Святитель Василий Великий
Творения иже во святых отца нашего Василия Великого

Св. Василий, множеством препятствий к свиданию с Евстафием доведенный до мысли приписывать сие судьбе или случаю, по получении письма от Евстафия переменяет сию мысль и видит в том же самом дело Промысла.
(Писано в 357г.)

Удивительно, как ободрил и утешил ты меня своими письмами, когда терял уже я бодрость от немилостей так называемого случая, которым всегда полагались мне какие-нибудь препятствия к свиданию с тобою. Иногда спрашивал я даже сам себя: не справедливо ли повторяемое многими, что есть какая-то необходимость и судьба, управляющая и маловажными и важнейшими из наших дел, и что мы, люди, ни в чем сами не властны, или, если не это, без сомнения, какое-то счастие преследует жизнь человеческую? И такие мысли найдешь весьма извинительными, когда узнаешь причины, которыми доведен я до них.

По молве о твоей философии оставил я Афины, презрев все тамошнее. С такою поспешностью проехал я город на Геллеспонте, с какою ни один Улисс не бежал от пения Сирен. С удивлением, правда, взирал на Азию, но поспешал к митрополии всех красот. Когда же, прибыв на родину и поискав, не нашел там тебя, с этого самого времени было у меня уже много разных причин, служивших неожиданным препятствием. Непременно надобно было или сделаться мне больным, и потому не видеться с тобою, или не иметь возможности ехать вместе, когда отправлялся ты на Восток, а, наконец, когда, перенеся тысячи пудов, достиг я Сирии, и там не свидеться с философом, который отбыл к египтянам. Опять надобно было отправляться в Египет, совершив путь дальний и трудный, но и здесь не получить, чего домогался. И столько был я несчастлив в любви к тебе, что надобно мне стало или идти к персам, следовать за тобою к самым отдаленным варварам (ты, конечно, поехал бы и туда, как противоборствовал мне демон!), или сидеть здесь, в александровом городе, как это и случилось. И мне кажется, если бы не отказался я идти за тобою, подобно овце, которую манят, показывая ей ветвь, тебе довелось бы идти далее индийского Нисса и скитаться в стране, ежели только есть какая на краю обитаемой нами вселенной. Но к чему говорить много? И теперь, напоследок, когда проживаешь ты на родине, не удалось мне видеться с тобою, потому что удерживают меня от этого продолжительные недуги. А если и впереди они не облегчатся, то и зимою не свижусь с твоею ученостию. Не дело ли это судьбы, как сам бы ты сказал? Не дело ли необходимости? Почти не превосходит ли это и выдуманные стихотворцами басни о Тантале?

Но, как сказано, обрадован я твоими письмами, и не удержусь больше прежней мысли. Напротив того, утверждаю, что надобно благодарить Бога, когда подает Он блага, и не выходить из терпения, когда не ущедряет ими. Поэтому, если даст мне возможность видеться с тобою, то, конечно, признаю это для себя и самым лучшим и вместе самым приятным делом. Если замедлится наше свидание, перенесу эту потерю благодушно, потому что Бог, без всякого сомнения, распоряжается нашими делами лучше, нежели как предначертали бы мы сами.

2. К Григорию Богослову

Св. Григорию, который желал знать образ жизни и препровождение времени в Василиевой пустыне, по скромном отзыве о себе самом, излагает правила подвижнической жизни, показывает пользу уединения, чтения Писаний и молитвы, также описывает внешнюю жизнь подвижника.
(Писано в начале уединения.)

Узнал я письмо твое, как узнают детей друга по примечаемому сходству с родителями. Положение места, говоришь ты, немного значит и не может в душе твоей произвести сколько-нибудь влечения к тому, чтоб жить с нами вместе, пока не узнаешь чего-нибудь о нашем образе жизни и о препровождении у нас времени. Подлинно, это — твое рассуждение, достойное твоей души, которая все здешнее ставит ни во что в сравнении с блаженством, какое уготовано нам по обетованиям.

Но я стыжусь и писать о том, что сам делаю ночь и день в этой пустыне. Ибо, хотя и оставил я городскую жизнь, как повод к тысячам зол, однако же, никак не мог оставить самого себя. Но похожу на людей, которые, по непривычке к плаванию на море, приходят в измождение и чувствуют тошноту, жалуясь на величину корабля, как на причину сильной качки, а перейдя с него в лодку или малое судно, и там страждут тошнотой и головокружением, потому что с ними вместе переходят тоска и желчь. Подобно сему в некотором отношении и мое положение, потому что, нося с собою живущие в нас страсти, везде мы с одинаковыми мятежами, а потому немного извлекаем пользы из этого одиночества.

Что же надлежало нам сделать и с чего начать, чтобы идти по следам Вождя нашего спасения? Ибо Он говорит: «если хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною» (Мф 16,24). — Вот что.

Надобно стараться иметь ум в безмолвии. Как глаз, который в непрестанном движении, то вертится в стороны, то обращается часто вверх и вниз, не может ясно видеть того, что перед ним, а напротив того, если хочешь сделать, чтобы зрение его было ясно, надобно устремить взор на один видимый предмет, так и ум человеческий, если развлечен тысячами мирских забот, не может ясно усматривать истину. Как не связанного еще узами брака приводят в смятение неистовые пожелания, неудержимые влечения и какие-то мучения любви, так вступившего уже в супружество встречают новые волнения. Когда нет детей, желание иметь их, а когда есть дети, попечение об их воспитании, охранении супруги, рачение о доме, надзор за служителями, утраты по договорам, споры с соседями, тяжбы в судах, опасности в торговле, труды в земледелии. Каждый день приносит с собою свое омрачение душе, и ночи, получая в наследство дневные работы, обольщают теми же представлениями. Один только способ избежать этого —это удаление от мира сего. А удаление от мира состоит не в том, чтоб телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия к телу, не иметь у себя ни города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не беспокоющимся о средствах жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с людьми, не знающим человеческих правил, готовым принимать сердцем впечатления от божественного учения. Подготовка же сердца состоит в отучении его от тех правил, какие заняты были им из лукавого обычая, потому что и на воске нельзя писать, не изгладив положенных на нем начертаний, и душе невозможно вверить божественных догматов, не истребив в ней укорененных навыком мнений. Для этого, конечно, весьма великую пользу доставляет нам уединение, которое усыпляет в нас страсти и дает разуму досуг совершенно отсечь их от души. Как ни трудно одолевать укрощенных зверей, как-то желания, гнев, страх, скорби — эти злые ядовитые звери в душе, если усыплены они безмолвием и не приведены они в свирепое состояние постоянным раздражением, удобнее преодолеваются силою разума.

Потому пусть будет избрано такое место, как, например, наше свободное от общения с людьми, чтобы ничто постороннее не прерывало непрестанного упражнения. Упражнения же в благочестии питает душу божественными размышлениями. Потому что блаженнее этого —на земле подражать лику Ангелов: при самом начале дня поспешать на молитву, чествовать Создателя песнями и пениями, потом, когда совершенно воссияет солнце, принявшись за дела и везде имея при себе молитву, приправлять свои работы песнопениями, как солью, потому что утешения пением приносят душе беспечальное и радостное успокоение.

Итак, безмолвие служит для души началом очищения, когда ни язык не произносит чего-либо человеческого, ни глаза не заняты рассматриванием доброцветности и соразмерности в телах, ни слух не расслабляет душевного напряжения слушанием песней, сложенных для удовольствия, или разговорами людей шутливых и смешливых, что обыкновенно более всего ослабляет душевные силы. Ум, не рассеиваясь по внешним предметам и не развлекаясь миром под влиянием чувств, входит в самого себя, а от себя восходит к мысли о Боге; озаряемый же этою Добротою приходит в забвение о самой природе. Душа не увлекается ни попечением о пропитании, ни беспокойством об одеждах, но на свободе от земных забот всю свою ревность обращает на приобретение вечных благ, на то, чтобы возрастали и прочие добродетели, которые, состоя под этими родовыми добродетелями, обязывают ревнителя всякое дело в жизни исполнять должным образом.

А самый главный путь, которым отыскиваем то, к чему обязывает нас долг, есть изучение богодухновенных Писаний, потому что в них находим мы правила деятельности и в них жития блаженных мужей, представленные в письменах, подобно каким-то одушевленным картинам жизни по Богу, предлагаются нам для подражания добрым делам. Поэтому, в чем бы кто ни сознавал себя недостаточным, занимаясь Писанием, в нем, как в общей какой врачебнице, находит врачевство, пригодное своему недугу. И любитель целомудрия часто перечитывает историю об Иосифе, у него учится целомудренным поступкам, находя его не только воздерживающимся от удовольствий, но по навыку расположенным к добродетели. А мужеству обучается у Иова, который при несчастном перевороте его жизни, в одно мгновение сделавшись из богатого бедным и из благочадного бесчадным, не только сам в себе не переменился, сохраняя во всем возвышенный образ мыслей, но даже без огорчения перенес и то, что друзья, пришедши для утешения, ругались над ним и усугубляли скорбь его. Опять же кто умеет в одно и то же время быть и кротким, и великодушным, чтобы против греха действовать гневом, а на людей — кротостию, тот найдет Давида мужественным в военных подвигах, но кротким и непоколебимым при воздаянии врагам. Таков и Моисей, который с великим гневом восстает на согрешавших перед Богом, но с кротким сердцем переносит клевету на него самого. И как живописцы, когда пишут картину с картины, часто всматриваясь в подлинник, стараются черты его перенести в свое произведение, так и возревновавший о том, чтобы соделаться совершенным во всех частях добродетели, должен при всяком случае всматриваться в жития Святых, как бы в движущиеся и действующие какие изваяния, и что в них доброго, то через подражание перенимать.

Опять, если за чтениями следуют молитвы, то душа, движимая любовью к Богу, приступает к ним бодрее и зрелее. Прекрасна же молитва, уясняющая в душе мысль о Боге. А посредством памяти водруженная в нас мысль о Боге есть вселение в нас самого Бога. Таким образом делаемся мы храмом Божиим, когда непрестанная память не прерывается земными заботами, и ум не возмущается внезапными страстными движениями, но избегающий всего боголюбец уединяется в Боге, отражая от себя страсти, не приманивающие его к воздержанию, и проводит время в занятиях, ведущих к добродетели.

И прежде всего надобно стараться не быть невеждою в употреблении дара слова, но спрашивать без любопытства, а отвечать без надменности, не прерывая собеседника, когда он говорит что-нибудь полезное без желания бросить напоказ слово, назначая меру и слово слуху. Надобно учиться не стыдясь, учить не скупясь, и если что узнал от другого, не скрывать сего, уподобляясь негодным женщинам, которые подкидывают незаконнорожденных детей, но с признательностью объявлять, кто отец слова. В напряжении голоса должна быть предпочитаема середина, чтобы при малом напряжении не оставался он неразличимым, а при большем усилении не делался несносным. Надобно обдумывать, что будешь говорить, и уже потом пускать слово в народ. При встречах следует быть приветливым, в разговорах приятным, не шутливостью подслащая речь, но сообщая ей усладу радушием совета. В любом случае, когда бы надлежало сделать и выговор, надобно избегать жестокости, ибо, если сам себя унизишь по смиренномудрию, то найдешь удобный доступ к имеющему нужду в уврачевании. А часто полезен нам и тот способ выговора, какой употреблен пророком, который согрешившему Давиду не от себя произнес определение осуждения, но употребил третье лицо, сделав самого Давида судьей своего собственного греха, так что сам на себя произнеся осуждение, не жаловался он уже на обличителя.

Смиренному и сокрушенному образу мыслей приличны взор печальный и потупленный в землю, небрежность в наружности, волосы непричесанные, одежда немытая. Надобно, чтобы хитон был собран на теле поясом, впрочем, подпояска лежала не выше бедер (это было бы женоподобно), и не так слабо стягивалась, чтобы хитон мог развеваться (это было бы изнеженно). Походка должна быть не медленная, которая бы изобличала душевное расслабление, и опять не скорая и торопливая, которая бы обнаруживала исступленные движения души. Цель одежды одна — служить для плоти покровом, достаточным зимою и летом. Но не гоняйся за приятностию в цвете, за тонкостию и мягкостию в отделке. Ибо подбирать цвета одежды есть то же щегольство, каким заняты женщины, которые и щеки, и волосы у себя окрашивают в чужой цвет. Напротив того, полезно, если хитон имеет столько толщины, что надевший его может согреться, не имея нужды в другом. Обувь должна быть по цене дешевая, но достаточно удовлетворяющая потребности. Одним словом, как в одежде надобно предпочитать необходимое, так в пище удовлетворит нужде хлеб, жажду утолит у здорового вода, и еще варения из семян могут поддерживать в теле крепость для необходимых потребностей. А пищу вкушать должно, не выказывая бешеной жадности, но во всем соблюдая твердость, кротость и воздержанность от удовольствий, даже в это самое время имея ум непраздный от мысли о Боге, напротив же того, само свойство снедей и устройство приемлющего их тела надобно обращать в предлог к славословию Домостроителя Вселенной, Которым созданы различные роды снедей, приспособленные к свойству тел. Молитвы перед вкушением пищи должно совершать достойно даров Божиих, какие и теперь подаются, и сберегаются на будущее время. Молитвы по вкушении пищи пусть содержат в себе и благодарение за дарованное, и прошение обетованного. На принятие пищи должен быть назначаем один определенный час, и притом один и тот же в продолжение известного срока, так, чтобы из двадцати четырех часов в сутках он только один употребляем был для тела, все же прочие часы проводил подвижник в разных трудах.

Сон должен быть легкий, от которого без труда можно пробудиться, и какой естественным образом следует после малого вкушения пищи, его с намерением надобно прерывать попечениями о делах важных. А погружение в глубокое усыпление до расслабления членов, чем дается время для неразумных мечтаний, предает спящего ежедневной смерти. Напротив того, на что другими употребляется утро, на то подвижникам благочестия служит полночь, потому что ночное безмолвие более всего дает свободу душе, когда ни глаза, ни уши не передают сердцу вредных зрелищ или слухов, но ум наедине пребывает с Богом, и как исправляет себя припоминанием соделанных грехов, так предписывает себе правила к уклонению от зла и к совершению преднамеренного испрашивает содействия у Бога.

Таково* мое тебе сказание братской любви, о любезная голова! А ты соблаговоли вознаградить меня святыми своими молитвами, чтобы спастись мне от настоящего лукавого века и от безрассудных людей, освободившись же от всякого греха, а лучше сказать, отделившись от самого врага и наветника нашей жизни, чистым сердцем узреть в познании Бога всяческих, по благодати Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

______________________

* Сие заключение письма читается в рукописи Венской библиотеки под № 86. См. Lambecii Commentaria de bibl. Cols. Vindobonensi L. III, p. 373.

______________________

3. К Кандидиану

Хвалит Кандидиана за то, что среди почестей не гордится и сохраняет любовь к наукам, а вместе просит защиты от насилий одного человека, ограбившего дом Василиев в Аннисах.
(Писано из уединения.)

Когда взял я в руки письмо твое, было со мною нечто достойное того, чтобы выслушать. Брался я за него с уважением, как за известие о каком государственном деле, и пока разламывал восковую печать, смотрел со страхом, как ни один обвиненный Спартанец не смотрит на лакедеменский свиток. Когда же развернул и прочел до конца, стало мне смешно, частью от удовольствия, что не узнал ничего нового, а частью от того, что сравнил тебя с Демосфеном. Когда случилось ему содержать на своем иждивении нескольких плясунов и свирельщиков, тогда захотел он называться не Демосфеном, а начальником хора. А ты всегда одинаков, содержишь ли кого, или не содержишь. И хотя на твоем содержании больше тысячи воинов, нежели несколько человек, получивших необходимое от Демосфена, однако же ко мне пишешь не по чину своему, но обычным тебе образом, с неменьшим против прежнего старанием о слоге, но, по выражению Платона, среди зимы и бури дел, как бы стоя за твердою какой стеною, не принимаешь в душу никакой тревоги, лучше сказать, сколько можешь и других не допускаешь до беспокойства.

Таково твое дело! Оно велико и весьма чудно для тех, кто способен понимать и опять не очень чудно для того, кто сравнивает сие с целым предначертанием жизни. Выслушай же, каково и мое положение, подлинно, оно странно и справедливо постигло меня.

Один грубый человек из живущих с нами в Аннисах, по смерти моего служителя, не сказав, что имел с ним какое-то условие, не явившись ко мне, не принеся жалобы, не захотев получить от меня по доброй воле, не сделав угрозы, что если не получит, то вынудит силою, вдруг с несколькими подобными ему по безрассудству ворвался ко мне в дом, прибил охранявших его женщин и, разломав двери, вынес из него все. Иное забрал сам, а другое предоставил на расхищение всякому, кто хотел.

Поэтому, чтобы не быть мне последним из немощных, и не подать о себе мысли, что всякий может нападать на меня, позволь попросить тебя употребить и ныне то же старание, какое оказывал ты о всех делах моих. А мое спокойствие сохранится уже тем одним, что буду состоять под твоим покровительством. Я удовольствуюсь тем наказанием, если виновный будет взят начальником селения и на короткое время заключен в тюрьму, потому что не только негодую за то, что потерпел, но имею нужду в безопасности на будущее время.

4. К Олимпию

Остроумно благодарит Олимпия за присланные им подарки, принося на Олимпия жалобу от лица нищеты, богатыми подарками изгоняемой из Василиевой пустыни.
(Писано из уединения.)

Что делаешь ты, чудный мой, изгоняя из этой пустыни любезную мне нищету, питательницу любомудрия! Я думаю, что если бы имела она дар слова, то за лишение владения принесла бы на тебя жалобу: «Вот желательно мне было бы жить вместе с этим человеком: он хвалил то Зенона, который, лишившись всего во время кораблекрушения, не произнес ни одного неблагородного слова, но сказал: «Благодарю тебя, случай, что доводишь меня до плаща», то Клеанфа, который по найму черпает воду из колодца, чтобы и самому было чем прожить и учителям заплатить за учение. А никогда не переставал также дивиться Диогену, который хвалился тем, что довольствуется одними дарами природы, почему бросает и деревянную чашку, как скоро научился у мальчика пить, нагнувшись, пригоршнями». Так и подобно сему могла бы на тебя жаловаться жившая со мною нищета, которая теперь изгнана богатыми твоими подарками. Даже присовокупила бы и некоторую угрозу, например: «Если в другой раз застану тебя здесь, то прежде всего покажу тебе сицилийскую или италийскую роскошь, и таким образом вполне отомщу тем, чем сама богата». И об этом довольно. Я с радостью слышу, что ты начал уже свое лечение, и желаю, чтобы оно помогло тебе. Твоей священной душе прилично беспечальное служение тела.

5. К Нектарию

Утешает Нектария, опечаленного смертью единственного сына.
(Писано из уединения.)

Не прошло еще трех или четырех дней, как поражен я слухом о невыносимом несчастий, и все еще оставался в сомнении, потому что доставивший мне это печальное известие не мог ясно рассказать случившегося: а коль не желалось, чтобы это была правда, то с трудом верилось рассказанному; и вот получаю письмо от епископа, которое в точности подтверждает эту неприятную весть. Нужно ли говорить, как это опечалило меня и сколько пролил я слез? Да и у кого такое каменное сердце или кто так совершенно поставил себя вне человеческой природы, чтобы без страдания перенести случившееся или ощутить при этом только легкую скорбь в душе? Умирает наследник знатного дома, опора рода, надежда отца, отросль благочестивых родителей, взращенная тысячами молитв и в самом цвете лет похищенная из отеческих рук. Какую адамантову природу не должно это смягчить и привести в сострадание? Поэтому неудивительно, если это несчастие до глубины коснулось и меня, который издавна всецело вам предан, ваши радости и скорби почитаю своими собственными. До настоящего времени, казалось мне, немного было прискорбных для вас случаев; большей же частью дела ваши текли по вашему желанию. Но по зависти демона, исчезли вдруг все это цветущее состояние дома и душевное веселие, и мы стали для мира печальною повестью. Поэтому, если вздумаем сетовать и плакать о случившемся, то не достанет у нас на то целой жизни. Даже если все люди восстенают с нами, и их сетование не возможет сравниться с бедствием. Если и речные потоки обратятся в слезы, и их не достанет для оплакивания случившегося.

Впрочем, если захотим употребить теперь в дело дар Божий, какой вложен в сердца наши, разумею целомудренный рассудок, который умеет и в благоденствии определять меру душе нашей, и в скорбных обстоятельствах приводить на память удел человеческий, обращать внимание наше на то, что обыкновенно видим и слышим, а именно, как жизнь полна подобных страданий, как много примеров человеческих бедствий, а сверх всего этого не терять из виду, что мы, уверовавшие во Христа, имеем Божие повеление, по надежде воскресения, не скорбеть об усопших, и что за великое терпение уготованы Подвигоположником великие венцы славы, то, когда позволим рассудку внушить нам все это, найдем, может быть, некоторое немалое облегчение в скорби. Поэтому умоляю тебя, как мужественного подвижника, выдержать тяжесть удара, не падать под бременем скорби, не погружаться душой в уныние, в той уверенности, что, хотя и сокрыты от нас причины Божиих распоряжений, однако же все, что бывает по распоряжению премудрого и любящего нас Бога, как оно ни трудно, непременно должно быть для нас приятно. Ибо знает Он, как уделить каждому, что ему полезно, и почему нужно положить нам неодинаковые пределы жизни; и есть непостижимая для людей причина, по которой одни уходят отсюда скорее, а другие оставляются долее бедствовать в многоболезненной этой жизни. Посему за все должны мы поклоняться Его человеколюбию и не огорчаться, помня это великое и славное изречение, какое произнес великий подвижник Иов, когда узнал, что дети его в числе десяти, в короткое мгновение времени, раздавлены за одною трапезою. «Господь дал, Господь и взял; как угодно было Господу, так и сделалось» (Иов 1,21). Чудное это изречение и мы сделаем своим; у правильного Судии равная награда показавшим равные доблести. Не лишились мы сына, но возвратили Давшему его в заем; не исчезла жизнь его, но переменилась на лучшую; не земля сокрыла нашего возлюбленного, но приняло его небо. Подождем немного, будем и мы вместе с вожделенным. Время разлуки невелико, потому что в этой жизни, как на пути, все поспешаем к тому же пристанищу. Один совершил уже путь свой, другой только вступил на него, иной поспешно идет им, но всех ожидает один конец. Он скорее совершил путь, но и все мы пойдем тою же дорогою, и всех ждет то же место отдохновения. О, если бы только нам своею добродетелью уподобиться его чистоте, чтобы за нелукавство нрава сподобиться одного упокоения с младенцами о Христе!

6. К Нектариевой супруге

Одного содержания и времени с предыдущими.

Хотел было я умолчать перед твоим благонравием, рассуждая, что как воспаленному глазу причиняет боль и самое нежное пособие, так и душе, пораженной тяжелой скорбью, кажется несколько докучливым слово, предлагаемое во время самой живой горести, хотя бы заключало оно в себе и много утешительного. Но когда пришло мне на мысль, что слово мое обращено будет к христианке, которая издавна обучена божественному и приготовлена ко всему человеческому, тогда не признал я справедливым не выполнить своей обязанности.

Знаю какова материнская боль; и когда представляю себе особенно твое ко всем доброе и кроткое расположение, заключаю по этому, каково должно быть страдание твое в настоящих обстоятельствах. Лишилась ты сына, которого при жизни ублажали все матери, желая и себе подобных сыновей, а по смерти так оплакивали, как будто каждая предавала земле собственного своего сына. Смерть его была ударом для двух отечеств. И для нас, и для кипликиян. С ним пал великий и знаменитый род, как бы отнятием опоры приведенный в колебание. Какое зло смог произвести своим вмешательством ты, лукавый демон? Как жалка страна, принужденная претерпеть такое бедствие! Само солнце, если бы в нем было какое чувство, ужаснулось бы, может быть, сего печального зрелища. Кто ж в состоянии выразить все то, что внушила бы сказать приведенная в смятение душа?

Но не без Промысла оставлены дела наши, как знаем из Евангелия, что и малая птица «не упадет на землю без воли Отца вашего» (Мф 10,29). А потому, если что случилось с нами, случилось по воле Сотворившего нас. А воле Божией «кто противится может» (Рим 9,19)? Перенесем постигшее нас, потому что, принимая это со скорбью, и случившегося не исправляем, и самих себя губим. Не будем жаловаться на праведный суд Божий. Мы невежды, чтобы подавать свое мнение о неизреченных судах Божиих.

Теперь Господь подвергает испытанию любовь твою к Нему. Теперь случай тебе за терпение сподобиться части мучеников. Матерь Маккавеев видела смерть семи сынов, и не жаловалась, не проливала малодушных слез, а благодарила Бога, что увидела, как огонь, железо и мучительные удары разрешили их от уз плоти, и признана за сие благоискусною перед Богом и приснопамятною у людей. Великое горе, и я в этом согласен, но велики и награды, какие Господь уготовил терпеливым.

Когда стала ты матерью, увидела сына и возблагодарила Бога, тогда, без сомнения, знала, что ты смертная и родила смертного. Что же странного, если смертный умер? Но нас огорчает безвременность! Неизвестно, не благовременно ли это, потому что не знаем, как избрать, что полезно душе, и как определить срок человеческой жизни. Обозри целый мир, в котором живешь, и рассуди, что все видимое смертно, что все подлежит тлению. Посмотри на небо, и оно некогда рушится; посмотри на солнце, и оно не устоит; все звезды, животные, живущие на суше и в воде, все украшение земли, сама земля — все тленно; немного еще времени, и всего этого не будет. Размышление об этом пусть будет тебе утешением в том, что случилось. Измеряй горе свое не в отдельности взятом — в таком случае оно покажется тебе невыносимым. Но сравни его со всем человеческим и в этом найдешь для себя утешение в горести.

А сверх всего этого скажу сильное убеждение. Пощади супруга: будьте утешением друг другу, сокрушая себя горем, не делай для него несчастия еще более тяжким.

Вообще же не думаю, чтобы к утешению достаточно было слова, но рассуждаю, что в настоящем случае нужна молитва. Поэтому молю самого Господа, неизреченною силою Своею коснувшись сердца твоего, произвести в душе твоей свет благими помыслами, чтобы в себе самой иметь тебе источники утешения.

7. К другу Григорию

Оправдывается в том, что хотя предвидел обвинение в недостаточности речений, однако же не мог не дать ответа спрашивавшим, и просит св. Григория посвятить всего себя на защиту истинного учения.
(Писано, по-видимому, из уединения.)

Когда писал я к твоей учености, не было мне неизвестно, что всякое богословное слово, как не выражает всей мысли ответствующего, так не удовлетворяет желанию спрашивающего, потому что слово умопредставляемому нами оказывает, обыкновенно, немощную какую-то услугу. Поэтому, если мысль наша немощна, а язык недостаточнее и мысли, то чего надлежало нам ожидать в рассуждении сказанного, кроме обвинения в скудости слов? Однако же, по этой причине, невозможно было обойти молчанием предложенного вопроса. Тот в опасности изменит истине, кто любящим Господа не дает охотно ответов о Боге. Потому те речения, достаточными ли они кажутся, или имеют нужду в точнейшем каком дополнении, для исправления своего пусть ожидают особенного времени. А что касается настоящего времени, прошу тебя, как и просил уже, всецело посвятить себя защите истины, и какие Богом вложены в мысль твою стремления к утверждению добра, довольствоваться ими и ничего более не требовать от меня. Я о себе гораздо ниже мнения обо мне других и приношу вреда более учению своею немощью, нежели придаю истине какую-либо силу своей защитой.

8. К Кесарийским монахам

Показывает причины, по которым, удалившись от них, медлит своим возвращением; предостерегает от учения ариан, и в опровержение возражений арианских объясняет, что Бог один по естеству, а не по числу, и что понятия подобного и неподобного не прилагаемы к Отцу и Сыну; также дает истинный смысл тем местам Писания, какие ариане приводили против единосущия Сына с Отцом; наконец, доказывает Божество Духа Святаго, и заключает письмо умозрением о том, что царство небесное есть созерцание.
(360 г.)

Неоднократно дивился, и что у вас за расположение ко мне, и отчего такую силу имеет над вами моя малость, которая разве немного и не за многое чего-нибудь стоит, а может быть, и ничем не привлекательна. Между тем вы обращаете ко мне слово, напоминая и дружбу, и отечество, пытаясь отеческим сердоболием снова обратить к себе, как будто какого беглеца. Признаюсь и не отрицаюсь, что стал беглецом, но узнайте и причину, если желаете уже знать. Всего более пораженный тогда неожиданностью, подобно людям, которых вдруг поражает внезапный шум, не удержал я помыслов, но удалился бегом, и довольно времени жил вдали от вас, а впоследствии овладела мною какая-то любовь к божественным догматам и желание философствовать об оных. Я говорил сам себе: «Как прийти мне в состояние, чтобы преодолеть живущий со мною грех? Кто будет для меня Лаваном, избавителем моим от Исава и детоводителем к высшей философии?» Но поскольку, при помощи Божией по мере сил достиг я цели, нашедши «сосуд избран» (Деян 9,15) и глубокий кладезь, разумею уста Христовы — Григория, то немного, прошу вас, немного дайте мне времени. Прошу не потому, что возлюбил городскую жизнь (ибо не скрыто от меня, что лукавый подобными вещами вводит людей в обман), а потому, что обращение со святыми признаю всего более полезным. Ибо, сам рассуждая о божественных догматах, а чаще слушая рассуждающих, приобретаю навык к умозрениям, от которого трудно отказаться. И таково мое положение!

А вы, о божественные и для меня паче всех любезные головы, берегитесь филистимских пастырей, чтобы кто из них не заградил тайно ваших кладезей, и не возмутил чистоты ведения касательно веры. Ибо у них всегда в попечении — не из божественных Писаний научать души простые, а подрывать истину внешнею мудростию. Кто вводит в нашу веру Нерожденное и Рожденное, кто учит, что всегда Сущий некогда не был, что Тот стал Отцем, Кто по естеству и всегда есть Отец, что Дух Святый не вечен, — таковой не явный ли филистимлянин, завидующий овцам патриарха нашего, чтобы не пили они воды чистой, «текущей в жизнь вечную» (Ин 4, 14), но навлекли на себя предреченное пророком: «Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер 2,13)? Должно исповедовать Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святаго, как научили Божии словеса и уразумевшие их возвышенно. А укоряющим нас за троебожие да будет сказано, что исповедуем Бога единого не числом, а естеством. Ибо все, именуемое по числу единым, в действительности не едино и по естеству не просто. О Боге же исповедуется, что Он прост и не сложен. Следовательно, Бог един не числом. Сказанное же мною объясняется так. Говорим, что мир числом един, но не говорим, что он есть нечто единое по естеству и простое, потому что делим его на стихии, из которых состоит — на огонь, воду, воздух и землю. Еще человек именуется по числу единым, ибо часто говорим: один человек, но и он, состоя из тела и души, не прост. Подобно и об Ангеле говорим, что он числом один, но не один по естеству и не прост, потому что ангельскую ипостась представляем себе сущностью, в которой есть святыня. Поэтому, если все единое по числу не едино по естеству, то единое по естеству и простое не есть единое по числу. А Бога именуем единым по естеству. Как же они вводят у нас число, когда совершенно исключаем оное из сего блаженного и умного Естества? Ибо число — принадлежность количества, а количество сопряжено с телесным естеством, потому число — принадлежность телесного естества. А мы веруем, что Господь наш есть Создатель тел. Посему всякое число означает нечто такое, что получило в удел природу вещественную и ограниченную, а единичность и единство есть признак сущности простой и беспредельной. Поэтому, кто Сына Божия или Духа Святаго исповедует, как число или тварь, тот скрытным образом вводит вещественное или ограниченное число. Ограниченным же называют не только естество, объемлемое местом, но и такое естество, которое объял Своим предведением Тот, Кто имел произвести его из небытия в бытие, и которое можно объять познанием. Потому все святое, если естество его ограничено, и святость имеет приобретенную и может допустить в себя порок. А Сын и Дух Святый — источник святыни, из которого освящается всякая разумная тварь по мере ее добродетели.

Притом мы, по истинному учению, не называем Сына ни подобным, ни не подобным Отцу, ибо то и другое в отношении к Ним равно невозможно. Подобным и не подобным называется что-либо относительно к качествам, а Божество свободно от качественности. Исповедуя же тождество естества, и единосущие приемлем, и избегаем сложности, потому что в сущности Бог и Отец родил в сущности Бога и Сына. Сим доказывается единосущие: в сущности Бог единосущен с Богом же в сущности. Правда, что и человек называется богом, как то: «Я сказал: вы — боги» (Пс 81, 6), и бес наименован богом, как то: «ибо все боги народов — идолы» (Пс 95, 5), но одни именуются так по благодати, а другие ложно. Единый же бог в сущности есть Бог.

А когда говорю «единый», означаю святую и не созданную сущность Божию. Ибо слово «единый» говорится и о каком-нибудь человеке, и просто о естестве в совокупности взятом; о каком-нибудь человеке, например, можешь сказать о Павле, что он один восхищен был «до третьего неба», и слышал «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 12,2. 4); об естестве же в совокупности взятом, когда, например, говорит Давид: «Дни человека — как трава» (Пс. 102,15), потому что здесь означает он не какого-либо человека, но в совокупности взятое естество, ибо всякий человек смертен. Так, сказанным о естестве разумеем и следующее: «единый, имеющий бессмертие» (1 Тим 6,16); и «единому (μóνω) Премудрому Богу» (Рим 14,26); и «никто не благ, как только один Бог» (Лк 18, 19); ибо здесь слово «один» (είς) тождественно слову «единый» (μóνоς); и «Он один распростирает небеса» (Иов 9, 8); и еще: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф 4, 10); и «нет Бога кроме Меня» (Втор 32, 39). Ибо слово «один» и «единый» (είς Iαί μóνоς) употребляются в Писании о Боге не в различии от Святаго Духа, а в отношении к недействительным богам, именуемым богами лживо, например: «Господь один (μóνоς) водил его, и не было с Ним чужого бога» (Втор 32,12); и «И удалили сыны Израилевы Ваалов и Астарт, и стали служить одному Господу» (μóνω) (1 Цар 7, 4). И еще Павел говорит: «Есть много богов и господ много, — но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор 8, 5. 6).

Но спрашиваем здесь, почему, сказав: «один Бог», не удовольствовался этим речением (ибо сказали мы, что слово «единый» и «один» (μóνоς καί είς), употребленное о Боге, означает единство), но присовокупил: «Отец», и упомянул о Христе? Догадываюсь по этому, что «сосуд избран»; Павел почел теперь недостаточным проповедовать единого Бога Сына и Бога Духа Святаго, что выразил словами «один Бог», если через добавление «Отец» не укажет и Того, «из Которого все», а упоминанием о Господе не означит и Слова «и мы Им», и опять уточнение: «Иисус Христос» не возвестит вочеловечения, не изобразит страдания, не откроет и воскресения. Ибо слова «Иисус Христос» дают нам таковые понятия. Посему Господь не хочет, чтобы прежде страдания именовали Его Иисусом Христом, и повелевает ученикам, «чтобы никому не рассказывали, что Он есть Иисус Христос» (Мф 16,20). Ибо предположено Им было —уже по совершении домостроительства, по воскресении из мертвых и по вознесении на небеса —дозволить ученикам проповедать его Иисусом Христом. Таково значение слов: «да знают Тебя единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин 17,3), и «веруйте в Бога, и в Меня веруйте» (Ин 14,1). Так Дух Святый везде приводит в безопасность наше понятие, чтобы приступая к одному, не теряли мы другого, углублялись в богословие, не оставляли в пренебрежении домостроительства, и по недостаточности в чем-либо не впали в нечестие.

А те тексты Божественного Писания, которые берут противники, и перетолковав согласно со своим разумением, выставляют против нас к умалению славы Единородного, разберем таким же образом, по мере сил уяснив себе значение оных.

И во-первых, положим, что нам предложено следующее место: «Я живу Отца ради» (Ин 6,57). Ибо это одна из стрел, какие бросают в небо толкующие сие место нечестиво. Но здесь изречение, как думаю, именует не предвечную жизнь, ибо все живущее по воле другого не может быть источником жизни, как нагреваемое другим не может быть истинною теплотою, а Христос и Бог наш сказал о Себе: «Я есть воскресение и жизнь» (Ин 11,25), но означает эту жизнь во плоти, совершившуюся в том времени, в каком жил Он Отца ради; ибо по Его изволению пришел в жизнь человеческую. И не сказал: «Я жил Отца ради», но говорит: «Я живу Отца ради», ясно указывая на настоящее время. Может же речение сие именовать и ту жизнь, какою Христос живет, имея в Себе Самом Слово Божие. И что таково подлинно значение сих слов, узнаем из присовокупленного. «И ядый Мя, —говорит Он, — жив будет Мене ради». Мы едим Его плоть, и пьем Его кровь, делаясь причастными Слова и Премудрости, через Его вочеловечение и жизнь, подлежащую чувствам. А плотию и кровию наименовал Он все таинственное Свое пришествие, означил также учение, состоящее из деятельного, естественного и богословского, которым душа питается и приготавливается со временем к созерцанию Сущего. И таков, может быть, смысл сего изречения!

И еще: «Отец Мой более Меня есть» (Ин 14,28). И сим изречением пользуются неблагодарные твари, порождения лукавого. А я уверен, что и этими словами выражается единосущие Сына с Отцем. Ибо знаю, что сравнения в собственном смысле делаются между имеющими то же естество. Говорим, что Ангел Ангела больше, человек человека праведнее, птица птицы быстрее. Поэтому, если сравнения делаются между принадлежащими к одному виду, а Отец называется большим Сына по сравнению, то Сын единосущен с Отцем. Но и другое понятие заключается в сем изречении. Ибо удивительно ли, что Отца исповедал большим Себя Тот, Кто есть Слово и стало плотию, когда показался Он умаленным и перед ангелами по славе, и перед человеками по виду? Сказано: «умалил его перед Ангелами» (Пс 8, 6); и еще: «не много был унижен пред Ангелами» (Евр 2, 9); и «мы видели Его, и не было в Нем вида... и умален пред людьми» (Ис 53,2. 3). Все уже сие претерпел по великому своему человеколюбию к твари, чтобы погибшую овцу спасти, и спасенную приобщить к стаду, и шедшего из Иерусалима во Иерихон и «впадшего в разбойники» опять ввести здравым в его отечество. Неужели в укоризну Ему обратит еретик и ясли, через которые сам он, будучи бессловесным, воспитан Словом? Неужели станет указывать и нам нищету, потому что Сын тектонев не имел у Себя и малого ложа? Потому Сын меньше Отца, что ради тебя стал мертвецом, чтобы тебя избавить от мертвости и сделать участником небесной жизни. Поэтому иной обвинит и врача за то, что наклоняется к ранам и обоняет зловоние, чтобы уврачевать страждущих?

Для тебя не знает Он также о дне и часе суда, хотя ничто не сокрыто от истинной Премудрости, потому что все Ею приведено в бытие, но и между людьми не найдешь человека. который бы не знал того, что сам сделал. Домостроительствует же так ради твоей немощи, чтобы согрешившие не впали в уныние от краткости срока, под тем предлогом, что не оставлено им и времени к покаянию; и те, которые ведут долговременную брань с сопротивною силой, не оставили воинских рядов по продолжительности времени. Поэтому приписываемым Себе неведением благоустрояет тех и других: одному за добрый подвиг сокращает время, а другому, по причине грехов, сберегает время на покаяние. Впрочем, в Евангелиях причислив Себя к незнающим, по немощи, как сказано, многих, в Деяниях апостольских, беседуя наедине с совершенными, исключает Себя из незнающих, говоря: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян 1, 7).

И это пусть будет сказано мною, по нашему разумению этих слов, какое приобретаем с первого взгляда, но должно исследовать смысл этого изречения и с высшей уже точки зрения. Надобно толкнуть в дверь познания, тогда, может быть, и возбудим Домовладыку, Который просящим Его дает духовные хлеба, потому что мы усердствуем угостить тех, кто нам друзья и братия.

Святые ученики Спасителя нашего, выступив уже за предел умозрения возможного человекам, и очистившись Словом, вопрошают о конце, и желают познать крайнюю степень блаженства; и о сем-то отвечал Господь наш, что не знают того ни Он, ни Ангелы его, именуя днем всякое точное постижение Божиих помышлений, а часом —умозрение о единстве и единичности, знание которых присвоил Он единому Отцу. Поэтому, как догадываюсь, сим выражается, что Бог знает о Себе, что такое он есть, и не знает, что Он не есть. Ибо говорится, что Бог знает правду и мудрость, Сам будучи изначальной правдой и премудростью, но не знает неправды и лукавства. Посему говорится, что Бог знает о Себе, что такое Он есть, и не знает, что такое Он не есть; а Господь наш, относительно к понятию вочеловечение, и к низшему учению — есть не крайний еще предел желаемого, то следует, что Спаситель наш не знал конца и крайнего предела блаженства. Но сказано, что не знают и Ангелы, т.е. их умозрение и законы их служений, не крайний предел желаемого; потому что и их знание грубо в сравнении с познанием лицом к лицу. Знает же, сказано, один Отец, потому что Он есть конец и крайний предел блаженства. Ибо, когда познаем Бога не в зеркалах и не через что-либо постороннее, а приступим к Нему как к одному и единому, тогда познаем и последний конец. Христово царство, как говорит, есть всякое вещественное ведение; а царство Бога и Отца — ведение невещественное и, как сказал бы иной, созерцание самого Божества. Но Господь наш и Сам есть конец и крайний предел блаженства, относительно к понятию Слово. Ибо что Он говорит в Евангелии? «И Я воскрешу его в последний день» (Ин 6,40), воскресением называя переход от вещественного ведения к невещественному созерцанию, а последним днем именуя такое ведение, за которым нет другого. Ибо ум наш тогда воскреснет и вознесется в блаженную высоту, когда сможет созерцать единство и единичность слова. Но поскольку огрубевший ум наш связан перстию, примешан к брению и не может остановиться на голом созерцании, то, руководясь красотами родственными его телу, представляет себе деяние Творца и познает сие до времени по произведениям, чтобы таким образом, постепенно возрастая, смог Он некогда приступить к самому несокрытому Божеству.

В этом же, думаю, смысле сказано и следующее: «Отец мой более Меня» (Ин 14,28) и «не от Меня зависит, но кому уготовано Отцем Моим» (Мф 20,23). Ибо сие же означает и то, что Христос «предаст царство Богу и Отцу» (1 Кор 15, 24), будучи началом, а не концом, по низшему, как сказал я, учению, доступному нашему разумению, а не относящемуся к Самому Сыну.

А что это так, видно из того, что в Деяниях апостольских, на вопрос учеников: «...когда не в сие ли время Господи восстановляешь Ты царство Израилю?» говорит опять: «...не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти», т.е. не облеченным плотию и кровию принадлежит знание такового царствия, потому что созерцание сие «Отец положил в своей власти». И властию называет состоящих под властию, а Своими именует тех, которые не находятся под властью низших предметов. Времена же и лета следует понимать не чувственные, но представлять себе некие расстояния умозрительно, производимые мысленным Солнцем. Ибо надобно, чтобы оная молитва нашего Владыки была приведена к своему концу, потому что молившийся есть Иисус. Дай им, «да будут все едино, как Ты, Отче во Мне, и Я в Тебе да будут едино, как Мы едино» (Ин 17,21.22), потому что Бог, будучи един, когда бывает в каждом, всех соединяет; и число исчезает с пришествием Единицы.

И я так понял сие изречение по вторичном его рассмотрении. А если кто скажет лучше или благочестиво исправит мое толкование, то пусть говорит и исправляет — Господь воздаст ему за меня. У нас не водворяется никакой зависти, потому что приступили мы к сему исследованию речений не из любви к спорам или тщеславия, но ради пользы братий, чтобы не подать мысли, будто бы скудельные сосуды, содержащие в себе сокровище Божие, сокрушаются людьми каменносердыми и необрезанными, вооружившимися юродствующею мудростию.

Еще у премудрого Соломона в Притчах созидается, ибо сказано: «Господь имел меня началом пути Своего» (Притч 8,22), и именуется началом путей евангельских, ведущих нас к царству небесному, не Тот, Кто в сущности тварь, но Тот, Кто соделался путем по домостроительству. Ибо сие выражают слова: «стать» и «быть созданным». Так стал Он путем, и дверью, и Пастырем, и Ангелом, и Агнцем, и еще Архиереем и Апостолом, потому что дается Ему то или другое имя в том или другом отношении.

Что же скажет еще еретик о Боге непокорном и о соделавшемся за нас грехом? Ибо написано: «когда же все покорится Ему, тогда и сам Сын покорится Покорившему все Ему» (1 Кор 15, 28). Не приходишь ли в страх, человек, что Бог наименован непокорным? Ибо твою непокорность признает собственною своею, и пока ты противоборствуешь добродетели, Себя именует непокорным. Так некогда сказал о Себе, что Он и гоним. Ибо говорит: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня» (Деян. 9,4), когда Савл спешил в Дамаск с намерением заключить в узы учеников Христовых. И еще именует Себя нагим, как скоро наг хоть один из братий. Ибо говорит: «Был наг, и вы одели Меня» (Мф 25,36). И когда кто-нибудь в темнице, о Себе говорит, что сам Он заключен. Ибо Сам грехи наши поднял и болезни понес, она же из наших немощей есть и непокорность, потому ее и понес. Посему и встречающиеся с нами несчастия Себе присваивает Господь, по общению с нами приняв на Себя наши страдания.

Но и слова: «Сын ничего не может творить Сам от Себя» (Ин 5,19), богоборцы толкуют к развращению слушающих. А по мне и сие изречение всего более возвещает, что сын — того же естества с Отцем. Ибо, если каждая из разумных тварей может делать нечто сама по себе, имея свободу склоняться к худшему и лучшему, а Сын не может «творить» чего-либо от Себе, то Сын — не тварь. И еще: все твари или состоят из противоположностей, или могут вмещать в Себе противоположности. Но Сын носитель первоначальной правды и невещественен. Следовательно, Сын — не тварь. А если не тварь, то единосущен с Отцем.

И сего по мере сил наших сделанного нами исследования предложенных речений для нас достаточно. Теперь обратим уже слово к отрицающим Духа Святаго, «ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» (2 Кор 10,5).

Ты говоришь, что Дух Святый — тварь. Но всякая тварь рабственна Сотворившему. Ибо сказано: «Я раб Твой» (Пс 118,125). А если Дух рабственен, то и святость имеет приобретенную: все же, что имеет приобретенную святость, может допустить в себя порок. Но Дух Святый, будучи в сущности свят, именуется источником святыни. Следовательно, Дух Святый — не тварь. А если не тварь, то единосущен с Богом. Притом, скажи мне, как называешь рабом Того, Кто через крещение освобождает тебя от рабства? Ибо сказано: «закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти» (Рим 8,1). Но не осмеливайся выговорить, что сущность Его когда-либо изменяема, имеешь перед глазами природу сопротивной силы, которая, как молния, упала с небес и отпала от истинной жизни, потому что имела приобретенную святость, и за злым намерением последовало в ней изменение, а таким образом, отпав от единичности и сбросив с себя ангельское достоинство, наименовано диаволом, потому что в диаволе угас прежний и блаженный навык, а возгорелась эта сопротйвная сила. Сверх того, если еретик называет Духа Святаго тварию, то вводит мысль, что естество Его ограничено. Как же будет иметь место сказанное: «Дух Господень исполни вселенную» (Прем 1, 7); и «куда пойду от Духа Твоего?» (Пс 138,7). Но видно, что Он не исповедует Духа и простым по естеству, потому что именует единым по числу. А что едино по числу, все то, как сказал я, не просто. Если же Дух Святый не прост, то состоит из сущности и святыни, а подобное ему сложно. И кто настолько неразумен, чтобы назвать Духа Святаго сложным, а не простым и по простоте единосущным Отцу и Сыну?

Но если следовать словом далее и вникнуть в важнейшее, то из этого наверное увидим Божескую силу Святаго Духа. В Писании находим поименованными три рода творений: одно первое — приведение из небытия в бытие; второе же — изменение из худшего в лучшее; и третье — воскресение из мертвых. Во всех этих творениях найдешь Святаго Духа содействующим Отцу и Сыну. Ибо возьми осуществление небес. Что говорит Давид? «Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его — все воинство их» (Пс 32, 6). Человек вновь созидается через крещение. Ибо «Итак, кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор 5,17).

И что говорит Спаситель ученикам? «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28,19). Видишь, что Святый Дух и здесь соприсущ с Отцем и Сыном. Что же скажешь и о воскресении из мертвых? Когда нас не станет, и возвратимся в персть свою, потому что мы — земля, и в землю отойдем: «пошлешь дух Твой — созидаются и Ты обновляешь лице земли» (Пс 103, 30). Что святой Павел назвал воскресением, то Давид наименовал обновлением.

Но еще послушаем вознесенного до третьего неба. Что говорит он? «Не знаешь ли, что тела ваши храм живущего в вас Святаго Духа» (2 Кор 6,19). Всякий храм есть храм Божий. Если же мы — храм Духа Святаго, то Дух Святый есть Бог. Храм называется и Соломоновым, по имени соорудившего. А если и в этом смысле мы — храм Святаго Духа, то Святый Дух есть Бог. Ибо Кто все соорудил, тот есть Бог. Если же мы храм Его, как покланяемого и обитающего в нас, то будем исповедовать то, что Он — Бог. Ибо «Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи» (Мф 4,10).

Если желали бы они избегнуть слова Бог, то пусть узнают, что означается сим именем. Ибо от того, что все утвердил (τιωημι), или все видит (ωεάоμαι), именуется Бог (Θεóς). Поэтому, если Богом называется, Кто все утвердил или все видит, «ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия», а Дух знает все Божие, как Дух в нас все наше» (1 Кор 2, 11), следует, что Дух Святый есть Бог.

И еще, ежели «меч духовный есть слово Божие» (Еф 6,17), то Дух Святый есть Бог. Ибо меч есть Тот, Чьим и глаголом называется. И если именуется десницею Отца, ибо «десница Господня творит силу» (Пс 117,16); и «десница Твоя, Господи, сразила врага» (Исх 15, 6); если Дух Святый есть перст Божий, по сказанному: «Если же Я перстом Божиим изгоняю бесов» (Лк 11,20), что в другом Евангелии написано так: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов» (Мф 12, 28), то Дух Святый — того же естества с Отцем и Сыном.

На сей раз довольно сказано мною о покланяемой и Святой Троице, потому что ныне и невозможно в обширнейшем виде исследовать учение о Ней. А вы, получив от моего смирения семена, возделайте в себе самих зрелый колос, потому что, как известно вам, в таких вещах требуем от вас и лихвы. Но верую Богу, что по чистоте жизни своей принесете плод и в тридцать, и в шестьдесят, и во сто. Ибо сказано: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф 5,8). И не иным чем, братия, почитайте небесное царство, как истинным разумением Сущего, которое в божественных Писаниях называется и блаженством. Ибо «царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17,21). О внутреннем же человеке, не что иное составляется, как умозрение. А из сего выходит, что царство небесное есть созерцание. Теперь, как в зеркале, видим тени вещей, а впоследствии, освободившись от сего земного тела и облекшись в тело нетленное и бессмертное, увидим их первообразы. Увидим же, если жизнь свою управим по прямому пути, и будем заботиться о правой вере, без чего никто не узрит Господа. Ибо сказано: «В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху» (Прем 1,4).

И никто не возражай мне так: «Не зная того, что под ногами, философствуешь нам о бесплотной и вовсе невещественной сущности». Безрассудным признаю дозволять чувствам, что невозбранно наполнялись свойственными им предметами, и один ум удерживать от свойственной ему деятельности. Ибо как чувство заведывает чувственным, так ум — мысленным.

Но должно вместе сказать и сие: «сотворивший нас Бог сделал естественные составляющие наших познаний неизучаемыми. Ибо никто не учит зрение, как принимать впечатления от цветов или очертаний, слух — от звуков и голосов, обоняние — от запахов, благовонных или зловонных, вкус — от влаг и соков, осязание — от мягкого и жесткого, или теплого и холодного. Никто не учит и ум, как постигать мысленное. И как чувства, если потерпят какой вред, имеют нужду в попечительности о них, и тогда удобно исполняют свое дело, так и ум, обложенный плотию и наполненный плотскими представлениями, имеет нужду в вере и в праведном житии, которое совершает, «делает ноги мои, как оленьи, и на высотах моих поставляет меня» (Пс 17,34). Сие же самое советует и премудрый Соломон и иногда представляет нам в пример непостыдного делателя — муравья, и в его образе начертывает нам путь деятельности: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (Притч 6, 6), а иногда указывает на орудие мудрой пчелы, которым она строит соты, и в ее примере даст разуметь естественное умозрение, с которым соединяется и учение о Святой Троице, «ибо от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их» (Прем 13,5).

Но, возблагодарив Отца и Сына и Святаго Духа, положу конец письму, потому что, как говорит пословица, во всем хорошо знать меру.

9. К Максиму философу

Хвалит его за любовь к Богу и ближнему, дает свой суд о сочинениях Дионисия Александрийского, и свое мнение о выражении: «подобное по сущности». В заключении просит Максима посещать его или писать ему.
(Писано около 361 г.)

Слова действительно суть изображения души. Поэтому и я узнал тебя из письма, поскольку, как говорится, льва узнают по когтям, и порадовался, нашедши, что нелестно стремишься к первым и важнейшим из благ, разумею любовь к Богу и любовь к ближнему. А за признак одной любви беру твое благорасположение ко мне, за признак же другой —ревность к познанию. Всякому же Христову ученику известно, что в сих двух благах заключается все.

Что касается сочинений Дионисия, которые просишь, то весьма многие из них доходили до меня, но теперь не имею у себя книг, потому и не послал. А мое мнение о них таково. Не все хвалю у Дионисия, иное же и вовсе отметаю, потому что, сколько мне известно, он почти первый снабдил людей семенами этого нечестия, которое столько наделало ныне шуму — говорю об учении аномеев. И причиною сему полагаю не лукавое его намерение, а сильное желание оспорить Савеллия. Обыкновенно уподобляю я его садовнику, который начинает выпрямлять кривизну молодого растения, а потом, не зная умеренности в разгибе, не останавливается на середине и перегибает стебель в противоположную сторону. Подобное нечто, нахожу я, было и с Дионисием. В сильной борьбе с нечестием ливиянина, чрезмерным своим ревнованием, сам того не примечая, вовлечен он в противоположное здо. Достаточно было бы доказать ему только, что Отец и Сын не одно и то же в подлежащем, и удовольствоваться такою победою над хулителем. Но Он, чтобы во всей очевидности и с избытком одержать верх, утверждает не только инаковость ипостаси, но и равность сущности, постепенность могущества, различие славы, а от сего произошло, что одно зло обменял он на другое, и сам уклоняется от правого учения. Таким образом далее противоречит себе в своих сочинениях: то отвергает единосущее, потому что противник худо воспользовался этим понятием, когда отрицал ипостаси, то принимает оное, когда защищается против своего соименника. Сверх же этого и о Духе употребил он трактования всего менее свойственные Духу — исключает Его из поклоняемого Божества, и причисляет к какому-то низкому, тварному и служебному естеству. Таков-то сей Дионисий!

Если же надобно и мне сказать собственное свое мнение, то выражение «подобное по сущности», когда соединено с этим понятие «безразличия», принимаю за выражение, ведущее к тому же понятию, как и слово «единосущное», по здравому разумению этого последнего. Это имели в мысли и отцы Никейские, наименовав сперва Единородного «Светом от Света, Богом истинным от Бога истинного», и подобными сему именами, по необходимому следствию прибавляют и слово «единосущный». Итак, невозможно представить себе какого-либо различия ни между светом и светом, ни между истиною и истиною, ни между сущностью Единородного и сущностью Отца. Посему, если кто примет выражение сие* по сказанному мною, то и я допускаю оное. А если кто от «подобного» отсекает безразличие, как сделано это в Константинополе, то толкование это для меня подозрительно, потому что унижает славу Единородного. Ибо привыкли мы нередко представлять себе подобие в изображениях, которые имеют слабое сходство со своими первообразами, и далеко их ниже. Итак, поскольку слово «единосущный», по моему мнению, менее может быть извращаемо в своем значении, то и сам я стою за это слово.

______________________

* Подобное сущности.

______________________

Но почему, наилучший мой, не приходишь ко мне, чтобы поговорить нам о подобных предметах при личном свидании, и не доверять столь важных истин бездушным письменам, особенно, когда и в других случаях не очень решаемся пускать в народ собственные свои мнения? И ты не отвечай мне, как отвечал Диоген Александру, что от тебя сюда столько же пути, сколько отсюда до тебя. И потому что я своими недугами, почти как дерево, всегда удерживаюсь на одном месте, а при этом почитаю одним из первых благ —жить в скрытности. Но ты и здоров, как сказывают, и притом сделался гражданином вселенной, поэтому справедливо тебе будет приходить и сюда как в свою область. Ибо, хотя вам — людям деятельным — приличны многолюдство и города, где показываете свои доблестные деяния, однако же для созерцания и умственной деятельности, вводящей нас в общение с Богом, добрый помощник — безмолвие; а безмолвие, скажу так с самим подающим нам оное Богом, в обилии и без оскудения возделываем мы в пустыне. Если же непременно должно увиваться около сильных и ни во что ставить нас, лежащих на земле, то пиши о другом и тем доставишь удовольствие.

10. К матери Дионисия

Посыпая к ней сына с намерением привлечь ее к пустынножитию, описывает способ ловить голубей, намазывая миром крылья ручному голубю и благовонием приманивая к себе других голубей.
(Писано из уединения.)

Есть один способ ловить голубей. Когда занимающийся этим промыслом добудет в свои руки одного голубя, делает его ручным и приучает есть вместе с собою, а после того, помазав ему крылья миром, пускает летать на воле с посторонними голубями. И благовоние этого мира делает все вольное стадо достоянием того, кому принадлежит ручной голубь, потому что прочие голуби привлекаются благоуханием и поселяются в доме.

Но какое у меня намерение начать этим письмо? То, что и я, взяв у тебя сына Дионисия, прежнего Диомида, и крылья души его умастив божественным миром, пускаю к твоей степенности, чтобы он и тебя уманил лететь с собою и занять гнездо, которое свил у меня. Итак, если бы при жизни своей увидеть мне это, что и твоя степенность избрала для себя возвышенную жизнь, то потребовалось бы мне много лиц, достойных Бога, чтобы воздать Ему должную честь.

11. Без надписи

Возвращая другу сыновей его, с которыми вместе провел праздник, просит друга по окончании дел своих переселиться к нему, а дотоле утешать его письмами.
(Писано из уединения.)

По благодати Божией, проведя святой день сей с нашими чадами и по ветчайшей любви их к Богу, отпраздновав Господу подлинно совершенный праздник, препроводил я их здравыми к твоему благородству, моля человеколюбца Бога, чтобы и им дарован был помощником и спутником мирный ангел, и тебя нашли они в здравии и во всяком мире, и чтобы вам, где бы ни были, служа Господу и благодаря Его, пока я в этом мире, веселить меня слухом о вас. Если же святой Бог даст тебе скорее освободиться от возложенных на тебя поручений, то прошу ничего другого не предпочитать пребыванию со мною. Ибо думаю, что не найдешь никого, кто бы так любил тебя и домогался нашей дружбы. А пока по усмотрению Святого продолжится эта разлука соблаговоли при всяком случае утешать меня письмами.

12. К Олимпию

Просит Олимпия чаще писать к нему.
(Писано, по-видимому, из уединения.)

Прежде писывал ты мне понемногу, а теперь не пишешь и немногого. И видно, что краткословие с течением времени обратится в совершенное молчание. Поэтому возвратись к прежнему обычаю: не буду более жаловаться на тебя за твои лаконичные ко мне письма, но и малые твои писания стану признавать многоценными, как выражения великой ко мне расположенности. Пиши только мне.

13. К нему же

Дружеское приветствие.
(Писано также, по-видимому, из уединения.)

Как другие произведения являются каждое в свое время года: цветы — весною, колосья — летом, древесные плоды —осенью; так словесные произведения —зимний плод.

14. Григорию другу

Извещает Григория о своем намерении не дожидаться его прибытия, но отправиться немедленно в понтийскую пустыню. Описывает местоположение сей пустыни, и превозносит ее перед Тиберином, местом Григориева жительства.
(Писано 360 г. до пресвитерства Васильева.)

Когда брат Григорий писал мне, что хочет видеться со мною, и присовокупил, что и у тебя тоже самое намерение — не мог я ожидать этого, частию потому, что нередко бываю обманут и боюсь верить, а частию потому, что развлечен был делами. Пора уже мне удалиться в Понт, напоследок, если угодно Богу, положу, может быть, конец своему скитанию. Ибо с трудом отказавшись от напрасных надежд, какие имел некогда на тебя, вернее же, если говорить правду, отказавшись от собственных грез (ибо хвалю того, кто надежды назвал сновидением в бодрственном состоянии), иду теперь в Понт учиться как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее нраву, ибо таким вижу его в действительности, каким на досуге и для забавы привык нередко представлять себе в уме.

Это — высокая гора, покрытая частым лесом, на северной стороне орошаемая холодными и прозрачными водами. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами с горы. Кругом долины сам собою выросший лес из всякого рода деревьев служит ей как бы оградой, и в сравнении с нею ничего почти не значит и Калипсин остров, красоте которого особенно, кажется, дивится Омир. Ибо немного не достает, чтобы долине по причине ограждающих ее отовсюду оплотов походить на остров. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку — река, текущая со стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной, и луновидными изгибами примыкает к оврагам, то доступы в подгорье заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, вершиной возвышающийся над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором. С высоты можно видеть и текущую мимо равнины реку, которая, по моему мнению, доставляет не меньше наслаждения, чем и Стримон, если смотреть на него из Амфиполя. Ибо Стримон, в медленном своем течении разливаясь в виде озера, по своей неподвижности едва не перестает быть и рекою. А эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе, и отражаясь от оного, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятное зрелище, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу, и в пучинах своих питает неисчислимое множество рыб. Нужно ли говорить о земной прохладе, и о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто другой, а у меня нет досужего времени обратить на это внимание. Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что удобное положение позволяет произрастать всяким плодам, а для меня взращивает сладостнейший из плодов — безмолвие, потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем, не медведи или ваши волки, нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное. Поэтому рассуди, какой опасности подвергся бы я, скудоумный, если бы подобное убежище упорно выдумал променивать на Тиберин — эту земную пропасть? Извини, что спешу теперь в него. Ибо, конечно, и Алкмеон, нашедши Ехинады, не согласился бы продолжать свое скитание.

15. К Аркадию комиту

Просит его благосклонности к гражданам Кесарии.
(Писано из уединения.)

Граждане нашей митрополии мне больше оказали, нежели от меня получили, милость, доставив случай писать к твоей честности, потому что твое человеколюбие, ради которого взяли они от меня письма, по обычной и врожденной тебе ко всем снисходительности, готово было для них и прежде моего послания. Но я, благодаря Святаго Бога за преуспеяние твое в благоугождении Ему, почел для себя величайшим приобретением сей случай приветствовать твою правоту и как порадоваться твоей более и более возрастающей знаменитости, так и разделить радость облагодетельствованных под твоим начальством, со временем же узнать, что милостиво воззрел ты на вручивших тебе письмо мое, и что вместе с другими и их отпустил от себя обязанными восхвалять твою кротость, и навсегда узнавшими, что ходатайство мое за них перед твоею беспримерною правотою не осталось бесполезным.

16. Против еретика Евномия

Высокомерие Евномия, с каким приписывал он себе уразумение Божия естества, пристыжает незнанием устройства и малейшего животного.
(Писано в царствование Юлиана.)

Кто говорит, что возможно обретение сущего, тот, конечно, к познанию сущего довел мысль свою каким-либо путем и последовательно, и сперва упражнялся в постижении предметов удобопонятных и малых, а потому уже силу своего постижения простер и до лежащего за пределами всякого понятия. Поэтому кто хвалится, что приобрел знание сущего, тот должен объяснить природу малейшего из видимых существ, и сказать, какова природа муравья, воздухом ли и дыханием поддерживается в нем жизнь; разделено или у него костями тело; скреплены ли суставы жилами и связками; оболочкою ли мышц и желез сдерживается положение жил; простирается ли мозжечок по хребтовым позвонкам от верхней части головы до хвоста; тканью ли нервной плевы сообщает он силу стремления движимым членам; есть ли в нем печень и желчноприемный сосуд в печени, есть ли также почки, сердце, бьющиеся и крововозвратные жилы, плевы и грудобришни; гол ли он, или покрыт волосами, однокопытен, или имеет разделенные ступни; сколько времени живет; и как муравьи рождаются один от другого, долго ли рождаемое бывает во чреве, и от чего не все муравьи пешеходы, и не все крылаты, но одни ходят по земле, а другие носятся по воздуху. Итак, кто хвалится ведением сущего, тот пусть объяснит сперва природу муравья, а потом уже рассуждает о Силе, превосходящей всякий ум. А если не объял еще ты ведением и природу малейшего муравья, то как хвалишься, что представил умом непостижимую силу Божию?

17. К Оригену

Хвалит его сочинения и ревность в защищении истины, предвещает скорую гибель гонителей, и заключает письмо благожеланиями Оригону и детям его.
(Письмо в царствование Юлиана.)

Ты радуешь тех, кто тебя слушает, а мне, который читает твои писания, доставляешь еще живейшую радость. И великое благодарение благому Богу, соделавшему, что истина нимало не терпит ущерба от предательства преобладающих, и через тебя даровавшему защиту учению благочестия! Поэтому они, как болиголов, или волчий корень, или другое смертоносное растение, поцветут недолго, и вскоре засохнут, а тебе пошлет Господь всегдашнее цветение и юность, в награду за оказанное тобою во славу имени Его. Но да вознаградит тебя за сие Господь и всяким обилием твой дом, да утвердит благословение на чадах чад! Благороднейших же из детей твоих, которые носят на себе явственные отпечатки своей доброты, и видел, и обнимал я с удовольствием, и желаю им всего, чего бы только пожелал сам отец.

18. К Макарию и Иоанну

Увещевает их, чтоб в нелживой надежде получить небесное царство, пребывали в благочестии, не внимая ни угрозам сильных, ни упрекам лживых друзей.
(Писано, по-видимому, в царствование Юлиана.)

Земледельцы не почитают за новость земледельческие труды; пловцам не бывает неожиданностью буря на море; не странность и для поденщиков летний пот —так и скорби в настоящем мире не составляют чего-либо нечаянного для избравших благочестивую жизнь. Напротив того, с каждым из перечисленных дел для приступающих к оному сопряжен сей известный труд, избираемый не ради его самого, но ради наслаждения ожидаемыми благами, потому что трудности всякого такого дела облегчаются надеждами, которые поддерживают и ободряют людей в продолжение целой жизни. Но из трудящихся для земных плодов или вообще для чего-либо земного одни совершенно обманываются в надеждах, и наслаждаются только одним представлением ожидаемого, другие же, если и удастся им достигнуть конца по желанию, имеют опять нужду в новой надежде, потому что прежняя надежда скоро миновалась и увяла. В одних трудящихся ради благочестия ни лживость не уничтожала надежды, ни конец не ослаблял подвигов, потому что их приемлет неколебимое и вечно пребывающее небесное царство. Поэтому и вас, пока помогает учение истины, да не смущает лживая клевета, да не устрашают угрозы преобладающих, да не оскорбляют осмеяние и обиды знакомых, обсуждение людей, по-видимому, о вас заботящихся и под личиною совета скрывающих самую сильную приманку вовлечения в обман. Да противоборствует же всему этому здравый рассудок, призывая в споборника и помощника себе Учителя благочестия, Господа нашего Иисуса Христа, за Которого и злопострадать приятно, и умереть — приобретение (Флп 1,21).

19. К Григорию другу

Отвечая Григорию на его письмо, шутит над лаконизмом его писем.
(Писано, по-видимому, из Кесарии в пресвитерство Василиево.)

Недавно пришло ко мне от тебя письмо, во всей точности твое, не столько по почерку руки, сколько по свойству послания, потому что немногими словами выражено много мыслей. Я не отвечал тебе на него вскоре, потому что сам был в отлучке, а податель письма, отдав его одному из моих домашних, поспешно ушел. Но теперь приветствую тебя через Петра, чтобы возвратить долг за поздравление и вместе доставить случай к новому письму. Без сомнения же, нет труда написать лаконичное письмо, какое всякий раз приходит ко мне от тебя.

20. К Леонтию софисту

Выговаривает Леонтию за то, что редко пишет, име и случай с кем писать и охоту писать как софист. Посылает также к нему сочинение свое против Евномия.
(364 г.)

Редки, правда, и от меня к тебе письма, но не реже твоих ко мне, а между тем всегда много идущих от вас к нам. И если бы ты всякому из них по порядку давал по письму, то не было бы никакого препятствия представлять мне, что живу вместе с тобою и как бы наслаждаюсь личною твоею беседой; так постоянно многие приходят к нам. Но почему не пишешь, тогда как у софиста нет и другого дела кроме того, чтобы писать. Лучше же сказать, если лень тебе двинуть рукою, то и писать самому не нужно, потому что в этом послужит тебе и другой кто. Потребен же один твой язык: а он, если не станет беседовать со мной, то, без сомнения, поведет речь с кем-нибудь из находящихся при тебе; если же и никого не будет, не преминет поговорить сам с собою. Но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста и язык аттический, так же не умолкнет, как не умолкают соловьи, когда весна возбуждает их к пению. Ибо мне частые мои недосуги, в каких и теперь нахожусь, послужат, может быть, извинением в скудости писем. Притом и эта уже как бы нечистота в языке от чрезмерного навыка к простонародной речи справедливо делает нерасположенным говорить с вами, софистами, которые негодуете и выходите из терпения как скоро услышите что-нибудь недостойное собственной вашей мудрости. Напротив того, тебе при всяком случае прилично объявлять свой голос, потому что ты способен сказать лучше всякого, кого только знаю из эллинов — мне же, как думаю, известны самые знаменитые из вас. Поэтому, молчанию твоему нет никакого извинения. Но о сем довольно.

Посылаю к тебе и сочинение свое против Евномия. Но назвать это детскою игрою или чем поважнее игры, предоставляю судить тебе самому, хотя, как думаю, собственно для себя в нем нужды не имеешь. Надеюсь же, что оно будет для тебя неслабым орудием, если встретятся с тобою люди, учащие превратно, и надеюсь не потому, что до такой степени уверен в силе сочинения, но потому, что ты, как в точности знаю, при немногих данных изобретателен на многое. А если что в нем окажется не столько удовлетворительным, как сие требовалось бы, не обленись указать. Друг тем особенно и отличается от льстеца, что один для услаждения беседует, а другой не удерживается и от того, что может огорчить.

21. К нему же

Поскольку Леонтий, которому св. Василий в предыдущем письме выговаривал, что редко пишет, слагал вину на Юлиана, не доставлявшего будто бы св. Василию Леонтиевых писем; то шутливо защищает Юлиана и просит писать письма, хотя бы подобные предыдущему.
(364 г.)

Видно, что доброму Юлиану и в своих делах приходится потерпеть нечто из общего хода дел, потому что и он подвергается взысканию и сильному обвинению, так как ныне везде много подвергаемых взысканиям и обвинениям. По крайней мере обвиняют его в недоимке не податей, а писем, хотя не знаю, отчего у него эта недоимка: если какое письмо приносил он, то всегда отдавал его. Разве и у тебя в предпочтении это всем известное ныне учетверение? Ибо не столько пифагорейцы предпочитали четверину, сколько сборщики общественных доходов предпочитают ныне учетверение. Но, может быть, следовало бы выйти противному, и тебе как софисту, обладающему таким богатством слова, самому на себе над лежало принять уплату мне вчетверо.

И не подумай, что пишу это в гневе. Я рад и выговорам твоим, потому что у прекрасных, как говорят, во всем есть примесь прекрасного, посему им пристали и печаль, и гнев. Иной с большим удовольствием смотрит на то, как любимый человек сердится, нежели на то, как другой услуживает. Поэтому не переставай обвинять за что-нибудь подобное, потому что самые обвинения будут письма же, а никакая новость не дороже для меня твоего письма и не принесет мне большего удовольствия.

22. О совершенстве в монашеской жизни

Писано, по-видимому, в 366 г.

В Богодухновенном Писании много правил, соблюдение которых помогает ревностному благоугождению Богу. Но я почел необходимым сделать краткое напоминание, по указанию самого Богодухновенного Писания, пока о тех только обязанностях, о которых у вас теперь предложен вопрос. И поскольку свидетельство о каждой обязанности найти в Писании нетрудно, то представляю сие тем, которые упражняются в чтении Писания, и сами в состоянии напомнить даже другим следующее:

Христианин должен иметь образ мыслей достойный звания и жить достойно Евангелия Христова. Христианину не должно рассеиваться и чем-либо отвлекаться от памятования о Боге, о воле и судах Его. Христианин, став во всем выше оправданий по закону, не должен ни клясться, ни лгать. Он не должен хулить, не должен обижать, не должен ссорится, не должен мстить сам за себя, не должен воздавать злом за зло, не должен гневаться. Он должен быть долготерпеливым, переносить все, что бы то ни было, а кто делает неправду, того обличать благовременно, не со страстным движением, чтобы отомстить за себя, но с желанием исправить брата по заповеди Господней. Об отсутствующем брате не должен он ничего говорить с намерением очернить —это есть клевета, хотя бы сказанное было и справедливо. Надобно отвращаться от человека, который наговаривает на брата. Не должно говорить шуточного. Не должно смеяться и терпеть смехотворцев. Не должно празднословить и говорить что-нибудь такое, что не служит ни к пользе слушающих, ни к необходимому и дозволенному нам Богом употреблению, почему занимающиеся работою должны, сколько можно, стараться, чтобы работа производилась в безмолвии и чтобы самые даже добрые речи вели у них те, кому по испытании поручено использовать слово к созиданию веры, да не будет оскорбляем Дух Святый Божий. Никто, раз пришлый, не должен самовольно подходить к кому-либо из братий или разговаривать с ним, пока приставленные смотреть за общим во всем благочинием не рассудят, угодно ли сие Богу к общей пользе.

Не должно порабощаться вину, желать вкушения мяс и вообще быть сластолюбивым в рассуждении яств или пития, потому что подвизающийся воздерживается во всем. Данного каждому в употребление не должно почитать собственностью, или припрятывать, но с заботливостью надобно смотреть на это, как на принадлежащее Владыке, и не проходить без внимания даже мимо того, что по случаю брошено или оставлено в небрежении.

Никто не должен быть господином даже самому себе, но каждый, как отданный Богом в услужение единодушным братьям, сообразно с сим обязан и рассуждать обо всем и делать все, впрочем, пребывая в собственном своем чине. Не должно роптать ни при недостатке потребного, ни при утомлении от дел, потому что судят о каждом те, кому предоставлена на сие власть.

Не должно дозволять себе ни крика, ни другого какого вида или движения, которыми показывают раздражительность или уклонение от несомненной уверенности в Божием присутствии. Голос должно соразмерять с потребностью. Не должно отвечать кому-либо или делать что-нибудь дерзко или презрительно, но надобно показывать во всем скромность и ко всем почтительность. Не должно с умыслом мигать глазом, или употреблять другой какой знак, или движение члена, которые оскорбляют брата, или выказывают презрение.

Не должно стараться о нарядности в одежде или в обуви —это суетность. К удовлетворению телесных потребностей должно пользоваться недорогим. Ничего не должно издерживать сверх потребности и для пышности — это злоупотребление.

Не должно искать чести и домогаться первенства. Каждый должен предпочитать себе всех. Не должно быть непокорным.

Не должно в праздности есть хлеб тому, кто способен работать, а занявшись исполнением чего-либо во славу Христову, должен принуждать себя к ревности в деле по мере сил. Каждый должен с одобрения настоятелей, с разумом и убеждением так делать все, не исключая вкушения пищи и пития, как бы делалось сие во славу Божию. Не должно от одного дела переходить к другому, без одобрения тех, кто приставлен распоряжаться этим, разве неминуемая нужда позовет вдруг на помощь обессилевшему. Каждый обязан пребывать в том, к чему приставлен, а не должен, преступая меру собственной обязанности, приниматься за непорученное ему, разве имеющие власть распоряжаться сим признают кого нуждающимся в его помощи. В одной работе не надобно никому быть из другой работы. Не должно ничего делать из соперничеств или по ссоре с кем-нибудь.

Не должно завидовать доброй славе другого и радоваться чьему-либо недостатку. В любви Христовой надобно скорбеть и сокрушаться о недостатках брата, радоваться же его успеху. Не должно равнодушно смотреть на согрешающих или умалчивать о них. Обличающий должен обличать со всяким сердоболием, в страхе Божием, и в намерении обратить грешника. Обличаемый или получающий выговор должен принимать сие охотно, признавая, что в исправлении состоит собственная его польза. Когда обвиняют кого, никто другой при обвиняемом, или и при других, не должен делать возражений обвиняющему. А если кому обвинение кажется неосновательным, то должен повести слово с обвинителем наедине и убедить его или сам убедиться. Каждый, сколько есть у него сил, должен врачевать того, кто имеет что-нибудь против него. На согрешившего и покаявшегося не должно помнить зла, а надобно простить ему от сердца.

Кто говорит, что покаялся во грехе, тот должен не только сокрушаться о том, в чем согрешил, но и принести достойные плоды покаяния. Кто вразумлен был касательно прежних своих грехов и сподобился получить отпущение оных, тот, если грешит опять, готовит себе суд гнева строжайший прежнего. Кто по первом и втором увещании остается в своем прегрешении, о том надобно объявить настоятелю и тогда, получив выговор при многих, может быть, он устыдится. А если и в таком случае не исправится, надобно уже отсечь его, как соблазн, и смотреть на него, как на язычника и мытаря, для приведения в безопасность ревностно трудящихся в прохождении послушания. Сказано, что при падении нечестивых приходят в страх праведные. Но должно и плакать о нем, как о члене, отсеченном от тела.

Не должно допускать, чтобы солнце заходило в гневе брата, иначе ночь может разлучить обоих и оставить им неизбежное осуждение в день суда. Не должно отлагать времени своего исправления, потому что нет уверенности в наступлении утра для нас: многие, замыслив многое, не дожили утра.

Не должно даваться в обман пресыщенному чреву, от которого бывают ночные мечтания. Не должно развлекаться непомерною работою, и преступать пределы умеренности, по сказанному Апостолом: «имеюще же пищу и одеяние, сим довольны будем» (1 Тим 6, 8), потому что обилие сверх потребности выказывает стяжательность, а «любостяжание» осуждается как «идолослужение» (Кол 3,5). Не должно быть сребролюбивым и на ненужное собирать сокровища, каких не надобно. Приходящий к Богу должен возлюбить нищету во всем и быть пригвожден страхом Божим, подобно сказавшему: «Трепещет от страха плоть моя, и судов Твоих я боюсь» (Пс 118,120).

Да дарует же вам Господь, со всем убеждением приняв сказанное, во славу Божию явить плоды достойные Духа, по благоволению Бога и содействием Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

23. К настоятелю монахов

Одного из желающих отречься от мира и вести монашескую жизнь, которого св. Василий намеревался прежде принять в свой монастырь, просит, удержав у себя, удостоить монашества и дать ему кого-нибудь в наставники благочестивой жизни.
(Писано, по-видимому, из Кесарии во время пресвитерства.)

Некто, как сам он говорит, познав сует сего мира и изведав, что все приятности этой жизни подвержены здесь превратностями и приготовляют только вещество вечному огню, а сами проходят, пришел ко мне в намерении удалиться от этой трудной и многоплачевной жизни, оставить плотские удовольствия и впредь идти путем, ведущим в обители Господни. Потому, если действительно твердо возжелал он подлинно блаженного жития и возымел в душе своей прекрасную и похвальную любовь, возлюбив Господа Бога нашего всем сердцем, всею крепостию своею и всею мыслию, то необходимо, чтобы ваше богочестие показало ему трудности и неудобопроходимости тесного и узкого пути, но и утвердило его в надежде благ, пока еще невидимых, уготованных же по обетованию, достойным Господа. Пишу по сей причине, умоляю, несравненное ваше о Христе совершенство, наставить его, сколько возможно. Пусть без меня совершит он отречение в благоугождение Богу и будет наставлен в начальных правилах, как установлено и письменно изложено святыми отцами, а также пусть будет ему предложено все относящееся к подвижнической строгости. Таким образом введен он будет в сей род жизни и по своему изволению, восприняв на себя подвиги ради благочестия, поклонившись под благое иго Господне, устроив жизнь свою в подражание нас ради Обнищавшего и плоть Носившему, и стремясь к цели, к почести высшего звания, сподобится похвалы от Господа. Ему и здесь хотелось принять венец любви по Богу, но я отложил сие до времени, желая вместе с вашим богочестием умастить его на таковые подвиги, и одного из вас, кого сам он изыщет, поставить ему наставником подвижничества, чтобы прекрасно руководил и своими сильными и блаженными речами сделал его борцом, достойным одобрения, разящим и низлагающим «мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных, с которыми у нас брань, по слову блаженного Апостола Павла (Еф 6,12). Поэтому, что я намеревался сделать вместе с вами, то ваша о Христе любовь да сделает и без меня.

24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского

Удостоверяя Афанасия, что нелегко верить клеветам, советует ему не подавать к оным повода и любовь свою к детям свидетельствовать не словами, а делами. Также оправдывает хорепископа Тимофея, что не им принесены худые слухи об Афанасии.
(Писано прежде 369 г.)

Чтобы жизнь человеческая была выше клевет, это сделать весьма трудно, чтобы не сказать — невозможно, в чем сам я уверен, а думаю, не сомневается и твоя милость. Но самому на себя не подавать никакого повода тем, которые строго наблюдают наши преткновения, — и это возможно и свойственно людям, которые ведут жизнь благоразумно и сообразно с велию благочестия. А обо мне не думай, будто я так опрометчив и легковерен, что, от кого бы то ни случилось, выслушиваю обвинения без исследования. Я помню духовную заповедь: «Не внимай пустому слову» (Исх 23,1).

Но поскольку вы, люди, посвятившие себя наукам, сами говорите, что видимое есть знак невидимого, то признаю это справедливым. И не прогневайся, если будет что сказано мною в виде поучения, ибо «немощное мира... и уничиженное... избрал Бог» (2 Кор 1,27), и через них нередко устраивает спасение спасаемых. Намереваюсь же сказать и посоветовать тебе следующее: с осмотрительностью надобно приводить в исполнение всякое слово и всякое дело, возложенное на нас долгом и по апостольской заповеди «никому ни в чем не полагает претыкания» (2 Кор 6, 3). Ибо для человека, который много трудился в изучении наук, проходил начальственные должности над народами и городами и следует великой доблести предков, почитаю приличным показывать в жизни своей образец добродетели.

Расположение же свое к детям должен ты теперь не словом доказывать, что издавна уже доказывал, как скоро стал отцом, и не естественную только иметь к ним нежность, какую и бессловесные имеют к рожденным ими, о чем сам ты говаривал и что доказывает опыт, но тем паче усилить свою любовь, и именно любовь свободную, что видишь детей достойными отеческих молитв. Почему не должно и удостоверять нас в этом, а достаточно засвидетельствовать сие самими делами.

Кстати же будет присовокупить ради истины, что не брат Тимофей, хорепископ, принес к нам слухи сии. Что, как оказывается, ни при свидании, ни в письмах не говаривал о тебе ничего такого, что мало или много походило бы на клевету. Поэтому, хотя не отрицаю, что слышал я нечто, однако же не Тимофей слагает на тебя клеветы. Услышав же это, без сомнения, поступим если не иначе, то, по крайней мере, как поступил Александр, т.е. сбережем одно ухо неприкосновенным, чтобы выслушать им и оклеветанного.

25. К Афанасию, епископу Анкирскому

Дружески и с любовью выговаривает Афанасию, что, не переписавшись и не объяснившись с ним лично или через людей близких, открыто порицает Василия, грозит ему, и всем приходящим из Каппадокии разглашает, будто бы св. Василий пишет что-то зловредное.
(Писано прежде 369 г.)

Некоторые, пришедшие к нам из Анкиры (а их много, трудно даже и перечислить, притом все говорят единогласно), известили меня, что ты, любезная голова (как почтительнее выразить мне это), не с приятностию и не по обыкновению своему вспоминаешь обо мне. Но меня, как известно тебе, не поражает ничто человеческое, и всякая перемена не неожиданна для человека, который давно изведал немощь естества и удобство из одной противоположности переходить в другую. Потому не ставлю того в укор, если изменилось нечто в наших отношениях, и вместо прежней себе чести слышу теперь укоризны и оскорбления. Показалось же мне действительно странным и необычайным твое ко мне до того изменившееся расположение, что гневаешься и досадуешь на меня, даже, как говорят слышавшие, грозишь мне чем-то. Угрозам этим, скажу правду, много я смеялся. И совершенно стал бы ребенком, если бы убоялся подобных страхов. Страшным же и сильно озабочивающим почел я то, что твоя во всем точность, которая, как был я уверен, соблюдена к утешению Церквей быть опорой правой веры и семенем древней и истинной любви, столько заимствовалась из настоящего положения дел, что хулы каких-то людей для тебя важнее известного обо мне из долговременного опыта, и ты без доказательств увлекаешься в нелепые подозрения. Что еще говорю: в подозрения? Кто негодует и грозит, как сказывают это о тебе, тот, по-видимому, обнаруживает в себе гнев не подозревающего, но ясно и неоспоримо уже уверившегося.

Но, как сказал я, причину сему приписываю настоящему времени. Ибо великий ли был труд, чудный мой, переговорить со мною, о чем бы то ни было, в кратком письме как бы один на один, или, если не хотел доверить подобного дела письму, вызвать меня к себе? А если непременно должно было вывести дело наружу и неудержимость гнева не давала времени к отсрочке, то можно было к объяснению со мною употребить посредником кого-либо из людей близких и привыкших хранить тайну. Но теперь кому из приходящих к вам, по какой бы то ни было нужде, не разглашают, будто бы пишу и слагаю что-то зловредное? А как утверждают пересказывающие речи твои слово в слово, тобою употреблено это самое высказывание.

Но сколько ни думаю сам с собою, ничем не могу объяснить себе этого. Посему приходит на ум и такого рода мысль: не из еретиков ли кто, злонамеренно подписав мое имя под своими сочинениями, огорчил правоту веры твоей и вынудил у тебя такое слово? А что писано мною против осмелившихся утверждать, что Сын и Бог в сущности не подобен Богу и Отцу, или против говоривших хульно, что Дух Святый есть тварь и произведение, на то, конечно, не согласился бы произнести сей укоризны ты, который совершил великие и славные подвиги за православие. Но сам ты разрешишь мне недоумение, если благоволишь ясно сказать имя того, кто ввел тебя в огорчение против меня.

26. К Кесарию, брату Григория Богослова

По чудесном избавлении Кесария от смерти во время землетрясения, разрушившего Никею, убеждает его засвидетельствовать самим делом благодарность свою Богу, и всегда оставаться при тех мыслях, какие имел в минуту опасности.
(Писано в 368 г.)

Благодарение Богу, что и на тебе показал чудеса Свои, и от такой смерти спас тебя для отечества и для нас, близких тебе! Поэтому и наш, конечно, долг — не оказаться неблагородными и не достойными столь великого благодеяния, но, по мере сил своих, возвестить необычайные дела Божии, прославить то человеколюбие, которое изведали мы на опыте, и не словом только воздать благодарение, но на самом деле быть такими, каков ты и теперь, как уверены мы, заключая по чудесам, совершившимся на тебе. Умоляем и еще больше поработать Богу, непрестанно возвращая в себе страх Божий и преуспевая в совершенстве, чтобы показать нам себя разумными домостроителями жизни своей, для которой сберегла нас благодать Божия. Ибо, если все мы имеем повеление представить «себя Богу, как оживших из мертвых» (Рим 6,13), то не тем ли паче обязаны к сему те, которые спасены «от врат смерти» (Пс 9,14)?

А это, как уверяю сам себя, лучше всего будет достигнуто, если вознамеримся всегда иметь ту же мысль, какую имели во время опасности. Ибо, конечно, пришли тогда на ум и суета жизни, и то, что все человеческое неверно и непрочно, так удобно изменяется. По всей вероятности, были у нас тогда и некоторое сожаление о прошедшем, и обещание касательно будущего, если спасемся, работать Богу, и со всею точностию радеть о себе самих. Ибо, если предстоящая опасность смерти внушила нам какую-то мысль, то думаю, что ты рассуждал тогда точно таким, или близким к тому образом. Почему и лежит на тебе обязанность заплатить необходимый долг. И об этом-то, сколько обрадованный даром Божиим, столько вместе с тем озабоченный будущим, осмелился я напомнить твоему совершенству. Твое же дело — принять слова мои благосклонно и снисходительно, как у тебя в обычае принимать их, когда беседуем с тобою с глазу на глаз.

27. К Евсевию, епископу Самосатскому

Изъявляет сожаление, что посетить Евсевия препятствуют ему то болезнь, то зима, и обещается поспешить с приездом, как скоро дозволят сие время года и прекратившийся голод.
(Писано в 368 г.)

Когда по милости Божией и при помощи твоих молитв поднялся я, по-видимому, несколько с болезненного одра и начал собираться с силами, тогда наступила зима, которая заключает меня дома и принуждает сидеть на одном месте. Правда, что она гораздо лучше против обыкновенного, но все же служит для меня достаточным препятствием найти в продолжение ее возможность не только пуститься в дорогу, но хотя немного выглянуть из дому. Впрочем, для меня немаловажно и то, что удостаиваюсь беседовать с твоим благочестием через письма, и даже успокаиваю себя надеждою и от тебя иметь вознаграждение. А если дозволит время, продлится еще жизнь моя и голод не сделает для меня путешествие невозможным, то вскоре, может быть, по молитвам твоим исполню свое желание, и посетив тебя дома, на всей свободе обогащусь великими сокровищами твоей мудрости.

28. К неокесарийской церкви, утешительное

Утешает неокесарийцев, опечаленных смертью епископа, и советует чрезмерностью скорби не утрачивать того спокойствия, в какое приведены трудами покойного, а также оберегаться от волков и позаботиться об избрании себе пастыря подобного тем, какие были у них доселе со времени Григория
(368 г.).

Случившееся у вас требовало личного моего присутствия, чтобы воздать честь блаженному вместе с вами, самыми близкими ему, чтобы самим зрением печального события принять участие в вашем сетовании о своем горе, чтобы сообщить вам нужные советы. Поскольку же много препятствий к телесному сближению, то осталось только через письмо иметь с вами общение в настоящем деле.

Описания тех чудных качеств сего мужа, по которым, как заключаю, всего более несносна для нас потеря, не вместили бы в себе пределы письма, да и по другим причинам не ко времени — вести слово о множестве его доблестей, когда душа наша до такой степени подавлена скорбью. Ибо какое из свойств его признали бы мы достойным того, чтобы или изгладиться ему из нашей памяти, или нам умолчать о нем? Невозможно сказать всего вдруг и за один раз, а если говорить отчасти, то боюсь, чтобы не было в этом измены истине. Умер муж, который самым очевидным образом превосходил современников всеми в совокупленности человеческими совершенствами, был опорою отечества, украшением Церквей, столпом и утверждением истины, твердынею веры во Христа, надежною защитою для своих, непреоборимым для сопротивных, стражем отеческих постановлений, врагом нововведения, показал нам, какой вид имела Церковь во времена давние, по древнему ее состоянию, как бы по священнолепной какой картине, образовав вид Церкви им управляемой, так что жившие при нем представляли себя современниками тех, которые подобно светилам озаряли Церковь за двести и более лет. Таким образом, ничего не привносил он ни своего, ни новейших изобретений ума, но по благословению Моисея, из тайников сердца своего — из этих добрых сокровищниц — умел износить «старое ради нового» (Лев 26,10). Потому и на соборах, в кругу равночестных ему, не по возрасту удостаивался предпочтения, но был выше всех старшинством мудрости, по общему признанию пользуясь первенством.

Какое же было приобретение жить под таким правлением, об этом никто не спросит, глядя на вас, потому что из известных нам вы одни, или разделяя сие весьма с немногими, под его управлением вели без волнений жизнь среди такой бури и смятения в делах. Вас не касалось обуревание еретических ветров, которые души изменчивые доводило до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыка всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание сей Церкви!

И вы не изменяйте сему в настоящее время, неумеренностью своего плача, тем, что совершенно предадитесь скорби, не дайте людям коварным воспользоваться нужным временем. Но если непременно должно плакать (чего одного не утверждаю, иначе уподобимся в этом не имеющим упования), то, по крайней мере, подобно какому-то печальному лику, поставив над собою вождя, с ним, если угодно, как можно стройнее оплакивайте постигшее вас горе.

Но если сей муж и не достиг крайней старости, то, по времени начальствования у вас, не нескудна была его жизнь. А он столько участия принимал в теле, сколько было нужно, чтобы показать душевную твердость в его страданиях. Но кто-нибудь из вас подумает, может быть, что время для изведавших это служит увеличением сочувствия и приращением любви, а не поводом к пресыщению и потому, чем долее испытывали вы сие благодеяние, тем более чувствуете утрату, но и тень праведникова тела для благоговейных достойна всякого чествования. И хорошо, если бы многие из вас держались этой мысли! Ибо и сам я не утверждаю, что надобно оставаться равнодушными, лишившись сего мужа, но советую перенести скорбь человечески. Ибо все, что могут сказать оплакивающие сию потерю, не укрылось и от меня. Молчит язык, с которого как бы реки лились вам в слух, а глубина сердца, никем доселе непостигнутая, сокрылась для людей, как тонкий призрак сновидения. Кто проницательнее его предусматривал будущее? Кто с таким твердым и непоколебимым душевным навыком способен был скорее молнии пробегать дела? О город, подвергавшийся многим уже бедствиям, но ни в одно из них не терпевший такой утраты в самых основаниях жизни! Отцвело теперь для тебя прекраснейшее украшение, смежила уста Церковь, унылы стали народные стечения, священный Собор болезнует о своем председателе, таинственные учения ожидают себе истолкователя, дети ждут отца, старцы — сверстника, чиновные — чиноначальника, народ — покровителя, нуждающиеся в необходимом — кормителя. Все призывают его самыми близкими к их положению именами, и каждый в собственном своем горе черпает свойственный себе и приличный предлог к плачу.

Но куда уносится слово слезного удовольствия? Неужели не отрезвимся? Не придем сами в себя? Не обратим взоров к общему Владыке, который в надлежащее время опять призывал к Себе каждого из святых, дозволив сперва, чтобы послужил он роду своему? Теперь кстати вспомнить вам слова того, кто, поучая в церкви, всегда внушал вам, говоря: «Берегитесь псов, берегитесь злых делателей» (Флп 3,2). Этих псов много. Что говорю — псов? «Лютые волки», под овечей наружностью скрывая коварство, повсюду во вселенной расхищают Христово стадо. От них надобно вам оберегаться под начальством какого-нибудь бодрственного пастыря. И искать сего пастыря, очистив души свои от всякого соперничества и любоначалия, — ваше дело, а указать его предоставим Господу, Который непрерывно, с великого заступника Церкви вашей Григория до сего блаженного, прилагая и как бы приноравливая одного пастыря к другому, даровал Церкви вашей чудное украшение, подобное какому-то венцу из драгоценных камней, потому не должно терять надежды и в рассуждениях о тех, которые будут впоследствии. Ибо «познал Господь Своих» (2 Тим 2,19), и найдет достойных, может быть, и неожиданных для нас.

Давно желаю прекратить слово, но не позволяет сего болезнь сердца. Умоляю же вас восторгнуться душою к отцам, к правой вере, к сему блаженному, рассудить, что предстоящее дело для каждого из вас есть свое собственное, размыслить, что, при том или другом окончании оного, каждый сам первый вкусит плоды его, а потому, как случается со многими, попечения об общем благе не возлагать на ближнего, чтобы самим на себя, по нерадению, впоследствии, когда каждый нерадиво отнесется к делам всем вам неприметным образом не навлечь на себя беды.

Примите сие со всяким благодушием или как сострадательность соседа, или как общение единомышленника и, что будет справедливее сказать, как покорного закону любви и избегающего опасности молчания, примите с уверенностью, что в день Господень вы — похваление наше, как и мы — ваше, и что от пастыря, какой будет дан вам, зависит, что или теснее соединимся с вами союзом любви, или последует совершенное разделение, чего не дай Бог, и чего не будет, по благодати Божией!

Мне самому не хотелось бы теперь выговаривать что-либо неприятное, но желаю довести до вашего сведения, что, хотя и не нашли мы себе помощника в примирении Церквей сего блаженного*, по некоторым, как сам он подтвердил нам, предубеждениям, однако же никогда не переставали мы быть с ним в единомыслии, и всегда призывали его участвовать в борьбе с еретиками, в чем свидетельствуемся Богом и людьми, знавшими нас.

______________________

* Мусония.

______________________

29. К анкирской церкви, утешительное

Выражает анкирцам скорбь свою о кончине епископа их Афанасия, которого выхваляет за великие заслуги его Церкви, и советует им не заводить новых раздоров при избрании другого епископа.
(Писано на исходе 368 г.)

Долгое время приводил меня в молчание удар этой тяжкой вести о постигшем бедствии. Но как скоро освободился я несколько от своей немоты, какою страдал, подобно человеку, оглушенному сильным громом, по необходимости начинаю теперь оплакивать постигшее нас, и в сетовании своем посылаю к вам это письмо, не ради утешения (ибо найдется ли какое слово, способное уврачевать такое несчастие?), но чтобы, сколько можно, выразить вам этими словами болезнь своего сердца.

Теперь нужен нам плач Иеремии, или кого другого из блаженных мужей, который трогательно оплакивал великие бедствия. Пал муж, который в подлинном смысле был столпом и утверждением Церкви, лучше же сказать, он удаляется от нас, призванный к блаженной жизни. Но не мала опасность, что по отнятии этой опоры многие падут, а в некоторых сделается явною их гнилость. Сомкнуты уста правдивого дерзновения, которые к созиданию братства источали словеса благодати. Не стало советов ума, подлинно движимого Богом. О сколько раз (обвиняю в этом самого себя) приходило мне на мысль вознегодовать на сего мужа, что всецело предавшись желанию «разрешитися и быть со Христом» (Флп 1,23), не предпочел он пребыть ради нас во плоти! На кого теперь возложим попечение о Церквах? Кого примем в участники скорбей? С кем разделим веселие? Подлинно тяжкое и плачевное одиночество! В какой точности уподобились мы «пеликану в пустыне» (Пс 101, 7)!

Но совокупленные члены Церкви, его правлением, как бы душою какою, сочетанные в единое сочувствие и полное общение, и охраняются прочно союзом мира в духовном объединении, и навсегда будут охраняемы, потому что, по дару Божию, твердыми и незыблемыми пребудут дела этой блаженной души, какие потрудилась совершить она для Церквей Божиих. Впрочем, немалый потребен подвиг, чтобы какие-либо опять распри и раздоры, возродившиеся при избрании Предстоятеля, не сокрушили вдруг всех трудов случайною ссорою.

30. К Евсевию, епископу Самосатскому

Болезнью, зимою, делами и смертию матери удержанный от свидания с Евсевием, извещает его о состоянии Церквей, которое не лучше, чем и состояние его тела, также об избрании епископов в Анкиру и Неокесарию, и Евсевиевым молитвам приписывает, что сам избежал злокозненности врагов.
(369 г.)

Если бы стал я по порядку описывать причины, до сего времени меня задерживавшие, как ни сильно было мое стремление к твоему богочестию, то наполнил бы ими бесконечно длинную историю. Не буду говорит о болезнях, следовавших одна за другою, о неудобствах зимнего времени, о непрерывности дел, как об известном, о чем и прежде уже доносил твоему совершенству. А теперь и единственное утешение, какое имел в жизни, разумею матерь мою, и оно отнято у меня по грехам моим. И не смейся надо мной, что в таких летах жалуюсь на сиротство. Напротив того, извини меня, что не могу терпеливо перенести разлуку с такою душою, которой равных по достоинству не вижу в оставшихся. Поэтому опять возвратились ко мне недуги, опять лежу на одре, в совершенном изнеможении оскудевающих сил, и только с часу на час ожидаю неминуемого конца жизни.

А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело, не видно никакой доброй надежды, дела непрестанно клонятся к худшему.

Между тем Неокесария и Анкира имеют, кажется, преемников на место почивших, и доселе спокойны. Да и мне злоумышляющие до сего времени не успели сделать ничего такого, что удовлетворяло бы их гневу и злобе, и причину этого явно приписываю твоим молитвам о Церквах. Посему не переставай молиться о Церквах и усердно проси Бога.

Удостоившихся прислуживать твоей святости премного приветствую.

31. К нему же

Продолжающимся в Кесарии голодом извиняется в том, что не мог сопутствовать больному своему родственнику Ипатию, который не получил облегчения от имевших дар исцеления; просит также Евсевия, чтобы врачевание его поручил благоговейным братиям, или к себе их вызвав, или отослав к ним при письме больного.
(Писано 369 г.)

У нас не миновался еще голод, потому необходимо мне оставаться в городе, или для снабжения нуждающихся, или из сострадания к бедствующим. Поэтому и теперь не мог я вступить в путь вместе с достопочтеннейшим братом Ипатием, которого могу назвать братом не только в похвалу, но и по естественному между нами родству, потому что мы одной крови. Сколько он страдает от болезни, не безызвестно сие и твоей чести, но меня огорчает то, что пресечена ему всякая надежда на облегчение, потому что и имеющим дарование исцелений не дано было произвести над ним обыкновенных своих действий. Почему опять призывает на помощь твои молитвы. Снизойди же к его прошению и по сердоболию своему к страждущим, а равно и для меня, который за него ходатайствую, прими его по обычаю под свое покровительство и, если можно, вызови к себе благоговейнейших из братий, чтобы при глазах твоих приложили о нем попечение, а если не возможно сие, благоволи послать его при письме и поручить вниманию начальствующих.

32. К Софронию магистру

Просит вступиться за родителя св. Григория Богослова и избавить его от хлопот по судебным местам, потому что по смерти Кесария, который, умирая, отказал свое имение бедным, когда имение сие частью было расхищено, частью издержано родителями Кесариевыми на бедных и на уплату долгов, объявлены новые иски от людей, которым будто бы Кесарий состоял должным.
(Писано 369 г.)

Изведал невзгоды жизни сей и боголюбивейший брат наш епископ Григорий. Ибо он наряду со всеми терпит беспокойства, непрестанными оскорблениями поражаемый, как бы неожиданными какими ударами. Люди, не боящиеся Бога, а может быть, и вынужденные великостию бедствий, нападают на него под предлогом, что Кесарий брал у них деньги. Убыток ему не тяжел, потому что издавна научился он ни во что ставить богатство. Но поскольку имущество Кесариево было в руках у служителей и у людей, которые по правам ничем не лучше служителей, и с полною свободою разделив между собою самые дорогие вещи, сохранили совершенную малость, то родители Кесариевы, получив немногое из Кесариева достояния и почитая сие никому не принадлежащим, вскоре истратили это на нуждающихся, как по собственному своему изволению, так и по словам покойного, потому что, как сказывают, Кесарий, умирая, говорил: «Хочу, чтобы все мое достояние досталось нищим». Посему, как исполнители Кесариева приказания, вскоре распорядились они имением в общую пользу. И теперь Григорию предстоят с одной стороны христианская нищета, с другой — хлопоты ходить по судебным местам.

Поэтому пришла мне мысль довести все сие до сведения твоей достохвальной правоты, чтобы ты, из уважения к мужу, которого давно знаешь, во славу Господа, Который на Себя приемлет сделанное рабом Его, и из уважения ко мне одному из избранных твоих друзей, переговорил о сем, что нужно с сокровищехранителем, и по великому своему благоразумию придумал способ к освобождению Григория от этих оскорбительных и несносных беспокойств. Без сомнения же, нет и человека, который бы так мало знал Григория, что стал бы подозревать его в чем-либо неприличном, например в том, что из пристрастия к деньгам выдумывает он подобные вещи. Ибо готово доказательство его бескорыстия. Охотно уступает он казне остатки Кесариева имения, только бы спаслось оно, и ходатай по казенным имуществам сам имел дело с объявляющими свои притязания, и сам потребовал у них доказательств, потому что мы не способны к подобным делам. Ибо совершенству твоему нетрудно узнать, что пока было можно, никто не отходил от Григория, не достигнув желаемого, но всякий без труда получал, что требовал, потому многие жалели даже, что сначала не просили большего. Сие-то особенно и произвело, что многие стали нападать на него. Глядя на пример предупредивших, и прочие начали один за другими объявлять ложные свои иски. Потому просим твою степенность воспротивиться всему этому и непрерывный ряд зол, подобный какому-то потоку, остановить и пресечь. Сам ты знаешь, как помочь делу, не дожидаясь, чтобы стали учить тебя этому мы, которые, по неопытности в житейских делах, не знаем даже и того, как избавиться от беды. Поэтому сам будь и советником, и заступником, изобретя по великому своему благоразумию и самый способ помощи.

33. К Авургию

Просит о том же деле по Кесариеву наследству.
(369 г.)

Кто умеет так чтить старую дружбу, уважать добродетель и соболезновать о страждущих, как умеешь ты? А потому так как боголюбивейшего брата нашего, епископа Григория, застигли дела и для другого несносные, а еще более противные его нраву, то рассудил я, что всего лучше прибегнуть к твоему покровительству и покуситься искать у тебя какого-нибудь избавления от горестей. Ибо нестерпимое бедствие — если хлопотать по делам принуждают такого человека, который не привык к тому и не имеет охоты, требуют денег с бедняка, влекут в народное собрание, заставляют искать народной благосклонности того, кто издавна решился проводить жизнь в безмолвии. Посему, что признаешь полезным, с сокровищехранителем ли переговорить о сем или с кем другим — сие предоставляется твоему благоразумию.

34. К Евсевию, епископу Самосатскому

Жалуется, что во время совещаний между епископами Таре занят еретиками, потом утешает себя воспоминанием об Евсевии, который употребил все меры к пользе Церкви.
(Писано 369 г.)

Как умолчим о настоящих происшествиях? Не в силах будучи перенести сего, найдем ли какое слово, соответствующее событиям, чтобы голос наш уподоблялся не стонам, а плачу, достаточно выражающему тяжесть бедствия? Пропадает у нас и Тарс. И не это одно горестно, как оно ни несносно; ибо и сего тягостнее, что город, имеющий столько удобств и потому соединяющий между собою исаврян, киликиян, каппадокиян и сирийцев, напрасно погибает по безрассудству двух или трех человек, между тем, как вы медлите, совещаетесь и смотрите друг на друга. Поэтому было всего лучше — последовать выдумке врачей (у меня, по причине всегдашних моих недугов, большое обилие подобных примеров); и как они, когда боль достигает крайней меры, искусственно приводят больного в бесчувствие, так и нам самим пожелать для душ своих нечувствительности к бедствиям, чтобы не подавляли их невыносимые страдания.

Впрочем, хотя жалки мы в других отношениях, однако же пользуемся одним утешением, именно тем, что обращаем взор к твоей кротости, твоим вниманием к нам и памятью о нас утоляем душевную скорбь. Глазам после напряженного устремления на что-нибудь блестящее, приносит некоторое облегчение переход к цветам голубым и зеленым, так и душам нашим, как бы нежным каким прикосновением, утоляющим боли, служит воспоминание о твоей кротости и о твоем усердии, особенно, когда размыслим, что ты выполнил со своей стороны все. Через это и нам, людям, если будем судить о делах благопризнательно, доказал ты достаточно, что ничего не погибло по твоей вине, и у Бога стяжал себе великую награду за усердие к доброму.

Да сохранит же Господь тебя нам и Церквам Своим к пользе мира и к исправлению душ наших и да удостоит нас снова полезного с тобою свидания!

35. Без надписи

Ходатайствует за близкого ему человека по имени Леонтий и просит о доме сего Леонтия иметь такое же благопопечение, как о его собственном.
(Писано до епископства.)

О многом для меня важном писал я уже к тебе, но о большем числе дел буду еще писать. Ибо невозможно, чтобы и нуждающихся не стало, и мы отреклись оказывать посильную милость. Никто ко мне так не близок и не может меня столько утешить своею в чем-либо благоуспешностию как достопочтеннейший брат Леонтий. Прими дом его так, как принял бы меня самого, не в той нищете, в какой я живу теперь по милости Божией, но когда бы жил я в изобилии и владел полями. Очевидно, что ты не довел бы меня до бедности, но сохранил бы что у меня есть или приумножил мое изобилие. Посему прошу тебя поступить так же и с упомянутым домом этого человека. За все же будет тебе от меня обычная награда — молитва к святому Богу за труды, какие принимаешь на себя, будучи столь добр, благосклонен и предупредителен к просьбам нуждающихся.

36. Без надписи

Просит об одном пресвитере, своем воспитаннике, трудами которого питался и св. Василий, чтобы при новом уравнении податей не делать на него новых налогов.
(Писано до епископства.)

Пресвитер этого местечка, о чем, думаю, давно уже известно твоему благородию, — мой воспитанник. Посему нужно ли мне говорить что иное для убеждения твоей милости —взглянуть на него дружелюбно и помочь ему в делах? Ибо, если любишь меня, как и вероятно любишь, то, без сомнения, всеми мерами постараешься успокоить и тех, кого считаю за одно с собою. Итак, о чем же прошу? О том, чтобы оставалась за ним прежняя подать. Ибо немало трудится он, услуживая мне в пропитании, потому что, как сам ты знаешь, не имею у себя ничего особенного, но довольствуюсь тем, что есть у друзей и родных. Посему на дом сего брата смотри как на мой, или лучше сказать, как на свой собственный, а за оказанное ему благодеяние пошлет Бог тебе, дому и всему роду твоему обычную помощь. Знай же, что крайне озабочен я, чтобы, при этом уравнении податей, не было сделано какой обиды сему человеку.

37. Без надписи

Просительное о том же пресвитере и по тому же обстоятельству.

Предвижу уже множество писем. Хотя принужден возвышать голос насильно, потому что не могу выносить докучливости просителей, однако же пишу, не умея придумать иного средства к избавлению, как давать всякий раз письма самим приступающим ко мне с просьбами. Поэтому опасаюсь, чтобы, при множестве приносящих от меня письма, и этот брат не был причислен к числу многих. Признаюсь, что много у меня на родине друзей и родных и что занимаю у них место отца по тому сану, в который возвел меня Господь, но один у меня воспитанник, этот сын моей кормилицы, и прошу дом, в котором я воспитан, оставить в прежнем состоянии, чтобы благодетельное для всех прибытие твоего благонравия для этого человека не обратилось в повод к скорби. Поскольку и доселе еще питаюсь от этого дома, не имея своей собственности, довольствуясь же тем, что есть у любящих меня, то прошу пощадить дом, в котором я воспитывался, как бы для меня самого сберегая средства к пропитанию. И за это да удостоит тебя Бог вечного упокоения. Намерен же довести до сведения твоего благонравия, как самую действительную правду, что большую часть рабов имеет пресвитер сей от меня, и они даны ему моими родителями в награду за мое воспитание; награда же эта — не совершенный дар, а только право пользоваться в продолжение жизни. Посему, если касательно их будет что-нибудь обременительное, то можно отослать их ко мне, и я другим уже путем буду подлежать даням и взысканиям сборщиков.

38. К Григорию брату

Опасаясь, чтобы Григорий, подобно многим, не стал смешивать понятий «сущность» и «ипостась», объясняет различие сих понятий; потом доказывает, что в Троице одна сущность и три ипостаси, в объяснение чего представляет подобие радуги. Наконец толкует, в каком смысле ап. Павел называет Сына образом Отчей ипостаси.
(Писано в 369 или 370 г.)

Поскольку многие в таинственных догматах, не делая различия между сущностью вообще и понятием ипостасей, сбиваются на то же значение и думают, что нет различия сказать: «сущность», или «ипостась» (почему некоторым из употребляющих слова сии без разбора вздумалось утверждать, что как сущность одна, так и ипостась одна, и наоборот, признающие три ипостаси думают, что по сему исповеданию должно допустить и разделение сущностей на равное сему число). По сей причине, чтобы и тебе не впасть во что-либо подобное, на память тебе вкратце составил я о сем слово. Итак, чтобы выразить в немногих словах, понятие упомянутых высказываний есть следующее.

