Князь Яков Петрович Шаховской
Записки

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие автора Благосклонному читателю!

Усчастливяся в нашем отечестве 45 лет в разных военных и статских службах, а напоследок и в первейших в государстве чинах, почасту с особливыми от всемилостивейших наших монархинь доверенностями, многие мне поручаемые патриотические дела производить; иногда и по таким дорогам, где не всегда возимые для доброделания припасы, без повреждения от завистников и пристрастиями торгующих в надлежащие места целосохранно доставляемы бывали; а в 1766 году, имея от рождения 61 год, подвержен ставши различным изнеможениям, по всенижайшему моему прошению от ее императорского величества государыни императрицы Екатерины Алексеевны в третий год ее государствования от всех дел с особливым знаком высочайшей милости получил увольнение; чем ныне пользуяся по просьбе моих друзей, благородные мысли, здравое рассуждение, любовь к добродетели и патриотический дух имеющих, а притом (чистосердечно признаюсь) частию еще и в удовольствие собственной о моих иногда удачливо произведенных делах похвал любления страсти, частию же добродетельствуя моему отечеству, не годится ли, что благосклонным сего читателям, а паче по таким же дорогам, как и я, проходить и истинными патриотами в отечестве быть тщащимися, к примечаниям в их осторожность, чтоб прошедшее видя, лучшие полезности в будущее время произвесть усчастливилися, сочинил я сие краткое описание знатнейших мною произведенных дел и воспоследовавших со мною приятных или противных приключений. К любопытству же вашему и к поощрению, чтобы вы по своим состояниям еще лучшего в свете домогаться охоту не теряли, со всеподданнейшего просительного о увольнении от дел моего письма, также и с представленной притом о моих делах записки, также и с воспоследовавшего на оное всемилостивейшего указа копии к сведению вам представляю.

Благосклонный читатель, вашим благим намерениям лучших успехов истинный желатель.

Прошение об отставке 1766

Всемилостивейшая государыня императрица!

В службе я нижайший с 1719 года, чему уже сорок шесть, а от рождения моего шестьдесят лет прошло, и что я как в военных, так и статских, а напоследок в знатных государственных чинах и должностях и при многих от вашего императорского величества особливо мне порученных государственных же дел комиссиях всегда с моими должными рабскими верностями беспорочно употреблялся и с какою ревностью о полезных успехах старание мое прилагал, о том все дела мои и многие высочайшие вашего императорского величества апробации доказательством есть. Но теперь, всемилостивейшая государыня, настигшая с летами дряхлость день ото дня приводит меня в изнеможение, потребного писать и читать зрения лишаюсь, а частые наипаче же в голове моей болезни наивеличайшие помехи в делах звания моего приключают; того ради на известные всему свету вашего императорского величества милость и правосудие уповая, с незазренною моею совестью повергаяся к освященным стопам вашего императорского величества, всенижайше прошу с таковыми же высочайшей вашего императорского величества милости знаками, с каковыми и прочие в таковых случаях мне подобные всемилостивейшие пожалованы, повелеть меня от всех дел уволить, а я до последнего издыхания моего со всеискренним усердием и верностью пребуду. Всемилостивейшая государыня императрица, Вашего императорского величества нижайший раб.

Обозрение службы 1719-1766

По силе государственных узаконений и находящиеся в статских службах так же, как и военные, те, о, коих к увольнению от служб и за добропорядочные поступки к награждению представляемо бывает, должны доказать о своих употребленных службах аттестатами. Того ради и сенатор, князь Яков Шаховской, к удовлетворительным о его беспорочной службе справкам краткое описание представляет:

Что он с 1719 года вступил в военную службу и что в бывшей турецкой войне с тремя ротами Конной гвардии, будучи старшим ротмистром, за майора оными при всех военных действиях три кампании командовал, и потом паки оные роты обратно к полку привел во всем добром порядке и исправности; о том не только в оном полку, и в тогда бывшем Кабинете довольные виды есть.

Потом, по вступлении в статскую службу, в главной полиции советником, а напоследок несколько времени и главным командиром был со всякою в той должности исправностью, как по делам в полиции и в Сенате явствует.

После оного будучи он, князь Шаховской, в Синоде обер-прокурором, между прочими должности своей всегда неослабными исполнениями, удержал получаемое синодальными членами из казны не в силу законов денежное жалованье, которого потому осталось в казне по новое учреждение более ста тысяч рублев. О чем по делам в Синоде явно.

В бытность его генерал-кригс-комиссаром, не включая здесь колико он при подрядах и отправах мундирных и амуничных вещей пред прежним в ценах уторжек и лучших успехов учинил, и что во все семилетнее в оном чине военное время всегда исправным в должности своей был, и в доказательство того многие письменные милостивые монаршие апробации имеет. А только здесь два дела пространно описывает.

1) Для умножения российских суконных фабрик, дабы с оных, а не с иностранных мундировать войска, превозмог все происки и домогательства английского консула Вульфа и пресек продолжаемую до него из Англии покупку сукон на солдатские мундиры, и тем способом ныне российские суконные фабрики пришли в состояние не только все войско, но еще и другие великим числом внутренние в империи расходы сукнами довольствовать, а еще более, что оными работами многому числу нашей нации людям достаются на пропитание и содержание те немалые суммы денег, которые прежде получал английский народ в свою пользу.

2) Во время прусской войны, когда данным ему, князю Шаховскому, из Конференции рескриптом повелено на заграничную армию мундирные и амуничные вещи потребное число к будущей кампании у иностранных и вне государства покупками и подрядами по его благоизобретению приуготовлять, тогда он, князь Шаховской, осмелился против оного данного ему указа подать в Конференцию представление с ясным доказательством, какая немалая сумма денег на то из государства выйдет в руки иностранных купцов и колико чрез то внутри России останется непереработанных продуктов и великое число людей оных рукоделий лишатся, которые теми не только себя с домашними содержат, но и государственные с них поборы исправно платят. О чем также и ее императорскому величеству персонально записку тогда же подал, и потом вскоре Конференция оное учиненное свое определение отменила и поручила ему, князю Шаховскому, все те на армию вещи внутри России приуготовлять и отправлять по его благоизобретению. О которых пользах, по произведенным и исполненным в комиссариате и бывшей Конференции делам, ясные доказательства есть.

В бытность его генерал-прокурором, окроме тех его повседневных прилежных стараний, как точно по делам в Сенате значит, чрез один год и четыре месяца его в генерал-прокурорах бытности, кроме повседневно прочих разных текущих, одних апеляционных дел более, нежели в прежние бывшие до него шесть лет, решено. Еще произведено под его старанием полезного, а именно:

1. Согласил господ сенаторов поровнять еще причислением к подушному сбору на черносошных и государственных крестьян за помещичьи доходы, платежом которых доходов более полумиллиона рублев всякий год в казну прибыло.

2. Дозволили помещикам отдавать за продерзости людей своих и крестьян на поселение в Сибирь с зачетом в рекруты, отчего ныне уже там в пустых местах селения и земледелие ко многим дальновидным для империи пользам оказуются.

3. Против поданного Сенату от графа Петра Ивановича Шувалова предложения и плана о переделе медных денег легковесных еще в легковеснейшие, по которому уже все сенаторы в действо произвесть согласились, он, князь Шаховской, письменно с возражением о неудобности тех протестовал и о всем том тогда же, по должности своей, ее императорскому величеству представил, а производство оного дела остановил.

4. Прежде бытности его заготовленное в Сенате с Синодом соглашение, чтобы все архиерейские и монастырские деревни со всеми доходами отдать им в полное ведомство и управление безотчетно, с платежом только за все те на год по четыреста тысяч рублев, в действо произвесть, он, князь Шаховской, не допустил и письменным предложением лучшего в сходность именных о том указов решения домогался и тем оное дело от ее императорского величества нашей всемилостивейшей монархини, ныне благополучно государствующей, славное и весьма полезное для государственной казны решение получить сподобился и первый о рассмотрении оных церковных имений и о бытии для того комиссии публичного указа формуляр он, князь Шаховской, сочинить и к апробации и подписанию ее императорскому величеству обще с Никитою Ивановичем Паниным поднесть усчастливился.

С какою же ревностию и усердием беспристрастно и доныне многие поручаемые особливо ему, князю Шаховскому, от ее императорского величества о разных государственных делах комиссии производил, в том самые те дела и высочайшие ее императорского величества апробации доказательством есть.

Указ об отставке 1766

Указ нашему Сенату. Тайный наш действительный советник и сенатор, князь Яков Шаховской, поданным нам прошением, прописывая слабость своего здоровья и что с летами настигшая дряхлость день ото дня приводит его в изнеможение, всеподданнейше просит нас об увольнении его от всех дел. Мы, снисходя на оное прошение, сим всемилостивейше его от всех дел увольняем, а за долговременную его верную и усердную нам и отечеству службу повелеваем вместо пенсии производить ему по смерть нынешнее его жалование.

Екатерина 1 апреля 1766 года. С.-Петербург.

Часть первая

Я родился в 1705 году; по смерти отца моего остался при матери менее года. Мать моя чрез несколько времени вышла замуж. Но, как мой вотчим вскоре умер, она вышла за другого, который был к матери моей, также и ко мне неблагосклонен; того ради на 9 году возраста моего дядя мой родной, князь Алексей Иванович Шаховской (который тогда офицер гвардии, а напоследок чрез многие годы царствования государыни императрицы Анны Иоанновны сенатором, в Конной гвардии подполковником, при ее императорском величестве генерал-адъютантом и ордена Святого Александра Невского кавалером был), взял меня в свой дом, воспитывал при себе по тогдашним обыкновениям и любил во всю свою жизнь не менее, как достойного сына.

Главнейшие же и частые мне были от сего второго отца поучения, чтобы всякое дурно делать стыдиться, а справедливость и добродетель во всяких случаях всему предпочитать. Для преодоления слабостей моих и пороков советовал он мне самому о себе часто помышлять и оные обличать и обвинять собственным рассудком без послабления, притом тщиться всегда читать пристойные моим летам и обстоятельствам честные и полезные прежде бывшие дела, похвальную память о себе оставивших, и научать себя твердым духом по таким путям следовать. Сии-то, благосклонный читатель, в молодости моей вкорененные в сердце и в мысли поучения были при всех случаях в поведениях моих первейшими правилами.

Как достиг я 14 лет возраста моего, то представил он меня в службу лейб-гвардии в Семеновский полк, в государствование императора Петра Великого, в 1719 году. В оном полку быв по нескольку времени солдатом, капралом, каптенармусом и сержантом, его же отеческими о мне к лучшему промыслами, не так как после многие молодые дворяне, дома живучи, все унтер-офицерские звания проносили, а по введении уже в офицерские чины в службу вступали, я, неотлучно при полку находясь, капральскую и всех унтер-офицерских чинов должности действительно отправлял.

В 1725 году, в царствование государыни императрицы первой Екатерины Алексеевны, между немногими прочими унтер-офицерами назначен, а потом в государствование императора Петра Второго произведен из оного полка в новосочиненный тогда из бывших в драгунских полках дворян новый полк, именованный лейб-региментом, поручиком, а потом чрез несколько времени произведен капитаном, а при переименовании того полка в 1730 году Конною гвардиею в государствование императрицы Анны Иоанновны с повышением всех равными чинами с пехотною гвардиею между прочими немногими из того полка прежними офицерами оставлен я был в оном полку поручиком.

Между тем упомянутый дядя мой, тогда уже быв генерал-майор и гвардии пехотной майор, в 1732 году определен был в оный лейб-гвардии Конный полк подполковником, а в 1734 году отправлен от государыни императрицы Анны Иоанновны в комиссию учреждения слободских полков, куда и меня, между прочими для управления по оной комиссии дел офицерами, взял с собою и по особливой ко мне милости, делая меня к услугам отечеству способным, употреблял во все по той комиссии нужнейшие дела и, между прочим, многажды посылал с докладами к ее императорскому величеству. Тогда-то оной комиссией учреждено в каждом слободском казацком полку по одной регулярной конной равной драгунам роте, а прочие тех полков жители, яко-то мещане, владельческие подданные и черкасы, по уравнительному расположению на содержание оных рот и учрежденного числа тогда в каждом полку для военной службы казаков, обложены денежным в казну платежом, так как и многие инаковые в тех слободских полках суды и обряды на ясных к лучшему доказательствах учреждены, которые и потом несколько лет от правительства хвалимы были. Но после, по пристрастию и лакомству могучих господ, в первые годы царствования императрицы Елизаветы Петровны оные регулярные роты поверстаны в казаки, а новоучрежденные внутренние распорядки уничтожены и те слободские полки приведены паки на прежнее обыкновение.

В то же время, когда оная комиссия происходила, по смерти малороссийского гетмана Данилы по прозванью Апостола, поручено оному дяде моему над Малороссиею и над учрежденными в той судами главная команда, где и я при нем несколько времени находился и имел случай познавать тамошних дел обряды и поведения.

В 1735 году, в приезд мой тогда с дядею моим по слободской комиссии с делами в Петербург, пожалован я секунд-ротмистром, а вскоре в то же время на убылое в полку место, именным же ее императорского величества государыни императрицы Анны Иоанновны указом, пожалован в ротмистры и остался при полку в службе, а дядя мой к своей должности опять в Малороссию поехал, оставя мне поверенность, чтобы все присылаемые от него по делам из Малороссии и по слободской комиссии и ее императорскому величеству и в Кабинет представления, также к герцогу Бирону и к прочим господам министрам, с коими он корреспонденцию производил, письма отдавать и о получаемых по тем сведениям его уведомлять, чрез что я к герцогу Бирону и к прочим господам министрам в лучшую зависимость и ближайший доступ приходил и часто имел случай с герцогом Бироном по комиссии слободской и о малороссийских делах, яко уже некоторое в тех знание имеющий, разговаривать. В таких обстоятельствах и приближении моем к лучшим степеням как бы нарочно, чтобы мне впредь остерегаться и от коварных ухищрений омерзение иметь, судьба подала мне вскоре случай самыми делами то узнать, как в тогдашнее время в отечестве нашем интриги и злобствующие зависти к великим чинам часто привязывались, что для вашего, благосклонный читатель, любопытства несколько описать я намерен.

Дядя мой, поехав из Петербурга, испрося позволение для излечения глазной болезни своей, несколько недель в Москве находился, а получаемые из Малороссии от слободских полков потребные уведомления с пристойными от себя мне наставлениями для подачи в подлежащие места ко мне присылая, между прочими прислал к ее величеству рапорт, а к герцогу Бирону уведомление, что по тогдашнему наряду знатный малороссийского казацкого войска корпус к армии, яко уже к начавшейся тогда с турками и татарами войне, под команду фельдмаршала графа Миниха, готовящегося идти в Крым, во всякой исправности с потребным для марша снабжением на рандеву отправлен; о чем он и ко мне в особый цыдулке писал, кто именно командующие ими старшины и с какими то войско довольными снабжениями отправлено и чтоб я при случае, где потребно, о том удостоверял.

Но как я уже после сведал, что фельдмаршал граф Миних, который к дяде моему в монарших поверенностях и в порученных ему над Малороссиею делах имев зависть, не упускал удобных случаев, где бы можно ему было приценясь делать повреждение; ибо он, дядя мой, не состояв под его командою, но главным командиром будучи в Малороссии, многие в защищениях оной несогласные с ним и спорные переписки производил, в то же самое время предускорил и ее величеству донести и герцога Бирона уведомить с описанием, сколько оное казацкое войско во многом неисправно.

В один тогда день герцог Бирон вышел в аудиенц-камеру, где уже много знатнейших придворных и прочих господ находилось, и подошед ко мне спрашивал, есть ли дяде моему от болезни легче? и скоро ли в Малороссию к своей должности из Москвы поедет?

Я как и о сем имел от дяди моего комиссию, чтобы в пристойном случае еще на несколько недель для лечения своего глаза в Москве ему пробыть выпросить дозволение и объяснительно уверить, что и в отсутствие его порученные ему в Малороссии дела с таковым успехом, как и при нем, происходить будут, представил о том его светлости; но он, как уже выше я описал, от фельдмаршала Миниха будучи инако к повреждению дяди моего уведомлен, несколько суровым видом и вспыльчивыми речами на мою просьбу ответствовал, что он уже знает, что желания моего дяди пробыть еще в Москве для того только, чтоб по нынешним обстоятельствам весьма нужные и время не терпящие к военным подвигам, а особливо там дела ныне неисправно исполняемые свалить на ответы других: вот-де и теперь малороссийское казацкое войско, к армии в Крым идти готовящееся, больше похоже на маркитантов, нежели на военных людей, вместо того чтоб должно им быть конным, с довольным еще числом в запас заводных лошадей, по два и по три человека, и те без исправного вооружения, на телегах, в командиры-де над ними по большей части из накладных и военного искусства не знающих казаков присланы.

Я, следуя моим правилам, чтобы во всяких случаях справедливость предпочитать всему, робким быть за стыд почитая, на те его светлости речи, не запнувшись, с твердым духом отвечал, что то донесено несправедливо.

На сии мои слова герцог Бирон, осердясь, весьма вспыльчиво мне сказал, что как я так отважно говорю? ибо-де в сих же числах командующий войском фельдмаршал граф Миних государыне представлял; и можно ли-де кому подумать, чтобы он то представил ее величеству ложно? Я ему на то ответствовал, что, может быть, фельдмаршал граф Миних оного войска сам еще не видал, а кто ни есть из подчиненных дяде моему недоброжелателей то худо ему рекомендовал; для лучшего же о истине удостоверения счастлив бы был мой дядя, когда бы против такого неправильного уведомления приказано было кому-нибудь нарочно посланному оное казацкое войско освидетельствовать и сыскать, с которой стороны и кем те несправедливые представления монархине учинены? ибо когда персональные кредиты, а не существенные доказательства дел в удостоверениях преимущества брать будут, тогда наисправедливейшие и радетельнейшие, от ухищрений коварных завистников безопасными быть надежду потеряв, лишатся своей крепости и негодными к услугам монархини и отечеству сделаются.

Таковая моя смелость наивящше рассердила его, и уже в великой запальчивости мне сказал: "Вы, русские, часто так смело и в самых винах себя защищать дерзаете". Сии его светлости речи не столько в робкое, как в огорчительное смятение меня привели, на что я ему скоро с печально-чувствительным видом ответствовал: "Сие будет высочайшая милость, и вскоре всеобщее благосостояние умножится, когда коварность обманщиков истребляема, а добродетельных невинность от притеснения защищаема будет; и когда дядя мой и я в таких несправедливых ее величеству представлениях найдемся, помилования просить не будем". В таких я колких и дерзких с его светлостью разговорах находясь, увидел, что все бывшие в той палате господа один по одному ретировались вон и оставили меня в той комнате одного с его светлостью, который ходил по палате, а я, в унылости перед ним стоя, с перерывкою продолжал об оной материи речи близ получаса, которых подробно всех теперь описать не упомню, но последнее то было, что я увидел в боковых дверях за завешенным не весьма плотно сукном стоящую и те наши разговоры слушающую ее императорское величество, которая потом вскоре, открыв сукно, изволила позвать к себе герцога, а я с сей высокопочтенной акции с худым выигрышем с поспешением домой ретировался.

И тут-то видел я от многих, тогда еще бывших во дворце в других палатах знатнейших господ, один от другого слышащих о тех моих с его светлостью бывших разговорах, разные о себе виды: одни из любопытства, останавливая меня, спрашивали, чем кончились мои разговоры, другие удивлялись моим дерзким словам, а третьи, как бы какое худо из того мне предвещая, отдалялись и не хотели на меня взглянуть. Я, приехав домой, остатки того дня в разных размышлениях и предприятиях к моим поведениям препроводил, а на другой день приехал во дворец и в покоях герцога Бирона, не входя в ту палату, куда я между прочими знатными персонами прежде входил, в другой, где маломощные и незнакомые бедняки ожидали своих жребиев, остановился, ведая, что его светлость, отделяясь из окружения знатных господ, и во оную палату на краткое время выходит и выслушивает их просьбы, а некоторых удостаивает и своими разговорами, что вскоре и воспоследствовало. Его светлость отворя дверь глядел в оную палату, принимая некоторых поклоны и других просьбы, и увидев меня, позади прочих в унынии стоящего, сказал мне, для чего я тут стою и нейду далее, сюда? указав мне ту палату, где он с окружающими его знатнейшими господами находился, куда я за ним немедленно и вошел. Чрез несколько минут его светлость, подошед ко мне, спрашивал меня благосклонно, не имею ли я от моего дяди каких новых уведомлений? на что я ответствовал, что я еще ничего от него не получал, а ежечасно ожидаю, а как тогда был почтовый день, то я о всех тех бывших с герцогом разговорах к дяде моему писал.

Чрез несколько потом дней получил я из Москвы от дяди моего в Кабинет ее величества и к герцогу Бирону некоторые представления с уведомлением, что ему есть несколько полегче и что он для тогдашних в Малороссии надобностей из Москвы вскоре в оную отправится, и притом прислал ко мне по тогдашним военным обстоятельствам об одном секретном деле пакет с надписанием: "к герцогу Бирону, для препровождения до рук ее величества"; оный я его светлости представить не умедлил с таковым, как дядя ко мне писал, изъяснением, что он желал для лучшего его светлости понятия писать на немецком языке, но не имея к тому надежного человека, писал по-русски, для того бы я при подаче представил, чтоб повелено было оный прочесть, кому он особливо ввериться изволит.

Его светлость, принимая оный пакет и выслушав те мои речи, оставя прочих, пошел и мне приказал идти за собою в свой кабинет, где вынутые из оного письма приказал мне прочесть; потом, являя мне знак своей благосклонности, долго о той материи со мной разговаривал.

В таком я обрадовании, как помнится, не более двух недель находясь, весьма печальное для меня получил уведомление, что оный дядя мой, едучи из Москвы, занемог на пути близ города Тулы горячкою и, для того остановясь на той же дороге в своей деревне, чрез несколько дней скончался.

И тако с того же дня план моих поведений переменился, и бывшие в поверенности у дяди моего дела поручены другим, по тогдашним пристойностям.

В 1737 году в бывшую тогда с турками войну между прочими добровольно желающими, в числе трехротного комплекта, я командирован в армию от лейб-гвардии Конного полка, а тогда же и от всех гвардии пехотных полков по одному батальону с несколькими штаб-офицерами командировано было в очаковскую кампанию, куда и отправлены из Петербурга в феврале месяце, и при выступлении оных рот к армии поручена мне была, как старшему тогда перед прочими бывшему ротмистру, над оными команда за майора. Итак, я имел честь и счастье оные роты благополучно во всякой исправности на рандеву близ города Переволочны за Днепр, в урочище, называемое Мишурный Рог, привесть, где уже вся армия была к начатию кампании в готовности, в лагере 1738 года и представить на смотр тогда главнокомандующему генерал-фельдмаршалу графу Миниху и, присоединяясь к батальонам пехотной гвардии, там же бывшим, был под ордером тогда командующего оными полковника Бирона; и как в оной кампании, так и в последующих двух, то есть с днепровской и хотинской, по выступлении армии с места собрания в поход при первом свидании с неприятелем откомандирован был со всею своею командою в конвой фельдмаршала графа Миниха, следуя при всех движениях всегда за ним безотлучно.

Причем больше многих других, во все те три кампании в бывших баталиях и акциях находясь под его повелениями, искусные его распоряжения и учреждения видать, и неоднократно в случаях, где окружаемы и атакованы бывали от неприятелей, по наставлениям и повелениям оного графа Миниха в исправном порядке всегда имел я счастье непостыдно звание свое исполнять, за что от него получил многие благосклонные приветствия.

По окончании второй кампании, когда армия возвратилась от Днепра к своим границам, тогда его сиятельство отпустил меня с командою и, не доходя до границ за несколько миль, при отправленном тогда от армии в командированном деташементе с некоторыми тягостями наперед и при отшествии моем из лагеря публично ко фрунту моей команды приехав, сказал мне и прочим всем стоящим под командою моею многими благосклонными и ласковыми словами благодарение и, вычитая наши бывшие перед прочими лишние труды и исправные поведения, обнадежил, что он хорошую рекомендацию ее императорскому величеству о нас представить не оставит, а притом желая, чтобы мы прежде прочих могли придти в Малороссию и на винтерквартирах расположиться, нас отпустил, что мне тогда с командою великое обрадование, а другим зависть причинило, и многие из пехотной гвардии офицеры, отпросясь, при оной моей команде, яко волонтеры, поехали для скорейшего свидания со своими фамилиями, кои близ границ в городе Киеве ожидали.

Ежели бы вы, благосклонный читатель, еще с собою таких оказий не видали, то от ваших друзей, в сих случаях бывалых, удостовериться можете, сколь таковые обстоятельства благородную амбицию имеющим чувствительны бывают; а мне еще тем лестнее казалось, что сия была первая от недавно сочиненного тогда лейб-гвардии Конного полка, против неприятеля употребленная, состоящая из благородных дворян команда, кою я усчастливился во все три кампании многократно употреблять самым делом и окурить порохом новые и также до того в таких случаях небывалые, при той бывшие три штандарта без наималейших в должности моей проступков.

В начале 1740 года, как уже мир с турками был заключен, оные роты обще пехотной гвардии с батальонами, прибыв с винтерквартир из Малороссии к Петербургу по высочайшему именному повелению, с приколотыми на шляпы лаврового дерева ветвями мимо дворца, где ее величество смотреть изволила со всеми знатнейшими, по улицам до своих квартир торжественный вход имели. Итак, оные под командою моею бывшие роты к полку привесть и полковым моим командирам о всех моих поведениях в бывших трех кампаниях непостыдный отчет представить усчастливясь, вступил я к моей настоящей роте в полковую службу.

Его светлость герцог Бирон, о коем я выше описал, а из кабинетных министров обер-шталмейстер Артемий Петрович Волынский были ко мне особливо благосклонны и коротко меня знали, а особливо Волынский, тогда из лучших в Кабинете монаршем быв дельцов, очень меня полюбил, так что часто со мною о многих государственных делах разговаривал, и хотя я в знании таких дел перед ним малосмыслен был, не могши худых от добрых мнений разделять, однако же понятие мое мне вперило столько, что все его дела яко истинного любителя отечества ревностным духом ко славе монаршей и к пользам общим, следовательно где бы и его слава не погасла, производимыми почитал.

Но увы! оные-то мне его открытности и доверенности были предзнаменованием бедственных, высокими горами и глубокими рвами или пропастьми наполненных путей, по которым судьба Всемогущего водить меня определяла, как то вскоре следующими приключениями оказалось, но сперва совсем в инаковых по поверхностям видах я те принимал.

В один день увидев меня Артемий Петрович во дворце, сказал мне, чтобы я ввечеру к нему в дом приехал, что он имеет нужду со мною поговорить. Я то исполнить и не преминул, а он, увидя меня, повел в свой кабинет и, с великою благосклонностью являяся, говорил: "Вот, друг мой, я вчерась будучи во дворце имел счастье сделать доказательство о ваших достоинствах и, по моей к вам дружеской любви, довольно изъяснил о вас ее императорскому величеству и герцогу Бирону и приготовил, что вы в скором времени будете сенатором, ибо оный еще большим числом достойных людей есть намерение наполнить".

Такое уведомление очень меня обрадовало; я, тем ласкаясь, оказывал ему приличные благодарности и ожидал день ото дня себе лучшего, не зная, что уже тогда к погублению его употребляемые способы поспевали и на всех тех, коих он любил и которые к нему часто езжали, кладены были метки.

Вскоре потом оказываться стало, что Волынский впал в ненависть у герцога Бирона. Сверх того я знал же, что он тогда с товарищем своим, кабинет-министром же графом Остерманом, имел потаенную вражду и каждый из них, имея у двора из первейших чинов свою партию, непременно один другому сети к уловлению и рвы к падению хитро делать тщились.

Но я то, как еще в таких делах был малосведом, по своим воображениям умствуя гаданиями и приводя примеры, что на высоких степенях находящимся частые потрясения, от разных вихрей бываемые, не всегда делают низвержение, но тем еще иногда вразумляют, ободряют и укрепляют к лучшему, не за бедственное почитал и непрерывно каждый день, а иногда и по дважды, несколько уже в задумчивости находящегося моего благотворителя Волынского посещал в знак моей непоколебимой благодарности.

Потом чрез несколько дней случилось мне быть в доме у бывшего генерал-полициймейстера Василия Федоровича Салтыкова, который ко мне был благосклонен, и когда мы с ним разговаривали о разных посторонних делах, вошел в ту камеру бывший тогда в полиции секретарь Молчанов, которого я до того времени не знал. Он начал сказывать своему генерал-полициймейстеру, что он поутру того дня призван был для некоторых случившихся по полиции дел в кабинет ее величества к министрам, где между прочими делами видел за собственною ее императорского величества рукою указ об определении в главную полицию новых членов на место его превосходительства, а именно: из артиллерийской канцелярии бригадира Ун-ковского, из Адмиралтейской коллегии советника Зыбина да ротмистра Конной гвардии князя Якова Шаховского.

Василий Федорович, с удивительным восторгом сказав обрадо-вание, что он от того хлопотного присутствия избавлен, поздравлял меня с усмешками, как я своими пролазами такое хорошее себе место промыслил.

Но я никогда о таком для меня неавантажном месте не думал, а инаковым, как уже выше упомянул, гораздо знатнейшим был обнадежен, паче же ласкаясь великою благосклонностью ко мне Артемия Петровича и день ото дня ожидая ему лучшего, уповая притом, что и герцог Бирон ко мне милостив, несомненно события моих польз дожидался и, быв накануне того дня ввечеру у Артемия Петровича, а нимало о сем новом моем чине не слыхав, сперва принимал оную себе ведомость от секретаря Молчанова за ошибку его, но он уверял меня, что тот указ он весь сам читал, который при нем уже и в Сенат послан. От сего подвергнулся дух мой великому беспокойству, и я, не много мешкав, поехал в дом к моему благотворителю Артемию Петровичу Волынскому, чтобы о том удостовериться.

Артемий Петрович, увидя меня, прежде нежели я говорить начал, встретил с весьма печальным видом такими речами: "Знаю, друг мой, о вашем приключении и что тому я причиною; пожалуй не оскорбляйся и имей терпение, а особливо Бог допустит вам лучшее сделать".

Такой его вид и речи я, приняв доказательством твердой любви и милости ко мне его, начал было изъяснять мое о таком со мною нечаянном приключении удивление с горестным чувствованием; но он меня пресек, повторяя речьми своими, чтоб я о том более не говорил и не оскорблялся, а поставил бы на его счет; и тако оные разговоры и кончились.

Я, несколько побыв у сего моего благотворителя, как был уже вечер, приехал в дом свой и препроводил всю ночь в горестном смятении, крайнее имея от полицейских должностей отвращение.

Поутру рано и от полка получил я приказ, чтобы немедленно явился в Сенат, куда я тогда же, не замедлив, приехал.

По введении меня в присутствие господ сенаторов объявлен мне был указ, что я пожалован советником в главную полицию; хотя неудовольствие мое ясно было на лице моем написано, но я должен был с нижайшим поклоном благодарение мое представить.

Я в тот же день приведен был к присяге, а на другой день в канцелярию полиции обще с моими тогда новоопределенными товарищами вступил.

В то время благотворителю моему Артемию Петровичу Волынскому из дому выезжать уже не велено; но я по незазренной моей совести не токмо намерений согласных, но ниже разговоров, клонящихся к бесславию монархов и ко вреду общества не имея, все его мне являемые дела, мнения и рассуждения патриотическими и вернорадетельными монархине и отечеству признавал и, тщася и в таком случае ему доказать постоянную благодарность, посещал его в доме, когда уже все его оставили, а только еще бывали его друзьями.

А как такие приключения скоро одно за другим следовали, то по прошествии малого времени учинена из первейших чинов в нескольких персонах над ним комиссия.

Я, учреждая мои поведения так, как новопричисленный в таких внутренних хитро-коварных между случайными людьми политических войнах рекрут, нимало не воображал и не опасался, чтоб столь велика злость человеческая к подобным себе быть могла, и дабы невинность ясно оправдать себя могущего, скоро низвергнуть и погубить превозмогли; сие воображал я чрезвычайною редкостью и то только от непросвещенных, злонравных и варварскими обычаями и жадностями в воспитании напоенных людей, причем и по моим непорочным поведениям не имел я причины думать, чтоб то в полицию мое определение от кого мне во зло сделано было; но увы! — иное мне открываться стало.

По нескольких днях моего в полиции присутствия, как уже Волынский под строгим судом в Петропавловской крепости (как обыкновенно в тогдашнее время содержали в оной важнейших по криминальным делам преступников) находился, просил я герцога Бирона, чтобы он меня милостивым заступлением от такой должности, в коей я ни знания, ниже охоты отправлять оную не имею, меня избавил и учинил предстательство, чтобы я по непрестарелым моим тогда еще бывшим летам и по склонности и практике к военным делам определен был в армию полковником, как и некоторые младшие мои товарищи уже награждены были.

Его светлость герцог Бирон с несколько суровым видом изволил мне ответствовать, что он того не знает, а говорил бы я о том с министрами, ибо-де они к тебе благосклонны.

Я таковой его светлости совет, чтоб был с инаковым мнением произведен, нимало не приметя, просил милостивого наставления, чтоб мне подать челобитную ее величеству, в чем он и не отрекся.

Я, приняв то за начало к моему удовольствию, немедленно написав оную, на другой день будучи во дворце перед полуднем, как в такие часы ее величество изволила выходить и допускать видеть себя приезжим, с нижайшим поклонением ее величеству подал и усчастливился видеть, что тогда ж изволила, отойдя к окну, оную прочесть, ибо та в малых строчках только об определении меня в армейскую службу состояла.

Я, не зная, с каким то намерением ее величество, шествуя во внутренние покои, оную мою челобитную с собой взять изволила, весьма с твердою надеждою, что скоро резолюция последует, в дом поехал.

Учрежденный тогда суд над моим благотворителем, Артемием Петровичем Волынским, по большой части под рассмотрением и руководством его злодеев и ненавистников производился; одни за другими умножаемы были ему суровости, о чем, яко чрезвычайном с таким человеком приключении, во всем городе по домам происходили разные разговоры и толкования, и между прочими почитаемыми его друзьями и искателями упоминали, что и я был его любимцем.

Такие до ушей моих доходящие уведомления, паче же когда я день ото дня примечал, что по моей челобитной, поданной ее императорскому величеству, не токмо резолюции, но и никакого отзыва не было, и как притом господа тогда бывшие кабинетные министры граф Остерман и князь Черкасский на такие же мои им прошения об определении меня в армейскую службу коротко и холодно мне отвечали, дали мне причину терять мою надежду о благополучиях и ожидать худшего не по делам, но по знакомству оного нечастного министра, в руки своих злодеев.

Бывший тогда лейб-гвардии Конного полка подполковник Ливен, который ко мне имел особливую благосклонность, увидя меня наедине и сожалея о моем приключении, советовал мне иметь терпение и чтоб я впредь до времени никакими о себе просьбами не скучал. Таких его речей не могши я понять, просил, чтобы он обстоятельно о причине той дал знать и благосклонным наставлением к лучшему меня снабдил. Но он, как разумный и во всех случаях предусматривать и скромно остерегаться уже человек искусный, пожав меня за руку, тихо на ухо дружески сказал: "Довольно сего, что я по моей к вам дружбе и по нынешним обстоятельствам объявил, а впредь время все вам откроет". Такое уведомление и вящше принудило меня худшего ожидать по Волынском.

Чрез несколько потом недель благодетель мой, Артемий Петрович Волынский, и его друзья комиссиею судимы были, которые знать что к какому-нибудь ходу доверенности от него или сообщение с ним имели, что мне было неведомо, или за иное что, Всевидящего правосудием поносною смертью на эшафоте жизнь их пресечена, а некоторые, телесные наказание получа, в ссылку были отправлены; меня ж Всевидящий по невинности сохранил.

VII

В бытность мою в полиции редкий день без атак и штурмов проходил, а наипаче как оба товарища мои летами гораздо постарее и в таких переворотах поискуснее меня были и редко из домов своих во дворец и великим господам являлись, да и в полицию в присутствие за приключающимися своими болезнями не часто езжали. Здесь, благосклонный читатель, я многое, чтобы вас чтением не утруднить, о моих бывших приключениях пропущу, а по словам славного в монархах Диоклетиана, который по сложении императорского достоинства в уединении своем признавши некоторую часть погрешений, к которым он во время двадцатилетнего владения был приведен, сказал своим приятелем: "Ничто столь не трудно, как управлять надлежащим образом государством. Четыре или пять человек согласятся вместе, чтоб государя обманывать; они ему показывают все дела в таком виде, как им надобно. Государь, запершись в своем дворце, не может истины узнать: сам чрез себя он ничего не знает кроме того, что они ему скажут. Он определяет к делам тех, которых бы должен отставить, а отрешает таких, коих бы должен удержать. Одним словом, несмотря на все предосторожности, самый лучший государь предан и продан бывает. Он есть игрушка тех и жертва, которые от него скрывают истину". По сим словам, говорю я, один примечания достойный случай и точную событность мною виденную вам опишу.

В одно время было полиции именное высочайшее ее императорского величества повеление, дабы по происходящим от летнего времени опасностям находящиеся на больших улицах, как-то: на набережной по Неве-реке, в Миллионной и Луговой у палат деревянные крыльца и внутри домов мелкие деревянные строения, вместо коих подлежало строить каменные, немедленно при присутствии полицейских членов все сломать и принуждать строить каменные.

Для исполнения сего в каждую улицу по одному из нас с пристойными командами пошли и, как помню, начав с пятницы, в субботу ввечеру все по повелению должное исполнили.

В воскресенье поутру, как обыкновенно бывает всем знатным ко дворцу приезд, и нам всем трем полицейским членам там быть случилось. После окончания Божественной литургии ее императорское величество изволила пойти во внутренние свои покои, откуда немедленно вышел прежде бывший генерал-полициймейстер, который тогда при ее величестве был действительным генерал-адъютантом, Василий Федорович Салтыков, в залу, которая знатнейшими, военным и статским генералитетом и прочими чинами была наполнена. Он протеснясь и став посредине оной залы, громогласно говорил: "Кто здесь из полицейских судей? чтоб пришли сюда немедленно!" Такая необыкновенная и редкая его высокопревосходительства поступка в тот же миг обратила всех тут присутствующих глаза на него смотреть, что из того произойдет.

Я тогда был между первыми в близости его, и он, взяв меня за руку, в суровом виде спросил: "Есть ли здесь еще кто из твоих товарищей?" Я отвечал, что Унковский и Зыбин здесь же находятся, кои в тот же момент и подступили, едва возмогши сквозь множество его окружающих продраться.

Его высокопревосходительство весьма громким и грозным произношением объявил нам, что ее императорскому величеству известно учинилось, что мы должность свою неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев, и что мы без наказания оставлены не будем за то, что поведено вам, никого не обходя, во всех вышеупомянутых улицах в каменных домах сломать деревянное строение, а вы-де знатных домы обходили, у средних назначивали, а только у бедных без пощады все сломали.

В каком тогда несколько сотен всякого чину знатных и благородных людей, смотря на него и на нас удивлении, а мои товарищи восчувствованы были, того я описать не могу, ибо в те минуты глаза мои, следуя в безвинности неробкому духу сердца моего, жарко смотрели на объявителя сего строгого нам монаршего гнева, и лишь только он последнюю речь, как я выше описал, окончал, то я в тот же миг ответствовал: "Ежели тот, который ее величеству так доносил, в самом деле докажет, что в тех домах, кои я в моей части осматривал и ломал, так найдется, то я в вине моей никакого помилования не попрошу". По сем приступил советник Александр Ефимович Зыбин и в таковой же силе оправдание свое представил; господин советник Унковский, слушав наши ответы, наилучшим образом невинность свою тщась изъяснить, его превосходительству ответствовал, что он по своей части в знатных и достаточных людей домах без всякого отлагательства все деревянное строение сломал, а только бедным и неимущим во втором и третьем апартаментах живущим людям давал сроку дня на три, чтобы по тем деревянным лестницам и крыльцам из оных покоев выбраться могли без претерпения голоду и тогдашнего холоду в другие квартиры.

Сие выслушав, его превосходительство пошел с нашими ответами во внутренние покои для донесения ее императорскому величеству; а мы тогда во множестве нас окружающих некоторым в сожаление, а другим во удивление остались.

Вы, благосклонный читатель, не инако помыслите, как токмо что сей господина Унковского ответ ни малого проступка в себе не показывал, но еще ближе нашего заслужил апробацию от ее императорского величества.

Его превосходительство генерал-адъютант Салтыков, не долго мешкав, паки явился в зал с таким же восклицанием, чтобы полицейские судьи пришли к нему. И так мы подошли, а прочие тогда в зале присутствующие паки его и нас окружили, желая слышать и видеть, как то кончится.

Его превосходительство, нимало не мешкав, паки взяв меня за руку, громогласно сказал мне тако: "Господин князь Шаховской! ее императорское величество ваше оправдание милостиво приняла" и, поворотясь к господину Унковскому, свирепо и громогласно сказал: "А ты, г. Унковский, впредь так не плутуй, за что уже непростительно будешь наказан".

Мы хотя все трое приносили наше благодарение с нижайшим поклоном, только с тою разностью, что мы с обрадованием, а Унковский заплакав за так безвинное себе оскорбление.

После сего, как уже поздно было время, его превосходительство немедленно пошел паки во внутренние покои, а прочие все разъехались в домы свои. Любопытство мое узнать, с чего такое по нашим ответам монаршее неравное решение произошло, принудило меня подождать одного из моих приятелей, зная, что он во все то время во внутренних покоях пред лицом ее величества находился, коего я вскоре и увидел при выходе из дворца, спешащего ехать домой обедать. Он также желал меня видеть, чтоб рассказать мне решение того дела; а как там было не место, то позвал меня к себе обедать. Итак, сел я в его карету, а он, начав шуточным образом, говорил: "Видно-де, что вы с Зыбиным по правилу того новокрещенного мордвина поступаете, который, когда пришел в церковь к иконе, на коей было изображение Христа Спасителя, то и черту, там же под ней в оковах написанному, равные свечи поставил, говоря: Богу за то ставлю свечу, чтоб меня миловал, а черту, чтоб когда сорвется, мне пакости не сделал; на сие-то похоже Василий Федорович с вами ныне поступил: он твое и Зыбина оправдание изрядно в защитительном виде ее императорскому величеству представил, а об Унковском коротко донес, что он повинился и просил прощения, и для того таковое и решение от ее величества последовало".

В таких-то обстоятельствах я, в звании моем при полиции недреманно со всех сторон оберегаясь, без малого год обращался, не имея нимало отзыва на мою поданную челобитную, и для того стараться уже о том перестал.

VIII

Потом чрез несколько времени ее императорское величество государыня императрица Анна Иоанновна, быв в тяжкой болезни, от сей временной в вечную преставилась жизнь, а герцог Бирон до возраста наследника учрежден регентом и, в монаршем Кабинете правительствуя всеми государственными делами, между прочими тогда бывшими кабинет-министрами главнейшим утвержден.

И как многим при начале того нового правительства по поданным их челобитным повышение чинов и разные награждения производить начали, тогда и я, хотя уже с самого дела Волынского от его светлости герцога Бирона, которого в регентах уже титуловали высочеством, таковых милостивых приветствий, каковы прежде имел, и не видел, но отважился, паки написав челобитную об определении меня в армию полковником, ему подать.

Но по моей незазренной совести знать, что таким моим поведениям был конец и пришло благоволение Всемогущего, новыми почестями меня ободряя, возвести для таких же искушений повыше на другую ступень. Ибо его высочество оную мою челобитную принял весьма с милостивым видом, идучи из своих покоев в министерское присутствие в Кабинет; и едва столько было времени, как успел его высочество сесть в присутственное место, то на оной приказал и резолюцию подписать, которая в то же время мне формальным образом была объявлена, — что я пожалован статским действительным советником и главным в полицию. Излишнее мне здесь изъяснить вам, благосклонный читатель, о такой последовавшей со мною перемене, ибо вы сами натурально познать можете, в каком я восторге тогда был. Почему вскоре потом идущему из присутствия в свои покои герцогу Бирону мое благодарение представлял и проводил его до той комнаты, куда всем ходить дозволено было. Его высочество, несколько у своих покоев остановясь, подошел ко мне и весьма с милостивым видом говорил: "Вот, князь Шаховской, я не забыл дружбу дяди твоего и что я тебя любил, а ты променял было меня на Волынского. Но я сие предаю теперь в забвение, и в том будьте уверены, что я ваш всегдашний доброжелатель".

Такие льющиеся в тот день непрерывно в уши мои для ободрения духа моего уведомления подали языку моему смелость велеречествовать. Я, с благодарным видом поклонясь, ответствовал его высочеству: "Мне весьма было надобно благосклонности к себе Волынского честными поведениями сыскивать, понеже кабинет-министр, который первейше государственные дела производить поверенность и всегдашний к монархине своими советами доступ имеет, всегда в состоянии просветить или затемнить тех службы и добрые поведения, которые еще далеко за их спинами находятся; а что я ни в каком худе участником не был, в том время и самые дела доказывают". Его высочество оказал мне свой благосклонный вид и, повторив, что он все прошедшее забывает, пошел во внутренние свои комнаты, а я, обрадованием восхищенный, поехал домой.

О сем со мною происшествии скоро повсюду разнеслося, и вы, благосклонный читатель, можете себе вообразить, сколь много я был не только от моих ближних, но и от тех, кои прежде только меня знали, обласкан, так что я не успевал ответы благодарные произодить приемлющим участие в моих благополучиях.

Указы о пожаловании меня в новый чин немедленно во все надлежащие места из Кабинета монаршего были разосланы, и я в канцелярии полицейской, сев в кресла главного судьи, вступил в должность по моему новому званию и в то же утро успел из канцелярии поехать во дворец, чтобы видеть герцога и усугубить мое к нему благодарение. По вступлении в его комнаты, где уж много было пришедших и его выхода ожидающих (в том числе несколько в голубых и в красных кавалериях), от коих всех я ласково и совсем инаково как прежде был принят, и как тогда дух мой, по пословице крестьянской, как пшеничное тесто на опаре подымался, скоро между ними вмешался в разговоры; в то самое время вышел из внутренних от его высочества комнат его камердинер и, учтиво осмотря предстоящих, пошел обратно, но не долго мешкав паки вышед, указывая на дверь, дал мне знать, чтоб в оную далее шел.

Я тогда, в поспешном того исполнении, пошел по указанию камердинера далее чрез две еще комнаты. А в третьей увидел его высочество, еще в спальном платье сидящего в креслах и держащего в руках чашку кофе. Я лишь только его высочеству поклонился, а он уже приказывал своему камердинеру подать для меня чашку кофе и указал мне кресла, неподалеку от него стоящие, в кои бы я сел. Я, как всегда привыкший пред его высочеством стоять, начал было поклонами от того отрицаться и при том, изъявляя мое благодарение, донес ему, что я уже сего же утра в мое новое звание вступил, но он принудил меня сесть, подчивая меня кофеем с весьма ласковым приветствием.

Дав мне выпить кофе, начал со мною благосклонные разговоры и, как теперь помню, во-первых, говорил мне, что он надежен, что во мне столько разума есть, чтоб нашу полицию в лучшее состояние привести; а кого-де тебе в помощь к тому именно по твоему избранию и какие еще вспоможения надобно, требуй от меня, все то исполню. Я, нижайше изъявляя мою его высочеству благодарность, просил его о неотменной его к себе милости и особливой по тому моему званию протекции, изъявляя, сколь уже есть, а еще и более по моим пристрастным поступкам от многих знатных господ я ненавидим буду.

Его высочество, встав с кресел и в знак своей ко мне милостивой доверенности дая мне свою руку, а другою указывая на двор, говорил, что он всегда в оную камеру без докладу входить и персонально с ним изъясняться позволяет. "Вы не бойтесь никого, — говорил он, — только поступайте честно и говорите со мною без всякой манности о всем справедливо; я вас не выдам и буду стараться ваши достоинства и заслуги к государству награждать, и в том будьте уверены".

Потом начал его высочество одеваться, а я поклонясь шел из оной комнаты, дабы, в таком духа удовольствии будучи, ехать домой, помыслить и собрать потребные сведения для лучших производств моего звания, и проходя ту комнату, в коей множество господ скорого выхода его высочества ожидали, еще с большими ласковостей видами от знатных, а паче от остряков, лицемерить умеющих, окружен был. Одни спрашивали меня, скоро ль герцог выйдет, а другие, поздравляя меня в моих благополучиях, большего мне желали; но я, скоро кончив эти комплименты, с пристойным учтивством оставя их, поехал из дворца.

В каком я тогда обрадовании и полных удовольствия восхищениях был, о том, благосклонный читатель, прямо узнаете, когда ваш благородный, к добродетелям стремящийся дух по многом смятении так же встречен будет.

Тогда-то я, ощутив сии пословицы событочные, то есть "ум любит простор" и еще "честь ум рождает", а третья — "честь переменяет нравы", а редко на добро, записав в сердце моем, чтоб ту всегда помнить и охраняться. Итак, гораздо посредственный мой разум довольно подавать начал скоро многие мне хорошие мысли к составлению к моей должности лучшего. И как уже задолго пред тем бывшею комиссиею из первейших чинов о порядках и лучших полиции учреждениях, собирая из всех в похвальностях блистающих в свете полиций приличные примеры, план сочинен, токмо еще не апробован был, я достал его к себе прочесть, который оставя в своей дороге, но многое из того почерпая к первоначальным в моей должности надобностям, сочинил чрез несколько дней для подачи его высочеству доклад.

И как теперь помню, что тот-то был день тогдашних счастливых моих поведений последний, в который я заблагорассудя, чтоб прежде формальной в Кабинет к министрам оного моего доклада подачи приватно его высочеству герцогу Бирону, как моему патрону, представить к апробации, приехал во дворец, в покои герцога Бирона, перед вечером, когда он обыкновенно один или с немногими своими приятелями несколько часов препровождал. И хотя, как я и выше описал, имел дозволение к нему во внутренний его покой без доклада ходить, но однако спросил у камердинера, который готов был двери отворить, кто у его светлости? он с почтением отвечал, что тут сидят генерал-фельдмаршал граф Миних и Камер-коллегии президент, его свойственник, барон Менгден, с которыми, как я знал, он особливо приятство имел. Я тогда, не рассудя за благо с таким моим делом к ним войти, поехал домой, ибо тогда было уже не рано.

Я всю ту ночь долго не спал, делая в мыслях своих расположения, как бы мне на утрие прежде, нежели герцог пойдет в министерское собрание в Кабинет, оный мой доклад к апробации представить и изъяснить.

Сия ночь, в кою я, как выше описал, о многих моих по должности предприятиях и скором оных исполнении размышлял и сочиненный доклад подать изъяснить к утрему приуготовлялся, как помнится мне, была 1740 году в ноябре, которая не только мои поведения, но и все государственное направление инаково обратила. Я поздно в оную заснул, но еще прежде рассвета приезжим ко мне полицейским офицером был разбужен, который мне объявил, что во дворец теперь множество людей съезжаются, гвардии полки туда же идут и что принцесса Анна, мать малолетнего наследника, приняла правление государственное, а регент герцог Бирон со своею фамилиею и кабинет-министр граф Бестужев взяты фельдмаршалом Минихом под караул и в особливых местах порознь посажены.

Вы сами узнаете, благосклонный читатель, ни малого воображения о том в мыслях прежде не имея, в каком смятении я тогда был. Итак, спешно оделся и ко дворцу приехал; увидел множество разного звания военных и гражданских (городских) жителей, в бесчисленных толпах окружающих дворец, так что карета моя, до крыльца не возмогши проехать, далеко остановилась, а я, выскоча из оной, с одним провожающим моей команды офицером спешно продирался сквозь людей на крыльцо, где был великий шум и громкие разговоры между оным народом; но я, того не внимая, бежал вверх по лестницам в палаты, и как начала, так и окончания, кто был в таком великом и редком деле начинателем и кто производитель и исполнитель, не зная, не мог себе в мысль вообразить, куда мне далее идти и как и к кому пристать. Чего ради следовал за другими, спешно меня обегающими. Но большею частью гвардии офицеры с унтер-офицерами и солдатами, толпами смешиваясь смело, в веселых видах и не уступая никому места ходили, почему я вообразить мог, что сии-то были производители оного дела.

В таких сомнениях вошел я в дворцовую залу и в первом взгляде увидел в великом множестве разных чинов, и по большей части статских, теснящихся в дверях и проходах к придворной церкви, которая также была наполнена людьми и освещена множеством горящих свеч. Я несколько поостановился, чтоб подумать, как бы и в которую сторону подвинуться и найти кого из моих приятелей, от коих бы обстоятельства узнать и по тем бы поступку мою удобнее употребить мог; но в тот же миг один из моих знакомых, гвардии офицер, с радостным восторгом ухватил меня за руку и начал поздравлять с новою нашею правительницею и приметя, что я сие приемлю как человек, ничего того не знающий, кратко мне об оном происшествии рассказывал и проговорил, чтоб я нимало не останавливаясь протеснился в церковь, там-де принцесса и все знатные господа учинили ей уже в верности присягу, и видите ль, что все прочие то же исполнить туда спешат.

Сие его обстоятельное уведомление, во-первых, поразило мысль мою, и я сам себе сказал: "Вот теперь регентова ко мне отменно пред прочими милостивая склонность сделает мне похоже, как и после Волынского толчок, но чтоб только не худшим окончилось. Всевидящий, защити меня!" В том размышлении дошел я близ дверей церковных; тут уже от тесноты продраться в церковь скоро не мог и увидел многих моих знакомых, в разных масках являющихся. Одни носят листы бумаги и кричат: "Изволите, истинные дети отечества, в верности нашей всемилостивейшей правительнице подписываться и идти в церковь в том Евангелие и крест целовать"; другие, протесняясь к тем по два и по три человека, каждый только спешит, жадно спрашивая один другого, как и что писать, и вырывая один у другого чернильницу и перья, подписывались и теснились войти в церковь присягать и поклониться стоящей там правительнице в окружности знатных и доверенных господ.

Таким способом скоро усчастливился и я на одной из таковых разносимых бумаг подписаться, и продравшись в церковь, поцеловав Евангелие и крест, учиня пристойный поклон правительнице, стал позади окружающих ее господ, воображая себе, что я в таком чине, коему теперь отдаляться не надлежит, и могут мне быть о касающихся по полиции в теперешних обстоятельствах потребных делах повеления.

Но увы! вскоре потом инаковую приемность почувствовал. Некоторые из тех господ, кои в том деле послужить усчастливились, весьма презорные взгляды мне оказали, а другие с язвительными усмешками спрашивали: каков я в своем здоровье и все ль благополучен? Некоторые же из наших площадных звонарей неподалеку за спиною моею рассказывали о моем у регента случае и что я был его любимец. С такими-то глазам и ушам моим поражениями, не имея ни от правительницы, ниже от ее министров, уже во многие вновь доверенности вступивших, никаких приветствий, ниже по моей должности каких повелений, с прискорбными воображениями, почти весь день таскавшись во дворце между людьми, поехал в дом свой в смятении моего духа.

На другой или на третий после того день, как помнится, определен генерал-полициймейстером бывший тогда тайный советник и сенатор Федор Васильевич Наумов, а о мне умолчано. Итак, я сам себя отрешить от полиции не осмелился, но, в ожидании моего точно жребия, остался его товарищем.

Новый генерал-полициймейстер имел не весьма короткое до того со мною знакомство, но я приметил, что он ко мне начал оказываться весьма благосклонным, оное же вящше для того, что чрез меня, яко уже несколько в таких делах сведущего и заобыклого, все дела моими трудами под его именем и в споспешествование его соизволений и апробаций в честь ему происходили. Одним словом, я скоро узнал, что он часто употреблять меня начал вместо кочерги, коею в печи уголья и жар загребают. Я, видя мои худые участия и еще день ото дня, как уже выше описал, по регентовой ко мне милости худшего ожидая, принужден был сгибаться и сносить.

Чрез несколько в таком поведении моем недель один из приятелей как мне, так и бывшему тогда новоопределенному министру графу Михаиле Гавриловичу Головкину (который по жене своей, от Салтыковой рожденной, яко ближний принцессе-правительнице свойственник, в великую доверенность вступил), говорил мне, для чего я к его сиятельству не езжу в дом и не ищу его благосклонности, ибо-де уже неоднократно от него слышал, что он в разговорах, когда исчисляет к государственным делам годных, вас между первыми в счет поставляет.

Такое оного приятеля моего уведомление вперило в мысль мою желание, чтоб то самым делом апробовать как наискорее, ибо мне тогда справедливый покровитель весьма был нужен.

Чрез несколько дней воспоследовало по полиции такое по тогдашним обстоятельствам дело, о коем должно было кабинет-министров уведомить, а генерал-полициймейстер тогда, за болезнью, из дома своего не выезжал и для того поручил мне оное исполнить. Я немедленно сочинил о состоянии и происхождении оного дела краткие экстракты и вручил в домах их персонально всем трем тогда бывшим кабинет-министрам: графу Остерману, князю Черкасскому и графу Головкину. Но при вручении оных первым двум ничего примечательного для меня не видал, ибо они оба, равно как бы согласясь, оные от меня приняв, сказали только: хорошо, мы рассмотрим, а теперь не время. А когда я подал оный графу Головкину, то он, прочетши, положил в карман, ничего на оный не ответствуя, а ласковым видом приказал мне сесть и зачал со мною разговаривать о поведениях моих по делам полиции и о прочих моих в военных службах происхождениях и, весьма благосклонно выспрашивая для своих сведений, дал мне случай все со мною по окончании турецкой войны бывшие приключения ему рассказать. Я приметить мог, что он не только все то с приятностью охотно слушал, но еще некоторые мои поступки похваляя, говорил: "Я-де слыхал об ваших хороших поведениях похвалу, но не имел чести вас знать, а теперь прошу вас быть со мною познакомее". Время уже было близ обеда, и я по должному учтивству встал со стула, чтоб откланявшись поехать, но его сиятельство с весьма ласковыми видами приветствовал меня, чтоб я при столе его отобедал, говоря притом, что он желает, чтоб его хлеб-соль были мне непротивны и чтоб он имел честь в доме своем нередко меня видеть.

Супруга его, графиня Екатерина Ивановна, которая считалася мне, по колену матери своей, роднёю, при том была и благосклонно со мною разговаривала.

И тако я, при столе его сиятельства отобедав, пробыл в доме его до вечера. Такая его сиятельства ко мне оказанная благосклонность обязала меня, что я чрез несколько дней поехал к нему удостоверить о моем почтении и принят был весьма милостиво, но еще более в разных с его сиятельством разговорах весьма был обрадован тем наипаче, что я нашел мужа истинного патриота и прямого любителя справедливости.

Таким образом усчастливился я у такого человека, которого дух мой полюбил, скоро в числе его друзей находиться, и чрез несколько месяцев он, нимало не дав мне прежде знать, произвел меня в сенаторы.

Сей-то добродетельный человек, истинный любитель своего отечества, часто утруждал меня полезными советами и истинного патриота должность в том быть доказывал, чтоб людей не по любви и дружбе своей, но по дарам их свойств и способностей для существенных обществу польз в военные и статские чины производить, не взирая, когда многие только по особенным своим надобностям и пристрастиям будут ненавидеть и давать к непохвальности разные прозвища.

Я в сем почтенном присутствии, то есть в Сенате, находился несколько месяцев с великим удовольствием и охотою, а паче по моей амбиции имел случай показываться в поведениях и в делах патриотических, в чем мне много вспомоществовали милостивые, честные и разумные наставления сего моего благотворителя, коего характер я выше описал. И как точно теперь помня, воображаю в мысль мою день ноября 24-го, в который оного моего милостивца супруги графини Екатерины Ивановны именины празднованы были в доме их, и вам, благосклонный читатель, вообразить можно, коли-кое число тогда у сей именинницы, яко у ближней принцессе-правительнице свойственницы (которая по отцу княжна Ромодановская, а по матери Салтыкова, от родной сестры царицы Прасковьи Федоровны рожденная, следственно императрице Анне Иоанновне, также и сестре ее царевне Екатерине Иоанновне сестра, а принцессе-правительнице тетка была), ласкателей и милости снискателей, а наипаче в тот день поздравителей в доме их было.

Но я чистосердечно за сего ее супруга, а моего благодетеля отвечаю, что он все такие притворства проницательно видел и в дружеских нравоучительных со мною разговорах о себе угадывал, что после таких его благополучии должно ему несчастливу быть, почему и никаким таким великолепиям и пышностям не радовался; паче же в тот день, что он подагру, хирагру и головную болезнь, коими он был часто мучим, в наибольшем их действии ощущал и уже перед тем несколько ночей без сна был. Но политики, просвещенные разумом, умея для пристрастных своих желаний и подлое ласкательств угождение при способных случаях в хороших к услугам и одолжениям видах представлять, и в таком состоянии хозяина видя, почтительными и сожалетельными о его болезнях видами и словами жертву являя, многие в доказательство своих искренних почтении и любви оставались в доме его у именинницы, по введенной уже и тогда моде без зову обедать. И тако все комнаты, окромя только той, где сожаления достойный хозяин, объятый болезнями, страдал, наполнены были столами, за коими как в обеде, так и в ужине более ста обоего пола персон, а по большей части из знатнейших чинов и фамилий торжествовали, употребляя во весь день между обеда и ужина, также и потом в веселых восхищениях танцы и русскую пляску с музыкою и песнями, что продолжа с удовольствием до 1-го часа за полночь, по домам разъехались. Что ж до меня касалось, то и я уже тут весь же день как домашний, иногда в подчивании знатнейших гостей, в числе коих и все иностранные министры были, то по нескольку хозяину, одному в своей комнате с болезнями борющемуся, компанию делал и, по приличности наблюдая, старался о его успокоении и, оставшись в доме его последний, как бы по предуведомлению, что скоро несчастливый его жребий поразит и навеки меня с ним разлучить поспешает, зашед в его комнату с ним простился, и он слабым голосом, но весьма ласковыми словами благодарил, сожалея о моем беспокойстве, и желал мне скорее в дом мой ехать благополучно ко успокоению.

Таким образом я в великом удовольствии и приятном размышлении о своих поведениях, что я уже господин сенатор между стариками, в первейших чинах находящимися, обращаюсь и, будучи такого многомогущего министра любимец, день ото дня лучшие приемности себе ожидать и притом ласкать себя могу надолго счастливым и от всяких злоключений быть безопасным, приехал в дом свой и, забыв в мысль себе приводить, чтоб на будущих гаданиях не утверждаться, а помнить, что от счастия к несчастию всегда только один шаг находится, лег спать; но только лишь уснул, как необыкновенный стук в ставень моей спальни и громкий голос сенатского экзекутора Дурнова меня разбудил. Он громко кричал, чтоб я как наискорее ехал в цесаревнинский дворец, — ибо-де она изволила принять престол российского правления и я-де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам. Я, вскоча с постели, подбежал к окну, чтоб его несколько о том для сведения моего спросить, но он уже удалился.

