П.В. Знаменский
Духовные школы в России до реформы 1808 года

Глава вторая
Состояние духовных школ при преемниках Петра

На главную

Произведения П.В. Знаменского

СОДЕРЖАНИЕ

а) Новые духовные школы и открытие духовных семинарий

В начале 1725 г. великий преобразователь России скончался — не стало сильной руки, которая неослабно тянула русское просвещение в гору, несмотря на то, что в то же время миллионы, по словам Посошкова, тянули его под гору. Просветительная деятельность правительства заметно после этого ослабела, и началось время реакции, которая чувствительно и весьма неблагоприятно отозвалась на многих делах Петра. Духовная школа, еще не успевшая запастись достаточными внутренними силами к своему существованию по своей крайней молодости, тоже должна была тяжко почувствовать влияние начавшейся реакции.

Та же самая ведомость Свят. Синода 1727 г., которой мы воспользовались для определения результатов, достигнутых по школьному вопросу за время царствования Петра, может ясно показать, до какой степени тогда же, всего два года спустя после Петра, успела ослабеть возбужденная им ревность к распространению школьного образования среди духовенства. Заведение новых школ сделалось редкостью; даже некоторые из заведенных уже прежде быстро устремились к упадку. Так, в Ростовской епархии только лишь открылись в 1725 г. две школы в Ростове и Ярославле с 200 учеников, как в 1726 г. все эти ученики были распущены по домам за недородом хлеба у церквей и монастырей; для поддержания начавшегося в епархии учения епархиальное начальство распорядилось только с отцов распущенных учеников взять сказки, что они будут обучать детей дома всем «показанным наукам», т. е. чтению и пению. В Вологде в первый же год по смерти Петра вся школа была распущена даже без объяснения причины, а хлеб, собранный на нее, пошел на засев архиерейской земли. В 1726 г. за недостатком хлеба распущено 100 учеников, учившихся в Суздальской школе. В Устюге школа, только лишь в 1725 г. открытая, закрылась за смертью заведшего ее епископа Боголепа и за неимением учителя.

Подобные факты, находящиеся в официальном акте и, по всей вероятности, более или менее сглаженные, представляли бы весьма безотрадное показание усердия к школьному образованию в современной духовной администрации и духовенстве, если бы рядом с ними не встречались другого рода факты просветительной ревности некоторых из образованных архиереев, большей частью из малороссов, которые и прежде были главными устроителями духовных школ. В 1725 г. знаменитый ревнитель духовного просвещения Рафаил Заборовский открыл новую школу в своей тогдашней Псковской епархии, собрав в нее 58 учеников. В 1726 г. Белогородский епископ Епифаний Тихорский, известный уже основанием архиерейской Белгородской школы с низшим курсом, завел новое высшее училище в Харькове, которое несколько времени спустя стало известно под славным в свое время именем Харьковского коллегиума. Усердным и щедрым помощником его в этом деле явился тогдашний главнокомандующий Слободскою Украиною генерал-фельдмаршал кн. М.М. Голицын, снабдивший Коллегиум обильными материальными средствами. Местом школы был назначен купленный за 500 р. у полковника Шедловского дом при Покровской церкви, которая тогда же обращена архиереем в монастырскую; после утверждения архиерейского распоряжения в 1729 г. Свят. Синодом монастырь этот получил название Покровского училищного и расширен был разными нужными для школы постройками. В 1727 г. Коллегиум состоял уже из 8 классов до философии включительно и имел 420 учеников. Как и все Юго-Западные школы, он был заведением всесословным, на что была и воля его благодетеля кн. Голицына, и содержался не столько на церковные, сколько на общественные средства. Учителя его были, впрочем, все из монахов, кроме одного иподиакона, все-таки, значит, лица духовного, который учил в низшем славянском классе*. В Иркутске, где прежде заведена была по указу Синода одна миссионерская монгольская школа при Вознесенском монастыре, святитель Иркутский Иннокентий Кульчицкий открыл вновь при этой школе церковно-славянское учение и увеличил число учеников до 32 человек**. Школа после этого получила обычный характер — архиерейской, хотя продолжала по-прежнему оставаться всесословной. Святитель улучшил ее помещение, увеличил жалованье ее двоим учителям до 150 р. каждому (прежде получали по 100 р.) и при всей скудости своей епархии, с трудом содержавшей его самого, до самой смерти усердно снабжал ее всем нужным для ее содержания. По указу Свят. Синода на школу должны были доставлять хлеб и одежду монастыри Киренский, Посольский и Селенгинский. Но так как первый монастырь при определении границ новой Иркутской епархии с Тобольскою, остался за последней, то митрополит Тобольский Антоний решительно запретил ему выдавать деньги и провиант на Иркутскую школу, «понеже велено каждому архиерею в своей епархии иметь для обучения малолетних причетнических детей школы и на пропитание им брать своей же, а не чужой епархии с монастырей указное число, чего ради и у нас в Тобольске не без школы». Святитель Иннокентий вместо Киренского монастыря возложил следовавшую с него часть сбора на Успенский Нерчинский монастырь. Но монастырь этот вскоре погорел. Между тем и остальные монастыри Иркутской епархии слезно просили архиерея пожаловать их, уволить от школьного сбора. Тогда святитель прибегнул к последнему средству для поддержания школы: определил в ее пользу денежный налог на все духовенство, по 50 к. со священника, 30 к. с дьякона и 10 к. с причетника, но все-таки, пока был жив, успел поддержать ее. После его смерти она пришла в большой упадок, от которого поддержал ее потом другой образованный Иркутский архиерей, Иннокентий Нерунович, воспользовавшийся для этого преимущественно трудами разных ссыльных ученых людей, например, Платона Малиновского***.

______________________

* О Харьковском коллегиуме см.: Пекарский П.П. Наука и литература... См. также: ДБ [Духовная беседа. СПбДА]. 1863. № 23. С. 170-171; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 632-633.
** В 1730 г. было даже 35, как видно из присяжных листов при восшествии на престол Анны Иоанновны.
*** Ирк. ЕВ [Иркутские епархиальные ведомости. Иркутск]. 1863. № 38, 39. 47; 1864 № 23 и 34; 1870 г. № 49, Филарет [Гумилевский]. Русские святые, чтимые всею церковью или местно. Опыт описания их жизни. Чернигов, 1861-1865. С. 458-460.

______________________

Благодаря деятельности подобных архиереев, ревнителей духовного просвещения, получали новое оживление и прежние школы, а закрывшиеся снова восстанавливались. Так, когда после Сильвестра Холмского, начавшего дело об основании Рязанской школы, но не открывавшего в ней учения за недостатком учителей, в Рязанскую епархию приехал новый архиерей, известный переводчик разных книг и проповедник Петровского времен, Гавриил Бужинский, Рязанская школа в один год увеличилась с 70 учеников, первоначально собранных в нее Сильвестром, до 269-ти; из Новгорода в нее явилось три учителя; нашлись и средства к содержанию, несмотря на то, что весь остаточный хлеб с епархии еще со времени Стефана Яворского, Рязанского митрополита и Президента Синода, по указу царя отсылался на Синодальное правительство; в курс школы, как у всех архиереев-малороссов, немедленно был введен латинский элементарь*. Смоленская школа, запущенная при том же Сильвестре Холмском и его преемниках, Варлааме и Филофее, снова стала поправляться с поступлением на Смоленскую кафедру в 1728 Гедеона Вишневского. Деятельный архиерей немедленно ввел в нее латинское учение и кроме того успел выпросить на нее даже ежегодный оклад от правительства из Коллегии экономии в 500 р. Для помещения школы выстроены были тогда же два двухэтажных корпуса в Авраамьевском монастыре; постройка эта едва ли не целиком пала на счет архиерейского дома, потому что 500 р. школьного оклада шли на жалованье учителям и на содержание учеников, хотя, впрочем, в одном донесении и сказано было, что семинария строена была в 1728 г. коштом Государевым**. Из Астрахани в 1727 г. доносили, что там школа не открыта, потому что ее содержать нечем; но в 1729 г. новый архиерей Варлаам Леницкий нашел к тому средства, побудив к пожертвованиям астраханское купечество, и завел латинскую школу***. В Вологде распущенная школа снова была открыта в 1729 же году архиереем Афанасием Кондоиди****.

______________________

* Пекарский П.П. Наука и литература... С. 116.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 181.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 430-431.
**** Там же. С. 431; Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии, с 1730 по 1754 год // Волог. ЕВ [Вологодские епархиальные ведомости. Вологда]. 1865. № 9. С. 299.