Одни наименования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение, таково например имя «человек». Ибо произнесший это слово, означив наименованием общую природу, не определил этим высказыванием одного какого-нибудь человека, собственно означаемого сим именованием, потому что Петр не больше есть человек чем и Андрей, и Иоанн, и Иаков. Поэтому общность означаемого, равно распространяющаяся на всех подводимых под то же наименование, имеет нужду в подразделении, через которое познаем не человека вообще, но Петра или Иоанна.

Другие же наименования имеют значение частное, под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого-либо предмета по отличительному его свойству, не имеющее даже малой общности с однородным ему предметом, таково, например, имя Павел или Тимофей. Ибо таковое слово нимало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения.

Посему, когда вдруг взяты двое или более, например: Павел, Силуан, Тимофей, тогда требуется составить понятие о сущности людей, потому что никто не даст одного понятия о сущности в Павле, другого — в Силуане, и третьего — в Тимофее, но какими словами обозначена сущность Павла, те же слова будут приличествовать и другим, ибо подведенные под одно понятие сущности между собою единосущны. Когда же, изучив общее, обратится кто к рассмотрению отличительного, чем одно отделяется от другого, тогда уже понятие, ведущее к познанию одного предмета, не будет во всем соответствовать понятию о другом предмете, хотя в некоторых чертах и найдется между ними нечто общее.

Посему утверждаем так: именуемое собственно выражается словом «ипостась». Ибо выговоривший слово «человек», неопределенностью значения передал слуху какую-то обширную мысль, так что, хотя из этого наименования видно естество, но не обозначен им подлежащий и собственно именуемый предмет. А выговоривший слово «Павел», в означенном этим наименованием предмете указал надлежащее естество. Итак, «ипостась» есть не понятие сущности неопределенное, по общности означаемого ни на чем не останавливающееся, но такое понятие, которое видимыми отличительным свойствами изображает и очерчивает в каком-нибудь предмете общее и неопределенное.

Так и Писанию обычно это делать, и во многих других случаях, и в истории Иова. Ибо, приступая к повествованию о нем, сперва помянуло общее и изрекло: «человек», а потом отделяет тем, что составляет его особенность, в присовокуплении слова «некий». Но оно обошло молчанием описание сущности, как бесполезное для предложенной цели слова, понятие же «некий», изображает свойственными чертами, именуя место, черты нрава, и все те от внешности заимствованные признаки, которыми хотело отделить его от общего значения, чтобы описание лица, о котором повествуется, явственно было по всему: и по имени, и по месту, и по душевным свойствам, и по тому, что усматривается вне его. А если бы излагало оно понятие сущности, то при изъяснении естества не было бы никакого упоминания о сказанном, потому что понятие было бы то же, что и о Валдае Савхейском, и о Софаре Минейском, и о каждом из упомянутых там людей.

Поэтому, какое понятие приобрел ты о различии сущности и ипостаси в нас, перенеси оное и в божественные догматы и не погрешишь. Что представляет тебе когда-либо мысль о существе Отца (ибо душа не может утверждаться на одной отдельной мысли, будучи уверена, что существо сие выше всякой мысли), то же представляй себе и о Сыне, а равно то же и о Духе Святом. Понятие несозданного и непостижимого есть одно и тоже в рассуждении и Отца и Сына и Святаго Духа. Не больше непостижим и не создан один, и не меньше другой. Но когда в Троице нужно по отличительным признакам составить себе неслитное различие, тогда к определению отличительного возьмем не вообще представляемое, каковы, например, несозданность или недосягаемость никаким понятием, или что-нибудь подобное сему, но будем искать того одного, чем понятие о Каждом ясно и не смешиваясь отделяется от представляемого вместе.

Поэтому, кажется мне, хорошо будет раскрыть понятие сие так. Всякое благо, нисходящее к нам от Божией силы, называем действием все во всех производящей благодати, как говорит Апостол: «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор 12,11). Но вникая, от одного ли Святаго Духа восприяв начало, подаяние благ таким образом нисходит к достойным, опять по указанию Писаний веруем, что Единородный Бог есть начальник и виновник подаяния благ, открывающихся в нас по действию Духа. Ибо святое Писание учит нас о Единородном, что «Все через Него начало быть» (Ин 1, 3), и «все Им стоит» (Кол 1, 17). Итак, когда приведены мы к этой мысли, опять пользуясь богодухновенным руководством, научаемся, что, хотя одною Силою приводится все из небытия в бытие, однако же и Ею не безначально, но есть некая Сила нерожденно и безначально сущая, и Она-то есть вина вины всех существ. Ибо от Отца Сын, Которым все получило бытие, и с Которым всегда неразлучно связано представление о Духе Святом. Не может и помыслить о Сыне не осененный Духом. Итак, поскольку Дух Святый, от Которого источается на тварь всякое подаяние благ, как соединен с Сыном, с Которым нераздельно представляется, так имеет бытие, зависимое от вины — Отца, от Которого и исходит, то отличительный признак ипостасного Его свойства есть тот, что по Сыне и с Сыном познается, и от отца имеет бытие. Сын же, Который Собою и вместе с Собою дает познавать Духа, исходящего от Отца, один единородно воссияв от нерожденного Света, по отличительным Своим признакам не имеет ничего общего с Отцом или с Духом Святым, но один познается по упомянутым признакам. А «сый над всеми Бог» один имеет тот преимущественный признак Своей ипостаси, что Он — Отец, и бытие Его не от какой-либо вины, а по сему опять признаку Он собственно и познается.

По сей-то причине говорим, что в общем понятие сущности —не слитные и не объединенные признаки, усматриваемые в Троице, какими выражается отличительное свойство Лиц, о Которых преподает нам вера, потому что каждое Лицо представляется нами отличным по собственным Его признакам, так что по упомянутым признакам познано различие ипостасей. А что касается бесконечности, непостижимости, несозданности, необъемлимости пространством и всего тому подобного, то нет никакого различия в животворящем Естестве, понимаю Отца, Сына и Духа Святаго, но усматривается в Них некое непрерывное и нерасторгаемое общение. И в каких понятиях сможет кто представить себе величие одного из Лиц, исповедуемых во Святой Троице, с теми да приступает безразлично к созерцанию славы во Отце, Сыне и Духе Святом, не блуждая мыслью ни по какому промежутку между Отцом, Сыном и Святым Духом. Потому что нет ничего между Ними вставного, ни чего-либо самостоятельного и отличного от Божия естества, так чтобы естество сие могло быть отделено Само от Себя вставкою постороннего, ни пустоты какого-либо ненаполняемого пространства, и которая бы производила перерывы в единении Божией сущности с самой Собою, разделяя непрерывное пустыми промежутками. Но кто представил в уме Отца, тот представил и Его в Нем Самом, и вместе охватил мыслью Сына. А кто имеет в мысли Сына, тот не отделяет от Сына и Духа, но относительно порядка —последовательно, относительно же к естеству — соединенно, запечатлевает в себе воедино слитную веру в три Лица. И кто назвал только Духа, тот в этом исповедании объемлет и Того, Чей это Дух. Поскольку же «Дух Христов» (Рим 8, 9), «Дух от Бога», — как говорит апостол Павел (2 Кор 2,12), то как взявший за один конец цепи влечет и другой ее конец, так по слову пророка (Еф 2,18), привлекший Духа через Него привлекает вместе и Сына и Отца. И кто истинно примет Сына, тот будет иметь Его в себе, обоюдонизводящего и Отца Своего, и собственного Своего Духа. Ибо не может быть отсечен от Отца всегда в Отце Сущий, и никогда не отделится от собственного Духа все о Нем Производящий. А равно, кто принял Отца, тот в действительности принял вместе и Сына и Духа. Ибо невозможно представить мысленно какого-либо сечения, или разделения, так чтобы или Сын представляем был без Отца, или Дух отделяем от Сына, а, напротив того, находим между Ними некое невысказанное и не вполне уясненное как общение, так и разделение. Ни разность ипостасей не расторгает непрерывности естества, ни общность сущности не убавляет отличительных признаков.

Но не дивитесь, если говорим, что одно и то же и соединено и разделено, и если представляем мысленно, как бы в гадании, некое новое и необычайное как разделение соединенное, так и единение разделенное. Ибо кто выслушает слово не с намерением оспаривать и осмеивать оное, тому и в чувственных вещах можно найти нечто подобное. И вы примите слово мое, как подобие и тень истины, а не как самую действительную истину. Ибо невозможно, чтобы представляемое в подобиях было во всем сходно с тем, для изображения чего берется.

Итак, на каком же основании говорю, что являющееся нашим чувствам представляет нам некое подобие разделенного и вместе соединенного? Видал ты когда-нибудь весною сияние дуги в облаках? Разумею ту дугу, которую по общему словоупотреблению привыкли мы называть радугою. Знающие об этом говорят, что она составляется, когда в воздухе растворена какая-то влага, потому что сила ветров все влажное и сгущенное в испарениях, образовавшееся уже в облако, превращает в дождь. А составляется радуга, как говорят, таким образом. Когда солнечный луч, проходя косвенно густоту и мглу облаков, потом прямо упрется своим кругом в какое-нибудь облако, тогда происходит как бы некоторый перегиб и возвращение света на самого себя, потому что свет от влажного и блестящего идет назад в противоположную сторону. Ибо так как огневидные отблески имеют свойство, если падают на что-нибудь гладкое, перегибаясь возвращаться опять на самих себя, а образ солнца, производимый лучом на влажном и гладком воздухе бывает круглый, то по необходимости и на прилежащем к облаку воздухе отсвечивающее сияние описывает нечто подобное образу солнечного круга. Таким образом, один и тот же свет и непрерывен сам в себе, и разделен. Будучи многоцветным и многовидным, он неприметно окрашивается различными цветами, неприметным для наших взоров образом скрадывая взаимное слияние неодинакового цвета частиц, так что между голубым и огнистым цветом, или между огнистым и пурпуровым, или между сим последним и янтарным, невозможно распознать середины, в которой смешиваются и отделяются один от другого разные цвета, потому что отблески всех цветных лучей, видимые вместе, белы, и скрадывая признаки взаимного соприкосновения, остаются неразличимыми, так что невозможно найти, где оканчивается огнистый или изумрудный луч в цветном сиянии, и где начинает быть не таким уже, каким видим в белом сиянии.

Посему, как в этом подобии, и ясно распознаем различия цветов, и не можем различить чувством расстояния от одного цвета до другого, так рассуждая о возможности представлять нечто подобное касательно божественных догматов. Хотя ипостасные свойства, подобно некоему цвету видимых в радуге, сияют в каждом из исповедуемых во Святой Троице Лиц, однако же в рассуждении естественного свойства невозможно примыслить никакой разности у одного Лица с другим, но при общей сущности в каждом Лице сияют отличительные свойства. Ибо и там, в подобии, одна была сущность, издающая многоцветное это сияние, и именно преломляемая в солнечном луче, но цвет явления многовиден.

Так и через творение учит нас разум не находить странным учение о догмате, когда, встретив трудное к уразумению, придем в недоумение, соглашаться ли на сказанное. Как в рассуждении видимого глазами оказалось, что опыт лучше понятия о причине, так и в догматах, превышающих разум, в сравнении с тем, что постигает рассудок, лучше вера, которая учит нас о раздельном в ипостаси и о соединенном в сущности. Итак, поскольку слово наше открыло в Святой Троице и общее и отличительное, то понятие общности возводится к «сущности», а «ипостась» есть отличительный признак каждого Лица.

Но может быть, иной подумает, что предложенное понятие об ипостаси и не согласно со смыслом апостольского писания, где Апостол говорит о Господе, что Он «сияние славы и образ ипостаси Его» (Евр 1, 3). Ибо, если ипостасию назвали мы совокупность отличительных свойств, усматриваемых в Каждом, и как об Отце признаем, что есть нечто собственно в Нем созерцаемое, через то Он один познается, так то же самое исповедуем и о Единородном, то как же Писание в этом месте именование ипостаси приписывает одному Отцу, а Сына называет образом ипостаси, который обозначается не собственными своими, а Отцовыми чертами? Если ипостась есть отличительный знак бытия Каждого, и собственностью Отца признается — быть нерожденно, Сын же изображает в Себе отличительные свойства Отца, то не остается уже при Отце, чтобы Он один по преимуществу именовался нерожденным, если только тем, что отличает Отца, обозначается бытие Единородного.

Но утверждаем, что здесь слово апостола выполняет другую цель, которую имея в виду, употребил он сии слова: «сияние славы и образ ипостаси». И кто еще тщательно уразумел сию цель, тот найдет не что-либо противоречащее сказанному нами, а только то, что речь направлена к какой-то особенной мысли. Ибо апостольское слово рассуждает не о том, как ипостаси различать между собою по видимым признакам, но о том, как уразуметь соестественность, неотлучность и единение в отношении Сына к Отцу. Так не сказал: «иже сый» слава Отца (хотя сие действительно так); но, оставив это, как всеми признаваемое, научая же не представлять иного образа славы в Отце, иного в Сыне, определяет, что слава Единородного есть сияние самой славы Отца, подобием света приводя к тому, чтобы Сына представлять неразлучно с Отцем. Ибо как сияние, хотя от пламени, однако же позднее пламени, но вдруг и пламень вспыхивает и свет от Него воссияет, так, по требованию Апостола, должно представлять и Сына от Отца, не отделять Единородного каким-нибудь разлучающим расстоянием от бытия Отца, но вместе с Виновником представлять всегда и сущее от Него. Посему таким же образом, как бы толкуя предложенную теперь мысль, называет и образом ипостаси, телесными подобиями направляя нас к уразумению невидимого. Ибо, как тело непременно имеет очертание, то различают понятие очертания и понятие тела; и кто дает определение одного из сих двух, тот не попадает еще на определение другого; между тем, хотя в уме и отделяешь очертание от тела, однако же природа не допускает разделения, но одно с другим представляется соединенным; так, думает Апостол, должно разуметь, что учение веры, хотя научает нас неслиянному и раздельному понятию ипостасей, однако же в приведенном месте изображает неразрывность и как бы нераздельность Единородного с Отцем, не потому, что Единородный не имеет ипостаси, но потому что в единении Своем с Отцем не допускает ничего промежуточного. Потому устремивший душевные очи на образ Единородного имеет мысль об ипостаси Отца, не вследствие изменения или смешения созерцаемых в Них отличительных свойств, или в Отце представляя рожденность, или в Сыне нерожденность, но потому что оставшийся по отделении Одного от Другого не может быть представляем один Сам по Себе. Ибо невозможно, чтобы наименовавший Сына не имел мысли и об Отце, потому что именование сие указывает и на Отца.

Итак, поскольку «видевший Меня видел Отца», — как говорит Господь в Евангелии (Ин 14,9), то посему сказано, что Единородный есть «образ ипостаси» Отчей. И чтобы лучше вразуметь эту мысль, присовокупим и другие изречения Апостола, в которых называет Он Сына «образом Бога невидимого» (Кол 1,15), и еще образом благости Его, не в том смысле, что образ различен от первообраза относительно к невидимости и благости, но желая показать, что Сын тождествен с первообразным, хотя и Иной, потому что не сохранилось бы понятие образа, если бы не имел Он во всем ясного и без различий тождества. Следовательно представивший себе доброту образа, имеет уже мысль о первообразе. И кто охватил мыслью как бы образ Сына, тот отпечатлел в себе и образ Отчей ипостаси, в последнем созерцая и первый, не потому что в изображении видит нерожденность Отца (в таком случае оно было бы всецело тождественным, а не иным), но потому, что нерожденную Доброту созерцает в рожденной. Ибо, как всмотревшийся в изображение лица, представившееся в чистом зеркале, получает ясное познание об изображенном лице, так познавший Сына с самим сим познанием Сына приял в сердце образ Отчей ипостаси. Ибо все, что принадлежит Отцу, созерцается и в Сыне, и все, что принадлежит Сыну, принадлежит и Отцу, потому что всецелый Сын в Отце пребывает, и опять имеет в себе всецелого Отца. Так что ипостась Сына служит как бы образом и лицом к познанию Отца, и ипостась Отца познается в образе Сына, тогда как остается видимое в Них отличительное свойство к ясному различению ипостасей.

39. К ученику Хилону (42)*

Вразумляет его, что в добродетельной жизни недостаточно одно доброе начало, а нужно постоянное и непрерывное преспеяние, предлагает многие правила жизни уединенной, советует не вдруг устремляться на верх совершенства, но соблюдать в подвигах постепенность, и предостерегает не оставлять пустыни под благовидным предлогом добродетельного жития в мире и посещения духовных собраний.

Виновником спасительного дела буду для тебя, искренний брат мой, если охотно примешь от меня совет о том, что тебе делать, особенно в таких случаях, о которых сам ты просил подать тебе совет. У многих, может быть, доставало смелости начать уединенную жизнь, но немногие, вероятно, потрудились довершить ее, как должно. И без сомнения, конец дела — не в одном намерении, а в конце — плод трудов. Поэтому никакой нет пользы, если кто не поспешает к концу намерения, но ограничивает монашескую жизнь одним только началом, а что всего смешнее, оставляет еще собственное свое намерение, за что посторонние обвиняют его в недостатке мужества и рассудительности. О таковых и Господь говорит: «Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеятся над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить?» (Лк 14, 28—30)? Посему за началом пусть следует усердие к успеху в добром деле. Ибо и мужественнейший подвижник Павел, желая, чтобы мы не обеспечивали себя прежними добрыми делами, но ежедневно преуспевали более и более, говорит: «Забывая заднее и простираясь вперед стремлюсь к цели, к почести высшего звания» (Флп 3, 13. 14). Такова и целая жизнь человеческая: она не довольствуется предшествовавшим, но питается не столько прошедшим, сколько будущим. Что пользы человеку во вчерашней сытости чрева, если ныне при возродившемся голоде не находит свойственного утешения снедей? Так и душе не пользует вчерашнее доброе дело, если в сей день оставлено исполнение правды. Ибо сказано: каким найду тебя, таким и признаю.

______________________

* Под этим числом находится письмо сие в подлиннике по Гарниерову изданию, в котором под числами 30, 40 и 41 помещены два письма к св. Василию императора Юлиана, и ответ к нему самого Василия. В переводе письма эти исключены, потому что последнее не признается подлинным, а первые, если бы они были и подлинные, не должны входить в сие издание, как не Василиевы.

______________________

Поэтому напрасным делается труд праведника и неукоризненным нрав грешника после происшедшей с ним перемены, когда один из лучших перейдет к худшему, а другой от худшего к лучшему. Это можно слышать и у Иезекииля, который учит как от лица Господня. Ибо говорит он: «Если праведник, совратившись, прегрешит, не помяну «все добрые дела его, какие он делал перед этим не припомнятся, но во грехе своем «умрет» (Иез 18,24). А то же самое говорит и о грешнике: если, обратившись, «творит суд и правду — к жизни возвратит душу свою... он будет жив, не умрет» (27. 28). Где столь многочисленные труды раба Моисея, как скоро минутное прекословие воспрепятствовало ему взойти в землю обетования? К чему послужило Гиезию обращение с Елисеем, когда по сребролюбию навлек он на себя проказу? Что было пользы и Соломону во множестве мудрости и в такой предшествовавшей любви к Богу, когда впоследствии от женонеистовства впал он в идолослужение? Да и блаженного Давида не безукоризненным сделала рассеянность за прегрешение с женою Урии. К приведению в безопасность жительствующего по Богу достаточно видеть и ниспадение из лучшего в худшее Иуды, который столько времени был учеником Христовым, а потом, продав Учителя за малое вознаграждение, приобрел тем себе удавку. Поэтому да будет известно тебе, брат, что не тот совершен, кто хорошо начал, но тот благоискусен перед Богом, кто хорошо дает в деле отчет. Посему, брат, «не дам сна очам моим и веждам моим — дремания» (Пс 131,4), пока не спасешься, как серна от тенет, и как птица от сетей! Ибо смотри, ты идешь среди сетей и ходишь поверх высокой стены, откуда упасть небезопасно.

Посему не вдруг простирайся на самый верх подвижничества, тем более не полагайся сам на себя, чтобы не пасть тебе с высоты подвижнической жизни по неопытности. Ибо лучше постепенное преуспевание. Понемногу отнимай у себя житейские наслаждения, истребляя все свои навыки, чтобы противодействием своим, вдруг приведя в раздражение всякое желание наслаждений, не восставить против себя толпу искушений. Когда возьмешь верх над пристрастием к одному удовольствию, тогда вступай в борьбу с пристрастием к другому, и таким образом преодолеешь всякую склонность к наслаждению. Ибо именование удовольствия одно, но роды удовольствия различны. Поэтому, брат, прежде всего будь терпелив во всяком искушении. А сколь многоразличными искушениями испытывается верный то мирскими потерями, то обвинениями, оболганиями, непокорностью, оговорами, гонениями! Все это и подобное сему служит к испытанию верного.

Более того, будь безмолвен, не опрометчив в слове, не спорлив, не упорен, не тщеславен, не все перетолковывай, но люби верность, будь не многоречив, всегда готов не учить, но учиться. Не любопытствуй о жизни мирской — из этого не будет тебе никакой пользы. Ибо сказано: «Да не возглаголют уста моя дел человеческих» (Пс 16,4). Кто с приятностью говорит о делах людей грешных, тот с готовностью пробуждает в себе страсть к удовольствиям. Но желай лучше узнать жизнь праведных, ибо в этом найдешь для себя пользу. Не будь охотник показываться в люди, обходя селения и дома, но избегай их, как сетей для души. А если кто из великого благоговения убеждает тебя разными предлогами войти к нему в дом, то таковой пусть научится вере сотника, который Иисуса, поспешавшего к нему для исцеления, удерживал от себя, говоря: «Господи, я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой» (Мф 8, 8). Когда же Иисус сказал ему: «Иди. И, как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час» (13). Посему да будет известно тебе, брат, что не присутствием Христовым, но верою просящего, освобожден больной от недуга. Так и ныне, в каком месте ни помолишься, если больной уверует, что помогут ему молитвы твои, все исполнится по желанию его.

Не более Господа люби близких тебе. Ибо сказано: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф 10, 37). Что же значит Господня заповедь? Сказано: «если кто» не «берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф 10,38). Если ты со Христом умер для родни своих по плоти, то для чего хочешь опять жить с ними? А если для родственников своих опять созидаешь то, что разорил для Христа, то сам себя делаешь преступником. Поэтому для родни своей не оставляй места своего, ибо, оставляя место, оставляешь, может быть, и нравы свои.

Не люби многолюдства, селений и городов, но будь пустыннолюбцем, всегда нерассеянно пребывая сам в себе, признавая своим делом молитву и псалмопение. Не пренебрегай чтением: особенно читай Новый завет, так как от чтения Ветхого завета нередко бывает вред, не потому что в нем написано вредное, но потому что немощен ум претерпевающих вред. Ибо всяким хлеб питателен, но слабым он вреден. Так «Все Писание богодухновенно и полезно» (2 Тим 3,16), и в нем нет ничего нечистого, а нечисто разве тому, кто признает нечистым. Ты же «Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого рода зла» (1 Сол 5, 21. 22). «Все мне позволительно, но не все полезно» (1 Кор 6,12).

Поэтому со всеми, с кем имеешь дело, будь во всем непреклонен, разумен, братолюбив, приветлив, смиренномудр, не удаляйся от цели страннолюбия для дорогих яств, но, довольствуясь настоящим, ни от кого не бери ничего сверх ежедневно потребного для монашеской жизни, и особенно бегай от золота, как наветника души, отца греху, служителя диаволу. Не делай себя виновным в любви к богатству под предлогом служения нищим. А если кто принесет тебе деньги для бедных, узнав, кто скуден, посоветуй тому самому, у кого есть деньги, отнести их к неимущим, чтобы принятием от него денег не осквернить тебе своей совести. Избегай удовольствий, люби воздержанность и тело упражняй в трудах, а душу приучай к искушениям. Разлучение души и тела, признавая освобождением от всякого зла, ожидай наслаждения вечными благами, причастниками которого сделались все святые.

Непрестанно взвешивая диавольское внушение, противопоставляй ему благочестивый помысел и уступай последнему, как наклонению чашки на весах. Особенно, когда восставшая в тебе лукавая мысль говорит: «Какая польза жить тебе в этом месте: что выгоды в удалении от общежития с людьми? Или не знаешь, что поставленные Богом ецископы Божиих Церквей живут, обыкновенно, вместе с людьми и непрестанно совершают духовные празднества, на которых присутствующим бывает весьма много пользы? Ибо там решение приточных гаданий, объяснение апостольских учений, изложение евангельских мыслей, преподавание Богословия, свидание с духовными братиями, которые зрением лица их доставляют великую пользу встречающимся с ними. А ты сделал себя чуждым столь многих благ и сидишь здесь, одичав наравне со зверями. Ибо видишь здесь великое запустение, немалую угрюмость, недостаток учения, отчуждение от братии и дух великого нерадения о заповеди Божией». Итак, когда восставшая в тебе лукавая мысль хочет совратить тебя многими подобными сим благовидными предлогами, тогда в благочестивом помысле противоположи ей действительный опыт, говоря: «Поскольку говоришь ты мне, что в мире есть доброе, то я потому и переселился сюда, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире, потому что доброе в мире перемешано со злом, и злое гораздо превышает собою доброе. И я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот одержим был диаволом. И я услышал от него пышные речи и басни, сложенные на обольщение с ним встречающихся, а после него встретил я многих воров, хищников, притеснителей, видел безобразную наружность упившихся, кровь угнетенных, видел и красоту жен, которая подвергала искушению мое целомудрие, и хотя избег я самого блуда, однако же осквернил девство свое сердечным помышлением. Много, правда, слышал я и душеполезных речей, впрочем ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам. А после этого услышал еще тысячи плачевных рассказов, которые своими изнеженными звуками вторглись в душу. Еще слышал приятно звучащие гусли, рукоплескания скачущих, голос смехотворов, слышал много глупостей и шуток, крик бесчисленного многолюдства, видел слезы оскорбленных, мучения отводимых в неволю, рыдание подвергаемых пытке. Все это видел я: и не духовное тут было собрание, но море, обуреваемое и возмущаемое ветрами, которое стремилось всех за один раз покрыть своими волнами. Скажи мне, злая мысль, скажи и ты, демон кратковременного сладострастия и тщеславия, какая польза видеть и слышать сие мне, который не в силах помочь обиженным, не имею возможности защитить бессильных, исправить погрешивших, а скорее могу погубить сам себя? Как малое количество чистой воды исчезает при сильном порыве ветра и пыли, так и то, что, по мнению нашему, сделаем в мире доброго, помрачается множеством худых дел. Ибо печальные события, как острия, вонзаются в сердце живущим в мире среди благодушия и радости, чтобы омрачить чистоту для того, чтоб видно было терпение бедных. Какая же для меня польза, кроме явного вреда душе? Посему, как птица, переселяюсь в горы. Ибо «душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих» (Пс 123,7). И я, о злая мысль! Живу в той же пустыне, в которой пребывал Господь. Здесь дуб мамврийский, здесь лествица, возводящая на небо, и полки Ангелов, виденные Иаковом. Здесь пустыня, в которой народ, очистившись, получил закон, и таким образом вошедши в землю обетования, увидел Бога. Здесь гора Кармил, на которой водворяясь, Илия благоугодил Богу. Здесь равнина, на которую удалившись, Ездра, по Божию повелению, отрыгнул все богодухновенные книги. Здесь пустыня, в которой блаженный Иоанн, питаясь акридами, проповедал людям покаяние. Здесь гора Масличная, на которую восходя, Христос молился, поучая нас молиться. Здесь Христос —любитель пустыни. Ибо говорит: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18,20). Здесь тесный и узкий путь, ведущий в жизнь. Здесь учители и пророки, которые скитались «по пустыням, и горам, по пещерам и ущельям земным» (Евр 11,38). Здесь апостолы и евангелисты, и житие монахов, не имеющее для себя града. Сие-то добровольно принял я, чтобы получить обещанное Христовым мученикам и всем прочим святым, чтобы не лживо сказать мне: «По слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя» (Пс 16,4). Ибо знаю боголюбца Авраама, внявшего гласу Божию и переселившегося в пустыню, и Исаака притесняемого, и патриарха Иакова странствующего, целомудренного Иосифа проданного, трех отроков, изобретателей воздержания, борющихся с огнем, Даниила, вверженного в ров львиный, небоязненно вещающего Иеремию, осужденного в ров тинный, зрителя тайн Исаию, претренного пилою, Израиля, отводимого в плен, обличителя прелюбодеяния Иоанна, посекаемого мечом, Христовых мучеников умерщвляемых. И к чему мне длить речь? Где и сам Спаситель распят за нас, чтобы смертию Своею оживотворить нас и всех поощрить и привлечь к терпению? К Нему поспешаю, и к Отцу, и к Духу Святому. Для того подвизаюсь, чтобы оказаться Его приискренним, признав себя недостойным того, что есть доброго в мире. Впрочем, не я для мира, но мир для меня».

Это сам себе думая и ревностно совершая, как сказано тебе, подвизайся за истину даже до смерти. Ибо и Христос послушлив был даже до смерти. Но и Апостол говорит: «Смотрите, братия, чтобы не было ни в ком из вас сердца лукавого и неверного, дабы вам не отступить от Бога живого». Но утешайте друг друга и во едином назидайте, «доколе можно говорить «ныне» (Евр 3,12.13). Ибо словом «днесь» означается целое продолжение жизни нашей. Так живя, брат, и себя спасешь, и нас возвеселишь, и Бога прославишь, во веки веков. Аминь.

40. Напутствие новопоступившим (43)

Кратко излагает отшельникам евангельские заповеди.

Учись, монашествующий, человек верный и делатель благочестия, научайся евангельскому житию, порабощению тела, смиренному образу мыслей, чистоте помыслов, искоренению в себе гнева. Подвергаемый взысканию, прибавь ради Господа; лишаемый, не судись; ненавидимый, люби; гонимый, терпи; хулимый, молись. Будь мертв греху, распнись для Бога. Все попечение возложи на Господа, чтобы иметь себе место там, где тьмы ангелов, торжества первородных, престолы апостолов, председательство пророков, скипетры патриархов, венцы мучеников, похвалы праведных. Возжелай причисления своего к оным праведникам о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава во веки веков. Аминь.

41. К падшему монаху (44)

Изображая падшему монаху сперва тяжесть греха, потом Божие милосердие, приглашает его к себе.

Не приветствую словом; радуйся, потому что «нечестивым нет мира, говорит Господь» (Ис 48, 22). Все еще остаюсь при своем неверии, и не по сердцу мне такая несообразность и великий замысел, тобою исполненный, хотя это действительно правда, как известно уже всякому. Дивлюсь, каким образом поглощено столько мудрости, в ничто обращена такая строгость жизни, откуда проистекала такая слепота, как, вовсе ни о чем не помыслив, произвел ты такую погибель столь многих душ.

Ибо, если справедливо сие, то и душу свою предал ты бездне, и довел до расслабления всех, слышавших это нечестие. Ты отвергся веры, оставил неконченным добрый подвиг. Поэтому скорблю о тебе. И какой иерей не восплачет, слыша это? Какой служитель Церкви не опечалился? Какой мирянин не сетует? Какой подвижник не проливает слез? Вероятно, и солнце затмевалось при твоем падении, и силы небесные приходили в колебание при твоей погибели. И бесчувственные камни лили слезы о твоем безумии, и враги ощущали жалость по чрезмерности твоего беззакония. Какое великое ослепление! Какая ужасная жестокость! Ни Бога не убоялся ты, ни людей не уважил, ни друзей не постыдился, но все вдруг подверглось у тебя крушению, всего вдруг стал ты лишен. Потому снова скорблю о тебе, несчастный. Ты, который всем возвещал силу царствия, сам лишил себя царствия. Ты, который всем внушал страх учения, сам не имел страха Божия перед очами своими. Ты, который проповедовал святыню, сам оказался мерзким. Ты, который хвалился нестяжательностью, сам уличен в хищении денег. Ты, который своими рассуждениями наводил на мысль о наказании от Бога, сам предуготовил себе наказание. Как оплачу тебя? Как восскорблю о тебе? «Как упал Ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю» (Ис 14,12)? «у того зазвенит в обоих ушах» (1 Цар 3,11). Как Назорей, сиявший паче золота, очернился паче сажи? Как досточестный сын Сиона соделался сосудом бесполезным? В ком все дивились памятованию Божественных Писаний, того память погибла с шумом! Отличавшийся быстротою разум погиб так мгновенно! Человек с умом обширным учинил такой многосложный грех! Пользовавшиеся твоим учением понесли вред от твоей погибели. Склонявшие слух к твоей беседе заградили себе уши, слыша о твоей погибели. А я плачу, сетую, весь изнемогаю, ем пепел как хлеб, и набросив вретище на рану свою, слагаю тебе такие похвалы, лучше же сказать, сочиняя надгробную речь, остаюсь безутешным и неизлечимым, потому что сокрылось от очей моих утешение, «неочищенные и несмягченные елеем» (Ис 1,6), болят мои раны! Чем исцелюсь?

Поэтому, если остается еще тебе какая-нибудь надежда спасения, ежели есть в тебе малое какое-нибудь памятование о Боге и какое-либо желание будущих благ, и какой ни есть страх наказаний, соблюдаемых нераскаянным, то отрекшись скорее, возведи очи свои к небу, прийди в чувство, отстань от лукавства своего, отряси опьянение, в котором ты теперь, воспротивься тому, кто довел тебя до падения. Укрепись, чтобы встать с земли.

Вспомни доброго Пастыря, Который, идя за тобою вслед, отнимет тебя, хотя бы оставались только «две голени или часть уха» (Ам 3, 12). Отскочи от нанесшего тебе рану. Вспомни щедроты Бога, Который врачует елеем и вином. Не теряй надежды спасения. Приведи себе на память написанное, что «разве, упав, не встают», и «совратившись с дороги, не возвращаются» (Иер 8,4)? Пораженный врачуется, уловленный зверями спасается, исповедающийся не бывает отринут, потому что «Я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог, но обратитесь, и живите» (Иез 18,32). Не предавайся нерадению, как впадший «во глубину зол» (Притч 18,3). Теперь время отсрочки, время долготерпения, время целения, время исправления. Поползнулся ты? — восстань. Грешил ты? — перестань, не стой на пути грешных, но беги от него прочь. Когда, обратившись, восстанешь, тогда спасешься, потому что здравие приобретается трудами, спасение —потом. Поэтому смотри, желая соблюсти договоры с иными, не нарушь договоров с Богом, заключенных тобою при многих свидетелях.

Итак, не замедли, по каким-нибудь человеческим расчетам, прийти ко мне, потому что, возвратив себе мертвеца своего, я буду плакать, буду ухаживать, буду горько рыдать о сокрушении дщери рода моего. Все тебя примут, все потрудятся с тобою. Не теряй бодрости, воспомяни дни древние. Возможно спасение, возможно исправление. Дерзай, не отчаивайся. Нет закона, осуждающего на смерть без милосердия, но есть благодать, отлагающая наказание, ожидающая исправления. Двери еще не заперты. Жених слышит: грех еще не господствует. Возобнови борьбу, не медли, будь милосерд сам к себе и ко всем нам о Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава и держава и ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

42. К падшему монаху (45)

Некто, отказавшись от большого имения, вступил в монашество, но после весьма благочестивой жизни впал в блуд и в другие беззакония. Св. Василий, живший некогда с ним в Иерусалиме, показывает ему великость греха и соблазна, потом, обнадежив Божиим милосердием, призывает к подвигу, примером иудеев и язычников, приводимых к богочестию.

Мысль о тебе пронзает недра моего сердца двояким страхом. Или какое-то предварительное состояние несострадательности ввергает меня в виду человеконенавидения, или опять, когда хочу быть сострадательным и смягчиться к проступкам, производит оно во мне недобрую перемену. Посему, и намереваясь писать это письмо, хотя при помощи рассудка утвердил я цепенеющую руку, однако же не возмог изменить лица, встревоженного печалью о тебе, и до того стыжусь за тебя, что уста тотчас сжимаются, обращаясь к плачу. Увы, мне! О чем буду писать или рассуждать, оставленный на распутии? Если привожу себе на память первоначальное твое суетное поведение, когда окружали тебя богатство и эта по земле пресмыкающаяся слава, то прихожу в ужас. Когда сопровождали тебя и множество льстецов, и кратковременное наслаждение роскоши с явною опасностью и неправедными прибытками, и с одной стороны опасение начальства сеяло мысли твои о спасении, а с другой народные волнения приводили в смятение дом твой, и непрерывность бедствий невольно обращала мысль к тому, кто силен помочь тебе; когда понемногу начал ты помышлять о Спасителе, Который как поражает тебя страхом к твоей же пользе, так избавляет и покрывает тебя, хотя и посмеиваешься над Ним во время безопасности. Когда начал ты упражняться в приобретении честных нравов, с презрением взирая на многобедственное свое богатство, отрекаясь от забот о доме и от сожития с супругою; всецело же воспарив в высоту, как странник и скиталец, проходя селения и города, пришел в Иерусалим, где и жил я с тобою, ублажая подвижнические труды, когда, проводя целые седмицы в посте для Бога, приучал ты себя к любомудрию, как бы бегством спасаясь от обращения с людьми, а вместе приспособляя к себе безмолвие и уединение, уклоняясь от общественных мятежей, грубым вретищем покрывая тело свое, и жестким поясом стягивая чресла свои, терпеливо сокрушал свои кости. От невкушения пищи опустевшие внутренности довел до того, что прижались они к хребтовым частям, и хотя отрекся от нежной перевязи, однако же желудок, сжавшийся наподобие тыквы, заставил прильнуть к почкам, и истощив весь тук плоти, мужественно иссушив все пути в нижних частях тела, частым пребыванием без пищи заключив чрево, сделал, что ребра, наподобие выдавшейся крыши, затеняли собою поверхность чрева, и при изнурении всего тела, в часы ночные исповедуясь Богу, потоками слез умягчал орошаемую бороду... И к чему мне описывать все сие в подробности? Вспомни, сколько уст святых привлек ты к своему лобзанию, скольких освященных тел касался объятиями, сколько людей сжимали твои руки как нескверные, сколько было рабов Божиих, которые как поклонники притекали, чтобы припасть к твоим коленам?

И какой же конец всего этого? Молва, обвиняющая в любодеянии, пролетая скорее стрелы, уязвляет наш слух, еще более острым жалом терзая нашу внутренность. Какое неистощимое ухищрение обаятеля довело тебя до сего пагубного падения? Какие хитросплетенные сети диавола, опутав тебя, сделали недействительными внушениями добродетели? К чему теперь послужат рассказы о твоих трудах? Или не должно верить и сему? И как же не дать веры скрытому до времени на основании того, что видно ясно, если обязывал ты страшными клятвами души, притекающие к Богу, когда прямо приписывается диаволу все, что сверх «да, да; нет, нет» (Мф 5,37). Поэтому ты и подверг себя ответственности в гибельном клятвопреступлении, и вместе унизил характер подвижничества, нанес бесчестие апостолам и самому Господу, постыдил похваление чистоты, осмеял обеты целомудрия. Предметом печальной повести стали мы для пленников, у иудеев и эллинов представляют нас на зрелищах. В мыслях монахов произвел ты разделение: более строгих привел в страх и робость, заставил дивиться еще силе диавола, а в равнодушных поселил страсть к невоздержанию. Ты, со своей стороны, обратил в ничто даже похваление Христа, Который говорит: «Мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16,33) и князя мира. Растворил для отечества чашу бесславия; привел в исполнение сказанное в Притчах: «как олень — на выстрел, доколе стрела не пронзит печени его» (Притч 7,23).

Но что же теперь, брат? Не пал еще столп крепости, не опорочены исцеления обращения, не заперт град убежища. Не оставайся во глубине зол, не отдавай себя человекоубийце. Господь знает, как восставлять сокрушенных. Не беги далеко, но притеки к нам. Восприми опять на себя юношеские труды, новыми добрыми делами истреби в себе пресмыкающееся по земле и грязное сластолюбие. Возведи взор на день кончины, столько уже приблизившийся к жизни нашей, и пойми, что, наконец, иудеи и язычники приводятся к богочестию, и не вовсе отрицайся от Спасителя мира. Да не постигнет тебя этот самый ужасный приговор: «не знаю вас, откуда вы» (Лк 13,27).

43. К падшей деве (64)

Сильно укоряет падшую деву, доказывает обязательность данного и нарушенного ею обета хранить свое девство, изъявляет свою печаль о том, что, оставив Жениха Христа, предалась она растлителю. Наконец, страхом смерти, суда и вечного наказания, а также надеждою на Божие милосердие, старается расположить ее к покаянию.

Теперь время возгласить оное пророческое слово и сказать: «Кто даст главе моей воду и глазам моим — источник слез. Я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего» (Иер 9, 1)? Хотя объемлет их глубокое молчание, хотя однажды и навсегда подавлены они бедствием, и смертоносным ударом отнято уже у них само ощущение страдания, однако же нам не должно оставлять без слез такого поражения. А если Иеремия признал достойными тысячекратного оплакивания тех, которые телесно поражены на брани, что должно сказать о таком бедствии душ? «Пораженные твои», — сказано, — «мечом убиты и не в битве умерли» (Ис 22,2). Напротив того, оплакиваю жало истинной смерти — тяжкий грех и разжженные стрелы лукавого, которые немилосердно пожигают вместе с телами и души.

Видя на земле такое преступление, без сомнения, громко будут жаловаться Божии законы, которые всегда воспрещают и вопиют, как в древности: «не пожелай жены ближнего твоего» (Втор 5,21), так и в священных Евангелиях: «что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф 5, 28); теперь же видят, что бесстыдно прелюбодействует сама невеста Владыки, у которой голова — Христос. Будут жаловаться и сами духи святых, и Финеес ревнитель, что ныне невозможно ему, взяв «сулицу» в руки, наказать преступление телесно, и Иоанн Креститель, что не может, оставив высокие обители, как тогда пустыню, прийти для обличения беззакония, и если нужно пострадать, то скорее лишиться главы, нежели отказаться от дерзновения. А может быть, Иоанн (если он, подобно блаженному Авелю, и умерший глаголет еще нам) и ныне вопиет и громче взывает, нежели тогда об Иродиаде: «Не должно тебе иметь ее» (Мф 14,4). Ибо, хотя тело Иоанново, по необходимому требованию естества, подчинилось Божественному определению, и язык Иоаннов молчит, однако же «для слова Божия нет уз» (2 Тим 2, 9). Кто даже до смерти простер свое дерзновение, когда уничтожаем был брак подобного ему раба, тот потерпит ли, видя такое поругание святого Господня брачного чертога?

Но ты, которая свергла с себя иго оного Божественного союза, бежала из пречистого брачного чертога истинного Царя, и гнусно впала в это бесчестное и нечестивое растление, поскольку уже не можешь избегнуть сего горького обвинения, и нет у тебя ни средства, ни возможности скрыть зло, предаешься теперь дерзости. И как «нечистивые же будут преисполнены зол» (Притч 12,21) уже, так и ты отказываешься от самих условий с истинным Женихом и вопиешь, что ты не дева, и никогда не обещалась быть девою, хотя приняла многие условия девства, а многие показала на деле.

Приведи себе на память прекрасное исповедание, какое произнесла ты перед Богом, Ангелами и людьми. Приведи себе на память почтенный собор, священный лик дев, сонм Господень и святых Церкви, и престарелую о Христе бабку свою, которая юнеет и цветет еще добродетелью, и матерь, которая соревнует ей о Господе, и усильно старается какими-то новыми и необычайными трудами истребить в себе следы навыка, а также и сестру, которая равно подражает обеим, а в ином усиливается и превзойти их, и девственны ми преимуществами превышает заслуги предков, а тебя, сестру свою, как доселе почитала она тебя, и словом, и делом неутомимо призывает к равному подвигу. Приведи себе на память их и с ними Ангельский лик окрест Бога, и духовную жизнь во плоти, и небесное жительство на земле. Приведи себе на память безмятежные дни, озаренные светом ночи, духовные песни, благозвучное псалмопение, святые молитвы, чистое и нескверное ложе, девственное преспеяние, воздержанную трапезу, обещающую, что дева твоя сохранена будет нерастленною.

Где же твоя степенная наружность, где благопристойный нрав и простая одежда, приличная деве, прекрасный румянец стыда и благолепная бледность, цветущая от воздержания и бдения и сияющая приятнее всякой доброцветности? Сколько раз, в молитвах о сохранении девства твоего не оскверненным, проливала ты, может быть, слезы. Сколько писем писала к святым и в них просила молиться за тебя не о том, чтобы тебе вступить в человеческий брак, лучше же сказать, впасть в это бесчестное растление, но о том, чтобы не отпасть от Господа Иисуса! Сколько даров получила ты от Жениха! Говорить ли о тех почестях, какие ради Его воздавались тебе друзьями Его! Говорить ли о жизни среди дев, и преспеяниях с ними, о приветливости к тебе дев, о похвалах за девство, о девственных благословениях, о письмах, писанных к тебе, как к деве?

Но теперь, при малом порыве воздушного духа, действующего ныне «в сынах противления» (Еф 2,2), отреклась ты от всего этого, драгоценное свое достояние, стоившее всех усилий, променяла на непродолжительное удовольствие, которое на время услаждает твою гортань, а впоследствии окажется более горьким, чем желчь. Кто при этом не скажет плачевно: «Как сделалась блудницею верная столица» (Ис 1, 21)!

Сам Господь не скажет ли к кому-либо из ходящих ныне, в духе Иеремиином: «Слыхал ли что подобное сему? Крайне гнусные дела совершила дева Израилева» (Иер 18,13). Я обручил ее Себе «в верности» и в нетлении, «в правде и в суде, в благости и милосердии», как обещал ей и через пророка Осию (Ос 2,19.20). Но она возлюбила чужих, и хотя жив Я — муж ее, именуется любодейкою и не боится принадлежать мужу иному».

Что же невестоводитель, божественный и блаженный Павел, как тот древний, так и сей новый, при посредстве и наставлении которого, оставив отеческий дом, вступила ты в союз с Господом? Тот и другой, встревоженные таким бедствием, не скажут ли: «Ибо ужасное, чего я ужаснулся, то и постигло меня: и чего я убоялся, то и пришло ко мне» (Иов 3, 25), «потому что я обручил» тебя «единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою», и всегда боялся, «чтобы, как змий хитростию своей прельстил Еву, так и ваши умы не повредились» (2 Кор 11,2.3). Поэтому непрестанно старался и тысячами разных сладкопений усмирять в тебе мятеж страстей, и тысячами разных попечений охранять невесту Господню, и всегда описывал тебе жизнь незамужней, что «незамужняя заботится о Господнем» (1 Кор 7,34), чтобы ты была святая и телом, и духом и изображал тебе достоинство девства, и именуя тебя храмом Божиим, как бы придавал крылья усердию, восторгая тебя к Иисусу. Помогал и страхом бедствия, чтобы ты не пала, говоря: «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог» (1 Кор 3,17), присовокупил к сему и то, что ограждал тебя молитвами, «и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Сол 5,23). Но всем этим утомлял себя напрасно, и горек вышел у меня конец сладостных трудов, для тебя понесенных. Снова надобно воздыхать, о ком надлежало радоваться, потому что вот обольщена ты змием злее, нежели Ева. Не только мысли твои растлены, но растлено с ними и тело, и что ужасно, чего не желал бы выговорить, о чем не могу и умолчать, потому что «горящий огнь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог» (Иер 20, 9), «Разве вы не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы» (1 Кор 6,15)? Это — одно из зол, не сравнимое с прочими, это новая дерзость в мире! Ибо сказано: «Пойдите на острова Хиттимские и посмотрите, и пошлите в Кидар и разведайте прилежно, и рассмотрите: было ли там что-нибудь подобное сему, переменил ли какой народ богов своих хотя они и не боги» (Иер 2,10.11)? Но дева изменила славу свою, и слава ее в студе. «Небеса, и содрогнитесь и ужаснитесь» (12). И теперь говорит Господь, что «два зла» сотворила дева: «Меня оставила», истинного святого Жениха святых душ, и прибегла к нечестивому и беззаконному растлителю души и тела, отступила от Бога, Спасителя своего, и представила «члены» свои «греху в орудие неправды» (Рим 6,13), «ходила за любовниками своими, а Меня забывала» (Ос 2,13), который ей не поможет.

«Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили на шею ему и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил деву Господню» (Лк 17,2). Кичливый раб доходит до такого неистовства, что вторгается на Владычнее ложе! Подобно какому-то разбойнику впадет в такое безумие, что касается даже принесенного в дар Богу, и не сосудов бездушных, но живых тел, в которых обитает душа, сотворенная по образу Божию! Слыхано ли когда от века, чтобы среди города в ясный полдень осмелился кто на царском изображении писать нечистых свиней? «Отвергся» ли «кто» человеческого брака, «при двух или трех свидетелях без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия», и Ему обещавшуюся невесту растливший и духа девства «лишивший» (Евр 10,28.29).

Но скажешь: «Она пожелала, я не делал ей принуждения против воли». И похотливая госпожа, эта египтянка, сама воспылала страстью к прекрасному Иосифу, но неистовая страсть невоздержной не победила добродетели целомудренного, и хотя насильственно удерживала его руками, однако же он не был принужден к беззаконию.

Но «она сама, — говоришь ты, — решилась на это и уже не была девою: если бы я не согласился, была бы растлена другим». Сказано, что и Сыну человеческому надлежало быть предану, но «горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается» (Мк 14,21); сказано, что и «надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф 18, 7). Сверх того, «разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются» (Иер 8, 4)?

Для чего дева отвратилась бесстыдно, хотя слышала, что Жених Христос говорит через Иеремию: «Ты со многими любовниками блудодействовала, и однако же возвратись ко Мне» (Иер 3,1), но она не возвратилась (Иер 3, 7). «Разве нет бальзами в Галааде? Разве нет там врача? Отчего же нет исцеления дщери народа Моего» (8,22)? И в Божественном Писании найдешь много пособий от сего зла, много рецептов, спасающих от гибели. Таковы тайны касательно смерти и воскресения, таковы слова о страшном суде и вечном мучении, учения о покаянии и отпущении грехов, тысячекратные такие примеры обращения, драхма, овца и сын, расточивший свое имение с блудницами, «пропадал и нашелся», «был мертв и» снова «ожил». Воспользуемся сими пособиями от зла, исцелим ими душу свою.

Займись же размышлением о последнем дне (ибо, без сомнения, не будешь ты одна жить вечно), представь себе смятение, сокращение дыхания и час смертный, приближающийся Божий приговор, поспешающих Ангелов, душу в страшном при этом смущении, немилосердно мучимую грешною совестью, обращающую жалостные взоры на прошлое, наконец, неотвратимую необходимость дальнего преселения.

Мысленно опиши окончательный переворот в своей жизни, когда Сын Божий придет во славе Своей с Ангелами Своими. Ибо «грядет Бог наш, и не в безмолвии» (Пс 49,3), когда придет судить живых и мертвых и воздаст каждому по делам его, когда оная труба, озвучив нечто великое и страшное, разбудит уснувших от века, «и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения» (Ин 5, 29). Приведи себе на память видение Даниила, как изводит он суд перед взоры наши. «Видел я, —говорит, —наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его — как чистая волна, престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огнь. Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему, и тьмы тем предстояли пред Ним; судьи сели, и раскрылись книги» (Дан 7,9.10). Доброе, худое, явное, тайное, дела, слова, помышления—все вдруг ясно открывается во услышание всем Ангелам и людям. В каком же положении необходимо будут при этом жившие худо? Где скроется душа, которая вдруг перед взорами стольких зрителей является исполненною срама? Каково будет состояние тела у подвергшегося этим нескончаемым и нестерпимым мучениям там, где огонь неугасимый, червь бессмертно мучительствующий, темное и ужасное дно адово, горькое рыдание, необычайные вопли, плач и скрежет зубов, и нет конца страданиям? От всего этого нет избавления по смерти, нет ни способов, ни возможности избыть горьких мучений.

Можно избежать сего ныне. Пока есть возможность, убережем себя от падения и не будем отчаиваться в себе, если исправимся от худых дел. Иисус Христос пришел в мир грешных спасти. «Придите, поклонимся и припадем, преклоним колени пред лицем Господа, Творца нашего» (Пс 94, 6). Зовущее нас к покаянию Слово вопиет и взывает: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11, 28). Итак, есть путь спасения, если желаем. «Поглощена будет смерть навека», но твердо знай, что «и отрет Господь Бог слезы со всех лиц» кающихся (Ис 25, 8). «Верен Господь во всех словах Своих» (Пс 144,13). Не лжет, когда говорит: «Если будут грехи ваши, как багряное, — яко снег убелю, если будут красны, как пурпур, — как волну убелю» (Ис 1,18). Готов исцелить немощь твою великий Врач душ, этот готовый Освободитель не одной твоей души, но и всех душ, порабощенных грехом. Его это слова, Его сладостные и спасительные уста изрекли: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные», «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф 9,12.13). Какое же извинение у тебя или у кого-либо другого, когда Он вопиет сие? Господь хочет избавить тебя от болезненной раны и показать тебе свет из тьмы. Тебя ищет добрый Пастырь, оставив незаблудших овец. Если от дашься Ему, не замедлит, не погнушается Человеколюбец понести тебя на плечах Своих, радуясь, что нашел овцу Свою погибшую. Отец восстал и ждет возвращения твоего от заблуждения. Исправься только и когда еще будешь далеко, Он притечет, падет на шею твою и в дружеские объятия заключит тебя, очищенную уже покаянием. И в «одежду первую» облечет душу, совлекшуюся «ветхого человека с деяньями его», и возложит «перстень» на руки, смывшие с себя кровь смерти, и обует ноги, обратившиеся от пути злого на стезю евангельского мира, и объявит день веселия и радости Своим и Ангелам, и людям, и всячески будет праздновать твое спасение. Аминь «глаголю вам», говорит Он, «так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся» (Лк 15, 7). Если кто из вынужденных стоять осудит, что скоро принята ты, то сам благий Отец в защиту твою скажет: «Надобно было радоваться и веселиться, что брат твой», дщерь Моя, «мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк 15, 32)*.

______________________

* Перефразирование (Лк 15, 32).

______________________

РАЗДЕЛ II
Письма, написанные св. Василием в продолжение его епископства (370—378 гг.)

44. К Евсевию, епископу Самосатскому (48)*

Жестокостью зимы извиняясь в том, что не писал, пересылает письма из Антиохии, извещает о возведении Димофила на епископский престол в Константинополе и о восстановленном там единомыслии; жалуется на несогласие епископов в Каппадокии, изъявляет общее желание своей Церкви видеть у себя Евсевия с наступлением весны.
(Писано в начале епископства.)

Едва удалось мне найти человека, который доставил бы письмо твоему благочестию. Так оцепенели все от стужи, что и на некоторое время не могут выглянуть из дома. Ибо занесены мы таким множеством снега, что уже два месяца погребенные в самих домах живем в этих пещерах. Поэтому, зная несмелый нрав и неповоротливость каппадокиян, без сомнения, извинишь, что не ранее послал я и довел до сведения твоей чести о случившемся в Антиохии, о чем извещать тебя, вероятно, давно уже знающего, конечно, то же, что угощать простывшим и заплесневелым, однако же, не вменяя себе в труд донести об известном, посылаю к тебе письма, полученные с чтецом. И об этом довольно.

Константинополь уже много лет имеет у себя Димофила, как расскажут и сии письмоводители, и о чем, без сомнения, еще прежде было известно твоему преподобию. Все прибывшие оттуда, согласно рассказывают о составленном будто бы им изложении правой веры и благочестия, также о том, что самые разномысленные в городе пришли между собою в согласие, и некоторые из окрестных епископов приняли соединение.

А наши нимало не оказались лучшими нашего чаяния. Ибо после твоего отбытия, пришедши по следам твоим, много наговорили и наделали неприятностей, и, наконец, удалились, утвердив у нас разделение. Поэтому будет ли что лучше, и оставят ли они свою злобу, никому неизвестно, кроме единого Бога. Таково настоящее положение дел.

Остальная же Церковь, по благодати Божией, непоколебима и желает видеть тебя в нашей Церкви, и вместе с вечною обновиться твоим благим учением. Мое телесное здоровье нимало не лучше обыкновенного.

______________________

* Письмо у Гарниера 47-е исключено в этом издании, как принадлежащее св. Григорию Богослову и в переводе последних 36-е.

______________________

45. К Аркадию епископу (49)

Благодарит за письмо и, изъявляя радость свою о построении Аркадием храма Божия, обещает прислать для сего храма, если найдет, св. мученические мощи.
(Писано в начале епископства.)

Возблагодарил я Святаго Бога, сподобившись писем от вашего благоговения, и желаю, как себе быть достойным той надежды, какую имеете на меня, так и вам получить совершенную награду за честь, какую воздаете мне от имени Господа Иисуса Христа.

Весьма обрадовался я, что, приняв на себя попечение, свойственное христианину, воздвигну ли вы дом во славу имени Христова, и действительно «Господи! возлюбили», по Писанию, «обителю дома Твоего» (Пс 25, 8), украсив себе небесную обитель, уготованную в упокоении любящим имя Христово. Если же будем иметь возможность найти мученические мощи, то и сами желаем содействовать вашему усердию. Ибо, если в память вечную будет праведник, то, конечно, и мы сделаемся участниками в доброй памяти, какая будет о вас по дару Святаго.

46. К Иннокентию епископу (50)

Благодарит сего Иннокентия, что, будучи старейшим из епископов, сам благоволил первым писать к нему.
(Писано в начале епископства.)

И кому же другому было прилично придать смелости робким и пробудить спящих, как не богочестию нашего Владыки, показавшего свое во всем совершенство тем, что благоволил ты снизойти и ко мне смиренному, как истинный ученик Сказавшего: «Я посреди вас» не как возлежащий, но «как служащий» (Лк 22,27). Ибо соблаговолил сам ты преподать мне свое духовное веселие, ободрить душу мою своим драгоценным письмом, и детскую мою простоту как бы принять в объятия своего величия. Посему помолись (прошу этого у твоей доброй души), чтобы быть мне достойным и приобрести пользу от вас, великих мужей, и принять уста и премудрость для дерзновенного ответа вам, водимым Духом Святым. Ибо, слыша, что ты угоден Духу и истинно прославляешь Его, приношу великую благодарность за твою твердую и неуклонную любовь к Богу. Молюсь, чтобы и моя часть была с истинными поклонниками, в числе которых, как уверен, и твое совершенство, о чем и прошу Господа — этого великого и истинного Епископа, наполнившего чудесами Своими целую вселенную.

47. К Воспорию епископу (51)

Опровергает клевету, будто бы предавал проклятию епископа кесарийского Диания; сознается в своей скорби о подписании Дианием исповедания веры, принесенного из Константинополя Георгием, но свидетельствует также, что приступил к общению с Дианием, который во время болезни своей признался, что при упомянутой выше подписи не отвергал он исповедания Никейского.
(Писано в начале епископства.)

Какую, думаешь, болезнь причинил душе моей слух об этой клевете, рассеянной против меня некоторыми, не боящимися Судии, Который угрожает всем «говорящим ложь» (Пс 5, 7). Едва не целую ночь провел я без сна по причине выражений, какие употребила любовь твоя: так глубоко коснулась печаль моего сердца! Ибо подлинно клевета, по словам Соломона, «делает человека смиренным духом» (Притч 29,23), и нет человека столько нечувствительного, чтобы не пострадал душевно и не преклонился до земли, став добычею языка, готового говорить ложь. Но необходимо все скрывать, все терпеть, отмщение за себя предоставляя Господу, Который не презрит нас, потому что «кто теснит бедного, тот хулит Творца его» (Притч 14,31). Впрочем, сложившие эту новую хульную баснь на меня, должно быть, вовсе не верят Господу, Который утвердительно сказал, что «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф 12, 36). Скажи же мне, я предавал проклятию блаженного Диания? Ибо вот что донесено на меня. Где и когда? В чьем присутствии? Под каким предлогом? Словесно ли только или письменно? Другим ли в этом последовал или сам был зачинщиком и самовольным распорядителем в такой дерзости? Какое бесстыдство в людях —обо всем говорить так легко! Какое презрение судов Божиих! Разве к выдумке своей прибавят еще, что бывал я когда-нибудь не в своем уме и не понимал собственных слов своих, потому что, сколько знаю, владея своим рассудком, не сделал я ничего подобного да и сначала не держал того в мысли. Напротив того, гораздо более сознаю в себе, что с первых лет жизни воспитывался я в любви к Дианию и, взирая на сего мужа, видел только, как он почтен, как величественен, сколько имеет в лице священнолепия. А когда раскрылся во мне уже разум, тогда узнал я его и по душевным совершенствам и радовался, если бывал с ними вместе, изучая простоту и благородство, и свободу его нравов, а также и другие свойства, мягкость сердца, великость духа и вместе кротость, чинность, негневливость, приветливость, доступность, соединенную с сановитостью. Почему и причислял его к мужам отличнейшим по добродетели.

Впрочем (не скрою правды), перед кончиною его жизни, со многими из боящихся Господа в отечестве моем, скорбел я о нем тяжкою скорбью за подпись под изложением веры, принесенным из Константинополя Георгием. Потом по кротости нрава и по скромности уже в болезнь, от которой кончил и жизнь, призвав меня, сказал он: «Свидетельствуюсь Господом, что, хотя в простоте сердца согласился я на принесенное из Константинополя писание, однако же нимало не имел мысли отвергать веру, изложенную никейскими святыми Отцами, и не иначе содержу в сердце, но как принял в начале, и молюсь не быть отлученным от части тех блаженных трехсот восемнадцати епископов, которые объявили вселенной благочестивое провозвестие». Почему после такого удостоверения, уничтожив всякое сомнение в сердце, как самому тебе известно, приступил я к общению с ним и прекратил свою скорбь. Таковы мои отношения к этому мужу. Если же кто скажет, что он знает какую-либо незаконную мою хулу на сего мужа, то пусть не в углу, как раб, нашептывает об этом, но, выступив против меня, явно обличит со всею свободою.

48. К монахиням (52)

Изъявляет свою радость, что старанием епископа Воспория уничтожены взаимные сомнения о православии, как св. Василия, так и этих монахинь; рассуждает о слове «единосущный», которое отвергали некоторые, как и отцы Антиохийские, не вполне разумея оное, и которое ограждает веру от ересей и Ариевой и Савиллиевой; опровергает утверждавших, что Дух прежде Отца и Сына по времени и порядку.
(Писано в начале епископства.)

Сколько печалила меня прежде неприятная молва, поразившая слух мой, столько обрадовал боголюбивейший епископ, брат наш Воспорий, рассказав лучше о вашем благоговении. Ибо уверил, по благодати Божией, что все разглашаемое было выдумкою людей, не знающих точной правды о вас. Присовокупил же, что нашел у вас нечестивые на меня клеветы притом такого рода, что могли их выговорить только люди, не думающие за праздное слово дать отчет Судии в праведный день воздаяния Его. Посему возблагодарил я Господа и сам, исцелившись от несправедливого о вас мнения, принятого мною как видно вследствие клеветы людской, и о вас услышав, что оставили ложные обо мне мысли, как скоро узнали утверждаемое братом нашим, который, излагая вам собственное свое мнение, конечно с тем вместе объявил и мое. Потому что у нас обоих один образ мыслей о вере, так как мы наследники тех же отцов, некогда в Никее провозглашавших великое провозвестие благочестия, в котором все прочее вовсе не подлежит пересудам, только слово «единосущный», худо будучи понимаемо, еще не принято некоторыми. И таковых справедливо иной укорит, но опять их же удостоит и извинения. Ибо кто не следует отцам и мнение их не признает более несомненным, чем свое, тот, конечно, заслуживает обвинения, как человек исполненный кичения. Но с другой стороны, кто оставляет сие высказывание в подозрении, потому что оно опорочено другими, тот, по-видимому, в достаточной степени свободен от обвинения. И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского, опорочивали это высказывание, как не совсем удачное. Они говорили, что слово «единосущный» заключает в себе понятие о сущности и о том, что от сей сущности, почему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди, в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальное и выше Обоих, потому что и думать и говорить это — выше всякого нечестия. Ибо что может быть первоначальное Нерожденного? Таковою хулою уничтожилась бы и вера в Отца и Сына, потому что от одного происшедшие суть уже между собою братья.

И поскольку тогда еще были утверждавшие, что Сын приведен в бытие из небытия, то, чтобы отсечь и это нечестие, употребили слово «единосущный». Ибо соединение Сына с Отцом — не во времени и не в пространстве. Но и предыдущие слова показывают, что отцы имели сию мысль, ибо сказав: «Свет от Света», и от сущности Отца Сын «рожден, а не сотворен», присовокупили к сему слово «единосущный», давая тем разуметь, что какое понятие придает кто-либо слову «свет» в отношении к Отцу, такое же приличествует и в отношении к Сыну, ибо свет истинный, относительно к самому понятию о свете, не будет иметь никакого различия со светом истинным. Итак, поскольку Отец есть свет безначальный, а Сын — свет рожденный, но и Каждый из Них есть свет и свет, то справедливо употребили слово «единосущный», чтобы выразить равночестность естества. Ибо не братия между собою называются единосущными, как понимали некоторые, напротив того, когда и Виновник, и имеющий бытие от Виновника суть одного и того же естества, тогда называются они единосущными. Но то же речение исправляет и зло, произведенное Савеллием, потому что уничтожает тождество ипостасей и вводит совершенное понятие о Лицах. Ибо единосущное не одно и то же с самим собою, но иное с чем-то иным. Почему прекрасно и благочестиво сие речение, оно как определяет свойство ипостасей, так выражает безразличие естества.

А когда научаемся, что Сын от сущности Отца, и притом рожден, а не сотворен, тогда не впадаем в плотские понятия о страстях. Ибо не отделилась сущность от Отца в Сына, и родила, не истекши или отделив от себя нечто, как растения производят плоды, но образ Божия рождения недосказан и недомыслии человеческому рассудку. Ибо, действительно низкому и плотскому уму свойственно уподоблять вечное тленному и временному, и думать, что как рождается телесное, так подобно сему рождает и Бог. К учению благочестия должно восходить от противного. Поскольку так рождают смертные, то не так рождает Бессмертный. Посему не должно и отрицать Божия рождения, и осквернять своей мысли понятиями плотскими.

А Дух Святый и исчисляется с Отцем и Сыном, почему и выше твари, и поставляется на определенном месте, как научены мы в Евангелии самим Господом, сказавшим: «Идите», крестите «во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28,19). Но кто ставит его прежде Сына, или говорит, что Он первоначальнее Отца, тот противится Божию повелению и чужд здравой веры, соблюдая не тот образ славословия, какой принял, но сам от себя, в угоду людям, вымышляя новое учение. Ибо, если выше Бога, то не от Бога. Но написано: «Духа от Бога» (1 Кор 2,12). Если же от Бога, то как первоначальнее Того, от Кого Он? Да и какое безумие, когда один Нерожденный говорит, что иное нечто — выше Нерожденного? Но Дух не первее и Единородного, потому что нет ничего среднего между Сыном и Отцем. Если же Дух не от Бога, но через Христа, то Его вовсе нет. Поэтому нововведение в таком рассуждении ведет к отрицанию самого бытия и есть отрицание всей веры. А поэтому равно нечестиво, как низводить Духа на степень твари, так ставить Его прежде Сына или Отца, в отношении или ко времени, или к порядку. Вот ответ на то, о чем, как я слышал, спрашивало ваше благоговение. Если же даст Господь, будем с вами вместе, то, может быть, скажем о сем нечто более и сами найдем у вас удовлетворительное решение на то, что и мы желаем знать.

49. К хорепископам (53)

Внушает подчиненным епископам, что не должно с рукополагаемых брать деньги, даже и под благовидным предлогом, и угрожает лишением сана тем, которые бы и после письма сего покушались на такое мздоимство.
(Писано в начале епископства.)

Гнусность дела, о котором пишу, как исполнила душу мою скорбью, потому что всеми оно заподозрено и оглашено, так доселе еще кажется мне чем-то невероятным. Поэтому и письмо о сем, кто сознает за собой дело, пусть примет, как лечение, а кто не сознает —как предостережение, человек же холодный (каковых не желаю и найти между вами) — как свидетельство против себя. Но что же это такое, о чем говорю я? Сказывают, будто бы некоторые из вас берут деньги с рукополагаемых, прикрывают же сие именем благочестия. Но это и хуже всего. Ибо, если кто делает зло под личиною добра, то он достоин двойного наказания, так как делает, что само по себе нехорошо, к совершению же худого, как сказал бы иной, пользуется добрым предлогом. Если этот слух справедлив, то пусть вперед этого не будет, и зло будет поправлено. Ибо тому, кто берет деньги, необходимо сказать то же, что сказано было апостолами хотевшему на серебро купить причастие Святаго Духа: «Серебро твое да будет в погибель с тобою» (Деян 8,20). Легче еще грешит тот, кто по неопытности желает купить дар Божий, нежели тот, кто продает его. Ибо это действительная продажа, а если торгуешь тем, что сам получил даром, то как проданный сатане, лишен будешь дарования, потому что вводишь торгашество в духовном и в Церкви, где нам вверены тело и кровь Христовы. Этому так не должно быть. Какая же употребляется отговорка? Скажу и это. Думают, будто бы не грешат, потому что берут не до рукоположения, но по рукоположении. Но когда не взять — все значит взять.

Поэтому умоляю вас, оставьте этот доход, лучше же сказать, этот вход в геенну, и оскверняя руки такими дарами, не делайте себя недостойными совершать чистые таинства. Но извините меня. Сперва, как неповеривший, а потом, как уверенный, угрожаю вам: если кто после этого моего письма сделает что-либо подобное, то да удалится от здешних алтарей, и пусть ищет себе места там, где, покупая дар Божий, может перепродавать его. А мы «не имеем такого обычая, ни церкви Божии» (2 Кор 11,16). Присовокупив одно слово, кончу тем речь. Это делается по сребролюбию, а сребролюбие есть «корень всех зол» (2 Тим 3,5). Поэтому ради небольшого количества серебра не предпочитайте идолов Христу и не делайтесь новыми подражателями Иуды, за подарок вторично продавая единожды за нас Распятого, потому что и села и руки, собирающих с сего плоды, наименуются Акелдама.

50. К хорепископам (54)

Вводит древний порядок при определении церковнослужителей к должностям в селениях, и предписывает, как очистить Церковь от недостойных церковнослужителей.
(Писано в начале епископства.)

Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют, и всякая строгость из церквей изгнана. Боюсь же, чтобы с этою постепенно возрастающей холодностью и дела Церкви не пришли в совершенное замешательство. По обыкновению, издревле утвердившемуся в Церквах Божиих, принимали служителей церковных не иначе, как по строгом во всем испытании, разведывали все их поведете: не злоязычны ли они, не пьяницы ли, не склонны ли к ссорам, обуздывают ли свою юность так, что в состоянии отправлять касающееся до святыни, без которой никто не узрит Господа. И сие разыскивали пресвитеры вместе с живущими при них диаконами: доносили же о том хорепископам, которые, собрав голоса от свидетельствующих по истине, и доведя до сведения епископа, таким образом причисляли служителя к чину священнослужащих. А ныне, во-первых, взяли вы на себя все полномочие, отстранив меня и не принимая на себя труда доносить мне, а потом, не радея сами о деле, дозволили пресвитерам и диаконам вводить в Церковь людей недостойных, жизни неизведанной, кого пожелают они по пристрастию или по родству, или по каким дружеским связям. Поэтому в каждом селении много считается служителей, но нет ни одного достойного служить алтарю, как сами о том свидетельствуете, терпя недостаток в людях при избраниях. Итак, поскольку вижу, что дело доходит уже до крайности, особенно теперь, когда многие, боясь набора в военную службу, приписываются в церковнослужители, то доведен я необходимостью возобновить отеческие правила. Пишу к вам, прося выслать мне список церковнослужителей в каждом селении, с означением, кем кто определен и какого рода жизни. Но и сами у себя заведите список, чтобы сличать ваши записи с хранящимися у меня, чтобы никому невозможно было приписать себя, когда хочет. Таким образом, если иные определены в число мирян, ваше же исследование о них да прострется далее; и если которые окажутся достойными, то да будут приняты по вашему приговору. Очистите Церковь, удалив из нее недостойных, а потому исследуйте, кто достоин, и таковых примите, но не вносите в список, не донеся мне, или знайте, что принятый в церковнослужители без моего ведома останется мирянином.

51. К Паригорию пресвитеру (55)

Внушает сему пресвитеру, что напрасно старается оправдать себя в том, что держит в доме своем чужую женщину, вопреки и Василиеву запрещению и правилу Никейского Собора. И если не исправившись будет удерживать при себе священство, то угрожает отлучением от Церкви и ему приемлющим его.
(Писано в начале епископства.)

Со всем терпением читал я твое письмо, и дивился, почему, когда мог ты коротко и легко оправдываться в деле, намереваешься оставаться при том, в чем обвинен, и стараешься многословием уврачевать неизлечимое. Не мы первые, и не мы одни, Паригорий, узаконили, чтобы женщины не жили вместе с мужчинами. Но прочти правило, изданное святыми Отцами нашими на Никейском Соборе, которое явно запретило иметь синизактов*.

______________________

* Правило 3: μήτε 'επισχϖπω, μήτε Пρεσβυτέρω, μήτε διαχóνω, μητν δλωςτινι τϖν óν χλήρω, έξειναι συνεισαχτην έχειν.

______________________

Безбрачная жизнь тем и почтенна, что мужчина удаляется от сожительства с женщиною. Потому, если кто, нося на себе обет по имени, на деле поступает, как живущие с женами, то явно, что он только в наименовании домогается чести девства, но не воздерживается от неблагопристойных удовольствий. Тебе тем с большим удобством надлежало уступить моему требованию, что, как говоришь, свободен ты от всякой плотской страсти. Да и не думаю, чтобы семидесятилетний стал жить вместе с женщиною по страсти, и определенное мною определено не потому, что делается что-либо непотребное, но потому, что научены мы Апостолом «не подавать брату случая к преткновению им соблазну» (Рим 14,13). Знаю, что делаемое одними разумно, то для других служит поводом ко греху. По этой причине, следуя постановлению св. Отцев, повелел я тебе разлучится с сею женщиною. Для чего же винишь хорепископа и упоминаешь о давней вражде? Для чего жалуешься на меня, будто бы охотно склоняю слух к принятию клеветы, а не на себя самого, которому трудно отстать от привычки к женщине? Поэтому удали ее из своего дома и помести в монастыре. Пусть она живет с девами, а тебе прислуживают мужчины, чтобы имя Божие не осуждалось ради вас. А пока так поступаешь, не принесут тебе пользы тысячи отговорок, какие делаешь в письмах, но кончишь жизнь праздным и отдашь отчет Господу в своей праздности. А если не исправившись осмелишься удерживать при себе священство, то будешь анафема всему народу и кто примет тебя, те будут провозглашены отлученными во всей Церкви.

52. К Пергамию (56)

Извиняется Пергамию, что не отвечал на его письмо не по забвению дружбы и не потому, что новый сан сделал его высокомерным, а единственно по недосугам.
(Писано в начале епископства.)

По природе склонен я к забывчивости, к этому присоединилось и множество дел, усилившее мой врожденный недостаток. Потому, хотя и не помню, чтобы получал письма от твоего благородства, однако же верю, что писал ты ко мне, потому что, конечно, не скажешь лжи. А в том, что я не отвечал, виноват не я сам, а не требовавший у меня ответа. Теперь же идет к тебе это письмо, которое заключает в себе оправдание в предшествовавшем и полагает начало новой переписке. Поэтому, когда будешь писать ко мне, представляй себе, что не тобою начат новый ряд писем, но что отдаешь долг за настоящее мое письмо. Ибо, хотя письмо мое есть уплата за прежнее, однако же тем самым, что оно больше обыкновенного письма или даже вдвое против надлежащей меры, удовлетворит собою тому и другому порядку писем. Видишь ли, к каким ухищрениям принуждает меня лень? А ты, превосходнейший, перестань в коротких словах возводить на меня великие вины, которых невозможно превзойти и самим преступлением. Ибо забвение друзей и презрение их вследствие приобретенной власти заключают уже в себе все худое в совокупности. Если не имеем любви по заповеди Господней, то нет на нас и печати, положенной Господом. Если, возгордившись, исполнились мы суетного о себе мнения и высокомерия, то впадаем в неизбежный суд диавола. Потому, если с такою обо мне мыслию употребил ты эти выражения, то молись, чтобы избежать мне лукавства, какое нашел ты в моем нраве. Если же язык напал на эти высказывания необдуманно, по привычке, то утешусь сам собой, а твою милость попрошу присовокупить свидетельство самих дел, ибо будь уверен в том, что настоящая моя должность послужила для меня поводом к смирению. Поэтому разве тогда забуду тебя, когда сам не буду узнавать себя, и ты моих недосугов никогда не обращай в признак худого поведения и злонравия.

53. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (57)

Просит Мелетия писать к нему чаще, потому что письма его исполнены благодати и мудрости; изъявляет желание свое видеться с Мелетием, а причину, по которой близкие к нему удерживают от исполнения сего желания, не вверяя письму, сообщает через брата Феофраста.
(Писано в 371 г.)

Если бы твоему богочестию сколько-нибудь было известно, какую великую радость доставляешь мне каждым своим письмом, то знаю, что не пропустил бы ты ни одного встретившегося случая писать ко мне, но еще сам стал бы придумывать всякий раз, как делать, чтобы писем было много, потому что знаешь, какая награда уготована Человеколюбцем Владыкою за упокоение скорбящих. Ибо все здешнее исполнено болезней и мне одно прибежище от зол — мысль о твоей святости. И эту мысль яснее во мне делает беседа с тобою через письма, исполненные всякой мудрости и благодати. Потому, когда беру в руки письмо твое, прежде всего смотрю на его меру, и чем более оно величиною, тем для меня любезнее. Потом во время чтения при каждом встречающемся слове радуюсь, но, приближаясь к концу письма, начинаю огорчаться. Так все, что ни говоришь в письме, исполнено доброты, потому что благ избыток от благого сердца.

Если же по молитвам твоим, пока я еще на земле, удостоюсь личного свидания с тобою и сподоблюсь внимать полезным урокам этого живого голоса, или принять напутствие для настоящего и будущего века, то признаю это величайшим из благ и почту для себя началом Божия ко мне благоволения. И теперь уже предался бы я этому стремлению, если бы не удерживали меня мои ближайшие, во всем братолюбивые, но, чтобы намерения их не разглашать через письма, пересказал я об оном брату Феофрасту, для донесения в подробности твоему совершенству.

54. К Григорию брату (58)

Выговаривает брату за два подложных письма от имени дяди епископа, изъявляет свое подозрение в подлоге и третьего подобного же письма. Впрочем, извещает, что на это последнее письмо отвечал, как следует; приглашает брата к себе и не отказывается ехать на свидание с епископами, если получит несомненное приглашение.
(Писано в 371 г.)

Как мне препираться с тобою письмами? Как побранить тебя надлежащим образом за твое во всем простодушие? Скажи мне, кто три раза попадает в те же сети? Кто три раза попадает в одну петлю? И с бессловесными нелегко случаться этому. Ты принес мне одно письмо под вымышленным именем, будто бы от достопочтеннейшего епископа и общего нашего дяди, обманывая меня, не знаю для чего. Я принял письмо, как принесенное тобою от епископа. Да как было не принять? От радости показывал его многим из друзей, и благодарил Бога. Подлог открылся, потому что сам епископ из собственных уст отрекся от письма. Этим приведен я был в стыд, подавленный упреком в подлоге и обмане желал, чтобы подо мною расступилась земля. Потом подали мне другое письмо, присланное будто бы от самого епископа со слугою твоим Астерием. Но и этого также не посылал епископ, как донес мне достопочтеннейший брат Анфим. Еще третье письмо принем мне Адамантий. Как надлежало мне принять его, когда принять его, когда прислано через тебя и через твоих? Желал бы иметь каменное сердце, чтобы не помнить прошедшего, не чувствовать настоящего подобно бессловесным поникши взором в землю перенести всякий удар. Но что мне делать со своим рассудком, который после первого и второго опыта не может принять этого без исследования? И это пишу, чтобы побранить тебя за простоту, которую нахожу и в другое время неприличною христианам, а тем более несообразно с настоящими обстоятельствами. По крайней мере вперед и себя побереги, и меня пощади, потому что (надобно же мне поговорить с тобою свободно) ты в подобных делах служитель, не стоящий доверия. Впрочем, кто бы ни были приславшие письмо, отвечал я им, как следует. Поэтому подвергаешь ли ты меня испытанию, если прислал письмо действительно полученное от епископов, ответ сделан.

Тебе же, как брату, который не забывает родства и смотрит на меня как на врага, следовало бы в настоящее время заботиться об ином, потому что вступил я в такую жизнь, которая, превышая мои силы, сокрушает тело и тяготит душу. Даже, если вел ты против меня такую войну, то и по этой причине должен бы ты был теперь прийти ко мне и разделить со мною дела, ибо сказано: «Брат явится во время несчастья» (Притч 17,17).

Если в самом деле достопочтеннейшие епископы согласны на свидание со мною, то пусть назначат мне определенное место и время, и пригласят меня через собственных своих людей. Ибо как не отказываюсь сам прийти на свидание с моим дядею, так не потерплю, если приглашение будет сделано не надлежащим образом.

55. К Григорию дяде (59)

Прерывая молчание, все причины несогласия с дядею находит в собственных грехах своих и просит прекратить это несогласие, вредное для целых городов и народов, со своей же стороны соглашается на принятие тех мер, какие придумает дядя.
(Писано в 371 г.)

«Долго молчал Я, терпел, удерживался» (Ис 42,14) долее. Чтобы против себя самого подтвердить, как несносен вред молчания, когда не буду и сам писать и слушать обращающего ко мне слово? Ибо, доселе терпеливо державшись этой печальной мысли, нахожу для себя приличным сказать словами Пророка: «Терпех яко раждающая» — терпел, всегда желая или свидания или слова, и всегда не получая сего за грехи мои. Другой причины не могу и придумать, но уверяюсь, что за старые свои грехи несу наказание в разделении со своею любовью, если только кому бы то ни было, тем более мне, которому ты сначала был вместо отца, дозволено будет в рассуждении тебя употребить это слово — «разделение». Но теперь грех мой, подобно какому-то густому облаку облекая меня, произвел неведение всего этого. Ибо как посмотрю, что случившееся кроме причиненной мне печали, не принесло никакого иного плода, тогда не справедливо ли приписывать мне настоящее грехам своим? Но если грехи причиною происшедшего, то пусть это, по крайней мере, положит конец неприятностям. И если тут было что по предусмотрению, то намерение, без сомнения, выполнено, потому что немалое время нес я утрату. Почему не удерживаясь долее, первый отверз я уста, и умоляю тебя вспомнить обо мне, а также и о себе, который во всю жизнь больше, нежели сколько требовалось по твоему родству, выказывал обо мне попечение, умоляю ради меня полюбить теперь и город, а не чуждаться его по моей вине.

Итак, ежели есть какое утешение о Христе и какое общение Духа и ежели есть сколько-нибудь сердоболия и сострадательности, то исполни мою просьбу, прекрати все, приводившее в уныние, положи некоторое начало тому, что веселило бы на будущее время. Сам веди других к лучшему, а не за другим следуй, куда не должно, потому что и телесные черты нельзя признать кому-либо так собственно принадлежащими, как душе твоей принадлежит мир и кротость. Такому же человеку прилично привлекать к себе других и делать, чтобы все приближающиеся к тебе исполнились кротостью твоего нрава, как благовонием некоего мира. Ибо, ежели и есть теперь нечто противоборствующее, то в скором времени и оно познает благо мира. Но пока от несогласия имеют место клеветы, непрестанно растут худые подозрения. Потому и им неприлично не порадеть обо мне, а более всех неприлично твоей чести. Ибо, если и погрешаю в чем, то, вразумленный, исправляюсь. Сие же невозможно без свидания. А если не сделал я несправедливости, то за что меня ненавидят? И сие-то представляю в собственное свое оправдание.

Но что скажут о себе церкви, которые не на добро себе участвуют в нашем несогласии, об этом лучше молчать. Ибо веду слово не для того, чтобы оскорбить, но чтобы положить конец оскорбительному. От твоего же благоразумия ничто, конечно, не сокрыто, напротив того, и сам в уме своем изобретешь и другим скажешь нечто такое, что гораздо важнее и совершеннее придуманного мною, потому что прежде меня видел ты вред, какой терпят церкви, и больше моего скорбишь о том, издавна наученный Господом не презирать никого из меньших. Теперь же вред ограничивается не одним или двоими, но целые города и народы участвуют в наших несчастиях. Ибо нужно ли и говорить о той молве, какая идет о нар в странах отдаленных? Потому прилично твоему великодушию уступить любовь к спорам другим, лучше же сказать, если возможно, истребить ее и в их душе, самому победить огорчительное терпением. Ибо мстить свойственно всякому прогневанному, а стать выше самого гнева —это свойственно тебе одному, и разве тому, кто близок к тебе по добродетели. Не скажу еще того, что негодующий на меня изливает гнев свой на человека, не сделавшего никакой несправедливости. Поэтому или прибытием своим, или письмом, или приглашением к себе, или каким тебе угодно способом утешь мою душу. А мое желание, чтобы твое благочестие явило себя Церкви, и самим лицезрением твоим, и словами твоей благодати подало исцеление мне и вместе народу. Поэтому, если возможно сие, то всего лучше будет; а если угодно тебе и другое что, примем и то. Только снизойди к моей просьбе и извести, наверное, о том, что заблагорассудится твоему благоразумию.

56. К нему же (60)

По прошению Дорофея яснее выражает мысль, высказанную в предыдущем письме, обещает также согласиться на выбор дядею времени и места к взаимному свиданию, наконец объясняет, почему не может доверять брату.
(Писано в 371 г.)

И прежде с удовольствием виделся я с братом своим. Да и можно ли было видеться иначе, потому что он мне брат и имеет столько достоинств? И теперь, когда пришел он ко мне, принял я его с тем же расположением, нимало не изменясь в нежной своей любви к нему. Не дай Бог и испытать мне что-либо такое, что заставило бы меня забыть родство и быть во вражде со своими! Напротив того, прибытие его принял я за утешение и в телесных недугах и в других душевных скорбях.

Письмами же, доставленными им от твоей досточестности, я крайне обрадован: давно уже желал я получить их не ради чего иного, а только, чтобы и о нас не стали разглашать в свете печального сказания, что у ближайших родственников какое-то между собою несогласие, которое врагам приносит удовольствие, а друзьям бедствие, и не угодно Богу, отличительным признаком учеников Своих положившему совершенную любовь. Поэтому, признавая необходимым отвечать на письмо твое, прошу обо мне помолится и во всем прочем иметь попечение как о родном. Поскольку же по неведению сам не могу понять, что значит происшедшее между нами, решился признать истинным тот смысл, какой ты соблаговолишь втолковать мне.

Необходимо же, чтобы твой высокий ум определил и все прочее, а именно взаимное наше с тобою свидание, приличное для этого время и удобное место. Поэтому, если степенность твоя дозволит совершенно снизойти к моему смирению и сообщить мне какое-либо слово (угодно ли тебе будет, чтобы свидание наше было при других или наедине), я готов повиноваться, решившись однажды и навсегда служить тебе с любовью и всеми мерами исполнять то, что к славе Божией повелит мне твое благоговение.

А почтеннейшего брата нимало не принуждал я пересказывать мне изустно, потому что и прежде слово его не подтверждалось делом.

57. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (61)

На письма Афанасия, в которых извещал он об отлучении от Церкви военачальника ливийского, родом из Каппадокии, ответствует, что письма сии сообщены им всей кесарийской Церкви и что в Кесарии все не хотят с этим военачальником иметь общения ни в воде, ни в огне, ни в крови.
(Писано около 371 г.)

Читал я письма твоей святости, в которых изъявлял ты скорбь свою о военачальнике Ливии, человеке ненавистного имени. Сетуем и мы о своей родине, что она —матерь и воспитательница таких худых людей, и о соседственной с нашей родиною —Ливии, которая терпит от нас вышедшее зло и предана зверскому нраву человека, живущего жестокостию и вместе распутством. В сем, конечно, исполняется премудрое изречение Екклезиаста: «Горе тебе, граде, в нем же царь твой юн» (а здесь есть нечто и этого худшее), и «князи твои не с ночи ядят» (Еккл 10,16), но среди дня предаются распутству, несмысленнее скотов посягая с неистовством на чужие брачные ложа.

Но как от праведного Судии ожидают его казни, которые возмерятся ему тою же мерою, в какой сам он прежде мучил святых Божиих, так по письмам твоего богочестия стал он и нашей Церкви известен, и все признают его достойным омерзения, и не хотят иметь с ним общения ни в воде, ни в огне, ни в крови, если людям, до такой степени преобладаемым злом, полезно сколько-нибудь такое общение и единодушное осуждение. Достаточным же для него позором служат и сами письма, читаемые повсюду, потому что не премину обнаружить его перед всеми, и родными, и друзьями, и чужими. Но, без сомнения, если и не тотчас тронут его эти вразумления, как Фараона, то впоследствии будут для него служить тяжким и мучительным воздаянием.

58. К Церкви Парнасской (62)

Утешает Церковь сию, опечаленную смертью епископа; советует приложить старание о пользе Церкви, чтобы Господь дал ей угодного Себе пастыря.
(Писано около 371 г.)

Следуя древнему обычаю, утвердившемуся продолжительностью времени, и являя вам плод Духа — любовь к Богу, посещаю ваше благоговение этим письмом, разделяя с вами скорбь о случившемся и заботу о делах, которые у вас под руками.

Касательно печального события скажу только, что время уже нам обратить внимание на заповеди апостола и не скорбеть, «Как прочие, не имеющие надежды» (1 Сол 4,13), т.е. не бесстрастными быть к случившемуся, но чувствовать потерю, только не падать под бременем скорби, ублажить же пастыря за его кончину, как разрешившегося от жизни в старости маститой и упокоенного с великими почестями от Господа.

Касательно же прочего могу присоветовать вам, что надобно, отложив всякое уныние, прийти в себя и заняться необходимым попечением о Церкви, чтобы и Святый Бог возымел попечение о собственной Своей пастве и по воле Своей даровал вам пастыря разумного.

59. К неокесарийскому градоначальнику (63)

Приветствует сего градоначальника, известного ему по слуху и по словам общего друга Елпидия, и просит включить и его в число своих друзей.
(Писано около 371 г.)

Мудрого мужа, хотя в дальней живет он земле, хотя никогда не вижу его своими очами, считаю я другом. Это изречение трагика Еврипида. Поэтому, хотя личное свидание не доставило мне знакомства с твоим высокородием, однако же называю себя другом твоим и знакомым. Не прими этих слов за лесть, потому что нашу дружбу произвела слава, которая всем велегласно возвещает о делах твоих. А с тех пор, как имел я свидание с достопочтеннейшим Елпидием, столько узнал тебя и так сильно пленен тобою, как будто долгое время жили мы вместе и долговременным опытом изведал я твои совершенства. Ибо Елпидий не преставал описывать в подробности все, что знает о тебе. Величие души твоей, возвышенный образ мыслей, кротость нравов, опытность в делах, благоразумие в решениях, степенность в жизни, растворенную с веселостью, силу слова и многое другое, что перечислял он в продолжительной со мной беседе и что невозможно описать мне, не выступив из пределов письма. Как же мне не любить такого человека? Как удержаться, чтобы даже громко не выразить того, что чувствую в душе своей? Поэтому, чудный муж, прими приветствие, приносимое истинной и нелестной дружбой, потому что я далек от раболепного ласкательства. Включи и меня в список друзей своих, частыми письмами напоминай о себе и утешай меня в том, что не могу видеть тебя.

60. К Исихию (64)

Сего Исихия, давно ему известного по любви к наукам и по дружбе с Терентием, а еще более выхваленного Елпидием, приглашает к себе для личного свидания.
(Писано около 371 г.)

К твоей досточестности с самого еще начала многое привязывало меня: и общая любовь к наукам, о которой повсюду разглашают изведавшие ее, и давняя наша дружба с чудным Терентием. Когда же достопочтеннейший брат Елпидий, человек во всем совершенный и составляющий для меня то же, что и самый близкий родной, разговорился со мною и описал в подробности твои совершенства (а он способнее всякого другого и узнать в человеке добродетель, и изобразить ее словом), тогда воспламенил во мне такую любовь к тебе, что прошу тебя посетить когда-нибудь старый кров мой, чтобы не слухом только, но и на опыте насладиться мне твоими совершенствами.

61. К Атарвию (65)

Несмотря на старшинство свое перед Атарвием, решается писать к нему первый в доказательство любви своей, и просит употребить все усердие о примирении Церкви.

Будет ли конец молчанию, если я, ссылаясь на старшинство лет, стану выжидать, чтобы ты заговорил первый, а твоя любовь захочет долее оставаться при этом вредном намерении продолжать безмолвие? Но, впрочем, рассудив, что быть побежденным в дружеском деле означает победу, как признаю себя уступившим тебе честь оставаться, по-видимому, при своем намерении, так сам первый начинаю писать, зная, что «любовь вся покрьюает, все терпит, не ищет своего», а потому «никогда не перестает» (1 Кор 13, 5—8), ибо тот не унижается, кто подчиняется ближнему из любви. Как бы ни было, по крайней мере и сам ты, впоследствии показав в себе первый и великий плод Духа — любовь, брось с себя угрюмость человека гневного, каким представляешься мне по своему молчанию, прими же в сердце радость, мир с единодушными братиями, ревность и попечительность о продолжении церквей Господних. Ибо знай, что если мы не вступим за церкви в борьбу, равносильную той, какую ведут противящиеся здравому учению к ниспровержению и совершенному истреблению церквей, то ничто не воспрепятствует, как погибнуть истине, извращенной врагами, так нам принять на себя часть осуждения за то, что не показали мы возможной попечительности о соединении церквей со всею рачительностию и ревностию в единомыслии друг с другом и единодушии по Богу. Посему умоляю тебя: не держи долее в душе своей той мысли, что не имеешь нужды в общении с кем-либо другим. Ибо не тому, кто ходит в любви и исполняет заповедь Христову, свойственно отсекать себя от союза с братиями. Но вместе желаю доброму твоему изволению рассудить и то, что это зло —война, которая окружает нас, со временем придет и к нам, и если будем наряду с прочими участвовать в оскорблении других, то и мы не найдем людей, о нас соболезнующих, потому что во время своего благоденствия не принесли сострадательности в дар терпевшим обиды.

62. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (66)

Просите его побудить западных епископов к вспомоществованию Церкви на востоке и между тем самому своим благоразумием прекратить раздоры в Антиохии.
(Писано в 371 г.)

Думаю, что настоящее состояние, лучше же сказать (если говорить правду), смятение церквей никого не печалит столько, как твою досточестность, когда сравниваешь настоящее с давним и рассуждаешь, сколько одно с другим различно. А если дела с такою же стремительностью пойдут все хуже и хуже, ничто не воспрепятствует церквям в короткое время принять совершенно другой вид. Часто размышлял я об этом сам с собою: если худое состояние церквей представляется и мне таким жалким, то с каким духом должен видеть сие тот, кому по опыту известны древнее благосостояние и единомыслие в вере церквей Господних? Но как большая часть скорбей касается собственно твоего совершенства, так думаю и большая часть попечения о церквах должна лежать на твоем же благоразумии. И сам я даже при скудном своем разумении о делах давно знаю, что к пособию нашим церквам одно известное средство — единодушие с нами западных епископов. Ибо, если бы ту же ревность, какую употребили по делу одного или двоих, уличенных в зловерии на западе, захотели они оказать и в пользу нашей области, то, может быть, произошла бы общая польза для Церкви, потому это и державствующие уважают, что признано достоверным многими, а народ везде следует им беспрекословно. Но кто же способнее твоего благоразумия совершит это? Кто скорее твоего увидит, что должно делать? Кто искуснее приведет в действие, что полезно? Кто сострадательнее к утомленным братиям? Кто на всем западе уважается почтеннее твоей жизни, досточестнейший отец! Тысячи своих подвигов за благочестие укрась еще этим одним делом! Из святой Церкви, тобой управляемой, пошли к западным епископам несколько мужей, сильных в здравом учении, извести их о постигших нас бедствиях, укажи способ как подать помощь, будь для церкви Самуилом, пострадай с людьми, которых теснят враги, вознеси мирные молитвы, испроси благодать у Господа, чтобы остался в церквах какой-нибудь памятник мира. Знаю, что письма недостаточны к совещанию о таком деле, но ты так же не имеешь нужды в поощрении других, как и доблестные борцы в прославлении их детьми. Я не несведущего учу, а только поддерживаю стремительность действующего борца.

Для прочих дел на востоке нужно, может быть, тебе содействие и большого числа помощников, а потому необходимо подождать западных. Но благоустройство антиохийской Церкви, очевидно, зависит от твоего благочестия, поэтому одних устрой, других успокой и возврати Церкви крепость согласием. А что тебе, по примеру мудрых врачей, надлежит начать врачевание с самого главного, это сам ты знаешь подробнее любого. Что же для вселенских Церквей важнее Антиохии? Если бы она пришла в единомыслие, то ничто не воспрепятствовало бы ей, как оздравевшей голове, сообщить здравие всему телу. Действительно же недуги этого города требуют твоей мудрости и твоего евангельского сострадания. Он не только рассекается на части еретиками, но даже расторгается теми, которые говорят о себе, что они друг с другом держатся одного образа мыслей. Соединить это и привести в стройный состав единого тела может Тот один, Кто Своею неизреченною силою и сухим костям дает возможность облечься опять жилами и плотью. Но, без сомнения, Господь великие дела Свои творит через достойных Его. Потому и на этом опять основании надеемся, что твоей великой душе прилично служение столь важному делу, т.е. успокоить смятение в народе, прекратить частные заступничества, подчинить же всех друг другу в любви и возвратить Церкви древнюю крепость.

63. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (67)

Извещает дядю, что с радостью принял брата и доставленные им от дяди письма, что для успокоения Антиохии епископом оной должен быть утвержден Мелетий, по желанию всего востока и с согласия епископов западных, как видно из писем, принесенных Силуаном.
(Писано в 371 г.)

В прежнем письме доказывал я твоей досточестности то, что в святой антиохийской церкви всех, кто тверд в вере, надобно привести в одно согласие и единение. И сего казалось мне достаточным к внушению той мысли, что разделенное ныне на многие части надлежит объединить боголюбивейшему епископу Мелетию. Но поскольку сей самый возлюбленный наш сослужитель Дорофей потребовал яснейшего об этом напоминания, то по необходимости объявляем, что весь Восток желает Мелетия, и нам с ним, во всех отношениях соединенным, желательно видеть его правителем Церкви Господней, потому что он и в вере неукоризнен, и по жизни не имеет никакого сравнения с другими, и так сказать, уже сам собой владычествует над целым телом Церкви, так что все прочее не более, как только отсеки частей. Потому во всех отношениях необходимо и вместе с тем полезно вступить в единение с сим мужем и другим, как меньшим рекам с большею рекою. Касательно же прочих надобно сделать распоряжение и им приличное и примиряющее народ сообразно с твоим благоразумием и всеми прославляемою деятельностью и ревностью. Конечно же, не сокрыто от твоего несравненного благоразумия, что то же самое угодно и единодушным с тобою западным епископам, как показывают письма, принесенные к нам блаженным Силуаном.

64. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (68)

Советуется с Мелетием о том, чтобы Дорофея послать в Рим для приглашения италийских епископов. Извещает о прибытии Евиппия и об ожидании других армян.
(Писано в 371 г.)

Хотелось нам удержать пока у себя благоговейнейшего брата, содиакона Дорофея, чтобы, отпустив по окончании дел, известить через него твою досточестность в подробности о всем, что сделано. Поскольку же, отлагая день за днем, промедлили много времени, и вместе, как случается в затруднительных обстоятельствах, встретились у нас и некоторые рассуждения о предстоящих делах, то послали мы упомянутого выше Дорофея отыскать вашу святость и как самому от себя пересказать обо всем, так и показать нашу записку, чтобы ваше совершенство приняли на себя труд привести в исполнение придуманное нами, если окажется оно полезным. А короче сказать, победило у нас мнение, чтобы сей самый брат наш Дорофей отправился в Рим, и побудил некоторых италийских епископов посетить нас и во избежание препятствий приехать к нам морем, потому что, как знаем мы, имеющие силу у державного и не хотят, и не в состоянии напомнить ему об изгнанниках, но и к тому уже находят выгоду, что не видят в церквах ничего худшего. Поэтому, если и твоему благоразумию намерение сие представиться полезным, то соблаговоли и письма написать, и снабдить его запискою: с кем и о чем надобно переговорить ему. А чтобы письма имели некоторую достоверность, для этого, без сомнения, присовокупишь и единомышленных с нами, хотя они и не присутствуют.

Здешние дела не приведены еще в ясность, хотя Евиппий и прибыл, но доселе ничего не объявлял. Впрочем, угрожают каким-то стечением своих единомышленников из армянского Тетраполя и из Киликии.

65. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (69)

Благодарит св. Афанасия за попечение о всех церквах и за присланного к нему пресвитера Петра; просит снабдить советами Дорофея, отправляющегося в Рим, объясняет, зачем отправляют его в Рим, и почему нужно, чтобы западные осудили Маркелла. Просит о немедленном отправлении Дорофея и о том, чтобы, по прибытии западных, сохранен был мир в Церкви, особенно Антиохийской.
(Писано в 371 г.)

То мнение, какое издавна имели мы о твоей досточестности, с течением времени непрестанно утверждается, лучше же сказать, возрастает в нас по мере новых событий, потому что для большей части других достаточно смотреть каждому, что собственно до него касается, а тебе недостаточно этого. Напротив того, такая же у тебя забота о всех церквах, какая и о церкви, собственно тебе вверенной общим нашим Владыкою, почему не оставляешь ни одного случая беседовать, подавать советы, писать и посылать каждый раз людей, способных предложить что-либо самое лучшее.

И теперь с великою радостью приняли мы достопочтеннейшего брата Петра, присланного священным Собором подчиненного тебе клира, и одобрили благую цель его путешествия, которую он выполняет на самом деле, по наказам досточестности, приводя к одному направлению стремящееся розно и приобщая расторгнутое.

Потому и мы, возжелав сколько-нибудь участвовать в усердии о сем, рассудили, что положим самое приличное начало делам, если прибегнем к твоему совершенству, как общей для всех голове, и употребим тебя советником и вождем в делах. Потому и брата Дорофея, диакона Церкви, которою управляет досточестнейший епископ Мелетий, доселе руководствовавшегося благою ревностью по правоте веры и желающего видеть мир церквей, решился, послать к твоему богочестию, чтобы, следуя твоим советам, за благонадежность которых ручаются и лета твои, и опытность в делах и то, что именно тебе подаются внушения Духа, он приступил бы к выполнению задания. И ты прими его доброжелательно, подкрепив молитвами и напутствовав письмами, лучше же сказать, присоедини к нему несколько своих достойных людей, руководи им в исполнении задуманного.

А для нас показалось своевременным писать к римскому епископу, чтобы обратить внимание на здешние дела и подать ему мысль, что, если представляется затруднительным послать кого-либо из тамошних по общему и соборному определению, то пусть сам себя уполномочит в этом деле, избрав людей, которые были бы способны перенести труды путешествия, а кротостию и постоянством нрава могли бы привести в разум совратившихся у нас. Употребляли бы слово они кстати и осмотрительно и имели при себе все, что учинено после армянского Собора к уничтожению сделанного там по принуждению. Обо всем же этом никто не должен знать, и посланным надо прибыть сюда без шума, морем, прежде чем дойдет сие до сведения врагов мира.

Некоторыми же из здешних, как и нам самим кажется, очевид но потребуется еще и то, чтобы отринули и они* Маркеллову ересь, как несносную, зловредную и чуждую для здравой веры. Ибо доныне во всех письмах, какие пишут, хотя не перестают злоименного Ария предавать проклятиям всякого рода и отлучать от Церкви, но однако же не делают, кажется, никакого упрека Маркеллу, который обнаружил в себе нечестие, противоположное Ариеву, нечестиво учил о самом осуществлении Божества в Единородном и неправо принимал наименование Слова. Он говорит, что, хотя Словом наименован Единородный, исшедший по необходимости и на время, однако же опять возвратился в Того, из Кого исшел, как прежде исшествия нет Его, так и по возвращении Он не существует. И доказательством сего остаются сохранившиеся у нас книги этого мерзкого сочинения. Однако же никогда, кажется, не укоряют его за это, имея на себе и ту вину, что в начале, по незнанию истины, приняли его в общение церковное. Итак, настоящие дела требуют и о нем упомянуть приличным образом, чтобы ищущие предлога не имели предлога, потому что здравые в вере — в единении с твоим преподобием, и хромающие в истинной вере стали для всех явными. Так что, наконец, известны нам единомысленные с нами и не поставлены мы в затруднение, как в ночном сражении, не находить никакого различия между друзьями и врагами.

______________________

* Западные епископы.

______________________

Советуем только упомянутого выше диакона послать немедленно при первой возможности к плаванию, чтобы по крайней мере на следующий год могло быть исполнено что-нибудь из того, о чем просим.

Но, конечно, и прежде нашего напоминания, сам ты уразумеешь сие и позаботишься, чтобы они, если угодно будет Богу, прибыв к нам, не внесли в церкви расколов, но всеми мерами убедили к единению имеющих одинаковый образ мыслей, хотя бы и оказалось, что есть и у них свои некоторые предлоги к разногласию между собою. Необходимо, чтобы православный народ не делился на многие части, увлекаясь за предстоятелями. Надобно постараться, чтобы всему предпочтен был мир, а прежде всего приложено было попечение о Церкви Антиохийской, и правоверная сторона не изнемогала в ней, делясь на части по приверженности к тому или другому лицу. Лучше же сказать, сам ты впоследствии позаботишься обо всем этом, когда, чего и желаем, при содействии Божием достигнем того, что все вверят тебе касающегося до благосостояния церквей.

66. Без надписи (70)

Изображением бедствий Церкви и примером римского епископа Дионисия убеждает (вероятно, римского же епископа Дамаса) оказать свое пособие Церквам на востоке, прислав туда западных епископов.
(Писано в 371 г.)

Возобновить уставы древней любви и мир отцов — этот небесный и спасительный дар Христов, увядший с течением времени, опять привести в цветущее состояние —для нас необходимо и полезно; а точно знаю, что покажется сие приятным и твоему христолюбивому сердцу. Ибо что может быть восхитительнее, чем видеть, что разделенные таким множеством стран, единением любви связуются в единый стройный состав членов в теле Христовом? Почти весь Восток, достопочтеннейший отец (а под Востоком разумею страны от Иллирика до Египта), приводится в колебание великою бурею и волнением. Ересь, давно посеянная врагом истины, Арием, снова ныне возникла с бесстыдством, и как горький корень, принеся плод, одерживает уже верх тем, что предстоятели правого учения во всех епархиях по клеветам насильственно лишены своих Церквей, а управление делами передано другим, улавливающим души людей простосердечных. И мы ожидали, что единственным избавлением от этого будет посещение вашего сердоболия, всегда утешали себя необычайностью вашей любви в прошлые времена, но не надолго духовно укреплялись радостным слухом, что посетите нас как-нибудь. Надежда наша не исполнилась; и не удерживаясь долее, приступаем к письменному изложению нашего прошения, чтобы встали бы вы на помощь нам и прислали кого-либо из единодушных с нами, и они бы или сблизили ставших между собою далекими, или привели опять в содружество церкви Божии, или яснее показали бы вам виновников неустройства, чтобы и вам уже стало известно, с кем надлежит иметь общение. Без сомнения же, мы требуем не нового чего, но бывшего в обычае и у прочих древних блаженных и боголюбивых мужей, а особенно у вас. Ибо знаем по преемственности памяти, наученные отцами нашими и посланиями, поныне еще у нас сохранившимися, что блаженнейший епископ Дионисий*, отличившийся у вас и правотою веры и прочими добродетелями, посещал своими письмами и нашу кесарийскую Церковь, утешал посланиями отцов наших, и прислал нарочных выкупать людей из плена рабства. А ныне дела наши еще в более затруднительном и печальном положении и требуют наисильнейшего попечения, потому что оплакиваем не разрушение земных зданий, но отъятие у нас церквей, и видим не телесное рабство, но пленение душ, ежедневно производимое поборниками ереси. Посему, если теперь не подвигнетесь на помощь, то через несколько времени не найдете кому подать руку, потому что все будут покорены преобладающей ересью.

______________________

* Преемник папы Сикста с 261 года.

______________________

67. К Григорию (71)

Изъявляет скорбь свою, что люди, весьма к нему расположенные, охотно выслушивают клеветника, против которого не почитает нужным защищаться. Винит Григория, что не проводит с ним большую часть года, и просит его вспомоществования против своего противника.
(Писано в 371 г.)

Получил я письмо твоего благоговения с достопочтеннейшим братом Еллинием, и что начертал ты мне, то он пересказал устно, а с каким расположением выслушал это я, без сомнения, в том не сомневаешься. Впрочем, поскольку решился я любовь к тебе ставить выше всякой скорби, то и сие принял, как надлежало, и молю святого Бога, чтобы остальные дни и часы сохранить мне себя в том же к тебе расположении, в каком пребыл в предшествовавшее этому время, в которое, как сам сознаю, не погрешил перед тобою ни в чем, ни в великом, ни в малом. Если же человек, недавно принявший на себя труд приобщиться к жизни христианской, а потому возмечтавший, что принесет ему некоторую честь столкновение со мною, слагает, чего не слыхал, и рассказывает, чего не понял. Сие не удивительно, а удивительно и странно то, что между самыми искренними ко мне из вас братьев находит он слушателей для таких рассказов, даже не только слушателей, но, как видно, и учеников. Точно, при других обстоятельствах было бы это странно, что подобный человек учит, что очерняет он меня. Но эти несчастные времена научили меня ничем не оскорбляться. Ибо давно по грехам моим привык я встречать и большее сего бесчестие.

Итак, не дал я еще братиям его извещать мое мнение о Боге и теперь ничего не могу отвечать. Ибо кого не убедило продолжительное время, тех убедит ли краткое письмо? Если же достаточно и прежнего, то пусть сочтены будут бреднями слова клеветников. По крайней мере, если необузданным устам и необученным сердцам дозволим говорить, что захотят, а сами будем иметь готовый слух к принятию сего, то пусть не только мы принимаем чужие речи, но и другие принимают наши.

Причиною же сему то, о прекращении чего давно уже просил я, и о чем ныне утомившись молчу, именно, что мы с тобою не видимся друг с другом. Ибо, если бы, по старым условиям и ради лежащего на нас попечения о церквах, большую часть года проводили мы вместе, то не имели бы к нам доступа клеветники. Но ты, если угодно, оставь их в покое; сам же склонись на мою просьбу, раздели мой труд в предстоящем подвиге и выступи со мною против ополчившегося на меня. Ибо, если только явишься, то остановишь его стремление, рассыплешь собравшихся на ниспровержение благоустройства в отечестве, как скоро дашь им о себе знать, что сам ты по благодати Божией предводительствуешь нашим собором, и заградишь всякие неправедные уста глаголющих на Бога беззаконие. Если будет это, то сами дела покажут, кто твой последователь в прекрасном, и кто хромает и по робости изменяет слову истины. А если дело Церкви будет предано, то невелика для меня важность убедить словами тех, которые столько же оказывают ко мне уважения, сколько оказали бы люди, не научившиеся еще полагать меру себе самим. Ибо вскоре, по благодати Божией, свидетельство самих дел изобличит клевету, потому что ожидаю за слово истины пострадать, может быть, и большее что-нибудь, а если не так, то, без сомнения, быть изгнанным из Церкви и отечества. Если же ожидаемое не исполнится, то недалек суд Христов. Потому, если желаешь свидания ради Церквей, готов я прийти к тебе, куда ни позовешь, а если желаешь для того, чтобы отразил я клеветы, то нет у меня времени отвечать теперь на это.

68. К Исихию (72)

Просит его содействовать в умилостивлении Каллисфена, раздраженного против Евстохия.
(Писано около 371 г.)

