В.П. Воронцов
Кризис идей семидесятых годов

Характерное для 70-х годов направление нашей общественной мысли получило наименование народничества. Никто не отрекался от такого наименования, и оно применялось новыми, молодыми писателями к представителям 70-х годов. Но вот по поводу одного из таких применений Н.К. Михайловский счел нужным дать следующее разъяснение. «Дело не в словах, не в названии; но мы не можем принять кличку народников, и не по существу, а просто п[отому] ч[то] это слово слишком затаскано, и в него нередко вкладывается смысл, с которым мы имеем мало общего» (Рус[ское] бог[атство], 1893, № 2). Но кем же захватано это слово? А об этом «мы успели даже позабыть», отвечает автор (Рус. бог., 1893, № 4) и вспомнил только о «народной политике» правительства и требованиях «народнического направления» в искусстве. Но применение слова «народный» к внутренней политике 80-х годов может компрометировать это самое слово, «народный», что, однако, не помешает и г. Михайловскому употреблять это слово в надлежащем случае. Что же касается термина «народничества», то против него пока выставлено обвинение в претензии на сочетание с «искусством». Но неужели это такое тяжелое преступление, что провинившемуся нет пощады, и в чем даже, собственно, заключается здесь преступление? Нет! У г. Михайловского есть скрытые, ему самому еще неясные мотивы, побуждающие его порывать установившуюся в общем и его собственном сознании связь между его системой общественных взглядов и наименованием последней термином, происходящим от слова «народ»!

Через два года тот же вопрос поднял другой сотрудник «Русского богатства» и разрешил его одинаково с Н.К. Михайловским. В № 2 «Русского богатства» за текущий, 1895 год С.Н. Южаков тоже заявил об отказе от наименования «народник», причем, как и последний писатель, он находит, что термин «придуман удачно и мог бы обозначать именно все общественное мировоззрение того (60-70-х гг.) времени и вышедших из него течений», к числу которых автор относит и ручеек, журчащий в «Русском богатстве». В согласии с своим коллегой отказ от «удачно» придуманного термина г. Южаков мотивирует затасканностью последнего, но, как и г. Михайловский, не может подтвердить правильность своего обвинения. Затаскали этот термин, по словам г. Южакова, «попытки конфисковать его в пользу какой-либо маленькой фракции». «Особенно хлопотал об этом покойный Юзов», но «не очень это ему удалось». А кроме его, «некоторые народники приносили в жертву всякой, даже несущественной экономической выгоде народа все остальные стороны жизни и развития народного и общественного». Что же выходит? Тот, кто всего больше хлопотал об экспроприации термина в свою пользу, во 1-х, не имел успеха; во 2-х, умер и потому посягать на общее достояние больше не будет; в 3-х, не оставил, кажется, ни одного последователя. Это — главный затаскатель термина. Затем, в числе лиц, считаемых г. Южаковым за народников, были такие, которые дальше экономии ничего не видели. Спрашивается, достаточное ли это основание для того, чтобы какое-либо направление общественной мысли отказалось от «удачного» и привычного наименования и настолько ли идейно слабы гг. Михайловский, Южаков и Кº, чтобы без борьбы уступить «прекрасный», по их квалификации, термин лицам, которых даже не стоит называть?

Достаточно поставить эти вопросы, и сделается ясно, что мотивы, приводимые г. Южаковым для оправдания своего отречения от рассматриваемого термина, имеют такое же значение, как и мотивы, на какие ссылался волк в споре с овцой о том — должен ли он ее пожрать; т.е. у г. Южакова, как и у г. Михайловского, имеется другой, полускрытый для него самого мотив к уничтожению того внешнего признака, который так пригвождает именуемого к определенному направлению, что ни для кого не остается сомнений относительно приличествующей ему системы общественно-политических воззрений. Если наше заключение правильно, то указанное настроение почтенных писателей служит признаком происходящей в их сознании перестройки практического миросозерцания, унаследованного от 70-х годов, и свидетельствует о том, что новейшая эволюция их взглядов идет в направлении отрицания благовременности той системы воззрений, которая так «удачно», по их мнению, характеризуется термином «народничество». Мы в этом убедимся, если рассмотрим некоторые другие новейшие заявления данной группы писателей.

