Е.И. Якушкин
Замечания на «Записки» («Mon Journal») А.М. Муравьева

Записки эти принадлежат собственно не Ал-ру, а брату его Н. Еще в Петровском заводе Н. вздумал составить подробные записки о Т. обществе, и, чтобы они не попались в руки правительства, он писал их в форме отдельных заметок на полях книг. Библиотека Никиты Муравьева досталась его брату Александру, который собрал из книг заметки брата и назвал их «Mon Journal»; вот почему в истории своей жизни он почти ничего не говорит о себе. В рассказе его встречаются ошибки, которых избежать ему было невозможно, так как заметки его брата были отрывочны, а сам он был мало знаком с делами Общества. Ему было 12 лет, когда составилось Общество, и 20 лет, когда он был принят членом; значения в Обществе он не имел никакого: он был слишком молод и не имел в то время ни твердых убеждений, ни образования. При составлении Записок (в 1852-1853 гг.) он не мог получить никаких сведений об Обществе от своих товарищей, пото. что сосланные в Тобольск, где жил и он, или принадлежали к Южному обществу, или так же мало были знакомы с делами Общества, как и он, за исключением Штейнгеля, который не мог сообщить ничего верного, и Семенова, служившего прежде в Москве и не принимавшего большого участия в Обществе. Этот журнал любопытен только потому, что в нем высказаны убеждения Ал-ра после 27-летней ссылки.

Рассказ об основании и основателях Общества не совсем верен; программа Общества взята отчасти из Записок Никиты Муравьева «La societe occulte » [Тайное общество (фр.)].

В выписке этой, которую я видел в подлиннике и которая состоит из 20 или 30 строк, Н. старался показать, что все порядочное, содеянное имп. Николаем, взято из программы Общества. Эти требования были высказаны Обществом, но не все составили его программу, и, кроме того, многие требования, более важные вовсе не упомянуты.

Общество разделилось на Северное и Южное (в 1821 г.) не потому, что, разделившись, оно могло расширить круг деятельности, а потому, что Бурцов, вернувшись в Тульчин из Москвы, объявил там, что на Московском съезде все депутаты решили уничтожить Общество. Бурцок завидовал Пестелю, который стоял во главе всей молодежи, принадле жавшей к Обществу. Он хотел занять место Пестеля, для этого он объявил, что Общество уничтожено, и сам начал набирать членов, не говоря ничего Пестелю, которого он хотел лишить таким образом всякого влияния. Но хитрость эта не удалась. Пестель ответил Бурцову, что уничтожить Общество никто не имеет права и что на юге оно будет существовать, как прежде. Вот почему образовалось два общества: Северное и Южное.

Конституция, написанная Никитою Муравьевым, как он сам сознавался впоследствии, не имела практического смысла, вследствие незнакомства с бытом русского народа и незнания существовавших законов... Это был проект конституционной монархии. Депутаты должны были выбираться изо всех сословий без различия, но выборы ограничивались цензом. Депутатом мог быть только тот, кто платил не менее 60 руб. подати. Таким образом, депутатами могли быть только купцы, потому что мещане и крестьяне платят менее, а дворянство и духовенство ничего не платят (система податей не была изменена в конституции). И в настоящее время часто слышишь споры о самых простых и существенных определениях закона. До издания Свода [законов] законы еще менее были известны. Н. Муравьев точно гак же не знал быта русского народа, как и большая часть его товарищей.

Николай Тургенев объявил в первом издании «Опыта о налогах», что деньги, вырученные от продажи книги, назначаются для выкупа крепостных крестьян, посаженных в тюрьму за долги, между тем как крепостные не могли сидеть в тюрьме за долги, по закону им можно было дать взаймы не более 5 рублей. Один только Пестель отличался глубоким практическим смыслом, как говорят все знавшие его и читавшие его «Русскую Правду». Это был труд совершенно самостоятельный. Между тем, как прочие считали необходимым сильно ограничить власть правительства, даже республиканского, он в «Русской Правде» давал правительству сильную власть. Однажды в Тульчине он прочел свой проект Киселеву; Киселеву проект понравился, но он заметил, что не худо было бы ограничить еще больше исполнительную власть. Судя по всем рассказам людей, читавших «Русскую Правду», главные основания Управления государственных крестьян взяты оттуда. «Русская Правда» была написана в республиканском и чисто демократическом духе.

