоря даже о том, что она в меньшей степени узурпирует плоды чужого труда, чем рабовладение, монополия не налагает уз на другие стороны жизни и деятельности населения, лишенного монополии, или, вернее, не всегда и не при всяких обстоятельствах это делает, а если и допускает такиеузы (напр., лендлордизм, эта самая суровая форма монополии), то все же в меньшем размере и степени. Монополия была, однако, орудием борьбы против рабовладения; она давала богатство гильдиям и цехам, она оплачивала эти организации, она направляла их усилия против феодалов. Это ее историческая заслуга, но она собою заменила рабовладение, в себе возродила, хотя и в смягченной форме, неправедный режим господства над чужим трудом, и в этом ее исторический пассив. Она действительно заменила собою рабовладение, потому что в исторической преемственности экономических явлений действительно рабство сменилось латифундиями и лендлордизмом (монопольным землевладением), феодальные поборы — <государственными> откупами и т.д. Монополия воцарилась вместо рабовладения и стала исторически второю формою экономической борьбы государственного периода всемирной истории. Если только в недавнее время исчезли последние остатки рабской организации труда в цивилизованных странах Европы и Америки (в Бразилии, Кубе, Пуэрто-Рико они даже не совсем еще исчезли и находятся в состоянии медленного и постепенного упразднения), то тем менее вправе мы ожидать совершенного упразднения монопольной организации, заменившей собою рабскую. Монопольное землевладение, напр., существует и даже преобладает еще во многих странах. Профессиональные монополии (гильдейские и цеховые) отменены полнее, но и то не вполне. Откупные финансовые монополии хотя и перестали быть общим явлением, как прежде, но встречаются там и сям, порою возрождаются то здесь, то в ином месте. Явились новые формы монополии, как, напр., частные железные дороги, частные телеграфы, водопроводы, газопроводы и т.д. Монополия, таким образом, еще далеко не умершее явление общественной жизни, что не мешает, однако, считать монопольный период экономической истории нашей цивилизации уже свершившим свой цикл, отошедшим в прошедшее. Монополии еще существуют, порою могущественно влияют на экономическую жизнь той или другой страны, но влияния эти лишь пертурбационные, нарушающие правильность главного течения, которое направляется совершенно иными факторами. Монополия уже очистила место капитализму.

§ 54. Монополия выросла, как мы видели, из сословной организации и сословной борьбы. Когда, однако, при ее помощи удалось поразить рабовладение и политическое сословное господство, тогда сословность стала быстро исчезать из европейских обществ, сословная борьба отходила на второй план (уступая место борьбе общественных классов, не замкнувшихся в сословную организацию), а с тем вместе и сословная монополия стала терять почву и опору. Монополия, имеющая не только сословный характер, но и личный (стало быть, влияющая на формирование незамкнутых классов), как, напр., земельная монополия или железнодорожная, должна была натурально сохраниться дольше, тем более, что такая монополия не находится в слишком резком противоречии с новым экономическим режимом, опирающимся на разобщение факторов производства. Монопольное землевладение, в сущности, осуществляет одну из задач этого нового режима, выделяя землю как один из элементов производства в руки отдельного класса. Новому режиму противоречит лишь замкнутость земельной монополии, отсутствие свободной торговли землею, свободного ее обращения на рынке. К этому и пришло землевладение в большей части Европы, и к этому стремилась так называемая либеральная экономическая школа повсюду. Мобилизация поземельной собственности — ее идеал, но мобилизация, отменяя замкнутость земельной монополии, лишая ее сословного характера и приравнивая землю в качестве товара ко всякой другой ценности, обращающейся на рынках, вовсе не в силах дать землю в руки тех, кто ее обрабатывает, да она и не стремится к этому. Отменяя сословную и даже личную монополию, эта мобилизация нимало не восстает против разобщения земли как фактора производства от прочих факторов производства — капитала и труда. Более внимательный анализ показывает даже, что совершенная мобилизация поземельной собственности, совершенный отказ государства от исконного своего права регулировать характер землевладения влечет, скорее всего, к обезземеливанию масс, к разобщению факторов производства.

Монополия выделила землю и тем положила основание разобщению факторов производства. Монополия же профессиональная (гильдейская и цеховая) и финансовая (откупа и пр.) содействовала скоплению движимых богатств в руках монополистов, положила основание обособлению другого фактора, капитала, тоже ставшего достоянием особого класса. Таким образом, предыдущие периоды рабской и монопольной организации труда создали основу для разобщения факторов производства и оставили массу населения, лишенною и земли, и капитала, обладательницею единственно рабочей силы. Этот процесс успел совершить свое полное развитие лишь в самых передовых странах нашей цивилизации и уже начинает встречать и там противодействие со стороны новых явлений экономической жизни, о которых слова два скажем ниже. В большинстве же европейских стран процесс этот еще далеко не достиг полного развития да мог бы и не достигнуть, что особенно следует сказать о России.

Разобщение факторов производства тем сближается с монопольным строем, что, подобно ему, служит способом скоплять богатство в немногих сравнительно руках. Отличается же этот строй тем, что еще более монопольный режим освободился из-под зависимости режима политического. Рабовладение было институтом и экономическим, и политическим, выражаясь единовременно и в форме власти, и в форме богатства (невольник был подданным господина и его достоянием, ценностью), опиралось на силу политическую и экономическую и создавало плоды политические и экономические прямо и косвенно. Монополия тоже исходила из политической организации, была политическим институтом, но в жизни она прямо выражалась лишь экономически, была богатством (вернее, <даже> источником богатства), но не властью и приносила плоды экономические прямо и косвенно, а политические лишь косвенно, чрез экономические. Разобщение факторов производства (капитализм) делает в этом направлении еще шаг. Конечно, как всякое общественное явление (но не более того), оно находится в зависимости от политического состояния страны и как всякое же явление имеет косвенное влияние на это политическое состояние, но это и все его отношение к политике. Само по себе оно является институтом чисто экономическим, выражается лишь в богатстве, а не власти (непосредственно, конечно), приносит прямые плоды, тоже только экономические. На этой стадии экономические орудия борьбы уже вполне дифференцовались от политических, и капитал как такое орудие представляется явлением чисто экономическим. Он богатство; он служит орудием для его сосредоточения и распределения; он является силою, экономически дифференцующею общество. В настоящем фазисе экономической истории капитал есть главное экономическое орудие индивидуальной борьбы (мы увидим ниже, что то же значение он приобретает и в международной борьбе). Выделение капитала в качестве такой первенствующей экономической силы (где прежде служило землевладение, монополия, рабовладение, смотря по фазису экономического развития) и представляет новый признак новейшего экономического строя.

Прежнее богатство времен общинно-родовой, рабской или монопольной организации труда состояло в накоплении предметов потребления, продуктов производства. Для того чтобы присвоить эти продукты труда, господствующие классы и должны были прибегать к прямым политическим мерам, употреблять власть и принуждение. Отсюда рабство, колонат, феодальные земельные права, привилегии и монополии. Так было прежде; отныне же богатство заключается уже не столько в накоплении продуктов труда, сколько в сосредоточении орудий труда. Такое богатство не нуждается более в соединении с политическою властью для того, чтобы получить продукты производства в свое распоряжение; оно их получает в обмен за пользование орудиями, которых не имеет труд (разобщение факторов). Таковы этапы, чрез которые экономическая жизнь доходит до господства капитала.

Естественное развитие такого строя, предоставленного самому себе, имеет громадный и теоретический, и практический интерес. История еще не дала примеров такого развития до конца, и об его направлении и исходе можно лишь строить гипотезы, основанные на теоретических соображениях. Наиболее известно теоретическое построение, которое видело в капитале с его крупным производством и сосредоточением капитала и труда в больших предприятиях лишь естественную стадию от индивидуализма к кооперации. Капитал, лишая работника самостоятельного труда и сгоняя его на фабрику, обобществляет труд, приучает его к дисциплине коллективной работы, вырабатывает для того формы. В этой проблеме обобществления и дисциплинирования индивидуального труда видела эта доктрина миссию капитала. Отвлекая экономические явления от всякого соотношения с другими, а рабочую силу от ее живых носителей, членов рабочего сословия, нельзя не признать логичности этого построения, но дело в том, что такое отвлечение само по себе правильно лишь как приступ к исследованию, как попытка предварительного логического изолирования предмета наблюдения для лучшего ознакомления с его специфическими сторонами, но затем построение должно принять во внимание и другие явления и влияния, могущие совершенно извратить и исказить влияние тех специфических сторон. А этого-то и недоделывает интересующее нас построение. Строго говоря, и рабство обобществляет труд и дисциплинирует рабочую силу, но кто же скажет, что оно подготовляет общественную организацию труда? Оно ее повсюду разлагало... И это совершенно естественно. Для общинной организации труда необходима и солидарность, и самодеятельность, способность самостоятельно согласовать свои действия с действиями целого. Рабство, деморализующее бесправием и лишающее рабочего самостоятельности, лишает его именно тех способностей, которые необходимы для общинного труда, хотя оно внешним образом обобществляет и дисциплинирует... Таким же внешним обобществлением и несамодеятельною дисциплиною отличается и капитализм. Эта организация труда не требует солидарности рабочих и лишает их самодеятельности, а широкое разделение труда открывает и другие ворота для деградации, чрез дифференцование, чему не поможет никакое обобществление труда. Если от капитала и ведет путь к дальнейшему общественному прогрессу, то не чрез его прямые плоды, а как и от рабства, вопреки этим прямым плодам.

Опасности господства капитала, не знающего ни узды, ни препоны, начинают все яснее и шире сознаваться в современных обществах. Так называемый государственный социализм является выражением такого сознания в правящих классах; рабочее движение — в массах. Можно спорить о целесообразности и рациональности того и другого, но главное в этих явлениях то, что сила, стремящаяся отменить и эту новую форму культурной интеграции, постепенно складывается и растет, и, конечно, найдет рациональный исход, как нашла и из рабского, и из монопольного строя. Факты эти особенное значение имеют для экономически отсталых стран, которые, как Россия, еще лишь вступили на путь развития капитализма и в главных чертах своего экономического строя принадлежат еще предыдущим фазисам: общинно-родовому (пережившему рабство) и монопольному.

Такова историческая схема экономической борьбы внутри обществ. В догосударственный период вырабатывается как особое явление богатство, зарождаясь и в пастушеском, и в земледельческом быту; в период государственный экономическая борьба переживает три главных периода, когда главным орудием борьбы служили поочередно рабовладение, монополия, разобщение факторов производства. Падение рабовладения было устранением прочно сложившейся и в высшей степени опасной культурной интеграции, склонявшей общество к деморализации и потере активности; замена рабства монополией была возрождением той же культурной интеграции, но в смягченной форме и с некоторым разобщением интеграции экономической от политической. Замена монопольного строя господством капитала является дальнейшим успехом в этом направлении, дальнейшим смягчением формы экономического господства, дальнейшим разобщением экономического господства от политического. Должны ли мы ныне, стоя у начала падения и этой формы, ожидать появления новой формы экономического господства, еще более мягкого, еще менее связанного с политическим институтом страны? Или история уже исчерпала чашу испытаний человечества, и экономическое господство уже видит свой предел? Для ответа на эти вопросы современная жизнь дает еще недостаточно материала, капитал еще в зените своего господства, характер и формы его наследника еще, хотя бы смутно не обрисовались на фоне истории.

Обозрев, таким образом, главные фазисы, чрез которые прошла индивидуальная экономическая борьба, мы теперь <снова> обратимся к экономической борьбе международной, <главной теме нашей статьи.>

Глава XI
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В МЕЖДУНАРОДНОЙ БОРЬБЕ
(Историческое обозрение)

§ 55. В §§ 49-51 мы сделали беглое обозрение экономических орудий борьбы в догосударственный, доисторический период <жизни человечества>. В диком состоянии богатство, т.е. накопление предметов материальной или экономической культуры, еще почти отсутствует. Нет богатства, не может оно быть и орудием борьбы. Богатство как определившееся общественное явление появляется впервые на следующих стадиях общественного развития; оно уже начинает накопляться и в пастушеском родовом быту, и в земледельческом общинно-родовом и общинно-племенном (позднее [в] общинно-территориальном, возникшем из развития того и другого). Мы проследили в общих чертах развитие этого нового явления в обоих случаях и при этом обозрели его значение в борьбе как индивидуальной, так и общественной, междуродовой и междуобщинной. Значение индивидуальной борьбы в этом фазисе совершенно минимальное ввиду общего владения территорией и орудиями производства, ввиду общественной организации труда. Большее значение имеет оно в коллективной борьбе, даруя численный перевес более богатому роду, более богатой общине и вызывая первые дифференцования внутри общины. Ознакомившись, таким образом, с экономическою стороною междуобщественной борьбы в доисторический период, мы можем теперь прямо приступить к ее развитию и ходу в эпоху историческую, в период государственный.