Вы, благосклонный читатель, можете вообразить, в каком смятении дух мой тогда находился. Нимало о таких предприятиях не только сведения, но ниже видов к примечанию не имея, я сперва подумал, что не сошел ли господин экзекутор с ума, что так меня встревожил и вмиг удалился; но вскоре потом увидел многих по улице мимо окон моих бегущих людей необыкновенными толпами в ту сторону, где дворец был, куда и я немедленно поехал, чтоб скорее узнать точность такого чрезвычайного происхождения. Не было мне надобности размышлять, в который дворец ехать, ибо хотя ночь была тогда темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревнинскому дворцу, а гвардии полки с ружьем шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: "Здравствуй наша матушка императрица Елисавета Петровна" воздух наполняли. И тако я до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышед из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую с крыльца лестницу и следовал за спешащими туда же в палаты людьми, но еще прежде входа, близ уже дверей, увидел в оной тесноте моего сотоварища, сенатора князя Алексея Дмитриевича Голицына; мы, содвинувся поближе, спросили тихо друг друга, как это сделалось, но и он, так же как и я, ничего не знал. Мы протеснились сквозь первую и вторую палату и, вошед в третью, увидя многих господ знатных чинов, остановились и лишь только успели предстоящим поклониться, как встретил нас ласковым приветствием тогда бывший при дворе ее величества между прочими камергером Петр Иванович Шувалов, который после был уже, как увидите из моей истории, знатный господин и великие дела в государстве производил. Он, в знак великой всеобщей радости, веселообразно поцеловал нас и рассказал нам о сем с помощью Всемогущего начатом и благополучно оконченном деле, и что главнейшие доныне бывшие министры, а именно генерал-фельдмаршал граф Миних, тайные действительные советники и кабинет-министры графы Остерман и Головкин уже из всех домов своих взяты и под арестом сидят здесь же, в доме. Лишь только он окончив свою речь отошел, то увидели мы в смелом и весьма веселом виде бегущего из другой палаты бывшего прежде господина генерал-полициймейстера, а после уже в отставке от службы находящего генерал-шефа Василия Федоровича Салтыкова, о котором нам уже Шувалов сказал, что и он со своею супругою Марьею Алексеевною в оном деле много послужили. Он уже тогда ко мне не был так, как прежде, благосклонен, а с кем я вместе стоял и он знал, что я с ним дружен был, зять его, князь Алексей Дмитриевич, весьма ему ненавистным, и так ухватил меня за руку и смеючись громко говорил: "Вот сенаторы стоят!" Я ему на то постоянным видом отвечал: "Сенаторы, сударь". Он, еще громче захохотав, закричал: "Что теперь скажете, сенаторы?" Вот уже сделалась вокруг нас толпа людей, и по большей части знатные господа смотреть приступили его на нас атаку. Я, нимало не оторопев, зная ж его нрав и подобно польским наездам употребления, важным видом смело глядя в его глаза, спросил: "Что это значит, что он теперь, в такое время, где все берут участие радоваться, нас так атакует? Не находит ли он на нас какой метки или по высочайшему повелению так с нами поступает, так бы соизволил нам надлежащим образом объявить, а мы во всем по незазренной нашей совести небоязненно ответствовать готовы". Сии слова мои все храбрости его превратили в ласковую склонность: он по своему обыкновению скоро подступя ко мне ближе, с ласковым видом смеясь, говорил: "Я, друг мой, теперь от великой радости вне себя, и сей мой поступок по дружеской любви, а не по какой иной причине; я вам сердечно желаю всякого благополучия и поздравляю со всеобщей радостью". И притом, поцеловав меня в обе щеки, спешно отошел в другую палату. Смотрящие такие его поступки обратили на него глаза, а принц Гессен-Гомбургский, тогда бывший генерал-шеф и гвардии подполковник, не малую ж в том деле от ее величества поверенность имеющий, смеючись, пенял ему, что так непристойно он к нам подступил и за то справедливо сам устыжен. Потом ее императорское величество вскоре из своих внутренних покоев изволила в ту палату, где мы между прочими уже много собравшимися господами находились, войти и весьма с милостивыми знаками, принимая от нас подданнические поздравления, дозволила нам поцеловать свою руку.

Вскоре после того повелено было всем идти (ибо ехать было за теснотою находящихся по улицам солдат и прочих людей не можно) в зимний императорский дворец, куда и ее величество в открытой большой линейке с благонадежнейшими ей изволила ехать сквозь гвардии солдат, стоявших до большого дворца шеренгами, в препровожании немалого числа Преображенского полка гренадер, кои в том деле ее императорскому величеству наипервейшими услужниками были, и по прибытии во дворец в придворной церкви началась ее императорскому величеству в верности, по надлежащему учреждению, присяга. О дальнейших того дела происхождениях более распространять не буду: есть о том публичная история и из самых произведенных в государстве дел ясные сведения, а я только тщусь касающееся до моих поведений собирать из многих и давно прошедших времен, что теперь в мою дряхлую голову на память приходит иногда не по порядку, в чем прошу меня, благосклонный читатель, извинить и при сем поверить, что я не столько для самохвальства, как более для моих собратий, благородным патриотическим духом наполненные сердца имеющих, к угодному сведению неискусным пером моим описываю, без наималейших прибавок истинное бытие, пропуская еще бывшие многие мне приключения.

Потом несколько дней были во дворце многочисленные собрания для разных по тогдашним надобностям дел производителей и смотрителей тех новизн, между коими и я нередко был для примечания о себе, но иного не видал, токмо что как бывший в виду впадшего в несчастие кабинет-министра графа Головкина любимец от многих да и от таких, кои до того меня ласкали или дружески являлись, некоторые презорства и холодности ощущал и в таких же смятениях, как и прежде бывшим со мною на сие похожих приключениях, о коих я выше описывал, дух мой находился; однако вскоре ж по восшествии ее императорского величества на родительский престол бывший Кабинет, имеющий над Сенатом апеляцию, — уничтожен, и еще оставший, кроме в несчастие впадших, кабинет-министр князь Алексей Михайлович Черкасский включен в число тогда бывших сенаторов, а из бывших до того при принцессе произведенных сенаторов граф Петр Семенович Салтыков, Петр Михайлович Шипов, Алексей Михайлович Пушкин, Василий Иванович Стрешнев и я, любимец графа Головкина, из оного исключены, и тако я стал без места.

Такие часто случающиеся со мною перемены огорчили дух мой и омерзели тщеславные снискания тем еще более, как я в один день приехал в дом к одному тогда больше многих доверенность в производствах дел имеющему господину, который до того являлся мне благодетелем и, по некоторым оказанным ему от меня доброжела-тельствам, обнадеживал меня всегда заплатою своей дружбы, увидел его, лицо от меня отвращающего и не хотящего продолжать речи о моем тогда состоянии, но коротко на мое о себе прошение ответствующего, чего ради с наибольшим восчувствованием предположил я себе правило сидеть дома с мертвыми друзьями, не касаясь более до живых.

Таким образом я несколько дней препроводил без места, не употребляя никаких происков и ни иного, но так же, как и после прежних моих бывших милостивцев, несчастливо свои роли окончивших, ожидал себе худого, ибо тогда все вышеименованные арестанты, в том числе и граф Головкин, были учрежденною при дворе комиссиею судимы. Между тем в одно утро явился в доме моем присланный от господина сенатского экзекутора офицер с объявлением Правительствующего Сената повеления, дабы я немедленно того ж утра явился в Сенат. Я хотя робостью всегда стыдить себя научался и уже несколько и привык, но не похвалюсь о тех мыслях и гаданиях и смятении духа моего, с коими я, бед ожидая, поехал в Сенат, который тогда имел присутствие во дворце.

Но вот как бы нарочно в тот день фортуна восхотела меня еще потревожить! Когда я вошел в первую палату, то стоящий тут сенатский офицер, который прежде меня на крыльце встречая, по лестницам сквозь все покои до присутственной палаты с почтением провожал, тогда на одном месте стоя и мало оборотясь, как незнаемому поклонился, и как я спросил его, яко в тех апартаментах небывалый, где господин экзекутор и можно ли мне еще далее идти, то он не двинувшись с места показал мне рукою дверь в другую палату, говоря, чтоб я в оную шел, там-де сидит господин экзекутор. Я вошед увидел оного за его обыкновенным столом сидящего; он, только привстав со стула, учтивство в виде лица своего мне являя, показал стул и подчивал, чтоб я сел, а он обо мне доложит господину генерал-прокурору. И тако я неподалеку от него на стуле сел и приметил, что сей господин экзекутор, который незадолго пред тем меня своим патроном называл и в знак своего покорного учтивства не сидя, но стоя со мною говаривал, тогда таким же образом, как челобитчиков в Сенат приходящих меня принял и, несколько прочитав пред собою на столике лежащих бумаг, пошел в палату присутственную господ сенаторов, сказав мне, что он обо мне доложит; потом чрез несколько минут из других боковых дверей спешно вышел его сиятельство господин генерал-прокурор князь Никита Юрьевич Трубецкой, который тогда по особливым доверенностям не только в Сенате, но и в новоучрежденной комиссии, где судили оных в несчастие впадших министров, первейшим членом был. Я ему поклонился, а он, как бы нечаянно меня увидев, со смелым судейским видом спросил меня, зачем я здесь; я ему учтиво отвечал: "Господ сенаторов повеление чрез присланного офицера было мне объявлено, чтоб я в сие время явился Сенату". Его сиятельство, нимало со мною не остановясь, идучи в присутственную сенаторскую палату, таким же видом соизволил мне сказать: "Я не знаю, разве-де господин обер-прокурор посылал". Сей был господин Брылкин, который мне до того являлся хорошим приятелем и так же, как и я, любимец был графа Головкина, коего старанием и в обер-прокуроры в Сенат определен, а при дворе имел чин действительного камергера, в падение же оного своего благотворителя, Бог про то знает, каким способом не только остаться в том месте и в том своем чине, но еще и любимцем у генерал-прокурора быть усчастливился.

Таким образом его сиятельство господин генерал-прокурор скоро меня соизволил оставить; а чрез несколько минут, из сенаторской палаты вышед, с приятным видом шел ко мне господин обер-прокурор Брылкин; я также с моими учтивыми и ласковыми глаз моих издали видами уповал в мыслях, что сей-то мой добрый приятель все сомнения о моем сюда призыве решит; а он, тем временем близко подошед, сказал мне, что теперь-де дела до вас нет, а извольте завтра в такое ж время сюда приехать. Я, на те его слова нимало не остановясь, взял его за руку и, по прежнему близкому обхождению отведши несколько от прочих, в той палате тогда бывших, в стороне, дружески оговариваясь с ним, что я о его ко мне благосклонности без сомнения нахожусь и, как уже он довольно знает, что я тайности хранить умею, просил его, чтоб открыл мне то, для чего меня сюда призывают, понеже о том мне безызвестность по теперешнему моему состоянию очень обеспокоивает.

Но вот! можно ли бы было мне ожидать от сего набожного и благотворить тщащегося человека, чтоб он оставил меня до завтра быть в смятенной о себе неизвестности! Но знать, что тогдашние обстоятельства его предубедили, по коим он, на мои вопросы улыбнувшись, сказал: "Не опасайтесь пожалуйте и приезжайте завтра сюда, все узнаете", и притом ласково поклонясь, пошел от меня в сенаторскую палату.

Я несколько минут на том месте, где он меня оставил, в смятении о таких со мною происхождениях и в размышлении стоял неподвижен; но потом, вспомни любимую пословицу моего духа, из Священного Писания почерпнутую: "Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся", спешно пошел, чтобы отъехать в мой дом, дабы такие колеблющиеся мои мысли прогнать советами мертвых друзей. Я лишь только в другую палату вышел, то встретились со мною несколько вместе стоящих, мне знакомых статских чинов господ, кои дали мне знать о мучащей меня неведомости. Один из них спросил меня, можно ли поздравить с новым чином? Я, услышав сие с великим ко удивлению восторгом, и так как не знающий и прежде о сем не мыслящий, отвечал, что нималых к тому следов, не токмо дела нет. Они, ту беспритворную мою незнаемость приметя, со удивлением сказали, что нельзя-де тому статься, чтоб издавна находящийся благодетель ваш, его сиятельство князь Никита Юрьевич Трубецкой, о том вам не сказал; а они не инако думают, что по моему согласию его сиятельство своим докладом, который от ее величества уж и апробован, мне обер-прокурором в Святейшем Синоде, а им прокурорами в разных коллегиях быть исходатайствовал, и сегодня-де было намерение нашего нового командира оные чины нам в Сенате объявить и ее императорскому величеству к благодарению представить; но как-де ее величество присутствовать в Сенате не будет, то отложено все оное исполнение до завтра.

Сие уведомление несколько меня от больших опасностей успокоило; но о таких от тех, коих я всегда почитал себе благодетелями, являемых мне холодностях дух мой тревожиться не переставал.

В самые те разговоры двери чрез все палаты от сенаторской отворились с шумом. Офицеры и экзекутор, по обыкновению своему теснясь, поспешали сквозь стоящие толпы нашей братьи площадных дворян расширять дорогу для шествия господ сенаторов.

В таком-то случае и я, недавно господин сенатор, в таких же блестящих почестях бывший, тогда повинуясь своему жребию, равно с прочими многомочным господам с почтением уступая дорогу, становился к стороне, чтоб господ сенаторов, спешно идущих, увидеть и изъяснить мое почтение.

Один из тех, князь Алексей Дмитриевич Голицын, мне оказал прямой образ человека. Он, остановясь и подошед ко мне с ласковым видом, нимало не переменяясь, как и прежде со мною поступал, спросил, что я тут теснюсь? Сии его благосклонные слова меня, как в тумане густою темнотою отягченного, возбудили, и я ему все бывшие того дня со мною приключения рассказал. Он, о том услыша, удивился таким черствым, сказуемым со мною поступкам и сказал мне, чтоб я был спокоен, что он уповает, оный мой новый чин худого мне не сделает, и, тако дружески поговоря, пошел от меня, после чего все разъехались, в том числе и я.

На утрие в назначенный час приехал я в Сенат дожидаться решения о своем жребии и, недолго мешкав, удостоился получить о новом чине объявление и в то же утро представлен был от его сиятельства генерал-прокурора, яко от нового моего командира, между прочими произведенными же в разные чины к должным ее императорскому величеству благодарениям, и допущены были к руке ее величества, а потом, по приведении по надлежащему к присяге, мой командир приказал мне, чтоб я завтра явился в Святейшем Синоде и вступил в мою должность, а ведение-де об вас в Синод сего же дня из Сената послано будет.

Таким образом, помощью благодетелей произведенный из сенаторов обер-прокурор поехал в дом свой, а на вечер был в доме у своего нового командира рекомендовать себя в милостивое покровительство и, яко в сем деле рекрут, просил о незнаемом научении.

Его сиятельство очень милостиво и ласково меня принял, вспоминая, что он, уже давно имея со мною короткое обхождение, всегда желатель есть мне оказать благодеяния.

На другой день поутру явился я в собрание Святейшего Синода, и вступление то мне было не приятно, ибо того места так же, как и при Сенате находящийся, такого же ранга экзекутор, уже ожидая моего прибытия, встретил меня на лестнице с несколькими секретарями и прочих нижних чинов канцелярскими служителями, кои все должны быть, так, как и в Сенате у генерал-прокурора, в моей дирекции, и с почтением рекомендовался; очищая мне дорогу, проводили меня до той палаты, где присутствует собрание Святейшего Синода. Двери обе половинки отворились, и при тех встретил меня господин обер-секретарь Леванидов. Первый издали в оную палату мой взгляд мне был весьма приятен: оная изрядно была убрана, а за столом сидели по обеим сторонам, как помнится мне, восемь или девять духовных особ, архиепископов и епископов и несколько архимандритов, мужей, как своими отменными одеждами, так и благочинными видами привлекающих почтение, и лишь только я приблизился к концу оного стола, они все в постоянном и ласковом виде встали со своих стульев и один по другом, а в первых преосвященный Новогородский архиепископ Амвросий, яко старший член, меня поздравлением в том новом чине, как в том присутствии сотоварища своего, разными словами приветствовать начали; а напротив тех на мои учтивые им о себе рекомендации представляемые весьма ласково мне ответствовали; потом они сели на свои стулья и начатое одно дело, коего для моего входа чтение было оставлено, к решению им представленное, велели читать, а я уже увидя для меня по надлежащему в той же палате приготовленный небольшой стол, подошел, чтоб за него сесть для начинания по вступлении в мою должность, которая мне по поведениям, как генерал-прокурор производил в Сенате, несколько была уже знаема, а увидя на нем только чернильницу и несколько листов белой бумаги, приказал обер-секретарю Леванидову, чтоб он Духовный регламент, последующие в закон тому указы, также бывших прежде в Синоде обер-прокуроров инструкцию и до той должности касающиеся указы и еще же о нерешенных находящихся в Синоде делах о колодниках и о казенных деньгах обыкновенные реестры мне представил.

Сей господин обер-секретарь, как уже в таких делах по долговременной в Синоде в том чину бытности о всем том сведущий, Духовный регламент со своего столика взяв, мне подал, а об указах и реестре нерешенных дел объявил, что те хотя в собрании и есть, но не весьма обстоятельны, и просил, чтоб я на несколько дней ему в том дал сроку, дабы он все то по моему приказанию наисправнейшим образом сочинить и мне подать мог; а что-де до прежних здесь бывших обер-прокуроров дел касается, то оных как ни инструкций, так и прочих никаких их должностей производств ни одной строки нет, и притом в долгих речах рассказывал мне, как от бывших пожаров и от прочих разных приключений в канцелярии Синода дела многие утрачены — и что ныне от разных препятств дела без описей в разных палатах по ящикам и сундукам содержатся, а учрежденной для сохранения и порядочного содержания, по реестрам, как по узаконениям при Сенате и прочих коллегиях находится, архивы нет. На такие его мне представления изъявя ему, что я все то в лучший порядок привести по моему званию стараться не оставлю, дал несколько дней сроку, чтобы прежде к нужному мне, во-первых, знанию канцелярских служителей, до кого что касается, сочинить велел под своим надсмотрением экстракт без замедления исправно и притом написал моею рукою и отдал экзекутору приказ, чтоб он от секретарей, от архивариуса и от канцеляристов, правящих повытьями, или экспедициями, взял подписки, есть ли в их ведомствах какие дела или прочие письменные виды, касающиеся до должностей синодского обер-прокурора, и сочиня тем реестр, завтра бы мне поутру представил при своем рапорте. Я тогда особливо устремился, так как при первом случае новоподчиненных разных чинов и умов людям оказаться и за надобное почел, палаты и все проходы, где находились секретари и прочие канцелярские служители и их должных производств дела, осмотреть и много нашел к лучшим исправлениям приказать, соображая, как я подобное видал в канцелярии Сената.

Того же дня на вечер в дом к господину генерал-прокурору приехав, донес ему, как я вступил в свою должность, и что ни малейших следов прежде бывших в Синоде обер-прокуроров дел не находится и получил приказ, чтоб о всем том представил письменным рапортом и был от его сиятельства многими весь тот день благосклонностями обласкан.

Потом через два дни, как помнится, в силу моего приказа получил я при рапорте от экзекутора, от секретарей и от прочих канцелярских служителей подписки, что в их ведомствах как инструкций, так указов и никаких до должности обер-прокурора касающихся дел не находится.

Я немедленно о том господину генерал-прокурору подал рапорт и чрез несколько потом дней получил от него при ордере копию с инструкции синодского обер-прокурора, по которой впервые узнал, что инструкция первому обер-прокурору, в Синоде определенному, сочинена и утверждена в Правительствующем Сенате при присутствии государя императора Петра Великого. Сила оной и содержание во всем подобно инструкции, каковую в Сенате генерал-прокурор имеет, только с тою разницею, о которых делах по Сенату по той должности моей подлежательно доносить монарху, о тех бы я представлял чрез генерал-прокурора, и потому-то приказал мне его сиятельство, так как и от прочих прокуроров обыкновенно учрежденные семидневные о вступлении и решении дел рапорты, один за моею рукою для сведения ему, а другой на имя ее императорского величества с моею же подпискою подавать, на коем и он, подписывая же свое имя, обще с сенатским, сам ее императорскому величеству по каждое воскресенье подносил, — следовательно потому я о всех таких делах, кои к сведению и к решению ее императорского величества подлежали, чрез него ж, господина генерал-прокурора, иногда письменные, а иногда словесные рапорты производить был должен.

Но не знаю, для чего-то по определении меня в генерал-кригс-комиссары при том же генерал-прокуроре до определения на место мое в синодские обер-прокуроры Львова данная мне инструкция чрез бывшего при мне кацеляриста Рыкова взята обратно к генерал-прокурору, а на место оной прислана другая, уже без включения той речи, чтоб дела, принадлежащие к сведению ее императорского величества, доносить чрез генерал-прокурора, и о том ни доклада, ни благоволения от ее императорского величества не было.

Вот, мой любезный читатель, что со мною происходило в одно время. С одной стороны властолюбивое наблюдательство, чтоб всегда иметь меня под своим руководством, а с другой мое ревностное устремление, с честолюбием смешанное, понуждало меня, не примечая того, стараться, чтоб как наискорее оказаться в порученной мне должности исправным и тем заслужить лучший в публике кредит, а от монархии большую доверенность. Но как в Синоде по большей части не по гражданским законам, как светские, но по Духовному регламенту и по правилам, нашею Церковью принятым и учрежденным, дела производят и решат, да еще такие судьи, кои епархиями и монастырями безотчетно по мое вступление приходами и расходами с самопроизвольною экономиею учреждали и потребляли, то большого труда и времени мне стоило все то, яко для меня новое, распознавать и стараться об учреждении по надлежащему для содержания дел архивы и чтоб дела, как церковные, так и интересные и челобитчиковы, все призрительно содержаны и без реестров бы к слушанию и решению по выборам к партикулярному угождению представляемы не были, и для того велел я сочинить оным надлежащие для архива и судейской камеры настольные реестры, а по всем указам, также из Духовного регламента и о всем том, что по вступлении мое в непроизводстве и неисполнении в Синоде находится, экстракты, дабы по тем, не упуская пристойного времени, к решению представить было можно. По сочинении оных увидел я многие в делах упущения и неустройства и познал, что должно мне необходимо вступать в большие споры и несогласия с членами Святейшего Синода, к чему я поучаться и приуготовляться все прилежно тщиться начал.

Но вот еще в то же время судьбина (как бы нарочно для того, чтоб чувствительнее познать чрез самые дела и увидеть, с какими разными дарами и способностями с высоких степеней отменной милости и доверенности от монархов поверженные в несчастие оказуются) довела меня до такой комиссии, что всех тогда в несчастие впадших вышеименованных кабинет-министров, к коим вскоре по тем же привязанностям дел приобщены в такую же судьбину обер-гофмаршал граф Левенвольд, камергер и президент Коммерц-коллегии барон Менгден, статский действительный советник Коллегии экономии член Темирязев и кабинетский секретарь Андрей Яковлев, которые все тогда под крепким караулом в Петропавловской крепости содержались. По учинении над ними публично разных экзекуций, по данным высочайшим повелениям, отправлял я в разные, по большей части за Сибирь отдаленные малое жительство имеющие места, на вечное там их под крепким караулом содержание, как ниже означу.

На другой день поутру, после учиненных вышеозначенным персонам экзекуций, его сиятельство, господин генерал-прокурор, князь Трубецкой призвал меня в Сенат и дал мне письменный ордер с объявлением высочайшего ее императорского величества изустного повеления, дабы я отправил вышеименованных арестантов в назначенные места в ссылку с потребными распоряжениями, о коих дана мне была записка, также и с решительного об них и о всем том определения копия, причем подтверждала мне, чтоб из тех ни одного уже на рассвете следующего дня в городе не осталось, и притом высочайшее же от ее императорского величества повеление мне было оных несчастных женам объявить, что ежели хотят, то могут с ними ехать на житье в назначенные им места, которых было три графини: Остерманова, Головкина и Минихова и президента барона Менгдена супруга, кои, по тому моему объявлению, охотно с мужьями и поехали.

А как того ж утра ее величество изволила отъезжать в Царское Село и знатные господа за нею же следовали, то, дабы никакой остановки мне в тех отправлениях не было, гвардии в полки для конвойных команд, в конюшенную канцелярию, для взятия дорожных саней, в домы тех несчастных для забрания определенного им и женам их, кои с ними туда ж ехать пожелают, багажа даны были от комиссии приказы, чтоб все то, по моим сообщениям, было исполняемо без замедления, а для письменных производств и прочих притом управлений даны мне в команду от Сената обер-секретарь с несколькими писцами, из сенатской роты офицер с несколькими же унтер-офицерами и курьерами для посылок.

Таким образом получа оную комиссию, приказал я оным данным мне в команду чрез час явиться в Петропавловской крепости и занять мне для потребных производств на гауптвахте из караульных одну камеру, а сам только заехав в свой дом отобедать и нимало не мешкав туда же поехал.

Я, и теперь вспоминая, благодарю Всемогущего, что он ту комиссию без всяких остановок благополучно произвесть и исполнить не вспомоществовал; ибо все к отправке оных несчастных потребные надобности отвсюду собраны и приготовлены были не позже как в начале ночи. Итак, не упоминая здесь о многих разных при том происходивших подробностях, опишу вам, благосклонный читатель, о поведениях и видах каждой персоны тех несчастливых при отправлении их в путь от меня.

Первый был офицер гвардии, для препровождения графа Остер-мана командированный, который в сумерки пришед ко мне на гауптвахту рапортовал, что по силе данного ему от меня наставления к отправе врученного ему арестанта все в готовности и что все сани уже запряжены и к крыльцу той казармы, где этот арестант содержится, подвезены.

Я по выслушании сего вручил ему по надлежащему приготовленную за моею рукою для содержания и провоза в путь оного арестанта до места инструкцию и, учиня ему притом некоторые пристойные, как должно было, словесные к потребным предохранностям наставления, пошел с несколькими провожающими меня из моей свиты офицерами увидеть оного арестанта, чтоб ему последнее, в силу высочайшего мне повеления, персонально объявить и при моих глазах его отправить.

По вступлении моем в казарму увидел я оного, бывшего кабинет-министра графа Остермана, лежащего и громко стенящего, жалуясь на подагру, который при первом взоре встретил меня своим красноречием, изъявляя признанности о преступлении своем и про-гневлении нашей всемилостивейшей монархини, кое здесь я подробно описать за излишнее почел. Наконец просил он, чтоб я представил ее величеству о милостивом и великодушном покровительстве детей его, а как я имел повеление, чтобы все говоренные при отправах оных арестантов речи записывать и представить ее величеству, то приказал стоящему близ меня, для таких записок определенному, все то записать, а ему, бывшему графу Остерману, объявил, что оное от меня куда надлежит представлено будет. Потом, объявив ему высочайший ее величества указ, каковой каждому из них при отправлении объявлять было повелено, приказал офицеру, определенному к его отвозу, чтоб его команды солдаты сего несчастного подняв с постелью, отнесли и бережно положили в сани, так как и все с ним подлежащее отправил и велел оному офицеру в пристойном порядке совсем в свой путь ехать. О жене же его, при сем случае находившейся и тогда же ехать готовой, кроме слез и горестного стенания описать не имею.

В то самое время, как еще оные поехавшие из вида моего не удалились, подошед ко мне гвардии ж офицер, для отвоза бывшего обер-гофмаршала Левенвольда определенный, рапортовал, что он также к отъезду совсем приготовился. Я в тот же момент приказал из носимых за мною и для него по надлежащему приготовленную инструкцию ему вручить и также для пристойных словесных наставлений пошел с ним и с несколькими свиты моей офицерами к той казарме, где оный арестант сидел.

Лишь только вступил [я] в эту казарму, которая была велика и темна, то увидел человека, обнимающего мои колена весьма в робком виде, который притом в смятенном духе так тихо говорил, что я и речей его расслышать не мог, паче же, что вид на голове его всклокоченных волос и непорядочно оброслая седая борода, бледное лицо, обвалившиеся щеки, худая и замаранная одежда нимало не вообразили мне того, для кого я туда шел, то подумал, что то был какой по иным делам из мастеровых людей арестант же, и так оборотясь говорил офицеру, чтобы его от меня отвели, а показали б, в котором углу в той казарме бывший граф Левенвольд находится? но как на сие мне сказали, что сей тот самый граф Левенвольд, то в тот момент живо предстали в мысль мою долголетние его всегдашние и мною часто виданные поведения в отменных у двора монарших милостях и доверенностях, украшенного кавалерскими орденами, в щегольских платьях и приборах, в отменном почтении перед прочими. И тако ныне, видя его в таком бедном состоянии пред меня представшего, поражен я был неописанною жалостью, помысля, что иногда так и со мною приключиться может, почему принужден несколько минут остановиться, чтоб тако мятущийся мой дух привесть в порядок для тогдашних должных мне поведений. Я удержал его от поклонений мне и в ласковом виде сказал, чтоб он выслушал высочайший ее императорского величества указ, который ему так же, как и прочим таковым, должно было объявить.

Потом приказал ему, чтоб он, во исполнение того, в назначенный путь следовал, и тако определенный для отвоза его с командою офицер, посадя его в сани и учредя все по надлежащему при моих глазах, в путь свой отправился.

А в то время уже стоял предо мною офицер, определенный везти бывшего фельдмаршала графа Миниха с уведомлением, что он также к отъезду в готовности, коего я, так же как и прежних офицеров снабдя инструкциею и пристойным наставлением, пошел с ним для такого же отправления; и как до той казармы, где оный арестант сидел, расстояние было не весьма близкое, а глаза мои, смотря на такие со злосчастными происхождениями, тогда же вообразили мне, к кому я иду, то я, в удивительных и сожалительных сих восторгах находясь, мысленно сам себе говорил: "Увы! вот удостоверительное для меня зрелище, чтоб никогда на разум и на фортуну, по своим гаданиям и предприятиям, твердой надежды не полагать. Героя, многократно с полномочною от монархов доверенностью многочисленных войск армиею командующего, многократно ж над неприятелем за одержанные торжественные победы лаврами увенчанного, печатными в отечестве нашем похвальными одами российским Сципионом паче римского похваляемого и коего я имел честь в турецкой войне в последние три кампании с несколькими Конной гвардии эскадронами, как уже выше о том обстоятельно описал, во всех случаях препровождать и охранять, знаки его милостивой склонности и хорошей чрез него рекомендации к лучшему себе счастию сыскивать привыкший и напоследок того, который чрез несколько пред сим месяцев в нашей резиденции один пришед ко дворцу с одною караульною гвардии ротою тогда бывшего регента герцога Бирона взял под арест, а на место его принцессу Анну российского престола правительницею быть утвердил и при ней первым во всех государственных делах министром был, теперь увижу яко злодея, всех честей лишенного; вчерась на публичном месте у эшафота от определенной ему смертной казни прощенного, и в сии часы спешу отправить его в ссылку на вечное житье в дальнейший Сибири край и весьма в худое место".

В таких-то смятенных моих обстоятельствах пришел я к той казарме, где оный бывший герой, а ныне наизлосчастнейший находился, чая увидеть его горестью и смятением пораженного.

Как только в оную казарму двери предо мною отворены были, то он, стоя тогда у другой стены возле окна ко входу спиной, в тот миг поворотясь в смелом виде с такими быстро растворенными глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видеть, шел ко мне навстречу и, приближась, смело смотря на меня, ожидал, что я начну.

Сии мною примеченные сего мужа геройские и против своего злосчастия сказуемые знаки возбуждали во мне желание и в том случае оказать ему излишнее пред другими такими ж почтение, но как то было бы тогда неприлично и для меня бедственно, то я сколько возмог, не переменяя своего вида, так же как и прежним двум уже отправленным, все подлежащее ему в пристойном виде объявил и довольно приметил, что он более досаду, нежели печаль и страх на лице своем являл. По окончании моих слов, в набожном виде подняв руки и возведя взор свой к небу, громко сказал он: "Боже , благослови ее величество и царствование ее!"

Потом, несколько потупя глаза и помолча, говорил: "Когда уже теперь мне ни желать, ни ожидать ничего иного не осталось, — так я только принимаю смелость просить, дабы для сохранения от вечной погибели души моей отправлен был со мною пастор", и притом, поклонясь с учтивым видом, смело глядя на меня, ожидал дальнейшего повеления. На то сказал я ему, что о сем где надлежит от меня представлено будет.

А как уже все было к отъезду его в готовности и супруга его как бы в какой желаемый путь в дорожном платье и капоре, держа в руке чайник с прибором, в постоянном виде скрывая смятение своего духа, была уже с ним ехать готова, то немедленно таким же образом, как и прежние, в путь свой они от меня были отправлены.

Тогда уже в ночи время было позднее, как помнится, два или три часа пополуночи, и я от непрерывного из одного места в другое хождения и от борющихся мыслей моих смятений, как выше изъяснил, несколько уже ослабевал, но должен был в тот же миг, по объявлению мне от офицера, командированного для отвоза графа Головкина, что он также совсем приготовлен, к нему идти, отдал оному офицеру подлежащую инструкцию и, учиня пристойное наставление, нагрузя притом еще новыми мысли мои сожалительными восторгами, о сем моем особливо бывшем благотворителе, к коему я искреннее почтение и преданность имел, вспоминая его благополучия последний день, в который я в доме его на именинном банкете был, и размышляя о теперешнем состоянии, в котором я его увижу и еще к должайшим заключениям отправлять спешу, в смятении духа моего вошел в ту казарму, также с провожающею меня свитою, где при первом на оного злосчастнеишего моем взоре, наивящ-ше печальным дух мой сожалением был поражен.

Я увидел сего, прежде бывшего на высочайшей степени добродетельного и истинного патриота, совсем инакова: на голове и на бороде оброслые долгие волосы, исхудалое лицо, побледнелый природный на щеках его румянец, слабый и унылый вид глаз его сделали его уже на себя не похожа, а при том еще горько стенал от мучающей его подагры и хирагры и от того сидел недвижимо, владея только одною левою рукой.

Я подошел к нему ближе и, крепясь, чтоб не токмо в духе вкорененная, но и на лице моем написанная об нем жалость не упустила слез из глаз моих, что, по тогдашним обстоятельствам, весьма было бы к моему повреждению, объявил ему высочайший ее императорского величества указ с таким же изъяснением, как и прежним. Он, весьма в печальном и прискорбном виде жалостно взглянув на меня, сказал, что тем он более ныне несчастливейшим себя находит, что воспитан в изобилии и что с летами благополучия его, умножаясь, взвели на высокие степени, не вкушая доныне прямой тягости бед, коих теперь сносить сил не имеет.

Сии слова моего любезного благодетеля покрыли лицо мое наибольшими видами печали, и я бы не мог воздержаться от пролития слез, но в тот же самый миг, как бы нарочно к воздержанию моему, гвардии офицер от одного из первейших той производимой над несчастливыми комиссии члена явился перед глазами моими, объявляя, что оный министр, ложась спать, приказывал ему ехать ко мне в благовест завтренний и наведаться о порученной мне комиссии, а поутру рано, как он проснется, о том его уведомить, скоро ль оная кончится? Сие-то поверхные виды печальных моих поражений в сердце спрятать понудило, и я ему с твердым духом ответствовал, чтоб он донес его сиятельству, что кроме сего осталось только три арестанта, и тех уповаю еще прежде рассвета дня совсем отправить. После сего сказал оному злосчастному арестанту, также и его супруге, которая в сношении своих злоключений великодушнее супруга своего являлась, чтобы они в путь приготовлялись, и приказал конвойному офицеру, чтоб он велел солдатам оного несчастного с постелью бережно в сани отнести и за ним его супруге идти. Итак, без малейшего медления оного моего величайшего благодетеля со всем принадлежащим и при глазах моих отправил.

Оставшие к такому же отправлению в разных казармах содер-жанные арестанты барон Менгден, Темирязев и секретарь Андрей Яковлев также совсем уже тогда были приготовлены, которых я с такими же произведениями, как и первых, одного за другим без замедления еще при малом рассвете дня отправил, а примечательного о них здесь ничего описать не имею.

Таким образом от полудня и чрез всю ночь порученную мне комиссию производя, на рассвете приходящего дня исполнил и поехал в дом мой отдохнуть до обыкновенного часа, как должно было мне с рапортом во дворец ехать, приказав при том бывшему при мне обер-секретарю, чтоб он, о том исполнении рапорт и о говоренных при отъезде тех несчастливых речах записку к тому часу приготовя, ко мне для подписания в дом привез, что потом без опоздания и исполнено; и того же утра чрез его сиятельство господина генерал-прокурора все то ее императорскому величеству представил.

XII

Теперь паки буду описывать о моих потом последовавших в Синоде происхождениях с тем, что не сгодится ли чего из этого и вам, любезный читатель, в странствованиях ваших по разным путям в свете к предосторожностям своим познавая, сколько я по моим гаданиям и воображениям во уверяемых надеждах от несовершенства даров разума ошибался.

Я еще с начала моего вступления в свет поставил в сердце моем предметом, чтоб во всех случаях, делах и поведениях моих чистосердечно поступать, злоковарных же лестей и обманов употреблять гнушаться, а справедливость всему предпочитать. Но увы! в моих к тому жарких устремлениях не имел даров проникать и преодолевать часто кроющуюся в крови моей честолюбия страсть, которая приятно заставляла меня слушать мне похвалы от других, лестно употребляемые, чем часто бирали меня в свой плен. Когда же от таких коварств остерегался, то другие, познав мой жаркий нрав, вводили меня в разговоры о делах и, хитрыми предлогами и спорами их раздраженный, не всегда воздержанный язык мой, безмерно надеясь на справедливость, часто оказывал преждевременно мои резоны и случаи к предприятиям, кои бывали инако предупреждаемы и превращаемы от злоковарных моих обманщиков, а я и примечать о том, скрытными и подлыми дорогами гнушаясь, разведывания и предосторожности не употреблял. Но пословица, которую я всегда почитаю, то есть: "всякой неправде Бог запинатель", скоро мне свое событие доказала в моих поведениях. Ее императорское величество, всемилостивейшая, правдолюбивая и многими добродетельми одаренная монархиня не замедлила проникнуть о моих прилежных и беспристрастных поступках, и скоро угодно ей стало прямо чрез меня указы и многие словесные свои повеления, касающиеся до Святейшего Синода, производить и всякие сведения о духовных делах и доклады чрез меня же получать. Но я, сими мне оказываемыми больших доверенностей знаками нимало не гордясь, а только радуясь, что теми мою должность с лучшим успехом производить способ имел, с чистосердечною о всем том откровенностью и еще таким моим благодетелям, кои языком ласками, а самыми делами лучшие для меня пути скрытными коварствами в питомство своей зависти пресекали, вскоре должен был признаться, что присутствующие в Синоде духовные особы разумом и красноречивым о своих делах толкованием меня превосходят; и для того за полезное избрал не так скоро вступать с ними в настоящие споры, но собрать лучшие себе сведения и научиться точнейшему познанию и доказательствам о важных духовных делах и о тех, кои к их интересам прицеплены, пристойные начинать производства. Зная же, что еще не меньше того укрепить могло их резоны большее к ним у двора почтение, ибо, кроме что духовник императрицы был всегда им добрый предводитель, слепо ими пленяясь, но еще и первейший тогда в особливой милости и доверенности у ее императорского величества находящийся господин обер-егермейстер граф Алексей Григорьевич Разумовский приятством с ними обходился и в их особливых надобностях всегда предстателем был. Во-первых, начал я употреблять наблюдательство по текущим, обыкновенно мало споров причиняющим делам, употребляя при том все мое прилежание проникнуть большим познанием важнейшие и по каким резонам мне лучшего домогаться должно.

И тако первый мой в Святейшем Синоде поступок их святейшеству был не противен, я же как с начала, так и во все время оной моей должности особливо наблюдал, чтоб учтиво поступать, говорить и писать о делах, охраняясь, чтоб не быть несправедливо досадителем, и так усчастливился им понравиться, что они мои поведения везде хвалили и имеющие из них большие у двора случаи и доверенности такими своими рекомендациями вспомоществовали, что императрица время от времени большие ко мне благосклонности и доверенности оказывать изволила.

В бытность ее величества в 1745 году в Москве, за несколько дней перед торжеством Шведского мира, докучны были ее величеству прошения от членов Святейшего Синода, чтоб Коллегию экономии, которую уже издавна по узаконениям от многих монастырей и от архиерейских домов, за определением на их содержание, излишними почтенные доходы отписаны в ведомство и в управление оной коллегии и по окладам определенные с них сборы употреблялись в разные государственные расходы, отдать со всеми теми доходами в их ведомство и управление, так как оное прежде некоторое время и было. Ее императорское величество, довольные имея опыты о моих поведениях, к чему я устремляюсь, соизволила, меня призвав к себе одного, о том их прошении объявить и что она уже их обнадежила и требовала, чтоб я о том сказал свое мнение.

Я в Святейшем Синоде о всем прилежно рассматривая и тщася так, как выше писал, познав уже много состояния экономических дел, каковы они есть и каковым им быть должно, тогда же ее величеству обстоятельно изъяснил, каким образом возможно оное сохранить, то есть исполнить обещанную им милость, и притом еще лучшие способы употребить к умножению тех доходов, кои в казну ее величеству для государственных расходов собирать следует, и к сохранению от напрасного, как доныне происходит, растощения.

То мое представление ее величеству так было угодно, что на другой день, призвав некоторых синодальных членов, изволила объявить, что она Коллегию экономии им в ведомство отдаст, но как о том просили на словах и для того бы и на каком основании оную содержать желают, согласясь со мною подали письменный от Святейшего Синода доклад.

Они сим дозволением весьма будучи довольны, немедленно дали мне знать, и я при том их уведомил, что ее величество и со мною о том своем благоволении говорить изволила с крайним удовольствием, что ее величество таких членов в Синоде имеет, кои подают большую надежду, что Коллегия экономии в их благорассмотрительном содержании лучшие пользы церковным и государственным доходам покажет, о чем и я при том с моей стороны ее величество удостоверять не оставил. И тако все собрание вверило мне, чтоб я оный доклад с пристойными изъяснениями сочинил и к общему их согласию предложил, что я, нимало не мешкав, исполнил; а в оном было главнейшее содержание:

Святейший Синод вспеподданнейше просит, дабы Коллегии экономии не быть, а все в ведомстве оной бывшие синодальные, архиерейские и монастырские вотчины отдать в полное ведомство и управление Святейшего Синода, который будет стараться, чтобы доходы с тех лучшими учреждениями приумножить и все, за надлежащими из тех в расходы употреблениями, остатки сохранить ко угодности и к повелениям ее величества и о тех повсегодные подавать будет ведомости ее императорскому величеству.

Оный тогда же в собрании Святейшаго Синода был прочтен и с небольшим только в слоге речей дополнением утвержден и не замедля же поднесен ее императорскому величеству и ей был угоден, и тогда же, по прочтении оного, всемилостивейше конфирмовать собственноручным подписанием и для надлежащего по тому производства отдать соизволила.

Потом чрез несколько дней было великолепно учрежденное о заключении с шведскою короною мира торжество; тогда и я, между прочими за службу повышением чинов награжденными, удостоен был, по высочайшей ее императорского величества милости, получить ранг тайного советника и кавалером Святой Анны пожалован же и остался по-прежнему при Святейшем Синоде в должности обер-прокурора.

Сии новые высочайшей ее императорского величества мне милости знаки, а особливо частые тогда чрез меня о делах, до Святейшего Синода касающихся, изустные ее величества повеления и дозволенности, что я имел счастие не чрез других, но персонально ее императорскому величеству о надобном ко успешным должностей моих производствам представлять и изъяснять, день ото дня ободряли мой дух и подкрепляли устремление к моим предметам, о коих я выше изъяснил, а в Святейшем Синоде тогда присутствующие члены, то видя, оказывали мне дружелюбные склонности.

По прошествии уже нескольких месяцев, как Коллегия экономии была отставлена и все бывшие в ведении оной вотчины духовных, как я уже выше описал, приняты были в управление Святейшего Синода и новые распоряжения и учреждения сочиняемы быть стали, а между тем усматривая многие уже о тех вотчинах и о собирании с них доходов в ином разуме несходно с апробованным о тех докладом составляемые, по нескольким о том моим словесным предложениям и объяснениям, должен был, без потеряния времени, письменно собранию Святейшего Синода предложить о сходственнейшем в силу их в докладе ее императорскому величеству изъясненного намерения и прошения об оных деревнях и о лучших с тех доходов, от коих они остатки ко угодности ее императорского величества в целости содержать обязались, учреждению и каким то образом утвердить я за лучшее предусматривал, предложил мое мнение на нескольких листах к их рассмотрению и распоряжению, а главнейшее того содержание было: чтоб о давно положенных графом Мусиным-Пушкиным, чему уже и тогда более 50 лет прошло, как он рассматривал и складывал все монастырские вотчины, по дворовому числу с нынешним состоянием дворянских деревень экономию по приличности и состоянию мест довольствия земель и прочих угодьев рассмотреть и, по примерам тех, работы и сборы, хотя с некоторою уменьшительностью пред доходами дворянскими, частью вновь расположить и по приличности те экономии учредить.

Святейшаго Синода господа присутствующие, все то выслушав, весьма оказалися тем довольными и, по содержанию оного моего мнения, определили и послали, куда следовало, указы, дабы от всех духовного ведомства сел и деревень присланы были в Святейший Синод объяснительные ведомости к таковому рассмотрению и учреждению.

Но потом, чрез несколько месяцев, я удостоверительно познал, что по большей части властители с тех деревень себе получать, а не в казну умножать доходы желающие, чрез неприметные между собою сообщения согласились, чтоб таких ведомостей в Святейший Синод не присылать. И хотя я о том ее величеству объяснительно представлял и по ее же благоволению и наставлению многие старания и домогательства употреблял, но не возмог сделать к тому полезного успеха. А потом ее императорское величество изволила шествовать в Петербург, куда и Сенат и Святейший Синод следовали. Я всегда неослабно в должностях моего звания более познавать и беспристрастно те справедливыми путями в действительное исполнение производить тщался, по собрании всех сведений, как уже тогда о своем у ее императорскаго величества кредите, без коего и с наилучшими искусствами от происков злоковарных поражаемы бывают, довольно был уверен; Святейшаго Синода членам приватно по делу желаемого миролюбия изъяснил, что они, по присутствию своему, определенное по синодальному штату жалованье получают себе в излишек, ибо оное им по сущей справедливости и по узаконениям не принадлежит, и показал о том ясный государя императора Петра Великого указ, которые все ныне вселюбезная дщерь его, над нами государствующая, своими назвать изволила, в коем тако гласит: "Синодальным членам брать жалованье (и притом означено каждому число денег), причитая к тому, что могут получать архиереи от епархий, архимандриты от своих монастырей, а протопопы от своих мест". Причем объявил им производство бывших дел, как уже и незадолго до кончины своей оный великий монарх точно своею рукою подписал: доколе от епархий и монастырей о приходах и расходах счетов не подадут, жалование им брать — запретить. И для того я советовал им, чтоб они о том своем жалованье в знак новой милости у ее императорского величества просили; но все о том мои им справедливые представления и изъяснения приняты были от них с неудовольствием.

Вскоре после того, по прошествии одной трети года, в обыкновенный срок всем служащим у дел, так как они до того получали, приказали господа Святейшего Синода члены себе о выдаче за оную жалованья написать и к подписанию их предложить определение, на которое в то же время, как оно к подписанию их представлено было, объявил я им письменно приготовленное мною предложение к действительному исполнению на основании точных узаконений, как уже о том несколько выше показал; но не предлагая оного по моему истинному к сущей справедливости согласию, дружески говорил им, чтоб они, не спрося о том своем жалованье у ее величества всемилостивейшего дозволения, оного не брали и тем не принудили бы меня моим протестом оное их определение остановить и к решению о том нашем несогласии по моей должности представить ее императорскому величеству, но они, то с неудовольствием от меня выслушав, по многих о том со мною спорах оное определение подписали и неотменно в действо произвесть намерились, почему я вышеописанным моим предложением протестовал и того их определения к исполнению не допустил.

Сей-то был первый источник бывших тогда Святейшего Синода членов на меня неудовольствия и жалобы. Я тогда же понять мог, что они в жарких о том их жалованье со мною спорах, при логических и риторических к своей выгоде доказательствах, крепко устремились, чтоб такое решение своими способными дорогами, чрез своих друзей у ее императорского величества с жалобою на меня, якобы несправедливо им препятствующего, в действо пользу свою произвесть, и потому я не умедлил ее величество о том моем предложении и остановлении кратко донесть персонально, прося притом, что когда в том будут на меня жалобы и доказательства, то против всего того повелела бы ее величество принять от меня объяснение. Их святейшество в том не замедлили; способные к тому снискав рекомендации и случай, подали ее величеству письменное прошение с жалобами на меня и с выраженными о правой своего жалованья претензии резонами; а каковым тем быть надлежало, то может легко вообразить любопытный читатель.

Вот как нужно, чтобы монархи несколько божественной прозорливости имели! Ее императорское величество, по своей безмерной к милосердию склонности, оным их прошением несколько подвигнута была так, что изволила мне сказать: "Синодальные члены изъяснили мне своим прошением об определенном жалованье и что ты оное их брать не допускаешь; для чего же-де им ныне того не получать, каковое и все до них бывшие получали?" Я, как уже тому быть ожидал, имея при себе к поданию ее величеству краткий о происхождении о том их жалованье и о ясных на то ее родителя узаконениях экстракт, тогда же ее величеству вручил, прося чтоб оный с их прошением и резонами сообразить повелела и потом милостивым своим наставлением, как мне в том поступать, снабдила (не оставила).

Ее императорское величество, как уже всему свету известно, справедливость, когда ей в самом существе доказана бывала, предпочитала всему. Чрез несколько дней, рассмотри тот мой поданный экстракт и сообрази с поданными от Святейшего Синода членов письменно представленными резонами, призвав меня, соизволила мне сказать с милостивым видом: "Я-де о жалованье Синода членам дала мой указ, который-де ты завтра в Синоде увидишь", который на другой день одним из членов в Синоде в собрание и привезен. Оный был следующего содержания: "Обер-прокурору, князю Шаховскому синодальным членам жалованье выдать и впредь выдавать без задержания, наблюдая притом вселюбезного родителя нашего точные о том указы, что и доныне не инако, как только в силу государя императора Петра Великого указов брать вас не допускал и из двух требовал одного, то есть, как сила оного и ныне в подтверждение того последовавший указ обязует, соизвольте объявить и причитайте к тому, что от епархий и от монастырей получали, или, чтобы без такого причету вам оное полное получать, испросите у ее величества милостивое дозволение".

Вследствие сего, по многим о том со Святейшим Синодом рассуждениям и толкованиям, необходимо должны они были признаться, что без таких производств, как я им предлагал, удержанное их мною жалованье получить и впредь получать им не можно. И такс и по оному указу о своем жалованье оставили без решения.

И хотя они потом чрез разные случаи получать то свое жалованье многократно домогались, о чем подробно здесь описывать будет много, но токмо, любезный читатель, позвольте мне здесь в истине похвалиться: я всегда того наблюдая, более ста тысяч рублев таких, кои бы без моего препятствия легко получить могли (о сем в лучшее удостоверение можно по делам в Синоде увидеть), в казне удержать усчастливился.

Вскоре после того предложено было Святейшему Синоду к подписанию о выдаче мне за ту же прошедшую треть заслуженного жалованья, которое я до того без прекословия из суммы ведомства синодальных доходов получал, и видно мне было, что господа члены уже прежде между собою все согласились, ибо посмотря оное определение, изволили объявить мне, что они точного указа, чтоб оное мое жалованье из синодальных доходов производить, не имеют и для того отныне к выдаче мне определять не будут.

Я же довольно будучи уверен, что мне не можно было ожидать ничего себе от них полезного, да и весьма еще беречься надлежало, чтоб нимало ни в чем не сделаться им должником, учтиво сказал им, что "когда их святейшество на то не соизволют, то я более того и требовать от них не буду в несомненном уповании, что та, которая сего звания бремя на меня наложить соизволила, без жалованья меня не оставит".

Я был в таком о моих поведениях уверении, что нимало о замедлительном о том моем жалованье решении не сомневался, и еще несколько та учиненная ими мне препона казалась, якобы мне к лучшему будет, и по многим гаданиям воображая то себе, ласкался, что сие подает мне способ изъяснить их ко мне ненависть и притом испросить себе большее жалованье, ибо уже тогда был тайным советником, а жалованье получал только по обер-прокурорскому чину. Итак, подал не умедля ее величеству о том мне приключении с пристойными к моим пользам объяснениями письмо.

Но вот как по поверхним видам о предбудущем наши гадания часто не сбываются! На оное мое письмо более двух месяцев ожидал, но никакой резолюции не получил, итак, подал вторичное, ссылаясь на первое и прося кратко притом и на словах, но и на то более четырех месяцев никакого указа не получил. Я уже о сем, что так дело происходило, а еще тогда же по состоянию моих доходов на мое домашнее содержание приход деньгами недостаточный имея, начал оскорбляться и не инако заключал, как только, что то происходит по коварным препонам моих ненавистников, и как я довольно видел опытов, что первый тогда фаворит, граф Алексей Григорьевич Разумовский, Святейшего Синода членам особливо благосклонен был и неотрицательно по их домогательствам и прошениям всевозможные у ее величества предстательства и заступления употреблял, то за надобное рассудил просить его сиятельство о предстательстве, и что я в деньгах к содержанию моему имею большую надобность, а уже более двух третей года и заслуженного по моему чину определенного жалованья лишен, и точно с намерением, как я уже огорчением и многими мыслями о сей материи нагруженное сердце имел, пространно изъяснял ему пристрастия моих соперников и несправедливые против меня поступки. Он, при выслушании о всей моей справедливости ясно доказываемые требования, обещал мне у ее величества предстательствовать; потом чрез несколько недель, не упомню в какой то было церковный праздник, соизволила ее величество присутствовать у всенощного пения в большой придворной церкви, где и мне случилось быть. Ее величество, которая, как обыкновенно, позади правого крылоса, неподалеку от певчих, место свое имела, поговоря несколько с ними и взяв одну церковного служения книгу, подозвав меня, изволила мне показывать напечатанные в оной неисправности.

Я как уже, хотя поневоле, из малознающего сделался в духовных делах судьею, так же как и в прочем более ревностью и подражанием к справедливости, нежели знанием дел водимый, учиня пристойный ответ и будучи за мое жалованье оскорбленным, усчастливился при том случае о таких по церковным делам небрегомостях и нерадивостях, от чего оные и как происходят и какие способы пристрастия находят, с истинною справедливостью должность свою исполняющих притеснять и бодрости лишать нарочито изъяснить. Ее величество с прилежным вниманием выслушать и милостиво мои все о том изъяснения апробовать соизволила, а потом чрез несколько минут, паки призвав меня, изволила с милостивым видом мне сказать: "Я-де виновата, что все позабываю о твоем жалованье приказать". Я на то при должном поклонении осмелился представить, что я сомневаюсь, что не по хитро наведенному ли от моих соперников ее величества на меня гневу или какому неудовольствию так долго я милостивого указа о моем жалованье получить не удостоился? Ее величество, приметив в том мое оскорбление, весьма милостиво соизволила меня обнадежить, чтоб я не сомневался, что то не от иного чего, но только что от забвения происходит.

Сии милостивые от ее величества оказанные мне знаки облегчили мою прискорбность, но что же и потом последовало? как бы нарочно судьба к будущим меня всего сносностям терпеливым быть научала! Еще более двух месяцев прошло, в коих я каждый день ждал, но не получал никакой о моем жалованье резолюции, между тем хотя еще просил графа Разумовского о предстательстве, но потом в один праздник, как случилось мне между прочими подходить целовать у ее величества руку, тогда милостиво взглянув на меня, изволила сказать: "Вот я забыла о вашем жалованье" и, в то же время близ стоящего сенатского обер-прокурора Жеребцова призвав к себе, изволила повелеть ему, чтоб завтра ехал в собрание Святейшего Синода и объявил ее величества указ с неудовольствием, что так о моем жалованье сделали и чтоб, более не останавливая, оное выдано было из той же суммы, из которой прежде производили; что он, господин Жеребцов, назавтра приехав в Святейший Синод, письменно и объявил. Их святейшество должны были с покорностью принять оный указ и исполнить, нимало не являясь мне в том неблагосклонными, и доказывали, что они то мне не в досаду якобы, но по должности своей наблюдая законы учинили и для того, что точного указа, чтоб мне из синодальных доходов жалованье производить, не было, собою определить не смели и о том, кое до того времени производили, опасались, что Ревизион-коллегия на счет не примет. А я, уже давно выгнав из головы моей гадательные воображения о получении большего по чину тайного советника жалованья, рад был, что и прежнее разрешено и еще благодарить был должен.

Но вот как самые невинные мои поступки наградились! Я получил заслуженного и с вышепрописанным происхождением удержанного моего жалованья полторы тысячи рублев, из коего, по моему тогдашнему небогатству, первый был удел на заготовление приданого моей дочери старшей, и отдал их до ее совершенного возраста одному купцу из процентов с таким условием, чтобы тот оными до моего требования пользовался, а по исчислению надлежащие проценты к тем приписывал; и тако чрез некоторое не малое время нарочито к тем, пока я оную свою дочь замуж выдал, присовокупил ко употреблению в число ее приданого.

Но при сем, любезный читатель, еще одно приключение вам опишу.

Через несколько времени, как ее величество, прибыв из Петербурга, изволила находиться в Москве (1744 г.), один архимандрит неподалеку от монастыря найден в бане в ближайшем подозрении с одною девкою и от неучтивых крестьян, его взявших, в весьма обезображенной одежде обще с тою девкою привезен был в Святейший Синод. Оный старец из малороссиян, человек неглупый и синодальным членам, тогда бывшим, гораздо знакомый, представлен был в собрание Святейшего Синода, где и я присутствовал. Он, по некоторым Святейшего Синода от членов увещаниям, чистосердечно в том во всем в сходственность, как на него те крестьяне и девка, с одной постели с ним взятая, показали, признался и, повергая себя на землю, в чувствительном о том сожалении и раскаянии являясь, просил Божеского помилования; потом говорено ему было от собрания в наставление, чтоб он не отчаивался Божия милосердия и вящше бы душу свою не погубил; и как он выведен был из собрания, то велено его в тех же апартаментах в одной палате близ церкви содержать под караулом, также и девка в особенном отдаленном месте посажена была под караул; но поелику я, по званию чина моего, над всеми канцелярскими служителями в Святейшем Синоде и производимыми делами имел дирекцию, то по прошествии потом двух дней представил мне экзекутор от оного арестанта просьбу, дабы я позволил ему съездить в баню помыться. Почитая то его прошение за неприличное, приказал я чрез оного экзекутора ему объявить, что я того ему позволить не могу.

В тот же день по выезде моем из собрания в дом мой приехал ко мне тогда один бывший, ныне уже давно в Бозе почивающий Святейшего Синода член, особливо тогда со мною благосклонно поступающий, и дружески просил меня и уговаривал, чтоб я не препятствовал об оном монахе дело уничтожить и приличным образом скрыть от большого разглашения. Но я, как уже более время от времени к моему предмету всегда беспристрастно следовать устремлялся, нимало на то не склонился, изъясняя ему, что оное дело уже и так во всем городе разглашено, да и, кроме того, надлежит Святейшему Синоду оное решить без наималейшей потачки, дабы публика несомненно верила, что Святейший Синод все по званию должности своей дела беспристрастно, не являяся сам участником, производит.

Упомянутый член поехал от меня с неудовольствием, а назавтра в собрании Святейшего Синода объявил мне экзекутор, что оный под караулом содержащийся монах просит, чтоб он допущен был пред то собрание, понеже имеет еще нечто представить. Я не замедля о том присутствующим членам объявил, и потому скоро он введен был. Вошедши он и в крайнем являясь духа своего смятении, повергнулся к ногам их и просил милостивого выслушания и помилования, почему вскоре был поднят, и позволено ему говорить, и тако он начал: "Сказывают-де мне, что по приведении меня в крайнем от крестьян поругании, когда я в огорчении духа, в смятении и вне памяти находясь, представлен был Святейшему Синоду, тогда я винился в грехопадении с какою-то девкою, с коею-де злодеи мои крестьяне невинно меня ополичили и поругательно с нею чрез всю Москву в Святейший Синод везли; но буде я как на себя вашему святейшеству объявил, то ей-ей напрасно. Будучи в крайнем страхе, в смятении и в исступлении ума, да и теперь-де хотя мало опамятовался, однако в великом же страхе нахожусь, признавая немилость ко мне господина обер-прокурора: ибо я-де вчерась просился в баню, но он не велел меня отпускать". По сих последних его словах многие из членов, вставши со своих мест, начали говорить с удивительными восторгами: "Вот-де что помешанный разум в оскорбительных смятениях делает! сие-де легко статься может, когда человек от нестерпимого поругания в конфузии и вне ума находится, видно-де, что и теперь он не вовсе образумился, и мог ли бы-де в целой памяти так напрасно в присутствии на господина обер-прокурора жаловаться, о котором-де мы знаем, что во всех делах беспристрастно поступает", и приказали ему немедленно пасти к ногам моим и просить прощения; а мне в то же время с разными сожаления о нем видами некоторые из членов говорили: "Пожалуй-те-де, отпустите сие ему, что он, еще не пришедши в совершенную память, бредит". Я, встав из-за оного стола, сказал им, что я о сатисфакции за себя не прошу и сии бредни его уничтожаю.

Потом вскоре оного старца вывели вон паки под караул, и начались от синодальных членов в пользу ко оправданию его рассуждения, в кои я вмешавшись говорил, что я сему последнему оправданию поверить не могу, видев прежде, с каким чувствительным признанием и расканием он Святейшему Синоду признавался.

Их святейшество, видя неотменное мое устремление домогаться, чтоб дело о том монахе решено было без малейшего послабления, по точности законов, начали неприметным мне образом оное несколько в производстве продолжать; и я сведал, да уже поздно, что они не умедлили употребить старание чрез одного знатного и в милости у ее императорского величества находящегося своего благодетеля инакое оному делу решение учинить и нашли способы ее величеству внушить и о своей по тому делу чувствительности, что оным разглашением теперь всенародное посмеяние всему их сану происходит, так что, когда из оных кто по улице едет, то нарочно пальцами указывают и вслух говорят с поношением, почитая их быть такими же; притом субтильно в разговорах и о моих вмешивали по тому делу излишне сказуемых строгостях такими жалобными красноречиями и от друзей их, как я выше описал внушениями, что оное дело напрасно на оного старца от крестьян возведено и от меня увеличено и разглашено, ее величество к вероятию на их сторону склонена, да вот еще что им нечаянно к тому споспешествовало.

Один из моих тогда бывших приятелей, который в знатном чину при дворе находился, спросил у меня о том старце, о котором уже везде в публике говорили. Я ему, по доверенности моей и как инструкция моей должности дозволяет о сомнительных мне делах советовать, с кем я заблагорассужу, рассказал о том происхождении, как он пред собранием Синода с крайним и чувствительным раскаянием признавался и как он после от всего того отрекся; оному моему надежному приятелю случилось в тот же день при столе ее величества ужинать, где оный же фаворит, о коем я выше упомянул, о таком странном со старцем приключении начал к защищению его разговор, причем и тот мой приятель беспристрастно о существе того дела сказал: "Он-де сам, будучи в целой памяти, признался, а потом, притворясь безумным, запираться в том стал".

Ее величество, слыша такие разговоры и рассуждения о том деле, в несогласие того, как она уже о том думать приведена, спросила оного моего приятеля: почему он так обстоятельно о том знает? Он, нимало не остановясь, сказал, что он сего же дня от меня о всем том слышал.

Вот, любезный читатель, еще смотрите, как часто и легко великодушные и справедливость любящие монархи поколебаемы бывают. Назавтра соизволила ее величество через генерал-прокурора, изъясня несколько оных преосвященных в том деле жалоб, приказать мне объявить, что за это жестоко наказывать должно, кто тайности из Синода выносит, а он-де сам о таком-то деле разглашает в публике, и притом же повелела, так как была от синодальных членов уверена, тех мужиков, кои так оного архимандрита обругали, отослать для наказания в губернскую канцелярию, а девку, которая по тому их научению архимандрита поклепала, наказать в Синоде и сослать на покаяние в монастырь, оного же архимандрита, для отвращения соблазна и чтобы тем воспоминания о его истории менее было, отдалить в другой монастырь.