______________________

Таким образом, судьба школ вполне зависела от личностей, стоявших во главе епархиальной администрации, и изменялась вместе с их переменой. Едва ли не единственное исключение отсюда встречаем в Ростовской епархии, где школы, распущенные в 1726 г., снова были открыты в 1728 г. при одном и том же архиерее Георгии Дашкове*; насколько зависело от него это восстановление школ и насколько в этом случае повлияло на него его членство в Синоде, где был тогда главный центр просветительного движения в русской церкви, не знаем, но что он сам далеко не отличался ревностью к духовному просвещению, это известно. С большим усилением в Синоде подобных ему людей из великорусских архиереев, которые «малороссийцев весьма ненавидели», а вместе с тем не благоволили и к распространявшемуся по милости этих малороссов школьному образованию, последнему нечего было ожидать хорошего впереди. Со смертью Петра II, при котором реакция реформе особенно усилилась, и воцарением Анны Курляндской это неблагоприятное для духовных школ переходное время кончилось и наступило, новое более благоприятное.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 430.

______________________

Неоспоримые заслуги царствования Анны в пользу просвещения во многом искупают дурные его стороны. Немецкие правители очень любили украшать себя ролью просветителей дикой Московии и действительно много посодействовали прекращению времени реакции. Во главе церковных дел снова стал и возвысился до степени церковного временщика архиепископ Феофан, один из самых верных памяти и идеям Петра птенцов его, неуклонно стоявший под знаменем реформы и в добрые и в тяжелые для него дни. Административные распоряжения о духовных школах сделались энергичнее. Собственно-правительственные указы о скорейшем умножении образованного духовенства доходили иногда даже до крайностей, в которых так и виден кабинетный бюрократизм иноземных ревнителей, отличавшийся крайне плохим знанием наличных средств просвещаемой ими страны. Задавшись крайнею мыслью заместить церковно-служебные места одними образованными людьми, правительство в несколько лет своей просветительной практики едва не отставило от должностей всего тогдашнего духовенства, по крайней мере, оставило громадное количество церквей вовсе без причтов и еще большее с неполными причтами.

Вскоре же по приезде новой Императрицы в Россию в Манифесте 17 марта 1730 г., велено было по Регламенту учредить духовные школы по всем епархиям*. После этого торжественного объявления Высочайшей воли в епархиях начались усиленные хлопоты о школах; собирали учеников, устанавливали более или менее прочные средства к их содержанию, отыскивали учителей, расширяли училищные курсы, доселе вращавшиеся только около предметов элементарного обучения, введением предметов среднего образования и преобразовывали их на юго-западный манер. С самого начала 1730-х годов архиерейские школы одна за другой усваивают себе даже новое название семинарий, которое именно должно было обозначать эту новую степень их развития и новое их значение как средних учебных заведений в отличие от низших школ грамотности. Вместе с тем, по мере расширения их курсов чрез введение латинского языка и высших наук, все резче определялось их сословное значение как школ, назначенных специально для обучения духовных детей в надежду священства. Новые школы заводились уже прямо в форме семинарий. Царствование Анны не без основания можно считать поэтому довольно важной в истории духовного образования эпохой, с которой начинается собственно история наших духовных семинарий.

______________________

* Там же. Т. I. С. 432.

______________________

Указанные перемены в школьном образовании первоначально до 1737 г. вводились исключительно практическим путем, без особенных побуждений со стороны правительства, благодаря главным образом деятельности новых лиц, усилившихся во главе епархиальной администрации. Первые годы царствования Анны Иоанновны, как известно, очень дорого стоили великорусской партии иерархии; более видные представители ее один за другим попали в опалу у немецкого правительства и гибли в ссылках по отдаленным монастырям; ряды ее значительно поредели. По епархиям на архиерейских постах везде появились малороссы и повсюду принялись за свою обычную просветительную деятельность, которая составляла их главную миссию в приютившей и возвысившей их стране. Оставшись после падения противной им туземной партии иерархов на полном просторе, они беспрепятственно принялись вводить в подведомые им школы привычное латинское образование и преобразовывать их по Киевскому образцу. В течение царствования Анны Иоанновны преобразование это обняло собою все русские духовные школы, какие были налицо, и укоренилось на прочных основаниях. На великорусской почве никак не прививалась только одна существенная принадлежность юго-западного школьного строя — это общесословность школьного обучения, доселе твердо державшаяся в Малороссии, и великорусская духовная школа, под влиянием известных условий государственного строя империи, о которых нам уже приходилось говорить выше и придется еще не раз впереди, с самого начала своего существования являлась с полными задатками школы сословно-специальной и потом уже неуклонно развивалась в этом исключительном направлении.

С 1733 г. перемены, обозначившиеся в характере духовных школ, обратили на себя внимание правительства и стали закрепляться путем законодательства, старавшегося при этом выставить свою просветительную ревность как можно виднее. До этого времени указы ограничивались пока только общими предписаниями об обучении духовных детей и посвящении на церковные места ученых кандидатов согласно указам Петра Великого. 24 января 1737 г. вышел синодальный указ о школах, в котором Свят. Синод, между прочим, изъявлял намерение подчинить их своему собственному контролю и едва ли не в первый еще раз высказывал неудобство их низменной постановки в исключительном заведывании одних только местных епархиальных властей. Свят. Синод, говорилось здесь, рассуждал, «что при всех ли в епархиях архиерейских домах школы по силе Духовного Регламента учреждены, и сколько где в тех школах какого звания учеников от состояния Свят. Синода в коем году порознь было, и какие кто науки происходил, и сколько где их в оном 1737 г. и в каких науках обреталося, и в таком ли оные смотрении и порядке, как Духовным Регламентом и приполнительными о том... указами повелено, содержаны были, и сколько ж из них, когда и в какие чины и куда произведены; и на пропитание их всякого хлеба с монастырей 20-й и с церковных земель 30-й части порознь, по годам и по званиям мест в домы архиерейские по 1737 г. в сборе, и из того на пропитание школьников в расходе и затем из году в год в остатке было, совершенного в Свят. Синоде известия не имеется, и надлежащих о том всегодных рапортов ниоткуду в присылке не бывает». На этом основании порешено было: вышеписанные известия выслать из епархий в Синод в самом непродолжительном времени, а «впредь о состоянии тех школ, как о начальстве учеников, так и о всем вышеписанном ведомости присылать по вся годы без всякого отлагательства»*.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 435-436.

______________________

Указанная цель этого распоряжения поднять духовные школы из их исключительно епархиального положения была, впрочем, достигнута в известной только мере; они по-прежнему остались школами исключительно архиерейскими, и весь контроль Синода относительно их только и ограничился указанными ведомостями, которые подавались ему к сведению, потому что у высшего церковного правительства не было никакого органа для заведования школьным делом, даже такого, каким при Петре одно время был состоявший при Синоде протектор школ архимандрит Гавриил Бужинский. Тем не менее, это внимание к школам, какое Синод высказал в приведенном указе, не могло не остаться без влияния на их возвышение и усовершенствование, служа для их непосредственных епархиальных начальств сильным поощрительным средством к усилению о них забот. Самый указ едва ли не был вызван возникшим тогда делом о распущении одной из наиболее устроенных семинарий, Казанской, Казанским архиереем Гавриилом и, вероятно, имел целью устранение подобных явлений на будущее время. Вместе с тем Синод обратил особенное внимание на производство ставленников и грозил архиереям немалым штрафованием, если они будут производить неученых в священство и даже в церковнослужители; для большей отчетности в этом деле велено было при каждом производстве писать о достоинстве производимого лица в докладных выписках точно*.

______________________

* ПСЗ [Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое: (1640-25 декабря 1825). СПб.]. Т. X. № 7204.

______________________

В сентябре того же 1737 г. вышел именной указ более важного содержания, которым прямо предписывалось заведение духовных школ в объеме семинарий: духовных детей велено «обучать на российском языке грамоте, а потом грамматике и риторике и других высших наук, и того ради во всех епархиях и в других пристойных городех школы учредить и искусных учителей, и на содержание тех школ, и на пропитание школьников из архиерейских и монастырских, и церковных доходов, которые по сие время на архиереев и на монастыри собиралися, сумму определить, и сие полезнейшее дело толь наискорее в действо произвесть, чтобы от сего времени неученые люди в церковные чины определяемы не были»*. Чрез несколько дней после этого указа из Кабинета министров вышел другой указ на имя Свят. Синода, в котором для учеников, обучившихся в семинариях латинскому и греческому диалектам и другим высшим наукам, определялись служебные права и вместе обязательность какой-нибудь духовной или гражданской службы, «дабы от них польза государству и отечеству впредь быть могла»; от службы военной эти обучившиеся дети духовенства освобождались; оказав такое внимание к семинариям в интересах государственной службы, правительство в том же кабинетском указе требовало далее, чтобы Свят. Синод -собрал об них подробные ведомости, сколько в котором году, начиная с 1730 г., в них было учеников, чему обучились и куда определены, для представления Ее Императорскому Величеству и затем представлять подобные же ведомости об учениках, как кончивших учение, так и учащихся, ежегодно**. Этими двумя указами учреждение семинарий закреплено было официально высшею государственной властью; вместе с тем, кроме указанного синодального контроля, над школами явился контроль государственный, который должен был значительно усилить для епархиальных властей обязательность распространения семинарского образования. В феврале следующего года Свят. Синод разослал по епархиям формы ведомостей об училищах, и отчетность в этом деле была установлена***.