Исходя из общих законов исторического развития, как оно уже нами выяснено в предшествующих главах, мы должны ожидать, что вначале и международная экономическая борьба должна сливаться с политическою и лишь постепенно выделяться в особое независимое явление. Так мы и видим в действительности. Самый древний период экономических международных отношений может быть назван <завоевательным и> хищническим. Нации нападали на нации с прямою целью грабежа. Галлы Бренна ни для чего иного приходили под стены Рима, как ради стяжания; через тысячелетие для того же обрели ту же дорогу остготы Алариха и гунны Аттилы. Морские походы вандалов по берегам Средиземного моря, норманнов — по всему европейскому побережью, русских князей древнейшего периода на Византию, наконец, набеги запорожских и донских казаков на Черном море — все это явления этого рода, занесенные в европейские хроники. Азиатские летописи много ими богаче и обильнее. Добыча, т.е. экономическая выгода, всюду здесь служит причиною нападения. Это борьба столько же экономическая, сколько политическая, но плодами ее является лишь временное перераспределение богатства, не имеющее постоянного и упрочившегося характера. Здесь еще нет экономического господства одной нации над другою. С того момента, когда культурная нация, служащая предметом нападения, убеждается в невозможности раз навсегда избавиться от хищников, она входит в соглашение о постоянной дани взамен периодических грабежей. Отношения таким образом упрочиваются, и возникает экономическое международное господство. Это не то завоевание, которое влечет образование сложного общества, превращая покоренную нацию в личных рабов и личных вассалов покорителей, водворяющихся в завоеванной территории или переводящих порабощенное население к себе в неволю. Подобные завоевания завершают собою международную борьбу и открывают внутреннюю. Мы же имеем теперь дело с тою формою завоевания, когда население остается на своих местах; ни победители не вселяются в побежденную страну, ни покоренные не выселяются оттуда; правящие классы побежденной страны остаются на своих местах, ее жизнь продолжает свое самостоятельное течение. Только устанавливаются между двумя странами отношения, обязывающие одну из них в ее целом подчиниться другой. Подчинение это обыкновенно выражается и в политических, и в экономических терминах. Поставка военных контингентов, различные формы вассальной зависимости, права инвеституры и утверждение правителей покоренной страны правителями победителей — таковы различные формы политического подчинения. Дань является экономическою стороною этого подчинения.

В истории это очень распространенная форма международных отношений. Завоевания, которыми наполнена история Египта, Вавилона, Ассирии, отчасти древней Персии, большею частью принадлежат к этому типу. Того же рода было покорение России монголами. Позднее в таком чистом виде эта форма постепенно вытесняется как слишком шаткая. Господство, оставляющее покоренной стране политическую организацию, есть очень непрочное господство (я не говорю, конечно, о случаях федеративных отношений, которые нельзя и назвать господством) и является в минуту тяжелых испытаний источником слабости. Мятежи охватывают покоренные страны, и борьба с внешним врагом осложняется борьбою с вассалами. В новейшей истории лучшею иллюстрациею этого положения вещей явились отношения между Турцией и ее вассалами на Дунае. До сих пор еще не было ни одной войны, где бы эти подданные султана не присоединялись к его врагам. Кроме Турции, современная история может цитировать лишь один довольно значительный и вполне установившийся пример подобных же отношений, именно: отношения между Англией и вассальными государствами Индостана. Нечто в этом же роде начинает устанавливаться в отношениях России к Бухарин и Хиве, Франции — к Аннаму, Англии — к Афганистану. Во всех этих случаях, однако, перевес культурности слишком велик, чтобы можно было ожидать особых неудобств для сюзеренной власти. Как бы то ни было, но вообще эта форма господства нации над нацией теперь встречается редко и уже давно начала сменяться другими формами.

Мятежи покоренных стран, находившие себе опору в политической организации, ими сохраненной, очень скоро повели к тому, что вместо независимой политической организации покорители стали давать покоренным собственную. Уже ассирийские цари, вообще державшиеся обыкновения оставлять покоренным странам их собственную политическую организацию, были вынуждаемы иногда постоянными мятежами упразднять такую политическую автономию и вводить в стране собственное верховное управление. Система эта, бывшая исключением при ассирийских и вавилонских властителях Востока, стала преобладающею при иранских царях. Персы восстановили политическую автономию Иудеи, сохранили ее за Финикией и многими другими мелкими странами, но упразднили в Вавилоне, Ассирии, Египте, Мидии и вообще всюду, даже рядом с туземными царями, назначали сатрапов. И эту форму политического господства не должно смешивать с завоеваниями, ведущими к образованию сложных обществ. Египет, Финикия, Иудея, Вавилон продолжали жить своею особою культурною и национальною жизнью, совершенно отдельною и независимою от жизни Ирана. Лишь их подчинение усилилось, но подчинение все-таки не египтянина или пунийца персу, а Египта и Финикии — Ирану. Эта более суровая, нежели прежняя ассирийская, форма политического господства явилась и более тяжелою экономическою формою. Не только дани усилились и умножились, но к ним прибавилось еще содержание пришлой оравы чуждых управителей, их своевольное хищничество и пр.

Эта форма экономического господства чрезвычайно живуча, и доселе мы имеем много ее примеров. Не говоря о господстве турок, персов, или китайцев, приходится цитировать господство английское в Индии, Бирме, Гвинее, Вест-Индии; французское — в Кохинхине, Тонкине, Сенегамбии, Таити; голландское— на Яве и вообще Зондских и Молукских островах, в Вест-Индии; испанское— на Филиппинах; русское— в Средней Азии, австрийское— в Боснии и Герцоговине и т.д., и т.д. Европа постепенно подчиняет на этих началах Азию и Африку, расширяя свое политическое и экономическое господство. Нельзя не причислить к такого же рода владычеству и английское господство в Ирландии, германское — в Эльзасе и пр. В наше время дифференцования экономических и политических явлений такое господство бывает порою в экономическом отношении прямо невыгодно покорителям, но такова сила традиции, что сами убытки не мешают добиваться завоеваний. Впрочем, внеевропейские завоевания европейских наций большею частью имеют по-прежнему немаловажное экономическое значение.

§ 56. Рассмотренные нами формы экономического господства, заключающиеся в порабощении одной нации другою, строго соответствуют первоначальным формам экономического господства в сфере индивидуальных отношений, рассмотренных нами в предшествующей главе. Личному рабству как первому фазису индивидуальной экономической борьбы соответствует национальное порабощение, являющееся первым фазисом международной экономической борьбы. И там, и тут экономическое господство (т.е. присвоение продуктов чужого труда) не может еще опереться на одни лишь экономические средства, а требует политических мероприятий, прямого и открытого принуждения физическою силою. Постепенно эти методы экономической борьбы сменяются другими и в международных отношениях, как и в индивидуальных. Теоретически мы можем предвидеть, что второю такою формою должна быть международная монополия. И действительно, как в сфере индивидуальной экономической борьбы монополии торговых гильдий первые противустали рабовладению, так и в сфере отношений международных торговые монополии целых коммерчерских наций и федераций первые явились конкурентами голому насилию, практиковавшемуся при простом завоевании. Древнейшею такою нацией монополисткой являются финикияне, монополизовавшие в свою пользу всю внешнюю морскую торговлю той эпохи и охранявшие эту монополию оружием. Эти купцы, безропотно покорявшиеся сменяющимся властелинам Востока и очень редко прибегавшие к оружию для защиты национальной независимости, вели упорные и разорительные войны за сохранение своих торговых монополий. Греки, а позднее на некоторое время и этруски, явились такими претендентами на те же торговые монополии. Политика этих новых монополистов сначала, в сущности, ничем не отличалась от пунийской, также не брезгавшей пиратством, также прибегавшей к простому военному насилию над дезорганизованными дикарями, населявшими западные и северные страны. Однако все-таки главною силою для обогащения финикиян, греков или этрусков служило не это прямое насилие (как у ассириян или персов), а торговая монополия. Насилие служило лишь опорою монополии. Громадные экономические успехи, принесшие вместе с тем и грандиозные политические плоды, выпавшие на долю таких торговых общин, как Тир, Сиракузы, Массалия, Кирена, но особенно как Карфаген и Афины, показывают, что и древний мир знал довольно далеко зашедшую уже эволюцию смены рабской международно-экономической организации монопольною. Но Тир был раздавлен Вавилоном, Афины — Спартою и Македонией, Карфаген — Римом, и монопольный строй пал перед рабским. Древнему миру не суждено было выйти из периода рабства международного, как из рабства индивидуального. Всемирные монархии были законом древней истории. Выше, в 8-й главе, я слегка коснулся причины такого состояния древнего мира. Поэтому-то в древней истории мы видим развитие монопольного строя, но не видим, как он сменяет собою строй рабский. В индивидуальных так же, как и в международных отношениях, эту смену мы можем наблюдать только в Новой Европе.

Подобно пунийским и эллинским торговым общинам древнего мира, во второй половине средних веков и по северным, и по южным берегам Европы начинают развиваться совершенно такие же торговые городские общины, стремящиеся монополизовать всю внешнюю морскую торговлю. На северных побережьях, по морям Немецкому и Балтийскому развивается торговая монополия Ганзы, охватившая приморские общины Нидерландов, Германии и России. Этот могущественный союз монополизовал в свою пользу всю морскую торговлю по упомянутым морям и океаническому побережью. В Средиземном и Черном морях еще раньше ганзейского союза развились верхнеитальянские торговые общины — Венеция, Генуя, Пиза, Флоренция, особенно первые две. Вся средиземноморская и черноморская торговля, все посредничество с Востоком попало в их руки, и эти торговые республики, повторяя историю пунийцев и греков, некогда подвизавшихся на тех же берегах, вели кровопролитные и жестокие войны за монополию. Ожесточенная борьба между генуэзцами и венецианцами, пизанцами и флорентийцами только прикрывалась знаменами гиббелинов и гвельфов, под которыми эти купцы багрили кровью старокультурные волны средиземного бассейна. Подобно пунийцам, грекам и этрускам, венецианцы и генуэзцы были в то же время пиратами и разбойниками, грабившими слабые и беззащитные побережья, но, подобно своим древним предшественникам, они находили главную силу, доставлявшую им богатство, а чрез него и политическое могущество, в торговой монополии.

Могущественные ганзейские и верхнеитальянские городские общины были первыми независимыми политическими организациями свободного типа, много посодействовавшими общей борьбе городских сословий с феодальными, о которой мы упомянули в прошлой главе и которая имела такое важное значение в смене сословного рабства сословными монополиями. Сменить же рабство международное международною монополией выпало, однако, на долю не этих первых в Новой Европе международно-монопольных организаций. Как не гильдии и цехи, а лендлордизм, откупы, банковые и акционерные привилегии сменили собою рабовладение, с которым впервые вступили в борьбу гильдии и цехи, так и в международных отношениях не торговые общины Ганзы и Верхней Италии наследовали своими монополиями завоевательной политике феодальной эпохи. Монополии эти как исключительно торговые, не опирающиеся на национальную промышленность, оказались для этой роли недостаточными. Ганзейцев и итальянцев сменили монополистки-нации, а не монополистки-общины. Общеизвестен тот процесс, благодаря которому в течение XVI века монополия торговли с Востоком и Западом перешла в руки Португалии и Испании. Открытие морского пути в Индию португальцами, открытие Америки испанцами дало, как известно, толчок этому движению и впервые в истории представило пример целых могущественных наций, захвативших в свои руки торговую монополию. С тех пор и до половины XIX века главною основою международных экономических отношений явилась монополия; даже непосредственное политическое господство собирало экономические жатвы не столько прямыми данями и обложениями, сколько разного рода монополиями, укрепляемыми политическим владычеством. Международное экономическое господство получило отныне и на четыре века главное орудие в международной монополии. Лишь в последние десятилетия это орудие оказывается притупившимся и очевидно приходящим в негодность при состязании с новым усовершествованным экономическим оружием. Об этом, однако, ниже, а теперь нам предстоить еще сделать общее беглое обозрение разных фазисов, чрез которые прошел монопольный режим в международных экономических отношениях.

§ 57. Первый период этих национальных монополий еще очень мало дифференцован от национальных порабощений. Его можно назвать испано-португальским, и он характеризуется стремлением захватить и монополизовать в свою пользу преимущественно сношения с теми странами, которые богаты драгоценными металлами. Если нельзя даром грабить, то хоть дешево приобрести золото и серебро и побольше навезти этих металлов домой, в родные горы и плоскогория Пиринейского полуострова — такова была несложная монопольная политика Португалии и особенно Испании. Громадное морское могущество, необъятные колониальные приобретения — все служило целям этой монопольной системы, и она торжествовала, как никогда в другое время никакая монопольная система. Быть может, этот-то невозбранный двухвековой успех, дозволивший беспрепятственно свершиться полному циклу эволюции, и был причиною не только внешнего, но и внутреннего краха системы. Португалия и Испания, раззоряя колонии и страны Востока, с которыми монополизовали торговлю, сами впали в бедность, еще сугубую, еще более безысходную. Получая массы драгоценных металлов, испанцы стали покупать все необходимое у иностранцев, за произведения которых золото уплывало за границу. Из Америки, Африки, Индии текло золото в Испанию и Португалию, но эти страны были лишь передаточного станциею, и золото текло дальше в страны, умевшие работать и производить. Национальная промышленность падала, и только доходы монополии давали испанцам возможность поддерживать блеск и могущество. Когда же эти монополии, наконец, были отняты, приток чужого золота прекратился, платить за иностранный труд стало нечем, а национальный труд, подавленный и загнанный, остался на стадии грубых первобытных процессов, тогда обнаружилось все ужасное обеднение, принесенное испанцам и португальцам их двухсотлетнею неоспоримою морскою и колониальною торгового монополиею. Их сменили голландцы и англичане, частью французы, и эти новые народы-монополисты внесли и новые взгляды на сущность монополии.

