Ф.Ф. Зелинский
Остракология

1900

I.

Слова, стоящего в заголовке этой статьи, читатель ни в одном словаре не найдет: все же мы смеем надеяться, что его звук будет не вполне чужд его уху. Не говоря уже о том, что оно — точнее, его корень — поныне живет в русском слове "устрица" (этимологическая связь будет ясна из дальнейшего) — всякий образованный человек слыхал об "остракизме", и многие, вероятно, помнят анекдот об Аристиде, которому пришлось самому, по просьбе неграмотного гражданина, написать свое имя на черепке ("остраке"), осуждающем его на изгнание. — "Да разве ты знаешь Аристида?" — "Нет". — "За что же ты его изгоняешь?" — "Да мне надоело, что все называют его справедливым". — В этом анекдоте много психологической глубины, но нас здесь интересует не нравственный облик почтенного Стримодора (или как там его), а исключительно его черепок. К чему такой неудобный способ баллотировки? — Он перестанет казаться таковым, если припомнить: 1) что бумаги тогда не было и 2) что афинские фабрики глиняных изделий славились на всю Грецию и даже вне ее пределов. А на глиняном черепке — достаточно светлом, достаточно тонком, достаточно гладком — можно было без особенного неудобства писать не только имена добрых друзей, но и более интересные вещи, и, между прочим, — таможенные и другие росписки. Так-то посуда древних, прожив свой век в качестве цельной и два века в качестве битой, просуществовала еще двадцать веков в качестве очень ценного научного источника.

Случилось это, впрочем, не в Греции, от которой нам, по климатическим условиям, сохранено очень немного исписанных черепков, а в греческом Египте птолемеевской и римской эпох. Глиняная посуда изготовлялась в Египте с давних пор, но обычай пользоваться глиняными черепками для расписок был введен, по видимому, лишь греками по завоевании этой страны Александром Великим. Начиная с этого времени, мы располагаем множеством исписанных черепков; с четвертого века по Р. X., однако, их делается значительно меньше. Объясняют это тем, что состоявшиеся к началу этого века коренные реформы Диоклетиана изменили практиковавшийся раньше обычай.

II.

Поистине чудесна, судя по описаниям очевидцев, сохранность этих двухтысячелетних грамот. "Письмена так ясны и отчетливы, чернила так свежи, как будто запись была сделана сегодня". Но этой сохранностью мы обязаны исключительно египетскому песку, покрывавшему наши черепки все это промежуточное время; лишь только их переносят в Европу, как начинается разрушительная работа атмосферической влаги. Проникая через поры глины, она соединяется с входящими в ее состав солями, вследствие чего по всей поверхности черепка вырастает какой-то мох соляных кристаллов, легкий точно пух одуванчика, разъедая и разрушая поверхность, а с нею и драгоценные письмена. В последнее время, правда, найден способ путем прощелачивания черепков противодействовать этой гибельной кристаллизации; но оправдаются ли возлагаемые на это изобретение надежды — покажет будущее, и всякий обладатель черепков поступит благоразумнее, если, немедля, предаст гласности содержание своих сокровищ.

А таких обладателей не мало. Начиная с того самого времени, когда интересы археологов впервые обратились на Египет, раскопки не переставали обнаруживать, среди других памятников, также и исписанные черепки, и более или менее крупные их коллекции имеются и в музеях, и у частных лиц. Не очень незначительна и остракологическая литература; список публикаций занимает почти две страницы, и первая из них по времени помечена великим именем, — именем Б.Г. Нибура. Но все они носят случайный и отрывочный характер; лишь ныне историку древнего мира дана возможность извлечь серьезную пользу для своей науки из сохраненного египетскими песками богатого материала. Этой возможностью он обязан замечательному труду бреславльского профессора У. Вилькена (U. Wilcken) под загл. "Griechische Ostraka aus Aegypten und Nubien". Труд этот появился в Лейпциге в 1899 г.; вот почему мы имеем право называть остракологию "новым" источником экономической истории древнего мира. Состоит он из двух томов: текст самих черепков — всего 1624 номера — сообщен во втором, меньшем томе; что же касается первого, то он на 823 стр. дает ряд исследований о тех различных вопросах, на которые наши черепки проливают новый свет. Уже одни размеры этого труда, который автор платал в течение десяти лет, дают нам представление о значении новых текстов для исторической науки.

В чем же, однако, состоит это значение?

III.