______________________

* Там же. Т. VIII. № 7364.
** Там же. № 7385.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 440.

______________________

В указах постоянно говорилось о важности духовного образования и повторялись строгие внушения касательно его распространения духовному начальству. «Понеже мы, — писалось, например, в указе 1738 г. об учреждении Троицкой семинарии, потом в другом, о штате семинарии Новгородской, — всегда особливое тщание и старание имеем в том наипаче всего, чтобы св. церкви снабдены были учительными священниками для лучшего подтверждения христианского закона и благочестия поучениями, проповедию слова Божия из Свящ. Писания, ибо простой и подлый народ, не имея в сердцах страха Божия и надлежащего наставления к добрым делам, и тако от невежества и грубианства преклоняется на всякое зло, а именно: впадает в леность, в пьянство, в татьбы, разбои, смертные убивства, мятежи и прочие богомерзостные дела, сим подобные... еже все имея в рассуждении, милосердуя о своих подданных и матерински сожалея и соболезнуя о таковой крайней человеческой погибели, отвращая сие зло, всемилостивейше повелеваем, дабы Синод обще с обретающимися в епархиях архиереями имели крайнее попечение о поправлении учением духовного чина чрез учреждение семинарий, понеже учение есть дело весьма в государстве полезное и нужное» и проч. и проч. Правительство, кстати, припомнило при этом и о многочисленных в империи «неверных» инородцах, «которых легко можно привесть учением святым в веру Христову, если б ученые священники были и архиереи бы в епархиях к тому тщание и прилежность по своему званию имели»*.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7660: Книга штатов о Новгородской семинарии.

______________________

Не ограничиваясь только подобным торжественным провозглашением своих просветительных стремлений, правительство в 1738 г. подняло важный вопрос об определении духовных школ штатами и кабинетским указом от 9 июня поручило Свят. Синоду собрать все нужные для того сведения и составить надлежащие предположения для апробации Императрицы. Дело это указывалось произвести со всевозможною скоростью: «...и дабы сие толь нужнейшее дело как наискоряе начато и в действо произведено быть могло, для того надлежит, оставя другие не весьма важные дела, о сем трудиться и окончить, и для всемилостивейшей Ее Имп. Величества апробации в Кабинет подать»*. Как ни торопился Синод составлением проекта этих штатов и как ни скоро выполнил возложенное на него поручение, важность которого он сознавал лучше самого Кабинета, мысль о штатах так и не была осуществлена при Анне Иоанновне, но хорошо было уже и то, что сделан был, по крайней мере, почин в этом деле и выяснение самого вопроса; полный ответ на этот вопрос явился уже во второй половине XVIII столетия.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 440-441.

______________________

С того же 1737 г., когда правительство особенно возревновало о распространении духовного образования и заведения семинарий, начались усиленные разборы духовенства, которые между иными, например, политическими целями, имели в виду и очищение духовного чина от необразованных и вообще недостойных людей. Побуждения к образованию детей духовенства в это страшное время были даже до крайности усилены; доставалось и епархиальному начальству, которое не могло сразу образовать все подведомое им духовенство и заместить все церковные должности людьми учеными. Очищение духовного чина производилось так энергически, что в начале 1739 г. Ее Императорскому Величеству стало известно, что множество церквей стоит без причтов, и именной указ по этому случаю опрокинулся с тяжелым упреком ни на кого другого, а прямо на архиереев: они-де на место убылых священнослужителей сейчас же должны бы были поставлять новых, «всячески обученных и наставленных христианскому закону и страху Божию», а они вместо того «толь важным и человеческому спасению потребным делом» пренебрегли, «а между тем люди без покаяния и причастия Св. таин помирают, следственно же надлежит и тому быть, что в отдаленных от церквей местах люди принуждены жить без принятия от церкви брака, и тако многие души погибают напрасно, еже ее Имп. Вел. о таковом нерадении и упущении с великим прискорбием и особливым Ее Имп. В. сожалением нечаянно услышать принуждена». Не обращая внимания на настоящие причины умножения церковных вакансий, указ настойчиво требовал неученых кандидатов священства не посвящать, а выбирать в священники «по крайней мере таких, которые бы закон христианский основательно знали и ко чтению Св. Писания прилежали и по возможности рассудить могли, что читают», а между тем поспешить заведением семинарий по всем епархиям*. Через непродолжительное время в том же году вышел новый указ, еще грознее приведенного и с еще более бесцеремонным выговором архиереям, чтобы репорты о состоянии семинарий посылались из епархий в Синод каждую треть. «...хотя, — гласил этот указ, — об учреждении семинарий многие указы из Свят. Синода в епархии посланы были, однако рачение в некиих местах является быть не токмо слабое, но почти мало нет; а чего ради такое небрежение чинится, неизвестно, что все относится на главную духовную команду (т.е. Синод. — П.З.), а тому виновные, хотя то и явственно видят, обаче толь отважно и нечувственно пребывают, как бы их собственного долга в этом нимало не зависит»**.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7734.
** Там же. № 7749.

______________________

Нельзя не заметить, что подобные упреки архиереям за исключением лишь немногих случаев были вовсе не справедливы и вызывались не столько действительным положением школьного дела по епархиям, сколько желанием высшего правительства громче заявить свои просветительные стремления и общею тогда в высшей административной сфере привычкой к грубым окрикам на подчиненных и к употреблению крепких выражений. Просветительное движение по епархиям началось еще раньше приведенных указов, вслед за первым манифестом новой Императрицы, и год от году возрастало повсюду, особенно благодаря усилению архиереев-малороссов. Если и когда, то именно в описываемое время, последние с честью выполняли свою главную историческую миссию в Великороссии; каждый из них, явившись в великорусскую епархию, прежде всего принимался за устройство своей епархиальной школы, преобразовывал ее в Славяно-латинскую семинарию, открывал в ней классы по образцу юго-западных школ, вызывал учителей и учеников, изыскивал разные средства к их содержанию, причем не щадил для нее и специальных средств своей кафедры, как бы эти средства ни были малы. Издавая свои грозные указы, правительство не обращало внимания на то, что школы заводились исключительно на одиночные средства епархии отдельно и что поэтому замедления в заведении и расширении их были неизбежны, как бы архиереи ни «чувственно пребывали» в сознании своего просветительного долга, не принимало в расчет и того, что само же отдало архиерейские имения в руки Коллегии экономии, а между тем штатных окладов на школы не назначило, ограничивалось только громким заявлением их необходимости да несколькими указами насчет скорейшего составления их проекта в Свят. Синоде, не давало даже частных временных пособий, о которых просили из епархий, и таким образом всю вину «нечувственного пребывания» брало на свою голову в тем большей мере, чем красноречивее упрекало в ней духовную команду. Укажем на деятельность наиболее видных в просветительном отношении архиереев, причем соберем сведения о самих школах, как преобразованных, так и вновь открытых за все время от 1730 г. до царствования Императрицы Елизаветы. На первом плане в ряду этих архиереев стоит, разумеется, сам Феофан, школа которого на р. Карповке считалась образцовой, хотя, как мы видели, с курсом не специально-духовным. Невская семинария, благодаря его сильному влиянию в административной сфере, тоже, сравнительно с другими, стояла весьма высоко. Преобразование ее в Славяно-греко-латинскую семинарию последовало еще в конце 1725 г., но преподавание в ней классических языков, порученное ученому греку Афанасию Скиаде, продолжалось только до 1739 г., когда Скиада оставил семинарию; потом она оставалась без учителей до 1734 г., в котором явился в ней учитель, датчанин Адам Селлий. С этого времени она начала скоро подниматься. Преемник Селлия (с 1736 г.) Гавриил Кременецкий и Амвросий (Зертис-Каменский) в четыре года успели довести своих учеников до риторики и собирались начать преподавание философии. Учеников в 1735 г. было 35 человек, а к 1741 г. — уже 108. После смерти архиепископа Феофана (1736 г.) семинария увеличилась вследствие перевода в нее учеников из Карповской школы и из Новгородской семинарии. С 1732 г. на содержание Невской семинарии положено отпускать по 1607 р. в год из вотчинных монастырских доходов, а после отобрания монастырских вотчин в управление Коллегии экономии она одна, за исключением потом, с 1740 г., Новгородской семинарии, удостоилась назначения штатного оклада в 1917 р.*. Счастье особенно благоприятствовало этой семинарии как вследствие ее столичного значения, так благодаря просвещенному вниманию к ней Свят. Синода и личностей, занимавших место настоятелей Невского монастыря, в ближайшем ведении которого она состояла — Петра Смелича и Стефана Калиновского.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 71.

