Н.А. Захаров
Наше стремление к Босфору и Дарданеллам и противодействие ему западноевропейских держав

1

Агрессивное стремление России к утверждению своего влияния на берегах Босфора и Дарданелл сравнительно недавнего происхождения и относится исключительно к императорскому периоду.

Политика московских царей была направлена к сохранению дружественных отношений с Турцией, и многочисленные посольства к московским государям: барона Герберштейна (1517), Франциска да Колло и Антония де Конти (1518), Шомберга (1519), Антония Поссевина (1581), иезуита Комуловича (1594) и другие, имевшие задачей склонить Москву к союзу против турок, успеха не имели. Московское правительство стремилось, наоборот, поддержать дружественные отношения с Турцией и даже после истребления в 1571 году турецкого флота при Лепанто предложило Порте союз против ее врагов. В письме, отправленном в 1581 году царем Федором Иоанновичем султану с извещением о вступлении его на престол, царь писал: "Наши прадеды (Иоанн и Баязет), деды (Василий и Солиман) и отцы (Иоанн и Селим) назывались братьями и в любви ссылались друг с другом, да будет любовь и между нами. Россия открыта для купцов твоих, без всякого завета в товарах и без пошлины. Требуем взаимности и ничего более". Но к концу XVI века отношения Москвы к Турции начинают изменяться: частые столкновения с крымским ханом — вассалом султана, вражда тяготевшего к Москве казачества с турками, религиозная нетерпимость турок к христианам заставляли Москву постепенно присоединяться к господствовавшему в Западной Европе взгляду о необходимости борьбы с неверными. Уже Федор Иоаннович оказывает денежную поддержку императору Рудольфу в борьбе с турками. Борис Годунов был уже окончательно враждебно настроен против Турции и деятельно помогал Австрии в войне с Турцией. При Михаиле Федоровиче дело почти должно было дойти до открытой войны из-за занятого донскими казаками Азова, но московское правительство, следуя указаниям специально созванного для обсуждения этого вопроса земского собора 1642 года, не решилось идти на открытое столкновение с Турцией и приказало казакам очистить Азов. В царствование царя Алексея Михайловича в руководящих принципах московской политики начинает выступать принцип покровительства православным на Востоке. Наш известный дипломат этой эпохи Ордын-Нащокин в записке, представленной царю Алексею Михайловичу в 1664 году, указывал на необходимость заключения союза с Польшей, так как этот союз дал бы возможность России покровительствовать православным на Востоке. Это стремление к покровительству православным привело к принятию в 1656 году под высокую руку русского царя Молдавии, не осуществленному фактически в виду смерти молдавского господаря Стефана. Указанный выше план Ордын-Нащокина получил осуществление, и 30 марта 1672 года между Россией и Польшей был заключен союз против Турции, принявшей под свое покровительство Запорожье. Разбив Польшу, турки в 1677 году объявили войну России, которая продолжалась почти все царствование Федора Алексеевича. Эта первая наша война против Турции была неудачна.

Великий Петр смотрел на вещи просто и реально — его не увлекали отвлеченные идеи освобождения единоверных народов; он находил, что для России нужен был выход в открытое море — и поэтому обратил внимание на южные моря — Азовское и Черное. Чтобы утвердиться здесь, нужно было выдержать столкновение с Турцией. Удача азовских походов открывала Петру I широкую перспективу взглядов на Азовское и Черное моря. Отправление Петром I в Константинополь для заключения мира дьяка Ук-раинцева, которому было приказано войти на судне в Босфор и, остановившись перед дворцом султана, выстрелами из пушек сообщить о прибытии царского посла, должно было показать туркам мощь Российского государства. Едва ли это появление русского дипломата было особенно приятно для турок, — и последние в переговорах с Украинцевым о предоставлении русским свободного судоходства по Черному морю и открытии для прохода русских судов проливов упорно отстаивали по отношению к Черному морю принцип внутреннего турецкого моря. Неоднократные попытки разрешения этого вопроса дипломатическим путем при Петре I не привели ни к каким результатам, особенно после неудачного для нас Прутского похода. Петр Великий принужден был отказаться от попытки стать твердой ногой на южных морях, на берегах которых владычествовали турецкий султан и крымский хан, и обратил свое внимание исключительно на берега Балтийского моря.

Судьба балканских народностей мало входила в интересы политики Петра I; последний, также как и Екатерина II, видели в них орудие для своих стремлений на берега Босфора и Дарданелл, — вместе с тем, однако, эти народности, соглашаясь с таким взглядом русской политики, усиленно звали русскую власть к установлению своего господства на Балканском полуострове.

2

Идея Петра I утвердиться в южных морях была положена в основу екатерининской политики. Блестящий успех, достигнутый Россией Кучук-Кайнарджийским миром 1774 года, заставил западных государственных деятелей думать о том, что дни Оттоманской империи уже сочтены и участь ее всецело зависит от России. Вскоре после заключения этого мира австрийский посол в Константинополе Тугут, 3 сентября 1774 года, разбирая общие условия Кучук-Кайнарджийского мира, его последствия и положение, занятое Россией, доносит своему правительству: "Русская эскадра при попутном ветре с 20-тысячным десантом может через двое суток по выходе из Керчи беспрепятственно явиться пред стенами Константинополя. Следует обратить внимание, что поддержание Оттоманской империи уже будет зависеть не от европейских держав, а единственно от доброй воли России. Вполне естественно, что по окончании работ, производимых русскими на сооружаемых ими верфях и доках — что, конечно, не затянется на долгое время — можно с часу на час ожидать взятия ими Константинополя. Падение этой столицы последует так внезапно, что совершится ранее, чем весть о движении русских войск донесется до пределов ближайших к границам России христианских держав".