Знаю и любовь твою ко мне, и ревность к прекрасному, потому, имея нужду упросить возлюбленнейшего сына Каллисфена, обращаюсь с этой заботой. Каллисфен раздражен против ученейшего Евстохия и раздражен справедливо. Он жалуется на дерзость и наглость перед ним Евстохиевых служителей. Мне желательно упросить его, чтобы, удовольствовавшись страхом, в какой привел и покусившихся на дерзость, и их господ, явил свою милость и прекратил тяжбу. Ибо через это приобретет и то и другое: и почтение у людей, и благоволение у Бога, если к страху соблаговолит присоединить и великодушие. Посему и ты, если была у тебя какая дружба и приязнь с Каллисфеном, проси у него этой милости, и если знаешь кого в городе, кто в состоянии уговорить его, прими таковых в сообщники в сем деле, сказав им, что сделанное ими будет мне весьма приятно. Отпусти и содиакона по окончании им того, за чем был прислан. Ибо стыдно мне, что не могу ничего сделать полезного для людей, ко мне прибегающих.

69. К Каллисфену (73)

Хвалит его за то, что решение по делу о служителях Евстохия предоставляет св. Василию, и недоумевает, для чего требует к себе лично сих служителей, как бы не удовлетворяясь судом церковным.
(Писано около 371 г.)

Прочитав письма твоего благородства, возблагодарил я Бога, во-первых, за то, что пришло ко мне приветствие от человека, вознамерившегося почтить меня, потому что высоко ценю беседу с людьми совершенными; во-вторых, за доставленную мне радость, что заслужил я добрую о себе память. А знаком памяти — письмо, из которого, как скоро получил и вникнул в смысл его, с удивлением увидел, что действительно, по общему всех предположению, воздано мне отеческое уважение. Ибо то самое, что человек разгоряченный, прогневанный, готовый мстить огорчившим его, много сократил свою стремительность и на мою волю предоставил сие дело, дает мне повод порадоваться о тебе, как о духовном сыне. Поэтому, что иное остается, как пожелать тебе за сие благ, да будешь друзьям приятен, врагам страшен, а всем равно досточестен, чтобы и не воздавшие тебе чего-либо должного, пришедши в сознание твоей кротости, сами себя укорили, что погрешили против такого человека?

Итак, поскольку приказывал ты привести служителей на то место, где произвели они беспорядок, то желаю знать намерение, с каким требует сего твоя доброта. Ибо, если сам прибудешь, и сам предашь наказанию дерзких, то служители явятся. Да и чему быть иначе, если так решено тобою? Впрочем, не знаю, какую же милость получим мы, если не в состоянии будем избавить служителей от наказания. А если задержат тебя какие дела на дороге, кто встретит там этих людей? Кто будет вместо тебя наказывать их? Но если тебе угодно, чтобы явились они к тебе на глаза, и это непременно решено, то прикажи им представляться к тебе на дороге до Сасимов, а сам покажи кротость и великодушие своего нрава. Ибо, получив в свою власть рассердивших тебя, и тем доказав, что нельзя презирать твоего достоинства, оставь их, как просил я в прежнем письме, невредимыми, и мне оказав тем милость, и от Бога ожидая себе воздаяния за свой проступок.

И говорю это не потому, что так и должно кончиться, но уступая душевному твоему движению, и опасаясь, чтобы не осталось в тебе не переварившейся сколько-нибудь раздражительности, и как воспаленным глазам самые нежные пособия кажутся болезненными, так и слово мое теперь не ожесточило тебя больше, чем успокоило. Ибо всего приличнее было бы предоставить взыскание мне — это и тебе послужило бы великим украшением, и мне доставило бы достаточный повод к похвале перед друзьями моими и сверстниками. Без сомнения же, если и поклялся ты предать их наказанию по законам, то мое вразумление не легче для наказываемых, и закон Божий не маловажнее законов, получивших силу в общежитии. Но возможно было и то, чтобы они, исправленные по нашим законам, в которых и сам ты полагаешь надежду спасения, и тебя освободили от необходимости давать клятву, и сами понесли наказание, соразмерное их проступкам.

Но опять делаю письмо свое длинным, ибо от великого усилия сделаться для тебя убедительным не могу смолчать, как скоро приходит мне что-нибудь на мысль, опасаясь, чтобы просьба моя не оставалась недействительною от того, что предложенное мною наставление недостаточно. А ты, досточестнейший и истинный питомец Церкви, подтверди и мои надежды, какие на тебя имею теперь, и согласные всеобщие отзывы о твоей чинности и кротости, и напиши приказание — скорее оставить нас этому воину, который доселе не упускал случая досаждать и обижать, решившись лучше тебя одного не оскорбить, чем приблизить к себе и сделать друзьями всех нас.

70. К Мартиниану (74)

Изображением бедствий своего отечества убеждает лично или письменно представить императору о гибельных последствиях разделение Каппадокии.
(Писано в 371 г.)

Как высоко, думаешь ты, оценил бы я это счастие — встретиться нам когда-нибудь друг с другом и пробыть мне с тобою сколько времени, чтобы насладиться всеми твоими совершенствами? Ибо, если сильным доказательством учености служит увидеть многолюдные города и узнать их нравы, то, думаю, это же самое в короткое время доставит твоя беседа. И какая разница, видеть ли многих по одному, или одного, совместившего в себе опытность всех? Но скорее и в большей мере назвал бы я превосходным то, что доставляет незатруднительное ведение прекрасного и собирает познания добродетели, чистые от примеси с худшим. Отличный ли поступок, слово ли достойное памятования, постановления ли мужей, которые стали гораздо выше других, —все это собрано в сокровищнице души твоей; так что не один только год, как Алкиной Улисса, но целую жизнь свою желал бы слушать тебя, и согласился бы, чтобы для этого сама жизнь была продолжительна, сколько ни обременяюсь я своею жизнью.

Итак, почему же теперь пишу, когда надлежало бы прийти самому? Потому что зовет меня к себе страждущее отечество. Ибо небезызвестно тебе, превосходнейший, что потерпело оно: его, как Пенфея, растерзали какие-то, в подлинном смысле, демоны, Менады; его делят и подразделяют на части, как худые врачи, своею неопытностью, делают раны еще более неизлечимыми. Поэтому, поскольку оно страдает от разделения, нужно лечить его, как нездоровое. Потому граждане писали ко мне с просьбой поспешить; и необходимо идти не потому, что помогу чем-нибудь делу, но для того, что находящиеся в затруднительном положении, как легко предаются надежде, так скоры бывают на упреки, всегда слагая вину на то, в чем сделано упущение.

Впрочем, и по этому самому надлежало бы мне свидеться с тобою, и сообщить тебе свою мысль, лучше же сказать, попросить тебя, чтобы придумал ты что-нибудь отважное и приличное твоему благоразумию, не презрел нашего отечества, преклонившего колена, но, явясь в воинский стан, сказал со свойственным тебе дерзновением: «Не думайте, что вместо одной области приобрели вы две, потому что не из другого какого царства взяли другую, но поступили подобно человеку, который, приобретя себе коня или вола, и потом рассекши его надвое думает, что вместо одного стало у него два, между тем как не только не сделал двух, но испортил и одного». А также и сильным при Дворе сказал бы: «Не этим способом расширяйте царство, сила не в числе, а в самих вещах». Ибо думаю, что теперь не обращают внимания на происходящее, одни, может быть, по незнанию истины, другие —потому что не хотят огорчить словами, и иные —потому что нет им дела до этого. А если бы можно было дойти тебе к самому царю, это всего лучше помогло бы делу, и сообразно было бы с прекрасным предначертанием жизни твоей. Если же это сколько-нибудь трудно и по времени года, и по летам, с которыми, как сам говоришь, неразлучна леность, то тебе нет никакого труда написать. Почему, оказав помощь отечеству письмом своим, во-первых, сам в себе будешь сознавать, что не преминул сделать все, по мере сил своих, а потом и страждущим подашь достаточное утешение тем самым, что покажешь себя сострадательным.

Но, если бы можно было самому тебе вступиться в дела и своими глазами увидеть горестное положение! Тогда, может быть, подвигнутый самою ясностью видимого, изрек бы ты какое-нибудь слово, приличное и высоте твоего духа и унынию города. Не откажись же верить тому, что пересказываем мы. Подлинно, нам нужен Симонид, или другой подобный стихотворец, умеющий трогательно оплакивать бедствия. Но что говорю: Симонид? Надлежало бы сказать, что Есхил, или кто другой, подобный ему, живо изображающий великость несчастия, стал публично сетовать. Прекратились уже у нас эти собрания, и речи, и сборы на площади мужей ученых, и все, что делало прежде город наш именитым. Потому реже теперь увидишь, чтобы выступил кто на площади из занимающихся обучением или витийством, нежели как видал прежде в Афинах людей, заклейменных бесчестием или с нечистыми руками. А на место их введено туда невежество каких-то скифов или массагетов. Только и слышен голос объявляющих иск, подвергаемых взысканию, наказываемых бичами. Крытые переходы, с обеих сторон оглашаемые печальными звуками, по-видимому, сами издают голос, стеная о происходящем. Опасение за саму жизнь не позволяет нам подумать о том, что училища закрыты и по ночам не бывает освещения. Ибо немала опасность, когда с удалением властей, как с падением подпор, все рушится. И какое слово изобразит наши бедствия? Иные, и именно составляющие у нас нехудую часть советодательного сословия, предаются бегству, вечное изгнание предпочитая Поданду. А когда говорю о Поданде, представляй себе лакедемонский Кеад*, или другую, самой природою изрытую пропасть, если видал ты во вселенной одну из тех пропастей, дышащих тлетворным воздухом, которые иным само собою пришло на мысль называть Харониями**. Подобным чему-то такому представляй себе и этот Поданд. Итак, из трех частей одни спасаются бегством, поднявшись со своими женами и домами, другие уводятся как пленники, и это большая часть людей знаменитых в городе. Они составляют жалкое зрелище для друзей, на них выполняются желания врагов, если только действительно был у нас такой злоумышленник. Остается же третья часть, и они-то, не перенося разлуки с людьми близкими, и вместе сознавая себя бессильными удовлетворить своим нуждам, отрекаются от самой жизни.

______________________

* «Кеадом» называлась пропасть, в которую лакедемоняне низвергали приговоренных к смерти. См. Павзания кн. 4, гл. 18.
** Название «Харония» первоначально принадлежало одному источнику в древнем Лациуме, которого воды издавали заразительные пары. Плин. Естест. Истр., кн. 2, гл. 23.

______________________

Сие-то просим тебя сделать явным для всех, изобразив собственным своим словом и со свойственным тебе дерзновением, на которое дает тебе право жизнь твоя. Просим предсказать ясно, что, если не переменят вскоре своего намерения, то не будет уже и тех, кому бы могли оказать свое человеколюбие. Этим или принесешь ты пользу общему делу, или, по крайней мере, поступишь как Солон, который, не в состоянии будучи защищать оставленных граждан, потому что городская крепость была уже взята, облекшись в оружие, сел у дверей, и своим вооружением давал знать, что не согласен он на то, что сделано. Верно же знаю, что, если кто и не примет теперь твоего мнения, то вскоре потом напишет тебе самую высокую похвалу за доброе расположение и благоразумие, когда увидит дела исполнившимися по твоему предсказанию.

71. К Авургию

Изображением бедствий отечественного города убеждает его употребить силу свою для помощи гражданам.
(Писано в 371 г.)

Из многого, что возвысило нрав твой над другими, ничто тебе столько не свойственно, как усердие к отечеству. Ты воздаешь ему справедливый долг, потому что, начав службу в нем, достиг такой высоты, что в целой вселенной известна твоя знаменитость. И сие-то отечество, которое тебя произвело и воспитало, дошло до неимоверности повествуемого в древних сказаниях. Никто из пришедших в наш город, хотя бы и очень был с ним знаком, не узнал бы его. Так внезапно превратился в совершенную пустыню, потому что многие из должностных людей и прежде были у него отняты, а ныне почти все переселены в Поданд. Остальные же, лишась их, и сами впали в совершенное отчаяние, и во всех произвели такое тяжкое уныние, что оскудевает уже и число жителей в городе. Здесь стала страшная пустыня, жалкое зрелище для друзей, но доставляющее много радости и отваги тем, которые издавна ждут нашего падения. Чье же дело — подать нам руку, или кому прилично пролить о нас сострадательную слезу, как не твоей кротости? Ты оказал бы сострадание и к чужому городу в подобных трагедиях, а не только к тому, который произвел тебя на свет. Поэтому, если имеешь какую силу, покажи нам ее теперь в настоящей нужде. Но без сомнения, ты получил больший вес от Бога, Который не оставил тебя ни в какое время, и дал тебе много доказательств Своего благоволения, если только сам ты захочешь решительно приступить к попечению о нас, и какую имеешь силу, употребить на помощь гражданам.

72. К Софронию магистру (76)

По причине болезни и попечения о Церкви, не имея возможности ехать к Софронию, просит его вступиться по причине бедственного положения в Каппадокии.
(Писано в 371 г.)

Великие бедствия, постигшие наше отечество, принуждали самого меня идти в воинский стан и пересказать о печали, в какую облечен наш город, твоему высокородию и всем прочим, которые имеете наибольшую силу в делах. Но поскольку удерживают меня и телесная немощь, и попечение о Церквах, то поспешил я пока в письме излить скорбь свою перед твоим великодушием, извещая тебя, что ни одна ладья, сильным порывом ветров потопляемая в море, никогда не исчезла так внезапно, и ни один город, сокрушенный землетрясением или затопленный водами, не подвергался такому внезапному уничтожению, как наш город, поглощенный этим новым распорядком дел, доведшим его до совершенной погибели. И мы сделались притчею. Ибо не стало у нас градоправления, все сословие граждан в унынии об утрате правителей: они оставили свое жительство в городе и скитаются по селам. Нет уже распоряжения в самом необходимом, и совершенно невиданным зрелищем стал город, хвалившийся прежде мужами учеными и всем прочим, чем изобилуют города небедные. Но в сих бедствиях, как рассудили мы, одно для нас утешение —оплакать свои страдания перед твоей кротостию и просить, чтобы ты, если можешь, подал руку помощи нашему городу, преклонившему колена. А каким способом должен ты пособить делу нашему, не могу объяснить этого сам, без сомнения же, тебе легче изобрести это по своему благоразумию, и нетрудно выполнить по данной тебе от Бога силе.

73. Без надписи (77)

Чиновнику правителя каппадокийского Фирасия (вероятно, Елпидию) советует разделить с ним труды его по случаю разделения Каппадокии на две области, и надеется на скорое свидание.
(Писано в 371 г.)

В доброе начальство великого Фирасия наслаждались мы и тем, что часто видели прибытие к нам твоей учености. И в этом же терпим утрату, лишившись градоправителя. Но поскольку однажды дарованное нам Богом пребывает постоянно, и с помощью памяти переходя от одного к другому, вселяется в душах наших, то хотя и разделены мы телесно будем по крайней мере часто писать и сообщать друг другу, что нужно, особенно теперь, когда зима заключила с нами это кратковременное перемирие. Надеюсь Же, что не оставишь ты сего дивного мужа Фирасия, признав для себя приличным участвовать с ним в подобных заботах, и не без разума воспользуешься случаем, который доставляет возможность и тебе видеть друзей, и им тебя. Многое и о многом имею говорить с тобою, но откладываю сие до свидания, почитая небезопасным подобные вещи поверять письму.

74. Без надписи (78)

Просит исходатайствовать у правителя Каппадокии, чтобы Елпидий был оставлен на службе в сей области.
(Писано в 371 г.)

Небезызвестно мне доброе твое усердие к достопочтеннейшему товарищу моему Елпидию, потому что по обычному своему благоразумию доставил ты градоправителю случай оказать человеколюбие. Поэтому теперь письмом сим прошу тебя довершить эту милость и напомнить градоправителю, чтобы надлежащим предписанием утвердил начальником в нашем отечестве этого человека, на котором лежала почти вся забота о делах общественных. Посему можешь представить градоправителю много благовидных предлогов, по которым он непременно прикажет остаться ему в нашем отечестве. А в каком положении здешние дела, и сколько способен к делам этот человек, об этом, конечно, не потребуешь сведений от меня, потому что сам, по своему благоразумию и мудрости, сие знаешь.

75. К Евстафию, епископу Севастийскому (79)

Благодарит его за письмо и за доставившего оное Елевсиния, который помог св. Василию в борьбе с градоправителем и царским постельничим.
(Писано в 371 г.)

И до получения письма знал я, сколько заботишься о всякой душе, а преимущественно о моем смирении, потому что изведен я на этот подвиг. А получив письмо от досточестнейшего Елевсиния и увидев самое его прибытие, прославил я Бога, Который в подвиге за благочестие даровал мне такового защитника и сподвижника, оказавшего помощь духовную. Да знает же несравненное твое богочестие, что у меня были уже некоторые, и притом сильные, ошибки с великими градоправителями, причем градоначальник и постельничий пристрастно говорили в пользу противников. Но пока непоколебимо выдержал я все нападения, по милости Бога, Который даровал мне содействие Духа, и Сам облек силою мою немощь.

76. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (80)

Просит его, как единственную надежду бедствующей Церкви, не оставлять своими молитвами и письмами, особенно же изъявляет желание с ним видеться.
(Писано в 371, или в начале 372 г.)

В какой мере распространяются недуги в Церквах, в такой же и мы все обращаемся к твоему совершенству, уверенные, что нам остается одно утешение в бедах —твое покровительство. Кто, хотя сколько-нибудь, по слуху или по опыту, знает твое совершенство, все равно уверены, что спасешь нас от этой страшной непогоды и силою молитв, и нужными сведениями, как придумать в делах наилучшее. Поэтому не переставай и молиться о душах наших, и одобрять нас письмами. Если бы знал ты, какая польза от твоих писем, то никак не преминул бы ни одного представившегося случая писать к нам. А если бы при содействии твоих молитв удостоились мы увидеть тебя и насладиться теми благами, какими ты преисполнен, и к сказанию о нашей жизни присовокупить свидание с твоей подлинно великою и апостольскою душою, то, без сомнения, заключили бы о себе, что, по Божию человеколюбию, приобрели мы утешение, вознаграждающее за все скорби, какие претерпели в целой жизни своей.

77. К епископу Иннокентию (81)

Отрекаясь, по смерти Иннокентия, принять на себя попечение о Церкви его, предлагает ему в преемники одного пресвитера и обещает прислать его вместо другого, которого просил сам Иннокентий.
(Писано в 372 г.)

Сколько рад я был, получив письмо любви твоей, столько же опечалился, что наложил ты на меня бремя заботы, превышающей силы мои. Ибо как буду в состоянии из такого отдаления с успехом распорядиться таким множеством дел? Пока Церковь имеет еще вас, она покоится, как на собственных своих опорах. А если Господь строит что-нибудь о вашей жизни, то кого равночестного вам здесь могу послать для попечения о братии? Чего требовал ты в письме, это дело прекрасное и благоразумное: желаешь при жизни знать, кто будет по тебе управлять избранным стадом Господним. И блаженный Моисей желал знать это и узнал. Но поскольку город велик и знатен, и труд твой пресловут у многих, времена же трудные по причине непрестанных бурь и волнений, воздвигающихся на Церковь, потребен кормчий сильный. Почел я небезопасным для души своей распорядиться сим делом неосмотрительно, особенно припоминая писанное тобою, что станешь против меня перед Господом и будешь судиться со мною за нерадение о Церквах. Итак, чтобы не вступить с тобою в суд, а лучше найти в тебе сообщника к оправданию моему перед Христом, обозрев весь сонм городских прествитеров, избрал я честнейший сосуд, воспитанника блаженного Гермогена, который на великом Соборе написал великое и непререкаемое исповедание веры, много уже лет пресвитерствующего в церкви, постоянного нравом, сведущего в церковных правилах, строгого в вере, доныне пребывающего в воздержании и подвижничестве, хотя непрерывность суровой его жизни измождила уже тело его, человека бедного, у которого нет никаких прибытков в этом мире, почему и хлеба не имеет в достатке, но трудами рук вместе с братиями, с ним живущими, добывает пропитание. Его-то решаюсь послать. Итак, если нужен тебе такой человек, а не другой кто моложе летами, и годный только для одного, чтобы послать куда и исправить житейские потребы, то благоволи вскоре написать при первом случае, чтобы выслал я к тебе сего мужа, подлинно Божия избранника, способного к делу, почтенного для собеседующих с ним и с кротостию вразумляющего противомыслящих. Я мог бы послать его и теперь. Но поскольку сам ты предварительно требовал себе человека, хотя в других отношениях прекрасного и мне любезного, но в сравнении с упомянутым теперь мужем во многом недостаточного, то рассудил я открыть тебе свою мысль, чтобы, если нужен тебе такой человек, или прислал ты кого из братий взять его с собою около поста, или написал ко мне, когда не к кому у тебя принять на себя труд совершить к нам путешествие.

78. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (82)

Просит написать общее послание ко всем епископам, желающим единения, и если подозревает их, прислать оное к св. Василию.
(Писано в 371, или в начале 372 г.)

Когда обращаем внимание на дела и видим затруднения, которыми всякое доброе действие, как бы какими узами задерживаемое, останавливается, тогда приходим в совершенное отчаяние. А когда обратим опять взор на твое священнолепие и рассудим, что Господь сохранил нам тебя врачом церковных недугов, тогда возвращаем себе рассудок и из глубокого отчаяния восстаем в надежде на лучшее. Ослабевает вся Церковь, как небезызвестно и твоему благоразумию; и конечно, как бы с высокой сторожевой башни, созерцающим умом своим видишь ты, где что происходит. Видишь, как среди моря при великом числе вместе плывущих от сильного волнения все вдруг сталкиваются друг с другом, и кораблекрушение настигает частью от внешней причины, приводящей море в сильное движение, а частью от смятения пловцов, которые друг на друга напирают и друг друга теснят... Но достаточно и того, если остановим слово на этом сравнении, потому что твоя мудрость и не требует большего, а положение дел не дозволяет нам говорить смело. И кто же для этого будет надежным кормчим? На кого можно положиться, чтобы пробудил Господа, да «запретил ветру и морю» (Мф 8,26)? На кого другого, кроме потрудившегося с детства в подвигах за благочестие? Итак, поскольку ныне все, сколько есть нас здравых по вере, искренно стремятся к общению и единению с единомыслящими, то смело обращаемся с прошением к твоему незлобию. Напиши всем нам одно послание, в котором бы заключался совет, что нам делать. Ибо так хотят, чтобы тобою положено было начало этих общительных бесед. А поскольку, может быть, по воспоминанию о прошедшем, кажутся они тебе подозрительными, то поступи так, благолюбивейший отец: письма к епископам перешли ко мне или через кого-либо из верных тебе, или через брата Дорофея, нашего содиакона. И я, взяв их, не отдам прежде, чем получу от них ответы. А если не так, то «останусь я виновным пред тобою во все дни жизни» (Быт 43,9). Без сомнения же, не больше надлежало страшиться тому, кто первоначально сказал сие отцу своему, сколько страшно теперь мне, который говорит это тебе — духовному отцу. Если же ни под каким видом не соглашаешься на сие, то, по крайней мере, не обвиняй меня за это служение, как приступившего к этому ходатайству и посредству без коварства и хитрости, потому только, что желаю мира и взаимного единения между нами, единомудрствующими о Господе.

79. Чиновнику, облагающему податями (83)

Просит его облегчить бедствия Каппадокии и уменьшить подати с имения одного друга в окрестностях Хаманины.
(Писано в 372 г.)

Очень непродолжительно было у меня знакомство и личное свидание с твоим благородием, но немало и немаловажно, что знаю о тебе по слуху, по этим сведениям в связи я со многими из людей знатных. Имею ли я и для тебя какое значение также по слухам, об этом лучше знать тебе самому, но наше о тебе мнение точно таково, как сказал я. Поскольку Бог позвал тебя на дело, представляющее случай показать человеколюбие, и которым может быть поправлено наше отечество, совершенно втоптанное в землю, то почитаю для себя приличным напомнить твоей доброте, чтобы, в надежде на воздаяния от Бога, благоволил ты явить себя милостивым, и как удостоиться бессмертной памяти, так и сделаться наследником вечных успокоений, облегчив скорби угнетенных.

А как и у меня есть имение в окрестностях Хаманины, то прошу позаботиться о нем, как о своем собственном. Не дивись же, если называю своим принадлежащее друзьям, научившись, сверх прочих добродетелей, и дружбе, и помня мудрое изречение, что друг есть другой я. Итак, имение значительное для друга поручаю твоей досточестности, как свое собственное, и умоляю тебя, обратив внимание на затруднительное положение сего дома, дать им отраду и за прошлое время, и в будущем сделать для них приятным это жилище, теперь ненавистное и неприступное по множеству наложенных на него податей. Но постараюсь и сам, свидевшись с твоею вежливостию, переговорить обо всем совершеннее.

80. К правителю области (84)

Учтиво приветствует сего правителя Каппадокии, вероятно, Илию, и вместе выговаривает, что четырехлетнего внука одного старца сделал членом совета.
(Писано в 372 г.)

Почти невероятно, что намереваюсь писать; однако же, будет сие написано ради истины, а именно: имея все желание, сколько возможно, чаще беседовать с твоею правотою, когда открылся этот случай писать к тебе, не кинулся я на сию нечаянную прибыль, но помедлил и не пользовался случаем. Итак, странно в сем то, что прежде желал этого, а когда случилось, не принимал. Причина же в том, что стыжусь подать о себе мысль, будто всякий раз пишу не чисто из дружбы, но удовлетворяя какую-нибудь нужду. Но и то пришло мне на мысль (а желаю, чтобы и ты, рассудив это, не думал уже, будто вступаю с тобою в собеседование более из выгод, нежели из дружбы): разговор с начальниками должен иметь какое-нибудь отличие от разговора с людьми частными. Не одинаково надобно вести слово с врачом и с первым встречным, с начальником и с человеком частным, но должно употреблять старание, чтобы воспользоваться чем-либо для себя от искусства первого и от власти другого. Поэтому как за теми, кто ходит на солнце, непременно следует тень, хотя бы и не желали того сами, так и беседа с начальниками сопровождается, как придаточною какою выгодою, вспомоществованием людям страждущим. Итак, первою причиною письма пусть будет само приветствие твоему великодушию—это надо почесть добрым содержанием письма, хотя бы не было никакого иного предлога писать. И таково мое приветствие тебе, превосходнейший: да будешь храним ты для целого света, восходя от одной начальственной должности к другой и благодетельно покровительствуя то тем, то другим! Такое благожелание для меня обратилось уже в привычку, а обязаны им тебе и те, которые, хотя несколько, испытывали твои начальственные доблести.

В след же за благожеланием прими и просьбу об этом жалком старце, которого и царская грамота освободила от общественных должностей, лучше же сказать, которому еще прежде царя сама природа дала необходимое освобождение от дел. Но ты и сам подтвердил оказанную свыше милость из уважения к природе, и, как мне кажется, по предусмотрительности о благе народном, чтобы человеком, который по летам выживает уже из ума, не было подвергнуто опасности общее дело. Но для чего же ты, чудный, другим путем, сам того не замечая, опять выводишь его на среду? Ибо внуку его, которому нет еще и четырех лет от рождения, приказав участвовать в советодательном собрании, что иное делаешь, как не старца опять в лице внука снова вводишь в дела общественные? Но теперь прошу у тебя милосердия к тому и другому возрасту, и обоих уволить, из жалости, приличной тому и этому. Ибо один не видал и не знал родителей, но чужими руками введен в сию жизнь, еще в пеленах оставшись сиротою без отца и матери; а другой сколько времени сохраняется для жизни, что ни один род несчастий не миновал его: он видел преждевременную смерть сына, видел дом, оставшийся без наследников; и теперь, если самим тобою не будет придумано что-либо достойное твоего человеколюбия, увидит, что и эта отрада в бесчадии обратилась для него в источник тысячи бедствий. Потому что малолетний ни в советники включен не будет, ни податей собирать не станет, ни воинам заготовлять жизненные припасы, не по необходимости опять покроется стыдом седина бедного старца. Итак, окажи милость, согласную с законами и сообразную с природой, повелев одному быть в покое до мужеского возраста, а другому — на одре ожидать смерти. А непрерывностию дел и настоятельностию нужды пусть отговариваются другие. Ибо не в твоем нраве — или оставлять без внимания несчастных, или не оказывать уважения законам, или не делать снисхождения просящим друзьям, хотя бы люди завалили тебя делами.

81. О том, что не должно клясться (85)

Святой Василий, который часто в общих собраниях и в частных беседах предлагал, чтобы сборщики податей не принуждали поселян к клятвам, предлагает о том же письменно.
(Писано в 327 г.)

И при всяком собрании не перестаю свидетельствовать, и наедине при свиданиях говорить то же, чтобы при взыскании общественных податей сборщики не доводили поселян до клятв. Оставалось письменно перед Богом и людьми засвидетельствовать о том же, а именно, что надобно перестать вам, и не причинять смерти душам человеческим, но придумать какие-нибудь другие способы взысканий, и людям сделать эту милость, чтобы души их были невредимы. Пишу к тебе об этом не потому, что имеешь ты нужду в словесном увещании (у тебя и свои есть побуждения бояться Господа), но, чтобы все, кто в твоей зависимости, научились у тебя не раздражать Святаго, и в запрещенном деле худою привычкою не доводить себя до равнодушия к Нему. Ибо нет им пользы от клятв и для самих взысканий, а в душе своей дают место всеми признанному злу. Как скоро люди научатся нарушать клятву, они не спешат уже платить должное, но думают, что клятва изобретена для них в орудие обмана и в предлог к отсрочке платежа. Итак, или скорое воздаяние от Господа постигнет клятвопреступников, и некому будет исполнять требуемое, потому что подвергаемые суду истреблены уже наказанием, или Владыка по долготерпению Своему медлит с наказанием, и, как сказал я уже прежде, испытавшие терпение Господне презирают и благость Господню. Пусть же не нарушают напрасно законов, и не раздражают против себя Бога. Мною сказано то, что был обязан я сказать: непокорные увидят это.

82. К правителю области (86)

Просит, чтобы пресвитеру Дорофею возвратили хлебный запас те, кто расхитил его.
(Писано в 372 г.)

Знаю, что у твоей досточестности самая великая и первая забота — всеми мерами удовлетворять правосудию, а вторая —благодетельствовать друзьям и защищать прибегающих под покровительство твоего высокого ума. В настоящем случае все это стеклось вместе. Дело, о котором приношу просьбу, и справедливо, и приятно мне, которого удостоил ты считать в числе друзей своих, и нельзя в нем отказать призывающим твердость твою на помощь в том, что они претерпели. Хлебный запас, какой был для необходимого поддержания жизни у возлюбленнейшего брата Дорофея, расхитили некоторые из имеющих в руках своих правление общественными делами в Вирисах, дошедши до сего насилия или сами собою, или по внушению других. Впрочем, ни в каком случае поступок их не извинителен. Кто меньше делает несправедливости, тот ли, кто сам в себе худ, или кто услужит злобе других? Для претерпевших обиду вред одинаков. Прошу, чтобы Дорофей получил с тех, кем отнято, и чтобы им не дозволено было на других слагать вину дерзкого поступка. А в какой мере важно избежать нужды от недостатка в пропитании, в такой и мы оценим милость твоего высокородия, если благоволишь оказать ее.

83. Без надписи (87)

Ходатайствует о том же деле.

Удивительно мне, как при твоем посредстве осмелились так худо поступить с сопрествитером, что расхитили у него единственное, какое имел он, пособие к пропитанию. И что всего хуже, отважившиеся на сие вину сделанного ими слагают на тебя, которому надлежало не дозволять подобных дел, а напротив того, всеми силами препятствовать, чтобы, если только можно, ни с кем так не поступали, в противном же случае, по крайней мере, с пресвитерами и с теми из них, которые с нами единодушны и идут тем же путем благочестия. Поэтому, если заботишься сколько-нибудь о нашем спокойствии, постарайся скорее поправить сделанное. Ибо с Божию помощью можешь и это, и еще большее этого, сделать, если захочешь. Писал я и к начальнику отечественного города, чтобы, если сами собою не захотят сделать справедливости, то принудили их к этому, побудив судебным порядком.

84. Без надписи (88)

Просит отсрочить взнос собранных с города денег или отослать до времени в казнохранилище неполное их количество.
(Писано в 372 г.)

Досточестность твоя более всякого знает затруднительность в сборе запасного* золота. У нас нет еще другого свидетеля нашей бедности, подобного тебе, который по великому человеколюбию был к нам сострадателен, доселе поступал по возможности снисходительно, и из кроткого состояния нравов своих никогда не был выводим боязнью высших властей. Итак, поскольку нам из всего количества остается еще внести несколько золота, и это нужно собирать складчиною, к которой пригласили весь город, то просим твою снисходительность продлить нам несколько срок, чтобы дать о сем знать и живущим вне города, ибо, как и сам ты знаешь, многие из состоящих в окладе живут по селам. Поэтому, если возможно отослать деньги без такого числа литр**, сколько нам осталось внести, то просим тебя сделать это, а остальное будет послано впоследствии. Если же совершенно необходимо выслать в казнохранилище все вдруг, то, о чем я просил вначале, положи нам более продолжительный срок.

______________________

* С восточных областей Римской Империи, за исключением Озроены и Исаврия, на отделение воинов собиралось не вещами, но деньгами, и этом взнос назывался πραφματευτικóν Xρυσίoν (запасное золото).
** 1 литра — ед. веса меры, равна или 1 фунту и 72 золотникам (1 фунт = 96 золотника) или составляет 12 цевок (катушек) пряденого золота (прим. ред.).

______________________

85. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (89)

Выражая свое желание видеться с Мелетием, просит молитв его о себе через Дорофея, отправляемого на запад с письмами, которые предоставляет сочинить самому Мелетию. Извещает о себе, к кому из западных писал уже, напоминает Мелетию, что им должно быть положено начало к общению с Афанасием.
(Писано в 372 г.)

Благий Бог, открывая нам случаи приветствовать твою досточестность, утоляет стремительность нашего желания. Ибо Сам Он свидетель, сколько вожделенно для нас увидеть лицо твое и насладиться добрым и душеполезным твоим учением. И теперь благоговейнейшему и ревностнейшему брату, содиакону Дорофею, который идет к тебе, поручаю просить тебя прежде всего помолиться обо мне, чтобы не быть мне преткновением для народа и препятствием умилостивить Господа своими молитвами. А потом напоминаю, чтобы благоволил ты устроить все через упомянутого брата. И если должно писать о чем к западным, так как письма необходимо должны быть доставлены к ним кем-нибудь из наших, заставь написать письма сии с твоих слов. Ибо я, встретившись с диаконом Савином, который прислан к нам западными, писал к иллирийским, также к италийским и галльским епископам, и к некоторым из писавших ко мне часто. А приличие требует, чтобы кто-нибудь посланный из общего собрания доставил им вторые письма, которые сам прикажи написать.

И о достопочтеннейшем епископе Афанасии напоминаю твоей совершенной мудрости, подробно знающей дело сие, что мое письмо не может иметь успеха и произвести что-либо полезное, если не будет каким-либо образом от вас предложено ему то общение, в которое тогда медлили вы принять его. Ибо сказывают, что сам он весьма склонен вступить с нами в сношения и по возможности сблизиться, но огорчен тем, что и тогда был отпущен непринятым в общение, и доныне остаются обещания неисполненными.

А что делается на востоке, конечно, не укрылось от слуха и твоего богочестия, подробнее же обо всем перескажет упомянутый брат сам от себя. Соблаговоли послать его вскоре после пасхи, потому что ожидает ответов из Самосатов. Прими усердие его и, укрепив молитвами, пошли на предстоящее дело.

86. Святейшим братиям и епископам на западе (90)

Описывает радость, с какою на востоке приняты послания западных епископов и доставивший оные Савин, изъявляет надежду свою на помощь западных христиан, а для сего изображает бедствия Церкви восточной; наконец свидетельствует о согласии восточных на все, что сделано западными на основании правил.
(Писано в 372 г.)

Благий Бог, Который всегда вместе со скорбями соединяет и утешение, и ныне при множестве болезней дал нам обрести немалое утешение в письмах, которые переслал к нам досточестнейший отец наш, епископ Афанасий, получив их от вашего правдолюбия, и которые содержат в себе свидетельство здравой веры и доказательство вашего ненарушимого единомыслия и единодушия, открывая нам, что пастыри идут по следам отцов, и народ Господень пасут разумно. Все сие так нас обрадовало, что положило конец нашему унынию, и произвело в душах наших некоторую кратковременную улыбку, при всем печальном положении дел, в каком ныне находимся.

Господь же подал нам еще большее утешение через сына нашего, благоговейнейшего содиакона Савина, который, обстоятельно пересказав, что есть хорошего у вас, напитал души наши, и на опыте узнав наши дела, ясно известит вас, чтобы прежде всего вступили вы за нас в подвиг усиленной и прилежной молитвы к Господу, а потом не отказались подать и возможное с вашей стороны утешение бедствующим Церквам. Ибо в затруднении здешние дела, досточестнейшие братия; и при непрестанных нападениях противников, подобно какому-нибудь кораблю, который среди моря сокрушают один за другим следующие удары волн, Церковь изнемогает, если только не посетит ее вскоре благость Господня. Посему как взаимное ваше единомыслие и единение почитаем собственным своим благом, так и вас просим оказать сострадание к нашим разделениям, и не отлучать нас от себя, потому что удалены мы от вас местным положением, но принять нас в стройный состав единого тела, потому что соединены мы с вам общением по Духу.

А наши бедствия известны, хотя бы мы и не говорили о них, потому что ими оглашена уже целая вселенная. Пренебрегаются учения отцов, уничижаются апостольские предания, в Церквах получают силу изображения нововводителей, люди только хитрословят, а не богословствуют, мирская мудрость берет первенство, отринув похвалу креста, пастыри изгоняются, а на место их вводятся «лютые волки», расточающие стадо Христово (Деян 20, 29). Молитвеные дома стоят пусты, без присутствующих, а пустыни наполнены сетующими, сетуют старцы, сравнивая древнее с настоящим, а еще более достойны сожаления юноши, не знающие, чего они лишены. Сего достаточно, чтобы подвигнуть к состраданию тех, которые обучены любви Христовой, но описание, сравниваемое с самою действительностию дел, во многом не достигает до полного их изображения. Итак, ежели есть какое утешение любви, ежели есть какое общение Духа, ежели есть какое сердоболие жалости, то подвигнетесь на помощь нашу, восприимите ревность по благочестию и избавьте нас от этой бури. И нами да изрекается с дерзновением это благое провозвестие отцов, низлагающее злоименную ересь Ариеву, назидающее же Церкви здравым учением, по которому Сын исповедуется единосущным Отцу, и Святый Дух равночестно числимым вместе с покланяемым, чтобы, какие вам дал Господь, и дерзновение защищать истину, и похваление исповеданием Божественной и спасительной Троицы, те же и нам дарованы были вашими молитвами и вашим содействием.

А подробности перескажет вашей любви сам упомянутый выше содиакон. Мы согласились на все, что сделано вашею досточестностию, на основании правил, одобрив вашу апостольскую ревность по православию.

87. Уалериану, епископу Иллирийскому (91)

Отвечая на письмо, полученное с Савином, через него же просит молиться о Церкви, бедствующей на востоке от ариан, и изъявляет надежду свою, что западные послужат к обновлению здравой веры на востоке, чтобы тем вознаградить за блага, с востока ими полученные.
(Писано в 372 г.)

Благодарение Господу, Который дает нам в твоей чистоте видеть плод древней любви! Столько удаленный от нас телом, ты привел себя в соприкосновение с нами посредством письма, и объяв нас духовною и святою своею любовью, произвел в душах наших какую-то невыразимую к тебе привязанность. Ибо на самом деле узнали мы силу притчи, что «холодная вода для истомленной жаждой души, то добрая весть из дальней страны» (Притч 25, 25). Сильный у нас голод любви, досточестнейший брат. А причина сему очевидна, потому что «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф 24,12). Потому и письмо показалось нам стоящим великой цены, и воздаем тебе за него с тем же благоговейнейшим содиаконом и братом нашим Савином, через которого уведомляем тебя и о себе, и просим бодрствовать в молитвах за нас, да подаст святой Бог и здешним делам со временем тишину и безмолвие, и да запретит сему ветру и морю, чтобы избавиться нам от этого волнения и смятения, в каком находимся теперь, непрестанно ожидая совершенного потопления.

Но и это великий дар нам от Господа в настоящем положении, когда слышим, что вы пребываете между собою в точном согласии и единении, и что у вас беспрепятственно возвещается проповедь благочестия. Ибо, если только не заключены уже времена мира сего, и остаются еще дни жития человеческого, то необходимо, чтобы некогда вами обновлена была вера на востоке, и чтобы при времени вознаградили вы восток за те блага, какие получали от него. Ибо здесь здравая часть христиан, защищающих благочестие отцов, довольно изнемогла. Диавол, по пронырству своему, привел ее в потрясение, многократно и разнообразно нападая на нее со своими кознями. Но вашими молитвами, любящие Господа, да угасится лукавая и вводящая людей в обман ересь Ариева зловерия, да воссияет же доброе учете отцов наших, собравшихся в Никее, чтобы блаженной Троице воздалось славословие, согласное со спасительным крещением.

88. К италийским и галльским епископам (92)

От имени восточных епископов, которые не только находят утешение в рассказе своих бедствий, но и питают надежду, что западные, узнав от Савина о делах на востоке, придут к ним на помощь, изображает бедствия восточных Церквей и просит епископов поспешить своим вспомоществованием делу Церкви.
(Писано в 372 г.)

Боголюбивейшим и преподобнейшим братиям, сослужителям в Италии и Галлии, единодушным епископам, Мелетий, Евсевий, Василий, Васс, Григорий, Пелагий, Павел, Анфим, Феодот, Виф, Авраамий, Иовин, Зинон, Феодорит, Маркиан, Варах, Авраамий, Ливаний, Фалассий, Иосифт, Воиф, Иатрий, Феодот, Евстафий, Варсума, Иоанн, Хосрой, Иосакес, Нарсес, Марис, Григорий, Дафн желают радоваться о Господе.

Душам болезнующим приносит некоторое облегчение и вздох, часто исторгающийся из сердечной глубины, тогда же и источенные слезы рассевали большую часть скорби. А нам высказать страдания свои перед Вашей любовью доставляет более утешения, чем воздыхания и слезы, даже лелеет нас некоторая добрая надежда, что, если объявим вам свои огорчения, то, может быть, возбудим вас оказать нам помощь, которой давно ожидали от вас восточным Церквам, но еще не получили, конечно, потому, что Бог премудро распоряжаясь нашими делами по незримым судам Своей правды, устроил так, чтобы мы долее боролись с сими искушениями. Ибо вам, досточестнейшие братья, небезызвестны дела наши, о которых слух дошел и до крайних пределов вселенной, и вы не лишены сострадательности к единодушным с нами братиям, будучи учениками Апостола, который учит, что любовь к ближнему есть «исполнение закона» (Рим 13,10). Но как сказал я, стремление ваше удерживал праведный суд Божий, продолжающий время исполнения скорби, наложенной на нас за грехи наши.

Но теперь, по крайней мере, просим вас возбудиться ревностью по истине и состраданием к нам, когда и то все, что доселе избегало вашего слуха, узнали вы от благоговейнейшего брата нашего, содиакона Савина, который может сам от себя пересказать вам, что и не входит в письмо. Через него просим вас облечься «в милосердие» (Кол 3,12), отложить всякое промедление, принять же на себя труд любви, и не брать в расчет ни дальности пути, ни домашних недосугов, ни других человеческих препятствий.

Не одна Церковь в опасности, даже не две или три Церкви подвергаются жестокой этой буре—почти от пределов Иллирика до Фиваиды свирепствует зловредная ересь, которой лукавые семена брошены сперва злоименным Арием, глубоко же укорененные многими, которые после Ария прилежно возделывали нечестие, произрастили теперь тлетворные плоды. Догматы благочестия извращены, уставы Церкви нарушены: любоначалие людей, не боящихся Господа, кидается за начальственными должностями, и председательство наяву уже предлагается в награду за нечестие. Потому, кто произносил более тяжкие хулы, тот предпочтительнее других избирается на епископство в народе, исчезла сановность священническая, мало людей, пасущих стадо Господне разумно. Сбереженное для бедных честолюбцы непрестанно тратят на свои удовольствия и на раздачу подарков, не видно точного исполнения церковных правил, много стало свободы грешить. Ибо достигающие начальства человеческим усердием в благодарность за сие самое усердие воздают тем, что все дозволяют в угоду грешащим. Погиб правдивый суд, всякий ходит по воле сердца своего, порок не знает себе меры, народ не слушает увещаний, в предстоятелях не достает дерзновения, потому что приобретшие себе власть через людей стали рабами оказавших им милость. У иных придумано уже и оружие для междоусобной брани, именно защита православия, и прикрывая частные свои вражды, выставляют напоказ, что враждуют за благочестие. А другие, отклоняя от себя обличение в самых гнусных делах, доводят народ до неистовства, поощряя к взаимным спорам, чтобы общими бедствиями прикрыть свое худое состояние. Поэтому брань сия непримирима: сделавшие худое страшатся общего мира, потому что он обнаружит «тайная» их «срама». Сверх этого, неверные смеются, маловерные колеблются, вера сомнительна, неведение проливается в души, потому что злонамеренно искажающие учение подделываются под истину. Молчат уста благочестивых, развязан всякий хульный язык, святое осквернено. Здравомыслящие в народе бегут от молитвенных домов, как от училищ нечестия и по пустыням со стенаниями и слезами подъемлют руки к небесному Владыке. Конечно, и до вас достигло, что делается в большей части городов: народ с женами, детьми и даже старцами вне городских стен, под открытым небом, совершают молитвы, с великим терпением перенося страдания от воздушных перемен, и ожидая себе помощи от Господа. Какой плач соответствен сим бедствиям? Какие источники слез будут достаточны для стольких несчастий?

Итак, пока еще некоторые, по-видимому, не пали, пока хранится еще след древнего состояния, прежде нежели постигло Церкви совершенное крушение, поспешите к нам, поспешите уже. ей! Просим вас, искреннейшие братия, подайте руку падшим на колена. Да воздвигнется к нам братское ваше сердоболие, да пролиются слезы сострадательности! Не пренебрегите тем, что половина вселенной погружена в заблуждение. Не потерпите, чтобы угасла вера у тех, у кого воссияла первоначально.

А что сделать вам в пособие делам, и как оказать сострадание к скорбящим, этому, без сомнения, не нужно учить вас, но Сам Дух Святый внушит вам сие. Впрочем скажем, что нужно скорость в спасении оставшихся и прибытие большего числа братий, чтобы прибывшие составили полный собор, и для поправления дел имели достоверность не только по важности приславших, но и по числу своему. Пусть они возобновят исповедание веры, составленное отцами нашими в Никее, изгонят ересь, предложат Церквам слово мира, приведя к единодушию одинаково думающих. Ибо, конечно, всего более достойно сожаления, что и здоровое, по видимости, разделилось само в себе, и обстоят нас бедствия, как видно, подобные тем, в каких прежде был Иерусалим во время осады Веспасиановой. Ибо иерусалимляне вместе и стеснены были внешнею войной, и в то же время истребляемы внутренним мятежом единоплеменников. А у нас, сверх открытой брани еретиков, воздвигнутая еще брань теми, которые признаются православными, довела Церкви до крайнего изнеможения. Потому и имеем особенную нужду в вашей помощи, чтобы исповедавшие апостольскую веру, прекративши у себя выдуманные ими расколы, подчинились, наконец, полномочию Церкви, и тело Христово соделалось совершенным, будучи снова всеми членами приведено во всецелость. И не только ублажили мы блага, видимые у других, как делаем теперь, но и у себя самих увидели Церкви восприявшими похвалу древнего православия. Ибо подлинно достойно высочайшего ублажения дарованное от Господа вашему богочестию, различать поддельное от стоящего цены и чистого, проповедовать же без всякого отступления веру отцов, которую мы приняли, и признаем изображенною начертаниями, взятыми у апостолов, согласуясь и с нею, и со всем, что по правилам и уставам поставлено в соборном послании.

89. К Кесарии, жене патриция, о приобщении (93)

Одобряя ежедневное приобщение св. Таин, извещает, что в Кесарии совершается оное четырехкратно в неделю, и отвечает на вопрос, позволительно ли мирянам приобщаться из своих рук дома.
(Писано около 372 г.)

Хорошо и преполезно каждый день приобщаться и принимать святое тело и кровь Христову, потому что Сам Христос ясно говорит: «Ядущий мою плоть и пиющий мою кровь, имеет жизнь вечную» (Ин 6,54). Ибо кто сомневается, что непрестанно быть причастником жизни не что иное значит, как жить многообразно? Впрочем, приобщаемся четыре раза каждую седмицу: в день Господень, в среду, в пяток и в субботу, также и в иные дни, если бывает память какого святого. А что нимало не опасно, если кто, во время гонений, за отсутствием священника или служащего, бывает в необходимости принимать причастие собственною своею рукою, излишним было бы это и доказывать, потому что долговременный обычай удостоверяет в этом самим делом. Ибо все монахи, живущие в пустынях, где нет иерея, храня причастие в доме, сами себя приобщают. А в Александрии и Египте и каждый крещенный мирянин по большей части имеет причастие у себя в доме, и сам собою приобщается, когда хочет. Ибо, когда иерей единожды совершил и преподал Жертву, принявший ее как всецелую, причащаясь ежедневно, справедливо должен веровать, что принимает и причащается от самого преподавшего. Ибо и в Церкви иерей преподает часть, и приемлющий с полным правом держит ее, и таким образом собственною своею рукою подносит к устам. Потому одну имеет силу, приемлет ли кто от иерея одну часть или сразу многие части.

90. Илии, правителю области (94)

Св. Василий, обвиненный перед правительством в огромных постройках и в чем-то ином, оправдывается в первом, что здания сии общеполезны, служат украшением городу, и начаты не без воли императора, а оправдание во всем прочем отлагает до свидания с правителем, которому советует подражать Александру.
(Писано в 372 г.)

Собирался я и сам идти к твоей досточестности, чтобы, если не приду, не взяли передо мною преимущества клеветники. Но поскольку воспрепятствовал телесный недуг, который напал на меня гораздо сильнее обыкновенного, то необходимо дошло дело до письма. Видевшись с тобою, чудный муж, в последний раз имел я намерение сообщить твоему благоразумию о всех своих житейских делах, имел так же намерение повести слово о Церквах, чтобы после сего не осталось уже никакого места клеветам. Но удержался, рассуждая, что было бы совершенно излишне и сверх меры надменно, на человека, обремененного таким множеством дел, возлагать еще заботы кроме необходимых. А вместе (пусть будет сказана правда) побоялся я и по другой причине —чтобы не уязвить взаимными противоречиями душу твою, которая должна в чистом благоговении к Богу получить совершенную награду за богочестие. Ибо действительно, если обращу внимание твое на себя, то мало оставлю тебе времени для дел общественных, и поступлю подобно тому, кто кормчего, который в великую бурю правит вновь оснащенным кораблем, стал бы обременять прибавкою груза, когда надлежало бы убавить поклажу и, сколько можно, облегчить корабль. Посему, кажется мне, и великий царь, узнав, что у нас так много заводится дел, дозволил, чтобы мы сами собою распоряжались в Церквах.

Впрочем, желаю спросить тех, которые тревожат твой не знающий коварства слух: чем хуже стали от нас общественные дела? Что большее или малое в общих делах потерпело ущерб от нашего управления Церквами? Разве кто скажет —то приносит вред делам, что воздвигли мы Богу нашему молитвенный дом, великолепно устроенный, и около него жилые здания, одно изящного вида отделенное для предстоятеля, другие ниже его распределенные по порядку служителям Божиим, а сии же здания назначаются для общего употребления и вам, градоначальникам, и сопровождающим вас. Кому же делаем обиду, если строим пристанища странникам, бывающим здесь мимоходом и по немощи имеющим нужду в какой-нибудь услуге, или заводим необходимо к их успокоению, ходящих за больными, врачей, вьючных животных, проводников? За сим неотъемлемо должны следовать и искусства, как необходимые для жизни, так и изобретенные для приличного препровождения оной. И еще иные дома, приспособленные для работ, что все служит украшением городу и обращается в похвалу нашему градоначальнику, потому что сие распространяет добрую славу о нем. Ты не для того вынужден начальствовать над нами, что один имеешь достаточные силы величием своего изволения восстановить падшее, населить ненаселенное, и, одним словом, пустыни преобразить в город. Поэтому, что было бы сообразнее: изгонять ли и обижать содействующего в этом, или почтить и любить его? И не подумай, превосходнейший, что сказанное мною существует только на словах. Мы приступили уже к делу, записывая пока нужное для постройки. И это сказано мною в оправдание перед градоначальником.

А что должен я отвечать на упреки людей, любящих приносить жалобы, и отвечать тебе, как христианину и другу, который заботится о мнении, какое имеют обо мне, то теперь необходимо о сем умолчать, потому что это превосходит меру письма, и сверх того небезопасно поверять сие бездушным письменам. Но чтобы тебе, до свидания со мною увлекшись чьими-либо клеветами, не быть принужденным уменьшить сколько-нибудь свое ко мне благоволение, поступи как Александр. Ибо о нем сказывают, что когда клеветали ему на одного из приближенных, открыл он одно ухо клеветнику, а другое тщательно зажал рукою, показывая тем, что намеревающийся судить правильно должен не весь вдруг увлекаться предваряющими, но половину слуха своего сохранить неприкосновенно, чтобы выслушать потом оправдание отсутствующего.

91. К Евсевию, епископу Самосатскому (95)

Св. Василий, приглашенный Мелетием и Феодотом на свидание с ними, писал о том с диаконом Феофрастом к Евсевию, и его приглашая на свидание. Поскольку же диакон, не передав письма, умер, то пишет о том же вторично с Евстафием за 33 дня до срока, назначенного для их свидания.
(Писано в 372 г.)

Давно писав к твоему благочестию, как о других делах, так и о взаимном нашем с тобою свидании, обманулся я в надежде, потому что письмо не дошло в руки твоей досточестности. Блаженный диакон Феофраст взял письмо у меня, когда я по необходимости отправлялся в какой-то объезд, но не передавал его твоему богочестию, потому что его предупредила болезнь, от которой он скончался. Поэтому так поздно принимаюсь писать, что нет и надежды, чтобы, по причине весьма стесненных обстоятельств, была какая польза от сего письма.

Боголюбивейший епископ Мелетий и Феодор приказали мне прийти к ним, предлагая сие свидание в знак любви и желая, чтоб несколько поправлено было то, что производит теперь огорчение. А временем свидания назначили мне середину наступающего месяца июня, местом же — селение Фаргам, знаменитое славою мучеников и многолюдством собора, совершаемого ими ежегодно. Поскольку же мне, который по возвращении узнал об успении блаженного диакона и о лежащем у меня без дела письме, должно было не покою предаваться, то, поскольку мне осталось еще до срока тридцать три дня, поспешно отослал я письмо сие к достопочтеннейшему брату и сослужителю моему Евстафию, чтобы им передано было твоей степенности, и опять в скорости принесен ко мне ответ. Ибо, если можно или даже приятно тебе прийти туда же, и я буду. А если нет, то сам я свиданием своим, ежели угодно будет Богу, воздам прошлогодний долг: если же опять по грехам моим будет какое препятствие, то посещение епископов отложу до другого времени.

92. К Софронию магистру (96)

Изображает, какую потерю понесла Каппадокия в лице отнятого у нее по клеветам правителя (вероятно, Илии), и просит Софрония представить его царю и защитить перед ним.
(Писано в 372 г.)

Кто так любит отечество, как ты, который наравне с родителями почитаешь произведшую тебя на свет и воспитавшую родину, желаешь благ и вообще всему городу, и в частности каждому, даже не только желаешь, но и подтверждаешь свои благожелания собственными делами? Ибо ты, с Божиею помощию, можешь делать подобные дела, и о, если бы, при такой своей доброте, мог и как можно долее делать их! Впрочем, и при тебе отечество наше богатело только во сне. Попечение о нем вверено было человеку, которому, как говорят знающие, что было у нас в старину, доселе не бывало другого равного начальника. Но у него вскоре отнят этот человек по навету людей, которые благородный и нельстивый нрав сего мужа обратили в повод к вражде на него и сложили клеветы, не допустив сего до слуха твоего совершенства. Потому все мы вообще сетуем, лишившись начальника, который один мог восстановить наш город, преклонивший уже колена, был истинным стражем правды, был доступен обиженным, страшен преступникам закона, равно и бедным, и богатым, и что всего важнее, возвратил христианству древнюю честь его. А то, что был он самый неподкупный из известных нам людей и в угоду кому-либо не делал ничего вопреки справедливости, прехожу молчанием, как самое малое между прочими его доблестями.

Правда, что свидетельствую об этом, пропустив надлежащее время, утешая сам себя, как поющий про одного себя, и не принося никакой пользы делу. Впрочем небесполезно и сие, что в великой душе твоей останется памятование о сем человеке, и возымеешь к нему благодарность, как к благодетелю твоего отечества, и если кто из раздражавшихся тем, что его не предпочли справедливости, станет нападать на него, ты заступишься и защитишь, для всякого сделав явным, что почитаешь для себя этого человека своим. Достаточною причиною к таковому признанию полагая доброе о нем свидетельство и действительный опыт, превышающий собою меру времени, потому что чего бы не сделал другой во многие годы, то совершено им в короткое время. А достаточная для нас милость и достаточное утешение в постигшем нас, если представишь его царю и разрушишь взведенные на него клеветы. Воображай, что все отечество говорит тебе это одним моим голосом, а таково общее всех желание, чтобы этот человек, при содействии твоего совершенства, остался в делах своих небезуспешным.

93. К советодательному собранию в Тиане (97)

Выражает ревность свою о соблюдении мира и при том раздоре, какой произошел с Анфимом по случаю разделения Каппадокии.
(Писано в 372 г.)

Открывающий глубины и обнаруживающий «сердечные намерения» (1 Кор 4,5) Господь дал и смиренным разумение ухищрений. Все стало бы известно, если бы не имел сообщником себе другого, и не было скрыто все, что сделано. Но, впрочем, я не вижу и не слышу ничего другого, кроме одного — мира Божия и того, что ведет к нему. Хотя другие и сильны, и велики, и сами в себе уверены, но я ничего не значу, ничего не стою. Почему никогда не возьму на себя столько, чтобы почесть себя имеющим довольно сил самому одному преодолеть трудность дел, но твердо знаю, что гораздо более имею нужды во вспомоществовании каждого из братии, нежели сколько одна рука нуждается в пособии другой, потому что и самим устройством тела нашего Господь научил нас необходимости общения. Ибо, когда рассматриваю эти самые члены свои, и вижу, что ни один не достаточен сам по себе для действования, тогда могу ли подумать, что я сам по себе достаточен для отправления дел житейских? Нога не ходила бы твердо, если бы вместе с нею не подпирало тело другая; глаз не видел бы правильно, если бы не имел сообщником себе другого, и согласно с ним не устремлялся на видимые предметы. Вернее слух, который принимает звуки обоими путями; крепче схватываешь вещь при взаимном общении перстов. И одним словом — не вижу, чтобы какое естественное или свободное действие совершалось без единодушия тех, которые принадлежат к тому же роду. Потому что и сама молитва, когда нет согласия в молящихся, бывает гораздо бессильнее самой себя, и Господь обещал быть посреди них, «где двое или трое собраны во имя Мое» (Мф 18,20). Но и самое домостроительство принял на себя Господь, «умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное» (Кол 1, 20). А по всему этому желаю в мире пребывать остальные дни свои; прошу, чтобы с миром было успение мое. Поэтому решился я для мира не избегать какого бы то ни было труда, не отказываться говорить и делать что-либо унизительное, не брать в расчет дальности пути, не бояться каких-либо других беспокойств, только бы сподобиться наград, обещанных миротворцам. Если кто следует моему в этом руководству, то сие всего лучше и составляет конец моих желаний. А если кто повлечет в противоположную сторону, то и в этом случае не отступлю от своего решения. Но в день воздаяния всякий сам узнает плоды своего труда.

94. К Евсевию, епископу Самосатскому (98)

Объясняет, почему отложил поездку в Никополь, когда и для чего намерен быть там и в Самосатах, также почему нужно ему свидание с епископами второй Каппадокии, описывает свое свидание с Евстафием, извиняется в недоставлении Евсевию писем от епископов, изъявляет свое желание, чтобы св. Григорий Назианзен был епископом, извещает о Палматии, зовет Евсевия к себе.
(Писано в 372 г.)

При всем стремлении быть в Никополе, по получении письма от твоего преподобия с отказом прийти туда, желание во мне ослабело, и вдруг напомянулись все мои недуги. А пришло на мысль и малое усердие звавших, потому что, сделав мне начальное приглашение через достопочтеннейшего брата Еллиния, который уравнивает подати в Назианзе, не соблаговолили прислать кого-либо для напоминания о том же или для сопровождения моего в пути. Итак, поскольку по грехам своим я для них подозрителен, то побоялся светлость их торжества омрачить сколько-нибудь своим присутствием. Ибо вместе с твоим великодушием не откажусь вступить в борьбу с великими искушениями, но без тебя не имею достаточных сил взглянуть прямо в лицо и малой скорби.

Поскольку же видеться с ними мне нужно по церковным делам, то пропустил я время празднества, отложил свидание до другого спокойного и не шумного времени, и признал лучшим, приехав в Никополь, переговорить о церковных нуждах с боголюбивейшим епископом Мелетием, если он откажется от путешествия в Самосаты. А ежели не откажется, то с ним отправлюсь в путь, как скоро получу о сем извещение от обоих, т.е. и он пришлет ответ на мое об этом письмо (потому что я писал уже к нему), а также ответит и твое богочестие.

Нужно же мне повидаться с епископами второй Каппадокии, которые после того, как стали именоваться принадлежащими к другой области, задумали уже, что сделались для меня иноземными и иноплеменными и даже не знают меня, как будто и никогда не заводили знакомства, и не промолвили со мной ни одного слова.

Ожидалось также свидание с достопочтеннейшим епископом Евстафием, которое и было у меня с ним. Поскольку многие вопияли против него, будто бы повредил он что-то в вере, то имел с ним беседу, и при помощи Божией нашел, что благомысленно держится всякого правого учения.

Письма епископов не доставлены твоему богочестию по вине тех самых, которые должны были переслать и мои письма, да и я об этом забыл, потому что непрерывные заботы исторгли из памяти.

Что касается до брата Григория, то и мне было бы желательно, чтобы он управлял Церковию соразмерно его силам, а таковою была бы разве вся воедино совокупленная под солнцем Церковь. Но как сие невозможно, то пусть будет епископом, не по месту уважаемым, но доставляющим уважение месту. Ибо в подлинном смысле велик тот, кто не только достаточен для великих дел, но силою своею и малое делает великим.

Что же надобно сделать с Палматием, который после стольких братских увещаний услуживает еще Максиму в гонениях? Впрочем, и теперь не ленятся писать к нему, потому что видеться с ним не дозволяют и телесная немощь, и домашние недосуга.

Но знай, боголюбивейший отец, что дела наши имеют великую нужду в твоем присутствии и что тебе необходимо еще раз потрудить честную старость свою, чтобы поддержать колеблющуюся уже и близкую к падению Каппадокию.

95. К Терентию комиту (99)

Оправдывается в том, что не мог дать епископов Армении, как предписано было императором, и слагает вину на епископа Феодота, который не хотел иметь общения со св. Василием по причине сношения его с Евстафием, потом перечисляет, что сделано им в пользу армянской Церкви, во время пребывания его в Самосатах.
(Писано в 372 г.)

Весьма много прилагал я старания оказаться послушным и царскому отчасти указу, и дружескому письму твоей досточестности, как уверенный, что всякое твое слово и всякая мысль исполнены правого намерения и доброго разумения, однако же не мог привести в действие усердного своего желания. А первою и самою верною причиною тому — мои грехи, которые везде меня предваряют и препинают на каждом шагу, второю же причиною — отчуждение от меня епископа, который дан мне в содействие. Ибо не знаю, что сделалось с достопочтеннейшим братом нашим Феодотом, который сначала обещался во всем мне содействовать, и усердно сопровождал меня из Гитас до Никополя, но как скоро увидел меня в этом городе, так возгнушался мною и до того убоялся грехов моих, что не допустил меня с собой ни к утренней, ни к вечерней молитве, в чем относительно ко мне поступил он, правда, справедливо и сообразно с моею жизнью, но не подумав о том, полезно ли сие для общего состояния Церквей. Причину же на сие выставлял мне ту, что согласился я принять в свое общение достопочтеннейшего епископа Евстафия.

Но дело было у меня так. Приглашенный на Собор, который был созван братом Феодотом, и подвигнутый любовью с послушанием исполнить приглашение, чтобы не подумали о нашем собрании, будто сходимся без дела и понапрасну, постарался я вступить в собеседование с упомянутым выше братом Евстафием. Я поставил ему на вид те обвинения касательно веры, какие приписывает ему брат Феодот, и требовал: если следует правой вере, то объявить мне о сем, чтобы мог я быть с ним в общении, а если чужд нам по вере, то знать наверно, что и я буду для него чуждым. Итак, речей у нас между собой было много, весь этот день проведен в рассуждениях о сем, и когда наступил уже вечер, мы разошлись, не приведя своего разговора к желаемому концу. На следующий же день, начав опять заседание с утра, стали беседовать о том же. К нам присоединился уже и брат Пимений, пресвитер Севастийский, и сильно держал слово против меня. Таким образом понемногу и сам себя оправдал я, в чем думали они обвинять меня, и их доводил до согласия на требуемое мною. И по благодати Господа оказалось, что мы даже и в самых малостях не разногласим между собою. Итак, около девятого почти часа восстали мы на молитву, принося благодарение Господу, подающему, что и мыслим едино, и говорим едино!

Сверх того мне надобно было взять у Евстафия письменное какое-либо исповедание, чтобы согласие его сделалось известным и его противникам, и чтобы у прочих было достаточное доказательство намерений сего мужа. Но для большей точности вознамеривался я при свидании с братом Феодотом у него взять письменное изложение веры и предложить оное упомянутому Евстафию, чтобы достигнуть вместе и того, и другого. И Евстафием исповедана была правая вера, и братия несомненно убедились, не имея никакого повода к прекословию, когда Евстафием приняты собственные их предложения. Впрочем, прежде, нежели стало известно, для чего шел я на свидание и какая цель моей беседы, епископ Феодот не соблаговолил пригласить меня на Собор. С половины пути воротился я назад, приведенный в уныние тем, что труды мои о мире Церквей делаются не достигшими своего конца.

После сего настояла нужда мне идти в Армению, зная особенный нрав Феодота и желая при достоверном человеке, как сам оправдаться в своем поступке, так и его вывести из сомнения, пришел я в Гитасы — село, принадлежащее боголюбивейшему епископу Мелетию, где со мною был и этот выше упомянутый Феодот. И таким образом, поскольку он обвинял меня за связь с Евстафием, рассказал я там об успехе моего свидания, а именно, что нашел Евстафия во всем с ним единомысленным. Феодот утверждал, что Евстафий, расставшись со мною, отрекся от сего единомыслия и сам подтвердил собственным ученикам своим, что касательно веры ни в чем со мною не согласен. Я стал возражать на сие, и смотри, досточудный мой, не весьма ли справедливы и неоспоримы ответы, какие я сделал на это? Я говорил: «Заключая по постоянству сего человека во всем другом, уверен я, что не так легко меняет он мысли свои, и не станет ныне исповедовать, а завтра отрицать, что сам сказал: это человек, который и в неважном чем-нибудь избегает лжи, как чего-то страшного, тем более никогда не захочет противиться истине в предметах такой важности и всеми столько утверждаемых. А если бы случилось, что справедливо разглашаемое вами, то надобно предложить ему писание, заключающее в себе полное показание правой веры. Если найду, что изъявляет он свое согласие и письменно, то останусь с ним в общении. А если замечу, что уклоняется от сего, то прекращу с ним всякую связь».

Поскольку речь сию одобрили епископ Мелетий и брат сопресвитер Диодор (ибо и он находился при этом), то и достопочтеннейший брат Феодот согласился там, и пригласив прийти в Никополь, чтобы и Церковь его посетить, и отправляясь в Саталы, самого его взять спутником, оставил меня в Гитасах. Когда же пришел я в Никополь, тогда забыл, и что слышал от меня, и на что согласился со мною, отпустил же меня от себя с теми оскорблениями и бесчестиями, какие незадолго перед сим описал я тебе.

Поэтому, о достопочтеннейшая голова, как было можно сделать мне что-нибудь из предписанного и дать Армении епископов, при таком расположении ко мне сообщника в порученном деле, от которого ожидал, что с его помощью найду людей способных? Потому что в епархии его есть мужи благоговейные, разумные, знающие язык и имеющие сведения и о прочих свойствах сего народа, известные мне и по именам, но с намерением умолчу о них, чтобы не послужило сие препятствием воспользоваться ими Армении по крайней мере в другое время. И теперь, при таком состоянии дела дойдя до Сатал, по благодати Божией устроил я, кажется, все прочее, примирил армянских епископов и переговорил с ними, о чем следовало, чтобы отложили обычное свое хладнокровие, и возымели искренне усердие о Церквах Господних, а касательно того, что и в Армении с таким равнодушием нарушаются законы, дал я им начертания правил, как надобно им прилагать свое попечение. От Церкви же в Саталах получил я и приговоры с прошением, чтобы дал я им епископа. Была у меня забота и о том, чтобы разыскать справедливость хулы, распространенной о брате нашем Кирилле, епископе армянском; и по благодати Божией нашел я, что она пропущена ложно, по клевете его ненавистников, в чем они открыто признались мне. Кажется, что довольно благосклонным к нему сделал я и жителей сатальских, и они не избегают уже общения с ним. Если же все это маловажно и не имеет никакой цены, то я не мог сделать ничего большего, по причине взаимного, по диавольскому ухищрению, у меня с ними несогласия. О сем надлежало бы мне молчать, чтобы не показаться разглашающим, что самому мне служит в укоризну. Но поскольку иначе невозможно и оправдаться перед твоим высокоблагородием, то приведен я в необходимость донести всю истину, как было.

96. К Евсевию, епископу Самосатскому (100)

Благодарит за письмо, полученное им от Евсевия близ Аремнии, изъявляет давнее свое желание быть в Самосатах, несмотря на болезнь свою и множество дел, приглашает Евсевия к себе на праздник св. Евпсихия (7 сентября) для общего рассуждения о делах, особенно же о том, что терпит св. Василий от простодушия св. Григория Нисского.
(Писано в 372 г.)

На письмо любви твоей к стране, соседственной с Армениею, смотрел я так же, как смотрели бы мореходы на разведенный на берегу огонь, видный на море издали, особенно когда море свирепеет еще от ветров. Ибо письмо твоей степенности и само по себе заключало в себе много утешительного, а тем более увеличивали его приятность тогдашние обстоятельства, о которых, каковы бы ни были и сколько бы меня не огорчили, ничего не скажу сам, однажды навсегда решившись забывать все неприятное, расскажет же твоему благочестию мой содиакон.

А тело у меня совершенно отказалось служить, даже и малейшего движения не могу переносить без боли. Впрочем молюсь, чтобы по крайней мере теперь, при помощи молитв твоих, можно мне было выполнить давнее желание, хотя бы поездка сия ввела меня в великое затруднение, потому что дела по моей Церкви столько времени оставались в пренебрежении.

Но если соблаговолит Бог, что, пока еще на земле, увижу твое благочестие в Церкви своей, то возымею подлинно благие надежды и о будущем, как не вовсе лишенный даров Божиих. Если возможно сие, то прошу исполнить во время Собора, который ежегодно бывает у нас в приближающуюся уже память блаженного мученика Евпсихия, в седьмой день месяца сентября. Ибо у меня есть дела, достойные внимания, требующие твоего содействия и касающиеся как поставления епископов, так рассуждения и совещания о том, что замышляет против меня простодушие Григория Нисского, который созывает Собор в Анкиру, и ничего не упускает, чтобы действовать вопреки мне.

97. Утешительное (101)

Возвращаясь из Армении, по случаю чьей-то смерти утешает кого-то, особенно огорченного сею смертью.
(Писано в 372 г.)

Кто посылает первое письмо, тому справедливо желать, чтобы содержание письма было радостное. Это согласовалось бы и с моим расположением, потому что всем, решившимся жить благочестно, во все продолжение жизни желаю благоуспешности в добром. Но поскольку распоряжающий жизнью нашей Господь, по неизреченной Своей премудрости, без сомнения, к душевной нашей пользе, определил совершиться тому, что жизнь твою сделало горестною, а меня, который соединен с тобою любовью по Богу, и о случившемся с тобою узнал от братий наших, привело в сострадание, то показалось мне необходимым, по возможности, предложить тебе утешение. Поэтому, если бы можно было дойти до места, где случается проживать твоему благородию, то прежде всего сделал бы я это. Так как и телесная немощь, и множество лежащих на мне дел, даже и то путешествие, которое уже мною совершается, обратили в великий вред для наших Церквей, то за лучшее признал я посетить твою степенность письмом, напоминая тебе, что самые скорби, по воле посещающего нас ими Господа, приключаются рабам Божиим не напрасно, но для изведания на опыте истинной любви к сотворившему нас Богу. Ибо как борцов предпринятые во время подвига труды ведут к венцам, так и христиан испытание в искушениях ведет к совершенству, если Господни о нас распоряжения принимаем с надлежащим терпением и со всяким благодарением. Все управляется благостью Владыки. Что ни случается с нами, мы не должны принимать сего за огорчительное, хотя бы в настоящем и чувствительно трогало оно нашу немощь. Хотя не знаем законов, по которым все, что ни бывает с нами, посылается нами от владыки во благо, однако же должны мы быть уверены в том, что случившееся с нами, без сомнения, полезно или нам самим по причине награды за терпение, или душе, у нас похищенной, чтобы она, замедлив далее в сей жизни, не заразилась пороком, водворившимся в мире. Ибо если надежды христиан ограничивались сею жизнью, то справедливо было бы признать прискорбным раннее разлучение с телом. Но если для живущих по Богу началом истинной жизни есть разрешение души от сих телесных уз, то для чего нам печалиться, как не имеющим упования? Итак, послушайся моего совета, и не падай под тяжестью горя, но покажи, что ты выше его, и не поддаешься ему.

98. К сатальским гражданам (102)

Послав письмом сим Никия, предуведомляет жителей Саталы, что, вняв их просьбам и всему предпочтя их выгоды, поставил им епископом одного своего сородича, весьма любимого им самим, матерью и народом.
(Писано в 372 г.)

Уважив собственные просьбы ваши и просьбы всего народа, принял я на себя попечение о вашей Церкви, и обещался вам перед Господом, без опущения сделать для вас все, что в моих силах. Почему и принужден, по написанному, коснуться как бы «зеницы ока» своего (Зах 2, 8). Так избыток оказанной вам чести не дозволил, чтобы прежде просимого вами пришло мне на память другое что-либо, например: родство, снисканная с детства привычка к сему мужу. Напротив того, забыв все частные мои родственные к нему отношения, не обратив внимания на множество стенаний, с какими возрыдает народ мой, лишенный его покровительства, не тронувшись ни слезами всего родства его, ни скорбью престарелой матери, которая только и держалась одними его услугами, не уважив всех этих вместе и сильных, и многочисленных причин, одно имел я в виду — украсить вашу Церковь правлением такого мужа и оказать ей помощь, преклонявшей уже колена от долговременного пребывания без начальника, и чтобы восстать на ноги, возымевшей нужду в значительном и сильном руководстве. Вот что мною для вас сделано!

Но и вас уже прошу доказать, что вы не ниже нашей надежды и обещаний, какие сделаны мною сему мужу, а именно, что я послал его к ближним и к друзьям, и что каждый из вас пожелает превзойти всякого другого в усердии и в любви к нему. Как бы то ни было, покажите это прекрасное соревнование, и особенною своею услужливостью утешьте его сердце, чтобы забыть ему родину, забыть родных, забыть народ, столько же привязанный к его покровительству, сколько недавно рожденный младенец привязан к материнским соскам.

Послал же я наперед к вам Никия, чтобы о совершившемся довел до сведения вашей досточестности, и чтобы вы предварительно совершили празднество, и принесли благодарение Господу, Который благоволил через меня исполнить ваше желание.

99. К жителям Саталы (103)

Извещает их, что избран им епископ.
(Писано в 372 г.)

Господь привел в исполнение прошения людей Своих, и через мое смирение дал им пастыря, достойного сего имени и не торгующего исподтишка словом, как многие, но и вам, которые любите правое учение и избрали жизнь согласную с заповедями Господними, способного угодить с избытком о имени Господа, исполнившего его духовными Своими дарованиями.

100. К Модесту ипарху (104)

Поскольку при новой переписи церковнослужителей в Каппадокии обложили податьми, то просит Модеста освободить их от податей, предоставив сие собственному распоряжению епископа.
(Писано в 372 г.)

Это одно — писать к такому человеку, хотя бы не было никакого другого предлога, само по себе, для способного чувствовать, весьма уже великая честь, потому что беседы с мужами, которые много превосходят прочих, доставляют весьма великую знаменитость удостоившимся сих бесед. Но мне необходимо вступить в сношение с твоим высоким умом, потому что нахожусь в страхе за целое отечество. Прошу принять это с кротостью, как сообразно с твоим нравом и подать руку помощи моему отечеству, преклонившему уже колена. А дело, о котором прошу, такого рода.

Освященных Богу нашему, пресвитеров и диаконов, старая перепись не облагала податями. Но те, которые производят перепись ныне, поскольку не получили предписания от твоей высокой власти, и их внесли в перепись, за исключением разве некоторых, по самим летам своим имевших право на освобождение. Потому просим оставить нам этот памятник своего благодеяния, чтобы на все будущее время сохранилась у нас добрая о тебе память, и по древнему закону обложения податьми уступить нам священнослужителей. Освобождение же от податей просим сделать не лицам, теперь находящимся в священном чине (в таком случае милость сия перейдет к их наследникам, которые, без сомнения, не все непременно будут достойны священства), но по образцу, наблюдаемому в свободной переписи, допустить некоторую общую уступку клирикам, чтобы управляющие Церквами могли освобождать от налогов всех, когда бы то ни было, служащих. Это и твоему высокопреподобию соблюдет бессмертную славу добрых дел, и царскому дому приуготовит многих молитвенников, да и самому государству принесет великую пользу, потому что утешение сие — свободу от податей — доставляем не клирикам собственно, но людям, непрестанно угнетаемым, а это и по доброй воле делаем, как можно видеть всякому желающему.

101. К диакониссам, дочерям комита Терентия (105)

Изъявляет свое сожаление, что не свиделся с ними в Самосатах, хвалит постоянство их в исповедании Святыя Троицы, увещевает соблюдать сие постоянство и избегать общения и бесед с отрицающими Божество Сына или Духа, обещает при первом свидании обширнее беседовать с ними о вере.
(Писано в 372 г.)

Прибыв в Самосаты, надеялся я свидеться с вашею чинностью. И поскольку не имел с вами свидания, то не равнодушно перенес эту потерю, рассуждая, будет ли когда или мне возможно опять быть по близости ваших стран, или вам угодно побывать в нашей стороне. Но да будет сие в воле Господней!

Теперь же, поскольку нашел я сына Софрония едущим к вам, то с удовольствием вручил ему сие письмо, которое принесет вам приветствие и откроет мои мысли, потому что по милости Божией не перестаю помнить о вас, и благодарю за вас Господа, что вы — доброго корня добрые отрасли, плодоносите добрые дела и в подлинном смысле — как крины среди терний. Потому, что окруженным таким развратом людей, растлевающих слово истины, не вдаваться в обман, не оставлять апостольского проповедания веры и не прилагаться к усиливающемуся ныне нововведению — все это не заслуживает ли, чтобы воздать за сие великое благодарение Богу, и не по справедливости ли приобретет вам великие похвалы?

Веруете в Отца и Сына и Святаго Духа — не выдавайте сего вверенного вам залога, Отца, начало всему; единородного Сына от Отца рожденного, истинного Бога, Совершенного от Совершенного, живый Образ, показывающий в Себе всецелого Отца, Духа Святаго, от Бога сущего, Источник святости, жизнеподательную Силу, усвовершающую Благодать, которою усыновляется Богу человек и смертное делается бессмертным, Духа, имеющего с Отцом и Сыном единство во всем, в славе и в вечности, в силе и царстве, во владычестве и Божестве, как свидетельствует и предание спасительного крещения. А кто называет тварью или Сына, или Духа, или вообще низводит Духа в служебный и рабский чин, те далеки от истины, и надобно избегать общения с ними, уклоняться от их речей, как от яда смертоносного для душ.

А если даст когда Господь быть нам вместе, то обширнее изложу вам слово о вере, чтобы при доказательствах из Писания увидели вы и крепость истины, и гнилость ереси.

102. К воину (106)

Во время путешествия своего познакомившись с сим добродетельным воином, просит его преуспевать в любви к Богу.
(Писано в 372 г.)

Во время путешествия своего удостоился я от Господа многого, за что должен благодарить Его, но величайшим для себя благом признаю знакомство с твоею досточестностью, дарованное мне благим Владыкою. Ибо узнал в тебе человека, доказывающего собою, что и в военной жизни можно сохранить совершенство любви к Богу, и что христианин должен отличаться не покроем платья, но душевным расположением. А поэтому, и тогда со всем желанием проводил я с тобою время, и теперь, как скоро вспоминаю о тебе, наслаждаюсь величайшим веселием. Итак, мужайся и крепись, старайся непрестанно питать и приумножать в себе любовь к Богу, чтобы возрастало и обилие подаваемых тебе от Него благ. А что помнишь и обо мне, на сие не имею нужды ни в каком другом доказательстве, видя свидетельство самих дел.

103. К вдове Иулитте (107)

Извещает Иулитту, которую один жестокий человек, обещавший помедлить с взысканием, принуждает к уплате, что писал о ее деле и к нему, и к Елладию, который близок к ипарху, но не осмелился писатъ к самому ипарху.
(Писано в 372 г.)

Много поскорбел я, прочитав в письме твоего благородства, что тебя опять теснят те же нужды. Что же делать с людьми, которые выказывают в себе такой непостоянный нрав, говорят ныне то, а завтра другое, и не держат собственных слов своих? Если этот человек, после обещаний, данных при мне и при бывшем ипархе, теперь, как ничего не говоривший, сокращает так срок, то видно, что он совершенно перестал меня стыдиться. Впрочем, я писал к нему, убеждая его и напоминая ему об обещаниях. Писал также и к Елладию, одному из близких к ипарху, чтобы через него узнал о твоем деле ипарх. Ибо не признал для себя приличным самому возыметь смелость перед таким судиею, потому что не писал еще к нему даже и о собственных своих делах, и побоялся навлечь на себя его неодобрение, потому что великие люди, как сама знаешь, легко раздражаются подобными вещами. Но если это полезно сколько-нибудь, то достигнешь сего через Елладия. Он человек добрый, ко мне расположенный, боится Бога и имеет большую силу у градоначальника.

Святой силен избавить тебя ото всякой скорби, если только с истинным и искренним сердцем возложишь на Него упование.

104. К попечителю наследников Иулитты (108)

Убеждает сего притеснителя Иулитты вспомнить данное им обещание.
(372 г.)

С удивлением услышал я, что ты, забыв добрые и приличные щедроте твоей обещания свои, приступаешь теперь к этой сестре с самым сильным и неотступным требованием. Не знаю, что и заключить из рассказываемого о тебе. Известна мне великая твоя щедрость по свидетельству изведавших тебя, помню также и обещания твои, какие дал ты при мне и при этом человеке, уверяя, что, хотя пишешь короткий срок, однако же даешь больше времени, потому что намерен соображаться с необходимостью дела и иметь снисхождение ко вдове, которая принуждена вдруг выпустить из дому такое количество денег. Посему не могу понять, что за причина, по которой произошла такая перемена. Но какова бы она ни была, прошу тебя, помня твою щедрость, и имея перед очами Господа, вознаграждающего благие изволения, дать время, какое обещал потерпеть в начале, чтобы, продав свои вещи, могла она заплатить долг. Ясно же помню и то, что обещал ты, как скоро получишь по условию золото, передать упомянутой выше вдове все договорные бумаги, как составленные при градоначальниках, так писанные частным образом. Поэтому прошу тебя, и меня уважь, и себе приобрети от Господа великое благословение, вспомнив свои обещания, зная, что и ты человек сам должен ожидать времени, когда нужна тебе будет Божия помощь, которую заградить для себя настоящею своею жестокостию. Напротив того, обрати на себя щедроты Божии, показав доброту и все снисхождение к бедствующим.

105. К Елладию, сотоварищу ипарха (109)

По делу той же вдовы Иулитты с попечителем ее наследников.
(Писано в 372 г.)

Очень не хотелось мне беспокоить твою доброту, часто прибегая к величию вашей власти, чтобы не подать мысли, будто бы без меры упиваюсь твоею дружбою, однако же необходимость не позволяет мне молчать. По крайней мере, сжалившись и душевно страдая об этой сестре, которая со мною в родстве обременена вдовством, озабочена делом сироты сына, когда увидел уже я, что сверх силы она стеснена несносными нуждами, поспешил попросить тебя, чтобы соблаговолил ты, сколько можешь, содействовать посланному ею человеку к освобождению ее от дальнейшего притеснения, как уже уплатившую то, что сама лично при мне обещалась заплатить. Ибо условие было, что, если уплатить сам долг, то прощен ей будет рост. Теперь попечитель ее наследников намеревается взыскать и долг, и рост. Итак, поскольку знаешь, что Господь признает Своими дела вдов и сирот, то потрудись употребить свое старание о сем деле в надежде на мздовоздаяние нам от самого Бога. Ибо думаю, и снисходительность досточудного ипарха, узнав, что долг уплачен, окажет сострадание к этому жалкому уже и бедному дому, коленопреклоненному и не имеющему сил противостоять нападениям, какие угрожают ему извне. Потому прошу снизойди к нужде, по которой обеспокоил тебя, и помоги делу по мере сил, дарованных Христом тебе, честному и добронравному, употребляющему во благо дары, тобою принятые.

106. К ипарху Модесту (110)

Воспользовавшись дозволением писать к сему ипарху, ходатайствует за жителей горы Тавра, чтобы уменьшена была подать, какую вносят они железом.
(Писано в 372 г.)

В какой мере уделяешь мне честь и свободу, по кротости своего нрава благоволя снисходить и до меня, в такой же, или еще в большей мере, буду в продолжение всей жизни молить благого нашего Владыку о приращении твоей именитости. Давно желал я писать к тебе и насладиться честью, какою меня удостаиваешь, но меня удерживало уважение в высокому сану, и боялся я не подать другим мысли, что без меры упиваюсь дарованною мне свободою. А теперь, как полученное от несравненного твоего высокопреподобия дозволение писать к тебе, так и нужда утесненных принудили меня осмелиться. Итак, если у людей великих имеют какую-нибудь силу прошения и людей малых, снизойди, чудный муж, на мою просьбу, своим человеколюбивым мановением дай избавление жалким поселянам, и прикажи, чтобы с жителей богатого железом Тавра собираемая железом подать не сделалась несносною, и они не вдруг были подавлены, но могли долго служить государственным пользам, о чем, как уверен я, всего более заботится твое достойное удивления человеколюбие.

107. К ипарху Модесту (11)

Ходатайствует, за друга, на которого принесены жалобы, и которого требует к ответу.
(Писано в 372 г.)

В другое время не отважился бы я беспокоить твое высокопреподобие, умея и себе самому знать меру, и признавать над собою власти. Но поскольку увидел, что друг в опасном положении, будучи позван к ответу, то осмелился дать ему это письмо, чтобы, представив его вместо прошения, нашел сколько-нибудь к себе человеколюбия. Без сомнения же, хотя и я не стою никакого внимания, однако же достаточно иметь самое посредственное достоинство, чтобы убедить человеколюбивейшего из ипархов и ко мне оказать снисхождение, и этого человека, если ни в чем не погрешил он, спасти ради самой истины, а если и погрешил, простить ради меня, который просил за него. А каковы здешние дела, об этом кто знает лучше тебя, который видишь, что есть в каждом негодного, и всем управляешь с чудною предусмотрительностью?

108. К военачальнику Андронику (112)

Ходатайствует за одного близкого к себе человека, именем Домитиана, который за проступок свой перед Андроником несет то наказание, что живет в страхе и бесславии, и убеждает Андроника не увеличивать сего наказания.
(Писано в 372 г.)

Если бы таково было телесное мое состояние, что мог бы я удобно выдержать путешествие и перенести зимние неприятности, то не стал бы писать, но сам пошел бы к твоему великодушию, ради двух причин: и чтобы уплатить давний долг обещания (ибо знаю, что, дав слово быть в Севастии и насладиться твоим совершенством, хотя и приходил я туда, но не имел свидания с тобою, прибыв немного после твоей правоты), и, во-вторых, чтобы самим собою заменить посольство, которое медлил доселе отправлять к тебе, призывая себя малым для того, чтобы получить такую милость. А вместе с тем я рассудил, что ни начальника, ни частного человека, если предлагаешь о чем в письме, не уверишь в этом так, как можно уверить, говоря с ним лично, причем нетрудно иное оправдать, об ином попросить, а в ином вымолить снисхождение, между тем как трудно достигнуть сего письмом. Итак, в замене всего этого поставив одно — тебя, божественная голова, и то, что довольно сказать тебе мысль, какую имею о деле, прочее же дополнишь уже от себя, без замедления приступаю к исполнению.

Но видишь, какой делаю круг, замедляя и отклоняя от тебя объяснение причины, по которой веду с тобою слово. Этот Домитиан издавна близок ко мне еще по родителям, и потому ничем не разнится от брата. Ибо почему не сказал правды? Но узнав причину, по которой терпел он это, сознался я, что стоил он, чтобы так потерпеть. Ибо пусть не избегает наказания ни один из проступившихся против твоей доблести в чем-либо малом или великом! Впрочем, видя, что живет он в страхе и бесславии, и что от твоего приговора зависит его спасение, почел я достаточным для него сие наказание, и прошу тебя посудить о нем великодушно и вместе человеколюбиво. Ибо взять в свои руки тех, которые противятся, свойственно человеку мужественному и в прямом смысле начальнику, но быть благосклонным и кротким к тем, которые уже покорены, свойственно человеку, превосходящему всех высотою благоразумия и кротостью. Поэтому в твоей воле — над одним и тем же человеком показать свой великий дух, чем тебе угодно, и отмщением и спасением его. Домитиану достаточна и эта мера наказания —страх ожидаемого и сознание того, что терпит он по достоинству. И к этому прошу не присовокуплять новых ему наказаний.

Рассуди и следующее: и прежде нас бывали многие полными господами над обидевшими их, но ни одно слово не перешло о них к потомству, а которые превзошли философией многих и отложили гнев свой, о тех всем временам передается бессмертная память. Пусть же присовокуплено будет и это к повествованию о тебе! Нам, которые желаем прославить дела твои, дай возможность превзойти примеры человеколюбия, прославленные в древности. Так сказывают, что и Крез отложил гнев на сыноубийцу, который сам себя выдал на казнь, и великий Кир сделался другом этому самому Крезу после победы над ним. К ним причислим и тебя, и, сколько есть сил, провозгласим это, если только не признают нас слишком малыми провозвестниками доблестей такого мужа.

Но сверх всего необходимо сказать и то, что, когда наказываем сделавших какую бы то ни было несправедливость, тогда имеем в виду не то, что уже сделано (ибо каким бы способом сделанное стало не сделанным?), но то, чтобы или сами сделавшие несправедливость вперед стали лучшими, или для других послужили примером целомудрия. И никто не скажет, чтобы в настоящем случае не имело места то и другое, ибо и сам Домитиан будет помнить о сем, даже по смерти, и другие, думаю, глядя на него, готовы умереть от страха. Посему, прибавив что-нибудь к наказанию, подадим о себе мысль, что удовлетворяем собственному своему гневу. А я готов утверждать, что в рассуждении о тебе трудно и представить, чтобы это могло быть справедливым. И ничто не заставило бы меня выговорить такое слово, если бы не примечал, что больше милости получает тот, кто оказывает милость, нежели те, кто принимает ее. Ибо не для малого числа людей сделается очевидным великодушие твоего нрава. Все Каппадокияне приникают в будущее, и я желал бы, чтобы к прочим добрым качествам, какие в тебе есть, причислено было и это.

Но медлю с окончанием письма, рассуждая, что мне же принесет ущерб недоговоренное мною. Впрочем, присовокуплю одно то, что Домитиан, имея письма многих, за него ходатайствующих, всем предпочел мое письмо, не знаю, из чего заключив, что имею некоторое значение у твоего совершенства. Поэтому, чтобы и ему не обмануться в надеждах, какие имел на меня, и мне было чем похвалиться перед здешними, соблаговоли, несравненный владыка, склониться на прошение. Без сомнения же, не хуже кого-либо из философствующих доселе рассуждаешь ты о делах человеческих, и не знаешь, какое прекрасное сокровище приготавливает себе тот, кто помогает всякому нуждающемуся.

109. К пресвитерам в Тарсе (113)

При затруднительном состоянии Церкви признает полезным снисходительно обращаться с немощными братиями и от желающих единения требовать только, чтобы исповедовали Никейскую веру и Духа Святаго не именовали теорию, даже не имели общения с именующими.
(Писано в 372 г.)

Свидевшись с ***, принес я великое благодарение святому Богу, что и меня присутствием его утешил во многих скорбях, и вашу любовь через него показал во всей ясности. Ибо по расположению одного человека узнал я ревность к истине почти всех вас. Поэтому, о чем беседовали мы с ним наедине, о том расскажет вам сам он. А что надобно любви вашей узнать от меня, это заключается в следующем: Обстоятельства очень клонятся к тому, что Церкви придут в упадок, и много уже тому времени, как узнал я это. А созидания Церкви, исправления погрешностей, сострадания к немощным братиям, покровительства держащимся, здравого учения вовсе нет. Даже никакого нет пособия или врачующего болезнь уже усиливающуюся, или предостерегающего от болезни ожидаемой. И вообще, состояние Церкви (употреблю пример ясный, хотя, по-видимому, и низкий) походит уже на старую одежду, которая при всяком случае легко рвется и не может опять прийти в первоначальную свою твердь.

А в такое время потребна великая тщательность и многопопечительность, чтобы Церквам оказать какое-нибудь благодеяние. Благодеянием же будет соединение доселе разделенного, и соединение воспоследует, если согласимся снизойти к немощным в том, что не повредит нашим душам. Итак, поскольку многие уста отверзаются против Духа Святаго, и многие языки изощряются в хуле на Него, то прошу вас, ограничьте хулящих, сколько можно вам, меньшим числом, и кто не называет Духа Святаго тварию, тех примите в общение, чтобы остались одни хулители, и они, или устыдясь, возвратились к истине, или, оставаясь во грехе, по малочисленности своей утратили значение у других. Мы ничего больше не требуем, а предлагаем только желающим единения с нами братиям Никейскую веру, и если соглашаются на оную, то требуем еще не именовать тварию Духа Святаго и не иметь общения с именующими. Кроме же сего согласен я ничего не требовать. Ибо уверен, что по долговременном общении их с нами и по беспрекословном упражнении в догматах веры, если бы и потребовалось что присовокупить для большей ясности, даст сие Господь, «любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу» (Рим 8,28).

110. К Кириаку, живущему в Тарсе (114)

По случаю возникшего разногласия между клиром в Тарсе уверяет Кириака, что мир восстановится, если примет он Никейское исповедание веры, не отменяя ни одного речения, присовокупит к сему исповеданию, что Дух Святый не тварь, и прекратит общение с называющими Святаго Духа тварью.
(Писано около 372 г.)

Какое благо мир — нужно ли говорить о сем сынам мира? Поскольку же это великое, чудное и вожделенное всем любящим Господа благо подвергается уже опасности обратиться в одно голое имя, потому что с умножением беззакония охладела во многих любовь, то думаю, что искренно и истинно работающим для Господа надобно о том единственно прилагать старание, чтобы привести опять к единству Церкви, так многочастно между собою разделенные. И меня, который намереваюсь сделать сие, конечно, несправедливо стали бы винить, что берусь не за свое дело. Ничто не свойственно так христианину, как быть миротворцем, за сие и Господь обещал нам величайшую Свою награду. Поэтому, свидевшись с братиями и заметив великое их братолюбие и благорасположенность к вам, а еще более христолюбив, точность и твердость в вере, а также и то, что прилагают много старания о том и другом, и от вашей любви не отлучаться, и не изменять здравой вере, одобрил я благое их произволение, и пишу к твоей степенности, со всякою любовью умоляя иметь в искреннем единении участниками во всех церковных делах. А также я им поручился за твое правдолюбие и за готовность твою, по благодати Божией, в ревности за истину на все, что ни должно будет пострадать за слово истины.

А как уверяю сам себя, и вам непротивно и упомянутым выше братиям достаточно к несомненному убеждению следующее: исповедуйте веру, изложенную отцами нашими, сошедшимися в Никее, и не отметайте ни одного из Никейских речений, но ведайте, что изглаголили сие триста восемнадцать отцов по беспрекословному согласию и не без внушения Святаго Духа, присовокупьте же к сей вере и то, что не должно Духа Святаго называть тварью и иметь общение с называющими Его так, чтобы Церковь Божия была чиста, и не имела в себе примешенных плевел. Когда же сердоболием вашим дано будет им сие удовлетворение, тогда и они готовы будут оказывать вам приличное повиновение. Ибо сам ручаюсь за сию часть братий, что ни в чем не воспрекословят, но во всем избытке покажут вам свое благочиние, как скоро вашим совершенством с готовностью уступлено им будет это одно, чего они и домогаются.

111. К Симпликии еретичке (115)

Вразумляет сие разгневанную женщину, что щедрость при нарушении справедливости не приносит пользы; советует ей не учить епископа, а помнить суд Божий, на котором свидетелями будут не рабы и евнухи.
(Писано около 372 г.)

Безрассудно ненавидят люди хороших и любят дурных. Поэтому и сам удерживаю язык, подавляя обиду молчанием о нанесенных мне оскорблениях. Но ожидаю небесного Судии, Который знает, как при конце отмстить за всякую злобу. Пусть иной сыплет деньгами щедрее, чем песком, но, поправ справедливость, вредит он душе, потому что Бог, как думаю, и всегда требует жертвы, не как имеющий в ней нужду, но благочестивое и праведное расположение приемля за многоценную жертву. Когда же попирает кто с нерадением себя, тогда Господь молитвы его вменяет в нечистые. Поэтому приводи себе на память последний день, а меня, если угодно тебе, не учи. Я знаю больше твоего, и не заглушен столько внутренними терниями, к малому числу добрых качеств не примешиваю в десять раз большего числа пороков. Ты возбудила на меня ящериц и жал — животных, конечно, весенних, но однако же нечистых. Но придет с высоты птица, которая пожирает это. Я дам ответ, но не как ты думаешь, а как рассудит сам Бог. Если же и в свидетелях будет нужда, то предстанут не рабы, не бесчестные и жалкие евнухи — это род ни мужей, ни жен, людей женонеистовых, завистливых, услуживавших за подлую цену, раздражительных, изнеженных, порабощенных чреву, златолюбивых, жестоких, готовых плакать о лакомом куске, переменчивых, скупых, все берущих, ненасытных, бешеных и ревнивых, и что еще сказать? Людей с самого рождения осужденных на искажение. Поэтому как же быть правой мысли у тех, у кого и ноги кривы? Они целомудренны, но без награды за сие, потому что целомудренными сделало их железо; они предаются неистовству, но бесплодно, по собственной своей гнусности. Не они станут свидетелями на суде, но свидетельствовать будут очи праведных и взоры мужей совершенных, которые увидят тогда и то, на что взирают теперь одним разумением.

112. К Фирмину (116)

Известившись, что Фирмин, оставляя жизнь подвижническую вступил в военную службу, в подражание деду своему, отклоняет его от сего намерения.
(Писано около 372 г.)

И редки, и кратки письма твои, потому что или ленишься писать, или имеешь ввиду избегнуть пресыщения, какое бывает следствием множества, или даже приучаешь себя к краткости в слове. А для меня письма твои не достаточны; даже если были бы они гораздо обильнее, не удовлетворили бы желанию, потому что хотелось бы знать о тебе все в подробности: каково телесное твое состояние, как успеваешь в подвижничестве, держишься ли того, на что решился в начале, или придумал что иначе, соображая расположение свое со встретившимися обстоятельствами? Поэтому, если остаешься все тот же, то не требую обширных писем. С меня достаточно, если напишешь: «Такой-то такому-то. Знай, что я здоров и сам будь здоров». Но слышу нечто такое, о чем стыжусь и говорить, а именно, что ты, оставив чин блаженных предков, передался на сторону отцова деда и из Фирмина стараешься стать Вреттанием. Желательно услышать о сем самом и узнать причины, по которым принужден ты вступить на этот путь жизни. Но как сам ты умолчал, стыдясь своего предприятия, то прошу тебя как не предпринимать чего-либо постыдного, так если и пришло что тебе на ум, изгнав это из мысли, прийти опять в себя, и простившись с военною службою, с оружием и с воинскими трудами, возвратиться в отечество, признав достаточными для безопасности жизни и для всякой именитости, если, подобно предкам, будешь начальствовать в городе, чего без труда достигнешь, как уверен я в том, глядя на природную твою способность и на недостаток соискателей. Итак, если у тебя и вначале не было этой мысли, или была, но опять тобою кинута, то извести меня немедленно. А ежели, чего бы не хотелось, остается в тебе то же намерение, то несчастие сие само о себе подаст мне весть и не буду иметь нужды в твоих письмах*.

______________________

* У Гарниера за письмом сим следует ответ Фирмина, из которого видно, что вняв увещанию св. Василия, решается он возвратиться к подвижнической жизни. Ответ сей не предлагается в сем переводе.

______________________

113. К Иовину, епископу Перры (118)

Приглашает его к себе.
(Писано в исходе 372 или в начале 373 г.)

Ты мой должник, и в добром у меня долгу, потому что в заем тебе я дал любовь. И это надобно получить мне от тебя с ростом, ибо и Господь не запрещает нам брать рост такого рода. Поэтому расплатись со мною, любезная голова, приезжай ко мне на мою родину — это будет уплата самого долга. А в чем же будет состоять приращение? В том, что придешь ко мне ты, муж, столько же передо мною превосходнейший, сколько отцы совершеннее детей.

114. К Евстафию, епископу Севастийскому (119)

Поскольку Евстафиевы ученики, Василий и Софроний, клеветали на св. Василия, и побегом из дому его обнаружили свое вероломство, то, посылая к Евстафию для объяснения сего брата своего Петра, просит не верить клеветам и содействовать не усилению, а прекращению раздора.
(Писано в исходе 372 или в начале 373 г.)

Приветствую любовь твою и через достопочтеннейшего и благоговейнейшего брата моего Петра, прося тебя, как при всяком другом случае, так и теперь, помолиться обо мне, чтобы, переменив этот несносный и вредный нрав, сделался я, наконец, достойным имени Христова. Без сомнения же, хотя и не говорю о сем, разговоритесь между собою о делах моих, и брат известит тебя в подробности о том, что у нас сделалось, а потому не примешь без исследования худых обо мне подозрений, какие, вероятно, внушены людьми, которые возгордились против меня, забыв страх Божий вопреки людскому мнению. Ибо что видел я от неустрашимого Василия, которого принял от твоего благоговения как стража моей жизни, стыжусь о том и сказывать — узнаешь же сие в подробности от брата моего. И говорю сие не в отмщение ему (ибо молю Господа не вменять ему этого), но имея в виду любовь твою ко мне сохранить твердою, ибо боюсь, чтобы не поколебали ее чрезмерными клеветами, какие, вероятно, сложили они в оправдание своего падения. В чем же будут обвинять меня, о том пусть допросит их твоя проницательность, делали ли они мне замечание, требовали ли исправления погрешности, какую теперь на меня возводят, и вообще обнаруживали ли передо мною неудовольствие свое. Теперь только низким побегом своим показали, что под светлым лицом и под притворными словами любви скрывали они неизмеримую пучину коварства и горечи. А сим сколько причинили мне слез и смеха тем, которые в этом жалком городе всегда гнушаются благоговейною жизнию и утверждают, будто бы целомудренная наружность употребляется только как искусство к снисканию доверия и как личина к прикрытию обмана. Сие, без сомнения, известно твоему благоразумию, хотя бы я о том и не рассказывал. Ибо здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической. Чем надобно врачевать это? Позаботиться об этом предоставляется твоему благоразумию. Ибо обвинения, сплетенные на меня Софронием, ведут не к доброму, но служат началом разделения и отлучения, показывают старание охладить любовь и во мне. Умоляю твое сердоболие удержать его от этого вредного направления и попытаться лучше сблизить своею любовью разъединившееся, а не содействовать во взаимном разлучении тем, которые стремятся к раздору.

115. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (120)

Получив от Евсевия поручение написать послание к западным епископам, записку о сем с Санктиссимом пересылает к Мелетию, прося его начертать сие послание, изъявляет свою надежду на близкое окончание замышляемого против него в Антиохии, извещает, что Фавст незаконно рукоположен Анфимом на место Кирилла, и просит Мелетия объявить об этом всем.
(Писано в 373 г.)

Получил я письмо от боголюбивейшего епископа Евсевия с приказанием опять написать к западным о некоторых церковных делах. И ему угодно, чтоб письмо начертано было мною, а подписано всеми, кто с ними в общении. Поскольку же не придумал я, как написать, о чем приказывал он, то посылаю записку к твоему богочестию, чтобы, прочитав ее и внимательно выслушав, что донесет возлюбленный брат сопресвитер Санктиссим, сам ты соблаговолил начертать сие, как тебе заблагорассудится. Готов я согласиться с этим и в скорости снестись со всеми, кто с нами в общении, чтобы по собрании всех подписей письмо пошло с тем, кто отправится к западным епископам. А что заблагорассудится написать твоему преподобию, о сем прикажи скорее известить меня, чтобы мне не оставаться в неведении о твоем мнении.

О том же, что замышляют или уже выдумали против меня в Антиохии, донесет твоей досточестности тот же брат, если слух, предваряющий события, не известит тебя и о том, что сделалось. А есть надежда, что близко окончание того, чем угрожали.

Желаю же довести до сведения твоего благоговения, что брат Анфим, пребывающий у папы, Фавста рукоположил во епископы, не получив на сие голосов и поставив его на месте достопочтеннейшего брата Кирилла, от чего Армения исполнилась смятений. Поэтому, чтобы не оболгали меня и чтобы самому мне не иметь вины в беспорядке случившегося, довожу о сем до сведения твоей степенности. Но без сомнения, сам ты соблаговолишь дать о сем знать прочим. Ибо думаю, что многих оскорбит такой беспорядок.

116. К Феодоту, епископу Никопольскому (121)

Просит его выслушать Санктиссима о делах церковных, и извещает о рукоположении Фавста в епископы.
(Писано в 373 г.)

Стужа велика и продлилась весьма надолго, потому нелегко нам иметь утешение и через письма. Вот почему, сколько знаю, редко и сам я писал к твоему благоговению и получал от тебя письма. Но поскольку возлюбленнейший брат наш, сопресвитер Санктиссим, предпринял путешествие даже до вас, то через него и приветствую твое благонравие, и прошу помолится обо мне, а также склонить слух свой к поименованному выше брату, узнать от него, в каком положении церковные дела, и употребить возможное старание о предстоящем деле.

Знай же, что Фавст приходил к нам, имея письмо от папы, которому желательно, чтобы он был епископом. Но поскольку потребовал я свидетельства твоего благоговения и прочих епископов, то, презрев меня, ушел он к Анфиму и, приняв от него рукоположение, возвратился без моего ведома.

117. К Пимению, епископу в Саталах (122)

Извещает о рукоположении Фавста во епископы и просит дать о нем свидетельство, можно ли его, или нет, принять в общение.
(Писано в 373 г.)

Без сомнения, спрашивал ты писем у армян, когда возвращались через твой город, и узнал причину, по которой я им не дал письма. И если сказали они правдолюбиво, то извинил ты меня в этом тогда же. Если же скрыли причину, чего не думаю, то выслушай ее от меня. Отважный на все Анфим, который с давнего времени заключил со мною мир, как скоро нашел случай удовлетворить своему тщеславию, а мне причинить некоторое огорчение, рукоположил Фавста собственным своим полномочием и собственною своею рукою, не дожидаясь голоса ни от кого из вас, и насмеявшись надо мною, требовавшим этого. Так как, нарушил он древнее благочиние, презрел и вас, от которых ждал я свидетельства, и сделал дело, не знаю, благоугодное ли Богу, то посему, огорчившись на них, не дал я ни одного письма ни к кому из армян, ни к твоему благоговению. Но не принял я в общение и Фавста, ясно засвидетельствовав, что, если не принесет ваших писем, то и сам во все время буду его чуждаться, и единодушных со мною расположу к тому, чтобы вели себя с ним таким же образом. Поэтому, если сделанное может быть поправлено, то постарайся и сам прислать свидетельство о нем, как скоро увидишь добрую жизнь сего мужа, и другим посоветовать то же. А если дело неисправимо, то извести меня и об этом, чтобы уже вовсе не обращать на них внимания, хотя бы, как и дали заметить, решено уже было ими перейти в общение с Анфимом, презрев меня и эту Церковь, потому что устарели мы для дружбы.

118. К Урвикию монаху (123)

Изъявляет скорбь, что Урвикий не посетил его во время тяжких искушений и просит посещением своим или утешить, или освободить от искушений.
(Писано в 373 г.)

Собирался ты ко мне (близко это благо), собирался, чтобы по крайней мере концом перста прохладить меня, который сгораю в искушениях. Что же потом? Воспротивились сему грехи мои и воспрепятствовали исполнению твоего намерения, чтобы страдать мне без пособий врачевания! Как в волнах, одна опадает, другая встает, а иная чернеет уже от содрогания, так и из моих бедствий, одни прекратились, другие присутствуют, а иные ожидаются. И всего чаще одно для меня избавление от бед —уступить времени и скрыться от гонителей. Но приди ко мне, ты или утешишь меня, или подашь мне мысль, или выведешь меня; во всяком же случае одним появлением своим сделаешь, что мне будет легче. А что всего важнее, молись, и не переставай молиться обо мне, чтобы рассудок мой не был потоплен бедствием и волнением, но во всех случаях соблюдал я благодарность к Богу и не причислен был к злым рабам за то, что, исповедуясь Благодеющему, не прилагаю сердца к вразумляющему несчастиями, но из самих неприятностей извлекал для себя пользу, тогда наиболее веруя в Бога, когда всего более имею в Нем нужду.

119. К Феодору (124)

Выражает ту мысль, что свидание с друзьями составляет для него единственную отраду в многобедственной жизни.
(Писано в 373 г.)

О предавшихся страстной любви, когда разлучаются они с людьми по какой-нибудь непреодолимой необходимости, говорят иные, что, если посмотрят на изображение любимого лица, одно это услаждение очей утоляет уже мучительную страсть. Не умею сказать, справедливо это или нет, но недалеко от сказанного то, что происходит со мною в отношении к твоей доброте. Поскольку к священной и нелестной душе твоей возродилось во мне какое-то, скажу так, любовное влечение, а насладиться вожделеваемым, как и всяким другим благом, удобств не имею, потому что противятся сему грехи мои, то подумал я, что в лице благоговейнейших братий наших вижу самый явственный образ твоей доброты. А если бы случилось без них встретиться мне с твоею искренностию, то заключил бы, что в тебе вижу и их. А именно потому, что в каждом из вас такая мера любви, по которой все вы обнаруживаете в себе равное соревнование преуспевать в ней больше и больше. За сие возблагодарил я Святаго Бога, и молю Его, чтобы ежели остается еще сколько-нибудь времени для моей жизни, тобою соделалась она для меня приятною, тогда как ныне разлученный с любезнейшими мне почитаю жизнь свою и жалкою, и несносною. Потому что у разлученного с теми, которые истинно любят, по моему рассуждению, нет и предлога, чтобы ему благодушествовать.