______________________

По благоприятной обстановке, сильной поддержке со стороны сильных людей и богатству материальных средств, из семинарий с ней могла сравниться разве только семинария Харьковская, благодаря покровительству и щедрости князя М.М. Голицына. В 1730 г. он разослал по своему управлению грамоту об ограждении Коллегиума и пожертвованных в его пользу своих имений от обид и налогов, угрожая притеснителям из высших чинов воинским судом, а из низших — телесным наказанием. А в 1731 г. преосвящ. Епифаний исходатайствовал в пользу Харьковской семинарии Высочайшую грамоту, в которой, воздав должную похвалу просвещенному усердию епископа Епифания к основанию и устроению полезной школы, Императрица утверждала на вечные времена все права и имущества училищного Покровского монастыря и семинарии и ограждала их от обид и притеснений со стороны как военных, так и штатских, и всякого чина и звания людей, «...а учить, — писалось в грамоте, — согласно с общесословным значением школы, всякого народа и звания детей православных, не токмо пиитике, риторике, но и философии и богословию, славяно-греческим и латинским языкам; такожде стараться, чтоб такие науки вводить на собственном российском языке, и преподавать учение с усердным тщанием, ревностию и радением, отнюдь не отлучаясь ни в чем Св. Восточные церкви исповедания, а неспокойных и вражда творящих учителей и учеников унимать и смирять, и ни до какого своевольства не допускать». Преемники Епифания, Досифей Богданович-Любимский (173-1736) и Петр Смелич (1736-1742), с успехом поддержали и возвысили его учреждение. Вскоре после его смерти в семинарии открылся высший богословский класс, и она постоянно начала называться Коллегиумом. При Петре Смеличе заведены были классы новых языков (немецкого и французского), математический, архитектурный, исторический и географический, вскоре, впрочем, после него упраздненные. Из донесения епископа Досифея Свят. Синоду видно, что лучшие студенты Коллегиума с самого начала его существования отправлялись для приготовления к учительским местам за границу, в Германию. При Петре Смеличе вызывались из иностранных училищ учителя*. Благодаря всем этим благоприятным условиям, Харьковский коллегиум сделался образованным училищем на юге, первым после Киевской академии, и далеко превзошел старейшую его южную семинарию Черниговскую, которая прежде называлась Коллегиумом, но не успела завести у себя высших классов во все описываемое время и остановилась в своем развитии на риторике.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 632; ДБ. 1863. № 23.

______________________

За исключением Невской и Харьковской школы, все другие школы по епархиям преобразовались в семинарии и расширяли свои курсы при самой бедной обстановке, единственно благодаря только энергии своих местных епархиальных властей и поддержке со стороны местных епархиальных средств. Раньше других, в 1730 г., преобразована была Славяно-российская школа в Холмогорах, заведенная еще в 1723 г. архиепископом Варнавою; в это время учителем в нее определился «обучавшийся за морем» Иван Цареградский, начавший в первый раз обучать учеников латинскому языку, и она получила наименование Славяно-латинской и значение семинарии*. После Варнавы об устройстве ее особенно позаботился преемник его Герман Копцевич (1731-1735), бывший ректор Московской академии, тот самый, который в 1728 г. принял в Академию на свою ответственность гениального рыбака Ломоносова. Содержание семинарии было принято при нем на счет архиерейского дома. Курс семинарии с помощью преемника Цареградского, учителя иеромонаха Венедикта (из малороссов), доходил до пиитики**. В том же году архиерей Афанасий Кондоиди завел Вологодскую семинарию и за неимением учителей сам даже учил в ней латинскому языку; при его преемниках, Амвросии Юшкевиче и особенно при Пимене (Савелове) с 1740 г. число учителей умножилось приезжими киевлянами, и семинария получила прочное существование***. В следующем, 1731 г., епископом Вениамином Сахновским преобразована была в семинарию Коломенская школа; первоначально в нее введен был только латинский язык, а с 1740 г. при архиереях Киприане и особенно Савве Шпаковском в нее вызваны были учителя из Киева, которые должны были открыть в ней обычные семинарские классы до философии; к концу царствования она доведена была до риторики****. В 1733 г. Псковский архиепископ Варлаам Леницкий открыл в своей школе первый латинский класс и начал преобразовывать ее в семинарию, каждый курс открывая новые классы; к концу своего управления епархией (1738) он довел обучение до философского класса, после чего она сделалась одной из самых полных семинарий. Число учеников ее достигло при нем 200 человек. Преемник его Стефан Калиновский в 1739 г. ввел философский класс, устроил для помещения семинарии двухэтажный дом близ Печерского подворья, в котором она первоначально помещалась*****. В том же 1733 г. была открыта семинария в Казани. Судьба этой семинарии за описываемое время особенно обращает на себя внимание, потому что представляет выразительное указание на тогдашнее значение для епархиальных школ личности того или другого архиерея, управлявшего епархией.

______________________

* Пекарский П.П. Наука и литература... С. 120; РПВ [Русский педагогический вестник. СПб.]. 1858. Т. V. Разные известия. С. 18.
** См.: Герман, архиепископ Холмогорский и Важеский// Странник [СПб.]. 1878. Сентябрь. С. 195-197.
*** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9. С. 299.
**** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 433; Макарий (Булгаков). История Киевской академии. СПб., 1843. С. 188.
***** Князев А. Очерк истории Псковской семинарии от начала до преобразования ее по проекту устава 1814 г. // ЧОИДР [Чтения в (Императорском) обществе древностей российских при Московском университете. М.]. 1866. Т. I. С. 25, 27, 39.

______________________

После митрополита Тихона, заведшего Казанскую школу с первоначальным курсом, школьное дело в Казани мало подвигалось вперед. Преемник Тихона Сильвестр, не отличавшийся ни образованием, ни особенною ревностью к распространению школьного образования в духовенстве, не имел никакого влияния на увеличение курса в Казанской школе и, как человек преимущественно практического, хозяйственного направления, успел оказать ей только материальную, впрочем, весьма важную помощь, приписав к ней, на содержание ее, вотчины двух упраздненных монастырей, Сарапульского Успенского и Осинского Преображенского, за которыми числилось до 549 душ крестьян; для помещения школы отведено было место в Феодоровском монастыре и выстроен дом ценою в 250 р. Назначение в Казань (в 1732 г.) нового архиерея Илариона Рогалевского, человека прокоповичевской школы и партии, живо подвинуло школьное дело вперед. В первый же год по приезде Иларион завел в Казани латинское обучение, для которого и вызвал из Киева двоих учителей, Стефана Головацкого и Вениамина Пуцека-Григоровича. Новые учителя немедленно завели в школе киевские порядки и разделение классов на фару, инфиму и т.д. И архиерейская школа обращена была в семинарию; курс ее простирался до риторики включительно; число учеников возросло с 80 до 120 человек. Для управления семинарскими делами устроена была семинарская контора, во главе которой поставлен спасский архимандрит Герман Барутович. Содержание учителей и учеников было усилено, для чего все сборы на школу были увеличены вдвое и к прежним вотчинам, отписанным на семинарию, были прибавлены новые от Спасского, Феодоровского и Раифского монастырей (по одному селению от каждого). Для помещения семинарии, по Высочайшему рескрипту, начата постройка особого каменного здания близ Петропавловской церкви; вся епархия была приведена в напряжение, чтобы доставить для этой постройки нужные средства. Случай послал в подмогу важное пособие. В 1728 г. умер в Казани известный суконный фабрикант Михляев, строитель Петропавловской церкви, около которой воздвигалась семинарская постройка, и оставил после себя завещание, в котором распорядился предоставить этой церкви свой двор при ней и 34 лавки в уплату оставшегося за ним долга в 3000 рублей. Дело об этом завещании затянулось и решилось как раз во время семинарской стройки в 1734 году. Наследники Михляева почли за лучшее, вместо двора и лавок, передать церкви самую сумму долга, которую Иларион и употребил на семинарию. Постройка пошла успешнее и возведен был уже весь первый этаж, как в 1735 г. Иларион был переведен из Казани в Чернигов, а на место его приехал бывший суздальский архиерей Гавриил из великоруссов старинного направления, вменявший «в добродетель все прежде в России небывалое истреблять без остатка».