И хотя я господину генерал-прокурору о том деле, как оно происходило, и прежде и в сие самое время обстоятельно изъяснял и желал, чтоб о том персонально ее величеству изъяснить и правосудие защитить усчастливился, но то не успело и все выше сего прописанное, в силу ее величества повеления, самым делом исполнено.

Я хотя и потом искал случаев, чтоб о том ее величеству персонально изъяснить и доказать, как она в том деле обманута несправедливыми уверениями, но скоро того получить не мог, паче же, что тогда ее величество вскоре соизволила шествовать в Петербург, куда и Синод, в том числе и я, следовал.

После того скоро оказалось, что с того дела ее величество несколько поотменнее ко мне стала и не так часто и откровенно, как прежде, со мною о делах говорить соизволила, что иногда несколько меня в торопливую осторожность приводило; но как я старался в таких случаях себя ободрять, имея всегда в мыслях моих за непременное правило, чтоб не подвергать незазренную мою совесть под власть робкой медленности и не страшиться злоковарных соплетаемых сетей, несомненно веря, что таковым и сам Бог препинатель есть, то не упускал искать случаев, как бы возможно было ее величеству о производстве и решении того дела и что она в том обманута изъяснить и удостоверить.

Чрез несколько в том моем старании времени случилось мне ввечеру быть во дворце, и ее величество, увидя меня, подозвав изволила мне с неудовольствием говорить: "Чего-де Синод смотрит? Я-де была вчерась на освящении новосделанной при полку Конной гвардии церкви, в которой-де на иконостасе в место, где по приличности надлежало быть живо изображенным ангелам, поставлены разные, наподобие купидонов, болваны, чего-де наша церковь не дозволяет".

Я, как уже всегда был нагружен в мыслях своих такими материями, с которых бы мне при случае с ее величеством разговора прилично было довести речь и до оного архимандричья дела и все то изъяснить, ответствовал ее величеству с некоторым печальным видом, что я свидетельствуюсь всеми моими Святейшему Синоду предложениями, что о таких и сим подобных по делам попущаемых к немалым соблазнам неустройствах, дабы те пресечены и исправлены были без наималейшего упущения, всеприлежно старался, но не вижу иного успеха, как только время от времени присутствующих в Синоде членов против себя неудовольствия, а тем делам презрительное без решения продолжение, и хотя "я и надежен на справедливость и милостивое защищение вашего императорского величества, но как к несчастию нашему не дал Всемогущий вашему величеству своей прозорливости и предвидения, как сердца наши часто, страсти свои питая, языком под видом добродетели, истины и справедливости красноречиво закрывают ложь, как то и не вдавне я видеть и сокрушаться был принужден", упомянув о вышеописанном архимандричьем деле. Ее величество с особым любопытством о том меня спросить изволила: "Да как же-де, разве не так, как надлежало, оное решено?" Вот тут-то, благосклонный читатель, получил я время об оном деле, как я выше того уже вам описал, ее величеству изъяснить и удостоверительно доказать злоковарные происки для приведения ее величества к такому решению, по которому те мужики напрасно наказаны, так как и девка, а старец странным образом оправдан. Ее величество, все то от меня весьма терпеливо и любопытно выслушав и в знак о том своего милостивого сожаления изъявя несколько на очах своих слез, с воздыханием изволила мне сказать: "Боже мой! можно ль мне было подумать, чтоб так меня обманывать отважились?! весьма о том сожалею, да уже пособить нечем". И как я слышал, что неоднократно ее императорское величество во внутренних камерах со своими ближними о том деле с сожалением, а мне с похвалою отзываться соизволила, о чем от их друзей вскоре дано знать синодальным членам, для предосторожности противу меня.

По таким моим обстоятельствам Святейшего Синода члены, день ото дня более почитая меня важным себе неприятелем, чрез несколько времени улучили способ, все собравшись во внутренние покои, увидеть ее величество.

После сего господин генерал-прокурор князь Трубецкой, призвав меня к себе, объявил мне великое неудовольствие на меня ее величества, и что синодальные члены персонально, на коленях стоя пред ее величеством, со слезами просили, что уже не стало их возможности чинимые им в собраниях от меня докучные, дерзкие и оскорбительные, письменные и словесные предложения и по тем производимые мною непристойные споры сносить, и просили, чтоб или их всех из членов и из присутствия в Синоде уволить, или бы меня от них взять, почему-де соизволила ее величество повелеть на мое место другого для определения кандидата представить и "для того-де вам дружески советую уже более в Синод в присутствие не ездить".

Я, как довольно знал милостивое и добродетельное ее величества сердце, не умалял моей смелости в беспристрастных делах не робко оправдания употреблять, несомненное имея упование, что ее величество удостоверенную справедливость божески защищает, без малейшего смятения все то мне объявленное от генерал-прокурора выслушав, ответствовал ему: ежели он точный указ имеет, чтобы мне в Синод более к должности моей не ездить, так бы изволил дать мне о том письменный вид. На то он мне сказал, что о том точного указа мне объявить повеления не имеет, а только так по обстоятельствам рассуждая, от себя советует мне к лучшему. Я на то ему ответствовал, что колико моя невинность во всех по моей должности делах и несомненное ее величества в правосудии милосердие меня подкрепляет, толико я не робко от сих хитросплетенных на меня клевет оправдаться возможные по пристойности способы употребить не умедлю, что нижеследующим образом и производить начал.

На другой день поутру ранее обыкновенного времени приехал в канцелярию Синода и, наметя по реестру нерешенные важнейшие и по нескольку до епархий оных господ членов касающиеся уже долгое время, по многим моим о тех предложениях, без решения состоящие и время от времени впредь до других полных в Синоде собраний отлагаемые дела, собрав, велел по прибытии господ членов те первые к слушанию и решению приготовить; и как потом вскоре господа члены в присутствие прибыли, то я во-первых об оных делах предложил, сколь их решение нужно, и как уже долго они и по многим моим домогательствам без решения длятся, и что я еще так же продолжать не могу, и теперь в последние о выслу-шании и решении тех Святейшему Синоду по должности моей предлагаю, а ежели ныне так же, как и прежде, без решения оные отложены будут, то я не премину не замедля о том ее величеству донести.

Присутствовавшие тогда в Святейшем Синоде члены, как я после сведал, уже уведомлены были и уверены от своих благодетелей, что со мною так по их жалобам происходит, как мне генерал-прокурор сказывал, и чая меня увидеть весьма унылого и обробевшего, весьма прилежно, особливо некоторые из них, устремили на меня свои глаза со удивлением, что так я оный день для таких предложений избрал; один из них мне в виде шутки говорил: "Знать-де вы спокойно прошедшую ночь спали, что теперь за такие хлопотные дела вдруг принялись".

Я ему ответствовал: "Очень спокойно". И так в оное присутствие их святейшество своими только разговорами и разными рассуждениями и толкованиями время продолжали до 1-го пополудни часа и напоследок паки отложили слушание и решение оных дел до будущего впредь полного собрания.

Сие происхождение подало мне причину, чтоб, сыскав случай, о таких важных делах, без решения продолжаемых, персонально с объяснением донести ее величеству и тем несколько потрясти их на меня несправедливо употребленные жалобы, что мне и удалось.

Через два или три дни после того я усчастливился получить способное время, увидеть ее императорское величество и изъяснить, сколь много нужных поправлению от соблазнов церковных дел без решения продолжаются и члены время до полных собраний, по пристрастиям, умышленно отлагают для единого только продолжения и что все мои о том частые напоминания только умножают их ко мне ненависть, а они устремляются делать мне затруднения. Ее величество весьма благосклонно изволила все то от меня представляемое выслушать и, как я приметить мог, милостивою о моих поведениях апробациею обещала в том мне вспомоществовать. Я потом не умедлил генерал-прокурору о всем том моем ее величеству представлении рассказать и просил его, чтобы он, для точного ее величества последнего обо мне решения, потщился, не умедля, в силу вышеписанного обо мне ее по Синоду неудовольствия, представить меня кандидатом ко определению на порожнее в одной коллегии президентское место.

Его сиятельство вскоре при первом случае то учинил, но я получил от него уведомление, что ее величество на то соизволила ему ответствовать следующими словами: "Он-де мне в Синоде надобен, и я из оного его не отпущу; я-де довольно уже узнала его справедливые поступки". С того времени паки милостивая ее величества ко мне склонность и достоверность оказываться стали, и редкая неделя проходила, в коей бы я не имел счастия быть пред ее величество призван и многие по делам церковным и до Святейшего Синода касающиеся повеления к производствам и исполнениям принимать, а о многих же к сведению ее величеству представлять и изъяснять.

Я уповаю, вы, любезный читатель, сие читая, ясно себе вообразить и, буде еще с вами таких случаев не было, то в других теперь, подобно мою роль действующих, приметить можете, как в таких поведениях очевидно сбываются наши старинные пословицы, именно ж, что "честь ум рождает, а бесчестие и последний теряет", и другая: "ум любит простор"; но я уже немало, кроме что в других и свои скорые и нечаянные в поступках успехи искусством других превращаемые видев, научился помнить и скорых ожидать в могуществах моих перемен, неусыпно наблюдая, чтоб только не я тому собственными моими недостоинствами был виновен, в чем и редко бывал себе лживым пророком.

Их святейшество, видя в моих предприятиях успехи, никаких явных неудовольствий долго не оказывали, а всегда под добрыми покрывалами умалить мой кредит старались.

Но вот! еще последовался случай в подкрепление моей склонности, с каковою я беспристрастные дела защищать тщался.

В Святейшем Синоде есть узаконение, чтоб палестинским духовным нашего греческого закона, под державою турецкою находящимся и из Царя-града или из Афонских гор и из прочих тамошних мест и монастырей присылаемым, по нескольку давать из казны денег в милостыню и еще позволять тем сюда приезжим доброхотного подаяния от знатных и прочих партикулярных людей в России просить на содержание своих обителей, и для того оным даваны бывают по определению Святейшего Синода за шнуром и за печатью с белою бумагою тетради, в кои бы каждый доброхотное свое подаяние вписывал, и по тем-то приходным книгам должны того подаяния собиратели давать своим властям, от коих они на такое дело отправлены, отчеты. Для такого прошения приехал в Петербург из Афонских гор, из одного греческого монастыря архимандрит, родом малороссиянин, изрядного вида, не глуп, смел и политику употреблять по приличности умеющий. Он прежде не Святейшему Синоду, как бы ему долженствовало, но к духовнику ее величества, протоиерею Дубянскому явился и немедленно с лучшими тогда из придворных певчих спознался и сказывал им, что он привез между прочим с собою по нескольку оригинальных частиц злата, ливана и смирны, кои при Рождестве Христу Спасителю нашему цари и волхвы в дар принесли, и сими рассказами он умел очень скоро их многомощию так понравиться, что они не токмо Святейшему Синоду, но и многим знатным персонам в городе его порекомендовали, и тотчас об нем и о привезенных им таких неоцененных вещах слух разнесся.

Оный архимандрит, видя такие себе полезные происшествия, не явясь, как ему должно было, формальным образом в Святейший Синод и не представя о себе от властей своих письменных рекомендаций и надлежащих о привезенных с собою так свято почитаемых вещах удостоверений, начал по призыву, в некоторые знатных госпож домы приходя, молебны петь и оные привезенные с ним вещи показывать. Все сие его действие вскоре дошло до ушей моих, и я, нимало не мешкав, рассказал все то в собрании Святейшего Синода членам, так как и из них некоторые сказывали мне, что и они о тех его смелых поступках также слышали, и для того приказали оного архимандрита сыскать и собранию представить, почему он на другой день сыскан был и Святейшего Синода в собрание представлен. Ему учинен был вопрос, для чего он по сие время так, как ему должно, с письменными видами о себе не явился и, не испрося от Святейшего Синода позволения, уже по домам молебны служит и привезенные им вещи показывает? Он с гордым видом ответствовал, что он квартиру имеет в доме отца духовника Дубянского с его позволения, о себе ж доказательства показать может Святейшему Синоду, а молебны в домах, по просьбе некоторых госпож, служил с его же позволения.

Такие горделивые речи Святейшего Синода членам не понравились, а особливо тогда бывшему преосвященному епископу Псковскому Симону Теодорскому, который тогда жил во дворце для обучения их высочеств нашему закону. Итак, согласились они, к чему и я не из последних был приговорщиком, чтоб оного архимандрита задержать в канцелярии Синода, пока он все требуемые письменные удостоверения Святейшему Синоду представит, что действительно и учинено, и помню, что сие было в последнее в той неделе собрание, то есть в день пятничный.

Я несколько потом занемог и как в субботу, так и в воскресенье никуда из дому моего не выезжал; но после полудня в воскресенье, пришед ко мне синодальный экзекутор и дежурный из канцелярии секретарь, объявили мне, что Святейшего Синода члены, означа их именами, быв во дворце у обедни и ехав мимо канцелярии Святейшего Синода, остановились у крыльца и, вызвав оного дежурного секретаря, приказывали ему, чтобы он вышеименованного архимандрита тот же час из-под караула освободил, почему сии пришедшие ко мне и требовали на исполнение оного моего согласия, ибо я по должности моей канцелярию и всех находящихся в оной под моею дирекциею имел и ничего без моего ведома и по решениям синодским в действо не производилось. Я спросил оного секретаря, что тому причина и дали ль оные члены о том ему какой письменный указ? но он ответствовал: "Никакого, а только-де при том изволили говорить, что был за то на них от ее величества гнев".

Ежели вы, мой любезный читатель, верно свою должность к монархине и справедливость в ваших поведениях всему предпочитаете, то что точно вообразить можете, как должно было, наипаче мне, как уже многие о себе имевшему опыты, в сем деле поступить; я дал резолюцию оному секретарю и экзекутору, чтоб они того архимандрита до прибытия Святейшего Синода членов в присутствие не освобождали, ибо я в том, не видя точного ее величества указа, не соглашаюсь.

На утрене, то есть в понедельник, собрались оные члены в Синод, куда и я, еще и не вовсе выздоровевший, попозже их приехал же; их святейшество, тотчас по приезде своем в канцелярию уведав от экзекутора, что я оного архимандрита по их приказу освободить не велел, уже готовы были мне о том пенять и во-первых при входе моем в присутствие начали мне изъяснять, сколь им чувствительно, что я воспрепятствовал оного архимандрита освободить. Я им ответствовал, что по такому производству, какое они употребить изволили, я, по званию должности моей, в действо произвесть допустить не могу. Они мне на то сказали, что ее величество вчерась чрез духовника своего с великим гневом, для чего мы оного архимандрита под караул взяли, приказывать соизволила, чтоб его, нимало не медля, освободить и для того-де некоторые из нас вчерась из дворца и заезжали в канцелярию Синода с приказанием оного архимандрита освободить; но он-де и по сие время не освобожден и "в том-де уже вы, а не мы пред ее величеством отвечать должны".

Сии слова их святейшества возбудили во мне ревность с непоколебимым духом справедливость, по пристрастиям затемняемую, защищать и сие дело и до ушей монархиных препроводить. Почему я спросил их: "Изволили ль они на то ее величества повеление о правильных причинах, для коих оный архимандрит задержан, ее величеству изъяснить, и не инако ли, как о том ей донесено, осведомиться?" На что один из оных членов сказал мне, улыбнувшись: "Вы-де смелы; когда-де ныне оное повеление исполнить не допустили, так извольте-де о том изъяснение ее величеству представить". Я на то им ответствовал: "Конечно, то сделаю, ибо мы должны не только чрез других словесно объявляемые указы, но и точно письменно, за собственноручным ее величества подписанием, с непринадлежащей стороны, под видом справедливости в питомство пристрастий обманно исходатайствованные не прежде, как о настоящих по тому сомнительствах с ее величеством изъяснясь, в действо производить; ибо как долг наш, так и сама ее величество, по своему правдолюбию, того от нас требует, и для того, в отмену учиненной вашей резолюции, правильно задержанного архимандрита освобождать не соглашаюсь и в том, по должности моей, протестуя, останавливаю".

На сие господа члены некоторые насмешливое удивление о моих смелых речах явили, что подвинуло меня более себя утверждать. По окончании оных разговоров были по порядку другие дела к слушанию и решению присутствующих предлагаемы.

Потом некоторые из них, подошед к моему столу, дружеским образом и ласково мне говорили: "Чтоб не подпасть нам больше гневу, то согласился бы я оного архимандрита освободить"; но я против того весьма упорствовал и говорил, что "такая боязнь только прилична в таких делах, когда кто несправедливо и не по законам, но по своим пристрастиям инако и лживо представляет, и для того-де Святейший Синод наипаче прочих судебных мест ее величество от таких обманов предохранять и такие пристрастные пролазы истреблять обязан"; но они, невзирая на такие мои от ревности происходящие наставления, уговаривали меня, чтоб я так много не отваживался и оного архимандрита освободить согласился, — к чему я напоследок и склонился, однакож не иначе, как взяв с него подписку, дабы он в первое потом присутствие все требуемое от него Святейшим Синодом представил, и что я при первом случае о всем том ее величеству донесть потщусь, в том их обнадежил. И, как нарочно к моему утверждению, судьба определила, что после того на другой или на третий день был, не упомню для какого праздника, куртаг, для которого ее величество в обыкновенное время изволила в парадные покои выйти и вскоре, как я приметить мог, с гневным видом взглянув на меня и подошед, неподалеку от меня, к стоящим ближе господам, которых теперь именно помню, что то были граф Бестужев и граф Воронцов и генерал-прокурор князь Трубецкой, изволила им рассказывать с сожалением, как Синод непохвально делает, что притесняет приехавшего сюда из Афонских гор архимандрита, и весьма инако изъяснялась, нежели в самом деле происходило, о чем я выше описал. Помянутые господа с немалым удивлением то слушали, а я, стоя позади их, в те же минуты приготовился, чтоб не упустя сего удобного для меня случая, о всем оного дела производстве справедливо изъяснить, и лишь только оные разговоры ее величество окончать изволила, так уже я, неподалеку от них находясь, приступил еще ближе и, поклонясь ее величеству, начал говорить следующее: "Весьма согрешили те, которые так несправедливо вашему величеству об оном архимандрите и о чинимых с ним в Синоде поступках донесли". Ее величество изволила меня спросить: "Да как же-де инако было?" Я на то ответствовал: "Конечно, инако"; и притом донес ее величеству все сначала от этого архимандрита производимые дела и в Синоде об нем учиненные определения, и как я и для чего в том со Святейшим Синодом не соглашался, обстоятельно изъяснил. Ее величество весьма милостиво в том мои поступки апробовать соизволила, говоря: "Боже мой, как меня обманывают!" и приказала мне, чтоб Святейшему Синоду объявить высочайший ее указ, дабы оного архимандрита взять паки под караул и пока он все принадлежащие, Синодом требованные удостоверения о себе и о привезенных им почитаемых святых вещах не подаст, его не освобождать, а ежели те найдутся обманные, то немедленно его спроводить за границу.

Для меня была великая находка, что я в моих с Синодом о том спорах одержал поверхность и что обещанное исполнить вскоре усчастливился; и как я на другой день в собрании Святейшего Синода то ее величества повеление объявил, то господа члены приняли оное с порадованием и меня благодарили, что я их от такого навета защитил. Таким образом тогда мои поведения происходили без встречающихся мне оскорблений, но наипаче знаки ее величества милости ко мне продолжались, и вскоре потом, не упомню какого праздника при дворе в торжество, всемилостивейше пожаловать соизволила мне орден Святого Александра Невского.

Здесь я паки долгое время пропускаю, о моих в Святейшем Синоде поведениях не описывая, по причине, что теперь не вспомню такого достопамятного, кое бы другим к любопытству служило; а о мелких и неважных к примечанию происшествиях описывать, следовательно увеличивать сверх бытия пером и тем питать мое тщеславие остерегаюсь, которое я хотя нередко в духе моем, яко моего злодея, ловить, обессиливать и прогонять устремлялся, а теперь в старости дух мой превозмогать оное властнее становится.

XIII

Между тем, помнится, в 1753 году ее императорское величество паки соизволила прибыть из Петербурга в Москву, куда и все главнейшие государственные правительства, в том числе Святейший Синод, следовали и чрез несколько времени угодно стало ее величеству меня пожаловать в генерал-кригс-комиссары на место бывшего пред тем, тогда же произведенного в генерал-аншефы Степана Федоровича Апраксина; но чтобы то учинено было по происку синодальных членов мне в огорчение, того я приметить не мог и напротив еще по тогдашним обстоятельствам познавал, что то сделано в мою пользу по отменной благонадежности о лучшем исправлении оной должности мною. Между тем, хотя тогда по прежним сенатским решениям и публичным в армии указам без сомнения казалось, что и я воспользуюсь по оному чину, так же как и бывшие генерал-кригс-комиссары, да еще не из тайных советников, но из генерал-майоров произведенные, получением старшинства над всеми армейскими генерал-порутчиками, но искусство моих завистников или судьбина моего жребия оным меня не воспользовала, и по домогательству моему о том неоспоримом мне праве и благонадежные мои приятели, как помню, по зависти мне не помогали. А вскоре потом познал я, что смелость и упрямство мое, чтобы не порабощаться пристрастным ласкательствам, но во всех делах справедливость твердо защищать, и в сем новом моем чину готовили мне тесные и затруднением наполненные пути.

Лишь только я в должное звание оного нового чина вступил, то встретились мне многие такие дела, по коим я, рассматривая, признавал, что как требования, так производства и исполнения от Главного комиссариата несогласные были с узаконениями, и угодность в надобностях Военной коллегии, так же и высокого генералитета, редко презрительною бывала. Напротив, чего я хотя уже довольно знал и ощущал, как просвещенные тогдашние политики, искусно по делам гибкими и нежными поведениями предуспевая, грубости упрямых моих поступков в понижение мне описывать не оставляли, но, по моим заобыкностям всегда стремяся, чтоб дух мой богомерзкому, на несправедливости основанному ласкательству не покорился, вступил как с Военною коллегиею, так и с высоким генералитетом, тогда дивизиями командующим, в коем числе и два брата графы Шуваловы генерал-аншефами были, в великие споры и несогласия, твердо защищая моей должности государем императором Петром Великим узаконенную инструкцию, в коей, между прочим, гласит тако: "Генерал-кригс-комиссару надлежит быть доброму эконому и пользу своего государя крепко хранить; военным чинам жалованье по их окладам производить за действительную службу, а в отлучках и излишних прогулках находящимся оного не производить".

Вскоре потом, все в бытность же ее величества в Москве, пред многими тогда в особливой милости и доверенности у ее величества находящийся вышеупомянутый командующий армейскою ди-визиею генерал-аншеф, ее величества генерал-адъютант граф Петр Иванович Шувалов сообщил ко мне письменно высочайшее ее императорского величества изустное повеление, что один его дивизии штаб-офицер по прошению для его нужд уволен на год, а жалованье бы ему за все то время по его чину производить.

Я уже, как выше описал, привыкши продолжать в таких случаях непоколебимо мое упрямство, ответствовал его сиятельству письменно, что "по оному его сиятельства сообщению, за силою о таких словесных объявлениях узаконений, и еще же как точно моя инструкция таким, для своих нужд отлучающимся, жалованье из казны производить запрещает, исполнить не могу без точного, за собственноручным ее величества подписанием, указа". Сей самый письменный ответ к такой особе, которая в таких своих производствах едва ли видала сопротивление, не только в нем, но и в прочих господах генералах и в членах Военной коллегии возбудил не малые на меня негодования; но я все то уже презирать и терпеливо сносить по большей части привыкал.

А как вскоре после того в один день поутру были из первых трех классов военных чинов у двора в конференции для рассуждения по тогдашним в Европе обстоятельствам о военных действиях, в числе коих и я приглашен был, то все господа военные генералы и Военной коллегии члены окружили меня с разными пенями о моих против многих их по армии требований, а все, до употребления денег касающихся, неисполнениях и упрямствах; а из тех некоторые с тонко скрываемою насмешкою мне изъясняли, что теперь моя должность не такая, какую я имел в Синоде, и время не терпящего исполнения требует и не может всегда производима быть по письменным указам; а ежели-де и во время военных действий так все по точным узаконениям и указам производить и исполнять будешь, тогда-де великие остановки и невозвратимые со временем утраты приключать будешь. Я им на то ответствовал, что "конечно не инако, и чтоб они заблаговременно о том знали и соизволили б исходатайствовать мне от ее величества такие указы, дабы я во всякое время по всем их письменным и словесным требованиям исполнял, в чем со тщанием и повиноваться буду; буде же таких указов не будет, чтоб не жаловались на меня и на мои в том упорства, и что я без того не токмо по собственным их рассудков требованиям, но ниже по словесным, объявленным чрез других именных указам излишнего сверх узаконенных порядков исполнять не буду; а ежели им удивительно такое в том мое упрямство, так я таким быть от ее величества научен чрез многие дела в бытность мою в Синоде". Такие мои объявления и требования необычайными им казались, в коих не соглашаясь, переменили другими разговорами.

Потом вскоре ее величество из своих внутренних покоев изволила в ту комнату, где было собрание, выйти. Тогда по должном ее величеству поклонении начались, как обыкновенно при таких случаях бывает, краткие разговоры; но мое устремление было, чтоб как усчастливиться при том прежде начатия о тех делах, для коих мы к рассуждению призваны, решить для будущих удобностей вышеописанные с высоким генералитетом мои споры, и для того я, не умед-ля, по пристойности с тихостью, но в самом деле желая, чтоб, увидя то, ее величество полюбопытствовала спросить, и тако бы оный спор к решению ее величества привесть, от одного к другому генералу подходя, говорил: "Не изволите ли о бывшем нашем несогласии и споре, как я изъяснял, на меня представить ее величеству, кои все теперь могут высочайшим ее величества указом решены быть". Но все те господа, к коим я так подходя говорил, тихо же и более видами, нежели словами, давали мне знать, чтоб о том перестал говорить; на что я им соответствовал, чтоб не пеняли, когда в самонужнейшем случае мое им удивительное упрямство приключит затруднения.

Ее величество, нимало сего не приметя, изволила за стол сесть на свое место и нам повелела за оный же садиться, и началось чтение и рассуждение о тех делах, для коих было собрание. По окончании оного ее императорское величество изволила отойти в свой покой, и нам объявлено, чтоб еще и завтра в назначенный поутру час в собрание для окончания оных рассуждений быть, кои в оном собрании пристойным положением и окончали.

Здесь я описание многих моих в генерал-кригс-комиссарах поведений, так же как сделал и прежде сего, исключаю, дабы тем много не утрудить читателя и не показаться излишне тщеславящимся, а только те буду описывать мои приключения, кои, по мнению моему, для сведения патриотический дух имеющему читателю угодны быть могут.

Чрез несколько месяцев ее императорское величество изволила из Москвы отбыть в Петербург, куда Сенат и известные коллегии обратно следовали же; а я с Главным комиссариатом остался в Москве и, пробыв чрез всю ту зиму и до осени, один с моею походною канцеляриею поехал в Петербург.

И вот что в тогдашнюю мою тамо бытность достойным нахожу к сведению любезному патриоту сообщить.

В том году был срок заключенному контракту с английским консулом и знатным купцом Вульфом о поставке на всю армию рядовых и унтер-офицерских из Англии сукон. Я, уже заблаговременно учиня об английских, находящихся в магазейнах, много из-лишно прежде меня купленных, также и о сделанных и впредь на-деемых сделать на армию с российских фабрик сукнах достоверное исчисление, и рассмотря по всем окрестностям способности, по коим бы мне не ошибиться, без наималейшего о том разглашения представил письменно как Правительствующему Сенату, так и Военной коллегии, чтобы более впредь в армию на мундиры английских сукон не подряжать, уверяя притом объяснительно, что я ныне наличными и впредь по образцам годными сукнами с российских фабрик всю армию мундиром довольствовать буду.

Я не буду описывать подробно, как многие мне в том и дружескими и обвинительными советами, несбыточным сие мое предприятие доказывая, оспоривали. Ежели и в вашем веку будет такой же, искусно торговать и своими товарами во внутренние покои могущих господ двери ко входу своему пред многими честными и заслуженными отечеству людьми отворять умеющий, как в моем веку был сей знатный на армию английских сукон подрядчик господин Вульф, то вы можете вообразить и угадать, какие все тогда наши вельможи, одни одолженники господина Вульфа, а другие по зависти ко мне, третьи по трусости, подло тем льстя, разными способами давали мне в том препинания, так что тогда почти в каждом тех господ доме то мое, чтоб в полки вместо английских из российских сукон мундиры делать, предприятие осмеивано и худо толковано было. Но в то же самое время господин Вульф, сыскав моих двух добрых приятелей, пристойною, по своему искусству, просьбою их склонил, которые приехав ко мне в дом, по своей преданности к нему открыто мне объявили, что они упрошены от господина Вульфа, чтоб стараться привесть меня с ним в дружеское согласие и чтоб я только молчал и не мешал ему, а он уже обнадежен, что еще впредь на несколько лет на армию из Англии сукна ставить контракт с ним заключат. Я на то шуточным образом спросил их: "Велика ль из того мне и им прибыль будет?" Они же на то чистосердечно ответствовали: "Вам-де сервиз серебряный или вместо того 25 тысяч рублев золотою монетою, а нам-де каждому по 5 тысяч рублев". Поверьте, благосклонный читатель, что я, превозмогши оставить все титулы и дела, теперь в старости более о приближении смерти помышляя, происходившее со мною по самой истине описывать тщусь. И тако объявлю вам, что сим моих добрых приятелей уведомлением наипаче потому, что я тогда таких, как ныне имею, по моим экономическим промыслам и по высочайшей нашей монархини милости и награждению, доходов к содержанию с домашними не имел, несколько был тронут; а мои приятели, то приметя по глазам моим, в тот же миг не оставили прилежно штурмовать мою крепость наичувствительнейшими выражениями, исчисля моих неприятелей, а его сильных покровителей, и что я чрез то себе не статую, как описывают о римских патриотах, но еще больше злодеев получу, а он конечно чрез придворные дороги с немалым мне повреждением о том свои происки в действо произвесть может. Мысли о 25 тысячах рублях тогда в недостатках находящегося и имеющего тогда дочь невесту, для коей за недостатками ничего в приданое приготовлено не было, сделали в духе моем колебание, подобное мореплавателю, который, издали увидев две пристани, остановившися со своим кораблем среди моря, размышляет, в которую бы ему из тех двух пристать полезнее было. Я ответствовал оным моим приятелям, что я имею нужду теперь ехать со двора и чтоб они приехали на другой день ко мне обедать, тогда решительный им ответ скажу.

Примечайте, любезный патриот, и увидите, что во всякое время, и паче когда роскоши и нежных вкусов употребления берут поверхность, тогда много могущие, а по той мере мало доходов на расходы свои имеющие господа не без смятения могут сохранить чистоту своей непорочности.

Оные соблазняющие и склоняющие к согласию с большим числом так поступающих людей мысли весь тот день меня колебали. Но напоследок, собрав в противоборствие слабостей и в подкрепление в мысли моей примеры прежде бывших в свете патриотов, кои, предпочитая истинную добродетель всему, не токмо убожество, но и многие бедствия терпеливо сносили и жизнь свою справедливости в жертву посвящали, усчастливился я помощью Всевидящего из мыслей моих бродящие лакомства прогнать и твердое положил себе правило, чтоб тем не опорочить мои до того к справедливости устремления.

На другой день пред полуднем вышеупомянутые мои приятели, а господина Вульфа комиссионеры явилися в доме моем и, во-первых, увидя меня, сказывали, что они того же дня видели господина Вульфа, который желал с ними ко мне приехать обедать, но они пригласить его не осмелились; на что я им ответствовал, что я весьма тем доволен, что его теперь здесь нет, ибо: "Я твердое положил себе правило, чтоб такою дружбою, которая справедливость повреждает, никогда не пользоваться, и вот, мои друзья, на домогательства господина Вульфа мое положенное решение! Прошу его уверить, что я справедливость, славу моей монархини и пользу моего отечества ни за какую цену продавать не намерен, и когда вы меня истинно любите и храните паче интереса честь — справедливости, то вы меня больше к тому склонять не будете".

Сие уведомление оных моих приятелей не обрадовало и, зная мой упорный в таких делах нрав, на коротких разговорах о том и окончали.

Таким образом господин Вульф, склонить меня на свою сторону лишась надежды, усугубил свои происки, чтоб горделивую против него мою упорность превозмочь и услужить иным, чтоб паки на несколько лет о поставке с английских фабрик сукон на всю российскую армию контракт возобновить. Напротив чего и я с моей стороны не дремал и в то же самое время не только всем знатнейшим, справедливостью кичащимся господам экстракты с ясными доказательствами о лучших в отечестве нашем пользах, когда с российских, а не английских фабрик армия наша мундирована будет, и что я то сделать возмогу; но в то же время таким же образом как я напред сего, в Синоде будучи, поступал, по дозволенности ее величества о подлежащем к собственному ее предуведомлению, с таким при подаче изъяснением, что то, в силу высочайшего ее величества повеления, записка, во время куртага, таковой же экстракт с пристойным уведомлением о домогательстве господина Вульфа вновь контракта вручить усчастливился.

Потом чрез несколько дней узнал я, что оное мое уведомление возымело действие, ибо ее императорское величество публично и неоднократно при таких господах, коим бы о том деле рассуждать и решить надлежало, изъяснять изволила, сколько то полезно и ее величеству угодно будет, "когда российская армия не из иностранных, но из своих продуктов всеми потребностями, а наипаче сукнами, за которые по нескольку сот тысяч денег Англия от нас получала, довольствована будет".

Сие повсюду разнесшееся ее величества благоволение господину Вульфу более о новом контракте домогаться и его доброжелателям в том ему вспомоществовать все способы пресекло. И тако мое представление в Сенате и в Военной коллегии утвердилось. С того времени армия вместо английских и доныне довольствуется с российских фабрик сукнами, и те суммы денег уже не английской нации, но в нашем отечестве промышленным и работным людям в руки приходят.

А как я пред тем в нескольких уже годах близ Москвы стоящие полки в лагерях, по собственному моему чину и еще по поручении мне генерал-испекторской должности, осматривал, не токмо в надлежащем снабжении и удовольствии, но и в исправной всей военной экзерциции ревизовал, то таким же образом и тогда, бывши все лето в Петербурге, требовал и получил от Военной коллегии дозволение, чтоб неподалеку вокруг Петербурга в лагерях стоящие пехотные полки, коих, как помнится мне, числом было 13, дивизии графа Александра Ивановича Шувалова, некоторые, когда я заблагорассужу, самому, а прочие вместо меня обер-штер-кригс-комиссару Зыбину по учрежденным о том регулам и формам осмотреть, в числе коих были полковниками в Санкт-Петербургском — граф Захар Григорьевич Чернышев, что ныне генерал-шеф и Военной коллегии вице-президент, в Ростовском — господин Вилбоа, который ныне генерал-фельдцейхмейстером, в Ингерманландском Алексей Петрович Мельгунов, что ныне генерал-порутчик и сенатор, и еще в одном полку, коего наименование теперь позабыл, князь Василий Михайлович Долгорукий, нынешний генерал-шеф, и как сии вышеименованные четыре господина полковника, тогда уже славящиеся отличным достоинством и своим знатным поведением, от своего генералитета с отменными благосклонностями прниманы были и почасту с ними в компаниях и рассуждениях бывали, то не весьма приятно им было, чтоб полки свои к таким осмотрам и ревизиям мне представить. А С.-Петербургский полк, который тогда щеголеватее пред всеми убран был и для новых военных экзерциции под особливою диспозициею генерал-аншефа графа Петра Ивановича Шувалова находился, защищением тогда любителей таких, по модам в полках употребляемых пестрот из осмотра моего исключен, по резону его в тогдашних новых экзерциция недосугах, а в самой вещи, как я подлинно узнал, для того, чтоб я оные несогласующие со штатами пестроты не раскасовал. Прочие же все вышеименованные полки я, осматривая, не имел причины оных господ полковников оскорбить, ибо они, сколько возможно, потщились их мне представить против настоящей по штату формы, спрятав все те излишние прикрасы, а только в Ростовском полку солдатские воротники, кои тогда по французской моде широкие с петлями и с пуговицами были, обрезать и со учрежденною формою согласные сделать приказал, а хотя во многих полках нашел принятые от комиссариата, слабостью определенных от полков к тому приему офицеров, мундирные и амуничные вещи хуже учрежденных образцов, а по полковым осмотрам годными удостоены и солдатам розданы; но в том бесспорно и каждому без обиды миролюбным образом все исправлено и награждено коштом в том виноватых без письменных производств, так что все те господа полковники, коих я полки смотрел, остались мною довольны.

Потом, не упомню чрез сколько времени, соизволила ее величество указать также при дворе быть генералитетскому собранию, к коему и я приглашен был, где рассуждаемо было о примечаемых тогда в Европе военных приготовлениях, и в предосторожность оных назначено иметь некоторые приготовления.

После такого положения на другой день прислан ко мне из Военной коллегии, по определению оной, секретный указ, коим мне знать дано, что во все полки посланы секретные ж указы, чтоб они к январю месяцу к походу были во всякой готовности и дабы мундирных и амуничных вещей и всего, чего у них к тому походу в наличности нет или в негодности состоит, невзирая на сроки, требовали из Главного комиссариата; для того бы я, по их требованию, всем оным снабдить их как наискорее приказал.

Я, зная так, как и все прочие бывшие на помянутой конференции, о положенных мерах к предприятиям и что о таком скором российской армии движении и чрезвычайном полков снабжении никакого положения нет, в таковых сомнительных мне производствах не оставил ко исполнению употребить моего упрямства и, нимало не медля, объявил о том генерал-прокурору, и что я в предосторожность мою представлю оный присланный мне из Военной коллегии указ при доношении Правительствующему Сенату так, как точно мне инструкция в таких чрезвычайных, сомнение делающих случаях поступать повелевает.

Господин генерал-прокурор слушал то от меня с немалым удивлением и почел, что Военная коллегия так учреждать армию пред-прияла собою, без точного монаршего указа, весьма дерзко, похва-лял мою предосторожность и, уваживая в том Военной коллегии неприличную смелость, приказал мне, чтоб я, конечно, назавтра с моим на том указе предуведомлением явился Сенату, и еще того же дня к вечеру прислал он ко мне цыдулку с уведомлением, что он теперь приехал из дворца и об оном говоренном со мною деле кому следовало изъяснил и для того послал ко всем сенаторам повестку, чтоб завтра были в полное собрание и чтоб я не опоздал в Сенат явиться. Я, помысля и собрав все окрестности и обстоятельства и уже много видев, как иногда чужими руками жар загребают, написал мое доношение (при коем и копию с присланного ко мне из Военной коллегии указа приобщил) в весьма учтивых для коллегии и для меня ко всему предосторожных словах и явился со оными в Сенате генерал-прокурору, когда уже все господа сенаторы были в собрании, которому от него немедленно и представлен был.

Подав мое доношение, согласно как и в оном написал, говорил: "Хотя я и не признаю, чтоб Военная коллегия без особливого высочайшего повеления и точной ей доверенности такой мне указ о чрезвычайном, невзирая на сроки, всех полков по их требованиям снабжении наслала; но как я о том особливого высочайшего указа не имею, моя же инструкция и все подлежащие монаршие узаконения меня обязуют, чтоб сверх штатного о полках учреждения ничего ни под каким иным, кроме точных высочайших монарших указов, не производить, а на такое, как ныне Военная коллегия требует, полков не по срокам чрезвычайное всем удовольствие надобна не малая сумма денег, каковой комиссариат ко употреблению не имеет, того ради должным себе нашел о сем представить Правительствующему Сенату и просить пристойного наставления".

Правительствующий Сенат, выслушав все то, хотя сначала в рассуждениях своих такой своевольный Военной коллегии поступок уважили, но напоследок, снисходя, далее о том не повели, а только дали мне указ, чтобы я отправлял и снабжал полки только теми вещами, коими по надлежащим учреждениям следуют сроки, о чем и в Военную коллегию такой же указ с небольшим репримандом послали.

Я уже довольно ощущал, что таковые по званию должностей моих поведения умножали число моих ненавистников. И как тогда господа присутствующие в Военной коллегии и командующие дивизиями генералы, которые едва не все предо мною лучший и ближайший к престолу монаршему доступ имели, такими моими несклонными и упрямыми поступками были недовольны, то, не возмогая над теми по прихотям своим поверхности брать, не упускали случаев другими, хотя непохвальными, но для меня вредными способами умягчать мое упрямство. Но мое честолюбие (коим я хвалюся для того, что то справедливыми путями, превозмогая все пристрастия, производить стремился) подавало мне смелость не бояться уготовляемых мне от коварных сетей. А последующие приключения окажут, что мне то стоило, однако же Всевидящее Око, от тех меня сохраняя, чрез многие пропасти привело в сию блаженную жизнь, в которой теперь находясь большею частью с начала весны и чрез все лето в моей деревне, в саду, на чистом воздухе под теми деревьями, кои я еще в молодости моими руками посадил и попечением моим доныне сохранил, делающими мне, якобы в знак благодарности своей, приятную тень от жара солнечного, избирая лучшие часы, колико когда слабость головы моей допустит, о сем пишу.

В таких тогда моих обращениях быв в Петербурге, с позволения ее величества поехал в Москву на некоторое время, для исправления нужнейших дел в Главном комиссариате, который прежде всегда бывал в Петербурге, а со вступления моего в генерал-кригс-комиссары для лучших во всем успехов и доныне в Москве неподвижно состоит.

Здесь, паки оставляя описывать многие с Военною коллегиею и с генералами, дивизиями командующими, а паче с графом Петром Ивановичем Шуваловым, который тогда армейскою же дивизиею командовал, против прихотей их мои упорства и многие по тем переписки, которые мне недешево стали, только сим похваляюсь, что усчастливяся все армейские и гарнизонные полки чрез незамедленные от комиссариата отправы всем подлежащим, по лучшим способам, нимало не опоздав, зимним путем снабдить, паки поехал в половине лета в С.-Петербург и о всей той счастливо произведенной моей должности куда следовало подал рапорты и принят от ее величества милостиво.

Как теперь помнится мне, вскоре по прибытии моем для про-извождения с прусским королем военных операций была при дворе генералитетская конференция, в кою и я приглашен был, и во-первых начаты рассуждения о движении полков и о деньгах на чрезвычайное приготовление по надобным местам провиантских и амуничных магазинов, к чему потребны были скоро и вдруг немалые суммы денег, а таких мест, откуда бы оные вдруг, без остановки текущих расходов, взять было можно, мало сыскивалось. Тогда имел и счастье в том собрании, где и ее величество персонально присутствовать изволила, представить, что в Москве в Главном комиссариате за моею печатью оставил я особливо отложенных денег за удовольствием всех полков от прошлых лет, от неполных комплектов и чрез прочие экономические старания собранных 4000000 рублей, что ее величеству весьма угодно было, а присутствующие тогда в том собрании мои завистники принуждены мне были в том приписать хвалу.

Потом, чрез несколько времени, с позволения ж ее величества для успешного всех полков снабжения отъехал в Москву; а мои недоброжелатели, зависть ко мне имевшие, неусыпно о смягчении моего упрямства и о приведении в свое послушание все способы непрерывно употреблять тщились.

Господа конференц-министры, с которых должности после уже, как я в присутствие оной и в их сотоварищество вступил, сведал, что столько им власти и не дано было, сколько они употребляли, из учрежденного своего собрания о внутренних государственных делах во все присутственные места прямо именем ее величества указы посылая, по коим везде не инако, но точно так, как по собственноручным ее величества указам производимо и исполняемо было; к моей еще настоящей должности поручили мне комиссию: повелели мне быть под ордерами, по одной у тамошнего генерал-аншефа, после бывшего генерал-фельдмаршалом графа Бутурлина, о снабжении формирующихся тогда, прибавленных к пехотным полкам третьих батальонов, по другой — у тогда бывшего генерал-аншефа графа Петра Ивановича Шувалова, о снабжении и удоволь-ствовании тогда под его учреждением новоформированного, а потом обсервационным названного корпуса всем потребным. Колико же по оному корпусу от прихотливых его сиятельства и замысловатых в делании в разные места мундирных и амуничных вещей требований по моему в таких случаях упрямству несогласий происходило, о том здесь подробно описывать много; но только означу, что по исправном и прямо беспорочном мною тех комиссий исполнении мне последовало.

По первой на представление графа Бутурлина из оной конференции именем ее величества прислан был ко мне рескрипт с милостивою похвалою за исправное оной комиссии производство и скорое окончание. По второй, как я достоверно приватно знал, граф Шувалов, будучи многими моими, как выше описал, упорствами и спорами против самопроизвольных и прихотливых его требований недовольным, находясь же конференц-министром, жаловался на меня словесно в собрании своим сотоварищам и просил обороны. Но как я обыкновенно при всех случаях в Конференцию, Сенат, Военную коллегию в моих письменных представлениях, в рапортах и объяснениях о моих производствах на точном основании законов в осторожность мою предупреждать и изъяснить не упускал пристойных случаев, то, зная сие, господа министры, а может быть некоторым из них то наше с обеих сторон несогласие видеть в свой авантаж хотелось, ответствовали ему, чтоб он о всех своих на меня неудовольствиях по надлежащему письменно представил, по чему бы они должное производство учинить могли. Таковая резолюция его сиятельству графу Шувалову не понравилась, и он таким образом сатисфакции на меня домогаться оставил, а предпринял оной искать ближайшими и для себя способнейшими, по придворным правилам, скрытными дорогами, как ему скоро и удалось ниже означенным способом.

Я, как уже выше описал, находясь тогда в Москве и присутствуя в Главном комиссариате, неусыпно старался все по должности звания моего, по тогдашнему военному времени, не опоздав, всевозможное исполнять, а о препятствиях заблаговременно надлежащими куда следовало уведомлениями и требованиями извиняться. И как тогда же был рекрутский со всего государства сбор и многочисленные тех команды в Москву приводимы были, от чего чрезвычайное число находилось больных солдат и рекрут в московском генеральном госпитале, который под наблюдательством и о всем в нем благоустранении под попечительством моим состоял.

В одно время в исходе зимы на половине моего пути к госпиталю встретились мне несколько дровней, наполненные лежащими солдатами и рекрутами, препровождаемые несколькими здоровыми. Я, увидя, что то были больные, остановился и спрашивал: куда их везут? Бывший при провожании оных унтер-офицер сказал мне, что для излечения от тяжких болезней отправлены оные были с ним от команды в генеральный госпиталь, но что их в оный за теснотою не приняли и обратно велено ему отвезти их в команду; я, увидя жалкое тех несчастливых состояние, в числе коих несколько уже полумертвыми казались, приказал обратно везти за собою в госпиталь, обнадежа, что их там помещу.

Но как приехал с теми страдальцами в дом госпитальный, то у приезжего большого крыльца увидел еще несколько на дровнях же лежащих больных. В то же время доктор с несколькими медицинскими служителями и комиссар, надзирание и о порядочном содержании больных попечение имеющий, встречали меня на том же крыльце. И как я только из моей кареты выходить стал, то доктор и комиссар оба вдруг спешно говорили мне, чтоб я далее крыльца не ходил, ибо чрез три дни, как я в последние у них был, чрезвычайное множество из разных команд солдат и рекрут навезли больных, а по большей части в жестоких лихорадках и прилипчивых горячках; и не прерывая свою речь, сказывали мне, что уже более 900 человек у них в ведомстве больных, и теми не только все покои в нижнем и верхнем этаже, но и сени наполнены, и от тесноты сделалась великая духота, а для холодного времени отворять всегда окно не можно; и тако не токмо они один от другого заражаются, но и здоровые, призрение и услужение им делающие, от того впадают в болезни, а от команд почти непрерывно еще присылки таких умножают, коих-де обратно в их команды отсылать принуждены, и для того и сих лежащих на дровнях обратно ж в команды отправить намерены, чтоб они, на счет госпитальный, число мертвых не умножали. В то же время присланные с теми больными для отдачи унтер-офицеры просили меня о приеме оных, показывая из числа тех в пути несколько уже мертвых, а других в прежалостном состоянии на стуже дрожащих.

В сем случае все мои мнения и намерения и промыслы о возвращенных мной встретившихся больных переменились, и я сими печальными уведомлениями и жалостными зрелищами в неописанное смятение приведен был, так что без хвастовства вас, любезный читатель, уверяю, что врожденное мое о страдании невинных сожаление и по моим званиям, чтоб всегда защищать и помогать оным, жаркое устремление наичувствительным соболезнованием о злоключении таковых сердце мое поразило. И так пошел сам посмотреть помещения в покоях больных. Главный доктор, из любви сохраняя меня, ухватил за руку и, останавливая, говорил мне, что я тем никакой помощи учинить не могу, а сам, конечно, такою же болезнью заражуся, но я, не приняв его совета, пошел сквозь первые от крыльца сени, через кои между лежащими больными один токмо узкий проход был, и как только вошел с доктором и комиссаром в первую больничную большую палату, великая духота или, яснее скажу, дурная вонь нас встретила, и вдруг глаза мои увидели множество в разновидных злоключениях страждущих, одних кончающих последние минуты своей жизни, других от жара в беспамятстве бросающихся, иных от нетерпимой боли безобразно кричащих, иных же от лихорадочной стужи дрожащих и смерть в отраду призывающих. У меня в голове стало дурно, и доктор почти насильно меня назад через сени на крыльцо, на чистый воздух вывел.

Я, несколько отдохнув, собирал все свои мысли, как бы сыскать оным страдальцам облегчение, искал моими глазами по всем сторонам, не найду ль способных из близ находящихся строений к пространнейшему тех помещению; спрашивал у комиссара и у доктора, кто в коих живет; там показывали мне близ находящиеся строения, в коих жили разные госпитальные служители, из которых я приказал немедленно тех жителей вывесть в наемные квартиры, а в их покои поместить больных. Доктор и комиссар мне ответствовали, что они вчерась уже то предпринимали, но способа не нашли, ибо поблизости наемных квартир нет, да и вдали вокруг по разнесшемуся о больных наших слуху ни за какую цену в наем в госпитальное ведомство своих дворов не отдают. В то же время сведал я, что есть неподалеку конюшенного ведомства несколько порожних покоев, и еще увидел неподалеку же от госпиталя, позади дворцового сада на берегу Яузы-реки, немалое деревянное строение, о коем сказали мне, что то дворцовой канцелярии ведомства пивоваренный двор и теперь, в отсутствие ее величества, весь пуст, а живет в нем только комиссар, у коего оный в смотрении. Другие же сказывали, что за неприличностью места и что он уже ветх назначено все оное строение в другое, далее от сего сада место перенесть и о подряде того к сноске и в газетах напечатано.

Я в то же время послал призвать к себе оного живущего в том доме комиссара. Как то было не далече, то он пришел ко мне скоро и на вопрос мой об оном пивоваренном дворе рассказал мне сходно, как я о нем от других слышал. Я от него же сведал, что в оном дворе, кроме поварен, есть несколько изб и анбаров порожних, в коих, с некоторою обветшалостью потолков и полов починкою, можно поместить не малое число жителей. Все сие в пользу оным злостраж-дущим в болезнях употребить тщася, рассказал ему в тех причину надобности и говорил, чтоб он то все строение мне на некоторое время к употреблению отдал. Он на то ответствовал, что он без позволения дворцовой канцелярии того учинить не смеет. Я того ж часа как в дворцовую об оных, так и о конюшенных в их контору послал офицеров с требованием оных на несколько времени в мое ведомство, обещая оные все строения в лучшей исправности отдать, и, дав еще некоторые возможные наставления к помещению, пока выше именованные истребую покои, поехал в дом свой.

Офицеры, посланные от меня к господам присутствующим в дворцовой и конюшенной конторах, чрез несколько часов явясь ко мне в дом, объявили, что ведомства конюшенного дали позволение оные их покои занять, а дворцовой конторы члены сказали, что они без позволения главной дворцовой канцелярии, которая тогда находилась в Петербурге, пивоваренный завод с его строениями отдать мне в ведомство не смеют и чтоб я о том в оную от себя писал.

При такой времени не терпящей надобности и зная же, что всемилостивейшей монархине неугодно будет, ежели я хотя мало пустых ради церемоний в возможном оным страждущим призрении потеряю время, употребил, как по существу дела казалось, непредосудительную смелость и того же дня послал письменный приказ к генерал-майору Комингу, тогда находившемуся под командою моею при генеральном госпитале для повсегдашнего надсматривания и лучшего о больных попечения, дабы он в данные от конюшенной конторы порожние покои сколько можно поместил больных да и пивоварный двор, оставя токмо где комиссар живет, принял бы в свое ведомство и приказал бы, как наискорее в жилых и прочих негодных строениях все потребное по приличности исправить и перевесть для житья в оные из покоев госпитального дома попа с причетниками, писарей и прочих, сколько можно поместить разного звания здоровых, а на их места во внутренних госпитального дома строениях расположить больных, спасая оных от тесноты и от прочих вредностей, и точно же в оном моем приказе в надлежащую от моих злодеев себе осторожность написал: "А дабы в оных в пивоваренном дворе покоях не токмо больные содержаны не были, но ни те служители, которые за больными хождение имеют, туда не ходили, о том бы он крепкое наблюдательство употребил и по исполнении по тому моему приказу, колико где больных и в оный пивоваренный дом кого именно поместить, письменно бы мне рапортовал".

На тот мой посланный приказ чрез два или три дни получил я от оного генерал-майора письменный рапорт, что он все то исполнил и колико куда поместил, притом приложил имянной список.

Я в то же время с первою почтою послал от себя сообщение в главную дворцовую канцелярию с довольным изъяснением, по какой необходимости оный порожний и уже к ломке назначенный пивоваренный ведомства их двор на несколько времени без дозволения их занял, и уверял, что я его вскоре опорожню и за все в нем поправки платы требовать не буду. К Ивану же Ивановичу Шувалову, который тогда в отменной у ее императорского величества милости и доверенности находился, о всем же том приключении и все мои по тому производства и исполнения обстоятельно описал, прося притом, ежели по заочности мои недоброжелатели инако разглашать о том в повреждение мне будут, от таких бы справедливо меня защитил. Так же и к майору гвардии Василию Александровичу Нащокину, который мне был совершенный друг, о всем том для предосторожностей моих отписал.

Вскоре на оные мои письма получил и ответы. Его превосходительство Иван Иванович Шувалов своим благосклонным ко мне писанием весьма похвалял учиненный мой в призрении больных поступок и обнадеживал меня своим защищением. Василий Александрович Нащокин напротив того уведомлял, что в знатных домах у моих недоброжелателей слышал разглашение от судей главной дворцовой канцелярии о моей излишней смелости во взятии без их позволения пивоваренного двора и что в находящихся в оном местах, где в присутствие ее императорского величества в Москве полпиво и кислые щи для собственного ее употребления варят и разливают, положил больных с прилипчивыми болезнями, а в других, близ тех же покоев, моют перевязки и прочее с нечистью снимаемое с них белье.

Вам предоставляю на решение, мой любезный читатель: по прочтении обоих оных в одно время писем, по существу дела и по беспристрастной справедливости учиненных мною производств, и еще, что уже и газеты печатные в руках моих были, где о сломке и переноске всего того пивоваренного двора подрядчики призываемы были, паче же, как я выше описал, что первый тогда при дворе бывший фаворит, господин Шувалов, похвальным письмом своим то мое производство подкрепил, была ли мне причина сомневаться при столь правосудной монархине, имея еще особливые от ее величества милостивые доверенности и о многих моих делах апробации, дабы без надлежащего от меня ответа и должного удостоверения мои злодеи тем моим поступком коварно обвинить и в оскорбление привесть меня могли, забыв на то время, что Всевидящее Око судит и решит все наши дела не по наружным, но по внутренним обстоятельствам. Между тем я оному письму господина Шувалова обрадовался, яко бы с небеси присланной охранительной от всяких мне злоключений грамоте, пренебрег и посмеялся в мыслях моим пустым и немиролюбным жалобам и разглашениям на меня от судей дворцовой канцелярии, ставя то им же в постыжение; но действия оных мне иное показали.

Чрез несколько дней получил я из Сената указ, коим, по прописании главной дворцовой канцелярии о занятии мною без их позволения для больных оного дома, требуют от меня на то ответа или объяснения. Я, как выше описал, такие предосторожности по самому производству того дела, как казалось мне, утвердительные имев, сие не уважал и не умедля, по прописании всех тех приключений о моих производствах, послал в Сенат оправдание мое, со включением некоторых аллегорических выражений в обличение тем, кои меня за такое Богу и монархине нашей угодное дело обвинять тщатся; а тогда ж к моему другу Нащокину, также и к господину генерал-прокурору, который тогда мне дружелюбным являлся, о том объяснительно следующее к моему оправданию писал же.

Но вот что еще ослепленное высокомерие утвердило! Вскоре потом господин генерал-прокурор, дружески сообщив мне своим письмом, поздравляя, как мои недоброжелатели, "не находя справедливых резонов, коими бы меня повреждать возмогли, склоняются к примирению, как-де то вчерась в Конференции было, что граф Петр Иванович Шувалов, зная, что я вас люблю, приближаясь ко мне, всем вслух говорил, что сожалеет о тех спорах и вздорах, кои он с тобою по своей команде производил, и теперь-де довольно познав, что ваши упрямства по большей части дельные, все в том свои жалобы оставляет и предает забвению". И хотя в то же время с другой стороны по делу госпитальному друг мой Нащокин повторял мне, чтоб я готовым был остерегаться по увеличенным дворцовой канцелярии жалобам, но я такие, как описал, видя выгодные к по-хвальности дел моих уверения, и вящше благонадежными приобретениями ослеплялся. А между тем еще в осторожность мою взял себе от комиссара письменный рапорт, в коем именно прописано, что они на наемных в Лафертовых стоящих квартирах живучи, должность свою исправляют.

И как теперь помню, что сие было в среду ввечеру, как я к завтрашней почте приготовил в ответ письма к генерал-прокурору и к моему другу Нащокину с благодарением и с похвальными выражениями о всех моих по производимым делам предосторожностях, (кои меня во всякое время от моих завистников и недоброжелателей делают небоязливым).

Но я и теперь признаюсь, что тогда не разум, но страсть тщеславия такую по верхним видам отважность во мне возбуждала, и благодарю от чистого сердца Всевидящего, что Он то мое заблуждение, яко чадолюбивый отец, чрез должное восчувствие скоро познать научил.

На утрие, то есть в четверток, когда я еще был не одет и приказывал моему секретарю между прочими на почту и оные письма, переписав набело, к подписанию моему приуготовить, спеша притом многим бывшим у меня армейским офицерам на их требования каждому сказать приличный ответ и не опоздав бы ехать в присутствие в Главный комиссариат; в то время вошел в мою палату гвардии офицер, который до того мне был незнаком, несколько по-дорожному одетый, и поклонясь мне объявил, что он прислан от ее величества из Петербурга и особливо до меня имеет нужду говорить.

Такие слова были мне не дики; ибо несколько до того бывало, что посылаемые чрез Москву для секретных комиссий гвардии офицеры с собственноручными ее величества ко мне писаниями являлись и, в силу тех, назначенное число денег из комиссариатской суммы на счет Кабинета получали. Я не медля позвал его за собою в мою спальню. А как, затворив дверь, взглянул на него, то он оказался мне весьма в печальном виде и, вынимая из кармана пакет, говорил мне: "Весьма-де сожалею, что я такому честному и добродетельному человеку оскорбительную ведомость привез". Сие меня весьма в удивление и в великую с любопытством соединенную спешность привело, как наискорее его спросить, что то такое было; а он, вручая мне пакет, ответствовал, что я все в оном усмотрю, который я в скорости распечатав, начал читать. Тут было написано ко мне от графа Александра Ивановича Шувалова, который тогда в знатнейших и больших доверенностях находился и имел под своею дирекциею тогда страшную Тайную канцелярию, следующее: "Ее императорскому величеству известно учинилось, что вы самовольно заняли в дворцовом пивоваренном доме те каморы, в коих для собственного ее величества употребления разливают и купорят с напитками бутылки, и поместили в них прачек, кои со всякими нечистотами белье с больных моют, и для того, по собственному ее величества высочайшему повелению, послан к вам из Тайной канцелярии нарочный, гвардии поручик Безобразов, коему повелено, ежели по освидетельствованию его в тех покоях больные и прачки с такими же нечистотами найдутся, то бы всех тех немедленно с пристойною командою перевести в дом ваш для житья их, не обходя ни единого покоя в ваших палатах, и точно в вашей спальне".

Я прочет сие, ответствовал ему, по праву невинного с жарким духом: "Ежели б то была правда, так я еще и большему наказанию достоин". И при том прерывая речь, спешно взял со стола, где мои нужные о том всем деле производства собраны и в особливой бумаге завернуты лежали, рассказывая ему о том происхождении, казал подлинные генерал-майора Коминга, такс ж и комиссариатские о прачках рапорты и притом приложенные имянные списки, кто в оных покоях, в силу моего приказа, живет. Он все сие выслушав, честную совесть имея, с жалостным видом говорил мне: "Вот как невинные люди обвиняемы бывают!" и, не прерывая речь, сказал мне, сколько он в тех пивоваренного двора покоях прямо из дороги, не заезжавши никуда приехав, нашел больных и прачек и черного в крови и гное с тех снятого для мытья белья, и что он должен, в силу данной ему инструкции, исполнить, и всех тех со всеми их приборами привез ко мне на двор в провожании небольшой солдатской команды, которую ему точно велено взять для того препровождения из городской гауптвахты.

Все сие уведомление, ей-ей, не ложно пишу, не устрашило и не опечалило в том мою невинность, но только весьма чувствительною досадою и удивлением о таких хитрых моих злодеев в повреждение мое безбожных и бессовестных происках дух мой встревожило; но славлю же Всевидящего Творца, что Он и в тот момент дал мне рассудок пристойные в моих притом поведениях меры оказывать. Я скоро, без задумчивости и смело, в удивлении с жарким духом ответствовал тому господину поручику Безобразову: "Сие — не новое; но многие книги доказывают, как и в прошедших веках к добродетели стремящийся от злоковарных завистников утесняем был". И заключа моею пословицею "Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся", спросил его, сколько он таких, как в оном ко мне письме означено, в тех покоях нашел и в дом мой привел, коих я должен немедленно поместить, и вышел с ним в предспальную мою палату, а та вся госпитальная со своими орудиями свита уже наполнила мою залу. Я, во-первых, объявил бывшим у меня, о коих выше сказал, штаб- и обер-офицерам, чтоб они теперь дали время присланных ко мне гостей в моем доме поместить и изволили бы для удовольствования своих требований ехать в комиссариат, куда и я, по помещении оных, приехать потщусь. Сии господа, с разными о сем случае в мыслях своих воображениями, в тот же миг от меня пошли; а я, вышед с присланным ко мне гвардии офицером в залу, той приведенной ко мне свите, коих разных родов числом было более тридцати персон, указывая на все мои покои, говорил: "Вот, дорогие мои гости, извольте помещаться, как вам покойнее", и отворя мою спальню, говорил тому гвардии господину поручику: "Вот и спальня моя, извольте в оной и во всех прочих палатах располагаться, как вам велено". А притом взял у него позволение, чтоб в маленькую близ спальни моей палатку вы-несть мне все по должности моей нужные мне письма и в той бы мне ночевать, что он мне и позволил. Я приметил, что сей честный и благородным духом одаренный человек весьма с жалостным о мне видом оное производил; и хотя я ему неоднократно повторял, чтоб ничего поведенного ему в исполнении не упускал и тем бы себе и мне не навел нарекания, однако он приказал из той свиты трем солдатам, более дряхлостью, нежели болезнями одержимым, взять свою квартиру в моей спальне, которые тогда же свои связанные постельные войлоки в алькове, по обеим сторонам моей кровати, на полу положили. А прочих как мужеский, так и женский пол по всем палатам жить распределил, со всеми принесенными их орудиями.