120. Список исповедания веры, произнесенного святейшим Василием, и к которому подписался Евстафий, епископ Севастийский (125)

Показывает, что от приходящих к истине, или от подозрительных в православии, должно требовать, чтобы принимали они исповедание веры Никейской буквально и по здравому разумению оного, ибо иные, как Маркелл и Савеллиане, и из сего исповедания при ложном истолковании выводят свои ереси. Излагает само исповедание Никейское. И поскольку в оном о Духе Святым сказано кратко, то показывает, что противно истинному учению о Духе Святым, и что согласно с оным.
(Писано в 373 г.)

Если кто прежде был научен другому исповеданию веры и хочет присоединиться к православным или теперь в первый только раз изъявляет желание огласиться учением истины, то надобно научать таковых вере, как она изложена блаженными отцами на Соборе, составленном некогда в Никее. Это же самое полезно будет и в рассуждении тех, кого подозревают в противлении здравому учению, и кто мудрование своего зловерия прикрывает благовидным уклонениями. Ибо и для сих достаточно изложенной там веры, таковые или исцеляться от тайного своего недуга, или, скрывая его в глубине, сами понесут осуждение за обман, а для нас соделают легким оправдание в день суда, когда Господь «осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» (1 Кор 4, 5).

Потому и надобно принимать, как скоро они исповедуют, что веруют, держась как речений, какие предложены отцами нашими в Никее, так и смысла, какой по здравому разумению выражается сими речениями. Ибо есть и таковые, что и в этом изложении веры искажают учение истины, и по своему произволу толкуют смысл заключающихся в нем речений. Так Маркелл, нечестиво уча об ипостаси Господа нашего Иисуса Христа и именуя Его простым словом, осмелился оправдываться тем, что основания к сему заимствовал из Никейского изложения веры, неправо толкуя смысл слова: «Единосущный». И некоторые из содержащих злочестие ливийца Савеллия, когда предполагают, что ипостась и сущность суть одно и то же, из того же изложения веры извлекают для себя предлог к сложенной ими хуле, потому что в сем изложении приписано: «Если кто говорит, что Сын из иной сущности или ипостаси, то повсеместная и апостольская Церковь предает таковых проклятию». Но отцы не сказали там, что сущность и ипостась одно и то же. Ибо, если бы оба слова означали одно и то же понятие, то какая нужда была бы в том и другом слове? Напротив того явствует следующее: поскольку одни отрицают, что Сын от сущности Отца, а другие утверждают, что Он не только не от сущности, но даже от другой какой-то ипостаси, то отцы отринули то и другое, как чуждое церковному разумению. И где выразили собственное разумение, там сказали, что Сын от сущности Отца, не прибавляя, и от ипостаси. Посему то приписано, чтобы отринуть худое разумение; а это заключает в себе прямое изложение спасительного догмата. Поэтому должно исповедовать Сына единосущным Отцу, как написано. Исповедовать же и Отца в собственной Его ипостаси, и Сына в собственной, и Духа Святаго в собственной же, как ясно выразили это и сами отцы. Ибо достаточно и ясно показали сие, сказав: «Света от Света», потому что хотя иной Свет родивший, и иной — рожденный, однако же и Один — Свет, и Другой — Свет, потому что понятие сущности одно и то же.

Приложим и само исповедание веры, написанное в Никее.

«Веруем в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, т.е. от сущности Отчей, Бога от Бога, Света от Света; Бога истинного от Бога истинного; рожденного, не сотворенного; единосущного Отцу, через Которого пришло в бытие все, что на небе, и что на земле. Для нас, людей, и для нашего спасения снисшедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, пострадавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, грядущего судить живых и мертвых. И в Святаго Духа. А кто говорит: было, когда Сын не был; и прежде, нежели родился, Он не был, и произошел из не сущих, или кто утверждает, что Сын Божий от другой ипостаси или сущности, или изменяем, или переиначиваем, таковых повсеместная и апостольская Церковь предает проклятию».

Итак, поскольку здесь иное достаточно и с точностью определено, частью в исправлении поврежденного, а частью в предостережение от того, что, как предусматривали, могло еще возникнуть, а учение о Духе предложено вкратце, без всякого обстоятельного объяснения, потому что тогда не касались еще сего вопроса, и мысль о Духе в душах уверовавших не подвергалась никаким наветам, постепенно же возникавшие лукавые семена нечестия, какие первоначально посеяны начальником ереси Арием, с течением времени, ко вреду Церкви, возвращены злочестивыми его преемниками. Усилившееся нечестие простерлось уже до того, что произносит хулу на Духа, и людям, которые не щадят себя, и не предвидят неизбежной угрозы, какую Господь наш изрек на хулящих Духа Святаго, необходимо сказать, что надобно предавать проклятию и их, называющих Духа Святаго тварию, и признающих это, а не исповедующих, что Дух свят по естеству, как по естеству свят Отец и по естеству свят Сын, но отчуждающих Духа от Божеского и блаженного естества. Доказательством же правого мудрствования служит — не отлучать Духа от Отца и Сына (ибо нам должно креститься, как приняли, и веровать, как крестимся, а как веруем, так и славим Отца и Сына и Святаго Духа), но отделяться от общения с называющими Духа тварию, как с явными хульниками, исповедуя вместе и то (замечание сие необходимо ради клеветников), что не называем Духа Святаго ни нерожденным (ибо знаем единого Нерожденного и единое Начало сущего — Отца Господа нашего Иисуса Христа), ни рожденным (ибо из предания веры знаем единого Единородного; о Духе же истины, будучи научены, что Он исходит от Отца, исповедуем, что Он от Бога несозданно). Право мудрствующий предает также проклятию и тех, которые Духа Святаго называют служебным, потому что сим речением низводят его на степень твари. Ибо о служебных духах Писание предало нам, что они суть твари, сказав: «Они суть служебные духи, посылаемые на служение» (Евр 1,14). А для тех, которые все смешивают и не соблюдают евангельского учения, необходимо сделать оговорку, что должно избегать и тех еще, которые явно противоборствуя благочестию, извращают порядок, какой предал нам Господь, и Сына ставят прежде Отца, и Духа Святаго предпоставляют Сыну. Ибо неизменным и неприкосновенным надобно соблюдать тот порядок, какой приняли мы в самых словах Господа, сказавшего: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28,19).

Подпись Епископа Евстафия.

Я, епископ Евстафий, прочитав, сказал мысль свою тебе, Василию, и согласился с выше написанным; подписал же в присутствии братий, Фронтоана нашего и хорепископа Севира и других некоторых клириков.

121. К Атарвию (126)

Атарвия, который, по прибытии св. Василия в Никополь, бежал от него, приглашает на свидание в собою, чтобы лично оправдался в том, что по рассказам людей достоверных говорено было Атарвием против Василия и против самой веры.
(Писано в 373 г.)

Дойдя до Никополя, в надежде усмирить восставшие смятения и по возможности исправить, что сделано вопреки порядку и церковным уставам, весьма опечалился я, не застав там твоей снисходительности, но узнав, что удалился ты со всею поспешностью, и притом почти в середине Собора, который открыт был у вас. Поэтому вынужден я писать письмо, которым напоминаю тебе о свидании со мною, чтобы сам ты облегчил мою скорбь, какою стражду до смерти, услышав, что внутри Церкви отваживаются надела, какие до сего дня еще не доходили и до слуха нашего. И это, хотя горестно и тяжело, однако же еще сносно, потому что сделано против человека, который, предоставив Богу воздать за все, что потерпел, всецело предан миру, и одного желает, чтобы народ Божий не понес ничего вредного по его вине. Поскольку же некоторые из братий, люди почтенные и достойные всякого доверия, известили меня, что тобою сделаны некоторые нововведения и касательно веры, даже говорено было нечто вопреки здравому учению. Сим еще более подвигшись, и находясь в великом беспокойстве, чтобы при бесчисленных ранах, какие нанесены Церкви погрешающими против истины Евангелия, не возникло новое зло, по возобновлении старой ереси врага Церкви Савеллия (ибо братия известили меня, что сказанное тобою сродно с этим), по этой самой причине пишу к тебе. Не поленись, перейдя небольшое расстояние, свидеться со мною и вывести меня из сомнения в рассуждении этого, и болезнь мою утоли, и утешь Церкви Божия, которые теперь нестерпимо и тяжко огорчены тем, что сделано, и что, по слухам, сказано тобою.

122. К Евсевию, епископу Самосатскому (127)

Извещает, что среди беспокойств, встреченных в Никополе, ободрен был прибытием туда епископа Иовина, и просит поблагодарить его, что потрудился помочь св. Василию, и поддержать строгость церковных правил.
(Писано в 373 г.)

Человеколюбец Бог, Который со скорбями соединяет и соразмерные им утешения и ободряет смиренных, чтобы, сами того не примечая, не поглощены они были излишнею печалию, подал мне и утешение, которое равняется беспокойствам, постигшим меня в Никополе, ибо вовремя привел туда боголюбивейшего епископа Иовина, который сам расскажет, как благовременно явился ко мне. Ибо сам я умолчу об этом, остерегаясь продолжительности письма, и не желая подать мысль, что тех, которые переменившись, стали мне любезными, выставляю как бы на позор напоминанием их поступка. Но да благословит святой Бог привести тебя в наши страны, чтобы мог я обнять священнолепие и рассказать тебе обо всем в подробности, потому что на самом деле огорчительное доставляет, обыкновенно, какое-то удовольствие в рассказе об этом. А боголюбивейшего епископа, который совершенно выполнил требование любви его ко мне, с особенным же тщанием и мужеством потрудился о строгом соблюдении правил, похвали за сие, и возблагодари Господа, что питомцы твои везде обнаруживают черты твоей степенности.

123. К Евсевию, епископу Самосатскому (128)

На желание Евсевия примирить св. Василия с Евстафием отвечает, что готов он умереть для мира, но желает мира истинного, от Евстафия же требует одного, чтобы дал ясный ответ на предложенный ему вопрос: имеет ли он общение с непринимающими никейского исповедания веры и называющими Святаго Духа теорию? Подтверждает, что до получения ясного на сие ответа не может быть в общении с Евстафием, так как по той же причине нее общении с Евиппием, дает свое мнение, как должно обходиться с неприемлющими здравой веры.
(Писано в 373г.)

Не могу еще достойным образом показать на деле своего усердия к умирению Церквей Господних. Но в сердце, уверяю в этом, столько у меня желания, что с удовольствием отдал бы и жизнь свою, только бы угасить пламень ненависти, зажженный лукавым. И если не по желанию мира согласился я быть в колонии, то пусть лишится мира жизнь моя! Впрочем ищу мира истинного, какой оставлен нам самим Господом, и чего просил я в удостоверение себе, не иное что показывает, как желание истинного мира, хотя некоторые, преобразуя истину, толкуют сие иначе. Поэтому пусть делают из своего языка такое употребление, какое хотят, но, без сомнения, пожалеют некогда сами об этих словах.

Твое же преподобие прошу помнить первоначальные положения: не вдаваться в обман, принимая ответы не на вопросы, и не давать силы лжеумствованиям тех, которые, не имея дара слова, одним своим одобрением опаснее всякого извращают истину. Ибо предложил я речения простые, ясные, легко удерживаемые в памяти: точно ли отказываем в общении не приемлющим Никейского исповедания веры, и точно ли не согласны быть на стороне тех, которые отваживаются называть Духа Святаго тварию? А он, вместо того, чтобы на вопросы сии отвечать прямо, повторил мне то же, что ты писал, и сделал это не по простоте ума, как можно бы подумать, и не как человек, который не в состоянии видеть следствия. Напротив того, рассчитывает, что, отринув мое предложение, слишком выкажет себя перед народом, а согласившись со мною, уклонится от середины, которой держаться доныне предпочитал он всему. Поэтому да не перехитрит он нас и да не введет в обман вместе с другими и твое благоразумие, но пусть пришлет мне краткий ответ на вопрос, или соглашаясь на общение с врагами веры, или отрекаясь от оного. Если склонишь его на сие и пришлешь ко мне ответы прямые, и каких желаю, то я погрешал во всем, что было доселе, на себя беру всю эту вину, требуй тогда от меня доказательств смиренномудрия. А пока не будет сего, боголюбивейший отец, извини, что не могу с лицемерием предстоять жертвеннику Божию. Ибо, если бы не боялся я сего, то для чего бы отлучаться мне от Евиппия, человека так ученого, столько преклонного летами и снискавшего столько прав на мою дружбу? Если же в этом поступил я хорошо, и как следовало тому, кто стоит за истину, то смешно, конечно, через посредство сих даровитых и умных людей оказаться состоящим в связях с утверждающими то же, что и Евиппий.

Мне кажется, что должно не совершенно чуждаться не принимающих веры, но употребить некоторое о них попечение по древним уставам любви, и с общего согласия написать к ним, с сердоболием предложив им всякое возможное утешение, и, показав веру отцов, пригласить их к единению. Если убедим, то все сообща вступим в единение с ними. А если не успеем, то удовольствуемся друг другом, но выведем из обычая это колебание между тою и другою стороной, опять восприяв то евангельское и нелестное житие, каким жили приступавшие к слову вначале. Ибо сказано: «У множества уверовавших было одно сердце и одна душа» (Деян 4,32). Посему, если послушаются тебя, это всего лучше. А если нет, то узнайте виновников раздора, и не пишите уже ко мне больше о примирениях.

124. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (129)

Извещает, что севастийцы распространяют одно Аполлинариево сочинение с такими намеками, будто бы писано сие св. Василием; пересказывает, какие определения в рассуждении его сделаны при царском Дворе; просит изготовить послание к западным, для чего уже и послан к нему Санктиссим, и предлагает мысль свою о том, что должно быть содержанием сего послания.
(Писано в 373 г.)

Знал я, что твоему совершенству странно будет слышать обвинение, вышедшее ныне от Аполлинария, который не затруднится все сказать. Я и сам до сего времени не имел понятия, что подпадаю оному, но теперь севастийцы, отыскав где-то, сделали гласным и пускают по рукам сочинение, по которому осуждают и меня, как имеющего этот образ мыслей. В сочинении же есть подобные сим выражения: «Почему необходимо им представлять себе первое тождество сопряженно во всем, лучше же сказать, соединенно с инаковостью, как скоро утверждают, что первое и второе есть одно и то же? Ибо что есть Отец первично, то Сын есть вторично, и Дух — третично. Но опять, что Дух есть первично, то Сын есть вторично, поскольку, без сомнения, и Господь есть Дух; и Отец — третично, поскольку, без сомнения, Бог есть Дух. И если неизреченную тайну сию выразить яснее, то Отец есть отечески (представляемый) Сын, а Сын —сыновно (представляемый) Отец. А подобно сему должно сказать и о Духе, поскольку Троица есть единый Бог». Вот что разглашается, и не могу верить, чтобы сие было сочинением распространяющих слухи, хотя по клеветам их на меня заключаю, что могут на все отваживаться. Ибо в письмах к некотором из своих, после клевет на меня, прилагали и сии слова, именуя их еретическими, но скрывая, кто сочинитель, чтобы в народе распространилась мысль, будто бы писатель я. Впрочем, как сам себя уверяю, их избирательность не простерлась еще до того, чтобы сочинять им и речения. Почему, чтобы отразить усилившуюся на меня хулу, и показать всякому, что у меня ничего нет общего с утверждающими это, вынужден я упомянуть о сем человеке*, потому что он в нечестии подходит близко к Савеллию. И о сем довольно.

______________________

* Т. е. об Аполлинарии.

______________________

А от царского Двора прибыл некто с известием, что в державствующем, после первого движения, какое возбуждено было в нем рассевающими на меня клеветы, возникла другая мысль: не выдавать меня руками обвинителям, и не предоставлять на их волю, как определено было вначале, но помедлить пока несколько. Посему если удержаться при этой мысли или придумают что-либо еще более милостивое, дам знать о том твоему благочестию. А если превозможет первое определение, то и сие не будет от тебя сокрыто.

Впрочем, брат Санктиссим, без сомнения, давно у тебя, и чего домогается он, известно уже стало твоему совершенству. Поэтому, если послание к западным оказывается необходимым, то, начертав оное, благоволи прислать ко мне, чтобы мог я сообщить для подписи единодушным с нами и иметь готовую подписку, собранную на отдельном листе, который и можно будет приложить к листу, какой носит с собою брат наш сопресвитер. А я, не нашедши в записке ничего, относящегося к делу, не придумал, о чем писать мне к западным. Что нужно, о том было уже писано прежде, а писать излишнее совершенно напрасно. Беспокоить же об одном и том же не смешно ли будет? Мне думалось, что есть предмет, которого еще не касались, и который даст место письму, именно посоветовать им принимать в общение с собою не без разбора всех приходящих с востока, но однажды навсегда избрав одну какую-нибудь сторону, прочих принимать по свидетельству принадлежащих к оной, и не прилагаться ко всякому, конечно, под видом православия, пишущему свое изложение веры. Ибо в таком случае произойдет, что будут вступать в общение с теми, которые состоят между собою в споре, и хотя предлагают нередко одни и те же речения, однако же препираются друг с другом не менее во всем почти равномыслящих. Потому, чтобы ересь не воспламенилась у нас еще более, когда несогласные между собой в вере будут друг другу выставлять на вид письма, полученные ими от западных, надобно посоветовать им, чтобы с разбором и вступали в общение с приходящими к ним, и к отсутствующим посылали, по церковному уставу, общительные письма.

125. К Феодоту, епископу Никопольскому (130)

На упрек Феодота, что не известил о происшедшем у св. Василия с Евстафием, ответствует, что молчал о сем деле, как уже сделавшемся известным для всякого, объясняет причины, почему не может быть у него общения с Евстафием и почему не отвечал он доселе на укоризненные Евстафиевы речи, наконец, просит не верить разглашаемой лжи и молиться Господу, чтобы дал ему пребывать в духе любви.
(Писано в 373 г.)

Прекрасно и справедливо поступил ты, воистину досточестнейший и возлюбленнейший брат, побранив меня за то, что, когда, расставшись с твоим благоговением, носил я к Евстафию эти предложения о вере, ничего не дал знать тебе о том, что было у меня с ним, маловажного или важного. А я умолчал о поступке его со мною не потому, что оный не достоин внимания, но потому, что разглашен уже молвою всюду, почему никому не было нужды в моем извещении, чтобы узнать намерение сего человека. Он и сам позаботился об этом, как бы опасаясь, чтобы немало было число свидетелей об его образе мыслей, и какие писал ко мне письма, разослал их в самые отдаленные места.

Итак, сам он отделился от общения, не захотев сойтись со мною в назначенном месте и не приведя туда учеников своих, как обещал, меня же с Феофилом Киликом своею явною открытою хулою предавая позору в многолюдных собраниях, потому что сею в душах народа догматы, чуждые собственному его учению. И сего было уже достаточно, чтобы прервать мне с ним всякую связь. Когда же, пришедши в Киликию и встретившись с каким-то Геласием, изложил он ему исповедание веры, какое прилично было бы написать одному разве Арию и самому близкому из учеников его. Тогда, конечно, еще более утвердился я в разделении с ним, рассудив, «может ли Ефиоплянин переменить кожу свою, и барс — пятна свои» (Иер 13,23), а равно и воспитанный в превратных догматах не может очиститься от еретического повреждения.

Но он и далее простер отвагу свою, написав, лучше же сказать, скропав против меня длинные речи, исполненные всякого злословия и клеветы, на которые я не отвечал еще, будучи научен апостолом: «не мстите за себя, но дайте место гневу Божию» (Рим 12,19); притом, предоставив себе глубину лицемерия, с каким всегда сближался со мною, приведен я был от изумления в какую-то немоту. Но если бы и не было ничего этого, то настоящий поступок, на какой он отважился, в ком не произвел бы ужаса и совершенного к нему отвращения? Как слышу (если только это справедливо, а не выдумка, сложенная для оклеветания), он осмелился повторить над некоторыми рукоположение, чего доселе не делал, кажется, ни один из еретиков. Поэтому можно ли терпеливо нам переносить подобные дела и проступки этого человека почитать исправляемыми?

Итак, не увлекайтесь ложными словами и не доверяйте подозрениям людей, которые без затруднения принимают все в худую сторону, будто бы я такие поступки почитаю безразличными. Да будет известно тебе, возлюбленнейший и досточестнейший для меня, что не знаю, испытывал ли я в душе своей когда-нибудь в другое время столько печали, сколько испытываю теперь, как скоро услышал о нарушении церковных уставов. Но молись только, чтобы дал нам Господь не делать ничего по раздражению, а иметь любовь, которая «не бесчинствует, не гордится» (1 Кор 13,4.5). Ибо посмотри, как не имеющие любви превознеслись выше всякой человеческой меры и бесчинствуют на свете, отваживаясь на поступки, каким протекшее время не представляет и примеров.

126. К Олимпию (131)

Выражает скорбь, какую причиняли ему клеветы, распространяемые Евстафием, и называет сие наказанием за грехи свои, свидетельствует, что напрасно клеветы сии подкрепляют каким-то сочинением, которого часть признает он за сочинение Аполлинариево. Обещает представить подробнейшее оправдание, если будет оно нужно.
(Писано в 373 г.)

Слух о неожиданном действительно может сделать, что у человека «зазвенит в обоих ушах» (1 Цар 3,11). Это случилось теперь и со мною. Ибо хотя и очень уже приученного к этому слуха коснулись сии против меня сочинения, какие ходят по рукам, потому что еще и прежде мною самим получено письмо, которого стоят, правда, грехи мои, но которого не ожидал я увидеть написанным когда-либо людьми, приславшими ко мне оное. Однако же показалось мне, что последнее имеет в себе такой избыток горечи, по которому помрачает собою все предшествовавшее. И как мне было не выйдти почти из ума, прочитав письмо к благоговейнейшему брату Дазину, исполненное тысячами оскорблений, несносных обвинений и нападений на меня, как будто уличен я в самых опасных замыслах против Церкви? А вскоре потом из сочинения, не знаю кем написанного, приведены и доказательства, будто бы хулы на меня справедливы. Об одной части, скажу откровенно, дознался я, что писано это лаодикийцем Аполлинарием, и дознался не потому, что сам нарочито читал когда-нибудь, но потому, что слышал по рассказам других. Но нашел написанным тут и иное нечто, чего сам я не читал и не слыхал, чтобы читал кто другой; и этому свидетель верный на небеси. Поэтому те, которые отвращаются лжи, научены, что любовь есть полнота закона, обещались носить немощи немощных, как дозволили взнести на меня такие клеветы и решились осуждать меня за чужие сочинения, — сему, сколько ни рассуждал я сам с собою, не могу придумать причины, разве как сказал вначале. И причиненную мне этим скорбь признать частью наказаний, какие заслужил я грехами своими. Сперва скорбел я душою, «ибо нет верных между сынами человеческими» (Пс 11,1), но потом убоялся сам за себя, не стражду ли, сверх прочих грехов, и грехом человеконенавистничества. Заключаю, что ни в ком уже нет верности, когда таковыми оказались ко мне и к самой истине люди, которым доверял я в самом важнейшем.

Посему да будет известно тебе, брат, и всякому, кто друг истины, что не мои это сочинения, и я не одобряю их, потому что написаны не по моей мысли. Если же за несколько до сего лет писал я к Аполлинарию или к кому другому, то не должно винить меня за сие. Ибо и сам не виню, если из чьих-либо друзей отпал кто в ересь (без сомнения, знаете сих людей, хотя и не называю по имени), потому что каждый умрет в собственном своем грехе.

И это отвечал я теперь на посланную книгу, чтобы сам ты видел истину, и привел ее в ясность не желающим содержать истину в неправде. А если должно будет оправдываться мне в обширнейшем виде и по каждому обвинению, то, при Божием содействии, и это сделаю. Ни трех Богов не проповедаю я, брат Олимпий, ни с Аполлинарием не имею общения.

127. К Аврамию, епископу в Ватнах (132)

Извиняясь, что давно не писал, к Аврамию, по неизвестности его местопребывания, приветствует с Санктиссимом, как скоро узнал, что Аврамий в Антиохии.
(Писано в 373 г.)

С осени во все это время не знал я о твоем благоговении, где находишься, а встречал только неверные слухи: одни извещали, что твое благоговение живет в Самосатах, другие — что в деревне, а иные утверждали, что видели тебя около самых Ватн. Поэтому и не писал я к тебе часто, теперь же, узнав, что находишься в Антиохии, в доме досточтивейшего комита Саторнина, охотно дал я письмо возлюбленнейшему и благоговейнейшему брату Санктиссиму сопресвитеру, с которым приветствую любовь твою, прося, где бы ты ни был, помнить прежде всего Бога, а потом вспомнить и обо мне, которого издавна благоволил ты полюбить и причислить к самым близким своим.

128. К Петру, архиепископу Александрийскому (133)

Приветствуя его со вступлением на архиепископский престол, изъявляет свое желание, чтобы Петр был наследником по св. Афанасии, сверх прочего, и любви к св. Василию, и усердия ко всему братству.
(Писано в 373 г.)

Телесную привязанность производят глаза, утверждает же ее долговременная привычка. А истинную любовь образует дар Духа, сочетающий разлученных дальним расстоянием места и делающий друзей известными друг другу не по телесным чертам, но по душевным свойствам. Сие, конечно, совершила Господня благодать и со мною, даровав мне видеть тебя душевными очами, обнять истинною любовью и прийти с тобою как бы в один состав и в совершенное единство общением в вере. Ибо уверен я, что, будучи питомцем такого мужа и издавна пользовавшись обращением с ним, ходишь ты тем же духом и наставлен в тех же догматах благочестия, потому и приветствую твою досточестность, и прошу после сего великого мужа сверх прочего наследовать и расположение его ко мне, и как о себе писать к нам по обычаю, как иметь попечение о живущей повсюду братии с тем же сердоболием и с тем же усердием, какие и тот блаженнейший муж имел обо всех, поистине любящих Бога.

129. К пресвитеру Пеонию (134)

Благодарит за письмо и просит писать чаще, извещает также, что нету него писцов.
(Писано в 373 г.)

Сколько обрадовал ты меня письмом, без сомнения, угадываешь по тому самому, о чем писал. Так в письме твоем вполне выказывается чистота сердца, из которого вылились слова сии. Течение воды показывает, где ее источник, а свойством слова изображается породившее его сердце. Поэтому, признаюсь тебе, со мною произошло что-то странное и далеко отступающее от вероятного. Желая непрестанно читать письма твоего совершенства, когда взял я в руки письмо и прочел его, не столько рад был написанному, сколько опечален, рассуждая о потере, какую нес во все время твоего молчания. Но поскольку начал ты писать, то продолжай это. Ибо веселишь меня более, нежели те, которые сребролюбцам посылают большое количество денег.

А писцов не оказалось у меня ни одного, ни красописца, ни скорописца. Кого обучал, одни возвратились к прежнему навыку жизни, а другие отказались от трудов, страдая долговременными недугами.

130. К Диодору, пресвитеру Антиохийскому (135)

Дает свой отзыв о двух книгах, сочиненных Диодором, хвалит вторую из них, а по случаю первой делает замечания для пишущих сочинения свои в виде разговоров, надеется, что Диодор продолжит заниматься сочинениями, и отсылая ему первую книгу, удерживает вторую, по отсутствию скорописца, который бы списал ее.
(Писано в 373 г.)

Читал я книги, присланные твоею досточестностью. И последняя очень мне понравилась, не только по своей краткости (что и естественно было для человека на все уже ленивого и немощного), но и потому, что богата вместе мыслями, что ясно изложены в ней и возражения противников, и ответы на них, а также простота и неисскуственность слога показались мне приличными намерению христианина, который пишет не столько напоказ, сколько для общей пользы.

А первая книга, которая по предмету имеет ту же силу, но прекращена более пышными выражениями, разнообразными оборотами речи и разговорными красотами слога, как показалось мне, требует много времени на прочтение и мысленного труда, чтобы собрать мысли и удержать их в памяти. Ибо вставленные по местам обвинения противников и похвалы своим, хотя, по-видимому, придают сочинению некоторые разговорные прикрасы, однако же тем, что требуют времени и размышления, прерывают течение мысли и ослабляют силу слова, когда должно ему разить противников.

Без сомнения же, известно твоему тонкому уму, что и из внешних философов, писавших разговоры, Аристотель и Феофраст тотчас приступали к делу, потому что сознавали в себе недостаток Платоновых приятностей, а Платон, владея словом, вместе и с учениями борется, и осмеивает учителей, нападая на дерзость и бесстыдство в Фразимахе, на легкомыслие и изнеженность в Иппи, на высокомерие и заносчивость в Протагоре. Где же вводит в разговор лица неопределенных качеств, там именами разговаривающих пользуется только для ясности дела, ничего же другого заимствованного от лиц не вносит в содержание, как поступил он в «Законах». Посему и мы, которые не по славолюбию беремся писать, но желаем оставить братиям залог полезного слова, когда выставляем лицо, которое известно всякому по необузданности нрава, должны внесть в речь нечто заимствованное от качества лица, если только вообще прилично нам, оставив дело, заниматься осмеянием людей. А если собеседник — неопределенного нрава, то эти выходки против лица прерывают связь, но не ведут ни к какому полезному концу.

Это сказал я, желая показать, что не льстецу в руки прислал ты труды свои, но сообщил свои произведения самому искреннему брату. Сказал же не для того, чтобы исправлять написанное, но только в предостережение на будущее время. Ибо, без сомнения, не откажется писать, кто владеет такою способностью и усердием писать, потому что всегда будут люди, доставляющие предметы для сочинения. С меня же достаточно будет читать написанное тобою, а чтобы самому написать что-нибудь, от этого я, можно почти сказать, столько же далек, как и от того, чтоб быть здоровым, или иметь хотя малый досуг от дел.

Посылаю теперь с чтецом большую и первую книгу, прочитав ее, как мог, а вторую удержал я у себя, намереваясь ее списать, но не имея пока человека, который бы скоро писал. До такой-то бедности дошло завидное состояние каппадокиян!

131. К Евсевию, епископу Самосатскому (136)

Описывает, болезнь свою, жалуется на упадок церковных дел, изъявляет желание свидеться с Евсевием, чему доселе, кроме собственной болезни, препятствовало и то, что больны были и все его окружающие.
(Писано в 373 г.)

В каком положении нашел меня добрый Иссакес, об этом лучше перескажет тебе сам он, хотя и не владеет достаточно языком, чтобы трогательно описать чрезмерность страданий, так велика была моя болезнь! Но, вероятно, известно это всякому, кто хотя несколько меня знает. Ибо, если и тогда, как, по-видимому, в добром я здоровье, у меня менее сил чем у людей, в жизни которых уже отчаялись, то можно по этому судить, каков я был во время болезни. Впрочем (извини горячку, если она шутит), поскольку быть нездоровым для меня стало чем-то естественным, то надлежало бы, при этой перемене состояния, иметь мне самое крепкое здоровье. Но поскольку наказание Господне по заслугам моим умножает болезненность мою новыми усугублениями, то вслед за одною немощию получил я другую немощь. Почему из всего этого даже ребенку видно, что совершенно необходимо уже мне расстаться с этим покровом, разве только Божие человеколюбие, по долготерпению своему, дав время на покаяние, и теперь, как многократно прежде, освободит и избавит от непреодолимых бедствий. Итак, да будет сие, как угодно Богу и полезно для меня!

А в каком упадке и небрежении дела церковные, потому что, ради собственной безопасности, не обращаем внимания на дела ближних, не способны видеть даже того, что при общих неудачах гибнет вместе и благосостояние каждого, об этом нужно ли говорить? Особенно нужно ли говорить человеку, который издалека предусмотрев все в подробности, наперед засвидетельствовал и провозвестил, и сам подвигся, и других возбуждал, то через письма, то приходя сам, и чего не делал, чего не говорил? Припоминаем об этом всякий раз, как видим исполнение, но ничем еще не воспользовались. И теперь, если бы не воспротивились мне грехи мои (сперва благоговейнейший и возлюбленнейший брат наш содиакон Евстафий, впав в тяжкую болезнь, продержал меня целые два месяца, пока со дня на день ожидал я его выздоровления; потом занемогли все со мною бывшие, из которых и брат Иссакес, а напоследок сам я одержим был этою болезнью), то давно бы уже был я у твоей досточестности, не для того, чтобы оказать какую-либо пользу общему делу, но чтобы самому приобрести великую выгоду от свидания с тобою. Ибо решился я поставить себя вне стрел по делам церковным, как ничем не защищаемый от нападений, умышляемых противниками. Великая рука Божия для целого мира спасет тебя, мужественного стража веры, бодрственного предстоятеля Церкви, и да сподобит меня прежде исхода моего свидеться с тобою на пользу душе моей.

132. К Антипатру (137)

Извиняется, что не встретил его во время прибытия в Каппадокию, потому что сам лечился теплыми водами; просит исследование дела, касающегося родственницы его Палладии, отложить до приезда его.
(Писано в 373 г.)

Теперь, кажется, всего более чувствую утрату, какой подвергаюсь от своей болезни, когда, прилагая попечение о теле, принужден находиться в отсутствии во время прибытия в наше отечество такого мужа. Целый уже месяц лечусь водами самороднотеплыми, чтобы получить от сего какую-нибудь пользу. Но понапрасну, видно, тружусь в пустыне, или даже многим кажусь достойным смеха, не слушая пословицы, которая говорит, что мертвым не доставит пользы и теплое. Почему даже в таком состоянии намерен я, оставив все, идти к твоему велелепию, чтобы насладиться твоими добротами, и с помощью твоего правдолюбия приличным образом устроить домашние свои дела.

Дом почтенной матери нашей Палладии, которую не близость только родства сопрягает со мною, но и доброта нрава соделала для меня второю матерью —дом этой Палладии есть собственный мой. Итак, поскольку близ дома произошло какое-то смятение, прошу твое великодушие отложить ненадолго исследование и подождать моего приезда, не для того, чтобы нарушить справедливость (соглашусь лучше тысячу раз умереть, чем просить такой милости у судии праведного и друга законов), но чтобы ты по устному моему объявлению узнал то, о чем неприлично мне писать. Таким образом и ты сам не погрешишь против истины, и мы не потерпим чего-либо неприятного. Итак, прошу тебя, поскольку лицо это находится в безопасности и под военною стражею, оказать мне сию нетрудную и безукоризненную для тебя милость.

133. К Евсевию, епископу Самосатскому (138)

Болезнию, которая продолжается уже пятьдесят дней, извиняется в том, что не мог ехать в Сирию, сколько не желал быть там для совещания с Евсевием о делах, между тем извещает о предложении Евагрия, возвратившегося из Рима, о просьбах жителей Севастии и Иконии, из которых последние просят дать им епископа на место умершего Фавстина.
(Писано в 373 г.)

В какое, думаешь, состояние пришла душа моя, когда получил я письмо твоего благочестия? Ибо, глядя на расположение, выраженное в письме, устремлялся я тотчас прямо лететь к сириянам; оглядываясь на телесную немощь, которою был связан, чувствовал, что нет у меня сил не только лететь, но и поворотиться на одре. Пятидесятый день проводил я уже в болезни, когда пришел ко мне возлюбленный и ревностнейший брат наш, содиакон Елпидий. Много изнурен я был горячкою, которая, по недостатку питательного для нее вещества, обвившись около сухой этой плоти, как около обожженной светильни, производила сухотку и медлительную болезнь. А потом, старая моя рана, поразив собою эту печень, произвела во мне отвращение от пищи, отгнала от очей моих сон, держала меня на пределах между жизнию и смертию, дозволяя жить в той только мере, чтобы чувствовать неприятности жизни. Поэтому-то пользовался я самороднотеплыми водами и принимал некоторые пособия от врачей. Но все преодолело это жестокое зло, которое и перенес бы иной, снискав к тому привычку, но которому противостоять, не приготовившись к его нападению ни в ком не достанет адамантовой твердости. Впрочем, тревожимый им долгое время, никогда не скорбел я так, как теперь, потому что оно воспрепятствовало мне свидеться с истинною твоею любовию. Ибо какого удовольствия лишен я, знаю это сам, хотя в прошлый год краем только перста отведал сладчайшего меда в вашей Церкви.

Но мне и ради других нужных дел надобно было сойтись вместе с твоим благочестием, и о многом сообщить тебе, а многому у тебя научиться. Ибо здесь нельзя найти истинной любви. А когда бы и нашел кто человека весьма любящего, то нет никого, кто бы подобно твоему совершенному благоразумию и той опытности, какую собрал ты в продолжении многих трудов, предпринятых для Церквей, мог подать мне совет в предлежащих делах.

Об ином непозволительно и писать, а что с безопасностью можно сказать, состоит в следующем. Пресвитер Евагрий, сын Антиохийца Помпийяна, отправившийся некогда на запад с блаженным Евсевием, возвратился теперь из Рима и просит у меня письма, в котором бы до слова содержалось написанное ими самими (а мое письмо, как не понравившееся тамошним любителям точности, принес он ко мне назад), и просит также поспешить уже с отправлением к ним людей достоверных, чтобы и им иметь благовидный предлог к посещению нас. Жители Севастии, единомысленные с нами, обнаружив гнойный струп Евстафиева зловерия, просят у меня какого-либо церковного пособия. Икония, город писидийский, по древности первый после самого главного, теперь сама управляет частию, составленною из разных уделов, и под смотрение свое получила собственную свою область. Она и меня приглашает для посещения, чтобы дать ей епископа. Ибо Фавстин скончался. Поэтому должно ли не медлить рукоположениями вне наших пределов, какой надобно дать ответ жителям Севастии, и с каким расположением приняты Евагриевы предложения — обо всем этом нужно мне было спросить твою досточестность при личном с тобою свидании, и всего этого я лишен настоящею болезнию. Итак, если будет кто отправляться к нам вскорости, то благоволи обо всем прислать мне ответы. А если никого не будет, то помолись, чтобы пришло мне на ум то, что было бы угодно Господу. На Соборе же прикажи и меня вспомнить, и » сам помолись о мне, и народ пригласи с собою помолиться, чтобы оставшиеся дни и часы своего пресельничества удостоился я послужить, как благоугодно Господу.

134. К жителям Александрии (139)

Изъявляет скорбь свою об открывшемся гонении от еретиков в Александрии и во всем Египте; поощряет жителей Александрии к терпению, и поскольку болезнь препятствует самому посетить их, то с письмом сим посылает монаха Евгения, для испрошения молитв их о себе и о всей Церкви.
(Писано в 373 г.)

Давно коснулся нас слух о происшедших в Александрии и прочем Египте гонениях, и привел души в такое расположение, какое было естественно. Мы рассуждали сами с собою об ухищрении диавола в этой брани, поскольку увидел он, что Церковь в гонениях от врагов умножается и более процветает, то переменил свое намерение, и уже не наяву воюет, но ставит нам тайные засады, прикрывая злой умысел свой именем, какое все носят, чтобы страдали мы тоже, что и отцы наши, но не казались страждущими за Христа, потому что и гонители имеют имя христиан. Рассуждая об этом, долгое время сидели мы пораженные вестью о случившемся. И действительно, «зашумело в обоих ушах» наших, когда узнали мы о бесстыдной человеконенавистной ереси наших гонителей, которые не уважали ни возраста, ни трудов правительственных, ни любви народной, но предавали мучению и поруганию тела, осуждали на изгнание, расхищали имущество, у кого могли найти, не боясь человеческого осуждения, не имея ввиду страшного воздаяния от праведного Судии. Это поразило нас, и едва не лишило употребления рассудка. А к этим рассуждениям присоединилась и та мысль: не совершенно ли оставил Господь Церкви Свои? Не последний ли это час? И не начинается ли этим отступление, чтобы открылся уже беззаконник, «сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею» (2 Сол 2,3. 4)?

Впрочем, временное ли это искушение, несите его, добрые Христовы подвижники, совершенному ли расстройству преданы дела, не будем унывать в настоящем, но станем ожидать откровения и явления великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Ибо, если вся тварь разорится и изменится образ мира сего, то удивительно ли и нам, составляющим часть твари, пострадать в общем страдании и быть преданными скорбям, какие, по мере сил наших, посылает на нас праведный Судия, не оставляя нас «быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение так, чтобы вы могли перенести» (1 Кор 10,13). Ожидают нас, братия, венцы мученические. Готовы лики исповедников простереть к вам руки и принять вас в число свое. Припомните древних святых: никто из них не сподобился венцов терпения, роскошествуя и принимая заискивания, но все, прожившие великими скорбями, показали опыты терпения. Одни «испытали поругания и побои»; другие «подвергаемы пытке, умирали от меча» (Евр 11,36. 37). Вот похвалы святых! Блажен, кто удостоился страданий за Христа, но блаженнее те, кто воспринял избыточные страдания, потому что «нынешние временные страдания не стоят в сравнении с той славой, которая откроется в нас» (Рим 8,18).

Поэтому, если бы возможно было самому мне быть у вас, то ничего не предпочел бы свиданию с вами, чтобы увидеть и обнять подвижников Христовых, приобщиться молитв и духовных в вас дарований. Но поскольку тело у меня изнурено продолжительною болезнию, так что не могу сойти с постели, и много у меня подстерегающих врагов, которые, как хищные волки, высматривают время, когда можно им расхитить овец Христовых, то доведен я необходимостью посетить вас письмом, прося прежде всего творить обо мне прилежные моления, да удостоюсь, по крайней мере, оставшиеся дни и часы, служить Господу по евангелию царствия, а потом, прося также извинить мое отсутствие и это замедление письма. Ибо с трудом нашел я человека, который бы мог послужить моему желанию; разумею же сына нашего, монаха Евгения, с которым прошу вас помолиться обо мне и о всей Церкви и отписать мне о своих делах, чтобы, зная оные, быть мне благодушнее.

135. К Антиохийской церкви (140)

По телесной немощи будучи не в состоянии посетить антиохиян, утешает их в скорбях и побуждает к терпению, излагает никейское исповедание веры, присовокупляя против духоборцев учение о Духе Святом, что естество Его не тварное и не рабское.
(Писано в 373 г.)

«Кто дал бы мне крылья, как у голубя? я улетел бы» к вам «и успокоился бы» (Пс 54, 7) желанием, какое имею свидеться с вашею любовью? Но теперь не только нет у меня крыльев, а и самое тело, издавна утружденное долговременным недугом, совершенно сокрушено ныне непрерывными скорбями. Ибо у кого такая адамантовая душа, кто в такой степени совершенно несострадателен и жесток, что, слыша повсюду обращаемые к нам стенания, как будто какой-то лик сетующих оглашает нас общим и единогласным плачем, не пострадал бы в душе, не преклонился до земли, и не истаял совершенно от таких безмерных попечений? Но святый Бог силен избавить нас от затруднений и даровать некоторое отдохновение после долговременных трудов. Потому желаю, чтобы и вы имели то же утешение, и увеселяя себя надеждою утешения, с терпением переносили болезненное чувство настоящих скорбей. Ибо несем ли мы наказания за грехи, то казней сих достаточно уже к отвращению от нас гнева Божия; призываемся ли сими искушениями к подвигам благочестия, то праведный Законоположник не попустит нам «быть искушаемыми сверх сил», но за предпринятые труды воздаст нам венец терпения и упования на Него. Посему да не изнеможем, вступив в подвиг благочестия, и заслуженного трудами да не погубим отчаянием. Ибо не один мужественный поступок и не кратковременный труд показывает твердость души, но Испытующий сердца наши хочет, чтобы по долговременном и усиленном испытании оказались мы достойными венцов правды. Только да сохранится мысль наша неослабною, да соблюдется непоколебимым утверждение веры во Христа: и скоро придет Помощник наш, придет, и не замедлит. Ибо «все заповедь на заповедь, правило на правило, тут немного и там немного» (Ис 28,10). Так Дух Святый ободряет питомцев Своих обетованием будущего. Ибо надежда —после скорбей, но уповаемое невдалеке. Если бы кто наименовал целую жизнь человеческую, то и это, конечно, весьма малое протяжение в сравнении с тем нескончаемым веком, который служит целью наших упований.

Веру же приемлем не иными вновь при нас уже написанную, не смеем и сами преподавать порождений своего ума, чтобы слова благочестия не сделать человеческими, но чему научены от святых Отцев, то и возвещаем, вопрошающим нас. Итак, со временем водворена в Церкви нашей вера, написанная святыми Отцами, собравшимися в Никее. Хотя думаю, что она и у вас на устах, однако же, чтобы не быть осужденным в лености, не отказываюсь начертать в письме сем самые речения. Вот они:

«Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца. Единородного, т.е. от сущности Отчей, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, единосущного Отцу, через Которого пришло в бытие все, что на небе и что на земле. Для нас, людей, и для нашего спасения сошедшего, воплотившегося, вочеловечившегося, пострадавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, грядущего судить живых и мертвых. И в Духа Святаго. А кто говорит, что было, когда Сын не был и прежде нежели родился Он, не был, и произошел из не сущих, или кто утверждает, что Сын Божий от другой ипостаси или сущности, или изменяем, или переиначиваем, таковых повсеместная и апостольская Церковь предает проклятию». Сему веруем. Поскольку же учение о Святом Духе отцами не определено, потому что тогда не появлялись еще духоборцы, то умолчали они, что надобно предавать проклятию утверждающих о Духе Святом, будто бы Он есть тварного и рабского естества. Ибо в Божественной и Блаженной Троице совершенно ничего нет тварного.

136. К Евсевию, епископу Самосатскому (141)

Перед Евсевием, который в одном письме выговаривал св. Василию, что не был у него на Соборе, а в другом убеждал не оставлять в пренебрежении дел церковных, оправдывается, что не был у него по болезни, а дела церковные не имеют успеха не по его вине, но потому, что епископы, состоящие с ним в общении, ни в чем ему не помогают.
(Писано в 373 г.)

Два уже письма получил я от твоего богомудрого и совершенного благоразумия: одно из них ясно изобразило мне, как ожидал меня народ, управляемый твоим преподобием, и сколько огорчил я, не явившись на священнейший Собор, а другое, посланное раньше, как заключаю по содержанию, но мне отданное после, содержит в себе учение, приличное тебе и необходимое для меня, а именно: не оставлять в небрежении Церквей Божиих и не делать противникам постепенных уступок в делах, от чего их сторона возрастет, а наша уменьшится. И кажется, отвечал я на оба письма; впрочем, поскольку неизвестно, сохранены ли ответы мои теми, кому дано было это поручение, и теперь оправдываюсь в том же.

И в извинение, почему не был у вас, предоставляю самый верный предлог; о сем, думаю, дошел слух и до твоего преподобия, а именно, что я одержим был болезнию, которая доводила меня до врат смерти. Даже и теперь еще, когда извещаю тебя об этом, пишу, нося остатки болезни, и она такова, что для иного была бы нестерпимою болезнию.

А в ответ на то, что не по моей беспечности церковные дела выданы противникам, да будет известно твоему благочестию, что епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне, или по внушаемому диаволом противлению благим действиям, не хотят вспомоществовать мне. Но по видимости, точно, нас стало много между собою, по присоединении к нам и превосходного Воспория, на самом же деле не помогают мне ни в чем самонужнейшем, посему неприятности сии самою большею частию препятствуют мне в поправлении своего здоровья, потому что недуги мои от сильной печали непрестанно возвращаются. Что же могу сделать один, когда и церковные правила, как сам знаешь, не дозволяют одному таких распоряжений? Впрочем, каких средств не испытывал я? О каком суде не напоминал им в письмах и при свидании? Ибо приходили они в город ко мне, по слуху о моей смерти. Поскольку же угодно было Богу, чтобы нашли они меня в живых, то поговорил я с ними, как следовало. И в моем присутствии чувствуют они стыд свой и обещают все должное, но расставшись со мною, опять возвращаются в прежнее свое расположение. Вот каковы и для меня последствия общего состояния дел, потому что Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь. Но против всего этого да будет для нас достаточною твоя великая и действенная к Богу молитва. Может быть, и мы или сделаемся сколько-нибудь полезными для дел, или, и не успев в том, о чем стараемся, избегнем осуждения.

137. К сборщику общественных денег при областных правителях (142)

Просит его чиновника освободить от общественных повинностей богадельни.
(Писано в 373 г.)

На собор блаженного мученика Евпсихия собрал я всех братий наших хорепископов, чтобы сделать их известными твоей досточестности. Но поскольку ты не был, то необходимо стало представить их твоему совершенству при письмах. Итак, потрудись узнать сего брата, который по страху Божию заслуживает доверие твоего благоразумия. А что доносит твоему благому изволению по делу бедных, соблаговоли и ему поверить, как говорящему правду, и утесненным оказать возможное вспомоществование. Без сомнения же, соблаговолишь посетить и богадельню подведомственного ему округа, и вовсе освободить ее от налогов. Это угодно уже и твоему товарищу, т.е. чтобы небольшое достояние бедных оставить свободным от общественных повинностей.

138. К другому сборщику общественных денег (143)

Просит о вспоможении бедным.
(Писано в 373 г.)

Если бы самому мне можно было прийти к твоей досточестности, то, без сомнения, лично донес бы тебе, о чем намерен, и заступился бы за утесненных. Но поскольку отвлекают меня и телесная немощь, и недосуга по делам, то вместо себя представляю тебе этого брата хореопископа, чтобы ты, искренно вняв ему, употребил его себе в советники, потому что он способен посоветовать вам в делах правдолюбиво и разумно. Ибо, когда соблаговолишь увидеть состоящую под смотрением его богадельню (а я уверен, что взглянешь на нее, и не пройдешь мимо, потому что ты не несведущ в сем деле, но, как пересказывал мне некто, и сам в Амасии содержишь, чем Господь тебе послал), итак, когда увидишь эту богадельню, снабди ее всем потребным. Ибо товарищ твой обещал уже мне оказать некоторое человеколюбие к богадельням. Говорю же сие не для того, чтоб ты подражал кому другому (ибо тебе в добрых делах свойственно самому быть руководителем других), но чтобы знать тебе, что в рассуждении того же самого послушались меня другие.

139. Одному из начальников (144)

Такой же льготы просит, как и в двух предыдущих письмах.
(Писано в 373 г.)

Без сомнения, знаешь ты сего человека, вследствие свидания с ним в городе. Впрочем, представляю тебе, одобряя и в письме, что во многом при твоих занятиях будет полезен для тебя, как человек способный разумно и осмотрительно представить, что надобно делать. А о чем говорил ты мне на ухо, это теперь время исполнить наяву, как скоро упомянутый выше брат изобразит тебе дело о бедных.

140. К Евсевию, епископу Самосатскому (145)

Объявляет свое желание, чтобы Евсевий, несмотря на множество дел и на все затруднения, посетил Кесарийскую Церковь еще при жизни св. Василия, как обещал и в прошлом году.
(Писано в 373 г.)

Знаю бесчисленные труды твои, какие совершил ты ради Церквей Божиих; небезызвестно мне и множество дел, которыми занят ты, управляя не с небрежностью, но по воле Господней. Представляю себе и вашего соседа, который вас, как птиц укрывающихся от орла, приводит каждого в необходимость не отходить далеко от своего крова. Все это не скрыто от меня. Но желание стремительно, заставляет надеяться на то, что едва ли получишь, и браться за невозможное, лучше же сказать, упование на Господа сильнее всего. Ибо не по безрассудной прихоти, но с крепкою верою ожидаю, что откроются способы выйти из этой запутанности, что удобно преодолеешь все препятствия, и ты увидишь любимейшую из Церквей, а равно и она тебя увидит; а для нее предпочтительнее всех благ взглянуть на лицо твое и послушать голос твой. Итак, не сделай надежд ее напрасными. И прошлого года, когда, возвращаясь из Сирии, принес я это обещание, какое сам получил, сколько, думаешь, восхитил ее надеждами? Не отлагай же, чудный муж, ее посещения до другого времени, хотя и всегда можно ее видеть, однако же не вместе со мною, которого болезнь вынуждает уже оставить эту многоболезненную жизнь.

141. К Антиоху (146)

Благодаря за собственноручное приветствие, взаимно приветствует и советует заботиться о душевном спасении.
(Писано в 373 г.)

Не могу укорить тебя леностью или беспечностью за то, что молчал, когда открывался случай писать. Ибо приветствие, присланное твоею почтенною рукою, ценою дороже многих писем. Потому и взаимно тебя приветствую и прошу ревностно: позаботься о душевном спасении, все плотские страсти обуздывая разумом, и в душе своей, как бы в святейшем каком храме, имея навсегда водруженную мысль о Боге. А при всяком деле и при всяком слове воображай перед очами судилище Христово, чтобы все частные действия, собранные на это строгое и страшное испытание, в день воздаяния принесли славу тебе, удостоенному похвал перед всею тварию. Если же сам этот великий муж предпримет путь до нас, то немалое будет удовольствие вместе с ним и тебя увидеть нам у себя.

142. К Авургию (147)

Просит вступиться в положение Максима, который был правителем Каппадокии, и потом лишен всего, ничем не заслужив такого бедствия.
(Писано в 373 г.)

Доселе почитал я баснею написанное Омиром, когда читал вторую часть его творения, в которой пересказывает бедствия Одиссея. Но что казалось дотоле баснословным и невероятным, научили меня признавать это весьма вероятным странные похождения превосходнейшего во всем Максима. И Максим был правителем немаловажного народа, подобно как Одиссей вождем Кефаллинян. И тот, везя с собой много денег, возвратился нагим, и этого бедствие довело до того, что был он в опасности явиться домой в чужом рубище. И подвергся этому, раздразнив, может быть, против себя Лестригонов и встретившись со Скиллой, которая в женском образе имеет бесчеловечие и свирепость пса. Итак, поскольку едва мог он спастись от этой неизбежной волны, то через меня просит тебя: благоволи уважить общую природу и поскорбеть о незаслуженных бедствиях, не оставь в молчании случившегося с ним, но доведи сие до сведения людей сильных, чтобы прежде всего оказано ему было пособие к отражению замышляемого нападения, а если сего не будет сделано, то разглашено было намерение наругавшегося над ним. Для обиженного достаточное утешение —и одно обнаружение лукавства злоумышляющих на него.

143. К Траяну (148)

Описывает бедствия, постигшие Максима, и просит ему покровительства в суде.
(Писано в 373 г.)

Утесненным приносит великое утешение, если имеют возможность оплакать свои бедствия, и особенно, когда встречают людей, которые по правоте своих нравов могут оказать сострадание скорбящим. Почему и почтеннейший брат Максим, бывший начальником в нашем отечестве, претерпев, чего не терпел еще никто из людей, лишившись своего имущества, какое было после отца, и какое собрано прежними трудами, и во время скитаний своих туда и сюда испытал тысячи телесных лишений, не спасши от поругания и самих прав гражданства, для поддержания которых люди свободные не щадят никакого труда, много жаловался мне на постигшие его бедствия, и через меня пожелал в краткости сообщить и тебе илиаду своих злоключений. Поскольку же не мог я другим образом уменьшить сколько-нибудь его несчастий, то с готовностью предложил ему эту милость, т.е. из многого, что слышал от него, пересказать твоей чинности немногое, потому что и сам он, как показалось мне, стыдился подробно описывать свои приключения. Ибо что было с ним, то доказывает, что обидевший его человек злой, а вместе и потерпевшего обиду представляет человеком действительно весьма жалким, потому что это самое — впасть в попущенные Богом несчастия, по-видимому, служит некоторым доказательством, что человек предан сим страданиям. Но достаточным будет для него утешением его горе, если воззришь на него благосклонным оком, и прострешь даже и до него ту преизобильную милость, которой не могут истощить все ею пользующиеся (разумею милость твою снисходительности). А что и в судах твое влияние будет для него великим пособием к тому, чтоб одержать верх, в этом все мы твердо уверены. Всех же более уверен он сам, испросивший у меня письмо, от которого надеется иметь себе пользу. Я желал бы увидеть, что он вместе с другими, как только может, публично восхвалит твою степенность.

144. К Траяну (149)

Снова просит покровительства Максиму, потому что после бедствий, которые Траян поверял собственными глазами, Максим претерпел новые ужаснейшие притеснения от того, кому он отдан во власть.
(Писано в 373 г.)

Сам ты поверял своими глазам злострадание Максима, человека прежде знаменитого, а теперь из всех самого жалкого, бывшего начальником в нашем отечестве. Лучше бы ему никогда не начальствовать! Ибо многие, думаю, станут избегать начальствования над народами, если должность правителя будет иметь такой конец. Поэтому, нужно ли все, что я видел и что слышал, подробно пересказывать человеку, который по великой остроте ума способен по немногим поступкам угадывать и остальное? Впрочем, и пересказав это, может быть, не покажусь для тебя дошедшим до излишества, потому что кроме многих и ужасных дерзостей, какие вытерпел он до твоего прибытия, то, что было с ним после, заставляет предшествовавшее почитать еще делом человеколюбия. Так много обид, убытка и мучений самому телу заключало в себе то, что впоследствии придумано против него человеком, у которого он во власти. И теперь приходит к нам под прикрытием воинов, чтоб довершить здесь остаток своих бедствий, если только ты не соблаговолишь прикрыть угнетенного своей мощной рукой. Потому, хотя знаю, что вдаюсь в излишество, твою доброту убеждая к человеколюбию, однако же, хочу стать полезным для сего человека, умоляю твое великолепие, к врожденной в тебе ревности о благе присовокупить нечто и ради меня, чтобы явно увидел он пользу моего о нем ходатайства.

145. К Амфилохию, от имени Ираклида (150)

Правитель оправдывается перед Амфлохием в том, что не удалился с ним в пустыню, хотя обещался вместе работать Богу, пересказывает беседу свою со св. Василием, в богадельне близ Кесарии о нестяжательности, заключает желанием, чтоб Амфилохий сам пришел к Василию, потому что лучше его слушать, нежели скитаться в пустыне.
(Писано в 373 г.)

Помню, о чем мы с тобою разговаривали однажды между собой, не забыл, и что сам я говорил, и что слышал от твоего благородства, и теперь не держит уже меня жизнь общественная. Хотя в сердце я тот же и не стал еще дряхлым человеком, по крайней мере по наружности и по тому, что далеко себя держу от дел житейских, кажется уже, что будто вступил на путь жизни о Христе. Но, подобно собирающимся пуститься в море, сижу сам с собою, глядя в будущее. Ибо мореходцам для благополучного плавания нужны ветры, а нам нужен человек, который бы руководил и безопасно переправил нас по соленым волнам жизни. Собственно для меня, как рассуждаю, нужны, во-первых, узда для юности, и потом побуждения на поприще благочестия. А это может доставить такой разум, который то удерживает, что во мне есть неудержимого, то возбуждает, что в душе есть медлительного. Еще нужны мне и другие пособия, чтобы смывать с себя нечистоты, в какие вдаюсь по привычке. Ибо мы, как знаем, с давнего времени привыкли к торжищу, не бережливы на слова и неосторожно обращаемся с представлениями, какие в ум влагает лукавый, поддаемся честолюбию и нелегко оставляем высокие о себе мысли. Для этого, как рассуждаю, надобен мне великий и опытный учитель. Сверх того, и очистить душевное око, чтобы, сняв, подобно какому-то гною, всякое омрачение, производимое невежеством, мог я взирать на красоту Божией славы, — почитаю делом, стоящим немалого труда и приносящим немаловажную пользу. А твердо знаю, что и твоя ученость видит это и желает, чтобы был человек для вспомоществования в этом. И если даст когда Бог сойтись вместе с твоей чинностью, конечно, еще больше узнаю, о чем мне надобно позаботиться. Ибо теперь, по великому своему неведению, не могу знать и того, в чем у меня недостаток. Знаю только, что не раскаиваюсь в первом стремлении, и не ослабевает душа моя в намерении жить по Богу, в рассуждении чего беспокоился ты обо мне, поступая прекрасно и свойственным тебе образом, чтобы, обратившись вспять, не сделался я соляным столпом, чему, как слышу, подверглась одна жена (Быт 19, 26). Но еще и внешние власти удерживают меня, и начальники ищут, как воина-беглеца. А всего более удерживает меня собственно свое сердце, свидетельствуя о себе то, что сказано уже мною.

Поскольку же напоминал ты об условиях и обещался принести на меня жалобу, то сим, при всей моей грусти, заставил ты меня смеяться тому, что все еще ты ритор и не оставляешь привычки постращать. Ибо я, если не вовсе погрешаю против истины, как человек неученый, думаю так, что один путь ведет к Господу. И все, которые вдут к Нему, сопутствуют друг другу и соблюдают одно условие жизни. Поэтому куда же мне уйдти так, чтобы можно было разлучиться с тобою, и не вместе жить, не вместе работать Богу, к Которому сообща мы прибегли? Хотя тела наши будут разделены местом, но око Божие, без сомнения, увидит обоих нас вместе, если только и моя жизнь достойна того, чтобы взирали на нее очи Божии, ибо читал я где-то в Псалмах, что «очи Господни обращены на праведников» (Пс 33,16). Желаю я, правда, с тобою и со всяким, кто избрал для себя то же, что и ты, быть вместе и телом, желаю всякую ночь и всякий день перед Отцем нашим небесным преклонять колена с тобою и со всяким другим, кто достойно призывает Бога, потому что общение в молитвах, как знаю, приносит великую пользу. Но что, если придется мне лгать всякий раз, как ни случится воздохнуть, лежа в другом углу? Не могу спорить против сказанного тобой, и сам себя обвиняю уже во лжи, если, по старому равнодушию, выговорил что-нибудь такое, что делает меня подлежащим осуждению во лжи.

А когда был я близок Кесарии, чтобы получить сведения о делах, не решившись проходить самим городом, укрылся в ближайшей богадельне, чтобы там узнать, о чем мне хотелось. Потом, когда по обычаю прибыл боголюбивейший епископ, я донес ему обо всем, по приказанию твоей учености. И что отвечал он мне, сие и в памяти моей не могло сохраниться, и превзошло бы меру письма. Если же сказать кратко, то в рассуждении нестяжательности назначил он ту меру, что каждый должен ограничиваться в приобретении собственности последним хитоном. И представил мне доказательства из Евангелия: одно из слов Иоанна Крестителя: «У кого две одежды, тот дай неимущему» (Лк 3,11), другое — из запрещения Господня ученикам иметь две ризы (Мф 10,10). А к этому присовокупил еще: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим» (Мф 19,21). Говорил также, что сюда относится и притча о бисере, потому что купец, «найдя одну драгоценную жемчужину пошел, продал все, что имел и купил ее» (Мф 13, 46). Присовокупил же к сему, что не на себя должно брать раздаяние имения, но поручать тому, на кого возложено распоряжаться делами бедных. И сие подтвердил местом из Деяний, что продавая имения свои и принося, «полагали к ногам Апостолов», и ими «каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян 4,35). Ибо, говорил он, нужна опытность, чтобы различить истинно нуждающегося и просящего по стяжательности. И кто дает угнетенному бедностью, тот дает Господу и от Него получит награду; а кто ссужает всякого мимоходящего, тот бросает псу, который докучает своею безотвязностью, но не возбуждает жалости своей нищетою.

А того, как надобно нам проводить каждый день жизни, немного коснулся словом и не так, как требовала важность предмета. Впрочем, желал бы я, чтобы поучился ты у него самого, потому что неблагоразумно было бы мне портить точность его уроков, но желательно было бы мне быть у него вместе с тобою, чтобы ты и сказанное удержал в памяти вполне, и своим разумением доискался до прочего. Ибо из многого, мною сказанного, помню то, что учение о том, как надобно жить христианину, не столько требует словесного наставления, сколько ежедневного примера, и знаю, что, если бы не удерживали тебя эти узы — услуживать отцовой старости, то и сам ты не предпочел бы ничего другого свиданию с епископом, и мне не стал бы советовать, чтобы, оставив его, скитался я по пустыне. Потому что пещеры и утесы еще подождут нас, а польза, доставляемая сими мужами, не всегда бывает при нас. Поэтому, если дашь место моему совету, то настроишь отца, чтобы дозволил тебе оставить его ненадолго и свидеться с человеком, который много знает и из опыта других, и по собственному разумению, и способен передать сие тем, кто придет к нему.

146. К Евстафию, первому врачу (151)

Убедительно просит его чаще писать, о поступке отступивших от общения с епископом своим Евстафием выражается, что он для него прискорбен, однако же должен быть терпим по необходимости.
(Писано в 373 г.)

Ежели есть какая польза от моих писем, то не упускай ни одного случая написать ко мне и побуждать меня, чтобы я писал. Ибо сам я приметным образом делаюсь веселее, когда читаю письма мужей рассудительных. А находите ли и вы у меня что-либо достойное внимания, знать это лучше вам, читающим мои письма. Поэтому, если бы не отвлекало меня множество дел, то не удержался бы от удовольствия писать непрестанно. Но у вас меньше забот, поэтому, когда только можно, услаждайте меня письмами. Говорят, что и колодцы, если из них черпают, делаются лучшими.

И твои увещания, заимствованные из врачебной науки, пропадают, видно, даром не потому, что я предпочитаю нож, но потому, что сделавшееся ни к чему негодным само собою отпадает. Вот изречение стоика: «Поскольку,—говорит, —дела не делаются, как мне хочется, то хочу так, как делаются». А я, хотя не согласен соображать волю свою с течением дел, однако же не одобряю, если кто делает что-нибудь необходимое и не по воле. Ибо у вас, врачей, нет охоты жечь больного, или причинять ему другую какую боль, однако же нередко соглашаетесь на сие, видя страдание больного. И мореходцы не добровольно выбрасывают свою поклажу, но, чтобы избежать кораблекрушения, берутся за сию меру, жизнь в бедности, предпочитая смерти. Поэтому и обо мне так думай, что хотя болезненно и с тысячами жалоб переношу разлуку с оставляющими нас, однако же переношу, потому что для любителей истины всего предпочтительнее Бог и упование на Него.

147. К Виктору военачальнику (152)

Извиняясь, что не писал доселе, обещается писать впредь смело, и благодарит за попечение о Церкви.
(Писано около 373 г.)

Если б не писал я кому другому, то, может быть, справедливо подвергся бы обвинению в нерадении или забвении. Но как забыть тебя, чье имя повторяется всеми людьми? Как можно стать невнимательным к тому, кто едва почти не всех в мире превзошел высотою своего чина? Но причина моего молчания явна, я боялся обеспокоить такого мужа. Если же к прочим своим доблестям присоединил ты и это, что не только принимаешь присылаемые к тебе письма, но требуешь и тех, которые не были присланы, то вот смело теперь пишу, и впредь буду писать, моля святого Бога вознаградить тебя за честь, оказываемую мне. А в рассуждении Церкви предупредил ты мои просьбы, сделав все, чего бы не мог я пожелать. Делаешь же, не людям угождая, но почтившему тебя Богу, Который одни блага даровал тебе в настоящей жизни, а другие дарует в будущем веке за то, что идешь путем Его, держась истины, и от начала до конца соблюдая сердце неуклонным в правоте веры.

148. К Виктору, бывшему консулу (153)

Благодарит за память о нем, за продолжение любви, не уменьшаемой по причине клевет, а также за честь, что соблаговолил писать к нему.
(Писано около 373 г.)

Всякий раз, как случается мне читать письма твоей чинности, приношу благодарение Богу, что продолжаешь и помнишь обо мне, и несмотря ни на какую клевету, не уменьшаешь любви, которую по самому правдолюбивому суждению, или по доброй привычке, однажды решился ко мне возыметь. Посему молю святого Бога, чтобы и ты пребывал в подобном ко мне расположении, и я достоин был той чести, какою почтил ты меня в письме своем.

149. К Асхолию, епископу Фесалийскому (154)

Благодарит Асхолия за начатую им со св. Василием переписку, которую и просит продолжать, изъявляет благодарность Евфимию, доставившему письмо, и просит ему молитв Асхолиевых.
(Писано в 376 г.)

Прекрасно ты сделал и по закону духовной любви, начав переписку со мной, и добрым примером возбудив и меня к подобной ревности. Ибо мирской дружбе нужны глаза и свидание, потому что сим полагается начало к привычке, умеющие же любить духовно не прибегают к плоти для снискания дружбы, но общением веры приводятся к духовному союзу. Посему благодарение Господу, утешившему сердца наши, и показавшему, что не во всех еще иссякла любовь, но по местам есть во вселенной люди, которые показывают в себе черты ученичества Христова! И потому мне кажется, что поступок ваш уподобляется звездам, которые в облачную ночь, то там, то здесь, просвечивают в разных частях неба, и в которых как светлость их приятна, так еще приятнее неожиданность появления. Подобны и вы —светила Церквей, которых очень немного, и легко перечесть при этом плачевном состоянии дел, но которые, являясь нам в безлунную ночь, сверх привлекательности ваших добродетелей, вожделенны еще и своею неожиданностью. Расположение же твое достаточно известным сделалось мне из письма. Хотя невелико оно по числу слогов, однако же правотою мысли достаточно обнаружило мне твое намерение. Ибо твое усердие к блаженнейшему Афанасию служит самым явным доказательством, что имеешь здравый взгляд на дела большой важности. За удовольствие, доставленное письмом, обязан я великою благодарностью досточестнейшему сыну нашему Евфимию. И сам молю, чтобы ему была всякая помощь от Святаго, и тебя прошу помолиться со мною, чтобы вскоре увидеть нам возвращение его вместе с благочиннейшею его супругою, дочерью нашею о Господе. Но и сам позволь попросить тебя: не ограничь одним началом нашего веселия, но, при всяком открывающемся случае писать, частым собеседованием возвращай любовь свою ко мне, а равно извещай о Церквах, которые у вас, как продолжается в них согласие. Помолись и о здешних Церквах, чтобы и у нас настала тишина, и Господь наш запретил ветру и морю.

150. К Сорану (155)

Отвечает на жалобы родственника своего Сорана, начальника Скифии, уверяя, что содержит его в своей памяти; оправдывает в каком-то деле себя и хорепископа; просит продолжать воспомоществование гонимых за имя Христово и присылать в отечество мощи мучеников.
(Писано в 373 г.)

Затрудняюсь оправдываться во многих обвинениях, изображенных в письме первом и единственном, какое благоволило прислать ко мне твое благородство; затрудняюсь не по оскудению в правде, но потому что, по множеству вменяемого мне, трудно сделать предпочтение важнейшему, и определить, с чего должно начать мне сперва уврачевание. Или, может быть, держась того порядка, в каком писано, должно отвечать на каждое, одно за другим, обвинение? Об отправляющихся отсюда в Скифию доселе не знал я, даже не предуведомили меня и о тех, которые от тебя из дома, чтобы мог я с ними сказать тебе слово, хотя положено мною употреблять великое старание, чтобы при каждом случае приветствовать твою досточестность. А забыть тебя в молитвах невозможно, разве забуду скорее дело свое, на которое поставил меня Господь. Ибо, будучи верен благодати Божией, конечно, помнишь церковные возглашения, помнишь, что молимся о братиях, находящихся в отшествии. Совершаем также молитвы в святой Церкви о включенных в воинские списки, об исповедующих с дерзновением имя Господне и о показывающих духовные плоды, а без сомнения, в числе многих из них, или и наряду со всеми, как думаю, включается и твоя досточестность. Да и собственно о тебе как могу забыть, имея перед собой так много побуждающих к напоминанию, такую сестру, таких племянников, родство столько доброе, так меня любящее, дом, домашних друзей, по которым, и нехотя, вспомнишь о добром твоем изволении? А в рассуждении дела сего брат этот не сделал мне ничего оскорбительного, и мною не произнесено никакого решения, вредного ему. Поэтому неудовольствие свое обрати на пересказавших ложно, освободив от всякого упрека хорепископа и меня. Если же этот досужий человек заводит для упражнения тяжбу, т.е. народные судилища и законы. Посему прошу вас, нимало на сие не жаловаться, а ты, что ни делаешь доброго, сам себе собираешь сокровище, и какое упокоение доставляешь гонимым за имя Господне, такое же и себе уготовляешь в день мздовоздаяния. Хорошо же сделаешь, если перешлешь в отечество и останки мучеников, ежели только, как писал ко мне, тамошнее гонение и ныне творит мучеников Господу.

151. К Евагрию пресвитеру (156)

Хвалит Евагрия за попечение о мире, от которого и сам не отказывается, хотя не берет на себя исполнение сего дела, потому что оно выше сил его, требует долговременных усилий и не одного человека, притом принадлежит собственно Мелетию, архиепископу Антиохийскому, с которым он не может видеться, но к которому писать не отказывается, несмотря на то, что письмо его не может иметь важных последствий. Уверяет о себе, что ни с кем не имеет частных ссор; дивится, почему Евагрий не в общении с Дорофеем; извещает, что нету него человека для отправления в Рим.
(Писано в 373 г.)

Столько далек я от того, чтобы скучать длиннотою писем, что это письмо, от удовольствия при чтении его, показалось мне даже коротким. Ибо что приятнее для слуха имени мира? Или что священнолепнее и наиболее угодно Господу, как входить в совещание о подобных предметах? Поэтому тебе, принявшему такое прекрасное намерение и так ревностно принявшемуся за дело самое блаженное, да воздаст Господь награду, обещанную миротворцам. А про нас, честная голова, разумей так: что касается до желания и молитв о том, чтобы увидеть некогда день, в который все составят одно собрание, не разделяясь между собою мнениями, то в усердии сем никому не уступим первенства. Ибо подлинно были бы мы безрассуднейшие из всех людей, если б радовались разделениям и сечениям в Церквах и союза между членами тела Христова не почитали величайшим из благ. Впрочем, сколько есть в нас желания, столько, да будет тебе известно, не достает у нас сил. Небезызвестно твоему совершенному благоразумию, что болезни, усиленные временем, для исправления своего прежде всего требуют времени, а потом сильного и напряженного воздействия, если кто хочет дойти до самой глубины, чтобы с корнем истребить недуги в страждущих. Но ты знаешь, что говорю, и, если должно сказать яснее, не побоюсь сего. Укорененного в душах долговременным обычаем самолюбия не могут истребить ни один человек, ни одно письмо, ни краткое время. Ибо невозможно совершенное истребление подозрений и споров, производимых противоречиями, без какого-нибудь достоверного посредника во примирении. Если бы преизливалась на меня благодать, и был я силен словом, делом и духовными дарованиями постыдить противников, то надлежало бы мне отважиться на такое дело.

Но, может быть, и тогда не присоветовал бы ты одному мне приступить к исправлению, потому что, по благодати Божией, есть епископ, которому преимущественно принадлежит попечение о Церкви. Но и он ко мне прийти не может, и мне отправиться к нему теперь зимою неудобно, или лучше сказать, вовсе невозможно, не только потому, что тело у меня, по причине долговременной болезни, отказалось служить, но и потому что переправы через Армянские горы в скором времени сделаются непроходимыми, даже для людей по летам весьма крепких.

Не откажусь же объяснить ему дел в письме. Впрочем, не ожидаю, чтобы от письма вышло что-нибудь важное, гадая о сем по строгой точности этого человека и по самому свойству писем, потому что пересылаемое слово, как обыкновенно, не может решительно убедить. Ибо многое надобно высказывать, многое, напротив, выслушивать, решать встречающиеся недоумения и на место сего ставить что-нибудь твердое; а ничего такое не может сделать слово, в письме брошенное на бумагу бездейственным и безжизненным. Однако же, как сказал я, не поленюсь написать.

Знай же, истинно благоговейнейший и превозлюбленный мною брат, что у меня, по милости Божией, ни с кем нет частной ссоры. Ибо не знаю, чтобы любопытствовал я о тех винах, какие на каждом есть, или взводятся на него. Почему вам следует обращать внимание на мою мысль, как на мысль человека, который не способен делать что-либо по пристрастию и не предубежден к оклеветанию кого-нибудь; только было бы благоволение Господне, и все делалось у нас по-церковному и в порядке.

Но опечалил меня возлюбленный сын наш содиакон Дорофей, известив о твоем благоговении, что усомнился ты участвовать с ним в общении. Впрочем, сколько припоминаю, у нас с тобою не было и речи о чем-либо подобном.

Послать на запад мне совершенно невозможно, потому что никого не имею, способного к сему служению. Если же кто из ваших братий берется взять на себя этот труд ради Церквей, то, конечно, знает он, к кому и с какою целью отправляется, от кого и какими должен запастись в дорогу письмами. А посмотрев вокруг себя, не вижу при себе никого. И желаю быть причисленным к семи тысячам, не преклонившим колена перед Ваалом; впрочем, и моей души ищут налагающие руки свои на всех, но ради этого нисколько не уменьшу должного усердия к Церквам Божиим.

152. К Евсевию, епископу Самосатскому* (157)

Выражает сожаление, что не свиделся с Евсевием летом и что Евсевий не пишет к нему; просит молитв.
(Писано в 373 г.)

Как думаешь, тяжело мне было перенести, что в прошлое лето не удалось свидеться с тобой? А и в другие годы не было такого свидания, чтобы дойти мне до сытости. Впрочем, любящему и во сне увидеть предмет своего желания доставляет некоторое утешение. Ты же и не пишешь, так ты ленив; потому и то, что не явился на свидание, надобно приписывать скорее не другой какой причине, а твоей лени — предпринимать путешествия из любви. Но о сем ни слова больше. Молись же обо мне и проси у Господа не оставить меня, но как увел меня из предшествовавших искушений, так избавить и от ожидаемых во славу имени Его, на которое уповал я.

______________________

* В рукописи письмо сие надписывается «К Антиоху».

______________________

153. К Антиоху (158)

Сожалея, что не свиделся с ним, просит молитв его и поручает ему брата, который при верблюдах.

Поскольку грехи мои помешали тому, чтобы мог я привести в исполнение давнее желание свое видеться с вами, то утешаю себя в утрате сей письмом, и прошу непрерывно воспоминать обо мне в молитвах, чтобы, если буду жить, сподобиться мне удовольствия видеть вас, а если не буду, при пособии молитв ваших, с благою надеждою переселиться из сего мира. Поручаю вам брата, который при верблюдах.

154. К Евпатерию и к его дочери (159)

Свидетельствует о себе, что с радостью получает письма, в которых спрашивает о вере и что сам он содержит Никейское исповедание веры, потому кратко излагает догмат о Божестве Святаго Духа, подробнейшее же изложение оного отлагает долинного свидания.
(Писано в 373 г.)

Какую радость доставило мне письмо твоего благочиния, догадываешься, без сомнения, по самому его содержанию. Для человека, давшего обет всегда беседовать с людьми богобоязненными и самому от них пользоваться, что может быть приятнее таких писем, из которых видно, что ищут познания о Боге? Ибо, если «для меня жизнь — Христос» (Флп 1,21), то следует, что и слово должно быть о Христе, и мысль, и всякое действие должны держаться Его заповедей, и душа наша должна преображаться в Его образе. Потому радуюсь, что о таких предметах меня спрашивают, и разделяю радость спрашивающих.

Итак, скажу одним словом: всем изложениям веры, составленным в последствии, предпочитается у нас изложение Отцов, собравшихся в Никее, в котором Сын исповедуется Единосущным Отцу и того же естества, какого и Родивший. Ибо Светом от Света, Богом от Бога, Благим от Благаго и всем сему подобным исповедан Он теми Святыми; и то же теперь свидетельствуем мы, желающие ходить по следам их.

Поскольку же вопрос, возникший ныне от людей, замышляющих непрестанно нововведения, а прежде проходимый молчанием по беспрекословности, остается не разъясненным (разумею вопрос о Святом Духе), то предложу о сем слово, следуя мысли Писания, потому что как крестимся, так и веруем, как веруем, так и славословим.

Итак, поскольку крещение дано нам Спасителем во имя Отца и Сына и Святаго Духа, то произносим исповедание веры, согласное с крещением, и славословие, согласное с верою, с Отцом и Сыном прославляя Святаго Духа, прославляя тою верою, что Он не чужд Божия естества. Ибо отчужденное по естеству не имело бы участия в тех же чествованиях. А о тех, которые Святаго Духа называют тварию, жалеем, как о впадающих через таковое слово в непростительный грех хулы на Духа. О том, что тварь далека от Божества, нет нужды и говорить, даже хотя мало упражнявшимся в Писании. Ибо тварь рабствует, а Дух освобождает; тварь имеет нужду в жизни, а Дух животворящ; тварь имеет нужду в научении, а Дух учит; тварь освящается, а Дух освящает. Наименуешь ли Ангелов, Архангелов и все премирные силы: через Духа приемлют они освящение. Сам же Дух имеет в Себе естественную святость, не по благодати прияв ее, но содержа в Своей сущности, почему и приял по преимуществу наименование Святаго. Посему, Кто Свят по естеству, как Свят по естеству Отец и как Свят по естеству Сын, Того не соглашаемся отлучать и отсекать от Божественной и Блаженной Троицы и не принимаем с собою в общение, если кто сопричисляет Его к твари.

Сего, как бы вкратце, сказанного да будет достаточно для вашего благоговения, потому что прияв несколько семей, при содействии вам Святаго Духа, сами возделаете в обилии благочестие. Ибо «дай наставление мудрому и он будет еще мудрее» (Притч 9, 9). Учение же более совершенное отложим до личного свидания, при котором можно и решить возражения, и привести обширнейшие свидетельства из Писания, и подтвердить всякий образец здравого исповедания веры. А теперь соблаговолите извинить за краткость сказанного, потому что и вовсе не написал бы ничего, если бы отказать совершенно в прошении не почитал большим вредом, чем недостаточно выполнить оное.

155. К Диодору (160)

Некто от имени Диодора пустил в ход письмо, в котором рассуждалось о дозволительности брака с сестрою умершей жены, вопреки запрещению св. Василия, сделанному им еще в начале его епископства. По сему случаю св. Василий в настоящем письме подтверждает свое запрещение обычаем Церкви, решает возражение, основанное на одном месте из книги Левит, показывает, что и у Моисея есть сие запрещение, наконец, замечает, что подобными браками смешивается плотское родство.
(Писано около 373 г.)

Ко мне дошло письмо с надписью Диодорова имени, а что в нем далее, то принадлежит скорее кому-нибудь другому, но не Диодору. Ибо мне кажется, что какой-нибудь искусник, приняв на себя лицо твое, захотел через это сделать тебя достойным вероятия у слушателей. Спрошенный кем-то, позволительно ли ему брать за себя в замужество сестру умершей жены, он не содрогнулся от сего вопроса, но спокойно выслушал и даже с великой отважностью и жаром помогал исполнению сего нечистого пожелания. Поэтому, если б письмо было у меня, то послал бы его к тебе, чтобы можно тебе было защитить и себя, и истину. Так как показавший же мне письмо взял его назад и носил его всюду, как бы знак победы надо мною, запрещавшим ему это вначале, и говорил, что имеет письменное на то дозволение, написал я теперь к тебе, чтобы нам в две руки напасть на его подложное письмо и не оставить у него никакой силы, и чтобы письмо не могло уже удобно вредить читающим.

Итак, первое, что можем противоположить этому, и что особенно важно в подобных делах, есть соблюдающийся у нас обычай, имеющий силу закона, потому что уставы преданы нам святыми Отцами. Обычай же сей таков: если кто, одержимый страстью нечистоты, впадает в беззаконное сообщение с двумя сестрами, то не признавать сего за брак, и вообще, не прежде принимать его в церковное собрание, как по взаимном их разлучении. Потому, если бы и нечего было сказать кроме этого, то обычая сего достаточно было бы к охранению благонравия. Но как написавший письма покусился ввести это зло в общежитие, то и мне необходимо не отказываться от пособия умозаключений, впрочем, в делах очень ясных собственное убеждение каждого важнее доводов разума.

Он говорит: в книге Левит написано: «Не бери жены вместе с сестрою ее, чтобы сделать ее соперницею, чтоб открыть наготу ее при ней, при жизни ее» (Лев 18,18). Из сего видно, продолжает он, что дозволяется взять сестру умершей жены. На сие, во-первых, замечу, что ни говорит закон, говорит живущим под законом; ибо иначе будешь подлежать и обрезанию, и субботе, и воздержанию от яств. Ибо, конечно, не тогда только будем подчинять себя игу рабства законного, когда встретим что-либо способствующее нашим удовольствиям, а если в узаконенном окажется что тяжкое, тогда прибегнем к свободе о Христе. Нас спрашивали: писано ли, чтобы брать в жены после сестры? И мы отвечаем, что для нас безопасно и справедливо, а именно, что сего не писано. Через выводы же из последствия заключать о том, о чем умалчивали, дело законодателя, а не толкующего закон, иначе, если захочет кто, то может отважиться и при жизни жены взять сестру ее. Ибо то же самое ложное рассуждение к этому может быть приложено. Скажет, писано: «чтобы сделать ее соперницей»; следовательно не запрещено взять не в соперницы. А кто потворствует страсти, тот будет утверждать, что нрав у сестер не ревнивый. Когда же уничтожена причина, по которой запрещено сожитие с обеими, тогда будет ли какое препятствие взять двух сестер? Но на сие скажем: этого не писано, а также и то не определено, между тем как связь понятий делает оба заключения равно позволительными. Но чтобы освободиться от затруднений, надобно вникнуть несколько в обстоятельства, предшествовавшие законоположению. Законодатель, по-видимому, объемлет не все роды грехов, но запрещает собственно грехи египтян, откуда Израиль вышел, и грехи хананеев, к которым переселялся. Ибо читается так: «По делам земли Египетской, в которой вы жили, не поступайте, и по делам земли Ханаанской, в которую Я веду вас, не поступайте, и по установлениям их не ходите» (Лев 18, 3). Почему вероятно, что сей род греха не был тогда обыкновенным у сих народов, потому и Законодатель не имел нужды предохранить от него, но удовольствовался неизученным обычаем к внушению отвращения от преступления. Почему же, запретив большее, умолчал о меньшем? Потому что многим плотолюбцам к сожитию с живыми еще сестрами служил, по-видимому, во вред пример патриарха. Что же надобно делать нам? Читать ли написанное, или дополнять умолчанное? Например: в законах сих не написано, что отцу с сыном не должно иметь одной наложницы, но у пророка ставится это в великое преступление. Ибо говорит: «Даже отец и сын ходят к одной женщине» (Ам 2,7). Но о скольких других родах нечистых страстей, какие изобретены в училище демонов, умолчало Божественное Писание, чтобы святость свою не осквернить именованиями гнусных пороков, и предало осуждению сии нечистоты родовыми их названиями? Так и апостол Павел говорит: «Блуд же и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым» (Еф 5, 3), именем нечистоты означая все срамные дела как мужчин, так и женщин. Поэтому молчание Писания вовсе не делает ненаказанным сластолюбца.

А я скажу, что Законодатель не только о сем не умолчал, но весьма строго запретил сие. Ибо сказанное: «Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу» (Лев 18,6), заключает в себе и этот вид сродства. Ибо что ближе мужу жены его, или, лучше сказать, собственной плоти его потому, что они уже составляют не две, но одну плоть? Поэтому по жене и сестра ее переходит в родство к мужу. Как не возьмет в супружество мать жены или дочь жены, по той причине, по какой не берет свою мать и свою дочь, так не возьмет и сестру жены по той же причине, по какой не берет свою сестру. И наоборот, жене не позволительно иметь сожитие с родственниками мужа, потому что права родства для обоих общие. А я всякому, советующемуся со мною о браке, свидетельствую, что «проходит образ мира сего», и «время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие» (1 Кор 7, 29.31). Если же укажут мне на заповедь: «плодитесь и размножайтесь» (Быт 1, 22), то посмеюсь над не умеющим различать времени законоположений. Второй брак — удержание от блуда, а не подобие распутству. Сказано: «Если не могут воздержаться, пусть вступают в брак» (1 Кор 7,9), но не сказано: «И посягая, да преступают закон».

А эти люди, ослепляющие душу страстью бесчестия, не обращают внимания и на природу, которая давно различила именования родства. Ибо в каком родстве состоящими наименуют родившихся? Родными ли братьями назовут их друг другу, или двоюродными? Потому что то и другое название прилично им по причине смешения. Не делай человек тетку мачехою детям, и ту, которая должна лелеять их вместо матери, не вооружай непримиримою ревностью. Ибо одни мачехи простирают вражду и по смерти. Лучше же сказать, другие враги примиряются с умершими, а мачехи начинают ненависть только со смерти.

А главное в сказанном мною то: если кто желает брака по закону, то открыта для него целая вселенная; если же желание его страстное, то по сему самому да будет для него заключена большая часть: да научится «соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти хотения» (1 Сол 4,4.5). Готов был бы сказать и больше, но удерживает мера письма. Желаю же, чтоб совет мой оказался более сильным, чем страсть, или чтобы скверна сия не переселилась в нашу страну, но в тех местах и осталась, где отважились на сию мерзость.

156. К Амфилохию, рукоположенному в епископа (161)

Утешает его в том, что уловлен сетями благодати, хотя и избегал рукоположения, просит посетить его самого, изнуренного долговременною болезнью, советует твердо противостоять негодному учению и дурным нравам, испрашивает себе молитв его и приветствует от лица всех своих.
(Писано в 374 г.)

Благословен Бог, Который в каждом роде избирает благоугодных Ему, делает известными сосуды избрания и употребляет их на служение святым! Он и тебя, который бежал, как сам говоришь, не от нас, но от звания, через нас ожидаемого, уловил ныне неизбежными сетями благодати и привел в среду Писидии, чтоб брал ты людей в плен Господу и извлекал из глубины на свет плененных диаволом в волю его. Посему и ты скажи словами блаженного Давида: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу» (Пс 138, 7)? Ибо подобное сему чудодействует человеколюбый наш Владыка. Пропадают ослы, чтобы у Израиля был царь. Но тот, будучи израильтянином, и дан Израилю. Тебя же не удерживает у себя отечество, воспитавшее и возведшее на такую высоту добродетели, а, напротив того, видит, что собственное его украшение делается славою соседней страны. Но поскольку все, возложившие упование на Христа, составляют один народ, и все Христовы — одна теперь Церковь, хотя и именуется от разных мест, то и отечество твое радуется и увеселяется распоряжениями Господними, и рассуждает, что не утратило оно одного человека, но через одного приобрело все Церкви. Да дарует только Господь, чтобы мы и присутствуя видели, и отсутствуя слышали о твоем преспеянии по Евангелию, и о благочинии Церквей. Итак, мужайся, крепись и предшествуй людям, которых деснице твоей вверил Всевышний! И как знающий кормчий, став духом выше всякой бури, воздвигаемой еретическими ветрами, сохрани корабль непотопляемым в соленых и горьких волнах зловерия, до ожидаемой тишины, какую сотворит Господь, как скоро найдется голос, достойный того, чтобы пробудить Его для запрещения ветрам и морю.

Если же угодно тебе посетить меня, который, по причине долговременной болезни, поспешаю к необходимому исходу, то не ожидай ни времени, ни знака от меня, зная, что отеческому сердоболию всегда благовременно принять в свои объятия возлюбленного сына и что душевное расположение лучше всякого слова.

Не сетуй на тяжесть, превышающую силы. Если бы самому тебе надлежало нести это бремя, то, конечно, оно не только тяжело, но даже невыносимо. А если Господь несет его с тобою, то «возверзи на Господа печаль твою, и Той сотворит» (Пс 54,23). Позволь предложить тебе один только совет: во всем остерегайся, чтобы самому не увлекаться негодными нравами, но по данной тебе от Бога мудрости, и что вкралось худого, изменять в лучшее. Ибо и Христос послал тебя не другим последовать, но самому быть наставником спасенных.

Прошу также молиться за меня, чтобы сподобиться мне, если останусь еще в сей жизни, увидеть тебя и Церковь твою. А если уже назначено мне мое отшествие — так увидеть вас перед Господом, и ее — твою Церковь, как виноградную лозу, обильную добрыми делами, и тебя, как мудрого земледельца и доброго раба, который сослуживцам своим дает во время житомерие и приемлет мзду верного и мудрого домостроителя.

Все мои приветствуют твое благоговение. Будь здоров и благодушен о Господе, и да соблюдется уважение к тебе за имеющееся в тебе дарование Духа и мудрости!

157. К Евсевию, епископу Самосатскому (162)

Болезнью своею, продолжающеюся со дня Пасхи, извиняется в том, что не может пока к нему приехать, хотя не отчаивается исполнить сие, когда по молитвам Евсевиевым, Бог восстановит телесные силы его.
(Писано в 374 г.)

Одно и то же, по-видимому, и удерживает меня писать к тебе, и опять делает это необходимым. Ибо, когда смотрю на необходимость своего путешествия и высчитываю пользу свидания, тогда приходит мне на мысль считать письма за ничто, так как они, в сравнении с действительностью, не могут заменить собою и тени ее. Но опять, когда рассуждаю, что человеку, у которого нет самого важного и первого, одно утешение —приветствовать такового мужа и по обычаю просить, чтобы не забывал меня в молитвах, тогда приходит на мысль относится к письмам как к чему-то немаловажному. Поэтому не хочу и сам в душе своей бросить надежды — быть у тебя, и этой же надежды лишить твое благочестие. Ибо стыжусь не оказаться до того полагающимся на твои молитвы, что, если это будет нужно, могу даже из старца сделаться юным, а не только из немощного и совершенно расслабленного, как теперь, сколько-нибудь крепким. Причины же, по которым не могу еще быть у тебя, нелегко объяснить словом мне, которому не только препятствует в этом настоящая немощь, но который и никогда не имел такой силы слова, чтоб ясно изобразить многосложную и разнообразную болезнь свою, кроме того разве, что, со дня Пасхи и доныне, горячка, воспаление в кишках, опухоли внутренностей, как волны, потопляя меня, не дозволяют собраться с силами. А сколько теперь у меня болезней и какие они, может сказать о том и брат Варах, если не во всей точности, то достаточно к подтверждению причины, по которой отлагаю поездку. Я же совершенно уверен, что, если искренно со мною помолишься, то легко освобожусь от всех мучительных недугов.

158. Комиту Иовину (163)

Благодарит Иовина за письмо, в котором изобразил он душу, и просит о продолжении переписки, чтоб заменить тем личное свидание, на которое надеяться св. Василию не позволяет болезнь его, описать же болезнь сию предоставляет св. Амфилохию.
(Писано в 374 г.)

В письме твоем увидел я душу твою. Ибо действительно ни один живописец не может в такой точности схватить телесные черты, в какой слово способно изобразить душевные тайны. Так оно и в письме твоем достаточно запечатлело и твердость нрава, и истинное достоинство, и искренность во всем расположении. Чем и доставило мне великое утешение, при невозможности видеть тебя. Поэтому, не переставай пользоваться всяким случаем, какой представится, к тому, чтобы писать и дарить меня этою беседою из отдаления, так как телесная немощь заставляет уже отчаиваться в возможности нам личного свидания. А какова моя болезнь, скажет тебе боголюбивейший епископ Амфилохий, которому известно сие, по причине долгого пребывания со мною, и который способен изобразить словом, что видел. Желаю же довести до сведения твоего о своих болезнях не для иного чего, а для того только, чтобы иметь себе извинение впоследствии, а не быть заподозрену в лености, если не посещу вас. Впрочем, в сей потере нужно не оправдание, а более утешение. Ибо если бы возможно было мне видеться с твоею степенностью, то признавал бы это для себя гораздо более заслуживающим предпочтение, нежели что-либо вожделенное для других.

159. К Асхолию, епископу Фессалоникийскому (164)

Благодарит за письмо и за присланные им мощи св. мученика Евтихия, пострадавшего у варваров за Петром, и которого Асхолий поощрял к страданию, изъявляет скорбь свою о настоящем положении Церквей на Востоке и просит молитв Асхолиевых.
(Писано в 374 г.)

Каким веселием исполнило меня письмо твоего преподобия, не без труда мог бы я изобразить сие по немощи слова выражаться ясно, но ты и сам собою должен догадаться о сем, заключая по красоте своего письма. Ибо чего не заключало в себе оно? Не изобразило ли и любовь к Господу и удивление мученикам, так живо описав самый род подвига, что события сии представляются у нас перед глазами, а, наконец, почтение и расположение ко мне самому? Не изобразило ли так, как мог бы сказать разве кто из превосходнейших писателей? Почему, когда взял я письмо в руки, прочел его несколько раз и приметил обильно струящуюся в нем благодать Духа, тогда подумал, что живу в древние времена, когда процветали Церкви Божии, укорененные в вере, соединенные любовью, при взаимном единомыслии различных членов, как бы в едином теле, когда явны были гонители, явны и гонимые. Подвергавшиеся вражеским нападениям делались многочисленнее, и кровь мучеников, орошая Церкви, воспитывала большее и большее число подвижников благочестия, потому что последующие исполнялись ревностью предшественников. Тогда мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа—с такою жестокостью отогнали мы его друг от друга!

Впрочем, душа моя перенеслась к древнему оному блаженству, когда издалека пришло письмо, цветущее красотою любви, и от варваров, живущих за Истром, прибыл к нам мученик, проповедуя собою о неповрежденности веры, там водворившейся. Кто опишет душевное наше веселие при этом? Какую изобрести силу слова, чтобы могла она ясно высказать тайное расположение нашего сердца? Когда увидели мы подвижника, ублажили того, кто поощрял его к подвигу, и сам от праведного Судии примет венец правды, укрепив многих для подвига за благочестие.

Поскольку же ты привел мне на память и блаженного мужа Евтихия, и почтил наше отечество, так как оно доставило семена благочестия, то возвеселил меня напоминанием древнего и вместе опечалил обличением видимого. Ибо никто из нас не уподобляется Евтихию в добродетели: не только не укрощаем мы варваров силою Духа и действенностью дарований, но даже чрезмерным множеством грехов своих приводим в дикость и кротких нравом. Ибо себе и грехам своим приписываем причину того, что разлилось так могущество еретиков. Почти ни одна часть вселенной не спаслась от запаления ересей. Твои сказания —подвижническое противоборство: тела, строгаемые за благочестие, ярость варваров, презираемая людьми, у которых сердце не знает страха, различные истязания, изобретаемые гонителями, во всем противоборство подвизающихся, древо, вода, окончательные страдания мучеников. Каковы же наши сказания? Любовь охладела, разоряется учение Отцев, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых, люди, изгнанные из молитвенных домов, под открытым небом подъемлют руки к небесному Владыке. И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование.

Сам умоляй о сем Господа и всех мужественных подвижников Христовых собери на молитву о Церквах, чтобы, если только остается еще сколько-нибудь времени стоять миру сему и не все уклонилось в противную сторону, умилосердившись над Своими Церквами, возвратил их Бог к древнему миру.

160. К Сорану* (165)

Описывает радость, с какою получил от Сорана письмо, благодарит за присланные мощи св. мученика и просит молитв Сорановых.
(Писано в 374 г.)

Святый Бог исполнил давнее мое желание, обрадовав меня получением письма истинного твоего благочестия. Всего важнее и всего достожелательнее видеть тебя, и быть от тебя видимым, и лично насладиться дарованиями обитающего в тебе Духа. Но поскольку не дозволяют сего и местное расстояние, и частые наши обстоятельства, каждого из нас удерживающие, то вот предмет другого моего желания — питать душу частыми письмами любви твоей о Христе. Это было со мною и теперь, когда взял я в руки письмо твоего благоразумия. Ибо более, чем вдвое, возрос я, насладившись написанным, потому что действительно мог видеть саму душу твою, отражающуюся в словах, как бы в зеркале каком. Усугублялось же веселие мое не только тем, что ты действительно таков, каким изображает тебя общее всех свидетельство, но и тем, что прекрасные твои качества составляют украшение нашего отечества. Ибо, подобно зеленеющей ветви, от благородного корня возникшей, наполнил ты духовными плодами чужую сторону, посему отечество наше справедливо гордится своими сынами, и когда совершал ты подвиги за веру, славило оно Бога, наблюдая, что сохранило в тебе доброе наследие отцов. А каков настоящий твой поступок? Мучеником, который недавно подвизался в соседней нам варварской стране, почтил ты свое отечество, как благодарный какой земледелец, посылая начатки плодов ссудившим семенами. Вот подлинно дар, достойный подвижника Христова — свидетель истины, недавно увенчанный венцом правды, которого мы приняли, радуясь, и прославили Бога, у всех народов исполнившего уже Евангелие Христа Своего. Снизойди на наше прошение — вспоминать в молитвах и нас, любящих тебя, и прилежно помолится Господу о душах наших, чтобы и нам посчастливилось начать некогда работать Богу на пути заповедей Его, какие дал Он нам во спасение.

______________________

* Письмо сие надписывается: к «Асхолию», но Асхолий был родом не из Каппадокии, почему можно думать, что оно писано к Сорану, который (см. письм. 150) был военачальником Скифии.

______________________

161. К пресвитеру Антиоху, племяннику Евсевия Самосатского, сопровождающему его в изгнании* (168)

Сетует о самосатской Церкви, лишенной Пастыря, и утешает Антиоха тем, что он в изгнании будет наслаждаться пребыванием своим при Евсевии.
(Писано в 374 г.)

Сколько сетую о Церкви, которая лишилась такого Пастыря, сколько утешаю вас тем, которые сподобились в подобное время быть вместе с мужем, причастным великому подвигу, совершаемому за благочестие. Ибо уверен, что Господь удостоит той же участи и вас, которые прекрасно поощряете и возбуждаете его усердие. Но какое приобретение —в глубоком безмолвии наслаждаться уроками мужа, который столько приобрел и учением, и действительным опытом. Посему уверен я, что вы узнали теперь этого мужа, каков он по своему благоразумию, потому что в предшествовавшее время и у него мысль делилась на многое, и вам житейские дела не давали досуга совершенно припасть к духовной струе, льющейся у сего мужа из чистого сердца. Но да дарует нам Господь, чтобы и вы были ему утешением, и сами не имели нужды в утешении от других, в чем и уверен я, гадая о сердцах ваших и по собственному опыту, в котором изведал вас несколько, и по высокому учению прекрасного наставника, с которым и единодневное пребывание есть достаточное напутствие ко спасению.

______________________

* По изданию Гарниера, письму сему предшествуют два письма к Евсевию Самосатскому, писанные св. Григорием Богословом; письма эти в русском переводе Писем св. Григория под номерами 60 и 61.

______________________

162. К Григорию Богослову (169)

Диакон Гликерий, собрав многих дев и бежав с ними ночью, водил их с собою. Св. Григорий Богослов дал сим девам у себя убежище. Почему св. Василий просил его, чтобы или велел Гликерию воротиться с девами, или прислал одних дев, по крайней мере желающих возвратиться. Гликерию же, в случае повиновения, обещает прощение, аза неповиновение угрожает низложением.
(Писано около 374 г.)

Правильно, что предпринял ты дело благоприличное, кроткое и человеколюбивое, собрав плен (скажу пока так) отступника Гликерия, и прикрыв, сколько можно было, общий наш позор. Впрочем, твоему благоговению надлежало прежде узнать дело в подробности и потом уже положить конец сему бесчестию. Этот, теперь надменный, а у вас степенный, Гликерий мною был рукоположен в диакона Уинесской Церкви, чтоб служил пресвитеру и имел попечение о делах церковных. И действительно, это человек в ином странный, но для дел порученных не способный, как скоро поставлен он был в диакона, до того был неприлежен в деле своем, что не положил ему даже начала. Но совершенно самовластно собрав жалких дев, из которых иные пришли к нему добровольно (самому тебе известно, как юность склонна к подобным делам), а иные и против воли, решился стать предводителем этого стыда, и, возложив на себя имя и одежду патриаршества, вдруг понесся высоко, приведенный к этому не каким-либо благовидным путем или благочестием, но хватаясь за сие средство к пропитанию, как иной берется за другой какой промысел. И едва не возмутил он всю Церковь, презирая своего пресвитера, человека почтенного по жизни и по летам, презирая хорепископа и даже меня, как ничего не стоящего, наполняя непрестанными смятениями и беспокойствами город и весь священный чин. И наконец, когда получил небольшой словесный выговор от меня и от хорепископа, чтобы не презирал его (потому что и юных приучил к сему безрассудству), замышляет он дело крайне дерзкое и бесчеловечное. Захватив дев, сколько мог, и выждав ночь, предается бегству. Это кажется тебе весьма странным. Обрати же внимание и на обстоятельства. Там был собор. Отовсюду, естественно, стеклось великое множество народа. К он вел свой лик, сопровождающий юных и толпящийся вокруг них, чем произвел великое уныние в благоговейных и возбудил много смеха в невоздержных и готовых к пересудам. И не довольно сего, хотя и это было так важно, но еще, как говорят, родителей сих дев, которые не перенесли бесчадия, хотели собрать рассеянных и со слезами припадали к дочерям своим, этот чудный витязь, с разбойничьим своим скопищем, оскорбляет и бесчестит. Сие да не покажется сносным твоему благоговению, потому что обращается в общее посмеяние над нами всеми, но прежде всего, вели ему возвратиться с девами. Ибо найдет некоторое к себе человеколюбие, если придет назад с письмом от тебя. Если же он не воротится, отошли, по крайней мере, дев к матери их — Церкви. Если и сего не будет, не попусти, чтоб желающие уйти потерпели принуждение, но убеди их возвратиться к нам. И свидетельствуюсь перед тобою, Богом и людьми, что это нехорошо и не по уставам Церкви. Если Гликерий возвратится в добром порядке и с приличною скромностью, это всего лучше, а если нет, да прекратит служение.

163. К Гликерию (171)

Обещает ему прощение, если вскоре возвратится, в противном же случае угрожает низложением и Божиим судом.
(Писано в 374 г.)

Долго ли тебе вести себя безрассудно, умышлять зло себе самому? Беспокоить меня, срамить весь чин монашеский? Возвратись, полржившись на Бога и на меня, который подражаю Его человеколюбию. Ибо, если сделал я выговор отечески, то и прощу отечески. Вот мое тебе слово, потому что многие просят за тебя, и прежде других твой пресвитер, которого седину и сердоболие уважаю. Если же удаляешься от меня, то, конечно, освободишься от своей должности, но отпадешь и от Бога с твоими песнями и длинной ризой, которыми ведешь юных не к Богу, а в пропасть.

164. К Григорию Богослову (171)

Снова жалуется, что Гликерий и девы еще не возвратились.
(Писано около 374 г.)

И прежде писал я тебе о Гликерии и о девах. Но они и доселе не возвратились, а еще медлят, не знаю, почему и как. Ибо не буду ставить этого в вину тебе, будто ты делаешь сие к нашему предосуждению, или сам огорчившись на меня чем-нибудь, или в угодность другим. Итак, пусть приходят, ничего не страшась. Будь ты порукою в этом. Ибо болею об отсеченных членах, хотя и справедливо они отсечены. А если будут упорствовать, то на других падет тяжесть, а я умываю руки.

165. К Софронию епископу (172)

Изъявляет как свою радость о получении Софрониева письма, в котором видит первый плод Духа —любовь, так вместе и желание свидеться с Софронием.
(Писано около 374 г.)

Сколько обрадовал ты меня письмом, нет нужды о том и писать, потому что, без сомнения, сам угадываешь это по написанному тобою. Ибо в письме своем показал ты мне первый плод Духа — любовь. А что же для меня дороже сего при настоящем положении обстоятельств, когда «по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь» (Мф 24,12)? Ибо ничто ныне так не редко, как встреча с духовным братом, мирное слово, духовное общение, какое обретя в твоем совершенстве, возблагодарил я Господа, прося исполнить меня и совершенным о тебе веселием. Ибо, если таковы письма, то каково личное с тобою свидание? Если издали берешь так в плен, то чего будешь достоин, явившись близ меня? Но будь уверен, что, если бы не тысячекратное множество недугов удерживало меня, и не были неизбежны эти нужды, которыми я связан, то сам поспешил бы к твоему совершенству. И хотя давний этот телесный недуг служит мне великим препятствием к движению с места, однако же не стал бы вменять сего в препятствие ради ожидаемой пользы. Ибо удостоиться свидания с человеком такого образа мыслей, который всему предпочитает веру Отцев, как говорят о тебе досточестные братия и сопресвитеры, действительно значит то же, что возвратиться к древнему блаженному состоянию Церквей, когда немногие болели сомнениями, а все пребывали в безмолвии, будучи непостыдными исполнителями заповедей, служа Господу простым и естественным исповеданием, соблюдая неповрежденную и неподдельную веру в Отца и Сына и Святаго Духа.

166. К Феодоре монахине (173)

В том, что редко пишет, извиняется неуверенностью в доставлении писем; изображает трудность достигнуть совершенства в жизни, какой по обету посвятила себя Феодора.
(Писано около 374 г.)

Ленивым меня делает писать к тебе неуверенность, что письма мои непременно дойдут в руки любви твоей, а не будут, по негодности слуг, читать их прежде тысячи других людей, особенно при таком ныне замешательстве дел во вселенной. Поэтому жду, что станут, как ни есть, бранить меня и насильно вытребуют у меня письма, а это и будет служить для меня знаком, что письма доставляются.

Поэтому пишу ли, молчу ли, одно у меня дело — соблюдать в сердце своем память о твоей скромности и молиться Господу, чтобы дал тебе совершать течение благого жития согласно с твоим намерением. Ибо действительно немалый подвиг — принесшему обет присовокупить к этому и что следует за обетом. Избрать для себя образ жизни, согласный с Евангелием, может всякий, но соблюдать все до малости и не пройти без внимания ничего из написанного в Евангелии,—в этом из известных нам очень немногие успели так, чтобы пользоваться и языком обузданным, и оком обученным, по намерению Евангелия, и руками действовать с целью благоугодить Богу, и ноги двигать, и каждый из членов употребить, как в начале распорядил наш Создатель. В одежде — благоприличие, в обращении с мужчинами —осторожность, в снедях —умеренность, в приобретении необходимого — неизлишество — все это, если говорить так просто, дело не важное, но оно требует великого подвига при исполнении, как находим в самой действительности. И совершенство в смиренномудрии, чтобы ни знатность предков не помнить, ни, ежели есть у нас от природы какое преимущество душевное, или телесное, не превозноситься им, ни мнения о себе других не обращать в повод к превозношению и надменности —и это принадлежит к жизни евангельской, так же как в воздержании —твердость, в молитве —неутомимость, в братолюбии —сострадательность, с нуждающимися — общительность, в образе мыслей —скромность, сокрушение сердца, здравая вера, в печали —равнодушие, и то, чтобы в мысли нашей никогда не прекращалось напоминание о страшном и неизбежном суде, к которому все мы поспешаем, хотя весьма немногие помнят о сем и заботятся о том, чем он кончится.

167. К вдове (174)

В том, что не писал к ней доселе, оправдывается опасением подвергнуть ее какой-либо опасности от своих недоброжелателей, советует ей постепенно иметь в сердце страх Божий и всех принимать в общение молитв.
(Писано около 374 г.)

При сильном желании часто писать к твоему благородству, всегда я удерживался, чтобы не подать мысли, будто бы навлекаю на вас какие-то искушения, потому что ко мне расположены неприязненно и, как слышу, до того простирают вражду, что выведывают, не получил ли кто когда письма моего. Но поскольку сама ты (что и хорошо сделала) начала переписку и писала ко мне, прося, как и надлежало, совета о делах, касающихся до твоей души, то и я побужден написать к тебе, и в возмещение упущенного в прежнее время, и в ответ на писанное твоим благородством.

Блаженна душа, которая день и ночь не имеет другого попечения, кроме одного, как в великий тот день, когда вся тварь предстанет перед Судией, дать отчет в делах своих, и ей не затрудняясь отвечать за жизнь свою. Кто имеет у себя перед глазами этот день и час, и всегда помышляет об оправдании на непогрешительном суде, тот или вовсе не согрешит, или согрешит весьма мало, потому что грешим мы по отсутствию в нас страха Божия. А в ком ясно напечатлено ожидание угрожающего, тому живущий в нем страх не дает времени впадать в поступки или помышления необдуманные. Итак, памятуй о Боге, имей в сердце страх Божий и принимай всех в общение молитв. Ибо велика помощь от тех, которые могут умилостивить Бога. И ты не преставай делать это. Ибо молитва будет нам и добрым помощником в сей жизни, пока живем в этой плоти, и отходящим отсюда послужит достаточным напутствием к будущему веку. Но как заботливость есть дело доброе, так уныние, отчаяние и безнадежность во спасении вредят душе. Потому уповай на благость Божию и ожид ай от Бога заступления, зная, что если обращаемся к Нему как должно и искренно, не только не отринет нас вовсе, но пока еще произносим слова молитвы, скажет: «Вот Я!».

168. К комиту Магниниану (175)

Объясняет ему, почему прошение его написать что-нибудь о вере оставляет без удовлетворения.
(Писано около 374 г.)