Все, над чем Иларион употребил столько трудов и энергии, пошло врозь. Семинарская постройка остановилась на первом этаже; покрыли его лубьями и донесли, что дальше «строить весьма нечем». Школьников из 120 осталось 35; остальные — кто отпущен был домой, кто определен в дьячки, кто в архиерейский хор, кто просто бежал, некоторые попали под разбор и улетели в солдаты. Герман Барутович был уволен от должности и уехал в Москву. Из учителей одному, преподававшему в низших классах, отказано от места, после чего низшие классы закрылись и можно было опасаться, что учение совсем прекратится за невозможностью принимать новых учеников; другие два учителя подумывали воротиться восвояси, в Киев. Духовенство, почуяв, что архиерей не будет стоять за школу, поднялось с жалобами на разорение от школьных поборов и от содержания детей в школе; монастыри подали челобитья о возвращении отписанных у них вотчин. Из Свят. Синода пришел запрос, почему школа распущена. Гавриил, разумеется, стал оправдываться истощением епархии, указал на жалобы духовенства из-за двойных сборов, на то, что монастыри после отписки у них вотчин на школу принуждены кормиться Христовым именем, что школа заведена слишком большая, а с епархии не только двойных, но и обыкновенных сборов собирать нельзя благодаря недавнему башкирскому разорению. Но в Петербурге такими объяснениями не удовлетворялись. Ссылаться на недостаток средств к поддержанию школ было не принято; средств нет — нужно их изобрести, как изобретал преосв. Иларион. Потребовали справок о прежнем состоянии Казанской школы и о доходах тамошнего архиерейского дома, а между тем Гавриила вызвали в Петербург на чреду. Справки оказались не в пользу архиерея; в донесении его о расходах на школу обнаружены преувеличения. Узнав обо всем этом, правительство осталось очень недовольно, и в начале 1737 г. именным указом из Кабинета Свят. Синоду поручено было школу в Казани восстановить по-прежнему, а о распущении ее произвести следствие. Следователями назначены были губернатор Голицын, Зилантовский архимандрит Епифаний Адамацкий и воротившийся в Казань Герман Барутович. Следствие это протянулось весь 1737 г. и дотянулось до 1738-го, когда Гавриил был переведен из Казани в Устюг, а на место его назначен был Устюжский епископ Лука Конашевич) один из любимцев покойного Феофана Прокоповича, стяжавший потом в Казани славу просветителя казанского духовенства. Ему тоже поручено было принять участие в следственном процессе о закрытии школы. Окончательное донесение о результатах всего следствия было отослано уже в мае 1739 г. за подписями епископа Луки и губернатора Голицына; виной упадка школы во всем, разумеется, оказался Гавриил. По всей вероятности, именно это неприятное дело и послужило поводом к упомянутому Высочайшему указу 1739 г., который так резко укорял духовную команду в «нечувственном небрежении».

На Казанскую семинарию правительство обратило особенное внимание; еще в 1731 г. в указе Императрицы было высказано требование, чтобы семинария эта не только в добром порядке была утверждена, но чтоб «от времени до времени в науках размножалась, с таким подкреплением, что в Казани наипаче других мест ученые священники потребны ради обращения иноверцев». Воспользовавшись этим заявлением, [епископ] Лука Конашевич в первый же год своего архиерейства собрал в нее до 183 учеников и принялся хлопотать о средствах к ее обеспечению и расширению. В докладе Кабинету о результатах следствия, во исполнение Высочайшего соизволения и намерения, приведены были два важных пункта: 1) об открытии в Казанской школе двух высших классов, философского и богословского, и 2) об определении на нее штатного оклада. Но после этого сейчас же оказалось, что от высказывания благих намерений до исполнения их еще далеко. Стремлению архиерея-ревнителя усовершенствовать свою семинарию были, разумеется, очень рады, но оклада на эту семинарию ему не дали. После его ходатайств об этом предмете в конце концов ему все-таки пришлось ограничиться в своих заботах о семинарии исключительно теми же местными средствами, какие употреблялись и при его предшественниках. Величайшим торжеством для него было и то, что он успел каким-то образом исходатайствовать 3 000 р. на постройку семинарского корпуса, — пример ассигновки денег, составлявший тогда не только необыкновенную редкость, но даже настоящее исключение из общего порядка. Еще в марте 1737 г. архимандрит Герман представлял Свят. Синоду, что для продолжения начатой постройки семинарского здания требуется воспособление, и просил употребить на этот предмет находившиеся при Архиерейском приказе лазаретные деньги 1734-го и 1735 годов, но представление его осталось тогда без успеха. По ходатайству Луки Конашевича Свят. Синод отпустил на постройку указанную сумму из наличных при Синоде денег, оставшихся после духовных персон*.

______________________

* Знаменский П.В. Казанская семинария в первое время существования // ПС [Православный собеседник. Казань]. 1868. Кн. 8.

______________________

В соседней с Казанскою Вятской епархии архиерейская школа была совершенно обращена в семинарию в 1735 г. благодаря просветительной ревности архиерея Лаврентия Горки, «муз любителя и богослова», как его величает стихотворная надпись на его гробнице, одного из друзей Феофана Прокоповича. Историк Вятской епархии Платон Любарский дает о нем весьма сочувственный отзыв: «Он имел превосходные дарования душевные и телесные, ученостию славный муж, нравом прост, совестен, благочестив, нелицеприятен, непамятозлобив, только чрезмерно горяч и вспыльчив, но ненадолго. Сие последнее свойство было причиною, что он подчиненным своим не очень нравился; почему за строгость многие от них Свят. Синоду приносимы были жалобы, для прекращения коих переводим был во многие епархии, из Астраханской в Устюжскую, Рязанскую, а с сей на Вятку. К оной строгости подавали ему случай подчиненных его грубые обычаи, кои простотою его прежних антецессоров исправляемы не были, в науках непросвещенность, кои он против желания их заводить старался, и наконец заматорелая распутность невоздержания, бесчиние, и другие пороки, которые он на перелом прекратить старался... До прибытия его на Вятку никаких здесь словесных наук не было; он первый вызвал из Киевской академии учителя, именем Михаила Финитского, завел славяно-латинские училища, в кои способных священно- церковнослужительских детей набирал почти не безусильно. К искоренению прежнего суеверия, грубости, омерзения к наукам и к вкоренению истинного благочестия, вежливости и просвещения такое прилагал старание, что самоперсонально ежедневно почти посещал училища, поощрял, обнадеживал учеников, учредив для них во облегчение скуки разные забавы, выгоды и преимущества: выписывал состоящую из весьма полезных и знатных авторов книг библиотеку; неученых и по крайней мере чтением книг не просветившихся, какого бы они звания ни были, гнушался, обхождения с ними не имел, таковых из подчиненных своих не только во священство и на другие степени, но ниже в причт церковный не производил, почему рукоположения его из священников и причетчиков весьма были немногие... Св. Писание, древнюю историю, хронологию и хорошее чиноположение сам изъяснял, ревностно желая влиять на просвещение»*.

______________________

* Любарский П. Сборник казанских древностей. Казань, 1868. С. 172-173.

______________________

Для открытия и обеспечения семинарии Лаврентий поднял на ноги всю епархию, сам узнавал доходы духовенства и назначал, сколько кому давать семинарского сбора; в то же время производил энергичный набор духовных детей для записи в учение, старался побудить к отдаче в свою школу детей даже светских горожан, для чего, было, и сносился с губернскою канцелярией, но без успеха. Его крутые меры к образованию духовных детей подняли против него такую упрямую оппозицию со стороны подчиненного духовенства, что в борьбе с ней, несмотря на всю свою энергию, он приходил иногда в совершенное отчаяние. «Вси единодушно на мое зло настроены и развращены, — писал он в 1734 г. Свят. Синоду, — вси не слушают; иные бегают, другие укрываются и неисповедимые пакости мне творят. Хотел я и учения славяно-латинские в епархии Вятской заводить и учителей из Киева двух человек мирских вызвал, но за таким гонением и противностями ждать доброго невозможно». Борьба эта продолжалась больше года и расстроила даже здоровье ревностного архипастыря (в 1737 г. он умер от паралича). Семинария все-таки была основана и получила надлежащие средства к своему существованию; она помещалась в четырех небольших избах при самом архиерейском доме; учеников было набрано до 400. Хотя, впрочем, они и не все поступили в школу, а частью розданы для обучения в монастыри и духовным лицам г. Вятки, частью отправлены к отцам с обязательством явиться в семинарию уже в латинский класс Но едва только Лаврентия не стало, как все заведенное им с такими усилиями стало рушиться. Архиерейский приказ не только не заботился о поддержании заведенной семинарии, но явно против нее недоброхотствовал. Ученики побежали по домам; учители, не получая жалованья, один за другим уехали, кроме одного; школьные постройки без ремонта пришли в такое состояние, что в них трудно стало жить. Расстройство это продолжалось до 1739 г. когда в Вятку приехал архиерей Вениамин Сахновский, во многом напоминавший собой Лаврентия. Разными строгими и крутыми мерами он снова успел все восстановить по-старому и даже значительно расширить совсем было упавшую школу; к концу 1740 г. число учеников возросло до 450, кроме того открыты были новые классы — поэтики и риторики*.