Я между тем приказал моему дворецкому, чтоб он об удовольствии моих дорогих гостей пищею и питьем имел попечение, и то уже было в десять часов перед полуднем, как все сие в доме моем учредилось и я в канцелярию Главного комиссариата для производства и решения текущих по должности моей дел ехать собрался и уже выходил на крыльцо садиться в карету, как вслед выбежала за мною вдова, бывшая в услугах у дочери моей княжны Марьи, которая тогда была по 14-му году и жила в двух приделанных к палатам деревянных каморах, и звала меня, чтоб я теперь зашел на час к дочери моей. Такой необыкновенный позыв понудил меня спешно к ней идти; но вот что я еще к подкреплению моего духа увидел! Она, как о таких хитростях совсем не знающий ребенок, еще ж будучи испужена уведомлением одной девочки, якобы тогда стоящие пред окнами провожатые вышеописанной свиты с гауптвахты солдаты приведены меня содержать под караулом, безобразно в страхе и в слезах находилась. Видя в таком состоянии мою дочь, подробно моих чувствований не описываю; а только то, что я, укрепляя сколько можно дух мой здравыми рассудками, поехал в комиссариат.

Там встретили меня тогда господа присутствующие члены и многие для разных дел бывшие офицеры, уже все зная о моих приключениях, с разными и по большей части сожалительными видами; но я, скрыв мою досаду, которою дух воспламенился, шутливым образом упредил их моими разговорами, чтоб не осудили, что я приездом сюда опоздал; "ибо старанием моих доброжелателей и истинных патриотов, которые тщатся верно служащих ободрить, исходатайствовано и мне в моих трудах подкрепление и прислано ко мне в дом, для нескучного времени моего провождения, немалое число мужеска и женска пола погостить, а в числе прачек и негнусные женщины есть". Многие из господ слушателей ответствовали мне против всего без шуток и с сожалением, оправдая в том приключении мою невинность, и многие, обстоятельно зная мои о том деле производства, говорили мне, чтоб я в том оправдался письменными доказательствами и испросил бы за обманные рапорты на генерал-майора Коминга и на госпитального комиссара сатисфакцию; я на то им ответствовал, что "я в том ни страху, ни зазрения в моей совести не имея, твердо уповаю на правосудие Божие, что Он невинность мою оправдает и от злодеев защитит" — и, тем окончав об оной материи разговоры, сел на свое место и начал слушать от секретарей представляемые к решению мне дела.

Потом, несколько попозже обыкновенного времени, приехал из комиссариата в дом свой, в коем все палаты, в том числе и спальня моя оными расположившимися в тех гостями, следовательно уже от них и разными благовониями оказавшимися, были наполнены. Такой взор еще новую тревогу в духе моем о таких несправедливых моих злодеев успехах начал делать; но сей случай еще с большим тщанием к последованию в таких приключениях во святых пророку Давиду, а в славных мужах — афинскому Сократу и Аристиду меня привлек; почему скоро то из мыслей моих разумнейшими их поступками и наставлениями преодолел и в то же время пошедчи в покой к моей дочери, о которой сказали мне, что она от того испужания не очень здорова, принудил ее моими разговорами встать с постели и со мною за маленьким столиком обедать.

Слух о сем со мною приключении по всей уже Москве из одного в другой домы с разными лишними к оскорблению моему уве-личиваниями моего несчастия разносился. Я не могу уверить запод-линно, умышленно ли для собственных осторожностей, чтоб мое несчастие не прильнуло, или так просто случилось, что не только в тот день, но и во всю ту неделю в дом мой никто из моих родственников и приятелей не приезжал, да и я по большей части все то время, с позволения оного офицера, препровожал более в гостях, приезжая только ночевать домой. А Афанасий Романович Давыдов в тот день на вечер ко мне с сожалением о моем приключении приехал. И как он тогда и сам при дворе у строения находился и знал многие случайных господ обстоятельства и предприятия, то пристойные способы к оправданию моему употребить мне присуждал. Мы, угадав, что сей толчок от графа Петра Ивановича Шувалова произведен, за лучшее предприяли в тот же день на отходящей немецкой почте написать от меня письмо о сем моем приключении к ее императорскому величеству следующего содержания:

"Вашего императорского величества высочайший мне в назидание указ, чрез письмо графа Александра Ивановича Шувалова объявленный, я со вседолжным моим рабским повиновением принял, и все по тому в доме моем учинено. Но что я в том невинен и инако как то мое о помощи больных старание происходило, вашему императорскому величеству мои ненавистники донесли, в том я оправдаюсь из приложенных при сем экстрактов и всех письменных по тому делу производств и удостоверительных доказательств, и, повергая себя с незазренною моею совестью к стопам вашего императорского величества, всенижайше прошу приказать по тем исследовать и ежели окажется, что я инако в том сделал, за то меня повелеть не щадя, по законам наказать". Что все запечатав в один пакет с надписанием, чтоб оный до рук ее величества препровожден был, к почт-директору послал и на той же почте мои письма к графу Александру Ивановичу Шувалову, во уведомление, что я все по сообщенному от ее императорского величества именному указу с должным рабским повиновением исполнил; а также и к Ивану Ивановичу Шувалову, в моем особливом письме благодаря за его ко мне писание и обещанное в том деле защищение, и что я инаково по тому воздаяние получил, и изъяснил ему, вмешав по приличности несколько шутливых слов для примечания им в том моем состоянии неробкого духа; также к князю Никите Юрьевичу Трубецкому и к надежному другу моему Василью Александровичу Нащокину о том моем приключении с пристойными изъяснениями отписал.

Со дня того оный присланный ко мне гвардии поручик Безобразов стал мне быть знаком, и скоро я, совершенно познав честные свойства, узнал еще ему особливо данные от графа Шувалова письменные и словесные наставления, как прилежно ту ему полученную комиссию наблюдать и все мои речи и поступки примечать, записывать и с каждою почтою ему рапортовать.

По исчислению обращения почты на посланное мое к ее императорскому величеству о том деле письмо милостивой резолюции ожидая, две недели с теми гостями в доме моем ночевал. Увидев же генерал-майора Коминга и госпитального комиссара, склонным образом изъяснил, для чего они так неосторожно и (якобы) умышленно к моему повреждению против учреждений моих в том деле поступали и лживые рапорты мне подавали, и хотя они и извиняли себя простотою, однако же комиссар, как был мужик неглупый, но худой совести (он был определен или, лучше сказать, сам добился из гарнизонных офицеров в оную должность покормиться и по моим за ним в худых его поступках примечаниям неоднократно был от меня репримандован), ответствовал мне о том с подозрительными и нечто скрывающими видами. Но я, являяся ему в том неприметливым, толковал ему, "сколько то бесчестно и пред Богом мерзко и непростительно, ежели кто своими небрегомостями, паче же по пристрастным злобствованиям невинному и не свою, но общую пользу прилежно промышляющему злоключения причиняет", описывая ему, сколько бессовестно в том деле мои все невинности и к лучшим предосторожностям учреждения бесчестные злодеи мне к повреждению употребили, что все я оставляю на суд Богу и уповаю, что Он, конечно, мою невинность без отрады от тех бесчестных злодеев и без наказания их не оставит; притом смотря на лице его, примечал, что несколько от тех моих слов в смятение духа его приводит, но он то искусно тщился обращать мне в любовное и усердное сожаление и свои в том неисправности и проступки неумышленным недознанием и простотою извинял, и что он тех прачек и белье, по самой необходимости и тесноте, из их квартир на несколько дней во оный пивоваренный дом ввел, о чем и генерал-майор Коминг ведал и в тот же день, как оный присланный из Петербурга приехал, намерены были вывести паки в прежние квартиры. Потом два или три дня спустя сказано мне, что оный госпитальный комиссар, быв целый день в задумчивости и беспокойстве духа, на вечер выпил из стакана, им самим приготовленного, пития и вскоре по некоторых чрезвычайных движениях стал мертв. Странно было сие мне уведомление, и притом я, собрав все об нем прежние мнения и несколько зная, что я ему был ненравен, сообразя все сие в мыслях моих, употребил моих доброжелателей у тех, с коими оный комиссар приятство и компанию имел, пристойным образом выведать, не был ли он в том коварном против меня ухищрении участником, и нашел чрез то, что за несколько времени пред тем со мною приключением одного присланного из Петербурга из нижних ведомства дворцовой канцелярии чинов часто у него видали и что оный комиссар, как бы нарочно по вычету спеша к приезду присланного ко мне с экзекуцией гвардии офицера, в означенные пивоваренного двора покои несколько больных и прачек для мытья нечистого белья ввел, что оным офицером и найдено; а потом чрез некоторое время и о главнейших соплетаниях тех мне сетей обстоятельно я узнал, о чем вам, любезный читатель, желая, чтоб вы в таких случаях к своим предосторожностям более меня проницать тщились, описать не оставлю.

Между такими в Москве со мною происхождениями больных в госпитале не убавлялось, и хотя я неослабно другие способы к тому употребить старался, но многие к тому мои невозможности сделали, что умерших паки для стесненности большее число оказывалось, ибо тогда ж и конюшенная контора, убоясь, чтоб и ей нарекания не было, что без позволения главных своих командиров мне в ведомство несколько порожних покоев отдала, немедленно оные паки в свое ведомство взяла, а инде нанять ни за какую цену не можно было и оттого умножалась в госпитале большая теснота.

Вышеозначенные, посланные мною к ее величеству и к прочим в оправдание моей невинности в приключенном мне оскорблении письма возымели своей действо, и, как тогда я считал то, по получении оных на, другой день послан ко мне курьер, который привез к часто упоминаемому поручику Безобразову указ, дабы он весь тот из моего дома постой вывел и сам бы ехал в Петербург; ко мне же было при том от Ивана Ивановича Шувалова благосклонное письмо с весьма сожалительными выражениями о том моем оскорбительном, а ему до моего письма неведомом приключении, и он от имени ее величества в том уверял меня, что "ее величество, увидя мое оправдание, сожалеет, что так скоро и неосмотрительно со мной учинено". И так оное мне приключение сим кончилось, постой из моих палат в тот же день выведен и я, оных моих гостей наградя несколько деньгами, ласково из дома моего провожал; а они, отходя, чувствительно меня благодарили и некоторые из них по простосердечию своему не скрывали своего желания, чтоб они "рады были до скончания их жизни так в доме моем жить и что им теперь весьма прискорбно переселяться жить из моих палат в худшие места". Офицер гвардии для исполнения того и наблюдательства присыланный, также немедленно поехал в Петербург. А как уже сие было в апреле месяце и погода стала теплая, то я, не упустя нимало той способности, внутри госпитального сада на нескольких под закрытием находящихся порожних местах немалое число поставить велел палаток с пристойными от стужи предохранениями и перевел из госпитальных палат, по рассмотрению доктора, немалое число таковых больных, которым оный ранний весенний воздух в палатках вреда не делал; и тем как время, так и таковые способности лучшие пользы к выздоровлению скоро оказали.

Приятели мои советовали мне, а некоторые и из Петербурга писали, чтоб я, яко всегда, имея позволение, когда заблагорассужу для моих дел в Петербург приезжать, не помешкав бы ехал и лучшую о невинности моей сатисфакцию исходатайствовал. Но я положил намерение, чтоб сей случай мой не увеличивать и с небрежением предать забвению. Итако, нимало не переменяя я своих, во исполнение должностей моих, поступок, продолжал с прилежностью чина моего дела и так же, как и прежде, против присланных от Военной коллегии самопроизвольных определений и противу прихотливых от командующих дивизиями и бригадами некоторых генералов требований, с узаконениями и с моею должностью несогласующих, спорил и упрямствовал. Сим образом тогда, как помнится мне, пробыв в Москве до сентября месяца и все по тогдашнему военному времени и обстоятельствам потребное и зависящее от меня всем полкам и командам снабжение и удовольствие действительно учиня, с теми уведомлениями поехал в Петербург.

По прибытии туда неумедля получил счастие увидеть очи всемилостивейшей нашей монархини и притом донести о исправном по моей должности всех полков потребном снабжении и обрадован был милостивым ее величества приветствием и, нимало потом немедля ж, в бывшую тогда при дворе Конференцию, в Сенат и в Военную коллегию о всех тех моих по должности исправно учиненных делах подал обыкновенным порядком рапорты; а у случайных и высокими титулами и отменными монаршими доверенностями почтенных господ с моим поклоном быть не преминул и принят был от всех ласково.

Итак, поведения мои в Петербурге казались мне приятны. Благодетели и доброжелатели мои, разговаривая о происходившем со мной приключении, некоторые сожалели, а другие в том оказанный поступок хвалили, слышав объяснительные о моей невинности в том деле удостоверения. А особливо с графом Петром Ивановичем Шуваловым случилось мне о том пространно разговаривать, когда он встретил меня весьма с ласковыми приветствиями и выразительными о том бывшем со мною приключении сожалениями. Я изъяснил ему, как по тому делу невинен и "сколь тем наше несчастливо отечество, что некоторых ослепленное славолюбие, завиствуя справедливо и верно отечеству служащим, вместо должного таким защищения и помощи по своим пристрастиям оскорблять и обескураживать их устремляется, не рассуждая, что сия политика для некоторых только особенных интересов иногда полезною кажется, но не надолго, а напоследок, сделавшись для многих приманчивою, и тех начинателей в злоключения повергнет".

Его сиятельство, острый и проницательный ум имея, почувствовал, что я из таковых и его не исключаю, и я приметил, что он в переменных видах уверял меня, как он всегда мне доброжелательствует и весьма о том моем злоключении сожалеет и как особливые высочайшие милости и перед многими непрерывно отменные доверенности имеет; но как бы нарочно для подозрения в том и на него случай не довел нимало о сей материи учиненной по тому от ее величества резолюции в надлежащее время ему сведать, а наипаче, как все то скрытно по Тайной канцелярии происходило, и весьма он сожалеет, что в том предстательством и защищением своим служить мне не усчастливился, а притом повторял о себе мне уверения, чтоб я об нем не сомневался и в число в том деле участников его не включал.

Я на то ему ответствовал, что сие мне осудительно б было, когда б я такого разумного и отменную милость от Бога и от Его помазанницы имеющего таким бесчестным поступком поклепал, ибо такой только подлым и справедливой чести ненавидящим душам свойственен есть, и я несомненно верю, что такою победою его сиятельство торжествовать никогда не пожелает. А когда бы меня нашел справедливо достойным наказания, то бы по своим должностям, коими он таким не потакать паче многих обязан, явным и надлежащим порядком то мне оказал и притом, так же как и он, возвед глаза мои на небо, в набожном виде говорил, что я тех под-лодушных моих злодеев оставлю на суд Богу и, не любопытствуя о том доведываться, признаю, что Бог, спасая сердце мое от тщетных надменностей, попускает таким иногда успевать, чтоб я прилежно себя от всех слабостей охранял, и только жалею, что тот соделанный мне случай нескольким десяткам больных преждевременную смерть приключил, за которыми и комиссар (о коем я уже выше описал) за бесчестное в том деле к повреждению мне свое впутанье, не снесши угрызения совести своей, своевольно себя на тот свет преселил. И тако моральные и критические наши разговоры скончались.

Чрез несколько потом дней я от моих истинных доброжелателей, которые уже прежде моего приезда в надобность мне по большой части пристойными способами узнали и достоверно исследовали, был уведомлен, кем и как оное все в повреждение мне соплетено было и каким хитрым обманом наша всемилостивейшая и правдолюбивая монархиня на то решение приведена. О чем обстоятельно к сведению вашему, любезный читатель, ниже сего следует описание.

Когда из Москвы из дворцовой конторы в главную дворцовую канцелярию получен был рапорт о занятии мною вышеозначенного пивоваренного двора, то господа главные оной канцелярии судьи приняли себе оное в презрение, а частию и в угодность моих ненавистников устремились то в отмщение мне увеличить; и тем еще более было им сие способно, что оное происходило в самое то время, когда я, в больших спорах не согласуясь и упрямствуя, не делал по прихотливым требованиям удовольствия полкам, в команде графов Шуваловых состоящим; ибо тогда они оба брата, один новоучрежденным обсервационным корпусом, а другой армейских полков дивизиею командовали. И тако кстати оная дворцовой канцелярии судей на меня жалоба их сиятельствам случилась, когда они, по своим излишним требованиям, верху надо мной взять не возмогли.

Его сиятельство, граф Петр Иванович Шувалов, по обыкновенному искусству чрез свою супругу, графиню Мавру Егоровну, которая тогда, в великой у ее величества милости и доверенности находясь, во дворце жила, так как и прочие свои надобности по желанию произвел и хитро домогся, как я выше описал, от ее императорского величества мне такого решения, употребляя еще к тому своего услужника, тогда бывшего при дворе и в милости у ее величества находящегося обер-мундшенка Бахтеева. Таким образом ролю свою начали они при первом к тому способном случае: будучи во внутренних покоях пред лицеи ее величества, отошед к окну, умышленно начали с важными и удивительными видами разговаривать; ее величество то приметя, подошед к ним спросила: "О чем они так важно разговаривают?" Они оба замолчали, дая вид, якобы для опасности своей в такие дела вмешиваться и донесть ее величеству не осмеливаются, что принудило ее величество о том прилежнее их спросить; но они и на вторичный ее величества вопрос еще более любопытство ее возбудили, ответствуя только, что они о таком человеке, который своими смелыми и отважными поступками скоро им то заплатит, доносить не смеют. Вот как, любезный мой читатель, добродетельное сердце нашей всемилостивейшей монархини, которая воображая по своей совести всех тех, кои большими милостями и доверенностями от нее награждены и ближайшими при ней быть удостоены, мнила, что не отважатся ложно ей донесть, их коварством пленилось! Она, такие их скромности за нечто важное приняв, повелительным образом требовала, чтоб они о всем том и кого они больше нее боясь скрывают, обстоятельно сказали.

Графиня Шувалова, совершенно зная время и способы, когда и как оное доброе сердце в свою надобность употреблять, еще в больший ее величества на меня приготовляя гнев, ответствовала, что: "О, боюсь, матушка, что сей удачливый в своих предприятиях человек, которому все по большей части трусят и уступают, меня иными посредствами обругает. Ежели б так муж мой сделал, много бы на него вашему величеству доносителей в том было, а на этого смельчака никто не смеет", — и притом указала на обер-мундшенка Бахтеева: вот-де ему об этом должно вашему величеству представить, да и он-де трусит.

Ее величество то выслушав, уже с большей нетерпеливостью и восхищением гнева спросила: "Что то за дело, и кто такой вам паче меня страшен есть?"

Господин Бахтеев (как сказывал мне тот, которому при всем том быть случилось), с робким видом и как возмог, увеличил в мое повреждение тот мой поступок о занятии пивоваренного двора, и якобы я в те каморы, где разливают и купорят бутылки для ее величества в употребление, поместил больных с гнусными болезнями и прачек для мытья снимаемого с них белья.

И тако сии бессовестно злоковарные добродетельное сердце к решению противу меня приготовили, что в тот же момент ее величество, проговоря: "вот я вам докажу, чтоб вы не боялись сего смельчака", призвав графа Александра Ивановича Шувалова, который как бы нарочно на тот час неподалеку находился, соизволила повелеть ему, нимало не мешкав, нарочного офицера с высочайшим ее ко мне указом в Москву отправить и поступить со мною так, как я выше о всем том происхождении описал.

Я, несколько таким злобным и бессовестным на меня тех бесчестных людей устремлениям подивяся, включил сей случай себе в правило к лучшим в моих повреждениях предосторожностям, что, конечно, и поныне содержу и неложно за то славлю Бога, что я, сим случаем будучи так практически научен, потом в бывших моих больших титулах и от всемилостивейших наших монархинь в особливых доверенностях не только сам пользовался, но и других многих невинных, по страстям оскорбляемых, защищать и оправдать счастие имел.

Тако я живши некоторое время в Петербурге и производя и исполняя должности моей дела (ибо там обер-штер-кригс-комиссар Мерлин со своею командою для продовольствия тогда остзейских полков и для наблюдательства над сухопутным в Петербурге генеральным госпиталем под моими же ордерами состоял), помышлял паки ехать в Москву к Главному комиссариату для должных же успехов по моим званиям, понеже чрез тот все подушного оклада сборы, подряды и приуготовления на всю армию мундирных и амуничных вещей и тех по требованиям на сроки отправы и также не опоздалые и во всем достаточные на жалованье и на прочие положенные по штатам употребления в полки отсылки под моим же наблюдением и старанием происходили. Но мои недоброжелатели не уменьшали своих ненавистных на меня предприятий; не дав мне никто о том знать, прислан был ко мне из учрежденной при дворе Конференции министерский именем ее величества рескрипт, коим, при похвалении исправных по званию моему дел, повелено мне ехать немедленно за границу к армии для снабжения оной к будущей кампании всем потребным, которая тогда, по произведении в прусской земле под Егерсдорфом баталии и по окончании кампании, расположилась на кантонир-квартиры в Курляндии и в близлежащих польских областях. Сие мое к армии отправление, как я после узнал, разными господами сработано было, из коих одни признавали в том настоящую надобность, а другие только меня отдалить и отягчить, трудными делами запутать и привесть в изнеможение старались, так чтоб я, потеряв свой кураж, или бы жертвою их властолюбия сделался, или бы пошел в отставку.

Я по тому чрез краткое время к отъезду приготовясь, представлен был ее величеству для принятия еще особливых изустных повелений и усчастливился более двух часов наедине с ее величеством говорить и получил многие доверенности, о чем и как мне будучи при армии о прошедшей кампании удостоверительно разведывать и о том особливо, не дая никому другому знать, прямо к ее величеству писать.

Такие великие и милостивые ее величества мне доверенности подали духу моему новую крепость, и я немедленно с великою охотою в путь из Петербурга отправился.

Часть вторая

Чрез несколько дней приехал я в Ригу; тут находился команды моей обер-штер-кригс-комиссар Яков Степанович Аршеневский, имея комиссию как гарнизонные полки, так и прочие внутри оставшиеся остзейские и все же из Москвы к армии проезжающие с деньгами и мундирными и амуничными вещами, с рекрутами и прочие команды препровождать к армии за границу и всем подлежащим вспомоществовать; тако же и за генеральными госпиталями, коих тогда было учреждено два: один в Риге, а другой в Митаве, наблюдательство и призрительное о порядочном содержании и лечении больных, по учрежденным узаконениям, попечение имел.

Ему же и запасные с мундирными и амуничными вещами мага-зейны, в Риге же и Митаве учрежденные, в смотрение и по ордерам моим в распоряжение поручены были. Я нашел его в великих затруднениях, по обстоятельствам тогдашней войны, а наипаче что многочисленные в армии тогда бывшие полки, как обыкновенно, во всю кампанию быв в походах и в повседневных чрезвычайных движениях и наконец уже произведши, о коей я выше упомянул, главную баталию,, шли по худому пути в глубокую осень на кантонир-квартиры и великое число мундирных и амуничных вещей на место потерянного и в негодность приведенного вдруг востребовали. Такие скорые и чрезвычайные требования и отправы и великое число прибавляющихся в госпиталях раненых и больных превеликого попечения требовали, особливо в такое время, когда худой путь и недостаток подвод, коих надобного числа ни за какие деньги скоро промыслить было не можно, так как и многие препятствия отвращать было должно, о коих здесь подробно описывать излишним нахожу; но словом заключу и себе без хвастовства, что он был того исполнить не в состоянии, что я, приехав с знатным и властным чином и с полною доверенностию, сделал, в чем ссылаюсь на многие присланные ко мне из Конференции рескрипты, кои по смерти моей в оставшихся бумагах найдутся.

Я, несколько недель бывши в Риге, усчастливился надлежащим с командующим тогда армиею генерал-аншефом Фермером и с прочим генералитетом сношениям, к полкам все на то время скоро надобное отправить и, снабдя помянутого господина Аршеневского пристойными наставлениями, такс ж послав о всем еще к досылке потребном к лучшим в том успехам в Москву, в Главный комиссариат, предложение, а к обер-штер-кригс-комиссару Карабанову и к обер-кригс-комиссарам Николаеву и Рыкачеву, которые тогда для продовольствия в кампании полков жалованьем и прочим по своим должностям с денежными суммами при дивизиях под командою оного Карабанова при заграничной армии находились, ордеры, поехал в Курляндию чрез Митаву, где осмотря и учиня потребные в бывшем тогда генеральном госпитале и в магазейнах, где несколько новых и старых мундирных и амуничных вещей находилось, распоряжения, не замедля прибыл в местечко Либаву, в котором тогда главный над заграничною армиею командир генерал Фермор и несколько из под-командующих его генералитета имели свои квартиры. Я, как уже ставши под его ордерами, подал ему рапорт с собственными моими уведомлениями о всех моих учиненных производствах и исполнениях и уже мог, предусмотря, обнадежить его, что заграничная армия всем потребным, от моей должности зависящим, без опоздания к будущей кампании снабжена и удовольствована будет, что потом вскоре и самым делом доказал.

Его превосходительство господин Фермор принял меня очень ласково, говоря, что он такому приезжему из Петербурга гостю, который ему о всем приятные ведомости привез, очень рад. Потом мы вскоре от других удалясь вступили с ним в особливые разговоры. Я ему объявил некоторые благоволения ее величества, кои мне повелено было ему одному сказать, а он мне сообщил, что он получил рескрипт, дабы ему не упустя удобного времени, как скоро возможно, с пристойным числом полков идти к столичному городу Кенигсбергу и потщиться овладеть всем Прусским королевством и что посланы уже к генералитету секретные ордеры с назначением способных мест и времени, в кое бы они с повеленным числом полков и со всею к военным движениям готовностью для того похода в показанное им число прибыли, — и хотя, как помнится мне, сие движение тем полкам, кои в осень в кантонир-квартиры вступили, было паки в последних числах декабря, но я благодарю Бога, что заблаговременным всех таковых вещей в Риге в магазейнах приготовлением и ранним из Москвы, по ордерам моим, из комиссариата отправлением усчастливился, что не было в снабжении от должности моей к дальнейшему тех полков движению недостатков. Итак, чрез несколько дней командированный в оную экспедицию генералитет с полками в назначенные места в соближение к Кенигсбергу пошли и генерал Фермор последовал чрез Мемель к войску для надлежащих действ. А я с суммою денег, снабдя пристойным наставлением обер-штер-кригс-комиссара Карабанова, отправил при нем, господине генерале Фермере. Сам же, отобрав от него известие о потребном еще к весенней кампании, к дальнейшим движениям по необходимым надобностям для армии, от должности моей к снабжению приуготовить и в пристойные места отправить, поехал обратно в Ригу, чтоб все то наилучшими способами, не опоздав, исполнить.

Я не буду вас утруждать, любезный читатель, пространным и точным описанием, коликих трудов, хлопот и неусыпных попечений то мне, так обращаясь, стоило, чтоб исправным в той мне порученной должности оказаться; а только без хвастовства скажу, что я все с хорошими успехами произвел и так рачительно, что и ненавидящие меня принуждены были в тех моих производствах и исполнениях меня похвалять, в чем многие на мои о том Конференции и к генералу Фермеру посылаемые рапорты, писанные в ответ удостоверения о моей в том исправности, и по мне доказывать будут.

Господин генерал Фермор, паче чаяния своего, усчастливился чрез краткое время и без пролития крови городом Кенигсбергом и всем Прусским королевством овладеть, где почти все заграничной армии войско по квартирам расположил; и то было, помнится мне, в 1758 году, в исходе января месяца. Потом господин Фермор послал ко мне ордер, чтоб я ехал к нему в Кенигсберг немедленно.

Но как я тогда уже на то время все потребные той армии снабжения учинил, то совершенные имел туда не спешить резоны, потому что от Главного комиссариата отдаление может в успешных должности моей исполнениях сделать многие затруднения и остановки и в провозах по местам в магазейны промедления, так что иногда впредь по чрезвычайным приключениям и движениям в полки в нужное время и доставить будет не можно; к тому же видел по обстоятельствам и по моим учреждениям, и с каким снабжением и наставлением обер-штер-кригс-комиссар Караванов от меня к армии отправлен, что нет такой настоящей и чину и должности моей приличной надобности, чтоб мне там делать, как то и угадал; ибо уже после сведал, что господин генерал Фермор, по своему произволению или по присоветыванию не забывающих мне затруднения и отдаления производить, представлял Конференции, чтоб мне быть в Кенигсберге губернатором. Чего ради ответствовал ему, что я чрез несколько дней только осмотря в Риге, в Митаве, в местечке Граубинге магазейны и учредя в тех же местах в состоящих госпиталях, где тогда было великое число больных и раненых солдат, распорядки, к нему приеду. В то же время писал в Конференцию с явными доказательствами и удостоверениями, что я все порученное мне исправил и более надобности предвижу быть мне вблизи Главного комиссариата и пещись, дабы не упущены были сборы денег и не промедлены приуготовления и отправы к будущим в необходимых надобностях требованиям в заграничную армию; о том же объяснительно и к ее величеству по данной мне, как выше показал, дозволенности особливо письмом моим представил; и на оные мои представления не замедля получил чрез Конференцию высочайшее ее величества повеление, дабы я, дав потребные наставления моим под-командующим при армии, в своих должностях обретающимся, ехал в Петербург, о чем такожде и к генералу Фермору рескриптом знать дано.

Я тогда, как уже все потребные к будущей кампании и о всегдашней в том исправности учреждения учинил, не замедля дал о том генералу Фермору знать, и еще в предосторожность для будущих времен некоторые изъяснения моим подкомандующим ордерам предложа, в Петербург, помнится, в начале марта месяца из Риги приехал.

Прибытие мое было мне благополучно. Я подал ее величеству и Конференции о исправном исполнении моей должности рапорты. Ее величество весьма милостиво принять меня изволила и так же, как и при моем отъезде, соизволила несколько часов персонально со мною наедине о всем заграничной армии состоянии и поведениях обстоятельно разговаривать.

Сие со мною происшествие видя, не надобно мне много изъяснять, но сами вообразить можете, как я был от нынешних просвещенных политиков и умников публично обласкан. И хотя уже тогда, по многим в свете от моих неприятелей искушениям, несколько тщился помнить, что "не все то, что в поверхности блестит — золото, и не все же то, что с ласковым приветствием говорят, правдою бывает"; но как и в каждом, так и особливо во мне пред многими большое самолюбие часто инако о том верить меня заставляло.

По прошествии нескольких недель, как то мне и самому хотелось, отправлен я был с похвалами от Конференции в Москву, для успешных приуготовлений и отправ в лучшие заранние времена к заграничной армии, в запас к возврату из кампании потребных снабжений. При оном отъезде моем также я имел счастие несколько персонально наедине с ее величеством говорить и отпущен с милостивыми доверенностями.

Я, приехавши в Москву, нашел многие в Главном комиссариате дела, поправления требующие, а особливо в сосравнение с теми происхождениями, которые я, будучи в отсутствии и вне границ при армии, узнал и персонально видел, что все и самым действием исполнять начал. А между тем вскоре получил указы, что под командою моею состоящие обер-штер-кригс-комиссары, один в Риге Аршеневский, а другой при армии Карабинов, находящиеся под моими наставлениями, хотя я об них никаких аттестатов и рекомендаций не представлял, пожалованы рангами генерал-майоров за их особливые, вернорадетельные и исправные в должностях их в снабжении армии услуги.

Я как человек, слабостям, да еще, признаюсь, иногда и более других подверженный, сим уведомлением был несколько тронут, не по зависти к ним, но по моим в трудах и заботах несравнениях; и то чувствуя себе в обиду, что от моих завистников той чести, чтоб от меня потребовать об них аттестата или рекомендации, хотя тогда к чаемым моим милостивцам и благодетелям, стилем шуточным, а к понятию инаковому включил, как не сбылася мне та пословица, кою у нас простяки часто употребляют, то есть: "работнику — копейка, а нарядчику — рубль", однако ж все о том мои и шуточные и чувствительные по справедливости выражения и доказательства, не токмо повышения чину, но и старшинства пред генерал-поручиками, какое прежние генерал-кригс-комиссары имели, мне не доставили. Итак я, не преодолев искусного в том мастерства моих ненавистников, кои во всех путях делали мне претыкания, остался только с моими похвалами; а в то же время находящийся на Украине генерал-поручик Стрешнев генерал-аншефом пожалован. Но благодарю Всевышнего, что дал духу моему силу вскоре сие слабость мою смущающее беспокойство помощью здравого рассудка прогнать.

Я трудился и мучился в звании должностей моих тщательно, не ослабевая и не робея нимало, так же как и прежде спорил, не соглашался и упрямствовал во всем том, что несогласно с узаконениями и где кроются пристрастные интересы, за что время от времени всем таковым становился несноснейшим и ненавистнейшим. И вот еще, о многих умалчивая, один мой дерзкий поступок, какой я имел против Сената, в подражание вам опишу, желая, чтобы вы, любезный согражданин, лучшие по своим званиям в таких случаях производства и непоколебимую твердость имели.

Военная коллегия по прошению генерал-порутчика Исакова, бывшего тогда в Выборге обер-комендантом, определила: за прошлые годы вдобавок в число, к большему армейскому генерал-порутчика окладу, жалованье додать и о том послала в Главный комиссариат указ. И хотя присутствующие со мною товарищи и присуждали мне по тому исполнить, но я в том не согласился, точно доказав по узаконению, что то ему в выдачу произвесть не следует и что мой чин особливо того наблюдать должен. Итако, с прописанием оного указа, не послушав Военной коллегии, отказали письменным представлением, изъясняя точно в оном имянной указ, который такие выдачи производить препятствует. Военная коллегия, получа такое упрямое и непослушное от комиссариата мое представление и увелича свои жалобы с прописанием точно всего нашего ответа, представила Сенату и просила сатисфакции. Правительствующий Сенат, все то рассмотря, определил оному генерал-поручику Исакову, так как Военная коллегия, с прописанием о том жалоб и комиссариатских представленных резонов, прислал в комиссариат указ, чтоб все то жалованье ему, Исакову, додать.

Мои товарищи и прокурор по прочтении оного говорили мне, что теперь-де необходимо должны мы без всяких отговорок выдать и лучше бы-де было, когда бы без таких от Сената пеней оное жалованье произвели. Но мой дух не туда стремился. Я доказал им, что Сенат в своем к нам присланном указе тот имянной указ, на основании коего мы решение свое утвердили, прописал и своим рассудком, в противность того, инако нам решить повелевает, и сослался на пункт из генерального регламента, которым точно по-велено: "ежели Сенат пришлет указ, а коллегия усмотрит, что оный не сходен с казенным интересом, то, по оному не исполняя, коллегия должна с изъяснением представить; ежели же Сенат и потому вторичным указом велит то исполнить, то немедленно должно о том донесть монарху".

Итак, велел я, в силу оного не исполняя, паки с прописанием точного имянного указа, за коим комиссариат оного жалованья произвести не может, приготовить в Сенат доношение, говоря при том: "Ежели кто из господ присутствующих со мною к тому не согласны, те б изволили дать свои голоса, а господин прокурор изволил бы протест свой записать и чтоб все то Правительствующему Сенату представить к решению, а инако учинить не соглашусь".

Мои товарищи и господин прокурор, изъясняя, что как они никогда на сенатские указы спорить и представлять не отважились, так и ныне не смеют к такому моему мнению приступить, уговаривали, чтоб я не прогневал такими упорствами Сенат и немедля бы, по присланному из оного указу, исполнение учинил. Но я моими рассуждениями, увещанием и устыжением их малодушия ободрял их так, что и все они к моему мнению приступили и не за-медля то доношение в учтивых терминах, но с ясными, на точных законах основанными, о правильном нашем в том деле Военной коллегии непослушании доказательствами в Правительствующий Сенат послали.

Тогда его сиятельство господин генерал-прокурор князь Трубецкой, который являлся ко мне весьма доброжелательным, по получении оного из комиссариата доношения, призвав моего друга Василья Александровича Нащокина, говорил ему с немалым увеличиванием, как я дерзко упрямствую и что никто еще из судей против Сената так спорить не отважились и чтоб он ко мне отписал, дабы я, по посланному указу, Исакову жалованье то выдал.

Я, получа от сего моего надежного друга, который также неробкого духа был, о том уведомление, с первою почтою писал к нему, что "я его сиятельству за предосторожности благодарствую, а решения своего о том генерала Исакова жалованье не отменю. И ежели Сенат еще меня винить за то будет, то я, конечно, о том персонально моим письмом ее величеству со изъяснением всего того представлю и просить буду подкрепления в моей справедливости".

Мой друг, получа то письмо, не умедля показал оное в оригинале господину генерал-прокурору, а потом чрез несколько недель и Правительствующий Сенат, еще о том моем упрямом производстве рассматривая, то свое решение, кое он о выдаче оного жалованья в согласие Военной коллегии учинил, соизволил отменить, а утвердил быть так, как в комиссариате решено, и о том с прописанием в комиссариат указ послан; и, к славе Правительствующего Сената, такого снисхождения желающий может сыскать по записным входящим и исходящим книгам оригинальное о том происхождение в Сенате или в Главном комиссариате; я же хотя точного года теперь не вспомнил, но, конечно, в 1757 или в последующих потом двух годах по записным реестрам найдется.

Такие и сим подобные, нередко случающиеся по врученным мне тогда должностям в делах и в переписках с многомогущими господами мои упрямства умножали мне сети почти на всех путях моих. Я, часто о всем том со мной происходимом рассуждая и уже будучи тогда за пятьдесят лет жизни моей, начал прилежнее помышлять, сколько такие частые некончаемых моих поведений перемены всегдашними беспокойствами меня отягчают. Дабы пристойными способами честным путем от таких сует удалиться, положил намерение, чтоб чрез женитьбу приобресть себе домашнего друга, с коим бы дожить остальное время, оставя чины и должности, спокойнее.

То первое мое желание вскоре и исполнилось. Я, будучи тогда в Москве, вступил в супружество со вдовою, бывшею в замужестве за генерал-майором и гвардии майором же Лопухиным. Но не знаю, как точнее сказать, благодетели ль или ненавистники мои вскоре заставили меня об ином помышлять. Чрез несколько месяцев после моей женитьбы получил я из Конференции от имени ее императорского величества за подписанием конференц-министров рескрипт, коим, по выражении довольных похвал о моих исправных должностях, поведено мне ехать к заграничной армии, для которой тогда уже, по овладении Прусского королевства, квартиры и все к снабжениям оной привозимыми из России вещами магазейны, некоторые в Кенигсберге, а некоторые в прочих того же королевства местах учреждены были; и дабы я впредь, лучших ради ко успехам способностей, оную армию всем зависящим от моей должности в потребные времена заграницами же в пристойных местах все те вещи приуготовляя, снабжал, а для получения точнейшего о всем том наставления не замедля бы ехал в Петербург. Сия новая, по моим рассуждениям, наибольшие короне убытки приключить могущая комиссия, а притом еще когда я увидел, что и жена моя без меня остаться не хотела, а во оной поездке великие злоключения предугадывая, крайне оскорблялась, сделала мне великие беспокойства. Но как я уже до того многократно разными путями и способами из Москвы на границы для снабжения армии мундирные и амуничные вещи отправлял и потому скоро познать было мне можно неполезность той поручаемой мне комиссии, то я положил в мыслях своих намерение, чтоб, как меня долг обязывает, да и в собственную мою предосторожность, обстоятельно Конференции или ее императорскому величеству персонально о всем том с доказательством представить, что чрез несколько дней написав, отправился из Москвы, как помнится мне, в мае месяце в Петербург и по прибытии немедленно явился в Конференции тогда присутствующим министрам и подал то мое приготовленное на оный присланный ко мне рескрипт объяснительное доказательство с учтивым, как должно по ревности верноподданному, изъяснением о предвидимых мною по той комиссии убытках, затруднениях и вредных приключениях, каковые наш неприятель, прозорливый и к проискам всякими образами предприимчивый монарх, во многих случаях наносит, а наипаче, когда армия отдалится, мне в оных вне границ наших приуготовлениях и из одного в другое место перевозах великие препятствия чинить может; и при том ясно ж доказывал, что на такие там приуготовления не малые суммы, да еще и лучшей монеты из отечества нашего вывезены будут; фабрики наши многие впусте, а продукты без вырабатывания останутся, что все в пользу иностранным купцам послужит, а в нашем отечестве многие тысячи людей, в том промыслами, торгами, рукоделиями не токмо себя безбедно содержащие, но и государственные положенные сборы и помещикам своим исправно доходы платящие — в несостояние придут, так что между тем, пока научатся новым лучшим промыслам, опасаться должно, чтоб не сделались не токмо неполезными, но и вредными для общества. Еще же, как я, по их же данным мне планам, уже два года к заграничной армии извнутрь России разными путями на границы в Пруссию мундирные вещи отправляя, многие затруднения и промедления узнал, то ныне можно то производить инаковыми способами; а особливо как уже теперь победоносное войско ее величества некоторыми на море способными пристанями овладело и еще более победы свои распространяет, то доказывал им, чтоб все потребные к снабжению армии мундирные и амуничные вещи отправлять из Москвы зимним путем до способных пристаней и из тех водою к Петербургу, а из оного в пристойные времена чрез море на судах иностранных купцов с заплатою для целосохранного оных отвоза страховых денег до надобных нам пристаней, для доставления во всякое время к армии уже в учрежденные магазейны; присем показал им примерное по большим ценам о всем том мною учиненное исчисление, которое и во времени и в употреблении денег, против прежних сухим путем чрез Ригу и Курляндию отправ, великие в себе заключало выгоды.

Такие-то письменные и словесные мои представления и доказательства господам конференц-министрам вложили о той поручаемой мне новой комиссии новое понятие, так что тогда ж, отдая тем моим представлениям справедливость, приписывали более мне, нежели себе, знания по моей уже в тех делах заобыклости и обещали мне дать о всем том письменную резолюцию.

Я хотя и видел, что оное мое представление в самом существе неоспоримое, однако ж помня, как часто и прежде мне делывали запинания, не умедля сыскал способ о всем том изъяснить Ивану Ивановичу Шувалову, который, как я уже выше показал, в отменной пред прочими у ее величества милости и доверенности находился, а ко мне тогда благосклонным являлся. Он также весьма те мои мнения утверждал, что мне подало смелость, не замедля ж, в первом куртаге благопристойным образом (что редкие приметить могли) о той мне поручаемой от Конференции за границами комиссии, прописывая мои о том мнения и примечания, кои я уже, любезный читатель, выше довольно изъяснил, краткий, но весьма внятный экстракт ее императорскому величеству вручить. После того чрез несколько дней получил я из Конференции рескрипт, коим по предписании моих представлений и те способы, кои я доказывал, с немалой мне похвалою, апробуя, повелено мне ехать в Москву и по тому приуготовление и отправление всем потребным к снабжению армии вещам из России чинить. Тогда же некоторые из господ министров дали мне знать, что они о том меня отправлении обратно в Москву, и чтоб за мое ревностное усердие и в званий должностей моих успешные промыслы и старания, при том отъезде наградить рангом полного генерала, письменно ее императорскому величеству представили и уповают, что при моем отъезде оный получу.

Такие счастливые для меня происхождения не долго меня льстили. Ее императорское величество тогда, как и обыкновенно в летнее время, изволила жить в Петергофе, куда я, нимало не мешкав, приехал для обыкновенного пред моим отъездом поклонения и при первом случае Ивану Ивановичу Шувалову показал тот данный мне из Конференции новый рескрипт, коим ясно описав и с довольными мне похвалами мои представленные резоны о лучших способах, как впредь заграничную армию снабжать апробовали, а свой учиненный план уничтожили; и при том объявил ему, что уже я совсем в Москву ехать приготовился и теперь только осталось откланяться ее императорскому величеству, а умолчав, что мне дружески дано от министров знать о повышении меня чином, просил его только, чтоб он об отъезде моем донес и чтоб я того ж дня персонально ее императорскому величеству мой рабский поклон представить удостоился.

Его превосходительство, все то выслушав благосклонно, дая мне знать, сколь он тому рад, что не только справедливые и полезные мои старания взяли свое действие, но еще что и впредь оный рескрипт доказательством всегда будет моему в том деле знанию и патриотическому старанию и служит вместо аттестата; при том сказал мне, что пополудни ее императорское величество изволит пойти в придворную комедию и тут я могу иметь случай предстать и откланяться ее величеству.

Сие все еще и вящше дух мой ободрило. Ее императорское величество пополудни изволила из своих покоев шествовать в пре-провожании небольшого числа своих придворных чрез сад в оперный дом, а я в способном месте дождавшися, подступил поближе и с моим поклоном представил о моем в Москву отъезде: не будет ли еще какого высочайшего от ее императорского величества повеления.

Ее величество на оное мое представление с милостивыми взорами, позволя мне поцеловать свою руку, изволила сказать: "Я все о том слышала, но ты мне надобен, изволь здесь побыть".

Вот, мой любезный читатель, сие-то ее императорского величества высочайшее мне повеление заставило меня инако помышлять и было сердцу моему предвестником последующим еще большим моим трудам и от коварных хищников гонениям! Я был между прочим в комедии, но не смотрителем оной, а разбирателем в мыслях моих гаданий, для чего я оставлен и как мне в том поступать, и напоследок заключил в моем рассуждении, что то мне делается в знак ее императорского величества особливой ко мне милости.

На другой день то ее императорского величества мне повеление объявил я Ивану Ивановичу Шувалову и вице-канцлеру графу Воронцову, который тогда при дворе в Петергофе жил и в отменной пред прочими милости и доверенности находился, и мое беспокойное состояние о неизвестном моем жребии и излишних чрез мое отсутствие из Москвы в успехах моих дел затруднениях пространно изъяснил.

На оное получил в ответ от первого, чтоб я терпеливо ожидал дальнейшего от ее императорского величества повеления, а граф Воронцов обещал о тех моих резонах представить ее императорскому величеству, о чем, как помнится, чрез два или три дни получил я от него уведомление, что он ее императорскому величеству обо мне докладывал, но на то в ответ получил от ее величества, чтоб никто за меня не предстательствовал, а сама-де ее величество помнит, "когда и куда вас определить. Итако-де за сим извольте дожидаться терпеливо своего жребия, а из нас-де еще об вас напоминать никто более не осмелится".

В таких-то я о назначенном мне жребии неведомостях, разными мыслей гаданиями и воображениями мучась, как помнится, дней восемь в Петергофе препроводил и каждый день с прочими имел счастье персонально видеть ее императорское величество, а иногда и к разговорам о постороних делах приглашаем был; но что до моего определения касалось, о том ни малых знаков не было, а сам о себе представить еще не осмелился и тем более дух мой беспокоился.

Производства и исполнение должности моей дел принудили меня попросить совета и дозволения у Ивана Ивановича Шувалова и у графа Воронцова, чтоб мне из Петергофа отъехать в Петербург, а на куртаги то есть в каждое воскресенье приезжать буду, ибо теперь в Петербурге в моей походной канцелярии многие нужные дела за отсутствием моим лежат без производства и исполнения. На сие оные господа согласовали, а когда ее императорское величество меня спросить изволит, тогда они обещали причину моего отбытия ее величеству изъяснять, а мне дать о том знать.

Таким образом несколько месяцев я, по должности моей подлежащие как с комиссариатом, так и с генералитетом переписки производя и переезжая из Петербурга в Петергоф, в неизвестности находился, не могши более от моих приятелей, как только то услышать, чтоб я паки ехать в Москву не льстился; для чего призвав к себе из Москвы жену мою и с фамилиею, продолжал жизнь мою в таких обстоятельствах в Петербурге, как помнится, более года. А чтоб такое мое от главного комиссариата отсутствие не было причиною не столь успешных к армии отправ, какие я, по моему новому плану, исполнить Конференции обязался, то сие наивящше меня спокойства лишая, принуждало удвоить мои ордеры, предложения и прочие письменные корреспонденции, домогательства и наблюдательства.

Но вот как решилась напоследок мучившая меня о моем жребии недоведомость!

В другое лето бытности моей на куртаге в Петергофе — как помнится, в июле месяце — Иван Иванович Шувалов со знаками особливой ко мне дружеской любви на мое о сих неавантажных мне поведениях представление открыл мне, что ее императорское величество, довольно познав мои достоинства, соизволяет меня произвесть в генерал-прокуроры на смену тогда бывшему генерал-прокурору князю Трубецкому и что о том уже многие чинившиеся затруднения, кои то так продолжали, кончились и, конечно, на сих же днях о том указ будет.

Сие уведомление, я не знаю, предчувствование ли моего сердца тому было причиной или прискучливость моих тогдашних беспокойных обращений, нимало меня не обрадовало; почему я с горестным восчувствованием и имея слезы на глазах, ответствовал ему, что "сие будет к наибольшему моему злополучию".

Он, видя, что так я с прискорбностью оное уведомление принял, с удивлением уговаривал меня, изъясняя, сколь великие доверенности ко мне ее величество имеет, которые будут для меня и для общества полезны.

Я на то ему откровенно, что тогда в мысль мою во-первых предстало, сказал, что я в оном чину наиглавнейших злодеев иметь буду: первого, брата его Петра Ивановича Шувалова, который привык, какими б то путями ни было, искать и производить в действо свои устремительные намерения; второго, онаго генерал-прокурора, коего против воли и желания его от оной должности мною сменят; паче же что по всем местам судьи сделались привыкшими, не по надлежащей строгости законов, но по случаям, могущим господам угодное производить, так что и наиразумнейший и вернорадетельнейший генерал-прокурор, со всем своим кредитом, премногих дел распутать и в порядок привесть не может.

Он, повторяя мне многие ее императорского величества на меня благонадежности и доверенности, твердо уверял ее величество милостию и защищением во всех моих случаях, "а что-де до того моего брата Петра Ивановича принадлежит, я в том вас уверяю, что он вам препятствием в полезных ваших производствах не будет".

Итак речь наша кончилась; а по окончании куртага поехал я паки в Петербург. После того чрез несколько дней граф Иван Григорьевич Чернышев, который со мною всегда ласково обходился, приехал ко мне в дом и дружески сообщил мне, что он от своих друзей уверен о пожаловании меня в генерал-прокуроры и о произведении многих в сенаторы, в том числе и его, на смену Глебову, обер-прокурором, и о том-де указ сегодня или завтра ее величество подписать соизволит, и что он, по совету друзей и собственно имея ко мне любовь и почтение, желает быть под моим руководством в том чину и чрез то со временем достойным патриотом себя сделать; а по особливой ко мне любви за должное почел, во-первых, о том мне открыть и просить моего совета, и ежели я на то соглашусь и приму его в свою дружбу, то он в тот чин вступит; ежели же я его так иметь не пожелаю, то б чистосердечно ему объявил и он в тот чин не пойдет и останется без всякого мне отомщения.

Сия его с истинными ко мне преданностями откровенность, еще и вящше к его достоинствам, которые я всегда в нем признавал, сделала меня привязанным и возбудила сердце мое к нему благодарностью. Я ответствовал ему: ежели б и без такой его ко мне дружеской преданности повелено было мне в кандидаты в обер-прокуроры назначать, то бы я во-первых его представил. И тако довольно друг друга обласкав и уверив взаимною дружбою, его отпустил, оставшись сам так, как и прежде, в непрогнанном из мыслей и из духа моего смятении и с ужасом приготовляясь на такую почтенную, но многотрудную степень восходить.

После того его, господина Чернышева, отбытия чрез два или три дни, как теперь помню, то было в пятом или в шестом часу пополуночи и едва лишь только оказывался день, жена моя, которая уже о всем том от меня ведав, по свойственным большому числу в женском поле в таких случаях нетерпеливостям, чтоб совершился тот мой жребий, в ожидании того беспокойствуясь, не так крепко спала, как я, услышала так рано близ спальни моей стук приехавшей на мой двор коляски и, встав, в окно усмотрела, что то был придворный лакей, наш знакомый, по моей рекомендации в ту службу определенный, который приехал из Петергофа, и в ту же минуту вышла к нему и от него услышала, что он нарочно, по любви ко мне, приехал уведомить о пожаловании меня в генерал-прокуроры и что уже указ о том сегодня рано в Сенат отвезть повелено.

Неописанно обрадовавшися, разбудила она меня в постеле спящего и о том мне сказала. Поверьте, любезный читатель, что сие уведомление меня нимало не обрадовало; я от истинной прискорбности отвечал ей, что она это против здравого рассудка делает, что так радуется наитягчайшим, новоналагаемым на меня бременам, и говорил ей, чтоб она оставила меня еще несколько в постеле побыть, а оному б лакею несколько рублевиков подарила и, объявя ему мое благодарение, отпустила. Но она, удивляясь моей в том нечувствительности, уговаривала меня, чтоб я оного лакея персонально увидел и с благодарением от себя отпустил.

Потом, чрез несколько часов, сенатский экзекутор, обер-секретари и прочие канцелярские служители, уже узнав о том посланном указе, также прочих коллегий присутствующие господа члены приезжать начали с поздравлениями и рекомендациями о себе, ласкательное обрадование изъявляя, и множественным их числом все палаты мои наполнены были, как то и ныне просвещенные в политике, размеряя по приличности, употребляют. В то ж время и оный всемилостивейший за подписанием ее императорского величества руки в Сенат присланный указ ко мне принесен, в коем я увидел, что я не только генерал-прокурором в Сенат пожалован, но еще (о чем я прежде не знал) и в министерской Конференции, при дворе тогда бывшей, коей состояние я уже выше несколько показал, присутствовать мне повелено. Оным же указом еще несколько в сенаторы, в том числе граф Чернышев в обер-прокуроры и еще многие в знатные штатские чины пожалованы.

Итак, сии учиненные тогда высочайшие ее императорского величества милости, как многих, в том числе нечувствительно и мой философский рассудок пленя, в неописанное порадование привели.

В тот же день или, не упомню теперь точно означить, на другой, — вступил я, по своему новому званию, в Сенат, и оный высочайший указ, по надлежащему, самым действом исполнен. Но вот, любезный согражданин, в лучшее удостоверение, коликая то была ее императорского величества истинно матерняя, горячая к своим подданным любовь, которая ее подвигнула такую перемену в штатских чинах, а наипаче в Сенате учинить, прилагаю вам для прочтения при сем же копию с оного достопамятного указа, который на другой день по пожаловании меня и новых сенаторов в Сенат был прислан и чрез несколько дней в печати повсюду обнародован, о коем я и поныне сожалею, что за некоторыми препятствиями не удалось мне оный в настольное зерцало, к трем указам, по регламенту на судейских столах находящимся, на четвертой доске приобщить.

Указ нашему Сенату. Копия.

"С каким мы прискорбием, по нашей к подданным любви, должны видеть, что установленные многие законы для блаженства и благосостояния государства своего исполнения не имеют от внутренних общих неприятелей, которые свою беззаконную прибыль присяге, долгу и чести предпочитают, и равным образом чувствовать, что вкореняющееся также зло пресечения не имеет. Сенату нашему, яко первому государственному месту, по своей должности и по данной власти давно б надлежало истребить многие по подчиненным ему местам непорядки, без всякого помешательства умножающиеся к великому вреду государства.

Несытая алчба корысти дошла до того, что некоторые места, учрежденные для правосудия, сделались торжищем лихоимства, пристрастие — предводительством судей, а потворство и упущение — ободрением беззаконникам. В таком достойном сожаления состоянии находятся многие дела в государстве и бедные, утесненные неправосудием люди, о чем мы чувствительно соболезнуем, как и о том, что наша кротость и умеренность в наказании преступников такое нам от неблагодарности приносят воздаяние. Повелеваем сим нашему Сенату, как истинным детям отечества, воображая долг Богу, государству и законам государя императора нашего любезнейшего родителя, которые мы во всем своими почитаем, все свои силы и старания употребить к восстановлению желанного народного благосостояния.

Хотя нет челобитен и доносов, но по самым обстоятельствам, Сенату известным, зло прекращать и искоренять, всякий сенатор по своей чистой совести должен представить о происходящем вреде в государстве и о беззаконниках, ему известных, без всякого пристрастия, дабы тем злым — пощады, а невинным — напрасной беды не принесть; но как истинному сыну своего отечества, памятуя страх Божий и свою должность и зная, что людям, возведенным быть судьями другим, надлежит почитать свое отечество — родством, а честность — дружбою; которые представления — уважать, заблуждения в местах — исправлять, подозрительных судей — сменять и исследовать и паче всего изыскивать причины к достижению правды, а не к продолжению времени. Многие вредные обстоятельства у всех пред глазами: продолжение судов, во многих местах разорения, чрез меру богатящиеся судьи, бесконечные следствия, похищение нашего интереса от тех, кои сохранять определены, воровство в продаже соли, при наборе рекрут и при всяком на народе налоге, в необходимых государству нуждах — все оное неоспоримые доказательства, открывающие средства к пресечению вреда общего.

Оставляя здесь описывать другие, подтверждаем наше повеление Сенату, дабы приняв во уважение состояние многих дел в государстве, которые сильного и скорого поправления требуют, со всякою ревностию стараться достигнуть успеха нашего желания, которое в благополучии наших подданных состоит, и нам принятые меры и следствия по оным доносить, и что будет надобно для нашей конфирмации, о том докладывать. Мы надеемся, когда только долг с усердием соединен и предводителем будет, видеть исполнение наших намерений, и что с должною ревностию и верностию поверенные наши Сената члены употребят все способы к восстановлению везде надлежащего порядка, правосудия, благосостояния и общего добра".

Подлинный за подписанием собственной ее императорского величества руки.

В Петергофе, <ик> августа 16 дня, 1760 года".

Но как я моим любезным собратьям, паче же желающим по моим путям странствовать к наилучшим впредь в таких делах предприятиям и успехам, беспристрастно самое истинное бытие описать тщуся, то и сего не скрою, что как мне казалось в большем числе, в котором и я себя не из последнейших считаю, такие тогда радостей чувствования больше происходили от честолюбия, заглаживая воспоминание, как я прежде рассуждал, о тяжести бремени или, лучше сказать, о страдальческих крестах, на нас возложенных.

Я и все такие тогда обрадованные не замедля (и то было в воскресенье) поехали в Петергоф для должного ее императорскому величеству благодарения. И как теперь вижу, что день был красный и мы все новообрадованные, также и еще многое число господ придворных и некоторых из генералитета и штатских чинов, собрались в нижнем саду, близ тех покоев, в коих тогда ее императорское величество изволила несколько дней препровождать. Между тем другие, собравшиеся на нас смотреть, поздравлять и ласковое сорадование изъявлять, производили у новополучивших милости знаки обрадования, а у ласкающих их приветственными поздравлениями блестящие веселости на лице являемы были. Зрелище преизрядное! В украшенном же том садовом месте блеск от богатых наших платьев еще большее лучам солнечным придавал сияние.

В таком-то многочисленном собрании дожидались мы из внутренних покоев ее императорского величества в церковь шествия. Я, по истине все точно, как тогда в оном собрании мне быть случилось, описывая, и сего не умолчу, что в те самые минуты, как бы нарочно, чтоб я тщетными воображениями не ослеплялся, вложило мне провидение в мысль господина Фенелона, в книге Телемака находящееся изречение, именно ж: "о бедные цари! о бедные служители их! Ежели они злы, то сколько людей мучат и какие муки готовятся им в тартаре! Ежели добрые, колико зла надобно им победити, колико сетей избежати, колико бед претерпети!" Я погрузился в размышления, какую тягость и колико разных приключений я по моим новым титулам сносить должен, и так теми мыслями был поражен, что на лице моем веселый вид в задумчивый переменился.

Иван Иванович Шувалов, тут же тогда между нами находясь, то во мне приметил и подошед ко мне говорил: что я так печальным кажуся? Я ему точно рассказал те свои мысли, кои тогда таким меня сделали; но в тот же миг шествие ее величества из внутренних покоев в церковь без окончания наши разговоры пресекло и мы все удостоились должные наши благодарения ее величеству по надлежащему представить.

По окончании обедни некоторые из знатных чинов, в том числе и я, оставлены были обедать при столе ее величества, и был я в тот день многими знаками милости от ее величества приветствован; итак, благополучно препроводя оный день, уже к ночи отъехал в Петербург.

Я здесь не буду подробно при вступлении в те новые должности в Сенате и в министерской Конференции все мои поведения описывать, но только те изъясню, кои примечания для патриота достойны.

Вскоре рассмотря я внутренние в канцелярии Сената, частью по узаконениям, частью же по благоизобретению до меня бывших над оною директоров, учрежденные порядки в производстве и в уготовлении к надлежащим исполнениям государственных и всякого рода дел, и что потом казалось мне за надобное к лучшим успехам употребить тщася, между прочим потребовал посмотреть и о присылаемых из всех подчиненных Сенату мест рапортах, тако ж о наличных деньгах ведомостей, каковые в каждом году в назначенные сроки неотменно присылать учреждено; но нашел во взыскании и в собрании тех многие неисправности, а на мои об оных, кому надлежало тогда по экспедициям, обер-секретарям и секретарям пени и подтверждения, чтоб все то в должном наблюдательстве и исправности всегда было, представляли они мне разные бывшие в том им ко исполнению препятствия, а особливо как новому о таких делах попечителю, выражали они мне, что из многих присутственных мест ведомостей и рапортов по многим от Сената требованиям долговременно, а из иных и никогда не присылают.

Я прилежно спрашивал, кто б такие судьи в тех местах были, которые так неисправными или ослушными оказываются, что по узаконениям с требованием из Сената посылаемые указы без исполнения оставляют? Тогда один из обер-секретарей господин Ермолаев, лучшим дельцом почитаемый, как я в тот же момент смотря на его глаза приметить мог, пробуя смелости в моих поступках, сказал мне: "Да вот-де из монетной конторы и из экспедиции переделу новых медных денег, состоящих под особливою дирекциею графа Петра Ивановича Шувалова, рапортов и ведомостей не присылают, да и взыскивать негде, сколько от Сената ни посылаем".

Я на сие не сказав ему ничего, в то же время дал приказ экзекутору, чтоб он, по своей должности, к сочинению и подаче подлежащих в Сенат ведомостей немедленно понуждал в том неисправные коллегии и канцелярии, кои в Петербурге находятся, а об отдаленных приготовил я собранию Сената предложение о посылке с подтверждением указов; что все без замедления в действо произведено.

Его сиятельство граф Петр Иванович Шувалов, сенатор, кон-ференц-министр, генерал-фельдцейхмейстер, главный командир обсервационного армейского корпуса, ее императорского величества генерал-адъютант и директор новоделаемых, по его проекту и плану, медных денег на обмен старым, удачливый тогда по своим предприятиям производитель, который еще прежде, нежели я в генерал-прокуроры вступил, объявил о себе в Сенате изустный имянной ее императорского величества указ, чтоб ему в Сенате присутствовать только по важным государственным делам, и так уже весьма редко, и то по зову или для своих надобностей, когда хотел, тогда присутствовал; сведав скоро, что такой я ведомости от передела новых медных денег в Сенат требовать приказал, приехал без зову в собрание Сената, и то еще было по моем в должность вступлении первое его присутствие. Я не инако понимал, как только, что его сиятельство приехал моих в должности поведений посмотреть, в чем я и не ошибся. Он, как был одарен острыми проницательствами, красноречием и гибкими, по приличности разговоров часто переменяться могущими на лице его видами, по вступлении в Сенат употребил несколько со мною и с прочими новыми сенаторами учтивых и ласкательных разговоров, на которые, по пристойном ему ответствии, просил я, чтоб он соизволил с прочими сесть за судейский стол, а я имею нужные государственные дела к слушанию и решению предложить. Его сиятельство с ласковым видом подошед ко мне объявил, что он для особливой нужды в Сенат приехал, и в тот же момент, сделав на лице своем недовольный и строгий вид, поворотясь к предстоящим тогда обер-секретарям властительно, по своей в Сенате привычке спросил: кто такой из них от имени Сената прислал к нему, в монетную экспедицию, требовать о наличных деньгах ведомости? Оные с оказанием его сиятельству в таких соизволениях учтивств по своей привычке ответствовали, что они не посылали; а я в тот же миг подступя поближе, сказал ему, что я то приказал экзекутору взыскивать во исполнение моего звания и изъявляя мое удивление, как я нашел, что в сем первом правительстве нет из многих мест ведомостей, к сведению Сената присылать узаконенных. Он, прервав мою речь несколько учтивым, а более оскорбительным видом, говорил, что он того от меня, ни от господ сенаторов, яко от своих благосклонных сотоварищей, никогда не ожидал; а ежели бы-де каких ради сомнительств и восхотели такую о наличных деньгах ведомость посмотреть, тогда можно бы-де приватно мне сообщить, "а я бы и показать оную вам велел".

