| ||
|
I Нет счастья ни литературе нашей, ни литераторам нашим за границей. То молчат о них, как о мертвых, или, и того хуже, клеплют на них, как на мертвых. В переводах с русского не узнаешь подлинника; в биографических и библиографических известиях о русских перековерканы имена и содержание. Во "Всеобщем Журнале Литературы Иностранной" (Journal general de la literature etrangere), в феврале 1827 года, о науке стихотворства, поэме дидактической Депрео, переведенной графом Хвостовым, объявлено — где бы вы думали? В отделении романов!! Надобно быть журнальным сыщиком, чтобы отыскать такую диковинку. На месте переводчика, я отомстил бы французскому ветренику, напечатав другое издание перевода под названием: Депрео, вывороченный на изнанку. Тогда пускай поместил бы он l'Art poetique в отделение: poemes burlesques. _______________________ Кормчий (Le pilote, journal politique et militaire) сел на мель, 14 июня 1827 года, и объявляет подписчикам своим, что он прекращается, обещая возвратить деньги, за ним оставшиеся. Хорошо подписчикам французским, но, кажется, нам, заграничным, пиши, пропало. Впрочем, и с получением газеты деньги все были пропадшие. Для французского периодического листа, Кормчий был замечательно тощ и ничтожен. Сперва был издаваем Тиссотом и Кассано (Tissot et Cassano) и тогда был он одним из лучших журналов. Тиссот, литератор достойный уважения, известный своими переводами классических поэтов и образами мыслей просвещенным и благородным, один из основателей "Французской Минервы" и "Газеты Конституционной", давал "Кормчему" направление хорошее; но когда министерство начало покупать журналы независимые, товарищ Тиссота согласился на сделку и остался один редактором. В первые дни по совершении купчей выходило два "Кормчих": "Кормчий" Кассано и "Кормчий" Тиссота. Но полиция вмешалась в этот журнальный дуализм и проданный выжил неподкупного. Во время журнальных сделок, в 1824 году, вышла в Париже довольно забавная книжка: "Чрезвычайное собрание журналов, или разговор мертвых и умирающих". Тут содержится исповедь всех периодических изданий французских. Мало в них министерство почитает журналы державами: заключает с ними договоры, платит им субсидии за вспомогательство, и проч. Видно "Кормчий" был плохой союзник и не стоил жалования. Впрочем, восстановление цензуры для периодических изданий во Франции прекратило на время потребность в подобных издержках. ________________________ Постановление 24 июня нынешнего года о восстановлении во Франции цензуры на периодические издания раздалось в "Журнале Прений" как труба полуночная, которая в публичных маскарадах объявляет о последнем издыхании масленицы. Люди еще ходят по залу, но уже не оживлены они громом оркестра потешного; журналы еще движутся, но уже нет музыки, которая была так не потешна для чувствительных ушей. Шумный мир живых сменен тихим миром теней. Это постановление, в силу законов 31 марта 1820 г. и 25 июля 1821 г., может быть действительно только в промежутки времени между закрытием и открытием Палат, и месяц спустя после начала заседаний, если в течение этого месяца не обратится оно в закон согласием обеих Палат. II В ответ и возражение на письмо Шатобриана, в "Журнале Прений" напечатанное, против закона об "управ печати" (police de la presse), представленного ныне в Палату Депутатов и взволновавшего всю Францию, министерство пустило в "Монитер" статью полуофициальную, в которой защищает оный закон и, следовательно, нападает на его противников, между прочим и на Шатобриана, а в лице его и на журналистов, или, по крайней мере, на участвующих в журналах. "Один писатель имеет два звания", сказано там, "он журналист и сверх того член Парламента. Как журналист, он пишет статьи в пользу своего ремесла (profession); это в порядке. Как оратор, он будет произносить речи в оправдание своих статей; это также естественно. Но я вижу участие, которое имеет в этом деле, и доводы его уже для меня не убедительны: он ходатайствует