Степенность твоя писала ко мне прежде и ясно требовала, чтобы между прочим написал я и о вере. Хвалю со своей стороны твое усердие к этому, и молю Бога, чтобы неослабно избирал ты благое, и всегда преуспевал совершаться в знаниях и в добрых делах. Но поскольку не намерен оставлять после себя сочинения о вере, ни писать различных изложений веры, то удержался я отвечать по твоему требованию. Впрочем, мне кажется, что вам наговорено людьми, ничего там не делающими, которые в предосуждении мое разглашают нечто, как будто оправдают этим себя, если налгут на меня что-либо самое гнусное. Их обнаружит наступающий опыт. А я прошу возложивших упование на Христа ни о чем более не заботиться, кроме древней веры; но как веруем, так и креститься, как крестимся, так и славословить. Достаточно для нас исповедовать те Имена, которые прияли мы из священного Писания, и избегать в этом нововведения, потому что спасение наше не в изобретении именований, но в здравом исповедании Божества, в Которое мы уверовали.

169. К Амфилохию, епископу Иконийскому (176)

Приглашает его на день памяти св. Евпсихия и просит приехать за три дня до сего праздника.
(Писано в 374 г.)

Да устроит Святый Бог, чтобы когда это мое письмо придет в твои руки, был ты здоров телом, свободен от всякого недосуга и во всем имел успех, и потому не осталось неисполненным тобою мое приглашение: прибыть в наш город и сделать более торжественным празднество, какое в обыкновении у нашей Церкви совершать ежегодно в честь мучеников. Ибо будь уверен, досточестнейший и поистине для меня любезнейший, что народ мой, узнав многих по опыту, более, нежели успеха в чем-нибудь, желает твоего прибытия. Так тронул ты их к себе любовью в короткое у нас пребывание. Поэтому, чтобы Господь прославился, и люди возвеселились, и мученики были почтены, и я, старец, от искреннего сына получил должную услугу, благоволи немедля пожаловать ко мне и предварить дни собрания, чтобы на досуге побыть нам с тобою вместе и утешиться общением духовных дарований. А празднество бывает пятого сентября. Посему прошу тебя прибыть за три дня, чтобы своим присутствием придал ты величия памяти, совершаемой в богадельне.

Здоровым, благодушным о Господе и молящимся обо мне да сохранит тебя благодать Господня и для меня, и для Церкви Божией!

170. К Софронию магистру (177)

Ходатайствует за Евсевия, который по клевете подпал суду.
(Писано в 374 г.)

Нелегко перечислить всех для меня облагодетельствованных твоим великодушием, так многим (знаю это по себе) сделано добро высокою твоею рукою, которую Господь даровал мне помощницею во времена важные. Но более всех имеет прав на твое великодушие почтеннейший брат Евсевий, которого теперь представляю при письме своем. Он подпал нелепой клевете, и одна твоя прямота может рассеять ее. Спрошу и в дар справедливости, и из снисхождения к человечеству, и для продолжения ко мне обычных мил остей, замени собою для этого человека всех и заступись за него вместе с правдою. Потому что немалою ему помощью служит справедливость дела, которую было бы весьма легко доказать ясно и неопровержимо, если бы не вредило сему настоящее время.

171. К Авгургию (178)

Ходатайствует за того же Евсевия.
(Писано в 374 г.)

Знаю, что неоднократно за многим ходатайствовал я перед твоею досточестностью, и в довольной мере был полезен утесненным в это самое важное время. Впрочем, не знаю, чтобы прежде этого к твоей чинности посылал кого и для меня более дорогого и подвергающегося большей опасности, чем возлюбленнейший сын Евсевий, который теперь вручает тебе от меня это письмо. В какое запутан он дело, о том сам расскажет твоей чинности, если только найдет удобное время. А что должно быть сказано мною, состоит в следующем: не надобно подвергать этого человека истязаниям, и поскольку открыты многие виновники весьма тяжких преступлений, то и его заставлять нести на себе подозрение, падающее на многих. Но должно произвести суд, и в следствии о нем обратить внимание на его жизнь. Ибо таким образом и клевета легко сделается явною, и этот человек, нашедши себе самую справедливую защиту, будет всегдашним глашатаем благодеяний твоей снисходительности.

172. К Аринфею (179)

Поручает его покровительству человека, имеющего дело в суде и оклеветанного.
(Писано в 374 г.)

Благородство твоего происхождения и общительность со всеми показывает нам, что ты человеколюбив и друг свободы. Потому смело прошу о человеке, который знатен по древнему своему роду и предкам, а еще более достоин почтения и уважения сам по себе по врожденной ему кротости нравов. Поэтому, по просьбе моей, заступись за него, имеющего хлопоты по делу в суде, которое по своей справедливости не стоит труда, но опасно по тяжкой клевете. Ибо много послужит к его спасению, если благоволишь сказать за него человеколюбивое слово, чем прежде всего воздашь должное справедливости, а потом и нам, избранным друзьям своим, и сим окажешь обычную честь и милость.

173. К Софронию магистру за Евмафия (180)

Ходатайствует за сего Евмафия, человека благородного и ученого, но подвергшегося какому-то несчастию.
(Писано в 374 г.)

Встретив человека, достойного уважения в несносных обстоятельствах, страдал я душевно. Да и как, будучи человеком, не соболезновать о человеке благородном, который безвинно запутан в дела? И рассуждая сам с собою, как могу быть ему полезным, нашел я один только способ разрешить затруднение, в каком он находится, а именно, сделав его известным твоей чинности. Итак, твое уже дело —довершить остальное, т.е. и к нему показать свое усердие, какое, в чем я свидетель, показал ты ко многим. Дело же узнаешь из просьбы, какая подана к царям и которую прошу тебя взять на свои руки и содействовать этому человеку по возможности. Ибо сделаешь милость христианину, человеку благородному и достойному уважения за многую ученость. А если присовокуплю, что оказанное ему благодеяние и я приму за большую милость, то, хотя в других отношениях и невеликого стою уважения, но, поскольку твоей степенности всегда угодно оказывать ко мне внимание, без сомнения, немалым для тебя покажется доставить и мне удовольствие.

174. К Отрию Мелитинскому (181)

По случаю ссылки во Фракию Евсевия, епископа Самосатского, просит Отрия для взаимного утешения писать о делах самосатских, а сам обещается сообщить известия из Фракии об Евсевии.
(Писано в 374 г.)

Знаю, что разлука с боголюбивейшим епископом Евсевием столько же чувствительна и твоему благоговению, как и мне самому. Итак, поскольку оба имеем нужду в утешении, то будем утешать друг друга. Ты пиши ко мне о делах самосатских, а я буду извещать тебя о том, что узнаю из Фракии. Ибо нимало не приносит облегчения в настоящей горести, как мне знать о твердости народа, так твоей доброте получать известие о том, в каком положении наш общий отец. Конечно, и теперь не опишу этого в письме, но представляю человека, который в точности знает, в каком положении оставил его и как переносит он случившееся с ним. Итак, молись и о нем, и обо мне, чтобы Господь послал скорое избавление от сих бедствий.

175. К пресвитерам Самосатским (182)

Благодарит за твердость в вере и просит за сие наград им от Господа.
(Писано в 374 г.)

Сколько скорблю, представляя себе вдовство Церкви, столько ублажаю вас, достигших такой меры подвига, который да даст вам Господь, совершить мужественно, чтобы получить вам великую награду и за верное домостроительство, и за мужественную твердость, какую оказали вы за имя Христово.

176. К правителям Самосатским (183).

Хвалит их усердие к добрым делам, советует быть в сем твердыми и просит писать ему.
(Писано в 374 г.)

Когда посмотрю, что искушение уже по всей вселенной, что значительнейшие города Сирии претерпели страдания, равные нашим, но не везде вижу, чтобы правящее сословие было так искусно и отличалось добрыми делами, как прославляется теперь ваше усердие к добрым делам, тогда бываю близок к тому, чтобы радоваться настоящему положению дел. Ибо, если бы не было этой скорби, то не обнаружилось бы и ваше искусство. Посему видно, что горнило для золота, то ревнителям какой-либо добродетели скорбь за упование на Бога. Итак, чудные мои, постарайтесь, чтобы последующее было достойно понесенных вами трудов, покажите, что на великом основании воздвигаете вы еще более достойное внимания здание, и, когда даст Господь, что пастырь Церкви сам явится на своем престоле, окружите его, чтоб рассказать нам, какое распоряжение сделал каждый из вас для Церкви Божией, а в великий день Господень от великодаровитого Бога принять воздаяние каждому по мере понесенных им трудов. Если же будете помнить меня и писать ко мне всякий раз, когда можно, то поступите справедливо, воздавая мне равным за равное и вместе немало обрадуете, присылая в письмах явственные символы вашего приятнейшего для меня голоса.

177. К Евстафию, епископу Иммерийскому (184)

Просит Евстафия, чтобы при занятиях делами церковными, писал к нему, когда только можно, что и сам обещает делать.
(Писано в 374 г.)

Знаю, что сиротство приводит к печали и многим хлопотам, потому что лишает покровителей. Потому, рассуждаю, и твое благоговение, опечаленное случившимся, не пишет ко мне, а вместе с тем находится теперь в больших недосугах и посещает паствы Христовы по причине восставших повсюду врагов. Но поскольку беседа с единодушными служит утешением во всякой печали, то благоволи всякий раз, когда можно, писать ко мне, чтоб и себя успокоить беседою со мною, и меня утешить сообщением мне своих речей. Это же постараюсь делать и я всякий раз, когда позволят дела. И сам помолись, и всю братию попроси с усердием умилостивить Господа, чтобы со временем показал нам освобождение от сетования, в каком теперь находимся.

178. К Феодоту, епископу Верийскому (185)

Просит не опускать случаев ко взаимной переписке; изъявляет желание лично с ним видеться.
(Писано около 374 г.)

Знаю, что, хотя и не пишешь ко мне, но в сердце твоем хранится память обо мне. И заключаю о сем не потому, что сам достоин какой-либо доброй памяти, но потому, что душа твоя богата избытком любви. Впрочем, сколько можно тебе, пользуйся встречающимися случаями писать ко мне, чтобы более благодушествовал я, слыша о ваших делах, и пользовался этим, как случаем, чтобы и самому описывать вам наши дела. Ибо у разлученных телесно — один способ собеседования — через письма, и мы не будем лишать друг друга сего собеседования, сколько позволят то дела. Но да даст нам Господь и лично свидеться, чтобы и в любви нам возрасти и приумножить благодарность нашу Владыке за большие дары Его.

179. К Антипатру, областному правителю (186)

Поздравляет Антипатра, который вылечился капустою, квашеною в уксусе.
(Писано около 374 г.)

Как прекрасна философия и в других отношениях, и в том, что питомцам своим не позволяет употреблять дорогих врачеваний, но одна и та же вещь служит у него припасом для стола и достаточным пособием для здоровья! Ибо, как слышал, ослабевший позыв на пищу восстановил ты капустою, квашеною в уксусе, на которую я прежде смотрел с неудовольствием, и потому, что она напоминала совоспитанницу —нищету. Теперь же, кажется, сам себя переуверил, и смеюсь над пословицею, видя эту добрую кормилицу юности, которая возвратила здоровье и нашему градоправителю. И ничего уже не буду предпочитать ей, не только Омирова лотоса, но и той амброзии, которая, если была когда-нибудь, питала обитателей Олимпа1.

180. К Амфилохию о правилах (188) Первое каноническое послание

Святой Василий отвечает на многие вопросы, предложенные св. Амфилохием, касательно церковных правил и некоторых мест священного Писания.
(Писано в 374 г.)

Сказано: «Ухо, внимательное к учению жизни, пребывает между мудрыми» (Притч 15,31); а вопрос мудрого умудряет, как видно, и не мудрого. Это, по благодати Божией, бывает со мною всякий раз, когда получаю письма трудолюбивой души твоей, потому что делаюсь сведущее и разумнее себя самого, из самого вопроса научаясь многому, чего еще не знал. И попечение об ответе бывает для меня учителем. Точно так и теперь, хотя вопросов твоих никогда еще не принимал в заботливое внимание, принужден я рассмотреть их в точности, припомнить, если что слышал от старейших, и от себя придумать похожее с тем, чему научен.

Правило*. Итак, что касается до вопроса о кафарах, о сем сказано прежде**, и ты кстати напомнил, что должно следовать обычаю каждой страны, потому что о крещении их и в то время рассуждавшие об этом предмете думали различно. А крещение пепузинов, мне кажется, не заслуживает никакого уважения и удивительно, как укрылось сие от Дионисия, столько сведущего в правилах. Ибо древние определили принимать то крещение, которое ни в чем не отступает от веры. Поэтому иное назвали ересями, иное расколами, а иное недозволенными сборищами. «Ересями», которые совершенно отторглись и стали чуждыми по самой вере; «расколами», если разногласят между собою по некоторым церковным винам и по вопросам, допускающим восстановление; «и недозволенным сборищами», собрания, составляемые непокорными пресвитерами, или епископами и невежественным народом. Например, если кто по обличении в грехе удален от священнослужения и не покорился правилам, но сам себе присвоил председательство и священнослужение, а с ним вместе отступили и другие, оставив повсеместную Церковь, то сие есть недозволенное сборище. А разногласие с принадлежащими к Церкви в учении о покаянии есть раскол. Ереси же есть, например: ересь манихеев, валентинян маркионитов и этих самых пепузинов, потому что здесь разногласие касается самой веры в Бога. Потому древними Отцами решено крещение еретиков отметать совершенно, а крещение раскольников, как принадлежащих еще к Церкви, принимать. Находящихся же в недозволенных сборищах, по исправлении надлежащим покаянием и обращением, присоединять опять к Церкви. Таким образом нередко занимавшие церковную степень и отступившие с непокорными, по своем покаянии, приемлются в тот же чин. Итак, пепузины явные еретики, потому что хулили Духа Святаго, беззаконно и бесстыдно Монтану и Прискилле присвоив имя Утешителя. И потому, как обоготворяющие людей, достойны они осуждения, а как оскорбляющие Духа Святаго сравнением Его с людьми, подлежат за сие вечному осуждению, потому что хула на Духа Святаго не отпускается. Поэтому какое же основание принимать их крещение, когда крестят они в Отца и Сына и в Мантана, или Прискиллу? Те и не крещены, которые крестились в то, что нам не предано. Посему, если и укрылось это от великого Дионисия, то нам не следует подражать ошибке, потому что несообразность сама собою видна и очевидна всякому, кто хотя несколько способен рассуждать. Кафары принадлежат к числу раскольников, но, впрочем, древним, разумею Киприана и нашего Фирмилиана, решено всех их, и кафаров, и энкратитов, и идропарастов, подвести под одно определение, потому что, хотя начало отделения было вследствие раскола, но отступившие от Церкви не имели уже на себе благодати Святаго Духа, так как преподаяние оной оскудело по пресечении преемственности. И хотя первые отделившиеся имели рукоположение от Отцев, и через возложение рук их получили духовное дарование, но отторгнувшиеся, сделавшись мирянами, не имели власти ни крестить, ни рукополагать, и не в состоянии были передавать другим благодать Святаго Духа, от которой сами отпали. Почему крещенных ими, как крещенных мирянами, когда приходят в Церковь, повелели очищать истинным крещением, крещением церковным. Но поскольку некоторые в Азии, для благоустройства многих, решительно положили принимать их крещение, то пусть будет оно приемлемо. Должно же нам иметь в виду злоухищрение энкратитов, а именно, чтобы затруднительным сделалось принимать их в Церковь, придумали они наконец ускорять собственное свое крещение, чем нарушили и свой даже обычай. Посему думаю, что, так как о них ничего не сказано ясно, следует нам отметать их крещение, и если кто принял от них крещение, когда приходит он в Церковь, крестить его. Впрочем, если будет это препятствием общему благоустройству, то опять должно держаться обычая и следовать Отцам, благоустроившим, что нужно было для нас. Ибо опасаюсь, чтобы, желая удержать их от поспешности в крещении, строгостью правила не положить нам препятствия спасаемым. Если же они соблюдают наше крещение, это не должно делать нас к ним снисходительными, потому что не обязаны мы воздавать им благодарность, но должны во всей точности исполнять правила. Но во всяком случае да будет постановлено, чтобы приходящие к Церкви из крещенных ими были помазываемы верными и потом приступали к Таинствам. Знаю же, что братий Изоия и Саторнина, которые были в их обществе, приняли мы на епископскую кафедру, потому находящихся в соединении с их обществом не можем уже отлучать от Церкви, принятием епископов постановив для себя как бы некоторое правило общения с ними.

______________________

* Вот остроумный ответ Антипатра: «Капуста дважды — смерть, говорит завистливая пословица. А я, требовавший ее много раз, умру однажды. Без сомнения же, умру, хотя бы и не требовал. А если без сомнения, то не затруднюсь вкусить сладкого припаса, который напрасно бранит пословица». В издании Гарниера письмо 187.
** См. второго Вселенского Собора прав. 7.

______________________

Правило 2. Умышленно погубившая в себе зачатый плод подлежит наказанию за убийство. А образовался ли, или еще не образовался плод, сие не выясняется у нас в точности. Ибо виновная наказывается в этом случае не только за плод, который бы она родила, но и за злоумышление против самой себя, потому что женщины всего чаще умирают от таковых покушений. К сему же присоединяется и истребление зачатого плода, и это, по умыслу отваживающихся на сие, —другое убийство. Впрочем, время покаяния их не должно продолжаться до смерти, но надобно принимать их по истечении десяти лет, исцеление же определять не временем, но образом покаяния.

Правило 3. Диакон, который по принятии диаконского сана, впал в блуд, должен быть низвержен из сего сана. Но ему, низведенному в состоянии мирянина, да не воспрещается приобщение, потому что древнее есть правило — ниспадающих со своей степени подвергать одному роду наказания, в чем древние, как думаю, последовали сему закону: «не мсти дважды купно» (Наум 1, 9). Но правило имеет и другую причину, а именно ту, что состоящие в сословии мирян, будучи изринуты из места верных, снова приемлются в то место, с которого ниспали. А диакон однажды навсегда подвергается продолжительному наказанию низложения. Потому, так как диаконство ему не возвращается, ограничились одним этим наказанием. И это по уставам. Вообще же действительнейшее исцеление есть удаление от греха. Посему, кто для плотского удовольствия отринул благодать, тот, если с сердечным сокрушением и всевозможным порабощением себя воздержанию, откажется от удовольствий, которыми доведен до падения, то представит нам совершенное доказательство своего исцеления. Поэтому должно нам знать то и другое, и предписываемое правилами, и введенное обычаем. В рассуждении же тех, которые не могут достигнуть совершенства, следовать преданному уставу.

Правило 4. О троебрачных и многобрачных положено, с соблюдением соразмеренности, то же правило, какое и о двоебрачных. Двоебрачным назначают год, а иные два; троебрачных же отлучают на три, а часто и на четыре года. И таковой брак называют уже не браком, но многоженством, лучше же сказать подвергшимся осуждению блудом, потому что и Господь самарянке, которая имела одного за другим пятерых мужей, говорит: «Тот, которого ныне имеешь, не муж тебе» (Ин 4,18), доказывая, что преступившие меру двоебрачия, не достойны уже называться именем мужа, или жены. Но мы, следуя не правилу, а примеру предшественников, приняли в обычай для троебрачных пятилетнее отлучение. Должно же не вовсе не допускать их в Церковь, но два или три года удостаивать их слышания церковных чтений, а после того дозволить им стоять с верными, но удерживать от приобщения Благаго, и таким образом, когда покажут некоторый плод покаяния, возводить их на место приобщения.

Правило 5. Еретиков, кающихся при конце жизни, принимать надобно, но принимать, очевидно, не без рассуждения, а справившись, точно ли истинное показывают покаяние, и имеют ли факты, свидетельствующие о старании спастись.

Правило 6. Блудную жизнь дев, посвященных Богу, не должно считать браком, но всеми мерами надобно расторгать связь их, потому что сие и Церкви полезно для ее твердости, и еретикам не даст повода говорить о нас, будто бы привлекаем к себе дозволительностью грешить.

Правило 7. Мужеложники, скотоложники, убийцы, отравители, прелюбодеи, идолопоклонники заслуживают то же наказание. Потому в критике одних соблюдай устав, какой имеешь в критике других. О принятии же тех, которые тридцать лет каялись в нечистоте, сделанной ими по неведению, не должно нам и сомневаться. Ибо их делают достойными извинения и неведение, и добровольное исповедание, и такая продолжительность времени. Почти целое поколение человеческое преданы они были сатане, чтобы научились не бесчинствовать. Посему прикажи без замедления уже принять их, тем более, если есть у них слезы, которыми трогают твое сердоболие, и ежели показывают жизнь достойную сострадания.

Правило 8. Кто в раздражении на жену свою употребил в дело топор, тот убийца. Но прекрасно и достойно твоего благоразумия, что напомнил мне сказать о сем пространнее, потому что много разности между произвольным и не произвольным. Совершенно непроизвольно и далеко от мысли сделавшего это, если кто, бросив камень в собаку, или в дерево, попадает в человека. У него было желание прогнать зверя, или сшибить плод, но некто случайно подошел под удар, идя мимо — потому таковое дело не произвольно. Непроизвольное также дело, если кто, желая вразумить, бьет кого ремнем, или нетвердою палкою, и битый умирает, потому что здесь берется во внимание намерение, а именно, желание исправить согрешившего, а не умертвить. К непроизвольным делам причисляется и следующее, когда защищающий себя в драке палкою, или рукою, наносит нещадный удар в опасное место, чтобы причинить человеку боль, а вовсе не убить его. Но это близко уже к произвольному, ибо кто употребил в защиту такое орудие, или нещадно наносит удар, тот явным образом не щадит человека, потому что сам обладает страстью. Подобным образом и то причисляется к непроизвольному, если кто употребил в дело тяжелое дерево, или камень, который сверх силы человеческой, но иное что-нибудь имел в намерении, и иное сделал, потому что в раздражении нанес такой удар, которым умертвил пораженного, между тем как, может быть, старался он больно ушибить, а не совершенно убить до смерти. Но не имеет никакого извинения, кто употребил в дело меч, или что-либо подобное, а тем паче, кто нанес рану топором. Ибо видно, что он ударил не рукою, так чтобы мера удара от него зависела, но нанес рану так, что удар необходимо должен был сделаться гибельным и от тяжести, и от остроты железа, и от того, что оно брошено издали. Совершенно также умышленно и никакому не подлежит сомнению, что делается разбойниками и при неприятельских нашествиях, ибо разбойники убивают для денег, избегая улики, а на войне доводят до убийства, имея намерение не устрашить или вразумить, но истребить противников. Впрочем, если кто составил хитрое снадобье с другою какою-нибудь целью, и умертвил им человека, такой поступок признаем умышленным. Так, например, часто делают женщины, какими-нибудь наговорами и перевязями пытаясь приворожить любимых, давая им снадобья, производящие омрачения в умах. Потому таковые, умерщвляя, хотя одно имели в намерении, а другое сделали, однако же, за ухищренное и недозволенное свое дело, причисляются к умышленным убийцам. Поэтому те, которые дают снадобья, вытравляющие младенца, есть убийцы, равно как и те, которые принимают убивающие зародыш травы. И об этом довольно.

Правило 9. По последовательности понятий равно относится и к мужам и, к женам изречение Господне о непозволительности оставлять брачную жизнь, «кроме вины любодеяния, если она отойдет от него (мужа)» (Мф 5, 32), но не таков обычай. Хотя находим, что строгое обращается внимание на жен, потому что апостол говорит: «Совокупляющийся с блудницей есть одно тело с ней» (1 Кор 6, 16), и Иеремия: «И сделается женою другому, то может ли она возвратиться к нему? Не осквернилась ли бы этим страна та» (Иер 3,1)? И еще: «Содержащий прелюбодейку безумен и нечестив» (Притч 18,23). Однако же обычай повелевает, чтобы жены держали при себе и прелюбодеев мужей, когда они живут блудно. Потому живующая вместе с мужем, оставленным женою, не знаю, может ли быть названа прелюбодейцею, потому что здесь обвинение падает на жену, которая развелась с мужем. По какой причине оставила она брачную жизнь? Если муж бил ее, и она не перенесла ударов, то надлежало ей лучше терпеть, нежели расходиться с сожителем. Если не перенесла утраты в имении, то и сей предлог не уважителен. А если потому, что живет он блудно, то нс наблюдается сие по церковному обычаю. Напротив того, жене поведено и с неверным мужем не разлучаться, но жить вместе, потому что конец дела еще неизвестен. «Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа» (1 Кор 7,16)? Потому оствившая мужа, если перешла к другому, есть прелюбодейка. а оставленный женою муж достоин извинения и живущая с ним вместе не осуждается. Впрочем, если муж, отказавшийся от жены, перешел к другой, то и он прелюбодей. потому что жену доводит до прелюбодейства, и живущая с ним вместе есть прелюбодейка, потому что отвлекла к себе чужого мужа.

Правило 10. Клянущиеся не принимать рукоположения, по произнесении ими клятвы, не должны быть принуждаемы к нарушению оной. Ибо хотя и есть, кажется, одно правило, делающее таковым снисхождение, однако же по опыту знаем, что клятвопреступники не бывают благоуспешны. Но должно обращать внимание на то, какого рода клятвы, в каких словах и с каким расположением клялись, не упускать из вида и самые малые добавления в словах, потому если никак и ничем невозможно поправить дела, то совершенно надобно увольнять таковых. А дело Севира, т.е. рукоположенного им пресвитера, по моему мнению (если и ты на сие согласен) может быть поправлено так. Село это, в которое определен сей человек, и которое теперь в подчинении у Мистии, вели подчинить Уасодам, таким образом и он, не переходя с места, не нарушит клятвы, и Лонгин, имея при себе Кириака, не сделает церкви упраздненною и души своей не подвергнет осуждению за праздность. И кажется, нимало не поступим против правил, сделав снисхождение Кириаку, который дал клятву оставаться в Миндахах, и согласился на свое перемещение, потому что возвращением будет охраняться клятва. А что уступил он сему распоряжению, сие не вменится ему в клятвопреступление, потому что не было прибавлено в клятве: «не оставлять Миндах и на короткое время»; а сказано было: оставаться в них на последующее время. Севиру же, который представляет в предлог забвение, сделаем снисхождение, сказав: «Ведущий тайное не попустит, чтобы Церковь Его потерпела вред от человека, который как вначале поступил не по правилам, но связал себя клятвою вопреки Евангелию, так учил нарушать клятву перемещением, и теперь лжет в том, что притворно приписывает себе забвение». Но поскольку мы не судии сердец, судим же по тому, что слышим, то предоставим отмщение Господу, сами же примем его, не разбирая дела и извиняя человеческую немощь — забвение.

Правило 11. А кто учинил непроизвольное убийство, тот в одиннадцать лет достаточное понес наказание. Ибо явно, что в рассуждении понесших побои наблюдаем Моисеево постановление, и того, кто пал от ударов, им полученных, но потом пошел с помощью жезла, не почтем убитым. А если и не встал после ударов, но тот, кто бил, не хотел убить его, хотя он и убийца, однако же по намерению непроизвольный.

Правило 12. Двоеженцам правило* совершенно преградило служение (церковное).

______________________

* Апостольское правило 17.

______________________

Правило 13. Убийств на войне Отцы наши не вменяли в убийства, мне кажется, из снисхождения к защитниками целомудрия и благочестия. Но может быть, не худо посоветовать, чтобы нечистые руки в продолжение трех лет удерживались от одного приобщения.

Правило 14. Кто берет рост, тот, если согласится неправедную прибыль издержать на бедных и впредь быть свободным от недуга корыстолюбия, может быть принят в священство.

Правило 15. Дивлюсь тебе, что в рассуждении Писания требуешь буквальной точности и почитаешь принужденным образ выражения в переводе, который передает смысл Писания, но не предлагает дословного значения еврейским словам. Поскольку же вопроса, предложенного человеком любознательным* и не должно оставлять без ответа, то скажу: «Птицы небесные и рыбы морские» (Пс 8, 9) и при мироздании имели одно и то же происхождение, потому что оба рода созданы из воды. А причиною сему тождественное свойство того и другого рода, потому что одни плавают в воде, а другие плавают по воздуху. Итак, хотя по этой причине упомянуто о них вместе, однако же этот образ выражения, если разуметь о рыбах, передан неточно, а если обо всем, живущем в водах, весьма близко. Ибо человеку покорны птицы небесные и рыбы морские, и не они только, но и все преходящее «стези морские», потому что не все, что живет в воде, есть рыба. Например, животные китовидные: киты, молотки, дельфины, тюлени; и еще кони, собаки, пилы, мечи и морские коровы, а если угодно, морские ветреницы, гребенки и все в раковинах живущие животные, из которых ни одно не есть рыба, — все, которые преходят «стези морские». Так что всех родов три: птицы небесные, рыбы морские и те из животных водных, которые отличаются от рыб, но проходят «стези морские».

______________________

* Затруднение, которое разрешает св. Василий, заключается в грамматическом сочетании слов греческого текста: τά πετεινά τоυ оΰρανоυ χαι τоυς ιχωυας της ωαλάσσης, τά διαπоρευóμενα τριβоυς ωαλάσσων, где τά διαπоρευóμενα, по-видимому, согласовано в роде С τά πετεινά а не с τоυς ιχφιχχς.

______________________

Правило 16. А Нееман* «великий» не перед Господом, но перед господином своим (4 Цар 5.1), т.е. один из сильных людей у царя Сирийского. Посему тщательно вникай в Писание, и тотчас найдешь решение вопроса.

______________________

* И здесь в слове: χΰριоς, которое может быть и именем Божиим и именем человека, облеченного какою-либо властью.

______________________

181. К Евстафию, первому врачу (189)

Хвалит врачебное искусство и особенно в Евсафии, который помогает не телам только, но и душам, как св. Василий дознал своим опытом, что Евстафий ободрял его к обличению своих клеветников: дает ответ обвинявшим его в троебожии, в савеллианстве, в том, что в трех ипостасях допускает одно Божество; сознаваясь в последнем, объясняет намерение обвинителей исключить Духа Святаго из Божества, и доказывает, что Дух Святый в Крещении именуется вместе с Отцем и Сыном, что приписываются Ему все Божеские именования, что нельзя оспаривать у Духа имени Бог. Наконец на возражение: что имя Бог, как означающее собою естество, не принадлежит Духу, единством действования в трех ипостасях доказывает тождество в Них естества.
(Писано в конце 374, или в начале 375 гг.)

У всех вас, занимающихся врачебным искусством, одно в виду — человеколюбие. И мне кажется, кто вашу науку предпочитает всему занимающему нас в жизни, тот рассуждает согласно с разумом и не уклоняется от своего долга, потому что драгоценнейшее всего благо жизнь делается ненавистною и мучительною, если невозможно иметь здоровья, а здоровье поддерживается вашим искусством.

Но в тебе это знание доведено до особенного совершенства: ты полагаешь для себя обширнейшие пределы человеколюбия, благотворительность своего искусства не ограничивая только телом, но заботясь и об исцелении душевных недугов. Говорю же это, не народной только следуя молве, но и наученный собственным своим же опытом, как во многих других случаях, так особенно ныне, при неописанной злобе моих врагов, которая, подобно сокрушительному потоку, поглощала жизнь мою, и которую ты искусно отклонил от меня, это тягостное затвердение сердца моего размягчив излиянием утешительного слова. Ибо смотря на непрестанные и различные покушения против меня врагов моих, думал я, что должно мне молчать, в безмолвии переносить наносимые мне бедствия, и не противоречить вооружившимся ложью, этим опасным оружием, которое нередко вонзает острие свое, при помощи самой истины. Но ты, прекрасно сделав, ободрил меня к тому, чтоб не выдавать истины, но обличить клеветников и не допустить многих потерпеть вред от того, что ложь действует успешнее истины.

Мне казалось, что питающие против меня ненависть, которой нет и причины, делают что-то похожее на рассказываемое в Эзоповой басне. У Эзопа волк взводит некоторые вины на ягненка, конечно, стыдясь подать о себе мысль, будто бы без справедливого предлога убивает ничем его не оскорбившего. Когда же ягненок без труда опроверг обвинение, взведенное на него по клевете, тогда волк не удерживает уже более своей жадности, но хотя должен уступить справедливости, однако же решает победу зубами. Так и эти люди, для которых ненависть ко мне вожделенна, как одно из благ, краснея, может быть, при одной мысли, что ненавидят меня без причины, выдумывают сии причины и обвинения, и ни на чем из сказанного ими не останавливаются совершенно. Но ныне одно, а вскоре потом другое, и еще через несколько времени опять что-нибудь третье выдают за причину вражды ко мне. Злоба их ни чего не держится постоянно, но, когда принуждены отказаться от одного обвинения, хватаются за другое, а после этого берутся опять за новое и, хотя все обвинения были опровергнуты, не отступаются от своей ненависти.

Они обвиняют меня, что проповедую трех богов, повторяют это вслух многим и не перестают сей клевете давать вид правдоподобия. Но меня защищает истина, потому что и перед всеми вообще, и наедине перед всяким, кто ни встречается со мною, показано, что исповедающий трех богов предается мною проклятию и не признается христианином.

Но как скоро слышат это, готов у них против меня Савеллий, то они разглашают, что Савеллиев недуг есть и в моем учении. Опять и сему противопоставляю обычное свое оружие —истину, доказывая, что таковой ереси боюсь наравне с иудейством.

Что же? Успокоились ли они, утомившись такими попытками? Нет. Но попрекают меня в нововведении, и таким образом, сочиняя против меня обвинение, укоряют в том, что, исповедуя три ипостаси, именую единую благость, единую силу, единое Божество. И это говорят они не без основания, потому что действительно так именую. Но обвиняя в этом, они говорят еще, что сего нет у них в обычае, и что не согласуется это с Писанием.

Что же сказать мне на сие? Не почитаю справедливым для православного учения законом и правилом признавать господствующий у них обычай. Ибо, если обычай имеет силу в доказательстве православия, то и мне, конечно, позволительно противопоставить господствующий у нас обычай. А если они отвергают наш обычай, то и я, без сомнения, не обязан следовать их обычаю. Итак, пусть рассудит нас богодухновенное Писание, и у кого учение окажется согласным с Божиим словом, на стороне того, без сомнения, будет голос истины.

Посему в чем же вина? Ибо в обвинении, какому подвергают меня, указываются вместе две вины: первая, что разделяю ипостаси, а другая, что ни одного из боголепных именований не счисляю множественно, а напротив того, как сказано выше, говорю: единая благость, единая сила, единое Божество, и обо всем тому подобном выражаюсь в единственном числе.

Что касается до разделения ипостасей, то сего не должны бы чуждаться утверждающие инаковость сущностей в Божием естестве. Кто говорит: три сущности, тому уже не неприлично сказать: три ипостаси.

Следственно в вину ставится это одно, что именования, прилагаемые к Божию естеству, употребляю в единственном числе. Но у меня на сие готовый и ясный ответ. Кто осуждает утверждающих, что Божество едино, тот, по необходимости, согласится с утверждением, что Божеств много, или что нет Божества. Ибо иного чего, кроме сказанного, невозможно и придумать. Но что Божеств много, не дозволяет сего утверждать богодухновенное учение, которое, где ни упоминает о Божестве, упоминает в единственном числе: «Ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Кол 2, 9); и в другом месте: «Невидимая Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим 1, 20). Итак, если число Божеств распростирать до множества свойственно только тем, которые страждут заблуждением многобожия, а совершенно отрицать Божество прилично было бы безбожникам, то какое основание обвинять меня в том, что исповедую одно Божество?

Но они яснее обнаруживают цель слова. Хотя в рассуждении Отца допускают, что Он Бог, и Сына согласны также почтить именем Божества, однако же Духа, сопричисляемого к Отцу и Сыну, не включают уже в понятие Божества, но утверждая, что сила Божества простирается только от Отца и Сына, естество Духа лишают Божеской славы.

Следовательно, мне надобно, по мере сил, дать краткий ответ и в обсуждении этого мнения. Какое же мое об этом слово?

Господь, преподавая спасительную веру ученикам, к Отцу и Сыну присоединяет и Святаго Духа. Утверждаем же, что Дух, будучи однажды соединен, во всем имеет единение. Потому что не в одном чем-нибудь поставляется в единый ряд, во всем же другом отделяется, а напротив того, сила Духа приемлется вместе с Отцем и Сыном и в той животворящей силе, которою естество наше из тленной жизни преобразуется в бессмертие, равно и во многом другом, возмем ли, например, понятие благости, святости, вечности, премудрости, правоты, владычественности, могущества и везде, во всех именованиях, взятых в превосходнейшем смысле, Дух не отлучен от Отца и Сына. Посему почитаю прекрасным делом думать, что Дух, соединяемый с Отцем и Сыном в стольких возвышенных и боголепных понятиях, ни в чем не отделим от Них. Ибо в именах, какие мысленно прилагаем к Божию естеству, не знаю никакой разницы между лучшим, или худшим, так что позволительна была бы мысль уступить Духу общение в том, что в именах есть низшего, и признать его не достойным того, что в них есть превосходнейшего. Все боголепные понятия и имена равночестны между собою в том отношении, что нимало не разногласят в значении субъекта. Ибо нельзя сказать, что к одному какому подлежащему ведет мысль нашу наименование благого, а к иному наименование премудрого, сильного и праведного, но во всех наименованиях, сколько ни произнесешь их, означаемое одно. Произнесешь ли слово «Бог», — укажешь на того же самого, кого разумел под прочими именами. Если же все имена, прилагаемые к Божию естеству, что касается определения ими субъекта, одни с другими равносильны, и выражая собою то или другое, приводят мысль нашу к одному и тому же, то какое основание, уступая Духу общность с Отцем и Сыном в других именованиях, исключать Его из одного Божества? Ибо по всей необходимости должно или и в сем именовании приписать Ему общение, или не признавать общения в прочих именах. Если тех наименований Дух достоин, то, без сомнения, не достоин и этого.

А если, как говорят они, Дух ниже того, чтобы с Отцем и Сыном иметь общность в имени «Божество», то не достоин Он (Дух) общности в каком-либо другом из боголепных имен. Ибо, если рассмотреть и сличить между собою именования по значениям, какие представляем себе в каждом, то найдем, что они ничуть не ниже имени «Бог». Доказательством же этому служит, что именем «Бог» называется многое и низкое. Лучше же сказать, Божественное Писание не отказывается даже сим именем одинаково именовать различные между собою предметы, например, когда идолов называет именем «Бог». Ибо говорит: «Боги, которые не сотворили неба и земли, исчезнут с земли и из-под небес» (Иер 10,11). И еще сказано: «Все боги народов — идолы» (Пс 95,5). И чревовещательница, волшебством своим называвшая Саулу души, о тех душах, которые требовалось вызывать, говорит: «Вижу как бы бога» (1 Цар 28,13). Да и о Валааме, который был птицегадатель и волхв, как говорит Писание, в руке носящий волхвования, и через наблюдение полета птиц преуспел в демонском учении, в Писании повествуется, что он советовался с Богом «и встретился Бог с Валаамом» (Чис 23,4). И из Божественных Писаний можно собрать и представить много таких доказательств, что имя Бог ничем не выше прочих боголепных имен, когда, как выше сказано, находим, что оно одинаково употребляется для предметов различных. Но знаем из Писания, что имена: святой, нетленный, правый, благий, нигде не даются предметам недостойным. Итак, ежели не прекословят, что в словах, благочестно употребляемых по преимуществу об одном Божием естестве, Святый Дух имеет общность с Сыном и Отцем, то какое основание утверждать, что Он не имеет общения в том одном имени, в котором, как показано, участвуют и демоны, и идолы?

Но говорят: сие наименование указывает на естество; а естество Духа не имеет общности с Отцем и Сыном, а потому Он не участвует в общении с Ними по сему имени. Итак, пусть докажут, как узнали они разность естества. Если бы естество Божие могло быть познаваемо само в себе и если бы из чего-либо видимого можно было найти, что Ему свойственно и что чуждо, то, без сомнения, не имели бы мы нужды в других каких-либо словах или знаках к пониманию искомого. Поскольку же естество сие выше того, чтобы понять искомое, а что недоступно нашему знанию, о том заключаем по некоторым знакам, то в исследовании Божия естества, по всей необходимости, должны мы руководствоваться Божиими деяниями. Итак, если увидим, что действия, примечаемые у Отца, Сына и Святаго Духа, различны между собою, то по разнообразию их заключим, что и действующие естества различны. Ибо невозможно, чтобы далекие друг от друга по естеству согласовались между собою в роде действий: огонь не остужает, лед не греет, но вместе с разностью естеств различают между собою и их деяния. Если же уразуметь, что деяния Отца, Сына и Духа ничем не различаются и не разнятся, то по тождеству их необходимо заключить об единстве естества.

Освящает, животворит, просвещает, утешает и все подобное производит одинаково Отец и Сын и Дух Святый. И никто да не приписывает власть освящения исключительно действию Духа, слыша, что Спаситель в Евангелии говорит Отцу об учениках: «Отче Святый! Освяти их истиною Твоею» (Ин 11, 17). А также и все прочее равно Отцем и Сыном и Духом Святым совершается в достойных: всякая благодать и сила, путеводство, жизнь, утешение, преложение в бессмертие, возведение в свободу, и если есть другое какое благо, нисходящее на нас. Домостроительство же о нас, и в разумной, и в чувственной твари, если по познаваемому нами надобно сколько-нибудь заключать и о том, что выше понимания, и оно поставлено не вне действовать и силы Святаго Духа, тогда как каждый извлекает пользу по собственному своему достоинству и по мере нужды. Ибо, хотя непостижимы для нашего чувства и порядок, и управление тем, что выше нашей природы, однако же, делая выводы из познанного нами, с гораздо большим основанием может некто заключать, что Сила Духа действенна и в сверхъестественном, чем отчуждена от участия в нем. Кто утверждает последнее, тот произносит чистую и нелепую хулу, не доказывая сей нелепости никаким рассуждением. А кто соглашается, что и превысшее нас домостроительствуется силою Духа, так же как силою Отца и Сына, тот утверждает сие, опираясь на ясном доказательстве, заимствованном из собственной своей жизни. Итак, тождество действований в Отце, Сыне и Духе Святом ясно доказывает неразделенность естества. Потому, если именем Божества означается и естество, то общность сущности показывает, что наименование сие в собственном смысле свойственно и Святому Духу.

Но не знаю, почему эти люди, готовые все доказывать, наименование Божества обращают в доказательство естества, как будто не знают из Писания, что естество не бывает чем-то приобретенным. Но Моисей произведен был в бога египтянам, как сказал ему вещавший им: «Я поставил тебя Богом Фараону» (Исх 7,1). Итак, наименование сие служит доказательством некой тайной силы, или деяния. А Божие естество в отношении к тому, что оно само в себе, при всех изобретаемых именах, как я рассуждаю, остается невыразимым. Ибо, познав благодетеля, судию благого, праведного и все сему подобное, изучили мы разность действований, но через сие уразумение деяний нимало еще не можем познать само естество действующего. Ибо когда составит кто понятие о каждом из сих имен и о самом естестве, которому даются именования, тогда не одно и то же понятие составлено им будет и об имени, и об естестве, а в вещах, о которых понятия отличаются, и естество различно. Итак, нечто иное есть сущность, к выражению которой и слово еще не найдено, и различное значение наименований, какие даются сущности по какому-либо деянию или достоинству.

Посему, по общности имен находим, что никакой нет разницы в деяниях, но и на то, что есть различие по естеству, не встречаем никакого ясного доказательства. Потому что, как сказано, тождество действий заставляет подразумевать общность естества. Итак, на вопрос: будет ли Божество именем деяния, утверждаем, что как одно деяние Отца, Сына и Святаго Духа, так и едино Божество, или имя Божества, согласно с мнением многих, указывает на естество, то, поскольку не находим никакого различия в естестве, непогрешимо определяем, что Святая Троица — единое Божество.

182. К Амфилохию, епископу Иконийскому (190)

Предлагает ему советы о постановлении епископов в Церкви Исаврийской, извещает, что, по приказу Амфилохия, имел разговор с Георгием и писал к Уалерию, уведомляет о Делах Церкви Нисской, пересказывает Филоново мнение о манне, приводит свидетельство Писания о колесницах фараоновых, извещает о получении общительного письма от Симпия, и пересылает к Афилохию ответ свой на него.
(Писано в 374 г.)

Сообразно со своею рачительностью и своим усердием, которые всегда хвалю в тебе, позаботился ты и о Церкви Исаврийской. А что разделить сие попечение между большим числом Епископов было бы полезнее, это, думаю, всякому ясно само собою. Не укрылось это и от твоего благоразумия, как сам ты прекрасно заметил это, так дал о том знать и мне. Поскольку же нелегко найти людей достойных, то, когда с одной стороны множеством епископов хотим снискать уважение, и сделать, чтобы при большем их числе, Церковь Божия управлялась строже, а с другой — посредственностью призываемых доведем незаметно учение до унижения, тогда не приучим ли народ к холодности? Ибо и сам знаешь, что каковы настоятели, таковы большею частик» бывают, обыкновенно, и их подначальные. Поэтому, может, лучше предстоятелем города, если только это удобно, оставить кого-либо одного, только человека испытанного, и распоряжение частными делами возложить на его ответственность, если только он Божий слуга, делатель непостыдный, «ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись» (1 Кор 10, 33). А он, как скоро увидит, что для понесения забот этих собственные его силы не достаточны, сам присоединит к себе помощников для жатвы. Посему, если найдем такого человека, то признаюсь, что один стоит многих, и что таким образом устроит попечение о душах и для Церквей полезнее, и для нас безопаснее. Если же неудобно, то позаботимся сперва дать предстоятелей малым городам и селениям, которые издревле имеют у себя епископский престол, и тогда уже поставим предстоятеля главному городу, чтобы новопоставленный не был нам впоследствии препятствием к сим распоряжениям, и чтобы не начать нам тотчас домашней брани, потому что он захочет начальствовать над многими, и не станет соглашаться на рукоположение епископов. А ежели и это трудно, и время того не дозволяет, то да постарается твое благоразумие о том, чтобы строго отделен был епископу Исаврийскому собственный его округ, и он рукополагал некоторых только сопредельных. Прочее же да будет предоставлено нам, чтобы в удобное время могли мы всем прочим местам дать епископов, каких сами признаем более способными, подвергнув их сперва долгому испытанию.

Спрашивал я Георгия, как приказывало твое благочестие, и он отвечал то же, что сообщило и твое благоговение, и в рассуждении сего нам необходимо остаться в покое, сложив на Господа попечение о доме. Ибо уповаю на Святаго Бога, что даст разум, как и иным способом избавиться нам от нужд и предуготовить себе беспечальную жизнь. Если же не угодно сие, сам соблаговоли прислать ко мне записку с означением, о каком преимуществе надобно приложить нам старание—и тогда начну просить о сей милости каждого из сильных друзей, или даром, или за умеренную цену, как Господь наставит меня на путь.

Писал я брату Уалерию, как дал ты приказание.

Дела Церкви Нисской в таком же положении, в каком оставлены были твоим богочестием, и при содействии твоих молитв более и более поправляются. Отделившиеся тогда от нас частию отбыли ко Двору, а частию остаются, ожидая оттуда слуха. Но Господь силен сделать и надежды последних напрасными, и возвращение первых невозможным.

Филон, толкуя слою «манна», приписал ей (как сам узнал это из какого-то иудейского предания) такое качество, что она изменялась по представлению вкушающего: и хотя сама по себе была, как пшено, сваренное в меду, однако же заменяла собою и хлеб, и мясо (притом или мясо птичье, или мясо животных, живущих на суше), и овощи (и сии опять по желанию каждого), и рыбу, так что во вкусе вкушающего вполне соблюдалось то, чем отличается качество каждого рода пищи.

В Писании известны колесницы, имеющие «всадники тристаты», хотя на прочих колесницах бывает два ездока, возница и вооруженный воин, но колесницы фараоновы имели двух воинов и одного возницу.

Симпий прислал ко мне учтивое и общительное письмо. Написав на него ответ, послал я к твоему благоговению, чтобы ты, рассмотрев оный тщательно, приказал переслать его к нему, разумеется с приложением и своего письма.

Здоровым, благодушествующим о Господе и молящимся за меня да дарует тебя и мне, и Церкви Божией человеколюбие Святаго.

183. К одному из епископов* (191)

Благодарит сего епископа за то, что первый начал переписку свою с Василием, просит его, по согласию с другими епископами назначить время и место для Собора, чтобы через это восстановилось древнее единомыслие между отдаленными даже Церквами, которое прервано по разным подозрениям.
(Писано в 374 г.)

Прочитав письмо твоего благоговения, принес я великое благодарение Богу, потому что в выражениях сего письма нашел следы давней любви. Ты не подвергся тому, чем страждут многие, и не простер упорства до того, чтоб не самому начать дружеские сношения, но зная, какого величия достигают святые смиренномудрием, избрал тот самый путь, чтобы, держась второго места, оказаться через это впереди меня. Это закон христианской победы, кто согласится иметь меньше, тот увенчивается. Посему, чтобы не отстать мне в благой ревности, вот и сам приветствую твою степенность, и объявляю тебе мысль свою, что с утверждением о благодати Божией, согласия между нами в вере, нет никакого другого препятствия быть нам «одно тело и один дух как вы и призваны к одной надежде вашего звания» (Еф 4,4).

Посему любви твоей предоставляется к доброму началу придать и остальное, собрать около себя единодушных, назначить время и место к свиданию, чтобы таким образом, по благодати Божией, сошедшись друг с другом, устроить нам Церкви по древнему образцу любви, и приходящую с той и с другой стороны братию почитать собственными своими членами, и посылая их как к своим, и принимая также как своих. Ибо это было некогда похвалою Церкви, что братия каждой Церкви, напутствованные небольшими символами, от одного до другого конца вселенной, во всех находили себе отцов и братий, а ныне враг Церквей Христовых вместе с прочим похищает у нас и это. Мы расписаны по городам, и каждый из нас подозревает ближнего. Что иное означает это, как не охлаждение в нас любви, которая одна, по слову Господа, отличает учеников Его? И если угодно, сперва сами себя сделайте известными друг другу, чтобы знать нам, с кем у нас будет согласие. И таким образом, по общему соглашению избрав какое-нибудь место, для той и другой стороны незатруднительное, время удобное для путешествий, устремимся друг к другу, и Господь управит наш путь. Будь здоров и благодушен, молись за меня, и да дарует мне тебя человеколюбие Святаго.

______________________

* Можно догадываться, что письмо сие писано к Симпию, и есть то самое, о котором св. Василий упоминает в предыдущем письме. Поскольку же оно, как опять из предыдущего письма видно, было переслано к св. Амфилохию, то и надписывается (в рукописи и изданиях) к сему последнему.

______________________

184. К Софронию магистру (192)

Благодарит Софрония за исполнение одной просьбы, тем более приятное для св. Василия, что сам Софроний (как писал он) в сем исполнении находил для себя двоякую милость, именно: получить Василиево письмо и послужить Василиевой нужде.
(Писано в 374 г.)

Если и ты, как сам писал ко мне, по несравненному своему усердию к добрым делам, получил две милости: одну, что прислано к тебе письмо, а другую, что послужил моей нужде, то какова же, надобно полагать, моя благодарность, когда прочел я твое приятнейшее письмо и увидел, что с такою скоростью исполнено объявленное мною желание? Посему с удовольствие—принимая присланное, так как оно само по себе этого достойно, еще с большей приятностью взираю на сие и потому, что ты был первым действующим лицом в исполнении. Да дарует же нам Господь увидеть тебя в скором времени, чтобы лично засвидетельствовать тебе свою благодарность и насладиться всеми твоими добротами!

185. К Мелетию, первому врачу (193)

Остроумно сравнивая себя с журавлями, которые на зиму улетают в теплые страны, причинами, по которым не может приехать зимою в Мелетиеву пустыню, представляет сперва домашние дела, потом продолжительную лихорадку, а наконец крайнее изнурение сил; впрочем обещается, если будет жив, быть у Мелетия весною.
(Писано в 375 г.)

Мне невозможно избежать неприятностей зимы, как журавлям. Напротив того, что касается до перспективы будущего, то, может быть, не хуже я журавлей, а что касается до свободы в жизни, то почти столько же далеко мне до птиц, сколько и до способности летать. Сначала удерживали меня какие-то недосуги по житейским делам, потом непрерывные и сильные лихорадки так изнурили мое тело, что сам себе кажусь чем-то таким, что хуже и меня самого. После этого припадки четырехдневной лихорадки более двадцати раз повторяли свой круг. А теперь, когда, по-видимому, освободился я от лихорадок, до такого дошел изнеможения сил, что в этом не отличаюсь от паутины. Поэтому всякий путь для меня непроходим, всякое дуновение ветра для меня опаснее, чем волны для пловцов. Поэтому необходимо мне укрываться дома и ждать весны, если только доживу до весны, а не изнемогу от болезни, которая внедрилась в мои внутренности. Если же спасет меня Господь великою Своею рукою, то весьма охотно приду в вашу пустыню, весьма охотно обниму тебя, любезная для меня голова. Помолись только, чтобы жизнь моя устроилась на пользу душе.

186. К Зоилу (194)

Отвечая на письмо Зоила, просит его писать чаще, о болезни своей пишет, что она превосходит всякое описание, и что только Господь может даровать ему силы к терпеливому перенесению оной.
(Писано в 375 г.)

Что ты делаешь, чудный мой, превосходя меня в мере смирения? При такой своей учености, при таком искусстве писать письма, как видно сие из самих писем, просишь однако же у меня извинения, как будто в смелом каком предприятии, превышающем твое достоинство. Но оставив эту иронию, пиши ко мне при всяком случае. Если я смыслю что-нибудь в науках, то с удовольствием буду читать письма человека ученого. Постиг ли, по учению Писания, какое благо —любовь, то отдам всю цену беседе человека, который любит меня. Лучше всего, если будешь писать ко мне о благах, каких желаю тебе, о телесном здоровье и благополучии всего дома.

Что касается до моего положения, да будет тебе известно, что оно не более сносно, как и обыкновенно бывает. Довольно сказать одно это и упомянуть тебе о немощи моего тела, потому что какая жестокая болезнь держит меня теперь, это нелегко и выразить словом, и показать на деле. Сверх недугов, о которых сам знаешь, открыто мною еще что-то новое. Но дело Благаго Бога даровать мне силу к терпеливому перенесению ударов, какие тело мое, к моей же пользе, поражает благодеющий мне Господь.

187. К Ефронию, епископу Колонии армянской (195)

Извиняется, что редко пишет к нему, по дальнему расстоянию Колонии от больших дорог, и просит молиться о возвращении епископов из изгнания.
(Писано в 375 г.)

Поскольку Колония, которую Господь дал тебе под управление, далеко отстоит от больших дорог, то к другим братиям в малой Армении пишу часто, редко же посылаю письма к твоему благоговению, не надеясь найти человека, который бы понес их в такую даль. Но теперь, ожидая, что или сам ты прибудешь, или пришлют письмо епископы, к которым отправляю письма, как уведомляя, что, по-видимому, еще я на земле, так вместе прося помолиться обо мне, чтобы Господь уменьшил скорби и, подобно какому-либо облаку, отвел от меня великое бремя болезни, лежащее на сердце моем. А сие будет, когда дарует скорое возвращение боголюбивейшим епископам, которые теперь в рассеянии и страждут за благочестие.

188. К Авургию (196)

Приветствует его с блистательным прохождением высоких должностей, желает ему еще высших почестей и возвращения в отечество, пока еще жив сам он, о себе же извещает, что крайне изнемог от болезней.
(Писано в 375 г.)

Молва, вестница доброго, не перестав извещать нас, что ты сияешь, подобно звезде, являясь то над той, то над другой частью варварской страны, то доставляя продовольствие войску, то в светлой одежде представляясь Царю. Молю же Бога, чтобы предприятие твое исполнилось по предположенному, и чтобы достигнуть тебе высших почестей, а со временем явиться в отечестве, пока еще я на земле и дышу этим воздухом. Ибо столько остается во мне жизни, чтобы переводить только дыхание.

189. К Амвросию, епископу Медиоланскому (197)

Благодарит Бога за открывшийся случай к переписке с Амвросием, приветствует его со вступлением на епископский Медиоланский престол, хвалит его за уважение к предшественнику своему, блаженному Дионисию; подробно описывает, как посланные Амвросием за мощами сего Дионисия при содействии пресвитера Фирасия, не без труда испросили их у сохранявших сии мощи; доказывает и свидетельством своим подтверждает несомненную подлинность сих мощей.
(Писано в 375 г.)

Всегда велики и многочисленны дары Владыки нашего, и величие их неизмеримо, и множество неисчислимо. А для приемлющих милости осознанно одним из величайших даров есть этот настоящий, а именно, что нам, которые всего более разделены между собою местоположением, дан случай сблизиться друг с другом посредством переписки. И два способа даровал Он нам узнать друг друга: один через личное свидание, а другой через письменное сношение.

Итак, поскольку узнал я тебя из беседы твоей, и узнал не телесные черты, напечатлев в своей памяти, но в разнообразии речей твоих изучив внутреннюю доброту человека, потому что каждый из нас «от избытка сердца говорят уста» (Мф 12,34), то прославил я Бога нашего, Который в каждом роде избирает угодных ему, Который издревле из пастырей овечьих воздвиг вождя народу Своему, и Амоса из пастыря коз, укрепив Духом, возвел в пророка, а ныне из царствующего града такого мужа, которому вверено было начальство над целым народом, который возвышен в образе мыслей, известен в целом свете знатностью рода, блистательным состоянием, силою слова, привлек в попечители о стаде Христовом. И отринув все мирские преимущества, «ради Христа я почел тщетою» (Флп 3, 7.8), согласился он принять кормило великого и славного верою в Бога корабля Церкви Христовой. Итак, человек Божий, поскольку не от людей ты принял Евангелие Христово, или научился ему, но сам Господь из судей сей земли возвел тебя на кафедру апостолов, то подвизайся подвигом добрым, исцели недуги в людях, если коснулась кого болезнь арианского безумия. Обнови древние следы отцов и продолжением непрерывных сношений старайся назидать на том основании любви к нам, которое уже положил. Ибо таким образом можем мы быть близкими между собою духом, хотя по месту жительства на земле весьма удалены друг от друга.

Усердие твое к блаженнейшему Епископу Дионисию и попечение о нем свидетельствуют о всей любви твоей к Господу, об уважении твоем к предшественникам, и об усердии к вере. Ибо расположение к благопопечительным сослужителям имеет отношение к самому Владыке, Которому они послужили. И кто чтит подвизавшихся за веру, тот явным образом имеет равную с ними ревность по вере. Потому этот один поступок свидетельствует о великой добродетели.

Уведомляю же твою о Христе любовь, что ревностнейшие братия, избранные твоим благоговением на служение сему доброму делу, сперва благонравием своим снискали похвалу всему клиру, потому что своим благоприличным поведением доказали общее всех постоянство, а потому употребив все старание и искусство, вытерпели путешествие в непроходимую зиму, и со всем усилием убеждали верных стражей блаженного тела уступить им хранило собственной их жизни. И да будет тебе известно, что сих стражей никогда не принудило бы ни начальство, ни могущество человеческое, если бы не склонила их к уступке твердость намерения сих братий. А более всего к совершению желаемого содействовало присутствие возлюбленнейшего и благовейнейшего сына нашего, сопресвитера Фирасия, который добровольно предпринял труд путешествия, как удержал сильный порыв тамошних верных, так и убедил словом своим противившихся, и взяв мощи с подобающею честию при пресвитерах, диаконах и при многих других, боящихся Господа, передал их братиям.

И вы примите сии мощи с такою же радостию, с какою печалию отпустили их хранившие. Никто да не колеблется, никто да не сомневается! Это он самый, непобедимый подвижник. Господь знает кости сии, подвизавшиеся вместе с блаженною душою, и вместе с нею увенчает их в день праведного Своего воздаяния, по написанному, что должны мы предстать перед судилищем Христовым, «каждому получить соответственно тому, что делал, живя в теле» (2 Кор 5,10). Один был ковчег, приявший в себя сие честное тело: никто другой не лежал близ его; могила была заметна: свидетелем служило воздаваемое чествование. Христиане, странноприявшие его, и тогда положили, и теперь вынули собственными своими руками. Они плакали, как лишаемые отца и заступника, однако же отпустили, предпочитая собственному утешению вашу радость. Итак, отдавшие —благоговейные, приявшие — строгие исполнители своего дела; ним в чем нет лжи, ни в чем нет обмана. Свидетельствую о сем: да не клевещут у вас на истину!

190. К Евсевию, епископу Самосатскому (198)

Оправдывается, что не по его вине не получены Евсевием письма от Василия и из Самосат; продолжительность зимы и непривычку клириков своих к путешествиям представляет причиною, по которой не посылал доселе к Евсевию никого из своих; извещает, что неохотно и теперь отпускает к нему чтеца Евсевия, о делах на Востоке не пишет, потому что сообщает о них Евсевию, отправляемому с письмом, о себе же уведомляет, что не имеет и надежды на продолжение своей жизни.
(Писано в 375 г.)

После письма, доставленного мне приставами, получил я еще другое, позднее ко мне посланное. Сам же писал я немного писем, потому что не было отправляющихся к вам: впрочем послано больше четырех, а с ними и те письма, которые принесены мне из Самосат после первых писем твоего богочестия, запечатав, переслал я к достопочтеннейшему брату Леонтию, смотрителю за мерами в Никее, прося, чтобы он доставил их домоправителю достопочтеннейшего брата Софрония, а этот постарался переправить к вам. Поскольку письма переходят через много рук, то, вероятно, недосуг или нерадение одного кого-нибудь были причиною, что не получены они твоим благоговением. Поэтому прошу извинить за редкость писем.

А что надобно было послать кого-нибудь из своих, и я сего не сделал, то справедливо ты по своему благоразумию нарекаешь за это и бранишь меня. Но да будет тебе известно, что зима у нас была продолжительна, от чего все пути до самых дней Пасхи оставались прегражденными, и не нашлось у нас человека, который бы смело пустился в затруднительное путешествие. Ибо, хотя причет, по-видимому, у меня многолюден, но состоит из людей, не привыкших к путешествиям, потому что никто не занимается торговлею, не любит проживать на стороне, но многие берутся за искусства, требующие сидячей жизни, и тем снискивают себе насущное пропитание. Вот и сего брата, которого тебе послал к твоему благоговению, вызвав из села, употребил я на дело сие, чтобы доставить письма твоему преподобию, и как о наших делах обстоятельно пересказать тебе, так и нам донести, по милости Божией, подробное и в скорости обо всем, что делается у вас.

И любезнейшего брата Евсевия, чтеца, который давно спешит к твоему богочестию, удерживал я в ожидании благоприятной погоды. Да и теперь у меня немалая забота, чтобы непривычка к путешествиям не причинила ему чего-нибудь, и не послужила причиною недуга телу, которое склонно к болезненным припадкам.

О нововведениях на Востоке излишнее для меня дело писать в письме, потому что братия сами от себя могут рассказать о сем подробно.

Но знай, досточтеннейшая для меня голова, что, когда писал я это, был крайне болен, и меня оставили все надежды жить долее. Ибо невозможно ни исчислить множества бывших со мною припадков, ни описать, какова моя слабость и каковы сила и злокачественность лихорадок. Разве только из всего этого надобно заключить, что исполнил уже я время пребывания в этой бедственной и болезненной жизни.

191. К Амфилохию о правилах (199) Второе каноническое послание

В ответ на вопросы Амфилохиевы объясняет и подтверждает изложенное в первом каноническом послании о браке, о падших девах, о крещении еретиков.
(Писано в 375 г.)

Давно изготовив ответы на вопросы, предложенные мне твоим благоговением, не отсылал я письма. То не давала мне времени продолжительная и опасная болезнь, то не было людей, с кем послать. Ибо у нас мало и знающих дорогу, и готовых на такие услуги. Потому, узнав причины замедления, извини меня в этом. А я подивился в тебе любознательности и вместе смиренномудрию, потому что не отказываешься учиться, будучи сам поставлен в чин учителя, и учиться у меня, который не имеет у себя ничего столько важного, чтоб знать это другим. Но впрочем, поскольку по страху Божию не отказываешься совершить дело, которое нелегко было сделать другому, то и мне, даже и сверх сил, надобно помогать твоему усердию и благой твоей ревности.

Правило 17. Спрашивал ты меня о пресвитере Вианоре, может ли быть принят в клир по причине данной им клятвы? Сколько помню, предложил уже я антиохийским клирикам о всех вместе с ним клявшихся общее некоторое правило, чтобы устранялись они общественных собраний, а наедине действовали, как пресвитеры. Сие-то самое и ему дает свободу к продолжению своего служения, потому что священство его не в Антиохии, а в Иконии, которую, как писал ты ко мне, избрал он для жительства вместо Антиохии. Итак, человек сей может быть принят, но твое благоговение да потребует у него, чтобы покаялся в клятве, которую с такою готовностью дал человеку неверному, не перенеся таких небольших неудобств.

Правило 18. О падших девах, которые обещали Господу жить в чистоте, и потом, впав в плотские страсти, отказываются от своих обещаний, отцы наши, в простоте и с кротостию снисходя к немощам оступившихся, узаконили принимать их через год, сделав о них такое же постановление, как и о двоебрачных. Но поскольку Церковь с течением времени, по благодати Божией, укрепляется в силах, и умножается ныне сонм дев, то мне кажется, что надобно строго вникнуть и в дело, как представляется оно по самому понятию, и в мысль Писания, какую можно навлечь через умозаключение. Вдовство меньше девства—следовательно, и грех вдов гораздо легче греха дев. Итак, посмотрим, что написано Павлом к Тимофею? «Молодых же вдовиц не принимай, ибо они, впадая в роскошь в противность Христу, желают вступить в брак. Они подлежат осуждению потому, что отвергли прежнюю веру» (1 Тим 5,11.12). Посему, если вдова подлежит весьма тяжкому осуждению, как отвергшаяся веры во Христа, что надобно заключить нам о деве, которая есть невеста Христова, священный сосуд, принесенный в дар Владыке? Велик грех, если и раба, вдаваясь в тайный брак, наполняет дом растлением, и худою жизнью бесчестит господина. Конечно же, более тяжек грех, если невеста делается прелюбодейкою, и обесчестив союз свой с женихом, предается распутным наслаждениям. Итак, вдова осуждается, как растленная раба, а дева подлежит осуждению наравне с прелюбодейкою. Как имеющего связь с чужою женою называем прелюбодеем, не прежде соглашаясь принимать в общение, как по прекращении им греха, так это же положим правилом и в рассуждении того, кто живет с девою. Необходимо же теперь заметить наперед, что девою именуется добровольно посвятившая себя Господу, отказавшаяся от брака и предпочетшая жизнь в святыне. Обеты же признаем вменяемыми с того времени, с которого по возрасту начинается полное употребление разума; ибо детских слов в подобных делах, без сомнения, не должно признать решительными. Но которая имеет сверх шестнадцати, или семнадцати лет, владеет уже рассудком, долго была испытываема, и по испытании осталась твердою и неотступно просит о принятии, ту надобно тогда включить в число дев и обет ее утвердить, а за нарушение оного строго наказывать. Ибо многих приводят родители, и братья, и кто-нибудь из родственников прежде совершенного возраста и не по собственной их наклонности к безбрачной жизни, не имея в виду что-либо житейское; таковых не должно принимать вдруг, пока ясно не изведаем собственного их расположения.

Правило 19. Обет же мужчин нам и не известен, разве которые причислились к чину монашествующих, о которых само собою предполагается, что приемлют на себя безбрачную жизнь. Впрочем, и в рассуждении их признаю приличным предварительно их спрашивать и принимать от них ясный обет — посему, когда обратятся к жизни плотоугодной и сластолюбивой, подвергать их одному наказанию с блудниками.

Правило 20. Женщин, которые, находясь в ереси, дали обет девства, а потом избрали супружество, думаю, не надобно осуждать, ибо «закон, если что говорит, говорит к состоящим под законом» (Рим 3,19). А не поклонившиеся еще под иго Христово не знают и законоположения Владычнего. Почему они должны быть принимаемы Церковью, и как во всем другом, так и в этом получить прощение по вере во Христа. И вообще, все сделанное во время оглашения не подвергается ответственности. Их же, как известно, Церковь не принимает без крещения. Потому в рассуждении их всего необходимее соблюдать преимущества рождения.

Правило 21. Если муж, живя с женою и не удовольствовавшись браком, впадает в блуд, то такового признаем блудником и надолго подвергаем духовным наказаниям, впрочем, не имеем правила подвергать его осуждению за прелюбодеяние, если грех совершен со свободною от брака, потому что прелюбодейка, как сказано, непорочна и неосквернена не будет и не возвратится к мужу своему, и, «содержащий прелюбодейку — безумен и нечестив» (Притч 18, 23), а впадший в блуд не отлучается от сожительства со своею женою. Посему как жена примет мужа своего, возвращающегося от блуда, так муж изгонит из дома своего оскверненную им. Нелегко найти сему основание — но так превозмог обычай.

Правило 22. Тех, которые имеют жен через похищение, если взяли обрученных с другими, не прежде надобно принимать, но когда похищенные будут отняты у них и предоставлены в волю обручившихся с ними вначале, чтобы или взяли их, если хотят, или дали им свободу. Если же кто возьмет необрученную, то должно отнять ее, возвратить родным и предоставить воле родных, будут ли то родители, братья или кто-либо из имеющих власть над девицею. И если они пожелают отдать ему, утвердить их сожительство, и если не дадут согласия, не принуждать. Кто имеет женою растленную им прежде или тайно, или насильственно, тому необходимо понести наказание за блуд; наказание же блудникам определено четырехлетнее. В первый год не допускаются они до молитв, и должны плакать при дверях церковных, во второй принимаются к числу слушающих, в третий допускаются к покаянию, в четвертый — к стоянию с народом, с запрещением делать приношения, а потом уже дозволяется им приобщение Благаго.

Правило 23. О тех, которые вступают в супружество с двумя сестрами, или которые выходят в замужество за двух братьев, выдано мною письмо, с которого список послал я к твоему благоговению. А кто взял жену брата своего, тот будет принят не прежде, как оставив ее.

Правило 24. Вдову, включенную в число вдовиц, т.е. получающую пропитание от церкви, по вступлении ее в замужество, апостол признал достойною презрения (1 Тим 5, 11). А вдовцу не положено никакого закона, для такового достаточно наказание, налагаемое на двоебрачных. Вдова, достигшая шестидесяти лет, если захочет опять жить с мужем, да не сподобится приобщению Благого, пока не исцелится от нечистой страсти. Если же включим ее в число вдовиц прежде шестидесяти лет, то вина наша, а не ее.

Правило 25. Кто имеет женою растленную им, тот подвергнется наказанию за растление, но получит позволения иметь ее женою.

Правило 26. Блуд — не брак, и даже не начало брака. Посему, если возможно, чтоб вступившие в связь блудно разлучались, то это всего лучше; если же они всемерно желают жить вместе, то пусть понесут наказание, но и получат дозволение, чтоб не было чего худшего.

Правило 27. О пресвитере, по неведению вступившем в незаконный брак, определил я, что нужно, т.е. чтобы оставался он на своей кафедре, но от прочих священнодействий удерживался, ибо достаточно таковому, что получает прощение. Но не следует благословлять тому, кто обязан ухаживать за собственными своими ранами. Ибо благословение есть преподаяние святыни, а кто не имеет ее, как впадший в грех неведения, тот как преподаст другому? Поэтому да не благословляет ни всенародно, ни наедине. Да не раздает другим тела Христова. Да не совершает и другого какого священнодействия, а только довольствуется правом восседать с иереями, и да плачет перед Господом, чтобы отпущен ему был грех неведения.

Правило 28. Достойным смеха показалось мне, что некто дал обет воздерживаться от свиных мяс. Потому благоволи научить их, чтобы удерживались от невежественных зареканий и обетов; между тем дозволь, чтобы употребление почиталось безразличным: ибо «всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением» (1 Тим 4,4). Потому и обет достоин смеха, и воздержание не необходимо.

Правило 29. Начальников, которые дают клятву, что сделают зло подчиненным, весьма надлежит вразумлять. А вразумление для них двоякое: первое, чтобы учились не давать клятв безрассудно, другое же, чтобы учились не оставаться при худых своих намерениях. Посему, кто связал себя клятвою на злое дело, тот пусть принесет покаяние за опрометчивость в клятве, но да не поддерживает своего лукавства под видом благоговения. Сохранение клятвы не принесло пользы Ироду, который, чтоб не нарушить клятвы, сделался убийцею пророка. Клятва вообще запрещается, тем более достойна осуждения клятва, данная в злом деле. Посему давшему клятву надобно Переменить свою мысль, а не стараться поддерживать свое беззаконное намерение. Исследуй подробнее сию несообразность. Если бы кто дал клятву выколоть глаза брату—хорошо ли ему подобное дело привести в исполнение? Если кто убьет, или вообще ради клятвы преступит какую-нибудь заповедь? Ибо «Я клялся хранить праведные суды Твои, и исполню» (Пс 118, 106). Как заповедь надобно поддерживать с непреложною решимостью, Так грех всемерно должно истреблять и уничтожать.

Правило 30. О похитителях древнего правила не имеем, но составили свое мнение; им и участвовавшим с ними в похищении —три года быть вне молитвы. Но похищение, сделанное без насилия, не подлежит ответственности, если побуждением к делу служили не растление невинности и не кража. Вдова же свободна, и от нее зависит последовать за похитителем. Посему не должно нам заботиться о том, что показывают наружно.

Правило 31. Если муж отлучился и не является, то жена его, прежде удостоверения о смерти его вступавшая в сожитие с другим, прелюбодействует.

Правило 32. Клирики, учинившие смертный грех, низводятся со своей степени, но не лишаются приобщения с мирянами; ибо не отмстиши «дважды купно» (Наум 1,9).

Правило 33. Жена, которая родила на пути и оставила в пренебрежении рожденное ею, да подлежит осуждению в убийстве.

Правило 34. О женщинах, которые впали в прелюбодеяние и сами исповедали свой грех из благоговения, или как ни есть обличены во грехе, Отцы наши не повелели объявлять всенародно, чтобы обличенным не дать причины к смерти, установили же оставаться им без приобщения, пока не исполнится время покаяния.

Правило 35. В рассуждении мужа, оставленного женою, надобно иметь в виду причину, по которой оставлен. Если окажется, что жена удалилась без причины, то муж достоин прощения, а жена достойна наказания. Прощение же будет ему дано, когда оставят его в общении с Церковью.

Правило 36. Жены воинов, которые, не имея известий о мужьях, вступили в брак, подлежат тому же осуждению, как и жены, которые не дождались возвращения отлучившихся мужей. Впрочем, дело более достойно здесь извинения, потому что более причин заключать о смерти мужей.

Правило 37. Кто, по отнятии у него чужой жены, вступил в брак, тот за прежнюю будет обвинен в прелюбодеянии, а за вторую не подлежит ответственности.

Правило 38. Девицы, вышедшие замуж против воли отца, творят блуд. Примирением родителей дело, по-видимому, поправляется. Впрочем, не вдруг допускаются они к приобщению, но да останутся под наказанием три года.

Правило 39. Живущая с прелюбодеем во все это время есть прелюбодейка.

Правило 40. Отдавшаяся мужу, против воли господина, сделала блуд. Но после сего воспользовавшаяся дозволенным ей браком признается замужнею. Посему первое есть блуд, а последнее — брак. Ибо взаимные договоры находящихся во власти других не имеют никакой силы.

Правило 41. Вдова, имеющая власть над собою, может неукоризненно пребывать в сожительстве с мужем, если никто не расторгает сего сожительства, потому что апостол сказал: «Если же муж ее умрет, свободна выйти, за кого хочет, только в Господе» (1 Кор 7,39).

Правило 42. Браки, заключенные без согласия владельцев, суть блудодеяния. Потому сходящиеся между собою при жизни отца или господина, подлежат ответственности, пока господа не изъявят согласия на сожитие. Тогда оно получает силу супружества.

Правило 43. Кто нанес ближнему смертный удар, тот убийца, сам ли он начал бить или мстить.

Правило 44. Диаконисса, впадшая в блуд с язычником, должна быть допущена к покаянию, а приношение дозволено ей будет в восьмое лето, разумеется, если живет в чистоте. Если же язычник, по принятии веры, приступает опять к святотатству, то он возвращается на свою блевотину. Посему не дозволяем, чтобы тело диакониссы, как освященное, было в плотском употреблении.

Правило 45. Если кто, приняв имя христианина, предает поруганию Христа, то нет ему пользы в наименовании.

Правило 46. Вступившая по неведению в брак с тем, кто оставлен на время женою, а потом отпущенная им по причине возвращения прежней жены, хотя впала в блуд, впрочем, по неведению. Посему ей не возбранится брак, но лучше, если останется так.

Правило 47. Енкратиты, саккофоры и апотактиты подлежат тому же суду, как и новатиане. О последних издано правило, хотя и различное, а о первых умолчано, но мы на общем основании перекрещиваем таковых. Если же у нас, как и у римлян, перекрещивание, по некоторому усмотрению, запрещается, то наше основание пусть имеет силу, потому что ересь есть как бы отрасль маркионитов, которые гнушаются браком, отвращаются от вина и создание Божие называют оскверненным. Посему-то и не принимаем их в Церковь, если не крестятся нашим крещением. Которые, подобно Маркиону и другим еретикам, предполагают Бога творцом зла, те пусть не говорят, что крестились во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Потому, если угодно это, то надобно собраться большему числу епископов, и таким образом изложить правило, чтобы и действующий был в безопасности, и отвечающий имел достоверность, когда дает ответ о чем-либо подобном.

Правило 48. Жена, оставленная мужем, по моему мнению, должна оставаться безбрачною, ибо если Господь сказал: «Кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать» (Мф 5,32), то преградил ей общение с другим тем самым, что назвал ее прелюбодейкою. Ибо возможно ли, чтобы муж подлежал ответственности, как виновник прелюбодейства, но невинна была жена, которую Господь назвал прелюбодейкою за общение с другим мужем?

Правило 49. Растление по принуждению да не подлежит ответственности. Посему и раба, если потерпела насилие от своего господина, не подлежит ответственности.

Правило 50. На троебрачие нет закона — почему третий брак законом не допускается. На таковые дела смотрим, как на осквернение Церкви, но не подвергаем их всенародным осуждениям, как более сносные, нежели явное распутство.

192. К Амфилохию, епископу Иконийскому (200)

По болезни и множеству дел не писав к св. Амфилохию целую зиму, приветствует его сим письмом, посылаемым с Мелетием, просит молиться о разрешении его от тела, о мире Церкви, также принять на себя попечение о его Церкви, как о собственной своей, поручает его охранению и молитвам Мелетия и Мелития, приглашает к себе на день памяти св. мученика Евпсихия.
(Писано в 375 г.)

У меня болезнь следует за болезнью; к тому же недосуги и по делам церковным, и от злоумышляющих на Церкви задерживали меня всю зиму и до самого этого времени, как принимаюсь за сие письмо. Поэтому не было у меня возможности ни послать кого-нибудь, ни самому посетить твое благоговение. А догадываюсь, что таковы же были и твои иные обстоятельства. Не о болезни разумею это —да не будет сего! Да подаст Господь здравие телу твоему в достаточной мере, чтобы служить заповедям Его! Говорю же о том, что попечение о Церквах и тебе делает то же развлечение. И теперь намеревался я послать кого-нибудь для сего же самого, чтобы осведомиться от твоем положении.

Но поскольку возлюбленнейший сын Мелетий, сопровождая новобранцев, подал мне мысль через него приветствовать тебя, то с удовольствием взялся на этот случай писать и прибегать к такому подателю письма, который может даже заменить собою письмо, и по правдолюбию нрава, и потому, что ему небезызвестны дела мои. Через него более всего умоляю твое благоговение помолиться о нас, чтоб Господь дал мне освобождение от сего обременительного тела, и Церквам Своим мир, тебе же безмолвие и свободу, когда устроишь дела в Ликаонии, как начал, апостольски, посетить и здешние места. Хотя буду еще во плоти, хотя получу уже повеление переселиться ко Господу, посетить и взять на себя попечение о моей стороне, как о своей собственной, так как она и действительно тебе своя, и нетвердое подкрепить, коснеющее возбудить, все же по благодати пребывающего в тебе Духа, преобразовать в благоугодное Господу.

Досточестнейших же сынов моих Мелетия и Мелития, которых издавна знаешь и признаешь своими, прими в сохранение, молясь о них. Ибо сего достаточно им для всякой безопасности.

Соблаговоли приветствовать от меня и живущих при твоем преподобии, и весь клир, и народ, тобою пасомый, и боголюбивейших братий и сослужителей наших.

Помни день памяти блаженнейшего мученика Евпсихия, не ожидай нового напоминания, и не старайся, чтобы свидание наше последовало не прежде того дня, но предвари и обрадуй меня, если буду еще на земле.

А дотоле здоровым о Господе и молящимся о нас да будешь сохранен и нам, и Церквам Божиим благодатью Святаго!

193. К Амфилохию, епископу Иконийскому (201)

По многим причинам желая видеться со св. Амфилохием, поскольку обоих удерживала от сего болезнь, и сам просит извинения, и его охотно извиняет.
(Писано в 375 г.)

По многим причинам желаю видеться с тобою, и чтобы иметь тебя советником в делах, какие у меня под руками, и вообще, чтобы, видясь с тобою редко, иметь некоторое утешение в сей утрате. Но поскольку одно и то же удержало обоих, и тебе приключившаяся болезнь, и мой недавний недуг, еще не оставивший меня, то, если угодно, оба извиним друг друга, чтобы самим себя взаимно освободить от обвинения.

194. К Амфилохию, епископу Иконийскому (202)

Удерживаемый несовершенно прекратившеюся болезнью, просит св. Амфилохия на несколько дней отложить Собор; если же дела требуют поспешности, считать его присутствующим на Соборе.
(Писано в 375 г.)

И в другое время для меня очень важно сойтись с твоим преподобием, тем более теперь, когда такой важности дело, собирающее нас вместе. Но поскольку таковы остатки моего недуга, что не дозволяют мне и малейшего движения, и совершив дуть на колеснице только до мучеников, впал я опять почти в прежнюю болезнь, то по необходимости удостоюсь от вас извинения. И если можно отложить дело на несколько дней вперед, то, по благодати Божией, буду с вами вместе и приму участие в заботах. Если же дела требуют поспешности, при Божием содействии, делайте, что у вас под руками, но причислите к себе и меня, как присутствующего и прилагающего руку свою к тому, что хорошо сделано.

Здоровым и благодушествующим о Господе, молящимся обо мне, да будешь сохранен Церкви Божией благодатью Святаго!

195. К приморским епископам (203)

Удержанный многими препятствиями от свидания с этими епископами и обманувшись в надежде на их посещение, св. Василий сам начинает с ними переписку, изъявляет свою готовность отвечать перед ними на обвинения и отдать себя на их суд, просит только не осуждать его без исследования дела и не отказываться тем, что дело их не касается, а для сего исследования, если не прибудут к Кесарию сами, соглашается явиться к ним, куда назначат, объясняет, почему, вняв совету каппадокиян, посылает письмо сие с пресвитером Петром.
(Писано в 375 г.)

Сильное было у меня стремление свидеться с вами, но всегда встречалось какое-нибудь препятствие, останавливавшее меня в исполнении этого желания. Меня удерживали, или телесная болезнь (о которой, конечно, и вам известно, что она неотлучна со мною, с раннего возраста и до этой старости, вместе росла и учит меня, по праведному суду премудро все устрояющего Бога), или заботы о Церквах, или состязания с восстающими против слова истины. Потому доселе провожу время в великой скорби и печали, сознавая, что не достает у меня вашего соучастия. Ибо от самого Бога, Который для того восприял на Себя пришествие во плоти, чтобы, показав примеры, как должны мы поступать, привести в порядок жизнь нашу, и собственным гласом возвестить нам Евангелие царствия, от Него научившись, что «по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13,35), и что Господь, намереваясь довершить Свое во плоти домостроительство, в напутственный дар ученикам Своим оставил мир Свой, сказав: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин 14,27). Не могу сам себя уверить, что без взаимной любви с другими и без старания, по мере сил моих, пребывать в мире со всеми, можно мне достойным образом именоваться рабом Иисуса Христа.

Много времени ждал я, не будет ли мне какого посещения и от вашей любви. Небезызвестно вам, что поставлен я у всех на виду, подобно подводным камням, выдавшимся из моря, на себя принимаю ярость еретических волн, и они, разбиваясь о меня, не затопляют того, что за мною. А когда говорю: на себя, не человеческой приписываю это силе, но благодати Бога, Который являет силу Свою в немощи человеческой, как Пророк говорит от лица Господня: «Меня ли не боитесь...? Я положил песок границею морю» (Иер 5,22). Ибо Он, Мощный, таковою вещию, которая всего бессильнее и презреннее, песком, связал великое и неудержимое море. Итак, поскольку подобное есть нечто и в моем положении, то следовало, чтобы любовь ваша часто присылала каких-либо близких вам людей для посещения меня, утесненного, а еще чаще приходили ко мне дружелюбные ваши письма, то подкрепляющие меня в усердии, то исправляющие, если в чем погрешаю. Ибо не отрекаюсь, что подвержен я тысячам преткновений, как человек, и как живущий воплоти.

Но поскольку в предшествовавшее сему время, или по неусмотрению того, что было прилично, не воздали вы, достопочтеннейшие братия, должного мне, или, будучи предубеждены чьими-либо клеветами на меня, не почли меня достойным дружелюбного посещения, то вот сам теперь и начинаю переписку, и признаю себя готовым перед вами сложить с себя возводимые на меня вины, если только мои обидчики согласятся стать со мною лицом к лицу перед вашим благоговением. Ибо и я, обличенный, узнаю грех свой, и вы, по обличении, получите прощение от Господа, уклоняясь от общения со мною, грешником, и обличившие не лишатся награды за то, что огласили скрытный мой порок. Если же прежде обличения осуждаете меня, то я никакой, правда, не потерплю от сего обиды, кроме того, что утрачу всего драгоценнейшее для меня достояние — любовь к вам; но вы и это самое потерпите, лишившись меня, и окажетесь противящимися Евангелию, которое говорит: «Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает» (Ин 7, 51)? А кто изливает на меня свои укоризны, но не представляет доказательств на то, что говорит, тот, как окажется, сам на себя наложит худое наименование за безрассудное употребление слов. Ибо клевещущего как иначе должна назвать, если не дать ему того наименования, какого домогается он самым поступком своим? Поэтому и укоряющий меня пусть будет не клеветником, но обвинителем, лучше же сказать, пусть не принимает на себя и имени обвинителя, но будет братом, вразумляющим с любовью и обличающим для исправления. А вы пусть будете не слушателями укоризн, но исследователями обличения, и я не буду оставлен не исцеленным от того, что не объявлен мне грех мой. Не предавайтесь такой мысли: «живя в стране приморской, не участвуем мы в бедствиях, какие постигают многих, и не имеем нужды в помощи других, поэтому какая нам надобность в общении с другими». Господь, хотя острова отделил морем от твердой земли, однако же островитян с жителями твердой земли связал любовью. Ничто не разлучает межу собою нас, братия, если по своему произволу не произведем разлучения. У нас «один Господь, одна вера» и то же упование (Еф 4,5). Ежели почитаете себя главою повсеместной Церкви, то голова не может сказать ногам: не имею в вас нужды. А если ставите себя и в другом звании членов церковных, опять не можете сказать поставленным с вами в том же теле: не имеем в вас нужды. Ибо руки одна у другой требуют содействия, и ноги одна другую подпирают, и глаза при взаимном согласии видят ясно. Я сознаюсь в своей немощи и домогаюсь единомыслия с вами. Ибо знаю, что, хотя и не присутствуете телесно, но с помощью молитв доставите мне великую пользу в обстоятельствах самых телесных. И перед людьми неприлично, и Богу неугодно, чтоб говорили вы подобные слова, каких не употребляют и язычники, не знающие Бога. О них слышим, что хотя населяют страну всем изобильную, однако же по неизвестности будущего, высоко ценят взаимное союзничество, и домогаются иметь между собою сношения, как нечто для них выгодное. А мы, имея у себя таких отцов, которые учредили, чтобы символы общения в кратких чертах обносимы были от одного конца земли до другого и чтобы все были согражданами и ближними всех, отделяемся теперь от вселенной и не стыдимся разъединения, не представляем себе, что расторжение единомыслия приносит вред, не ужасаемся, что и на нас простирается страшное изречение Господа нашего, Который сказал: «И по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф 24,12).

Нет, досточестнейшая братия, не потерпите сего, но и за прошедшее утешьте меня мирными писаниями и дружелюбными приветствиями, как бы нежным неким прикосновением умягчив рану сердца моего, нанесенную мне прежним вашим нерадением. И если располагаетесь сами прибыть ко мне и лично исследовать мои недуги, действительно ли они таковы, как вы о них слышали, или погрешности мои представлены вам с ложными прибавлениями и от того кажутся очень тяжкими, то пусть и будет так. С распростертыми руками готов я ожидать вашего прибытия и предать себя строгому вашему исследованию, только бы всем этим управляла любовь. А если и у себя угодно вам назначить место, куда бы явившись, исполнил я лежащий на мне долг посетить нас и доставил вам случай произвеси надо мною возможное испытание, чтобы и предшествовавшее было исцелено, и в будущем не оставалось никакого места клеветам, то пусть и это будет. Ибо нет в том сомнения, что, хотя и немощна моя плоть, но пока дышу, обязан ничего не опускать к созиданию Церквей Христовых. Посему не уклоняйтесь от исполнения сей моей просьбы и не доводите меня до необходимости и другим высказать болезнь моего сердца. Ибо знаете, братия, что доселе в себе скрываю скорбь, стыдясь о том, что чуждаетесь вы меня, объявить кому-либо из отдаленных, но имеющих со мною общение, чтобы и их не опечалить, и не доставить радости ненавистникам нашим.

Сие написал я теперь один, но посылаю по приговору всех братий в Каппадокии; и они посоветовали мне, не с кем бы то ни было отослать письмо сие, но употребить на то человека, который бы, по своей смышленности, какую имеет по Божией благодати, в состоянии был сам дополнить, чего не коснулся я в письме, опасаясь продлить его сверх меры. Разумею же возлюбленного мне и благоговейнейшео брата сопресвитера Петра, которого и примите с любовью, и к нам отпустите с миром, да будет он для меня вестником доброго.

196. К неокесарийцам (204)

Жалуется неокесарийцам на них же самих, что при многих и важных побуждениях к единению с ним, осуждают его заочно, слушая клеветника, уверяет, что не для себя, а для них решается защитить себя, требует, если погрешности его исправимы, вразумить его, а если неизлечимы, открыто обличать, и если погрешает он в вере, доказать это из его сочинений, а судиями оных избрать людей, способных к произнесению верного суждения; доказывает свое православие тем, что в детстве учился у бабки Макрины, а в совершенных летах всегда был противником арианской ереси, если же кого из ариан принимал в общение, то исповедующих только веру Никейскую, в чем последовал блаженнейшему Афанасию; перечисляет Церкви, с которыми он в единении, и заключает из сего, что неокесарийцы, оставляя общение с ним, отлучают себя от общения со всею Церковью, наконец, просит не доводить его до необходимости жаловаться на них всей Церкви, но помнить древнее единение Церквей Кесарийской и Неокесарийской.
(Писано в 375 г.)

Долгое время, досточестнейшие возлюбленнейшие для меня братия, соблюдали мы между собою молчание, как люди, движимые гневом. Кто же столько тяжкосерд и непримирим с огорчившим его, чтобы не по ненависти к нему простирать гнев почти на целое человеческое поколение? А это можно видеть у нас. Между тем, по крайней мере, сколько я сие знаю, нет у нас справедливого предлога к разрыву, напротив того, с самого начала много важных причин к крайней между нами дружбе и единению.

Одна самая важная и первая есть заповедь Господа, Который вразумительно сказал: «Потому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13,35). Еще и апостол ясно представляет доброту любви, как в том месте, где дает знать, что любовь есть исполнение закона, так и в том, где преимущество любви ставит выше всех вместе взятых высоких преимуществ, и говорит «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я —медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор 13,1—3). И говорит сие не потому, чтобы каждое из исчисленных преимуществ могло быть приобретено без любви, но потому, что святой апостол, как сам сказал, хочет через этот оборот преувеличения засвидетельствовать превосходство заповеди о любви перед всеми прочими. Во-вторых, если много способствует к взаимному союзу иметь тех же учителей, то у вас и у меня одни учителя таин Божиих и духовные отцы, вначале положившие основание Церкви вашей. Разумею Григория великого и всех, которые, после него вступая у вас на престол епископский, и подобно неким звездам сияли один после другого, шли по тем же следам и для желающих оставили явственные знамения небесного жительства. Если же и плотского родства презирать не должно, напротив того, и оно много способствует к неразрывному союзу и общению жизни, то у меня в рассуждении вас есть и эти права.

Почему же, почтеннейший из городов (ибо в лице вашем обращаю речь ко всему городу), нет от тебя ни послания короткого, ни приветливого слова, напротив того, слух твой отверст для людей, готовых клеветать? Посему тем более должен я вздыхать, чем более вижу успеха в замышляемом ими. Дело клеветы имеет у себя открытого вождя, который, будучи известен по многим худым делам, всего более отличается этим пороком, так что грех этот обратился ему в имя. Но не погневайтесь однако же на мое дерзновение, открыв оба уха клевещущим на меня, без исследования принимаете к сердцу все, и никто из вас не хочет отличить лжи от истины. Кто затруднялся когда-либо в произнесении злых обвинений, не имея перед собою противника? Кто обличаем был во лжи в отсутствие его самого — оклеветанного? Какое слово не нейдет возможных слушателей, когда злословящий усиливается доказать, что дело было так, а оклеветанного нет при этом, и он не слышит хулы? Сам обычай общежития не учит ли вас тому, что если кто намерен быть равнодушным и беспристрастным слушателем, то должен не вовсе увлекаться предупреждающим, но ожидать оправдания от обвиняемого, чтобы таким образом, при сличении слов того и другого, открылась истина. «Судите судом праведным» (Ин 7,24) — вот одно из повелений, самых необходимых для спасения.

И говорю это, не забыв апостольских слов, потому что апостол избегал судов человеческих, целую жизнь свою сберегал для ответа на непогрешимом суде, как говорит: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или как судят другие люди» (1 Кор 4,3). Но поскольку ложные наветы предварительно заняли собою дух ваш, подвергается оклеветанию и вера моя в Бога. То зная, что клеветник наносит вред трем вместе лицам, ибо обижает и оклеветанного, и к кому обращена речь его, и себя самого, молчал о своем вреде, не мнением вашим обо мне, как знаете это, пренебрегая (ибо можно ли пренебрегать мне, который для того и пишу, и вступаю теперь в эту борьбу, чтобы не повредить себе в оном?), но видя, что из троих, претерпевающих вред, меньше всех теряю я, ибо я лишаюсь вас; у вас же похищают истину, а виновник этого и меня с вами разлучает, и себя отчуждает от Господа, потому что невозможно приблизиться к Богу делами запрещенными. Поэтому говорю это более для вас, нежели для себя, желая вас избавить от нестерпимого вреда, ибо какое большое зло мог бы потерпеть тот, кто утратил самое драгоценное — истину?

Итак, что говорю я, братия? Не то, что я безгрешен, что жизнь моя не исполнена тысячами проступков, ибо знаю себя и не перестаю источать слезы о моих грехах, если бы только возможно мне было умилостивить Бога моего и избежать угрожающего наказания. Но кто судит дела мои, тот, если утверждает, что чисто око его, пусть ищет сучок и в моем оке, ибо сознаюсь, что имею нужду в великом попечении обо мне людей здравых. А если не говорит он этого о себе (тем же паче не скажет, чем более он чист, потому что совершенным свойственно не себя самих превозносить, иначе, без сомнения, соделаются повинными в высокомерии фарисея, который, оправдывая себя, осуждал мытаря), то пусть вместе со мною поищет врача и да не судит «прежде времени, пока не придет Господь, который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» (1 Кор 4, 5); пусть помнит Сказавшего: «Не судите, да не судими будете» (Мф 7, 1); «Не осуждайте, и не будете осуждены» (Лк 6,37). Вообще же, братия, если прегрешения мои исцелимы, то почему не повинуется он учителю Церквей, который говорит: «Обличай, запрещай, увещевай» (2 Тим 4,2). Если же беззаконие мое неисцельно, то почему не противостанет мне в лицо и почему, объявив противозаконные мои поступки, не избавит Церкви от вреда, мною причиняемого? Итак, не потерпите злословия, произнесенного на меня сквозь зубы. Ибо это могла бы сделать и раба, служащая на мельнице, в этом отличился бы с избытком и всякий подлый человек, у которого язык изощрен на всякое злословие. Но есть епископы, пусть они будут приглашены для выслушивания, есть клир в каждой епархии, пусть будут собраны люди самые испытанные. Пусть свободно говорит желающий, но только бы это было обличение, а не злословие. Пусть выведены будут напоказ тайны моего лукавства; и тогда не ненавистью преследуют меня, но вразумят, как брата. Более имею права от блаженных и безгрешных мужей ожидать сожаления о себе, грешнике, нежели негодования на себя.

Если же преткновение в вере, то пусть будет указано сочинение, пусть опять соберутся равнодушные и беспристрастные судии, прочтено будет обвинение, рассмотрено не по неведению ли обвиняющего более представляется достойным обвинения сочинение, чем в существе своем оно предосудительно. Ибо многое и хорошее не представляется хорошим для людей, не имеющих в уме своего верного начала к суждению. И равновесные тяжести кажутся неравными, когда весовые чашки не имеют между собою равновесия. Даже и мед для иных казался горьким, если у них чувство вкуса повреждено было болезнью. И глаз не в здоровом состоянии не видит много действительного, представляет же многое такое, чего нет. Поэтому при оценке сочинений, как замечаю, бывает часто тоже, когда судия по способностям ниже писателя, потому что, кто судит о сочинении, с тем же почти запасом должен приступать к делу, как и написавший оное. О делах земледелия не способен судить, кто сам не земледелец; не распознает нестройного и стройного в музыкальных ладах, кто не имеет сведения о музыке; но судиею сочинений тотчас делается всякий, кто хочет, кто не может указать учителя своего и времени, когда обучался, и вообще не слыхал ничего ни малого, ни великого о том, как сочинять. А я примечаю, что и в словесах Духа не всякому позволительно приступать к исследованию сказанного, но только имеющему духа рассуждения, как научил нас Апостол, который, говоря о разделении дарований, сказал: «Одному дается Духом слою мудрости, другому слово знания тем же Духом, иному вера, тем же Духом, иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков» (1 Кор 12, 8—10). Поэтому, если сочинение мое духовно, то намеревающийся судить о нем пусть докажет, что имеет он дарование рассуждения о духовном. А если, как злословит он, этот плод мудрости мира сего, то пусть покажет себя опытным в мирской мудрости, и тогда предоставлю ему голос в суде. И никто не представляй себе, что придумано это мною в избежание обличений. Ибо предоставляю вам, возлюбленнейшие братия, самим собою произвести исследование возведенных на меня обвинений. Неужели вы так медлительны умом, что не иначе можете доискаться истины, как разве всякого употребляя в посредники дела? Но если написанное мною само по себе кажется вам неоспоримым, то убедите нападающих на это оставить всякую любовь к спорам. Если же что представляется и сомнительным, спросите меня через каких-либо посредников, которые бы могли верно служить делу моему, или, если угодно, потребуйте у меня письменных доказательств. Но непременно постарайтесь всеми мерами не оставлять сего без исследования.

О вере же моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша? Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженнейшего Григория, сохранявшиеся до нее по преемству памяти, которые и сама соблюдала, и во мне еще с малолетства запечатлела, образуя меня догматами благочестия. Потом, когда сам получил способность понимать и разум с летами усовершенствовал, обошедши много суши и моря, если находил кого ходящим по преданному правилу благочестия, то брал его себе в отцы и делал путеводителем души своей в шествии к Богу. И по благодати Призвавшего меня званием святым в познание Свое, сколько знаю, до сего часа не принял я в сердце ни одного слова, враждебного здравому учению и никогда не осквернял души злоименною хулою ариан.

Если же когда принимал в общение иных, вышедших от этого учителя, то вступал с ними в сношение, потому что скрывали они болезнь в глубине души и употребляли речения благочестивые, или не противоречили тому, что я говорил, и делал сие, не себе предоставляя весь суд над ними, а последуя произнесенным о них приговорам Отцами нашими. Ибо от блаженнейшего отца Афанасия, епископа Александрийского, получил я послание, которое имею у себя в руках, показываю, кто потребует, и в котором он ясно выразил: «Если захочет кто обратиться от арианской ереси, исповедуя веру, изложенную в Никее, такового принимать без всякого о нем сомнения». И поскольку представил мне участвовавшими в сем определении всех епископов македонских и ахайских, то, признавая необходимым последовать такому мужу, по достоверности давших закон, а вместе желая получить награду, обещанную миротворцам, исповедующим сию веру, принимал я в число имеющих со мною общение.

Справедливо же будет судить о деле моем не по одному или двоим из неправо ходящих во истине, но по множеству во вселенной. Пусть будут спрошены епископы Нисидийские, Ликаонские, Исаврийские, обеих Фригий, из Армянских со мною соседственные, Македонские, Ахайские, Иллирийские, Галльские, Испанские, всей Италии, Сицилийские, Африканские, из Египетских, соблюдающих здравую веру, и весь остаток Сирийских. Все они пишут ко мне письма и от меня получают также. И может как из писем, сюда приносимых, узнать, так опять из писем, отсюда к ним посылаемых, удостовериться, что все мы единодушны и единомысленны.

Посему, кто избегает общения со мною (да не скроется это от вашей точности), тот отторгает себя от всей Церкви. Посмотрите, братия, с кем у вас есть общение? Если от меня его не примете, кто после этого признает вас? Не доводите меня до необходимости против возлюбленной для меня Церкви предприять что-нибудь строгое. Не заставляйте меня, что таю теперь в сердце своем, сам с собою вздыхая и оплакивая худые времена, потому что самые великие Церкви, издревле хранившие между собою братский союз, без всякой причины разделились ныне, —не заставляйте, говорю, меня жаловаться на сие перед всеми, кто только со мною в общении. Не вынуждайте меня вымолвить такие слова, которые доселе под уздою рассудка держу сокрытыми в себе самом. Лучше мне удалиться, а Церквам быть в единомыслии между собою, нежели детским своим малодушием наносить столько зла людям Божиим. Спросите отцов своих, и они скажут вам, что сии епархии, хотя, по-видимому и разделены местоположением, но составляли одно по мысли и управлялись одною волею. Непрестанные сношения у народа; непрестанные перехождения клира из одной епархии в другую; у самих пастырей столько было взаимной любви, что каждый из них в делах Господних прибегал к другому, как к наставнику и вождю.

197. К Елпидию епископу (205)

Посылая с письмом своим пресвитера Мелетия просит Елпидия назначить место и время для будущего свидания с приморскими епископами.
(Писано в 375 г.)

Опять потрудил я возлюбленного сопресвитера Мелетия отнести приветствие мое к любви твоей. Хотя имел я намерение пощадить его по немощи, в какую добровольно сам себя привел, порабощая плоть ради Евангелия Христова; впрочем, рассудив, что и мне самому прилично приветствовать тебя через таких людей, которые способны от себя без труда дополнить все, что не вошло в письмо, и служит как бы одушевленным письмом для пишущего и получающего, и также выполняя желание его любви, какую постоянно питает к твоему совершенству, после того, как опытом дознал твои доблести, и теперь упросил я его идти к тебе, а через него как исполняю долг посещения, так прошу тебя помолиться обо мне и о Церкви Божией. Да даст мне Господь провести жизнь спокойную и безмолвную. И избавить от нападений врагов Евангелия. Если же и твоему благоразумию покажется должным и необходимым, чтобы сошлись мы вместе друг с другом и свиделись с прочими досточестнейшии братиями, близ моря живущими епископами, то сам назначь мне место и время, где и когда быть сему, и напиши к братиям, чтобы в назначенный срок каждый из нас оставил свои дела, какие будут под руками, и могли мы сделать что-нибудь к созиданию Церкви Божией, как истребить неудовольствия, происшедшие теперь между нами по подозрениям, так утвердить любовь, без которой, по слову самого Господа, исполнение всякой заповеди несовершенно.

198. К Елпидию, епископу, утешительное (206)

Утешает Елпидия, огорченного смертью внука, и убеждает, что скорбь сия не должна воспрепятствовать предположенному ими взаимному свиданию.
(Писано в 375 г.)

Теперь особенно чувствую телесную немощь, когда вижу, что она столько препятствует душевной пользе. Если бы дела мои шли по моему желанию, то не через письма, не через посредство людей приветствовал бы я вас, но сам лично исполнил бы долг любви и вблизи насладился бы духовною пользою. А теперь в таком я положении, что едва могу выдержать поездку в отечестве, в которую пускаюсь по необходимости, обозревая епархии своей страны. Но да подаст Господь и вам крепость и усердие, и мне сверх ревности, какую теперь имею, силу, чтобы, как просил я, получить мне утешение, когда буду на пределах команских.

Боюсь же в рассуждении твоей чинности, чтобы не послужила тебе препятствием домашняя скорбь. Ибо узнал я, что огорчила тебя кончина малолетнего внука. Естественно, что потеря его прискорбна тебе, как деду, но как мужу, столько уже усоверишвшемуся в добродетели и познавшему свойство дел человеческих и из духовного опыта, и из долговременного учения, должна быть тебе не совершенно неудобопереносима разлука с близкими. Ибо Господь не одного и того же требует от нас, и от людей простых. Они управляются в жизни привычкою, а мы за правило жительства берем для себя заповедь Господню и прежние примеры блаженных мужей, которые высоту духа познали преимущественно в несчастных обстоятельствах. Итак, чтобы и тебе оставить для мира пример мужества и истинных чувствований в рассуждении уповаемого, покажи, что ты не преоборим горестью, но выше огорчительного для тебя, терпелив в скорби, утешаешь себя упованием. Поэтому все сие да не будет препятствием к ожидаемому мною свиданию. Младенцев делает неукоризненными сам возраст, а мы обязаны исполнить предписанное нам служение Господу и быть готовыми на все для созидания Церквей, за что Господь нам, верным и мудрым строителям, уготовил награды.

199. К неокесарийским клирикам (207)

Увещевает неокесарийских клириков, которые, в угодность своему епископу, изъявляли свое нерасположение ксв. Василию, не льстить сему человеку, который вводит у них Савеллиеву ересь, и, боясь обличений, уклоняется от свидания с Василием; причиною же несогласия с ним выставляет псалмопения и монашество —учреждения еще не известные в Церкви Неокесарийской, но введенные уже в Церковь Кесарийскую; оправдывается в сих учреждениях пользою оных и примерами других Церквей; на возражение, что сего не было при Григории Великом, отвечает, что не было тогда и молебствий, какие совершаются уже в Неокесарии, что сами неокесарийцы не соблюли многих обычаев великого Григория.
(Писано в 375 г.)

Согласие в ненависти ко мне и то, что все до одного последовали начавшему брань против меня, убеждало меня соблюдать одинаковое молчание со всеми, не приступать ни к дружелюбной переписке, ни к какому-либо совещанию, но в безмолвии переносить печаль свою. Но поскольку на клеветы надобно уже не молчать не потому, что опровержением должен отомстить за себя, но потому, что обязан я не дозволять, чтобы ложь имела успех, и не допускать, чтобы обманутые терпели вред, то оказалось для меня необходимым предложить это всем и написать вашему благоразумию, что, хотя и писал я недавно всему вообще пресвитерству, однако же не удостоен я от вас никаким ответом. Не льстите, братия, тем, которые посеют в душах ваших лукавые учения, и не будьте равнодушны к тому, что с ведома вашего народ Божий развращается нечестивыми уроками. Ливиянин Савеллий и галат Маркелл одни из всех отважились тому учить и то писать, что ныне у вас за собственное свое изобретение покушаются выдавать вожди народные, ломая язык и не имея достаточных сил, чтобы дать вид правдоподобия своим лжемудрованиям и лжеумствованиям. Они-то разносят обо мне в народ слухи, какие и позволительно и непозволительно разглашать, и всеми мерами уклоняются от; свидания со мною. Для чего же? Не для того ли, что опасаются быть обличенными в лукавых учениях? Они до такого дошли бесстыдства в оговорах меня, что выдумывают обо мне какие-то грезы, называя учение мое вредным. Но если соберут себе в голову все привидения листопадных месяцев, и тогда не в состоянии будут очернить меня какою-либо хулою, потому что в каждой Церкви много свидетелей истины.

А если спросят их о причине этой необъяснимой и непримиримой войны, указывают на псалмы, на изменение напева, какой утвердился у вас по навыку, и на что-нибудь подобное сему, чего надлежало бы им стыдиться. Обвиняют меня и в том, что есть у меня, подвижника благочестия, отрекшиеся от мира и от всех житейских попечений, которые Господь уподобляет терниям и которые препятствуют слову стать плодоносным. А такие люди носят мертвость Иисусову в теле своем и, взяв крест свой, последуют Богу. И я предпочел бы всей своей жизни только бы присвоить все эти неправды, и только бы имели меня своим учителем мужи, избравшие сей подвиг. А теперь, как слышу, такую добродетель имеют некоторые в Египте, а может быть, и в Палестине иные преуспевают в житии евангельском, слышу также о некоторых совершенных и блаженных мужах в Месопотамии. Мы же в сравнении с совершенными еще дети. Но если и женщины желают жить по-евангельски, предпочитают девство браку, сдерживают мудрование плотское и живут в ублажаемом плаче, то они блаженны за сие избрание, в какой бы земле ни находились. У нас это в малом еще виде, потому что изучаем только начатки и одно введение в благочестие. Если же они вносят какой беспорядок в жизнь женскую, то не берусь защищать их. Одно только засвидетельствую вам: чего доселе вымолвить не имел смелости отец лжи — сатана, то безбоязненно повторяют непрестанно эти сердца бесстрашные и уста необузданные. Намереваюсь же донести до вашего сведения, что желаю иметь у себя сонмы таких мужей и жен, у которых житие на небесах, которые распяли плоть со страстями и похотями, не заботятся о пище и одежде. Но ничем не развлекаемые и водруженные в Боге, они день и ночь пребывают в молитвах, у которых уста не говорят о делах человеческих, но которые непрестанно поют песнопения Богу нашему, делая своими руками, чтобы у них было, чем поделиться с нуждающимися.

А на обвинение в песнопениях, которыми клеветники мои наиболее устрашают людей простодушных, могу сказать следующее. Утвердившиеся ныне обычаи во всех Церквах Божиих однообразны и согласны. Ибо народ с ночи у нас бодрствует в молитвенном доме в труде, в скорби и в слезном сокрушении исповедуясь Богу, и поднявшись, напоследок после молитв начинают псалмопение. И иногда, разделившись на две части, поют попеременно одни за другими, через это вместе и усиливая поучение в словах, сокрушаясь и укрепляясь сердцем. Потом опять, предоставив одному начать пение, прочие подпевают, и таким образом проведя ночь в разнообразном псалмопении, прерываемом молитвами, на рассвете уже дня все сообща, как бы едиными устами и единым сердцем возносят ко Господу псалом исповедания, каждый собственными своими словами говорит покаяние. Если за это уже бегаете от нас, то избегайте египтян, обитателей той и другой Ливии, фивян, палестинян, аравитян, финикян, сирян и живущих при Евфрате, одним словом, всех, кто уважает бдения, молитвы и общие псалмопения.

Но сего не было при Григории Великом. Но не было при нем молебствий, какие вы совершаете ныне. И не в обвинение ваше говорю, потому что желал бы, чтобы все вы жили в слезах и непрестанном покаянии. Ибо и мы не иное что делаем, как молебствуем о грехах наших, с тем только различием, что умилостивляем нашего Бога не человеческими речениями, как вы, но словесами Духа. А что не было сего при досточудном Григории, кто тому у вас свидетель? Вы не соблюли доныне ни одного из его обычаев. Григорий не покрывал главы ео время молитв. Почему же? Потому что был верный ученик апостола, который сказал: «Всякий муж молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову», и «муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия» (1 Кор 11, 4. 7). Это чистая душа и достойная общения Духа Святаго избегала клятв, довольствуясь речениями: ей и ни, по заповеди Господа, сказавшего: «Я говорю вам: не клянись вовсе» (Мф 5,34). Не дозволял он себе сказать брату своему: «рака», боясь угрозы Господней (5, 22). «Ярость, гнев и крик» (Еф 4, 31) не выходили из уст его; ненавидел он злословие, которое не вводит в царство небесное; зависть, превозношение были изгнаны из этой нельстивой души. Не представал он к жертвеннику, не примирившись прежде с братом. Словом лживым и хитрым, придуманным к чьему-либо оклеветанию, гнушался он, как знающий, что ложь от диавола и что «Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его» (Пс 10, 5. 7). Если и в вас нет ничего этого, но чисты вы от всего, то действительно вы ученики заповедей Господних. Если же не так, то смотрите, «не оцеждайте комара», входя в тонкие рассуждения о звуке голоса в псалмопениях и нарушая важнейшие из заповедей.

