| ||
|
(Святки 1902 г.) I. В эти дни везде, где только дана возможность, стоят в домах обывателей рождественские елки, горят рождественские огни. Их свет золотым сиянием разливается по темным ветвям деревца, золотым туманом проникает в укромные его уголки, где искусно скрытые умелой рукой румяные яблоки и золотистые апельсины заманчиво мелькают из-под зеленой сени; он преломляется золотым бисером в граненом хрустале прозрачных безделушек, отражается золотыми искрами в волшебных нитях светлого " дождя " и — в радостно влажных, смеющихся глазках детей. Там, на дворе, зимний ветер хлещет прохожих в лицо холодными иглами жесткого, колючего снега; но здесь, под сенью елки — золотое царство. Нам, взрослым, докучливые думы отравляют праздничный покой; но здесь, в этих детских головках, ненарушимо царит золотой век. Приятно бывает, стряхнув докучливые думы, смотреть на эту игру золотых огней, скользит взором по одной из этих искрящихся нитей с ветки на ветку, вплоть до того места, где она теряется в зеленом полумраке; приятно бывает также, объяв его в его цельности, этот золотой сон многострадального людского рода, проследить его судьбу от поколения к поколению, вплоть до того момента, где его нить теряется в глуби веков. Это вовсе не будет несерьезным занятием; если вам нужен ученый термин — мы можем назвать его предмет "филогенией иллюзии". Но лучше оставим на этот раз ученость — нам с вами теперь не до нее; лучше позвольте попросту, в угоду святочному времени, рассказать вам волшебную сказку про золотой век. II. Это было очень давно. Христианства, в честь Основателя которого учрежден наш праздник, тогда и в помине не было. Юпитера Капитолийского, кажется, тоже еще не было, а если он и был, то на него мало кто обращал внимание. Мыслящее человечество ютилось в мудреном лабиринте островков и побережий, окружающих голубое — тогда еще довольно грозное — Эгейское море, там сыны Земли трудились и боролись, думали и мечтали под всевидящим оком Олимпийского Зевса. Нельзя сказать, чтобы люди были особенно довольны его царством. Правда, его заслуга была очень велика: "он", по словам позднейшего поэта, "повел человека по стезе сознания, он повелел иметь силу слову: страданием учись!"; но иначе судил об этой заслуге поэт-мудрец, с высоты смотревший на жизнь, иначе — бедный труженик, своим собственным страданием обогащавший сокровищницу человеческой науки. С завистью смотрел он на зверя лесного, на птицу небесную: они, вот, не пашут и не сеют, а все же для каждого приготовлены и пища и кров заботами матери-Земли; чем же мы-то прогневили свою родительницу? Или, может быть, ее прогневил наш вождь и бог, Зевс Олимпийский?.. И вот фантазии открывается простор: хорошо, верно, было время, когда Зевса еще не было, миром же управлял его отец Кронос (он же и Сатурн); тогда еще не знали заповеди страданием учись: ни страданий, ни учения не требовалось, всякое знание доставалось даром... Жили богов они жизнью, не ведая в сердце печали,
Таков был "золотой век" — так его и называет древний поэт Гесиод, у которого мы позаимствовали выписанные стихи. III. Но эти стихи дают нам только внешние контуры картины; дописать частности было предоставлено позднейшим временам, когда лучи поэзии и просвещения, исходившие от различных очагов греческой культуры, сосредоточились в Афинах. И что это было за письмо! Какая странная смесь идеальных и материальных, серьезных и комических элементов! Наш взор теряется в этих причудливых арабесках, мы готовы признать весь рисунок капризом ребенка или бредом безумца, — но вот мы замечаем, что все эти потешные узоры группируются, точно фигуры калейдоскопа, вокруг общего центра, общей идеи, настолько серьезной, что мы удивленно смотрим в лицо веселому краснобаю: да ты что же, собственно, хочешь сказать? И тут только мы различаем таинственный голубой огонек в его смеющихся глазах. Да, конечно, это не быль, а сказка; но в сказке утопия, а в утопии — пророчество. Что было, того не было; но чего не было, то будет. Много стало хуже с тех пор, как Кронос-Сатурн был свержен Зевсом, и золотое племя поглотила Земля; боги удалились в свою небесную