Второй период монопольного международного режима, занявший собою около полутора до двух столетий, с конца XVI до половины XVIII века, можно бы назвать голландским, потому что система, господствовавшая в этом периоде, была выработана и насаждена Голландией, достигшей замечательных успехов на этом пути и не сумевшей перейти к другой системе, когда во второй половине XVIII века явилась в том надобность. Правда, и Англия, и Франция единовременно с Нидерландами развивали ту же торговую политику и даже дали примеры очень стройных теоретических построений в ее защиту, но все-таки руководящая роль и самые блестящие успехи системы выпали на долю Нидерландов, давших образец полного и законченного типа этого рода международной монополии и доставивших ей в течение XVII века бесспорное преобладание, сменившее испанское преобладание и испанскую систему.

В XVI и до половины XVII века Нидерланды входили как составная часть в монархию Карла I и Филиппа II, так что испанская монополия была вместе с тем отчасти и нидерландскою. Правда, нидерландцы не участвовали в эпических разбойничьих походах Кортеса, Писарро и др., не они нахлынули в новые страны для управления и хищничества, не к ним потекло и золото ацтеков и инков, но им, этим ученикам и наследникам Ганзы, открывались новые торговые пути. Купцы Антверпена и Амстердама не хуже купцов Любека и Бремена сумели воспользоваться счастливыми преимуществами. Золото брали испанцы, нидерландцы удовлетворились товарами новых стран, которые могли найти сбыт в Европе. Когда же в XVI в. им пришлось вступить в отчаянную борьбу за собственную свободу с Испанией, они не забыли, конечно, и выгод монопольной торговли продуктами отдаленных стран. Продолжительная ожесточенная борьба с Испанией и Португалией (тем временем соединившейся было с Испанией) доставили ряд военных и политических торжеств Нидерландам, послуживших основою и экономического преобладания. Португальцев голландцы вытеснили из Ост-Индии, испанцев из значительной части Вест-Индии; они отняли земли у мыса Доброй Надежды и, основав там цветущую европейскую колонию, обеспечили себе путь на Дальний Восток, для чего они вытеснили португальцев из лучших мест Гвинеи. Не довольствуясь захватом индийской торговли, в то время самой прибыльной, голландцы последовали за португальцами и испанцами в Тихий океан, оспаривали у них китайскую торговлю, заняли Формозу и основали обширную колониальную империю из отнятых у соперников Зондских и Моллукских архипелагов. Открытия Кука и других голландских мореплавателей подчинили их торговой эксплуатации обширные территории Океании и Австралии. Известно, что весь материк Австралии долго носил название Новой Голландии. Так раскидывали голландцы сети своей монополии, вышедшей сначала из преданий ганзейской монополии.

Действительно, вначале голландская монопольная система была точным возрождением древней пунийской и прямым продолжением средневековой ганзейской, опираясь исключительно на монопольное торговое посредничество. Ничего не производя сами, финикияне, ганзейцы и сначала голландцы занимались лишь перевозкою товаров, доступ к которыми для остальных наций закрывали силою оружия. Это были товары Дальнего Востока, в то время более искусного в приготовлении предметов роскоши, дорогих тканей, хорошего оружия, изящной посуды, драгоценных украшений, нежели сравнительно малокультурная Европа, а с другой стороны, это были продукты тропического юга, не родящиеся под более суровым европейским небом: пряности, слоновая кость, красильные вещества, сахарный тростник, кофе и пр. Торговлю всеми этими восточными и колониальными товарами голландцы захватили в свои руки. Монополия ввоза этих товаров была основою системы, которая именно как развитие этой основы скоро получила дополнение, отличавшееся от древнепунийской и ганзейской системы, но сблизившееся с эллинской, как она начала было вырабатываться. Стремясь торговать произведениями отдаленных стран, греки основывали колонии в этих странах не только ради насильственного покорения этого выгодного рынка, но и с целью усилить производство ценимых в торговле продуктов. То же начали делать и голландцы, которые начали покрывать свои колонии плантациями сахарного тростника, индиго, пряностей, вместе с тем повсюду истребляя подобные плантации. Это было остроумное купеческое дополнение к эллинской системе. Остроумие это дошло до поистине высокой виртуозности в известной проделке с самыми дорогими пряностями Востока, как мускат, гвоздика и др. Голландцы решились истребить эти пряности на всем земном шаре, кроме двух небольших островов Моллукского архипелага, обращенных в специальные плантации этих пряностей... И они достигли этого, но сколько ценностей было уничтожено, сколько крови пролито ради этого чудовищного замысла, ради этой, конечно, высшей стадии монопольного режима и, если хотите, монопольного миросозерцания!

Голландцы же изобрели и самую крайнюю форму монопольного пользования своими международными политическими и экономическими успехами, именно форму монопольных торгово-промышленных компаний с политическими привилегиями и даже военною силою, но не им суждено было показать миру высшее развитие этого политического господства, прямо и открыто ставящего своею задачею экономическую эксплуатацию управляемого населения. Пробовали и французы счастья на этом пути; было подобное мертворожденное покушение и в России (американская российская компания, дожившая благополучно и, <кажется,> довольно безвредно до семидесятых годов этого столетия), но блеск и незабвенную славу таким компаниям доставили англичане своею могущественною Ост-Индской компанией, погребенной лишь в 1858 году в кровавых катастрофах индийского восстания. Вообще Англия, главная союзница Голландии в борьбе с прежними морскими монополистами, Испанией и Португалией, явилась ее счастливою соперницею в утверждении новой монополии. Сначала несомненное преимущество имела Голландия, но затем, когда она изнемогала в борьбе с французскими Бурбонами, Англия, энергично поддерживавшая ее и в этой новой борьбе за свободу Европы, успела воспользоваться выгодами своей неуязвимости островитян и стала быстро заменять Голландию на европейских рынках. Обширные колонии, отнятые раньше у испанцев и португальцев, а затем у французов, вместе с прочными завоеваниями в Ост-Индии доставили ей возможность установить и в свою пользу ряд торговых монополий и быстро развить свое морское могущество. Век XVIII был свидетелем этого постепенного голландского упадка и замены былого значения Нидерландов значением Англии. Ряд войн между соперницами завершил английское торжество и передал в руки Англии массу самых ценных голландских колоний и факторий. Все голландские (как и французские) владения в Ост-Индии перешли к англичанам, которые завладели и путем в Индию, захватив и Капландию, и Гвинею, и острова Маврикия. С другой стороны, англичане укрепились в Вест-Индии и проникли даже в Средиземное море, где голландцы никогда не основывались. Гибралтар и Минорка служили англичанам опорными пунктами в этих морях. Так англичане утвердили к концу XVIII века свою морскую гегемонию и захватили в свои руки торговую морскую монополию, вытеснив с этого поля испанцев, португальцев, французов и значительно стеснив нидерландцев. Но сначала принципы, положенные новыми монополистами в основу своей системы, были те же голландские принципы, которые так блистательно были осуществлены Нидерландами в XVII в. и за участие в монопольных преимуществах которых так долго и упорно боролась Франция XVII—XVIII вв. Это была система монополизации рынков закупки товаров, потребляемых Европою, дополненная монопольным производством этих товаров — словом, это была система монопольного ввоза. В экономической науке ее выражением явилась доктрина меркантилизма, сводящая международные экономические отношения на чисто купеческую точку зрения, и сообразно с этою точкою зрения создавшая пресловутую систему торговых балансов, которая, однако, благополучно дожила до нашего времени, пройдя и через протекционизм, и через фритредерство.

§ 58. Утвердив за собою морскую монополию, Англия думала, по-видимому, продолжать политику Нидерландов, но скоро обнаружилось, что политика эта уже отжила свой век и что международная монополия еще раз должна переменить свою форму, приспособляясь к новым условиям, созданным всемирною историей. Англия истратила громадные средства и силы на то, чтобы отнять у своих соперниц, Франции и Голландии, монополию ввоза восточных продуктов в Европу, а между тем оказалось, что Европа уже переросла культуру Востока. Гобелены превзошли падающие в красоте и доброте персидские ковры; лионские бархаты и шелка оказались не в пример изящнее и добротнее среднеазийских и китайских шелковых материй; севрский и саксонский фарфор <далеко> оставили за собою вырождающуюся китайскую фарфоровую промышленность; то же и с индийскими шалями, дамасскими клинками — всеми этими некогда знаменитыми изяществом и добротностью производствами, медленно вырождающимися и падающими на родине и быстро и сугубо расцветающими в самой Европе. Рынок европейский для восточных продуктов все сокращался в течение XVIII века, покуда к началу XIX века он, можно сказать, почти закрылся для обрабатывающей восточной промышленности. Если с половины XVII в. до половины XVIII в. голландцы, а раньше того венецианцы, генуэзцы и португальцы находили громадные ресурсы в монопольной торговле восточными товарами, то теперь, к концу прошедшего века, эта монополия становилась довольно ненужною. Именно в это время Англия окончательно ею овладела и не могла не почувствовать очень скоро, что так дело идти не может и что следует изменить систему. Постепенно она изменилась сама собою. Прежняя деятельность Ост-Индской компании сокращалась сама собою, торговля восточными товарами в Европе падала; окончательно добила эту торговлю континентальная система Наполеона I, направленная против Англии. Если бы во время изобретения этой знаменитой системы международные экономические отношения покоились на тех же самых основах, как в XVII веке, континентальное соглашение могло бы действительно в корне подорвать экономическое господство Англии. Тогда экономическое господство опиралось на монополию ввоза восточных и колониальных товаров в Европу, и прекращение ввоза поколебало бы в основе всю систему экономического господства. Теперь же этот ввоз уже потерял все свое значение, и его быстрое и внезапное воспрещение лишь ускорило ликвидацию этой операции, и без того осужденной на исчезновение и вытеснение.

Что же заменило собою эту монополию ввоза? Монополия вывоза стала на ее место. Европейская промышленность быстро переросла восточную, как уже упомянуто, именно к концу XVIII века. Ее товары стали гораздо дешевле, добротнее, изящнее. Натурально, если эти товары, вытеснив сначала восточные товары с европейских рынков, пошли затем и на сами восточные, оспаривая потребителя у туземного производства. Тот же торговый флот морских монополистов, который перевозил восточные товары на Запад, ныне повез западный товар на Восток; те же обширные торговые организации, которые наживались прежде за счет восточного производителя и западного потребителя, теперь стали наживаться за счет западного производителя и восточного потребителя. Прежде было так: Восток производил, Европа потребляла, Англия (Голландия раньше) монополизовала в свою пользу посредничество. Теперь же дело стали иначе: Англия производила, Восток потреблял, монополия распространилась на производство, монополизовано было не только посредничество, но и само снабжение восточных рынков. Забота о рынках сбыта сменила собою заботу о рынках закупки. Монополия в пользу национальной промышленности и торговли сменила собою торговую монополию португальского и голландского периода. Английский период монопольного международного режима именно отличается этою погонею за рынками сбыта, коренным образом изменяющею значение самой торговой монополии.