Г. Михайловский утверждает, что по существу он ничего не имеет против применения к себе термина, от которого он отрекается; по содержанию своих воззрений, он — народник. Теперь, спрашивается, может ли г. Михайловский говорить о своей системе воззрений как о ряде взаимно-согласованных положений, объединяемых известной идеей, обосновываемых рядом умозаключений от некоторых общих посылок, словом, говорить о теории направления, к которому он принадлежит. А насколько это направление окрашивается цветом идеи «народ», — не будет ли эта теория обнимать г. Михайловского и как народника, не будет ли она теорией народничества г. Михайловского? Если на все эти вопросы должен быть дан утвердительный ответ, то что же значит заявление автора, что, «может быть, мы выиграем, если на некоторое, по крайней мере, время оставим совсем в стороне народнические теории, а постараемся прежде всего с достаточной ясностью установить смысл того коренного слова, от которого «народничество» есть только производное, — смысл слова «народ» (Русское богатство, 1893, № 4). Не всегда г. Михайловский отличался такой филологической, так сказать, щепетильностью или непонятливостью и как сам, так и его товарищи по оружию смело употребляли этот термин, не возбуждая никаких недоумений.

«Пожелаем тому доброй ночи, писал когда-то народнический поэт, — чьи работают грубые руки, предоставив почтительно нам погружаться в искусства, науки, предаваться мечтам и страстям». Достаточно было возбудиться искреннему чувству к народу, чтобы у поэта, не заботящегося об определениях, явились такие характерные черты класса, которые делают совершенно излишним употребление термина «народ». Труд для поддержания собственного существования и для того, чтобы обеспечить нам привилегированное сравнительно с ним положение, — разве эта характеристика класса недостаточно определенна для того, чтобы можно было говорить о народе как о чем-то особом от не-народа? Такими вопросами и теперь не задаются лица, которым нужно выяснить, а не запутать свою мысль. Не задается им, при подобных условиях, и г. Михайловский, рекомендующий г. Бельтову вместо термина «производители» употреблять слово «народ» (Русское богатство. 1895, № 1). Не задавался этим вопросом названный писатель и в 70-х годах, когда развивал темы народнического характера. Все наше profession de for, говорил 20 л[ет] назад г. Михайловский, может быть исчерпано двумя словами: «русский народ». Не угодно ли! Тогда одним словом «народ» определялось все profession de foi, а теперь для определения одного этого слова нужно написать ученую диссертацию. Мы вряд ли ошибемся; сказав, что причина этой перемены отношения между г. Михайловским и термином, о котором идет речь, а вместе с тем, конечно, и миросозерцанием названного писателя 70-х гг., лежит не в изменении значения термина, а в переменах, происшедших в самом авторе. При этом мы даже не имеем основания сказать, какие именно отдельные идеи г. Михайловского претерпели за последние 20 л[ет] существенное изменение. Мы думаем, что таких существенных перемен в идеях и не произошло, и тем не менее факт остается фактом: то, что прежде было ясно, теперь сделалось темно. Все элементы, составлявшие прежде одно целое, и теперь налицо; утратились только живость чувства и ясность сознания, и отдельные части так и остаются несоединенными.

Это еще, впрочем, небольшой грех, если у нашего автора возникли какие-либо сомнения по предмету своих прежних воззрений и он имеет намерение пересмотреть их вновь, начав ab ovo. Поэтому, если фразой об уместности «оставить разные народнические теории в стороне» г. Михайловский хочет сказать, что он намерен дать теорию истинного народничества, что в построении таковой он предполагает идти в известной последовательности и остановиться, между прочим, на анализе понятия «народ», — то мы можем только порадоваться этому решению уважаемого писателя. Если же, говоря о том, что «не защита или опровержение народничества нужны», автор выразил мысль, что писатели этого направления должны вообще отказаться от построения теории или, иными словами, должны воздержаться от систематического обоснования своих взглядов, имеющих предметом выражение в литературе интересов и идеи трудящейся и лишенной привилегии массы народа, — то это уже совсем другое дело.