Подобный взгляд на судьбу Константинополя разделялся и нашими государственными деятелями; уже во время Первой турецкой войны в голове князя Потемкина созрел план, известный в истории под именем "Греческого плана", изгнания турок из Европы и образования Греческого царства во главе с великим князем из Русского Императорского Дома, каковым затем намечался Великий князь Константин Павлович, при условии, однако, чтобы он никогда не имел притязаний на русский престол и обе короны никогда не соединялись на одной голове. Уверенность, господствовавшая при русском дворе, в близком падении Константинополя была столь велика, что даже были отчеканены специальные медали на падение Турции. Ныне можно видеть эти медали в Оружейной палате в Москве: на одной стороне изображение Императрицы Екатерины II, а на обратной — морские волны, разрушающийся Константинополь, над которым сияет крест.

Мысль князя Потемкина нашла себе детальную разработку в известной записке, представленной Безбородко Императрице 10 сентября 1782 года.

Основной мыслью этой записки было соглашение с Австрией, путем предоставления ей известных территориальных приобретений, о разделе турецких владений. Согласно проекту Безбородко, Россия собственно для себя брала Очаков с прилегающими к нему землями, Крымский полуостров и несколько островов в Архипелаге в качестве станции для русского флота. Австрия получала часть Сербии с Белградом и часть Боснии. Предполагалось предоставить известные территориальные приобретения Англии, Франции, Испании и Венеции. Из оставшихся после этого раздела земель должна была быть образована Греческая империя, причем, однако, из нее выделялись Молдавия, Валахия и Бессарабия, которые вместе взятые должны были составить новое государство — Дакию, престол которой предназначался не для кого другого, как для инициатора Греческого проекта, князя Потемкина. 13 октября 1782 года проект был отправлен на заключение австрийского двора, который, как известно, связывали тогда с Россией самые тесные дружеские отношения. Отправляя этот проект императору Иосифу II, Императрица Екатерина не сомневалась в полной возможности осуществления задуманного проекта. В своем письме к Иосифу II она находила, что препятствия, которые могут встретиться к осуществлению этого плана со стороны других европейских государств, не будут столь существенны, чтобы они могли решительным образом повлиять на исход дела. Более всего Екатерина II предполагала встретить препятствие со стороны прусского короля Фридриха II и высказывала даже предположение о возможности вооруженного столкновения между Австрией и Россией, с одной стороны, и Пруссией — с другой, если первые две державы начнут приводить в исполнение задуманный Императрицей проект. Когда предложение Императрицы Екатерины поступило на рассмотрение австрийского правительства, то среди него ни минуты не было сомнения в возможности осуществления Россией плана изгнания турок из Европы, и поэтому вполне естественно Австрия при этом хотела прежде всего обеспечить свои собственные интересы.

Что же касается до общей мысли проекта Императрицы, то она не встретила возражений со стороны Иосифа II, и он вступил в переговоры с русским двором касательно тех территориальных приобретений, на которые, по его мнению, должна была претендовать Австрия в целях округления своих границ при разделе Турции.

Выговаривая территориальные приобретения для Австрии, император Иосиф II поручил вместе с тем руководителю австрийской политики канцлеру Кауницу развить перед русской Императрицей план тогдашних политических взаимоотношений европейских держав и указать на те противодействия, какие могут быть проявлены со стороны Пруссии, Франции, Англии и Венеции, и также вместе с тем и на меры, могущие парализовать эти противодействия, заключавшиеся главным образом в предоставлении известных территориальных компенсаций державам, интересы которых затрагивались проектом Екатерины II.

Дипломатический обмен мнениями между обоими дворами привел в конце концов к тому, что Австрия уступила в заявленных ею притязаниях и согласилась поддерживать русскую Императрицу в ее начинаниях в той форме, которая была первоначально предложена австрийскому императору Екатериной II.

Как ни казался на первый взгляд и трудно исполнимым и даже несколько фантастичным план Екатерины II, но тем не менее она постепенно начала проводить его в жизнь.

Ближайшим шагом к исполнению намерений Императрицы был манифест 8 апреля 1783 года, которым объявлялось о принятии "под державу Российскую" Крымского полуострова, острова Тамани и всей Кубанской стороны.

Такой широкий захват берегов Черного моря, разрушавший окончательно старый турецкий взгляд, высказанный еще в 1699 году турецкими сановниками в переговорах с дьяком Украинцевым, что Черное море есть внутреннее турецкое море, еще более должен был способствовать вере Екатерины II в осуществление задуманного великого плана.

Поэтому является вполне понятной надпись, сделанная по повелению Императрицы во время ее путешествия по Крыму в 1787 году на воротах новой крепости — Севастополя: "Дорога в Константинополь".

Дорога была намечена — оставалось продолжать путь. Таким путем явилась Вторая турецкая война, начатая по инициативе Турции, не могшей примириться с утратой Крыма. Вслед за русско-турецким разрывом император Иосиф II, верный своим союзническим обещаниям, отозвал своего представителя в Константинополе и также объявил войну Турции.

Однако в данном случае Россия чрезвычайно переоценила свои силы, а мысль Императрицы завоевать Константинополь столь ослепила ее дипломатический ум, что она не смогла заранее учесть всей той тяжести международной конъюнктуры, которая могла создаться в противовес желанию Императрицы одной разрешить мировой вопрос.

В 1788 году объявление войны Швеции отвлекло наш флот и войско на север. Пруссия в 1789 году заключила тайный союз с Турцией против России. Польша, которую поддерживала Пруссия, явно стала враждебной России. Англия деятельно готовила коалицию из враждебных России держав и поддерживала Швецию. В добавление ко всем этим осложнениям, мешавшим успехам России, неожиданная смерть императора Иосифа II, последовавшая в 1790 году, лишила нас доброго и верного союзника, так как новый австрийский император Леопольд отказался следовать политике своего брата, денонсировал союз с Россией и 4 апреля 1791 года заключил сепаратный мир с Турцией, выгодный для последней.