Если для торговой монополии голландского периода явилась теоретическою основою и оправданием доктрина меркантилизма с ее узкокупеческим пониманием национальных интересов, то для нового английского периода, для новой формы монополии, заключавшей в свои пределы и промышленность, такою теоретическою основою служит доктрина протекционизма, незаметно выросшая из меркантильной доктрины. Протекционизм имеет своею задачею обеспечить за национальною промышленностью внутренний рынок, подобно тому, как монопольная колониальная система стремится сделать то же для внешнего рынка. И не надо забывать, что именно Англия и Франция, две нации, первые перешедшие к системе рынков сбыта, и были первыми, введшими и разработавшими систему протекционизма, эту привилегию, выданную на внутреннего потребителя. Привилегия на того или другого внешнего потребителя выдавалась первоначально исключительно расширением колониального господства. Не забудем, что отложение Соединенных Штатов от Англии вызвано слишком грубым злоупотреблением этою привилегией на колониального потребителя. Американцы не вынесли этого злоупотребления, индусы должны были выносить, и именно в конце XVIII и начале XIX вв. Англия обеспечила за своею промышленностью монопольное господство на этом рынке в 250 миллионов потребителей. Англия и доселе продолжает расширять свое колониальное господство (в недавнее время — Бирмания, Египет), постоянно нуждаясь в рынках сбыта, но эта нужда не удовлетворяется уже монополией, которая в экономически передовых странах Европы, как Англия, Нидерланды, Франция, отжила свой век. Действительно, расширяя свое колониальное господство и вместе с тем рынки сбыта, эти страны начинают отрекаться от прежней системы исключительных монополий в свою пользу, уверенные, что однажды рынок открыт и обезопасен, свободная конкуренция решит все равно вопрос о господстве в их пользу. И относительно внутренней экономической политики они точно так же отказались от системы протекционизма, уверенные, что их экономическая сила не нуждается в политических мерах для торжества. Этою политикою мы уже выходим из периода международного монопольного режима и, судя по общим законам исторического движения, должны перейти в эпоху международного разобщения факторов производства, международного дифференцования на экономические классы, на классы наций-капиталистов и наций-батраков — словом, в эпоху международного капитализма. Это логическое заключение из всего хода международной экономической истории, как она очерчена нами в этих беглых заметках. В следующей главе мы остановимся подробнее на этом совершенно новом вопросе о господстве капитала в международных отношениях.

Таким образом, международная экономическая борьба исторического периода проходит три фазы: когда ее орудием служит порабощение народов, когда порабощение сменяется монополиею и, наконец, когда падает и монополия и экономическая борьба совершенно освобождается от поддержки политической силы. В национальном порабощении эти две силы сливаются; в монополии они уже дифференцованы, но тесно связаны; наконец рвется и эта связь, если становится возможной та экономическая политика, которой ныне начинают следовать Англия, Франция и Нидерланды, отказываясь от монопольной системы. В самой монопольной системе, в ее историческом развитии мы замечаем три существенно важных периода. Господство испанской системы монополизует добычу золота и сношения со странами, богатыми золотом; поддержка политической силы здесь еще столь неразрывна с самою сущностью системы, что в этом отношении система очень мало отличается от прямого порабощения (часто соединяясь с ним). Вторая система, голландская, опирается на монополию торговли с отдаленными странами, производящими редкие и ценные товары. Это пунийская и ганзейская система, дополненная организацией производства этих товаров на месте. Опираясь прямо на воспрещение торговли с данными странами, на закрытие данных морей для всех других флотов (так называемые mare clausum), эта система тоже нуждается в вооруженной охране, хотя далеко в меньшей степени, нежели предыдущая. Наконец, третья система, английская, основанная на монополии рынков сбыта, еще менее нуждается в политической силе, потому что скоро в протекционизме и системе покровительственных пошлин находит уже почти чисто экономическое орудие для монополизации рынка. Исходящее от политической власти, это орудие, конечно, не столь полно дифференцовалось от политики, как капитал, но все-таки оно вполне мирного свойства и не опирается на оружие, как системы голландская и испанская. Таким образом, от порабощения к монополии и в пределах самой монополии от испанской через голландскую к английской системе мы видим развитие все того же процесса, что констатировали и при анализе индивидуальной экономической борьбы, именно: постоянное смягчение формы экономического господства (впервые устанавливаемого завоеванием) и постоянное выделение орудий экономического господства от орудий политической власти. Процесс этот дошел ныне, как то ясно видно из предыдущего, до последнего термина в этом дифференцовании, до разобщения политических и экономических орудий. Это необходимый естественный фазис, который должен сменить собою монопольный строй, и таким новым строем может быть только возвышение капитала и в международных экономических отношениях, как то уже совершилось во внутренних. К проверке этого вывода мы и перейдем немедленно.

Считаю нужным оговориться, что в сфере международных экономических отношений еще более, нежели в индивидуальных, современное состояние мира заключает все фазы экономической истории и историческую смену должно понимать в смысле фаз исторической эволюции.

Глава XII
МЕЖДУНАРОДНЫЙ КАПИТАЛИЗМ

§ 59. Обыкновенно экономисты <всех школ и направлений>, а равно следующие их указаниям государственные люди заботятся о возможно большем расширении вывоза национальных товаров за границу и о возможном сокращении ввоза товаров иностранных. Перевес вывоза над ввозом считается признаком благоприятным, а обратное отношение вызывает опасения. Это до такой степени прочно установилось в общем мнении, что публицисты, статистики, экономисты даже перестали говорить: «Перевес вывоза над ввозом равняется тому-то», — а попросту выражаются: «Торговый баланс заключился в благоприятном смысле на такую-то сумму», — и все знают, что это означает перевес вывоза на означенную сумму. Точно так же и обратно: «Неблагоприятный баланс на такую-то сумму», — всякий поймет как перевес ввоза над вывозом. Теоретически решено было раз навсегда, что перевес ввоза означает приплату чистою монетою, а в этой приплате заключается и рабочая плата иностранным рабочим, и прибыль иностранным предпринимателям, которые таким образом содержатся и наживаются за счет страны, допустившей в своей внешней торговле перевес ввоза, или «неблагоприятный торговый баланс». Нельзя оспаривать теоретической правильности этого вывода при одном, однако, условии: равной экономической силы и состоятельности всех стран, входящих в торговый обмен. Допуская это равенство, как можно теоретически допускать и равенство работоискателя и работодателя при договоре о найме, мы совершенно логически заключим, что если, обмениваясь продуктами, а следственно, и прибылями (и последними, при равенстве экономическом, в прямой пропорции с отпускаемыми продуктами), одна сторона дает меньше продуктов, то она получает и меньше прибылей. Такое состояние дел, если долго продолжается, должно вести к постоянному обогащению одной стороны за счет другой. Все это верно, и все это так ясно, что никогда не возбуждало сомнения; и спор между экономическими школами и направлениями редко касался этого предмета, вращаясь вокруг тесно связанных с ним вопросов: выгодно ли вообще меняться и чем выгоднее меняться (на этих вопросах и давались преимущественно битвы между протекционистами и фритредерами). Верно это и совершенно ясно, однако, лишь до тех пор, покуда остаемся в области гипотезы, допустившей полное экономическое равенство торгующих и обменивающихся сторон. Но подобно тому, как в индивидуальных экономических отношениях подобное равенство есть покуда фикция, в действительности кассируемая не только легальным рабством, но и кабалою, и нуждою, и имущественным неравенством, и неравенством культурным, так точно и в международных экономических отношениях экономическое равенство может быть лишь абстрагировано мыслью, а в действительности видим мы и прямую политическую зависимость, и экономическую кабалу, и неравенство богатства, и неравенство культуры. И все эти могучие факторы так глубоко влияют на международные экономические отношения, что наше теоретическое заключение о значении торгового баланса остается такою же фикцией, как была иллюзией, напр., свобода договора между ирландскими лендлордами и ирландскими фермерами до законоположений Гладстона, отменивших эту пресловутую свободу. <Я чувствую, однако, что зашел несколько вперед и спешу обратиться к фактам.>

§ 60. Упомянутая теория учит нас, что вывоз богатит нации, а ввоз (или, вернее, перевес ввоза) беднит. Возьмем же по возможности больше стран за довольно продолжительный период (чтобы случайности одного года взаимно уравновесились) и посмотрим, какие нации отличаются перевесом вывоза или перевесом ввоза, т.е. говоря общепринятым статистическим языком, какие отличаются благоприятным и какие неблагоприятным торговым балансом. Для трехлетия 1880-1882 гг. все нужные нам данные мы найдем в «Uebersichten der Weltwirthschaft» Неймана-Спалларта. Позднейшие данные для некоторых стран я дополнительно извлек из «Вестника финансов», где приводятся официальные отчеты иностранных правительств. Для предшествующего десятилетия 1870-1880 гг. богатый материал заключается в известной работе Мельголля «Balance-Sheet of the World for Ten Years»*.

______________________

* Это писано в 1887 году. Текст и остался, как он был тогда составлен, потому что социологические обобщения не могут зависеть от свежести цифр. Некоторые позднейшие цифры приведены в примечаниях. Исправлены неточности.

______________________

Прежде всего, нельзя не обратить внимание на экономические отношения частей света, взятых в их целом, так как относительное экономическое преуспеяние таких крупных единиц сравнение не вызывает сомнений и пререканий. Никто не сомневается, что Европа богатеет, а Азия ей экономически подчиняется. Не возбуждают сомнения и экономические успехи Австралии, тогда как в Америке и Африке смешаны страны, преуспевающие и экономически отсталые. Как же выражается взаимное отношение пяти частей света в сфере экономического обмена, нас ныне интересующего? Европа, взятая в целом, обнаруживает несомненный и правильный из года в год перевес ввоза продуктов над вывозом, т.е. имеет «неблагоприятный» торговый баланс. Этот перевес достигает в указанное трехлетие (1880-1882 гг.) средним числом милльярда восьмисот десяти милионов рублей металлических в год. С другой стороны, Азия и Америка отличаются столь же постоянным из года в год перевесом вывоза над ввозом, т.е. «благоприятным» балансом. Австралия, это ответвление Европы, отличается, подобно своей метрополии, перевесом ввоза, или «неблагоприятным» балансом, тогда как Африка не имеет установившегося типа (да и не усчитана сколько-нибудь удовлетворительно). Таким образом, если верить доктрине благоприятных балансов, то Европа и Австралия из года в год беднеют, обогащая остальные части света! Вывод сразу представляется столь несообразным, что начивает внушать самые серьезные опасения за правильность установившихся воззрений и теорий на международный экономический обмен. Чтобы полнее разобраться в этих затруднениях и сомнениях, обратимся теперь к более детальному анализу изучаемого явления по отдельным странам и нациям и посмотрим, как между ними распределяется преобладание товарного вывоза или ввоза.

Страны, которые в среднем выводе за продолжительное время показывают перевес вывоза над ввозом (т.е. имеют благоприятный баланс), суть следующие: в Европе — Германия, Австрия, Россия, Испания; в Америке— Соединенные Штаты, Вест-Индия, Романская Америка (вся); в Азии — Япония, Сиам, Индия, голландские колонии, Французский Индо-Китай, Филиппины; в Африке— Египет. Что касается стран с перевесом ввоза, или с неблагоприятным балансом, то это следующие: Англия, Франция, Италия, Голландия, Бельгия, Скандинавия, Швейцария, Португалия, Канада, Алжирия и Капландия. Довольно этого списка, чтобы усомниться в благодетельности благоприятного баланса. Для наглядности мы представим эти же сведения в виде статистического ряда по убыванию избытков ввоза (+) и возрастанию избытков вывоза (-), а так как в списке участвуют и великие державы, и маленькие государства, то для лучшей сравнимости берем не абсолютные цифры, а относительные, именно: расчислим эти избытки на жителей. Таким образом, нижеследующий ряд [т.е. таблица] представляет данные об избытках ввоза (+) или вывоза (-), падающих на каждого жителя данной страны (в рублях металлических).

	Руб. мет. на душу		Руб. мет. на душу
1. Капландия и Наталь	(+) 32,9	13. Китай	(±) 0,0
2. Голландия	(+) 30.2	14. Сербия	(±) 0,0
3. Англия	(+) 27,3	15. Испания	(-) 0,3
4. Алжирия	(+) 17,5	16. Германия	(-) 0,4
5. Бельгия	(+) 16,0	17. Япония	(-) 0,4
6. Австралия	(+) 9,2	18. Россия	(-) 0,6
7. Швейцария	(+) 8,7	19. Сиам	(-) 0,8
8. Франция	(+) 8,0	20. Индия	(-) 0,9
9. Скандинавия	(+) 5,7	21. Австрия	(-) 1,9
10. Португалия	(+)3,6	22. Романская Америка	(-) 2,9
11. Канада	(+)2,2	23. Соединенные Штаты	(-) 4,0
12. Италия	(+)2,1	24. Египет	(-) 5,8

Последовательность этой статистической строки [т.е. таблицы] в высшей степени назидательна. Первый столбец весь занят странами «с неблагоприятным балансом», и это несомненно самые богатые страны мира. Одни Соединенные Штаты в конце строки (на предпоследнем месте) нарушают гармонию, а то бы пришлось признать, как раз наоборот теории, что чем меньше вывоз, тем лучше! О Соединенных Штатах, впрочем, мы поговорим особо, а теперь постараемся внимательнее изучить нашу поучительную строку, столь смело и бесцеремонно кассирующую установившиеся взгляды. Для этого мы ограничимся одною Европою и в ней странами, о которых можем иметь довольно разнообразные статистические сведения для необходимых сопоставлений. Если мы возьмем десять таких стран, охватывающих, впрочем, всю Европу, за исключением Пиринейского и Балканского полуостровов, то извлекая их из вышеприведенной большой строки, получаем следующую малую, собственно европейскую. <Интервал отделяет страны с ввозом больше среднего европейского (+5,5) от остальных.>

	Руб. мет. на душу		Руб. мет. на душу
1. Голландия	(+) 30,2	6. Скандинавия	(+) 5,7
2. Англия	(+) 27,4	7. Италия	(+)2,1
3. Бельгия	(+) 16,0	8. Германия	(-) 0,6
4. Швейцария	(+) 8,7	9. Россия	(-) 0,4
5. Франция	(+) 8,0	10. Австрия	(-) 1,9

Европа - (+) 5,5 руб. мет. на душу*

______________________

* Эти данные по Нейману-Спалларту за указанное трехлетие (1880-1882 гг.). За 26 лет, по Мельголлю «Dictionary of Statistics», имеем (в абсолютных цифрах и в миллионах фунтов):
Англия...................2111
Германия................746
Франция..................440
Голландия...............377
Бельгия........................228
Испания........................183
Скандинавия..................170
Испания........................101
Это страны ввозящие, которые на такую сумму (т.е. на 4 миллиарда 256 миллионов ф[унтов] ст[ерлингов], или на 42 1/2 миллиарда рублей кред[итных]) и взяли ценность у других стран в виде товара. Отдали эти ценности:
Россия...............33 млн. ф. ст. (330 млн. руб.)
Австрия..............41 млн. ф. ст. (410 млн. руб.)
Остальное неевропейские страны.