До этих слов довела меня необходимость защищаться, чтобы научились вы вынуть бревно из очей своих, и тогда уже вынимать чужие спицы. Впрочем, все извиняю (хотя у Бога ничто не остается неисследованным), только было бы твердо главное. Заставьте умолкнуть нововведения в вере; ипостасей не отметайте; Христова имени не отрицаетесь; слов Господних не толкуйте превратно. В противном случае, пока дышу и могу говорить, невозможно мне молчать о такой гибели души.

200. К Евланкию (208)

Просит Евланкия не оказывать к нему ненависти ради неокесарийцев, тогда как сам он ради Василия бывал в ненависти у других.
(Писано в 375 г.)

Долгое время молчал ты при всем том, что очень говорлив, обратил для себя в упражнение и искусство — всегда что-нибудь говорить и показывать себя на словах. Но, видно, Неокесария — причина твоего молчания. И видно, за милость мне должно принять и то, что жители сего города не помнят обо мне, ибо, по рассказам слышавших, у них недобрая обо мне память. Но ты издавна был в числе ненавидимых из-за меня, а не в числе тех, которые соглашаются ненавидеть меня ради других. Будь таков же, и где бы ты ни был, пиши ко мне и помни обо мне, как бывает, если заботишься сколько-нибудь о справедливости. Без сомнения же, справедливость требует любящим воздавать равною любовью.

201. Защитительное, без надписи (209)

Благодарит друга, что, защищая его, перенес скорби; просит и впредь обвинять его за скудость писем и требовать уплаты подобных долгов.
(Писано в 375 г.)

И тебе выпал жребий скорби и подвигов за меня, а это служит доказательством мужественной души. Ибо располагающий делами нашими Бог способным перенести великие борения доставляет более важные случаи к прославлению. Поэтому и ты предоставил жизнь свою, как горнило для золота, для испытания твоей добродетели в отношении друзей. И молю Бога, чтобы прочие сделались лучшими, а ты пребыл подобным себе самому и не переставал обвинять в подобном тому, в чем теперь обвинил, скудость писем моих ставя в самую великую обиду, ибо это — обвинение друга. И ты продолжай требовать от меня уплаты подобных долгов, потому что я не какой-нибудь вовсе бессовестный должник дружбы.

202. К неокесарийским ученым (210)

Поскольку во время приближения Василия к Неокесарии в сем городе произошло смятение: одни бежали, другие вымышленными слухами распространяли страх, то св. Василий объясняет, что причиною его прибытия в Неокесарийскую пустыню была давняя привязанность его к сим местам, а не что-либо другое. Смятение же неокесарийцев приписывает их вождям, зараженным савеллианством, в доказательство чего приводит еретические их мнения, опровергает их и угрожает, если не отрекутся от сих заблуждений, писать о сем к другим Церквам, обличает также сих лжеучителей, что в письме к Анфиму, епископу Тианскому, в подтверждении своего лжеучения, несправедливо приводили они слова Великого Григория. Наконец, неокесарийцам советует не обольщаться мечтами и сновидениями, которые, если и согласны с Евангелием, то ни к чему не служат, во всяком же случае вредят, потому что нарушают любовь.
(Писано в 375 г.)

Совершенно не имел я нужды открывать вам свое намерение и объяснять причины, по которым нахожусь в этих местах, потому что и я не из числа домогающихся известности, и дело не стоит такого числа свидетелей, но, кажется, делаем не то, чего бы хотелось, а на что вызывают нас начальники. Быть в совершенной неизвестности для меня более желательно, нежели для честолюбцев быть в виду. Поскольку же, как слышу, у вас в городе прозвенели всем уши нарочно на это подкупленные какие-то сочинители новостей и лжи, которые пересказывают там дела мои, то признал я должным для себя не пренебречь вами, которые знаете о деле от лукавой воли и нечистого языка, но самому объяснить, в каком оно положении. И по снисканной из детства привычке к этому месту, потому что здесь воспитан моею бабкою, и по частому пребыванию в нем впоследствии, когда, избегая народных мятежей и узнав, что место сие по пустынному безмолвию удобно для философии, много лет сряду проживал я в нем, и по причине нахождения тут братий, улучив кратковременное отдохновение от постоянных моих недосугов, с радостью пришел я в эту пустыню не с тем, чтобы других ввести здесь в хлопоты, но чтобы утолить собственное желание.

Итак, какая была нужда прибегать к сновидениям, подкупать толкователей снов и среди общественных угощений делать меня предметом рассказа упившихся? Если бы клеветы эти были от кого другого, то вас представил бы я в свидетели моего образа мыслей. Да и теперь прошу каждого из вас припомнить старое, когда приглашал меня город принять на себя попечение об юношестве, и явилось ко мне посольство из почетных ваших граждан. Да и после этого все толпою окружили меня и чего не давали, чего не обещали? Однако же не могли удержать меня. Каким же образом тогда приглашаемый не послушался, а теперь незванный решился втереться насильно? Избегал тех, которые хвалили меня и дивились мне, а теперь стал гоняться за теми, которые клевещут на меня? Не думайте сего, превосходнейшие, чтобы мы были так дешевы. Ни один здравомыслящий человек не взойдет на корабль, на котором нет кормчего, и не вступит в Церковь, если в ней проводят бурю и волнение те самые, которые у кормила.

Отчего город стал полон смятения, когда одни бежали, никем не гонимые, другие скрылись, ни от кого не видя себе угроз, а прорицатели и все толкователи снов посевали ужасы? От другого ли кого произошло это, или, как известно и малым детям, от народных правителей? Мне неприлично объяснять причины их вражды, но вам весьма легко усмотреть сии причины. Ибо когда досада и раздор дошли до крайней степени раздражения, а объяснение причины совершенно неосновательно и смешно, тогда явен душевный недуг, который для чужих благ есть случайное, а для владетеля — собственное и первое зло. Но и в них есть и другое нечто забавное. Изобличенные и мучимые в глубине сердца, не соглашаются они от стыда сказать о своем несчастий, и эта болезнь души их видна не только из того, что сделано против меня, но из всей прочей жизни. Но если бы и не знали о ней, не велика потеря для дел. Самую же истинную причину, по которой считают нужным избегать свидания со мною, и которая, вероятно, сокрыта для многих из вас, скажу вам я. Слушайте.

У вас замышляется извращение веры, как враждебное Апостольским и Евангельским догматам, так враждебное преданию подлинно Великого Григория и его преемников до блаженного Мусония, уроки которого, конечно, и доныне еще отзываются в вашем слухе. Ибо зло, давно уже произведенное на свет Савеллием, но угашенное преданием великого, намереваются теперь обновить эти люди, из страха обличений выдумывающие против меня сновидения. Но вы, оставив в покое отягченные вином головы, в которых поднимающиеся и потом волнующиеся винные пары производят мечтания, от меня, который бодрствую, и по страху Божию не могу молчать, выслушайте, каково ваше повреждение.

Савеллианство есть иудейство, под личиною христианства введенное в Евангельскую проповедь. Ибо кто Отца и Сына и Святаго Духа называет чем-то единым многоличным, и из трех ипостасей возвещает только одну, тот не что иное делает, как отрицает предвечное бытие Единородного. Отрицает также Его домостроительное пришествие к людям, сошествие в ад, воскресение, суд. Отрицает и исключительно свойственные Духу действия.

А у вас, как слышу, отваживаются на нечто более смелое, нежели на что отваживался суемудрый Савеллий. Ваши мудрецы, как пересказывают слышавшие это, всеми силами утверждают, что имя Единородного не предано, а есть имя противника. И они восхищаются этим, и высоко о сем думают, как о собственном своем изобретении. Ибо сказано, говорят они: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин 5, 43). И из сказанного: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа», ясно говорят они, что имя одно, ибо не сказано — «во имена», но «во имя» (Мф 28,19).

Краснея от стыда, писал я вам это, потому что подвергшиеся сему нашей суть крови, и вздыхаю о душе своей, потому что подобно бойцу, который выходит один против двоих, принужден возвратить истине надлежащую силу, поражая и низлагая обличениями обоюдное уклонение в учении от правого пути. Ибо с одной стороны нападает на нас аномей, а с другой, как видите, Савеллий. Но прошу вас не внимать умом своим сим мерзким лжеумствованиям, которые никого не могут ввести в заблуждение, но знать, что имя Христово, которое превыше всякого имени, есть это самое — именоваться Ему Сыном Божиим, по слову Петрову: «Нет другого имени под небом, которым надлежало бы нам спастись данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян 4, 12). А в рассуждении сего: «Я пришел во имя Отца Моего», надобно знать следующее: сие говорил Он, исповедуя, что Отец — Его начало и вина. Если же сказано: «шедше идите... крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа», то посему не надобно думать, что нам предано одно имя. Ибо как сказавший: «Павел и Силуян, и Тимофей», хотя произнес три имени, но связал их между собою слогом «и», так и сказавший имя Отца и Сына и Святаго Духа, наименовав три Лица, соединил Их союзом, научая тем, что каждому Имени присваивается Свое значение, потому что имена суть знаки именуемых предметов. А что сии Именуемые имеют Свой особенный и отрешенный образ бытия, в этом не сомневается никто сколько-нибудь имеющий смысла. Ибо то же естество Отца и Сына и Святаго Духа, и Божество Их едино, но именования различны и представляют нам определенные и полные понятия. А пока мысль не достигает до неслитного представления о личных свойствах Каждого, дотоле невозможно ей совершить славословия Отцу и Сыну и Святому Духу.

Итак, если отрекутся они от того, что говорят и учат чему, то успел я в желаемом. Впрочем, вижу, что это отречение для них трудно, потому что многими засвидетельствованы слова сии. Но не будем смотреть на прошедшее, только бы исцелено было настоящее. Если же останутся при том же, необходимо будет мне возопить другим Церквам о вашем несчастий и постараться, чтобы от большего числа епископов пришли к вам письма, которые бы низложили это великое нечестие, у вас подготовляемое. Это или будет сколько-нибудь полезно для нашей цели, или, без сомнения, настоящее засвидетельствование освободит нас от вины на суде.

Они внесли уже слова сии и в написания свои, которые и посылали сначала к человеку Божию, епископу Мелетию, и, получив от него надлежавшие ответы, подобно матерям, которые стыдятся недостатков природы в произведенных ими на свет уродах, воспитывают гнусные свои порождения, сокрыв в приличной тьме. Сделали также опыт написать в письме и к единомышленнику со мною Анфиму, епископу Тианскому, будто бы Григорий в изложении веры писал, что Отец и Сын, хотя в умопредставлении суть два, однако же в ипостаси едино. Но эти люди, величающиеся тонкостью своего ума, не могли заметить, что не положительно, а в виде возражения сказано сие в разговоре с Элианом, в котором много ошибок от переписчиков, как докажем из самых выражений, если угодно будет Богу. Притом, убеждая язычников, не почитал он нужным соблюдать точность в высказываниях, но уступал иногда обычаям наставляемого, чтобы не противоречил он в главном. Потому много найдешь там слов, которые теперь служат весьма великим подкреплением для еретиков, например: тварь, произведение, и тому подобные слова. А невежественно выслушивающие написанное относят к понятию о Божестве и многое такое, что сказано о соединении с человечеством —таково и сие изречение, повторяемое ими. Ибо надобно хорошо знать, что как неисповедующий общности сущности впадает в многобожие, так не допускающий раздельности ипостасей ввергается в иудейство. Уму нашему должно как-то опереться на некоем субъекте и запечатлеть в себе ясные его черты, таким образом прийти к уразумению желаемому. Не имея понятия об отечестве и не помыслив о том, к кому прилагается сие отличительное свойство, можно ли составить себе понятие о Боге Отце? Недовольно того, чтобы перечислить разности Лиц, но надобно исповедовать о каждом Лице, что Оно в истинной ипостаси. Потому что и Савелий не отрекался от представления безипостасных Лиц, говоря: «Тот же Бог, будучи в субъекте один, но преображаясь всякой раз по встречающейся нужде, беседует, то как Отец, то как Сын, то как Дух Святый». Сие-то давно уже заглушенное заблуждение возобновляют ныне изобретатели этой безымянной ереси, отметающие ипостаси и отрицающие именование Сына Божия, о которых, если они не перестанут говорить на Бога неправду, надобно плакать, как и об отрекающихся от Христа.

Сие написал вам по необходимости, чтобы оберегались вы от вреда лукавых наставлений. Ибо действительно, если лукавые учения надобно уподоблять губительным составам, как говорят у вас толкователи снов, то это цикута и аконит или другое какое-либо смертоносное вещество. Вот отрава для душ, а не мои слова, как восклицают эти отягченные вином и от разгорячения наяву предающиеся грезам головы, которым, если бы вели себя целомудренно, надлежало знать, что пророческое дарование озаряет души непорочные и очищенные от всякой скверны. Ибо нечистое зеркало не может принимать в себя отражения изображений, и душе, которая занята житейскими попечениями и омрачена страстями плотского мудрования, невозможно принять в себя озарение Святаго Духа. Не всякое сновидение есть уже тотчас и пророчество, как говорит Захария: «Господь блеснет молниею и даст вам обильный дождь... и вещуны видят ложное и рассказывают сны лживые» (Зах 10,1.2). Но эти люди, которые, по слову Исаии, видят сны «лежа» и любят «спать» (Ис 56,10), не знают и того, что действие обольщения посылается нередко на сынов противления. «И сделаюсь духом лживым», который был в лжепророках и прельстил Ахаава (5 Цар 22, 22). Зная это, не должно им было до того превозноситься, чтобы приписывать себе дар пророчества, когда оказывается, что уступают они в точности птицегадателю Валааму, который, царем Моавитским призванный за весьма великие дары, не решился произнести слова вопреки воле Божией, и проклясть Израиля, которого не проклинал Господь. Поэтому, если сновидения их согласны с заповедями Господними, то да удовольствуются Евангелиями, которые для достоверности своей не имеют никакой нужды в помощи сновидений. Если же Господь оставил вам мир Свой и дал нам новую заповедь, да любим друг друга, а сновидения ведут за собою ссору, раздор, уничтожение любви, то да не дают диаволу посредством сна вторгаться к ним в души, и мечтаний своих да не ставят выше спасительных уроков.

203. К Олимпию (211)

Извещает, что прочитав письма Олимпия и свидевшись с его сыновьями, забыл он огорчение, причиненное неокесарийцами, и обещается в угоду Олимпию отправить от себя письма, которых несколько уже и отправил.
(Писано в 375 г.)

Прочитав письмо твоей досточестности, стал я веселее и благодушнее себя самого, а вступив в разговор с любезнейшими сыновьями, думал, что вижу тебя самого. Застигнув душу мою, весьма огорченную, они привели в такое расположение, что забыл я о том яде, какой всюду носят против меня ваши снотолкователи и снопродаватели, в угоду нанявшим их. Письма же частию я уже отправил, а частию, если угодно, пошлю после — была бы только от них какая-нибудь польза получающим.

204. К Иларию (212)

Изъявляет скорбь свою, что не свиделся с Иларием в Дазимоне; упоминает о кознях врагов своих; советует Иларию терпеливо переносить болезнь.
(Писано в 375 г.)

Что, думаешь, было со мною, и какую возымел я мысль, когда прибыл в Дазимон, и узнал, что через несколько дней по моем прибытии твоя ученость удалилась? С того самого времени, как был я в училище, всегда высоко ценил беседу с тобою, не только по восхищению, какое имел к тебе из детства, но и потому, что всего дороже ныне душа правдолюбивая, способная судить о вещах здраво, что, как и полагаю, собралось еще в тебе. Ибо что касается до прочих, то видим, что большая часть из них как на конских ристалищах: одни отделились к тем, другие к другим, и присоединяют критику свою к защитникам мятежа. А тебе, который выше страха угодничества и всякой неблагородной страсти, прилично здравым оком взирать на истину. Ибо сознаю, что серьезно занимаешься делами церковными, когда и ко мне послал о них какое-то послание, о чем объявляешь в последнем своем письме. Только желал бы я слышать, кто взялся доставить мне это письмо, чтобы знать причинившего мне такую обиду, потому что не видал еще твоего письма ко мне об этом предмете. Поэтому как дорого, думаешь, дал бы я за беседу с тобою, чтобы довести до твоего сведения об огорчающем меня (потому что больным, как знаешь, приносит некую отраду, если перескажут скорбь свою) и ответить на твои вопросы, не вверяясь бездушным письмам, но один на один пересказав и объяснив все. Ибо живая речь действеннее в убеждении, и на нее не так легко нападать и клеветать, как на письменную.

Ничего уже не осталось, на что не отважился бы кто-нибудь, когда и те, кому вверено было нами важнейшее, кого из числа других людей признавали мы чем-то большим перед простыми людьми и те приняли на себя труд чье-то сочинение, кого бы оно ни было, распространять как мое. При этом клеветать братии, что для благоговейных ничто уже так не достойно ненависти, как имя мое. С самого начала принимал я старание оставаться в неизвестности, как, не знаю, заботился ли о сем кто другой из вникавших в немощь человеческую, а теперь как будто предпочитаю противное, т.е. желаю быть известным всем людям — так много говорят обо мне повсюду на земле, а присовокуплю еще и на море. Со мною ведут брань те, которые стоят на крайнем пределе нечестия и вводят в Церковь безбожное учение о неподобии. И те, которые, как сами думают, держатся середины, и хотя утверждаются на тех же самых началах, однако же не соглашаются на выводы из умозаключений, потому что они противны слуху многих. Те также негодуют на меня, осыпают всякими, какими только могут, обидными словами, не удерживаются ни от одного навета, хотя Господь доселе все покушения их делал безуспешными. Не прискорбно ли это? Не делает ли сие жизнь мою мучительною? Одно у меня утешение в сих бедствиях — немощь плоти, по которой уверяюсь, что немного времени оставаться мне в этой несчастной жизни. И о сем довольно.

А тебе в телесных болезнях советую вести себя великодушно и достойно Бога, призвавшего нас, Который, когда видит, что с благодарением принимаем настоящее, или облегчит страдания, как у Иова, или вознаградит нас великим венцами терпения в будущее наше восстановление после сей жизни.

205. Без надписи (213)

Благодарит за письмо, которое утешило св. Василия, огорченного беспечностью народа и народных правителей; просит молитв и по случаю вызова своего ко Двору требует совета в сем деле.
(Писано в 375 г.)

Господь, подавший мне в скорбях скорую помощь, за то упокоение, какими спокоил ты меня, посетив настоящим письмом своим, Сам да подаст тебе помощь, вознаградив за утешение моего смирения истинным и великим веселием духа. Ибо болел я душою, в многолюдном сборище заметив какую-то скотскую и совершенно неразумную беспечность, а в управляющих им застарелый и едва исправимый навык ко злу. Но когда увидел письмо и в нем сокровище любви, тогда узнал, что Распорядитель дел наших и нам, живущим горестно, воздал сладостное утешение.

Посему приветствую твое преподобие, повторяя обычную просьбу, не прекращать молитв своих о моей бедственной жизни, чтобы мне, погрузившись в видимость жизни сей, не забыть как Бога, «который из брения возвышает нищего» (Пс 112, 7), и поддавшись некоторому превозношению, «не подпал осуждению с диаволом» (2 Тим 3, 6); не заботясь о домостроительстве, не быть во время сна застигнутым Домовладыкою, или расстраивая еще оное вредными делами, «и уязвляя немощную совесть» (2 Кор 8,12) сослужащих, или даже бывая вместе с упивающимися, не потерпеть того, чем Божие правосудие угрожает лукавым служителям. Посему прощу тебя во всякой молитве испрашивать у Бога, чтобы во всем был я бодр и не сделался позором и поношением имени Христову при откровении таин сердца нашего в великий день явления Спасителя нашего Иисуса Христа.

Но да будет тебе известно, что нахожусь в ожидании приглашения ко Двору, по наущению еретиков, конечно, под предлогом мира, епископ, услышав о сем, шкал ко мне, чтобы постарался я быть в Месопотамии, и собрав там наших единомышленников и поддерживающих дело Церкви, отправился бы с ними к царю. А у меня, может быть, и само тело не вынесет зимнего путешествия, при этом и дело пока кажется не необходимым, разве сам что присоветуешь. Ибо к подтверждению решения о сем деле подожду совета и от твоего благочестия. Потому и прошу через кого-нибудь из ревностных братий объявить мне скорее, что рекомендовано будет твоим совершенством и богопросвещенным благоразумием.

206. К Терентию комиту (214)

Просит Терентия не преклоняться на сторону поддерживающих Павлина, которые в доказательство, что Павлину принадлежит епископский престол в Антиохии, представляют письма о сем из Рима и письмо св. Афанасия к самому Павлину; защищает права на сей престол Мелетия; объясняет немаловажность вопроса о различии слов «ипостась» и «сущность», дает Терентию совет отложить решение дела до возвращения епископов из изгнания.
(Писано в 375 г.)

Когда услышал я о твоей честности, что ты вынужден принять на себя попечение об общественных делах, сначала, сказать правду, встревожился, рассуждая, что тебе, однажды навсегда освободившись от народных должностей и занявшись попечением о душе своей, не понравится опять по принуждению возвратиться к тому же. Потому встретился я с мыслью, что, может быть, среди тысячей беспокойств, в каких теперь Церкви наши, Господь, желая подать хотя это одно утешение, устроил так, что твоя степенность снова является при делах, и при сей мысли стал я благодушнее, потому до отшествия своего из этой жизни, по крайней мере еще раз увижусь, может быть, с твоею честностью.

Но еще распространился у нас другой слух, что ты находишься в Антиохии, и вместе с высшими властями вступил в правление текущими делами. Кроме же этого слуха дошла до нас молва, что братия, которые на стороне Павлина, предлагают нечто твоей правоте о единении с нами, а под словом «с нами» разумею всех, которые держим сторону человека Божия, епископа Мелетия. Братия сии, как слышу теперь, показывают письма с Запада, в которых епископство Церкви Антиохийской предоставляется им и ни слова не говорится о досточудном епископе истинной Божией Церкви Мелетии. И не дивлюсь этому, потому что одни вовсе не знают здешних обстоятельств, а другие, по-видимому, и знают, но объясняют им более пристрастно, нежели справедливо. Впрочем, вероятно, что они или не знают истины, или скрывают причину, которая блаженнейшего епископа Афанасия заставила писать к Павлину. Но твое совершенство имеет там людей, которые могут обстоятельно пересказать, что было между епископами в царствование Иовиана, почему прошу удостовериться от них.

Впрочем, так как никого не осуждаю, но желаю иметь любовь ко всем, и особенно к присным в вере, то радуюсь о получивших письма из Рима. И хотя бы письма сии заключали в себе какое-нибудь достоуважительное и важное для них свидетельство, желаю, чтоб оно было истинно, и подтверждалось самими делами. Но ради сего никогда не могу уверить сам себя, что или Мелетия не знаю, или забыл, какая Церковь под управлением его. Вопросов, по которым сначала произошло разногласие, не могу почесть маловажными и думать, что мало они значат в деле благочестия. Ибо никак не согласен я уступать потому только, что иной, получив от людей письмо, думает о нем высоко. Но если бы пришел кто с самого неба и не стал держаться здравого учения веры, то не могу признать и его сообщником святых.

Ибо представь, чудный мой, и те, которые производят подлог истины и в святую веру Отцев вводят араинский раскол, в оправдание свое, почему не принимают благочестивого отеческого догмата, не указывают никакой другой причины, кроме понятия единосущия, которое сами толкуют лукаво и к оклеветанию веры, утверждая, что называем Сына единосущным по ипостаси. Если даем им некоторый повод делать такое заключение из слов, сказанных теми, которые говорят так, или подобным сему образом, более по простоте, нежели злонамеренно, то ничуть не трудно и нам против себя подать случай к неоспоримым уликам и доставить сильное подкрепление их ереси, тогда как у них в рассуждении Церкви одна забота — не свое доказывать, а чернить наше. Ибо какая клевета была бы несноснее и более могла бы поколебать многих, как эта, будто бы и у нас оказываются иные утверждающими, что ипостась Отца и Сына и Святаго Духа, одна, и будто бы они, хотя весьма ясно учат разности Лиц, но и в этом предварены Савеллием, утверждающим то же самое, что Бог один по ипостаси, но в Писании олицетворяется различно. По свойству представляющейся нужды в каждый раз придаются Ему то отеческие именования, когда представляется случай изобразить Его в этом лице, то названия, приличные Сыну, когда Бог нисходит до попечения о нас, или до других, каких ни ест, домостроительных деяний, иногда же облекается Он в лице Духа, когда обстоятельства требуют именований, заимствованных от такового лица. Итак, если и у нас окажутся иные утверждающими, что Отец, Сын и Святый Дух в субъекте — одно, но исповедующими три совершенные Лица, то почему же не представят, очевидного, ясного и беспрекословного доказательства, что утверждаемое ими о нас справедливо?

А что «ипостаси» и «сущность» не одно и то же, сие, думаю, разумели и сами западные братия, когда, подозревая недостаточность своего языка, имя «сущность», передали греческим словом, чтобы ежели есть разность в мысли, то сохранилась бы она в ясной разделенности имен. Если же и мне должно выговорить кратко свое мнение, то скажу, что сущность к ипостаси имеет такое же отношение, какое имеет общее к частному. Ибо и каждый из нас и по общему понятию сущности причастен бытию, и по свойствам своим есть такой-то и такой-то именно человек. Так и в Боге понятие сущности есть общее, разумеется ли, например, благость, Божество, или другое что. Ипостась же умопредставляется в отличительном свойстве отчества, или сыновства, или освящающей силы. Итак, если говорят, что Лица не ипостасны, то самое сие понятие заключает в себе несообразность; если же допускают, что Лица имеют истинную ипостась, то пусть и считают, что исповедуют, чтобы и понятие единосущия соблюдалось единством Божества и благочестивое исповедание Отца, Сына и Святаго Духа возвещалось совершенно и всецелою ипостасию Каждого из Именуемых.

Вместе желал бы я убедить твою честность, что и тебе, и всякому, кто, подобно тебе заботится об истине и не презирает подвизающихся за благочестие, должно подождать, когда к сему союзу и миру укажут путь предстоятели Церквей, которых почитаю столпами и утверждением истины и Церкви, и тем более уважаю, чем далее они изгнаны, вместо наказания подвергшись сему удалению. Потому прошу тебя, береги себя для нас непредубежденым, чтобы могли мы упокоиться положившись, по крайней мере, на тебя, которого Бог даровал нам во всем жезлом и опорою.

207. К Дорофею пресвитеру (215)

Извещает, что писал Терению; не советует отправляться в Рим сухим путем; выражает сомнение, примет ли участие в сем посольстве и способен ли к оному будет брат Григорий.
(Писано в 375 г.)

Как скоро открылся случай, писал я к достойному удивления мужу, комиту Теренитию, рассудив, что менее навлеку на себя подозрений, отправив к нему письмо о настоящих делах с посторонними, и вместе желая, чтобы возлюбленнейший брат Акакий не причинил никакого замедления в деле. Потому отдал я письмо производителю переписи в чине главноуправляющего, который отправляется на общественное иждивение, и поручил ему показать письмо наперед тебе.

Что касается дороги в Рим, то не знаю, почему никто не известил ваше благоразумие, что зимою совершенно она непроходима, потому что вся страна от Константинополя до наших пределов наполнена неприятелями. А ежели ехать морем, то будет еще время, если только и на плавание, и на участие в посольстве по таким делам согласится боголюбивейший брат епископ Григорий. Ибо отправляющихся с ним не вижу, о нем же знаю, что он совершенно неопытен в делах Церкви. И для человека благомыслящего свидание с ним достойно уважения и весьма дорого, но если кто горд, заносчив, посажен высоко и потому не способен слушать, когда говорят ему правду люди низкие, то какая будет польза для общественных дел от совещания его с мужем, у которого нрав далек от подлого ласкательства?

208. К Мелетию, епископу Антиохийскому (216)

Уведомляет его о своих поездках и о том, что по получении письма из Антиохии о действии Павлиновых защитников, писал о сем к Терентию, предостерегая его не вдаваться сим людям в обман.
(Писано в 375 г.)

И другие многие поездки удаляли меня от отечества, потому что исходил я до Писидии, чтобы с тамошними епископами решить дела, касающиеся братий в Исаврии. Оттуда надлежало мне ехать прямо в Понт, потому что Евстафий привел в довольное смятение Дазимон и многих из тамошних убедил отделиться от нашей Церкви. А был я даже и в доме у брата своего Петра. И как он близ Неокесарии, то послужил я причиною большого там смятения и подал предлог сделать мне великое оскорбление. Ибо сами бежали, хотя никто их не гнал, а обо мне подумали, что, желая от них похвал, навязываюсь к ним и незванный.

Когда же возвратился я домой, приобретя себе сильную болезнь и от дождей, и от неудовольствий, получаю вдруг письмо с Востока, извещающее, что Павлином принесены с Запада какие-то письма, как бы служащие знаком некоторой власти, и что держащиеся этой стороны высоко думают о сих письмах, и хвалятся ими, а сверх того делают предложения о вере, и под сим условием готовы присоединиться к нашей Церкви. При этом извещен я и о том, что привлекали они к принятию в них участия превосходнейшего во всем мужа Терентия, которому писал я немедленно, удерживая его от поспешности и объясняя их обман.

209. К Амфилохию о правилах (217) Третье каноническое послание

Возвратясь из Понта, изъявляет желание видеться с Амфилохием, излагает свое мнение о деле Исаврян; потом предлагает правила преимущественно о духовных наказаниях, о продолжительности оных и о порядке, в каком подвергаемые наказаниям должны проходить время своего покаяния.
(Писано в 375 г.)

Возвратясь из дальнего путешествия, а был я даже в Понте и по церковным нуждам, и для посещения родственников, пришел я и с разбитым телом, и с душою довольно огорченною. Но вдруг забыл все это, когда взял в руки письмо твоего благоговения и увидел эти знаки твоего наиприятнейшего для меня голоса и твоей любезнейшей руки. Поэтому, если так обрадован я письмом, должен ты заключить из сего, как высоко ценю свидание с тобою, которое да устроит Святый, где будет сие удобно, и куда сам пригласишь меня. Ибо, если прибудешь в дом, который в Евфимиаде, то нетрудно быть там и мне, который избегаю здешних беспокойств и поспешаю к твоей нелицемерной любви. А может быть, и кроме сего сделает для меня необходимым путешествие до Назианза внезапное удаление боголюбивейшего епископа Григория, по какой причине случившееся, и доселе мне неизвестно.

Изволь же знать, что тот человек, о котором и я говорил твоему совершенству, и сам ты понадеялся теперь, что будет готов, впал в продолжительный недуг, в опасности уже потерять самое зрение, и по давней немощи, и от приключившейся ему вновь болезни сделался совершенно неспособным к каким бы то ни было должностям. Другого же нет у меня. Почему, хотя и мне предоставили дело, но лучше им самим представить кого-нибудь. Ибо надобно думать, что слово сие дано ими по нужде, душевно же хотят они того, о чем домогались сначала, т.е. чтобы у них настоятелем был свой. А если есть кто из новопросвещенных, то угодно ли сие Македонию, или нет, пусть и будет он представлен. Ты же, при помощи Господа во сем тебе споспешествующего, и в сем деле подающего благодать Свою, наставишь его к прохождению должности.

Правило 51. Что касается до состоящих в причте, правила положены без разграничения, повелевая определять падшим одно наказание — отрешение от службы, — были ли они возведены в какую степень, или проходили служение, не требующее рукоположения.

Правило 52. Вознерадевшая о рожденном ею на пути, если имела возможность спасти, и пренебрегла, или думая скрыть тем грех свой, или с мыслью совершенно зверскою и бесчеловечною, пусть будет предана суду за убийство. Если же не могла ничем защитить и рожденное ею погибло от безлюдности места и по недостатку необходимого, то мать заслуживает извинения.

Правило 53. Вдова, рабыня, может быть, невеликий делает грех, соглашаясь вступить во второй брак, но под видом насильного похищения. Почему не должно обвинять ее за последнее, потому что судится не наружно действие, но намерение. Явно же, что ее ожидает наказание за второй брак.

Правило 54. Знаю, что прежде сего писал я к твоему богочестию, что мог, о различиях непроизвольных убийств, и более того ничего сказать не могу. Твоему же благоразумию предоставляется, по свойству обстоятельства, увеличивать или уменьшать наказания.

Правило 55. Вступающие в битву с разбойниками, если они не в числе служителей Церкви, да не допускаются к приобщению Благаго; если же состоят в причте, да будут низложены со степени. Ибо сказано: «Все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф 26, 52).

Правило 56. Кто совершил произвольное убийство и потом покаялся, тот двадцать лет да не приобщается Святыни*. А сии двадцать лет пусть будут для него распределены так. Четыре года должен он плакать, стоя вне дверей молитвенного дома, прося входящих верных сотворить за него молитву и исповедуя собственное свое преступление. После четырех лет пусть будет принят в число слушаюших**, и в продолжение пяти лет с ними да выходит из храма. В продолжение семи лет пусть молится и выходит вон с верными, но не причащается приношения. По прошествии же сих лет да причастится Святыни.

______________________

* Т.е. Тела и Крови Христовых.
** Т.е. оглашенных, допускаемых к слушанию чтений из Писания и поучений.

______________________

Правило 57. Кто совершил непроизвольное убийство, тот десять лет да не приобщается Святынь. И сии десять лет пусть будут распределены для него так. Два года да плачет, три года да проводит со слушающими, четыре да припадает, а год да стоит только с верными, а потом да будет допущен к Святыням, и да будет четыре года плачущим, пять — слушающим, четыре — припадающим, два — стоящим с верными без Приобщения.

Правило 59. Блудник сем лет да не приобщается Святынь, и да будет два года плачущим, два —слушающим, два —припадающим, и один год — стоящим только с верными, в восьмой же год пусть будет допущен к Приобщению.

Правило 60. Давшая обет девства и нарушившая оный, пусть исполнит время наказания, положенное за грех прелюбодеяния, проводя жизнь одинокую. То же самое имеет место и в рассуждении давших обет монашества и нарушивших оный.

Правило 61. Укравший что-нибудь, если сам собою покается и сам себя осудит, один год да будет не допускаем к приобщению Святынь. А если обличен, то два года. Время же наказания пусть будет разделено для него на припадание и стояние с верными, и потом да сподобится Приобщения.

Правило 62. Кто показал бесстыдство на мужчинах, тому пусть будет распределено время наказания, как и впадшему в грех прелюбодеяния.

Правило 63. Кто исповедал преступление свое с бессловесным, тот да проведет в покаянии то же самое время.

Правило 64. Клятвопреступник десять лет да не приобщается, и да будет два года плачущим, три — слушающим, четыре — припадающим, один год — стоящим только с верными, и тогда уже да сподобится Приобщения.

Правило 65. Кто сознается в волшебстве, или составе отрав, тот да принесет покаяние столько же времени, как убийца, и в том же порядке, потому что сам себя обличил в этом* грехе.

______________________

* Беверегий и Комбефизий вместо έκείνω читают έκάστω.

______________________

Правило 66. Раскапывающий гробы десять лет да не приобщается Святынь, и да будет два года плачущим, три года слушающим, четыре года припадающим, один год стоящим с верными, и тогда уже да будет принят.

Правило 67. Кровосмешение с сестрою да очищается покаянием столько же времени, какое положено для убийцы.

Правило 68. Сопряжение браком людей в запрещенном родстве, если будет обличено, как грех человеческий, да понесет наказание, положенное прелюбодеям.

Правило 69. Чтец, если прежде брака войдет в непозволенные сношения со своею невестою, по удалении на год от должности, пусть будет допущен к чтению, но без производства на высшие степени. Если же войдет в такие связи без обручения, то да оставит служение. То же наказание да понесет и иподиакон.

Правило 70. Диакон, осквернившийся устно, и исповедавший, что грех его не простерся далее, пусть будет удален от священнослужения, но удостоен причащения Святынь с диаконами. Если же кто уличен будет в каком-либо большом грехе, то, на какой бы ни был степени, да будет низложен.

Правило 71. Кто был сообщником в каждом из поименованных перед сим грехом, и не сам исповедал сие, но обличен другими, тот сам да несет наказание столько же времени, и в таком же порядке, как убийца.

Правило 73. Кто отрекся от Христа, поругал таинство спасения, тот во все продолжение жизни своей должен плакать и обязан каяться, но когда отходит от жизни своей, да удостаивается Святынь, по вере в Божие человеколюбие.

Правило 74. Впрочем, если падший в какой-либо из выше упомянутых грехов, исповедуя грех свой, ревностно исправляется, то получивший власть, по человеколюбию Божию, разрешать и вязать, не будет достоин осуждения, если, видя в согрешившем очень великое раскаяние, поступит человеколюбивее, сократит время наказаний. Ибо в Писании история показывает нам, что кающиеся с большим подвигом встречают Божие человеколюбие.

Правило 75. Кто осквернился со своею сестрою по отцу, или по матери, тому да не дозволяется входить в дом молитвенный, пока не отстанет от сего противозаконного и запрещенного дела. Пришедший же в сознание этого страшного греха, три года да плачет, стоя у дверей молитвенного дома и прося входящий для молитвы народ, чтобы каждый из сострадания принес о нем Богу усердное моление. После же сего в другое трехлетие пусть допускается только к слушанию Писания, по выслушании Писаний и поучений изгоняется вон и не удостаивается общения в молитве. Потом, если взыщет молитвы со слезами и припадет к Господу с сокрушением сердца и с крепким смирением, то пусть другие три года дано ему будет право быть в числе припадающих. И таким образом, когда покажет достойные плоды покаяния, в десятый год пусть будет допущен к молитве с верными без приношения, и два года участвуя в молитве с верными, наконец, да сподобится приобщения Благаго.

Правило 76. То же правило и о тех, которые берут за себя снох своих.

Правило 77. Но кто оставляет жену, законно с ним сочетавшуюся и берет другую, тот, по изречению Господню (Мф 19,9), подлежит суду за прелюбодеяние. Правилами же отцов наших постановлено, чтобы таковым один год плакать, два года быть в числе слушающих, три года припадать, седьмой же год стоять с верными, и таким образом удостаиваться приснопения, если покается со слезами.

Правило 78. То же правило имеет силу и в рассуждении тех, которые берут в сожитие двух сестер, хотя и в разные времена.

Правило 79. Распаляемый страстью к своей мачехе подлежит тому же правилу, как распаляемый страстью к своей сестре.

Правило 80. Отцы умолчали о многоженстве, как о чем-то скотском и совершенно чуждом человеческому роду. А мне грех сей представляется чем-то большим блуда. Потому справедливо будет поступать с таковыми по правилам, а именно, оставлять их один год плачущими, три года припадающими и потом уже принимать.

Правило 81. Поскольку же, во время нашествия варваров, многие поругали веру в Бога, произнесши языческие клятвы и вкусив некоторых запрещенных снедей, предложенных им волхвами в капищах идольских, то с ними поступать по правилам, какие даны уже Отцами нашими. Которые терпели тяжкую нужду в истязаниях, и не перенесли мучений, но склонились на отречение, те три года да не допускаются в храм, в продолжение же двух лет да остаются слушающими, а три года припадающими, и тогда уже принимаются в общение. А которые без всякой нужды изменили вере в Бога, касались трапезы бесовской и клялись языческими клятвами, те да будут три года изверженными из Церкви, два года слушающими, три года да стоят на молитве с верными, и тогда уже допускаются к приобщению Благого.

Правило 82. Что касается до клятвопреступников, то, если нарушили клятву по принуждению и по необходимоети, подлежат менее тяжким наказаниям, и потом бывают приемлемы по истечении шести лет. А если без нужды нарушили верность, то два года да будут плачущими, и два года да будут допускаемы к общению в молитве без приношения и напоследок уже, т.е. показав достойное уважения покаяние, да получат снова дозволение к приобщению Тела Христова.

Правило 83. Которые ворожат, следуют языческим обычаям, или вводят кого-либо в дом свой для изобретения волшебных составов и для очищения, те да подпадают правилу шестилетнего покаяния и да приемлются после того, как год будут плачущими, год слушающими, три года припадающими, и один год стоящими вместе с верными.

Правило 84. Все же сие предписываем, чтобы испытываемы были плоды покаяния. Ибо, конечно, не по времени судим о подобных вещах, но обращаем внимание на образ покаяния. Если же с трудом отвлекаются от собственных нравов и лучше хотят служить плотским удовольствиям, нежели Господу, и не принимают жизни по Евангелию, то у нас нет с ними ничего общего. Ибо знаем, что о народе непокорном и пререкающем сказано: «Спасай свою душу» (Быт 19,17). Почему не потерпим того, чтобы погибнуть вместе с таковыми, но убоявшись тяжкого суда и имея перед очами страшный день воздаяния Господня, не пожелаем погибнуть вместе с чужими грехами. Ибо, если не вразумили нас угрозы Господни, и такие удары не привели нас в сознание, что за беззаконие наше оставил нас Господь и предал в руки варваров, и народ отведен в плен врагами и предан рассеянию за то, что на такие дела отважились носящие на себя имя Христово. Если не познали и не уразумели, что за сие посетил нас гнев Божий, то что у нас общего с ними? Напротив того, день и ночь, и всенародно, и наедине, обязаны мы свидетельствовать им о сем: не допустим же, чтобы увлекли и нас лукавства их, всего более молясь о том, чтоб и их приобрести, и извлечь из сетей лукавого. Если же сего не будем в состоянии сделать, то постараемся, по крайней мере, души свои спасти от вечного осуждения.

210. К Амфилохию, епископу Иконийскому (218)

Упомянув кратко о деле Элиановом и о своей болезни после поездки в Понт, просит Амфилохия, чтобы послал в Ликию достоверного человека изведать образ мыслей тамошних епископов, о которых слышал, что они не держатся асийской ереси; приветствует Иконийскую Церковь.
(Писано в 375 г.)

Дело, по которому прибыл брат Элиан, справил он сам собою, не потребовав от меня никакого содействия. А мне доставил он двойное удовольствие тем, что и принес письмо твоего богочестия, и мне подал случай писать к тебе. Почему и приветствую через него истинную и неподражаемую любовь твою, и прошу помолиться обо мне, который, как никогда, теперь имею нужду в помощи молитв твоих, потому что тело мое, сокрушенное путешествием в Понт, невыносимо страждет от недуга.

Давно хотел я заметить о сем твоему благоразумию, и не другая особенная причина удержала от сего, но забывал; теперь же напоминаю, чтобы соблаговолил ты послать в Ликию человека честного, который бы узнал, кто держится там правой веры. Ибо, может быть, не должно пренебрегать ими, если только справедливо, что рассказывал один благоговейный муж, прибывший к нам оттуда, будто бы, будучи вовсе чужды ассийского мудрствования, соглашаются они принять общение с нами. Если кто отправится туда, то пусть отыщет в Коридалах из иноков епископа Александра, в Лимире —Диамита, а в Кирах — Татиана, Полемона и Макария, пресвитеров, в Патарах —епископа Евдима, в Телмесе — епископа Илария, в Федде — епископа Лоллиана. О сих, и еще о многих уведомлял меня оный муж, что они здравы в вере. И я принес великое благодарение Богу, если подлинно и в пределах Азии есть люди, не потерпевшие повреждения от еретиков. Итак, если можно, изведаем их пока без переписки с ними, а уверившись, пошлем уже и письмо, и постараемся кого-либо из них пригласить к свиданию с нами.

Да будет все благоуспешно в возлюбленнейшей для нас Церкви Иконийской! Весь честный причт и живущих при твоем благочестии лобзаю через тебя.

211. К Самосатскому клиру (219)

Узнав от иподиакона Феодора о несогласиях, происшедших в самосатском клире после увещаний, какие сделаны были епископом Евсевием Самосатским, жившим тогда в изгнании, советует и от себя прекратить сии несогласия, и не лишать себя той славы, какую приобрели во время согласия своею твердостию в вере.
(Писано в 375 г.)

Господь, который все определяет нам мерою и весом, посылает искушения, не превышающие сил наших, но как в несчастий делает видными подвижников благочестия, так не оставляет их «быть искушаемыми сверх сил» (1 Кор 10,13) и «напоил их слезами в большой мере» (Пс 79, 6) тех, которые должны показать, охраняют ли они благодарность к Богу,—сей Господь наиболее явил человеколюбие Свое в домостроительстве о вас, не попустив, чтобы враги воздвигли на вас такое гонение, которое могло бы иных совратить и поколебать в вере Христовой. Ибо, поставив противниками, в победе над ними приготовил вам награду за терпение.

Но общий враг жизни нашей, который своими кознями противоборствует благости Божией, когда узнал, что вы, как твердая стена, презираете внешние искажения, замыслил, как слышу, в вас самих произвести какие-то взаимные неудовольстви и малодушные чувствования, которые вначале маловажны и легко могут быть исправлены, но с течением времени усиливаемые распрями, обыкновенно, делаются совершено неисцелимыми. Поэтому обратился я к сему письменному увещанию, а если бы можно было, пришел бы и сам и стал бы лично просить вас. Поскольку же обстоятельства не позволяют сего, то вместо просьбы своей посылаю к вам это письмо, чтобы, уважив мои увещевания, прекратили вы все взаимные распри и вскоре прислали ко мне добрую весть, что вы оставили друг на друга жалобы. Ибо желаю сделать известными вашему благоразумию, что тот велик перед Богом, кто смиренномудро уступает ближнему и не стыдясь принимает на себя обвинения, даже и несправедливые, чтобы через это даровать Церкви Божией великую выгоду —мир. Итак, пусть произойдет между вами это доброе состязание, кому первому удостоиться наименования сыном Божиим, присвоив себе достоинство сие умиротворением.

Боголюбивейший же епископ писал вам, чего ваш требует долг, и еще пишет, чего требует его долг. Впрочем, и я, как имеющий уже дозволение быть к вам близким, не могу не позаботиться о делах ваших. Потому, когда пришел благоговейнейший брат иподиакон Феодор, и сказал, что Церковь в печали и смятении, в сильном сокрушении, пораженный глубоко в сердце болезнью, не мог я умолчать. Но увещевал вас, бросив все друг с друга иски, приобрести мир и не доставлять удовольствие противникам, не предавать того, чем хвалится Церковь и за что прославляется теперь в целой вселенной, а именно, что все вы живете так, как бы в одном теле управляемые одною душою и одним сердцем.

Весь народ Божий, чиновников и властителей города и весь причт приветствую через ваше благоговение, и всех увещеваю пребывать подобными себе самим. Ибо не требую от них ничего большего, потому что предварительными примерами добрых дел заключили уже они всякую возможность взойти выше.

212. К клиру в Верии (220)

Свидетельствует им, что возбудили в нем великую к себе любовь и письмом своим, и тем, что пересказал о них пресвитер Акакий; желает им скорого прекращения гонений и постоянства в терпении.
(Писано в 375 г.)

Господь тем, которые не могут иметь личного свидания, дал великое утешение в собеседовании через письма, из которых можно узнавать не телесные черты, но расположение самой души. Почему и теперь, получив письмо от вашего благоговения, вместе и узнал я вас, и ощутил в сердце своем любовь к вам, не имея нужды, чтобы знакомство наше утверждалось продолжительностью времени, потому что самая мысль, заключенная в письме, воспламенила меня любовью к красоте души вашей. А при таковом качестве написанного вами еще яснее показало мне вас благорасположение употребленных в посредничестве братий. Ибо возлюбленнейший и благоговейнейший сопресвитер наш Акакий, пересказывая более, нежели что написано, и представляя взору ежедневные ваши подвиги и непреклонную вашу настойчивость в деле благочестия, внушил мне столько удивления и возбудил такое желание насладиться вашими добротами, что молю Господа дать мне со временем случай убедиться в них на собственном опыте. Он известил меня не только о том, как точны во всем вы, которым вверено служение алтаря, но и о согласии всего народа, о благородстве нравов, об искреннем расположении к Богу начальствующих в городе и имеющих участие в управлении оным.

Потому ублажил я Церковь, наполненную такими людьми, и еще более молю теперь Бога даровать вам духовную тишину, чтобы насладились вы во время покоя тем, что показали ныне во время борьбы. Ибо неприятное, по прошествии оного доставляет, обыкновенно, некоторое удовольствие воспоминающим. Что же касается до настоящего, умоляю вас не предаваться злу и не приходить в отчаяние от непрерывности притеснений. Ибо близки венцы, близка помощь Господня. Не изливайте на землю добытого вами с таким усилием, не обращайте в ничто труда, прославленного в целой вселенной. Дела человеческие ненадолго остаются в одном положении. «Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Ис 40, 6. 8). Держась пребывающей заповеди, пренебрежем преходящей видимостью. Пример ваш ободрил многие Церкви. Сами того не примечая, приобрели вы себе великую награду тем, что вызвали на подобное рвение менее искусных. Мздодатель богат и силен даровать вам награды, достойные подвигов.

213. К жителям Верии (221)

Свидетельствует, что любовь, какую имел к ним по слухам о них, еще более усилили они присланным к нему письмом; хвалит постоянство их в вере и желает им сохранить терпение до конца.
(Писано в 375 г.)

И прежде всего знал я вас, возлюбленные, потому что прославляется ваше благоговение; известно, какой венец приобрели вы за исповедание Христово. И может быть, иной из вас спросит: кто же разгласил о сем в такой дали? Сам Господь, Который благовествующих перед Ним размещает подобно светильнику на свещнике, делает видимыми в целой Вселенной. Не награда ли за победу, обыкновенно, делает известными доблестных борцов, и не замысловатость ли дела — художников? Но если память о них и им подобных делах остается незабвенною, то благочествующих по Христе, о которых сам Господь говорит: «Прославлю прославляющих Меня» (1 Цар 2, 30), не сделает ли Он для всех известными и видимыми, с солнечными лучами распространяя лучезарность ослепительной их светлости? Еще большую поселили вы ко мне любовь к вам, почтив меня письмом, и таким письмом, в котором, сверх предшествовавших подвигов за благочестие, обильно обнаружили богатое и бодрое постоянство в истинной вере. О чем радуюсь вместе с вами и молюсь, чтобы Бог всяческих, по власти Которого и подвиг, и место подвига, и венцы, вливал в вас усердие, даровал вам душевную силу, и довел дело ваше до совершенного Им прославления.

214. К халкидянам (222)

Благодаря их за письмо, которым они утешили и ободрили св. Василия в бедствиях, угрожающих и Каппадокийской Церкви, хвалит их твердость против еретиков, единодушие клира и народа и желает им постоянства в сих добрых делах.
(Писано в 375 г.)

Письмо вашего благоговения, явившееся ко мне во время скорби, было для меня тем же, чем нередко бывает вода, влитая в уста ратоборному коню, который, в знойный полдень, среди ристалища сильным дыханием втягивает к себе пыль. Отдохнул я от непрерывных искушений, и вместе укреплен я в силах вашими словами, и при воспоминании о ваших борениях стал мужественнее, чтобы неослабно перенести предстоящий мне подвиг. Пожар, опустошивший большую часть Востока, подвигается уже и к нашим пределам. И попалив все в окрестности, усиливается коснуться Церквей Каппадокийских, у которых доселе вынуждал слезы только дым, достигавший из соседних стран. Итак, поспешает он уже коснуться и нас, но да отвратит его Господь Духом уст Своих и да пресечет пламень сего зловредного огня. Ибо кто так боязлив, малодушен, или не приучен к подвижническим трудам, чтобы ваши воззвания не укрепили его на подвиг, и не пожелал он, чтоб вместе с вами и его провозгласили достойным венца?

Вы первые вступили на поприще благочестия, отразили многие покушения еретических злоухищрений, перенесли сильный зной искушений — говорю сие вам, вожди Церкви, которым вверено служение алтарю и каждому из народа, и вам, облеченные властью. Ибо это всего более и достойно в вас удивления и всякого одобрения, что «вси едино есте» о Господе, и одни ведете к добру, а другие единодушно последуете. Потому и не доступны вы нападению противников, что ни один из членов ваших не доставляет противоборствующим случая к победе. По этой причине день и ночь молю Царя веков, да сохранит народ в целостности веры, да сохранит Себе и клир, как неповрежденную главу, которая, находясь на верху всего тела, свою попечительность простирает на все под нею находящиеся члены. Ибо когда глаза исполняют свое дело, и в действиях рук видна ловкость, движения ног непреткновенны, и ни одна часть тела не остается без должного о ней попечения. Почему умоляю вас, что ни делаете и что не будете делать, держитесь друг друга, вы, которым вверено попечение о душах, содержите и лелеете каждого, как любимое чадо. И народ да сохраняет к вам уважение и почтение, должное отцам, чтобы в благообразии Церкви как сохранялись ваша крепость и твердость веры во Христа, так прославлялось имя Божие, возрастала и умножалась доброта любви. А я, слыша сие, возвеселюсь о преспеянии вашем по Богу, и если повелено мне будет пребывать еще с плотью в мире сем, то со временем увижу вас в мире Божием. А если получу уже повеление преселиться из сей жизни, то во светлости святых буду видеть вас увенчанным и вместе с теми, которые прославлены за терпение и показ во всем добрых дел.

215. Против Евстафия Севастийского (223)

Три года не отвечая на клевету, будто бы св. Василий в единомыслии с одним человеком в Сирии, написавшим нечестивое сочинение, к которому св. Василийза двадцать лет писал письмо, прерывает наконец свое молчание; и оправдывается как всею своею жизнью, и до епископства, и во время епископства, и многими случаями, в которых не мог не обнаруживаться образ мыслей его, так и неосновательностью клеветы, утверждаемой в одном давнем письме, и притом представленном не в подлиннике, но в списке; наконец, объясняет истинную причину, по которой отделился от него Евстафий.
(Писано в 375 г.)

«Время», сказано, «молчать», и «время говорить» (Еккл 3, 7); это — слово Екклезиаста. Потому и теперь, так как довольно уже было времени молчания, благовременно разомкнул уста к обнаружению истины того, что не все знают. Ибо и великий Иов много времени переносил бедствия в молчании, доказывая мужество сим самым терпением непереносимых страданий. Но после того, как уже достаточно находился в молчании, и в глубине сердца скрывал болезненное ощущение, отверз наконец уста, и рассказал то, что всякому известно. Так и я в сии три года молчания заслуживал похвалу пророка, который говорит: «И стал я, как человек, который не слышит и не имеет в устах своих ответа» (Пс 37,15). Посему во глубине сердца своего заключал болезнь, причиненную мне клеветою. Ибо действительно клевета унижает мужа, и клевета вводит в заблуждение убогого. Итак, хотя столько зла от клеветы, что низводит с высоты и совершенного (ибо сие разумеет Писание под именем мужа), и вводит в заблуждение убогого, т.е. скудного знанием высоких догматов (как представляется это пророку, который говорит: «Бедняки; они глупы», и потому не послушают, «пойду к знатным» (Иер 5, 4. 5), называя убогими скудных разумением. И здесь, очевидно, притча говорит, что вводятся в заблуждение и колеблются еще несложившиеся люди и не достигшие совершенной меры возраста. Однако же думал я, что надобно в молчании переносить огорчения, ожидая какой-нибудь перемены на лучшее от самих дел. Ибо полагал, что сказано это обо мне не по какой-либо злобе, но по незнанию истины. Поскольку же с течением времени и вражда возрастает, и они не раскаиваются в том, что говорили сначала, и нисколько не заботятся исправить прошедшее, но продолжают свое дело и стремятся к цели, какую предположили себе вначале преогорчать жизнь мою, ухищряясь запятнать меня во мнении братий, то молчание кажется мне уже небезопасным. Напротив того, пришло мне в голову слово Исаии, который говорит: «Долго молчал Я, терпел, удерживался; теперь буду кричать, как рождающая» (Ис 42,14). О если бы и мне получить какую-нибудь награду за молчание и приобрести сколько-нибудь силы к обличению, чтобы, обличив, иссушить этот горький поток политой на меня лжи, и прийти в состояние сказать: «Если бы не Господь был с нами, когда восстали на нас люди, то живых они поглотили бы нас, воды потопили бы нас, поток прошел бы над душою нашею» (Пс 123,2—4).

Много времени потратил я на суету и всю почти юность свою потерял в суетном труде, с каким упражнялся в том, чтобы уразуметь уроки мудрости, обращенной Богом в юродство; когда же, наконец, как бы пробудился от глубокого сна, обратил взор к чудному свету истины Евангельской и увидел бесполезность мудрости «властей века сего преходящих» (2 Кор 2, 6), тогда, пролив много слез о жалкой жизни своей, пожелал я, чтобы дано мне было руководство к церковному изучению догматов благочестия. И прежде всего предметом моего попечения было произвести некоторое исправление во нраве, развращенном долговременным обращением с людьми дурными. Итак, прочитав Евангелие, и увидев там, что действеннейшее средство к усовершению — продать свое имущество, поделиться им с неимущими братьями, и вообще не заботиться о сей жизни, не вдаваться душою ни в какое пристрастие к здешнему. Пожелал я найти какого-нибудь брата, избравшего этот же путь, чтобы с ним переплыть скоропреходящую волну этой жизни. И подлинно многих нашел я в Александрии, многих в прочих местах Египта, а иных в Палестине, в Килисирии и в Месопотамии. Дивился воздержанию их в пище, дивился терпению в трудах, изумлялся неослабности в молитвах, тому, как преодолевали они сон, не уступая никакой естественной необходимости, всегда сохраняя в душе высокий и непорабощенный образ мыслей, «в голоде и жажде, на стуже и в наготе» (2 Кор 11, 27), не имея привязанности к телу, не соглашаясь употребить о нем сколько-нибудь заботы, но живя как бы в чужой плоти, самим делом показали, что значит быть здесь «пришельцами» (Евр 11,13), и что значит иметь «жительство на небесах» (Флп 3, 20). Подивясь сему и ублажив жизнь сих мужей, которые на деле показывают, что носят в теле своем мертвость Иисусову, пожелал и сам я, сколько было мне возможно, сделаться подражателем оных мужей.

Посему, увидев, что иные в отечестве намереваются подражать жизни их, подумал я, что нашел некоторое пособие для своего спасения, и видимое принял за доказательство невидимого. Итак, поскольку неизвестно, что у каждого из нас внутри, то почитал я достаточными признаками смиренномудрия смирение в одеянии, и для удостоверения моего довольно было грубой одежды, пояса и обуви из невыделанной кожи. И хотя многие отвлекали меня от знакомства с ними, не удержался я, видя что жизни, гоняющейся за удовольствиями, предпочитают они жизнь терпеливую, и по отменности их жития был их ревнителем. Поэтому не допускал и того, в чем винили их касательно догматов, хотя многие утверждали, что имеют они неправые понятия о Боге, но, научившись у начальника нынешней ереси, втайне рассевают его учения. Но так как никогда не слыхал сих учений сам, то извещавших меня почитал клеветниками.

А когда уже был я призван к управлению Церковью, умолчу о тех, которые, под предлогом вспомоществования и дружеского общения, даны мне стражами и надзирателями жизни, чтобы не подать мысли, будто бы или, говоря невероятное, клевещу сам на себя, или, заслужив доверие тех, которые верят, подаю повод к человеконенавистничеству, что со мною почти и случилось бы, если бы не предварили меня щедроты Божии, ибо едва не впал я в подозрение на всех и после коварно нанесенных мне ран в душу едва не подумал, что ни в ком нет верности. Впрочем, пока еще казалось, что есть во мне некоторый вид привычки к ним. И хотя бывали у нас раз и два столкновения в рассуждении догматов, и, по-видимому, не во всем согласно вели мы дело, однако же находили они, что произношу те же речения касательно веры в Бога, какие слышали от меня и во всякое время.

Ибо, если иное во мне требует рыданий, то осмеливаюсь похвалиться о Господе тем одним, что никогда не держался погрешительных мнений о Боге, и не переменял впоследствии мыслей, какие прежде имел. Но то понятие о Боге, которое приобрел с детства от блаженной матери моей и бабки Макрины, и возрастало во мне, потому что с раскрытием разума не менял я одного на другое, но усовершенствовал ими преподанные мне начала. Как возрастающее семя, хотя из малого делается большим, однако же само в себе остается тем же, не изменяясь в роде, но усовершаясь через возрастание. Так, думаю, и во мне тот же разум возрастал по мере моего преспеяния и не заменен теперешним бывший в начале. Потому пусть испытывают свою совесть и помыслят о Христовом суде, если что другое, отличное от того, что говорю ныне, слышали от меня те, которые теперь разглашают о моем неправославии, и позорящими письмами, какие написали против меня, оглушают слух всякого, чем и я доведен до необходимости писать сие оправдание.

Меня обвиняют в богохульстве, хотя не могу быть изобличен ни сочинением, какое сам я предложил о вере, ни речениями, какие без письма изустно произносил всегда наяву в церквах Божиих. Даже не нашлось свидетеля, который бы сказал, что слышал от меня втайне какие-либо нечестивые речи. Итак, за что же обвиняют меня, если не писал я нечестивого и не проповедую вредного, в домашних беседах никого не совращаю из приходящих ко мне?

Какая необыкновенная выдумка! Говорят: такой-то в Сирии написал нечто неблагочестиво, а ты лет за двадцать и более писал к нему письмо, следовательно, ты сообщник этого человека, и его вины пусть будут твоими. Но ты, друг истины, который знаешь, что ложь есть порождение диавола, как убедился, что это письмо точно мое? Ты не посылал и не осведомлялся, не слыхал сего и от меня, который мог бы сказать тебе истину. Если же и мое письмо — из чего видно, что это, попавшееся тебе ныне, сочинение современно моему письму? Кто тебе сказал, что сочинению сему двадцать лет? Из чего видно, что сочинение писано тем именно человеком, к которому посылал я письма и сочинения. Где доказательство, что я одобрял оное в уме и держусь того же образа мыслей?

Спроси сам себя: сколько раз навещал ты меня в Обители, что на реке Ирисе, когда был там со мною и боголюбивейший брат Григорий, у которого со мною одна цель жизни? Слышал ли ты что-нибудь подобное? Нашел ли какое доказательство важное, или неважное? Сколько дней в селе, на другом берегу, у матери моей провели мы между собою, как друзья, ночь и день продолжая разговор? Нашел ли ты, что в уме у меня было что похожее? Когда же вместе посещали мы блаженного Силуана, не об этом ли был у нас разговор в продолжение пути? И в Евсимое, когда со многими епископами намереваясь ехать в Лампсак, пригласили вы меня, не о вере ли была у нас речь? Не все ли то время, как рассуждал я об ереси, были при мне твои скорописцы? Не все ли это время находились при мне самые близкие из учеников твоих? Когда посещал я братства, проводил с ними ночи в молитвах и всегда говорил и слушал о Боге без всяких уловок. Тогда не представил ли точных доказательств своего образа мыслей? Почему же такой долговременный опыт оказался менее стоящим уважения, чем неосновательное и слабое подозрение? Кому же прежде тебя надлежало быть свидетелем моего расположения? Что было говорено мною о вере в Халкидоне, что неоднократно в Ираклии, и что еще прежде в предместий Кесарии, не все ли это у меня согласно? Не все ли одно с другим сходно, кроме того, что, как заметил я, в словах моих усматривается некоторое возрастание, по мере моего преспеяния, и это не изменение чего-либо худшего в лучшее, но в следствии возрастающего знания, восполнение недостающего?

Как же не подумаешь о том, что отец не возьмет греха сыновнего, и сын не возьмет греха отцова (Иез 18,20), но каждый умрет в собственном своем грехе? А мне обвиняемый тобой ни отец, ни сын, он не был у меня ни учителем, ни учеником. А если грехи родителей должны быть в вину детям, то гораздо справедливее, чтобы грехи Ариевы обращены были на его учеников. И если кто породил еретика Аэтия, то на голову отца должна взойти вина сыновняя. Если же несправедливо обвинять за них кого-либо, то тем более справедливо не подвергать меня ответственности за тех, кто не принадлежит ко мне, хотя они и подлинно погрешили, хотя и написано ими нечто достойное осуждения. Ибо извинительно мне не верить тому, что говорят против них, потому что собственный мой опыт показывает склонность обвинителей к клевете.

Если они сами обмануты, и думая, что я разделяю мнение написавших те Савеллиевы слова, которые они всем показывают, приведены этим к обвинению меня, то и в сем случае не заслуживают извинения, потому что прежде ясных доказательств вдруг осыпают и язвят хулами человека, не сделавшего никакой неправды и (чтоб не сказать еще) связанного с ними тесной дружбой. И поскольку их подозрения заключают в себе ложь, это уже доказывает, что они не водятся Духом Святым. Ибо много надобно подумать, много провести бессонных ночей, со многими слезами изыскать истины у Бога тому, кто намеревается разорвать дружбу с братом. Если властители мира сего, когда намерены осудить на смерть кого-либо из преступников, отдергивают завесы и призывают опытнейших к рассмотрению дела, и много времени думают, то обращая внимание на строгость закона, то принимая в уважение общее естество после многих стенаний, пролив слезы о необходимости, делают явным для всех, что по нужде служат закону, а не для собственного удовольствия произносят осуждение. То тем более должен признать свое дело требующим большой тщательности, и попечения, и совещания со многими, кто намеревается расторгнуть дружбу с братиями, утвержденную давностью времени.

Но здесь одно письмо, и то сомнительное! Ибо не могут сказать, что признали оное по знакам подписи, имея у себя в руках не первоначально написанное, а уже переписанное. Итак, все выведено из одного письма, и притом давнего! Ибо двадцать лет прошло до нынешнего времени с тех пор, как написано что-то к этому человеку. Во весь же промежуток этого времени нет ни одного свидетеля о моем образе мыслей и о моей жизни, подобного восставшим на меня ныне обвинителям.

Но не письмо является причиною их удаления от меня: есть другой предлог к разделению, о котором стыжусь говорить и всегда бы стал молчать об этом, если б настоящие происшествия не делали необходимым для пользы многих обнаружение всего их намерения. Добрые эти люди подумали, что общение со мною служит для них препятствием к приобретению власти. И поскольку взята была с них одна подписка в исповедании веры, которое я предложил им не потому (признаюсь в этом), чтобы сам не доверял их образу мыслей, но желая загладить подозрения, какие на них имели многие из единодушных со мною братий. В этом исповедании встретив себе препятствие к тому, чтобы приняли их к себе преобладающие ныне, отреклись они от общения со мною, и предлогом к отречению придумано это письмо. Самым же ясным доказательством слов моих служит то, что, отрекшись от меня и сложив на меня обвинения, какие только хотели, письмо сие прежде, нежели отправили ко мне, разослали всюду. Ибо за семь дней до того, как пришло оно в мои руки, явилось уже у других, которые сами, получив от людей, собрались отослать еще к кому-нибудь. Ибо так придумали передавать от одного к другому, чтобы скорее распространить по всей стране. И об этом тогда еще говорили извещавшие меня весьма ясно о замысле их. Но я рассудил молчать, пока Сам Открывающий глубины не уличит их замыслов самыми ясными и неоспоримыми доказательствами.

216. К Генефлию пресвитеру (224)

Обличает козни Евставфия, который в письмо, укоризненное для св. Василия, внес еретические слова, не означив, чьи они, чтобы читающие принимали их за Василиевы; опровергает клевету, будто бы он в согласии с Аполлинарием, тем самым исповеданием веры, к которому прежде подписался Евстафий, теперь отступивший от веры, и давший Геласию другое исповедание веры, несогласное с прежним.
(Писаное 375 г.)

Получил я письмо твоего благоговения и похвалил наименование, какое удачно дал ты написанной ими книге, назвав ее книгою отпускною. Не могу и понять, какое оправдание в сем перед непогрешимым судилищем Христовым приготовили себе написавшие сию книгу, чтобы отступить от любви моей. Ибо выставляют на вид мою вину, сильно нападают на меня, рассказывают, что им угодно, а не то, что было на самом деле. Сами притворяются весьма смиренными, а мне приписывают надменную гордость, будто бы не принял я посланных ими, и все это, или безопаснее сказать, большая часть из этого —ложь; все это написано так, как будто бы хотят они уверить только людей, а неправду говорить перед Богом, и стараются угодить людям, а не Богу, перед Которым всего предпочтительнее истина. Сверх того, в написанное против меня сочинение вставили еретические выражения, скрыв имя нечестивого сочинителя, чтобы многие, по простоте своей, читая перед этим жалобу на меня, и присовокупленное почли моими же словами, потому что хитрыми моими клеветниками умолчано имя отца сих лукавых учений, а через то людям простодушным оставлен случай к подозрению, будто бы это и выдумано, и написано мною. Посему прошу вас, которые знаете это, и сами не смущайтесь и успокойте волнение колеблющихся, хотя и известно мне, что с трудом будет принято мое оправдание, потому что злые наговоры на меня распространены лицами, достойными доверия.

Итак, в обсуждение того, что распространяемое под моим именем не мое, думаю, что хотя гнев на нас и весьма омрачает их рассудок, делая их не способными видеть полезное, однако же, если сам ты спросишь их, конечно, не дойдут до такого ожесточения, чтобы осмелились собственными устами вымолвить ложь, и сказать, что это — мое сочинение. А если не мое, почему же осуждают меня за чужое? Но скажут, что я сообщник Аполлинариев, и сам держусь таковых превратных учений. Пусть потребуют у них на сие доказательств. Если умеют они проникать в сердце человеческое, пусть сознаются в этом, и вы узнаете справедливость их во всем. А если уличают меня в общении тем, что, видимо, и всем известно, то пусть покажут или канонические письма, мною к нему, или им ко мне писанные, или сношения со мною клириков, или что когда-нибудь принял я кого из них в общение молитвы.

Если же выставляют письмо, которое писано к нему уже двадцать пять лет тому назад, писано мирянином к мирянину, и притом не то, которое мною было написано, а переписанное, Бог знает, кем, то из этого самого узнайте несправедливость. Потому что никто во время епископства не обвиняется, если, будучи мирянином, по неучастию в деле, написал что неосмотрительно, и притом не о вере, но простое письмо, заключающее в себе дружеское приветствие. Может быть, окажется, что и они писали и к язычникам, и к иудеям, и это не ставится им в вину. Ибо до сего дня никто не был судим за дело, подобное тому, за какое обвиняют меня «оцеживающие комара» (Мф 23,24).

Итак, что не писал я сего, не был в согласии с ними, но даже предаю проклятию тех, которые держатся сего лукавого мудрования, т.е. сливают ипостаси, в чем возобновляется нечестивейшая ересь Савеллиева, это известно Серцеведцу Богу, известно и всему братству, изведавшему на опыте мое смирение. Да и они сами, так сильно обвиняющие меня ныне, пусть испытают собственную совесть и узнают, что с детства далек я был от подобных учений.

А какой же мой образ мыслей? Если кто доискивается сего, узнает из самого письма, под которым есть собственноручная их подпись, и ее-то желая уничтожить, скрывают они перемену свою в своей клевете на меня. Ибо не признаются, что раскаиваются в подписи своей к предложенной мною книге. Но на меня взводят обвинение в нечестии, почитая никому неизвестным, что отделение от меня есть только предлог, в действительности же отпали они от веры, которую, неоднократно при многих исповедовав письменно, напоследок приняли и подписали в том виде, как мною предложена, что всякий может прочесть и узнать истину от самого этого писания. Намерение их сделается известным, если кто прочтет исповедание веры, которое дали они Геласию, после подписи, данной мне, и заметит, какое различение между тем и другим исповеданием. А если так легко переходят они от одного образа мыслей к другому, противному, то пусть не чужие отыскивают сучки, но вынут бревно из собственного глаза.

Но полнее оправдываю себя во всем и показываю дело в другом письме, которое удостоверит требующих большего. А вы в настоящее время, получив это мое письмо, отложите всякую печаль, утвердите любовь свою ко мне, по которой сильно желаю единения с вами. Мне причинит величайшую скорбь и неутолимую болезнь сердцу, если клеветы на меня столько превозмогут над вами, что охладят любовь и сделают нас чуждыми друг другу. Будьте здоровы!

217. К Димосфену от лица церкви (225)

Просит за Григория Нисского, которого Димосфен, по клевете Филохара, велел взять и представить к себе, и который по болезни замедлил на дороге; объясняет, что если дело идет о растрате денег, что должны отвечать в сем экономы, а если о постановлении Григория епископом, то не он подлежит ответственности, а рукоположившие его; просит не влачить их в чужую сторону и не сводить с епископами, с которыми не прекращено еще разногласие.
(Писано в 375 г.)

Великую благодарность Богу и пекущимся о нас царям приносим всякий раз, как скоро видим, что начальство в отечестве нашем поверяется, во-первых, христианину, а во-вторых, человеку прямому по нравам и точному блюстителю законов, по которым управляются тела человеческие. Преимущественно же по случаю твоего прибытия, исповедали мы сию благодарность и Богу, и царю боголюбивому. Но узнав, что некоторые враги мира намерены обеспокоить твой почтенный суд жалобой на нас, ожидали мы, что будем позваны твоим высоким умом для изведания от нас истины, если только великое твое благоразумие согласится присвоить себе исследование дел церковных. Но поскольку суд на нас не обращал внимания, между тем власть твоя, побужденная злословием Филохара, дала приказ взять брата и сослужителя нашего Григория, который и послушался сего приказа (да и мог ли не послушаться?), но страдая коликами вместе с ознобом, что обыкновенно бывает при боли в почках, вынужден был, при неумолимом охранении его воинами для попечения о теле и снятия нестерпимой боли, велел себя перенести в одно спокойное место. По сей причине все мы пришли просить твою великость не гневаться на замедление его появления к тебе, потому что ни общественные дела от нашей медлительности не стали сколько-нибудь хуже, ни церковным делам не причинено сим вреда.

Но если дело идет о деньгах, будто бы растраченных, то есть там хранители церковных денег, готовые дать ответ всякому, кто потребует, и обнаруживать клевету осмелившихся довести сие до твоего внимательного слуха. Ибо они не затруднятся из самых писем блаженного епископа сделать истину явною для ищущих сего. Если же требует исследования что-нибудь другое, касающееся церковных правил, и твой высокий ум согласен принять на себя труд и выслушать, и рассудить сие, то все мы должны при этом быть. Потому что, если не соблюдены верховные правила, то виновны рукоположившие, а не тот, кто по совершенной необходимости вынужден принять на себя служение.

Посему просим тебя выслушать нас в отечестве, а не призывать в чужую сторону и не доводить до необходимости встречаться с епископами, с которыми у нас не решены еще некоторые церковные вопросы. А вместе просим пощадить нашу старость и немощь. Ибо, по изволению Божию, из опыта известно, что в постановлении епископа не оставлено без внимания ни одного правила — и важного, и маловажного. Итак, желаем в твое правление установить единомыслие и мир с нашими братиями, а без этого тяжело для нас и свидание с ними, потому что многие из простых людей терпят вред от взаимного нашего раздора.

218. К подведомственным ему подвижникам (226)

Предупреждает сих иноков, чтобы не принимали в худую сторону трехлетнего его молчания на клеветы Евстафиевы; объясняет, что Евстафий отделился от него, чтоб взойти через то в милость к Евзоию, почему осуждает исповедание веры Никейской, к которому прежде сам подписался, обвиняет св. Василия за нововведения в учении о св. Духе, ставит ему в вину письмо за 20 лет до сего писанное к Аполлинарию; наконец, св. Василий просит иноков, чтоб сами исследовали дело, как должно.
(Писано в 375 г.)

Святый Бог силен даровать и радость свидания с вами мне, который всегда желает и видеть вас, и слышать о вас, потому что ни в чем другом не нахожу душевного покоя, как только в вашем преспеянии и совершенствовании через исполнение заповедей Христовых. Но пока не дано мне сие, признаю необходимым для посещения вас отправить искреннейших и боящихся Господа братий и побеседовать с вашею любовью в письме. По тому-то послал я благоговейнейшего и искреннейшего брата нашего, сотрудника по Евангелию, сопресвитера Мелетия, который расскажет вам и о моей любви, какую имею к вам, и о душевном моем попечении, потому что день и ночь молю Господа о вашем прославленый, чтобы и мне ради вашего спасения иметь дерзновение в день Господа нашего Иисуса Христа, и вам воссиять во светлости святых, когда дело ваше испытано будет правосудием Божиим.

Вместе с тем великую заботу причиняет мне трудность настоящего времени, в которое все Церкви приведены в колебание, и всякая душа как бы просевается сквозь сито. Ибо иные нещадно отверзли уста на своих сослужителей. Ложь изрекается безбоязненно, а истина скрывается, и обвиняемые осуждаются без суда, а обвинителям верят без следствия.

Почему и я, услышав, что ходят по рукам многие письма, написанные против меня, и что они чернят, позорят и винят меня в делах, в отношении которых готово у меня оправдание перед судом истины, решился молчать, что и делал. Ибо третий уже год тому, как поражаемый клеветами, переношу сии удары, наносимые мне обвинениями, и довольствуюсь тем, что Господь —Тайновидец и Свидетель клеветы.

Но поскольку вижу, что молчание мое многие приняли уже за подтверждение клевет и подумали, что молчу не из великодушия, а потому, что не могу открыть рта перед истиною, то по этому самому попытался я написать к вам, умоляя любовь вашу о Христе не вовсе принимать за истинные те клеветы, которые разглашает одна только сторона. Ибо, как написано, закон никого не судит, «если прежде выслушают его и не узнают, что он делает» (Ин 7,51)?

Впрочем, благонамеренному судии достаточно одних дел для обнаружения истины. Посему, хотя и молчать буду, вам можно рассмотреть, что делается. Ибо обвиняющие меня в неправославны оказались ныне открыто приложившимися к стороне еретиков. Осуждающие меня чужие сочинения оказываются несогласными с собственными своими исповеданиями, какие предлагали мне письменно. Представьте себе привычку людей, отваживающихся на сие: у них заведено всегда принимать сторону сильных, немощных друзей попирать, а тем, которые взяли верх, услуживать. Ибо те, которые написали пресловутые сии письма против Евдоксия и против всех, державшихся той же стороны, и разослали их всем братствам, и засвидетельствовали, что избегают общения с ними, как пагубного для душ. А потому не приняли голосов, поданных о низложении их, так как голоса сии были от еретиков, в чем тогда уверяли меня, теперь, забыв все сие, стали заодно с ними. И им не остается никакой возможности отрицать это, потому что явно открыли свое намерение, в Анкире с радостью вступив в общение с ними по домам, так как еще не были ими приняты всенародно. Итак, спросите у них: если православен Василид, сообщник Екдикия, то почему, возвращаясь из Дардании, разрушили его жертвенники в стране Гангринов и поставили свои трапезы? Почему и доныне делают нашествия в Амасии и у Зилов, и от себя поставляют пресвитеров и диаконов? Ибо, если имеют с ними общение как с православными, то для чего делают нашествия, как на еретиков? А если признали еретиками, почему не гнушаются общением с ними?

Из всего этого, досточестнейшие братия, и детскому уму не ясно ли видно, что они, имея в виду собственную свою пользу, начинают или клеветать на кого, или поддерживать кого? Поэтому и от меня отделились, не за то прогневавшись, что не ответил я им (ибо это, по словам их, всего более их огорчило), и не по тому, что не принял хорепископов, которых, как говорят, присылали они. Впрочем, выдумывающие это дадут ответ Господу. Ибо был прислан один какой-то Евстафий, который передал письма дружине наместника, и, проведя три дня в городе, когда уже собрался возвратиться домой, поздним вечером во время моего сна подходил, сказывают, к моему дому. Но услышав, что сплю, ушел, и на другой день уже не появлялся ко мне, но уехал, таким образом исполнив свое ко мне поручение. И вот вина, за которую терплю обиду. И великодушные люди сии с этим проступком не сравнили прежнюю службу, какою служил я им с любовью, но настолько обратили на меня гнев за эту погрешность, что, где только могли, во всех Церквах по Вселенной огласили меня отлученным.

Но в действительности не эта причина раздора. Напротив того, поскольку думали тогда, что заслужат одобрение от Евзоия, если станут меня чуждаться, то придумали для себя сии предлоги, чтобы через вражду ко мне у них найти себе некоторое предрасположение. Они теперь осуждают и веру Никейскую, и нас называют единосущниками, потому что по сей вере Единородный Сын исповедуется единосущным Богу и Отцу не в том смысле, что одна сущность разделилась на две братские сущности —да не будет сего! не это разумел оный святой и боголюбивый Собор, — но в том смысле, что Сына должно представлять себе тем же, чем и Отец есть по сущности. Ибо так сами они протолковали нам, сказав: «Свет от Света». И это есть то исповедание веры Никейской, которое принесли они с Запада и сообщили Тианскому Собору, и им приняты были в общение. Но для подобных изменений в вере своей есть у них мудрое некое правило, потому что словами веры пользуются, как врачи, на время так или иначе преобразуясь применительно к врачуемой болезни.

Но не мое дело обличать нетвердость сего лжеумствования: вы сами должны разуметь это. Ибо «даст тебе Господь разумение во всем» (2 Тим 2,7) к познанию, какое учение правое, и какое — строптивое и развращенное. Ибо, если должно ныне такое, а завтра другое составлять исповедание веры и изменять его, смотря по времени, то ложно утверждает сказавший «один Господь, одна вера, одно крещение» (Еф 4,5). А если утверждает он справедливо, «никто да не обольщает вас пустыми словами» (Еф 5,6).

Ибо клевещут на меня, что делаю нововведение в учении о Духе Святом. Спросите же, что это за нововведение? Мы исповедуем, что сами приняли, а именно, что с Отцом и Сыном поставляется наряду Утешитель, а не причисляется к твари. Ибо уверовали мы в Отца и Сына и Святаго Духа, и крестились во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Потому Утешителя никогда не отлучаем от единения с Отцом и Сыном. Ибо Духом просвещаемый ум наш простирает взор к Сыну и в Нем, как в образе, созерцает Отца. Поэтому, и имен не выдумываем сами от себя, но именуем Святым Духом и Утешителем, и не осмеливаемся отрицать должную Ему славу. Вот наше исповедание во всей его истине! Кто за сие обвиняет нас, тот пусть порицает, кто за это гонит нас, то пусть гонит. А кто верит клеветам на нас, тот пусть готовится судиться с нами. «Господь близко. Не заботьтесь ни о чем» (Флп 4,5. 6).

Если кто сочиняет в Сирии, это до меня не касается. Ибо сказано: «От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф 12,37). Пусть слова мои судят меня: за чуждые мне погрешности никто да не осуждает меня, и за двадцать лет тому назад писанного мною письма да не представляют в доказательство, что и теперь я в общении с написавшим то сочинение. Ибо писал я письмо прежде этого сочинения, будучи мирянином к мирянину, когда еще и не имели против сего человека никакого подобного подозрения, и писал не о вере и вовсе не то, что они теперь выставляют в клевете на меня, но одни приветствия, требуемые благопристойным обращением.

Одинаково убегаю и проклинаю, как нечестивых, и заболевших Савеллиевым недугом, и защищающих Ариево учение. Если кто того же именует и Отцом, и Сыном, и Святым Духом, и предполагает нечто единое многоименное, одну ипостась, означаемую тремя наименованиями, то я такового поставляю в один ряд с иудеями. А подобно сему, если кто говорит, что Сын по сущности не подобен Отцу, или если кто Духа Святаго низводит в тварь, то и его предаю проклятию и почитаю близким к языческому заблуждению.

Но невозможно мне письмами своими заградить уста обвиняющих меня, а гораздо вероятнее, что они раздражаются моими оправданиями и готовят против меня что-нибудь более важное и тяжкое. Впрочем, нетрудно предохранить вам слух свой. Посему сделайте то, что от вас зависит: сохраните ко мне сердце свое искренним и непредубежденным клеветами, и на представленные обвинения потребуйте у меня отзыва. И если найдете у меня истину, не давайте места лжи. А если сознаете, что не имею сил к оправданию, то поверьте тогда обвинителям моим, как утверждающим истину. Они бодрствуют, чтобы делать мне зло, от вас этого не требую. Ведя торговую жизнь, из клеветы на меня извлекают они прибыль. А вас прошу сидеть дома, вести себя благородно, в безмолвии совершая дело Христово, уклоняться от свиданий с ним и (встречи эти делаются с коварною целью развратить слушающих), уклоняться от общений для того, чтобы и ко мне сохранить искреннюю любовь, и веру Отцев соблюсти неповрежденною, и, как друзьям истины, оказаться перед Господом достойными похвалы.

219. К клиру в Колони, утешительное (227)

Клир в Колонии, огорченный перенесением кафедры епископа Ефрония из Колонии в Никополь, угрожал жалобою на сие в светский суд. Св. Василий хвалит привязанность сего клира к своему епископу, но советует и в сем соблюдать должную меру; притом доказывает, что перенесение Евфрониевой кафедры полезно как для всей Церкви, так и для самой Колонии, и заключает письмо обещанием подать большее утешение, когда будет иметь возможность прийти к ним сам.
(Писано в 375 г.)

Что более прекрасно и похвально перед Богом и людьми, как совершенная любовь, которая, как научены мы мудрым учителем, «есть исполнение закона» (Рим 13,10)? Посему одобряю пламенное ваше расположение к своему Пастырю. Ибо для сына, привязанного к Отцу, нестерпимо лишиться отца, и для Церкви Христовой несносно удаление Пастыря и Учителя. Потому в этом превосходном расположении к своему епископу представили вы доказательство прекрасного и доброго волеизъявления. Но и эта ваша доброта, и это усердие к духовному отцу похвальны, пока держатся меры и рассудка и, преступив пределы, не заслуживают уже одобрения. Прекрасное распоряжение касательно боголюбивейшего брата нашего и сослужителя Евфрония, сделанное теми, кому вверено управление Церквами, по времени необходимо, полезно и для той Церкви, в которую он переведен, и для вас самих, у которых он взят. Не человеческим признавайте сие распоряжение; будьте уверены, что не человеческим разумом, мудрствующим земная, задумано сие, но сделано по обязанности иметь попечение о Церквах Божиих, по общению их с Духом. Вложите и вы в мысль свою то же желание, и старайтесь выполнить оное.

Итак, безмолвно и с благодарностью примите сделанное в том убеждении, что непринимающие постановляемого в Церквах избранниками Божиими противятся Божию повелению. Не входите в суд с матерью вашею Церковью Никопольскою, не ожесточайтесь против тех, которые приняли на себя попечение о душах ваших. Ибо с устройством дел в никопольской Церкви, и ваша часть будет соблюдена, а если коснется ее какое-либо волнение, хотя бы и тысячи охранителей были у вас, вместе с целым истребится и часть. Когда живущие при реках видят, что другие вдали от них, течение рек преграждают плотинами, заключают из сего, что остановленный напор течения и их самих приводит в безопасность, так ныне принявшие на себя бремя попечения о Церквах охранением других приводят вас в безопасность, и вы будете укрыты от всякой тревоги, потому что другие принимают на себя враждебные нападения.

Сверх того, надобно вам подумать и то, что не отринул он вас, а принял только других. Ибо мы не завистливы, и человека, который в состоянии и другим уделить своих дарований, не станем принуждать, чтобы в вас заключил благодать, и стеснил ее пределами вашего одного селения. Как тот, кто заграждает источник, и не дает выхода воде, так и тот, кто обильному учению препятствует разливаться на большое пространство, не свободны от этой страсти, т.е. от зависти. Итак, пусть он примет на себя попечение о Никополе, а ваше селение будет для него присовокуплением к тамошним заботам. Хотя ему прибавилось труда, однако же попечение о вас нимало не уменьшается.

Меня же весьма опечалило и показалось мне превзошедшим меру сказанное: «Если не получим желаемого, то обратимся к суду и вверим дело людям, для которых ниспровержение Церквей составляет верх желаний». Поэтому не верьте тем, которые, будучи движимы безумным гневом, убеждают вас обратиться к светскому суду: хотя произойдет от сего переворот в деле, однако же тяжесть сего обратится на головы подавших к нему причину. Напротив того, примите и мой совет, предлагаемый с отеческим сердоболием, и распоряжение боголюбивейших епископов, совершившееся по Божию изволению.

Подождите и меня, если Господь поможет мне, прибыв к вам, подам вам совет в том, о чем нельзя было посоветовать вашему благоговению в письме, и попытаюсь самим делом доставить вам возможное утешение.

220. К градоправителям в Колонии (228)

Хвалит внимание их к делам церковным, а на жалобу о перемещении епископской кафедры от них в Никополь, отвечает, что Церковь Никопольская, как матерь их, вправе была взять к себе их епископа, как собственность свою, впрочем, желает только иметь его общим с ними отцом; объясняет, что такое распоряжение сделано для предохранения Церкви в Армении от козней врагов; наконец, обещает прийти к ним подать большее утешение.
(Писано в 375 г.)

Получил я письмо вашей честности и возблагодарил всесвятого Бога, что, будучи занятыми попечением о делах народных, не оставляете без внимания и дела церковные. Напротив того, каждый из вас приложил о них попечение, как бы о собственном своем деле, имеющем влияние на жизнь его. И вы писали ко мне, опечаленные разлукою с боголюбивейшим епископом вашим Евфронием, которого не отнял у вас Никополь, но (что мог бы сказать в свое оправдание) взял, как собственность. В угоду же вам скажет голосом, приличным нежной матери, что будет иметь его с вами общим отцом, который тем и другим будет уделять по частям своей благодати, и им не попустит потерпеть чего-либо от нашествия противников, и вас не лишит обычной своей попечительности. Приняв в расчет трудность времени и беспристрастным умом вникнув в необходимость распоряжения, извините епископов, избравших сей путь к благоустроению Церквей Господа нашего Иисуса Христа. Дайте сами себе совет, какой приличен мужам, имеющим совершенный собственный свой ум, но умеющим охотно принимать и внушения любящих.

Вам, живущим на краю Армении, естественно не знать многих движений, а мы, которые поставлены среди самого течения дел и каждый день получаем отовсюду слухи о ниспровергаемых Церквах, находимся в великом беспокойстве, чтобы общий враг, позавидовав долговременному миру, не мог и в ваших местах посеять свои плевелы и чтобы часть Армении не сделалась добычею противников. Теперь же успокойтесь и согласитесь как благопотребный сосуд иметь его в общем употреблении со своими соседями. Впоследствии же, если Господь даст мне путь к вам, получите совершеннейшее утешение в происшедшем, если только окажется сие для вас нужным.

221. К никопольскому причту (229)

Свидетельствует, что сделанные у них распоряжения совершены по внушению Святаго Духа; хвалит благоразумие и мужество епископа Пимения; советует не раздражать жителей Колонии; обещается быть у них.
(Писано в 375 г.)

Если дело совершено и одним, и другим благоговейным мужем, то сие удостоверяет меня, что оно сделано по внушению Духа. Ибо, когда нет в виду ничего человеческого, и святые мужи устремляются к действованию не с целью собственного своего услаждения, но предположив себе что-либо благоугодное Богу, тогда явно, что Господь управляет сердцами их. А где духовные мужи начальствуют при совещаниях, народ Господень последует им по единодушному приговору. Там усомнится ли кто, что совет составляется в общении с Господом нашим Иисусом Христом, излиявшим кровь Свою за Церкви? Потому и сами вы прекрасно заключили, что Богом подвигнут был боголюбивейший брат наш и служитель Пимений, который и пришел к нам в добрый час, и напал на этот способ утешения. Не только хвалю его за полезное изобретение, но дивлюсь мужеству духа, что не отложил дела, и как не ослабил ревности в объявляющих свои требования, так не дал противодействующим времени к осторожности, и не возбудил нападающих к ухищрениям, но вдруг привел к концу прекрасное предприятие. Да сохранит его Господь по благодати Своей, со всем домом его, чтобы Церковь пребыла подобною себе самой при приемнике, равночестном предшественнику, и не дано было места лукавому, который, если когда, то ныне, огорчен благоустройством Церквей!

А братий в Колонии много-много и я увещевал через письмо, и вы должны более ободрять их расположение, нежели раздражать их, чтобы, не оказав к ним внимания по незначительности их, таким пренебрежением не довести до упорства, потому что упорные, обыкновенно, делаются нерассудительными и часто худо распоряжаются собственными своими делами, чтобы огорчить противников. Ныне же, сколько бы кто ни был малозначителен, может доставить случай к совершению великого зла, ищущим такого случая. И говорю сие не по догадкам, но из опыта наученный собственными своими бедствиями, каковые да отвратит Бог нашими молитвами!

Пожелайте и мне доброго пути, чтобы, прибыв к вам, мог я порадоваться с вами настоящему Пастырю, и утешиться в скорби об отшествии нашего общего отца.

222. К градоправителям Никополя (230)

Просит их единодушным принятием данного им епископа и совокупным отражением враждебных покушений привести в действие благие распоряжения епископов; изъявляет сильное желание посетить Церковь Никопольскую, как митрополию правления учения.
(Писано в 375 г.)

Распоряжения церковные делаются теми, кому вверено правление церковное, а подтверждаются народом. Почему, что зависело от боголюбивейших епископов, то исполнено, а остальное касается уже до вас, если соблаговолите со всею горячностью держаться данного вам епископа и с силою отражать внешние покушения. Ибо ничто так не посрамит начальников и всех прочих, кто только завидует вашему мирному состоянию, как согласные любовь к данному епископу и непоколебимая стойкость. Это заставит их отчаяться во всяком злом предприятии, если увидят, что ни причт, ни народ не одобряют их замыслов. Посему мысль, какую имеете о благе, сделайте общею для всего города, внушите, что следует и гражданам, и всем, живущим в области, подкрепляя их благие намерения, чтобы все прославляли искреннюю вашу любовь к Богу.

О, если бы и сам я сподобился когда-нибудь прийти и посетить Церковь, воспитательницу благочестия, которую чту, как митрополию православия, потому что издревле была управляема мужами досточестными, и избранными божиими, согласно с учением держащимися верного слова, достойным преемником которых и ныне избранного вы признали. И мы согласно утверждаем! Да охраняет вас благодать Божия, разоряющая лукавые совещания врагов, и сообщающая душам вашим крепость и силу к охранению благих постановлений!

223. К Амфилохию, епископу Иконийскому (231)

Извиняется в том, что редко посылает к нему письма, хотя желал бы вести ежедневную переписку; просит его покровительства письмоподателю Елпидию; извещает о бегстве брата, о кознях врагов, о смятении Церкви в Доаре, изъявляет желание, чтобы св. Амфилохий посетил его; обещает вскоре послать оконченную им книгу о Духе Святом.
(Писано в 375 г.)

Редко нахожу случай писать к твоему богочестию, и сие немало огорчает меня: это почти то же, как если бы часто мог я видеть тебя и наслаждаться твоею беседою, но делал это редко. Но не имею возможности писать по недостатку отправляющихся к вам отсюда — иначе ничто не препятствовало бы, чтобы письмо составляли как бы дневник моей жизни, извещая любовь твою о том, что каждый день со мною происходит. Ибо и мне приносит облегчение совещание с тобою о делах своих, и ты, как знаю, ни о чем так не заботишься, как о делах моих.

Теперь же Елпидий, который спешит к господину своему защититься от клевет, ложно составленных на него некоторыми врагами, выпросил у меня письмо. Через него приветствую твое благоговение и представляю тебе сего человека, который достоин твоего покровительства и о справедливости своего дела, и ради меня. И хотя не могу засвидетельствовать о нем ничего другого, но поскольку много услужил, взявшись доставить тебе письмо мое, почитай его в числе своих: помни обо мне и молись о Церкви.

Знай же, что боголюбивейший брат мой удалился из своей страны, не перенеся беспокойства от людей бесстыдных. Доара же волнуется, потому что тамошние дела приведены в замешательство тучным китом. Мне враги строят козни при Дворе, как говорят знающие это, но рука Господня пока еще со мною. Молись только, чтобы не быть мне наконец оставленным, ибо брат живет в бездействии, а Доара приняла к себе старого погонщика лошаков, более же нет ничего, и наветы врагов наших рассыплет Господь.

Впрочем, твое лицезрение будет для меня избавлением от всех настоящих и ожидаемых огорчений. Посему, если будет тебе когда возможно, соблаговоли посетить меня, пока еще я на земле.

Книга о Духе написана мною и кончена, как сам знаешь; отослать же писанную на бумаге воспрепятствовали находящиеся при мне братия, сказав, что имеют приказание от твоего благородства переписать на пергамине. Поэтому, чтобы не оказаться поступающим вопреки твоему приказанию, удержался я и теперь, пошлю же в скором времени, если только найду человека, способного доставить тебе.

Здравым, благодушествующим, молящимся о нас Господу, да будешь дарован ты мне и Церкви Божией человеколюбием Святаго!

224. К Амфилофию, епископу Инокийскому (233)

Благодарит за письмо и за подарки, присланные к празднику Рождества Христова; изъявляет скорбь свою, что брат принужден спасаться бегством из вверенной ему Церкви; просит святого Амфилохия посетить его; препровождает записку с ответами на некоторые вопросы, предложенные св. Амфилохием.
(Писано в 376 г.)

Всякий день, в который есть ко мне письмо от твоего богочестия, для меня праздник и самый великий из праздников. А когда при письме есть и символы праздника — как иначе назвать это, если не праздником праздников, как Ветхий закон имел в обычае именовать субботу суббот? Посему благодарю Господа, узнав, что ты и телом здоров, и при мирном состоянии Церкви совершил воспоминание спасительного домостроительства.

Но меня возмутили некоторые смятения и не без печали провожу время, потому что боголюбивейший брат мой принужден предаться бегству. Помолись о нем, чтобы дал ему Бог увидеть когда-нибудь Церковь свою исцеленною от ран, какие нанесены ей еретическими угрызениями.

А меня особенно удостой своим посещением, пока еще я на земле. Соверши дело для тебя приличное, а для меня весьма желательное.

Но можно подивиться и значению присланного на благословение, потому что ты загадочно пожелал мне крепкой старости и дал знать, что свечами побуждаешь к ночным трудам, а закусками обязываешь напрягать все силы. Ибо не по летам мне грызть, когда зубы давно уже притупились и от времени, и от недугов.

На предложенные вопросы сделаны в записке некоторые ответы, какие мог я сделать и сколько дозволило время.

225. К Амфилохию, епископу Иконийскому (233)

Ответы на вопросы его. Поскольку Евномиане приписывали себе уразумение Божией сущности, то доказывает, что ум человеческий и действование его весьма прекрасны, и если человек предводительствуется Духом Святым, возводят его к познанию Божию; впрочем, познание сие ограничено, каково и должно быть познание существа малого о бесконечном величии.
(Писано в 376 г.)

И сам знаю об этом по слухам, и известно мне устроительство людей. Поэтому, что же скажем на сие? То, что ум есть нечто прекрасное, и в нем имеем, что делает нас созданными по образу Творца, что деятельность ума есть также нечто прекрасное, и что ум находится в непрестанном движении, часто представляет несуществующее, как существующее, а что стремится прямо к истине. Но поскольку, по мнению, принятому у нас, уверовавших в Бога, в уме две бывают силы, и сила лукавая, бесовская, которая влечет нас к собственно бесовскому отступничеству, и сила божественная, благая, которая возводит нас к Божию подобию, то ум, когда пребывает сам в себе, тогда усматривает малое и себе самому соразмерное, а когда, оставив в бездействии свой собственный рассудок, предается обманщикам, тогда вдается в странные представления, тогда и дерево почитает не деревом, а Богом, и золото признает не имуществом, а предметом поклонения. Если же приникнет в Божественную часть и примет в себя благодатные дары Духа, то делается тогда способным постигать божественное, в какой мере возможно сие природе его. Поэтому есть как бы три состояния жизни, и равночисленны им действования ума нашего. Ибо или лукавы наши начинания, лукавы и движения ума нашего, каковы, например, прелюбодеяния, татьбы, идолослужения, клеветы, ссоры, гнев, происки, надмение и все то, что апостол Павел причислил к делам плотским (Гал 5, 19.20); или действование души бывает чем-то средним, не имеет в себе ничего достойного ни осуждения, ни похвалы, каково, например, обучение искусствам ремесленным, которые называем средними, потому что оные сами по себе не клонятся ни к добродетели, ни к пороку. Ибо что за порок в искусстве править кораблем, или в искусстве врачебном? Впрочем, искусства сии сами по себе и не добродетели. Но по произволению пользующихся ими склоняются на ту или другую из противоположных сторон. Ум же, приобщившийся Божеству Духа, бывает уже тайнозрителем великих видений и видит Божественные доброты, впрочем столько, сколько дает благодать и сколько может принять устройство его.

Потому, оставив оные диалектические вопросы, пусть не лукаво, а благоговейно исследуют истину. Дано нам судилище ума для уразумения истины. Но есть источная истина — Бог наш. Поэтому уму первоначально должно познать Бога нашего, познать же столько, сколько беспредельное величие может быть познано существом самым малым. Ибо если глаза определены на познание видимого, то из сего не следует, что все видимое подведено под зрение. Небесный свод не в одно мгновение обозревается, но по видимости объемлем его взором, в самом же деле многое (чтобы не сказать все) остается нам неизвестным, например, природа звезд, их величина, расстояние, движения, соединения, отклонения, прочие положения, сама сущность тверди, толщина ее от вогнутой окружности до выпуклой поверхности. Впрочем, по причине сего неизвестного не скажем, что небо невидимо. Напротив того, оно видимо по причине того ограниченного познания, какое о нем имеем. То же должно сказать и о Боге. Если ум поврежден бесами, то обратится к идолопоклонству, или другому какому роду нечестия. А если предался вспомоществованию Духа, то разумеет истину и познает Бога. Познает же, как сказал апостол, «отчасти», а в жизни будущей совершеннее. «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти прекратится» (1 Кор 13,10). Потому судилище ума прекрасно, дано для полезной цели —для познания Бога, впрочем, деятельность его простирается до такой меры, сколько сие вместимо уму.

226. К тому же Амфилохию (234)

Ответ на вопрос его. Разрешает ухищренный вопрос аномеев: чему поклоняешься, тому ли, что знаешь, или тому, чего не знаешь?
(376 г.)

То ли чествуешь, что знаешь, или то, чего не знаешь. Если ответим, что знаем, тому и поклоняемся, у них готов новый вопрос: какая сущность поклоняемого? Если же признаемся, что не знаем сущности — снова, обращаясь к нам, говорят: следовательно, поклоняетесь тому, чего не знаете. А мы говорим: слово «знать» многозначительно. Ибо утверждаем, что знаем Божие величие, Божию силу, премудрость, благость и промысел, с каким печется о нас Бог, и правосудие его, но не саму сущность. Поэтому вопрос ухищрен. Ибо кто утверждает, что не знает сущности, тот еще не признается, что не знает Бога, потому что понятие о Боге составляется у нас из многого, нами исчисленного.

Но говорят: «Бог прост, и все, что исчислил ты в Нем как познаваемое, принадлежит к сущности». Но это — лжеумствование, в котором тысяча несообразностей. Перечислено нами многое: неужели же все это —имена одной сущности? И равносильны между собою в Боге страшное его величие и человеколюбие, правосудие и творческая сила, предведение и возмездие, величие и промыслительность? Или, что ни скажем из этого, изобразим сущность? Ибо если это утверждают они, то пусть не спрашивают, знаем ли сущность Божию, а пусть предлагают вопросы: знаем ли что Бог страшен, или правосуден, или человеколюбив? Мы признаем, что знаем это. А если сущностью называют что другое, то да не вводят нас в обман понятием простоты; ибо сами признали, что сущность есть и то, и другое, и каждое из исчисленного. Но действования многоразличны, а сущность проста. Мы же утверждаем, что познаем Бога нашего по действованиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако же сущность Его остается неприступною.

Но говорят: «Если не знаешь сущности, то не знаешь и Бога». Скажи же наоборот: «Если утверждаешь, что знаешь сущность, то не познал ты самого Бога». Ибо укушенный бешеным животным, видя в сосуде пса, видит не больше здоровых. Напротив того, жалок тем, что думает видеть, чего вовсе не видит. Поэтому не дивись его обещанию, но признай жалким его безумие. Итак, признавай за шутку эти слова: «Если не знаешь сущности Божией, то чествуешь, чего не знаешь».

А я знаю, что Бог есть. Но что такое есть сущность Его, поставляю сие выше разумения. Поэтому как спасаюсь? Через веру. А вера довольствуется знанием, «что есть» Бог (а не что такое Он есть) «и ищущим Его воздает» (Евр 11,6). Следовательно, сознание непостижимости Божией есть познание Божией сущности, и поклоняемся постигнутому не в том отношении, какая это сущность, но в том, что есть сия сущность.

Пусть и им будет предложен такой вопрос: «Бога же не видел никто никогда; Единородный сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин 1,18). Что же исповедал об Отце Единородный? Сущность Его или силу? То сколько исповедал нам, столько и знаем. Если сущность, то укажи, где сказал он, что нерожденность есть сущность Отца? Когда поклонился Авраам? Не тогда ли, как был признан? Где же засвидетельствовано в Писании, что Он постиг при сем Бога? Когда поклонились Ему ученики? Не тогда ли, как увидели, что тварь покорена Ему? Ибо из того, что море и ветры повиновались Ему, познали Его Божество. Итак, вследствие действований —знание, а в следствие знания —поклонение. Веруете ли, «что Я могу это сделать? Они говорят Ему: ей, Господи!» (Мф 9,28). Поклонение следует за верою, а вера укрепляется силою. Если же говоришь, что верующий знает, то в чем верует, в том и познает, или обратно: в чем познает, в том и верует. Познаем же Бога по Его могуществу. Почему веруем в познанного, и поклоняемся Тому, в Кого уверовали.

227. К тому же Амфилохию (235)

Ответ на вопрос его. На вопрос: что прежде—познание или вера? ответствует, что в науках прежде вера, а в религии христианской прежде познание. В разрешение же лжеумствования Евномиан, что знающий Бога знает и сущность Божию, замечает, что наше знание бывает различно и познаваемые предметы познаются нами в различных отношениях.
(Писано в 376 г.)

Что прежде —знание или вера? А мы утверждаем, что вообще в науках вера предшествует знанию, в рассуждении же нашего учения, если кто скажет, что веру предваряет знание, то не спорим в этом, разумея, впрочем, знание, соразмерное человеческому разумению. Ибо в науке должно прежде поверить, что буква называется «азом», и изучив начертание и произношение, потом уже получить точное разумение, какую силу имеет буква. А в вере в Бога предшествует понятие, именно понятие, что Бог есть, и оное собираем из рассматривания тварей. Ибо познаем премудрость, и могущество, и благость, и вообще «невидимая Его», уразумевая от создания мира. Так признаем Его и Владыкою своим. Поскольку Бог есть Творец мира, а мы часть мира, то следует, что Бог и наш Творец. А за сим знанием следует вера, за таковою же верою — поклонение.

Теперь же, поскольку слово «знание» многозначительно, то забавляющиеся над людьми простыми и хвастающиеся странностями, подобно тем, которые на зрелищах в глазах у всех скрадывают шарики, в вопросе охватывают все вообще. Так как слово «знание» простирается на многое, и познаваемым бывает иное относительно к числу, иное к величине, иное к силе, иное к образу бытия, иное ко времени происхождения, иное же относительно к сущности, то они, объемля в вопросе все, как скоро получат от нас признание, что знаем, требуют у нас знания сущности. А если видят, что колеблемся отвечать утвердительно, то укоряют нас в нечестии. Но мы признаемся, что знаем познаваемое в Боге, знаем же еще и такое нечто, что избегает нашего разумения. Если спросишь меня: «Знаю ли, что такое песок?», — я отвечу, что знаю, — то с твоей стороны будет явною притязательностию, если тотчас потребуешь сказать и о числе песчинок, потому что первый твой вопрос относился к виду песчинок, а последнее требование обращено к числу песчинок. Здесь то же лжеумствование, как если сказать: «Знаешь ли Тимофея: если Тимофея знаешь, то знаешь поэтому и его естество, но ты признался, что Тимофея знаешь, следственно дай нам понять об его естестве». А я и знаю Тимофея, и не знаю его; впрочем, не в одном и том же отношении, и не потому же самому, ибо не в том отношении не знаю, в каком и знаю; но в одном отношении знаю, а в другом не знаю; знаю относительно к чертам лица и к прочим отличительным свойствам его, но не знаю относительно к сущности. Так и себя самого в том же разуме и знаю, и не знаю. Знаю себя, кто я таков, и не знаю себя, поскольку не познаю сущности своей.

Пусть объяснят нам: почему Павел сказал, что ныне, «отчасти знаем» (1 Кор 13,9)? Неужели сущность Божию познаем мы отчасти, т.е. познаем как бы части сущности Божией. Но это ни с чем не сообразно, потому что Бог частей не имеет. Или познаем всецелую сущность? Итак, почему же «когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (10)? В чем же обвиняются идолопоклонники? Не в том ли, что «познав Бога, не прославили Его» (Рим 1,21)? За что несмысленные галаты укоряются Павлом, который говорит: «ныне же познав Бога, или лучше, получив познание от Бога, для чего же возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам» (Гал 4, 9)? Почему был «ведом в Иудее Бог?» Потому ли, что в Иудее познана сущность, что она такое? Сказано: «Вол знает владетеля своего» (Ис 1,3). По вашему это значит, что вол познал сущность господина своего. «И осел — ясли господина своего» — следовательно, и осел познал сущность яслей. «Израиль же», сказано, «не знает Меня». По вашему, Израиль обвиняется в том, что не познал сущности Божией, что она такое. Сказано: «Пролей гнев Твой на народы, которые не знают Тебя» (Пс 78, 6), т.е. не постигшие сущности Твоей. Но знание, как сказали мы, многоразлично. Ибо оно есть и познание Творца нашего, и разумение чудес Его и соблюдение Заповедей, и приближение к Нему. Они же, отвергнув все это, приводят знание к одному значению, к умозрению о самой сущности Божией. Сказано: «и полагай его пред ковчегом откровения в скинии собрания, где Я буду открываться тебе» (Исх 30, 36). Неужели «познан буду», значит — явлю сущность Мою? «Познал Господь Своих» (2 Тим 2,19). Неужели поэтому сущность Своих познал, а сущности непокорных не знает? «Познал Адам жену свою» (Быт 4, 1); неужели познал сущность ее? И о Ревекке сказано: «дева, которой не познал муж» (Быт 24,16): и: «как будет это, когда Я мужа не знаю» (Лк, 34)? Неужели никто не знал сущности Ревекки? Неужели и Мария говорит: я не уразумела сущности ни одного мужа? Или словом «познал» Писанию свойственно именовать супружеские объятия?

И Бог будет познан с очистилшца —это значит, явится священнослужащим. И «познал Господь Своих» (2 Тим 2, 19), т.е. за добрые дела принял их в общение с Собою.

228. К тому же Амфилохию (236)

Ответствует на вопросы: в каком смысле говорится, что Христос не знает дня и часа кончины мира; какую силу имеет пророчество Иеремии об Иехонии; почему не все употребляется нами в пищу, о чем спрашивали енкратиты: о судьбе; о том, что значит в крещении появление из воды; о правописании слова φαγоς о разности значения слов: сущность и ипостась; о том, кем управляются безразличные дела человеческие?
(Писано 376 г.)