Однако, несмотря на такие, можно сказать, роковые стечения обстоятельств, Императрица была упорна в своей борьбе и решилась вести ее до конца. В разговоре с английским послом лордом Витефордом в это тяжелое время Императрица, намекая на оказанную Англией Швеции в войне с Россией поддержку, резко заметила: "После того как ваш государь-король решил вытеснить меня из Петербурга, я надеюсь, что он, по крайней мере, дозволит мне искать убежища в Константинополе". Эта остроумная фраза, сказанная Императрицей, указывала на скрытые ее мысли и стремления, парализуемые столь неудачным стечением обстоятельств.

В такую годину тяжелых испытаний, когда Россия едва не стала одна против почти всей Европы, что грозило принести ей неисчислимые бедствия, у Императрицы Екатерины явился неожиданный союзник, воспитанный на тех же идеях, как и сама Екатерина II; союзник этот был — Великая французская революция.

Центр тяжести европейского внимания перенесся с России на Францию, и это дало возможность России закончить войну с видимым успехом, хотя, конечно, не так грандиозно, как в начале ее мечтала Великая Екатерина.

Если французская революция, привлекши на себя внимание Европы, освободила Россию от войны с целым рядом европейских государств, то она вместе с тем открыла для Императрицы Екатерины и новые политические планы.

Императрица понимала, что западноевропейские дворы с большой тревогой следили за внутренними событиями Франции, а поэтому, чем более их внимание поглощалось французскими делами, тем свободнее были развязаны руки у России. Франция была занята внутренними делами, Англия одна без союзников мало могла вредить России; нужно было освободить себя от Пруссии и Австрии, которая после смерти Иосифа II сблизилась с Пруссией. "Я ломаю себе голову, — говорила по этому поводу Императрица в 1791 году, — чтобы подвинуть венский и берлинский дворы в дела французские. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали".

Великий план не выходил из головы Императрицы, но осуществление его все оттягивалось, а внезапная смерть Екатерины II положила конец этому планомерному, твердо задуманному движению России на берега Босфора. Екатерина умерла.

"С Екатериной умерла, — сказал поэт, — екатерининская слава".

3

Политика Императрицы Екатерины II на Ближнем Востоке и ее стремления к Средиземному морю не на шутку встревожили Западную Европу. Призрак русской гегемонии в восточном бассейне Средиземного моря начиная с конца XVIII века взволновал умы западных государственных людей, и идея воспрепятствовать России задуманному Императрицей Екатериной движению стала основным лозунгом западноевропейской политики по отношению к России.

Если политика Екатерины II натолкнулась на своем пути на коллективно организованное ad hoc противодействие, то при ее преемниках это противодействие всегда сказывалось ясно, когда возникал какой-либо вопрос, связанный с русскими интересами в Турции.

Император Павел, желавший действовать вопреки общему направлению политики Екатерины II, не стал первоначально развивать плана своей Великой матери, поэтому в начале своего царствования Павел I решил уклоняться от каких бы то ни было военных действий, но Великая французская революция и связанные с ней события европейской жизни постепенно втянули его в войну. Действуя сначала совместно с Турцией и Англией против Франции, Павел I, недовольный Англией за занятие ею о. Мальты, отнятого у французов, и невозвращение его ордену, гроссмейстером которого он состоял, решил сблизиться с Францией.

Изменив таким коренным образом наш образ действий на Востоке и став союзником Турции, император Павел, не желая все-таки навсегда отклоняться от намеченных задач русской политики, поручил заведовавшему коллегией иностранных дел Н.П. Панину и графу Ф.В. Ростопчину представить свои соображения о системе русской политики.

Записка Ростопчина удостоилась одобрения императора Павла в общих своих чертах. Интересна ее часть, касающаяся Ближнего Востока. В этом отношении Ростопчин следовал общему плану Греческого проекта Императрицы Екатерины, согласуя его с мыслью императора Павла опираться в осуществлении его на союз с Францией, направленный против Англии, и оставляя в стороне мысль Екатерины II о совместных действиях с Австрией. Раздел Оттоманских владений должен был совершиться так: Россия получает Бессарабию, Молдавию и Болгарию; Австрия — Боснию, Сербию и Валахию; Франция — Египет; а из остальных балканских владений Турции вместе с Архипелагскйми островами образуется Греческая республика, под протекторатом России, Австрии, Франции и Пруссии. При этом, по мнению Ростопчина, Греческая республика со временем сама подойдет под скипетр России. Такое наивное заключение Ростопчина вызвало в соответствующем месте доклада замечание императора Павла: "А можно и подвести".

Таким образом, в плане Ростопчина господствовала идея раздела Турецкой империи между европейскими государствами, не считаясь с национальными особенностями отдельных народностей. Идея независимых государств на Балканском полуострове игнорировалась Ростопчиным и признавалась по отношению к Греции как временная мера.

Россия, таким образом, отказывалась от совместных с Австрией выступлений на Балканах и должна была сойтись с вековым другом Турции — Францией, гарантируя ей за это выступление против Англии.

Несмотря на шаткость соглашения с Наполеоном и известный фантастичный характер проекта Ростопчина, император Павел признал целесообразным последовать в своих политических начинаниях плану Ростопчина и на его докладе 2 октября 1800 года написал: "Опробуя план ваш, желаю, чтобы вы приступили к исполнению оного. Дай Бог, чтоб по сему было".

Вступив в союзное соглашение с Францией, Россия стала готовиться к военным действиям, но внезапная смерть императора в ночь с 11 на 12 марта 1801 года прекратила приведение в исполнение преднамеченного плана.

