Д.В. Веневитинов
Анаксагор
Беседа Платона

А н а к с а г о р. Давно, Платон, давно уроки божественного Сократа не повторялись в наших беседах, и я по сих пор напрасно искал случая предложить тебе несколько вопросов о любимых наших науках.

П л а т о н. Готов удовлетворить твоим вопросам, любезный Анаксагор, если силы мои мне это позволят.

А н а к с а г о р. Ты всегда решал мои сомнения, Платон, и я не помню, чтобы ты когда-нибудь оставил хоть один из наших вопросов без удовлетворительного ответа.

П л а т о н. Если и так, Анаксагор, то не я производил такие чудеса, но наука, божественная наука, которая внушала речи Сократа и которой я решился посвятить всю жизнь свою.

А н а к с а г о р. Недавно читал я в одном из наших поэтов описание золотого века, и признаюсь тебе, Платон, в моей слабости: эта картина восхитила меня. Но когда я на несколько времени перенесся в этот мир совершенного блаженства и потом снова обратился к нашим временам, тогда очарование прекратилось, и у меня невольно вырвался горестный вопрос: для чего дано человеку понятие о таком счастии, которого он достигнуть не может? Для чего имеет он несчастную способность мучить себя игрою воображения, прекрасными вымыслами?

П л а т о н. Как? неужели ты представляешь себе золотой век вымыслом поэта, игрою воображения? Неужели ты полагаешь, что поэт может что-либо вымышлять?

А н а к с а г о р. Без сомнения; и я думал в этом случае быть с тобою согласным.

П л а т о н. Ты ошибаешься, Анаксагор. Поэт выражает свои чувства, а все чувства не в воображении его, но в самой его природе.

А н а к с а г о р. Если так, то для чего же изгоняешь ты поэтов из твоей республики?

П л а т о н. Я не изгоняю истинных поэтов, но, увенчав их цветами, прошу оставить наши пределы.

А н а к с а г о р. Конечно, Платон; кто из поэтов не согласился бы посетить твою республику, чтоб подвергнуться такому изгнанию? Но не менее того это не доказывает ли, что ты почитаешь поэзию вредною для общества и, следственно, для человека?

П л а т о н. Не вредною, но бесполезною. Моя республика должна быть составлена из людей мыслящих, и потому действующих. К такому обществу может ли принадлежать поэт, который наслаждается в собственном своем мире, которого мысль вне себя ничего не ищет и, следственно, уклоняется от цели всеобщего усовершенствования? Поверь мне, Анаксагор: философия есть высшая поэзия.

А н а к с а г о р. Я охотно соглашусь с твоею мыс-лию, Платон, когда ты покажешь, мне, как философия может объяснить, что такое золотой век.

П л а т о н. Помнишь ли, Анаксагор, слова Сократа о человеке? Как называл он человека?

А н а к с а г о р. Малым миром.

П л а т о н. Так точно, и эти слова должны объяснить твой вопрос. Что понимаешь ты под выражением: малый мир?

А н а к с а г о р. Верное изображение вселенной, Платон. Вообще эмблему всякого целого и, следственно, всего человечества. Теперь рассмотрим человека в отдельности и применим мысль о человеке ко всему человечеству. Случалось ли тебе знать старца, свершившего в добродетели путь, предназначенный ему природою, и приближающегося концу с богатыми, плодами мудрой жизни?

А н а к с а г о р. Кто из нас, Платон, забудет добродетельного Форбиаса, который, посвятив почти целый век любомудрию, на старости лет, казалось, возвратился к счастливому возрасту младенчества?

П л а т о н. Ты сам, Анаксагор, развиваешь мысль маю. Так! всякий человек рожден счастливым, но чтобы познать свое счастье, душа его осуждена к борению с противоречиями мира. Взгляни на младенца — душа его в совершенном согласии с природою; но он не улыбается природе, ибо ему недостает еще одного чувства — совершенного самопознания. Это музыка, но музыка еще скрытая в чувстве, не проявившаяся в разнообразии звуков. Взгляни на юношу и на человека возмужалого. Что значит желание опытности? где причина всех его покушений, всех его действий, как не в идее счастия, как не в надежде достигнуть той степени, на которой человек познает самого себя? Взгляни, наконец, на старца; он, кажется, вдохновенным взором окидывает минувшее поприще и видит, что все бури мира для него утихли, что путь трудов привел его к желанной цели — к независимости и самодовольству. Вот жизнь человека! она снова возвращается к своему началу. Рассмотрим теперь ход человечества, и тогда загадка совершенно для нас разрешится. В каком виде представляется тебе золотой век?

А н а к с а г о р. Древние наши поэты посвятили всё свое искусство описанию какого-то утраченного блаженства, и слова мои не могут выразить моего чувства.

П л а т о н. Не требую от тебя картины; но скажа мне, как представляешь ты себе первобытного человека в отношении к самой природе?

А н а к с а г о р. Он был, как уверяют, царем природы.

П л а т о н. Царем природы может назваться только тот, кто покорил природу; и следственно, чтоб познать свою силу, человек принужден испытать ее в противоречиях — оттуда раскол между мыслию и чувством. Объясню тебе эти слова примером. Представим себе Фидиаса, пораженного идеею Аполлона. В душе его совершенное спокойствие, совершенная тишина. Но доволен ли он этим чувством! Если б наслаждение его было полное, для чего бы он взял резец? Если б идеал его был ясен, для чего старался бы он его выразить? Нет, Анаксагор! эта тишина — предвестница бури. Но когда вдохновенный художник, победив все трудности своего искусства, передал мысль свою бесчувственному мрамору, тогда только истинное спокойствие водворяется в душу его — он познал свою силу и наслаждается в мире, ему уже знакомом.

А н а к с а г о р. Конечно, Платон, это можно сказать о художнике, потому что он творит и для того своевольно борется с трудностями искусства.

П л а т о н. Не только о художнике, но и о всяком человеке, о всем человечестве. Жить — не что иное как творить будущее — наш идеал. Но будущее есть произведение настоящего, то есть нашей собственной мысли.

А н а к с а г о р. Итак, Платон, если я понял твою мысль, то золотой век точно существовал и снова ожидает смертных.

П л а т о н. Верь мне, Анаксагор, верь: она снова будет, эта эпоха счастия, о которой мечтают смертные. Нравственная свобода будет общим уделом; все познания человека сольются в одну идею о человеке; все отрасли наук сольются в одну науку самопознания. Что до времени? Нас давно не станет, — но меня утешает эта мысль. Ум мой гордится тем, что ее предузнавал и, может быть, ускорил будущее. Тогда пусть сбудется древнее египетское пророчество. Пусть солнце поглотит нашу планету, пусть враждебные стихии расхитят разнородные части, ее составляющие! Она исчезнет, но совершив свое предназначение, исчезнет, как ясный звук в гармонии вселенной!

1825

Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805-1827) — русский поэт романтического направления, переводчик, прозаик и философ.