Вот, любезный согражданин, в том новом моем чину первая была проба его сиятельству познавать твердость моего духа, с каким я стремиться предприял. Я на то с постоянным видом ответствовал ему, что сия есть особливая звания моего должность наблюдать, дабы все узаконенные порядки не только в Сенате, но и во всех прочих присутственных местах сохраняемы и со всею должною исправностью исполняемы были; а как и его сиятельства ведомства оная контора под теми же узаконениями в равном, как и прочие коллегии и канцелярии, послушании Правительствующему Сенату состоит, следовательно и моим должным по чину моему взысканиям подлежит, то я, как от всех прочих мест, всяких по узаконениям исполнений, по надлежащему без различия персон, как то моя должность обязует, так равно и от оной конторы наиприлежнейше взыскивать буду без упущения.

Такие мои слова, как я приметить мог, едва ль прежде слыханные, его сиятельству, изнеженному похвалами и ласкательствами, весьма колкими и так чувствительными показались, что в тот же момент приятный на лице его вид переменился в злобный, и знатно, что в такой нечаянной встрече запальчивость его ему тогда иного в мысль вложить не могла, как только, что он гордым видом и злобной усмешкой смотря на меня, неоднократно повторял: "Так вы, сударь, это приказали?"

Я, также не уступая его на меня взорам и глядя на него с такими же повторениями, смело отвечал: "Я, сударь".

Такое наше в разговорах сражение, в котором один другому ни в чем не уступить тщался, обратило всех присутствующих на нас глаза; напоследок я с удивительным видом сказал, как я никогда не воображал, что его сиятельство за такие дела оскорбляться будет, кои я желаю из видов неисправных в похвальные привесть, хотя б те точно и до его персоны касались; ибо я как мои собственные должности во всякой возможной исправности производить, так и всех моих сотоварищей и подчиненных мне, паче же таких высокими титулами и отменною милостью и доверенностями, как его сиятельство, почтенных, к соблазнам, под их именами подчиненными их производимые, колико должность звания моего обязует, все прилежно исправлять тщаться буду с такими наблюдательствами, чтоб от ее императорского величества милостивую апробацию, а от моих сограждан дружескую любовь заслужить себе мог.

Он на то не ответствуя мне ничего, с презорною усмешкою отошел от меня прочь и походя начал с некоторыми господами сенаторами посторонние забавные разговоры, и в самой вещи, как я понять мог, к смягчению моего упрямства оные тонко употреблял и, как теперь помню, рассказывал, как он прошедшую ночь от двух разных сражающихся в его голове приключений не только сна не имел, но и теперь мысли его не в порядке, а именно: первое, имел он поверенность от ее императорского величества некоторые два важные государственные дела рассматривать, и чтоб к тем приложа свое мнение, не позже как в девятом часу пополудни обратно оные привезть и персонально ее величеству вручить, что он исполнить усчастливился и, получа еще некоторые повеления, из дворца поехал; второе, он будучи в пути вспомнил, что он зван был к приятелю ужинать, где будут присутствовать несколько красот, каким еще глаза и сердце его жертву приносить охоту не потеряли, куда он весьма вовремя и кстати приехал; и так глаза его теми объектами намозолены, а мысли обеспокоены, что он и теперь как сонный бредит и для того теперь принужден ехать домой и выспаться, чтоб не опоздать некоторые важные от ее величества ему повеления исполнить; и тако еще несколько о той материи шуточных слов между собой употребя, оную и кончили; а я просил господ сенаторов, чтоб соизволили начинать слушать дела. Между тем его сиятельство подошел к моему столу, за который я уже сел, начал некоторые бумаги смотреть, с благосклонным видом сказал мне, что он хочет особливо со мною поговорить. Итак, мы в той же палате несколько отдалились, и он мне начал говорить, как кажется ему, что я уже устремился его дела особливо рассматривать к его беспокойствам, но как он не имеет намерения со мной в несогласии и спорах быть, того ради желает по чистосердечному откровению познать, с каким намерением я так скоро о переделе и наличных деньгах из его экспедиции требую ведомости? Я скоро на то, так же с ласковым видом и уверением о желании моем, чтоб с лучшими успехами моих должностей пользоваться его ко мне благосклонностью, уведомил его, что оное мое ведомостей требование не для иного чего, но по генеральному от всех присутственных мест такому же требованию воспоследовало к должным моим наблюдательствам.

Он на сие ответствовал мне ласково же, что он только и нужды имел сюда приехать, чтоб о том дружески со мной изъясниться и оным моим ответом доволен, после чего немедленно из Сената поехал.

Я уповаю, и без моего описания вы, любезный читатель, вообразить можете, как такие новые и редкие происхождения присутственных мест от публики не утаиваются и разные толки и гадания производят; чего ради я о том здесь умолчу и теперь оставлю на несколько времени Сенат, пока еще по оному стоющее примечания вашего приключение взойдет мне на память, а опишу вам вступление и некоторые мои поведения в министерской Конференции.

Я давно много слыхал о производстве и решении в той министерской Конференции не токмо военных, но и разных внутренних государственных дел, даже до того, что подряды и откупы, производство чинов и отдачи в заем казенных денег, и словом сказать, что тогда могуществом одаренным ни понадобилось, то оные находили способ чрез Конференцию в действо производить, ибо, по сообщаемым в Сенат оного собрания из протокола экстрактам, а в коллегии и во все прочие подчиненные Сенату места, также и к министрам, обретающимся при иностранных дворах, и к армейским командирам, по посылаемым же рескриптам, которые господа министры, по высочайшему ее императорского величества о том повелению утверждали своеручными подписаниями, бесспорно так точно, как по имянным ее императорского величества указам, все исполняемо было.

Я в первом моем присутствии, не зная еще должности оного собрания и высочайших монарших указов, о каких делах и как далеки производства и доверенности оному даны не видав, предложил себе в намерении, пока оное все прочту и познаю, дотоле, елико возможно, в споры не входить; но твердое к моей цели всегда стремление и привычка, уже вкоренившаяся в мой дух, прогоняли от меня все те гибкие политические склонности, которые только кстати и по приличности обстоятельств, а не по справедливости законов дела производят, и тогда же сделали меня спорщиком, а именно: предложено было по монетной экспедиции о медных новоделаемых тогда деньгах от графа Петра Ивановича Шувалова доношение, коим он представлял, что один из придворных, коего имя здесь включать теперь за излишнее нахожу, представляя в заклад деревень своих четыре тысячи душ, просит из медного банка сто тысяч рублей, из которого тогда по его же плану в займы раздавать с четырьмя процентами было ему повелено, и требовал в том нашего согласия или апробации.

Хотя по учрежденным в Сенате и прочих судебных местах порядкам и следовало мне, яко младшему, первому о том мнение свое объявить, но так производить дела в оном министерском собрании, как и в Сенате, было не всегда в употреблении, и в тот же момент от председящих старше меня согласие на то его, графа Шувалова, представление дано, то господин тогда бывший конференц-секретарь, что нынче тайный советник и сенатор Дмитрий Васильевич Волков, как человек разумный и проницательный, взглянув на меня и приметя, что вид и молчание мое иное значат, спросил о моём к тому согласии. Я ответствовал, ежели Конференция такие дела решать имеет должность и когда то со узаконением о раздаче в заем того банка согласно, то и я согласен. Он на то учтивой улыбкой представил мне, что "здесь-де того нет обыкновения, чтоб такие, как вы изволите говорить, по делам справки делать, а по большей части господа министры решат по рассуждению своему".

Я, сам на сие усмехнувшись, сказал, оборотясь к моим сотоварищам: "вот я уже здесь только вступил в первый раз в присутствие, да и споры заведу".

Господа министры то выслушав, говорили мне, что о такой безделице не стоит спорить и такие сомнения иметь. Я на то им ответствовал, что я все дела звания моего, без различия, велики ль они или малы, должным себя нахожу по точным узаконениям и монаршим указам производить и решить, так как и во всех присутственных местах судьи обязаны, и ежели нет особливого ее императорского величества указа, чтоб здешнему присутствию по своим рассудкам дела решить, то к оному согласию не приступлю. Итак, хотя их сиятельствам, тогда присутствующим в собрании, министрам и неугодно было, но доказал я, что то графа Шувалова представление до нашего решения не принадлежит, и для того приказали возвратить оное для его, по узаконениям, решения.

Вот и о сем моем упрямстве скоро всюду разнеслось: иные по-хваляли мою твердость, большая ж часть дивилась моей такой смелости, которая уже была тогда не в моде, и осуждали меня, что я против таких сильных упрямствовать и не соглашаться предприял, угадывая чрез то мне скорое ниспадение. Но все такие разглашения и толкования нимало меня не колебали, и я твердо устремился никогда не отдаляться от установленных себе правил.

И как теперь в моей старости скоро умаляющаяся память некоторые происшествия в том министерском собрании в разные времена мои поведения и приключения из мысли еще не истребила, так я и о тех опишу.

Чрез несколько времени в собрании министерском присутствуя, граф Шувалов представлял, дабы одного полковника, за раскасова-нием обсервационного корпуса полков без места оставленного, определить в находящуюся под его дирекцией контору переделывания медных денег членом. Некоторые из моих сотоварищей, приметя, что я по существу дел без политических гибкостей смело к резолюциям мнение свое объявляю, не оставили то употреблять в свою пользу и чтоб меньше быть ему, Шувалову, досадителями, охотно давали мне первенство в объявлении моих мнений, а паче по представляемым от него делам.

И таким образом один из старших, взглянув на меня, спросил, согласен ли я на требование его сиятельства? Я нимало не мешкав объявил, что ежели тот полковник нигде ни в комплекте, а в оной конторе есть по учреждению порожнее для него место, то я сомнения не нахожу, тако ж и причины о том спорить.

Оные мои речи были всеми в согласие приняты, а особливо оный граф Шувалов, примечая мои против его поступки, очень доволен той резолюцией оказался и приобщил к тому рассуждению свое господину секретарю Волкову приказание, чтоб куда следует рескрипт об определении оного полковника не помешкав приготовил со включением, чтоб оному за понесенные при армии труды в той конторе монетной присутствие двойное, по армейскому окладу, жалованье производимо было.

Как сие он приказание окончил и я увидел, что все прочие молчанием согласуют, то не запинаясь, взглянул на него и сказал: "Вот в том-то уже я согласиться не могу!"

Сии мои речи, и еще так скоро и смело выговоренные, в тот же момент так тронули чувствительные уши и сердце его сиятельства, что он, переменясь в лице, с удивительным и неудовольственным видом, встав с своего места и оборотясь ко мне, говорил: "Для чего ж не так?" Я ему на то сказал: "Знаю, что вашему сиятельству такие мои несогласия и споры не угодны и оскорбительны; но, желая вашей честной и на справедливостях утверждаемой дружбы, я никогда пристрастным ласкателем вам не буду; извольте только подумать, по какому праву оному полковнику за то, что он будет в канцелярии за столом сидеть, двойное армейское жалованье мы дадим? И услыша о сем, что скажут те, которые теперь за границами всякий день не только величайшими трудами, но и жизнью своей жертвуют?"

Сии мои слова еще более, как знаки на лице его показывали, дух его востревожили; он выговорил с жарким видом, что он уже довольно видит, как я во всех случаях ему препятствовать и досаждать устремился. Я на то ему сказал: ежели он таким меня признает, так может теперь же принесть на меня жалобу ее императорскому величеству и испросить себе, по точным и справедливым доказательствам, сатисфакции, но он, на то мне ничего не ответствуя, в самой скорости взял шляпу, вышел из собрания и, как я уже после обстоятельно узнал, пошел тогда ж к брату своему, Ивану Ивановичу Шувалову, о состоянии коего я уже выше довольно изъяснил, и о всем том со мною происшествии весьма сильно ему жаловался; а мы без него утвердили согласно резолюцию, чтоб оному полковнику по его чину производить надлежащее жалованье.

Я потом, как помнится мне, на другой день, пришел в покои к Ивану Ивановичу Шувалову. Он, встретя меня ласково, говорил мне с учтивым видом, что брат его Петр Иванович со слезами ему жаловался, как я его гоню. Я ответствовал о сей нечаянности со удивлением, уверяя, что "я намерения не имею иного, как только, чтоб сыскать с вашею фамилиею дружбу, и прилежно тщусь во всех случаях то моими поведениями доказывать; но что я уже несколько раз видел в рассуждениях общих по делам, как мои предлагаемые по тем мнения, кои несогласными встречаются его хотениям, хотя я те, по беспристрастному моему рассудку, наблюдая во всем точную справедливость и узаконения, предлагаю, — с оскорблением от него приемлются, о чем я сердечно сожалею и весьма удивляюсь, что человек, таким проницательным разумом, почтенными титулами и многими знаками отменной монаршей милости и богатством одаренный, так мне себя познавать дает", — и притом два бывшие случая рассказал ему, за что он на меня рассердился, и, отдавая в его рассудок о тех моих речах и поступках, просил беспристрастной апробации.

Его превосходительство, все то выслушав, взял мою сторону, а я объявил ему, что в доказательство моих истинно во всем справедливых намерений желаю персонально при нем с его братом, против всех его на меня подозрений и жалоб, изъясниться и отдать все то на решение ему.

Сие было его превосходительству очень угодно, и он, то приняв с особливою ласковостью, сказал мне, что тем очень доволен и назначит день, когда б нам в его покоях увидеться. Итако я персональное изъяснение учинил вскоре, ибо чрез несколько дней, когда его сиятельство граф Петр Иванович по чину генерал-адъютанта во дворе дежурным был, дано мне было знать от Ивана Ивановича, чтоб я пополудни в 5-м часу приехал во дворец и был в покой к нему, что я исполнить не преминул.

Он тотчас брата своего, Петра Ивановича, чрез посланного от себя уведомил, а потом вскоре позвал меня к нему в дежурную. Мы пришед, нашли его одного ходящего по камере; столик небольшой четвероугольный и три стула вокруг оного уже были готовы. Мы, поклонясь и учтивыми словами и видами, как обыкновенно при таких случаях бывает, обласкав, сели за оный столик: Иван Иванович на одном конце, а мы по сторонам — один против другого.

Иван Иванович, кликнув графского камердинера, послал его в прихожую камеру, чтоб он всем приходящим к графу отказывал, и начал, яко ректор, предлагать задачу, объявя, во-первых, брату своему несколько слов из моих представлений о беспристрастном желании моем быть с ним в согласии и дружбе, и сколько я охотно желаю им изъяснить мою неумышленность и невинность во всех тех сомнениях и подозрениях, кои его сиятельство против меня имеет; причем и я в той же силе несколькими моими словами дополнил.

Его сиятельство гордым, с ласковостью смешанным видом, выслушав, сказал нам, что он тем очень доволен и со своей стороны того ж желает, и как он свои резоны и как лучше сказать хотения утверждать и красноречием своим в рассуждениях и доказательствах поверхности брать привык, то вольным и несколько с жаром смешанным духом начал приводить одни за другими причиненные ему от меня в Сенате и в министерском собрании неудовольствия, что его сиятельство чрез довольное время продолжал, сколько хотел, соплетая, изъясняя, увеличивая и являя на лице своем иногда презорные улыбки, иногда жалостные виды, иногда ж с горделивым и досадою встревоженным духом разговоры свои производил.

Мне помогла тогда моя наука, которую я, чрез одиннадцать лет имеючи с духовными персонами дело, не дешевою ценою купил, и тою-то помощию я возмог свой жаркий и также в горделивости неуступчивый дух к лучшему обуздывать, так что я на все от начала и до окончания его с разными переменами видов и движений речи в сопротивление и в остановку ничего, кроме по пристойности учтивых видов, не оказал; причем, как я приметить мог, его сиятельству такое мое молчание и что я никакого возражения к испровержению жарко не представлял, подавало надежду, что все его, вместо по самым делам точных доказательств, испускаемые красноречием цветки, возьмут свою поверхность и коротко приведут меня в покорную ему признанность. Между тем, как он долго говоря, в разных движениях останавливался, тогда я только учтивым видом спрашивал его: все ль он окончил? Итак, по нескольком его происхождении, сказал он, взглянув на меня и на брата своего, Ивана Ивановича, который также все молчал, что вот все его резоны и доказательства, кои его принуждали на меня жаловаться.

Теперь посмотрите, любезный читатель, и моего хвастанья о сем диспуте.

Я сердечно вам признаюсь, что лжи я ненавижу; а хвастаться люблю делами, кои я, может быть, многие и с худым понятием, но с беспристрастным к справедливостям подражанием, по примерам разумнейших прежде меня бывших патриотов производил.

По окончании последних вышеозначенных графа Шувалова речей я, свободно в моем молчании поняв его резоны и насмотрясь его жарких движений, наивящше употребил все то к моей пользе и, взглянув на обоих братьев, учтиво испрося позволение, чтоб не прогневались, когда мое скудоумие и неискусный в речах, к ласкательствам не привыкший язык и грубый вид лица моего несогласное что изъявят намерениям и желаниям моего сердца, которое долг, честь и справедливость наидражайшим сокровищам предпочитает.

Они на сие оказали мне учтивый вид согласия, а я начал тако: "Весьма я сожалею, что ваше сиятельство, будучи столь многими похвальными талантами от Бога награждены и столь великие нашей всемилостивейшей монархине и отечеству заслуги учиня, даете себя ослеплять богомерзким ласкателям, кои, пользуясь вашими могуществами, неприметно ведут вас на путь несчастливых!"

Он, прервав мою речь с чувствительным восторгом, взглянул на Ивана Ивановича и сказал только: "вот как!", но я в тот же момент его остановил, не дав более говорить, и сказал с ласковымвидом: "Я все молчал и все терпеливо произносимые на меня его сиятельством жалобы и укоризны и тем доказательства слушал, а теперь и дозволенное мне представить не допускают".

Иван Иванович в тот же миг с неудовольственным видом сказал брату своему, чтоб он оказал в слушании моих речей равномерно такую ж терпеливость, какую я оказал. И так его сиятельство на сие сказал, что он более мешать не будет, и замолчал, а я продолжал тако:

"Я не буду вам доказывать из достоверных прошедших времен истории, но припомяну только многих наших сограждан, незадолго перед нами на высоких степенях бывших, как скоро и нечаянно они от своих пристрастных дел и от яда притворных ласкателей погибли, и для того-то, особливо в высоких титулах и в многих государственных употребляющихся делах, так как мы всегда, паче же, когда фортуна нас утешает, более всего себя любим и менее всего свои пороки и пристрастия видим; надобно и вам, в таких высоких степенях, многотрудных доверенностях и делах упражняясь, укореняться и укреплять на долгое время ваше благосостояние справедливыми и беспристрастными делами, каковыми уже теперь много, как я вижу, обесславливают вас только для своих польз ваши ласкатели, умеющие познавать времена и надобность ваших склонностей и взманчивых вкусов, прошу только терпеливо выслушать; я то не инако, как по чистосердечному моему вам доброжелательству, откровенно самыми делами произведенными докажу, и то теперь же вашим (взглянув на обоих) здравым рассудком на апеляцию отдам".

"Вот что теперь мне на память пришло! Вы старанием и домогательствами своими, в прибыль коронным доходам и в пользу общества, следовательно и в прославление ваших вернорадетельных услуг почитая, сделали первое приготовление и продажу в народ новыми учреждениями эльтонской соли; но об ней ясно по счетам, как то не одни ваши наприятели, но и доброжелатели ваши, справедливость любящие, доказывают, что она как из Астрахани с озер привозимого бузуна, так и вареной пермской соли дороже в казну становится, а в доброте и в употреблении оных гораздо хуже, и в том якобы особливая для ваших собственных доходов цель есть, дабы всех тех государственных крестьян, кои, издревле в тамошних местах живучи, на соляные пермские варницы поставкою дров и прочими работами промышляли, обратить приучить быть в работах к расширению рудокопных заводов, из коих вы лучшие из казны заводы железные, называемые Гороблагодатские, помощью ваших ласкателей, по резолюции Сената, взяли, и еще с такою-то Сенат справедливостью учинил, что по отдаче и оценке, не только при тех находящиеся невыработанные материалы, но и близ ста тысяч пуд уже привезенного на продажу в Петербург с оных заводов казенного железа вам же по цене, во что оно короне стало, отдали, кое вы только возымели труд принять в свое ведомство и продать с барышами в отпуск англичанам. И так отворили путь и дали повод и другим многим заводы казенные, медные и железные в свои пользы, в убыток казне, а себе в обогащение получить".

При сих моих речах его сиятельство, неспокойный и неудоволь-ственный имея на лице своем вид и движения оказывая, начинал мне представлять свои на то резоны, но я при первом начале то пресекал моею просьбою, чтоб соизволили все мои изъяснения, которые я по истинному, чистосердечному моему быть с ними в согласии и дружбе желанию предлагаю без лести, которую я во всех случаях ненавижу, терпеливо выслушали, делая свои примечания, и что от меня без доказательства по делам, а только по моим навлекаемым толкованиям и гаданиям сказано будет, в том бы меня после изобличили. Хотя ж и сии мои слова его сиятельству весьма неугодны были, однако он обнадежил меня, что будет все терпеливо сносить, а я паки начал:

"Вот еще второе. Вашими представлениями и стараниями со всех внутренних торговых продаж снята пошлина и та сумма прибавлена в сборы по тарифу к пограничным, сбираемым в таможнях пошлинам; но и в том ваши же собственные пользы почитают, что тем освободилось ваше железо от платежа внутренних пошлин, да еще многие, а паче и обер-президент магистратский, вами же в оный чин произведенный, многим откровенно сказывает, что он уговорил купцов и они расположили со всех сделать сбор для покупки и подносу всемилостивейшей монархине в знак благодарности своей за то снятие внутренних пошлин бриллиантовых вещей, по вашему же приказанию; и из тех же сборов, как и всем известно, вашему сиятельству богатая с бриллиантами звезда и крест кавалерский ордена Святого Апостола Андрея поднесен.

Третье. Вы сделали, что откупщики питейной продажи при новом откупе немалую к прежней цене прибаку учинили, но напротив того, вы снабдили их многими вновь выгоднейшими перед прежними привилегиями и сами, сделавшись участником в подряде, в многочисленную вина в Петербург поставку и в откупы с кабаков винной продажи вступили, как многие мне ясно доказывают, что то вино ваши откупщики со многим перед прочими в браке и мере преимуществом принимают, а на приуготовление того вина всегда, по требованиям вашим, наперед на ваши винокуренные заводы деньги свои дают.

Четвертое. Ваше сиятельство имеете в своей дирекции, учрежденной по вашему проекту и плану, новый передел медных денег, и из оного раздачу за малые проценты дворянам и прочим в займы и во всем том несколько миллионов денег, по единой вашей резолюции, обращаются; и вы осердились, что я потребовал в Сенат о наличности тех денег подлежащих ведомостей, каковые Сенат доныне, может быть по ласкательствам к могущему впредь быть вам повреждению, оставлял. Я хотя того о сей вашего сиятельства комиссии, по новости моей в сем чине, по коему все то узнать и лучшие пользы предохранять должен, не рассмотря подробно, не могу теперь точно сказать; но дай Боже, чтоб или ласкатели ваши для своих лакомств, или скрытные ненавистники и злодеи ваши не сплели вам чрез то к предбудущим временам сетей! Я ж довольно насмотрелся на многих наших, прежде нас бывших патриотов, как и целомудреннейшие из тех многие, в чрезвычайных своих предприятиях, начинаниях и дачах, обнадеясь на непременность счастия, не имея истинных друзей и отдаляясь от здравого рассуждения, сдавшись под власть своим ласкателям и своим слабостям, неприметным образом заведены были в бедственные лабиринты, за первое себе правило поставил, чтоб от таких путей охраняться и не забывать и других чистосердечно охранять же". При том, оборотясь особливо к графу Петру Ивановичу, учтиво говорил ему: "Ваше сиятельство, теперь вы уже весьма богаты и великие доходы имеете, а я еще по моим большим титулам ничего приобретать к моим доходам и не мыслил; положим теперь, при засвидетельствовании его превосходительства, честное уверение, чтоб отныне о своих прибытках и исполнениях только по хотениям, а не по праву и справедливости, не мыслить и устремимся по таким путям, куда долг, честь и общая польза наших сограждан нас звать будет. Таким образом я наивернейшим в том последователем и другом себя вам рекомендую, а инако вам угождать, молчать и ласкать не буду, чего б то ни стоило".

По окончании сих речей я встал со стула и, учтиво взглянув на обоих Шуваловых, сказал: "Вот, мой дерзкий язык от доброго и ласкательства ненавидящего сердца, в истинный залог желаемой вашей ко мне дружбы, изъявил то, чтобы ласкатели и скрытные ваши злодеи инако вам во вред, а себе в пользу употребили".

На сии мои слова, встав и они оба из-за стола, Иван Иванович с ласковым видом сказал мне, что он весьма такою моею откровенностью доволен, и, оборотясь к графу Петру Ивановичу, говорил тако: "Вот, братец, мне кажется, его сиятельство, как справедливость любящий человек, прямо дружбы нашей желает на честных основаниях".

На оные его речи граф Петр Иванович, весьма с оскорбительным и печальным видом, учтиво поклонись мне, сказал: "Покорно благодарствую за милостивую вашу мне откровенность, а я уже довольно вижу, как ваше сиятельство имеете особливый дар своими доказательствами поверхность брать и слушателей к своим мнениям склонять"; и в тот же момент, ухватя за голову свою, начал рассказывать о болезни оной и о слабости своего здоровья и что он всю прошедшую ночь без сна промучился и теперь в беспокойном духе чрез мочь принужден идти отдавать приказы караульному капитану.

Я, поняв, что более во мне им надобности нет, учтиво с ними простясь, поехал домой и после того незабвенно при всех случаях еще более иметь примечания тщился, какие поступки и поведения со мною оказывать будут после тех моих разговоров господа Шуваловы, и находил, что Иван Иванович более видов ласковости, а менее приближения к искренней откровенности мне оказывал, а Петр Иванович в Сенат, также и в Конференцию министерскую в присутствие еще реже приезжать, а чаще прежнего больным себя объявлять стал. И как сказывали тогда некоторые мои приятели, что он таким являлся для привлечения к себе сожаления от ее императорского величества к повреждению моему, дая знать чрез своих доброжелателей, что умножению его болезней большею причиною в разговорах и в рассуждениях по делам дерзкие и колкие ему речи, кои все жизненные его спирты тревожат.

Тогда бывший со мною обер-прокурор граф Чернышев, имея ко мне прямо дружескую любовь, как разумный, острый и прозорливый человек, тако ж имея по придворному своему чину случай всегда быть у двора, а особливо, как Иван Иванович Шувалов его в числе своих друзей почитал, много мне уведомлений к предосторожностям сообщал, и тем еще для меня выгоднее было, что он ни милостию, ни дружбою графа Петра Ивановича пользоваться склонности не имел и так же, когда ему удавалось, он откровенно его пороки и страсти брату его, Ивану Ивановичу, описывал; напротив чего и Петр Иванович ему по своему искусству и случаям равною монетою платить не пропускал часов, по присловице аглинской, то есть: "когда твой неприятель по колено в воде, подавай ему руку к помощи; а когда он по груди в воде, тогда полагай на голову камень и утопляй его".

Потом чрез несколько времени услышал я от графа Чернышева, что он отправляется в помощь бывшему тогда в Вене министром графу Кайзерлингу и поедет в Регенсбург на конгресс для заключения всеобщей тогда бывшей в Европе войны миром, куда также и от прочих всех дворов министры назначены, и что он то находит к лучшему состояния его впредь утверждению, нежели быть в Петербурге и при делах в Сенате в тогдашних обстоятельствах и вмешиваться между имеющими несогласие.

Итак, его сиятельство граф Чернышев, добрый мой сотоварищ и любезный приятель, чрез несколько времени потом получа, так как обыкновенно министрам на конгрессы отправляющимся бывает, из казны на проезд, на нарядный экипаж и на тамошнее пребывание и приличное по характеру содержание немалое число денег, отъехал; а по особливой своей ко мне любви и в угодность мне в число прочих и сына моего князь Федора, который тогда был офицер гвардии, взял с собою.

Я ж такого доброго приятеля, который, как выше описано, много мне помощи делал, лишась скоро, еще большие к моему беспокойству затруднения восчувствовал, тем наивящше, что признавал, коим образом к отбытию тогда в Регенсбург к мирному поставлению графу Чернышеву неприметно политическою манерою граф Петр Иванович способствовал. Итак, сбыв такого против себя Аргуса, большую свободу возымел под разными угождениями и видами склонности брата своего приобресть; и такими способами пользуясь, не только мне по всем путям в чертогах царских коварно делал запинания, но и господ сенаторов тех, кои, несколько со мною соглашаясь, против него иногда по делам вооружались, на свою сторону склонил, а других чрез показание своих лучших у двора время от времени постулей, по приличности обстоятельств, иногда только и по верхним видам увеличивая оные притворно, умел сделать для себя рабо-лепнейшими. И тако, хотя в публике время от времени явнее также и мне примечательнее было, что он восходил, а я во всех моих стремительных, ревностных по истине предприятиях, не успевая нисходил; но при всем том твердо держался того правила, которое и все беспристрастные в добродетельных делах своих имеют, то есть: не только в неудачах, но чтоб и в оковах дух мой не стенал, и не имея, кроме самого себя, ко всем предприятиям советника, с твердым на Бога и Его помазанницу упованием, что в моей невинности не погибну, нимало не останавливаясь всегда, сколько возмог, по всем моим делам неробко стремился.

Граф Петр Иванович и при всей надменности величавого своего духа являлся ко мне ласковым, дабы я меньше его противу себя понимал и не столько остерегался, более ж, как я после достоверно узнал, для того, чтоб склонить меня в согласие скорее и про-известь в действо вторично вновь сочиненный в отмену прежнего, по его же проектам произведенного, план, который он прежде приватно мне в дружеское откровение читал и пользы того изъяснял; а потом, не приметя моего против его приуготовления, и Сенату предложил к решению, которого содержание здесь кратко опишу к сведению любезному читателю, а подлинный с обширными изъяснениями и доказательствами, также и мое на то, не весьма ж краткое, на каждый пункт предложенное возражение в сенатской архиве найти можете. Оным его сиятельство домогался из пуда меди по шестнадцати рублев сделанные деньги еще вновь переделанием умножить до тридцати двух рублев и то, что первым своим проектом, по коему те деньги переделываны, доказал в лучшую пользу вторым своим проектом, по коему те деньги, якобы по самой практике достовернее узнав, в худшее превращал и сии последние легко-веснейшие медные деньги, как помнится, через шестнадцать лет имея в своей дирекции, искусными в том плане учреждениями превратить в серебро обещал. Будучи ж в том исполнении благонадежен, к лучшему, по его о том красноречию соплетенного толкования, понятию и последованию, не токмо мне и всем господам сенаторам, но и прочим всем в лучших степенях и почтениях тогда бывшим господам копии роздал, о коих тогда везде в знатных домах разговоры употребляемы были; тем наипаче, что в том же плане он еще и об умножении банковой суммы и о раздаче в займы с малыми процентами партикулярным людям, под его ж дирекцию, представлял. Итако, сколько тогда было желающих по модам и нежных роскошей вкусам расширить свои доходы, также обращающихся быть экономами и чрез такие займы лучшие себе доходы замысловатыми коммерциями получить льстящихся, только было хвалителей и прославителей оного называемого полезного для отечества плана.

Но что до меня касалось, я с первого выслушания вопреки оный понял и день ото дня, по прилежным моим о том размышлениям и по советам и объяснительным беспристрастных в таких делах проницательнейших моих приятелей доказательствам более в нем со-мнительств и собственных его сиятельства скрытных надобностей примечал, и для того не замедлил против каждого в том расположении пункта о встречающихся мне сомнительных и могущих обществу произойти вредностях написать мои возражения. Но как оный проект, под покрытием красноречия, на хитросплетенных узлах основанным я признавал, то не острота быстролетающих мыслей к таким скорым составлениям, но смелое стремление к защищению справедливости и о лучших пользах ревность перо мое возбуждали. Итак, с удвоенною осторожностию я оное возражение сочинял, собирая потребные к тому разведывания и не вверяясь никому в том моем точном приуготовлении продолжал и при случаях на вопросы графа Шувалова извинялся о том деле моим по новостям непонятием и что я многих часто вооображающихся и скоро другими переменяющихся сомнительств в мыслях моих к согласному положению сообразить не могу. Но когда я то мое предложение приготовил, то оное, во-первых, в знак моей дружеской преданности и желаемого миролюбия Ивану Ивановичу Шувалову объявил со изъяснением притом, сколько возмог, о желании моем быть с ним на основании справедливости в истинной дружбе, и ежели то брат его граф Петр Иванович за благо примет, так как я доказываю или инако как, еще к лучшему, отменить и пополнить по самому дел событию, а не по воображаемым гаданиям, то я охотно, обще с ним, рассуждать и по лучшим удостоверениям соглашаться тщиться буду, не подавая сего моего предложения.

Но я приметил, что его превосходительство все то принял от меня только с поверхними ласкательства видами, не дая мне примечать склонности своей ни на которую сторону.

Несколько потом времени пропустя, я спрашивал Ивана Ивановича, как то принял брат его граф Петр Иванович и какие мне к производству того дела меры брать?

Он являлся, яко не хотящий в то вмешиваться, тем более что он по неискусству своему понять не может и тако оставляет то на мое соизволение, изъявя притом свое сожаление, ежели между мною и его братом, который по неумеренным к делам государственным своей ревности и трудам истощил все здоровье и впал в болезни, несогласия длиться будут.

Сим окончали мы свои разговоры; я уже без сомнения понял, что он весь в стороне рассудков брата своего, но нимало не отменил моих о том деле предприятий. Граф Петр Иванович, как мне казалось, не уповая, чтоб я и после тех с братом его разговоров формальный спор в Сенате произвел, часто напоминая Сенату, домогался, дабы по тому его представлению решение учинить, так как и я незамедля в полном собрании оное к слушанию предложил. Господа сенаторы, уже имея у себя копии и начитавшись, недолго по тому рассуждали и разноречили, но скоро один за другим все тот план утвердить и произвесть в действие согласились. Мне было удивительно притом, что и те из них, которые в одно время со мною на лучшее правосудие в Сенат определены, также прочим последуя, согласились, не постыдясь, что уже за несколько пред тем в дружеских со мною наедине откровениях, оный проект порочили.

Я, не утерпев в то же время, как собирали и записывали в журнал к решению сенаторские мнения и они между тем, как часто бывает, один с другим для разговоров встали из-за стола, пристойным образом каждому из тех, кои, я выше означил, оный план охуждали, изъявил свое удивление, как скоро они свои примечания и мнения о неполезности оного плана отменили; но они, каждый порознь, в ласковых и о себе сожалительных видах свое изнеможение и малодушие изъявляя, отдавали на мои о том промыслы, хваля в таких случаях неробкость моего духа.

Таким образом, когда все согласные господ сенаторов во утверждение оного проекта мнения в журнал протоколист записал, то я просил их, чтоб изволил паки за стол сесть и то все записанное для лучшей поверки прослушать и, буде о чем еще изволять согласиться, пополнить, дабы уже с того успешнее было набело переписывать; а как оный журнал был прочтен, то господа сенаторы, смелейшие речами, а прочие помаванием и другими знаками, явилися во всем тому согласными.

Итак, я получа один честь или бремя явиться этому плану несогласником, отдал мое предложение, против того сочиненное, секретарю и просил господ сенаторов, чтоб они то соизволили выслушать, и приказал читать, которое все подлинником здесь не включаю для того, чтоб не утрудить читателя, а только содержание несколько означу, любопытный же может оное все найти в сенатской архиве при том же деле.

Я, во-первых, произвел оный его сиятельства вернорадетельным, монархине славы, а отечеству пользы, усердием и благоразумием наполненный о умножении легковеснейших медных денег проект, сколько по приличности возмог, на похвальную степень, а потом, учтивыми оговорками изъявя мое удивление об обещаемых по тому в будущее время и на многие годы великих и новых, разными путями проводимых пользах, по единым токмо вообразительным и гадательным его сиятельства рассудкам, представил, что в том, яко новом и весьма нужном для всего народа, а паче в коммерции, деле не мог преодолеть встречающихся мне сумнительств, кои против каждого пункта объяснительно при том же описал, и предлагал, дабы господа сенаторы о тех моих сомнениях, лучшим своим про-ницательством и понятием рассудя, благопристойное решение назначили.

Они, то мое предложение прилежно выслушав, недолго ж размышляли, а менее еще разнореча, утвердили все остаться при своих, данных в согласие тому графа Шувалова плану мнениях; а я притом еще и словесно моим предложением повторил, что оный план, по многим моим нерешимым сомнениям, о коих я точно с ясными доказательствами по порядку в моем предложении описал, за полезный признать и к действительному исполнению по званию моей должности допустить не могу и для того протестую и останавливаю к надлежащему по моему званию производству.

Итак, оное дело в тот день отложено, а все то происхождение записали в журнал.

После чего оное мое предложение и все по тому делу господ сенаторов производство, также не бывшим при слушании и при рассуждении того за болезньми и за протчими необходимостями сенаторам сообщено было к будущему для решения согласию.

Потом, чрез несколько дней, граф Петр Иванович, о котором я уже выше означил, что он по большей части болезнями и важнейшими ему от ее императорского величества порученными особливо комиссиями отрицаясь, как в Сенат, так и в министерскую Конференцию не ездил, прислал на мое предложение свое изъяснение на многих страницах с вежливыми своими гадательными уверениями, а инде и колкими объяснениями во испровержение моего предложения, а во утверждение и неоспоримость плана, которое я не замедля собранию к слушанию и решению предложил; но и к тому, как я приметить мог, господа сенаторы согласиться уже были готовы и, не делав иных по тому рассуждений, объявили, что при прежнем своем мнении остаются. По окончании таким образом сего слушания я на все то так, как и прежде, протест свой повторил; а потом хотя не оставил тем сенаторам, кои мне дружескую преданность оказывали, оному же легковеснейших медных денег умножению непохвальности приписывали и только пользу для сочинителя, а короне и обществу неполезности примечали и доказывали о том учтивыми, с шуткою смешанными, однако ж несколько и обличительными о их малодушии словами напомянуть, говоря притом, сколь много мне труда стоило без помощи других против употребляемых остроумным пером его сиятельства на предбудущие времена ко уверению приманчиво склоняемых гаданий мои сомнительства изъяснять и доказывать; но все то было вотще. Одним словом, сии господа за лучшее почли ставить парусы по ветру, чтоб скорее достигнуть к своим желаемым предметам. Итак, оное дело осталось только в моих руках, к должному по моему предложению и протесту производству, из коего, как надлежало, по порядку сочинил я экстракт и притом, с объяснением по приличности о моих сомнениях, приложа также точнейшие по существу самых дел иные мнения против сенаторского о том решения, мое доношение персонально ее императорскому величеству вручил. Но зная, что о том брат моего соперника, Иван Иванович, сведает и предстательствовать в пользу брата своего не оставит, во-первых, пред подачею изъяснил то ему шутливым образом о моих непонятностях и непреодолимом в необходимостях упрямстве и что наши только честолюбивые споры о заслуге от наших потомков статуи теперь происходят; причем довольно в ласковых и учтивых его превосходительства словах приметить мог, что такой в оном деле мой поступок ему был неприятен. Вы при сем, любопытный читатель, вообразить можете, сколько сие так окончанное в Сенате, а еще не решенное ее императорским величеством дело не токмо в Петербурге, но и в Москве, во многих домах произвело разных рассуждений и к решению того предсказаний по собственным каждого воображениям.

После того я сведал, что многие и частые с разными доказательствами ее императорскому величеству представления от Ивана Ивановича и от брата его графа Петра Ивановича об апробации и произведении оного его плана в действо были, но ее величество на то не соизволила. Итак, оное дело, продолжась без апробации, вовсе уничтожилось, ибо то было за несколько месяцев до кончины ее величества, когда уже она по большей части в разных болезнях находилась.

Его сиятельство граф Петр Иванович во всех присутственных по его званию местах за своими болезнями редко бывал, а о надобностях своих письменными требованиями и просьбами чрез брата своего домогался. Я ж во все назначенные для присутствия дни как в Сенат, так и ко двору в министерское собрание непрерывно приезжал и во всех моих поведениях так, как и прежде, был непременен, хотя и видел, что его сиятельство с большею партиею вооружаться против меня тщился, ибо тогда и ближние мне приятели, один по другом от меня отдалялись и, насмехаясь моим, не по моде разумного света, грубым к справедливости защитам, прилеплялись к моим недоброжелателям.

Но неведомые никому, особливые от ее величества мне бывшие доверенности и милостивые наедине неоднократно о неробкости моего духа в защищение по моему званию справедливости удостоверительные обнадеживания я здесь подробно описывать оставил, опасаясь, чтоб не знающие моего характера не почли то в тщеславие мною составленное; а только чистосердечно вас, любезный читатель, уверяю, что то были наивеличайшие, но, увы! я и теперь подробно о тех помышляя, соболезную, видя из самих опытов, сколь недолго правдолюбивые и доброжелательные монархи от уловления скрытых злоковарных сетей свободны бывают, так и сия всемилостивейшая наша монархиня, избавляясь от одних, другими уловляема была. Ибо по вступлении моем в оные знатные должности, как помнится, по прошествии двух или трех месяцев, не токмо прежние, но и все те, кои меня, ко оным званиям годным быть находя, ее величеству выхваляли, сделались мне завистниками и по всем путям моим ко входу пред очи ее величества неисчисляемые бессовестные, на лжах и обманах составляемые препятствия делали, о коих теперь мысля, по моей совести, мерзким почитаю те все подробно описывать. Я часто оные познавая, но не имея сил прервать и сквозь их продраться, подкреплял дух свой здравыми рассудками, устыжая сам себя, когда в должных моих предприятиях имел всегда право, Бога и Его помазанницу себе в помощь призывать и просить к исправному снесению наложенного на меня ими бремени, а по наружным видам робостью пленяем был, употребляя в пословицу царя Давида слова: "Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся". Таким образом ободрял дух мой и во всем том, что по моему рассудку и понятию казалось несогласно с законами и справедливостью, а мои сотоварщи производить хотели и исполнять, спорил, не соглашался и не подписывал, что происходило как в Сенате, так и в Конференции нередко; и вот еще теперь вспомнил знатный мой спор.

Присланною тогда от нашего министра, у французского двора находящегося, реляциею представлено было требование французского двора, дабы и наш двор к намерению их приступил, чтобы с прусским королем, который тогда своими разными армиями против Франции, цесарцев и против России военные действия производил, сделать перемирие и остановить действия военные на некоторое время и о том бы как наискорее им сообщить.

По прочтении и по некоторых об оной реляции рассуждениях в нашем собрании положили резолюцию и велели заготовить к следующему дню к нашему министру рескрипт, который обыкновенно имел форму свою от имени ее императорского величества и, как теперь помню, был такого содержания, чтоб он объявил венскому министерству, что хотя успешные нашей армии действия того не требуют, но ежели венский двор к тому французского двора намерению согласится, то и мы, в доказательство нашей дружеской обязанности, приступить в согласие нашему министру дозволяем.

Я по выслушании такой данной моими товарищами резолюции, не возмогши преодолеть в моих мыслях тогда составившихся к опасностям сомнений, зная уже оного нашего собрания инструкцию, ее императорского величества рукою утвержденную, по которой, без точной ее величества апробации, так важных в военных действиях дозволений давать нам не следовало, объявил собранию мое мнение, что "я без точной о том ее императорского величества апробации согласиться и такой рескрипт к отсылке к нашему в Париж министру подписывать не смею". Сии мои слова моим сотоварищам, а наипаче лучшее знание имеющим и в иностранных тонких политических делах обороты употреблять умеющим, были не угодны, из коих некоторые ответствовали мне с насмешливою улыбкою: "Сие-де не так, как во внутренних штатских делах, времени не терпит и часто-де случается, что промедлением не только дня, но и одного часа неописанные потери делаются".

"Я тому верю, — ответствовал я, — но ежели мы теперь же пойдем по оной реляции к ее императорскому величеству с докладом и притом и наши мнения представим, и как ее императорское величество повелеть соизволит, в такой силе и велим оный рескрипт написать и подпишем, то и отправить не только завтра, но еще и сегодня на вечер успеем; а инако я не соглашусь. Ибо когда мы без позволения ее величества с прусским королем перемирие сделаем и теперь счастливо действующее оружие нашей армии остановим, а он, как сам против нашей армии войском своим предводительствует, без инструкций и без отчета употребя все то безопасное от французов и от цесарцев время в свою пользу против нашей армии своими остороразумными, неприметными нам вымыслами разобьет или инако какие новые затруднения или помешательства сделает и государыня наша о том потребует от нас ответа, какое мы тогда оправдание представить ее величеству найдем?"

"Сие-де уже от несчастия, а не от нас будет" — тако ответствовали мне мои сотоварищи.

Но я сказал: "И для того я найду себя от всяких нареканий невинным, когда я такое важное дело по воле и апробации ее величества в действо произведу; итак, пожалуйте, соизвольте в лучшую нашу предосторожность принять мое представление и пойдем теперь к ее величеству о том с докладом".

Но мне на то сказали, что государыня не очень здорова и мы идти теперь с докладами и тем обеспокоивать ее величество не смеем.

Я им на то представил: "Вы не ходя и не домогаясь в расстоянии теперь от нас чрез четыре камеры предстать о том ее императорскому величеству с докладами, по гаданиям своим полагаете только ее величеству в докладе сем опасность, а я в том нимало не сомневаюсь и стыжусь подумать, чтоб ее величество за такой наш предос-торожный доклад прогневалась; напротив, когда сами то решением утвердим и по тому какая неудача последует, как я уже изъяснял, и нашему оружию неполезность, тогда мы как за пролитую кровь наших сограждан, так и за смелое такое, без дозволения ее императорского величества, согласие праведно подвержены будем ее величества гневу; и для того я никак без воли ее величества о том решить не соглашусь".

И с тем из собрания выехали, чтоб завтра, оный ими приказанный рескрипт приготовив, предложен был к подписанию.

Назавтра, по приезде моем во дворец для присутствия в министерском собрании, зашел я в покой к Ивану Ивановичу Шувалову с тем намерением, чтоб о том моем несогласии ему для моей защиты изъяснить, но он уже о том был уведомлен. Лишь только я к нему в камеру вошел, то он не замедля начал мне говорить, что господа министры мои товарищи жалуются, что я останавливаю своими спорами оное дело, в котором часа терять не надобно. Я на то рассказал ему все мои сомнения и опасности о вредностях, какие впредь от того приключиться смогут для нас, и "для того я, так как наша должность и инструкция повелевает, такого важного дела без апробации ее величества решить не отважусь" — и притом просил его, хотя б он о том, чтоб нам с оным делом предстать, ее величеству теперь доложил, но он в том отрекся, а только дал мне знать, что он мое несогласие не похваляет.

Я на то ответствовал: "Во что б то мне ни стоило, токмо я без воли и апробации ее величества оного рескрипта не подпишу; а желаю, хотя б причиною в том их на меня жалоб оное дело к сведению ее величества дошло и чрез то бы воспоследовало на оное ее величества соизволение". Итако окончив речь, пошел в камеру нашего собрания, где уже большая часть моих сотоварищей в присутствии были, а как прочие все, кроме в болезнях находящегося графа Петра Ивановича, собрались, то не замедля и оный приготовленный к отправке к нашему во Францию министру рескрипт по прочтении к подписанию предложен с такою резолюциею, как я выше описал, который все сначала по старшинству подписали, но как до меня последнего дошло, то я, напомянув вчерась объявленное о том свое мнение, от подписи отрекся, сказав: "Я оставляю в вашу волю или жаловаться в том на меня ее величеству, или без моего согласия и подписания отправлять; а я за оное ни в похвалах, ни в ответах участия иметь не буду". И как в тот час для необходимой надобности должно было мне ехать в присутствие в Сенат, то я, объявя о том учтиво, из собрания поехал.

А потом чрез два дни уведомлен был, что оный рескрипт и без моей подписки к нашему министру в Париж отправлен, чем я остался и успокоен.

Через несколько потом недель получили мы от нашего министра, при венском дворе обретающегося, реляцию, что тамошние министры, с ним бывшие в конференции, сообщили ему к сведению от французского двора присланное требование, коим так же, как и наш двор, к перемирию с прусским королем и к удержанию во всех на некоторое время местах союзных войск оружия склоняют; но венский двор, показуя свои резоны, к тому не соглашается, о чем и нам велели сообщить; и как нарочно к моему выигрышу в том споре случилось, что в тот же день мы были из собрания к ее императорскому величеству с потребными к сведению ее величества по оным военным происхождениям уведомлениями. И как пришли в опочивальню к ее величеству, ибо она тогда за болезнию ходить не могла, тогда, во-первых, изволила нас спросить, какие мы теперь последние имеем о военных действиях от заграничной армии, также и от наших союзников уведомления?

Граф Михаила Ларионович Воронцов, тогда бывший тайный действительный советник, сенатор, вице-канцлер, имея в дирекции Иностранную коллегию и, по особливой от ее величества к нему милостивой склонности, по таким делам в представлениях большую пред многими из нас смелость, донес ее величеству, во-первых, о реляции, от венского двора полученной, коею уведомляют о том, как я выше описал, французского двора домогательстве об удержании военных действий на несколько времени с прусским королем и что венский двор, по изъявленным о том резонам, к тому перемирию не согласует и не приступает.

Ее величество изволила взглянуть на всех нас и с улыбкою сказать: "Видно-де, что хорошие предосторожности министры тамошние употребляют, а как бы от вас оного согласия Франция потребовала, я чаю, чтоб вы на то согласиться не отреклись; а оный бы коварный наш неприятель своими интригами в то время нашел способ, умножа свои в одно место войска, или цесарцев или нашу армию разбить; тогда б узнали, да поздно, свою ошибку"; но на то никто из нас ничего, кроме что только граф Воронцов, сказав, что оного перемирия не будет, начал о иных материях ее величеству доносить.

Я, такие ее величества, точно с моим мнением о том перемирии согласные рассуждения услышав, вознамерился было представить ее величеству о том моем споре и какой мои сотоварищи о приступ-лении к тому рескрипт без моей подписи в Париж к нашему министру послали; но в тот же момент моим в мыслях рассудком в том мое тщеславие, могущее еще более вооружить против меня моих сотоварищей, почел неполезным, промолчал. И тако кончив от нашего собрания тогда бывшие представления и спрося, о чем потребно нам было, повеления, возвратились опять в камеру нашего собрания.

Я не оставил графу Михаиле Ларионовичу, который более прочих домогался и других склонял к отправке упомянутого рескрипта, изъяснять о том, сколь удачлив был к нашей осторожности о том мой спор, за который я почтен упрямым спорщиком, и довольно мне можно было видеть, что как он, так и прочие тогда в собрании присутствующие принуждены были дать мне в том поверхность своим промолчанием.

Теперь я пойду мыслями моими в Сенат и опишу к вашему, любопытный читатель, сведению, какие там со мною для патриота примечания достойные происхождения были.

VII

Выше описанные моим протестом графа Шувалова проект и по тому Правительствующего Сената учиненный приговор, в производстве остановленные, происходя долго в публике в разных — у малого числа по мне, а по большей части противу меня — толкованиях, как обыкновенно все новизны исчезают, день ото дня умолкали, а ненависти и зависти, скрытые к задавлению моей пылающей по истине ревности, бесчестными и богомерзкими образы производимы были; о коих несколько и в то самое действие я признавал, а потом чрез некоторое время, по пременении всего в России театра, и достоверно узнал, из коих здесь один только наизлейший к погублению моему поступок опишу.

Тогда бывший наследник, его императорское высочество великий князь Петр Федорович, время от времени чаще продолжал от себя ко мне просьбы или, учтивее сказать, требования в пользу фабрикантам, откупщикам и по другим по большей части таким делам, по коим требованы были из казны под разными видами немалые денежные суммы с непристойными выгодами; и те привилегии или кондиции сообщаемы мне были чрез одного тогда бывшего при нем любимца, генерал-адъютанта, малороссийской породы, по прозванию Гудовича, которого отец и он имели некоторые неудовольствия и жалобы на моего родного дядю, князя Алексея Ивановича Шаховского, бывшего несколько времени над всею Малороссиею главным командиром, о коем я уже выше пространно описал.

Я, видя, что оный господин Гудович иногда с просьбами, а иногда и с пенями от имени его высочества приезжает, и о таких делах, коих я еще не рассматривал и нимало об них с сенаторами не говорил, якобы я против согласия сенаторов те решить спорами своими не допускаю, довольно понимал, что мои недоброжелатели сим способом делают меня у его высочества несчастливым, и хотя я чрез него, господина Гудовича, о моих невинных поступках и о истинном моем его высочеству доброжелательстве наиласковейшими представлениями изъяснял, но то было тщетно, ибо вскоре познал чрез одну даму, которая, тогда будучи в дружеских обхождениях с теми дамами, кои в отменных милостях у его высочества были, услышав, сообщила по своей любви жене моей, как его высочество до величайшего на меня прогневления доведен, так что часто, описывая мои упрямства и к себе неучтивости, между прочим являя на лице своем слезы досады, говорил, что "когда Бог возведет его на российский престол, тогда он покажет публике меня на эшафоте".

Таковые страшные и для меня опасные уведомления и еще ж, что всемилостивейшая монархиня, которая на меня такое бремя по особливой ко мне доверенности наложить и, как я выше описал, милостивыми защищениями обнадежить соизволила, день ото дня более отягчаема была болезнями, а я уже и паче ее видеть был лишен, хотя несколько смягчили против несправедливости стремящееся упрямство, но наподобие, как давно уже служащий на море неробкий матрос, по привычке научившись, чтоб в случаях жестоких ветров и волн, между мелей и камней находясь, не терять надежды своей на Бога, преодолевая воображаемые бедствия, бодрствовать и неробко употреблять до последних изнеможений способы к спасению корабля и себя, не много о тех мне предсказаниях беспокоился, утверждая себя моею пословицею: "Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся", и предположил твердое намерение лучше невинно умереть, нежели для угождения богомерзких и бесчестных пристрастий жить.

Вскоре после того в небытность мою в Сенате, приезжал в собрание тогда бывший Кабинета ее величества секретарь Адам Васильевич Алсуфьев и объявил два изустные именные ее императорского величества указы: 1-й, дабы присланный пред тем за несколько лет за собственноручным ее величества подписанием указ такого содержания: "чтоб впредь никаких предложений, от кого б оные ни были, без собственноручного ее величества подписания Сенат не принимал и в действо не производил" взять обратно к ее величеству; 2-й, "дабы у тогда бывшего генерал-майора (что ныне уволенный от службы генерал-аншеф) Леонтьева, который имеет в супружестве графа Александра Ивановича Румянцева дочь, и жив несколько лет с нею согласно, между собою поссорясь, отошла она жить к матери своей графине Марье Андреевне, которая, в числе статс-дам будучи, отменные милости ее императорского величества имела, из его имения выделить указанную часть и отдать оной его супруге".

Господа тогда в присутствии бывшие сенаторы те словесные ее императорского величества повеления, за подписанием господина Алсуфьева руки, приняли и, как после мне было от обер-секретаря Козлова, который ныне господин тайный советник и сенатор, рапортовано об учиненных на те от господ сенаторов резолюциях, на 1-й: приказали ему вышеозначенный обратно требуемый указ в собранье принесть и отдать господину кабинет-секретарю Алсуфьеву; а по 2-му приказали ж оный ко исполнению записать в журнал, но он, господин обер-секретарь Козлов, тогда же представил Сенату, что того указа, с прочими таковыми же именными под его надсмотрением в должном собрании находящегося, с которого тогда же, как оный получен, печатные повсюду обнародованы, ныне он обратно отдать без позволения моего не смеет. И тако об отдаче оного отложили до моего присутствия.

Я того ж дня пополудни о всем том происхождении получа уведомление, послал чрез экзекутора ко всем господам сенаторам повестить, чтоб завтра поутру для некоторых нужных дел соизволили быть в полное в Сенате собрание, что и последовало.

И, как помнится, кроме графов Бестужева и Петра Ивановича Шувалова, все прочие господа сенаторы были в собрании: и я, вопервых, предложа им вышеописанные, в небытность мою принятые от господина кабинет-секретаря Алсуфьева изустные ее императорского величества Сенату повеления, требовал о том их решения. На сие старшие господа не замедли решительно объявили, что оба оные высочайшие ее величества изустные повеления немедленно исполнить должно, к чему и прочие одни знаками, а другие молчанием согласие свое изъявили.

Вот тут жаркое мое против таких дел духа устремление вывело меня несколько из границ порядка; вместо того, чтобы велеть протоколисту, отобрав от каждого голос или рассуждение, записать в журнал, по чему бы мне удобнее было, рассмотря обстоятельнее, мое предложение учинить, для чего я по тому согласиться и в действо произвесть допустить не должен, я вступил со старейшими господами политиками, смотря по временам кстати присуждать умеющими, в споры, изъявляя, что я, по всем моим прилежным по канцелярии Сената осведомлениям, таких узаконений и ее императорского величества указов не нашел, чтоб по словесному объявлению от кабинетного секретаря Правительствующему Сенату об изустных ее императорского величества чрез других объявленных повелениях или указах исполнять, паче же по таким, кои точно отменяют собственною рукою ее величества подписанные указы и нарушают законы любезного ее императорского величества родителя, государя императора Петра Великого, которые она своими почитать изволит; и для того я оные словесно объявленные повеления в действо произвесть без надлежащего по должности моей персонального о том ее императорскому величеству объяснения и без точного письменного ее величества указа не допущу. А притом, подступя поближе к некоторым младшим, а мне отменные прият-ства являющим двум сенаторам, тихо, особенно им, в шутливом виде сказал: "Такого ль по таким делам рассудка и такой ли твердости к защищению правосудия слава нашей монархини, которая вам сенаторами быть соблаговолила, от вас быть чаяла?"

Они, не стерпя моего над ними шпынства, вступили о том в разговоры моему согласные; и тако по многих рассуждениях напоследок привел я в некоторое на обе споров стороны не весьма грубое, но для меня лучшее посредство, то есть согласно приказали к решению об оных двух словесных Сенату от Алсуфьева объявленных от имени ее императорского величества повелениях сочинить из узаконений и последовавших указов экстракт, с чем и разъехались из собрания; а я ласкал себя, что между тем, при употреблении всех пристойных способов, персонально о всех таких неправосудных и бесславие имени ее величества навлекающих делах изъяснить усчастливлюся.

Но увы! и сии так же, как и другие, мои домогательства не получили успеха, ибо форпосты по всем путям к камере ее величества, в коей уже она находилась неисходно, к недопущению меня так хитро и коварно употребляемы были, что не токмо я сам доступить не мог, но и цыдулка моя, к ее величеству посланная, которою я просил, чтоб удостоиться хотя на несколько минут ее величество увидеть (хотя казалось мне, что та персона, коей я оную до рук ее величества только в расстоянии чрез одну камеру препроводить поверил, особливое усердие и верность к ее величеству имела), ответа мне никакого не исходатайствовала. А после сведал я, что оная не ее величеству, но моим гонителям вручена была.

Потом чрез несколько дней, будучи я в собрании министерской Конференции, вступил в немалые ж споры и верх одержать и самым чрез дело событием доказать усчастливился.

А именно: заступивший мой прежний чин господин генерал-кригс-комиссар Глебов в неприсутствие мое в Конференции письменно представил о способе, какой он поставил на мере с аглинскими торгующими у санкт-петербургского порта купцами о переводе чрез вексели к обретающейся тогда заграницами нашей армии потребных сумм денег, во всегдашние, пока война продолжится, времена, и по какой условленной или означенной за наш рубль иностранною монетою цене в потребных местах нашим комиссарам платить; а для такого переводу оным бы аглинским купцам внутрь России во всех местах и городах, где бывают на содержании армии подушные денежные сборы, деньги принимать им самим и их поверенным под расписки, а по уведомлении от тех в Петербурге — брать от оных купцов переводительные вексели для доставления к армии куда способнее будет, и то уже ото всех министров да еще и с похвалою было апробовано.

Но я, как скоро по прибытии в собрание о всем том услышал, нашел многие сомнительства, главнейшее ж, что так могут аглин-ские купцы, везде по городам получая наши деньги, все внутренние продукты и приуготовляемые из тех к торгам, для продажи к отпуску в чужие края товары в уездах из первых рук у наших промышленников скупать, к приобретению тем больших себе барышей, а к притеснению наших купцов, и по многим о том моим спорам и доказательствам, что оное, яко внутреннее дело, до рассмотрения и решения министерской Конференции не принадлежит, домогся, что оное отослали к рассмотрению в Сенат.

По получении того в Сенате те ж мои сомнения собранию я предлагал и что я за лучшее признаю, чтоб потребные к заграничной нашей армии денег суммы приготовлять и привозить в Петербург и переводить чрез вексели по временам со всеми пристойными наблюдательствами купеческого обряда, без унижения хороших цен курсам, чрез надежных людей, кредит имеющих за известное им за то награждение, под смотрение определенного к тому надежнейшего из коронных служителей.

Хотя и о сем от некоторых сенаторов споры, а от аглинских купцов, чтоб им тот перевод, следовательно, и курс иметь в своих руках домогательства были; но я усчастливился оное превозмочь: господа сенаторы согласились, и определен был к тому переводу денег чрез голландские векселя в Гданск гофмаклер Сирициус, за обещанное ему из лучшей казне прибыли награждение. И тако он, получа от господина обер-штер-кригс-комиссара Мерлина потребные денег суммы, под его ж надсмотрением, должным купеческим порядком чрез вексели своих корреспондентов во Гданск и в Голландию чрез несколько месяцев близ двух миллионов рублев по лучшим в курсах ценам в руки нашим от армии определенным приемщикам исправно доставил и пред тем счислением, на которое господин Глебов, как. я выше означил, с аглинскими купцами договорился, что и Конференция утвердить и в действо произвесть, кроме меня, была согласна, более ста тысяч рублев казне прибыли учинил; о чем учиненные в 1760 году и засвидетельствованные окончательные счеты, при том деле в Правительствующем Сенате находящиеся, тако ж определенное и действительно выданное из чистых казенных барышей Сирициусу награждение всегдашним доказательством служить смогут, да и то там же видимо есть, что, как скоро я из генерал-прокуроров выбыл, а господин генерал-григс-комиссар Глебов в генерал-прокуроры вступил, то не замедля оный деньгам перевод чрез аглинских купцов инако учрежден. И какие по счетам, сочиненным тогда бывшего господина обер-штер-кригс-комиссара Данилы Афанасьевича Мерлина, под коего ведомством же оные производства были, барыши или убытки против прежних чрез Сирициуса переводов последовали, о чем, дабы не причли мне в хвастовство, я здесь умолчу, а любопытный может сие по тем делам, в Сенате же находящимся, узнать.