4

Император Александр I, несмотря на свое заявление следовать заветам своей Великой бабки в восточном вопросе, не следовал одной строго намеченной политике и колебался между планом раздела Турецкой империи и необходимостью охранять ее существование. И в конце концов в этих своих колебаниях он склонился к компромиссной идее о сохранении Оттоманской империи и подчинении ее русскому влиянию. Правда, в этом отношении в начале царствования Александра I мы имели некоторый успех — и благорасположенная Порта, не успевшая все еще прийти в себя после египетского похода Наполеона, в 1804 году возобновила договор, заключенный в 1798 году при императоре Павле I о предоставлении России права прохода русских военных судов через Босфор и Дарданеллы. Внешне казалось: Россия идет по пути подчинения себе Турции, которую Россия взялась охранять. Но при этом было упущено весьма серьезное обстоятельство, что Турция всегда может явиться центром политических комбинаций, руководимым сильными державами.

Решившись в начале царствования следовать политике неприкосновенности Оттоманской империи, Император Александр под влиянием Наполеона I, втягивавшего русского государя в борьбу с ненавистной ему Англией, возвратился к планам Великой бабки — раздела Оттоманской империи.

Мысль создать себе имя в истории как завоевателя Востока, пример воинских успехов на Востоке Наполеона невольно заставляли молодого императора подумать о решительных действиях против Турции. Разговоры в Тильзите с Наполеоном приближали возможность осуществить планы Екатерины II, но особенное действие произвело на Императора Александра письмо Наполеона от 21 января (3 февраля) 1808 года, в котором последний проектировал поход на Индию через Константинополь, чем был бы нанесен сильный удар Англии. Предлагая договориться по этому поводу, Наполеон писал: "Я не отказываюсь ни от каких необходимых предварительных условий для достижения такой великой цели".

Это письмо возымело действие на Императора Александра.

Император тотчас приказал руководителю нашей политики графу Румянцеву составить проект условий, на которых Россия согласилась бы поддержать Францию. Записка графа Румянцева, сторонника екатерининских взглядов, была озаглавлена "Общий взгляд на Турцию". Указывая в этой записке, что раздел Турции уже предрешен на тильзитском свидании обоих императоров, где было условлено, что Франция приобретет Албанию, Морею и Крит, а Россия — Молдавию и Валахию, граф Румянцев заявляет, что Император Александр готов принять участие в походе на Индию, если в добавление к названным территориям Россия получит еще Болгарию. Затем, далее, обсуждая предположение Наполеона о привлечении к участию в походе Австрии и ясно выраженное намерение Наполеона окончательно разделить Турцию, автор записки полагает, что Австрия за оказанную помощь получит турецкую Кроацию и Боснию, что же касается до остальных земель Оттоманской империи, то сверх указанной территории Наполеон присоединит к Франции весь Архипелаг, Кипр, Родос, Левант, Сирию и Египет, часть Сирии вместе с большой частью Македонии перешла бы к Австрии, чтобы, отделив этим русские владения от французских, не иметь повода для столкновений между Россией и Францией, — наконец в виде прибавки к упомянутым приобретениям Россия получает "Константинополь с окрестной областью в несколько миль в Азии и с частью Румелии в Европе".

Планы на Константинополь вызвали тотчас возражение со стороны французского посла в Петербурге Коленкура, который выразил графу Румянцеву мысль, что в случае приобретения Россией Константинополя Франция должна занять Дарданеллы или, по крайней мере, азиатский берег этого пролива.

Увидав такое твердое заявление французского посла, Император Александр предложил ему вместо Дарданелл следующие выгоды: 1) дозволение Франции устроить военную дорогу через австрийские и русские владения в Леванте и Сирию, 2) союзную помощь России против Турции или Англии в случае нападения с их стороны на французские владения в Леванте, 3) обязательство России не завоевывать азиатского берега Черного моря и согласие на занятие Смирны французами, 4) признание за Францией исключительного права на все завоевания, имеющие быть сделанными в Индии.

Но Коленкур продолжал стоять на своем и решительно заявил Румянцеву, что доли дележа не равны: "один Константинополь стоит больше, нежели все, что вы нам даете в Европе".

Такое направление мыслей французского посла привело к тому, что Румянцев категорически заявил, что Россия никому не может уступить ни Константинополя, ни Дарданелл. Коленкур же упорно настаивал на своем.

Такие две непримиримые точки зрения не могли быть согласованы, а между тем Император Александр, отвечая 1 (13) марта 1808 года на указанное выше письмо Наполеона и соглашаясь на встречу с ним в Эрфурте, ставил эту поездку в зависимость от предварительного принятия русского плана раздела Турецкой империи!

Но постепенно Император Александр начал приходить к убеждению, что катастрофа между Россией и Францией неизбежна и увлечение ближневосточным вопросом, заставив стянуть силы России на берега Черного моря, оставит Западную Европу в полное распоряжение Наполеона.

Вот почему Император Александр поехал в Эрфурт, не добившись согласия Наполеона на проект графа Румянцева и решив не продолжать в Эрфурте переговоров о разделе Оттоманской империи. И Эрфуртский договор 30 сентября (12 октября) 1808 года, допуская присоединение к России Молдавии и Валахии, постановляет вместе с тем, что "Франция и Россия обязуются поддерживать целость прочих владений Турции, не желая ни сами совершать, ни допускать каких-либо предприятий против какой-либо части ее, не согласившись предварительно между собой".

Таким образом, проект решения судеб Константинополя в связи с проливами путем соглашения с Францией, намеченный при Павле I графом Ростопчиным, привел к обратным результатам и закончился Эрфуртским соглашением о неприкосновенности оттоманских владений.

Увлечение борьбой с Наполеоном, создание Священного Союза, верность его охранительным началам Императора Александра I, подчинение русской политики влиянию Меттерниха, охранявшего неприкосновенность Турции, национальные движения сербов и греков, которые Меттерних стремился представить императору Александру как революционные движения против своего законного государя-султана, — все это заставило Россию отказаться от агрессивной политики на Ближнем Востоке, и приобретение Бессарабии по Бухарестскому договору было первым и последним шагом России при императоре Александре на пути к разделу Оттоманской империи.