за себя". Сия выходка устремлена на Шатобриана. В нескольких из следующих № "Журнала Прений" напечатаны сильные возражения против помянутой статьи, худо оправдывающей проект закона. В одном месте сказано "Менее презрения к журналистам. Не забудем того, что революция изменила во многих отношениях наши понятия и породила потребности нападений и отражений, дотоль нам неизвестные. От 1789 года до 1827 г., вы, может быть, не найдете ни одного замечательного человека в различных слоях общества, который не воспользовался бы периодическою печатью. Оба Мирабо, злополучный граф де Клермон-Тоннер, большая часть членов Собрания Образовательного и Собрания Законодательного во дни первой монархии, республики, империи, монархии восстановленной, Шамфоры, Лагарпы, Сюары, Фонтанты и проч., в Англии Болинброки, Бурки, Шериданы, Каннинг, тысяча других, которых имена не представляются теперь памяти моей, наконец, самые монархи не гнушались поприщем, на коем мнение одержало столько побед". Аристократическая грамота журналитета основана здесь на блестящих именах, в особенности же для нас, Русских, журнальная геральдика освящена великим именем. Перо, писавшее Наказ, начертило несколько страниц в издании "Собеседник". С любопытством и уважением находим мы в сем периодическом сочинении изумительные доказательства политической терпимости Императрицы Екатерины II в ответах, данных ею на некоторые, немного отважные запросы Фон-Визина. Аристократия талантов также не чуждалась у нас журналов. Мы встречаем в разряде журналистов наши имена: Сумарокова, Новикова, Крылова, Жуковского, Карамзина. Жаль, что сия ветвь литературной деятельности не осталась у нас в подобных руках. Под сенью такого покровительства процвели бы более и более успехи периодические. Увлеченные ободрительным примером, замечательные сограждане, государственные люди, хотя и не совершенно принадлежащие авторскому званию, стали бы, может быть, в часы досуга, повторять периодическим листам плоды своей опытности, своих наблюдений, патриотические свои замыслы, поучительные указания. Журналы тогда были бы отголоском мнений и понятий людей, имеющих мнения и понятия, свидетельствами настоящего и указателями в будущем к цели усовершенствования. К коей стремится ум человеческий на всех поприщах, открытых перед ним. Таково должно быть предназначение журналов политических, литературных, нравственных и относящихся до какой бы то ни было отрасли наук и художеств. К сожалению, наши журналы по большой части не заглядывают вдаль и продовольствуют себя и читателей своих побором домашней мелюзги: мелочной прозы и мелочных стихов руководителя своего, родственного или приятельского. Это тем более достойно сожаления, что публика наша охотница до периодического чтения, будь оно сказано ей не в похвалу, а в засвидетельствование истины. Большая часть читателей наших слишком ленива, развлечена тем и другим и не довольно запасена основными сведениями, чтобы выдержать чтение важнейшее, требующее времени, постоянного напряжения и предварительных приготовлений. Ей именно было бы весело в разнообразном и неотягчительном занятии хватать вершки; но уже за то старайтесь, чтобы эти вершки были точно ярки и чтобы с них можно было окидывать взором обширные и занимательные окрестности. У нас многие писатели жалуются на равнодушие публики, на недостаток Русских читателей, а между тем журналы не убавляются, а напротив; следовательно, есть подписчики, и в двадцать, в пятьдесят, во сто раз более того читателей. Спросите у журналистов сказать по совести: в них заключается неодолимая прелесть, или в охоте, в потребности подписчиков и читателей читать их журналы. Войдите в кабинет чтения, находящийся в каком-нибудь общественном заведении: иной морщится, другой зевает, а весь стол, покрытый периодическими изданиями, отечественной работы, обсажен добровольными тружениками, которые в смирении духа, переходят от красной обертки к синей, и так далее, ищут, чем поживиться, и часто, часто