Между тем еще благосклонного читателя уведомлю о двух моих больших спорах, из коих не помню теперь, который прежде которого был, но только то помню, что оные уже были в том звании моем последние, ибо оные происходили незадолго перед кончиною ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Петровны, когда она день ото дня больнее, а я час от часу в моих поступках и делах от происков и коварств моих неприятелей изнеможеннее становился. Но благословлю Господа на всякое время, что Он во всех таких, тогда и потом бывших моих трудных и стесненных обстоятельствах дух мой укрепил, чтоб не поработиться несправедливости и советам нечестивых не следовать, именно ж:

В один тогда день конференц-секретарь Волков объявил в министерском собрании, что велено ему объявить высочайшее ее императорского величества повеление, дабы так как о том чрез письмо свое находящийся тогда в тяжкой болезни генерал-фельдцейхмейстер граф Петр Иванович Шувалов просил за его слабостью, пока он выздоровеет, поручить Главной артиллерии и Оружейную канцелярии в ведомство и управление вышеименованному генерал-кригс-комиссару и генерал-прокурору Глебову, который бы все резолюции и решения подписывал вместо графа Петра Ивановича. Мои высокопочтенные тогда бывшие в присутствии товарищи благосклонно к исполнению того приступить знаки подали; но мой порывистый и жаркий, против таких бесславных дел всегда вооружающийся дух и язык, яко скорый всегда тому последователь, нимало не остановясь, предложил собранию: "Поелику им известно, что есть и действительно теперь при оных как артиллерийской, так и оружейной канцеляриях присутствуют членами два генерал-поручика, Бороздин и Дебоскет, кои недавно прибыли из заграничной армии, где они честные свои поведения ясно доказали, и ныне те свои должности беспорочно отправляют; так какой же мы резон сыщем их от тех должностей отрешить или под именем генерал-фельдцейх-мейстера дать над ними преимущество другому, их младшему, да еще такому, который никогда артиллеристом не бывал?" И при том спросил я секретаря Волкова: "Персонально ли или чрез кого другого такое высочайшее от ее императорского величества повеление нам объявить он получил?" На что он ответствовал, что ему то объявил Иван Иванович Шувалов. Я на сие сказал, что "хотя бы ее императорское величество, будучи его сиятельства просьбою к тому склонена и персонально нам повелевала по оной исполнить, но я бы не оставил, правосудие предохраняя, о том, по должности моей, все обстоятельно так, как теперь здесь предлагаю, ее величеству донесть".

Такие мои речи моим товарищам неугодны были, ибо они все колико ко мне ненависти, толико к господам Шуваловым, по их тогдашним обстоятельствам, преданности и почтения имели, и тако вступили в спор со мною, склоняя к своему согласию, чтоб то исполнить, не похваляя притом мое упрямство. Но я коротко им ответствовал, что такого секретарем объявленного от имени ее императорского величества повеления за действительное принять и для того, как уже изъяснил, исполнить не соглашусь, а если господа министры сами персонально или чрез секретаря Волкова о сем моем споре и несогласии ее императорскому величеству представить соизволят, то я не отрицаюсь в том мое должное правосудия охранение ее величеству изъяснить.

Итако, по нескольких еще о том продолжаемых разговорах, присутствие наше кончилось, не положа никакой о том резолюции, а трое господ тогда присутствующих министров пошли в покой к его превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову; я ж остался в присутственной камере для разговоров с секретарем Волковым, и тем как бы нарочно сделал им случай, чтоб они его превосходительству мои в том надобном ему деле споры и упрямое несогласие рассказать предускорили, как то и было. Я, переговоря с секретарем Волковым, пришел также в покои к его превосходительству и увидел его в разговорах с оными тремя моими сотоварищами. Его превосходительство при первом на меня взгляде пресек с ними разговор и, подошед ко мне, с некоторым неудовольственным видом говорил, для чего я не соглашаюсь точных высочайших ее императорского величества изустных повелений исполнять?

Я, приметя, что его превосходительство уже о сем том моем несогласии уведомлен, вознамерился явным образом жесткий мне выговор к смягчению привесть и в тот же миг, сам себе мысленно сказав: теперь-то дух и язык мой умеряйте, чтоб я без жару и грубости благопристойно твердость мою сохранил, спросил его превосходительство с учтивым видом: "Какой бы то указ ее императорского величества я исполнить не хотел?" Он с жарким видом мне ответствовал: "Тот, который на просительное письмо бедного умирающего брата моего Петра Ивановича к исполнению Конференции мне сообщить повелела, который я господину секретарю Волкову и объявил".

Я на то сказал с свободным видом, удерживая мой дух от жару и от подлого ласкательства: "Когда вы хотите, чтоб оная просьба брата вашего исполнена была, так извольте производить кроме меня, а я на то, не объяснясь пред ее императорским величеством, не могу согласиться, ибо в том правосудие осуждению подвергнется" — и хотел непрерывно изъяснить в том мои резоны; но его превосходительство пресек речь мою с восторгом, дивясь тому моему несогласию. Между тем один из моих там присутствующих товарищей с некоторым жалким, но по истине приметить можно было, по трусости, притворным видом, так как бы от сожаления скоро плакать станет, говорил мне: "Подумайте, как скоро сведает о том его сиятельство граф Петр Иванович, теперь в тяжкой болезни находящийся, ведь он может от огорчения умереть!"

Я также на их ко мне удивление смотрел со удивлением же, не выпуская из памяти, чтоб при том в моих разговорах соблюдать благопристойность к моим лучшим выигрышам, и взглянув с некоторою притворною улыбкою на того мне так изъясняющего министра и в тот же миг обратя глаза мои к его превосходительству Ивану Ивановичу, который удивительные на меня свои взоры продолжал, сказал ему с учтивым и свободным видом: "Вот, ваше превосходительство, не сбылось ли теперь мое о себе пророчество в том, что я за год себе предузнавал. Изволите вспомнить, как вы в Петергофе впервые мне открыли о благоволении ее императорского величества, что я скоро буду определен генерал-прокурором, и как я вам на то ответствовал, вместо порадования с горестным восчувствованием о непреминуемых мне по тому чину злоключениях? Вы меня тогда не только милостивым ее величества покровительством, но и своею дружескою ко мне благосклонностью обнадеживали и во всех моих справедливостях предстательствами и стараниями своими защищать обязывались, а я тогда ж предугадывал то, что теперь происходит; но как бы то ни происходило, я моего твердого к справедливости стремления не переменю". Причем все о том деле, как то я в собрании сделал, изъясня, говорил ему: "Может ли такими делами ваша фамилия прославляться и в отечестве любима быть? И не будет ли такими нашими производствами потомкам нашим история о такой правдолюбивой монархине вкоренять иные мнения?" Напоследок все то отдая на его решение, с оскорбительным вида восторгом сказал ему: "Извольте сердиться и мстить мне столько, сколько вам случай допустит, а я, в моих невинностях твердую на Бога и на Его помазанницу имея надежду, никогда к таким непохвальным делам не соглашусь". После чего, поклонясь, пошел из его покоев. Его превосходительство, хотя тогда в большой милости у монархини находился, но как молодой человек уже несколько к учтивым ласкательствам приобыкший, на тот мой ответ с некоторым учтивым видом при выходе моем от него сказал: "Что же вы так сердитесь на меня?" Я ему ответствовал, что я не сержусь, но весьма оскорбляюсь, видя, что и те, от коих я по их долгу и по данному мне обнадеживанию подкрепления и защищения в моих справедливостях ожидал, на меня вооружаются, и с тем вышел из его покоев.

Сие было все говорено мною не тихо, но с некоторым по моей природной в таких случаях нетерпеливости жаром, чему не только мои сотоварищи, но и в другой прихожей камере чрез отворенную к нам дверь немалое число на поклон к его превосходительству пришедшие господа слышателями были.

Того ж дня на вечер его превосходительство чрез присланное ко мне письмо свое просил весьма учтиво и ласково, дабы я к исполнению вышеозначенного дела согласился и тем бы еще на несколько спас жизнь в тяжких болезнях, а паче в ипохондрии находящегося его брата, который-де, как скоро о неисполнении той его просьбы сведает, не уповаю, чтоб жив остался.

Я того ж часа по прочтении оного письма поехал во дворец, чтоб еще о том деле персонально с ним изъясниться, и нашел его одного в его покоях.

О многих моих с ним о том обширных разговорах и изъяснениях подробным описанием я вас, любопытный читатель, утруждать не буду, ибо вы сами благоразумием своим постигнуть можете, что оные подобны были тем, какие прежде я с ним имел; а только о том уведомлю, что я напоследок сказал, отходя от него, такс: "Вот все то, что я изъяснить мог в доказательство вашему превосходительству истинного моего доброжелательства, и при том уверяю, что я как ссориться и войну вести с вами и с вашею фамилиею, так и в несправедливостях ласкать, соглашаться и угождать вам, во что бы мне то ни стоило, не буду и для того чистосердечно прошу вас, когда я вам несносен, то помогите мне от сих моих чинов и обязанностей отдалиться безобидным путем, за что я вечно благодарным пребуду".

Он, приняв сии мои речи весьма с учтивым и ласковым видом, просил меня, чтоб я каким-нибудь лучшим посредством допустил Конференции вышеописанное мною оспориваемое дело для удержания бедного брата его жизни в действо произвесть. Я ему на то ответствовал: "Извольте просить моих товарищей, чтоб они без моей подписки оное в действо произвесть велели, а я не подпишу о том ни журнала ни в Сенате экстракта".

Я на другой день, будучи в присутствии Сената, от всех бывших там сенаторов (поелику уже те мои в покоях у его превосходительства о том деле происшедшие несогласия, споры и несклонное упрямство того ж дня в городе многим стали сведомы) усчастливился получить похвалу о такой моей непоколебимой твердости; но того ж дня на вечер чрез моих приятелей дружески был уведомлен, что господа конференц-министры о поручении господину Глебову, как я выше пространно описал, артиллерийской и оружейной канцелярии, именем графа Петра Ивановича Шувалова, управления протокол и из того для исполнения экстракт подписали и, не нося к моей подписке, отослать в Сенат приказали.

Я же, посоветовав с моим рассудком и сообразя мои тогдашние обстоятельства, чтоб чести и справедливости вовсе не повредя отойти на тот случай от оного дела таким путем, каковым иногда и Духом Божиим водимые апостолы, изнемогая, спасаться способы искусные употребляли, того же дня на вечер чрез экзекутора дал письменный приказ обер-секретарям сенатским, что я теперь одержим весьма чувствительною головною болезнию и в глазах великий лом имею и не только читать и рассуждать, но и на свет смотреть не могу; и для того, пока я облегчения не получу, дабы нужного и скорого исполнения требующих дел приговоры или определения, кои господа сенаторы подпишут, без должного исполнения не медлили, рекомендую им, яко теперь в небытность обер-прокурора по мне ближайшим оные, каждому по своим экспедициям, по должным рассмотрениям, кои окажутся в сходствии с законами учинены, действительно исполнять по надлежащему, не отлагая до моего выздоровления. Сие учиня, охотно желал дождаться увидеть твердое справедливости защище-ние господ сенаторов; ибо в Сенате был тогда о Конференции такой ее императорского величества указ, чтоб по присылаемым экстрактам исполнение чинить по тем, кои всеми конференц-министрами подписаны будут.

Оный мой приказ поутру рано в Сенате обер-секретарям был от экзекутора объявлен, и господам присутствующим в тот день сенаторам, что я так болен, было донесено.

На другой день после того в Сенате получен из Конференции вышеозначенный о Глебове экстракт ко исполнению; господа тогда присутствовавшие сенаторы по прочтении оного немедленно велели протоколисту, чтоб мне, в болезни дома сидящему, о том объявил и требовал к решению того моего рассуждения.

Я, сидя в моем темном кабинете, размышлял, как кончится оная моя головная болезнь, и хотя всечасно о том деле вестей дожидался, однако присланного ко мне от Сената протоколиста не допустил, а приказал сказать через моего камердинера, что я так от головной болезни страдаю, что всю ночь не спал, и теперь, так же как и прежде, не токмо рассуждать, но и говорить много не в состоянии, а как в произведении и исполнении в Сенате без промедления дел без меня поступать, о том от меня обер-секретарям приказ дан; с чем оный протоколист и поехал. Но вот еще неробкий в таких случаях господ сенаторов дух и жаркое или, правдивее сказать, холодное к защищению справедливости устремление, принудило их, нимало не замедля, обер-секретаря ко мне с тем же делом прислать, но я и того точно так же, как и протоколиста, через моего камердинера отправил. И тако продолжаясь в моей, по правилу ученых, политической болезни, чрез доброжелателей моих получил известие, что господа сенаторы, недолго рассуждая и не отлагая вдаль, того же дня по тому из Конференции присланному экстракту во исполнение приговор подписали так спешно, что на другой день и указы господа обер-секретари во все подлежащие места из Сената отправили.

Такое уведомление болезнь мою головную или, правдиво изъявлю, слабость из духа моего тем наискорее прогнало, и я, представя себя многим, кои еще открытнее меня публике в том трусость свою изъявили, не помешкав после того в первое утро приехал в собрание в Сенат и по обыкновенных с господами тогда присутствующими сенаторами, яко несколько дней не видавшись, ласковых комплиментах, седши на свое место, потребовал от обер-секретарей уведомления, какие во время болезни моей вступили именные указы и прочие вновь дела и какие по оным производства и исполнения были, каковых несколько, в том числе и об оном господина Глебова к артиллерийским и оружейным делам определении, были мне представлены.

Тут я возымел оказию, во-первых, при моем столе господину обер-секретарю напомянуть данный ему на случай болезни моей приказ, который я уже точно выше описал, и укоряя его малодушие, стал пенять и, притворясь строгим, угрожал взять с него ответ и представить ее императорскому величеству о таком уже апробованном трусе. Он, пришед в смятение, извинялся малосилием и что за неимением к таким случаям ни дара ни практики, быть отважным не осмелился как против той персоны, для кого то делают, так и против господ сенаторов, которые так решить соизволили и особливо подтверждали, чтоб наискорее без промедления о том указы разослать.

Оные мои с обер-секретарем разговоры несколько громковаты были, так что господа сенаторы не замедля в оные вмешались.

Я подошед к столу их, учтивым и ласковым образом, смешав пени с шутками, напоминал им, как они пред тем недавно в том деле мой спор и к несогласию в Конференции оказанное упрямство хвалили, а потом вскоре по полученному о том из Конференции экстракту без моей подписи и, зная ж именной ее величества указ, коим такие из Конференции экстракты, которые не всеми министрами подписаны, исполнять не велено, в неприсутствие мое инако, нежели как со мною рассуждать изволили, в действо произвели. На сие разные их отговорки весьма были слабы, коих здесь подробно не описываю, чтоб не досадить самим им или фамилиям их. И тако самым действием исполненное осталось в своей силе, а я только воспользовался тем, что не был во оном решении участником и еще, что по сведении о сем господа генерал-поручики Дебоскет и Бороздин чувствительное свое благодарение за такое мое о них заступление мне изъявляли.

VIII

Между тем ее императорское величество, день ото дня находясь в болезнях, от дел отдаляема была, а я так же, как выше описывал, персонально ее величество видеть и нимало дух мой ее защищением подкрепить во умножаемых от моих неприятелей препятствиях не возмог, а только единственно сам себя рассудками ободрял, дабы по бедственным стремнинам таких моих происхождений всегда последовать справедливости и оную неробко защищать, во что б то ни стало; чему, как бы нарочно для искушения моего, частые приключались отовсюду пробы. Я, в таких обстоятельствах находяся, по умножающимся день ото дня ее величества тяжким болезням (для коих все знатнейшие господа согласились, чтоб никаких дел до ушей ее величества не допускать и тем ее не беспокоить в сохранение оставшего ее величества здравия), подобен был такому путешественнику, который с надлежащей большой дороги загнан в болото, наполненное тиною, кочками и трясинами, из коего не дорогами, но наудачу, то по колено и глубже увязая, потеряв силы и отчаясь на твердый берег выйти, близко погибель свою ощущает. И тако еще один, и то уже к подкреплению или, лучше сказать, к выходу моему из такого бедственного лабиринта, за полезный вообразил себе способ написать к ее императорскому величеству письмо, которое здесь к сведению любопытному читателю точно прописал:

"Всемилостивейшая Государыня Императрица!

Вашего императорского величества мне, нижайшему рабу, высочайшие милости, которые удостоили меня в тех знатных чинах и доверенностях быть, как я ныне конференц-министром и генерал-прокурором в Сенате нахожусь, наивящше обязали меня всегда в должность рабскую, так и особливо мою наичувствительнейшую благодарность вашему императорскому величеству самыми делами справедливо доказывать. И хотя к тому всегда со тщанием и устремляюсь, но, как Богу, самую истину вашему императорскому величеству донесть должен, что я генерал-прокурорской должности по надлежащему исполнять не в состоянии, ибо генерал-прокурор монаршим глазом и стряпчим о делах государственных назван, и не только в Сенате делами и канцелярскими служителями управлять, но и во всех коллегиях и губерниях прокуроров имея в ведомстве своем, всегда наставления и подтверждения к успеху их дел посылает, и неотменно должен генерал-прокурор все важные государственные дела знать, помнить и неусыпно всегда стараться полезные в действо, а вредные в истребление как наискорее приводить и все в таких случаях встречающиеся несогласия и сопротивления справед-ливостию, неутомленным духом превозмогать и всегда неослабно законы, пользы и правосудие вашего императорского величества предохранять и защищать; а я уже более сорока лет в военных и статских службах, а напоследок пред сим в тяжких для моей головы должностях, в Синоде обер-прокурором одиннадцать лет да генерал-кригс-комиссаром восемь лет обретаюсь, окроме, что по летам моим болезненным припадкам подвержен, имею издавна головную болезнь, которая, время от времени умножаясь, приводит меня в крайнее изнеможение, так часто бываемая темнота в глазах моих читать и писать не допускает, а чувствительная в голове боль весь рассудок мой затмевает и оттого все надлежащие к должности моей предприятия без исполнения остаются, а я только в смятении тогда еще и духом болезную, чувствуя, сколь сие для государства неполезно; так и вашему императорскому величеству неугодно будет, что от таких моих частых изнеможений так надобная звания моего должность свои надлежащие производства и успехи теряет, того ради несомненную на милость и правосудие вашего императорского величества надежду имея, с сею моею истинною откровенностью повергаяся к стопам вашего величества, всенижайше прошу избавить меня от генерал-прокурорской должности, которую я исполнить не в состоянии, и повелеть мне быть в числе сенаторов; а я до последнего издыхания моего пребуду

Вашему императорскому величеству всевернейший

и радетельнейший раб".

То письмо незапечатанное показал его превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову, как я уже выше описал, отменно в большой милости и доверенности у ее императорского величества тогда находившемуся, и с искренними уверениями, что пришел во изнеможение как от телесных, паче же и от душевных болезней и что я против фамилии его вооружаться и ссориться не намерен, а прихотям несправедливо угождать, во что б мне то ни стоило, не могу и, как вижу, что большая часть знатнейших господ мною недовольны, то чистосердечно открываясь, что я положил намерение от сей должности отдалиться, просил о его мне помощи. Он, прочет то, благосклонным и сожалительным видом говорил мне несколько в ободрение, уверяя, сколь много ее императорское величество доверенности ко мне имеет; а удостоверение теперь в том и в его ко мне дружбе оказать препятствует только тяжкая болезнь ее величества и что доктора особливо рекомендуют наблюдать, чтоб никакими делами мысли ее императорского величества не утруждать; и для того б я не оскорблялся, что хотя несколько раз желание ее величества было, чтоб со мною персонально о делах государственных говорить, но то простойными способами отводили; а как Бог даст ее величеству облегчение, тогда-де сами вы удостоверитесь о ее к вам доверенности и о моей дружбе, и для того он то мое письмо к препровождению до рук ее величества не возмет.

Меня уже многие прежде бывшие случаи научили на такие ласковые уверения не вовсе надеяться, и как я уже твердый предмет себе поставил, чтоб от той должности удалиться, то еще повторял мою просьбу, чтоб он в том мне вспомоществовал. Напоследок из вида его приметить мог, что он не с противностию сказал мне, чтоб я мимо его чрез других то мое письмо к ее величеству послал, кое я на другой день, запечатав, одной камер-юнгфере, которая особливый доступ к ее величеству всегда имела, отдал с прошением, чтоб она при первом удобном случае оное ее величеству вручила, в чем она меня и обнадежила. Однако ж я на то никакого ни чрез кого ответа не получил, а день ото дня болезнь ее величества, усиливаяся, вскоре после того жизнь ее пресекла.

О бывших при том несчастливом случае многих чрезвычайных со мною горестных происхождениях, а наипаче о тех коварных обманах и соплетенных к погублению моему сетях, о коих я, уже по кончине ее величества и по разрушении той бедственной системы, коею ее величества славу и общие пользы, жертвуя пристрастным своим похотям, некоторые гнали и истребляли добродетельных, верно и честно служащих людей, много еще материи для сведения патриоту написать нашел бы я, но долгопрошедшее потом время, слабая моя память и печальные тех и теперь вспоминовения порядочно оные в мыслях моих собрать и описать лишают силы.

Но единственное вам опишу следующее: когда уже все потеряли надежду о продолжении ее императорского величества в свете жизни и ждали кончины, то его высочество, тогда бывший наследник, коего, как я выше упомянул, партия моих злодеев на меня прогневали, к надобным ему по тогдашним обстоятельствам разных дел производствам соизволил употребить с особливою перед прочими доверенностью его сиятельство князя Никиту Юрьевича Трубецкого, бывшего прежде меня генерал-прокурором и еще прежде бывшего ж обер-прокурором, о коем я также выше описывал, Александра Ивановича Глебова, кои в расстоянии за две камеры от той, в которой ее императорское величество свою в рассуждении болезни страдальческую жизнь оканчивала, заняли себе в одном покое, отдалясь от других, место и за поставленным столом, приглашая еще некоторых из тех, к коим его высочество был милостив, тихо говорили, рассуждали, писали и часто к его высочеству (ибо он тогда по большей части пред опочивальнею ее величества быть изволил) наподобие, как с докладами или и для наставления ходили, а я в той же камере между прочими придворными обще с сенатором и конференц-министром Иваном Ивановичем Неплюевым, пораженные печалью, как изумленные шатались, жадно желая слышать облегчения от болезни ее величества.

Но здесь позвольте мне, любезный читатель, скрыть имена тех, кои мне тогда чувствительное презорство оказали и напоследок меня и господина Неплюева из той камеры в передние прихожие комнаты повелением его высочества выслали, ибо хотя уже и те ныне в вечную жизнь преселены, однако я для того сие умолчание нужным почитаю, дабы оставшиеся из их фамилии, в знатных титулах в нашем отечестве находящиеся, детям моим какой немилости не оказали.

Итако мы в печальном молчании пошли вон и, согласясь с упоминаемым господином Неплюевым, поехали в домы свои дожидаться там нашего жребия.

Но увы! я только несколько часов в доме моем пробыл, как присланный ко мне от его сиятельства князя Никиты Юрьевича Трубецкого офицер объявил о преселении ее императорского величества от нас в вечную жизнь, и дабы я немедленно приехал во дворец. Все сии горестные, а особливо для меня бедственные приключения, какие восчувствования в духе моем производили, о том благородному патриоту легко понять можно. Я немедленно поехал во дворец, в мыслях и в ожидании себе всего худшего; однако ж при всем том главное мое было устремление, чтоб от той бедственной для меня тучи не робким и не подлым образом спасаться. Вошед в парадную галерею, где еще немного в собрании было, в ту самую минуту увидел я его величество, преемника всероссийского престола, в провожании нескольких придворных его возлюбленных персон и в тогдашних случаях с особливою поверенностию употребляемых, шествующего из внутренних покоев, от тела нашей всемилостивейшей монархини, через галерею в свои покои для начинания тогда потребных действ. Я в тот же момент положил себе предмет, чтоб нимало не мешкав, искать моей судьбины благопристойным образом решения. Чистосердечно вас, любезный читатель, уверяю, что я все не разуму своему, но особливой Божеской милости и руководству приписую. Итак, в тот же миг между прочими шествующего за его величеством из первейших любимца, Льва Александровича Нарышкина, который ко мне потому, что его родители издавна паче многих меня любили и дружески со мною обходились, всегда отменнее других почтение и ласки оказывал, взяв за руку и остановя просил, чтоб он при таких моих обстоятельствах, о коих ему небезызвестно, в начинающееся новое правительство исходатайствовал мне у его величества от всех дел увольнение. Он спеша, чтоб далеко от его величества не отстать, кратко уверяя и обнадежа меня своею искреннею преданностью и доброжелательством, пошел во внутренние покои, где его величество тогда со своими доверенными к учреждениям и производствам в те часы о вступлении своем на всероссийский престол потребное приготовлял.

Тем временем в парадных камерах все знатные военные и гражданские чиновные собрались и не более, как чрез два часа, изволил его величество в провожании многих ему угодных персон шествовать в придворную церковь, в коей уже большая часть знатнейших духовных и прочих чинов в собрании были, и из прочих камер всем туда ж вмещаться велено было; и не замедля сочиненным по воле его величества и вслух прочтенным манифестом объявлено торжественное его величества на всероссийский престол восшествие, и при том началось от всех чинов его величеству поздравление и обыкновенная в таких случаях присяга, что и я между первыми учинил.

И сия была у присяги титула моего последняя рукою моею подписка, ибо его величество, недолго в церкви быв, паки в провожании своей свиты изволил пойти в свои покои, а я между прочими во внутренней и внешней тесноте находился в большой парадной галерее, ожидая моего жребия и видя, коим образом уже все должностей моих производства другие исполняли, но весьма скоро услышал от одного к другому, а вскоре и до меня дошедшее уведомление, что его величество, милостиво снисходя на мою просьбу, изволил подписать указ об увольнении меня от всех дел. Я сему весьма обрадовался, хотя не видел, чтоб оный формально был объявлен. Но не замешкав в том был удостоверен от тех, кои оною рукою его величества подписанный видели и читали, и еще что оный первый его величества рукою по вступлении на всероссийский престол подписан, да и тогда же на мое место пожалован в генерал-прокуроры Александр Иванович Глебов. Но благодарение мое тогда его величеству представить мне было неможно, ибо оный указ велено объявить мне чрез Сенат.

И тако я оного дня вечер, до разъезда из дворца с прочими обще быв, поехал в дом свой.

Узнав таким образом о своей свободе, по приезде из дворца домой первую ночь мало спал, размышляя, как бы ко вступившему на мое место господину генерал-прокурору Глебову секретаря, при мне по чину генерал-прокурорскому бывшего с делами, также ординарцев и караул, сохраня все к чести моей принадлежащее, отослать.

В последующий день перед вечером сенатский обер-секретарь, что ныне тайный советник, сенатор и кавалер Козлов, приехал ко мне от Правительствующего Сената с объявлением высочайшего указа о моей от всех дел отставке и, вруча мне с того именного его величества указа копию, отъехал. Я уже все бывшие у меня по тогдашнему времени для прочтения и апробации по моей должности журналы и господами сенаторами подписанные определения, кои мною к выпуску во исполнение еще не апробованы были, с утра того дня зачал рассматривать, дабы те, яко в прошедших под моею в Сенате дирекциею временах произведенные, не оставить по моему чину не апробованными.

Но вот при том еще, как бы нарочно и в таком моем состоянии, для испытания твердости моего духа, нашлись в тех господами сенаторами подписанные решительные по апеляционным делам два определения, с коими я по моему рассудку без нарушения справедливости согласиться не мог и о которых дабы и вы, любопытный читатель, в подобных сему ваших случаях более моих похвалы себе приобретать тщились, подробно здесь опишу. Оные были такого содержания, чтоб по одному решению Вотчинной коллегии отстав, на президенте и членах, кои оные дела так решили, денежный штраф взыскать, а по другому, в Юстиц-коллегии решенному же, с судей ответ взять для положения же штрафа. Но я по моему тех прочтению и рассуждению и по соображению с самою законов истиною такого мнения нашелся, что оба те дела решены справедливо, по точности разума законов; и для того намерен был в первое собрание Сенату о тех моих резонах предложить.

Но как тогда день ото дня болезнь ее императорского величества нашей всемилостивейшей монархини тягчайшею и для истинно любящих ее сожалительнейшею оказывалась, то и я между прочими должен был в то утро ехать во дворец, куда и из господ сенаторов большее число приехали же, коим я имел время тогда о вышеозначенных приговорах объявить и что я, о тех имея многие сомнения, намерен был сего дня в Сенате собранию предложить, и кратко по обеим тем мои доказательства им изъяснил. Они, внятно выслушав то, изволили мне согласно сказать, что для таких моих изъяснений они вторично к рассуждению о тех приступить желают и для того б я оные их определения и свои о тех сомнения в первое собрание Сенату предложил.

Но как и потом несколько дней в Сенате собрания не было и вскоре угодно стало Всемогущему преселить нашу всемилостивейшую монархиню в вечную жизнь и, как я уже выше описал, что того ж дня от дел и от моего чина отставлен, так и остались оные у меня без вторичного о моих по тем сомнениях в Сенате рассуждения, чего уже формально произвесть стало быть мне невозможно.

Я не могу вам изъяснить, благосклонный читатель, сколь оные, так в руках моих оставшиеся два приговора, кои должен был того ж дня отсылать к новому, да еще к такому генерал-прокурору, которому унижать меня было непротивно, обеспокоивали дух мой. Но не нашед надежного способа, как бы инако мое о тех несогласие ввести в дело, употребил к тому новую и в Сенате до того невиданную форму. На обоих тех приговорах, на обороте тех страниц, на коих господа сенаторы подписались, учинил моею рукою одинаковую надпись, как теперь помню, следующего содержания:

"Я, рассматривая и соображая с точными о тех делах узаконениями, инако понять не мог, как только, что Вотчинная и Юстиц-коллегии оные дела решили правильно, о чем я уже обстоятельно в последнее с некоторыми господами сенаторами во дворце свидание изъяснился и согласился с ними, чтоб в первое в Сенате собрание по иным двум приговорам иметь еще рассуждение, и для того исполнения по оным не чинить". И при том по надлежащему год, месяц и число того дня, в который я, будучи во дворце, как выше описал, с господами сенаторами о тех приговорах изъяснился означа, подписал чин и имя мое и отдал с прочими мною апробованными бывшему при мне для таких дел секретарю для вручения новому генерал-прокурору.

Я и о сем по истине вас, любезный читатель, уведомлю, что в тот и последующие многие дни, выгоня из головы моей тягостные и заботливые по делам званий моих бродящие мысли и видя в доме моем в камерах пустоту, которые прежде почти по всякий день почитателями, ласкателями и нужды свои облегчить чрез меня ищущими заняты были, имел в духе моем от разных мыслей сражение и борьбу слабостей с здравым рассудком.

Паче же как я не скоро получил счастие за то мое от дел освобождение его величеству персонально мое благодарение представить, то сряду несколько дней до полудни во дворце бывая, почти каждый час там многих в разных требованиях несытностью утесняемых, в поступках и в видах новиз, одних восходящих на вышние степени и знаками новых его величества милостей торжествующих, других того же нетерпеливо ожидающих, иных же в сомнениях и отчаяниях и, подобно мне, в беспокойствах имея пред глазами моими, наи-вящше же прежде моих сотоварищей младших и еще в поступи и доверенности неравных бывших со мною, тогда кавалериями Святого Андрея и в число конференц-министров почтенных, идущих в те камеры, в кои я прежде смело и еще с почтенною встречею вхажи-вал, но в кои тогда уже и к дверям подойти стало быть мне возбранено, не мог я преодолеть и успокоить внутреннего моего смятения, хотя тогда ж сам себя мысленно уличал, стыдя сими слабостями мой дух, который уже издавна не к тому так слепо стремиться тщился; но он тогда не вовсе подвластным мне являлся.

Итак я, как помнится, чрез четыре или пять дней во дворце шатаясь, в один день уведомясь, что вышеозначенные с моими над-писаниями решительные сенатские приговоры, мною к генерал-прокурору отосланные, в собрании Сената от него с рассуждениями в похуление мне были предложены и многие о тех происходили разные толкования, вознамерился при первом с господами сенаторами во дворце свидании оказать неробкость моего духа и утвердить изъяснением о том мое навсегда нераскаяние; а как тогда господа сенаторы, так же как и все знатнейшие, почти каждый день ко дворцу съезжались, то мне вскоре и удалось сие исполнить. Я, увидя в галерее немалое число оных с новым генерал-прокурором, несколько отдалясь от других разговаривающих, предупредя пока они не разошлись, с постоянным видом, так же как и прежде в поведениях моих всегда оказывался, подошед к ним просил их, чтоб выслушать некоторое мое представление, и начал тако: "Ежели сие правда, как от некоторых сенатских нижних служителей произведены чрез одного к другому и до меня дошли ведомости, якобы Правительствующий Сенат в собрании изволил рассматривать те два свои определения, кои я, по их согласию, для вторичного рассмотрения остановил и дабы, как в те дни за болезнию ее величества в собрании редко бывали, из экспедиции указы отправлены не были, мои на тех надписи положил, кои к непохвальности моей толкованы были, то я о сем не спорю, что они господам присутствующим странными показались, ибо от прежних генерал-прокуроров, да и от меня до того таких надписей, какие теперь по необходимости в защищение правосудия учинить я был должен, не случалось", и притом неробко как на генерал-прокурора, так и на тех господ сенаторов взор свой устремя, прибавил еще: "Ежели посем инако себя успокоить не изволите, то извольте доложить его императорскому величеству, а я мои необходимые резоны его величеству изъяснить и свою правость доказать готов". Такое мое неробкое тем господам представление, как я приметить мог, иные мысли вложило; они ласково ответствовали мне, что они решительного положения о тех еще не учинили, а потщатся сущей по тем делам справедливости дать поверхность, и тако оные разговоры и кончили.

При сем позвольте мне, любопытный читатель, похвалиться, как иногда и святой апостол Павел употреблял, я после сего случая, уже будучи в отставке в подмосковной моей деревне, от моих приятелей из Петербурга был уведомлен, что сенатские оные два решительные по двум апеляционным делам с моими надписями оставленные приговоры отменил, а утвердил те дела новыми определениями в сходственность моим о тех приговорах изъяснениям, о чем любопытный удостовериться может в Сенате, как помнится мне, в 762 и 63 годах по решительным о тех журналам и определениям.

Теперь буду паки продолжать со мною тогда последовавшее. Я вскоре потом получил счастие мое благодарение персонально его величеству в коротких словах, а с низким поклоном представить; но как то было во время шествия его величества мимо меня в придворную церковь, так ни слов, ни виду лица его на мое благодарение в соответствие, какой бы оное цены стоило, слышать и видеть не возмог; и потом жил в Петербурге, дожидаясь, пока тело ее величества, моей всемилостивейшей монархини, по чину узаконений земле предано будет.

Между тем граф Петр Иванович Шувалов, о коем я уже много описывал, тогда в наиглавнейшей милости и доверенности у его величества оказался и не только он и брат его, Александр Иванович, генерал-фельдмаршалами пожалованы, но, как уверительно я знал, и все к тогдашним его величества предприятиям и в делах государственных распоряжениям и учреждениям его советы и наставления первейшими были; и для того он, уже в крайних болезнях находясь, велел себя на богато устроенном одре в великолепном препровожании своих друзей и ласкателей на руках своих служителей перенесть из своего дома поближе ко дворцу, к своему другу, тогда же много могущества имевшему вновь возведенному господину генерал-прокурору Глебову. И хотя тот Всемогущий, Им же цари царствуют и сильные пишут правду, тогда день ото дня его, графа Шувалова, новыми в болезнях мучениями силы отымая, в вечное блаженство препровождал, но он себя ласкал надолго еще многим на свете пользоваться и торжествовать славными делами.

А его величество не только чрез генерал-прокурора намерения свои и соизволения о делах государственных ему сообщал, требуя лучших ко учреждениям в тех советов, но и персонально часто его в постеле лежащего посещал, и то день ото дня более слабостей ему причиняло, а напоследок стали говорить, что уже он и сам от-чаявает жизни своей продолжения и, готовясь к преселению своему, уже в частые свидания и в разговоры вступил с духовными персонами, но о сих ведомостях разно понимали; а мои доброжелатели мне тогда советовали, чтоб я ехал к нему снискать примирения, но я не мог в том столько великодушным оказаться, и хотя всегда в мыслях моих от истинного незлобия прощал ему оказанные мне обиды, но без призыву к нему ехать и его горделивому духу, о котором воображал, что он с тем же из тела его выйдет, такую почесть сделать за подлую трусость почитал.

Итако я тогда в моих обстоятельствах подобным сделавшись такому мореплавателю, который в жестоких ветрах и волнах не прежде, как уже потеряв корабля своего руль и мачты, отчаяся оный и себя от потопления спасти, повергает себя с чистосердечными молениями Всемогущего покровительству и защищению и, наслышавшись, долго обращаясь в делах с духовными, многих из священных писаний спасительных примеров, часто мысленно примирения и помилования просил от Бога и в ответ на то моим приятелям представлял тако: "Когда Ной от потопа, Иона — из кита, Мардохей, израильский старейшина, — от Амана, персидского царя фаворита, повесить его хотевшего, рукою Всесильного избавлены, так и я теперь в защищение к тому же чудотворцу со всеискренними в недостоинствах моих признаниями прибегаю и вопию: Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся".

Вскоре потом его сиятельство граф Петр Иванович Шувалов преселен в вечную жизнь и чрез несколько дней с великою церемониею погребен в препровожании многих знатных чинов, о чем я подробно описывать не могу, ибо я в те дни не очень был здоров и из дому никуда не выезжал, а многие еще и теперь в обществе благородных господ есть, кои при той церемонии присутствовали и, от множества народа, по улицам стоящего и в той церемонии тело его, великолепно везомое, толпами провожающего, соплетаемые ему благодарения и похвалы сами слышав, любопытно ведать желающим могут рассказать.

Между тем в таких происхождениях приготовители и распорядители печальной для погребения тела ее величества церемонии господа, в числе коих главнейшим находился прежде меня бывший генерал-прокурор, а тогда в отменной милости у нового императора находящийся генерал-фельдмаршал князь Никита Юрьевич Трубецкой, нашли и мне место к послужению, включа меня между прочими по моему рангу в очередь на дневанье до предания земле быть во дворце у тела ее императорского величества, которое стояло в убранной зале на троне под балдахином, куда для должного поклонения и смотрения всему народу, кроме земледельцев и подлых, под пристойным от офицеров препровожанием входить было дозволено.

В таком-то дневанье моем во дворце по расписанию очереди досталось, не упомню, три или четыре раза по суткам мне употребляться, всеминутно видя разного состояния и поведения людей и слыша разные, в том числе и мой дух колеблющие разговоры, из которых многие, истребляя последние силы моего спокойствия, были для меня причиною к открытию моего малодушия и не вовсе твердой на власть Всемогущего надежды. Я, взирая на лежащее тело моей всемилостивейшей монархини, которую я чистосердечно с рабскою верностью любил, живо воображая ее ко мне многие являемые милостей знаки, часто не был в состоянии текущих из глаз моих слез удерживать и, в таком горестном поражении бывая, неоднократно припадая к ногам ее в отраду или к оправданию моего невинного сердца, с коим я согласуя все званий и должностей моих дела производил, громко говорил: "Вот какой дражайшей свидетельницы и защитницы моих дел я навеки лишенным остался жить только для жертвы моим злодеям". В таких-то обстоятельствах я в Петербурге прожил до церемониального тела ее императорского величества погребения, которое было после блаженного ее успения чрез несколько недель, а после того, получа время подобно тому ж, как и за отставку благодарить его величеству, также и ее величеству государыне императрице последнее поклонение учинить усчастли-вился, а не замедля убравшись со всем домом и простясь с моими приятелями, с лучшими в мыслях о спокойной моей жизни воображениями поехал в Москву. И как я отставным от дел в Петербурге живши, насмотрелся многих разумом и разными случаями одаренных господ, являющих мне на лице своем по тогдашнему их и моему состоянию разные маски, то от жителей московских, которые по большей части по петербургским ведомостям поступки свои употребляют, ожидал себе презорств; напротив чаяния моего, с первого дня бытности моей в Москве увидел иные со мною благородных сограждан моих поведения: многие как из первочиновных, так и прочие почтенные достоинства имеющие, при всех случаях очень много меня обласкивали и приездами своими в мой дом оказывали мне доброжелательства.

Я уже издавна всегда Москву и мою в близости оной состоящую деревню любил, в которой я, как выше описал, моими руками сады и огороды регулировал, и те насаждения тогда уже в возрасте своем изрядный вид показывали; хоромы ж новые совсем были снаружи и внутри готовы, и как бы нарочно судьба к такому моему состоянию приготовила мне все там для моего душевного успокоения, а время тогда вскоре настало весеннее. Итако я из московского моего дома со всею фамилиею в оную деревню на все до осени время переселился. Там воздух нашел чистый и без таких заразительных частиц, каковые в городах, а паче в царских и великомочных господ домах от многостесняющихся людей и разными смятениями обре-менных сердец дыханиями воздух заражают и по большей части светлейший луч солнца затмевают.

Первая моя была охота к регулярным дерев и цветов насаждениям, почему дом мой со всех сторон изрядными зелеными шпалерами и кронными деревьями, моим попечением возращенными, окружен, которые как бы чувствовали, что я им всякий час возможные делаю к лучшему растению и подкреплению способы; также разных родов перелетающие в них птицы, приметя, что я их уловлениями не страшу, гнезд их не разоряю, как бы по согласию между собою еще более собираясь, своими пениями себя и меня забавляли, причем я по привычке моей поутру всегда в шестом часу из спальни выходил в другую камеру, которая как близостью к деревьям, также и по высоте своей представлением глазам моим не только моих огородов, но и полей, со всеми внутренностями, можно сказать, лечила мою голову, которая пред тем близ 30 лет (причем считаю я только те, в которые, оставя уже резвости, праздности и службу офицерскую, в штатские дела впутался и через кучи бумаг по разным дорогам на высоты проводился) по званиям моих должностей от многих моих сограждан разными о их делах требованиями, жалобами и пенями наполняемая, от необъятности тех часто не токмо болью, но и обмороками отягчаема была; тако ж и глаза мои, кои, сверх натуральной по летам моим слабости, еще от всегдашнего чтения и от писания многих бумаг потребного зрения лишались, тут лучшими становясь, подкрепляли мои члены и заставляли меня спешно одеваться и выходить с орудием в огород для помощи моим садовникам в разных работах, кои я часто с великим удовольствием, не чувствуя жару и усталости, до самого обеда под тенью дерев, с одного места на другое переходя, охотно производил; так же как и теперь, по благостям ко мне Бога и Его помазанницы, в таких же обстоятельствах жизнь мою провождаю и чувствую, что как бы нарочно Провидение тогда мне такое время и способы подавало расширять и украшать мои сады, дабы я теперь, что и в самом деле нахожу, лучшими тех видами пользовался.

Таким образом день ото дня в разных невинных и экономических упражнениях, нередко ж будучи приезжими из Москвы моими друзьями и приятелями посещаем, приятное в жизни моей находил я удовольствие. А хотя иногда происходящие тогда многие в публике о славном управлении и произведении государем императором Петром III государственных дел переговоры, также и от моих приятелей из Петербурга о малослыханных прежде и удивления достойных его поведениях уведомления, по истинной моей к отечеству любви, производили в духе моем сожалительные и печальные сочувствования, но я скоро те прогонял, несомненно веруя, что такие дела по воле и учреждению Всевышнего и предвидящего все Правосудца происходить будут до определенного Им времени, а не навсегда.

Но увы! такие спокойные жизни моей поведения того ж лета в июле месяце для меня на худшее, а для отечества на лучшее превратились, оказався мне следующим приключением.

Как помнится мне, 1-го числа июля я с женою и с детьми моими из деревни на вечер поехал в московский мой дом, где вознамерились пробыть до другого вечера для некоторых наших собственных надобностей; и как уже на другой день пополудни мы собирались паки в деревню к отъезду и несколько наших приятелей в доме нашем находились, вошел в ту палату, где моя жена с гостьми сидела (я тогда был в моем кабинете), ее пасынок, гвардии капитан Адриан Адрианович Лопухин в смятенном на лице виде, которого при первом взоре жена моя спросила о причине того. Он на то ответствовал, что имеет ей нечто нужное сказать, и в тот же миг, отдалясь с нею в ее кабинет, сказал ей, что он удивительные и невероятные, сей же час едучи, им слышанные вести ей скажет, а именно:

"Повстречались с ним на улице две дорожные на почтовых лошадях, скоро едущие коляски, из коих на первой находящийся Преображенского полку офицер Калышкин, увидя его, закричал, чтоб он остановился, и также остановя свою коляску, подбежал к его карете и во-первых в радостном восторге сказал ему: "Поздравляю тебя с новою императрицею нашею, Екатериною Алексеевною, которая на престол Богом возведена, и я теперь скачу не останавливаясь с указом ее величества к графу Алексею Петровичу Бестужеву (сей был канцлером и конференц-министром, а незадолго перед кончиною ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны коварными происками своих злодеев повергнут в несчастие и по лишении всех чинов осужден по смерть свою жить в деревне под караулом), чтоб он немедленно ехал к ее императорскому величеству в Петербург". И спешно сказал мне: "Более-де ни о чем меня не спрашивай, прощай, а завтра-де будет сюда о всем том с объявлением гвардии майор князь Александр Александрович Меншиков", и, сие проговоря, севши в свою коляску, скоро из глаз моих уехал; а я в тот же момент, оставшись в моей карете таким чрезвычайным и еще необъяснительным уведомлением поражен, приказал кучеру спешно к вам ехать, дабы о том по моей истинной преданности вам и князю вашему сообщить".

Вы и без моего описания, любезный читатель, в мыслях своих вообразить можете, в какой ужас и удивление привело сие уведомление жену мою, которая, как сказывали мне, так оторопела, что иного не нашла ему на то сказать, как только приказала ему скоро идти ко мне в кабинет и о всем том рассказать, а сама вышла из своего кабинета к гостям в таком на лице своем являемом беспокойном виде, что они ее принуждены были спросить, нет ли ей какого худого приключения? Но она все то от них скрыла, сказывая, якобы тому причина боль в голове и небольшой обморок, каковые иногда ей от истерики случаются.

Тем временем Адриан Адрианович Лопухин вошел ко мне в кабинет в таком же смятенном виде, почему и я при первом взоре принужден спросить, отчего он такую конфузию имеет? и он мне так же, как и жене моей, о тех ведомостях немедленно рассказал, от чего и мой дух разными размышлениями и воображениями не мало потревожился. Но как я уже довольно многое время по разным дорогам в свете странствовал, много чрезвычайных нечаянных приключений видел и особливо о таких делах научился по гаданиям утвердительно не решить, то присоветовал себе и ему, чтоб о сем никому знать не давать, пока обстоятельные и удостоверитель-ные ведомости получим, которые, буде правдивы, то не замедлят в публику произойти.

После оных разговоров вошли мы с Адрианом Адриановичем в спальню к жене моей, и как бывшие у ней гости уже тогда уехали, то нашли мы ее одну. Она начала о тех же новых вестях смятенным духом и со удивительным восторгом разговаривать, но я скоро те разговоры прекратил с таким с нею условием, дабы о тех, пока в публику выйдут, яко многим опасностям подверженных ведомостях ничего более не говорить; и для того положили, чтоб в московском нашем доме еще переночевать.

Чрез несколько часов потом надежный мой приятель, господин сенатор, тогда в Москве в сенатской конторе между прочими присутствовавший, не зная о моей в Москве бытности, прислал к моему дворецкому запечатанное письмо с таковым надписанием, буде теперь меня в Москве нет, то б, как скоро возможно, с нарочитым для вручения ко мне в деревню послать. Я, получа оное, немедленно прочел; он чрез то просил меня, чтоб я немедленно с ним увиделся для некоей крайней нужды. Посему легко мне было угадать, в чем, как после узнал, и не ошибся, что оное желамое его скорее со мною свидание произошло от тех же до него дошедших новых ведомостей, о коих я выше описал, и для того я за лучшее рассудил к нему не ехать; но на том же письме ему ответствовал, что я не очень здоров, принимал лекарство и для того к нему приехать не могу, а ежели есть ему время и не терпящая до меня нужда, то не изволит ли ко мне приехать; однако он по тому не приехал, а я с женою моею остаток того дня и всю ночь почти без сна в разных о тех новых важных ведомостях размышлениях, рассуждениях и гаданиях препроводили.

Поутру рано приехал ко мне сенатской конторы унтер-офицер и объявил мне, что господа сенаторы требуют, чтоб я сейчас к ним в собрание приехал. Вот тут уже без ошибки узнать мне было можно, что сие предзнаменует начатие публичного производства о тех вышеописанных важных ведомостях; но я, то мое гадание скрыв, с удивлением спросил его: неужели господа сенаторы теперь так рано в собрании присутствуют и что их к тому понудило? Он на то мне сказал, что теперь находится в сенатской конторе гвардии майор князь Меншиков, приехавший из Петербурга с каким-то важным делом, и для того-де господа сенаторы меня прислали просить, чтоб ваше сиятельство не мешкав туда ж приехать изволили.

Я, также еще притворясь, как бы ничего того не понимал, холодным и несколько оскорбленным видом сказал ему, чтоб он донес господам сенаторам: "Ежели сенатская контора имеет какой высочайший, точно до меня касающийся указ, то б соблаговолили чрез экзекутора или секретаря прислать ко мне оный увидеть, а теперь я не очень здоров и в сенатскую контору приехать не могу".

Как скоро оный посланный, возвратясь от меня, в сенатской конторе господам тогда присутствующим те мои слова донес, так немедленно прислан ко мне бывший тогда в должности обер-прокурора князь Амилахоров. Он привез ко мне из присланных из Петербурга с князем Меншиковым один печатный для обнародования манифест о восшествии ее императорского величества на всероссийский престол и притом еще объявил мне, что с оным же князем Меншиковым прислан в сенатскую контору высочайший ее величества указ, дабы объявить мне, чтоб я немедленно ехал в Петербург и явился б пред ее императорское величество.

Колико такая в отечестве нашем, и особливо с моим собственным состоянием перемена, никогда не чаемая, вдруг происшедшая, обрадованием и о будущих происхождениях разными гадательными предрассуждениями мысли мои, наподобие облаков, вихрями быстро движимых, колебала и разных мне восчувствований воображала, о том перо мое точно описать теперь не в состоянии.

Я в тот же миг с оным князем Амилахоровым поехал в сенатскую контору, куда прибыв вскорости, увидели уже многих штатских и прочих чинов, офицеров и дворян, о сей новизне уведавших и в собрание в сенатскую контору спешащих, так как и множество народу по всем улицам по производимому в большой соборный колокол для молебна в так необычайное время благовесту на площадь пред соборную церковь спешно бежали.

По вступлении моем в камеру собрания тогда бывших господ сенаторов, где и приезжий из Петербурга с оными объявлениями князь Меншиков был, с радостными восторгами друг другу учиня пристойные поздравления, объявлен мне был тот высочайший указ, дабы я ехал в Петербург.

А как все потребное к производству тогда уже было готово, то немедленно пошли все из сенатских департаментов в большую соборную церковь для надлежащего молебствия и объявления оного манифеста в народ и для учинения по тому должной присяги, что все по надлежащему единогласно с великим тщанием и обрадованием и исполнили. При чем не только сенатские апартаменты и соборная церковь, но и вся площадь наполнена была разного звания людьми, которые с радостными восторгами благодарили Всемогущего за сию ко всеобщему благополучию соделанную в отечестве нашем перемену.

Я, в том собрании пробыв даже до полудни, приехал в дом свой, а потом чрез несколько часов прислана от сенатской конторы ко мне подорожная на почтовых лошадей и прогонные деньги для отъезда моего в Петербург, куда я, собравшись, как помнится мне, чрез сутки и поехал.

Я не могу отречься, чтоб сей мой из Москвы отъезд по всем тогдашним видам и обстоятельствам был духу моему в неудовольствие, паче же слыша много, коим образом не только все мои друзья и приятели, но и прочие благородный дух и честные поведения имеющие мои сограждане изъявляли свое удовольствие, что я при столь разумной и правдолюбивой монархине паки к государственным делам определен быть имел. Однако же долголетнее, как уже вы, благосклонный читатель, выше прочитали, по разным дорогам, а часто и по бедственным стремнинам мое странствование и по освобождении от тех спокойная и уединенная в моем доме в Москве, а паче в деревне, как я уже выше описал, мне весьма понравившаяся жизнь влагали мне в мысли разные о себе рассуждения и гадания. Я тогда сам в себе говорил: "Увы! я предвижу слабостей моих над здравым рассудком поверхность; они меня скоро уподобят такому корабельщику, который на открытом море уже многократно от штурмов и великих волн между камнями и мелями разбитие корабля и потеряние всего своего лучшего имения пред глазами имев, чудными и нечаянными способами от того избавився, паки таким же бедствиям своевольно, для пристрастных прихотей подвергается".

С такими-то размышлениями ехав день и ночь, весьма скоро в Петербург прибыл в мой дом, тогда по отъезде моем впусте находящийся, как и теперь помнится, уже ввечеру поздно.

Поутру поехал я во дворец и, не входя в парадные камеры, зашел к его превосходительству Никите Ивановичу Панину, который и тогда, так же как и ныне, при его императорском высочестве государе цесаревиче и великом князе Павле Петровиче обер-гофмейстером, а у монархини в милости и, по услужении ее величеству при восшествии на престол, в особливой перед прочими доверенности находился; мне ж издавна всегда был, пред многими ко мне благосклонными, лучший приятель. Я нашел его одного в его спальне и принят весьма ласково, с уверениями продолжения его всегда ко мне дружбы; причем, имея с ним по тогдашним происхождениям и обстоятельствам немалый разговор, сведал от него, что уже много вновь сенаторов из первейших придворных чинов произведены, в числе коих он и я находимся; напоследок объявя мне, что он за исправлением некоторых дел скоро во внутренние покои ее императорского величества идти не может, присоветовал, чтоб я не теряя часов шел в парадные камеры, куда знатнейшие чины входят: там-де кто случится из придворных, увидя вас, не замедлит ее императорскому величеству о приезде вашем донесть, ибо-де ее величество каждый день о приезде вашем весьма милостиво отзываться изволила.

Итако, лишь я вошел в ту, где уже несколько знатных господ находились, все, благосклонно с счастливым приездом меня поздравляя, обласкали; а его сиятельство князь Михаиле Никитич Волконский, тогда бывший от армии генерал-поручик и также при восшествии ее императорского величества на престол послуживший и в отменной перед многими милости ее величества находящийся и мне также давно добрый приятель будучи, сказав мне, что ее величество каждый день о приезде моем разговаривать милостиво изволила, немедленно пошел к ее величеству о приезде моем донесть.

Потом, вскоре вышед, указал мне дверь в ту камеру, где она тогда уединенно находиться изволила, чтоб я прямо шел пред лицо ее величества.

Я вошед, при первом взоре ее величества, со всеискреннейшим моим почтением и должным поздравлением повергнулся к стопам ее и вскоре ту ее материнскую руку, коею милостиво меня от низкого поклона удержать соизволила, поцеловать усчастливился. Ее величество, во-первых, изволила изъявить милостивое удовольствие о моем приезде и, весьма много выхваляя прежней моей бытности при делах государственных поступки (которые ее величества изъяснения, ежели б я здесь подробно описывать стал, то бы мог иногда читатель счесть мне в хвастовство), напоследок соизволила объявить мне, что ей весьма угодно будет, дабы я паки в службу ее величества вступил.

Вот, мой любезный читатель, я сам и поныне не разберу: искренняя ли моя преданность и почтение к персоне сей нашей монархини, которой я разум и честный характер, с многими дарованиями соединенный, уже за несколько лет во всех ее поведениях познавал, или еще кроющаяся в крови моей гордого славолюбия страсть тотчас взяли в моем рассудке поверхность и, прогнав все из мыслей моих вышеописанные о философской моей жизни рассудки, вложили сердцу моему о тех ее величества мне повелениях наирадостное восчувствование. Я повергнулся паки к стопам ее величества с моим благодарением и, став на колени, сколько тогда мысли мои подвигнуть могли язык мой, представлял с искренними преданностями и уверениями, коим образом я такой разумнейшей монархине, о которой уповаю, что в отечестве нашем все к лучшему учредить не оставит, верно и радетельно служить желаю, что ее величество весьма милостиво и принять изволила.

Таким образом я, в моих рассуждениях находяся, как помнится, на другой день вступил в присутствие в Сенат.

День ото дня оказываемые знаки милости ее императорского величества, и особливо со мною о многих внутренних делах, к сведению ее потребных, частые разговоры и являемые доверенности, ободряли меня и делали неутомленным; а искренняя моя к персоне ее величества преданность и ревностное усердие, чтоб прославить ее величества государствование полезными всему обществу делами, заставляли меня всеминутно думать, дабы не замедля представить к исправлению ее величеству что-нибудь из таких государственных дел, кои пред тем, в правление Петра III, с надлежащего пути, к оскорблению многих, сведены и в непорядке запутаны были.

Не описывая многих поимянно, об одном только здесь означу, которое я вскоре, с помощью мне в том его сиятельства графа Никиты Ивановича Панина, ее величеству представить, нужно требуемое тому поправление доказать и в действо произвесть, яко весьма мне по бытности моей в Синоде знакомое и многажды в моих руках бывалое дело, участливился, то есть о рассмотрении синодальных, что прежде бывали патриаршие, также архиерейских домов и монастырских вотчин и о сочинении каждому из тех о доходах и расходах пристойных штатов.

Ибо хотя еще государь Петр Великий Богом вдохновенною прозорливостью многие в рассуждении сего кроющиеся неустройства и неполезности проникнул, также и по нем любезная дщерь его, наша всемилостивейшая монархиня, тому ж подражая, в совершенный Богу угодный и обществу полезный порядок оное привесть и утвердить домогалась, но разных времен разные приключения то им в действо произвесть не допустили.

А как пред тем незадолго Петр III с оными церковными имениями поступил, о том всей публике известно.

И вот, любезный читатель, хотя и похвалюся, но, ей! поистине, что еще не было тогда на театре в услугах недавно вступившей на престол нашей монархини, кроме меня, ни знатока, ни старателя о представлении с доказательствами к полезному учреждению оного о церковных имениях, долголетне тянувшегося и от многих происков запутанного дела. И тако, в 1762 году, чрез несколько недель по вступлении ее величества на престол, в Сенат за подписанием ее величества руки присланный и потом обнародованный манифест о рассмотрении и учреждении вышеописанных вотчин из моих представлений и доказательств сочинен, и тот-то есть началом тех с духовных вотчин в государственную сумму доходов, которых за всеми по учрежденным для духовных персон на содержание их и довольство штатам расходами и за продовольствием нескольких тысяч инвалидных офицеров и солдат, каковым прежде дач не бывало, еще на государственные расходы более миллиона в казну каждый год ныне приходит.

Потом, во время шествия ее императорского величества для коронования в Москву, того ж лета в сентябре месяце я удостоен был в небольшой свите между господами придворными в пути при ее величестве ехать и видеть все торжественные встречи, по петербургской дороге находящимися городами чинимые, и имел честь быть между приезжими в церемониальной свите при публичном ее императорского величества в Москву въезде.

Вскоре по прибытии в Москву, в том же сентябре месяце, при торжествовании ее императорского величества коронации между прочих милостивыми знаками награждаемых и я всемилостивейше от ее императорского величества пожалован орденом Святого Апостола Андрея Первозванного.

Чрез несколько недель потом, как внезапным случаем в ночи в доме моем сгорела поварня без большего мне убытка, то на другой день ввечеру от ее императорского величества чрез одного, в небытность мою в доме, к моему дворецкому присланного офицера от неизвестной персоны три тысячи рублев для вручения мне отдать повелела. И хотя мой дворецкий, по незаобыклости таких тихих подаяний, оные деньги принять отрекался, но привезший те офицер, положа оные в мешках у него на столе, немедленно уехал. Сколько ж те таким образом оставленные у моего дворецкого деньги по неизвестности разных воображений, гаданий и беспокойств во всю ту ночь и в последующий день приключили, оное, благосклонный читатель, зная уже о моих предметах, к коим я жарко стремился, легко себе вообразить может.

Но недолго так я находился; ибо как в последующий день приехал во дворец и ее императорское величество изволила при первом своем всемилостивейшем на меня взоре спросить: что я так невеселым нахожусь, не болезнь ли какая или недавно бывший в доме моем пожар какое беспокойство приключили? то я, как с тем намерением приехал, чтоб о тех от неизвестной персоны присланных деньгах ее величеству донесть, осмелился подступить поближе и говорил ее величеству, что еще новое в прошедший вечер приключение гораздо чувствительнее бывшего пожара дух мой остре-вожило и я не нахожу способа, как то решить. Ее величество в тот миг соизволила с милостивою усмешкою мне сказать: "Я постараюсь вас успокоить, только откройтесь мне о том чистосердечно". И, взяв меня за руку, соизволила, от прочих отдаля, тихо спросить: "Какое то новое беспокойство, мне приключившееся?" Я как инако не заключал, что то по интриге для искушения от моих завистников или от какого богача, неправо себе что получить ищущего, такие деньги ко мне подосланы, то с должным почтением, но весьма в прискорбном виде о том ее величеству донес; но ее величество со всемилостивейшим видом то от меня выслушав, соизволила мне объявить: "Чтоб я не сердился и не оскорблялся, ибо-де я та неизвестная персона, которая к вам три тысячи рублев на постройку новой в доме вашем поварни прислала; только не кланяйся и не благодари, а паче теперь, мне за то". Такие высочайшие милости и чувствительное обрадование и в окамененном бы сердце благодарность возбудить могли, тем наиболее по моей искренней преданности в сердце моем оная пылала, что о чем я тогда не токмо искать, но и мыслить не начинал, то паче чаяния моего без всяких о том предзнаменований, по собственному ее величества благоволению и высочайшей милости получил.

Потом чрез несколько времени в бывших ее величества из Москвы в Вокресенский и Троицкой лавры в Сергиев монастыри, а оттуда чрез город Переславль в Ростов и в Ярославль походах между небольшой тогда только из первых придворных господ при ее величестве бывшею свитою и я имел счастие один только из сенаторов быть.

Я не отважусь здесь столь разумной, милостивой и трудолюбивой монархини повседневно производимых по ее званию дел подробно объяснить, ибо перо мое то все описать теперь сил не имеет; и для того и в оных походах только то, что до моих поведении касалось, сколько мне теперь из достопамятнейшего на мысль приходит, кратко опишу.

Между бывшими в том походе в рассуждении небольшой свиты господами имел я место в той же линее, где и ее величество сидеть изволила; а по вступлении на ночлеги и во дворцах неподалеку получая себе квартиру, повсечасно пред лицеи ее величества быть и в угоднейших ее величеству всегдашних разговорах, то есть о состоянии внутренних государственных дел, потребное к сведению ее величества по ее всемилостивейшему благоволению представлять и изъяснять счастие имел.

