| ||
|
Самым крупным событием этого художественного сезона была смерть Карриера. Обычно приходилось видеть его вещи рядом с другими картинами, бестолково перемешанными с яркими красочными пятнами, и только теперь, когда входишь в его залу, стены которой струятся длинными волокнами осенних дымов, только теперь охватывает бесконечная грусть того сумрачного и смутного мира видений, в котором жил Карриер. В нем нет ничего законченного, ни одной определенной линии — одни световые волокна, кругообразные вихри, точно звезды туманности, из которых слагаются человеческие лица и фигуры. Карриер остается в истории человеческого духа как создатель «святого семейства» человечества. Его «Maternite» создали ту окончательную форму выражения для жеста матери к своему ребенку, которую не может обойти ни один художник, спустившийся в эту область сердца. «Обесцвеченный Веласкез» назвали его Гонкуры. Редкое сравнение так освещает художника изнутри. Обесцвеченные пустыни Эскуриала и дымные вуали Карриера одинаково уединяют и обосабливают человеческое лицо. Парадоксальность судьбы: Карриер, один из величайших колористов, не различал цветов. Он видел только колебания холодных и теплых тонов. «Разве природа окрашена?» — говорил он с удивлением своим ученикам, рассматривая их этюды. От рождения он был слеп к цветам. «Будь слеп, как Гомер, или глух, как Бетховен...». В небольших пространствах узкой комнаты взгляд его пронизывал междузвездные пустыни, отделяющие один предмет от другого, соседнее человеческое лицо от глаза художника. Для Карриера человеческое лицо — это мерцание соседней планеты, недостижимой, неведомой. Это звездная пыль Млечного пути, это вихри еще не уплотнившейся мировой туманности. Все мы сложными концентрическими кругами движемся один около другого, но никакая сила любви и притяжения не может преодолеть центробежную силу, поддерживающую наши орбиты. Каждое лицо для Карриера бесконечно близко, желанно, недостижимо, как родное лицо земли, видимое из морозной глубины лунного кратера. Карриер бессознательно стал поэтом междузвездных пространств, — и его трагедия — трагедия неодолимого пространства. Из всех человеческих жестов он видел, понял и унес с собою только один жест: жест матери к своему ребенку. Безнадежный поцелуй матери к ребенку. Безнадежный потому, что в нем уже предчувствуется неизбежность разлуки: это последнее соприкосновение звездной туманности с новообразовавшимся сгустком материи. Еще одно мгновение, и он отправится навсегда и начнет свой одинокий бег в холодных пространствах мира... Поэтому нет художника в Европе, перед картинами которого охватывало бы такое чувство одиночества и грустной покорности, как перед полотнами Карриера. Его портреты — Додэ, Гонкуров, Верлэна, Рошфора — таковы, точно это взгляд в наш век из какого-то далекого будущего века. Это не лица живых людей, которых мы привыкли видеть в гостиных, в театрах, в кафе... Это грустные лики привидений. Одиссей, спустившись в Аид, такими видел тени близких ему при жизни героев. Впервые опубликовано: Золотое руно. 1906. № 4. С. 74—75.
Максимилиан Александрович Волошин (1877-1932) — поэт, художник, литературный и художественный критик, идейно и эстетически близкий к символизму. | ||
|