встают из-за стола натощак Долголетие некоторых из журналов наших, о коих нельзя даже сказать, чтобы жили они сгоряча, а только по какой-то силе живучести, неподлежащей никаким соображениям и расчленениям, убедительно доказывает, что журналы сделались у нас общежительскою необходимостью, и что если дурные журналы имеют подписчиков, то есть поддержателей, ибо вероятно никто из одной чести издавать журнала не будет, то истинно хорошие журналы, отвечающие потребностям любопытных современников, были бы у нас нарасхват и с великою пользою получаемы и читаемы. _______________________ Читая парижские журналы, видим, что и у французов веселость начинает морщиться. В старой Франции насмешки, куплеты, эпиграммы были единственными орудиями оппозиции, то есть публики: в новой — партизанская перестрелка обратилась в войну более значительную и систематическую. Не знаю, от того ли, что им уже не до шуток, но французы менее шутят, а более горячатся. В политической своей полемике они уже не царапать хотят своих противников, а сшибать их с ног на повал. И поэзия их приняла какой-то вид степенный и часто сердитый. Один Беранже, в песнях своих, держится повадок водевиля: Agreable, indiscret, qui, conduit par le chant,
но и у него нередко отзывается сердце в шутке остроумия. По прежним обыкновениям, какой-нибудь эпиграмматический "Ноэль" отпел бы новый проект, представленный ныне на рассмотрение палаты депутатов. Ныне Казамир Делавин извлекает из патриотической лиры своей мужественные звуки. В "Журнал Прений", при объявлении о новых его семи "Мессеньенах", находится выписка, вероятно, из введения к ним. "В этом малом количестве фраз", говорит журналист, "заключается полное выражение народной мысли. Когда Афиняне готовились на войну, они не пренебрегали советами Фемистокла или Алкивиада. Франция будет судить о проекте закона литературного, возбудившего негодование Казимира Делавиня и опровергаемого Шатобрианом". _______________________ В доказательство, что поэзия Французов стала ныне сердитее и завербовалась под знамена политики, можно привести и оду Виктора Гюго, напечатанную в "Журнал Прений", 9-го Февраля. Предмет сей оды дипломатическая тяжба, занимавшая Парижскую публику, вследствие вечеринки, данной графом Аппони, Австрийским посланником, и на коей отказывались величать маршалов Французскими титулами, дарованными им Наполеоном и заимствованными от наименований городов и областей, подлежащих Австрийской державе. Предмет, кажется, мало поэтический, но со всем тем он послужил содержанием для оды в двадцать строф и более, куда поэт перенес весь романтизм и все лирическое самохвальство, свойственное Французской музе. Впрочем, в ней встречаются и яркие и сильные черты, означенные истинною поэзиею. Вот пример браноносного Духа поэта и нынешней поэзии: Nous froissons dans nos mains, helas! Inoccupes
III Скоро нельзя будет сказать, что в Русской литературе мало детских книг и журналов: говорим не иносказательно (для иносказаний на Руси не скоро еще пройдет время), но прямо; с прошлого года за книги для детей особенно принялись многие из наших сочинителей и переводчиков. Сказав уже о нескольких книгах и журналах детских, достойных замечания по их цели, а часто и исполнению, мы должны прибавить к ним Новую Детскую Библиотеку, издаваемую Б.М. Федоровым, с Января сего 1827-го года. Каждый месяц выходит небольшая книжка (листа четыре печатаных в 16-ю долю листа), с картинками, довольно хорошо гравированными. Содержание и расположение виданных нами двух книжек заслуживает похвалу, и мы благодарим г-на Федорова от лица многих родителей и наставников за то, что они приняли на себя трудную обязанность наставлять и забавлять детей приятным и полезным образом. Дети с пользою и удовольствием читают журнал его. Только одно не нравится многим в "Детской Библиотеке": она слишком дорога. Годовое здание, состоящее из 12 небольших книжек, стоит 12 рублей ассигнациями в Петербурге, в Москве и других городах 30 