Сим образом, помнится, в бытность в Ярославле в приличных разговорах случилось мне на любопытные ее величества вопросы обстоятельно доносить, каким образом прежде бывшие генерал-кригс-комиссары и по их ордерам подчиненные их, а потом еще учрежденные при армии генерал-инспекторы в государствование императрицы Анны Иоанновны, повсегодно в летнее время, все армейские и гарнизонные полки в исправных экзерцициях и в довольствовании всех военных чинов по содержанию штатов, также все мундирные и амуничные вещи, дорожные экипажи и бываемую на разные употребления в полках денежную казну осматривали и лучших исправностей во всех учреждениях и производствах наблюдали и, как я напоследок, без мала 8 лет будучи генерал-кригс-комиссаром (когда уже генерал-инспекторы были отставлены, а по их инструкциям учрежденные полкам осмотры приобщены к должности генерал-кригс-комиссара), многократно по обеим тем должностям армейские полки, представляемые мне от дивизионных и бригадных командиров в параде, начиная с экзерциции, и во всех по артикулу учрежденных военных действиях, а потом их ружья, все их мундиры и амуницию, в строю находящуюся, и сначала обер- и унтер-офицеров, потом рядовых по именному списку всех перекликая, осматривал; а потом, отдаля штаб- и обер-офицеров от рот, каждого порознь к себе, в поставленную для меня особливо нарочную палатку, спрашивал о исправном от их командиров содержании, и нет ли им от кого обиды и притеснения, и после, оставляя оных при своей палатке, прохаживал вдоль шеренги и во фрунте стоящих унтер-офицеров и солдат таким же образом спрашивал, обнадеживая их, какое об них имеет ее величество в исправном содержании и довольствовании материнское попечение и что все то мне от ее величества наблюдать и в потребных случаях их защищать повелено. А по исполнении того, распустя полки в лагери их, все, как выше описано, по моим должностям прилежно осматривал и потребные взыскания и наставления делал. Причем о бывших тогда некоторых примечания и удивления достойных приключениях ее величеству доносил.

Между прочим же кстати мне пришло уведомить ее императорское величество, как государь император Петр Великий узаконил, дабы в каждый год по одному из господ сенаторов ездили по всему государству для ревизования в губернских, воеводских и прочих канцеляриях производимых ими дел и для восстановления доброго порядка, и что я еще в молодых летах будучи слышал, что первый из господ сенаторов в силу того был по государству объездчик граф Андрей Артамонович Матвеев, муж в разуме и в делах достохваль-ный, который, приехав в город Переславль-Залесский и осматривая воеводской канцелярии дела, когда нашел секретаря по его делам смерти достойным, то оный немедленно по резолюции его, графа Матвеева, в том же городе на публичном месте и повешен; но не знаю, правосудие ли сего сенатора так учиненное было тому причиною, что также и о других его сотоварищах, тогда в Сенате присутствующих, коим бы по очереди каждый год объезжать следовало, вообразили, что они такими же будут или коварными происками лакомство и прочие пристрастия крыть хотящие, так превозмогли, только в последующий год таких по государству объездчиков уже не было.

Ее величество, сие учреждение похваляя, соизволила объявить свое благоволение, чтоб и отныне впредь наподобие сего учредить, но на сие-де такому объездчику надобно время и требуется великих трудов. Я на то представил, что не соизволит ли ее величество своим указом мне повелеть в здешнем городе то возобновить и в воеводской канцелярии, также и магистрате о их состояниях, также и о находящихся в тех делах в исправном порядке ревизию учинить, и что я уповаю, не более как в один день все то исполнить возмогу. Ее императорское величество с немалым удовольствием и весьма милостиво сие принять соизволила и потребовала от меня изъяснения, каким образом я все то в один день могу исполнить.

Вот, мой любезный читатель, смотрите, какие успехи были с искреннею верностию и усердием служащего и чистосердечно желающего раба, чтоб полезными отечеству делами имя государей в числе бессмертных прославить! Я в тот же час, имея в памяти должности генерал-кригс-комиссара и генерал-инспектора, по коим я полки, как выше описал, многократно ревизовал, в коих многие есть пункты, способные употребить к ревизованию и градских канцелярий, иное ко апробации ее величества на словах представил.

Ее величество все то милостиво апробовать соизволила и, прибавя еще к тому некоторые от себя мне наставления и изъяснения, изволила приказать, чтоб я оное в последующий день самым действом начал; а какого содержания оная ее величеством апробованная инструкция была, то узнаете по действительному по той исполнению, о чем при сем обстоятельнее опишу.

Того ж дня призвал я к себе воеводу и магистратского главного судью и объявил им, что я, по высочайшему ее величества мне изустному повелению, буду в следующий день рано в их канцелярии для ревизования порядочного производства и исполнения их должностей; и для того б у них было во всякой готовности к освидетельствованию моему все то, что им и без понуждения моего по узаконениям в готовности всегда в канцеляриях своих иметь должно. И таким же подобием, как я по вышеписанным должностям, будучи генерал-кригс-комиссаром, к осмотру моему полкам приготовляться повелевал, приказал им, чтоб были: 1) имянной список присутствующим членам и всем канцелярским служителям со означением их служб и достоинств, как уже о том давно учрежденная форма гласит; 2) настольный реестр о находящихся в их канцеляриях нерешенных делах с показанием о каждом, отчего те без решения продолжаются; 3) реестр о полученных из Сената, из Юстиц-коллегии и из губернии указах, кои поныне в неисполнении находятся, также с показанием, какие тому препятствующие причины; 4) ведомости о наличной денежной казне, о недоимках и содержащихся в оной колодниках с изъяснением же, буде есть по тем к производству и решению какие препятствия.

В следующее утро приехал я в воеводскую канцелярию и, сев в главное судейское место, объявил, как выше описано, об осмотре оной высочайший ее императорского величества указ и велел записать его в протокол. А как все те ведомости, о коих выше упомянуто, на судейском столе приготовленные лежали, то я, во-первых, взяв имянной список и по оному всех канцелярских служителей, коих число было невелико, перекликая одного за другим и назначенным по тем спискам не вовсе исправными пристойное наставление учиня, приказал всем выйти вон из присутственной камеры, оставя при себе только одного воеводу. Оный был господин коллежский советник Кочетов, коего я таким же образом, как и в полках штаб- и обер-офицеров, спрашивал о следующем, а именно: 1) не имеет ли он от губернской канцелярии, или от Юстиц-коллегии, или от других командующих им в ревностном усердии и в справедливом должности его производстве затруднений и помешательств, ему сказуемых; 2) доволен ли он своими подкомандующими и не знает ли он за кем каких скрываемых пороков или пристрастий, правосудие и удовольствие по делам нарушающих, и о всем бы том представил мне чистосердечно с ясными доказательствами, в чем я ему по благоволению ее величества потребное защищение и вспоможение учинить потщусь.

На сии мои ему объявления хотя и были от него представления, но однако немного, о коих я ему приказал, чтоб он мне письменно представил. Потом велел ему выступить вон, а позвав его товарища, секретаря и прочих канцелярских служителей, впуская их по одному, так же как и выше описал, у них спрашивал, но от них никаких представлений к дальнейшим производствам не было; а я, учиня им пристойным образом каждому краткие наставления, велел воеводе, секретарю и некоторым канцелярским служителям войти в судейскую и все вышеименованные приготовленные для осмотра моего реестры и ведомости одну за другой рассмотрел и против тех пунктов, по коим мои наставления и резолюции были потребны, моею рукою подписал. И как все те вышеописанные в присутствие мое в канцелярии действия в то ж время в обыкновенную меморию надлежащим порядком записываемы были, то я апробовав оную, приказал, чтоб как оная, так и все те по моим данным резолюциям письменные мне представления, к дальнейшим от меня производствам подлежащие, приготовлены и в последующий день не позже как пред полуднем мне поданы были, чем сие ревизование и кончено; и как теперь помню, что я, не более 4 часов в оной воеводской канцелярии быв, все то произвел, а после тотчас отъехал в магистратскую канцелярию же, которая была неподалеку, и в той уже все присутственные члены таким же порядком в силу моего приказания с потребными мне представлениями в готовности меня ожидали. Но как в оной канцелярии служителей было еще меньшее число, тако ж находящимся их производств делам реестры и ведомости к ревизии еще менее, нежели в воеводской канцелярии, были, то я по оным таким же образом, как выше описал в воеводской канцелярии, надлежащее производство и пристойные о чем подлежало резолюции учиня, пополудни в исходе 1-го часа из оной канцелярии отправился во дворец и усчастливился ее величеству, за публичным столом обеденного кушанья со своими придворными и со многим числом тамошних из уезда приезжих дворян присутствующей, явиться.

Ее величество, милостиво воззря на меня и не быв известна о моей в те канцелярии поездке, изволила спросить: ужель я приготовился порученную мне от ее величества комиссию произвесть и скоро ли окончаю? Я на то с нижайшим ее величеству поклонением донес, что я, оную начав на рассвете сего дня, по сей час уже все действительно исполнить усчастливился, о чем теперь кратко словесно, а по приготовлении по тем моим производствам письменных уведомлений со всеми пристойными изъяснениями письменно мой всеподданнейший рапорт ее величеству представлю.

Такое мое уведомление великое удовольствие и удивление о том скором исполнении произвело, и ее величество весьма с милостивым видом изволила мне повелеть сесть за оный же стол обедать и, оставя мне время, чтоб я несколько себя насытил, изволила, не вставая из-за стола, о той мне порученной и так скоро исполненной комиссии долго разговаривать с довольными мне похвалами; что ж при том присутствующие и к речам приставать всегда могущие господа говорили, о том вы сами, любопытный читатель, по употребляемой ныне в разумном свете политике угадать можете. А я, как выше описал, от оных канцелярий все потребные мне уведомления и представления в последующий день получил и, сочиня из тех пристойный рапорт, ее величеству подать усчастливился, который ее величество с великим удовольствием принять и прочесть соизволила.

Такие счастливые для меня успехи и отменные знаки милости и доверенности ее величества ощущая, благодарностию к персоне ее величества наполненный мой дух всегда ревностно стремился ее величеству вернорадетельные услуги показывать. Итако я доложил ее величеству, не соизволит ли мне повелеть на возвратном ее величества шествии в Москву через город Ростов и Переславль-Залесский тамошние воеводские и магистратские канцелярии таким же образом осмотреть, что ее величество и апробовать всемилостивейше изволила.

Потом, как помнится, чрез сутки, соизволила ее величество шествовать обратным путем в Ростов, где соизволила побыть для моления по церквам и поклонения мощам святых угодников два дня, а я в то же время в оном городе воеводскую и магистратскую канцелярии таким же образом, как и в Ярославле, о чем уже выше довольно описано, освидетельствовать и потребные к моим старательствам к дальнейшему производству письменные сведения и представления взять и ее величеству донесть успел.

Таким же образом и по прибытии из Ростова в Переславль-Залесский воеводскую и магистратскую канцелярии освидетельствовал и также ее величеству донесть усчастливился.

Ее величество оное мое представление всемилостивейше от меня принять соизволила и, изъявляя о том свое удовольствие, соизволила мне приказать, чтоб я все те учиненные мною в вышеописанных канцеляриях производства, также и представленные мне от них доказательства о требуемых по оным изъяснениях к рассмотрению и решению Правительствующему Сенату с объявлением высочайшего ее повеления от себя письменно сообщил, что я по прибытии в Москву в 1763 году и учинил, о чем любопытный читатель, во удостоверение и в лучшее по любопытству сведение, может найти те мои Сенату сообщенные бумаги в архиве.

XII

В то же время бытности в Москве соизволила ее величество собственноручным надписанием, данным Сенату, поручить мне, дабы я коллежские, канцелярские, также губернские и воеводских канцелярий прежние штаты и к тем в прошедших разных временах прибавленные учреждения рассмотрел и вновь, по состоянию надобностей, с лучшими успехами оные сочинения к апробации ее величеству представил.

Я истребовал для собрания к тому потребных ведомостей и письменных производств бывших при уложенной комиссии в Сенате обер-секретаря Кошкилыпа и секретаря Чернышева.

Поверьте, благосклонный читатель, что такие по оной комиссии мои рассмотрения и сочинения великого труда мне стоили, ибо я, уже издавна обыкши все по должностям моим производимые дела не по наружным только видам и своими гаданиями, но по существу прежде бывших и настоящих происхождений рассматривать и веро-ятнейшие надежности к лучшему о тех решению изобретать и полагать со всеми моими о том прилежными тщаниями, как помнится, менее года участливился все то исполнить и еще к лучшему рассмотрению, согласию и поправлению быть могущих в том моих ошибок представил Правительствующему Сенату.

Но между тем по многим обстоятельствам и чрез уведомления моих приятелей познал, что такие знатные государственные дела, по особливой от ее императорского величества доверенности часто мне в производство поручаемые, день от дня число моих завистников и недоброжелателей умножали, и скрытно коварным образом поставляемые мне от них сети я уже иногда и примечать мог, токмо в кривые, гибкие и подлые дороги дух мой оные свести не возмогли, но еще более придавали мне тщания, чтоб я, употребления богомерзкой лести и обманов гнушаясь, честными и справедливыми путями превозмогал.

Итако, имея тогда без недостатку видеть, разговаривать, изъяснять и удостоверять персонально мою всемилостивейшую монархиню с таким усердием и чистосердечною верностью, как в древние веки Моисей и Илия с Богом в поверенных им делах поступали, по подаче вышеописанных штатов не замедлил я точную копию к предуведомлению ее величеству представить с нижайшим моим прошением, чтоб, избрав свободное время, соизволила мне приказать оное прочесть пред ее величеством, и какие окажутся притом неясности и сомнения, о тех соизволила бы выслушать мои изъяснения и доказательства, что было принято ее величеством милостиво, и я обнадежен был, что ее величество, избрав время, тако учинить соизволит.

Между тем о сих сочиненных мною всем коллегиям и канцеляриям и в Сенат к рассмотрению представленных штатах почти всей публике было известно, тем наиболее что я, как выше описал, мало вверяясь собственному моему разуму, а паче в том, чего сам в своих руках прежде не имел и в практике не видал, всегда спрашивался о том с людьми, такие дела в своих производствах имевшими, и для того рассматривая прежние, сочинял сии новые штаты, и чтоб все по тем должности к лучшему учредить, со многими из господ президентов и с губернаторами, советниками и из воевод мужами, долголетне и прилежно должности свои производящими, советовал и рассуждал.

Правительствующий Сенат, кроме некоторых господ членов оного, кои за разными препятствиями не присутствовали, те мои им представленные на рассмотрение штаты, только в немногих местах пополнения и изъяснения учиня, согласно одобрил на тех же основаниях, как я их сочинил; после чего вскоре представлены оные ее императорскому величеству к высочайшей апробации при докладе.

Я уповаю, что вы, любезный читатель, по таким, как я выше описал, моим поведениям не инако при сих строках помыслите, что когда те моими трудами сочиненные, Сенатом согласно утвержденные и к апробации ее императорскому величеству представленные штаты пред ее величеством читаны будут, тогда во оказующихся сомнительствах для изъяснения и доказательств я призван буду, как и я тогда того же несомненно ожидал.

Но увы! ей, не в укоризну и не в поношение, но по искренней моей любви и чистосердечной рабской верности беспристрастное сожаление имея, произношу некоторое роптание, для чего Всевышний удостаиваемых образ его носить не одаряет своим провидением, без коего наиразумнейшие, добродетельнейшие и справедливости все спокойство жизни своей в жертву приносящие монархи не могут избегнуть злоковарных сетей, в которые льстецы ко исполнению своих жадных лакомств и прочих пристрастий их заводят и хитрыми своими предупреждениями повреждают и отгоняют беспристрастно с искреннею любовью монархам и отечеству служащих людей, чему подобное нахожу и в рассуждении сочиненных мною штатов происхождение; ибо я от таковых происков, как выше описал, в сомнительствах объяснения представить не усчастливился, а чрез несколько месяцев по прибытии ее величества из Москвы в Петербург сведал, что мои завистники скрытно оные штаты рассмотреть домоглись и, охуля оные, инаковые сочинили, кои апробованы и от имени ее императорского величества в Сенат для обнародования и должного исполнения присланы.

Впрочем, для прочтения желающий копию сочиненных мною штатов в архиве Сената найдет. О преимуществе же последних, по коим и доныне как в коллегиях, так и в губерниях и во всех канцеляриях, уже со многими к тем после дополнениями дела производятся, другим, а паче тем, кои по оным действительно должности свои исполняют, любопытство ваше удостоверить оставляю.

И хотя такие от моих завистников и неприятелей бессовестные для повреждения мне многим обществу полезным делам помешательства умножали мне огорчения, но привычка моя быть в знатных титулах и устремления, о коих я выше уже много описывал, дух мой возвести на те пути, коими изнемогающие в старости прямо пользуются, не допускали, паче же отменные знаки пред многими другими часто являемой высочайшей ее императорского величества ко мне милости наисильнейше привязывали меня и под тучами в волнующемся вихрями море обращаться.

Между тем, как помнится мне, ее императорское величество жене моей соизволила пожаловать серьги бриллиантовые, кои ценят более пяти тысяч рублей.

А потом чрез год, без всякого моего домогательства и других о мне просьб, словом сказать, когда того не токмо не ожидал, но и намерения к снисканию в мыслях моих не воображал, тогда мне 30000 рублей золотом всемилостивейше ее императорское величество пожаловать же соизволила.

И тако наполненный благодарностью дух мой, присутствуя в Сенате, в комиссии о коммерции, еще непрерывно от ее величества персонально поручаемые мне особливые многие комиссии производя, неусыпно при всех случаях подлежащие справедливости, защи-щения и доказательства чинить, а пристрастных обманы и лестные внушения не робко, но честным образом ниспровергать не оставлял.

Я бы еще при сем о бывших моих в Сенате, в присутствиях ее императорского величества, при рассуждениях и соглашениях, по производимому тогда об откупе во всем государстве и о курении дворянам вина делу, употребленных мною споров и письменно представленных ее императорскому величеству моих по тому делу мнениях, против многих других рассуждений, описал; но как самому себя познавать и изобличать в непохвальных излишностях не легко есть, я же то употреблять о себе нередко тщась, иногда, да уж поздно, раскаивался о моих часто не в меру употребляемых жарких об истине домогательствах, и что гибких и кстати нежно-лестных слов производить ни склонности, ни дара не имея, паче же уже в брюзгливой старости находясь и теперь многими как словесными, так и письменными моими представлениями от многих знатнейших вельмож в том похвалы себе не заслужил, и для того о сем подробно в предосуждение себе описывать теперь оставил, дабы и по смерти моей, когда найдутся такие люди, которые при рассуждениях об оных делах разно толковать будут, удобнее было моим детям и их потомкам при таких случаях меня извинить, а ссылаюсь только на то, что в Сенате на бумаге о том найдется и что по тем делам самым действом поныне произошло и благоразумным известно есть.

И тако я, от двух всемилостивейших монархинь имев счастие многие отличные пред другими мне в чинах равными во многих делах поручения производства, и чрез милостивые их ко мне доверенности нередко имев многих моих сограждан жребий в руках моих, и довольно имев случаю по самым делам завистных, ненавистных и пристрастных ласкателей, их хитрые и разнообразные происки и употребления под похвальными видами успешно во зло производимые познавать, научен был не забывать и помнить, что от счастья к несчастью один шаг бывает.

Напоследок, по многих письменных и словесных таких спорах, кои мне стоили великих трудностей, еще более день ото дня в состоянии моего здоровья слабее становясь, и сам уже о себе чувствовал я, что дни мои на вечер склонились и солнце от меня отдаляется, но как все разумнейшие доказывают, что познавать самого себя и обличать есть наитруднейшая работа, в чем я, мало дару имев, не мог бы собою, ежели бы Всевышний, по Своему провидению, не соизволил способами разных приключений так скоро и благополучно от тщетных сует и лестных воображений отдалиться и получить, со всемилостивейшим от императорского величества знаком милости, увольнение, как в начале сего моего журнала ясно показано.

За сим прости, мой любезный читатель! Теперь перо мое изнемогло, а дух мой, не надеясь еще другой весны дождаться, в наставший теперь чистый и благорастворенный воздух в мою деревню и в возращенный моими попечениями сад пользоваться спешит.

1772 года, апреля 10 дня.

Письма и предложения князя Якова Петровича Шаховского

Письма к императрице Елисавете Петровне и к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому

Всемилостивейшая государыня императрица. Вашему императорскому величеству, по верноподданнической моей должности, всенижайше доношу, и свидетель есть Всевышний Судья и сердцевидец Бог, что я порученную мне от вашего императорского величества должность, ей ревностно и беспристрастно всегда исполнять тщуся и о решении оставленных в Синоде без надлежащего исполнения дел, к пользе Святой Церкви и к лучшему вкоренению народу закона и в соблюдение вашего императорского величества интересов руководствовать могущих, Синоду письменно и почасту и словесно предлагая, и хотя за не частым в канцелярию членов полным собранием и за кратким их присутствию временем (о чем обстоятельно в подаваемых вашему императорскому величеству моих осьмидневных репортах значится), не скоро, но некоторые из тех к надлежащему исполнению производятся; а таковые ж между теми находящиеся дела, по коим одни яко епархиальные архиереи, а другие яко монастырские начальники правлениями и по оным ответами и отчетами в Синод обязаны и по тем же паки, яко члены в Синоде рассматривать и справедливо решить должны, весьма не скоро в надлежащее действо производятся. Того ради, по ревности и беспристрастию, с коими я вашему императорскому величеству служение мое подданническое исполняю и дабы я в том от Бога и от вашего императорского величества осужден не был, чрез сие донесть и экстракт о некоторых в Синоде без надлежащего исполнения длящихся делах для собственного вашего императорского величества известия и рассмотрения (ибо уповаю, что по моим частым о том докукам доклады или просьбы к вашему императорскому величеству учинены будут) поднесть дерзновение принял, с истинным при том вашему императорскому величеству, яко Богу моему, откровением: чтоб означенные дела в Синоде в надлежащее состояние привесть, возможности моей нет, и скорее старания к учинению мне разными образы в том препятствия, нежели к надлежащему означенных дел исполнению, употребляются; ежели когда повелите мне, нижайшему рабу, предстать вашему императорскому величеству, то я по истине, яко Богу моему, без всякого пристрастия о происхождении оных дел вашему императорскому величеству донесу.

Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всеподданнейший и нижайший раб

К. Яков Шаховской.
Дня 15 июля 1745 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. По верноподданнической моей Богу и вашему императорскому величеству должности, которую я всегда беспристрастно продолжать тщусь, о оставленных поныне без надлежащего исполнения делах, каковых ваше императорское величество, яко главнейших Всевышнему Судье угодностей (то есть чтоб иметь милосердие к лишенным, не отвращать лица от злостраждущих и охотно являть пособствие тем, кои себе пособить не могут) исполнять всегда ищете, при сем вашему императорскому величеству из состоящих о тех указах экстракт с приложением моего мнения для всемилостивейшего рассмотрения и благоволения поднесть дерзновение принял, и при том же вашему императорскому величеству, яко Богу моему, истину доношу, кто в Синоде о таковых и сим подобных делах, кои до них самих, яко до епархиальных архиереев, также до монастырей и до вотчин им подвластных касаются, мне для вашего императорского величества интересов чинимые предложения прежде на меня злобу и ненависть, нежели надлежащее тем делам решение сочинять могут; но я, будучи в должности моей верен, не могу премолчать, ибо вашего императорского величества милость и правосудие твердая надежда и спасение мое есть. При сем же о прочих моих многих Синоду предложениях и о сочиненных для решения полезных дел выписках (о коих я вашему императорскому величеству в Петергофе письменно, а и здесь такожде и словесно доносил) ныне в канцелярии Синода без решения продолжаются. До смерти моей пребуду вашему императорскому величеству всевернейший, радетельнейший и всепокорнейший раб

К. Яков Шаховской. Февраль 1746 года.

Сиятельнейший рейхсграф, милостивый государь мой, Алексей Григорьевич. По верноподданническому моему рабскому к ее императорскому величеству усердию, претерпевая все на меня Святейшего Синода членов негодования удержанием излишнего получаемого ими жалованья, которое они, сверх ежегодно бываемых им из архиерейских вотчин и монастырей многочисленных денежных и хлебных доходов, на свои собственные расходы употребляли, — уже двадцать четыре тысячи рублев в казне ее императорского величества соблюл. А ныне паки, и за присланным ее императорского величества указом, Святейшего Синода члены в свою угодность, а не в силу указов, учиненным не по порядку определением оные взять себе хотели. Того ради, по моему ревностному усердию, с крайним моим вернотщательным прилежанием ее императорского величества интересы наблюдая, по силе моей инструкции, протестовал и не надлежащее о выдаче им того жалованья учиненное определение остановил и из того всего происхождения сочиненный экстракт для подачи ее императорскому величеству, ко всемилостивейшему рассмотрению и апробации с должным моим почтением при сем приложить дерзновение приняв, нижайше вашего сиятельства, милостивого государя моего, яко известного о всех ее императорскому величеству вернослужащих предстателя, прошу оный ее императорскому величеству, нашей всемилостивейшей государыне, поднесть и меня одного против многих за ее императорского величества интересы спорить определенного, в случае заочно токмо за свои прибытки жалобами сплетенными утесняемого, известным ее императорского величества правосудием защитить и испросить, чтоб позволено мне было не едиными словами, но чрез доказательство настоящих дел мою невинность и беспристрастную верность удостоверить. А я есмь и всегда подвергая милостивой вашего сиятельства протекции, с должным почтением непременно пребуду, сиятельнейший рейхсграф, милостивый государь мой, покорнейший слуга

К. Яков Шаховской. Июня 20 дня 1748 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Еще кроме надлежащей моей вашему императорскому величеству верноподданнической учиненной присяги, в инструкции должности моей, вселюбезнейшим вашего императорского величества родителем государем императором Петром Великим узаконенной, между прочим, изображено: в 1-м пункте: "обер-прокурор повинен смотреть, дабы Синод свою должность хранил и во всех делах к рассмотрению и решению Синоду подлежащих истинно и ревностно и порядочно, без потеряния времени, по регламентам и указам, отправлял и чтоб в Синоде не на столе только дела вершились, но самым действом, по указам, исполнялись". В 2-м: "также должен смотреть, дабы Синод во всем праведно и нелицемерно по регламентам и указам поступал. А ежели что увидит противное сему, тогда в тот же час повинен Синоду предлагать явно, с полным изъяснением, в чем он или некоторые из них не так делают, как надлежит, дабы исправили. А ежели не послушают, то должен в тот час протестовать и оное дело остановить и немедленно объявлять генерал-прокурору для доношения вашему императорскому величеству". В 10-м: "и понеже сей чин — яко око и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет и ежели в чем поманит или инако каким образом ни есть должность свою ведением или волею преступит, то яко преступник указа и явно разоритель государства наказан будет".

Того ради я оную мою должность со всякою верностию исполнять тщась, усмотря, что Святейший Синод, испрося у вашего императорского величества Коллегию экономии в свое со всеми доходы ведомство, вместо того чтоб, по силе Духовного регламента и многих вашего императорского величества указов, для содержания отставных офицеров и солдат, ранами и болезнями отягченных, и для сиротопитальных домов, в чем они многими ж указами одолжены были, доходов умножать, — из прежде окладных в казну собираемых денег по большей части в великовотчинные архиерейские домы и монастыри не требовать от оных, как надлежит, по силе Духовного регламента и указов, о повсягодных приходах и расходах ведомостей и не чиня по тем об остатках надлежащего попечения, по прошениям их, на починку и строение уже более 40 т. рублев роздали, сверх многих моих словесных напоминовений и письменно Святейшему Синоду о должном тех доходов соблюдении предлагал. Но точию по оным моим предложениям Святейший Синод надлежащего, в силу указов, исполнения не чинит. А из оной окладной собираемой в казну суммы не по надлежащему и поныне раздает. И для того я, чрез учиненный мой протест оную непорядочную выдачу остано-вя и сочиня из всего о том происхождении экстракт вашему императорскому величеству, с рабским моим почтением ко всемилостивейшему рассмотрению и благоволению поднесть дерзновение принял и доколе жив, с непременным моим усердием пребуду, всемилостивейшая государыня императрица, вашего императорского величества всевернейший, радетельнейший и всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Июня 21 дня 1748 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. По порученной мне от вашего императорского величества в Святейшем Синоде должности, которую всегда ревностно без всякого пристрастия исполнять тщусь, усмотря в 1745 году, что присутствующие Святейшего Синода члены денежное жалованье, не по силе вселюбезнейшего вашего императорского величества родителя высокославныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого состоявшегося о том в 1721 году генваря 18 числа указа, не малую сумму из лишнего из принадлежащей Богу и вашему императорскому величеству казны себе употребляют, сначала словесно подавая им совет, чтобы они собою оный указ преступать и излишним жалованьем пользоваться не дерзали, но испросили б того из высочайшей вашего императорского величества милости предлагал; но как они, того от меня за потребно не приняв, о той себе жалованья выдаче протокол подписали, то я тогда ж по должности моей, с ясными резонами письменно протестуя, тою им выдачу остановил, а вашему императорскому величеству, при всеподданнейшем доношении, о происхождении того экстракт подал. И с того времени Святейшего Синода члены, за необъявлением от них о получаемых ими от своих мест для причету, по силе означенного государя императора Петра Великого 1721 года указа, к жалованью доходах и за нечинением о том должного производства самовольно жалованья (коего с начала моего о том протесту против прежних выдач уже с 24 т. рублев в казне вашего императорского величества осталось) лишались. А сего 1748 года апреля 6 дня в присланном вашего императорского величества за собственноручным подписанием указе оный вселюбезнейшего вашего императорского величества родителя указ (который я, по верноподданнической моей должности, в 1745 году защищая, жалованья им без причету брать остановил) подтвержден и чтоб Святейшего Синода членам оное удержанное жалованье выдать и впредь производить по силе того 1721 года генваря 18 числа указа, точно изображено. Но оные члены и за тем того жалованья себе получить имея тщание, сего июня 10 дня, будучи в синодальной канцелярии в собрании, в небытность мою объявя своеручно, без надлежащего поправления от их подчиненных мест канцелярского порядка для причету к жалованью об одних только, и то малом числе получаемых ими деньгах, а о хлебных и прочих вотчинных доходах, каковые владеющие деревнями обыкновенно продают и тем не малую сумму денег сочиняют, умалчивая и тогда ж не слушав по надлежащему сочиненной о том из указов выписки, учинили о выдаче оного непристойное, к немалому вашего императорского величества интереса ущербу, припискою в преждеучиненное к производству протоколов решение, которое я, по должности моей, протестациею остановя и вышеписанных денег взять их не допустя, о всем том происхождении и моих на оное чинимых им протестах экстракт, такоже и с своеручных их объявлений копию, для всемилостивейшего рассмотрения и апробации вашему императорскому величеству при сем подношу. И припадая к стопам вашего императорского величества, с рабскою моею верноподданническою покорностью прошу явить мне со всемилостивейшим покровом наставление, понеже без того один против шестерых, да еще таковых персон, которые по своим делам просители и сами судьи есть, в частых спорах за ваши императорского величества интересы обретаючись и с истинною в изнеможение впаду. И при сем на известное вашего императорского величества правосудие твердо уповая, что заочная оных Святейшего Синода членов на меня приносимая жалоба без надлежащего исследования и доказательства природной вашего императорского величества к верноподданным милости и от меня нижайшего отвратить не может, во всю жизнь мою непременно пребуду, всемилостивейшая государыня императрица, вашего императорского величества всеподданнейший и всерадетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Июня 21 дня 1748 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Во исполнение вашего императорского величества мне повеления о деньгах всенижайше доношу: из тех только, кои я усмотря, что напрасно тратились, силою вашего императорского величества указов, от надлежащих расходов удержал 100 т. рублев ко употреблению, куда ваше императорское величество повелите. С вернорабским моим усердием всеподданнейше представляю, а именно: 1) Собранные, в силу Духовного регламента и указов, по смерти духовных персон при Святейшем Синоде и в разных местах по епархиям обретающиеся тридцать тысяч девятьсот сорок четыре рубли. 2) В Новгородском архиерейском доме, за положенное тому дому суммою, по апробо-ванному от государыни императрицы Анны Иоанновны, на все как архиерею, так и на прочее довольное содержание штату, остающиеся деньги и за хлеб, по ценам с 1745 года, с посланного по объявлению моему из Святейшего Синода (дабы оных никуда в расход не тратить) вашего императорского величества указа, поныне за шесть лет — сорок семь тысяч восемьсот пятьдесят восемь рублев. 3) Из собирающейся на штат Святейшего Синода суммы (из коей напредь сего повсягодно синодальные члены не в силу указов сверх бываемых им многочисленных от епархий и монастырей доходов полное жалованье брали, удержанные мною ж с майской 1745 года трети, поныне, кроме несколько в расход между тем временем употребленных) в наличестве остается более тридцати тысяч рублев. А ежели когда ваше императорское величество и оным синодальным членам за вышепоказанные прошлые годы, в коих они епаршескими и монастырскими доходами себя содержали, означенное удержанное жалованье сполна, из единой вашего императорского величества высочайшей милости, выдать повелите, то оные синодальные члены и кроме тех денег из других в ведомстве Святейшего Синода бываемых в разных местах за расходами остатков и из неокладных сборов толикую сумму сыскать могут. По канцелярии ж синодальной экономического правления, где всех епархий и знатнейших монастырей доходы ведомы, остающихся от расходов в наличестве денег и хлеба мало оказуется. Но ежели бы, всемилостивейшая государыня, во оной экономической канцелярии о доходах (кои Святейший Синод у вашего императорского величества на богоугодные дела и для лучшего тех доходов размножения испрося поныне еще в худшем состоянии оставляет) по моим Святейшему Синоду неоднократным письменным предложениям (о чем я, по должности моей, и вашему императорскому величеству доносил) учреждены были, то б поныне уже не малая сумма денег, а наипаче величайшее число хлеба в готовности было. Всемилостивейшая государыня императрица, вашего императорского величества всевернейший, радетельнейший и всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Ноября 10 дня 1751 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Упрямство, что я всегда, беспристрастно соблюдая вашего императорского величества интересы, прилежно наблюдаю, дабы монаршеская власть и рабское послушание в своих пределах сохранялось, и что я с такими, кои по делам, на которые точных регламентов и указов нет, вместо того чтоб с докладу и испрося указ вашего императорского величества, по тому поступать, сами по своим рассуждениям о тех определяя в действо производить охоту имеет, я ни для какого приобретения согласиться не могу, учинило меня, в кратчайшее в сем моем от вашего императорского величества пожалованном чину, Военной коллегии неприятелем. Но чтоб о всем подробно происхождении описанием теперь ваше императорское величество не утрудить (но когда повелите, обстоятельнее представлю), при сем о последнем происхождении кратко донесть дерзаю. Понеже при таковых чрезвычайных войск, в силу именного вашего императорского величества указа, движений необходимо потребно будет сверх определенных табелей и штатов и деньгам на чрезвычайные расходы и на всякие тому войску и генералитету случающиеся необходимости употреблять; но чтоб о таковых экстраординарных деньгам вашего императорского величества расходах предрассуждать и число и меру полагать и по своим определениям производить ныне присутствующим в Военной коллегии, о том оная коллегия ни от вселюбезнейшего вашего императорского величества родителя, ни от последующих по нем коронованных государей, наивящше же от вашего императорского величества точного указу не имеет; но только то, что в прошедшую польскую войну, по докладу Минихову, от государыни императрицы Анны Иоанновны дана была за собственноручным подписанием резолюция, дабы комиссариат на кургеров, на штафеты, на шпионов и на прочие чрезвычайные расходы, по его тогдашним письменным требованиям, деньги отпускал. Толкуя себе в пример ныне и впредь, а паче когда и война случится, чрезвычайные расходы определять в свою власть приписуют, а меня и комиссариат, без всякого отрицательства по их определениям, выдавать принуждает, и что я их в том не послушал и спросился Сенату (в чем комиссариат особливо указом вселюбезнейшего вашего императорского величества родителя обязан) — за все то мое упрямство невзирая на то, что комиссариатская должность под особливою протекциею вашего императорского величества, как о том именно в военном артикуле в 3-й главе означено, взысканием ответа и еще без надлежащего штрафа оставить меня не намерена. Всемилостивейшая государыня, в таковых случаях сколь более они от исполнения у вашего императорского величества именного за рукою о чрезвычайных деньгам расходах указу (о коем я точно обер-цалмейстеру и оной коллегии члену Сумарокову ясно, как им самим такс определять не надлежит, персонально доказывал) отдаляются избрав, то, как выше изображено, данную Миниху резолюцию себе в пример (коим паче себя обвиняют, нежели оправдают) свое в том определении утверждать и впредь действительными учинить стараются, столь наиболее беспристрастная ревность и вернорабское к вашему императорскому величеству усердие в том им не последовать, а вашему императорскому величеству донесть принуждает, что исполня с несомненным упованием на ваше императорского величества правосудие и милость, которые меня в подобных сему при Синоде приключениях не токмо защищали, но и беспристрастну в должности моей в век быть научили. Повергаяся к стопам вашего императорского величества, покорно прошу, рассмотря мою невинность и дабы Военная коллегия, сердясь, что я не их собственные определения исполнять, но вашего императорского величества указы ненарушимо хранить тщусь, в смятность должность мою не приводили, милостиво защитить и избавить меня от клеветы человеческой, дабы возмог сохранить заповеди твои. Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всеподданнейший и вернорадетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Июня 13 дня 1753 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Сего марта 15 дня в присланном ко мне от генерал-шефа, кавалера и вашего императорского величества генерал-адъютанта графа Петра Ивановича Шувалова письме объявлен вашего императорского величества указ, чтоб повеленную, по докладу моему, постройку цейхгауза впредь до указа не чинить; о чем, по рабской моей должности, вашему императорскому величеству во известие и, буде о том производстве от кого инако как вашему императорскому величеству донесено, во оправдание мое чрез сие представить смелость принял. Когда в прошедшем декабре месяце ваше императорское величество изустно повелеть мне соизволили, чтоб цейхгауз для поклаж армейских мундирных и амуничных вещей отстроивать, тогда же я, по должности моей, как такие дела производить и утверждать надлежит, — еще же слыша, что ваше императорское величество об отделке всего того цейхгауза намерение свое объявлять изволили, представляя, что по прежней смете на отделку только внутри в некоторой части оного цейхгауза для поклаж комиссариатских магазейнов сорок тысяч рублев от архитектора показано, — испросил у вашего императорского величества позволение, чтоб план и разных образцов тому цейхгаузу фасады, а о ценах, во что тот станет, смету для апробации прислать к вашему императорскому величеству; и потому, прибыв в Москву, чрез архитектора, князя Ухтомского, сочиня оному цейхгаузу план и разных образцов фасады, с особливым же при том показанием, сколько в оном цейхгаузе только для надобностей комиссариатских места и в том строения потребно, и с учиненными оным же архитектором о всем том строении порознь о ценах сметами с приложением моего доклада и мнения сего года минувшего генваря 15 дня к генерал-прокурору, князю Никите Юрьевичу Трубецкому, для представления вашему императорскому величеству к рассмотрению и апробации послал. Но не получа на то вашего императорского величества апробации и точного указу, никакого начинания к тому строению не учинил, ибо я, по должности верноподданнической, и особливо будучи при Синоде, частыми из уст вашего императорского величества научениями пользоваться и утверждаться имел счастие, всегда должности моей дела не инаково, но во всем как вашего императорского величества законы и точные указы повелевают производить всегдашнее тщание имею. Всемилостивейшая государыня императрица, вашего императорского величества всеподданнейший и вернорадетельный раб

К. Яков Шаховской. В 16 день марта 1755 года, из Москвы.

Всемилостивейшая государыня императрица. Я, сначала будучи не богат и чрез 36 лет в военных и штатских службах беспорочно в должностях моих обретался, высочайшею вашею императорского величества милостью в знатный чин возведен, а к содержанию моей фамилии и к поведению по пристойности моего характера, также на платья и экипаж, весьма недостаточные доходы имел, ибо и ныне за мною токмо во всех деревнях не с большим 1000 душ и так малодоходны, что, ей, не более как на 1/2 тысячи рублев в год получаю. Но Всевидящему и Всемогущему Творцу угодно стало, чтоб меня от убожества чрез графиню Софью Никитичу Головину избавить; она, по отце Пушкиных одной фамилии и не весьма дальняя родственница с матерью моею, узнав меня, учинилася ко мне милостива и видя, что я с покорностью и ласкою справедливо ей во всяких случаях и в ее тяжких, почти всегда одержимых, болезнях и с детьми моими вернорадетельно и неотступно упреждая домашних рабов ее, служим и о здравии и о упокоении ее всеусердно всегда стараемся, в такое удостоверение и обязательную милость нас приняла, что не только недостатки к содержанию и поведению нашему награждала, но еще соизволила, чтоб и по смерти ее определенною от нее к нам милостью мы от убожества избавлялись; по учиненной о своих имениях письменной за ее рукою и нескольких свидетелей подписанной духовной, также и во всенижайшем своем к вашему императорскому величеству сочиненном же письменном прошении, между прочим, о мне и о детях моих — чтоб в некоторых ее имениях участниками же быть, — написала. А уведомился я, что ноября 27 числа она, будучи в Москве, из тяжких ее болезней, по воле Всемогущего, от сея временныя в вечную жизнь взята; того ради оное ее, графини Головиной, к вашему императорскому величеству нижайшее прошение, а с ее духовной и завещательного письма, кои я куда надлежит, в силу вашего императорского величества законов, для производства представил, для известия копии при сем подношу и, нижайше припадая к стопам вашего императорского величества с сыном и с дочерью моею, которая уже невеста, еще на моих руках есть, всеподданнейше просим: всемилостивейшая государыня, ради Самого Бога, по природному своему милосердию и правосудию, избавьте нас от убожества. Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Декабря 5 дня 1755 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Несумненно веруя о божеском и о вашем императорского величества правосудии, что сие мое недостойнейшего и под гневом вашего императорского величества в сокрушении находящегося раба слезное и неискусным пером в волнении страха и горести сочиненное прошение так, как Сам Бог, выслушать не возгнушаетесь, приемлю смелость всенижайше представить, всемилостивейшая государыня, что я ветхие и к сломке и к переноске назначенные покои, в коих была разрядная и живали комиссар, также пиво- и медовары и их работники, состоящие ныне впусте при дворцовых пивоварнях, которые по течению Яузы реки, с одной стороны ниже гофгошпиталя, а с другой стороны ниже торговых бань, ей, весьма не на приличном месте находятся, дерзнул приказать гошпитальную контору и несколько подьячих и прочих служителей здоровых, а не больных и окроме таких, кои за больными хождение имеют, перевесть и чрез то в гошпитале верхний апартамент опорознил и при себе более 100 постелей для больных солдат вновь прибавил и тем тогда всех привозимых больных солдат и рекрут принимать и для пользования в призрительном содержании иметь способ нашел и то, по истине, всемилостивейшая государыня, для такой необходимости, чтоб спасать жизнь без призрения умирающих от духоты и от непомещения в гофгошпитале больных солдат: ибо я ссылаюсь на полковых командиров, как без помощи солдат в горячках и в прочих болезнях, за неимением в гошпитале к помещению места, назад чрез Москву в их квартиры полумертвых отвозили. А потом, когда т.Маслов, паче жалости к призрению больных солдат, за одно только то, что я без позволения его оные ветхие покои занять велел, озлобясь и минуя все то, как я от его же подкомандующего уверен, что оные покои, также и все те пивоварни уже дворцовой гжельской волости крестьянин Яков Федотов сломать и перенесть на Введенские горы подряжен; да хотя б и того не было, то не потребовав, дабы я на том же или б и лучшем месте, где б он мне назначил без помешательства призрения больным солдатам, а к надобному времени такие ж покои из нового леса построить велел, токмо многие жалобы к повреждению моему несправедливым образом соплетал и уваживая о тех покоях излишнее опорожнения оным домогался; то и тогда я, опасаясь, дабы более за то, когда оные негодные и к сноске назначенные покои впусте до сломки стоят, а больные в гошпитале паки от тесноты без помощи страдать будут: в том пред Богом и пред вашим императорским величеством обвинен не был, о опровержении оных, без особливого вашего императорского величества указа, пока минует необходимая надобность, ответною из комиссариата к нему, Маслову, промемориею с прописанием вышеозначенных резонов отказать отважился, довольно зная, как ваше императорское величество и величайших сокровищ для помощи таким страждущим жалеть не изволите и будучи в рассуждении, когда оный Маслов, тех ветхих покоев и пиво- и медоварен, которым я от него только до мая месяца, пока можно, несколько в легких болезнях солдат в палатках помещать требовал, сломать не велит и, в повреждение мне, инаково о том вашему императорскому величеству донесет. И когда в том так, как и от всех заочно обвиняемых, и от меня ответ ваше императорское величество взять повелите, то б, все о том изъясня с доказательством о ветхости оных строений и что те пиво- и медоварни по течению Яузы реки с одной стороны-ниже и близ самого гошпиталя, а с другой стороны неподалеку ж и ниже ж торговых бань, ей, весьма в неприличном месте стоят, вашему императорскому величеству представить был готов и когда б повелено было, вместо оных, где наилучшем месте, хотя из суммы гошпитальной, новые построить к надобному времени успели бы, и тогда же вспомня пример, как и в прошедшую шведскую войну в С.-Петербурге, за непомещением в гошпитале умножившихся больных, многие партикулярных персон каменные пустые дома заняты были, чтоб и он, г. Маслов, недавно построенный о двух апартаментах каменный свой дом, ныне пороз-жим состоящий, в случае, ежели еще больные умножатся, в угодность Богу и в честь себе для помещения и призрения оных больных солдат занять мне позволил, оною промемориею его склонял особою; как слышу, он, соплетая на меня жалобы, разглашает тот двор его не токмо занимать, ниже назначать под больных не приказывал и в том всеми свидетельствуюсь также, что я и во оные ветхие и в ломку назначенные при поварнях обретающиеся покои во осторожность, — а особливо слыша злобное г. Маслова, как он тот мой поступок мне в повреждение превратить устремился, многократно определенному именным вашего императорского величества указом, для повседневных при гошпитале смотрений и лучшим порядком наблюдательств, генерал-майору Кумингу и под его ведением состоящим гошпитальному доктору и комиссару (чтоб не токмо плотников и протомоиц, ибо оные для житья и таких дел другие особливые места имели), но ниже таких, кои часто при больных находятся, во оные избы жить не допускали, подтверждал и во уверение того, что во оные покои, в силу моих приказов, не таковые жить определены от оных, как генерал-майора Куминга, так и от комиссара с точным показанием, кто именно во оные ветхие покои из гошпитальных служителей переведены, репорты имею. И что же оные после поданных мне репортов плотников и протомоек своевольно в те покои перевели и о том мне знать не дали, того мне усмотреть невозможно, паче же ныне при многотрудных моих о заготовлении и отправлении на армейские и новоформирующегося корпуса полки мундирных и амуничных вещей и прочих по должности моей нужнейших и время не терпящих делах, для коих я непрерывно в каждый день большую часть в канцелярии комиссариата бываю. Всемилостивейшая государыня императрица, я, не ища никаких предстателей, к правосудию и милости вашего императорского величества прибегая и с рабским моим повиновением припадая к стопам вашего императорского величества, чрез сие всепокорнейше просить дерзаю, ежели как инако о моих в том поступках от кого вашему императорскому величеству донесено, то, для лучшего о всем том уверения, повели, всемилостивейшая государыня, из здесь главнейшим в поверенностях вашего императорского величества находящимся персонам, по присяжной должности, исследовать, и ежели инаковые мои производства найдутся и буде после поданных мне от генерал-майора Куминга и от комиссара вышеписанных репорт из других мест плотники и протомои в те ветхие и к сломке назначенные покои по моему приказу или с моего ведома переведены и жили, то, по законам вашего императорского величества, нещадно еще наказать меня повелеть. Всемилостивейшая государыня императрица, вашего императорского величества вернорадетельнейший и всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Майя 1 дня 1757 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Какие я, по моей должности, о скорейших из рижских магазейнов к полкам мундирных и амуничных вещей отвозах старательства употреблял, о том обстоятельно в учрежденную при дворе вашего императорского величества Конференцию уведомил. А ныне же, во исполнение изустного вашего императорского величества мне повеления, по верноподданнической моей рабской должности, вашему императорскому величеству беспристрастно доношу. Я в проезд мой чрез Ригу к генералу Фермеру до Либавы и будучи там, также и обратно едучи до Риги, сколько где мне с солдатами и с офицерами видаться случалось, всегда елико возмог разведывал чрез пристойные разговоры, какую они склонность имеют к преждебывшему главному их командиру и отчего в прошедшей кампании солдаты в слабости были? И хотя, всемилостивейшая государыня, как обыкновенно от разных людей разные и рассудки слышал, но по большей части сказывали, что солдаты до баталии были в состоянии и охотно как наискорее с неприятелем драться желали. А когда по счастливой баталии паче чаяния к границам армия назад пошла, то солдатам было неприятно, и потом случившаяся худая погода и трудные марши много слабости и болезней солдатам приключили, и то все к непохвале главному командиру причитают. А ныне же солдаты, коих мне видеть случалось, а до прочих от многих уверяем был, что все в добром состоянии и охотно в поход собирются; и, по истине, беспристрастно же вашему императорскому величеству доношу: когда мне случалось в разговорах им напоминать вашего императорского величества соизволение и сказуемые им милости, то не токмо язык их, но и вид, на лице их оказующийся, довольно уверял, что они повеления вашего императорского величества ревностно и охотно исполнять тщатся. Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества верноподданнейший и всенижайший раб

К. Яков Шаховской. Дня 4 генваря 1758 года, из Риги.

Ее императорскому величеству самодержице всероссийской от тайного действительного советника, генерал-прокурора князя Шаховского всеподданнейший доклад. Ваше императорское величество из высочайшей милости к дому оставшему барона Александра Строганова в их соляных, медных и железных заводах повелеть мне соизволили между женой и детьми его на основании законов раздел учинить; и я, стараясь всемилостивейшее вашего величества исполнить по всем вашего императорского величества о разделах узаконениям, с крайним моим наблюдением рассматривал; но токмо точных о соляных, о медных и железных заводах, за движимое или за недвижимое имение их почитать и как оные наследникам и женам разделять, узаконений нет; и не для того ль, что такие минеральные промыслы и заводы по большей части после уложения строиться и размножаться стали, а в дворянские фамилии и гораздо невдавне вошли и о тех разделах едва ль дела и тяжбы приказные были ль, ибо таких и по справкам не оказуется. А только по прежним делам, также и еще по состоявшейся о разделе Валковых наследников 1749 года на докладе собственноручной вашего императорского величества апробации, — из домовых всяких пожитков и уборов, также хлеба и скота, из городовых и загородных дворов и приморских мест и в деревнях из помещичья строения женам четвертая часть к получению утверждается. И для того всенижайшее мнение мое при сем представить дерзновение принял: оные соляные так медные, и железные и другие заводы, также как и прочие из таковых материалов разных художеств фабрики от разных строений, инструментов, плотин и водой движущих машин, работою же и деньгами ж из земли и воды достающие прибыли, гораздо ближе к мельницам и дворам помещиковым с садами регулярными и со многими в тех уборами, с фонтанами и прочими водяными и земляными строениями (как первые для прибыли доходов, так последние для прибыли ж вместо денег, любящим хороший вид и увеселительного при тех время провождения такими же капиталами построены) уподоблять и равно из всех тех женам, яко из движимого 4-я, а наследникам указные части определять; что все, к высочайшему соизволению и апробации, вашему императорскому величеству всеподданнейше представляю.

К. Яков Шаховской. Майя 20 дня 1761 года.

Оставшее после покойного барона Строганова недвижимое имение, т. е. родовые, жалованные и купленные деревни со всякими угодьи, с людьми и со крестьяны, между женою его баронессою Строгановой и наследницами двумя дочерьми разделены все без остатка и каждая своею частью действительно уже владеют.

А ныне раздел ее, баронессы Строгановой, с наследницами состоит только в следующем: 1) При соляных промыслах в розсольных трубах, варницах и анбарах. 2) При медных и железных заводах, в фабриках, дворах и разных заводских инструментах и рудах, как наличных, так и в земле сысканных, и в мастеровых людях. В строение и произведение тех заводов и на прииск руд баронесса Строганова употребила от собственной своей части капитала в число всей суммы 4-ю часть. А законами повелено: Соборного уложения 17-й главы по 1-му пункту, женам после мужей давать из мужних животов 4-ю часть да приданое. По именному 194 году указу, по 1-му пункту, из оставших после мужей дворов давать женам четвертый жеребий.

По берг-привилегии 1719 и по берг-регламенту 1739 годов, позволено всем и каждому, не токмо российским подданным, но и иностранным, какого б кто чина и достоинства ни был, во всех местах как на собственных, так и на чужих землях искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы — золото, серебро, медь, олово, свинец, железо, также и минералы — селитру, серу, купорос и квасцы и всяких красок потребные земли и каменья, с таковым обнадеживаньем, что те приобретенные подземные богатства и построенные заводы навсегда за ними и наследниками их останутся.

Сие высочайшее узаконение ясно доказывает, что всякие приисканные под землею руды почтены за движимое имение; ибо теми подземными богатствами дозволено пользоваться и крестьянству, которому, напротив того, недвижимым имением владеть законами запрещено.

По именному 1731 года указу, после умерших мужей из всего их недвижимого имения давать женам со 100 — по 15 чет., а движимого — по уложению.

По высочайшей ее императорского величества конфирмации 1749 года поведено оставшей после камергера Балк-Полева жене выделить из недвижимого имения со 100 по 15 четвертей, а из санкт-петербургского и московского его дворов и из приморских мест, а в деревнях из помещичьих дворов и из хлеба стоячего и молоченного, посеянного и всяких припасов и домовых уборов, из лошадей, рогатой и мелкой скотины и из прочего движимого, в силе указов, — 4-ю часть.

Итак, по точному вышеписанному законов содержанию, за недвижимое имение почитаются одне токмо деревни с четвертною дачею, а дворы и всякое строение в промыслах, заводах и фабриках и все прочее имение, какого б звания оное ни было, действительно движимым почтено; которому узаконению последуя и государственная Мануфактур-коллегия после умерших фабрикантов и оставшихся фабрик с материалами и инструментами и из всякого строения выделяет женам их четвертую часть.

А понеже соляные розеолы и медные и железные руды находятся под землею не везде, но в некоторых весьма редких местах и положение имеют жилами и слоями, при чем и бывают разной доброты, то как по их приобретению, так и положению, с недвижимым имением, т. е. с пашенными и порозжими землями, лесными угодьями и сенными покосами, в коих заключается четвертной дачи мера, ни малейшего сравнения не имеют, а более по качеству своему сравниваются с движимыми вещами: ибо всякий, кто таковые подземные богатства по счастию найдет, пользуется ими по вынятии уже их из-под земли, употребляя розеол на варение соли, а руды — на выплавку и выковку металлов; при всем же том произведении должен завсегда издерживать капитал и доставать деньги через деньги, а не так, как вотчинные доходы получаются через безденежные крестьянские работы.

Всемилостивейшая государыня императрица. Правительствующий Сенат в рассуждении по нынешним в казне деньгам недостаткам, последуя предложениям и показуемым расчислениям г-на сенатора гр. Петра Ив. Шувалова, согласно определили, чтоб о размножении легковеснейших медных денег план представить к Конференции вашему императорскому величеству. Но я по многим моим диспутам и по показуемым от него, г-на сенатора гр. Шувалова, изъяснениям (которым все прочие господа сенаторы, кроме гр. Александра Ив. Шувалова, который к тому рассуждению не приступил, — следуют) не мог согласиться и за полезное признать оное медных денег умножение; наивящшее же, что за собственноручным подписанием вселюбезнейшего вашего императорского величества родителя и двумя вашего величества, за собственноручным же подписанием, указами ж умножение медных денег вредом почтено. Все предусматриваемые мною о тех сумнения и могущие быть в производстве оного нового плана неполезности Правительствующему Сенату, окроме словесных изъяснений, письменно, по должности моей, и с показанием, вместо оного плана, других казне способов предложил. На которое мое предложение он, г-н сенатор граф Петр Ив. Шувалов, письменное возражение подал, коему Правительствующий Сенат, так же как и прежде, согласуй, остались при учиненном своем (о коем уже я выше упоминал) прежнем определении. Но я, и по всем таким производствам, и доныне не могши преодолеть моих сумнений и опасаясь, чтоб я за премолчание, по должности моей, осужден не был, оное Правительствующего Сената определение и мое на то с протестом предложение так, как инструкция моя повелевает, имею в готовности вашему императорскому величеству к высочайшему рассмотрению и благоволению поднесть и готовым себя представляю пред вашим императорским величеством г-дам сенаторам оные мои в том деле сумнения и признаваемые неполезности, для коих я с ними не согласуюсь, ясно доказывать. О чем и ожидать буду вашего императорского величества повеления; а при сем принял смелость, к собственному вашему императорскому величеству сведению, самый краткий экстракт о состоянии и происхождении того дела поднесть. Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 18 июля 1761 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Вашего императорского величества мне, нижайшему рабу, высочайшие милости, которые удостоили меня в так знатных чинах и доверенностях быть, как я ныне конференц-министром и генерал-прокурором в Сенате нахожусь, наивящше обязали меня всегда как должность рабскую, так и особливо мою наичувствительнейшую благодарность вашему императорскому величеству самыми делами справедливо показывать. И хотя к тому всегда со тщанием и устремляюсь, но, как Богу, самую истину вашему императорскому величеству донесть должен, что я генерал-прокурорской должности по надлежащему исполнять не в состоянии, ибо генерал-прокурор монаршим глазом и стряпчим о делах государственных назван, и не только что в Сенате делами и канцелярскими служителями управлять, но и во всех коллегиях и губерниях прокуроров имея в ведомстве своем, всегда наставления и подтверждения к успеху их дел посылает. И неотменно должен генерал-прокурор все важные государственные дела знать, помнить и неусыпно всегда стараться полезные в действо, а вредные — в истребление как наискорее приводить; и все в таких случаях встречающиеся несогласия и сопротивления справедливостию, неутомленным духом превозмогать и всегда неослабно законы, пользы и правосудие вашего императорского величества предохранять и защищать. А я уже более 40 лет в воинских и статских службах, а напоследок пред сим в тяжких для моей головы должностях, в Синоде обер-прокурором 11 лет, да генерал-кригс-комиссаром 8 лет обретаясь, еще, окроме что по летам моим болезненным припадкам подвержен, имею издавна головную болезнь, которая, время от времени умножаясь, приводит меня в крайние изнеможения, так что часто бываемая темнота в глазах моих читать и писать не допускает; а чувствительная в голове боль весь рассудок мой затмевает, и от того все надлежащие к должности моей предприятия без исполнения остаются, а я только в смятении тогда еще и духом болезную, чувствуя, сколь то для государства не полезно, а вашему императорскому величеству неугодно будет, что от таких моих частых изнеможений так надобная звания моего должность свои надлежащие производства и успехи теряет. Того ради, несумненную на милость и правосудие вашего императорского величества надежду имея, с сею и моею истинною откровенностию повергаяся к стопам вашего величества, всенижайше прошу избавить меня от генерал-прокурорской должности, которую я исполнять не в состоянии, и повелеть мне быть в числе сенаторов, а я до последнего издыхания моего пребуду вашему императорскому величеству верный и радетельный раб

К. Яков Шаховской. Дня 13 октября 1761 года.

Письма к императрице Екатерине II

Всемилостивейшая государыня императрица. Сын мой князь Федор, который в прошлом 1754 году находился в Семеновском полку сержантом, по особливой ко мне от ее императорского величества, в Бозе почивающей государыни императрицы Елисаветы Петровны милости, имянным указом в прапорщики пожалован, и потом, между прочими, по линии на порозжие, часто случающиеся в том полку вакансии происходя, в 1762 году произведен в капитаны и в том же году заочно, как он тогда находился в чужих краях, в свите посольства графа Кейзерлинга и Чернышева кавалером, от бывшего императора Петра III в самое то время, как и я, от всех дел вечно уволен; и он, без всяких его проступок и противу его желания, пожалован армейским полковником и яко негодный вечно от службы отставлен. Всемилостивейшая государыня! ему теперь от рождения 24-й год; я воспитывал его с благопристойными, как надлежит быть честному дворянину и полезному гражданину, обучениями и желая, чтоб и чрез него в отечестве моем была о мне добрая память; а он теперь в праздности находится. О прямых его достоинствах, кроме что не к шпаге, но к книгам прилепляется, увериться и донесть вашему императорскому величеству не могу, ибо намерения и обещания человеческие, а наипаче молодых, часто бывают в действии самых дел инаковы; и такс теперь ласкаяся вашего императорского величества ко мне высочайшею милостию, иной дороги к прямому о его достоинствах достоверного экзамену не изобретаю, как только усчастливить его нередко быть пред очами той прозорливейшей, которую и Бог прочим предпочел, повергая себя к стопам вашего императорского величества, всенижайше прошу не по моим и его достоинствам, но по единой своей природной милости, которую неисчислимо своим верным рабам матерински оказывать изволите: удостойте оного сына моего при дворе вашего величества быть камер-юнкером, и чтоб при Иностранной коллегии обучался для рабских услуг потребным делам. Успокойте, всемилостивейшая государыня, вернейшего раба вашего дух, который и умирать будет спокойно, несумненно уповая, что ваше императорское величество своим проницательством чрез некоторое время, прямо (а не так, как ослепленный отец) познав его достоинства, правосудно покажете ему пристойный путь жизни, а я до последнего издыхания моего пребуду вашему императорскому величеству всевернейший и радетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 11 июля 1763 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Моя всеискренняя к вашему величеству рабская верность и твердое устремление, чтобы при всех случаях справедливость всему в свете предпочитать, обязует при сем представить вашему величеству полученные мною вчера из Бела-города от дяди моего на имя вашего величества и особливо на мое письма с чистосердечным моим уверением, что оные я не для того представляю, чтоб исходатайствовать оному дядя моему какое несправедливое защищение, и ведением и волею делающему преступление лживые оправдания соплетать, но только в доказательство, что я ничего ко известию и к правосудному вашего величества следующего не скрываю. Я бы весьма достоин был наказания и в число честных включать себя не мог, когда бы моих друзей и мою родню, в винах явльшихся, старался несправедливо защищать, и для того всегда желая, чтоб милость и суд был всем равный, молю Всемогущего, чтобы Он к милосердию вашего величества сердце склонял с такою умеренностию, которая бы не перевешивала потребного правосудия для общего благосостояния, как о том именно за собственноручным государя императора Петра Великого подписанием в 1724 году февраля 5 дня состоявшемся указе и в приобщенной при том экспликации изъяснено. Всемилостивейшая государыня императрица, вашему императорскому величеству всевернейший и радетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 5 августа 1763 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Во исполнение вашего величества мне повеления, с сочиненных генералом Ренином о разных рудных заводах описаний и наставлений я сыскать копий не мог, а есть в Берг-коллегии оригинальная его сочинения о всем том большая книга с рисунками и с подробными описаниями; оная достойна посмотрения, когда соизволите повелеть оную к себе взять. Колико же у меня касательных до оных дел бумаг нашлось, оные при сем подношу и, по искреннему к вашему величеству усердию, принял смелость представить. Весьма полезно было, когда б в кабинете вашего величества особливый угол был наполнен собранными по годам и по материям, в закон изданными и публикованными указами и инструкциями для скорейших и достовернейших справок по показаниям в тех делах, которые к рассмотрению и решению вашему величеству представляются. А я с моею искреннею преданностью всегда пребуду вашему императорскому величеству всевернейший и радетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 24 марта 1765 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. Чтобы мне в объявлении Сенату вашего величества высочайшего повеления — о жалованье вице-губернатору Енгельгардту — не ошибиться, принял смелость учиненную по справкам записку при сем представить вашему величеству для обстоятельного известия, и какое из оных Енгельгардту в производство объявить повелите, о том в первое по празднике в Сенате собрание, т. е. в понедельник, исполнение учиним. При сем же еще, по моему рабскому усердию, должным себя нашел вашему величеству, к собственному сведению, представить, что 6-й Правительствующего Сената департамент, для скорейшего апеляционных, вотчинных и судных дел решения в Москве учрежденный, уже несколько месяцев более собирает, нежели решит дела, за недостатком во оном судей; а чрез то и здешний 2-й департамент апеляционными, много взносимыми в оный делами отяготился и также не будет в состоянии оные дела решить с таким успехом, какого вашего величества правосудие и милость к воздыхающим требует. Всемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всевернейший и всерадетельнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 9 апреля 1765 года.