Яркий народнический отпечаток прогрессивной части интеллигенции 70-х гг. объясняется, как мы разъясняли, сознанием того, что наличных социально-культурных сил недостаточно для разрешения выдвигаемых жизнью вопросов и что пришло время образования направления, специально и систематически представляющего интересы народа. Последнее обстоятельство вытекает из того, что на почве реформированной России успели выделиться классы с более или менее ясно сознанными, и в значительной степени отличными от народных, интересами, и эти классы стремятся эксплуатировать в свою пользу все средства культуры. Для правильного течения общественной жизни необходимо, чтобы такое же объединение произошло и среди других слоев нашего общества; а так как трудящаяся масса народа находится в стороне от того, что называется исторической жизнью, то систематическую защиту ее интересов должна взять на себя интеллигенция; она должна выделить из себя народническое направление.

Отрицание своевременности народничества для новейшего времени логически предполагает, напротив того, признание, что в нашей стране, в противуположность тому, что наблюдается в Западной Европе, совершается теперь не дифференцирование классов и интересов, а их слияние; что у нас нет направлений, защищающих интересы крупного землевладения и капитала, и не предстоит поэтому надобности в специальной защите интересов народа, и это дело может быть предоставлено добровольцам из просвещенных людей, не имеющим специальной партийной окраски. Вместе с тем это мнение как бы считает за истину, что прогрессивные слои современной России обладают вполне достаточной силой для разрешения выдвинутых жизнью задач, и постановка предыдущим поколением вопроса об организации новых социально-культурных элементов — как главной задачи переживаемого момента — не имеет корней в действительности.

Но можно ли серьезно настаивать на такой характеристике переживаемого нами момента? Не видим ли мы, напротив того, что воззрения, прямо или косвенно благоприятствующие владеющим классам, стремятся укрепить свои позиции и практикой, и теорией; что лица с неустановившимся миросозерцанием именно в теории и надеются найти прочное для него основание; и что ввиду такого требования со стороны молодежи так энергично и распространяются идеи неомарксизма, столь беспощадные к крестьянской массе и ее идеологическим представителям? Давать в такое время совет погодить с обоснованием народничества — не значит ли обнаружить полное непонимание переживаемого момента, характерная черта которого заключается в том, что жизнь не дает лицу решающих впечатлений, не предъявляет ему захватывающих требований. В такие периоды энергическая теоретическая защита известной идеи представляет весьма важный фактор для оживления общественной мысли вообще и может многое сделать для того, чтобы эта мысль не подчинилась стихийно на нее влияющим течениям, представляющим грубый, но хорошо сознающий свои цели и близкий обществу интерес. Отсутствием теоретического обоснования направлений, органически выросших на нашей почве, в значительной степени объясняется факт распространения у нас идей, составляющих теоретическую основу немецкого социал-демократизма, на борьбу с которыми выступил и г. Михайловский. Главнейшую силу этой доктрины в сознании нашего интеллигента составляет ее теоретическая законченность и видимая обоснованность; а главнейшее отрицательное условие, благоприятствующее распространению у нас этой доктрины, было — отсутствие других, систематически обоснованных систем воззрений, — скажем определеннее, — отсутствие достаточно обоснованных систем народнического характера, — ибо будем думать, что после всего прошлого наша прогрессивная молодежь может быть воодушевлена к общественной работе только идеей, центральным пунктом которой является трудящаяся масса населения!

Итак, Н.К. Михайловский не отказывается от принадлежности к тому потоку мысли русского общества, который можно назвать и называется народническим. Теперь спрашивается, какова была роль этого писателя в развитии рассматриваемого направления? Никто не усомнится ответить, что эта роль была — роль теоретика, обосновывающего положения, подкрепляющие известные практические требования. Г. Михайловский не был и, по складу своего ума и научному интересу, не мог быть исключительно публицистом партии, и потому не дал законченной теории, оправдывающей известную программу. В семидесятых годах не было и надобности в такой законченной теории, потому что сама жизнь влекла людей в известном направлении. Но Н.К. Михайловский разрабатывал отдельные темы социальной философии в согласии с решениями соответствующих вопросов, даваемыми работой практической мысли, и в этом смысле он должен быть признан одним из теоретиков того направления, которое приняло наименование народничества.