Евангельское изречение, что Господь наш Иисус Христос не знает о дне и часе скончания мира, которое многими уже исследовано, особенно часто указывается аномеями к уничижению славы Единородного, в доказательство неподобия по сущности и унижения по достоинству, потому что, кто не знает всего, тот не может иметь того же естества и быть представляем в едином подобии с Тем, кто силою Своего предведения и прозрения в будущее объемлет в Себе ведение всего сущего —это изречение предложено теперь мне твоим благоразумием как новое. Итак, что в детстве слышал от отца и по любви к прекрасному принял без дальнего исследования, то могу сказать, хотя это не превозможет бесстыдства христоборцев (да и какое слово оказалось бы сильнее их запальчивости?), однако же послужит, может быть, достаточным удостоверением для любящих Господа и в вере почерпнувших такие понятия, которые крепче доказательств разума. Слово «никто», по-видимому, выражает нечто общее, так что ни одно лицо не исключается сим речением. Но не так оно употребляется в Писании, как заметили мы в изречении: «никто не благ, только один Бог» (Мк 10,18). Ибо Сын говорит сие, не исключая тем себя из естества Благаго. Но поскольку Отец есть первое благо, то уверены мы, что в слове «никто», подразумевается слово первый. Подобно изречение: «никто не знает Сына, кроме Отца» (Мф 11,27). Ибо здесь не обвиняет Духа в неведении, но свидетельствует, что в Отце в первом есть ведение Его естества. Так думаю, и сие: «никто не знает» (Мф 24, 36), сказано потому, что Господь первое ведение настоящего и будущего приписывает Отцу и во всем указывает на первую причину. Иначе каким образом изречение сие или соответствует прочим свидетельствам Писания, или может быть соглашено с общими нашими понятиями, когда веруем, что Единородный есть «образ Бога невидимого», образ же не телесного очертания, но самого Божества, и величий представляемых принадлежащими Божией сущности, образ силы, образ премудрости, поскольку Христос именуется «Божиею силою и Божиею премудростию» (1 Кор 1,24)? Без сомнения же, ведение есть часть премудрости. И Сын не изображает в Себе всей премудрости, если не достает Ему чего-нибудь. Да и как Отец Тому, «через которого и веки сотворил» (Евр 1,2), не показал малейшей части веков, оного дня и часа? Или каким образом Творцу всех сущих не достает ведения малейшей части сотворенного Им? Как не знает самой кончины Тот, Кто говорит, что перед приближением кончины явятся такие и такие знамения на небе и по местам на земле? Когда говорит: «не тогда кончина» (Мф 24,6), не как сомневающийся, но как знающий определяет время. Притом, если вникать благомысленно, то Господь многое говорит людям от Своего человечества, например: «дай Мне пить» (Ин 4,7) — слова Господа, выражающие телесную потребность. Впрочем, просящий был не плоть одушевленная, но Божество, приявшее одушевленную плоть. Так и теперь, кто приписывает неведение Приявшему все на Себя по домостроительству и Преуспевающему «в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и человеков» (Лк 2,52), тот не уклонится от благочестивого разумения.

Предоставляю же трудолюбию твоему объяснить Евангельские изречения и сравнить между собою сказанное у Матфея и у Марка. Ибо они одни, по-видимому, согласны между собою в этом месте. У Матфея читается так: «о дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, а только Отец Мой один» (Мф 24,36), — а у Марка так: «о дне же том, или часе, никто не знает, ни ангелы, небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк 13,32). Что же в них достойно замечания? То, что Матфей ничего не сказал о неведении Сына, по-видимому же, согласен с Марком в понятии, так как говорит: «но только Отец один». А я рассуждаю, что слово «один» сказано в отличение от ангелов. Сын же в отношении к неведению не включается в одно понятие со Своими рабами, ибо не лжив Сказавший: «Сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин 15,15). Единым же из того, что имеет Отец, есть ведение оного дня и часа. Итак, Господь, в изречении у Матфея, умолчав о Лице Своем, так как в рассуждении Его нет сомнения, сказал, что не знают Ангелы, знает же один Отец, подразумевая в умолчанном, что ведение Отца есть и Его ведение, потому что в других местах сказал: «Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца» (Ин 10,15). А если Отец знает всецелого Сына и всецело, так что познал и всю сокровенную в Нем премудрость, то и Сыном познается в равной мере, т.е. со всею, какая в Нем есть, премудростию и с предведением будущего. Так думаю прояснить себе сказанное у Матфея: «только Отец один». А сказанное у Марка, поскольку, по-видимому, явным образом и Сыну не приписывает ведения, разумею так: «никто не знает», ни Ангелы Божии, да и Сын не знал бы, если бы не знал Отец, т.е. начало ведения в Сыне — от Отца. И сие толкование нимало не принужденно для богомыслящего слушателя, потому что не прилагается слово «один», как у Матфея. Итак, смысл сказанного у Марка таков: «о дне же том или часе никто не знает», ни ангелы Божии, не знал бы и Сын, если б не знал Отец, потому что от Отца дано ему ведение. Весьма же благочестиво и благочестно сказать о Сыне, что кому единосущен, от Того имеет и ведение, и все, потому умопредставляем Его во всякой премудрости и славе, подобающей Божеству Его.

А что сказано об Иехонии, о котором пророк Иеремия говорит, что он изгнан из земли иудейской, а именно: «Обесчестится Иехония аки сосуд непотребен, и яко отриновен бысть той и семя его, и не востанет от семени его мужа, седяй на престоле Давидове, и власть имеяй во Иуде», — то слово сие просто и ясно. Ибо по истреблении Иерусалима Навуходоносором царство рушилось, и не было уже по-прежнему наследственной преемственности верховной власти. Но в то время потомки Давидовы, лишенные власти, жили в пленении. Возвратившиеся же из плена Салафиил и Зоровавель были начальниками народного более правления, а верховная власть перешла уже к священникам, потому что род священнический и царский смешались между собою. Посему Господь есть и Царь, и Первосвященник «пред Богом» (Евр 2,17). И хотя царский род до пришествия Христова не прекращался, однако же семя Иехонии уже не восседало на престоле Давидовом, потому что престолом именуется царское достоинство. Без сомнения же, помнишь по истории, что у Давида были в подданстве вся Иудея, страны идумейская и моавитская, части Сирии и соседственные и отдаленные до самой Месопотамии, а с другой стороны все до реки египетской. Итак, если никто из бывших после сего властителей не являлся в таком достоинстве, то почему же не истинно слово Пророка, что не будет «ктому седяй на престоле Давидовом от семени Иехонии?» Ибо видно, что никто из потомков его не имел такого достоинства. Впрочем, колено Иудово не пресеклось, пока не пришел Тот, «Емуже отложено», и Он сам не воссел на чувственном престоле, потому что царство иудейское перешло во власть к Ироду, сыну Антипатра Аскалонитянина, и к детям его, которые разделили Иудею на четыре владения, когда областным правителем был Пилат, а держава всего римского царства принадлежала Тиверию. Но престолом Давидовым, на котором воссел Господь, пророк называет царство неистребимое. Ибо «и Ему покорность народов» (Быт 49,10), а не самой малой части во Вселенной. Сказано: «К корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники» (Ис 11,10). «И поставлю Тебя в завет для народа, во свет для язычников» (42, 6); «и продолжу», —сказано, — «во век семя его, как дни неба» (Пс 88,30). Таким образом Бог, хотя не принял иудейского скипетра, пребыл и Священником, и Царем всей земли; и утвердилось благословение, данное Иакову: «И благословятся в семени твоем все народы земли» (Быт 22,18), и все народы будут ублажать Христа.

Остроумным же енкратитам, на достойный уважения вопрос их: для чего и мы не все едим? — пусть будет сказано, что гнушаемся и своими извержениями. Относительно к достоинству, и мяса для нас «зелень травную» (Быт 9,3); относительно же к различию полезного, как в овощах отделяем вредное от пригодного, так и в мясах отличаем вредное от здорового. Ибо и цикута есть зелие травное, и мясо грифа* есть также мясо, однако же никто, имея ум, не станет есть белены и не коснется мяса собаки без большой и крайней нужды — а кто ест, тот не нарушил закона.

______________________

* Гриф, иначе: ягнятник.

______________________

Утверждающим же, что делами человеческими управляет судьба, не требуй у меня ответа. Но сам рази их собственными стрелами красноречия, потому что эта задача для меня длинна по теперешней моей немощи.

Не знаю, почему тебе пришло на мысль спрашивать о выхождении из воды в Крещение, если согласен на то, что погружение в воду служит образом трех дней. Невозможно три раза быть погружену в воду, не изникая столько же раз из воды.

В слове: φάγоς острое ударение ставим на предпоследнем слоге.

И сущность, и ипостась имеют между собою такое же различие, какое есть между общим и отдельно взятым, например, между живым существом и таким-то человеком. Поэтому исповедуем в Божестве одну сущность и понятие о бытии не определяем различно, а ипостась исповедуем в особенности, чтобы мысль об Отце и Сыне и Святом Духе была у нас неслитною и ясною. Ибо, если не представляем отличительных признаков каждого Лица, а именно Отчества, Сыновства и Святыни, исповедуем же Бога под общим понятием существа, то невозможно нам здраво изложить учение веры. Посему, прилагая к общему отличительное, надобно исповедовать веру так: Божество есть общее, отчество — особенное. Сочетая же сие, надобно говорить: «Веруй в Бога Отца». И опять, подобно сему, должно поступать при исповедании Сына, сочетая с общим особенное, и говорить: «Веруй в Бога Сына». А подобным образом и о Духе Святом, сочетая предложение по тому же образцу, должно говорить: «Верую и в Бога Духа Святаго», чтобы и совершенно соблюсти единственно исповеданием Божества, и исповедать особенность Лиц различием свойств, присваеваемых каждому Лицу. А утверждение, что сущность и ипостась — одно и то же, принуждены исповедовать только разные Лица, и, уклоняясь от выражения: три ипостаси, не избегают погрешности Савеллия, который и сам во многих местах сливая понятия, усиливается разделить Лица, говоря, что та же ипостась преобразуется по встречающейся каждый раз нужде.

А на вопрос твой: как устраивается, что в жизни нашей бывает среднего и безразличного, по слепому случаю ли какому, или по праведному Божию промыслу? отвечаю следующее: здравие и болезнь, богатство и бедность, слава и бесчестие, поскольку обладающих ими не делают добрыми, по природе своей не суть блага, поскольку же доставляют жизни нашей некоторое неудобство, то прежде поименованные из них предпочтительнее противоположными им, и им приписывается некоторое достоинство. И оные даются иным от Бога в распоряжение, как Аврааму, Иову и другим подобным. А для худых служит это побуждением исправиться в нравах, чтобы тот, кто и по толиком благоволите льном Божием внимании пребывает в неправде, беспрекословно признал себя повинным осуждению, впрочем, праведник не прилепляется к богатству, когда оно есть, и не ищет его, когда нет, потому что он не потребитель, а распорядитель данного. Никто же из умных людей не берет на себя труда делить чужое, разве будет иметь в виду людскую славу, потому что дивятся и соревнуют имеющим какую-либо власть. Болезнь же праведники принимают за подвиг, ожидая великих венцов за терпение. Но приписывать управление сим кому другому, кроме Бога, не только ни с чем не сообразно, но и нечестиво.

229. К Евсевию, епископу Самосатскому (232)

Объясняет, почему не отправлены к Евсевию изготовленные к нему письма; извещает о прибытии в Кесарию наместника Димосфена и о притеснениях его православным, а именно, что он, собрав собор в Галатии, низложил Ипсия и на место его поставил Екдикия; Григория Нисского, по жалобе незначительного человека, велел взять и привести к себе под стражей, кесарийских священнослужителей причислил к городской думе, также поступил с православными в Севастии, созвал еще собор в Ниссу из галатян и понтийцев, вместе с Евстафием замышляет дать в Никополь своего епископа, чему, однако ж, никопольцы противятся, носится же слух о новом соборе, на который хотят пригласить и св. Василия, чтобы или привлечь на свою сторону, или низложить; заключает письмо намеком на то, что крайне болен.
(Писано в 376 г.)

Готовил я письмо к твоему благочестию с наместником Фракийским и, когда один из смотрителей казнохранилища во Филопполе отправлялся от нас во Фракию, написал другие письма, и просил его взять их с собою, когда поедет. Но наместник письма моего не получил, ибо, во время объезда моего по епархии, прибыв в город вечером, рано утром поехал он далее, так что экономы церковные и не знали об его приезде, и потому письмо осталось у меня. А смотритель, может быть, по какому невольному для него обстоятельству, уехал и писем не взяв, и со мной не повидавшись. Никого же другого найти я не мог, потому оставался в горести, что нет возможности ни послать, ни получить письмо от твоего богочестия. Между тем желалось бы, если бы только это было для меня возможно, извещать тебя обо всем, что ни случается со мною каждый день. Так много у меня дел, и так они необычайны, что нужно бы вести ежедневную историю, которую (да будет тебе известно) и составил бы я, если бы непрерывность событий не отвлекла мыслей моих от сего намерения.

Прибыл к нам наместник — это первое и величайшее из наших зол. Не знаю, еретик ли он по образу мыслей (а думаю, что не знает никакого усердия к таким делам и не занимается ими, потому что, как вижу, день и ночь душою и телом предан он другим занятиям), но по крайней мере он любитель еретиков, и столько же их любит, сколько нас ненавидит. Середи зимы собрал в Галатии сонмище людей безбожных и низложил Ипсия, а на место его поставил Екдикия. Велел привести брата моего, по жалобе одного человека, и притом ничего не значащего, потом, занявшись несколько в воинском стане, опять возвратился к нам, дыша яростью и убийством, и одним словом своим всех священнослужителей Кесарийской Церкви причислил к городской думе. А в Севастии несколько дней делал заседание, занимаясь разбором граждан, и тех, которые в общении с нами, наименовал членами думы и осудил на исправление общественных должностей, а приверженцев Евстафия отличил самыми высокими почестями. Велел еще галатянам и понтийцам собраться на собор в Ниссу. Они послушались и послали к Церквам одного человека, о котором не хотелось бы и говорить, кто он таков, но твое благоразумие может угадать, каков должен быть услуживающий подобным человеческим преднамерениям. И теперь, когда пишу сие, это самое сонмище отправилось в Севастию, чтобы соединиться с Евстафием и привести в расстройство дела Никопольские, потому что блаженный Феодот почил. И никопольцы до сего времени мужественно и твердо отражали первые нападения наместника. Ибо пытался убедить их, чтобы приняли к себе Евстафия и от него получили епископа. Когда же увидел, что не сдаются добровольно, покушается теперь насильственною рукою поставить своего епископа. Носится же слух об ожидаемом Соборе, на котором намереваются, пригласив меня, или сделать своим сообщником, или поступить со мною по своему обычаю. Таковые дела церковные. А каково мое телесное состояние, думаю, что лучше молчать, нежели писать о сем, потому что, сказав правду, опечалю, а лгать не могу.

230. К никопольским пресвитерам (238)

Поскольку Фронтон, пресвитер Никопольской Церкви, возведен арианами на епископство и увлек с собою в ересь нескольких из Никопольского причта, тосв. Василий утешает никопольских пресвитеров и доказывает им, что если отпали от них некоторые и отняты у них храмы, то сие не должно сокрушать их, а, напротив того, ожидает их тем большая награда от Бога, чем большим подвергнутся испытаниям.
(Писано в 376 г.)

Я получил письма от вашего благоговения и не мог узнать из них ничего нового, кроме уже известного. Ибо по всей окрестности распространилась молва, извещающая о позоре подвергшегося у вас падению, как он из желания пустой славы навлек на себя самое постыдное бесславие и из самолюбия лишил себя наград, обещанных вере, а той жалкой славы, желая которой, предал себя нечестию, не получил по справедливой ненависти боящихся Господа. Но он в теперешнем предприятии представил самое ясное свидетельство о всей своей жизни, а именно, что никогда не жил надеждою обетований, данных нам от Господа, если же и показывал ревность в рассуждении чего-либо человеческого или речений веры и личины благочестия, то все сие делал для обмана встречающихся с ним.

Но вас чем тревожит сие происшествие? Чем хуже себя сделались вы от этого? Не стало одного в вашем обществе. Но если бы оставил вас и еще один, или другой, то сами они были бы жалки, как отпадшие, но вы по благодати Божией составляете целое тело. Ибо ставшее негодным отделилось, но оставшееся —неповреждено. Вас печалит, что извергнуты вы из ограды стен, но вы водворитесь в крови Бога небесного. И с вами Ангел — блюститель Церкви. Почему они каждый день, возлегая в пустых домах, уготовляют себе тяжкое осуждение за рассеяние народа. А ежели и есть в этом нечто огорчительное, то уповаю на Господа, что сие для вас кончится не пустым чем-нибудь, потому чем большим подвергаетесь испытаниям, тем многоценнейшей ожидайте награды от праведного Судии. Итак, не огорчайтесь настоящим. И не ослабевайте в надежде, «ибо еще немного, очень немного, придет» к вам Заступник ваш, «и не умедлит» (Евр 10,37).

231. К Евсевию, епископу Самосатскому (239)

Просит его молиться об избавлении Церкви от людей негодных, каковы Анисий и Екдикий, изгнавшие из Ниссы Григория, брата Василиева, и поставившие на место его какого-то раба, также и в Доаре рукоположившие епископом, в угождение какой-то женщине, беглого раба; упоминает о Фронтоне, которого ариане поставили епископом в Никополь; касательно сношения с западными просит наставления, как писать к ним с отправляющимися туда Дорофеем и Санктиссимом; сомневается, чтобы сношения сии имели пользу, по причине гордости западных епископов.
(Писано в 376 г.)

Господь и ныне дал мне возможность приветствовать твое преподобие с возлюбленнейшим и благоговейнейшим братом нашим, сопресвитером Антиохом. И как тебя просит о совершении обычного, т.е. молиться о нас, так и себе доставить некоторое утешение в долговременной разлуке беседою через письма. Прошу же в молитвах своих прежде и паче всего испросить нам у Господа избавления от безрассудных и лукавых людей, которые до того возобладали народом, что дела наши не иное что изображают собой ныне, как пленение иудейское. Ибо чем в большее изнеможение приходят Церкви, тем более усиливается человеческое любоначалие. Имя епископское дается ныне людям развращенным, подлым, рабам, потому что никто из рабов Божиих ре решается искать себе епископства, ищут же люди отчаянные, каковы и ныне присланные Анисием, воспитанником Евпиния, и Екдикием Парнасским, которого поставивший над Церквами приуготовил тем себе худое напутствие к будущей жизни. Они-то изгнали теперь брата моего из Ниссы и на место его поставили человека, лучше же сказать невольника, купленного за несколько волов, но в растлении веры соперничествующего и с поставившими его. А в селение Доару, к поношению жалкого имени епископского, послали человека гибельного, служителя сирот, бежавшего от своих господ, и сделали сие в угождение безбожной женщине, которая прежде как хотела располагала Георгием, а теперь его сделала преемником Георгиевым. Кто же как должно оплачет дела никопольские? Разумею дело жалкого Фронтона, который сперва носил личину защитника истины, а напоследок постыдно изменил вере и себе самому, в награду за измену получив бесчестное имя. Ибо, хотя, как сам думает, принял от них сан епископства, однако же, по Божией благодати, внушил к себе общее омерзение в целой Армении. Впрочем, ничего не остается, на что и сами они не отважились бы, и в чем не имели бы достойных себе поспешников. О прочих же делах сирийских лучше меня и знает, и перескажет брат Антиох.

Об известиях с Запада сам ты узнал еще прежде, как пересказал обо всем брат Дорофей. Какие надобно дать ему письма при отправлении? Ибо, может быть, будет он сопутником доброму Санктиссиму, у которого много ревности и который путешествует по Востоку, и у каждого из людей значительных собирает подписи и письма. Итак, что должно написать с ними и как согласиться с теми, которые пишут, сам недоумеваю. Если найдешь в скорости отправляющихся к нам, соблаговоли уведомить меня об этом. Ибо мне приходит на мысль сказать словами Диомида: «Лучше тебе не просить, потому что, говорят, он человек надменный». Ибо действительно люди надменного нрава, когда им угождают, делаются еще большими презрителями. Если умилосердится над нами Господь, то чего еще нам желать сверх этого? А если пребудет на нас гнев Божий, какая будет нам помощь от западной гордости? Они и не знают дела, как оно есть, и не хотят его узнать, но предупрежденные ложными подозрениями, то же теперь делают, что прежде делали касательно Маркелла, вступив с объявляющими им истину в споры, а ересь подтвердив своим согласием. Сам я желал бы не в виде общего послания написать к их верховному и не о делах церковных, кроме одного разве намека, что не знают они, как по правде идут у нас дела, и не берутся за тот путь, которым можно это узнать, но вообще о том, что не должно нападать на людей, угнетенных искушениями, и признавать достоинством гордость — этот грех, который и один может сделать нас врагами Богу.

232. К никопольким пресвитерам (240)

Увещевает их в гонении, утешает надеждою на помощь Божию; советует не верить притворному православию Фронтона и уверяет, что сам, как его не признает епископом, такие примет никого из рукоположенных им.
(Писано в 376 г.)

Хорошо вы сделали, что написали ко мне и прислали письмо с таким человеком, который бы мог и без писем как доставить мне достаточное утешение в беспокойствах, так и сообщить подробное сведение о делах. Ибо много было такого, что желательно мне было узнать от человека, знающего самым обстоятельным образом, потому что слухи доходят до нас не прямо, и обо всем этом основательно и с толком пересказал мне возлюбленнейший и досточестнейший брат наш сопресвитер Феодосий. Итак, чем сам себя успокаиваю, то же пишу и к вашему благоговению, а именно: со многими бывало то же, что теперь делается с вами, и не в настоящее только время, но и во времена предшествовавшие есть тысячи подобных примеров, и частью осталось в письменных исторических памятниках, а частью дошло до нас от знающих по неписанной памяти, что надеющихся на Господа за имя Его постигали искушения, и отдельно каждого и целыми городами. Но, впрочем, все миновалось, ни одна печаль не имела бессмертного огорчения. Как град или весенний поток, или другое какое внезапное бедствие легко причиняет вред и опустошение чему-нибудь нежному, а встречая вещества твердые, более терпит, нежели производит вреда, так и воздвигающиеся против Церкви сильные искушения оказываются слабыми перед твердынею веры во Христа. Посему как проходит градовая туча и стекает из оврага весенний поток, сухим и не влажным оставляя тот путь, которым он протекал, так в скором последствии времени не будет и того, что теперь нас обуревает. Примем только смелость не смотреть на настоящее, но простираться надеждами несколько далее.

Поэтому, если тяжело, братия, искушение, перенесем с твердостью и трудное, потому что никто не увенчивается, не приняв на себя ударов и не покрывшись пылью во время подвига. А если легки эти потехи диавола, и насланные на нас враги, хотя беспокойны, потому что его служители, но вместе и достойны презрения, потому что Бог к лукавству их присоединил и бессилие, то остережемся заслужить упрек, как много сетующие при малых страданиях. Ибо одно достойно болезнования — погибель того самого, кто для временной славы (если только надобно назвать это славою, когда человек при всех ведет себя неприлично) лишил себя вечной славы праведных. Вы —дети исповедников; вы —дети мучеников, которые до крови противостояли греху. Пусть каждый воспользуется домашними примерами в непоколебимой твердости за благочестие. Никто из нас не принял ран; ни у кого не отписан дом; не отведены мы на чужую сторону; еще не ознакомились с темницею. Какое же зло потерпели мы? Разве то одно огорчительно, что ничего не потерпели, не признаны и достойными страданий за Христа. Если же печалит вас то, что другой владеет домом молитвенным, а вы на открытом воздухе поклоняетесь Владыке неба и земли, то рассудите, что одиннадцать учеников заключены были в горницы, а распявшие Господа совершали иудейское богослужение в пресловутом храме. Иуда, который смерть удавления предпочел постыдной жизни, показал себя едва ли не лучшим тех, которые ныне равнодушно принимают все упреки людей и потому с бесстыдством готовы на дела гнусные.

Не обольщайтесь только их лживыми речами, когда приписывают себе правоту веры. Это — христопродавцы, а не христиане; полезное для них в сей жизни всегда предпочитают они жизни истинной, когда задумали приобрести эту пустую власть, присоединились к врагам Христовым, а когда увидели народ раздраженным, опять налагают на себя личину православия. Не признаю епископом и не причислю к иереям Христовым того, кто оскверненными руками к разорению веры возведен в начальники. Таково мое решение! А вы, ежели есть у вас что общее со мною, очевидно, будете держаться того же мнения. Если же сами от себя что придумаете, то всякий волен в своем мнении, а я чист от крови сей.

Написал же я это не потому, что вам не доверяю, но чтобы объявлением своего решения подкрепить иных колеблющихся: пусть никто не обнадеживает себя принятием в общение, и пусть приявшие от них возложение рук не домогаются по восстановлении мира, чтоб и их причислили к священному сонму. Приветствую через вас весь причт, как в городе, так и в окрестностях, и всех людей, боящихся Господа.

233. К Евсевию, епископу Самосатскому (241)

Объясняет, почему в письмах извещает Евсевия чаще о чем-либо горестном, а именно, чтобы и себя тем облегчить, и Евсевия побудить к ревностнейшей молитве за Церковь.
(Писано в 376 г.)

В письмах к твоей досточестности не скуплюсь я часто на горестные известия не для того, чтобы произвести большее уныние, но чтобы себе самому доставить некоторое облегчение сими воздыханиями, которые, как скоро дашь им свободу, сами собою, обыкновенно, истощают несколько таившуюся во глубине скорбь, а вместе чтобы и твой высокий ум возбудить к ревностнейшей молитве. Ибо и Моисей, хотя, конечно, всегда молился за народ, однако же, когда происходило у него сражение с Амаликом, не опускал рук с утра до вечера, и воздеяние рук святого прекратилось с окончанием битвы.

234. К западным (242)

После напрасного ожидания помощи с Запада в продолжение тринадцатилетних бедствий на Востоке снова изображением сих бедствий убеждает западных прислать от себя способных людей, которые бы уврачевали болезнующих и поощряли к терпению здравых в вере.
(Писано в 376 г.)

Поскольку Святый Бог уповающим на Него обещал избавление от всякой скорби, то, хотя и застигнуты мы среди моря зол и обуреваемся треволнениями, какие воздвигают на нас духи злобы, однако же твердо держимся о укрепляющем нас Христе и не ослабили ревности своей о Церквах, не ждем себе погибели, как отчаявшиеся в спасении от усиливающегося в бурю волнения, но прилагаем еще, сколько можно, свое старание, зная, что и поглощенный китом удостоен спасения, потому что не отчаялся в себе, но возопил к Господу. Так и мы, хотя дошли до крайнего предела бедствий, не оставляем надежды своей на Бога, но везде ищем Его помощи. Поэтому обращаем теперь взоры на вас, досточестнейшие для нас братия, от которых многократно ожидали, что явитесь нам во время скорбей, теряя же эту надежду, и мы говорили сами в себе: «Ждал сострадания, но нет его, —утешителей, но не нахожу» (Пс 68,21). Ибо таковы наши страдания, что достигли до пределов и обитаемой вами страны. И если когда «страдает ли один» уд, с ним «страдают все члены» (2 Кор 12,26), то, конечно, и вашему сердоболию прилично поскорбеть с нами, страждущими столь долгое время. Ибо не местная близость, но духовный союз производит обыкновенно то освоение, какое, уверены мы, есть у нас с вашею любовью. Почему же нет ни письма утешительного, ни братского посещения, ничего такого, на что имеем мы право по уставу любви.

Вот уже тринадцатый год, как еретиками воздвигнута против нас брань, в которой Церквам более было скорбей, нежели сколько их упоминалось с тех пор, как возвещается Евангелие Христово. И я отказываюсь описывать вам их подробно, чтобы недостаточность моего слова не уменьшила очевидности бедствий, а вместе не думаю, чтобы вы имели нужду в извещении, будучи давно извещены молвою о действительном положении дел. Вот главное из бедствий: народ, оставив молитвенные дома, собирается в местах пустынных. Жалостное зрелище! Женщины, дети, старцы и другие немощные бедствуют под открытым небом при проливных дождях, снеге, ветрах, зимнем инее, или летом на солнечном зное? И все это терпят потому, что не хотят приобщиться лукавого Ариева кваса. Как изобразить сие вам слово в ясности. Если сам опыт и зрение собственными своими глазами не возбудит вас к состраданию?

Потому умоляем вас теперь по крайней мере подать помощь Церквам Восточным, преклонившим уже колена, послать людей, которые бы напомнили, какие награды предназначены за претерпение страданий Христа ради. Ибо не столько, обыкновенно, действует привычное слово, сколько доставляет утешения голос посторонних, и притом голос людей, которые, по милости Божией, известны с самой лучшей стороны, как и о вас возвещает молва всем людям, что пребываете невредимыми в вере и неприкосновенным соблюдаете апостольский залог.

Но не таковы еще только дела наши; напротив того, имеем у себя людей, которые из желания славы и по кичению, всего более совращающему души христианские, осмелились на нововведения некоторых речений. И Церкви, потрясенные ими, подобно дырявым сосудам, приняли в себя вливающееся еретическое растление. Но вы, возлюбленные и дражайшие для нас, будьте врачами уязвленных и наставниками здоровых, делая здравым болезнующее, а здравое поощряя стоять в благочестии.

235. К италийским и галльским епископам (243)

Просит сих епископов довести до сведения западного императора, как бедствует Церковь на Востоке; изображает сам эти бедствия, изъявляет опасение, что дерзость еретиков, произведя столько настроений на Востоке, угрожает тем же и Западу; наконец, объясняет, почему с сим посланием отправлен пресвитер Дорофей, а не кто-либо из епископов.
(Писано в 376 г.)

Воистину боголюбивейшим и дражайшим братиями и единодушным сослужителям епископам в Галлии и Италии Василий, епископ Кесарии Каппадокийской.

Господь наш Иисус Христос, благоизволив всю Церковь Божию наименовать телом Своим и всех по единому соделав друг для друга членами, и нам всем даровал быть со всеми в союзе, подобно согласным между собою членам. Потому хотя весьма много отделены мы друг от друга местом жительства, но по силе сего союза близки друг к другу. Ибо как голова не может сказать ногам: не имею в вас нужды, так, конечно, и вы не согласитесь отринуть нас, но столько же окажете сострадания к нашим скорбям, которым преданы мы за грехи наши, сколько и мы радуемся вашему прославлению в мире, какой даровал вам Господь. Почему и прежде еще взывали мы к вашей любви о помощи и сострадании к нам, но, конечно, потому, что не исполнилась мера наказания, не попущено было вам восстать на помощь нашу. Ибо всего более домогаемся, чтобы через ваше благоговение соделалось известным наше затруднительное положение и самому Державствующему в обитаемых вами странах. Если же это не удобно, то пусть придут некоторые из вас посетить и утешить скорбящих, и своими глазами увидеть бедствия Востока, о которых невозможно приобрести сведения посредством слуха, потому что не найдется и слова, которое бы ясно изобразило вам наше положение.

Нас, досточестнейшая братия, постигло гонение, и гонение самое тяжкое. Ибо гонят пастырей, чтобы рассеялось стадо. А всего тягостнее то, что озлобляемые приемлют страдания не с уверенностью в мученичестве и народ не воздает почестей подвижникам наряду с мучениками, потому что гонители носят на себе имя христиан. Одна ныне вина, за которую жестоко наказывают, — точное соблюдение отеческих преданий. За это благочестивых изгоняют из отечества и переселяют в пустыни. Неправедные судии не уважают ни седины, ни подвигов благочестия, ни жизни, от юности до старости проведенной по Евангелию. Но тогда как ни одного злодея не осуждают без обличения, епископов берут по одной клевете и предают наказанию без всякого доказательства наносимых на них обвинений. А иные из них не знали обвинителей, не видали судилищ, даже не были сперва оклеветаны, но безвременно ночью похищены насильственно, сосланы в отдаленные страны и злостраданиями, какие должны были терпеть в пустыне, доведены до смерти. А что за сим следовало, то всем известно. Хотя бы и умолчал я об этом: бегство пресвитеров, бегство диаконов, расточение всего клира, потому что необходимо или поклониться образу, или быть ввержену в жестокий пламень бедствий; народные стенания, непрестанные слезы и по домам, и в обществе, потому что все жалуются друг другу на свои страдания. Никто не окаменел еще так сердцем, чтобы, лишившись отца, нечувствительно мог перенести свое сиротство. Глас плачущих слышен в городе, слышен в селах, по дорогам, в пустынях. Одна у всех жалостная речь, потому что все говорят о достоплачевном. Похищены радость и духовное веселие. В плач обратились наши праздники; дома молитвенные затворены; на алтарях не совершается духовного служения. Нет христианских собраний; не председают учителя; нет спасительных уроков, ни торжеств, ни всенощных песнопений, ни того блаженного радования, какому предаются верующие в Господа души в церковных собраниях и в общении духовных дарований. Нам прилично сказать, что «нет у нас в настоящее время ни князя, ни пророка, ни вождя, ни приношения, ни фимиама, ни места, чтобы нам принести жертву» перед Господом «и обрести милость» (Дан 3, 38.39).

Пишу об этом знающим, потому что нет части во Вселенной, которая бы не знала уже о наших бедствиях. Почему и следует вам заключить, что веду слово сие не для учения, не для напамятования вашей рачительности. Ибо знаю, что никогда не забудете нас, как и мать не забудет исчадий чрева своего. Поскольку одержимые какою-нибудь жестокою болью, обыкновенно, стенаниями облегчают несколько свои мучения, то и мы делаем то же, как бы слагаем с себя тяжесть печали, извещая вашей любви о многоразличных наших бедствиях, в надежде, что, сильнее подвигнувшись к молитвам о нас, умолите Господа соделаться к нам милостивым.

Если бы одни скорби угнетали нас, мы решились бы пребывать в безмолвии и радоваться в страданиях за Христа, потому что «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим 8,18). Но теперь опасаемся, чтобы возрастающее зло, подобно пламени, распространяющемуся по горючему веществу, истребив ближайшее, не коснулось со временем и отдаленного. Ибо зло ереси опустошительно, и есть опасность, что, поглотив наши Церкви, прокрадется, наконец, и в здравую часть близких к вам стран. Может быть, за преумножение у нас греха, первые мы отданы на снедение сыроядным зубам врагов Божиих. А может быть, как можно более гадать, поскольку Евангелие царствия, начав с наших мест, прошло всю Вселенную, то и общий враг душ наших усиливается семена отступничества, получившие начало в тех же местах, передать целой Вселенной. Ибо над кем воссияло просвещение ведения Христова, на тех умышляет навести тьму нечестия.

Посему, как истинные ученики Господа, почитайте страдания наши своими. Мы ведем брань не за имение, не за славу, не за что-либо временное. Но вступили в подвиг за общее достояние, за отеческое сокровище здравой веры. Воскорбите с нами, братолюбцы, что уста благочестивых у нас заключены, а отверст всякий дерзкий и хульный язык глаголящих на Бога неправду. Столпы и утверждение истины —в рассеянии, а мы, презренные по нашей малости, не имеем дерзновения. Вступите в подвиг за людей: не себя одних имейте в виду, потому что утверждаетесь в безветренных пристанях, по Божией благодати, даровавшей вам всякую защиту от обуревания духов злобы, но прострите руку и тем Церквам, которые застигнуты бурею, чтобы они, оставленные, не претерпели совершенного крушения веры. Восстените с нами, что Единородный хулится и нет противовещающего, что Духа Святаго отмещут, и кто может обличить, того изгоняют, превозмогло многобожие. Есть у них Бог великий и Бог малый. Признано, что слово Сын, не имея естества, но именование какой-то почести, что Дух Святый не совосполняет Собой Святую Троицу и не имеет общения в Божеском и блаженном естестве, но есть одна из тварей, напрасно и случайно присоединен к Отцу и Сыну, «Кто даст голове моей воду и глазам моим источник слез!» (Иер 9,10), и многие дни буду оплакивать народ, ввергаемый в погибель сими лукавыми учениями? Обольщается слух людей простодушных: он привык уже к еретическому злочестию. Чада Церкви воскормляются нечестивыми учениями. И что им делать? Во власти еретиков крещение, сопровождение отходящих, посещение больных, утешение скорбным, вспомоществование угнетенным, всякого рода пособия, причащения Таин. Все это, будучи ими совершаемо, делается для народа узлом единомыслия с еретиками. Почему, по прошествии некоторого времени, если бы и настала свобода, нет уже надежды содержимых в долговременном обмане снова возвратить к познанию истины.

По сей причине многим из нас надлежало прибегнуть к вашей степенности и каждому описать свои обстоятельства. Но теперь и это самое пусть будет для вас доказательством того злострадания, в каком живем: нам не свободно и отлучиться. Ибо, если кто и на самое короткое время оставит Церковь свою, то предаст сим народ свой людям злокозненным. Но по благодати Божией, вместо многих послали мы одного, благоговейнейшего и возлюбленнейшего брата нашего, сопресвитера Дорофея, который может дополнить своим рассказом и то, что не вошло в мое письмо, потому что тщательно вникал он во все и ревнует о вере. Приняв его в мире, возвратите скорее к нам с добрыми для нас вестями о вашем усердии, какое имеете помочь братии.

236. К Патрофилу, епископу церкви в Егеях (244)

Патрофилу, который в письме своем изъявил удивление, что расторгнута дружба между Василием и Евстафием, объясняет ход всего дела. Именно: как назначен был Собор, на котором в оправдание Евстафиева православия предположено было объявить исповедание веры, подписанное Евстафием, и как Евстафий и Феофил уклонились от сего Собора, а потом Евстафием прислано письмо, в котором отрекался он от общения со св. Василием под тем предлогом, что св. Василий писал к Аполлинарию и имел общение с пресвитером Диодором; когда же св. Василий, пораженный такою внезапною переменою, оставил Евстафиево письмо без ответа, пущено в народ письмо к Дазизу, в котором св. Василий обвиняем был в расстройстве Церкви и в том, что с коварным умыслом предлагал на Соборе исповедание веры. После сего св. Василий обличает Евстафия, что он осуждает то исповедание веры, которое сам принес из Рима, скрепил своею подписью и представлял Собору в Тиане, что он вступает теперь в общение с епископами, рукоположенными от тех, которых прежде сам не признавал законными; описывает непостоянство Евстафия; наконец, просит Патрофила написать, желает ли сохранять прежние отношения к св. Василию, или совершенно переменяется к нему после свидания с Евстафием.
(Писано в 376 г.)

Читал я письмо твое, присланное с братом нашим, сопресвитером Стратигием, и читал с удовольствием. И как было иначе читать написанное человеком благоразумным и от сердца, научившегося, по заповеди Господней, иметь любовь ко всем? Узнал я почти причину молчания в предшествовавшее время. Ты походил на человека недоумевающего и приведенного в изумление, как это Василий, который с детства услуживал такому-то, в такие-то времена делал то-то, вступал в брань с тысячами, чтобы сделать удовольствие одному, теперь стал совершенно другим человеком и вместо любви грозит войною; и что далее писано тобою, достаточно показывает изумление души при такой неожиданной перемене обстоятельств. И если ты уязвил меня несколько, то принял я это без неприятности, потому что не так я упрям, чтобы огорчаться дружескими упреками братий. Даже не только не обиделся написанным, но и посмеялся немного над этим, что при таких многих и важных опытах, которыми, по-видимому, утверждалась прежде наша взаимная дружба, по дошедшим до тебя малостям, впал ты, как пишешь, в столь сильное изумление. Неужели и с тобою случилось то же, что и со многими, которые, оставив последование сущности дел, обращают внимание на людей, о которых идет речь, и делаются не исследователями истины, но оценщиками разности лиц, забывая совет, что «не хорошо различать лиц на суде» (Втор 1,17; Притч 18,5).

Но поскольку Бог не приемлет лица на суде человеческом, то не отрекусь сделать тебе известным то самое оправдание, которое приготовил я для великого суда, а именно, что сначала у нас не было ни большой, ни малой причины к раздору, но ненавидящие меня люди сами знают по каким причинам (а мне не нужно и говорить о них) слагали непрестанные клеветы. Раз и два отражал я их. Но как дело было бесконечное, не помогало и непрестанное оправдание, потому что жил я далеко, а к лжецам близко было сердце, которое легко уязвляется клеветами на меня и не научилось оберегать свободным одно ухо для отсутствующего, то, поскольку жители Никополя требуют какого-либо несомненного удостоверения в вере, что, конечно, и вам небезызвестно, заблагорассудилось мне принять на себя сие служение — написать письмо. Ибо сим, как рассчитывал я, успею сделать два дела: жителей Никополя убедить не думать худо о человеке и заградить уста клеветникам своим, потому что согласие в вере преградит путь клеветам с обеих сторон.

И исповедание веры написано, принесено мною и подписано, а после подписания назначено место для другого Собора и другое время, чтобы и соседские наши братия, собравшись, соединились между собою, и общение их было уже искреннее и нелестное. Итак, явился я в срок, и единомышленные со мною братия частию пришли, частию подходили, все с радостью и усердием поспешая как бы для заключения мира. Посланы и письма, и гонцы с известием о моем прибытии, потому что мне принадлежало место, назначенное для принятия собирающихся. Но с другой стороны не было никого, ни передового, ни вестника о прибытии ожидаемых; посланные же мною возвратились, рассказывая о великом унынии и ропоте тамошних, будто бы проповедана мною новая вера; говорили о сделанном определении не дозволять епископу их идти ко мне; пришел же ко мне некто и принес письмо, наполненное одними общими выражениями и нимало не напоминающее о первоначальных условиях, а достойный всякого моего уважения и почтения брат Феофил, прислав одного из бывших с ним, открыл нечто такое, что, как думал он, и сам он обязан сказать, и мне прилично слышать, сам же писать не соблаговолил, не столько опасаясь обличения за письмо, сколько заботясь не дойти до необходимости приветствовать меня как епископа, разве только слово это вымолвлено сильнее надлежащего, а вылилось из разгоряченного сердца. В таких обстоятельствах я ушел, пристыженный, упав духом, не зная, что и отвечать спрашивающим. Немного прошло потом времени, как отлучился я в Киликию и возвратился оттуда, и вот вдруг письмо, заключающее в себе отказ от общения со мною. А причина разрыва та, говорят, что писал я к Аполлинарию и имел общение с сопресвитером нашим Диодором.

Но Аполлинария никогда не почитал я врагом, а за иное и уважаю этого человека. Однако же не имею таких с ним связей, чтобы принять на себя то, в чем его обвиняют, потому что, прочитав некоторые из его сочинений, могу и сам обвинить его в ином. Не помню, чтобы когда просил я у него книги о Духе Святом или получил присланную мне им книгу. Но хотя слышу, что он сделался самым громким из всех писателей, однако же не многие сочинения его читал я. У меня нет досуга входить в такие исследования, а вместе и не охотник я браться за новости, тело мое не дозволяет мне и чтением богодухновенных Писаний заняться прилежно и как бы надлежало. Как же это до меня касается, если кто-то написал что-то, не нравящееся кому-то? Впрочем, если должно одному давать отчет за другого, то обвиняющий меня за Аполлинария пусть оправдается предо мною за Ария, своего учителя, и за Аэтия, своего ученика. А я и не учил ничему этого человека, заблуждения которого приписывают мне, и не учился у него.

А Диодора, как воспитанника блаженного Силуана, и сначала принял я, и теперь люблю, и уважаю за благодать, ощутительную в его слове, по которой он многих, пользующихся его беседою, делает лучшими.

Сверх сего, письмом сим приведенный в такое расположение, какое было естественно, и пораженный таким страшным и внезапным переворотом, не мог и я отвечать. Сердце у меня стало связано, язык расслабел, рука онемела, впал я в немощь души немужественной (пусть сказано будет, что — правда, впрочем, и достойно извинения); едва не дошел я до человеконенавидения; мне казалось, что всякий нрав подозрителен, что в природе человеческой нет блага —любви, но есть благовидное слово, служащее какою-то прикрасой для употребляющих его, а на самом деле в сердце человека нет сего расположения. Ибо, если тот, кто, по-видимому, с детства до глубокой старости был рачителен о себе, по таким предлогам так легко ожесточился, не приняв в рассуждение ничего, касающегося до меня, и опыту в предшествовавшее время не дал более веса, чем столь ничтожной клевете, но как необузданный молодой конь, еще не научившийся хорошо носить на себе всадника, по малому подозрению стал на дыбы, сбил и сбросил на землю тех, кем прежде гордился, что надобно предположить о других, которым не давал я таких залогов дружбы и от которых не видал подобных доказательств благонравия? Перебирая это сам с собою в душе своей и непрестанно обращая в сердце, или, лучше сказать, отвращаясь от этого сердцем (так воспоминание о сем грызет и терзает меня), не отвечал я на это письмо, умолчав не из презрения (не подумай этого, брат, потому что не перед людьми оправдываюсь, но говорю о Христе перед Богом), но от недоумения и затруднительности, не находя, что сказать соответственное печали.

Пока находился я в таком состоянии, застигло меня другое письмо, писанное к какому-то Дазизу, в самом же деле разосланное ко всем, что доказывается столь быстрым его распространением, что в несколько дней рассеялось оно по всему Понту и прошло в Галатию. А иные говорят, что вестники таких добрых слухов обошедши Вифинию, дошли до самого Эллиспонта. Что же писано было против меня к Дазизу, конечно, ты уже знаешь, потому что не удаляют тебя столько от дружбы своей, чтобы тебя одного оставить не удостоенным этой чести. Если же не дошло до тебя письмо, то я тебе пришлю. В нем увидишь, что меня обвиняют в коварстве и лживости, в расстройстве Церквей, в пагубе душ и еще (что, по их мнению, всего справедливее) в том, будто бы с умыслом предложил я исповедание веры, не жителям Никополя услуживая, но сам желая обманом получить их согласие. Всему этому судия — Господь. Ибо возможно ли какое ясное доказательство сердечных помышлений? Но то удивило меня в них, что из подписи предложенной мною книги заводят столько раздоров, что и быль, и небыль смешивают вместе для удостоверения своих обвинителей, а не подумают о том, что письменное их исповедание никейской веры хранится в Риме и что своими руками выдали Тианскому Собору книгу, принесенную из Рима, которая теперь у меня, и в которой содержится то же самое исповедание веры. Забыли они и собственную свою речь, в которой, выступив тогда на среду, оплакивали свое заблуждение, увлекшись в которое, дали свое согласие на книгу, составленную Евдоксиевым скопищем, поэтому, чтобы оправдать себя после такой погрешности, придумали, отправившись в Рим, взять там отеческое исповедание веры и какой причинили вред Церквам согласием своим на худое, исправить оный введением лучшего. Но те, которые для веры предприняли самое дальнее путешествие и сказали такую мудрую речь, теперь укоряют меня, будто бы действую коварно и под видом любви поступаю злоумышленно. Из рассказываемого же о них теперь открывается, что осуждают они никейскую веру, потому что сами побывали в Кизике и возвратились с иною верою.

И что говорить об изменчивости в словах, когда в самих делах имею гораздо больше доказательств, что они обратились к противоположной стороне? Не покорившиеся определению, произнесенному на них пятьюстами епископов, при таком множестве согласившихся на мнение об их низложении, и не захотевшие сложить с себя управление Церквами, потому, как сказано, что подтвердившие такое мнение не были причастны Духа Святаго, правили Церквами не по благодати Божией, но восхитив себе власть и из желания суетной славы, —эти самые люди рукоположенных теми же епископами принимают теперь за епископов. Спроси их ты за меня: хотя и презирают они всех людей, будто бы нет у них ни глаз, ни ушей, ни «сердца чувственного» (Притч 14,10), чтобы сколько-нибудь видеть несообразность происходящего, однако же сами они имеют ли какой смысл в сердце у себя? Как могут быть два епископа — один низложенный Евиппием, а другой рукоположенный им? Ибо то и другое есть дело той же руки. Если он не имел благодати, данной Иеремии, «искоренять и разорять, губить и разрешать, созидать и насаждать» (Мер 1,10), то не искоренил одного и не насадил другого. Если уступаешь ему одно, дозволь и другое. Но, видно, у них одна цель — везде искать своего, и другом почитать того, кто содействует их пожеланиям, признавать же врагом и не щадить никакой клеветы на того, кто противится их пожеланиям.

Каковы и теперешние их распоряжения против Церкви? Ужасны по легкомыслию делающих и жалки по бесчувственности терпящих. Евиппиевы сыновья и Евиппиевы внуки, вызванные из чужой стороны в Севастию через достоверных послов, получили в свое управление народ, овладели жертвенником и стали закваской для тамошней Церкви. И они преследуют меня как единосущника, а к ним пристал теперь и Евстафий, который на бумаге принес в Тиану из Рима слово единосущие, хотя не мог быть принят в многожеланное общение с ними, потому что или побоялись множества согласившихся против него, или уважили их власть. Ибо каковы были собравшиеся, как рукоположен каждый из них, какова была прежняя их жизнь, от которой перешли они к теперешнему могуществу... О, желал бы я никогда не иметь столько досуга, чтобы описывать дела их! Ибо научился молиться так: «В делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя» (Пс 16, 4). Сам ты исследуй и узнай сие. А если и от тебя что сокроется, то, конечно, не будет сокрыто от Судии.

Впрочем, не откажусь и твоей любви пересказать, что произошло со мною, а именно: прошлый еще год, изнемогши от весьма сильной горячки и приблизившись к самым вратам смерти, потом воззванный к жизни Божиим человеколюбием, не с радостью смотрел я на возвращение сил моих, рассуждая, на какие опять иду бедствия. И придумывал сам себе, не предназначено ли во глубине премудрости Божией что-нибудь такое, для чего даны еще мне дни жизни во плоти. Когда же узнал об этом, заключил, что угодно Господу, чтобы увидел я Церкви успокоенными от волнения, которое претерпели они перед этим, по случаю отделения тех, которым было все поверено за их лицемерную честность. Или, может быть, Господу угодно укрепить душу мою и сделать более трезвенною для последующего времени, чтобы не обращала она внимания на людей, но соображалась с евангельскими заповедями, которые не переменяются ни со временем, ни с обстоятельствами дел человеческих, но всегда те же, и как произнесены нелживыми и блаженными устами, так и останутся вечно. А люди подобны облакам, которые с переменою ветров носятся туда и сюда по воздуху. Особенно же эти, о которых у нас слово, оказались самыми непостоянными из всех, нами изведанных. Таковы ли они в прочих житейских делах, пусть скажут сие жившие с ними вместе. А как мне показалось, такую изменчивость в вере, какова их, не помню, чтобы сам видел в ком ином или знал по слуху от других. Сначала последовали Арию, потом предались Гермогену, который — прямой враг ариева злочестия, как показывает само исповедание веры, вначале произнесенное этим человеком в Никее. Умер Гермоген, и снова перешли они к Евсевию, главе арианского сонмища, как говорят знающие сие по опыту. Отстав и от него по каким-то причинам, опять возвратились в отечество и опять таили в себе арианское мудрование. Достигши епископства (умалчиваю о том, что было до того), сколько выдали исповеданий веры? Одно в Анкире, другое в Селевкии, еще другое, и наиболее известное, в Константинополе, иное же в Лампсаке, а после того в Никее Фракийской, другое же теперь в Кизике, в котором, инако не знаю, слышу же только, что, умолчав о единосущии, проповедуют теперь подобосущие и вместе с Евномием пишут хулы на Духа Святаго. Сии исчисленные мною исповедания веры, хотя и не все, противоречат между собою, однако же равно доказывают изменчивость нрава тем, что они никак не держатся одних и тех же речений. Это совершенная правда, хотя будут умолчаны тысячи других поступков.

А поскольку теперь дошли они и до вас, то прошу отписать через того же человека (разумею сопресвитера нашего Стратигия), таким же ли и ты остаешься ко мне или переменился вследствие свидания с ними? Ибо невероятно, чтобы и они стали молчать, и ты, который писал ко мне такие вещи и против них не употребил своего дерзновения. Итак, если пребываешь в общении со мною, то это всего лучше и составляет высочайший предмет наших желаний. А если приложился к ним, то сие прискорбно, правда (ибо как не скорбеть об отлучении такого брата?), впрочем, если не иному чему, то по крайней мере переносить такие потери достаточно научен я ими самими.

237. К епископу Феофилу (245)

Отвечает ему со Стратигием, что, несмотря на все огорчения, нимало не изменился в любви своей к Феофилу, хотя и не может быть в общении с людьми, переменяющими веру.
(Писано в 375 г.)

Давно получив письмо от любви твоей, выжидал я случая отвечать с верным человеком, чтобы вручитель письма дополнил и недоговоренное в самом письме. Итак, когда пришел ко мне возлюбленнейший и благоговейнейший брат наш Стратегий, признал я справедливым употребить его на сие служение как человека, знающего мои мысли и способного вместе искренно и богобоязненно послужить в моем деле. Посему знай, возлюбленнейший и достойнейший для меня, что высоко ценю любовь к тебе, которой, что касается до душевного расположения, сколько знаю за собою, не оставлял я ни на один час, хотя много было важных предлогов к справедливому огорчению. Но я решился на сие, чтобы, как на весах, неприятному противополагая полезное, обращать внимание на то, где перевешивает лучшее. Поскольку же дела изменились, от кого всего менее надлежало быть сему, то извини меня, который не в расположении изменился, но перешел на другую сторону. Лучше же сказать, я держусь той же стороны, но другие, непрестанно переходя от одной стороны к другой, теперь открыто передались противникам. А ты сам знаешь, как высоко ценил я общение с ними, пока принадлежали они к числу здравых верою. Если же теперь не следую им и уклоняюсь от единомысленных с ними, то по всей справедливости заслуживаю извинение, как ничего не предпочитающий истине и собственной своей безопасности.

238. К жителям Никополя (246)

Одобряет их надеждою на помощь Божию и советует доказать на самом деле, чему доселе учили.
(Писано в 376 г.)

Когда вижу, что и зло преуспевает, и ваше благоговение утомилось и доведено до изнеможения непрерывностию бедствий, тогда теряю бодрость духа. Но когда представляю опять себе великую руку Божию, и что Бог знает, как восставлять низверженных и любить праведных, сокрушать же гордых и низлагать с престолов сильных, тогда изменившись, снова восторгаюсь надеждами. И знаю, что по молитвам вашим Господь скоро покажет нам тишину. Только не вознемогайте в молитвах, но чему учите словом, на то для настоящего времени и делом постарайтесь показать всем ясные примеры.

239. К причту в Никополе (247)

Утешает в бедствиях надеждою на помощь Божию и извещает, что ходатайствовал о защите жителей Никополя при Дворе.
(Писано в 387 г.)

Когда прочел я письма вашего преподобия, тогда сколько стенал и плакал, что собственным слухом своим услышал о подобных бедствиях, о ранах и оскорблениях, нанесенных вам самим, о разграблении домов, о запустении города, о разорении целого отечества, о гонении на Церковь и бегстве священников, о набеге волков и рассеянии стада! Но когда прекратил стенания и слезы, тогда, обратив взор к небесному Владыке, узнал и уверился (а желаю, чтобы и вы знали это), что будет скорая помощь и не до конца продолжится оставление. Ибо что потерпели мы, потерпели то за грехи наши. Но Человеколюбец окажет Свою помощь по свой любви к Церквам и по бл агоутробию Своему. Впрочем, не преминули мы просить людей, которые в силе, и писать к любящим нас при Дворе, чтобы обуздали гнев человека неистового. И думаю, что многие произнесут на него осуждение, разве только исполненное смятений время не даст на сие досуга людям, правящим делами.

240. К Амфилохию, епископу Иконийскому (248)

В разлуке со св. Амфилохием утешает себя тем, что он живет в мире и не видит гонений, воздвигнутых на Церковь в Каппадокии, извещает, что некто Асклипий умер от ран, нанесенных ему еретиками; изъявляет надежду, что Господь избавит вскоре Церковь от бедствий, по молитвам Амфилохия; просит его прислать человека для пересылки сочинения своего о Духе Святом.
(Писано в 376 г.)

Когда смотрю на собственное свое желание, прискорбно для меня, что так далеко живу от твоего благоволения, но когда подумаю о мирном твоем житии, благодарю Господа, чтобы избавил твое благоговение от сего пожара, который нашу страну опустошил более, нежели другие. Ибо нам праведный Судия по делам нашим дал ангела сатанина, который довольно мучит нас и сильно поддерживает ересь, а воздвигнутую на нас брань довел до того, что не щадит и крови верующих в Бога. И конечно, небезызвестно любви твоей, что некто Асклипий за то, что не принял общения с Доиком, избитый ими, умер от ран, лучше же сказать, сими ранами вошел в жизнь. Но представь себе, что и все прочее делается сообразно с этим. Представь гонения на пресвитеров и учителей, и все, что могут сделать люди, пользующиеся могуществом власти, по собственному своему произволу. Впрочем, твоими молитвами Господь дает нам избавление от этого и терпение, чтобы бремя искушений понести нам достойно нашего упования на Него. Сам же ты соблаговоли чаще писать к нам о себе. И если найдешь человека, который бы мог верно доставить тебе книгу моего труда, то благоволи прислать, чтобы положившись на твой суд мог я пустить ее и в другие руки; здравым, благодушествующим о Господе и молящимся за нас да будешь ты дарован мне и Церкви Господней благодатью Святаго!

241. Без надписи (249)

Препровождает одного человека, избравшего жизнь с людьми, боящимися Бога.
(Писано в 376 г.)

Разделяю радость брата, который избавился от здешних мятежей и достиг до твоего благоговения. Ибо избрал он для себя доброе напутие к грядущему веку —доброе житие с боящимися Господа. Передаю его твоей досточестности и через него прошу тебя помолиться о моей бедственной жизни, чтобы, избавившись от сих искушений, начать мне работать Господу по Евангелию.

242. К Патрофилу, епископу церкви в Егеях (250)

Благодарит за письмо, присланное со Стратигием, и за продолжение прежней любви; объясняет, почему не может быть в общении с Евстафием.
(Писано в 376 г.)

Хотя поздно получил я ответы на прежние письма, однако же получил от возлюбленнейшего Стратигия и возблагодарил Господа, что ты остаешься таким же в любви ко мне. А что и теперь соблаговолил ты написать о том же предмете, это служит доказательством доброго твоего произволения, потому что и сам держишься надлежащего образа мыслей, и мне советуешь полезное. Но поскольку опять вижу, что выйдет у меня весьма длинное слово, если порознь буду отвечать на все то, что писано твоим благоразумием, то скажу только, что если благо мира заключается в одном имени мира, то смешно, выбирая того и другого, им только позволять участвовать в мире, а тысячи других исключать из общения в этом благе. Если же согласие с людьми вредными вступающих в оное заставляет под видом мира поступать враждебно, то смотри, каковы те, с которыми вступили в единение возненавидевшие меня несправедливою ненавистью, — не принадлежат ли они к числу не имеющих со мною общения, потому что не имею нужды упоминать теперь о них поименно. Они-то вызваны ими в Севастию, овладели Церковью, священнодействовали на жертвеннике, преподавали хлеб свой всему народу, будучи провозглашены епископами от тамошнего клира и сопровождены ими по всей стране, как святые и состоящие с ними в общении. Если их сторону принять надобно, то смешно начать с ногтей, а не обратиться к самым головам их. Если никого не должно почитать во всем еретиком и избегать, то скажи мне, для чего же сам отделяешь себя и избегаешь общения с некоторыми? Если же должно удаляться некоторых, на основании точного исполнения правил, то пусть скажут мне точные во всем исполнители, к какой стороне принадлежат вызванные ими из Галатии? Если все это кажется тебе достойным скорби, то виновникам сего вмени мое отделение. Если же признаешь сие безразличным, то извини меня, который не соглашаюсь приобщиться закваски учащих иначе. Потому, если заблагорассудишь, оставив все оные благовидные слова, обличай со всем дерзновением не ходящих право по Евангельской истине.

243. К евсеянам (251)

Хвалит их за твердость в вере и благодарит, что не вняли клеветам Евстафиевым; доказывает, что Евстафий противоречит сам себе: прежде, низложенный на Константинопольском соборе арианскими епископами, не признавал их за епископов, а теперь просит общения с теми, которые получили рукоположение от тех же самых арианских епископов; свидетельствует о себе, что всегда содержит одну и ту же веру; не предпочитает Духа Отцу и Сыну, как говорят злоречивые; наконец, увещевает евсеян пребывать непоколебимыми в вере.
(Писано в 376 г.)

Хотя и велико число облежащих меня дел и тысячами забот объята у меня мысль, однако же никогда не выпускаю из памяти своей попечения о вашей любви, моля Бога нашего, чтобы пребывали вы в вере, в которой стоите и хвалитесь упованием славы Божией. Действительно, трудно уже найти и большою стало редкостью увидеть Церковь чистую, которая нимало не потерпела вреда в сии трудные времена, но сохраняет апостольское учение неприкосновенным и не искаженным, каковою в настоящие времена показал вашу Церковь Тот, Кто в каждом роде являет достойные своего звания. И да подаст вам Господь блага Иерусалима горнего за то, что лживые на меня клеветы обратили вы на главы лжесловесников, не дав им доступа в сердца свои! Знаю и уверен я о Господе, что большая мзда ваша на небесах и за это дело. Ибо премудро рассудили вы это сами с собою, как оно и действительно есть, что воздающие мне злом за добро и ненавистью за любовь мою к ним клевещут теперь на меня в том, что сами, как оказывается, исповедали письменно. И не в это только впали они противоречие, не собственные только свои писания представляют вам вместо обвинения, но противоречат в том, что низложенные единогласным приговором епископов, собравшихся в Константинополе, не приняли определения о своем низложении, называя это собором изменническим и не соглашаясь именовать их епископами, чтобы не подтвердить тем произнесенного на них приговора. Присовокупили и причину, почему они не епископы, именно же говорят: потому что были начальниками злой ереси. Но это было почти за семнадцать лет. Главными между низложившими их были Евдоксий, Евиппий, Георгий, Акакий и другие, вам неизвестные. А управляющие Церквами ныне — их преемники: одни рукоположены на их место, а другие ими самими поставлены. Итак, обвиняющие меня в зловерии пусть скажут мне теперь, почему были еретиками те, от которых не приняли определения о своем низложении, и почему православны те, которые ими же поставлены и сохраняют один образ мыслей со своими отцами? Ибо если Евиппий православен, то почему же низложенный им Евстафий не мирянин? А если Евиппий еретик, то почему же теперь в общении с Евстафием епископ, оставленный рукою Евиппия? Но это шутки, какими забавляются ко вреду Церквей Божиих вознамерившиеся для собственной своей пользы клеветать на людей, опять оправдывать их. Евстафий, проходя Пафлагонию, ниспровергал жертвенники Пафлагонянина Василида, и служил на собственных своих трапезах, а теперь — просителем перед Василидом, чтобы самому быть принятым. Отлучил он благоговейнейшего брата Елпидия за связи его с амасийцами, а теперь — просителем перед амасийцами, домогаясь союза с ними. Сами знаете, как страшны были провозглашения против Евиппия; и теперь превозносит за православие людей, которые держатся Евиппиева образа мыслей, если только будете содействовать в усердии к его восстановлению. И на меня клевещут не потому, что делаю какую-нибудь неправду, но потому, что, по его мнению, доставит это ему одобрение антиохиян. Каковы же те, которых прошлого года пригласили из Галатии в надежде, что через них в состоянии будут возвратить себе епископство: об этом знают и немного обращавшиеся с ними. А мне да не даст Господь никогда столько досуга, чтобы мог перечислить дела их! Однако же самыми почетными из них, сопровождаемые телохранителями и сотаинниками, прошли они всю страну их, и им, как епископам, оказывали почести и услуги. Торжественно введены были в город, полновластно поучали в собраниях, потому что им предан был народ, им отдан и жертвенник. Но поскольку, дошедши до Никополя, ничего не могли сделать из обещанного ими, то как возвратились и какими оказались по возвращении, знают это бывшие при сем. Так оказывается, что они всегда все делают для собственной свой пользы. Если же говорят, что покаялись, то пусть представят письменное свое покаяние, и проклятие константинопольского исповедания, и отлучения еретиков, пусть не вводят в обман людей простодушных. И таковы дела их!

А я, возлюбленные братия, хотя мал и низок, однако же, по благодати Божией, всегда один и тот же, и никогда не соображался с переменами обстоятельств. У меня вера не иная в Селевкии, иная же в Константинополе, а иная в Зилах, иная же в Лампсаке, а другая для Рима, и теперь проповедуемая не различна от прежних, но всегда одна и та же. Ибо как прияли от Господа, так и крестимся; как крестились, так веруем; как веруем, так и славословим, не отлучая Святаго Духа от Отца и Сына, не предпочитая Его Отцу, не утверждая, что Дух старше Сына, как доказывают уста хулителей. Ибо кто так дерзок, чтобы отринув Владычное законоположение, осмелился придумать свой порядок именам? Но ни тварным не называем Духа, Который поставлен в ряду с Отцем и Сыном, ни служебным не осмеливаемся назвать Духа Владычня (Пс 50,14). И вам советуем, помня угрозу Господа, Который сказал: «Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (Мф 12, 31.32), предостерегая себя от гибельных учений о Духе. Стойте в вере. Обозрите вселенную и увидите, что малая только часть страждет недугом, вся же прочая Церковь, восприявшая Евангелие от концов земли до концов ее, держится сего здравого и неповрежденного учения. И себе желаем не отпадать от общения с нею, и о вас молимся, чтобы прияли вы в ней часть в праведный день Господа нашего Иисуса Христа, когда придет воздать каждому по делам его.

244. К епископам понтийской области (252)

От имени Церкви своей приглашает их на день памяти св. мученика Евпсихия.
(Писано в 376 г.)

Чествование мучеников вожделенно всем, возложившим упование на Бога, преимущественно же вам, любите ли добродетели, которые своим расположением к прославившимся сослужителям доказывают любовь к общему всех Владыке, а сверх того ваша строгая жизнь имеет нечто сродное со скончавшими течение свое в терпении. Итак, поскольку из мучеников наиболее славны Евпсихий и Димас, и прочий с ними лик, и их память ежегодно совершается нашим городом и всею окрестною страною, то Церковь уведомляет о сем вас — собственное свое украшение, моим голосом приглашая исполнить древний обычай и посетить нас. Посему, так как предстоит вам великое дело среди народа, который требует от вас назидания, и за чествование мучеников ожидают вас награды, то примите мое приглашение и склонитесь на милость — с малым трудом оказать нам великое благодеяние.

245. К антиохийским пресвитерам (253)

Посылая к ним пресвитера Санктиссима, извещает, что он донесением своим о расположении западных и о состоянии дел церковных в Каппадокии частью успокоит, а частью поощрит заботливость их о Церквах Божиих.
(Писано в 376 г.)

Ту заботливость, какую имеете о Церквах Божиих, частью успокоит возлюбленнейший и благоговейнейший брат наш Санктиссим, рассказав вам о любви и расположении к нам всего Запада, а частью пробудит и более поощрит, сам от себя ясно представив вам, какого усердия требуют настоящие обстоятельства. Ибо все прочие как бы вполовину только извещали нас и о мнении тамошних, и о состоянии дел у нас, но он, как человек, способный и изведать намерения людские, и в точности исследовать состояние дел, расскажет вам все и во всем будет руководствовать доброе ваше усердие. Посему имеете предмет для рассуждения, приличный вашему совершенному произволению, какое всегда обнаруживали в попечении о Церквах Божиих.

246. К Пелагию, епископу Лаодикии сирийской (254)

Извещает его, что о делах западных и о положении св. Василия может получить достаточное сведение от Санктиссима, который в Лаодикии; просит молитв его о себе.
(Писано в 376 г.)

Да даст со временем Господь и мне самому увидеться с твоим истинным богочестием и, чего не высказал в письме, то выполнить при личном свидании, потому что поздно начал я писать и нужно мне много оправдываться. Поскольку же у тебя возлюбленнейший и благоговейнейший брат сопресвитер Санктиссим, то он расскажет тебе все и обо мне, и о делах западных. Последними тебя порадует; но рассказом о смятениях, меня окружающих, прибавит, может быть, несколько печали и заботы к тем, какие были уже в добром твоем сердце. Впрочем, небесполезно опечалиться вам, которые можете умилостивить Господа, потому что беспокойство ваше обратится вам во благо; и знаю, что сподобимся помощи от Бога, имея содействие ваших молитв. А если помолишься со мною об избавлении моем от забот и испросишь мне некоторое приращение в телесных силах, то Господь даст мне успех в исполнение желания моего — прийти и увидеть твою чинность.

247. К Виту, епископу Карров (255)

Приветствует его, отправляя письмо сие пресвитером Санктиссимом, возвращающимся с Запада.
(Писано в 376 г.)

О, если бы можно мне было каждый день писать к твоему благоговению! Ибо с тех пор, как опытом познал любовь твою, великое имею желание, во-первых, быть вместе с тобою, а если сие невозможно, по крайней мере писать к тебе и получать от тебя письма, чтобы и тебя извещать о делах своих, и мне знать твое положение. Но поскольку не то бывает, чего хотим, а что Господь дает, то и должны принимать с благодарением. Возблагодарил я Святаго Бога, что открывает мне случай писать к твоему благоговению, по причине отъезда возлюбленнейшего и благоговейнейшего брата нашего сопресвитера Санктиссима, который подъял великий труд пути и в подробности перескажет тебе все, что заметил на Западе. За сие и должны мы благодарить Господа и поклоняться Ему, чтобы и нам дал тот же мир, и свободно могли мы принимать друг друга. Приветствуй от меня все о Христе братство.

248. К монахам (256)

Услышав, что ариане сожгли их обители, св. Василий сперва надеялся, что монахи сии прибегнут к нему, а потом желал писать к ним, и, наконец, исполняет последнее. С пресвитером Санктиссимом посылает сие письмо, в котором утешает их надеждою будущей награды и просит молиться об умирении Церкви.
(Писано в 376 г.)

Возлюбленнейшим и благоговейнейшим братиям, сопресвитерам Акакию, Аэтию, Павлу и Силуану, и диаконам Силуану и Лукию, и прочим монашествующим братиям, Василий, епископ.

Услышав о тяжком этом гонении, воздвигнутом на вас, и о том, что вскоре после Пасхи люди сии «в ссорах и распрях» постившиеся (Ис 58, 4), пришедши к вашим кущам, предали огню труды ваши, уготовляя вам нерукотворенную обитель на небесах, а себе собирая огонь, которым воспользовались ко вреду нашему, востенал я о случившемся, не о вас соболезнуя, братия (да не будет сего), но о сих, столько погрязших в злобе, что до сего простерли свое лукавство. Но ожидал я, что все вы вскоре притечете к готовому пристанищу, к моему смирению, и был в надежде, что даст Господь от. дохнуть от непрерывных мучений в ваших объятиях и что, на это бездейственное тело приняв прекрасный пот, какой источаете вы за истину, буду иметь некоторое общение в наградах, уготованных вам Судиею истины. Но как вам не пришло сего на мысль, и вы не понадеялись найти у меня сколько-нибудь успокоения, то сам я желал иметь по крайней мере частые случаи писать к вам, чтобы, подобно тем, которые своими восклицаниями ободряют борцов, и мне в письмах провозгласить что-нибудь в поощрение ваше к продолжению доброго подвига. Но и это сделалось для меня неудобным по двум причинам: во-первых, не знал, где вы живете, а во-вторых, не многие от нас ходят к вам. Теперь же Господь привел ко мне возлюбленнейшего и благоговейнейшего брата, сопресвитера Санктиссима, через которого и приветствую любовь вашу, и прошу вас, радующихся и веселящихся, «ибо велика ваша награда на небесах» (Мф 5,12), помолиться обо мне. и поскольку имеете дерзновение перед Господом, неумолчно день и ночь вопиять к Нему, чтобы прекратил сию бурю в Церквах, возвратил людям пастырей, и снова возвел Церковь в свойственное ей достоинство. Ибо уверен я, что если найдется голос, умилостивляющий благого Бога, то не отложит вдаль милость Свою, но вместе «при искушении» подаст уже нам «так, чтобы вы могли перенести» (1 Кор 10,13).

Целуйте от меня всю о Христе братию.

249. К монахам, притесняемым арианами (257)

Доказывает, что гонимые, когда гонителями их христиане, должны надеяться не меньшей, но большей награды от Бога; увещевает не приходить в уныние от того, что епископы изгнаны, некоторые из причта стали предателями и число заблуждающихся весьма велико.
(Писано в 376 г.)

Что говорил я сам с собою, услышав об искушении, какому подвергали вас враги Божии, то же самое признал приличным сказать вам и в письме, а именно, что во времена, почитаемые мирными, приобрели вы себе блаженство, уготованное гонимым за имя Христово. Ибо если делающие зло носят на себе приятное и вожделенное имя, то не надобно полагать, что дела их не враждебны. Война с единоплеменниками, по моему мнению, гораздо тяжелее, потому что от врагов объявленных и остеречься легче, но если враги среди нас, то по необходимости должны мы терпеть всякий вред. Этому подвергались и вы. Гонимы были и отцы ваши, но идолопоклонниками, расхищено было их достояние, разрушены дома, и сами обращены в бегство враждующими на нас явно за имя Христово. Но явившиеся ныне гонители ненавидят нас не менее идолопоклонников, к обольщению же многих носят на себе имя Христово, так что гонимые не имеют даже утешения назваться исповедниками. Многие, и особенно люди простые, хотя и соглашаются, что терпим мы обиды, однако же не признают мученичеством смерти нашей за истину. Потому уверен я, что праведным Судиею уготована нам большая награда, нежели тогдашним мученикам, так как они и от людей получали единогласную похвалу, и от Бога ожидали награды, а вам за равные с ними заслуги нет чествования от людей, а поэтому и справедливо, чтобы в будущем веке уготовано вам было сугубое мздовоздаяние за труды, подъятые ради благочестия.

Потому умоляю вас не унывать в скорбях, но обновляться любовию к Богу и день ото дня возрастать в ревности, зная, что в вас должен сохраниться остаток благочестия, какой Господь, пришедши, найдет на земле. И если епископы изгнаны из Церквей, сие да не приводит вас в колебание. Если в самом причте нашлись предатели, сие да не ослабляет упования нашего на Бога. Ибо не имена спасают нас, но произволение и истинная любовь к Сотворившему нас. Рассудите, что и в совещании на Господа нашего строили козни архиереи, книжники и старцы, а искренно принявшими учение оказались немногие из народа; рассудите, что в числе спасаемых не множество, а избранные Божии. Посему да не устрашает вас многочисленность народа, волнуемого как вода в море ветрами. Ибо если и один кто спасется, как Лот в Содоме, должен держаться здравого суждения, имея непоколебимое упование о Христе, потому что Господь не оставит преподобных своих.

Целуйте от меня все о Христе братство. Искренно молитесь о бедной душе моей.

250. К епископу Епифанию (258)

Благодарит Епифания за письма, за присланных братий, за участие в прекращении раздора между братиями на Елеоне, затрудняется быть их примирителем, но извещает, что писал к Палладию и Иннокентию о несогласии своем дополнять чем-либо Никейский Символ веры, кроме учения о Святом Духе; о деле антиохийском пишет, что всегда был и будет в общении с Мелетием, что общение с ним желательно было и св. Афанасию, что общение с Павлином никогда не имел не по его недостоинству, но по неукоризненности Мелетия; просит Епифания прекратить сей раздор и научить антиохийских братий необходимости исповедовать три ипостаси; заключает письмо сведениями, какие имеет о племени Магусеев.
(Писано около 377 г.)

Письма, полученные от твоей досточестности, видимым образом опровергают мысль, будто бы и у нас уже исполнилось, что по предречению Господа, давно ожидается ныне же и действительно опытом подтверждается, а именно, что «по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь» (Мф 24,12). Ибо подлинно немаловажно это доказательство любви, что, во-первых, помнишь обо мне, человеке так малом и ничего не стоящем, а потом для посещения моего посылаешь братий, которые достойны быть вручителями мирных посланий, а это всегда реже можно видеть, когда уже и на всех смотрят подозрительно. Нигде нет сердоболия, нигде нет сострадательности, нет братской слезы о бедствующем брате. Ни гонения за истину, ни всенародные стенания в Церквах, ни великое число окружающих нас бедствий не могут подвигнуть нас к попечительности друг о друге; напротив того, издеваемся над падениями, растравляем раны, поддерживаем нападения еретиков мы, которые, по-видимому, держатся того же образа мыслей и, будучи согласны в самом главном, в одном чем-нибудь совершенно отделились друг от друга. Поэтому как же не подивиться человеку, который при таком положении дел обнаруживает чистую и не льстивую любовь к ближнему, и через такую широту моря и суши, разделяющую нас телесно, услуживает нам всевозможным попечением о душах наших.

В тебе же подивился я и тому, что с огорчением принял ты раздор братий на Елеоне, желаешь им сколько-нибудь сблизиться между собою. Но поскольку не скрылось от тебя, что было выдумано некоторыми и произвело беспорядки в братстве, но и о сем приложил ты свое попечение, то похвалил я и за это. Но не признал я соответственным твоему благоразумию, что исправление такого дела предоставляешь мне, человеку, ни благодатию Божиею не водимому, потому что живу во грехах, ни в слове не приобретшему какой-либо силы, потому что от учений суетных отказался добровольно, а в догматах истины не снискал еще надлежащего навыка. Итак, писал уже я возлюбленным братиям нашим на Елеоне —Палладию, нашему единоземцу, и Иннокентию, родом из Италии, в ответ на написанное ими, что к никейскому исповеданию веры не можем прибавить чего-нибудь даже самого краткого, кроме славословия Духу Святому, потому что отцы наши о сем члене веры упомянули кратко по той причине, что тогда не возникло еще о сем вопроса. Присовокупляемых же к сему исповеданию догматов о воплощении Господнем, потому что оные глубже моего разумения, не касался я исследованием и не принял, зная, что, если однажды извратим простоту веры, то не найдем и конца речам, но противоречия поведут нас далее и далее, и души простые будем смущать введением новостей.

Что касается до Церкви Антиохийской — разумею же единомысленную с нами, —то даст Господь увидеть ее некогда пришедшею в единение! Ибо она в опасности всего скорее внять наветам врага, который злобится на нее за то, что там в первый раз водворилось наименование христиан. И как ересь отделяется там от православия, так и православие делится само в себе. Но как почтеннейший епископ Мелетий первый стал дерзновенно за истину, и добрым подвигом подвизался во времена Констанция, и Церковь моя была с ним в общении, наиболее возлюбив его за крепкое и неуклонное противоборство, то и я, по благодати Божией, доныне пребываю с ним в общении и пребуду, если угодно сие Богу. Ибо и блаженнейший папа Афанасий, прибыв из Александрии, весьма желал, чтобы установилось у него общение с Мелетием, но по злонамеренности советников, союз их (чему лучше бы не быть) отложен до другого времени. Не приступал же я еще к общению ни с кем из привзошедших впоследствии, не их считая недостойными, но в Мелетии не находя, что требовало бы осуждения. И хотя многое слышал я о братии, но не поверил, потому что обвинителям не были противопоставлены обвиняемые, по написанному: «Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?» (Ин 7,51). Посему-то, досточестнейший брат, не мог я доселе писать к ним посланий, и не должно принуждать меня к этому. Миролюбивому же твоему намерению прилично будет не сочетать одно, а другое расторгать, но отделившееся привести к тому единению, какое уже есть. Поэтому сперва молись, а потом всеми силами упрашивай, чтобы, отринув от сердца любочестие, сблизились они между собою, и для возвращения Церкви ее крепости и для сокрушения кичливости врагов. Но в довольной мере утешило душу мою присовокупленное твоею точностью к прочим прекрасным и точным рассуждениям, а именно, что необходимо исповедовать три ипостаси. Сему пусть будут научены тобою (и конечно, уже научены) аниохийские братия, потому что, без сомнения, не примешь общения с ними, не приняв особенной предосторожности в этом именно.

А племя Магуссев (на которое позволил ты указывать мне в другом месте) у нас многочисленно и рассеяно по всей почти области, происходит от поселенцев, в древности вышедших из Вавилонии. Они имеют свои особенные обычаи, не имея общения с другими людьми, и обратить к ним слово совершенно невозможно, потому что «уловлены» диаволом «в свою волю» (2 Тим 2,26). Нет у них книг, нет наставников в догматах, но воспитываются, следуя неразумным обычаям, и сын от отца заимствует нечестие. А сверх этого, что и всякий видит, гнушаются они закланием животных, как скверною, и для своей потребности заклают животных чужими руками, любят беззаконные браки, огонь признают Богом и тому подобное. Но о родословии от Авраама не говорил мне доселе ни один из Магов, выдают же родоначальником своим какого-то Зарнуа. Более этого ничего не могу написать о них твоей досточестности.

251. К монахам Палладию и Иннокентию (256)

Скорбит, что не мог внушить им мира, однако же ни на кого не сердится за сие; просит Палладия и Иннокентия не о частом посещении, но о непрестанных за него молитвах.
(Писано около 377 г.)

Сколько люблю вас, должны вы заключать по любви своей ко мне. И как всегда желательно мне быть посредником мира, так, не имея в том успеха, скорблю о сем. И как не скорбеть? Впрочем, ни на кого не могу враждовать за это, зная, что давно уже похищено у нас благо мира. Ели же в других будет причина несогласия, то Господь да дарует успокоение производящих раздоры! Не требую от вас частых посещений, потому и не извиняйтесь передо мною в этом, ибо мне известно, что люди, избравшие жизнь многотрудную и своими всегда руками снискивающие себе необходимое, не могут на долгое время отлучаться из дома. Но где бы вы ни были, помните меня и молитесь обо мне, чтобы иметь нам мир, по крайней мере с самими собою и с Богом, и чтобы никакого мятежа не было в наших помыслах.

252. К епископу Оптиму (260)

По просьбе Оптима объясняет места Писания, именно же сказанное о Каине: «за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро» (Быт 4,15), также сказанное Ламехом женам своим (Быт 4,23) и Симеоном Марии (Лк 2,34.35).
(Писано в 377 г.)

И в другое время приятно мне было бы видеть сих прекрасных молодых людей, и по твердости их нрава, превышающей возраст, и по близости к твоему благоговению можно ожидать от них чего-нибудь великого. Когда же увидел их пришедшими ко мне с письмом от тебя, удвоил свою любовь к ним. А когда прочел послание твое и увидел в нем и предусмотрительность в чтении Божественных Писаний. тогда возблагодарил Господа и пожелал благ, как доставившим мне такое письмо, так, еще прежде них, самому писавшему оное.

Спрашивал ты, какое решение имеет это весьма известное и всеми так и иначе толкуемое изречение: «за то всякому, кто убьет Каина (έπτα εκδικоΰμενα παραλΰσει) отмститься всемеро» (Быт 4,15). А сим прежде всего сам о себе доказал ты, что в точности соблюдаешь правило, какое Павел дал Тимофею (ибо, очевидным образом, внимателен ты к чтению), а потом и меня старика, который оцепенел уже и от лет, и от телесной немощи, и от множества скорбей, в большом числе окруживших меня ныне и соделавших жизнь мою тяжкою, и которого ты возбудил, однако ж, и когда охладел я, подобно животному, спрятавшемуся на зиму, сам, горя духом, возвращаешь к некоторой бдительности и к жизненной деятельности. Итак, изречение сие может и просто быть понимаемо и принимать различный смысл. Более простое значение, которое может представиться с первого взгляда, есть следующее: Каин за грехи свои должен понести семикратное наказание. Ибо праведному Судии не свойственно определять воздаяние равным за равное, но необходимо, чтобы положивший начало злу с избытком воздал должное, если ему и самому от наказаний сделаться лучшим и других уцеломудрить своим примером. Следовательно, поскольку Каину определено понести за грехи свои семикратное наказание, то сказано, что определенное о них по суду Божию приведет к концу (παραλΰσει), кто убьет его. Вот смысл, который представляется в этом месте при первом чтении!

Но поскольку ум людей трудолюбивых любит изведывать глубины, то спрашиваешь: как удовлетворяется правосудие семикратностью и что здесь отмщаемое (τά έκóικυΰμευα), — семь ли это грехов, или хотя один грех, но наказаний за один грех семь? Писание число отпущения грехов всегда определяет числом семеричным. Сказано: «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз?» — Спрашивает Господа Петр. И вот ответ Господа: «Не говорю тебе до семи, но до семижды семидесяти раз» (Мф 18, 21. 22). Господь не перешел к другому числу, но многократно взяв семеричное в нем, положил предел отпущения. И после семи лет еврей освобождался от рабства (Втор 15, 12); сем седмиц лет составляли знаменитый в древности юбилей (Лев 25, 10), в который и земля субботствовала, и было прощение долгов, освобождение от рабства, и как бы восстанавливалась новая жизнь в новом порядке, а прежняя семеричным числом получала некоторый вид скончания. И это суть образы сего века, который протекает у нас в семидневном круговращении и в который за грехи менее тяжкие, по человеколюбивой попечительности Благаго Владыки, возлагаются наказания, чтобы не предавать нас мучению в нескончаемый век. Итак, «семикратность» по сродству с сим миром, потому что миролюбцы от того самого наиболее должны потерпеть вред, для чего решились они быть порочными. А под словом «отмщаемое» (τά έκδικоυμεα), будешь ли разуметь грехи Каина, то найдешь их семь; или наказания, положенные на него Судиею, то и в сем случае не погрешишь в разумении. В том, на что отважился Каин, первый грех — зависть, по причине предпочтения Авелева, второй — обман, с каким обращался к брату, сказав ему «пойдем в поле»; третий —убийство, прирощение зла; четвертый — братоубийство —еще высшая степень зла; пятый —что Каин сделался первым убийцею, оставив миру худой пример; шестой — обида, потому что заставил плакать родителей; седьмой — что солгал Богу, ибо на вопрос: «Где Авель, брат твой?» отвечал: «Не знаю». Итак, семь вин, требующих «отмщения», отмщались убиением Каина. Ибо когда Господь сказал: «Проклята земля, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего», и «будешь изгнанником и скитальцем на земле», —и Каин говорит: «Теперь сгоняешь меня с лица Земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня». Тогда ответствует на то Господь: «Зато всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». Каин думал, что всякий может напасть на него, потому что нет ему безопасности на земле (так как земля проклята за него) и лишен он помощи Божией (так как Бог прогневался на него за убийство), и поскольку ни от земли, ни от неба не остается ему защиты, говорит: «Всякий, кто встретится со мной, убьет меня». Слово обличает его ошибку, говоря: «не тако», т.е. не будешь умерщвлен, потому что смерть для наказываемых оставляет приобретение, освобождая их от горестей. Напротив того, надолго будешь оставлен в мире, чтобы наказания были соразмерны с тем, чего заслуживают твои грехи. Поскольку же слово «отмщаемое» (τά έχδικоΰμενоν) разумеется двояко: и как грех, за который производится отмщение, и как род наказания, которым производится отмщение, то посмотрим, точно ли семи родов истязаниям подвергнут был сделавший злое дело?

Исчислены выше семь грехов Каиновых, теперь спрашиваем: семь ли наказаний положено на Каина? И отвечаем на сие так: после вопроса Господня: «Где Авель, брат твой?», предложенного не с тем, чтобы узнать, но чтобы подать Каину случай к раскаянию, человеколюбивый Владыка присовокупил поясняющее слова сии. Ибо, когда Каин отрекся, тотчас обличает его, сказав: «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне». Почему вопрос: «Где Авель брат твой?» давал Каину случай к сознанию греха, а не Богу служил к знанию дела. Ибо, если бы Каин не имел над собою надзора Божия, то был бы у него предлог сказать, что он оставлен и что не дано ему никакого случая к раскаянию. Но теперь явился ему врач, чтобы к нему прибег немощный, а он не только скрывает свой струп, но присовокупляет новую язву, присоединяя к убийству ложь, — «Не знаю. Разве я сторож брату моему?» Отсюда уже считай наказания. Проклята земля ради тебя — первое наказание; «делавши землю» — это второе наказание; потому что наложена на него какая-то сокровенная необходимость, понуждающая его к возделыванию земли, так что невозможно ему успокоиться, хотя бы и захотел, но всегда будет жаловаться на враждебную ему землю, которую сам для себя сделал проклятою, осквернил ее братнею кровию. Итак, «делаеши землю». Тяжкое наказание —проводить время с ненавистниками, жить вместе с неприятелем, с непримиримым врагом: «делаеши землю», т.е. употребляя усилия в трудах земледельческих, никогда не будешь иметь отдых, и день, и ночь не оставляя трудов, но имея сокровенную необходимость, которая принуждает тебя к делам взыскательнее какого-нибудь немилосердного господина. «И не станет более давать силы своей». Если бы не имеющая отдыха работа и доставляла какой-нибудь плод, то сам труд служил бы мучением для непрестанно усиливающегося и утомляющегося. Но поскольку и работа не имеет отдыха, и утомление над землею бесплодно (потому что она «не дает силы»), то вот третье наказание — бесплодность трудов. «Стеняй и тясыйся будеши на земли». К трем предыдущим присовокупил новые два наказания — непрестанное стенание и трясение тела, потому что члены не имеют поддержки сил. Поскольку худо воспользовался телесною силою, то отнята у него крепость, почему колеблется и приходит в потрясение, не может ни хлеба свободно поднести к устам, ни поднять пития, потому что лукавой руке после преступного действия не дозволено уже служить собственным и необходимым потребностям тела. Вот еще наказание, которое открыл сам Каин, сказав: «аще изгониши мя ныне от земли, и от лица Твоего скрыюся». Что значит: «аще изгониши мя от земли?» Вот что: если лишишь меня выгод, какие доставляет земля,—потому что не в другое место переселен он, но сделался только чуждым благ земных. «И от лица Твоего скрыюся». Отлучение от Бога есть самое тяжкое наказание для благомыслящих. «И будет, —говорит, — всяк обретаяй мя, убиет мя». Выводит заключение вследствие предыдущих наказаний. Если изгнан я от земли, если скроюсь о лица Твоего, остается, чтобы убил меня кто ни есть. Что же Господь? «Не тако», но положил на нем знамение. Вот седьмое наказание, а именно, наказание не остается скрытным, но провозвещается всякому явственным знамением, что вот кто совершитель преступных дел! Ибо для рассуждающего здраво самое тяжкое наказание — стыд; известно, что оно будет и на суде, потому что одни воскреснут «в жизнь вечную», а другие — «на вечное поругание и посрамление» (Дан 12,2).

Следует другой родственный ему вопрос, а именно, что значат Ламеховы слова, сказанные женам: «Я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне; если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро» (Быт 4,23)? Некоторые думают, что Каин убит Ламехом и до этого поколения длилась жизнь Каинова, чтобы время наказания было продолжительнее. Но сие несправедливо. Ибо Ламех, как видно, совершил два убийства, о которых сам пересказывает. Мужа «убил, и отрока, мужа в язву, и отрока в рану». Посему, иное язва, а иное—рана; иное муж, а иное — юноша. «Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро». Мне справедливо понести четыреста девяносто наказаний, если праведен суд Божий над Каином, чтобы он понес семь наказаний. Ибо он как не у другого кого учился убивать, так й не видал, какое наказание несет убийца, а у меня перед глазами были этот стенающий и трясущийся, и великость гнева Божия, однако же я не уцеломудрился примером, потому и достоин потерпеть четыреста девяносто наказаний. Другие же некоторые обратились к следующему разумению, не согласному с церковным учением: от Каина до потопа прошло семь родов, и всю землю постигла казнь, потому что разлитие греха было велико. А грех Ламехов для уврачевания своего имеет нужду не в потопе, но в Том самом, Кто «берет на Себя грех мира» (Ин 1, 29). Поэтому сочти роды от Адама до пришествия Христова и найдешь, по родословию Луки, что Господь родился в семьдесят седьмом преемстве. Итак, вот что исследовано мною по мере сил, между тем как многое, что могло бы изойти в исследование, мною оставлено, чтобы не продлилось слово за пределы письма. Но твоему благоразумию достаточно и малых семян, ибо сказано: «Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее» (Притч 9,9), и «если мудрое слово услышит разумный, то он похвалит его и приложит к себе» (Сир 21,18).

А слова Симеоновы Марии не заключают в себе ничего разнообразного и глубокого. Ибо «и благословил их Симеон и сказал Марии, матери Его: се лежит Сей на падение и на восстание многих во Израиле и в предмет пререканий, —и Тебе Самой оружие пройдет душу, —да откроются помышления многих сердец» (Лк 2,34. 35). В этом случае подивился я тому, что, миновав предыдущие выражения, как ясные, предложил ты вопрос об одном этом: «и тебе же самой душу пройдет оружие». Но мне и сие, как один и тот же лежит на падение и на восстание, и что значит «знамение пререкаемо» кажется не менее трудным, как и последнее: каким образом душу Марии пройдет оружие?

Посему думаю, что Господь нам на падение и на восстание не в том смысле, что одни падают, а другие восстают, но в том, что падает в нас худшее, а восстает лучшее, потому что явление Господне истребляет плотские страсти и возбуждает душевные качества. Например, когда говорит Павел: «Ибо когда я немощен, тогда силен» (2 Кор 12,10), — один и тот же и немоществует, и силен, но немоществует плотию, а силен духом. Так и Господь не подает случая одним к падению, так как другим к восстанию, потому что падающие падают из прямого положения, всегда пресмыкаясь по земле со змием, которому последуют. Поэтому не откуда ему упасть, как уже низложенному неверием. Почему для ставшего во грехе первое благодеяние — пасть и умереть, а потом восстать и ожить правдою, но то и другое даруетя нам верою во Христа. Пусть падет худшее, чтобы лучшему открылся случай восстать. Если не падет блуд, не восстанет целомудрие; если не сокрушится неразумие, не процветет в нас разумное. Вот в каком смысле Господь «на падение и восстание многим?»

«В знамени пререкаемо». Известно, что собственно знамением в Писании называется крест. Ибо сказано: «Положи Моисей змея на знамя» (Чис 21,8), т.е. на крест. Знамение указывает на что-нибудь необычное и неприметное: простые видят его только, а вникающие умом в значение разумеют. Итак, поскольку не прекращаются препирающиеся о вочеловечении Господнем, одни утверждают, что Господь принял на Себя тело, а другие — что пришествие Его было бестелесно; одни говорят, что имел Он тело страдательное, а другие — что некоторым призраком совершил домостроительство в теле, одни признают тело неротное, а другие —небесное; одни учат, что имел предвечное бытие, а другие — что получил начало от Марии, то по сей причине Он имел знамение пререкаемое.

Оружием же называет слово искупительное, которое «живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов» (Евр 4,12). Итак, поскольку во время страдания Господня всякая душа подвергалась как бы некоторому борению, по слову Господа, сказавшего: «Все вы соблазнитесь о Мне» (Мф 26, 31), то Симеон пророчествует и о самой Марии, когда будет предстоять кресту, видеть совершающееся, слышать произносимое, тогда после свидетельства Гавриилова, после неизреченного ведения о Божественном зачатии, после великого показания чудес, и в твоей душе, говорит Симеон, произойдет некоторое треволнение. Ибо Господу надлежало вкусить смерть за всякого и, став умилостивительною жертвою за мир, всех оправдать Своею кровию. Посему и тебя самой, которая свыше научена о Господе, коснется некоторое борение. И это есть оружие. «Яко да открыются от многих сердец помышления». Дает разуметь, что за соблазном при кресте Христовом, и в учениках, и в самой Марии произойдет скорее некое уврачевание от Господа, утверждающее сердца их в вере в Него. Так видим, что и Петр, после того, как соблазнился, тверже прилепился к вере в Христа. Посему человеческое обличено в немощи, чтобы обнаружилась крепость Господня.

253. К жителям Сизополя (261)

Поскольку в Сизополе учили некоторые, что Христос имел небесную плоть, и человеческие страсти переносили на самое Божество, то, отвергая сии лжеучения, доказывает, что бесполезно было бы для нас страдание Христово, если бы не принял Он одинаковой с нами плоти, и что Христом восприняты одни естественные страдания, а не применяемые нам порочною жизнью.
(Писано в 377 г.)

Читал я письмо ваше, досточестнейшие братия, писанное вами о делах своих, и возблагодарил господа, что и меня приняли вы в сообщники забот для попечения о необходимом для вас и стоящем вашего усердия, но восстенал я, услышав, что сверх смятения, производимого в Церквах арианами, и сверх превращения ими учения веры, появились у вас еще другие какие-то новотолки, что, как писали вы мне, ввергает братию в великую печаль, потому что люди сии под видом учения, заимствованного из Писания, вводят новое и непривычное для слуха верных. Ибо писано вами, что есть у вас некие, ниспровергающие, сколько от них это зависит, спасительное домостроительство Господа нашего Иисуса Христа и обращающие в ничто благодать «велией тайны» (2 Тим 3,6), умолчанной от веков и явленной в свои времена, когда Господь, совершив все, чего требовала попечительность о человеческом роде, в заключение всего даровал нам собственное Свое пришествие, ибо вспомоществовал Он твари Своей сперва через патриархов, которых жития служили образцами и правилами для желающих следовать по стопам святых и с таковою же, как они, ревностью стремиться к совершению добрых дел; потом дал закон в помощь, преподав его через Ангелов рукою Моисея (Гал 3, 20), а потом послал пророков, предвозвестивших имеющее быть спасение, Судей, Царей, праведников, творивших силы «рукою тайною» (Исх 17,16). После же всего этого в последние дни Сам явился во плоти, «Который родился от пены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление» (Гал 4, 4).

Итак, если не было пришествия Господня во плоти, то Искупитель не дал цены за нас смерти, и не пресек Собою царства смерти. Ибо, если бы было иное обладаемое смертью, а иное воспринятое Господом, то смерть не прекратила бы своих действий, страдания богоносной плоти не послужили бы в нашу пользу, Господь не умертвил бы греха во плоти, не были бы сооживлены Христом мы, умершие во Адаме, не было бы воссоздано падшее, восстановлено ниспроверженное, усвоено Богу отчужденное от Него обольщением змия. Ибо все это разоряется утверждающими, что Господь пришел, имея небесное тело. На что нужна была святая Дева, если не от смешения Адамова воспринята благоносная плоть? Кто же так дерзок, чтобы лжемудрыми словами и свидетельством Писания опять стал ныне возобновлять давно умолкшее учение Валентина? Ибо не новость —это нечестивое учение о мнимости (δóκησις), но давно начато суемудрым Валентином, который вырвал несколько речений у апостола, построил себе злочестивое лжеучение, говоря, что Господь принял зрак раба, а не самого раба, что Он родился в подобии человека, а не сам человек воспринят Им. Близкое к сему, кажется, говорят и эти люди, о которых надобно сетовать, как о производящих у вас новые смятения.

А утверждать, что человеческие срасти переходят на самое Божество, не показывает людей, которые соблюдают последовательность в мыслях и знают, что инаковы страдания плоти, инаковы —плоти одушевленной, и инаковы —души, действующей в теле. Итак, плоти свойственно быть рассекаемою, умаляться и разлагаться, и опять, плоти одушевленной свойственно утомляться, чувствовать боль, алкать, жаждать, предаваться сну, а душе, действующей в теле, свойственны печали, беспокойства, заботы и тому подобное. Из сих страданий одни естественны и необходимы для живого существа, другие же навлекаются худым произволением по неустройству жизни и недостатку упражнения в добродетели. Из сего видно, что Господь принял на Себя естественные страдания в подтверждение истинного, а не мечтательного вочеловечения; а сколько ни есть страданий, производимых пороками и оскверняющих чистоту жизни нашей, те отверг Он как недостойные пречистого Божества. Посему сказано, что родился Он «в подобии плоти греховной» (Рим 8,3), не в подобии самой плоти, как им кажется, но в подобии плоти греха, потому, хотя воспринял Он плоть нашу с естественными ее страданиями, однако же «греха не сотвори» (1 Пет 2, 24). Но как смерть, которая Адамом передана нам во плоти, пожерта была Божеством, так и грех потреблен праведностью, которая во Христе Иисусе, почему в воскресении восприимем мы плоть, ни смерти не подлежащую, ни греху не подверженную.

Вот, братия, тайны Церкви; вот предания Отцов. Объявляю всякому человеку, боящемуся Господа и ожидающему суда Божия, не увлекаться различными учениями. Кто инако учит и не приступает к здравым учениям веры, но, отвергнув словеса Духа, собственное свое учение ставит выше Евангельских догматов, такового берегитесь. Да даст же Господь сойтись нам когда-нибудь вместе, чтобы при личном свидании восполнить, что не вошло в письмо мое. Ибо из многого написал я вам немногое, не желая выступать из пределов письма и вместе будучи уверен, что для боящихся Господа достаточно и краткого напоминания.

254. К монаху Урвикию (262)

Просит Урвикия писать к нему чаще и без отговорок и также уведомлять, кто у них держится здравой веры; обличает тех, которые, по дошедшим до св. Василия слухам, учат, что при воплощении Божество превратилось в плоть, и советует Урвикию такое нечестие подвергнуть церковному исправлению.
(Писано около 377 г.)

Хорошо ты сделал, что написал ко мне, потому что показал в этом немалый плод любви — и всегда так делай. Не думай, что нужны тебе оправдания, когда пишешь ко мне. Ибо разумею сам себя и знаю, что по природе всякий человек и со всеми равночестен, и преимущества наши не в роде, не в избытке имения, не в устройстве тела, но в преимущественном страхе Божием. Поэтому тебе, который больше, нежели я боишься Владыки, что препятствует в этом самом быть выше меня? Итак, постоянно пиши ко мне, уведомляй, каково братство твое и кто здраво ведет себя в вашей Церкви, чтобы знать мне, к кому надобно писать и на кого лоложиться. Поскольку же слышу, что есть у вас люди, которые правый догмат о вочеловечении Господа искажают превратными предположениями, то умоляю их через любовь твою отстать от того нелепого мнения, какое, как сказывали мне иные, имеют они, а именно, что сам Бог превратился в плоть и не Адамово принял смешение от Девы Марии, но собственным своим Божеством преложился в вещественную природу.

Это нелепое учение весьма легко опровергнуть. Но поскольку хула очевидна сама собою, то думаю, что для боящегося Господа достаточно и одного напоминания. Ибо, если превратился, то изменился. Но да не посмеем сего и сказать, и подумать, потому что Бог сказал: «Я — Господь, Я не изменяюсь» (Мал 3, 6). Притом, какая нам польза в вочеловечении, если наше тело, соединенное с Божеством, преодолело державу смерти? Не через превращение Себя Самого составил Он собственное тело Свое, происшедшее в Нем как бы от огустения Божеского естества. Да и как необъятное Божество заключилось в объеме малого тела, если только превращено все естество Единородного? Но не думаю, чтобы кто-нибудь, имея ум и приобретя страх Божий, страдал сим недугом. Но поскольку дошел до меня слух, что некоторые из находящихся при любви твоей подвержены сей немощи рассудка, то почел я необходимым не простое сделать приветствие, но включить в свое послание нечто такое, что может и назидать души боящихся Господа. Посему прошу вас подвергнуть сие церковному направлению и удаляться от общения с еретиками, зная, что равнодушие в этом уничтожает наше дерзновение о Христе.

255. К западным (263)

От лица восточных Церквей благодарит за утешительные послания и за присланных пресвитеров; просит и впредь не оставлять своим посещением или, по крайней мере, письмами; поскольку восточным Церквам не столько делают вреда явные ариане, сколько скрывающие зловерие свое под благовидною наружностью, то находит нужным объявлять о последних письменно всем Церквам, и объявление сие сделать от лица западных; после сего описывает непостоянство Евстафия; перечисляет заблуждения Аполлинария и обвиняет Павлина, что принимает в общение последователей Маркелловых, наконец, заключает прошением сделать постановление о допущении к общению одних, отрекающихся от своих заблуждений, и об отлучении упорных.
(Писано в 377 г.)

Господь Бог наш, на Которого возложили мы упование, да дарует каждому их вас столько благодати к достижению уповаемого, сколько сами вы исполнили сердца наши радостью, и своими письмами, какие прислали вы к нам с возлюбленнейшими сопресвитерами нашими, и своим состраданием к нашим горестям, какое, по словам вышеупомянутых пресвитеров, возымели вы к нам, как облекшиеся «в милосердие» (Кол 3,12). Ибо, хотя раны наши остаются такими же, однако же доставляет нам некое облегчение и то, что есть готовые врачи, которые, если улучат время, в состоянии скоро уврачевать болезни наши, потому снова и приветствуем, и просим вас через возлюбленных, если Господь даст вам возможность отправиться к нам, не замедлить вашим посещением, потому что посещение недужных требуется одною из важнейших заповедей. Если же благий Бог и премудрый Домостроитель нашей жизни соблюдает милость сию до другого времени, то по крайней мере пишите к нам, что только прилично вам писать в утешение угнетенных и в восстановлении сокрушенных. Ибо много уже было сокрушений для Церкви, и велика наша скорбь о них, а помощи не ожидаем более ниоткуда, если не пошлет уврачевания нам Господь через вас, искренно работающих Ему.

Дерзость и бесстыдство арианской ереси, явным образом отторгшейся от тела Церкви, остаются при собственном своем заблуждении и немного вредят нам, потому что для всех очевидно нечестие ариан. А кто облекся в овчую кожу, показывает наружность приветливую и кроткую, внутренне же терзает нещадно стадо Христово, и поскольку от нас вышел, удобно сообщает повреждение простодушным, те тяжки для нас и от тех трудно остеречься. И желаем, чтобы о них вашею во всем точностью повещено было всем Церквам на Востоке, чтобы они, или вступив на правый путь, искренно принадлежали к нам, или, оставаясь в своем развращении, в себе одних заключили вред, не имея возможности передавать болезнь свою сближающимся с ними в неосторожном общении. Необходимо же упомянуть о них поименно, чтобы и сами вы имели сведение, кто производит у нас смятения, и объявили о сем в наших Церквах. Ибо наше слово для многих подозрительно: не по частным ли своим распрям думаем о них худо; а вы чем далее от них живите, тем более имеете достоверности у народа, не говоря уже о том, что в попечении об утесненных содействует вам и благодать Божия. Если же многие согласно определите одно и то же, то явно, что множество участвовавших в определении расположит всех к беспрекословному принятию самого определения.

Итак, один из причиняющих нам великую печаль есть Евстафий из Севастии, что в малой Армении; он, в давности обучавшийся у Ария и, пока процветал в Александрии, сложивший лукавые хулы на Единородного, бывший последователь Ариев и считавшийся в числе самых искренних учеников, когда возвратился в отечество и блаженнейший епископ Кесарийский Ергомен осудил его за зловерие, дал исповедание здравой веры и таким образом приняв от него рукоположение, по успении его. Тотчас обратился к константинопольскому Евсевию, который и сам не меньше кого другого защищал злочестивое Ариево учение. Потому выгнанный оттуда по каким-то причинам, когда пришел к соотечественникам, опять оправдался, злочестивое мудрование скрывая, а на словах выказывая некоторую правоту веры, и достигнув случайно епископства, тотчас на Соборе, бывшем у них в Анкире, оказывается написавшим проклятие на догмат единосущия. Отсюда пришедши в Селевкию, с единомысленными ему совершил дело, которое всем известно. А в Константинополе опять согласился на все, что было предложено еретиками. Таким образом, удаленный от епископства, по предварительном низложении в Мелетине, средством к восстановлению своему придумал путешествие к вам. Что было ему предложено блаженнейшим епископом Ливерием, также на что сам он согласился, сие нам не известно, кроме того, что принес он послание о своем восстановлении и, представив оное Собору в Тиане, действительно восстановлен на прежнем месте. Он-то теперь разоряет ту веру, за которую принят, состоит в согласии с проклинающими догмат единосущия и стал вождем ереси Духоборцев. Итак, поскольку от сего есть у него возможность делать обиды Церквам, и свободою, какая дана ему вами, пользуется он к совращению многих, то необходимо, чтоб с сего времени поправлено было дело и чтобы написали вы Церквам, на каких условиях он принят и почему, ныне переменившись, обращает в ничто милость, сделанную ему бывшими тогда Отцами.

Второй по нему Аполлинарий; и он немало причиняет огорчения Церквам. Ибо при способности легко писать, имея язык, готовый свободно говорить о всяком предмете, наполнил он вселенную своими сочинениями, не вняв осуждению того, который говорит: «Берегись составлять много книг» (Еккл 12,12). А во множестве, без сомнения, как допущено им много и ошибок, ибо возможно ли «при многословии не избежать греха?» (Притч 10,19), так есть у него и богословские рассуждения, основанные не на доказательствах из Писания, но на человеческих началах, есть у него рассуждения о воскресении, сложенные баснословно, или лучше сказать, по-иудейски, в которых говорит, что опять возвратимся к подзаконному служению, опять будем обрезаться, субботствовать, воздерживаться от яств, приносить Богу жертвы и поклоняться во храме иерусалимском и, кратко сказать, из христиан сделаемся совершенно иудеями.

Что же может быть смешнее этого? Вернее же сказать, что может быть более сего чуждым Евангельскому учению? Потому и сочинение о воплощении произвело столько смятения в братстве, что не многие уже из читающих сие сочинение сохраняют в себе первоначальный отпечаток благочестия: многие же, вняв нововведениям, обратились к вопросам и к спорным исследованиям о сих бесполезных речениях.

Павлин же подлежит ли какой укоризне за рукоположение, можете сказать о сем сами. А нас огорчает наклонностью к учениям Маркелла и тем, что последователей его допускает без различения в общение с собою. Вы же, досточестнейшие братия, знаете, что Маркеллово учение в ничто обращает все наше упование. Сына исповедуя не в собственной ипостаси, но проявившимся и опять возвратившимся в Того, из Кого произошел, и об Утешителе не допуская, чтобы имел Он собственную Свою самостоятельность, потому не погрешит, кто ересь сию признает совершенно чуждою христианству и назовет ее искаженным иудейством.

Просим вас принять на себя попечение об этом. И сделаете сие, если соблаговолите написать всем Церквам на Востоке, что искажающие учение, если исправятся, будут приняты в общение, а если захотят упорно остаться при своих нововведениях, будут отлучены от Церквей. Должно ли было и нам в совокупном заседании с вашим благоразумием подвергнуть сие общему рассмотрению, сами того не знаем. Но поскольку время не позволяет сего, и медлить вредно, потому что производимый ими вред укореняется, но по необходимости послали мы братий, чтобы недосказанное в письме, доведя до вашего сведения, побудили ваше благоговение подать Церквам Божиим требуемую помощь.

256. К Варсе, епископу Эдессы, находящемуся в изгнании (264)

При открывшемся случае писать с Домнином и его спутниками, приветствует Варсу и просит молиться о Церкви, чтобы Господь дал ей мир, если только близко уже время отступления.
(Писано около 377 г.)

Истинно боголюбивейшему и всякого уважения и почтения достойному епископу Варсе Василий желает о Господе радоваться.

Когда отправлялись к твоему благоговению искреннейшие братия Домнин и прочие, охотно воспользовался я сим случаем писать к тебе и приветствую тебя через них, моля Святаго Бога до того времени сохранить меня в сей жизни, пока не сподоблюсь увидеть тебя и насладиться дарованиями, какие в тебе. Помолись только, прошу тебя, чтобы Господь вконец не предал нас врагам креста Христова, но соблюл Церкви Свои до времени мира, который когда возвратит нам, известно Ему только праведному Судии. Ибо возвратит и не оставит нас вовсе. Но как израильтянам определил семидесятилетнее наказание их за грехи пленения, так Он Всесильный и нам, может быть, предав на определенное некое время, воззовет когда-нибудь и восстановит в прежний мир, если только не близко уже отступление, и совершающееся ныне не служит предначатием пришествия антихристова. Но что бы ни было, молись, чтобы Благий или отъял скорби, или нас сохранил не преткновенными в скорбях. Целую через тебя все собрание, удостоившееся быть при твоем благоговении. Все со мною находящиеся приветствуют твое благоговение. Здравым, благодушествующим и молящимся о мне да сохранен будешь для Церкви Божией благодатью Святаго!

257. Евлогию, Александру и Арпократиону, епископам египетским, находящимся в изгнании (265)

Благодарит Бога, что через сих исповедников промышляет о спасении тех, у кого в изгнании; хвалит их ревность по православию, побудившую и св. Василия отправить к ним письмо сие с диаконом Елпидием; одобряет их за то, что не обольстились лжеумствованиями Аполлинария; и по сему случаю перечисляет его нечестивые учения о Св. Троице, о воплощении, об обетованиях; жалуется, что исповедники сии приняли в общение с Церковью учеников Маркелловых без согласия западных и восточных Церквей; желает знать условия, на каких они приняты.
(Писано в 377 г.)

Во всем находим великое домостроительство Благаго Бога о Церкви Своей, посему и то, что, по-видимому, прискорбно и встречается с нами совершенно не по желанию нашему, к пользе многих домостроительствуется непроницаемою премудростью Божией и неисследованными судами правды Божией. Вот и вашу любовь, воздвигнув из Египта и введя в средину Палестины, поселил здесь Господин по примеру древнего Израиля, которого через пленение ввел в землю ассирийскую и путешествием святых угасил там идолослужение. Так и теперь находим то же, рассуждая, что Господь, делая видимым ваше рабство за благочестие, как вам через изгнание открыл поприще для блаженных подвигов, так и тем, которые видят ваше доброе произволение, даровал ясные образцы к улучшению спасения.