Но на этом шаге и остановились фактически русские движения на суше к берегам Босфора и Дарданелл. Развитие национальных интересов в народностях Балканского полуострова, дарование им автономных прав, стремление Западной Европы взять эти народности под свое покровительство и этим не допустить нас на берега Босфора и Дарданелл — все это заставило постепенно отказаться от идеи Великой Екатерины и заменить ее идеей насаждения на Балканах независимых национальных государств под протекторатом России.

Эта идея, внешне льстившая России, как благотворительнице православных народностей на Балканском полуострове, тонко была использована западноевропейской дипломатией в своих собственных целях. Сколь мало реальной пользы принесло России это новое направление политической жизни показывает, например, история образования Румынского королевства из Молдавии и Валахии. Молдавия еще при Царе Алексее Михайловиче возбуждала вопрос о принятии ее под "высокую руку" Царя; во время войны с Турцией при Анне Иоанновне она в 1739 году выражала желание признать Императрицу своей государыней; долгое время управления обоими княжествами графом Киселевым как русским комиссаром, предоставление их в наше исключительное влияние по Эрфуртскому соглашению с Наполеоном — все это должно было содействовать расширению русской территории на путях к Константинополю, однако оба эти княжества в силу событий, созданных Крымской кампанией, с общего одобрения западных государств образовали независимое государство — Румынию, а вместе с тем и непроходимый барьер к движению русских по суше на Константинополь.

Но не говоря уже о таких общих крупных фактах — сколько мелких укоров было наносимо самолюбию России за эту политику в благодарность за содействие в достижении народностями своих идеалов почти в самый момент приобретения автономных прав.

Например, Греция своей независимостью много обязана России: кровь, пролитая Россией в войне с Турцией, закончившейся Адрианопольским миром, создала Греческое государство, а отказ от контрибуции, уплачиваемой Турцией России — его независимость, — и первый греческий король — баварский принц Отгон, достигнувший при поддержке той же России престол, на который он сел в 1833 году, тотчас же проявил свое нерасположение к России, выказывая полное пренебрежение к русским представителям, доходившее до того, что последние, будучи обижены, удалялись из дворца.

5

Император Николай I, подобно своему предшественнику, находился под гипнозом политики Меттерниха.

Отношение России при Александре I к вспыхнувшему греческому восстанию показывает, что идеи Священного Союза были ловко использованы австрийским канцлером, сумевшим парализовать русское вмешательство в восточные дела.

В то время, как мы видели, Императрица Екатерина II думала о том, чтобы, впутав Австрию и Пруссию во внутренние европейские дела, развязать себе руки на Востоке, мы в течение всей первой половины XIX века сами впутались в эти дела и, увлекшись освобождением Европы от Наполеона, поставили свою восточную политику в зависимость от политических настроений Западной Европы. И, быть может, был прав старый фельдмаршал Кутузов, когда он возражал против необходимости вести кампанию против Наполеона за границей, находя, что разгром Наполеоновской монархии дает лишь основание к развитию на Западе другого могущественного государства, едва ли выгодному для России. Фельдмаршал имел в виду Пруссию, — и он не ошибся в своих взглядах.

Интернациональные и мистические идеи Священного Союза, явившегося следствием борьбы с Наполеоном, отодвинули назад реальные и национальные начала русской политики Петра I и Екатерины II.

На Веронском конгрессе 1822 года, обсуждавшем вмешательство во внутренние испанские дела, Император Александр заявил французскому представителю Шатобриану по поводу общего направления политики Священного Союза: "Не может быть более политики английской, французской, русской, прусской, австрийской; существует только одна политика общая, которая должна быть принята и народами и государями для общего счастья. Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал Союз. Представилось испытание — восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеса мне показались признаки революционные, и я удержался. Чего только не делали, чтобы разорвать Союз! Старались внушить мне предубеждение, уязвить мое самолюбие, меня открыто оскорбляли. Очень дурно меня знали, если думали, что мои принципы проистекали из тщеславия, могли уступить желанию мщения... Нет, я никогда не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь в Союзе".

Император Николай, полный рыцарского чувства и благородства, также стремился сохранить верность своим союзникам — монархам, и участие России в подавлении венгерского восстания служит наилучшим доказательством верности России данному ей слову. Но тем не менее Император Николай все-таки не рискнул пожертвовать началами русской политики — охраны Православия на Востоке — и принести в жертву традиционную политику идеям Союза, и тотчас же по вступлении на престол решился выступить на защиту греков, национальное дело которых представлялось Меттернихом Императору Александру в форме революционного движения против монархических начал Оттоманской империи.

Война за освобождение Греции, несомненно, должна была воскресить в уме многих русских знаменитый екатерининский Греческий проект разгрома Турции; но то, что во время Императрицы Екатерины представлялось возможным и служило даже предметом австро-русского соглашения, то в XIX веке уже стало невозможным. Охранительные начала Священного Союза, созданного мистическим умом Императора Александра, обратились в реакционные устои европейской политики. Идея уничтожения монархического государства — Турции — пугала умы, скованные идеями Союза.

Война за независимость Греции, успех русского оружия, поднятого в конце концов на защиту угнетенного греческого народа, несомненно, должны были возбудить вопрос о Константинополе. На Западе вспомнили екатерининских орлов, летящих к Константинополю, русский флот у Дарданелл и снова заговорили о судьбе Турции. Герой Ватерлоо, английский премьер-министр герцог Веллингтон говорил во время русско-турецкой войны 1829 года: "Для всего света было бы лучше, если бы русские вошли в Константинополь и если бы Турецкая империя была разрушена". Но мало кто на Западе разделял этот взгляд.

Пред русской политикой явилась дилемма: сохранить ли верность началам Священного Союза и союзу с консервативными монархиями, Австрией и Пруссией, и отвергнуть идеалы Императрицы Екатерины, или же возвратиться к идеям Великой Императрицы и порвать связь с соседними монархиями.