Приняв все это во внимание, мы не можем не выразить крайнего недоумения по поводу положения, занятого г. Михайловским по отношению к народничеству в № X «Рус. бог.» за 1893 г. По общему тону своего отношения к народничеству г. Михайловский имеет в этой статье вид отрекающегося от него не как от термина, а как от системы воззрений и отрекающегося не от народничества определенного толка, а от народничества вообще, без указаний на существующие его расчленения, без напоминания о том, что есть истинное народничество, представляемое (или представлявшееся?) Н.К. Михайловским, горевшим когда-то желанием потонуть в сермяжной массе со светочем истины в руках. Имея в виду, что уважаемый публицист нигде не отрекался от прежних своих воззрений как от грехов молодости и заявлял, что по существу он и теперь народник — его как бы отречение от этого направления в названной выше книге «Русского богатства», — причем он старается представить народничество в возможно карикатурном виде — мы не можем не считать своего рода lapsus'oм, непростительным для публициста даже ненародника, пишущего в наши дни, когда идея народа и народного подвергается совершенно неожиданным нападениям; когда ее бьют и с точки зрения буржуазии, и с штандпункта социализма, причем представительство этой идеи в литературе изъято историей из рук самого народа и возложено на интеллигенцию привилегированного класса.

Равнодушие старых писателей к своему прежнему знамени доходит до того, что они ни единым словом не обмолвились по поводу брани, сыпящейся на народничество вообще, без различия фракций, и своим молчанием как бы одобряют нижеследующие, напр., выходки, внушенные их двусмысленным поведением. «Характерно, что теперь вся редакция "Русского богатства" in corpore устами г. Михайловского формально отреклась от всякой солидарности с народничеством» (Русская жизнь. 1893, № 311). «И после этого гг. народники (все?) изумляются, почему наиболее порядочные представители интеллигенции (сотрудники «Рус. бог.»?) так тщательно выгораживают себя от сообщества с ними!» Для убеждения в том, что в данном случае речь идет не об одном г. В. В., а о народничестве как направлении, когда-то господствовавшем, достаточно пробежать всю цитируемую статью. Там мы узнаем, что народничество заняло «такую же позицию к современным прогрессивным течениям нашего общества, какую заняло славянофильство 50-60 х гг. по отношению к прогрессивным течениям западничества: и у того, и у другого было свое время расцвета, после которого наступил период упадка и разложения... Мы присутствуем при последних судорогах этого коченеющего трупа» (Русская жизнь. 1893, № 286, «Публицистические заметки»). Ответственность за такую характеристику господствующего направления 70-х годов падает всецело на группу писателей, «Русское богатство». Эта группа молчаливо признала правомерность унижения ее старого знамени, не сделав и попытки отвести удар от того настоящего народничества, которое на словах она еще в себе сохранила. На словах... но не в мыслях!

Указанная двусмысленность поведения почтенных публицистов, дающая основание людям противоположного направления зачислять их в свои ряды, происходит, по нашему мнению, от того, что и они, подобно своим сверстникам, оказались засыпанными сыпучими песками, и не в силах освободиться от их иссушающего действия. Указанным настроением сотрудников «Рус. бог.» объясняется их упорное стремление освободиться от такого характерного наименования, как слово «народник», по собственному их сознанию хорошо отвечающее основному тону их общественно-политического миросозерцания.

Чем же предполагается заменить это славное знамя? Ответ на этот вопрос дает ближайший товарищ Н.К. Михайловского.

Отвергая вместе с последним наименование своего направления «удачным» термином «народничество», г. Южаков предлагает для его замены сочетание двух слов: «этико» и «социологический», сочетание тоже «удачное», но уже в ином смысле. Первый термин удачен тем, что характеризует партию, т.е. определенное и яркое практическое миросозерцание. Второй удачен потому, что скрывает партию, а выдвигает философскую школу, к которой принадлежит большая часть народников. Эта забота о затушевании в кличке ярких черт программы соответствует серой окраске практических воззрений лиц соответствующего направления. Это обесцвечение воззрений видных когда-то представителей ярких идей 70-х годов оформлено тем же С.Н. Южаковым. В № 2 «Русского богатства» за 1895 год этот писатель изложил ту часть учения «этико-социологов», которая должна заменить общественное profession de foi 70-х годов*.

______________________

* Окончанию этой статьи, посвященному формуле г. Южакова, удалось попасть в печать, конечно, в качестве самостоятельной заметки. Смотри следующую статью.

Опубликовано: В.В. [Воронцов В.П.] От семидесятых годов к девятисотым: Сборник статей. СПб.: Тип. товарищества «Общественная польза», 1907. С. 86-104.

Василий Павлович Воронцов (1847 — 1918) — русский экономист, социолог и публицист.