Поэтому, когда по благодати Божией, узнал я правоту вашу в вере, узнал и попечительность нашу о братстве, и что вы не слегка и с небрежением делаете общеполезное и необходимое для спасения, предпочитаете же все, что только может содействовать к созиданию Церквей, когда рассудил, что справедливо будет приобщиться к вашей благой части и через письмо сие вступить в союз с вашим благоговением. А для сего и послал я к вам возлюбленнейшего брата моего и сослужителя Елпидия, чтобы и письмо принес, и вместе сам мог пересказать вам, что не узнаете из письма.

Особенно же в желании союза с вами утвердил меня слух о ревности вашего благочестия к православию, так что ни множество сочинений, ни разнообразие лжеумствований не поколебали твердость вашего сердца, но как ознакомились вы с нововводителями, учащими вопреки апостольским догматам, так не согласились хранить в молчании, какой производят они вред. Ибо действительно, во всех домогающихся мира Господня нахожу великую скорбь по причине всякого рода нововведений, сделанных Аполлинарием Лаодикийским, который тем более печалит меня, что вначале, по-видимому, принадлежал к нам. Терпеть что-нибудь от явного врага, как ни было бы это болезненно, сносно еще некоторым образом для страждущего, как и написано: «Ибо не враг поносит меня, — это я перенес бы» (Пс 54, 13). Но испытать сколько-нибудь вреда от человека единодушного и близкого — это совершенно несносно, в этом ничем невозможно утешиться. От кого ожидали, что будет поборником в истине, того находим теперь полагающим много препятствий для спасающихся, потому что развлекает ум их и отводит от правоты догматов. Ибо и в делах его какой не допущено дерзости и запальчивости? И в словах его чего не придумано отважного и опасного? Не вся ли Церковь разделилась на части, особенно, когда в Церкви, управляемые православными, присланы от него нарочные, чтобы производить расколы и составлять особенное какое-то соборище? Не подвергаемся ли осмеянию велия благочестия тайна, когда епископы ходят без народа и клира, носят одно пустое имя и ничего не могут сделать к преспеянию благовествования мира и спасения? Рассуждения его о Боге не исполнены ли нечестивых учений, потому что в сочинениях сих возобновлено им ныне древнее нечестие суемудрого Савеллия? Если то, что распускают по рукам севастийцы, не врагами сложено, но в действительности — его сочинение, то не оставил он и возможности превзойти его в нечестии, утверждая, что один и тот же Отец, и Сын, и Дух, предлагая и другие еще темные и нечестивые речи, которых не согласен я даже принять в слух свой, желая не иметь никакой части с произносящими такие слова. Не приведено ли им в слитность учение о вочеловечении? Не стало ли для многих сомнительным спасительное домостроительство Господа нашего от его грязных и затемненных вопросов о воплощении? Все это собрать и подвергнуть обличению — потребно долгое и длинное слово. Кто в такой степени ослабил и исказил, обратил в ничто сказанное об обетованиях, как сделано это его баснословием? Блаженное упование, предоставленное жившим по Евангелию Христову, осмелился он толковать так низко и грубо, что превратилось оно «в бабии песни» и иудейские сказания. Снова обещается возобновление храма, соблюдение подзаконного служения, и опять архиерей преобразовательный после архиерея истинного, жертва за грехи после Агнца Божия, вземлющего грехи мира, частные крещения после единого крещения, пепел юнчий, кропящий Церковь, через веру во Христа «не имеющую пятна или порока, или чего-либо подобного» (Еф 5,27), очищение от проказы после освобождения от страдательности в воскресении, приношение «ревнования» (Чис 5,18), где ни женятся, ни посягают, хлебы предложения после Хлеба, сшедшаго с небеси, горящие светильники после истинного. Света. Одним словом, если ныне «закон заповедей упразднен учением» (Еф 2,15), то явно, что тогда учения Христовы будут заменены законными предписаниями. При этом стыд и замешательство покрыли лица наши, а тяжкая печаль наполнила сердца наши. Почему умоляю вас, как сведущих врачей, умеющих с кротостью вразумлять противящихся, чтобы сделали вы опыт и привести его к церковному благочинию и внушить ему презрение к многословным сочинениям, потому что он подтвердил сам собою слово притчи, что невозможно от многословия избежать греха (Притч 10,19). С твердостью же предложите ему догматы православия, чтобы и исправление его сделалось явным, и раскаяние стало известным братиям его.

Справедливо будет напомнить вашему благоговению и о последователях Маркелла, чтобы не сделать вам о них какого-либо неосмотрительного и легкого постановления. Но поскольку Маркелл ради нечестивых учений отошел от Церкви, то последующих ему тогда уже надлежит принимать в общение, когда предадут проклятию ересь сию, чтобы вступающие в союз со мною через ваше посредство были принимаемы всем братством. Ибо теперь немалая скорбь объяла многих, когда услышали, что с пришедшими к вашей досточестности вступили вы в сношение и допустили их до церковного общения. Между тем надлежало вам знать, что, по благодати Божией, не одни вы на Востоке, но имеете многих на стороне своей, которые защищают православие Отцев, изложивших в Никее благочестивый догмат веры, и что на западе все согласны как с вами, так и с нами: мы, получив и от них список исповедания веры, храним у себя, последуя здравому их учению. Итак, надлежало вам удостоверить всех, находящихся в единении с вами, чтобы и дело ваше еще более утвердилось согласием многих, и мир не расстраивался, когда с принятием одних отступают другие. А таким образом прилично было вам основательно и спокойно подумать о делах, имеющих важность для всех Церквей во Вселенной. Ибо не тот достоин похвалы, кто скоро дает какое-либо определение, напротив того, кто твердо и непоколебимо устанавливает правила на каждый случай, так что мнение его, и в последующее время будучи исследовано, оказывается достойным одобрения, тот угоден Богу и людям. Как устрояющий «словам своим на суде» (Пс 111, 5).

Вот что вымолвил я перед вашим благоговением, сколько позволили то мне пределы письма, через которое вел беседу с вами. Да дарует же Господь быть нам когда-нибудь вместе, чтобы вместе с вами благоустроив все к примирению Церквей Божиих, вместе же с вами получить награду, какая праведным Судиею уготована верным и мудрым домостроителям! А теперь пока соблаговолите прислать ко мне условия, на которых вы приняли последователей Маркелла, зная то, что хотя сами по себе соблюли вы все предосторожности, но такого дела не должно предоставлять себе одним, а надобно, чтобы находящиеся в общении с вами и на Западе, и на Востоке были согласны на их восстановление.

258. К Петру, епископу Александрийскому (266)

Извиняется в том, что не уведомил его о поступке исповедников, потому что привык равнодушно видеть неприятности не только от врагов веры, но и от единоверных; извещает, что писал к ним, о чем надлежало; благодарит Петра, что исправив сие дело, доводит до его сведения, что в ожидании его решения не давал еще ответа галатам, которых надеется ввести в Церковь; изъявляет свое негодование, что Дорофей в обращении с ними не соблюл кротости, и свою скорбь, что Мелетий и Евсевий причисляются в ариан, и доказывает, что примирение с ними будет полезно для всей Церкви.
(Писано в 377 г.)

Прекрасно и как прилично было духовному брату, научившемуся у Господа истинной любви, напал ты на меня за то, что не обо всем здешнем, и важном, и неважном, довожу до твоего сведения. Ибо на тебе лежит обязанность заботиться о наших делах, а на мне —доносить любви твоей о том, что делается у нас. Но знай, досточестнейший и возлюбленнейший для меня брат, что непрерывные скорби и сильная эта буря, которая ныне приводит в потрясение Церкви, делают меня не обращающим уже внимания на происходящее. Как стук обращается в привычку тем, у кого непрестанно бывает, поражает им слух в кузнице, так и я непрерывностию странных известий приобучен, наконец, с несмущенным и неустрашимым сердцем слышать всякую необычайность. Поэтому, что издавна замышляется против Церкви арианами, как ни много таких замыслов, как они ни важны, и сколько ни говорят о них в целой вселенной, все это для меня сносно, потому что делается явными врагами и противниками учения истины, и дивлюсь я арианам, когда не сделают они обычного им, а не когда отважатся против благочестия на что-нибудь важное и безрассудное. Печалит же меня и смущает, что делают едномышленные и единоверные с нами. Впрочем и это, так как часто бывает и непрестанно поражает мой слух, не кажется мне странным. Почему и сам я не был тронут недавно происшедшими беспорядками и твоего не потревожил слуха, частью зная, что молва сама собою доведет весть о случившемся, частию же выжидая, чтобы другие стали вестниками неприятного, а сверх того находя и неприличным сердиться на подобные проступки, как будто негодуя на то, что презрели меня.

Впрочем, тем, которые сделали это, писал я, как следует, умоляя их, чтобы, поскольку тамошние братия впали в некоторое разномыслие, не отступали они от любви, исправления же ожидали от тех, которые могут по церковным правам врачевать проступки. И как ты совершил уже сие, прекрасно и по долгу своему подвигшись на такое дело, то похвалил я тебя и возблагодарил Господа, что у тебя сохраняется останок древнего благочиния, и что Церковь не утратила своей крепости во время моего гонения, потому что вместе со мною не были гонимы и правила.

Поэтому, неоднократно утруждаемый галатами, не мог еще я отвечать им, ожидая ваших приговоров. И теперь, если даст Господь, и захотят терпеливо меня выслушать, надеюсь привести людей сих в Церковь, не подвергаясь укоризне, будто бы сам я отделился к маркеллианам, но их соделав членами тела Церкви Христовой, чтобы это худое нарекание, навлеченное ересью, было уничтожено присоединением их ко мне, и сам я не понес стыда, как приложившийся к ним.

Но огорчил меня брат Дорофей, который, как сам ты писал, не совсем приятно и кротко беседовал с твоею чинностью. И это приписываю затруднительности обстоятельств. Ибо, видно, ни в чем не успеваю я по грехам своим, если и ревностнейшие из братий не оказываются кроткими и способными к возлагаемым на них служениям, не исполняя всего согласно с моим желанием.

Возвратясь, пересказывал он мне разговор свой с твоею досточестностью при честнейшем Епископе Дамасе и опечалил меня, сказав, что боголюбивейшие братия, сослужители мои Мелетий и Евсевий, причислены к последователям Ария. Но если бы и ничто другое не подтверждало их православия, то по крайней мере нападения на них ариан для рассуждающих здравомысленно служат немаловажным доказательством их правоты. А твое благоговение обязывается к единению с ними в любви и общением в страданиях за Христа. Будь уверен в том, воистину досточестнейший, что нет такого речения в православии, которое бы сими мужами не было проповедано со всяким дерзновением при свидетеле Боге и в моем присутствии. А я и на один час не принял бы общения с ними, если бы нашел их храмлющими в вере. Но если угодно, оставим прошедшее и положим некоторое начало к миру для последующего времени. Ибо все мы имеем нужду друг в друге, подобно членам, связанным между собою взаимным общением, и особенно имеем нужду теперь, когда восточные Церкви смотрят на нас и в нашем единомыслии найдут для себя опору и утверждение, а если узнают, что вы имеете какое-либо подозрение друг на друга, то ослабеют и опустят руки свои в противоборстве с противниками веры.

259. К Варсе, епископу Эдессы, находящемуся в изгнании (267)

И болезнию, и делами церковными удерживаемый от свиданий с Варсою, приветствует его сим письмом и посылает при оном некоторые подарки; просит Варсу молиться о нем и о Церкви и не огорчаться, что св. Василий, будучи занят делами, не соблюдает всего требуемого приличием и редко пишет, причем, может быть, и не все Василиевы письма доходят до Варсы.
(Писано в исходе 377г. или в начале 378 г.)

По расположению, какое имею к твоему богочестию, желал я сам прийти к тебе, облобызать истинную любовь твою и прославить Господа, Который возвеличился в тебе, и досточестную старость твою соделал известною по Вселенной для всех, боящихся его. Но поскольку преодолевает меня тяжкий телесный недуг, лежат на мне бесчисленные заботы о Церквах, и не могу так свободно располагать собою, чтобы идти, куда хочу, и видеться, с кем желаю, то письмом сим утоляю желание свое насладиться твоими добротами и прошу высокое твое благоговение помолиться обо мне и о Церкви, чтобы Господь дал мне непреткновенно перейти остальные дни, или часы, моего пресельничества и даровал мне увидеть мир Церквей Его и услышать как о прочих сослужителях и сподвижниках твоих, чего им желаю, так и о тебе самом, чего люди твои день и ночь просят у Господа правды. Знай же, что хотя не писал я часто и сколько должен был писать, однако же писал к твоему благочестию. Но, может быть, приветствий моих не могли сберечь те братия, которым поручал я доставление письма, теперь же, когда дождался я, что наши отправляются к твоей досточестности, и с охотою вручил им письма, и послал нечто, что соблаговолили без гордости принять от моего смирения и благословить меня в подражание патриарху Исааку (Быт 27, 27). А если, будучи занят делами, когда ум погружен у меня во множестве забот, не соблюл я в чем-нибудь приличия, то не ставь мне сего в вину и не огорчайся, но подражай своему во всем совершенству, чтобы и я, как и все прочие, наслаждался твоею добродетелью. Здравым, благодушествующим о Господе и молящимся обо мне да будешь дарован мне и Церкви Божией!

260. К Евсевию, живущему в изгнании (268)

Благодарит Бога за хранение Евсевиевой жизни среди окружающих опасностей; изъявляет надежду на возвращение Евсевия по молитвам церковным; после известий, полученных о нем от диакона Ливания, ожидает новейших уведомлений, если не от кого-нибудь скорее, то от возвратившегося пресвитера Павла; объясняет, что сему Павлу ничего не дано в руки из опасения, что дорога покрыта разбойниками и беглыми; по восстановлении же тишины обещает кого-нибудь прислать из своих.
(Писано в 378 г.)

И в наше время показал Господь, что не оставляет преподобных Своих, великою и сильною рукою Своею приосенив жизнь твоего преподобия. Ибо находим в этом почти подобие того, как святой, не пострадав, пребывает во чреве китовом, и боящийся Господа не терпит вреда в сильном огне, потому что и твое богочестие сохранил Господь невредимым, когда, как слышу, отовсюду окружала нас война. И о если бы всемогущй Бог соблюл и в последствии сие многожеланное зрелище для меня, пока я еще жив, или по крайней мере для других, ожидающих твоего возвращения, как собственного своего спасения! Ибо уверен, что Человеколюбец, презирая на слезы Церквей и на воздыхания, какими вздыхают о тебе, сохранит тебя для мира, пока продлит милость к просящим Его день и ночь. Итак, что сделано против вас до прибытия возлюбленного брата нашего и сослужителя Ливания, достаточно узнал я в проезд от него; а касательно того, что было в этом времени, имею нужду в уведомлении. Ибо слышу, что в этот промежуток времени постигли места сии большие и жесточайшие бедствия, о которых, если можно, скорее, а в противном случае, по крайней мере от благоговейнейшего брата нашего сопресвитера Павла, по возвращении его, хотелось бы услышать, чего желаем, а именно, что жизнь ваша сохраняется невредимою и безопасною. Поскольку же слышно, что вся дорога наполнена разбойниками и беглыми, то побоялся я дать что-нибудь в руки брату, чтобы не сделаться виновным и в смерти его. А если Господь даст сколько-нибудь тишины, потому что слышу о приходе войска, постараюсь послать кого-нибудь из своих, чтобы навестил вас и подробно уведомил меня обо всем, что у вас делается.

261. К супруге военачальника Аринфея (269) Утешительное

Утешает ее в смерти супруга напоминанием общей человеческой участи, представлением великих заслуг супруга в сей жизни и блаженством его в будущей, как сподобившегося перед кончиною принять святое крещение по ее совету и старанию, наконец, надеждою награды за терпение.
(Писано в 378 г.)

При твоем положении было бы прилично и сообразно с долгом самому мне быть у тебя и принять участие в случившемся с тобою. Ибо таким образом утолил бы я и собственную свою скорбь, и перед твоею честностию выполнил бы долг утешителя. Поскольку же тело мое не терпит дальних переездов, то приступаю к беседованию с тобою на письме, чтобы не подумал кто, будто бы совершенно для меня чуждо случившееся с тобою.

Итак, кто не сетовал о сем человеке? У кого такое каменное сердце, чтобы не пролил о нем горячей слезы? Меня же преимущественно исполнило сие печали, когда представил себе, какое почтение оказывал он собственно мне и сколько покровительствовал вообще Церквам Божиим. Но, впрочем, рассудил я и то, что будучи человеком и выполнив обязанности свои в жизни сей, в надлежащее время взят он опять Богом, распорядителем дел наших. Прошу и твое благоразумие, размыслив о сем, спокойно принять постигшее тебя и, сколько можно, с равнодушием переносить несчастие. Достаточно, правда, и самих обстоятельств, чтобы умягчить твое сердце и дать место рассудку, однако же сильная любовь твоя к мужу и доброта ко всем заставляют меня опасаться, чтобы по простоте нравов, глубоко уязвившись скорбию, не предалась ты горести. Поэтому как всегда полезно учение Писания, так всего более в подобных обстоятельствах. Посему помни приговор Сотворившего нас, по которому все мы, происходящие из земли, опять возвращаемся в землю (Быт 3,19); и нет столько великого, чтобы оказался недоступным сему разрушению.

Согласен и я, что прекрасен и велик был этот чудный муж, что душевная доблесть равнялась в нем телесной силе, что та и другая не могла быть в большей степени, однако же он был человек, и умер, как Адам, как Авель, как Ной, как Авраам, как Моисей и как всякий другой, кого ни наименуешь из причастных того же естества. Потому не будем жаловаться на то, что он отнят у нас, но поскольку прежде жили с ним вместе, будем благодарить за сие Сочетавшего. Ибо потеря мужа для тебя есть нечто общее с другими женами, но думаю, что ни одна из жен не может в равной мере похвалиться супружеством. Ибо действительно Творец наш создал мужа сего, как образчик для человеческой природы, почему к нему были обращены все взоры, его дела прославляли все: живописцы и ваятели не в состоянии были изобразить его, как должно, а историописатели, повествуя о военных его подвигах, кажутся невероятными, как рассказывающие баснь. Почему многие не соглашались верить молве, которою принесена эта плачевная весть, и вовсе не допускали, что умер Аринфей. Впрочем, он потерпел то же, что последует и с небом, и с солнцем, и с землею.

Он отходит от нас, положив сделанный конец жизни, не старостью согбенный, ничего не уступив из своей знаменитости: как велик был в настоящей жизни, так велик и в будущей; от настоящей блистательности не понес никакой утраты в ожидаемой славе, потому что перед самым исшествием из жизни всю душевную скверну омыл банею пакибытия. И поскольку в этом сама ты была его попечительницею и содейственницею, то почерпни в сем величайшее для тебя утешение, и от настоящего обратись душою к попечению о будущем, чтобы и тебе сподобиться за добрые дела получить одинаковое с ним место упокоения.

Пощади престарелую мать, пощади юную дочь, для которых одна ты осталась утешением. Будь примером мужества для прочих жен; итак, умерь горесть, чтобы и тебе изгонять печали из сердца и чтобы печаль не поглотила тебя. При всяком случае имей в виду великую награду терпения, какую Господь наш Иисус Христос обетовал в воздаяние за содеянное в жизни.

262. Без надписи (270)

Выговаривает пресвитеру, что не преследовал судом своим похитителя, и предписывает: похищенную, отыскав, возвратить родителям, похитителя провозгласить отлученным и лишить общения в молитвах, три года не допускать до общения в молитвах и каждого из способствовавших похищению со всем домом его, такому же наказанию подвергнуть и всех жителей селения, которое укрывало у себя похищенную.
(Писано после 374 г.)

Весьма прискорбно для меня удостовериться, что вы и не оказали негодования на поступок запрещенный, и не в состоянии были рассудить, что это похищение есть нарушение законов общежития, насилие человеческой жизни и оскорбление людям свободным. Ибо знаю, что если бы все держались таких мыслей, то не было бы никакого препятствия давно уже изгнать из нашего отечества навык к этому злу. Итак, воодушевись в настоящем деле христианскою ревностию, вооружись против преступления как должно, и девицу, где ни отыщешь, употребив все усилие, отними и возврати родителям, а самого похитителя лиши общения в молитвах и провозгласи отлученным также и тех, которые помогли ему, по сделанному мною еще прежде постановлению, каждого со всем домом его лиши на три года общения в молитвах. И то селение, которое приняло к себе похищенную, скрывало ее и даже удерживало силою, не исключая никого из жителей оного, отлучи также от общения в молитвах, чтобы все изучились, почитая общим врагом, гнать от себя, а обиженным оказывать покровительство.

263. К другу Евсевию (271)

Изъявляет сожаление, что не застал сего товарища поучению в том городе, в который прибыл по следам его; представляет его вниманию одного неукоризненного и близкого к себе пресвитера Кириака.
(Писано в последние годы жизни св. Василия.)

Вскоре по твоем удалении и даже по следам твоим прибыв в город, сколько был я опечален тем, что не нашел нужды в словах, но знаешь по опыту, потому что и сам терпел подобные неудачи. Ибо как было для меня дорого видеть и обнять превосходного во всем Евсевия и снова возвратиться воспоминанием к своей юности, и припомнить те дни, когда были у нас и один кров, и один очаг, и тот же наставник, когда и отдых, и занятие, и роскошь, и скудость — все делили мы между собою поровну. Как дорого, думаешь, ценил я, что все это обновлю в памяти при свидании с тобою и, сбросив с себя эту тяжелую старость, опять, по-видимому, из старика сделаюсь молодым? Но насладиться сим не дано мне. Впрочем, не отнята возможность беседовать с твоею ученостью через письмо, и тем по возможности утешить себя, потому что встретил я почтеннейшего сопресвитера Кириака, которого хвалить и делать к тебе близким через твое посредство стыжусь я, ибо могут подумать, что берусь за излишнее дело, представляя тебе твою же преимущественную собственность. Но поскольку не должно быть свидетелем истины и духовно соединенным со мною уделять то, что есть у меня лучшего, то хотя полагаю, что и тебе известно неукоризненное священство сего человека, однако же и сам со своей стороны подтверждаю то же, имея сведение, что ни в чем не нападают на него даже те, которые на всех налагают руки и не боятся Господа. А от них, если бы и было что, и в таком случае этот человек не сделался бы недостойным. Даже на кого нападают враги Господни, тех более утверждают на их степени, нежели отъемлют у них сколько-нибудь из пребывающей в них благодати Духа. Однако же, как сказал я, ничего не выдумано против сего человека. Итак, и для собственной своей пользы, и в угодность мне, соблаговоли воззреть на него, как на пресвитера неукоризненного, пребывающего со мною в единении и заслуживающего всякое уважение.

264. К магистру Софронию (272)

Известясъ через диакона Актиака, что Софроний, вняв клеветам на св. Василия, гневается на него, изъявляет удивление, что слушает он льстецов, и свидетельствует о себе, что с детства и до старости никого не предпочитал Софронию, а потому не мог предпочесть ему и Имития, и что в деле Мемнониевом нимало не шел против Софрония, и пересказывая, что говорил по делу сему, просит отложить подозрение и Василиево к себе благорасположение почитать выше всякой клеветы.
(Писано в последние годы Василиевой жизни.)

Извещал меня диакон Актиак, что некоторые возбудили в тебе огорчение против меня своею клеветою, будто бы недружелюбно расположен я к твоей честности. А я и не подивился, что такого мужа сопровождают льстецы. Ибо людям весьма сильным обыкновенно оказываются такие низкие услуги, иные по недостатку собственных добрых качеств, которыми бы могли привести себя в известность, входят в милость через обнаружение чужих недостатков. И как ржа в пшенице есть тля, зараждающаяся и в самой пшенице, так почти и лесть, вкрадывающаяся в дружбу, губительна для самой дружбы. Поэтому, как сказал, не подивится я, что иные, как шмели вокруг ульев, жужжат в твоем блистательном и чудном доме. Но весьма удивительным и вовсе неожиданным показалось мне то, что ты, человек особенно известный степенностью нрава, согласился подставить им оба уха и принять клевету на меня, который, с юного возраста до этой старости питая любовь ко многим, никого, сколько знаю, не предпочитал в дружбе твоему совершенству. Ибо, хотя бы не убеждал меня разум любить тебя, при таких твоих совершенствах достаточно было бы привычки, приобретенной с детства, чтобы привязать меня к душе твоей. А тебе известно, сколько навык силен в дружбе. Если же не показываю ничего, соответственного такому расположению, то извини мою немощь. И сам ты в доказательство благорасположения, конечно, потребуешь от меня не дел, но одного произволения, желания тебе всего лучшего. И не дай Бог дойти тебе когда-нибудь до того, чтобы иметь нужду в благодеянии так малых людей, как я!

Поэтому как стал бы я говорить что-нибудь или действовать вопреки тебе по делу Мемнониеву? Ибо диакон рассказывал мне это. Как предпочел бы дружбе твоей богатство Имития, человека до такой степени расточающего свое имущество? Но во всем этом нет нимало правды: я ничего не говорил и не делал вопреки тебе. А тем, которые говорят ложь, подало, может быть, повод сказанное мною некоторым из заводивших шум, а именно: «Если этот человек решился намерение свое привести в исполнение, то будет ли шуметь, или нет, непременно желаемое будет, хотя вы говорите, хотя молчите. Если же передумает, то не вмешивайте почтеннейшего имени моего друга, и под видом усердия к своему покровителю не домогайтесь приобрести себе какую-нибудь выгоду внушением страха и угрозами». Самому же завещателю ни лично, ни через другого ничего не говорил я об этом деле, ни важного, ни маловажного. И ты не должен не верить этому, если не почитаешь меня человеком вовсе отчаянным, который ни во что не ставит этот великий грех — ложь. Напротив того, и в том деле совершенно оставь подозрение на меня, и во всем прочем мое расположение к тебе ставь выше клеветы, подражая Александру, который, получив письмо о злоумышлении врага, поскольку в это самое время взял в руки лекарство, чтобы его выпить, не только не поверил клеветнику, но вместе и письмо прочел, и лекарство выпил. Ибо думаю ставить себя не ниже кого-либо из сделавшихся известным своею дружбою, потому что никогда не был изобличен погрешившим против дружбы, а сверх того, приял от Бога заповедь любви, которая делает меня твоим должником не только по общей человеческой природе, но и по тому, что признаю тебя благодетелем, как в частности себе самому, так и отечеству.

265. Без надписи (273)

Просит об Ире, человеке, от которого видел уже много доброго.
(Писано под конец жизни Василиевой.)

Совершенно уверенный, что досточестность твоя любит меня и касающееся до меня почитает собственным своим, почтеннейшего брата моего Иру, которого называю братом своим не по какому-нибудь знакомству с ним, но по самому совершенному дружескому расположению, выше которого и быть не может, предоставляю твоей несравненной правоте и прошу благосклонно воззреть на него, и по возможности оказать ему покровительство, в чем только будет ему потребен твой высокий ум, чтобы ко многим благотворениям, какие уже получил от тебя, мог я причислить и это благодеяние.

266. К магистру Имерию (274)

Просит о том же Ире.
(Писано в одно время с предыдущим.)

Самому тебе лучше всякого известно, что дружба моя и привычка к почтеннейшему брату Ире получили начало еще с детства и по благодати Божией сохранились до старости, потому то и любовь твоего высокородия Господь даровал мне с того же времени, с которого Ира доставил нам случай взаимно узнать друг друга. Итак, поскольку имеет он нужду в твоем покровительстве, то прошу и умоляю тебя, как уступив давнему ко мне благорасположению, так вняв настоящей нужде, принять такое участие в делах его, чтобы не имел он необходимости ни в каком другом покровительстве, но возвратился ко мне, исполнив все по желанию, и я ко многим благодеяниям, какие получил о тебя, мог причислить и это, в сравнении с которым не нахожу, а потому не могу и желать себе другого важнейшего и более ко мне относящегося.

267. Без надписи (275)

Просит о том же Ире.
(Писано в одно время с предыдущим.)

Благорасположением своим к почтеннейшему брату нашему Ире предупреждал ты мои просьбы и к нему был лучше, нежели как желал я, и по преизбытку почестей, какие оказывал ты ему, и по своему во всяком случае покровительству. Впрочем, поскольку не могу оставаться в молчании о деле его, то прошу твою несравненную досточестность и из милости ко мне прибавить усердия об этом человеке, и отпустить его в отечество, не потерпевшим от вражеских наветов, потому что теперь не безопасен он от стрел зависти, и многие замышляют возмутить покой его. Против них найдет одну несокрушимую защиту, если сам соблаговолишь покрыть сего человека своею рукою.

268. К великому Арматию (276)

Просит не гневаться на сына, который, оставив язычество, стал христианином, но дивиться благородству его духа, с каким служение истинному Богу поставил он выше служения богам ложным в угождение отцу.
(Писано в последние годы жизни Василиевой.)

Общий для всех людей закон старших возрастом признает общими для всех отцами, а собственно наш христианский закон нас, старцев, для таковых ставит в чине родителей. Потому не думай, что делаю лишнее дело и домогаюсь ненужного, когда ходатайствую перед тобою о твоем же сыне. Признаю справедливым, чтобы требовал ты от него послушания во всем ином, потому что и по закону естественному, по закону гражданскому, каким управляемся, тебе подчинен он телесно. А о душе надобно думать, что она, будучи от Бога, подчинена иному, и Богу обязана воздавать долг, предпочтительнейший всякому другому долгу. Итак, поскольку нашего христианского, истинного Бога предпочел он вашим богам, многим и чтимым в вещественных образах, то не гневайся на него, а лучше подивись благородству души, которая выше страха и угождения отцу поставила то, чтобы искать единения с Богом в истинном Его познании и в добродетельной жизни. Пусть тронут тебя сама природа, приветливость ко всем и кротость его нрава, и ты нимало не огорчайся его поступком. Конечно же, не презришь и моей просьбы, или, лучше сказать, мною предлагаемой просьбы твоего города, который и по любви к тебе, и по тому, что желает тебе всего прекрасного, представляет себе, что тебя самого видит христианином. Так обрадовал их слух, внезапно разнесшийся в городе!

269. К Максиму схоластику (277)

Услышав от Феотекна, что Максим, происходивший от знатного рода, вступил в жизнь Евангельскую и упражняется в добродетели, доказывает ему, что это есть единственно вожделенное благо, потому что оно постоянно; все же прочее, что люди признают за благо, обманчивее сонной грезы.
(Писано под конец жизни св. Василия.)

Прекрасный и добрый Феотекн пересказал мне о твоей честности и возбудил во мне желание свидеться с тобою, ясно живописав словом облик души твоей, и такую воспламенил во мне любовь к тебе, что если бы не бременила меня старость, не держала возросшая со мною болезнь, то ничто не удержало бы меня, чтоб самому быть у тебя. И действительно, немалое приобретение, из великого дома и знатного рода перейдя к жизни Евангельской, обуздать юность рассудком, плотские страсти поработить уму и водиться смиренномудрием, к какому обязан христианин, который рассуждает о себе, как и должно, откуда он и куда идет, потому что разумение природы сокращает надменность души, изгоняет из нее всякую гордость и кичливость, одним словом, делает учеником Господа, сказавшего: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф 11,29). Ибо действительно, любезнейший сын, одно постоянное благо вожделенно и похвально. А это — честь у Бога. Человеческое же неосязаемей тени, обманчивее сонных грез. Ибо юность проходит скорее весенних цветов, и красота телесная увядает или от болезни, или от времени; богатство не верно, слава не постоянна; сами занятия искусствами имеют успех только на время настоящей жизни. И, что для всех наиболее вожделенно, искусство в слове имеет приятность только для слуха.

Упражнение же в добродетели —драгоценное достояние для того, кто имеет, и самое приятное зрелище для того, кто видит. Позаботившись об этом, сделаешь себя достойным благ, по обетованиям уготованных Господом. А каким образом достигать тебе к уразумению прекрасного и как сохранять приобретенное, говорить об этом нужно было бы долее, нежели сколько позволяет цель настоящего слова. И теперь сказанное пришло мне на мысль вымолвить тебе по тому только, что услышал я от брата Феотекна, которому желаю всегда говорить правду, особенно же когда речь идет о тебе, чтобы более прославился Господь в тебе, который от чуждого корня приносишь многоценные плоды благочестия.

270. К Уалериану (278)

Неоднократно обманувшись в надежде свидеться с Уалерианом, просит его письмом не поставить себе в труд прийти к нему.
(Писано во время епископства.)

Мне желалось видеть твое благородие, еще быв в Орфанине. Ибо ожидал я, что, находясь в Корсагенах, не поленишься прийти ко мне, когда будет у меня Собор в Аттагенах. Но как этого Собора не состоялось, то желалось бы мне видеть тебя на горе. И там опять близость Евиза поддерживала надежду свидания. А как не удалось то и другое, то я решился писать, чтобы соблаговолил ты повидаться со мною, чем и долг выполнишь, потому что ты человек молодой придешь к старику, и вместе при свидании получишь от меня какой-нибудь совет, так как у тебя с некоторыми в Кесарии есть дела, для исполнения своего требующие моего посредства. Итак, если не в труд будет, не поленись видеться со мною.

271. К ипарху Модесту (279)

Просит его за одного тианского жителя.
(Писано во время епископства.)

Хотя многие будут приносить от меня письма к твоей досточестности, но по преизбытку чести, какую мне оказываешь, заключаю, что множество писем не причинит никакого беспокойства твоему великодушию. Потому и брату сему охотно дал я это письмо, зная, что и он получит все желаемое, и я буду считаться у тебя в числе благодетелей, доброму твоему произволению доставляя случаи к благодеяниям. Итак, дело, по которому имеет нужду в твоем покровительстве, расскажет сам он, если удостоишь воззреть на него благосклонным оком и подашь ему столько смелости, чтобы открыть уста перед высокою и несравненною твоею властию. А я представляю в письме свое дело, а именно, что сделанное для него почитаю своим приобретением, тем более, что он для этого собственно приходил ко мне из Тианы с уверенностью, что будет для него великая выгода, если вместо просьбы представит мое письмо. Почему, чтоб и он не обманулся в своей надежде, и я насладился обычною честью, и твое усердие к добрым делам было удовлетворено и в настоящем случае, прошу принять его благосклонно и включить в число самых близких к тебе.

272. К ипарху Модесту (280)

Просит об одном близком к себе человеке, которого имел вместо сына.
(Писано во время епископства.)

Хотя и много в том смелости, чтобы представлять такому человеку просьбы свои в письмах, однако же уважение, какое прежде ты мне оказывал, не дает в сердце моем места робости, и осмеливаюсь писать о людях близких мне по роду и достойных уважения по честности нравов. Так, вручивший тебе это письмо для меня то же, что сын. И как ему нужна только твоя благосклонность, чтобы достигнуть желаемого, то соблаговоли принять письмо мое, которое вышеупомянутый представит тебе вместо просьбы, и доставить ему случай пересказать о своем деле и поговорить с людьми, которые в состоянии ему содействовать, чтобы по твоему приказанию скорее получил он желаемое и мне можно было похвалиться, что, по милости Божией, есть у меня такой покровитель, который близких мне почитает собственными своими просителями, непосредственно к нему прибегающими.

273. К ипарху Модесту (281)

Просит освободить Елладия от должности уравнителя податей.
(Писано во время епископства.)

Помню я великую честь, тобою мне оказанную, а именно, что сверх прочего подал ты мне смелость писать к твоему великородию. Поэтому пользуюсь сим даром и наслаждаюсь самою человеколюбивою милостию, вместе и сам увеселяясь тем, что беседую с таким мужем, и тебе доставляя случай оказывать мне честь своими ответами. Поскольку просил уже я твою снисходительность о товарище моем Елладии, старшине, чтобы, сняв с него должность уравнителя податей, дозволил ему заняться делами нашего отечества и удостоился от тебя некоторого благосклонного соизволения, то возобновляю ту же просьбу и прошу прислать приказ к начальнику области об избавлении его от этого беспокойного дела.

274. К епископу (282)

Приглашает его на память св. мучеников, остроумно выговаривая, что не приглашенный жалуется, а приглашенный не приходит.
(Писано во время епископства.)

Не приглашенный жалуешься, а приглашенный не слушаешься. Из последнего же видно, что первое замечание сделано тобою напрасно. Ибо, вероятно, не пришел бы ты, если бы и был тогда приглашен. Итак, послушайся приглашающего теперь и не будь в другой раз несправедливым, зная, что вина, приложенная к вине, служит ей подтверждением, и последнее делает достовернейшим обвинение в первом. Прошу же тебя никогда не гнушаться мною. Если же мною гнушаешься, то несправедливо пренебрегать мучениками, которых память совершить с нами вместе приглашают тебя. Итак, сделай это, во-первых, в угождение и мне, и им, если же это тебе не угодно, то по крайней мере в угождение достойным преимущественного чествования.

275. К одной вдове (283)

Подает ей надежду к свиданию во время собрания; толкует ей значение сна ее.
(Писано во время епископства.)

Надеюсь найти удобный день для собрания после тех собраний, которые намерен назначить в нагорной стороне. А без служения при собрании не представляется мне иного времени к свиданию, если Господь не устроит чего-либо сверх чаяния. И об этом можешь заключать по собственным делам своим. Ибо, если у твоего благородства, при попечении об одном доме, такое множество забот, то сколько, думаешь, дел каждый день имею у себя я?

А сон твой, как думаю, совершеннее показывает, что надобно тебе приложить некоторое попечение о душевном зрении и уврачевать то око, которым бывает видим Бог. Находя же увещание в Божественных Писаниях для того, чтобы увидеть тебе должное, не будешь иметь нужды ни во мне, ни в ком-либо другом, потому что Святый Дух подаст тебе достаточный совет и руководство к полезному.

276. К сборщику податей (284)

Просит освободить монахов от податей.
(Писано во время епископства.)

Хотя думаю, что у досточестности твоей в рассуждении монашествующих принято какое-нибудь правило и мне не нужно просить для них особенной милости, но довольно им будет, если наряду со всеми окажется к ним человеколюбие, однако же, рассуждая, что и на мне лежит обязанность заботиться, по возможности, о таковых людях, пишу к совершенному твоему благоразумию, прося освободить от податей сих давно отрекшихся от мира и умертвивших тело свое, почему и не в состоянии они оказать какую-либо пользу обществу или имуществом, или телесным служением. Ибо, если живут они по обету, то нет у них ни имения, ни тела: первое расточено в пользу бедных, а последнее сокрушено постами и молитвами. Но знаю, что ведущих такую жизнь ты более всякого другого и захочешь иметь их своими помощниками, чтобы своим Евангельским житием умилостивили они Господа.

277. Без надписи (285)

Посылая письмо сие с управляющим церковными имениями, просит освободить последние от чрезмерных налогов.
(Писано во время епископства.)

Заботящийся о Церкви и имеющий на руках своих попечение об имуществах есть сам вручитель тебе письма сего, возлюбленный сын. Соблаговоли и дозволить ему свободно выговорить, о чем будет доносить твоей чинности, и обратить внимание на то, в чем будет уверять он, чтобы по крайней мере с нынешнего времени Церковь могла возобновиться в силах и избавиться от этой многоглавой гидры. Ибо таково имущество бедных, что всегда будем искать человека, который бы принял на себя оное, потому что Церковь более издерживает, нежели получает какую-либо выгоду от имений.

278. К смотрителю над тюрьмами (286)

Дает ему знать, что суд над ворами, взятыми в церкви, принадлежит епископу и что сей чиновник несправедливо присваивает право задержать их.
(Писано во время епископства.)

Поскольку при этом собрании захвачено несколько людей бессовестных и вопреки Господней заповеди похитивших недорогие одежды у нищих, которых надлежало скорее одеть, а не раздевать, и хотя захватили их те, на кого возложено попечение о церковном благочинии, однако же ты думал, что задержать этих людей следовало тебе, как гражданскому чиновнику, то посему отписал я к тебе, завещая, что, когда преступления делаются в церквах, тогда надлежащее исправление их предоставляется нам, а судей утруждать сим не должно. Посему-то похищенные ими вещи, какие значатся в описи, у тебя находящейся и составленной в общем всех присутствии, велел я взять и иные сберечь, похитителей же обратить на истинный путь вразумлением и внушением Господним. И надеюсь, что во имя Божие на будущее время сделаю их лучшими. Ибо чего не производят телесные наказания по приговору судилищ, в том, сколько знаем, нередко оказываются действительными страшные суды Господни. Если же угодно тебе и о сем донести комиту, то я столько полагаюсь на права свои и на правоту этого человека, что предоставляю тебе поступить, как хочешь.

279. Без надписи (287)

Одного негодного человека отлучает со всем семейством его от общения в молитвах.
(Писано во время епископства.)

Дело с этим человеком весьма трудно. Ибо не знаю, чем и подействовать на его нрав, столько изворотливый и, как можно заключать из видимого, отчаянный. Ибо призываемый в суд не слушается, а если и явится, то у него такое обилие слов и клятв, что желательным делается скорее разойтись с ним. Нередко же случалось видеть, что вины свои слагает он на обвинителей. Одним словом, ни у кого из живущих на земле естественные расположения не оказываются столь непонятными и восприимчивыми к пороку, как у этого человека, как можно видеть в нем по немногим опытам. Для чего же спрашиваете меня и не убедите сами себя терпеть неправды его, как гнев небесный? Но чтобы не оскверниться вам общением во грехах, пусть будет он со всем домом отлучен от молитв и от всякого иного общения святыми. Может быть, и очувствуется он, когда все будут его избегать.

280. Без надписи (288)

Человека, которой не исправляется после того, как был обличаем при одном, при двоих, даже перед всею Церковью, и отлучаем от общения в молитвах, решительно извергает и запрещает всякое с ним сношение.
(Писано во время епископства.)

Кого не уцеломудривают обыкновенные наказания и не приводит к покаянию удаление от молитв, с теми обязательно должно поступать по правилам, данным от Господа. Ибо написано: «Если же не послушает их, скажи церкви, а если и церкви не послушает, то да будет он тебе» уже «как язычник и мытарь» (Мф 18,15.17). Так поступлено и с этим человеком: обвинен был однажды, обличен при одном и при другом, а в третий раз—перед Церковью. Итак, поскольку запрещали мы ему, и он не принял того, то пусть уже будет изринут, и всему населению пусть будет объявлено, что не должно принимать его ни в какое общение по делам житейским, чтобы, когда прекратим с ним сношения, вполне соделался он снедию диавола.

281. Без надписи (289) Об одной притесненной женщине

Объясняет, почему не может от гражданского суда избавить человека, который в выставленной напоказ народу надписи обесславил деву, давшую обет девства, и, наказанный за сие по законам, возобновил свои клеветы.
(Писано во время епископства.)

Признавая равным грехом и согрешивших оставлять без наказания, и в наказании преступать меру, подверг я, по обязанности своей, этого человека наказанию, отлучив его от церковного общения, а обиженным сделал увещание, чтобы не отмщали сами за себя, но предоставили воздаяние Господу. Посему, если бы была какая-нибудь польза от моих увещаний, то заставил бы выслушать себя в то время, подействовать живым словом, внушающим гораздо более доверия, нежели сколько могут убедить письма. Но поскольку услышал я очень тяжелые отзывы, то и тогда смолчал, и теперь не почитаю для себя приличным рассуждать об этом. Она говорит: «Я отказалась от мужа, от деторождения, от света, чтобы достигнуть единого — сподобиться похвалы от Бога и заслужить доброе имя у людей. Когда человек, с детства приобучившийся вносить расстройство в дома, по обыкновенному своему бесстыдству, насильно однажды вошел в мой дом и сделался мне известен по тому одному, что видался со мною, а я, и по незнанию дел его, и по какой-то неопытной скромности, постыдилась явно выгнать его, тогда до того простер он свое нечестие и обиды, что целый город наполнил хульными обо мне речами и опозорил меня в надписи, напоказ всему народу выставленной на церковной паперти. И испытав для себя некоторые неприятности по законам, опять начал то же и возобновил свои хулы. Снова наполнились обо мне речами и площади, и училища, и зрелища, и дома людей, которые принимают его к себе по сходству жизни. И вследствие этого срама вышло, что меня и не знают с лучшей стороны, как следовало бы, потому что у всех я ославлена женщиною вольного духа». «Сверх того, — говорит она, — одним хулы сии приятны, потому что людям естественно нравятся укоризненные речи, другие же, хотя на словах негодуют, однако же не оказывают ко мне сожаления, иные уверены, что укоризны справедливы, другие остаются в сомнении, слыша множество клятв его. Но никто не сжалится; в одном смысле чувствую теперь свое одиночество и сама себя оплакиваю, не имея ни брата, ни друга, ни родственника, ни раба, ни свободного, ни даже единого человека, который бы пожалел меня. И видно, я одна несчастнее всех в городе, в котором так редки гнушающиеся порокам, где не думают, что обида, сделанная другому, коснется со временем и их самих». С обильными слезами выговорив мне сии и еще гораздо более трогательные слова, она удалилась, не оставив и меня без упреков, что я, кому надлежало отечески пожалеть о ней, остаюсь равнодушным к такому злу и любомудрствую в чужом горе. «Потому что, — говорила она, — приказываешь ты мне не потерю имения презреть, не телесные труды перенести, но лишиться доброго о сем мнения, в чем утрата будет общею потерею клира». Посуди же сам, чудный мой, что теперь в угодность твою должен сказать ей на сии слова я, который принял для себя за правило, сделавших зло не выдавать гражданским властям, но не избавлять тех, которые выданы, потому что давно сказано Апостолом, чтобы в злом деле боялись князя: «Он не напрасно, — говорит Апостол, — носит меч» (Рим 13,4). Поэтому как выдать не человеколюбиво, так и избавить — будет знаком, что даю повод обижать. Но, может быть, начало дела по чему-нибудь будет отложено до моего личного прибытия, и тогда докажу, что от неповиновения мне других никакой нет для меня выгоды.

282. К Нектарию (290)

Объясняет, как должно быть производимо избрание хорепископов.
(Писано во время епископства.)

Многих благ желаю тем, которые возбуждают досточестность твою к непрерывному собеседованию со мною через письма. Не подумай, что говорится это мною по привычке, напротив того, с истинным расположением высоко ценю твое слово. Ибо что для меня дороже Нектария, который с детства известен мне с прекраснейшей стороны, а теперь доблестями всякого рода достиг такой знаменитости? Поэтому для меня любезнее всех друзей, кто доставляет мне письма твои.

Что же касается до избрания предстоятелей в округах, то хотя и делаю что-нибудь, угождая людям, или склоняясь на просьбы, или уступая страху, однако же не поступлю так в этом случае, потому что буду не домостроителем, но корчемником, если дар Божий буду менять на человеческую приязнь. Но, хотя подаваемые голоса подаются людьми, которые, о чем ни свидетельствуют, свидетельствуют по внешнему виду, выбор же способнейших представляется нашим смирением Тому, Кто ведает тайны сердечные, однако же, без сомнения, для всякого лучше в то время, когда дает он свидетельство, удерживаться от рвения и всякого раздора (что бывает, когда свидетельство дается о ком-либо из ближних), молить же Бога, чтобы не утаилось полезное. Ибо в таком случае не будем винить человека за то или иное окончание дела, но Богу принесем благодарение за совершившееся. А если делается это из видов человеческих, то и сделано не бывает, но есть одно подражание, и далеко не доходит до действительности. Рассуди же и то, что усиливающийся всеми мерами, чтобы мнение его одержало верх, дает повод к немалой опасности — часть погрешностей навлечь нам со временем на себя самих. Ибо, при поползновении человеческой природы, во многом могут согрешать и те, от которых не ждешь сего. Притом нередко, подав друзьям прекраснейший совет наедине, не сердимся, если и не убедим требовавших совета, как же огорчаться, если там, где не человеческий совет, но Божий суд, не предпочтут нас судам Божиим? Итак, если сие дается от людей, то чего просить у нас, а не самому брать всякому? Если же дается от Господа, то надобно молиться, а не гневаться. И в молитве должно просить не исполнения собственной своей воли, но предоставлять все Богу, домостроительствующему полезное. А Святый Бог да удалит от дома вашего всякое опытное изведание скорбей, и как тебе, так и всем близким к тебе да продлит жизнь безболезненную и безвредную во всяком благополучии!

283. К хорепископу Тимофею (291)

Тимофея, который прежде проводил подвижническую жизнь, а потом стал заниматься мирскими делами, увещевает возвратиться к прежнему роду жизни.
(Писано во время епископства.)

И написать все, что думаю, нахожу как не соответственным мере письма, так и по другим отношениям, неприличным для послания приветственного, но и пройти сие молчанием почти для меня невозможно, потому что сердце мое воспламенено против тебя справедливым гневом. Поэтому избираю середину: об одном пишу, а о другом умалчиваю. Ибо намереваюсь побранить тебя, если позволительно, с дружескою свободою.

Неужели ты тот Тимофей, который, как известно нам, с детства показывал столько усердия к строгой и подвижнической жизни, что в этом отношении винили тебя даже в неумеренности, потеряв из виду, чтобы все меры прилагать о том, что надобно делать приближающимися к Богу, смотришь на то, что думает о тебе такой-то, отдаешь жизнь свою в зависимость приговору других и не подумаешь, что и друзьям ты бесполезен, и врагам смешон, боишься стыда перед людьми, как беды какой, а не представишь себе, что пока останавливаешься на этом, сам того не примечая, не радеешь о прежней жизни? Невозможно в одно время иметь успех в том и в другом — и в делах мира сего, и в жизни по Богу. И Божественные Писания, которым научены мы, и сама природа полны подобных примеров. И в умственной деятельности совершенно невозможно в то же время обдумывать двух мыслей. И в принятии чувственных впечатлений нельзя в то же время принять и различить два голоса, вместе достигающих слуха, хотя отверсты у нас два слуховые прохода. И глаза, если не будут оба устремлены на один видимый предмет, не могут в точности исполнить своего дела. И это показывает нам природа. А пересказывать тебе места из Писаний не меньше смешно, как по пословице, показывать сову афинянам. Поэтому для чего соединять нам несоединимое — волнения общественной жизни и упражнение в благочестии? Не лучше ли, удаляясь от сих волнений и о того, чтобы и самим иметь, и другим доставлять дело, оставаться самим собою, и какую давно предположили себе цель благоговейной жизни, утвердить ее самим делом, и желающим осмеять нас показать, что не в их силе огорчать нас, когда хотят? Это же будет, когда покажем себя свободными от всего, что подает повод к осмеянию. И о сем довольно. Но хорошо нам сойтись когда-нибудь вместе и обстоятельнее посоветоваться о том, что полезно для душ наших, чтобы при наступлении необходимого для нас исшествия не быть нам застигнутыми в заботах о суетном.

Я с удовольствием принял присланное твоею любовью: оно и само по себе весьма приятно, но многократно большую приятность дает сему приславший. Прими благосклонно, когда я пришлю тебе понтийских произведений — восковых свеч и крепительных врачевств, а теперь у меня их не было.

РАЗДЕЛ III
Письма св. Василия, в которых не видно времени их написания

284. К Палладию (292)

После свидания с супругою Палладия, изъявляет желание видеться с ним самим и просит его сохранять в чистоте ризу нетления, в которую облекся он, недавно приняв святое крещение.

Половину желания моего исполнил Святый Бог, подав мне случай к свиданию с благоговейнейшею сестрою нашею, твоею сожительницею. Но Он силен даровать и остальное, чтобы, увидев и твое благородство, воздал я полное благодарение Богу. Ибо весьма желательно мне сие, особенно теперь, когда услышал я, что почтен ты великою честию, бессмертною ризою, которая, облекши наше человечество, уничтожила смерть во плоти, и смертное стало поглощено ризою нетления. Итак, поскольку Господь своею благодатью присвоил тебя Себе, освободил тебя от всякого греха, отверз тебе царство небесное и указал пути, ведущие к тамошнему блаженству, то прошу тебя, как человека, в такой мере превосходящего прочих благоразумием, разумно прими благодать и будь верным стражем сокровища, со всем тщанием соблюдая Царский залог, чтобы, сохранив печать неповрежденною, предстал ты Господу, сияя во светлости святых, на чистой ризе нетления не положив никакой скверны или порока, но соблюдая во всех членах святыню, как облекшийся во Христа. Ибо сказано: «Все вы во Христе крестившиеся, во Христе облеклись» (Гал 3,27). Потому да будут у тебя все члены святы, чтобы прилично им было облечься в святое и светлое одеяние.

285. К Юлиану (293)

Желает знать, начал ли Юлиан владеть рукою; рассуждает о твердости и постоянстве мыслей; просит Юлиана чаще писать к нему.

Каково было телесное твое состояние в продолжении этого времени? Совершенно ли возвратилось у тебя владение рукою? Как идут прочие дела в жизни? Все ли исполняется по мысли твоей, как желаю тебе и как должно быть по твоему изволению? Ибо у кого ум склонен к переменам, то нимало не странно, если у них и жизнь не упорядочена. А у кого мнение твердо, всегда постоянно и одинаково, тем следует проводить жизнь свою согласно со своим произволением. Правда, что кормчему не дано производить тишины, когда хочет, но нам сделать жизнь свою неволнуемою весьма удобно, если заставим умолкнуть восстающие внутри нас мятежи страстей и станем духом выше всего приражающегося совне. Ибо ни утраты, ни болезни, ни прочие неприятности в жизни не коснутся человека рачительного, пока ум его пребывает в Боге, проникает в будущее, легко и без труда преодолевает бурю, восстающую с земли, тогда как люди, сильно предавшиеся житейским попечениям, подобно откормленным птицам, понапрасну имея у себя крылья, влачатся по земле вместе со скотами.

Дела мои столько же позволяли мне видеть тебя, сколько можно видеть друг друга встречающимся на море. Однако же, поскольку по когтям можно узнать целого льва, то думаю, что и я достаточно узнал тебя и по кратковременному опыту. А поэтому-то высоко ценю, что имеешь некоторое внимание к делам моим и не отдаляешь меня от мысли своей, но непрестанно содержишь в памяти. А доказательством твоего памятования — письма, которые, чем чаще будешь присылать их, тем большее доставят мне удовольствие.

286. К Фисту и Магну

Изъявляет сильное желание, чтобы благочестие, насажденное св. Василием еще в юных душах их, возрастало до совершенства и доказывает пользу учения, изложенного письменно, потому что оно приносит пользу и отсутствующим, и потомству.

Приличны и отцам промыслительность о собственных своих детях, и земледельцам попечительность о растениях или семенах, и наставникам заботливость об учениках, особенно когда по дарованиям своим подают они о себе прекрасные надежды. И если земледелец рад трудам, когда созревают колосья и подрастают деревья, веселят и ученики учителей, и дети отцов, преуспевая одни доблестью, а другие возрастом. А у меня тем большая о вас забота и тем лучшая на вас надежда, чем дороже всякого искусства и всякого рода животных и плодов то благочестие, которое было укоренено и воспитано мною еще в нежных и чистых душах ваших и которое желаю видеть достигшим совершенной зрелости и приносящим спелые плоды, при соответствии моим желаниям вашего любоведения. Ибо известно вам, что и мое к вам благорасположение, и Божие содействие зависят от вашей воли, как скоро примет она должное направление, и Бог — ваш помощник, призовете Его или нет, и всякий боголюбивый человек сам назовется учить вас, потому что усердие в людях, способных научить чему-нибудь полезному, бывает непреодолимо, когда души учеников чисты от всякого упорства. Поэтому не препятствует сему и телесное отдаление, потому что Создатель, по преизбытку премудрости и человеколюбия, ни мысли нашей не ограничил телами, ни силы слова —языком, но способным доставлять пользу и в отношении к самому времени дал какое-то преимущество, так что могут они передавать учение не только отдаленным по месту, но и самым поздним потомкам. И эту мысль подтверждает нам опыт, потому что за много лет до нас жившие наставляют современных нам учением, сохраняющимся в письменах. И я, столько удаленный от вас телом, всегда неразлучен мыслью и удобно беседую с вами: и учения не остановят ни суша, ни море, ежели только есть в вас сколько-нибудь заботливости о собственных душах своих.

287. К монашествующим (295)

Убеждает их ввести у себя общежитие и остерегаться, чтобы не поколебал их кто в вере Отцев.

Думаю, что, по благодати Божией, не имеете вы нужды ни в каком другом убеждении, после тех бесед, какие лично имел я с вами, убеждая всех вас принять совокупное житие в подражание апостольскому образу жизни, что и приняли вы как доброе наставление и возблагодарили за сие Господа. Итак, поскольку сказанное мною не одни только слова, но такие уроки, которые должны быть приведены в действие к пользе для вас самих, которые их приняли, к успокоению для меня, которым предложен этот совет, к славе и похвале имени Христова, которое призвано на вас, то по сему самому послал я к вам возлюбленного брата нашего, чтобы он и усердных узнал, и ленивых возбудил, и противящихся привел для меня в известность, потому что велико мое желание и видеть вас соединенными вкупе, и слышать о вас, что любите вы не жизнь, никем не свидетельствуемую, но соглашаетесь лучше все быть друг для друга и охранителями строгого исполнения правил, и свидетелями успехов. Таким образом, каждый из вас и сам за себя, и за преспеяние брата получит совершенную награду, к приобретению которой должны вы и словом и делом все споспешествовать друг другу в непрестанных собеседованиях и убеждениях. Более всего убеждаю вас соблюдать в памяти веру Отцев и не приходить в колебание по внушениям старающихся совратить вас в вашем безмолвии, ибо знаете, что и строгость жития, не просвещаемая верою в Бога, не полезна сама по себе, и правая вера без добрых дел не в состоянии поставить нас перед Господом, но что должно быть то и другое вместе, «да совершен будет Божий человек», и да не храмлет жизнь наша от недостатка в чем-либо, потому что спасает нас «вера», как говорит Апостол, «действующая любовью» (Гал 5,5).

288. К одной вдове (296)

Извиняется, что долго продержал у себя лошаков ее, и дает ей и дочери ее полезные наставления.

Гадая о твоем ко мне расположении и зная усердие, какое имеешь к делу Господню, в последнее время понадеялся я на тебя, как на дочь свою, и долгое время имел в своем употреблении твоих лошаков; пользовался, правда, ими бережливо, как собственными своими, но вместе и продлил время их служения. О сем надлежало написать к твоей степенности, чтобы в сделанном увидела ты доказательство благорасположения.

Но вместе напоминаю письмом сим твоему благолепию памятовать Господа и, всегда имея перед очами исшествие из мира сего, так устроить жизнь свою, чтобы дать ответ непогрешительному Судии и за добрые дела свои иметь дерзновение перед Тем, Кто в день посещения Своего откроет тайны сердец наших.

Приветствую через тебя благороднейшую дочь твою и прошу ее проводить время в поучении словесам Господним, чтобы душа ее питалась добрым учением, чтобы ум ее возрастал и увеличивался более, нежели сколько возрастает по природе тело.

289. К одной вдове (297)

Поощряет ее к благочестивой жизни и поручает ее попечительству женщину. доставившую письмо сие.

И по старости лет, и по искренности духовного расположения признавая себя весьма обязанным посещать твое несравненное благородство во время личного твоего присутствия и не оставлять отсутствующую, но недостаток свидания восполнять письмами, поскольку нашел эту женщину, которая может доставить письмо твоей честности, то приветствую тебя через нее, более всего поощряя к делу Господню, чтобы Святый Бог, досточестно продолжая дни твоего пресельничества «во всяком благочестии и чистоте», соделал тебя достойною и будущих благ. Потом поручаю тебе и упомянутую выше дочь мою: прими ее, как мою дочь и свою сестру, и в чем потребует совета у твоей благолепной и чистой души, не оставь своим участием и помоги ей, во-первых, в ожидании себе награды от Господа, а во-вторых, в успокоение мне, который восполняю меру любви к тебе, по благоутробию Христову.

290. К одному благочестивому человеку (298)

Обличает в обмане человека, который уверял, что в воде есть какая-то необычайная сила.

Что во всем благоволишь употреблять меня советником и участником забот, то поступаешь в этом сообразно своему совершенству, и Бог вознаградит тебя и за любовь ко мне, и за попечительность о житии. Но подивился я тому, что подействовал на тебя обман этого человека, и поверил ты, будто бы в воде есть какая-то необычайная сила, тогда как ни одно свидетельство не подтверждает сего слуха. Ни один из живущих там не получил ни малой, ни большой пользы для тела своего, как надеялся, разве иной случайно чувствовал какое-нибудь облегчение, что бывает иногда следствием сна и другого какого-либо жизненного действия. Но этот искоренитель любви внушает простодушным людям, чтобы случайное приписали они свойству воды. А что слово мое истинно, можешь поведать это самим опытом.

291. К сборщику податей (299)

Одного человека, который добровольно удалился от общественной службы, надеждою получить награду от Бога убеждает принять на себя должность сборщика податей в области иворитов.

Сам знаю (что писал ты о себе), как затруднительно иметь попечение о делах общественных. Ибо давняя это мысль, что ревнующие о добродетели не с удовольствием приступают к общественным должностям. Ибо к чему обязаны врачи, то же самое, как вижу, лежит и в начальниках. Они видят бедствия, а испытывают неприятности и с чужих несчастий пожинают для себя печаль: по крайней мере таковы истинные начальники, потому что люди корыстные, имеющие в виду деньги и удивляющиеся этой славе, почитают величайшим благом захватить какую-нибудь власть, при которой будут они в состоянии делать добро друзьям, мстить врагам и иметь у себя, чего ни пожелают. Но ты не таков. Из чего же это видно? Из того, что добровольно удалился ты от высокой правительственной должности в обществе, когда мог управлять городом, как одним домом, избрал же жизнь беззаботную и покойную, чтоб и самому не иметь у себя дел, и не доставлять дела другим, ценя это гораздо выше, нежели другие ценят то, чтоб выполнять свои прихоти. Но поскольку Господу угодно, чтоб область иворитов не досталась в руки торгашествующим, и перепись не походила на торг невольниками, но все были переписаны по справедливости, то прими на себя должность, которая, хотя в других отношениях и беспокойна, однако же может приобрести тебе Божие благоволение. И ты не пугайся могущества, не пренебрегай нищетою, но вернее всяких весов покажи тобою управляемым непреклонность своего рассудка. Ибо таким образом речение твое о справедливости сделается явным для доверивших тебе дело сие, и они станут тебе дивиться более, нежели другим. А если и скроется от них это, то не скроется от Бога нашего, Который великие награды определил нам за добрые дела.

292. Утешительное (300)

Утешает отца, огорченного смертью сына, который обучался в училище.

Поскольку Господь поставил нас для христиан на втором месте после отцов, поручив нам образование в благочестии детей, в Него уверовавших, то постигшую тебя скорбь о блаженном сыне твоем признал я собственною своею скорбью и восстенал о безвременной разлуке с ним, всего более соболезнуя о тебе и рассуждая, как тяжела будет болезнь сия для отца по естеству, когда столько было сердечной печали и в нас, которые стали близкими ему по заповеди!

О нем самом не должно ни чувствовать, ни говорить ничего скорбного, но жалки те, которые обманулись в надеждах своих на него. И действительно, достойны многих слез и стенаний отправившие от себя сына в самом цвете лет для упражнения в науках, чтобы встретить его, умолкшего этим продолжительным и вовсе нежеланным молчанием. Так поразило это меня вдруг как человека: без меры проливал я слезы, и из глубины сердца моего исторгались невежественные воздыхания, потому что горесть, как облако, внезапно объяла рассудок.

Но как скоро пришел я тогда в себя и душевным оком воззрел на природу всего человеческого, то стал просить себе прощения у Господа в тех чувствах, к каким душа моя по увлечению подвиглась при этом событии, и убедил сам себя терпеливо переносить, что, по древнему Божию приговору, соделалось участью жизни человеческой. Умирает отрок в возрасте сверстников, любимый учителями, отрок, который при одном свидании мог привлекать к себе благорасположение человека самого свирепого, был быстр в науках, кроток нравом, не по летам умерен, о котором, если бы кто сказал и более этого, все еще сказал бы меньше самой истины и который, однако, при всем этом был человек, рожденный человеком же. Поэтому что же надлежит содержать в мыслях отцу такого сына? Не иное что, как приводить себе на память своего отца, который умер. Посему что удивительного, если рожденный смертным стал отцом смертного же?

А если умер прежде времени, прежде, нежели насладился жизнью, прежде, нежели пришел в меру возраста, прежде, нежели стал известен людям и оставил по себе преемство рода, то (как сам себя уверяю) в этом не приращение горести, но утешение в постигшем горе. К благодарению обязывает сие распоряжение Божие, что не оставил Он на земле детей-сирот, что не покинул жены-вдовы, которая бы или предалась продолжительной скорби, или вышла за другого мужа и не заботилась о прежних детях.

А если жизнь этого отрока не продолжилась в мире сем, то будет ли кто так неблагоразумен, чтобы не признать сего величайшим из благ? Ибо должайшее пребывание здесь бывает случаем к большему изведанию зол. Не делал еще он зла, не строил козней ближнему, не дошел до необходимости вступать в собратства лукавствующих, не вмешивался во все то, что бывает худшего в судах, не подпадал необходимости греха, не знал ни лжи, ни неблагодарности, ни любостяжательности, ни сластолюбия, ни плотских страстей, какие обыкновенно зарождаются в душах своевольных. Он отошел от нас, не заклеймив души ни одним пятном, но чистый переселился к лучшему жребию. Не земля скрыла от нас возлюбленного, но приняло его небо.

Бог, Который распоряжается нашею судьбою, узаконивает для каждого пределы времен, вводит нас в жизнь сию, — сей самый Бог и переселил его отселе. У нас есть урок в самом избытке бедствий —это пресловутое изречение великого Иова: «Господь дал, Господь и взял [как угодно было Господу, так и сделалось]; да будет имя Господне благословенно» (Иов 1,21).

293. К Максиму (301) Утешительное

Утешает его, огорченного смертью супруги.

В какое расположение привела меня весть о сем горе, к ясному изображению этого никакое слово не может быть для меня достаточным. То представляю себе потерю, какую понесло общество благочестивых жен, лишившись предстоятельницы сего чина, то воображаю себе это сетование, в какое повергнута твоя степенность, доселе наслаждавшаяся ясными днями, и мысленно вижу дом, всеми ублажаемый, а теперь преклонивший колена, вижу супружество, скрепленное самым высоким согласием, а теперь расторгшееся скорее сновидения. Как не изнемочь душою, хотя бы мы были и адамантовые? А у меня с первой беседы с тобою родилась привязанность к твоему благолепию, и я столь пленился твоею добродетелью, что дела твои всякий час у меня на языке. Когда же познакомился я с сею блаженною душою, тогда подлинно уверился, что на вас подтвердилось слово притчи: «разумная жена — от Господа» (Притч 19,14).

Вы столько были родственны между собою правами, что каждый из вас изображал в себе нрав другого, как в зеркале. И сколько бы ни говорил кто, он не выразил бы и малейшей части вашего достоинства.

Но с какими чувствованиями надобно покоряться закону Божию, издревле возобладавшему, по которому вступивший в бытие в определенное для него время опять отходит отсюда, и каждая душа по совершении ею необходимого служения жизни разрешается потом от телесных уз? Не мы первые, и не мы одни, чудный муж, потерпели это, но что испытали родители и деды, и все предки наши, то же самое и мы изведываем на опыте. И настоящая жизнь полна подобных примеров.

Тебе же, столь превосходящему других добродетелью, и среди горести прилично сохранить высокость души неуниженною, не огорчаться настоящею потерею, но знать благодарность к Даровавшему дар вначале. Ибо умереть — это общий удел всех приобщившихся того же естества, но жить с доброю супругою удавалось не многим, ублажаемым за сие в жизни, почему и самая скорбь, с какою переносится разрыв такого союза, для рассуждающих благосознательно немалый дар Божий. Ибо знаем многих, которые расторжение несогласного супружества почли сложением с себя бремени.

Посмотри на это небо и солнце, обведи взорами всю эту тварь: еще немного времени, и всех этих многочисленных и великих созданий не станет; из всего этого выведи то заключение, что и мы, составляя часть умирающей твари, прияли должное нам по общности естества, потому что и само супружество есть утешение в необходимости умереть. Поскольку невозможно пребыть в жизни навсегда, то Создатель преемством рода обезопасил продолжительность его в мире.

А если скорбеть о том, что скорее нас преселилась она отсюда, то не позавидуем ей в том, что не более вкусила тревог жизни, но оставила нас, когда еще не успели мы налюбоваться ею, как приятным цветком.

Всего же более да остановит на себе твое внимание догмат воскресения, потому что ты христианин и проводишь жизнь в надежде будущих благ. Итак, надобно представлять себе, что она прошла уже путь, по которому и нам должно будет идти. А если прошла прежде нас, то не сетования этого требуют, ибо, может быть, в скором последствии судьба наша сделается бедственнее, если, долее промедлив здесь, будем подлежать большим наказаниям. Напротив того, рассудок наш, свергнув с себя бремя печали, пусть примет попечение о том, чтобы в последующее время сколько должны мы благоугождать Господу.

294. К супруге Врисоновой (302) Утешительное

Утешает ее, огорченную смертью супруга.

Нужно ли и говорить, сколько было у меня стенания при известии о горести, причиненной смертью превосходнейшего из людей Врисона? Без сомнения, ни у кого нет такого каменного сердца, чтобы, собственным опытом изведав такого человека и потом услышав, что внезапно он похищен у людей, не почел потери его общею утратою для света. Но у меня за печалью вскоре последовала забота о тебе, когда рассудил, что если случившееся так тяжело и неудобовыносимо для людей, не бывших с ним в свойстве, то как горе сие должно было поразить твою душу, по природе столько добрую и по мягкости нрава склонную к сострадательности, и постигнутую таким бедствием, что в разлуке с супругом ощутила она как бы рассечение себя самой на части! Ибо, если супруги, по слову Господню, действительно уже «не двое», но «одна плоть» (Мф 19,6), то, конечно, расторжение союза не менее болезненно, как и расторжение пополам нашего тела.

Но такова, или еще больше, скорбь сия, что же послужит утешением в горе?

Во-первых, законоположение Бога нашего, из начала возымевшее действие свое, по которому вступившему в бытие непременно надобно в определенное ему время расстаться с жизнью. Поэтому, если такой был порядок дел человеческих от Адама и до нас, не будем негодовать на общие законы естества, но примем это о нас распоряжение от Бога, Который повелел, чтобы сия мужественная и непобедимая душа не от истощения тела болезнию и не от изнурения его самим временем разлучилась с жизнью, но оставила жизнь в цвете лет среди блеска военных заслуг. Поэтому не должны мы огорчаться тем, что разлучились с таким мужем, но возблагодарим Господа, что удостоились быть в сожитии с человеком, потерю которого почувствовала вся почти Римская Держава, о котором пожалел Государь, сетовали воины, и высшие сановники плакали, как о родном сыне. Итак, поскольку он оставил тебе память о своих доблестях, то и признавай, что есть у тебя достаточное утешение в горе.

Сверх того должна ты знать, что, если кто не падает под скорбию и в надежде на Бога несет бремя печали, то за терпение готова ему великая награда от Бога. Ибо нам апостольским законоположением запрещено об усопших скорбеть наравне с язычниками.

И дети твои, как живые изображения, да утешают тебя в отсутствие возлюбленного. Поэтому занятие воспитанием их пусть развлекает душу твою в печали.

А также, прилагая попечение о том, как остальное время жизни своей провести благоугодно Господу, прекрасное придумаешь занятие своим помыслам. Ибо приготовление себя к ответу перед Господом нашим Иисусом Христом и старание о том, чтобы оказаться в числе любящих Его, достаточно могут затмить собою печаль так, чтобы она не поглощала нас.

Господь же да подаст сердцу твоему утешение Благаго Своего Духа, чтобы и мы, слыша о тебе, могли ставить тебя в пример, и сама ты служила хорошим образцом добродетельной жизни для всех своих сверстниц!

295. К комиту (303)

Просит отменить побор конями, назначенный по ложному доносу.

Жители местечка*** ложным, как думаю, доносом убедили твою досточестность сделать побор конями. Поэтому, так как дело само по себе несправедливо, оно должно быть неприятно твоей досточестности и для меня огорчительно, по близости моей с подвергшимися обиде, то спешу попросить твою доброту, чтобы замышляющим обиду не попустил ты иметь успех в своих кознях.

296. К Авургию (304)

Поручает его попечению человека, о котором просил прежде.

Это тот самый, о котором прежде докладывал я тебе через диакона. Поскольку пришел он к тебе с письмом от меня, то пусть пойдет от тебя, получив, что ему желательно.

297. Без надписи (305)

Изображает преданность им вызвавшегося быть подателем сего письма.

Вам уже знаком***, как видно это из рассказав его. Ибо при всяком случае вы у него на языке: в памятовании о православных, в страннолюбии к подвижникам, во всякой добродетели вас ставит он на первом месте. Упомянет ли кто об учителях — он не терпит, чтобы вам предпочтены были другие; укажет ли кто на поборников благочестия, способных обличать еретические внушения, — он не согласен наименовать другого прежде вас, свидетельствуя, что ваша добродетель во всем непреоборима и не имеет у себя соперников. И ему, говоря сие, не большого стоит труда уверить в том, потому что рассказывает вслух людям, знающим больше того, о чем бы пересказ другого можно было почесть преувеличенным. И он-то, возвращаясь к вам, просил письма не для того, чтобы через меня сблизиться с вами, но чтобы мне оказать благодеяние, доставляя случай приветствовать возлюбленных мною. Да вознаградит его Господь за доброе произволение! И вы, по мере сил своих, воздайте ему благодарение и молитвами, и добрым своим о всех произволением. Уведомьте меня и о состоянии дел церковных.

298. К севастийскому градоначальнику (306)

Просит всенародного дозволения александрийским гражданам вынести тело близкого им человека, умершего в Севастии, и вспоможения в проезде на общественное иждивение.

Чувствую, что досточестность твоя с охотою получает от меня письма, и знаю тому причину. Поскольку ты добролюбив и склонен к благотворениям, а я всякий раз доставляю тебе какой-нибудь самый удобный случай высказать высокие качества своего изволения, то и прибегаешь ты к письмам моим, так как они заключают в себе поводы к добрым делам. Итак, представляется еще новый случай, который может запечатлеть на себе черты твоей ко всем благосклонности, а вместе извести на среду провозвестника твоих доблестей. Ибо пришедшие из Александрии надлежащим образом воздать необходимый и вообще на всем человеческом роде лежащий долг к умершим имеют нужду в твоем покровительстве, а именно, чтобы ты всенародно объявленным приказом дозволил им вынести тело близкого им человека, окончившего жизнь в Севастии во время военного постоя, а потом оказал им возможную помощь в проезде на общественное иждивение, посредством сего найдут они от твоего великодушия некоторое облегчение в дальнем своем странствовании. А что сие дойдет до великой Александрии и тамошним жителям внушит удивление к твоей досточестности, это известно твоему благоразумию, хотя бы и не говорил я. Да и я, к многим милостям, какие получил уже, причислю и эту.

299. Без надписи (307)

Советует принять на себя должность судии по делу двоих тяжущихся.

Причуды упорные отвергают часто даже и добрые мысли, а хорошим и выгодным признают не то, что кажется таким всякому другому, хотя это и полезно, но что им нравится, хотя это и вредно. Причиною же этому — неразумие и необразованность нравов, не обращающие внимания на советы других, но доверяющие одним собственным своим мнениями и внезапно приходящим в голову мыслям. А приходят те мысли, какие им нравятся; нравятся же, какие угодно. Но кто признает полезным, что ему угодно, тот ненадежный судия справедливого, походит на слепцов, которых водят слепцы. От сего удобно подвергается он потерям, и один опыт бывает для него учителем полезного. Сию-то беду терпит теперь связавшийся с сим человеком. Когда надлежало предоставить суд общим друзьям, лучше сказать, когда неоднократно давали суд свой многие, заботившиеся о справедливости и истине, прибег он к градоправителям и к решению судебных мест, и предпочитает, потеряв многое, приобрести малое. А суд начальствующих доставляет и победу небезубыточную. Будь же помощником, любезная голова, и более всего обоим ссорящимся воспрепятствуй (что и благочестно) иметь доступ к градоправителю, но сам вместо его будь их судиею. Если же который-нибудь из них не покорится, а воспротивится приговору, окажи пособие обиженному и силу свою употреби в пользу правого истца.

300. Без надписи (308)

Просит заступиться за бедных и утесненных жителей Капралы.

И в бытность твоей досточестности у братий говорил я в пользу этих жителей села Капралы, представлял их во внимание твоей снисходительности и просил тебя, чтоб, имея перед очами мздовоздаяние от Господа, вступился ты за них как за людей бедных и во всем утесненных. И теперь в письме опять возобновляю ту же просьбу, моля Святаго Бога, чтоб настоящая твоя знаменитость и блистательность в свете сохранялись и еще более возрастали, а при большей силе мог ты и нам оказывать значительнейшие благодеяния. Ибо почитаю тебя уверенным в том, что единственным моим желанием есть спасение всего вашего дома.

301. Без надписи (309)

Ходатайствует об одном престарелом человеке, который из богатого сделался бедным, имеет троих детей и обеспокоен описью его дома.

Много бранил я этого брата, озабоченного описью дома, тогда как предварительно неизбежно освобождает его от налогов нищета. Ибо Господь так благоустроил сие к пользе души его, что из достаточного состояния дошел он теперь до крайней нищеты и едва достает у него на насущное пропитание; из многих же рабов, которых имел у себя прежде во владении, теперь не повелевает ни одним. У него осталось одно свое тело, и то немощное и престарелое, как сам видишь, и еще трое детей — новое приращение забот для человека бедного. И хотя вполне было мне известно, что не имел он нужды в моей просьбе и что, по человеколюбию твоему, для умилостивления твоего достаточно с него одной бедности, однако же, поскольку просителей удовлетворить трудно, побоялся я оставить в чем-нибудь невыполненным долг свой перед ним и стал писать к тебе, зная, что тот день, в который увидит он в первый раз твою степенность, соделается для него началом спокойной на будущее время жизни и произведет в делах его перемену на лучшее.

302. Без надписи (310)

Ходатайствует за родственников своих и за прочих жителей Ариарафии.

Самому мне весьма желательно было свидеться с твоею ученостью по многим причинам. Во-первых, чтобы в течение большего времени насладиться твоими доблестями, а во-вторых, чтобы попросить тебя за жителей Ариарафии, издавна притесняемых, которым Господь дал достойное утешение, даровав им быть под управлением твоей правоты. А есть еще одно имение моих родственников, весьма обремененное и занимающее почти первое место среди ариарафийской бедности, о котором прошу твою доброту помочь ему по возможности, чтобы оно не было впредь обременительным для владельцев.

303. К главному начальнику (311)

Просит облегчить домуписьмоподателя сего, обремененному общественными должностями.

Много вынуждают у меня писем к твоей досточестности не внимающие моим удостоверениям, но домогающиеся по делам своим чего-нибудь особенного и преимущественного. Ибо давно уже засвидетельствовал я им, что ты у нас для всех общий и равный охранитель наших прав и что никому не нужно выискивать чего-либо большего к приобретению твоего человеколюбия, разве кто превзойдет меру желаний. Однако же в удовлетворение дал я ему письмо, представляя тебе сего человека и прося воззреть на него благосклонно, и, поскольку дом его долгое время обременяем был общественными должностями, удостоить оный возможного облегчения.

304. К сборщику податей (312)

Поручает его вниманию человека, который боится понести убытки при новой описи имущества.

Знаешь выгоду и убытки, какие бывают людям при описи имуществ для обложения податьми. Поэтому извини употребившего много старания, чтобы не потерпеть никакого убытка, прими на себя труд по возможности помочь ему в том, чтобы оказана была ему справедливость.

305. К сборщику податей (313)

По оценке имений у галатов, для обложения их податьми, просит его убавить что-нибудь в оценке дома Сулпикиева

Нам издали невозможно видеть распоряжений Божиих; напротив того, мы, люди, по малодушию своему, смотрим на то, что у нас под ногами, и нередко направляемые к доброму концу негодуем, и всем располагающий по Своей премудрости Владыка терпит наше невежество. Ибо, конечно, помнишь, сколько негодовали мы тогда на возложенную на нас должность, скольких друзей употребляли в дело, чтобы через них избавиться от притеснения, потому что так называли мы дело. Но теперь видим, каково настоящее. Бог дал тебе случай привести в известность правоту своих нравов и на последующее время всему обществу оставить побуждения к доброй о тебе памяти. Ибо как будет произведена эта оценка имений, по обыкновению, сохранится о ней воспоминание у следующих родов. А я уверен, что галаты не могли бы и пожелать себе человека более человеколюбивого. Даже не одних галатов могу назвать осчастливленными твоим правлением, но скажу это и сам о себе, потому что и у меня есть дом в Галатии, и дом, о милости Божией, весьма знатный. Если будет ему от тебя какое вспоможение (наверно же будет, пока дружба не утратит своей силы), принесу Богу великое благодарение. Итак, если дружба моя значит что-нибудь для твоей досточестности, то повод упросить себя ради меня оказать какое-нибудь несомненное благодеяние дому достойного удивления градоначальника Суликия, так чтобы из нынешней описи получил он какую-нибудь особенно замечательную выгоду, достойную твоего великодушия, а присовокуплю, и просьбы от меня, исполненного к тебе любви. Если же не так, то по крайней мере, сколько дозволяют нынешние обстоятельства и сколько делает возможным само свойство дел, непременно должен ты убавить налоги и не оставлять их в том же виде, чтобы за бесчисленные благодеяния, какими пользуемся от доброго градоначальника, через твою степенность могли мы создать ему эту одну благодарность.

306. Без надписи (314)

Просит ради его умножить любовь свою к брату, вызвавшемуся быть подателем сего письма.

Мог ли я пропустить открывшийся в доме моем случай к отсылке письма и не приветствовать твоей досточестности с отправляющимся к вам? Он мог бы и сам пересказать все, касающееся до меня, и заменить собою потребность письма, но пожелал быть вручителем тебе оного, потому что весьма меня любит и всею душою ко мне привержен. Очень ему желательно принести ответ и от тебя, и услужить тебе. Поэтому дал я ему письмо, в котором, во-первых, желаю вам всех благ, и какие имеет жизнь сия, и какие уготованы нам в соблюдаемом для нас по обетованию блаженстве, а потом молю Святаго Бога устроить для меня вторичное с вами свидание, пока еще я на земле. В том же, что ради меня умножишь любовь свою к упомянутому выше брату, я не сомневаюсь. Потому соблаговоли сделать, чтобы изведал он это на самом деле.

307. Без надписи (315)

Просит оказать помощь одной родственнице, вдове и попечительнице сирот.

Вполне уверенный, что не обманусь в надежде, если о чем справедливо попрошу твою досточестность, охотно согласился я дать письмо этой честнейшей попечительнице сирот, живущей в таком доме, который несноснее какой-нибудь многоглавой гидры. А сверх всего этого близок я с нею и по самому роду. Почему прошу твое благородство, и из уважения ко мне, и чтобы соблюсти должное уважение к делу сирот, оказать ей какую-нибудь помощь, и тем, наконец, сделать для них сносным владение сим домом.

308. Без надписи (316)

Представляет во внимание человека, который имеет нужду в покровительстве для успеха в предстоящем ему деле.

Вполне уверенный, что притекающие к твоей доброте не имеют нужды в письмах, потому что больше делаешь добра по правоте своего права, нежели сколько мог бы кто побудить тебя к тому просьбою; чрезвычайною, однако ж, заботливостью об этом сыне вынужден я писать к твоей чистой и нелестной душе, представляя тебе сего человека и прося в предстоящем ему деле, в чем только можно, оказать посильную помощь. А что не будет он иметь нужды ни в каком другом покровителе, если ты соблаговолишь к ходатайству о нем употребить всю силу, какую дал тебе Господь, — это совершенно мне известно.

309. Без надписи (317)

Друга, к которому пишет, в том, что он редко отвечает на Василиевы письма, извиняет множеством лежащих на нем дел и просит труд подателя сего письма, принятый им к доставлению оного, не оставить не вознагражденным.

Письма мои к твоей достоверности редкими делает редкость ответов от тебя самого. Ибо в том, что не получаю ответа на каждое письмо свое, нахожу доказательство, что письмо мое обеспокоивает твою досточестность. Но с другой стороны, к иной мысли приводит меня представление о множестве занятий у тебя; и извинительно человеку, у которого столько дел на руках, забыть меня, о котором, при всем досуге и спокойствии от дел, нелегко вспомнить по незначительности моей в свете. Итак, тебя да возводит Святый на высшие степени знаменитости и благодатию Своею да сохраняет в настоящем величии, а я буду пользоваться всяким случаем писать к тебе, тем не менее воспользуюсь настоящим, по делу сего письмоводителя, которого поручаю тебе, и прошу сделать, чтоб принятый им на себя труд о доставлении моего письма был для него не без добрых воспоминаний.

310. Без надписи (318)

Просит обратить внимание на подателя письма сего и как на соотечественника, и как на имеющего нужду в защите, и как на представляемого ему св. Василием.

Приходящих с нашей родины делает достойными твоего внимания само право родины, хотя по доброте своего нрава всех, сколько-нибудь имеющих нужду в твоей защите, принимаешь под свое покровительство. Поэтому и сына, вручающего твоему благолепию письмо сие, прими и как соотечественника, и как имеющего нужду в защите, и как представляемого тебе мною, а следствием всего этого пусть будет для него одно — в предстоящем ему деле получить возможную от тебя помощь. Известно же, что воздаяния за добрые дела последуют не от нас, людей маловажных, но от Господа, вознаграждающего благие преднамерения.

311. Об одном страннике (319)

Препровождает с письмом сим одного странника, который на чужой стороне имеет нужду во всяком пособии.

Вслед за твоим отбытием явился ко мне этот сын, вручающий тебе письмо сие, который, как человек, проживающий на чужой стороне, имеет нужду во всяком утешении, каким христиане обязаны странникам. Итак, дело сам он перескажет тебе яснее, а помощь окажешь ему, какую оказать в состоянии и какая ему необходима в предстоящем деле. Поэтому если прибудет правитель области, то, без сомнения, сам представишь к нему сего странника; в противном же случае через городских начальников доставишь ему, чего домогается. Ибо не мало забочусь, чтобы он возвратился, сделав все по желанию своему.

312. Без надписи (320)

Свидетельствует, что посланный для взыскания долга не по нерадению успел в деле своем, и просит уведомить о состоянии церковных дел.

По прошествии многого времени удалось мне приветствовать твою досточестность, потому что доставляющий тебе ответ долго прожил в нашей стороне, встретив здесь и людей несносных, и дела трудные, почему целый год провел вне отечества. Обманчивыми уверениями и уплатами обнадеженный, что если преодолеет в настоящем худые с ним поступки, то получит и все, поздно уже увидел он всю свою потерю, потому что постепенно веденный обман закрывал ему глаза. Итак, поскольку он возвращается на родину, освободившись от здешних неприятных для него воздушных перемен и от нечестных людей, то через него приветствую тебя, прося вспоминать обо мне в молитвах (потому что имею нужду в великой помощи молитв), а вместе уведомляю, что те, на кого возложена обязанность блаженным епископом уплатить долг (ибо в завещании своем упомянул он и о долге, и о том, из чего и кто должен заплатить), презрев дружеские напоминания, ждут судебного понуждения. Поэтому-то и товарищ мой возвратился, ничего не сделав, и просил, чтобы это самое засвидетельствовано было мною, чтобы досточестность твоя не обвинила его в бездействии и лености. И о сем довольно. В каком же состоянии находятся Церкви, можно ли оставаться им в прежнем положении или дошли до чего худшего, или есть какая надежда на перемену к лучшему, о сем благоволи дать мне знать через кого-нибудь из приверженных братий.

313. Без надписи (322)*

Объясняет, почему поздно отвечает на письмо; просит по долговременном зимнем отсутствии прибыть с супругою по крайней мере ко дню Пасхи.

Получив письмо от твоей сановитости, обрадовался я, как и следовало, и возблагодарил Господа, и готов был написать ответ, если бы кто благовременно напомнил мне об ответе. Ибо дело, о котором приказывал ты, со временем устроилось, а прежде его окончания невозможно было отвечать что-нибудь неверное. Такова причина моего молчания, а не леность и незнание своего долга. Ибо если бы и совершенно был я ленив, то, без сомнения, постарался бы закрыть свой недостаток перед твоею досточестностью. А теперь невозможно мне забыть тебя и на самое короткое время (разве уже перестану сперва узнавать себя самого): но пишу ли к тебе или нет, всегда ношу тебя напечатленным в сердце у себя и с неприятностью смотрю на продолжительность зимы, почему молюсь, чтоб, если тебе самому по недосугам, о каких слышим, невозможно оставить поселян, мне открылся случай быть в ваших местах и насладиться истинным постоянством и честностью нравов твоих. Но непременно постарайся, чтобы спасительный день Пасхи со мною провести тебе и благолепнейшей твоей сожительнице, которую через тебя приветствую и прошу содействовать мне, побудив тебя ехать к нам.

______________________

* Предшествующее сему письмо, в Гарньеровом издании, надписанное к Фекле, принадлежит св. Григорию Богослову, и в русском переводе писем Григориевых есть предпоследнее.

______________________

314. К Филагрию Аркинскому (323)

Благодарит Бога, что побег Филагриевых служителей послужил поводом получить от Филагрия письмо; просит чаще писать о себе, о делах домашних и церковных, употребить свое старание о примирении Церквей; наконец, уведомляет, что Кириак передал ему письмо поздно, сперва употребив свои усилия о деле, и что сам он писал о деле к местному хорепископу.

Благодарение Святаму Богу! Ибо и не скажу, что чувствую благодарность к оскорбившим тебя, потому что доставили мне случай иметь от тебя письмо, но повсюду благодетельствующий нам Господь знает, как и через самые скорби нередко исполнять нас утешениями. Почему и мне легкомыслие бежавших от тебя обратил Он на повод к веселию. Но пиши ко мне по какому бы то ни было случаю, только пиши подобным сему образом, с таким же добрым расположением и таким же чистым языком. Не говорю, что сам могу усвоить себе приятный слог, однако же естественно как-то пленяюсь им, и вы. обворожающие словом, водите нас за собою, как приманивают пчел звонками (Ис 7,18). Итак, посылай мне больше писем, и писем как можно длинных, потому что малость в письме почти так же, как и в человеке, не есть совершенство. Пиши же ко мне и о домашних делах, в каком они положении, и о том, каково твое телесное здоровье, и о том, спокойно ли состояние Церкви. Ибо ты заботишься и об этом, в чем и хорошо поступаешь. Да и не отказывайся по мере сил трудиться о примирении и соединении разъединившихся. Добрый же Кириак сперва употребил свою ревность о деле и потом уже отдал мне письмо, и во остатке дела пользовался моею посильною помощью. Ибо писал я к местному хорепископу, который если сделает что по моему приказанию, то покажут сие самые дела.

315. К врачу Пасинику (324)

Советует остеречься Патрикия, человека самого хитрого.

Доказательством, что не пренебрегаешь мною, служит то, что, при вшествии своем, приветствуешь меня прямо у самых, так сказать, дверей. И то уже вожделение, если получаешь дружеские письма, но когда заключающееся в письме удовлетворяет потребности в важнейшем, тогда, конечно, стоит сие еще большего уважения. Итак, да будет тебе вполне известно, что превосходнейший во всем Патрикий имеет у себя в устах столько чарующих убеждений, что не в этом только, о чем писал ты, но и в чем бы ни захотел, легко мог бы убедить, если бы даже встретил Савромата или Скифа. Однако же приятные слова сии не от сердца выходят. Ибо эта личина издавна в употреблении: на словах люди добры, по-видимому, не умеют как обращаться в свете и готовы дела свои предоставить всякому судилищу, а как скоро примутся за сами дела, то лучше и не приступайся к ним. Но это пусть будет'сказано между нами, и сам постарайся увидеть, что этого человека нелегко провести, даже собственным опытом убедись не смотреть на благовидные речи, но подождать, что покажут сами дела.

316. К Магниниану (325)

Благодарит за письмо, присланное с дочерью Икелия, и изъявляет желание лично с ним видеться.

И письмо твоей степенности достаточно к тому, чтобы исполнить меня всяким веселием. А теперь благолепнейшая из жен Икелия, общая дочь наша, вручал мне письмо, более, нежели вдвое, увеличила мое веселие, не потому только, что она живой образ твоей правоты, но и потому, что сама в себе показывает всякую попечительность о добродетели. Почему, во-первых, с удовольствием принял я ее ради тебя, а во-вторых, и тебя обратно ублажил за нее, потому что имеешь от Владыки Бога такую награду за воспитание чад. Но если бы когда-нибудь увидеть мне тебя самого, насладиться твоими добротами, и свиданию нашему не воспрепятствовали ни болезни, ни другое какое затруднение!

317. Без надписи (326)

Пользуясь отъездом одного брата к отсылке с ним письма, приветствует и дает совет во всепродолжение жизни памятовать о Боге.

Святый Бог дал мне самый удобный случай к переписке с тобою, познакомив меня с сим братом, тем именно человеком, которого, по случаю его возвращения к твоей досточестности, употребил я в посредники сей письменной нашей беседы, моля Бога, чтобы ты, восходя на высшие степени знатности и славы, собственною своею добродетелью украшал и меня, и все наше отечество. Прошу же тебя в продолжении всей своей жизни памятовать о Боге, сотворившем и почтившим тебя, чтобы при блистательности своей в этой жизни удостоиться тебе еще и небесной славы, для которой все должно делать нам, устраивающим жизнь свою сообразно с блаженным упованием.

318. Без надписи (327)

Одного, по сану своему, знаменитого человека, благодаря за оказанную им честь, просит иметь попечение о Церкви, а также и его удостоить своими письмами.

За то, что почтил ты меня присутствующего и благоволишь помнить отсутствующего (потому что до меня дошел об этом слух), да будет тебе воздаяние от Благаго Владыки, и в великий день праведного суда Бога нашего да узрим тебя прославленным за дела благие, чтобы тебе, как здесь удостоился ты знаменитости, так и у Царя Небесного иметь предпочтение! Итак, прошу тебя более всего приложить достаточное старание о Церкви Божией, а потом и ко мне увеличить свою благосклонность и, удостоив меня своим памятованием и покровительством, почтить и письмами; и тогда, имея у себя доказательство, что, если пишу к тебе, не обременяю тебя, осмелюсь еще чаще писать к твоему благодушию.

319. К Иперехию (328)

Приветствует Иперехия и уведомляет о своем положении, что оно не лучше обыкновенного.

И приветствую досточестность твою, и желаю тебе благ; о себе же, так как, без сомнения, имеешь усердие знать о моем положении, уведомляю, что дела мои не лучше обыкновенного. Ибо остерегаюсь сказать что-либо худшее, чтобы не вовсе опечалить тебя, желающего мне всего наилучшего.

320. К Фалерию (329)

Благодарит за присылку рыбы, и еще более — письма.

С большим удовольствием полюбовался я на речных рыб, наказав их за побег, какому предались они, идя под льдистый покров. Но дороже для меня письмо. Поэтому присылай лучше письма, нежели высылай подарки. Если же приятнее для тебя молчать, то не переставай, по крайней мере, молиться обо мне.

321. Без надписи (330)

Жалуется на то, что не пишет.

Что я люблю тебя, заключай из того, что пишу, а что ты ненавидишь меня, узнал я из того, что молчишь, но пиши хотя впредь, пером, чернилами и лоскутом бумаги свидетельствуя свою любовь к любящим тебя.

322. Без надписи (331)

Жалуется, что принужден в другой раз писать о том же деле, и просит или исполнить требуемое, или объяснить, почему не исполнено.

Напрасное дело —два раза писать об одном и том же. Или дело такого свойства, что не может быть исправлено, и просители напрасно докучают мне, или получающие мои письма не обращают на меня внимания — в таком случае глупо делаю, что пишу к людям, меня презирающим. Итак, поскольку ты получишь письмо о том же, а я вынужден был написать вторично, то или исправь это, если можешь, или извести меня, по какой причине давно не сделано, что было приказано.

323. Без надписи (332)

Остроумно выговаривает за долговременное молчание.

Один признак жизни — слово. Как же подумать о тебе, что ты еще на земле, когда ничего не говоришь? Брось же свое молчание, написав ко мне и дав о себе знать, что ты еще жив.

324. К писцу (333)

Советует ему очертание букв выводить тщательнее и обращать внимание на знаки препинания.

Слова имеют летучее свойство, а потому нужны для них знаки, чтобы пишущий мог ловить их в быстроте полета. И ты, сын мой, очертания букв выводи совершенно и речи разделяй знаками препинания, где должно, потому что малою ошибкою искажается большое слово, а при тщательности писца сказанное передается исправно.

325. К переписчику (334)

Дает правила писать ровно и прямо.

Пиши прямо и строки води прямо, чтобы рука не заносилась у тебя вверх и не пускалась стремглав вниз. Не принуждай перо ходить излучинами, подобно Езопову раку, но пусть идет по прямой черте, подаваясь вперед, как бы по нитке, с помощью которой плотник во всем соблюдает ровность и избегает всякой непрямизны. Косое не благовидно, а прямое приятно на вид тем, что не заставляет глаза читающих, подобно оцепам, то подниматься вверх, то опускаться вниз, что и мне довелось делать, когда стал я читать написанное тобою. Поскольку строки лежали уступами, то когда должно было переходить из одной строки в другую, делалось необходимым отыскивать конец предыдущей строки. А как и в этом не оказалось никакого порядка, то надобно было возвращаться назад и отыскивать порядок, бродя по излучинам назад и вперед, как говорят о Тезее, с Ариадниной нитью. Итак, пиши прямо, и не вводи ум в заблуждение косым и кривым своим письмом.

326. К Ливанию (335)

Уверяет, что желал бы убедить всех молодых каппадокиян учиться у Ливания, и на этот раз представляет ему сына друга своего, человека прямодушного и известного в обществе.

Стыжусь, что представляю тебе каппадокиян поодиночке, а не могу убедить всех возрастных, чтобы занялись словесностью и науками и в этом занятии избрали наставником тебя. Но поскольку невозможно достигнуть, чтобы все за один раз избрали, что для них самих хорошо, то посылаю к тебе, кого только уговорю, оказывая через это столько же им благодеяния, сколько и тот, кто жаждущего приводит к источнику. А являющийся к тебе теперь в скором последствии времени и сам собою заслужит твою любовь, когда побудет при тебе. Доселе же известен он по отцу, который приобрел себе у нас великое имя прямизною жизни и своею силою в обществе. Он и со мною связан тесною дружбою, и за нее-то вознаграждая его, оказываю милость сыну, знакомя его с тобой, что составляет предмет усильнейших желаний для умеющих ценить твои доблести.

327. К Ливанию (337)*

Препровождает к нему другого каппадокиянина, которого называет сыном своим, как облеченный в такой сан, который делает его отцом для всех; извещает что с сим молодым человеком явится к нему и другой, сверстник первого годами, также человек благородный, близкий к Василию и даровитый, но не богатый.

Вот идет к тебе и другой каппадокиянин, и этот мне сын, потому что сан, в который облечен я теперь, усыновляет мне всех. Поэтому в этом отношении пусть будет он братом пришедшему прежде его и заслуживающим ту же попечительность как у меня — отца, так и у тебя — учителя, если только возможно, чтобы приходящие от меня вообще имели какое-нибудь преимущество. Говорю же это не в том смысле, чтобы твоя ученость не могла старых друзей подарить чем-либо большим, но в том, что доставляемая тобою польза предлагается всем без всякой скупости. Для сего же молодого человека достаточно будет и того, если, не подвергая долговременному испытанию, включишь его в число близких к тебе, а потом и к нам пришлешь его достойным и наших желаний, и собственной твоей славы, какую имеешь в словесных науках. Он ведет с собою и сверстника, у которого столько же усердия к наукам, который также и родом знатен, и ко мне близок, и, как уверен я, ничем не будет хуже других, хотя и много уступит им по скудости в деньгах.

______________________

* В греческом издании, равно как и в славянском переводе, помещены и ответы Ливания на письма св. Василия. В настоящем переводе письма Ливания не помещаются, кроме некоторых.

______________________

328. К Ливанию (339)

Уступает ему славу в красноречии, как забывший, чему научился у софистов, и занимающийся Моисеем и другими пророками; напоминает ему об Анисиевом сыне и просит не презирать его за бедность.

Чего не в состоянии сказать софист, и такой софист, которого искусство, по общему признанию, в том и состоит, чтобы великое, когда хочет, делать малым, а малое облекать величием? Подобное нечто доказал и ты в рассуждении меня, потому что письмо это, как назвали бы вы, требующие отборности в словах, — пачканое и не более сносное, как и то, которое теперь у тебя в руках, до того превознес ты словом своим, что признаешь себя побежденным и за него уступаешь мне первенство в искусстве писать, подражая в этом отцам, когда они в шутку дозволяют детям гордиться над ними победою, терпя через то вред сами и питая тем любочестие детей. И действительно, сколько не изъяснимое удовольствие в этом слове, в котором ты забавляешься надо мною, как Полидам, или Митон какой, увертывающийся от меня при состязании в кулачном бою или в борьбе? Ибо, сколько я ни всматривался, не нашел и признака слабости, потому требующие в слове превосходства еще более удивляются здесь силе твоей и тому, что мог ты столько снизойти ко мне в своих шутках, как будто плывущего варвара взялся провести за Афон.

А я теперь, чудный мой, беседую с Моисеем, с Илиею и с подобными им блаженными мужами, которые пересказывают мне свои мысли на грубом языке — и что у них занял, то и говорю. Все это верно по мыслям, но не отделано по слогу, как видно и из сего самого письма. Ибо если и выучился я чему у вас, то забылось это со временем. Но ты пиши ко мне. содержанием писем избирая что-нибудь другое, чтоб и себя показать, и меня не изобличать.

Я представлял уже тебе Анисиева сына, как собственного своего. А если он мой, то по отцу детище, нищий по нищем. И что говорю, то понятно человеку мудрому и софисту.

329. К Ливанию (342)

Письмо, полученное от Ливания, сравнивает с розами и с шипами.

Охотники до роз, как и свойственно любителям красоты, не изъявляют негодования и на шипы, среди которых вырастает цветок. А мне довелось слышать, что кто-то в шутку, или вправду, говорил о розах нечто подобное, а именно: как воспламененным любовью какие-то уязвления любви, так и розе придала природа тонкие иглы, колючими этими шипами в срывающем цветок раздражая большее к нему вожделение. Что же значит это упоминание о розе в письме моем? Конечно, нет нужды толковать это тебе, который помнит собственное свое письмо. Оно было точно розовый цветок, в своем сладкоречии развернувший предо мною целую весну, но как иглами укололо меня некоторыми упреками и обвинениями. Впрочем, в удовольствие мне и шипы твоих писем — они воспламеняют во мне большое желание твоей дружбы.

330. К Ливанию (344)

Признает его неизвинительным в том, что не пишет к св. Василию.

Нечасто писать к твоей учености убеждают меня страхи и неведение. Но что избавит от упрека тебя, который упорно хранит молчание? А ели кто разочтет, что ты, целую жизнь посвятив словесности, ленишься написать письмо, то скажет о тебе, что забыл ты меня. Ибо у кого за словом дело не стоит, тому есть что и написать, а кто владеет сим дарованием и при этом молчит, тот, очевидно, делает сие или из презрения, или по забвению. Но я за твое молчание воздаю приветствием. Итак, будь здоров, досточестнейший, и пиши, если хочешь, и не пиши, если тебе и это угодно.

331. К Ливанию (348)

Доказывает, что корыстолюбивые не епископы, но софисты, и посылает триста брусьев.

Если извлекать эту выгоду называется поддевать, и такое значение имеет слово сие, которое софистика твоя отыскала нам в Платоновых тайниках, то смотри, чудный, о ком вернее сказать, что его не подденешь? О нас ли, которые приведены в такую засаду письмотворною силою, или об этом поколении софистов, которым обратилось в искусство барышничать словами? Кто из епископов облагал пошлиною слова? Кто учащихся делал данниками? Это вы, которые выставляете слова на продажу, как медовары — пряники. Видишь ли, и старика взманил ты брыкаться? А я тебе, который гордится своим произношением речей, велел отпустить брусьев по числу воинов, сражавшихся в Термопилах: все они длинные или, как выражается твой Омир. длиннотенные, священный же Алфей обещался их доставить.

332. К Ливанию (350)

Ответ на письмо*

Огорчение твое миновалось. Пусть это будет предисловием письма. А ты осмеивай и черни все наше или в шутку, или вправду. Что из того, что напомнил ты о снеге и шубе, лишь можно было бы позабавиться тебе насмешками над ними? А я, Ливаний, чтоб возбудить в тебе больше смеха, закрывшись снежною завесой, писал и это письмо, и ты, получив его, едва коснешься руками тотчас узнаешь, сколько оно холодно и как верно изображает, что пославший сидит в норе и не может выглянуть из дому, потому что дома наши стали гробами, разве наступит весна и возвратит к жизни нас, настоящих мертвецов, как растения, подарив нам новое бытие.

______________________

* Вот сие письмо Ливания (по изд. Гарньерова 349): «Неужели ты, Василий, не перестанешь эту священную ограду Муз наполнять каппадокиянами и притом такими, от которых пахнет шубой, и снегом, и тамошними красками? Но едва и меня не сделали они каппадокиянином, напевая мне непрестанно: земно тебе кланяюсь. Впрочем, должно терпеть, потому что приказывает Василий. Итак, да будет тебе известно, что исправляю областные их нравы и довожу этих людей до благородства и чинности моей Каллиопы, чтобы к вам явились они вместо диких голубей домашними».

______________________

333. К Ливанию (351)

Просит прислать речь, произнесенную Писанием в торжественном собрании «О человеке своенравном».

Многие из здешних, приходя ко мне, изъявляли удивление твоему превосходству в речах. Ибо рассказывали, что представлен тобою весьма блистательный опыт, и, как говорили они, было самое величественное зрелище, так что все собрались, в городе никого не было видно, кроме одного действующего Ливания и слушающих его людей всякого возраста. Никто не соглашался не быть при этом: ни носящий на себе бремя власти, ни отличающийся в воинских списках, ни занимающийся рукодельным искусством, даже и женщины спешили прийти туда. Что же это за зрелище? Что была за речь, побудившая к такому всенародному стечению? Она, как извещали меня, изображала человека своенравного. Не премини же прислать ко мне эту речь, возбудившую такое удивление, чтоб и я стал хвалителем твоих речей. Ибо я, который хвалю Ливания, и не видав произведений его, каким сделаюсь хвалителем, нашедши теперь повод к похвалам?

334. К Ливанию (353)

Хвалит речь, присланную Ливанием*.

Читал я речь, велемудрейший, и в крайнее пришел удивление. О музы! О наука! О Афины! Чем дарите вы своих любителей! Какие приносят плоды даже и на краткое время сблизившиеся с вами! О преизливающийся источник! Сколько явилось у тебя почерпателей! Мне представлялось, что вижу в речи перед собою, как этот человек перекоряется с говорливой женою. Ибо одушевленное слово написал на земле Ливаний, который один вложил душу в речи.

______________________

* Речь сия прислана к св. Василию при следующем письме (по изд. Гарньерова 353) от Ливания: «Вот послал я речь, обливаясь сам потом. Да и как было не обливаться, посылая речь к такому человеку, который своею ловкостью в составлении речей в состоянии доказать, что напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь то же, что комар в сравнении со слоном. Поэтому, прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума».

______________________

335. К Ливанию (356)

Отвечая на письмо* Ливания, называет себя учеником рыбаков.

Получать написанное тобою —для меня радость, но отвечать по требованию на письмо твое — трудный подвиг. Ибо что могу сказать в ответ на такую аттическую речь? Разве то, что я ученик рыбаков, в чем признаюсь и чем дорожу.

______________________

* Ливаний, прочитав слово св. Василия «На упивающихся», писал (по изд. Гарньерова 1, 355) ему так: «Уже не в Афинах ли живешь ты, Василий, и забыл сам себя? Ибо Кесарийцы не могли этого слушать. И мой язык не привычен к сему, но как у идущего по какой-нибудь стремнине, пораженный новостию слов, говорил он мне — отцу: не ты, отец, научил этому. Это Омир, или Платон, или Аристотель, или всезнающий Сусарий. Вот что сказал язык! Пусть же и ты, Василий, подобно сему, похвалишь меня».

______________________

336. К Ливанию (359)

Выговаривает Ливанию за его молчание; о себе же говорит, что полетел бы к нему, приделав себе восковые крылья, если бы не знал, что они растают от солнца, почему взамен сего посылает к нему письмо.

Ты, заключив в уме своем все искусство древних, до того молчалив, что не дашь мне попользоваться чем-нибудь и в письмах. А я, если бы безопасно было Дедалово искусство, прилетел бы к тебе, сделав себе Икаровы крылья. Но как воска нельзя поверять солнцу, то вместо Икаровых крыльев посылаю к тебе слова, доказывающие мою дружбу. Свойство же слов таково, что они выражают сердечную любовь. Таковы слова! А ты можешь вести их, куда хочешь, и при таком могуществе молчишь! Но обрати и ко мне источники слов, льющиеся из уст твоих.

Опубликовано: «Творения иже во святых отца нашего Василия Великаго, архиепископа Кесарии Каппадокийския». Новый исправленный перевод Московской Духовной Академии. СПб., 1911.

Святитель Василий Великий (около 330—379) — христианский церковный просветитель, богослов, отец Церкви.

Святитель Василий Великий Творения иже во святых отца нашего Василия Великого

Письма

На главную

Творения Святителя Василия Великого

СОДЕРЖАНИЕ

РАЗДЕЛ I. Письма, написанные святым Василием прежде епископства его (357—370 гг.)

1. К Евстафию философу

2. К Григорию Богослову

3. К Кандидиану

4. К Олимпию

5. К Нектарию

6. К Нектариевой супруге

7. К другу Григорию

8. К Кесарийским монахам

9. К Максиму философу

10. К матери Дионисия

11. Без надписи

12. К Олимпию

13. К нему же

14. Григорию другу

15. К Аркадию комиту

16. Против еретика Евномия

17. К Оригену

18. К Макарию и Иоанну

19. К Григорию другу

20. К Леонтию софисту

21. К нему же

22. О совершенстве монашеской жизни

23. К настоятелю монахов

24. К Афанасию, отцу Афанасия, епископа Анкирского

25. К Афанасию, епископу Анкирскому

26. К Кесарию, брату Григория Богослова

27. К Евсевию, епископу Самосатскому

28. К неокесарийской церкви, утешительное

29. К анкирской церкви, утешительное

30. К Евсевию, епископу Самосатскому

31. К нему же

32. К Софронию магистру

33. К Авургию

34. К Евсевию, епископу Самосатскому

35. Без надписи

36. Без надписи

37. Без надписи

38. К Григорию брату

39. К ученику Хилону (42)

40. Напутствие новопоступившим (43)

41. К падшему монаху (44)

42. К падшему монаху (45)

43. К падшей деве (64)

РАЗДЕЛ II. Письма, написанные св. Василием в продолжение его епископства (от 370—378 гг.)

44. К Евсевию, епископу Самосатскому (48)

45. К Аркадию епископу (49)

46. К Иннокентию епископу (50)

47. К Воспорию епископу (51)

48. К монахиням (52)

49. К хорепископам (53)

50. К хорепископам (54)

51. К Паригорию пресвитеру (55)

52. К Пергамию (56)

53. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (57)

54. К Григорию брату (58)

55. К Григорию дяде (59)

56. К нему же (60)

57. К Афанасию архиепископу Александрийскому (61)

58. К Церкви Парнасской (62)

59. К неокесарийскому градоначальнику (63)

60. К Исихию (64)

61. К Атарвию (65)

62. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (66)

63. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (67)

64. К Мелетию, архиепископу Антиохийскому (68)

65. К Афанасию, архиепископу Александрийскому (69)

66. Без надписи (70)

67. К Григорию (71)

68. К Исихию (72)

69. К Каллисфену (73)

70. К Мартиниану (74)

71. К Авургию

72. К Софронию магистру (76)

73. Без надписи (77)

Святитель Василий Великий
Творения иже во святых отца нашего Василия Великого