Пестеля нельзя ставить на ряду с остальными членами Общества; об нем все говорят как о гениальном человеке. Рассказывают, что когда за границей он находился при Канцелярии императора Александра, ему поручено было написать какую-то бумагу к Метерниху, Метерних при первом свидании с Александром поздравил его с новым секретарем и сказал, что он тотчас же узнал, что бумагу написал новый человек, и что он никогда не читал бумаги, столь хорошо написанной. Ни у кого из членов не было столь определенных и твердых убеждений и такой веры в будущее. На средства он не был разборчив; солдаты его не любили; всякий раз, когда император или великие князья назначали смотр, он жестоко наказывал солдат. При учреждении военных поселений он хотел перейти туда на службу и обещал, что у него скоро возмутятся. Он должен был оставить это намерение, потому что дела Общества требовали его присутствия в Тульчине. Он не изменил своему характеру до конца,— когда Северное общество стало действовать очень нерешительна, тогда он объявил, что если их дело откроется, то он не даст никому спастись, что чем больше будет жертв, тем больше будет пользы — и он сдержал свое слово. В Следственной комиссии он указал прямо на всех участвовавших в Обществе, и если повесили только 5 человек, а не 500, то в этом Пестель нисколько не виноват, с своей стороны он сделал для этого все, что мог.

Все, что говорится в «Записках» про Никиту Муравьева, совершенно справедливо. Это был человек высокообразованный и чрезвычайно скромный; любовь и уважение к науке он сохранил до самой смерти. Рассказ о том, как он бежал из Москвы в 12-м году, я слышал с некоторыми иными подробностями от моего отца, И.Д. Якушкина, который был с ним чрезвычайно дружен и слышал об этом от него самого. В 1812 году Никита Муравьев долго упрашивал мать, чтобы она позволила ему поступить в военную службу, но мать не решалась отпустить его, так как ему шел только 15-й год и он был очень слабого здоровья. Между тем стали доходить слухи, что мы принуждены отступать перед неприятелем и что французы все подвигаются к Москве. Никита Муравьев начал задумываться, перестал есть, спать и, наконец, решился идти в армию без позволения матери. Рано утром он ушел по Смоленской дороге, одетый в курточку, захватив с собою карту Московской губернии. Он прошел 30 верст, расспрашивая, как пройти к армии. Эти расспросы и его одежда возбудили подозрение в крестьянах; его схватили, стали обыскивать, и когда нашли при нем карту, то совершенно убедились, что он французский шпион. На нем разорвали платье, приколотили его и повезли. в Москву.

Между тем в доме его матери никто не знал, куда он делся, долго искали его у знакомых; гувернер его француз, вероятно, догадался, что он ушел на войну, отправился к Смоленской дороге и встретил толпу мужиков, которые везли его воспитанника. Никита Муравьев, увидав гувернера, стал было звать его к себе по-французски. «De grace ne me parlez pas, vous vous perdrez» [ Ради Бога, не говорите со мной, вы погибнете! (фр.)],—закричал ему тот и скрылся в толпе. Разумеется, это убедило еще больше, что Никита Муравьев шпион. Сам Ростопчин принял было его сначала за шпиона и написал к Екатерине Федоровне Муравьевой, его матери, письмо, где с сожалением извещал ее, что сын обесчестил себя и ее, так как хотел перейти к французам. Разумеется, Муравьева поспешила объяснить Ростопчину, что сын ее бежал, чтобы сражаться против французов, что он давно уже просился в армию. Ростопчин поздравил ее тогда с таким патриотом сыном и уговорил определить его в военную службу.

Похвала Сергею Муравьеву нисколько не преувеличена. Это бы действительно замечательный человек, но его нельзя поставить наряду с Пестелем. Сергей Муравьев был человек чрезвычайно добрый; солдаты его чрезвычайно любили. Но М. Бестужев-Рюмин вовсе не стоит того отзыва, который сделан о нем в «Журнале» А. Муравьева. Замечательны отношения Бестужева к Сергею Муравьеву. Бестужев был пустой малый и весьма недалекий человек; все товарищи над ним постоянно смеялись,— Сергей Муравьев больше других. «Я не узнаю тебя, брат,— сказал ему однажды Матвей Ив. Муравьев,— позволяя такие насмешки над Бестужевым, ты унижаешь себя, и чем виноват он, что родился дураком». После этих слов брата Сергей Муравьев стал совершенно иначе обращаться с Бестужевым, он стал заискивать его дружбы и всячески старался загладить свое прежнее обращение с ним. Бестужев к нему привязался, и он также потом очень полюбил Бестужева.