обитель, последнею дева-Правда покинула людей. Итак, при Сатурне дева-Правда жила между нами; каково-то было людям тогда? Одно ясно: если была Правда, то ни насилия, ни рабства быть не могло; все были равноправными детьми одинаково всех любящей матери-Земли. А если и без рабства жилось хорошо, то, значит, природа сама брала на себя весь людской труд... Следует иметь в виду, что эта веселая наука читалась людям с подмостков сцены в праздники веселого бога Диониса; фантазия учителей-поэтов свободно могла разгуливать по всей области невозможного. И вот как у одного из них Сатурн (или родственное ему лицо) описывал прелести золотого царства (перевожу размером подлинника): Вы послушайте, люди, про радость житья,
Да, конечно, все это мало серьезно; но надо всеми этими балаганными шутками, порожденными неукротимым аппетитом и разгульной фантазией, носился чудный, неземной аккорд: Ни раба там мир не видел,
IV. Пропустим еще несколько веков: мы в Риме, столице мира, под сенью могучей десницы Юпитера Капитолийского. Объединение народов стало действительностью, и хотя нельзя сказать, чтобы там "покоем дышала природа кругом", все же до этого вожделенного времени, невидимому, недалеко. Но дева-Правда по прежнему пребывает среди небесных светил и грустно, со своим колосом в руке, смотрит на людские дела: шире распространилось рабство, круче стали его условия; днем на работе, ночью в подземелье, и так изо дня в день, из года в год... Пусть солнце ежегодно "вступает в знак Девы"; земля, видно, в этот знак не вступит никогда. Только один раз в год эта картина меняется — в декабре месяце, от 17 до 23 числа. Эти дни были посвящены Сатурну; сближение Рима с Грецией повело к тому, что сказка про золотой век стала популярна и (под влиянием многих условий, о которых можно и не распространяться) явилось желание превратить ее по мере возможности в действительность — хотя бы только на коротенькое время Сатурналий. Самой характерной чертой было то, что рабы на это время объявлялись свободными: "при Сатурне ведь рабов не было", поясняют наши авторы. Угощение полагалось общее; господа, клиенты, рабы — все пировали за одним и тем же столом. Наказаний не должно было быть, вольное слово сходило даром, — так требовала установленная предками libertas Decembris. Конечно, чудесную щедрость Земли, даром все дарившей, воссоздать было невозможно; как слабое подражание ей был заведен обычай подарков. Дарили всякую снедь, преимущественно орехи, которыми можно было и лакомиться и играть; затем также и те предметы, которые стали нужными вследствие развития культуры, начиная необходимой утварью и кончая произведениями художников; но особую важность — очевидно символическую — имели два рода подарков: во-первых, восковые свечки, во-вторых, детские игрушки, особенно — куклы. Полагают, что восковая свеча имела касательство к зимнему солнцеповороту, с которым совпадали Сатурналии, что "сатурвальские огни" должны были распространять повсюду приятную весть о наступившем периоде возрастания дня; полагают, затем, что куклы были первоначальным жертвоприношением Сатурну со стороны хозяина, который ими как бы выкупал у зимнего бога себя и своих. Толкования эти гадательны, но факт несомненен. Игрушки продавались в течение всей недели и долее на одной из улиц Рима, которая от них получила свое название; так-то Сатурналии были преимущественно праздником рабов и праздником детей. V. Популярность Сатурналий росла за все время процветания римской республики: первоначально однодневные, они к первому веку до Р. X. успели уже занять целую неделю; проникая из центра римской жизни в провинции, они повсюду распространяли иллюзию сказочного царства Сатурна и золотого века. Этим они способствовали возникновению легенды — одной из самых чудесных, о которых знает история. Под влиянием с одной стороны — таинственных хронологических вычислений, с другой — страшных внутренних и внешних катастроф, в Риме первого века до Р. X. чем далее, тем более развивалась и крепла вера, что он доживает свои последние дни, что не сегодня-завтра наступит нечто в роде "светопреставления". Несомненным казалось, что великий период времени истекает; но будет ли его конец действительно окончательным, или за ним последует новое начало — это было неясно. В первое время преобладало более мрачное настроение; когда вскоре после убийства Цезаря произошло затмение солнца, испуганный народ был убежден, что это вечная ночь настала. Но молодому и счастливому преемнику Цезаря удалось разогнать эти страхи; возникло мнение, что по исходе последнего из периодов постепенного ухудшения человеческого рода опять должно воцариться то положение вещей, которое было в начале — т.