| ||
|
Если с какой-нибудь соседней планеты наблюдать развитие нашей культуры, то оттуда, из-за сотен миллионов миль, видны только самые высокие пики. И если там составлен атлас нашей культуры за последние четверть века, то, конечно, на карте России обозначена вершина Лев Толстой,— на карте Франции вершина Анатоль Франс. В этих двух именах не только духовные полюсы двух наций, но и полюсы двух культур: одной, отчаливающей в неизвестное от того берега, который именуется европейской цивилизацией, и другой, оставшейся жить на этом берегу. И от этих двух высоких имен ложатся тени на все, что внизу, под ними: от Толстого — абсолют, пафос, вера (хотя бы это переламывалось в виде веры в разум); от Франса — релятивизм, ирония, скепсис. В электронах, заряженных положительно и отрицательно, полярных друг другу, течет все-таки одна и та же энергия. Одна и та же энергия революции и в этих двух полярностях — Толстого и Франса: оба великие еретики, многие книги обоих числятся в наиболее почетном для писателя каталоге, запрещенных книг. И тем не менее полярность Толстого и Франса остается в силе: наши попытки ассимилировать Франса — только свидетельство вполне естественного, буйного аппетита молодости, накидывающегося иногда на малосъедобное. Реактивом, который однажды особенно ясно показал полярность по отношению к нам Франса, для меня был Блок. Блок говорил, что не принимает Франса—«он какой-то ненастоящий, все у него ирония» «Ненастоящим» Франс был для Блока потому, что Франс был настоящим — до конца — европейцем потому что из двух возможных разрешений жизни Блоком, Россией, было выбрано трагическое с ненавистью и любовью, не останавливающимися ни перед чем, Франсом — ироническое, с релятивизмом и скепсисом, тоже не останавливающимися ни перед чем. «Требуется недюжинная сила души, чтобы быть не верующим»,— говорит господин Ларив дю-Мон в «Рубашке» Анатоля Франса, когда речь заходит о том как трудно умирать. Ларив дю-Мон прав. Но к этому следует прибавить, что требуется еще большая сила души чтобы быть неверующим, скептиком, релятивистом — и все-таки жить полной жизнью, все-таки любить жизнь Франс выдержал это испытание огнем — и даже не огнем, а еще страшнее испытание холодом. Оставаясь скептиком до самого конца, он до самого конца нежно и молодо любил жизнь. «Ирония, которую я признаю, не жестока, она не смеется ни над любовью, ни над красотой она учит нас смеяться над злыми и глупыми которых без нее мы имели бы слабость ненавидеть». Так говорил о себе Франс. Умер он глубоким стариком. Умер он совсем молодым, еще недавно, когда ему было уже за 70 лет он подарил мировой литературе самую франсовскую самую французскую, самую веселую, самую беспощадную, самую мудрую из своих вещей: «Восстание ангелов». И оттого его смерть ощущается не как естественный конец художника, завершившего свой путь, а как некое нарушение, противозаконность — так же, как ощущаем мы смерть молодых. Впервые опубликовано: Современный запад. 1924. № 2.
Евгений Иванович Замятин (1884—1937) — русский писатель, критик и публицист, киносценарист. | ||
|