рублей. Согласны, что каждый автор имеет ценить труды свои, как ему угодно; но, издавая книгу, предназначенную для педагогики или ученую, непременно должны иметь в виду покупателей, для коих она назначается. Сколько есть добрых, просвещенных отцов семейств, которые не в состоянии уделить 30-ти рублей на книжку для детей своих, а надобно согласиться, что журнал г-на Федорова, хотя полезное и занимательное чтение, но не такая еще необходимость, как учебные, элементарные книжки. Упомянув о появлении "Славянина" (Телеграф 1827, т. XIII, от. II, стр. 86), военно-литературного журнала, издаваемого, с 1 января сего 1827 г., А. Ф. Воейковым, скажем читателям, что мы видели уже одиннадцать книжек сего нового журнала. Он очень исправно издается и хорошо печатается; но что всего важнее, заслуживает внимание публики по своему внутреннему достоинству. С начала года загремела было на него сильнее канонада из листочков "Северной Пчелы", но пристрастное суждение печального застрельщика слишком было явно. Скажем более: если "Пчела" хотела уронить "Славянина", то она поступала слишком неосторожно, браня в нем все, с первой до последней строчки. Наблюдатели русской литературы могут заметить, на какую степень упала ныне критика "Северной Пчелы": на нее никто уже не возражает, никто не идет в бой с "Пчелою", с нею только шутят, или немногими словами отвечают на целые листы ее вылазок Вероятно, скоро настанет время, что и это прекратится, что в "Пчеле" совсем ничего отвечать не станут и жужжание ее будет только разносимо ветром, как звуки кимвальные на преддверьях жилищ тех искусников, которым похвалы часто встречаются в листах "Северной Пчелы". Кто из многих примеров не уверился еще о достоинстве похвал и осуждений "Северной Пчелы", тому советуем посмотреть на ее суждения о "Славянине". Не подумайте ли, читая, критики на него издателей "Пчелы" и их сотрудников, что "Славянин" хуже "Сына Отечества"? Напротив, прочитав 11-ть вышедших уже книжек, можем уверить читателей, что сей журнал достоин их внимания, наполняется новыми, хорошими статьями, и в его отделении словесности находится много занимательного и прекрасного! Исчислив несколько статей, мы докажем справедливость нашего мнения. В отделении 1-м, военном, заметить статьи: "О горной войне" (из книг Лаллемана, изд. в 1825 г.); "Осада Бадаеза" (из Австрийской военной газеты 1826-го года); "Об армии Ост-индской компании" (из книги графа Ное, изд. в 1826 г.); "О военных орденах" (из Берлинск Военн. Журнала). Далее три любопытных статьи, сочиненных нашими отечественными военными писателями. Наконец материалы для русской военной истории: о конной артиллерии, а в войне с Горцами и Персами; статья: о военных писателей, и проч. имеют также относительное достоинство. В отделении II-м, словесности, мы увидели стихи Жуковского, Баратынского, Языкова, Козлова, несколько переводных статей из соч. Нодье, статью о российских памятниках, любопытную по многим отношениям, и проч. Между тем будем беспристрастны и скажем, что отделение словесности в "Славянине" могло быть бы лучше и что статьи, а особенно стихи, могли бы помещаться в нем с большим выбором, лучше помещать стихов меньше, но с строжайшим разбором. Предоставим "Сыну Отечества" и "Дамскому Журналу" печатать всякую всячину, только бы строчки заклеймены были рифмами. Снисходительность журналиста вредит и самим сочинителям и журналу, в котором стихи печатаются без выбора строгого. Если издатель "Славянина" усовершенствует отделение словесности и будет продолжать первое отделение своего журнала так же хорошо, как начал, мы предвещаем ему полный успех. Публика, как мы сказали, уже знает цену критик "Пчелы" и, конечно, не у издателей ее наведывается о достоинстве других журналов и книг. Впервые опубликовано: Московский телеграф. 1827. Ч. 13. Отд. 1. С. 32-35; Отд. 2. С. 121-127; Ч. 14. Отд. 2. С. 96-101,143-149.
Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) поэт, критик, государственный деятель. | ||
|