______________________

Таким образом, шесть из этих десяти стран имеют избыток ввоза (+) более среднего для всей Европы избытка (5,5 на жителя), а остальные или меньше среднего, или даже избыток вывоза (-). Но которые же из них богаче? Всем это известно, но посмотрим на факты. Если мы возьмем ежегодное производство богатства в каждой стране и, выразив его в металлических рублях, расчислим на душу, то (следуя вычислениям Мельголля) окажется следующий убывающий ряд по относительному богатству, причем мы отмечаем курсивом те страны, которые в вышеприведенной строке показали больше среднего европейского избытка по ввозу. <Интервал ставим на переходе через среднюю европейскую цифру производства богатства.> Для Швейцарии данных не имею.

	На душу руб. мет.		На душу руб. мет.
1. Англия	365,8	6. Скандинавия	158,1
2. Голландия	339,1	7. Австрия	105,3
3. Бельгия	275,0	8. Италия	93,7
4. Франция	222,5	9. Россия	67.8
5. Германия	175,3

Европа - 145.

Все нации, ввозящие более среднего европейского и стоящие подряд во главе списка «неблагоприятного баланса» (см. предыдущую строку), показывают по этому списку преимущество и в богатстве, будучи все пять богаче среднего европейского (145 р. м. на душу) и стоя из пяти четыре подряд во главе строки, расположенной по богатству. Наоборот, все три нации, которые в этой строке <стоят ниже интервала, т.е.> оказываются беднее средней европейской состоятельности, оказываются и по прежней строке замыкающими нисходящий ряд, т.е. отличающимися наименьшим ввозом и наибольшим вывозом. Параллельное изучение этих двух строк не оставляет сомнения, что существует какой-то закон, управляющий соответственным расположением стран в обоих рядах; что должно быть соотношение между перевесом ввоза и богатством и соотношение не обратное, как принято думать, а прямое. Само исключение в пользу Соединенных Штатов (в первой строке) и частью (хотя и в меньшей степени) в пользу Германии (в третьей строке) может только свидетельствовать, что закон этот действует не один, а подвержен ограничению и влиянию иных факторов, достаточных для частных нарушений, но бессильных повлиять на общий, весьма ярко выступающий характер соотношений. Каковы же могут быть эти факторы?

Прежде всего обратимся к денежному обращению на международном рынке, к обмену драгоценными металлами. Обыкновенно принимается, что разница между ценностью ввоза и вывоза товаров выплачивается монетою. Посмотрим же, как происходит эта операция. Выше мы привели данные о ввозе и вывозе товаров, за исключением драгоценных металлов. Вот, к сожалению, менее полные данные о международном движении монеты. Ввоз (+) и вывоз (-) расчислены тоже на душу в металл. рублях, и страны расположены в ряду по убыванию избытков ввоза монеты и возрастанию избытков вывоза. Страны, в которых преобладает (по 2-й строке, см. выше) ввоз товаров, отмечены курсивом. Для Италии и Швейцарии не имею достаточно полных данных. О странах неевропейских особо ниже. Таким способом, статистическая строка о ввозе и вывозе драгоценных металлов в европейских странах получается следующая.

	На душу руб. мет.		На душу руб. мет.
1. Бельгия	(+) 5,1	5. Скандинавия	(+) 0,3
2. Голландия	(+) 1,6	6. Австрия	(-) 0,02
3. Франция	(+) 1,5	7. Россия	(-) 0,1
4. Англия	(+) 0,5	8. Германия	(-) 0,2

Европа - (+) 0,4.

Поучительность этой строки превосходит всякое ожидание. Не только ни одна страна не расплачивается монетою за полученные избытки ввоза, но решительно все, получившие такие избытки товаром, затем получают избыток и монетою, тогда как все три, вывозящие монету, вывозят и товары с избытком. Европа, взятая в целом, тоже следует этому закону, ввозя и товары, и монету в избытке.

Эти исчисления не могут возбуждать сомнения. Для Англии они заимствованы у Спалларта и основаны на выводе средней цифры из 27 лет; для Франции заимствованы оттуда же и составляют среднюю для 12 лет*); для Германии - оттуда же, средняя для последних четырех лет (т.е. 1880—[18]83 гг.), а предыдущее десятилетие исключено ввиду ненормального ввоза контрибуции (к тому же и данные для баланса товарной торговли взяты для тех же четырех лет). Что касается остальных стран, то цифры ввоза и вывоза монеты заимствованы мною у Мельголля (так как у Спалларта их нет) и составляют среднюю из десятилетий (1870— 1880 гг.). Таким образом, хотя данные не всегда вполне друг другу современны, но опираются на достаточно продолжительное время, чтобы вывод был достоверен в общем своем значении. Для Италии, к сожалению, нет данных ни у Мельголля, ни у Спалларта, но, по <отрывочным> сведениям «Вестника финансов», видно, что она золото вывозит в значительном количестве, будучи в таком случае первым примером в нашем исследовании, где разность товарного ввоза и вывоза покрывается монетою. Мы видим, что в восьми странах, объемлющих всю Европу, кроме трех южных полуостровов, дело обстоит именно обратно, и тот, кто отдает больше товара, не только не получает эквивалента монетою, но даже сам приплачивает покупателю!**

______________________

* Не надо забывать, что Франция за это время вывезла пять миллиардов контрибуции и все-таки сохранила перевес ввоза над вывозом.
** Для периода 1861-1888 гг. у Мельголля («Dictionary [of Statistics]») находим, следующие данные: Англия за этот срок ввезла благородных металлов более, нежели вывезла, на 80 млн. ф. ст. (500 млн. руб. мет.), а Франция за тот же период ввезла более, нежели вывезла, на 217 млн. ф. ст. (или на 1 миллиард 456 миллионов рублей метал.). Иначе говоря, за это время (сплошь больше четверти века) товарами и монетами эти две страны получили ценностей более, нежели дали, на два миллиарда 848 миллинов рублей метал., т.е. на 17 миллиардов 800 миллионов рублей метал., или на 71 миллиард 200 миллионов франков! Хорош «неблагоприятный» баланс...

______________________

§ 61. Если мы обратимся к странам неевропейским, то данные за продолжительный период и вместе с тем за последние годы находим у Спалларта и в «Вестнике финансов» лишь для Соединенных Штатов и Ост-Индии. За четырнадцать лет (1872—[18]86 гг.) Соединенные Штаты ввозили и вывозили следующее количество драгоценных металлов (в мет. руб.).

Трехлетия	Миллионы руб. мет. Вывезено более (-) Ввезено более (+)	Средним числом в год млн. руб. мет.	Средним числом ежегодно на душу руб. мет.
1872-74 гг.	(-) 217,7	(-) 72,6	(-) 1,45
1875-77 гг.	(-) 165,3	(-)55,1	(-) 1,1
1878-80 гг.	(+) 87,4	(+)29,1	(+) 0,58
1881-83 гг.	(+) 105,2	(+)35,1	(+) 0,7
1885-86 гг.	(-) 17,0	(-) 8,5	(-) 0, 17
Итого за 14 лет	(-) 207,4	(-) 14,8	(-) 0,29
За 6 лет([18]80-86 гг.)	(+) 186,9	(+)31,2	(+) 0,62

В пояснение к этой табличке должно заметить, что в ней, кроме общего итога за четырнадцать лет, приведен частный итог за шесть лет (1880—[18]86 гг. без 1884 г., для которого точных данных у меня нет), потому что приведенные в первой строке данные о вывозе и ввозе товаров относятся именно к этому периоду. Данные для 1872—[18]83 гг. взяты у Спалларта, для остальных двух лет - из «Вестника финансов»* .

______________________

* У Юрашека, продолжающего издание Неймана-Спалларта, находим следующие позднейшие данные, в общем соответствующие нашим выводам. За время с 1882-го по 1893 гг. в Соединенных Штатах было четыре года с перевесом вывоза драгоценных металлов, а девять лет с преобладанием ввоза, именно:
1881 г.........................(-) 91168
1882 г.........................(+)6945
1883 г.........................(+) 3341
1884 г.........................(+)29707
1885 г.........................(-) 1011
1886 г.........................(+)33870
1887 г.........................(-) 24173
1888 г.........................(+) 12924
1889 г.........................(+)67678
1890 г.........................(+) 18172
1891 г.........................(-) 72694
1892 г.........................(+) 13352
1893 г.........................(+) 105050
В это же время Соединенные Штаты сильно теряли на товарах, которых вывозили значительно больше, нежели ввозили. Объяснения текста могут, стало быть, остаться без изменения.

______________________

Сопоставляя эту табличку с данными о вывозе товаров, мы замечаем, что и здесь, как в Италии, но совершенно обратно данным для восьми главнейших государств Европы, ввоз и вывоз являются в таблице не с одинаковыми, а с обратными знаками. В Соединенных Штатах перевес товарного вывоза совпадает (для восьмидесятых годов) с перевесом монетного ввоза. В Италии, наоборот, перевес товарного ввоза совпадает с перевесом монетного вывоза. Таким образом, если поэтому Италию надо исключить из списка стран, получающих ежегодно избыток ценностей и товаром, и монетой, то Соединенные Штаты приходится исключить из списка тех наций, которые ежегодно приплачивают монетою покупателям своих произведений. Эти данные для Италии и Соединенных Штатов, таким образом, не только не подрывают выводов из наших рядов, но даже подтверждают. Было странно видеть Италию рядом с богатейшими странами мира, как было удивительно найти Соединенные Штаты в списке беднейших. Мы видим теперь, что и Италия, и Соединенные Штаты существенно отличаются от иных стран, в соседство с которыми они попали в нашей первой строке, где, с одной стороны, Голландия, Англия, Бельгия и Франция отличаются наибольшим богатством (см. строку третью), наибольшим избытком товарного ввоза (см. первую и вторую строку) и наибольшим избытком ввоза монеты (см. четвертую строку), а с другой стороны, Россия и Австрия отличаются наименьшим развитием богатства, наибольшим избытком товарного вывоза и наибольшею монетною приплатою по торговому балансу (см. те же строки). Относительно этих шести стран так же, как и относительно Германии и Скандинавии (только не так резко выраженное), явление, нами наблюдаемое и изучаемое, не может возбуждать ни споров, ни сомнения. Переходное положение занимают Италия и Соединенные Штаты, не успевшие окончательно примкнуть ни к одному из этих двух резко отделенных и сложившихся международно-экономических типов, ни к тому, который, как Англия, Франция, Нидерланды и в меньшей мере Скандинавия, только все получает, ни к тому, который, как Россия, Австрия, в меньшей мере Германия, все только отдает. Италия получает товары и отдает монету (хотя, судя по неполным данным, дает денег больше, нежели получает товаров), а Соединенные Штаты отдают товары, получая взамен деньги (хотя денег получают <значительно> меньше, нежели дают товаров). Обе страны дают все же ценностей больше, нежели получают, но однажды еще не установился окончательно тип, обе нации еще могут рассчитывать примкнуть к типу англо-франко-нидерландскому, а не к австро-русскому. Особенно это следует сказать о Соединенных Штатах. Из вышеприведенной таблицы ввоза и вывоза драгоценных металлов в Соединенные Штаты совершенно явствует, как в течение двенадцати лет (1872—[18]83 гг.) быстро улучшалось положение страны на международном рынке. Начавшись с <значительного> перевеса монетного вывоза, совпадавшего тогда и с перевесом товарного вывоза, десятилетие закончилось значительным ввозом, и переход этот не был внезапностью, которая могла быть вызвана случайностью, но (как и видно из нашей таблицы) постепенно накоплялся из года в год в зависимости, очевидно, от постоянно действующей причины.