Борисов никогда не сознавался в том, что им был составлен устав Общества соединенных славян. Сколько мне известно, только он один никого не назвал при допросе След. комиссии. Образование Общества славян — замечательное явление. Оно показывает, как была сильна потребность в составлении тайных обществ. Борисов был человек, не получивший никакого образования, но с большим желанием образоваться. Когда он был с своей батареей в Польше, то ему пришлось остановиться в таком помещичьем доме, где была огромная библиотека, наполненная большею частью писателями 18 столетия. Он выучился сам собою французскому языку и прочитал все французские книги. В Следств. комиссии и после, даже в ссылке в Сибири, он говорил, что когда был в отпуску в Петербурге, в одной гостинице с ним остановился один какой-то офицер; они познакомились; офицер этот, уезжая из Петербурга, заходил проститься к Борисову. По отъезде этого офицера, имени которого он не помнит, он нашел у себя на столе тетрадь с уставом тайного общества, который ему чрезвычайно понравился, и он тотчас стал набирать членов. Пребывание в Польше при этом отозвалось, цель Общества славян была не уничтожение деспотизма в России, а освобождение от деспотизма всех славян; в уставе видно также и влияние писателей 18 века, в нем говорится об основании города, в котором славяне посадят на трон Богиню Просвещения. Соединенные славяне были большею частию люди без образования, но с непоколебимыми убеждениями, они готовы были идти на все за свои убеждения. Очень жаль, что о Борисове (и вообще об Обществе славян) мало известно, но все, что известно об нем, возбуждает к нему глубокую симпатию. Два года Общество славян существовало совершенно отдельно от других обществ, и даже не зная о их существовании. Только в 1825 году Бестужев-Рюмин совершенно случайно узнал об этом обществе и предложил ему присоединиться к Южному, что и было принято. Когда, наконец, наступило время действовать, то Славяне показали, что они способнее к делу всех прочих членов.

В «Журнале» позабыт еще третий изменник (названы только Шервуд и Майборода). Названный в донесении Следств. комиссии агент графа Витта (чуть ли не Комаров?). Шервуд пропал без вести, а Майборода зарезался.

В рассказе о 14 декабря в «Журнале» не сказано, что Анненков, Александр Муравьев (кажется, тоже и Арцыбашев) стояли с Кавалергардским полком на площади против своих товарищей. Впрочем, это не спасло их. Через 5 дней они были арестованы своим полковым командиром Апраксиным и привезены во дворец. Сначала император стал упрекать их за то, что они были членами Тайного общества, но потом объявил им, что их прощает и что они должны только просидеть с полгода в крепости. Левашев стал показывать им знаками, чтобы они поцеловали у императора руку, но сначала знаков они этих не поняли, а потом не знали, как приступить к этому обряду; наконец Анненков сложил обе ладони вместе, нагнулся и сделал шаг к императору. «Я этого не требую»,— сказал император.

У Екатерины Федоровны Муравьевой сохранилось письмо императрицы Марии Федоровны, которым последняя извещала ее, что сын ее Александр прощен. Анненков был послан в Выборг, Александр Муравьев в Ревель, Арцыбашев в Нарву. По следствию, когда открылось, что Анненков и Муравьев виновнее, чем думали прежде, то их перевели в Петропавловскую крепость. Виновны они были только разговорами. Их судили и присудили сослать в Сибирь, в каторжные работы; но так как не было еще готово помещение для декабристов, то их держали в крепости до И декабря 1826 г. Александр и Никита Муравьевы, Анненков и Торсон были в одно время отправлены в Сибирь (каждый на отдельной телеге и в кандалах). Анненков ехал в шинели и в холодной фуражке.

Рассказ про Фаленберга неверен в «Журнале» А. Муравьева. Фаленберг был болен и содержался в сухопутном госпитале. Он только что женился и рвался на свободу; когда Раевского выпустили, он нашел случай видеться с Фаленбергом и сказать ему, что он признался и что его освободили, и что он и ему советует сделать то же. Фаленберг, уверенный совершенно, что его выпустят, если он признается, стал не только признаваться во всем, но и наговаривать на себя. Когда его спросили, не знает ли он чего об умысле цареубийства, он объявил, что сам имел мысль убить царя и что говорил об этом Барятинскому. На очной ставке Барятинский доказал Фаленбергу, что он говорит вздор; несмотря на это, Фаленберга сослали; жена его вышла замуж за другого.

Эти замечания написаны мною в 1854 году. Все сообщенные в них факты записаны главным образом со слов моего отца И.Д. Якушкина; то, что записано не с его слов, было ему прочтено — и верность фактов была подтверждена. Замечательно, что все декабристы без исключения, с которыми я говорил о Пестеле, высказывали об нем одно и то же мнение относительно высоты его ума и твердости его убеждений.

Е. Якушкин.

Впервые опубликовано: Былое. 1924. № 25. С. 272—277.

Евгений Иванович Якушкин (1826—1905) — русский юрист, этнограф и библиограф.