______________________

* История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ [Вятские епархиальные ведомости. Вятка]. 1868. № 1, 2, 4 и 12.

______________________

В 1738 году началось преобразование Нижегородской архиерейской школы, доселе остававшейся с двумя только классами, славяно-российским и эллино-греческим, и дававшей своим питомцам старинное образование эллино-славянского типа, любимого архиереями-великоруссами. Видя повсюду водворение латинского учения, Питирим, Нижегородский решился завести его и у себя и открыл при школе третий, грамматический класс, славяно-латинский; все три класса, или школы, как их тогда называли, с этих пор начали называться одним именем «семинарии». Учеников в них считалось 200 человек. В то же время, находя для своей обширной епархии одну семинарию недостаточной, Питирим начал устроять по епархиальным пятинам низшие школы; он предположил открыть их 8 в пятинах Работкинской, Лысковской, Терюшевской, Павловской, Кату некой, Алатырской, Порецковской и Курмышской, и еще 5 школ в местностях, приписанных к Нижегородской епархии от синодальной области, — в Балахне, Юрьеве-Поволжском, Арзамасе, Вязниковской слободе и в Галицком уезде. Предположение это было утверждено Свят. Синодом, и в некоторые из означенных местностей были уже посланы учители, которым даны были и надлежащие инструкции; но смерть Питирима († 1738 г.) помешала осуществлению предпринятого им дела. Преемник Питирима Иоанн Дубинский, из малороссов, усердно занялся благоустройством семинарии, но по своей болезненности и кратковременности управления епархией (до 1742 г.) не успел завести высших классов, хотя и стремился к этому. До 1740 годов семинария поэтому оставалась только с грамматическим классом. Узнав об ассигновке сумм на постройку Казанской семинарии, Иоанн хотел выхлопотать такое же пособие и для своей школы и послал о том в Свят. Синод донесение, представляя все неудобство ее помещения в архиерейском доме. Свят. Синод потребовал, чтобы составлена была смета предстоящих при постройке расходов, но на этом дело и закончилось. Преосвященный Иоанн все-таки не оставлял своей мысли о семинарской постройке, до самого конца своего управления копил на нее деньги и оставил после себя таких денег 300 р., которые и употребил по назначению уже его преемник по кафедре Димитрий (Сеченов)*.

______________________

* Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии; он же: История Нижегородской иерархии, содержащее в себе сказание о нижегородских иерархах с 1672 до 1850 года. СПб., 1857. С. 100, 105-107.

______________________

В том же 1738 г. епископ Лука Конашевич открыл семинарию в Устюге перед самым своим отъездом в Казань; семинария эта имела, впрочем, только низшие классы до грамматического включительно*. На противоположном южном конце России в то же время первый самостоятельный епископ Переяславльский Арсений Берло открыл семинарию в Переяславле, которая с самого же начала устроилась по южнорусскому типу**.

______________________

* Амвросий (Орнатскии). Указ. соч. С. 443.
** Там же; Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 188.

______________________

В 1739 г. по именному указу Императрицы Леонидом, архиепископом Сарским, учреждена Крутицкая семинария с 30 учениками. Помещение ей определено в г. Вязьме в Предтеченском монастыре. После (в 1744 г.) она была переведена в Москву на Крутицкий архиерейский двор*. В феврале того же года преобразована в семинарию Тверская школа. Преосвященный Феофилакт в свое управление Тверской епархией успел выстроить для этой школы проектированные его предшественником Сильвестром здания в Феодоровском монастыре и завести первоначальное обучение, оканчивавшееся эллино-славянской грамматикой; латинское учение не было при нем введено. Преемник его (с 1739 г.) Митрофан Слотвинский затеял, не удавшееся, впрочем, дело о построении особого каменного училищного здания близ архиерейского дома и ввел в школу латинское учение, после чего она переименована в семинарию. Для преподавания новых предметов он выписал из Киева учителей, в числе которых был знаменитый знаток греческого языка Иаков Блонницкий. С помощью этих учителей в 1740 годах он завел в семинарии все классы до философии включительно**. В том же году началось прочное существование Рязанской семинарии, которая доселе имела очень непостоянную судьбу. Мы видели, что при архиерее Гаврииле Бужинском она, было, успела значительно подняться; к 1729 г. для помещения ее существовало уже особое здание, а учеников насчитывалось до 339 человек; но после смерти Гавриила с самого начала царствования Анны Иоанновны, учение в ней почти вовсе не производилось в течение чуть не целых 9 лет, хотя непосредственным преемником Гавриила и был такой ревнитель просвещения, как Лаврентий Горка. Причиною было неимение нужных учителей; Лаврентий по приезде в Рязанскую епархию немедленно собрал 56 учеников и вызвал учителя из Московской академии, но на другой же год учитель этот помер и учение остановилось; да и сам Лаврентий недолго оставался в Рязани, в 1733 г. переведен был в Вятку. Назначенный на его место из Вятки Алексей Титов, по отзыву Любарского, не был охотником до школ и не поддержал дела Лаврентия. Уже в 1738 г. он собрал 227 человек, но в том же году опять распустил их. В следующем году уже сам Свят. Синод настоял, чтобы учение непременно было открыто, и в школу было снова собрано до полутораста учеников. В 1740 г. она была устроена на семинарских началах с введением латыни и с разделением классов***.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 443; О Крутицкой семинарии см. также: Московский любопытный месяцеслов на 1776 г. М., 1776.
** Чередьев К.К. Биографии тверских иерархов. С. 115-116; об Иакове Блонницком см.: Евгений (Болховитинов). Словарь русских светских писателей.
*** Макарий (Миролюбов). Историко-статистическое описание Рязанской семинарии; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 442.

______________________

В 1740 г. открыта семинария в Новгороде. Мы видели, как Новгородские школы митрополита Иова были приведены в упадок архиепископом Феофаном Прокоповичем ради его Карповской школы. По закрытии последней новгородские ученики учились в Невской семинарии до самого 1740 г., когда при преемнике Феофана, Амвросии Юшкевиче, состоялся Высочайший указ об открытии Новгородской семинарии и об ее штатном содержании. Обучать в ней велено «латинского, эллино-греческого, и аще возможно, и еврейского языков, начав от грамматики даже до риторики, философии, теологии. И для того избрать искуснейших учителей из монахов и светских, сколько потребно, и наградя оных довольным жалованьем, определить и набрать учеников в ту семинарию до 200 человек, выбирая способнейших к наукам из священнических, церковнических и архиерейского дому и монастырских слуг детей, которые уже обучены читать и писать в русском языке, а именно от 10 до 12 лет, и как о добром их обучении, так и о порядочном содержании крайнее попечение иметь, дабы оная семинария праздна и бесполезна не была, и от времени до времени учением процветала и в совершенный порядок приведена была». На содержание ее штатного оклада ассигновано было 7859 р. 37 к. в год. Устройство ее проектировано было в широких размерах, со всеми классами до богословия включительно и, кроме того, для учеников малоспособных с классом ремесленным, где предположено обучать иконописному искусству, с большой бурсой и правильно организованным экономическим и педагогическим управлением, причем главная и непосредственная власть над всей семинарией вверялась архиерею, как и во всех других архиерейских школах. На первый раз, впрочем, учение заканчивалось синтаксическим классом и только в июле 1741 г. введена была в семинарию поэтика; открытие следующих классов последовало уже в царствование Елизаветы. Помещение для семинарии Амвросий отвел в Антонове монастыре, переведя его монахов в ближайший Деревяницкий монастырь. Кроме того, вне монастыря для помещения учеников, которым недоставало места в монастыре, построено было несколько деревянных корпусов, а в начале 1741 г. начата для семинарии и ее библиотеки постройка каменного здания, кончившаяся в следующем году*.

______________________

* См.: ПСЗ: Книга штатов Новгородской семинарии; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 591-605.