е. новое царство Сатурна, царство правды и счастья, новый золотой век. Основателем этого нового мира будет не Август — он еще принадлежал старому, — а первый его потомок по крови. Приветствуя его ожидавшееся рождение, певец этой эпохи, Виргилий, сосредоточивает на нем все надежды, которые народ возлагал на предстоящую перемену; знамениты его пророческие слова: Вот уж последнее время настало Сивиллиной песни,
Его рождение будет гранью между старым и новым миром. Он, ведь, положит конец ненавистному веку железа,
Счастье этого нового племени поэт нарочно описывает идиллическими красками, приноровляясь к наивно-материалистической фантазии народа, создавшей и вырастившей сказку про золотой век: Козочки сами домой понесут отягченное вымя... Сами, т.е. без помощи пастухов-рабов, труд которых станет, таким образом, ненужен. Будут на львов-исполинов без страха коровы дивиться... Вот он, тот "покой", которым "дышит природа кругом"... Колос меж тем золотистый унылую степь украшает,
Краски умереннее, — идиллии не пристала шаловливая вольность комедии, — но содержание то же, что и в выписанных выше стихах греческого краснобая. Бросит торговец ладью, перестанет обмену товаров
Вечный мир, вечное веселье, одним словом, — вечные Сатурналии предстоят миру. И он это знает: Видишь? От тверди небесной до дна беспредельного моря
VI. Младенец, рождение которого было предвещено народам Виргилием, не появился на свет; зато появился другой, гораздо более чудесный младенец, — далеко на Востоке, на берегах Иордана. Когда христианство стало господствующей религией на всем протяжении Римского государства, пророчество римского поэта было отнесено к его Основателю; Виргилий стал настоящим "пророком язычников", тем, который среди них первый дал свидетельство о Христе; Христос же сделался "царем Сатурналий", тем, от которого человечество стало ожидать осуществления сказки про золотой век, возвращения девы-Правды, водворения свободы и мира на все времена... Кстати: Рождество Христово было приурочено ко времени зимнего солнцеповорота; древние Сатурналии могли передать христианскому празднику добрую часть своей обрядности — и угощение прислуги, и одарение детей, и лакомства, и игры, и даже восковые свечи. Да, приятно бывает при свете рождественских огней следить за золотой нитью легенды, тянущеюся через все без малого тридцать веков истории европейского человечества. Какая любовь к нравственной идее этого золотого сна, какая вера в его осуществимость, какая стойкая, неукоснительная надежда! Вот что значит символ: пусть многие передают его друг другу, не понимая его значения, — все же оно тлеет в нем, как искра под золой; дайте его коснуться духу, — и тотчас оно вспыхнет ярким, золотым пламенем. Такой именно символ — рождественская елка; зажигая ее, мы воскрешаем на краткое время святочной недели древнейшие надежды многострадального человеческого рода, его волшебную сказку про золотой век, про свободу, правду и мир. И хотя бы мы сами и изверились в осуществимости этого золотого сна, — все же вера в него будет гореть для тех, чьи сердца еще согреваются полною, не отравленною сомнениями радостью, в чьих головках уже зарождаются светлые, не подрезанные неудачами надежды. Пусть же они теперь всею душою наслаждаются святочным весельем; и пусть они некогда в жизненной борьбе тверже нас держат знамя золотого века! Опубликовано в сб.: Из жизни идей. Т. I. СПб. 1905.
Зелинский, Фаддей Францевич (1859-1944) — российский и польский культуролог, антиковед, филолог-классик, переводчик. Профессор Санкт-Петербургского и Варшавского университетов. | ||
|