Не советую читателю — даже знакомому с греческим языком — сделать попытку убедиться в нем непосредственно путем чтения соединенных во втором томе Вилькена документов. Трудно представить себе более скучное времяпровождение. "Внес Змеифий, сын Пахнубия подушной подати в пятый год Тиберия Цезаря Августа 27-го Фармуфи восемь (8) драхм серебра". "От податного инспектора Пахомпатенефота: внес Пахнубий, сын Фанофия, матери Тахомтбекии, в пользу речной полиции ассигнациями 8 драхм, десять оболов, в восьмой год государя Адриана "Фармуфи", "Мимн с компаньонами, откупщики податей острова, кланяются Памонфу. Получили от тебя в счет твоей недоимки в восемь драхм — четыре драхмы в 5 год государя Неропа. 2 Фаменофа". И так далее, на протяжении 429 стр.

А впрочем, — терпение и здесь не остается без награды; мало помалу на общем сером фоне дат и цифр выделяются более или менее светлые точки. Прежде всего бросаются в глаза — отмеченные, вероятно, и читателями — имена собственные. Нельзя сказать, чтобы они были особенно благозвучны. Мы не знаем, существовало ли в Александрии распоряжение, чтобы лица египетского происхождения выписывали полностью свои имена и отчества на вывесках своих лавок; но если да, то мы легко можем представить себе, при известной в древности насмешливости греческого населения этого города, повсеместные взрывы дешевого, но вполне гигиеничного смеха. Для серьезного человека более интересно следующее. Все эти люди, имена которых выписаны выше и в интересах наборщика и корректора повторены не будут, — египтяне, говорившие между собой несомненно по-египетски; а между тем в своих расписках они пользуются греческим языком, и пользуются настолько хорошо, что ошибки против правописания встречаются довольно редко, да и встречающиеся большею частью таковы, что новейшая педагогика отнесла бы их к разряду "психических" ошибок. Как это объяснить? Скажут: властью завоевателей. Прекрасно. Но ведь до греков персы в течение двух столетий владели Египтом по праву завоевателей; власть их была даже гораздо сильнее, так как Египет был для них лишь провинциею, между тем как у греческих завоевателей-Птолемеев не было силы вне завоеванной ими страны. И все-таки от персидского языка и следа не осталось после Александра Великого, между тем как греческий язык и после своих насадителей продолжал прочно держаться в стране, сохраняя свое положение "языка интеллигенции" в течение всего периода римского и византийского владычества; действительно, его уничтожил лишь самум, поднявшийся с аравийской пустыни, но уничтожил вместе с культурой, носителем которой он был. Тут есть над чем призадуматься — и думы эти будут довольно отрадны.

IV.

Следует, впрочем, заметить, что среди этих неудобопроизносимых имен встречаются и некоторые очень знакомые нам — Паисий, Пахомий, Оннофрий; удивительного тут ничего нет, так как соответственные имена православного календаря — имена египетские, попавшие туда, благодаря духовным подвигам египетских монахов и отшельников. С установлением этого факта исчерпан интерес, представляемый именами — по крайней мере для неегиптолога; по сказанное о знании их носителями греческого языка требует оговорки.

Дело в том, что во многих расписках встречаются прибавления "писал я, такой-то", часто с обозначением должности "податной инспектор", "секретарь" — но это только скрепы, гарантирующие подлинность документа.

Есть другие, более недвусмысленные. Так, в расписке, выданной откупщиком Симоном, сыном Иазара, значится: "писал Деллус, по просьбе Симона, так как последний не умеет писать". В другой такая приписка: писал вместо него Евмен, по его просьбе, так как он не очень ловко пишет". Значит ли это "по неграмотности расписался..."? И в этом не было бы ничего странного: ведь и тот недруг Аристида, с которого мы начали, находился в том же положении. Но нет; на третьем черепке, где мы читаем совершенно такую же приписку, другим почерком прибавлено: "я, Дамон, согласен с вышеозначенным". Итак Дамон не был неграмотным, а только писал "не очень ловко", то-есть, по видимому, не знал сложного и ответственного канцелярского стиля. А если в случае несобственноручной расписки требуется оговорка, то значит расписка, где такой оговорки нет, написаны собственноручно, т.е. все эти Пахнубии и т.д. знали грамоте — и именно греческой грамоте. Это опять-таки результат утешительный.

Мимоходом можно отметить и другие бытовые подробности. Так, в некоторых местах сборщики податей начинали текст своей расписки с поклона плательщику — образчик приведен выше: плательщику было от этого, разумеется, не легче, все же существование этого обычая свидетельствует об известной гуманности в отношениях между обеими сторонами. — В других расписках мы читаем приписку: "прежде написанным ты пользоваться не должен", т.е., выражаясь по-нашему, "прежнюю расписку считать недействительной"; причину выясняет нам сохраненная на одном черепке мотивировка: "вследствие того, что в нее вкралась ошибка" — лишнее доказательство трудности и ответственности канцелярского стиля.