______________________

Кроме перечисленных школ, преобразованных в семинарии с 1730-го до 1741 г. как мы знаем, были еще две школы, которые образовались по семинарскому типу еще раньше: школы Черниговская и Смоленская. Таким образом, всех семинарий к началу 1740 годов можно насчитать до 17, за исключением низших школ и таких, которые существовали лишь непродолжительное время и потом или закрывались, или снова обращались в низшие школы. Так, в 1731 г. Воронежским архиереем Иоакимом (Струковым) положено было основание Воронежской семинарии; в ней с самого начала введено было преподавание латинского языка, для чего из Киева был приглашен один учитель; но по смерти Иоакима в 1742 г. она была закрыта, так и не успев уйти дальше латинского элементаря*. В 1739 г. архиепископ Ростовский Иоаким открыл семинарию вместо старой Ростовской школы, но к 1745 г. она опять стояла уже на степени низшей школы с элементарным обучением чтению по Псалтири и Часослову, чистописанию и церковному пению**. В 1740 г. при епископе Симоне в Суздаль прислан был иеромонах Иустин для заведения Суздальской семинарии, но только лишь эта семинария была заведена, как Иустин помер, и через два года она снова закрылась***.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 184.
** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 444; Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ и Ярославской семинарии в половине XVIII столетия // Яр. ЕВ [Ярославские епархиальные ведомости. Ярославль]. 1872. № 12.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 445.

______________________

Низшие, славяно-российские, а по местам и славяно-латинские, школы с заведением семинарий теряли свое прежнее значение, какое они имели, когда сами заменяли семинарии, и делались школами приготовительными, которые должны были с одной стороны облегчать труд семинарий, освобождая их от скопления учеников, нуждавшихся в первоначальном элементарном обучении, я с другой, будучи распределены по разным епархиальным округам, доставлять большее удобство к такому обучению духовных детей их родителям, особенно в обширных епархиях, и таким образом заменять старинные школы мастеров грамотности. Мысль о таком их значении сформулирована в указе 1740 г. о штате Новгородской семинарии, где было, между прочим, велено, «чтобы во учении грамоте никто не имел отговорки, что школ не учреждено и учителей сыскать не мог, для тога... как в городе, так и в уезде той епархии в пристойных местах учредить школы для обучения по-русски читать и писать и избирать к тому учению священников и церковников таких, которые в правоглаголании и в правописании знают силу, которым за такое учение определить цену против прежних примеров, по чему за что до сего времени учителям ученики платили».

Эти низшие школы возникали и прежде около главных школ с более широким курсом, каковы были школы Новгородской епархии Петровского времени. По мере расширения курсов в главных епархиальных училищах они стали открываться одна за другой в разных епархиях. Полный перечень их за недостатком сведений довольно труден; сколько известно, такие школы были устроены: в епархии Новгородской уже перечисленные выше, — после упадка Новгородской школы и они, впрочем, пришли, как видится, в упадок, потому что указ 1740 г. их совсем игнорирует, а в конце 1750-х годов их пришлось открывать снова; в городах Туле и Орле Коломенской епархии, где в 1726 году открыли обучение кончившие курс в Новгородских школах грамматисты; в Ярославле Ростовской епархии, учрежденная в 1725 г., и в Угличе, известия о которой сохранились от 1740 г.*; в Белгороде, оставшаяся после учреждения Харьковского коллегиума в качестве низшей школы, хотя и была не просто славяно-российскою, а славяно-латинскою. При Анне Иоанновне архиепископ Белгородский Петр указом 1737 г. распорядился завести в своей епархии еще две низшие школы (славяно-латинские же), в Курске и в Старом Осколе; побуждением к такому распоряжению в указе выставлено то, что, хотя в Белогородской епархии и есть уже школы в г. Харькове, но от многих епархиальных мест Харьков находится в отдаленности, кроме того в одном городе и трудно поместить всех духовных детей со всей епархии, тем более что в Харькове беспрестанно состоят квартирами генералитет, штаб- и обер-офицеры и войска, производя большое стеснение и недостаток в квартирах; Старо-Оскольское училище было, впрочем, в 1741 г. снова закрыто**. В 1735 г. епископ Иркутский Иннокентий Нерунович открыл школу в Якутске при тамошнем Спасском монастыре. Еще раньше существовала низшая школа в Тобольском Знаменском монастыре, хотя сама архиерейская школа в Тобольске оставалась только элементарною***. Ко времени царствования Анны Иоанновны относится также устройство низших школ в Смоленской епархии: по справкам об этих школах, требовавшимся в 1785 г. в Свят. Синоде, оказалось, что в Смоленской епархии было пять таких школ: в г. Дорогобуже, открытая не позже 1730 г. при преосв. Гедеоне Вишневском, в г. Белом — около того же времени, в Рославле, известная по документам в 1738 г., в Торопце, построенная по указу Императрицы Анны коштом торопецких граждан и духовенства в 1736 г., и, наконец, в г. Вязьме, явившаяся уже при Императрице Елизавете****. Наконец, мы уже видели, что с преобразованием в семинарию Нижегородской школы потребность в низших школах явилась и в Нижегородской епархии; за недостатком определенных указаний мы не можем, впрочем, сказать, все ли 13 школ, проектированных Питиримом, были открыты на самом деле, или только некоторые из них*****.

______________________

* Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ...// Яр. ЕВ. 1872. № 12.
** Курск. ЕВ [Курские епархиальные ведомости. Белгород]. 1873. № 44 С. 666 и далее.
*** Ирк. ЕВ. 1866. № 15; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 430.
**** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 191-192.
***** Макарий, архим. О духовных школах и гимназиях прошлого века в Нижегородской епархии // РПВ. 1858. Т. III. Отд. 3. С. 14 Инструкция Питирима Юрьевец-Поволгской школе // ВОИДР [Временник общества истории и древностей российских при Московском университете. М.]. 1851. Кн. XVII.

______________________

Пересматривая весь этот перечень новых и преобразованных духовных школ, нельзя не сознаться, что за такое короткое время — около и лет — духовная команда, которую винили в «нечувственном небрежении», сделала очень много, особенно если взять во внимание, что все устройство этих школ произведено без правительственных пособий, единственно на местные епархиальные средства, и при обстоятельствах далеко не благоприятных для требовавшихся при этом расходов: разумеем отобрание церковных вотчин в управление Коллегии экономии и заметное тогда повсюду обеднение архиерейских домов. Несколько крупное пособие получила одна только Казанская семинария, а постоянные оклады, после всех возгласов о них в указах и после усиленных и быстрых работ по их определению, получили только две семинарии — Петербургская и Новгородская. Распоряжения правительства об устройстве семинарий были действительно очень энергичны, но как только дело доходило до денег, так сейчас же или затягивалось или вовсе останавливалось, и деятельная, практическая энергия проявлялась после этого со стороны одних только исполнителей строгих распоряжений, епархиальных архиереев. Все это впрочем было очень естественно при тогдашнем воззрении государства на образование, как только на приготовление к службе в том или другом ведомстве, о котором и должно уже заботиться это самое ведомство, а не высшая администрация.

В ноябре 1741 г. взошла на престол Императрица Елизавета, на которую духовенство возлагало большие надежды, ожидая от нее всяких благ для православной церкви, между прочим, и поддержки для духовного просвещения. Новая Государыня действительно была любительницей этого просвещения, читала духовные книги, любила слушать проповеди, хорошо знала церковный чин и обрядность. К духовным школам с самого же начала царствования она оказывала редкую внимательность, которой они еще никогда не удостаивались от Высочайших особ. Так, вскоре по восшествии на престол она потребовала от Невского монастыря известия о тамошней семинарии: сколько в ней воспитанников, чьих отцов дети, чему учатся и на что содержатся. Учители Гавриил Кременецкий и Амвросий (Зертис-Каменский) донесли по этому указу, что учеников у них 85, обучаются до риторики включительно и классическим языкам. Воротившись в 1743 г. из Москвы в Петербург после коронации, Императрица посетила Невский монастырь и была торжественно встречена здесь воспитанниками семинарии, одетыми в особо приготовленные на этот случай красные епанчи, с венками на головах и с лавровыми ветвями в руках. При этом она соизволила повелеть, чтобы, в случае назначения в семинарии диспутов, диспуты эти не были производимы без ее Высочайшего присутствия. Вскоре она действительно была на одном таком диспуте по случаю окончания первого в Невской семинарии философского курса, причем вместе с ней был в семинарии и великий князь наследник Петр Феодорович*. По свидетельству Бантыш-Каменского, посещая после этого неоднократно Невский монастырь, Императрица никогда не забывала приглашать к себе наставников семинарии**. В другом уважаемом ею монастыре, в Троицкой лавре, по ее именному указу было ускорено открытие новой семинарии, предпринятое еще в 1738 г. при Анне Иоанновне. Во время своего посещения лавры в 1742 г. Императрица сама назначила содержать в новой семинарии штатом до 100 учеников, обучающимся на своем коште обещала производство высших чинов и пожаловала учителям, не имевшим священного сана, светские отличия (шпаги). После, нередко посещая Лавру, иногда раза по три в год, она всегда оказывала семинарии свое милостивое внимание и имела ее под своим Высочайшим покровительством. Сохранилось описание ее торжественных встреч в семинарии, причем по обычаю в честь ее пелись канты, говорились речи и стихи. Императрица приглашала к себе при этом начальников и наставников, жаловала их к руке и делала на семинарию щедрые пожертвования; например, в 1744 г. пожаловала 2 000 р., в 1749 г. — 1000 р.***

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 21, 24-25.
** Бантыш-Каменский Д.Н. Жизнь преосвященного Амвросия, архиепископа Московского и Калужского, убиенного в 1771 г. М., 1813. С. 7.
*** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. М., 1867. С. 7-8, 92-94.