В течение десятилетия 1870-1879 гг. Соединенные Штаты постоянно вывозили в избытке всяческие ценности, так что за все десять лет потеряли около миллиарда рублей металлических, но с начала восьмидесятых годов начинается заметный поворот в этих отношениях. С одной стороны, постепенно сокращается перевес товарного вывоза, а с другой, появляется перевес монетного ввоза. <Сокращение перевеса товарного вывоза с начала восьмидесятых годов шло следующим образом: в трехлетие 1881-1883 гг. средним числом ежегодно вывозилось товаров больше, нежели ввозилось, на сумму 226 000 000 руб. мет. при среднем ежегодном избытке по ввозу монеты на сумму 35 100 000, или при чистой потере ценностей на сумму 191 800 000 руб. мет.; а в следующее трехлетие средний ежегодный перевес товарного вывоза понизился до 163 900 000 руб. мет. при среднем вывозе монеты (без данных о 1881 годе) в 8 500 000 руб., всего 172 400 000, или на 9 400 000 руб. мет. ежегодной потери меньше.> И это, несмотря на то, что именно в это трехлетие (1884-1886 гг.) Соединенные Штаты испытали серьезный промышленный кризис!

Что же Соединенные Штаты сделали для такого поворота в свою пользу международного экономического положения? Они быстро накопляли богатство усиленною производительностью труда и освобождали страну от иностранных капиталов, которые были в значительном размере затрачены в американские ценности со времен междуусобной войны шестидесятых годов. Война эта стоила одному только государству несколько миллиардов, и значительная часть этих бумаг находилась за границей, так что одним лишь этим путем, в виде процентов на государственные займы, Американская республика вывозила за границу десятки миллионов. Оправившись от войны и быстро восстановляя свою состоятельность, американцы двояким способом принялись за изменение этого даннического положения. С одной стороны, государство усиленно погашало долги, а с другой — американские финансисты обращали свободные и быстро растущие ресурсы на покупку американских фондов, которые, таким образом, даже не погашенные, постоянно возвращались в Америку. Правда, этим путем увеличивался вывоз монеты в обмен за бумаги, но зато постоянно сокращался вывоз монеты в уплату процентов. Одна эта операция, потребовавшая в первое десятилетие после войны усиленного вывоза монеты, повела к значительному сокращению этого вывоза к началу восьмидесятых годов. Но не одни государственные фонды находились за границею. Сильно пострадавшая во время войны страна нуждалась в капиталах для всякого рода реставрации в промышленности и торговле, обещая большие барыши капиталистам. Европейские капиталы, конечно, явились к услугам, и американцы должны были видеть, как прибыли на эти капиталы вывозились за границу. Но это привлечение иностранных капиталов было лишь первою фазою экономической реставрации после войны, затем и тут начался выкуп предприятий, скупка американских акций и облигаций на европейских биржах и т.д., в результате чего оказывался временно усиленный отлив монеты из Америки, но ценою уменьшения ее постоянного отлива в будущем. Насколько закончился этот процесе уравнения экономического положения американского и европейского (англо-франко-нидерландского) рынков, судить трудно, но при том богатстве, которое развивают американцы, и при той культурности, которой они достигли, можно ожидать, что им <совершенно> удастся эмансипироваться от опеки иностранного капитала в указанной форме*.

______________________

* Вышеприведенные позднейшие данные до 1893 г. обнаруживают, что в этом направлении сделаны в самом деле большие успехи.

______________________

Существует, однако, еще другая форма такой опеки, менее резкая и яркая, но, тем не менее, вполне реальная, при помощи которой иностранный капитал извлекает дополнительные выгоды из туземной промышленности. Эта форма заключается в способах транспорта и характере торгового посредничества. Надо помнить, что тот же товар, вывезенный из страны х и ввезенный в страну z, по ценности далеко не всегда равен сам себе. Конечно, если ввозимый беспошлинно товар (напр., хлебное зерно) траспортируется через сухопутную границу, напр., чрез австро-русскую у Волочиска, то его ценность, заносимая в ведомости обеих таможень, русской Волочисской и австрийской Подволочисской, приблизительно одинакова. Совсем иное дело, если товар перевозится морем. Транспорт хлеба, отбывший из Одессы или Нью-Йорка, показывается в таможенных ведомостях этих портов ценностью, значительно меньшею, нежели в портах прибытия — Лондоне или Гавре. В пути ценность груза значительно возросла. Возьмем, напр., «Вестник финансов и промышленности» (№ 30, 1887 года) и видим в нем, что, напр., в порте отбытия, Одессе, 17 июля 1887 г. озимая пшеница стоила 1,00-1,20 рубля, а в порте прибытия, Марселе, уже 1,21-1,40 руб., или на 20 коп. дороже. Самарская пшеница в Петербурге стоила тогда 0,90-1,00 р., а в Лондоне — 1,32-1,45 р., или на 42-45 коп. дороже, и т.д., <т.е. в пути ценность товара возросла на 20-45%.> Сюда входит цена транспорта (фрахта), страховая премия и прибыль негоцианта. Кто же получает эту надбавку ценности? Конечно, та страна, на чьих судах перевозится ценность, в чьих страховых компаниях страхуется груз, в чьих руках находится сама торговая операция... Американский торговый флот, сильно потрясенный междуусобною войной, когда он братоубийственно взаимно был уничтожен, должен был после войны уступить первенство иностранным флагам, преимущественно британскому, а с тем вместе и страховка грузов перешла в иностранные компании тех стран, под флагами коих отныне двинулся американский груз. Те же причины, вместе с возрастающею <непомерно> силою <европейского> англо-франко-нидерландского капитала, повели и к сосредоточению главной доли внешней американской торговли в руках европейцев. Надо помнить, что Соединенные Штаты очень мало имеют торговых сношений с экономически отсталыми европейскими странами, а преимущественно с самыми преуспевающими. Таким образом, громадная ценность, приобретаемая товаром при транспорте, в большей части стала учитываться в пользу европейских конкурентов Америки, так что, напр., Англия, получая американского товара на 100 милл., возвращала из уплоченной за него суммы всю цену транспорта, страховки и посреднической прибыли, тогда как, отправляя в Америку те же 100 милл. товара, она прибавляла в свою пользу и цену транспорта, премию, прибыль. Если мы допустим, что единовременно из Лондона в Нью-Йорк и из Нью-Йорка в Лондон отправлено по грузу ценностью в 100 милл. и что по прибытии каждый из них вздорожал до ПО милл., то предполагая, что весь транспорт сделан на английских судах и английскими негоциантами, окажется, что Америка получит 100 милл., а Англия 120 милл.. Конечно, в действительности не весь транспорт делается на иностранных судах и иностранными коммерсантами, но если большинство грузится иностранцами на иностранные суда, то и этого достаточно, чтобы обмен вышел далеко не равный. Достаточно сказать, что средняя (за трехлетие 1880-1882 гг.) ежегодная ценность ввоза всех стран мира превышает среднюю ежегодную ценность всемирного вывоза на 1 385 300 000 р. мет., чтобы убедиться в громадном значении указываемого фактора. Весь этот миллиард с третью рублей и есть надбавка ценности в пути, надбавка, достающаяся тому, кто сумел овладеть транспортом и посредничеством. Средняя ценность всего всемирного экспорта определяется суммою около 10 миллиардов руб. мет., так что надбавка ценности за транспорт и посредничество достигает 14% первоначальной стоимости товара*.

______________________

* С течением времени эта надбавка постепенно и правильно понижается, но зато при росте оборотов и абсолютная цифра надбавки ростет.

______________________

Таким образом, если первою формою международного экономического неравенства является непосредственная затрата иностранных капиталов на туземную промышленность или в туземные фонды, при помощи чего прибыли национального производства отливают за границу, то второю такою формою представляется завладение торговым международным посредничеством и транспортом, благодаря чему естественные прибыли международной торговли вместо того, чтобы распределяться между обеими сторонами, падают в пользу одной, так что для уравновешения ввоза приходится вывозить не равное, а большее количество ценностей (на всю сумму возросшей от обмена ценности обмениваемых товаров). Эта форма так же, как и первая, успела было установиться в отношениях между Соединенными Штатами и передовыми нациями Европы; но постепенное возрождение американского торгового флота и американской торговли открывает довольно вероятные перспективы устранения и этого неравенства, хотя, конечно, не столь скоро и решительно. Европейский торговый флот и европейский торговый капитал тоже развиваются весьма быстро и неохотно уступают завоеванное в Америке положение.

Третья причина отлива монеты из Соединенных Штатов заключается в переселенческом движении. Дело в том, что только немцы и ирландцы большею частью выселяются в Америку, порывая все связи с родиною, забирая с собою семьи, не имея мечты вернуться в отечество. Другие переселенцы, которых в Америке не меньше указанных категорий, большею частью смотрят на Америку лишь как на место, где они должны поправить свои дела, чтобы вернуться с полными карманами на туманный ли британский остров, в светлую ли Францию или в знойную Италию. Весьма многие и действительно возвращаются, переводя с собою и свои нажитые в Америке капиталы. Приливают в Соединенные Штаты пустые карманы, отливают полные. Но даже те, которым не удается осуществить заветную мечту заработать состояние и возвратиться на родину, долго бьются над ее осуществлением и не рвут связей с родиною. Туда они посылают сбережения, туда направляется и помощь семье и родственникам, расплата с долгами, нравственными обязательствами, дань любви к родине и друзьям. Все это, сливаясь в одно движение монеты из Нового Света в Старый, дает в результате весьма крупную сумму и составляет могущественный элемент постоянного перевеса вывозимых ценностей над ввозимыми и притом элемент неустранимый до тех пор, пока Соединенные Штаты являются страною иммиграционного движения.

Я нарочно остановился подробнее на американских отношениях, чтобы на примере этой несомненно преуспевающей и высококультурной страны показать пружины той международной экономической борьбы, которая кажется столь простою поклонникам «благоприятного» международного торгового баланса. Эти пружины, как мы видим, сами собою сводятся к трем главным группам: 1) вселение иностранных капиталов, затрачиваемых на туземную промышленность, помещаемых в национальные фонды; 2) утверждение иностранного капитала в качестве главного посредника в международной торговле, чрез что обесценивается в пользу иностранцев вывоз, увеличивается в ценности в их пользу ввоз, а разность уплачивается новою ценностью, и 3) вселение иностранцев, смотрящих на страну как на временное местопребывание, как на поприще для наживы и обогащения с целью возвращения домой. Несмотря на высокую культурность американцев, их богатство, силу их капиталов, все эти три фактора проявились в Соединенных Штатах с особою силою после разорительного междоусобия шестидесятых годов. Хотя третья причина действует совершенно самостоятельно и вне связи с последствиями междоусобной войны, но, благодаря зависимости первых двух от этих последствий, семидесятые годы, непосредственно переживавшие плоды войны, были так неблагоприятны для Соединенных Штатов, что можно было опасаться (при поверхностном наблюдении), не понизила ли эта война сам международный экономический тип американской республики до типа экономически подчиненных стран Старого Света. Но это была горячая международная борьба. Американцы выкупали иностранные капиталы, затраченные в их промышленность и помещенные в их фонды. Ценности поэтому усиленно отливали из Америки, но в результате уменьшался их отлив в будущем. С другой стороны, начавшееся возрождение торгового флота и вообще сложного аппарата торгового международного посредничества открывает надежды на улучшение, и с другой стороны, хотя покуда в значительных размерах существует третья причина, полной экономической взаимности установить с экономически господствующими странами Европы, конечно, Соединенным Штатам не удастся.

§ 62. Обращаемся к Ост-Индии, которая тоже характеризуется, как мы видели, громадным перевесом вывоза товаров. Посмотрим, в каком отношении между собою находятся прилив и отлив ценностей в товарах и в монете. Вот данные, выведенные из сведений о четырех годах, а именно: товарный обмен для трехлетия 1881-1882 гг. (по Спалларту) и особо для 1886 г. (по «Вестнику финансов»), а обмен монеты для четырехлетия 1880-1883 гг. (по Спалларту).