Для рассмотрения такого важного вопроса был созван особый тайный комитет, во главе которого был поставлен председатель Государственного Совета и Комитета министров граф Кочубей. Граф Кочубей считался одним из опытнейших государственных деятелей. Он в 24 года уже занимал пост посланника в Константинополе, и при Павле I и при Александре I к нему обращались за советами в вопросах иностранной политики. Особенно замечательна его записка, представленная им Императору Александру I в 1802 году и легшая до известной степени в основание восточной политики начала XIX века. В этой записке, вопреки идеям Екатерининского времени, граф Кочубей доказывал необходимость сохранения целости Оттоманской империи по тем соображениям, что слабость Турции гарантирует безопасность наших границ. В 1829 году Кочубей не изменил своего взгляда на Турцию. Представителем противоположного взгляда в созванном комитете явился бывший руководитель русской иностранной политики и будущий глава греческого правительства граф Каподистрия, приславший в Петербург письмо с проектом раздела Турции. Проект графа Каподистрии представлял собой, в сущности, воспроизведение Греческого проекта Императрицы Екатерины, несколько измененного в соответствии с переговорами, веденными Императором Александром I с Наполеоном I относительно решения восточного вопроса. Каподистрия предлагал образование из европейских владений Турции пяти государств: Дакии (из Валахии и Молдавии), Сербии (из Сербии, Болгарии и Боснии), Македонии (из Македонии и Фракии), Эпира (из Эпира и Албании), Эллады (из Пелопоннеса и островов Архипелага). Константинополь обращался в вольный город.

Конечно, трудно было предсказать, могла ли Россия силой оружия добиться разрушения Оттоманской империи или нет, но во всяком случае замечательно то, что проект Каподистрии встретил в тайном комитете принципиальное возражение, так как сохранение Турецкой империи было провозглашено основным принципом восточной политики России. Таким образом, поставив крест на традициях политики Петра и Екатерины агрессивных действий по отношению к Турции и подчинив себя влиянию европейской дипломатии, мы добровольно отказались от начал нашей широкой политики в восточном вопросе. Признав неприкосновенность Турции аксиомой нашего политического катехизиса, Россия стала ожидать ее естественной смерти, и сам Император Николай, считая, что Турция постепенно умирает, возбуждал вопрос о необходимости позаботиться о наследстве "больного человека", полагая, что смерть Оттоманской империи близка, и Россия мирным путем сможет получить то, чего с оружием в руках хотела добиться Екатерина II.

Вера в возможность разложения Турции была столь велика, что в 1844 году граф Нессельроде представил английскому правительству меморандум, в котором предлагалось Англии совместно с Россией охранять существование Турции и уговориться в случае ее "смерти" об установлении нового порядка вещей. Англия тайно приняла это предложение — ей было выгодно охранять русскими руками неприкосновенность Турции; что же касается вопроса о смерти Турции, то Англия на это смотрела иначе.

Отказавшись от прямолинейной открытой политики Петра I и Екатерины II по отношению к Турции и перейдя к политике дружественных отношений к ней, выразившейся в ряде договоров, заключенных при императорах Павле I, Александре I и Николае I, вроде, например, Эрфуртского договора о неприкосновенности турецких владений или Ункиар-Искеллеского о военной поддержке Турции и других, — к политике, которая не согласовалась с планами о разделе Турции, обсуждавшимися иногда в Петербурге, вроде, например, планов Ростопчина, Румянцева, Россия не могла рассчитывать на веру Европы в свою будто бы незаинтересованность в вопросе о Босфоре и Дарданеллах.

Новый курс русской политики только усиливал недоверие Запада к нам, и западноевропейские державы стремились постепенно взять на себя коллективную охрану Оттоманской империи от всяких на нее притязаний со стороны России.

Такого рода отношения к Турции со стороны России и западноевропейских держав привели к страшной катастрофе — Крымской войне, после которой "больной человек" решением европейского конгресса был принят в число европейских держав.

6

Условия Парижского мира, ознаменовавшие собой крах русской политики первой половины XIX века и повлекшие за собой потерю Россией того исключительного положения по отношению к Турции, которое было приобретено Екатериной II и ее преемниками, не могли не возбуждать желания у русского правительства изменить созданное этим актом положение. Один из наших известных дипломатических деятелей барон Жомини в письме на французском языке графу Бруннову передает слышанный им от князя Горчакова рассказ, характеризующий отношение Императора Александра II к Парижскому миру. На одном из заседаний во дворце государственных сановников в эпоху польского восстания 1863 года Государь открыл заседание такими словами, переданными Жомини по-французски: "Il y a sept ans a cette table, j'ai fait un acte gue je puis qualifier, puisque c'est moi qui l'ai accompli, — j'ai signe le traite de Paris et c'etait une lachete".

Поэтому вполне естественно, что политика императора Александра II была направлена к восстановлению поколебленного престижа и к отмене ограничительных условий Парижского договора. Конъюнктура политических событий в Европе 1870 и 1871 годов позволила России сделать удачный дипломатический шаг и сбросить с себя наложенное Парижским договором запрещение содержать на Черном море военный флот. Известно, какое живое участие принимал император в переговорах, приведших к заключению Лондонской конвенции 1 (13) марта 1871 года, отменившей указанное запрещение. С нетерпением ждало отмены этого унизительного ограничения и русское общество.

Восстановление России на берегах Черного моря в правах, приобретенных ценой крови при Екатерине II, несомненно, должно было возбудить в русском обществе и идеи Екатерининской эпохи, тем более, что к этому времени в обществе широко распространяются и пользуются широкой симпатией славянофильские идеи, направляющие свои взоры на балканских славян.