Всемилостивейшая государыня императрица. В службе я нижайше с 1719 года, чему уже 46, а от рождения моего 60 лет прошло, и что я как в военных, так и в штатских, а напоследок в знатных государственных чинах и должностях и при многих от вашего императорского величества особливо мне порученных государственных дел комиссиях всегда с моими должными рабскими верностями беспорочно употреблялся. И с какою ревностию о полезных успехах старание мое прилагаю, о том все дела мои и многие высочайшие вашего императорского величества апробации доказательством есть. Но теперь, всемилостивейшая государыня, настигшая с летами дряхлость день от дня приводит меня в изнеможение; потребного читать и писать зрения лишаюсь, а частые, наипаче же в голове моей, болезни наивеличайшие помехи в делах звания моего приключают. Того ради, на известные всему свету вашего императорского величества милость и правосудие уповая, с незазренною моею совестию повергаяся к священным стопам вашего величества, всенижайше прошу, с таковыми же высочайшей вашего императорского величества милости знаками, каковыми и прочие в таковых случаях мне подобные всемилостивейше пожалованы, повелеть меня от всех дел уволить. А я до последнего издыхания моего с всеискренним усердием и верностью пребуду, всемилостивейшая государыня императрица, вашему императорскому величеству всенижайший раб

К. Яков Шаховской. Февраль 1766 года.

По силе государственных узаконений и находящиеся в статских службах, так же как и военные, те, о коих к увольнению от служб и за добропорядочные поступки к награждениям представляемо бывает, должны доказать о своих употребленных службах атестатами. Того ради и сенатор князь Яков Шаховской к удостоверительным о его беспорочной службе справкам краткое описание представляет:

Что он с 1719 года вступил в военную службу и что в бывшей турецкой войне с 3-мя ротами Конной гвардии, будучи старшим ротмистром, за майора оными при всех военных действиях три кампании командовал и потом паки оные роты обратно к полку привел, во всем добром порядке и исправности; о том не только во оном полку, и в тогда бывшем Кабинете довольные виды есть.

Потом в поступлении в штатскую службу в главной полиции советником, а напоследок несколько времени и главным командиром был со всякою в той должности исправностью, как по делам в полиции и в Сенате явствует.

После оного, будучи он, князь Шаховской, в Синоде обер-прокурором, между прочими должности своей всегда неослабными исполнениями, удержал получаемое синодальными членами из казны не в силу законов денежное жалованье, которого потому осталось в казне, по новое учреждение, более 100 т. рублев. О чем по делам в Синоде явно.

В бытность его генерал-кригс-комиссаром, не включая здесь, колико он при подрядах и отправках мундирных и амуничных вещей пред прежним в ценах уторжек и лучших успехов учинил, и что во все семилетнее в оном чину военное время всегда исправным в должности своей был и в доказательство того многие письменные милостивые монаршие апробации имеет, а только здесь два дела пространно описывает: 1) для умножения российских суконных фабрик, дабы со оных, а не с иностранных, мундировать войска, превозмог все происки и домогательства аглинского консула Вульфа и пресек продолжаемую до него из Англии покупку сукон на солдатские мундиры, и тем способом российские суконные фабрики пришли в состояние: не токмо все войско, но еще и другие великим числом внутренние в империи расходы сукнами довольствуют; а еще более, что оными работами многому числу нашей нации людям достаются на пропитание и содержание те немалые суммы денег, которые прежде получал аглинский народ в свою пользу. 2) Во время прусской войны, когда данным ему, князю Шаховскому, из Конференции рескриптом повелено на заграничную армию мундирные и амуничные вещи потребное число к будущей кампании у иностранных вне государства покупками и подрядами, по его благоизобретению, приуготовлять, тогда он, князь Шаховской, осмелился против оного данного ему указа подать в Конференцию представление с ясным доказательством, какая немалая сумма денег на то из государства выйдет в руки иностранных купцов и колико чрез то внутри империи останется непереработанных продуктов и великое число людей оных рукоделий лишатся, которые теми не только себя с домашними содержат, но и государственные с них поборы исправно платят. О чем также и ее императорскому величеству персонально записку тогда же и подал, и потом — вскоре Конференция оное учиненное свое определение отменила и поручила ему, князю Шаховскому, все те на армию вещи приуготовлять внутри России и отправлять по его благоизобретению. О каковых пользах по произведенным и исполненным в комиссариате, в Сенате и бывшей Конференции делам ясные доказательства есть.

Всемилостивейшая государыня императрица. Что я всегда непременно подданническую должную рабскую верность и, особливо к персоне вашего императорского величества, усердие, наивящше ж за неисчислимо оказанные высочайшие вашего императорского величества мне милости, коими и ныне живу и пользуюсь, — должные благодарения всеискренне доказать тщателен есть, и колико к тому дух мой всего предпочтеннее стремится, в том Богом и всеми благочестно здесь живущими и из Петербурга приезжающими доверенностью и милостью вашего императорского величества одолженниками свидетельствуюсь, с которыми, в доказательство моей искренности и в облегчение совести, говорить способов не упускал. А чрез перо ж и бумагу и вашему величеству представлять дряхлость и часто притесняющие болезни возможности отъемлют, кои умножаясь, спешно ко гробу меня провождают и лишают надежды персонально предстать очам вашего императорского величества. Того ради и в таком состоянии теперь находясь, дабы смерть того, что в мыслях моих имею, не скрыла, собрав, елико по слабости головы и пера моего возмог, принял дерзновение при сей бумаге всенижайше представить мое верноусерднейшее рабское мнение к собственному вашего императорского величества рассмотрению и притом, повергая себя к освященным стопам вашего императорского величества, всепокорно прошу (простить), ежели оное все или что из того в приготовляемые ваши, к блаженствам нашим, еще ныне к предприемлемым производствам ко вмещению окажутся непристойны или излишними! Примите, всемилостивейшая государыня, от моей рабской искренней к персоне вашего величества преданности в жертвоприношения, с каковыми я непременно до последнего издыхания моего пребуду вашему императорскому величеству всеподданнейший раб

К. Яков Шаховской. Дня 24 ноября 1774 года, из Москвы.

Колико ваше императорское величество о блаженной своих верноподданных жизни матерински промышляете, и о том сколько неутомленная ваша рука узаконений и к благу наставления для общественных отечества нашего польз предписала, и сколько ж насупротив всех тех от нас неблагодарностей, и противу должностей званий своих презорств, для собственных неисчислимых пристрастий, а паче благородные дворяне, как издревле, так и ныне высокопочтенные титулы и доверенности имеющие и во всех судебных местах присутствующие, дела и поведении свои непохвально употребляют и другим многим соблазны и худые примеры подают, и сколь уже те явны и неотъемлемы становятся, и колико спешно то пресечь и истребить нужно есть, все такие, которые справедливость и общественную пользу своим пристрастиям предпочитать стремятся, доказательно объяснить и, ко отвращению утесняющих и впредь тягчайшим угрожающих отечеству нашему бедствий, своей монархине, образ Божий носящей, моления с нижайшими рабскими мнениями представить не отрекутся.

А вот для начала к тому производству мнение, слабым пером, но искреннею верностию, усердием к своей монархине и отечеству доброжелательствами наполненного духа сочиненное.

1-е. Не соизволите ль, ваше величество, обнародовать манифестом с выражением, сколь неисчислимо с самого восшествия вашего императорского величества на всероссийский престол об общественных пользах и о блаженной всем обитателям жизни, высокомилостивых материнских промыслов и по тем узаконений вашею неутомленною рукою к благопоспешествованиям наставлений и указов в публику издано, и колико, по самым производствам внутренних государственных дел, ростройки, непохвальные и какие еще ныне защищения иль подкрепления им получить от вашего императорского величества потребны, — о всем бы том вашему величеству представили с чистосердечным откровением беспристрастно, предпочитая присягу и должность дворянина и судьи всему; а не за лучшее ли опробовать соизволите, чтоб такие им вопросы послать секретно за вашею рукою, но кои бы получа должное к представлению сочи-ня, так же бы в назначенный срок прямо до рук вашего величества препроводили бы без наималейшего разглашения.

Такие-то ныне вновь истребованные от дворянских фамилий и от главных судей уведомления как к собственному вашего императорского величества сведению, так и в пополнение тем объявлениям, которые в прошедших годах от провинций чрез депутатов в комиссию и честным дворянам, почитая стыд большему наказанию, представили в назначенный срок, где и как повелеть соизволите, свое мнение.

2-е. Еще ж (исключая яко первейшее хранилище государственных узаконений и указов высокопочтенный Правительствующий Сенат, которому и по произвождению дел уповаю похвального или укорительного много доказано быть может) повелеть президентам, губернаторам, обще с их товарищами или одним: не принуждает ли о чем и от кого им от своих должностей совращаться и иногда по делам и в таких случаях, когда они, имея к производствам точные и ясные узаконения, но те минуя, не защищая и не награждая правого, а не наказуя и не пресекая путей виноватого, инако решить или со мнением к продолжительнейшей нерешимости разногласно из гаданий и из собственных рассудков умышленно составляя, из одного в другое место препровождают, рассмотреть и на лучшее преврать могли, повелите ваше императорское величество из двенадцати или и более с кольких соизволите лучших дворянских фамилий, из коих напред сего бывали и ныне чрез свои благоповедения знатные чины и доверенности имеют, именно назнача фамилии и персон по именам или каждой фамилии самим отделясь из таких по два или по три человека, а в которых фамилиях толикого числа и толиких способных нет, в таком случае, приглася в число то из других дворянских же фамилий не опороченных же, благоразумием, добродетелями и знанием внутренних поведений одаренных, не ниже как в штатских чинах ныне находящихся, кои б по самой истинной и вероятнейшим доказательством, какие и чрез кого оне ощущают злоключения, с приложением и с объяснением ко истреблению худшего, а к подкреплению лучшего, способы признают беспристрастно, как христианам поведения и такие действия, которые многим вместо успокоения убытки, слезы и воздыхания и доныне производят, что наикрайнейшее вашего величества материнскому сердцу соболезнование и оскорбление приключает, и хотя о отвращении и истреблении неутомленное старание прилагать изволите, но бывшие от соседственных держав вчинаемые войны в том вашему величеству много препятствовали; но как ныне Всевышний оные прекратить в славу вашу и в пользу вашей империи сподобил, так теперь, возымев свободное время, наипоспешнейшими способами со тщанием такие продолжающиеся доныне ростройки исправить и всем вашим верноподданным по приличности каждым блаженную жизнь доставить соизволяете, и дабы в обширной вашей империи о всех таких судебных местах и дворянских фамилиях неустройках поспешнее и обстоятельнее с точными и ясными, без дальних справок, доказательствами узнать и какие еще ныне защищенье иль подкрепление им получить от вашего императорского величества потребны, о всем том вашему величеству представили, с чистосердечным откровением беспристрастно предпочитая присягу и должность дворянина и судьи всему, а не за лучшее ль опробовать соизволите, чтоб такие им вопросы послать секретно за вашею рукою, на кои бы получа должное к представлению сочиня, также бы в назначенный срок прямо до рук вашего величества препроводили, без наималейшего разглашения.

Такие-то ныне вновь истребованные от дворянских фамилий и от главных судей уведомления как к собственному вашего императорского величества сведению, так и в пополнение тем объявлениям, которые в прошедших годах, от провинций чрез депутатов, в комиссию для сочинения уложения подаваны были, много нового откроют.

В прошедших временах бывших великих мужей предвещаний о Риме, славного Цицерона говоренной речи:

"В городе роскоши умножились, от роскошей сребролюбие, а от сребролюбия всякое насилие и беззаконие".

О России славного государя императора Петра Великого семьсот двадцать четвертого года, февраля пятого дня за собственноручным его подписанием состоявшемся и обнародованном о штрафах за государственные и партикулярные преступления с экспликациею указе значится тако:

"Когда кто в своем звании погрешит, то беду нанесет всему государству яко следует, когда судья, страсти ради какой или похлебства, а особливо когда лакомства ради, погрешит, тогда первое станет всю коллегию тщаться в свой фарватер (то есть в свою дорогу) сводить, опасаясь от них извета, и, увидев то, подчиненные в какой роспуск впадут, понеже страха начальничья бояться весьма не станут, для того: понеже начальнику страстному уже наказывать подчиненных нельзя, ибо когда лишь только примется за виноватого, то оный смело станет неправду свою покрывать выговорками непотребными, дая очьми знать, а оной и на ухо шепнет или чрез друга прикажет, что если не поманит ему, то он доведет на него; тогда судья, яко невольник, принужден прикрывать, молчать, попускать; что же из сего последует? не ино что, только подчиненных распутное житие, бесстрашия, людям разорение еще горшее, прочим судьям соблазн: понеже видя другого, неправдою богатящася и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, и тако помалу все в бесстрашие придут, людей в государстве разорят, Божий гнев подвигнут, и тако паче партикулярной измены может быть государству не точию бедство, но и конечное падение; того ради надлежит в винах звания своего волею и ведением преступивших так наказывать, яко бы кто в самый бой должность свою преступил, или как самого изменника, понеже сие преступление вящше измены, ибо о измене уведав, остерегутся, а от сей не всякий остережется, но может зело гладко под кровлею долго течение свое иметь и злой конец получить".

У подлинного подписано его императорского величества собственною рукою тако: "внесть в уложенье".

Описание благодетельных подвигов бывшего почетным, благотворителем императорского Воспитательного Дома его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского

Сей муж, шествовавший неколебимо по пути честности, не пропускал ничего, что касалося до благосостояния общества, и проникая во все пользы оного, видел, сколько учреждения Воспитательного Дома способствуют оным; и для того споспешествовал разными средствами как к доставлению сему дому многих приращений, так и к утверждению доверенности общества к его учреждениям. Часто присутствуя в Сенате, своими совещаниями подкреплял он там основания Воспитательного Дома и, представляя их пользу, приводил в надлежащее уважение; и когда уже, отдав долг отечеству, уклонился от трудов к провождению остатка дней своих в спокойствии, то и тогда, стремяся быть полезен, старался всевозможными образами одолжать сей дом, делая всякие вспоможения, что из писем его, им писанных к господам опекунам и при сем следующих, увидеть можно.

Письма, писанные от его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского к господам опекунам императорского Воспитательного Дома

Высокородные и высокопочтенные господа императорского Воспитательного Дома в опекунском совете присутствующие члены, мои любезные собратья! За известное ныне всем нам от Бога оказанное обрадование избавлением нашей всемилостивейшей монархини и величайшей благодетельницы от всегда ожидающей опасной болезни, назначенному завтрашний день, благоучреждением вашим, в Воспитательном Доме Спасителю нашему с Его ж научением согласующее благодарственному торжеству, некоторые из моих приятелей, к добродетелям ревностию сердца наполненные имея, изъявляют желание приобщиться и умножить некоторым подаянием: и чтоб такое ныне сказуемое всеискреннее благодарение доказательнейшим было, еще б вновь какой монумент из полезных дел к роду человеческому в оном доме поспешнее настроен был, свое подаяние иные деньгами, а другие разными припасами потребными к тому дать хотят, уговорили меня к тому учинить приступ: того ради весьма б грешно и стыдно мне было, паче же имев честь оного Воспитательного Дома попечителем именоваться, таким добродетелям стремящимся не вспомоществовать и в числе оных самому не быть: при сем с почтением моим представляю 500 рублей на такие, как выше означено, желаемые изобретения или на другие какие, по благоволению господ опекунского совета присутствующих, на добрые в Воспитательном Доме употребления, а дабы и другие, того еще более меня желающие, лучшим, нежели я, образом доказать и прочих ими знающих в таких же желаниях находящихся соучасть-ем воспользовать могли, не благоволит ли высокопочтенный опекунский совет сочинить о том книги с пристойным надписанием, желающим означать в оной свое подаяние, дабы узнать число таких подаяний и располагать меры к тому еще вновь негиблющего монумента созиданию, а я с моим должным почтением есмь и навсегда пребуду высокопочтенным господам опекунского совета присутствующим покорный слуга

К. Яков Шаховской. Ноября 5 дня 1768 года.

Да от него ж запискою следующего содержания прислано:

Императорского в Москве Воспитательного Дома высокопочтенному опекунскому совету при сем с почтением представляю ко употреблению в Воспитательный Дом 100 рублей, присланные ко мне от одного моего приятеля, который имя свое впредь при щедрейшем, по своему намерению, в оный дом подаянии объявит.

К. Яков Шаховской. Декабря 6 дня 1768 года.

Высокопочтенные императорского в Москве Дома в опекунском совете присутствующие члены, мои любезные собратья! За мое в опекунский совет сего года ноября 7 дня представленное письмо имея честь персонально слышать ваше оказанное мне благодарение, и желание, чтоб я о означенном в том моем письме, к созиданию в Воспитательном Доме еще вновь негиблющего монумента изъяснил мое мнение, из каких точно дел и каким образом оный состроить, — должным себя нахожу в том не отречься, и колико слабость моего здоровья допустит, о том впредь представить не премину с чистосердечным высокопочтенному совету моим уверением, что оный не искусство разума, но искреннее желание сочинить меня обяжет, дабы всемилостивейшей монархине и величайшей нам благотворительнице справедливую славу и верноподданническое должное благодарение на угодных Богу и ей делах доказать и утвердить на таком основании, чтоб и в позднейших веках наши потомки, прочие всякого рода в отечестве нашем живущие люди, по собственным каждому своим надобностям, оного монумента целость сохраняли, ублажая таких дел начинательницы имя Великой Екатерины в числе бессмертных. Ласкаю ж себя, когда к ныне воспитываемым только младенцам еще таких в разных состояниях злостраждующих, о коих в пунктах моего мнения означено будет, по благоучрежденным регламентам и распоряжениям, под попечительством Воспитательного Дома пристойными вспомоществованиями одолжать, а другим впредь таких же польз ожидать себе надежды преподаваемы будут; тем еще многие полезные в отечестве нашем плоды произойдут, и когда самым содействием оные пользы публика восчувствует, то разве одни из числа христиан и честных людей изверги такой монумент, от коего неисчислимые пользы происходить будут, в будущих веках от всяких потрясений сохранять отрекутся; и при сем всеусердно желая, чтоб такие ж щедрые вклады и подаяния, каковые от дворян, от купцов и от прочих капиталистов в прежних временах в разные места, якобы в ожидании будущих благ употреблялись, в оный ощутительно многие благотворения производящий дом ко всегдашним утверждениям и расширениям такого монумента происходили; а я с моим почтением и истинною преданностию есть и всегда пребуду

К. Яков Шаховской. Декабря 27 дня 1768 года.

А наконец и наипаче удостоверил он о своем патриотическом доброжелательстве показанием стези к несомнительности всему обществу в своем завещании, в коем поручил он и детей своих под опеку сему дому, и в котором пред обществом откроются мысли истинного патриота и душа добродетельного человека, для коего смерть не что иное, как тихий и приятный вечер прошедшего светлого и небурного дня; завещание же сие состоит в следующем:

Изображая он сильнейшими выражениями свою к полезным учреждениям Воспитательного Дома несомненную доверенность, подкрепляемую в нем теми неудоборушимыми распоряжениями, кои все совокупно стремятся к неколебимому соблюдению общественного блага, вверил он сохранной казне знатный капитал для своих наследников; причем, разбирая свою совесть, ни малейшим мраком не зат-менную, и пред концом жизни своей обращая взор на путь, им уже совершаемый, и видя, что следы его никогда не совращались с пути истины, сказал с тем спокойствием духа, который добродетельные только чувствуют: "Во всех делах общество того не увидит, чтоб я делал другим то, чего себе не желал. Блюсти справедливость, вот было мое благополучие и быть полезным обществу, единственное мое удовольствие!" Блажен тот, кто в приближающийся конец жизни может подобно сему сказать! Напоследок, размеряя пользы своих наследников с общественными и тщася влиять в них свои добродетели, дабы и они были полезными отечеству, хотя, по вступлении их в лета совершенного возраста, и назначает он им выдачу на надобности, но просит однако ж господ опекунов яко патриотов с предписываемым на то рассуждением прилагать наблюдательство.

По всем означенным патриотическим доброжелательствам и несомненному усердию к благонамеренным учреждениям Воспитательного Дома, видимым как из писем, так и из завещания его сиятельства, и по другим многим случаям, доказывающим его к сему дому, а чрез то самое и ко благу общества непременное до конца его жизни усердие, не достоин ли сей добродетельный муж за свои благотворения того воздаяния, которое назначено в почестях господ почетных благотворителей? Все сего требует: любовь его к отечеству, его добродетели, долженствующие служить примером и побуждением к подражанию, и благодарность Воспитательного Дома, им одолженного; и для того, по совокупному на то согласию господина главного попечителя и господ почетных благотворителей, Воспитательный Дом для оставления в роды родов славы должной памяти его употребил старание заказать сделать из мрамора бюст его портрета для постановления оного в доме; да скажут потомки, увидевшие изображение его: "Се тот истинный патриот, который, споспешествуя одолжениям, учиненным нашим предкам, одолжил и нас, и не вотще носил наименование благотворителя!" А сверх сего Воспитательный Дом, во исполнение предписанного в помянутых же преимуществах, собрав потребные известия о его добродетельной жизни, не преминет о том напечатанием похвальной речи сообщить обществу.

Письменные предложения князя Я.П. Шаховского Святейшему Правительствующему Синоду

Понеже усмотрено мною, что синодальной области и в епархиях церковных причетников представляют к посвящению (кои и производятся), на убылые места к церквам, в попы, в диаконы и в прочие причетники, по большей части таковые, кои (за небытием, за престарелостию своих лет и за прочими препятствиями в учрежденных для их школах) в догматах веры и в толковании Божественного Писания неискусны. И хотя при произвождении оных несколько и обучают, но токмо чтоб все обстоятельно проразумели за краткостию времени и за крайними их происки когда только чтутся скорее произойтить и в домы отойтить ненадежно есть, от которых чтоб и порученную им пастырскую должность исправно всегда содержали неуповательно. Того ради Святейший Правительствующий Синод не соблаговолит ли о таковых церковных причетниках, кои, за престарелостию своих лет, в учрежденных школах не были, а ныне при церквах в священниках и в прочем причете действительно находятся и кои впредь из тех к произведению в священники тщание имеют, в синодальную область и в епархии подтвердить наикрепчайшими указами, дабы оные священно- и церковнослужители не единому токмо чтению и пению по книгам знать тщились, но паче ж здравому разумению и правому толкованию в догматах веры и о прочем закону нашему подлежащих утверждениях заблаговременно познавали и для того б изданные православные книги, букварь и толкование евангельских заповедей и катихисис в самую тонкость изучали б и правильно по ним о догматах веры знали, дабы тем ныне настоящие в священниках, а прочие к произвождению во священники ж тщащиеся себя достойными и к душепаству во всем полезными учинили. А где в епархиях и в прочих местах у священно- и церковнослужителей вышеписанных книг не довольно, то б оных (или и еще вновь какие полезные к наставлению должности душепастырской Святейший Синод способными изобретет) в московской типографии повелено б, напечатав довольное число и за настоящую цену, разослать в каждое место по препорции из Святейшего Правительствующего Синода при указе, и дабы все приходские церкви теми книгами снабдены и во учении б по ним все священно- и церковнослужители тщательные были, того б наиприлежнейше духовные власти везде в своем ведомстве благопристойным образом неослабно наблюдали и о действительном бы в том исполнении почасту в Святейший Правительствующий Синод репортовали.

Обер-прокурор князь Яков Шаховской. Майя 13 дня 1742 года.

Усмотрено мною, что от приходских церквей за несколько дней пред праздниками тех церквей выставливают иконы на улицах, а иногда и на сходбищах, где люди в таковые дни для гуляния собираются, выносят, при которых стоя из церковных причетников просят громким голосом подаяния денег и свеч; также священники во время разных праздников не токмо в приходе своем, но и в другие приходы к жителям, а паче к знатным в домы многократно со святынею ходят и при том многие с непристойным священническому чину благочинием по нескольку священно- и церковных служителей на извощичьих роспусках, имея с собою образ Распятия Господня, ездят, которое происхождение мнится непристойно есть, ибо выставляемые на улицы Божиим и Его святых угодников образам от проезжающих небрежения и от грязи нечистота приключиться может и от частого священнического с прочими причетники по мирским дворам без зову хождения и так непристойно чину их, паче со святою иконою на извощичьих роспусках езды повреждается священнического благочинного жития образ и у многих таково мнение быть может, что такие священного чина поступки более для их лакомства происходят; того ради не соблаговолит ли Святейший Правительствующий Синод о том учинить благопристойное определение и наикрепчайшими во все духовные команды подтвердить указами, чтоб таковые непристойные священническому чину поступки весьма пресечены были.

Майя 19 дня 1742 года.

Понеже Святейший Правительствующий Синод довольно известен, какие в Российской империи в подлых людях от незнания совершенно закону и правил истинного ко спасению пути разные вредительные и душе пагубные поступки происходят, что искоренить и таких заблужденных на истинный путь приводить прилежными по приличности каждого дела священническим наставлением наиближайше способ есть, и хотя о том блаженныя и вечнодостойныя памяти император Петр Великий, имея отеческие попечения, еще в 1721 году, между прочим, в Духовном регламенте, дабы сочинить для лучшего знания священникам и поучение прихожан, книжицы с разных святых учителей ясные проповеди как о главнейших догматах, так и наипаче о грехах и добродетелей и о собственной должностях всякого чина, также и в прибавлениях к Регламенту духовному в правилах причта церковного, под числом седьмым напечатанными, священникам же главизны и наставление на исповеди кающимся, болящим, умирающим и на смерть ведомым и прочим, как пространно о том в Духовном регламенте значит, определить соизволил; но точию оные душеполезные для мирских людей наставления и поныне не сочинены; того ради да соблаговолит Святейший Правительствующий Синод кому за благоизобретет приказать вышеупомянутые книжицы без продолжения сочинить и по апробации в Святейшем Правительствующем Синоде повелено б было довольное число напечатав и во все Российского государства церкви и священнослужителей теми снабдить и наикрепчайше во все духовные команды указами подтвердить, дабы того всегда наблюдали, чтоб при всех церквах оные во надлежащем, по силе Духовного регламента, употреблении были неотменно.

Майя 24 дня 1742 года.

Понеже Святейшему Правительствующему Синоду довольно известно, сколь нужно есть, дабы священники в церквах для лучшего подтверждения людям христианского закона и показания истинного ко спасению пути поучениями, проповедию слова Божия, из Священного Писания почасту употребляли, ибо простой и подлый народ многие не имея в сердцах страха Божия и надлежащего к добрым делам наставления, преклоняются в многое зло, а именно: впадают в леность, в пьянство, в татьбу, разбой и прочие тому подобные богомерзкие дела и чинят прочим людям разорения, и от того многие страждут телом и душою погибают, но точию как и по справкам значится, что священники (не токмо неученые, коих и без правила наук выбирая из Священного Писания приличное к доброму в жизни человеческой наставлению в церквах в пристойные времена читали, но и определенные, за достоинства наук, в разные священные чины) никто как в монастырях, так и в прочих приходских церквах того не употребляют, а хотя ж пред сим по предложению моему о сочинении книжиц и наставления всякому чину потребных определения от Святейшего Синода и учинено, но точию чтоб скоро оные сочинены, апробованы и напечатаны были, того неуповательно, и дабы до сочинения оных так нужнейшее народу, а паче подлым, к доброй жизни наставление оставлено не было, да соблаговолит Святейший Правительствующий Синод с благопристойным о том определением как в монастыри властям, так и приходским священникам учинить надлежащее подтверждение.

Сентября 15 дня 1742 года.

Усмотрено мною, и по учиненным в синодальной канцелярии справкам оказалось, что, по силе Духовного регламента, всех знатнейших монастырей приходов и расходов, также и епископских приходах книг в Святейший Синод не присылается и надлежащего от Святейшего Синода о том наблюдательства и поныне не чинится; также и по силе именного блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого, состоявшегося в 1742 году генваря 31 дня со истолкованием и с доводами Священного Писания о монашествующих указа, где какой и в чем надлежит порядок установлен ли и всего потому как во оном его императорского величества высочайшем указе изображено: управляется или за какими препятствиями где что в действо не произведено, о том никакого известия в Святейшем Синоде не имеется, а понеже дабы, по ее императорского величества указам и регламентам, надлежащее исполнение в Святейшем Синоде без упущения чинено было, того по инструкции моей повелено смотреть мне накрепко и о оставленных без действа указах Святейшему Синоду немедленно предлагать — моя должность есть; того ради да соблаговолил бы Святейший Синод, во исполнение означенного Духовного регламента и указа, учинить благопристойное определение.

Декабря 1 дня 1743 года.

По всемилостивейшему ее императорского величества, сего 1744 года июля 15-го состоявшемуся именному указу, Коллегия экономии отставлена и все доходы с синодальных, архиерейских и монастырских вотчин и прочие, что в ведоме той коллегии было, всемилостивейше в ведомство и управление Святейшего Синода отдано по-прежнему, и, по определению Святейшего Синода, вместо той коллегии определено быть канцелярии синодальной экономического правления, но токмо во оной такой же, какой и прежде сборах обращается поныне порядок. А понеже Святейшему Правительствующему Синоду довольно известно есть, что как в синодальных, так и в епаршеских деревнях денежных и хлебных сборов доходы не порядочно и неуравнительно еще от давних лет положены, что надлежит ныне для лучшего на богоугодные дела в капитале приращения лучшим исправить в сборах порядком и дать о том в помянутую канцелярию с принадлежащим наставлением инструкцию; того ради я, по должности моей, усердствуя и желая, чтоб наилучшими способами происходящие в тое канцелярию сборы могли удобнейшим экономственным смотрением в капитале иметь приращение, и с чего б обветшалые храмы Божий и монастыри, не допуская в дальнейшую оных ветхость, починкою исправить, а неимущие епархии и монастыри в потребном снабдить было возможно, вашему святейшеству предлагаю, не соизволите ли о той канцелярии на нижеследующем основании определение учинить: 1) хотя ваше святейшество и соблаговолите во оной канцелярии быть из духовных персон одному главному или нескольким членам, но понеже до сего времени как при патриархах, так и потом по указам блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого и государыни императрицы Екатерины Алексеевны подлежащую до оной канцелярии должность правили присутствующие в той канцелярии светские персоны, того ради необходимо потребно прибавить к оным из светских двух персон, вотчинное управление совершенно сведущих, которые, не имея уже никаких должностей, наиприлежно тщательнейший о тех делах труд оказать могут; також в оной канцелярии и прокурору быть потребно, ибо оные по указам блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великого во всех коллегиях и канцеляриях имеются. 2) Егда оные члены в тое канцелярию определятся, то всеприлежно велеть им рассмотреть синодальные вотчины и с них доходы и прочие к тому следовательные окрестности, что по состоянию ныне наличных крестьян, мест же и земель к уравнительной переотсрочке принадлежит, например беспашенных бы, смотря по удобности мест и крестьянских промыслов, а пашенных умножением пашни и прочих потребных работ, хотя с убавкою, против помещичьих, четвертой части, что учредя и росписав каждое место с прежним доходом и прочею окре-стностию и с означением вновь положенного, представить Святейшему Синоду, почему б удобно было конечное определение учинить и для того из означенной канцелярии во все вотчины, в ведомстве оной быть имеющие, надлежит кого пристойно послать нарочных или старым прикащикам приказать описать земли, сенокос, посеянный и наличный хлеб, скот и прочее, чрез что бы возможно было той канцелярии подробно о всем знать и как вышеписанное расположение учинить, так и свой к доброму экономству употребить поступок. 3) Оная б канцелярия положенные с заопределенных архиерейских домов и монастырей деньги собирала, не касаясь до крестьян, в настоящие времена чрез присылку от домов архиерейских и монастырей, чему надлежит положить термин и подтвердить от Святейшего Синода наикрепчайшими указами, чтоб таковые подлежащие в тое канцелярию деньги как преосвященные архиереи, так и настоятели монастырские в доимку отнюдь ничего не запускали, а паче б без указу Святейшего Синода ни на каковые расходы оных денег не употребляли. 4) Приносимые жалобы от обидимых и по ним удовольствие одним токмо синодальным крестьянам в той канцелярии чинить должно, ибо заопределенных вотчин крестьяне имеют то удовольствие себе получать от властей своих и архиереев. 5) О отдаточных в оброк землях и угодьях имеющиеся в той канцелярии дела порядочной отдачи чинены были и не надлежит ли каковые где переотсрочить, со всеприлежнейшим испытанием той канцелярии надлежит рассмотреть и, что будет усмотрено, представить Святейшему Синоду. 6) О заведении в синодальных вотчинах скота, конного завода и прочего к приумножению доброй экономии следующего, от чего б польза и прибыль впредь происходить могла, стараться той канцелярии прилежно тщательно должно, и для того, а особливо для надсмотрения в синодальных вотчинах над управителями и прикащиками хлебопашества и прочего вотчинного поведения, надлежит при той канцелярии быть из синодальных дворян двум да из духовных двум же, итого четырем персонам, которые б совершенно вотчинное поведение и деревенские обряды знали, с наименованием их экономами; а долг звания их быть имеет такой, дабы они в пристойные времена в вотчины синодальные для того надсмотрения отъезжали, коим та канцелярия с подробных всех нужнейших и до вотчинного экономства следующих поведениев должна дать инструкции, а ежели впредь по усмотрению нужды в них не будет, то и отставить оных можно. 7) Понеже и с архиерейских и монастырских вотчин всякие сборы неуравнительно положены, того ради, как для лучшей епаршеским архиерейским домам и монастырям пользы, так и ради пресечения напрасно на властей наносимых клевет таковому ж, как и в синодальных вотчинах в сборах и экономии учреждению быть следовательно, и для того напредь надлежит властям, по рассмотрении всякого места, к доходу и пользе домовой и монастырской и к положению уравнительных доходов и учинив с показанием прежнего и нового окладов и о порядочном впредь того произвождении, приложа ведомости, как возможно без продолжения, представить во оную экономическую канцелярию к рассмотрению, которая, рассмотри во уравнительстве и с кратким экстрактом, при мнении своем должна представить в Святейший Синод, а до воспоследования о том апробации поступали б в сборах с вотчин доходов по прежним указам и о том также, и о чем из вышеписанного надлежит во все епархии к архиереям объявить бы из Святейшего Синода указами, а означенной синодальной канцелярии экономического правления дать знать чрез особливую о поступке оной канцелярии инструкцию.

Октября 5 дня 1744 года.

Ее императорское величество наша всемилостивейшая государыня Елисавета Петровна, самодержица всероссийская, сего декабря 13 дня, присутствуя в своем императорского величества доме пополудни в шестом часу, изустно имянным своего императорского величества указом мне повелеть соизволила объявить Святейшему Правительствующему Синоду, дабы производимое о женитьбе прокурора Петра Николева на вдове купецкой жене Аникиева Марье Афанасьевой дочери дело производством оставить и оной жене его быть при нем, Николеве, неотъемлемо, а чтоб отныне никто обоего пола сопрягающиеся в супружество при формальном обручении, сговор учиня, самовольно б по обычаю, поныне обретающемуся, в противность святых правил, собою оставлять, также бив возбраненном свойстве в супружество вступать не дерзали, о том с благопристойным изъяснением сочинить для всенародной публикации указ и по тому добрым порядком накрепко учредить смотрение, дабы о том каждый ведая, преступления чинить не дерзали, впредь же таковые и сему подобные важнейших решений требующие дела Святейший Правительствующий Синод собою б не решил, но учиня о таковых надлежащие производства, с ясным показанием своего мнения для конфирмации представлял ее императорскому величеству, особливо ж при том ее императорское величество его преосвященству Иосифу, архиепископу Московскому, подтвердить указать мне соизволила, дабы его преосвященство в решении по всем производимым, по долгу звания своего, делам рассмотрительно поступал и впадших в преступления, усматривая по обстоятельству и важности дел, духом кротости исправлял, употребляя при том дюжней-шее попечение и изыскивая благопристойные средства, чтоб никто в пастве его преосвященства излишних оскорблений не претерпел.

Декабря 14 дня 1744 года.

Хотя ваше святейшество по силе неоднократно подтвердительных имянных указов все возможное о учреждении в епархиях семинарий и о приведении оных в доброосновательное состояние и желаемую церковную государственную пользу старание употреблять изволите, но токмо оное крайне нужнейшее дело в совершенство еще и поныне не пришло и тем семинариям основательного, как вышеозначенными указами повелено, штата за разными препятствиями не учинено, а понеже, как по производящимся в Святейшем Синоде делам видеть можно, некоторые епархии по скудости доходов и других ради неудобностей не токмо чтоб в совершенном к содержанию тех семинарий с принадлежащими библиотеками могли быть состоянии, но и в заведении оных крайний имеют недостаток (да не токмо в таковых, но и в некоторых знатных епархиях, в которых уже действительно семинарии учреждены, чтоб студенты все школьное учение могли совершенно, без продолжения излишних лет, оканчивать — неуповательно), а по присланным ведомостям оказуется, что в некоторых чрез немалые уже годы заведенных семинариях во обучении студентов находится весьма малое число, да и то в самых низших науках, от которых, а особливо от непонятных (каковых немалому во всех семинариях чаятельно быть числу), мало и не скоро надеяться можно впредь пользы и таковы ли ль в тех заведенных поныне в епархиях семинариях оное школьное учение регулы, как в Духовном регламенте изображено, семинаристам преподается, о том также и о непонятных, — Святейшему Синоду неизвестно; того ради не изволите ль, ваше святейшество, о непродолжительном того семинариям штата сочинении в различении в тех семинариях студентов, также и о увольнении от школьного учения тех епархий, которые к содержанию оных не в состоянии и о прочем, к порядочному оного толь нужнейшего дела установлению принадлежащем, учинить благопристойное свое определение.

Май 1745 года.

Понеже в инструкции моей, в 3-м пункте, изображено, что смотреть мне над всеми протоинквизитерами и инквизитерами, дабы в своем звании истинно и ревностно поступали, а ежели кто в чем преступит, то оных судить в Синоде и все б протоинквизитерские и инквизитерские доношения Синоду предлагать и инстиговать, чтоб по них исполнено было; также ежели на протоинквизитеры и инквизитеры будут доношения, что они званий своих истинно и ревностно не исполняют, то их в суд представлять Синоду ж, а по справке ж в Святейшем Правительствующем Синоде с делами значится, что оные инквизитеры с данными от Святейшего Правительствующего Синода инструкциями в разных подчиненных Святейшему Правительствующему Синоду местах обретались по 727-й год, а в оном году, по синодальному рассуждению, велено оных протоинквизите-ров и инквизитеров за некоторые их по делам оказавшиеся противные поступки до указу отрешить, а по делам их, учинив архиереям выписки, прислать в Святейший Синод, а в синодальной области и по епархиям в городах и уездах, для надзирания духовного чина, по силе состоявшегося в 1724 году февраля 5 дня указа, определить закащиками духовных властей и поповских старост, а по инструкциям инквизитерским смотреть никому точно не определено и утвердительного от Святейшего Синода о вышеозначенных протоинквизи-терах и инквизитерах, что им впредь быть ли и до того по их инструкциям надлежащее смотрение кому иметь ли, — определения не учинено; того ради Святейший Правительствующий Синод да соблаговолит о том учинить благопристойное определение, дабы я, по инструкции моей, подлежащее по оным инквизитерским должностям наблюдательство иметь мог.

Июня 28 дня 1745 года.

Святейший Синод, слушав выписки из указов к производству на прошедшую сего 1745 года майскую треть синодальным членам (то есть самим себе) жалованья, определили: произвесть из положенной на штат Святейшего Синода суммы — полного архиереям по пятисот рублев, архимандриту триста тридцать три рубли тридцать три копейки, протопопу двести рублев, наименовав те себе оклады прежними. А понеже прежний Святейшего Синода присутствующим жалованье оклад государя императора Петра Великого в 1721 году генваря 18 дня указом (каковые ее императорское величество, ныне благополучно государствующая государыня императрица Елисавета Петровна высочайшим своим 1741 года декабря 12 дня указом во всех местах наикрепчайшим содержать и по ним неотменно поступать повелевает), определенный с оным Святейшего Синода ныне учиненным определением ни мало не согласует, а хотя состоявшимся, в отмену оного в 1731 году ноября 26 дня императрицы Анны Иоанновны указом же оным синодальным членам за особливый при делах синодальных труд жалованье по показанным в том указе окладам из синодальной суммы (кроме новгородского) производить и было определено, но потом по последующим ее ж императорского величества 1740 года апреля 23 дня имянным же указам то жалованье (пока сочиненный по особливому ее ж императорского величества указу штат апробован будет) до указа токмо на оный 1740 год, не причитая того, что они получают: архиереи от епархий, а архимандриты от монастырей из определенных на синодский штат доходов выдать велено; к тому ж означенный штат как прежде от государыни императрицы Анны Иоанновны, так и ныне от ее императорского величества, государыни императрицы Елисаветы Петровны, не апробован и для того как по оному, так и по показанным указам, в коих что с вышепредписанным государя императора Петра Великого указом не согласует, производства чинить собою Святейшему Правительствующему Синоду не надлежит, а должно о том, во исполнение ж означенного 1741 года декабря 12 дня указа, надлежащим порядком просить о милостивой резолюции у ее императорского величества; ежели ж Святейший Синод объявленный в 1742 году майя 28 дня от бывшего преосвященного архиепископа Новгородского Амвросия словесный имянной ее императорского величества указ (дабы прибывшим из Санкт-Петербурга в Москву синодальным членам жалованье производить по тем же окладам, по чему им в Санкт-Петербурге давано было) за утверждение ныне определяемых себе в жалованье окладов почитать будет, то и оный к тому ни мало не приличен и яко словесной отмены письменным имянным указом в себе содержащий и от одного синодального члена о своем с прочими жалованье объявленный, по силе генерального регламента и по многим указам же, действительным на всегдашнее время, без собственной от ее императорского величества о том конфирмации быть не может; того ради я, по должности моей, о том для надлежащего исполнения Святейшему Синоду и предлагаю.

Октября 16 дня 1745 года.

Ее императорское величество, всемилостивейшая наша государыня императрица Елисавета Петровна, самодержица всероссийская, сего ноября 7 дня, присутствуя в зимнем своем императорского величества доме, изустно мне повелеть соизволила Святейшему Синоду объявить, чтоб Священного Писания книгу Библию, исправленную преосвященным Тверским архиепископом Феофилактом с прочими к тому определенными, конечно, в нынешнем году для употребления народу печати предать; ежели ж Святейшего Синода присутствующие оное исправление в чем изобретают недостаточно или кому какое в оном сумнительство кажется, то б о том письменно объявили свои мнения и для рассмотрения оные ее императорскому величеству немедленно б от Синода представили.

Ноября 11 дня 1745 года.

Ее императорское величество, всемилостивейшая наша государыня императрица Елисавета Петровна, самодержица всероссийская, сего марта 19-го, присутствуя в зимнем своем императорского величества доме, изустно мне повелеть изволила Святейшему Синоду объявить, чтоб умершей принцессы А нны Брауншвейг-Люнебургской тело погребсти в Троицком Александро-Невском монастыре (в который оное к тому погребению и привезено) имеющимися в Санкт-Петербурге преосвященными и прочими духовными персонами, по церковному чиноположению, не употребляя при том никаких других церемоний; а в потребных церковных воспоминаниях именовать оную тако: "благоверную принцессу Анну Брауншвейг-Люнебургскую". И имеет быть оное погребение завтрешняго дня. О чем, для должнейшего исполнения, чрез сие вашему святейшеству и объявляю.

Марта 28 дня 1746 года.

По должности моей обязан я особливо смотреть того, дабы в Святейшем Синоде не на столе токмо дела решались, но самым действом, по указам и регламентам без потеряния времени исполнялись; а в противном сему случае дабы оное, как надлежит, было исправлено, Святейшему Синоду предлагать должность же моя есть. А понеже в Святейшем Синоде, во исполнение имянных указов и Духовного регламента, надлежащего решения и производства требующих дел ныне немалое число находится, о коих имянно значит в особливом реестре, для незабвенного памятования на столе содержащемся, и дабы оные без замедления по силе указов решены и действом были исполняемы, я вашему святейшеству многократно словесно и письменно предлагал, а обер-секретарю и секретарям, дабы от оных по надлежащему порядку без укоснения к слушанию вашему святейшеству представляемы были, почасту подтверждаю, но токмо из оных многие нужнейшие же дела должнейшего в решении действия и поныне не имеют; и хотя некоторые ваше святейшество слушать изволите, но без совершенных резолюций откладываются довольного членов собрания, какового весьма редко бывает, а без оного хотя ж по некоторым делам и резолюции полагаете, но без подписки всех членов в действо производить не соизволяете, и тако как в решении, так и в отправах многих нужнейших дел происходит медление и остановка. Чего ради я, по должности моей, вашему святейшеству предлагаю, чтоб наиудобнейшими способами не решенные в Святейшем Синоде находящиеся, а наперед нужнейшие дела без продолжения излишнего времени решение и действительное исполнение имели.

Майя 16 дня 1746 года.

Св. Синоду довольно известно есть, что я по высочайшей ее императорского величества монаршей власти с таковою узаконенною еще ее императорского величества родителя (Петра Великого) инструк-циею определен, коею мне накрепко смотреть повелено, дабы Св. Синод в своем звании по регламентам правильно и нелицемерно поступал, а ежели что увижу противное сему, тогда повинен предлагать явно, с полным изъяснением, в чем кто не так делают, дабы исправили, а ежели не послушают, то должен протестовать и немедленно ее императорскому величеству донесть я обязан, по которой мне порученной должности исполнение чинить тщась, в прошлом 1748 году февраля 12 дня письменно предлагая, дабы без взыскания, по силе Духовного регламента и указов, в Св. Синоде о приходах и расходах знатнейших монастырей и о епископских приходах книг и по тем о бываемых расходах и остатках без должного рассмотрения, по требованиям оных архиерейских домов и монастырей, на строения и починки из подлежащих платежам в экономическую канцелярию доходов выдачи не чинить, чрез протест мой остановил; но Св. Синод, оное мое предложение и протест недействительными оставя, Костромской епархии в Богоявленский монастырь на починку ветхостей без такового, как выше упомянуто, производства и рассмотрения подлежащие платежам в экономию на два года денежные доходы и складный хлеб употребить определил, на которое определение я, письменно с изъяснением резонов Св. Синоду предложа, того ж 1748 года июня 20 дня чрез протест остановил, а ее императорскому величеству, по должности моей, донес; когда же и затем еще Св. Синод таким же, как и прежде, образом Воронежской епархии со всех монастырей и церквей на строение консистории денежный сбор учинить да в Крутецкий архиерейский дом на ссуду овса и ставропигиальный Петровский монастырь на строение деньги из казны в выдачу произвесть определял. Тогда я и на оные определения, с показанием же резонов, паки письменно ж того ж 1748 года октября 26-го да сего 1749 года марта 7 и августа 9-го чисел, точно показав, что мне без именного ее императорского величества указа, таковым порядком, как Св. Синод оную дачу производит, допустить не можно, предложил, а производство, по тем определениям протестуя, остановил, коих моих предложений Св. Синод слушав, надлежащего решения не учинил; а сего октября 11 дня, по доношениям преосвященного Иосифа, епископа Белоградского (коим за приключившимся ныне хлебным недородом на исправление церковных ветхостей и на домовое его преосвященства и вотчинных крестьян пропитание подлежащих платежам в экономию на сей 1749 год доходов требует), слушав дела и выписки и видя обстоятельно, как бываемые в тот дом ныне хлебом и деньгами доходы, против поданных к штату ведомостей (по коим хлеба, который, по определению монастырского приказа, велено так, как и в прочих архиерейских домах, в расход употреблять, без чего пробыть не можно, а достальный беречь в житницах более дву тысяч двусот четвертей, а денег сверх положенного на все того дома расходы, монастырским приказом числа близ тысячи рублей в год в сборе значилось) весьма с умалением показаны; но о том от кого надлежало изъяснения и для вероятности книг (каковым, по силе Духовного регламента, в Св. Синоде ежегодно быть долженствует) не потребовав и по тем о расходах, все ль оные по указам, без излишества производились, не рассмотря и чрез то остатков, кои бы ныне в таковом нужном случае и кроме экономических доходов на содержание того дома и на ссуду крестьян полезны были не поискав, паки в уничтожение же означенных моих предложений, по тому его преосвященства требованию тысячу шестьсот рублей употребить определили. Того ради ныне Св. Синоду о решении по вышеупомянутым моим предложениям напоминаю, а оное о употреблении в Белоградском архиерейском доме казенных денег определение, по предъявленным в тех моих предложениях резонам, по должности моей остановя, чрез сие протестую.

Ноября 3 дня 1749 года.

Сего июля 11 дня Св. Синода присутствующие члены, по письменному синодального же члена Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря архимандрита Амвросия представлению (в коем он объявляет, что о имеющемся-де в Св. Синоде, по сообщенным Правительствующего Сената ведениям и по доношениям Камор-коллегии, с представления корчемной конторы, по известно происшедшему чрез злобно-коварный некоторых Воскресенских монастырских служек донос производству дел он, архимандрит, ее императорскому величеству всемилостивейшей нашей государыне в высочайшее ее императорского величества в зимнем дворце во святой церкви присутствие, со всеверноподданнейшим его изъяснением апреля 6 числа настоящего 1750 года приносил всенижайшее прошение, по которому ее императорское величество, из высочайшего своего высокомонаршего благоусмотрения и милосердия, от оного корчемного дела Воскресенский монастырь всемилостивейше освободить соизволила). Определили: во исполнение того и чтобы оному монастырю никакой более турбации чинено не было, Правительствующему Сенату сообщить, а для ведома в Московскую Святейшего Синода контору и к оному архимандриту указы послать. А понеже оное дело, о выемке в том Воскресенском монастыре чина и кубов происшедшее, чего об исследовании Правительствующий Сенат требует, производимо быть должно точно по именному ее императорского величества, за собственноручным подписанием 1749 года декабря 15 дня о искоренении корчемств состоявшемуся указу. Да еще ж притом (как Св. Синоду означенный же синодальный член воскресенский архимандрит Амвросий доношением своим представляет) от присланной из корчемной конторы команды произошло нечаянным случаем, малослыханным и устрашительным образом, не объявя прежде ни о чем, военно-сильною рукою, без всякого местам и церквам святым подобающего почтения, в тот монастырь вступление и всем без изъятия и самому архимандриту заарестование и тем как ему, так и прочим иеромонахам, готовившимся тогда, яко для воскресного дня, к священнослужению, в отправлении во святых церквах Божественной литургии и в приуготовлении к Преждеосвященным литургиям пребожественных Агнцев, всекрайнейшее воспрепятствование и сверх того неисчислимые и неописанные, сурово-дерзостные бесчисленные же и ругательные поступки и обиды учинены; от чего по всем ее императорского величества благочестивейшей и боголюбивейшей нашей государыни узаконениям и указам, во-первых, охранять и защищать должно; но Св. Синод как до сего о тех оному монастырю нанесенных обидах и о прочем, по многим моим напоминаниям, в защищение, дабы и прочим также прилучиться не могло, производства не учинил, так и ныне в вышеозначенном определении о том умолчано ж. А чтобы по таковым (как вышеписанный синодальный член Воскресенский архимандрит Амвросий объявляет) представлениям, кольми паче о так не маловажных делах, исполнения не чинить о том (как Св. Синоду уже довольно известно) генерального регламента в 4-й главе и состоявшийся ее императорского величества имянный за собственноручным подписанием прошлого 1743 года генваря 10 дня указ точно гласит, и дабы не инако во всех делах, но по указам и регламентам Св. Синода членам поступать, в том имянный государя императора (Петра) Великого 1722 года апреля 17 дня указ на столе, вместо зерцала, обретающийся непременно одолжает, да и я от ее императорского величества того в Св. Синоде, чтоб во всех к синодальному рассмотрению подлежащих делах истинно, и ревностно, и порядочно, без потеряния времени по регламентам и указам отправляемо было смотреть, а в противном тому случае спорить и не допускать учрежден. Того ради я, усмотря означенное Св. Синода членов не в силу указов учиненное определение, чрез сие, по должности моей, предлагаю: дабы соблаговолено было по вышеозначенному делу, доколе о том от ее императорского величества писанный за собственноручным подписанием указ воспоследует, безостановочно производство чинить и о нанесенных оному монастырю от присланной из корчемной конторы команды вышеупомянутых обидах, а особливо в воспрепятствовании к священнослужению во святых церквах Божественной литургии, чтоб о том развратники и Православной Церкви нашей досадители не радовались и прочим бы впредь так чинить было не повадно, надлежащей сатисфакции требовать. Буде же Святейший Синод сего моего предложения за благо принять не соизволит и вышеписанного своего определения не отменит, то я оное протестую и в производстве останавливаю.

Июля 30 дня 1750 года.

Понеже обретающийся в числе прочих канцелярских Св. Синода служителей канцелярист Борис Невский (которого учиненным прошлого, 1749 года Св. Синода определением синодальному экзекутору Тишину от шумства воздерживать особливо приказано) с того времени, как и прежде, от пьянства не исправляется и в надлежащие дни и часы в синодальной канцелярии часто не бывает и по делам в отправах некоторые упущения от него оказались, а минувшего апреля 30 дня из главной полициймейстерской канцелярии оный Невский в безмерном пьянстве (от коего где он ходил и кем ограблен и под караул взят, не помнит) при доношении для учинения ему за то безмерное пьянство наказания в канцелярию Св. Синода прислан. Почему яко уже ко исправлению безнадежным оказавшийся и при делах в синодальной канцелярии быть не способен. Того ради Св. Синоду, по должности моей, чрез сие предлагаю, дабы соблаговолил оного Невского, в силу генерального регламента 25-й главы, от дел синодальной команды отреша, отослать с надлежащим видом в герольдию.

Майя 18 дня 1750 года.

Прошлого 1748 года августа 31 дня Св. Синод сообщенным Правительствующему Сенату ведением, прописав свое рассуждение, коим образом восприемники в православно-восточную нашу веру иноверных пришедших во всем, к нужному житию их надлежащем (между коими первейшая есть нужда свобода), промышлять и вспомоществовать должны. А чтоб-де таковых, паче из еврейского закона, святое крещение восприявших, отдавать восприемникам их в вечное рабство, того как в инструкции о ревизии, так и в указах не изображено, требовал: дабы, как просителя из евреев Ивана Иванова, от крестного его отца и помещика генерал-провиантмейстер-лейтенанта Ивана Горчакова, так и прочих таковых разных наций иноверных, православно-восточную веру восприявших, от вечного холопства и от крестьянства исключить. На которые Правительствующий Сенат, изъясня прошлых лет состоявшиеся о несвободе таких указы, и притом настольном 1722 года апреля 17 дня о хранении прав гражданских указе, прописав Св. Синоду сообщенным ведением, объявил, что Правительствующему Сенату о таковом исключении решения учинить, и указов, которыми разных наций иноземцам, греческую веру восприявшим, от помещиков неотъемлемым быть, точно повелено, иным образом толковали, так как Св. Синод представляет, весьма невозможно; что ж-де до пострижения помянутого Иванова касается, то-де, буде он, по трилетнем времени, монашеского чина не приимет, быть ему по-прежнему за показанным в том ведении помещиком. А потом Св. Синод имеющегося об оном в синодальной канцелярии дела и выписки и вновь поданного его до-ношения (в коем он уже не монашеского, как прежде просил, чина желает, но только о своем в Малороссию увольнении старается) слушав минувшего ноября 7 дня, определили: Правительствующему Сенату на рассмотрение сообщить с таковым представлением, что означенного новокрещена Иванова, яко свободного и ничем никому не обязанного, по желанию его в Малую Россию уволить, и где он восхощет в России жить, — дозволить по содержанию 1722 июля 31 дня указа и состоявшейся в 1743 о ревизии инструкции и в дополнение тому сенатского 1744 годов июня 15 дня определения, будто бы весьма надлежит; ибо он прописанному Горчакову ни по чему не крепок, и к отдаче в холопство не подлежит, и указ-де 1737 года до него, Иванова, для того что он реченным Горчаковым к закабалению ни от кого не купленный и не в малолетстве ему доставшийся, будто б не следует. А понеже вышеупомянутыми 1722, также и 1723 годов генваря 9 числа указами повелено выходцев из-за рубежа польской и других разных наций иноземцев, греческого исповедания веру восприявших, переписав определить по желанию их, — мастеровых в цехи, а не мастеровых в купечество, или кто к кому в дом пойдет, или же в погодное разных чинов к людям услужение. А в 1744 году июня 15 дня (по представлению ревизора о таковых же иноземцах, что оные без всякого от помещиков вида, не хотят у них служить, просят на волю и к другим, по их желанию, помещикам), хотя и воспоследовало Правительствующего Сената определение, чтоб неженатым дать волю, но к определению ж, где они похотят, в цехи, в купечество или к кому в услуги, как оными же 1722 и 1723 годов указами повелено. Еще же и особливо о таковых новокрещенах точный 1737 ноября 16-го состоявшийся и от ее императорского величества 1743 года в инструкции о ревизии конфирмованный указ повелевает: калмык и других наций, которые, как и он, Иванов, крещены бывают, и хозяевам достаются больше малолетние, всякому покупать, крестить и у себя держать, без платежа подушных, только с одною в губернских и воеводских канцеляриях запискою и которые объявят давать отписи, что они явлены и оным быть у тех, от кого объявлены, неотъемлемыми и тако оный указ не одних (как Св. Синод в вышеупомянутом своем определении рассуждать изволит) малолетних, но и возрастных от помещиков не освобождает; почему и означенный новокрещен Иванов, по своему желанию прошлого, 1746 года, в Шацкой провинции у ревизии за объявленного Горчакова записавшийся, в силе указов, как и Правительствующий Сенат ведением сообщает, по-прежнему за показанным помещиком, также как и прочие таковые, по силе вышеозначенных указов определенные, быть должен. А в монашество (коего он, Иванов, хотя бы и ныне пожелал), яко не свободного, паче же за состоявшимся прошлого 1749 года марта 22 дня ее императорского величества о непострижении никого, кроме малороссиян, запретительным указом, определять его не следует. А что-де он, новокрещен, Св. Синоду ныне объявляет, якобы та ему за Горчакова у ревизии записка учинена по принуждению той ревизии подполковника Сухотина чрез стращания и угрозы советника Ярцова насильно, а явочных-де о том насилии челобитен нигде он, Иванов, будто за незнанием русских прав, не подавал и словесно никому не сказывал; но такового его объявления, что он, как по делу из доношения его видно, тогда ж узнав себе якобы насильное в холопство за Горчакова укрепление, об отсылке себя в главную ревизию оного подполковника Сухотина просил, точию-де той отсылки ему не учинено, а о таком насилии после оной записки, не точию вскоре, по силе уложенного 10-й главы 251-го пункта, явки не учинил; но и потом более двух лет в разных городах на свободе будучи, нигде не бил челом, а ныне незнанием российских прав, в противность 1720 года указа, отговаривается, за вероятное, по силе оной же 10-й главы 253-го пункта, принять, а объявленных советника Ярцова паче же подполковника Сухотина, которому таковые о ревизии дела вверены, без должного о том насилии доказательства, к подозрению подвергать и другим таковым же челобитчикам чрез то повода чинить не надлежит. Того ради Св. Синоду чрез сие по должности моей предлагаю, дабы соблаговолил вышеписанное свое, ныне учиненное об оном новокрещене Иванове определение, для предписанных в нем силою указов, несогласующихся резонов, отменить, а учинить, по силе вышеозначенных указов, согласное с определением Правительствующего Сената о бытии ему, новокрещену, по-прежнему за показанным помещиком, решение. А ежели оный новокрещен какое указное о насильной за Горчакова записке имеет доказательство, то он в своем гласном деле, так же как и прочие ее императорского величества подданные, бить челом и доказывать где по указам надлежит должен; прочим же таковым иноверцам, по желаниям их, в восприятии православно-восточной веры сомнения и отторжения, как Св. Синод в том же своем определении упоминать изволит, быть нечаятельно потому, что таковыми вышеозначенными указами разные к определению в России места в их положение, яко то: мастеровые в цехи, а не мастеровые в купечество, или в домы, или разных чинов к людям в погодное услужение, предоставлены что каждый о себе, яко самонужнейшего и к предыдущему в жизни поведению потребного проведывать, и к определению своему намерение полагать, преминуть, а потом неведением того государства, в коем он живет, законов, отговариваться никто, по силе означенного же 1720 года указа, не должен. А еще впредь для лучшего таковым вразумления не соблаговолит ли Св. Синод, дабы священники, при наставлении и обучении в православно-восточную веру приходящих и святое крещение восприять желающих и о вышеописанных указах, по коим они в России здесь определяться должны, с изъяснением им объявляли, определить ее императорского величества указом.

Декабря 3 дня 1750 года.

Опубликовано: Записки князя Якова Петровича Шаховского, полициймейстера при Бироне, обер-прокурора Св. Синода, генерал-прокурора и конференц-министра при Елисавете, сенатора при Екатерине II. 1705-1777. СПб., 1872.

Яков Петрович Шаховской (1705-1777) князь генерал-прокурор, сенатор российский государственный деятель, мемуарист.

Князь Яков Петрович Шаховской
Записки

На главную

Произведения Я.П. Шаховского

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие автора Благосклонному читателю!

Прошение об отставке 1766

Обозрение службы 1719-1766

Указ об отставке 1766

Часть первая

Часть вторая

Письма и предложения князя Якова Петровича Шаховского

Письма к императрице Елисавете Петровне и к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому

Письма к императрице Екатерине II

Описание благодетельных подвигов бывшего почетным, благотворителем императорского Воспитательного Дома его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского

Письма, писанные от его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского к господам опекунам императорского Воспитательного Дома

Письменные предложения князя Я.П. Шаховского Святейшему Правительствующему Синоду

Предисловие автора Благосклонному читателю!

Прошение об отставке 1766

Обозрение службы 1719-1766

Указ об отставке 1766

Часть первая

Часть вторая

Письма и предложения князя Якова Петровича Шаховского

Письма к императрице Елисавете Петровне и к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому

Письма к императрице Екатерине II

Описание благодетельных подвигов бывшего почетным, благотворителем императорского Воспитательного Дома его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского

Письма, писанные от его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского к господам опекунам императорского Воспитательного Дома

Письменные предложения князя Я.П. Шаховского Святейшему Правительствующему Синоду

На главную

Произведения Я.П. Шаховского

Князь Яков Петрович ШаховскойЗаписки

На главную

Произведения Я.П. Шаховского

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие автора Благосклонному читателю!

Прошение об отставке 1766

Обозрение службы 1719-1766

Указ об отставке 1766

Часть первая

Часть вторая

Письма и предложения князя Якова Петровича Шаховского

Письма к императрице Елисавете Петровне и к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому

Письма к императрице Екатерине II

Описание благодетельных подвигов бывшего почетным, благотворителем императорского Воспитательного Дома его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского

Письма, писанные от его сиятельства князя Якова Петровича Шаховского к господам опекунам императорского Воспитательного Дома

Письменные предложения князя Я.П. Шаховского Святейшему Правительствующему Синоду

Предисловие автора Благосклонному читателю!

Письма и предложения князя Якова Петровича Шаховского

Письма к императрице Елисавете Петровне и к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому

На главную

Произведения Я.П. Шаховского

Князь Яков Петрович Шаховской
Записки