В миллионах рублей металлических

	Вывезено больше, нежели ввезено, товаров на сумму	Ввезено больше, нежели вывезено, монеты на сумму	Чистый дефицит
1880	(-) 150,2	(+) 60,1	(-) 90,1
1881	(-) 216,5	(+) 47,2	(-) 179,3
1882	(-) 206,1	(+) 63,9	(-) 142,2
1883	?	(+) 77,6	?
1886	(-) 162,6	?	?
1880-1882 гг.	(-) 572,8	(+) 171,2	(-) 401,6
Среднее	(-) 190,9	(+)57,1	(-) 133,8

Таким образом, Индия ежегодно отдает ценностей приблизительно на 134 милл. руб. мет. больше, нежели получает. Это та дань, которую она выплачивает экономически господствующим странам (собственно говоря, Англии) и выплачивает всеми тремя способами. Громадные английские капиталы затрачены в индийскую промышленность (железные дороги, оросительные каналы, портовые сооружения, чайные и иные плантации и пр.) и помещены в индийские фонды, истраченные на поддержание английского владычества в Индии. Поэтому весьма солидные количества всевозможных ценностей ежегодно переходят из Индии в Англию владельцам этих фондов, акций, облигаций, промышленных и торговых паев, предприятий и пр. С другой стороны, ни собственного торгового флота, ни собственного торгового класса, занимающегося международным посредничеством, Индия не имеет. Все это в руках английского капитала, а так как оборот внешней индийской торговли равняется средним числом приблизительно 800 милл. руб. мет. в год, то одним этим путем Англия может выручить избытков на десятки миллионов. Наконец, и третья форма экономической подчиненности широко развита в Индии, где не только большие иноземные капиталы эксплуатируют туземную промышленность, а громадный иноземный капитал всецело овладел внешнею торговлею, но и масса иностранцев, смотрящих на страну лишь как на поприще наживы и легкого обогащения, постоянно въезжает и выезжает, привозя с собою только большие аппетиты, а увозя солидные капиталы. Культурная отсталость Индии, нуждающейся в интеллигентном и техническом труде, облегчает эту операцию, а политическая подчиненность англичанам делает ее еще того удобнее. Эта политическая подчиненность, не дозволяющая Индии политическими мерами обороняться от экономического подчинения, в связи с культурною отсталостью, устраняющею туземца с дороги приехавшего наживаться европейца, в связи, наконец, с бедностью страны, являющеюся необходимым последствием экономического подчинения, не открывает в ближайшем будущем перспективы для изменения положения к лучшему. Чтобы в этом убедиться, стоит только сравнить семидесятые годы (Mulhall, «Balance-Sheet») с восьмидесятыми. В течение семидесятых годов Индия отпустила товаров более, нежели получила, на 750 миллионов руб. мет., а монеты получила более, нежели отпустила, на 430 000 000 руб. мет., т.е. чистой потери в пользу иностранцев — 319 400 000, или по 31 940 000 р. мет. в год. Мы видели выше, что в наступившее затем первое трехлетие восьмидесятых годов эта средняя ежегодная потеря равняется уже 133 800 000 руб. мет. Такое громадное возрастание (в четыре раза), конечно, не было внезапным скачком, а постепенно накоплялось в течение десятилетия 1870-1879 гг., и это явление доказывает лишь одно, что Индия стоит не на той дороге, которая ведет к экономическому равенству. Иностранные капиталы и иностранные культуртрегеры солидно основались в стране, и она очень быстро увеличивает свою ежегодную дань, взимаемую, однако, уже не мытарями или полисменами, а незаметно, хотя и весьма чувствительно, уплачиваемую в сложном обороте производства и торговли.

§ 63. Обозрев экономическое отношение двух главных неевропейских стран к экономически господствующим европейским, мы теперь снова вернемся в Европу. Только здесь, на крайнем Западе материка (Франция, Бельгия и Голландия) и на прилегающем к нему британском острове, бесспорно утвердилось международное экономическое преобладание. Сюда же отчасти примыкает соседняя Швейцария и скандинавский Север. Остальная Европа, подобно Ост-Индии, служит данницею этих экономически господствующих наций. Особенно рельефно в этом смысле выступает, как мы выше видели, положение Австрии и России. Первая из них ежегодно вывозит товаров средним числом больше, нежели ввозит, на 73 500 000 руб. мет., отпуская при этом и монеты на 8 700 000 руб. м. (к сожалению, данные не вполне друг другу современны)*, т.е. в среднем выводе ежегодно приплачивает иностранцам 82 200 000 руб. метал., или без малого 2 руб. (1 руб. 92 коп.) с каждого жителя империи. Не столь велико обложение России, но тоже не ничтожное. Общее превышение товарного вывоза равняется сумме в 64 мил. руб. мет., а приплата монетою достигает средним числом 12 690 000 руб. мет., а всего — 76 690 000 руб. мет., или приблизительно по 70-80 коп. с каждого жителя.

______________________

* Данные Спалларта о товарном вывозе захватывают начало 80-х годов, а данные Мельголля о монетном вывозе относятся к десятилетию 1870—[18]80 гг. То же и для России, для которой есть, впрочем, отрывочные данные и более поздние того же значения.

______________________

Нечего много распространяться, чтобы напомнить о наличности в этом случае всех тех трех причин, от которых ныне постепенно высвобождается Америка и которые постепенно окончательно опутывают Ост-Индию. Кому неизвестно, напр., какие громадные иностранные капиталы помещены в русские и австрийские государственные фонды и какие поэтому громадные суммы наличного монетою переводятся за границу единственно для удовлетворения процентами государственных кредиторов. <Последний поход немецкой печати против русских фондов обнаружил их в размере более миллиарда в одной Германии.> Но не одни государственные фонды служат иностранцам для помещения капитала в России или Австрии. Железные дороги и масса промышленных предприятий служат для того же. Чуть ли не ежедненно читается о новых грандиозных предприятиях в России, зачинаемых на иностранные капиталы. То нефтяное дело в Баку, то железное — в Кривом Роге, то мануфактура в Царстве Польском и т.д., и т.д. служат все новым и новым поприщем для затраты иностранных капиталов, прибыли с которых, конечно, текут за границу.

Не менее упрочилась и другая форма экономического неравенства между западною и восточною Европою. Для кого же тайна, что le gros corps внешней торговли находится в руках иностранцев и что почти целиком весь ввоз и вывоз является <к нам> на иностранных судах, оставляя в пользу иностранцев всю разность между ценностью вывоза и ценностью ввоза и заставляя Россию выплачивать эту разность новыми собственными ценностями.

Третья форма международного экономического подчинения, вселение культуртрегеров, не менее широко распространена как в Австрии, так и в России. Закон об иностранноподданных в России обнаружил их в числе даже большем, нежели ожидали при самых смелых расчетах. Все это приезжает в Россию, делает деньги и отъезжает на родину с капиталами в кармане. Культурное неравенство дозволяет свободное и удобное внедрение этих культуртрегеров как в России, так и в Австрии. Относительная бедность дозволяет внедрение капиталов для разных предприятий и захват этими иноземными капиталами внешней торговли. А вместе взятое все это ведет к тому, что нация обращается в экономически подчиненную сторону, ежегодно и правильно выплачивающую дань экономически господствующим нациям.

Эти нации — Англия, Нидерланды (и романские, и германские), Франция, стоящие вместе с тем на вершине национального богатства и культуры. Если мы, напр., возьмем Голландию и сложим чистый избыток ввоза товаров и монеты, то получим около 32 руб. мет. среднего ежегодного избытка на душу, т.е. около 160 руб. мет., свыше 250 руб. кредитных на среднюю семью в год! Столько ценностей могла бы ежегодно получать каждая голландская семья как дань других народов, если бы все приплаты других наций в пользу голландцев были бы разделены поровну между ними. Сделав подобный же расчет для всех экономически господствующих наций, мы увидим, что эта дань других наций в их пользу приносит им на семью: английскую — около 230 руб. кр[едитных], бельгийскую — 170 р. кр[едитных], французскую — 75 р. кр[едитных] <и скандинавскую — 45 р. кр[едитных] приблизительно>. На эту сумму другие нации работают и производят для них, не получая ничего в обмен. Что касается абсолютных цифр, то, к сожалению, для восьмидесятых годов они недостаточно (что касается обмена драгоценными металлами) полны, чтобы охватить довольно значительное число стран. Поэтому приходится довольствоваться семидесятыми годами, для которых у Мельголля находим довольно полный материал. За десятилетие 1870—[18]79 гг. главнейшие страны мира следующим образом участвовали в обмене.

1. Четыре экономически господствующих нации получили излишек ценности и товаром и монетою в следующем размере.

Избыток ввоза, в млн. руб. мет.

	Монетою	Товаром	Всего
Англия	157,5	5 812,5	5 970,0
Франция	851,2	1 125,0	1 976,2
Голландия	66,2	625,0	691,2
Бельгия	285,0	562,5	847,5
	1 359,9	8 125,0	9 484,9

Или, другими словами, эти четыре страны за сказанное десятилетие поглотили ценностей, произведенных другими странами без всякого их за то вознаграждение, круглым числом на 9 1/2 миллиардов рублей металлических, или 38 миллиардов франков (без малого 15 миллиардов рублей кредитных).

2. С другой стороны, следующие страны оказались несомненно экономически подчиненным, уплачивая иностранцам избыток ценностей.

Избыток вывоза, в млн. руб. мет.

	Монетою	Товаром	Всего
Соединенные Штаты	310,0	687,5	997,5
Южная Америка (вся)	490,6	250,0	740,6
Южная Африка	11,9	62,5	74,4
Ост-Индия	430,6	750,0	319,4
Австралия	290,3	125,0	165,3
	672,2	1 625,0	2 297,2

3. Из остальных стран, о которых у Мельголля находим достаточные сведения, небольшой избыток имели Россия, Австрия, Скандинавия и Канада. О Германии, Италии, Швейцарии, Турции сведения вполне недостаточны, как и о большей части Азии и Африки и некоторой части Америки (Мексика, Вест-Индия и др.) и Австралии (неанглийские владения).

Если сравним эти данные для семидесятых годов с вышеприведенными вычислениями для восьмидесятых, то легко усмотрим, что Скандинавия и Канада, тогда лишь робко ступившие на стезю избытков, успели на ней утвердиться; Соединенные Штаты сделали значительные и небезуспешные усилия, чтобы высвободиться из экономической подчиненности, в которую их поставила междоусобная война; Ост-Индия, напротив того, сделала значительные шаги по пути развития этой подчиненности; некоторые шаги по тому же пути сделали Австрия и Россия. Богатые богатели; бедные беднели; среднее состояние выпадало, так как Скандинавия, Канада, Соединенные Штаты выбивались наверх, другие же вытеснялись книзу, и между имущими и неимущими нациями расстояние лишь возрастало*. Этот общий экономический закон, ныне господствующий во внутренних отношениях передовых стран Европы и определяющий развитие и порядок имущественного распределения при невозбранном господстве капитала, сказался, как мы видим, и в международных отношениях и сказался во всем своем блеске и силе. Историческая эволюция, распределив сначала членов наций на экономические классы, ныне распределяет на такие же экономические классы сами нации. Несомненно, что Англия, Франция, Нидерланды возвысились и утвердились как экономически господствующий класс наций. За ними тянутся Скандинавия и Швейцария, имея некоторые шансы на успех. За то же место энергически бьются североамериканская республика и Германия. Тень того же экономического преобладания падает от Англии и Франции и на их колонии с европейским населением (Канада, Капландия, Алжирия), которые тоже выбивается наверх. Зато тем ниже опускаются колонии с туземным населением: Ост-Индия, французский Индо-Китай, голландская [Ост-]Индия (Зондские и Моллукские острова), вся Вест-Индия (британская, французская, голландская, испанская), Египет и т.д. Рядом с этими туземными колониями стоят культурно отсталые страны неевропейские: вся Южная Америка, Сиам и др. Несколько выше их, но все же в разряде экономически подчиненных стран встречаем культурно отсталые европейские страны: Австрию, Россию, Испанию, Балканские земли... Приблизительно таким вырисовывается современное экономическое положение мира и отношение наций между собою. Дифференцование наций на экономические классы стало уже совершившимся фактом, и было бы неосновательно оставаться на фиктивной теоретической почве якобы равного экономически положения. Не равно положение работодателя и рабочего; не равно положение лендлорда и мелкого съемщика; чистая фикция — свобода их договора о найме или аренде. Точно так же ныне и в международных отношениях не равно положение нации-капиталистки и народа-работника; и чистая фикция — весь этот «благоприятный» и «неблагоприятный» торговый баланс, в спорах о котором столько преломлено копий.

______________________

* Из данных позднейших, вышеприведенных в примечаниях, явствует, что процесс этот продолжал постепенно развиваться и во второй половине восьмидесятых годов.

______________________

§ 64. Дифференцование человечества на нации как экономические классы представляет собою явление, совершенно новое в истории. Оно начало сказываться в сороковых годах, когда впервые Англия начала ввозить товара более, нежели вывозила, и, вопреки этому, продолжала богатеть. Она первая вступила на этот путь, но данные о том времени еще не указывают на сущность явления. Это просто казалось странностью, которой только опасались в Англии. Опасения оказались излишними. За Англией одна за другою вступили на тот же путь Голландия, Бельгия, Франция, и все четверо продолжали богатеть. Патриоты, однако, опасались и скорбели. Чудаки скорбели, что получают более, нежели дают! Пятидесятые и шестидесятые годы, в течение которых с разными колебаниями совершалась эта знаменательная эволюция, затемненная при этом многочисленными военными и политическим потрясениями, очень медленно выясняли существенные черты процесса, так что лишь последние два десятилетия обрисовали его с достаточною ясностью. И мы видели, что восьмидесятые годы в этом отношении даже ярче семидесятых. <Вот почему мне приходилось сводить самый новейший статистический материал, хотя по необходимости он должен быть менее полон и точен, нежели более от нас отдаленный. Дело в том, что> только в настоящее время изучаемый процесс обрисовался с достаточною рельефностью и ясностью, потому что это самые последние, самые свежие всходы на всемирно-исторической ниве.