Как бы иногда эти идеи ни были далеки от правильного хода холодной, здравой политики, но они вполне пришлись по плечу русскому народу в его всегдашних стремлениях прийти на помощь угнетенному и обиженному, хотя бы это не сообразовалось с личными интересами и выгодами. Вполне понятно, что угнетение христианского населения, особенно славянского происхождения, в Оттоманской империи турками не могло не вызывать широких симпатий в России и не способствовать популяризации славянофильских идей. Взгляды общества переносились на Балканский полуостров; оно нервно следило за притеснениями турками христиан, особенно болгар. Общество не входило в академическое рассмотрение вопроса — являются ли болгары чистыми славянами или нет; принесет ли их освобождение реальную выгоду России или нет, — оно желало лишь помочь тем, кого оно считало братьями по вере и по крови и повелительно требовало вмешательства России во внутренние дела Оттоманской империи, как это делалось, начиная с Екатерининских времен. Но по сравнению с этими временами положение дел изменилось — неудачная политика первой половины XIX века привела к тому, что за спиной слабой Турции стояла опекунша, — Западная Европа, признанная нами же законно в этой роли по Парижскому договору.

Мысль, проводимая графом Кочубеем о выгодности иметь слабого соседа, оказалась выгодной не для нас, а для тех, кто хотел поставить нам преграду к выходу в свободное море. Но общество не учитывало всего реального соотношения сил — перед ним восстала идея разгрома Турции, восстановления креста на Св. Софии, освобождения угнетенных христиан. Эта идея так охватила общество, что даже такой мировой ум, как Достоевский, в порыве национального увлечения, безо всякого свойственного ему строгого анализа хода событий видел только одну цель — Константинополь. "Константинополь должен быть наш!" — категорически писал он в своем "Дневнике писателя".

В этом порыве чувств народ повелительно требовал одного: движения вперед! Если при Екатерине II Императрица указывала народу тропу исторического движения и расчищала ее для народного движения, то ныне народ усиленно звал правительство на национальную тропу, заросшую с того момента, как наша политика уклонилась в сторону от екатерининских заветов.

Западная Европа, и особенно Англия, привыкшая следить за настроением общественного мнения, не могла не увидеть тут опасности по отношению к своим обязанностям опекунши Оттоманской империи. В Европе громко заговорили о том, что Россия готовится осуществить мысль Петра I и Екатерины II о взятии Константинополя, и несмотря на заверения, высказанные Императором Александром II великобританскому послу лорду Лофтусу, что Россия не намерена завладеть Константинополем, на Западе не допускали мысли, что Россия откажется когда-нибудь от своей исторической задачи на берегах Босфора.

Действия турок по отношению к христианскому населению Оттоманской империи, вызванное их зверствами восстание в Боснии и Герцеговине заставили в конце концов русское правительство в единении с обществом решиться на активное выступление. Но для этого мы должны были прежде всего уяснить себе общее политическое настроение Европы. Прежде всего Россия могла рассчитывать на поддержку Германии. Бисмарк все время уверял руководителя нашей иностранной политики князя Горчакова в дружбе Германии. В январе 1873 года во время приезда в Петербург императора Вильгельма и Бисмарка германский канцлер прямо заявил князю Горчакову, что Пруссия никогда не забудет услуг, оказанных ей Россией во время последней франко-прусской войны, и выразить свою благодарность она может лишь одним путем — предоставлением всего своего влияния на Востоке в полное распоряжение России.

И Бисмарк действительно дал соответственно этому указания германским агентам на Востоке.

Франции бояться было нечего, она была ослаблена войной и не могла уже противодействовать решительно намерениям России. Оставалось уговориться с Австро-Венгрией и Англией. Последняя слишком подозрительно смотрела на замыслы России, чтобы ее можно было склонить на нашу сторону, — иной была Австро-Венгрия. Она соглашалась на активные действия России, но требовала известных компенсаций.

Вот почему для того, чтобы развязать себе руки в восточном вопросе, необходимо было заключить соглашение с Австро-Венгрией. За 1876 и 1877 годы было заключено три соглашения, сохранявшихся в тайне, имевших целью определить положение дел с австро-русской точки зрения в случае русско-турецкой войны: Рейхштадтское соглашение 26 июня (8 июля) 1876 года, заключенное при свидании русского и австрийского императоров, и две конвенции: Будапештская 3 (15 января) 1877 года и Венская 6 (18 марта) 1877 года. Обе последние конвенции служили развитием Рейхштадтского соглашения и касались специально вопроса о военной оккупации Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Что же касается до самого Рейхштадтского соглашения, то согласно ему обе державы согласились принять меры к прекращению неистовства мусульман.

Вместе с тем, предусматривая возможность распадения Оттоманской империи в Европе, предполагалось образование из Болгарии и Румынии независимых княжеств, присоединение Эпира и Фессалии к Греции и обращение Константинополя в вольный город.

Успех русского оружия в русско-турецкой войне не мог не беспокоить Англию, которая боялась появления русских войск на берегах Мраморного моря, и особенно Дарданелл.

Английский посол в Петербурге лорд Лофтус прямо заявил князю Горчакову, что появление русских войск на Галлиполийском полуострове явится препятствием для заключения мирного соглашения. Боязнь эта была столь велика, что англичане двинули свой флот к Константинополю под предлогом защиты европейцев и их имущества, и 2 февраля 1878 года он стал в виду Константинополя у Принцевых островов. Вместе с тем английский статс-секретарь по иностранным делам лорд Дерби передал нашему послу в Лондоне графу Шувалову записку, в которой указывал, что всякая попытка к занятию Галлиполийского полуострова и пролива будет считаться мерой, направленной прямо против Англии. На такое категорическое заявление лорда Дерби графу Шувалову поручено было заявить, что мы не займем Галлиполи, если английский десант не будет высажен на турецкий берег.

Таким образом, наше движение было остановлено у самых стен Константинополя. Наша дипломатия в 1878 году не говорила так твердо с английскими представителями, как это делала Великая Екатерина во время войны со Швецией, и уступила требованиям Англии, которую постепенно стала поддерживать Австро-Венгрия, рассчитывая более расширить свои приобретения на Балканском полуострове.