Само собой разумеется, что все расписки тщательно датированы. В этом пессимисты могут усмотреть иронию судьбы: не обидно ли, в самом, деле, что мы, не знающие в точности года Рождества Христова, знаем в то же время очень определенно, что Спукай, сын Пмуи, уплатил свои две драхмы банной пошлины именно 26 Паини в 22 год Тиберия, т.е. 20 июня 35 г. нашей эры? Но оптимисты ответят: что же, спасибо и на этом. Во-первых, эти точные датировки помогут нам восстановить всю эволюцию глиняной промышленности Египта за шесть веков... ну, это, положим, не для всех интересно. Во-вторых, они за тот же период дают нам эволюцию греческого курсивного шрифта, а с нею и возможность датировать другие, более интересные памятники. А в третьих — благодаря им, мы получаем возможность приурочивать к определенному времени и те экономические институты, о которых говорится в тексте расписок.

V.

В этом последнем, разумеется, главная суть. Как ни лаконичны наши черепки, — полторы слишком тысячи экземпляров составляют достаточно почтенный статистический материал; группируя его в систематическом порядке, сопоставляя однородные документы, объясняя один при помощи другого, мы мало помалу воссоздаем тот фон, на котором они делаются понятными — податную организацию Египта в птолемеевскую и римскую эпохи. Правда, черепки являются тут не единственным нашим источником; есть у нас и отрывочные литературные свидетельства в сочинениях древних историков, есть затем, и это особенно ценно, папирусы, сохраненные теми же верными песками страны фараонов. Из этих последних мы узнаем в общих чертах систему податного обложения Египта указанных эпох; черепки относятся к ним, как практика относится к теории, как иллюстрации относятся к текстам. Они и оживляют теоретические данные, и разнообразят их, и вносят в них те поправки, которые вызваны временем или местными условиями.

Перед нами проходит длинный ряд разнообразных пошлин: подушный оброк, ремесленный налог, соляной акциз, пошлины на хлеб, на плоды, на орехи, на растительное масло и т.д., сборы в пользу различных учреждений, на статую императору... увы! и на нее взималась подушная подать в 3 — 4 обола с человека, а когда императоров было одновременно двое, то и подать была двойная. Перед нами проходит, затем, и не менее длинный ряд учреждений и должностей, созданных с целью взимания пошлин. Из него мы узнаем, что все пошлины, в самом широком смысле слова, отдавались на откуп с публичного торга: кто предлагал самую крупную сумму, тот и получал право собирать в свою пользу определенные пошлины определенного округа. Это не значит, однако, что государство предоставляло откупщикам право хозяйничать в приобретенном округе: оно приставляло к ним своих контролеров, а деятельность этих последних была так стеснительна, что надежды на перевыручку было мало для привлечения откупщиков: пришлось прибегнуть к особого рода десятипроцентному вознаграждению. Все это требовало тщательной и сложной отчетности, и вот тут-то папирусы конкурируют с черепками: приходные книги, разумеется, папирусные, и с начальством полагается сноситься на папирусе, но расписки центрального банка откупщикам и откупщиков плательщикам — глиняные. И вот почему они сохранились нам в таком множестве.

VI.

Но, может спросить читатель, какое нам дело до всего этого? Дело есть, и выяснить его даже легче, чем это кажется многим. Учреждения развиваются органически, подобно растениям; настоящее создано прошлым и объясняется, поэтому, на основании прошлого. Правда, не всякое прошлое объясняет наше настоящее; для этого нужно, чтобы оно состояло с ним в причинной и генеалогической связи. В царстве азтеков тоже была, надо полагать, какая-нибудь податная система; по если бы нам и удалось ее обнаружить — она не имела бы для нас особенного интереса, так как нет нитей, которые бы соединяли культуру азтеков с нашей. Другое дело — птолемеевский и римский Египет. В настоящее время установлено, что монархия Птолемеев была в экономическом и финансово-административном отношении мостом между Грецией и Римом: здесь институты греческих республик получили то широкое, великодержавное развитие, которое сделало их способными войти в состав исполинского государственного организма — императорского Рима. А императорский Рим — это громадный культурный бассейн, западный рукав которого цивилизировал романские и германские государства новой Европы, а восточный, именуемый Византией — Россию.

Это — факт, игнорировать который опасно, так как кара за это игнорирование — невежество со всеми его умственными и нравственными последствиями. Не может быть национальных и хронологических перегородок там, где имеется стройная, непрерывная, хотя и не прямолинейная эволюция; в выяснении цельности этой эволюции и заключается главная заслуга молодой экономической истории цивилизованного мира, при чем некоторая доля этой заслуги приходится также и на новорожденную "остракологию".

Опубликовано в сб.: Из жизни идей. Т. I. СПб. 1905.

Зелинский, Фаддей Францевич (1859-1944) — российский и польский культуролог, антиковед, филолог-классик, переводчик. Профессор Санкт-Петербургского и Варшавского университетов.