Что же обнаруживают перед нами эти всходы? Ясно, что экономическая международная история, пройдя фазисы прямого экономического насилия, или завоевательной политики, и экономической монополии во всех ее последовательных стадиях, вступила в фазис господства капитала, которому в теории соответствует фритредерство, как господству капитала внутри обществ соответствует пресловутая доктрина «laissez-faire, laissez-passer», теория свободного (т.е. дезорганизованного) труда и свободной конкуренции. Таким образом, чисто фактическое индуктивное исследование привело нас в этой главе к заключениям, которые раньше были выведены нами из теоретического построения. Индуктивное исследование вполне подтверждает дедукцию из общего исторического закона, установленного нами ранее того, а такая взаимная проверка дает нам новую уверенность в правильности наших выводов, практическое и теоретическое значение которых жизнь и наука призваны выяснить во весь их рост в недалеком будущем.

Так, строго соответственно развиваются экономические отношения на почве индивидуальной и на почве коллективной борьбы за существование. Одинаковым способом возникает экономическое господство и одинаково проходит оно три главных стадии: порабощение, монополию, эксплуатацию — причем каждая последующая стадия представляет сравнительно с предыдущею более смягченную форму господства и более полное дифференцование господства экономического и политического.

Каждая из этих больших стадий в истории <международной> экономической борьбы сама распадается на фазисы. Так, стадия порабощения заключает в себе фазисы набегов (грабежа, контрибуций), постоянной дани и сатрапий. Стадия монопольного режима распадается на фазисы чисто торговой монополии, торгово-промышленной монополии ввоза, торгово-промышленной монополии вывоза. И тут, как мы видели, каждый последующий фазис экономического господства является и смягчением, сравнительно с предыдущим, и более дифференцованным от господства политического. Каждая стадия, однако, предоставленная сама себе (т.е. «естественному» ходу экономической эволюции), роковым образом свершает свою миссию деморализации и деградации, упраздняя согласованную самодеятельность народа, навязывая согласование принудительное и тем вызывая самодеятельность несогласованную. При культурной разнородности сталкивающихся наций, когда решающим моментом в борьбе является культура (экономическая в том числе), исторический подбор решительно покровительствует этой форме исторической эволюции и циклизм становится законом развития. При относительной культурной однородности сталкивающихся наций, когда решающим элементом в борьбе является уже не культура, а активность (согласованная самодеятельность), исторический подбор дает опору этой активности (т.е. умственному и нравственному началу), в которой циклизм и находит сопротивление и даже опровержение. Активность в этом случае опирается как на культурное орудие борьбы на орудие экономического господства следующей стадии. Против порабощения выступает монополия; против монополии воздвигается капитал. Такова в самых общих чертах схема <международной> экономической борьбы в ее историческом развитии, насколько она выясняется перед нами на предшествующих страницах.

Сообразно этим стадиям и фазисам развития <международных> экономических отношений развивалась и экономическая доктрина, где меркантилизм сменился протекционизмом, а этот последний — фритредерством, который является теоретическим обоснованием и нормальными выражениями экономического господства капитала в международных отношениях. Практическое осуществление доктрины фритредерства без всяких ограничений и без всякого регулирования означало бы только облегчение и ускорение дифференцования человечества на нации капиталисток и работниц, на имущих и неимущих. Следует ли из этого, что протекционизм прав в своих притязаниях вытеснить фритредерство из практики так же, как и из теории? Нисколько, конечно. Протекционизм есть выражение монопольного периода <международной> экономической борьбы, как фритредерство — эпохи капитализма. Как неосновательно было бы думать побороть господство капитала во внутренних экономических отношениях возвратом к монополиям гильдий, цехов, майоратов и пр., так точно и в международных отношениях невозможно противупоставлять силе господствующего капитала режим монополий. Не протекционизму по силам остановить международное дифференцование, являющееся выражением господства капитала, которое ныне весьма недвусмысленно начинает устанавливаться и в международных отношениях, как уже установилось в индивидуальных.

Что может дать <нам> протекционизм с интересующей нас точки зрения? Несомненно, он повышает предпринимательскую прибыль в промышленности и делает ее сравнительно более значительною, нежели в странах, не огражденных благодеяниями покровительственных тарифов, а такое повышение прибылей неизбежно ведет и к повышению рыночного процента на капитал. Все это, во-первых, заставляет государство, общественные управления и компании искать для своих займов преимущественно иностранные капиталы как более дешевые. Таким образом, национальные фонды оказываются по необходимости за границею. Далее, иностранные капиталы привлекаются в страну высокою предпринимательскою прибылью. Вспомним, сколько переселилось в Царство Польское иностранных фабрик после повышения пошлин. Эта же высота предпринимательской прибыли в стране необходимо и неизбежно передает всю внешнюю торговлю в руки иностранного капитала, который довольствуется меньшею прибылью (а вещь экономически невозможная, чтобы, напр., в торговле англорусской могли быть разные прибыли для русских и английских негоциантов). И отлив национальных фондов за границу, и вселение иностранного капитала в страну, и переход внешней торговли в руки иностранцев, и даже вселение иностранных культуртрегеров (сопровождающих иностранные капиталы) — все это значительно облегчается системою протекционизма, которая, затрудняя одни пути международной экономической эксплуатации, облегчает другие и является не только совершенно призрачным орудием против угрожающей экономически отсталым странам участи стать чем-то вроде батраков по отношению к нациям, экономически господствующим, но в некотором отношении даже содействует этому процессу. Но фритредерство только облегчает его. <Что же делать?

Можно бы указать на ряд паллиативных мер, способных задержать быстрое развитие этого процесса, в роде, напр., разных препятствий и затруднений к вселению иностранных капиталов и иностранных культуртрегеров; поощрения торговому мореходству, системе тарифов, рассчитанной на понижение предпринимательской прибыли и покровительства обработке сырья его производителями и т.д., и т.д.

Этюд этот, однако, совершенно теоретического характера, и я не имел в виду предлагать какие-либо практические решения.>

Не могу <только> не указать в заключение, что пути к действительному сопротивлению этой опасности намечены отчасти историей внутренних экономических отношений, всегда на всем протяжении истории предварявших своею эволюцией аналогичную эволюцию международных отношений. Это предварение, бывшее доселе законом истории, не указывает ли прежде всего на то, что и ныне господство капитала должно найти себе ограничение прежде всего в отношениях внутренних? Сюда должны быть направлены первые и главные усилия. Только после этого можно надеяться с успехом противустать капиталу и на почве международных экономических отношений, исходя, конечно, из тех же начал, которые противуставляются господству капитала во внутренних экономических отношениях. А это начала общественной солидарности, государственного влияния и экономической организации, которая частью расстроилась с падением прежней рабской и монопольной организации труда, частью расстраивается в процессе разложения сельской общины и заменяется полною дезорганизацией (свободный труд, свободная конкуренция, мобилизация земельной собственности), открывающей самое широкое поприще для <изучаемых нами экономических явлений> господства капитала в индивидуальных так же, как и в международных отношениях.

Не могу не отметить еще одного исторического обстоятельства, имеющего существенное значение для нас, русских.> Из великих наций Англия, Нидерланды и Франция занимают положение экономически господствующих, представляют капитал в международных отношениях. Соединенные Штаты и Германия (с Цислейтаниею) бьются за место среди тех же экономических господ. Возможно, что они достигнут цели, но весьма мало шансов, чтобы еще какая-либо великая нация имела возможность подняться на ту же ступень, потому что по самому существу процесса счастливцев не может быть много. Из массы представителей труда возвышаются немногие представители капитала. В таком случае Россия окажется силою вещей в числе, <а следовательно, и во главе> наций, представляющих труд в международных отношениях и страдающих от экономического дифференцования, от господства капитала. И не натурально ли ожидать, что на ее долю выпадет значительная роль в предстоящей борьбе за международную экономическую справедливость? В этом заключается ее прямой интерес и для этого она покуда сохраняет в своей внутренней экономической организации очень важные и существенные элементы и условия, дозволяющие борьбу с господством капитала. <Такова одна из императивных задач русской истории, и сколько бы мы ни отворачивались от этой задачи, налагаемой на нас всем ходом нашей национальной жизни, история (и если не внутренняя, то внешняя) должна рано или поздно привести и поставить нас лицом к лицу с этою широкою и ответственною проблемою. И лучше заранее приготовиться к великой исторической ответственности, выпадающей на нашу долю, нежели увидеть себя застигнутыми врасплох, «как раб ленивый и лукавый», зарывший свой талант в землю. Наш талант тоже в земле, но он не скрывается в земле, а питается, сохраняется и держится ею... Наш долг не дать заглохнуть ему среди плевел злонамеренного кулачества и благонамеренного невежества.>

← Южаков С.Н. Социологические этюды. Т. 1

Опубликовано отдельным изданием: Южаков С.Н. Социологические этюды: В 2 т. Т. 2. Издание пересмотренное и дополненное. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1896.

Южаков, Сергей Николаевич (1849-1910) - русский публицист, социолог.

С.Н. ЮжаковСоциологические этюды

Т. 2

На главную

Произведения С.Н. Южакова

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Вместо введения. Об основных течениях мысли в русской литературе

I. Два памятника. (Из недавнего прошлого общественно-философской мысли)

II. Современные течения

Этюд первый. Обзор социологической проблемы

Глава I. Определение проблемы (§§ 1-3)

Глава II. Сочетание и распадение (§§ 4-6)

Глава III. Основной закон жизни (§§ 7-10)

Глава IV. Активность и культура (§§ 11-14)

Этюд второй. Нравственное начало в общественной жизни

Глава V. Активность и ее значение в жизни (§§ 15-28)

Глава VI. Нравственность, как форма активности (§§ 29-40)

Этюд третий. Экономическое начало и общественная борьба

Глава VII. Борьба в жизни и ее формы (§§ 41-44)

Глава VIII. Культура, как орудие борьбы (§§ 45-48)

Глава IX. Экономические орудия в догосударственный период (§§ 49-51)

Глава X. Экономические орудия в индивидуальной борьбе (§§ 51-54)

Глава XI. Экономические орудия в международной борьбе. Историческое обозрение (§§ 55-58)

Глава XII. Международный капитализм (§§ 59-64)

Предисловие

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ Об основных течениях мысли в русской литературе

I. ДВА ПАМЯТНИКА

II. СОВРЕМЕННЫЕ ТЕЧЕНИЯ

ЭТЮД ПЕРВЫЙ Обзор социологической проблемы

Глава I ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

Глава IIСОЧЕТАНИЕ И РАСПАДЕНИЕ*

Глава IIIОСНОВНОЙ ЗАКОН ЖИЗНИ

Глава IVАКТИВНОСТЬ И КУЛЬТУРА

ЭТЮД ВТОРОЙ Нравственное начало в общественной жизни*

Глава VАКТИВНОСТЬ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ В ЖИЗНИ

Глава VIНРАВСТВЕННОСТЬ КАК ФОРМА АКТИВНОСТИ

ЭТЮД ТРЕТИЙ Экономическое начало и общественная борьба

Глава VIIБОРЬБА В ЖИЗНИ И ЕЕ ФОРМЫ

Глава VIIIКУЛЬТУРА КАК ОРУДИЕ БОРЬБЫ

Глава IXЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ДОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРИОД

Глава X ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В ИНДИВИДУАЛЬНОЙ БОРЬБЕ

Глава XIЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В МЕЖДУНАРОДНОЙ БОРЬБЕ (Историческое обозрение)

Глава XIIМЕЖДУНАРОДНЫЙ КАПИТАЛИЗМ

На главную

Произведения С.Н. Южакова

С.Н. Южаков
Социологические этюды

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ
Об основных течениях мысли в русской литературе

ЭТЮД ПЕРВЫЙ
Обзор социологической проблемы

Глава I
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

Глава II
СОЧЕТАНИЕ И РАСПАДЕНИЕ*

Глава III
ОСНОВНОЙ ЗАКОН ЖИЗНИ

Глава IV
АКТИВНОСТЬ И КУЛЬТУРА

ЭТЮД ВТОРОЙ
Нравственное начало в общественной жизни*

Глава V
АКТИВНОСТЬ И ЕЕ ЗНАЧЕНИЕ В ЖИЗНИ

Глава VI
НРАВСТВЕННОСТЬ КАК ФОРМА АКТИВНОСТИ

ЭТЮД ТРЕТИЙ
Экономическое начало и общественная борьба

Глава VII
БОРЬБА В ЖИЗНИ И ЕЕ ФОРМЫ

Глава VIII
КУЛЬТУРА КАК ОРУДИЕ БОРЬБЫ

Глава IX
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ДОГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРИОД

Глава X
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В ИНДИВИДУАЛЬНОЙ БОРЬБЕ

Глава XI
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОРУДИЯ В МЕЖДУНАРОДНОЙ БОРЬБЕ
(Историческое обозрение)

Глава XII
МЕЖДУНАРОДНЫЙ КАПИТАЛИЗМ