Уступив однажды, мы должны были уже делать уступку за уступкой и в конце концов передать заключенный нами с Турцией Сан-Стефанский договор на суд Европы.

Берлинский конгресс показал, что соглашения с Австро-Венгрией и Германией, на которые опиралась русская политика в 1877 и 1878 годах, весьма мало могли способствовать русским интересам.

И князь Горчаков в письме с Берлинского конгресса императору Александру от 20 июня (2 июля) 1878 года писал, что из конгресса он выносит то впечатление, что рассчитывать на соглашение трех императоров будет один только самообман.

После Берлинского конгресса стало ясным, что нити препятствий в нашей восточной политике стали более сходиться в Берлине и Вене, чем в Лондоне, и лорд Солсбери, уполномоченный Англии на Берлинском конгрессе и руководитель английской политики, впоследствии намекая на политику Англии по отношению к Турции, рассчитанную на ограничение агрессивных планов России, сказал: "Мы ставили не на ту лошадь!"

Таким образом, и на этот раз широко задуманный план не осуществился. Казалось, что ширина русской натуры должна была суживаться, когда задуманный ею план должен был приводиться в исполнение: суждены нам порывы благие, но свершить их нам не дано!

Однако далеко не все в России понимали, что Берлинский конгресс нанес нам своими дипломатическими заключениями большее поражение, нежели мы нанесли туркам оружием. Много было добрых и сентиментальных россиян, которые считали, что, освободив болгар, мы исполнили великое славянское дело, идя естественным историческим путем укрепления нашей мощи на Балканах, и только после того, как правители Болгарии Александр Баттенбергский и Фердинанд Кобургский стали часто в своей политике прислушиваться к голосу, шедшему из Вены, они смутно стали понимать, что едва ли жертвы, принесенные нами в войну 1877 и 1878 годов во имя идеи славянства, принесли пользу России, что воссоздание Болгарии, в общей форме создавшейся политической конъюнктуры, едва ли для нас было полезнее усмирения Венгерского восстания.

7

Русско-турецкая война и Берлинский конгресс не возвратили нам того престижа и влияния на Балканах, которые мы утратили после Парижского мира.

На Берлинском конгрессе и после него мы имели против себя почти всю Европу: Англия нам не доверяла; Франция не могла нас любить за нашу дружбу с Пруссией; Австрия стремилась вытеснить нас с Балкан. Пруссия одна старалась уверить нас в своем расположении, Бисмарк всегда твердил, что после Германии он всегда стремится охранить интересы России, но при этом Бисмарк не стесняясь говорил князю Горчакову и нашему послу в Берлине графу Шувалову, что благожелательная по отношению к России политика Германии после его, Бисмарка, ухода изменится. И действительно, тотчас после полученной Бисмарком от Вильгельма II отставки и замены его Каприви благожелательное отношение Германии к России изменилось. Но тем не менее и сам Бисмарк, уверяя в своем расположении Россию, заявлял, что одной из основных черт его политики является охранение неприкосновенности Австрии, что плохо мирилось с нашим соперничеством с Австрией на Балканах. В 1890 году он сказал нашему послу в Берлине графу Шувалову: "Не я буду служить вам помехой — я вовсе не интересуюсь ни Болгарией, ни Константинополем, делайте там, что вам угодно. Неприкосновенность австро-венгерских владений — вот одно, что нам необходимо защищать".

Это благорасположение к Австрии реальнее сказалось уже в 1870 году, при заключении австро-германского оборонительного союза, направленного специально против России, того союза, который затем, с присоединением к нему в 1882 году Италии, стал известен под именем Тройственного союза. Приняв таким образом под свою защиту Австрию, нашу вековую соперницу на Балканах, Бисмарк парализовал, вопреки своим словам, наши самостоятельные выступления на Балканах и сделал их возможными лишь при условии соглашения с Австрией.

Руководители нашей политики пытались сначала, в свою очередь, парализовать австро-германское соглашение путем принятия участия в нем, что выразилось в так называемом "соглашении трех императоров", заключенном в 1881 году и возобновленном в 1884 году на три года; но в 1887 году это тройственное соглашение уже более не возобновлялось, и Россия после ухода Бисмарка и отказа канцлера Каприви в 1890 году возобновить секретное соглашение между Россией и Германией, подписанное в 1887 году, стала искать союзников в другом месте. Однако и после этого в целях охранения мира Европы Россия должна была вступать в соглашение с Австрией относительно совместной согласованной политики на Балканах. Таким образом, наша политика со времени Берлинского конгресса была обречена на охранение его начал и на сохранение status quo на Балканах. Изменение направления политики и особенно, конечно, возвращение к идеям Императрицы Екатерины II стало возможным лишь перешагнув через политический труп Берлина и Вены. Нельзя не оговориться в конце: если Бисмарк в своей политике и колебался между своими симпатиями к России и политическим лозунгом — охранением неприкосновенности австро-венгерских владений, то политика императора Вильгельма, явно не сочувствовавшего русофильству Бисмарка, была направлена только в сторону поддержки Австро-Венгрии, что открыто и заявлялось Вильгельмом II, который ясно видел в Австро-Венгрии форпост германского движения в Европейскую Турцию и в Малую Азию.

И только тогда, когда германская гегемония в Турции ясно обнаружилась и постройка Багдадской железной дороги показала, что германские сквозные поезда пройдут от Берлина к берегам Персидского залива, тогда английское и французское общество, так ревниво и упорно боявшееся захвата Россией Босфора и Дарданелл и ревниво охранявшее покой и сон "больного человека", поняли, что они "ставили не на ту лошадь", работали только на пользу Германии и оберегали Турцию только для того, чтобы всецело предоставить ее в распоряжение германских честолюбивых планов.

Впервые опубликовано: Пг. 1916.

Захаров Николай Алексеевич (1883-1917), правовед.