______________________

Но подобными частными заявлениями личного благорасположения к духовным школам и ограничилось участие в их судьбе новой Императрицы. Каких-нибудь общих мер к улучшению их состояния не было ею предпринимаемо в течение всего ее царствования. Возвращение в 1744 г. церковных вотчин из ведомства Коллегии экономии снова в ведомство духовных властей, разумеется, должно было послужить к лучшему для епархиальных учебных заведений, по крайней мере, в тех епархиях, где святительствовали архиереи — ревнители образования, потому что после этого последние получили больше средств изливать свою щедрость на любимые ими школы. Но зато с этого же времени правительство отказалось от выдачи всяких окладов на духовные школы со своей стороны и предоставило разрешение вопроса о назначении им штатных окладов Свят. Синоду на средства исключительно Духовного ведомства. В Свят. Синоде вопрос этот остался без разрешения и духовные школы по-старому остались на содержании из частных одиночных средств каждой епархии. Понятно, что при таких условиях не могло произойти никаких существенных перемен в их жизни. Судьба каждой школы по-прежнему зависела от личности местного архиерея, от степени его склонности к распространению образования и изобретательности в изыскании для этого материальных средств. Хотя и реже прежнего, но еще встречаем примеры даже прямого нерасположения к школам со стороны архиереев-великоруссов. В Архангельске, где, как мы видели, семинария доведена была до цветущего состояния в царствование Анны, при Елизавете явился архиерей-великорусс Варсонофий (1740-1759) и нашел, что эта «черкасская затея» требует только лишних расходов. «Чего ради, — говорил он, — такая не по здешней епархии школа построена? Да школам в здешней скудной епархии и быть не надлежит; к ним охоту имели бывшие здесь архиереи-черкасишки, ни к чему негодницы». Ненавидя ученых малороссов, он обижал экзаменатора Венедикта Галецкого, не произвел его в архимандриты в Антониев Сийский монастырь, несмотря на то, что его велено было туда определить по указу Свят. Синода, не пускал его к себе в келью и, кроме того, обижал в содержании. Галецкий не вынес прижимок и уехал из епархии, потому что при тогдашней нужде в ученых людях подобный ему человек мог легко отыскать себе хорошую должность, Варсонофий не стал о нем тужить, а еще порадовался его отъезду: «Слава-де Богу, черкашенина избыли»!* Встречаем примеры, как иногда дурно действовала на судьбу семинарий смена архиереев, как семинария, поднятая при одном архиерее, приходила в упадок при другом, потом снова поправлялась при следующем. Но все-таки время не бесследно проходило над молодыми рассадниками духовного просвещения. Нужда в учении с каждым годом делалась все настойчивее, и человеку, нигде не учившемуся, все хуже и хуже становилось жить на свете. Под руководством ученых малороссиян под конец царствования Елизаветы успело воспитаться целое поколение великорусских молодых людей, которые сами начали выступать на просветительное поприще как живые свидетели того, что новое школьное образование уже достаточно привилось в среде великорусского духовенства, стоявшего прежде против него. Открывались новые школы; старые, при всем недостатке питания и благоприятных условий, крепли и увеличивались, как по числу учащихся, так и по объему своих курсов.

______________________

* Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XXII. С. 272.

______________________

Новых школ открыто было не так много, как в предшествовавшие царствования, потому что самая горячая пора их первоначального учреждения прошла и они существовали уже в большей части епархий. Первою семинарией, открытой в царствование Елизаветы, была Троицкая, учреждение которой было предположено еще в указе 1738 г., изданном Императрицею Анной*; но, пока в Синоде писалась инструкция об устройстве этой семинарии, пока монастырское начальство составляло соображения об ее помещении и содержании, прошло два года, Императрица Анна скончалась, а при Императоре Иоанне IV дело оставалось без движения. Елизавета возобновила это дело указом из Синода на имя архимандрита Троицкого Кирилла Флоринского, и в 1742 г. последовало действительное открытие семинарии. Она поставлена была в ближайшую связь с Лаврой, в которой помещалась и от которой получала свое содержание, так что и управлялась архимандритом и монастырским собором, имея у себя для внутреннего управления только контору и префекта и не имея особого ректора до 1748 г. С осени 1742 г., постепенно открывая новые классы, до 1751 г. она успела завести у себя полный курс до богословия включительно и таким образом почти сравняться с академиями**.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7660.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. М., 1857.

______________________

В 1745 г. Воронежский архиерей Феофилакт открыл Воронежскую семинарию, которая, как мы видели, была основана в виде латинской школы еще в 1731 г., но потом закрылась. Несмотря на все затруднения, какие представляло ему невежество его полудикой епархии, особенно казацкого Донского края, он не только возобновил в Воронеже прервавшееся учение, но при этом постарался еще организовать Воронежскую школу в виде семинарии. Первоначально были заведены низшие классы: русский, латинский и певческий; единственный учитель семинарии (кроме особого учителя пения), студент Киевской академии Лукиан Стасиевич, в несколько лет прошел потом с учениками все классы до риторики включительно. На риторическом классе развитие семинарии остановилось на долгое время, до 70-х годов XVIII столетия. В 1751 г. тот же преосвященный Феофилакт вызвал, было, из Киева студента Прокла Бухартовского, человека очень умного и порядочного философа, для открытия философского класса, но предположение это почему-то не состоялось; по крайней мере, до царствования Екатерины II мы нигде не находим известий о преподавании в Воронеже философии. Под конец описываемого времени здесь уничтожился даже и риторический класс. Епископ Воронежский Кирилл в 1761 г. перемещен был в Чернигов и увез с собой учителя риторики, после чего в Воронеже остался учитель только низшего класса. Преемник Кирилла Иоанникий, по словам Киевского митрополита Евгения, был сам из неученых, а потому не только не позаботился о поддержании заведенных до него классов, но, по приезде в Воронеж, порешил совсем прекратить латинское учение и оставил одно славяно-российское, которое преподавалось в двух школах, при архиерейском доме и в г. Острогожске. Семинария снова поднялась из упадка уже в 1760-х годах, в управление Воронежской епархией преосвященного Тихона*.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии от основания ее до преобразования ее в 1817 г.// Воронеж. ЕВ [Воронежские епархиальные ведомости, Воронеж]. 1867. № 1; Амвросий (Орнатский). Указ. соч.; Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 184-185; РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 17.

______________________

С 1744 г. началось преобразование в семинарию Тобольской школы, которая доселе все еще оставалась при одном элементарном славяно-российском обучении. Преобразовать ее в семинарию митрополит Антоний думал еще в 1738 г., но недостаток средств и вскоре (в марте 1740 г.) последовавшая кончина его не позволили привести этого намерения в исполнение. Преемник его Арсений Мациевич в 1742 г. входил в Свят. Синод с представлением, чтобы «за скудость епаршеских доходов латинским школам в Тобольску при доме архиерейском не быть»; но Свят. Синод на это не согласился, как на предложение, противное Высочайшим указам, и порекомендовал только, в случае крайнего недостатка средств, уменьшить число учеников*. Следующий Тобольский митрополит Антоний Нарожницкий отнесся к школе с большим вниманием, выстроил для нее каменное здание на архиерейском дворе, послал в Киев приглашение студентам к учительству и сделал новый вызов учеников. Из Киева на его приглашение приехали 4 учителя, и в 1744 г. семинария была открыта под непосредственным его наблюдением. В 1748 году ученики проходили в ней 6 классов до риторики включительно. Антоний поэтому считается обыкновенно основателем Тобольской семинарии. Преемник его, митрополит Сильвестр Гловацкий с успехом поддержал его дело и в 1755 г. открыл при семинарии класс философский**.

______________________

* Плотников Г. Взгляд на училище при Далматовском монастыре // Перм. ЕВ [Пермские епархиальные ведомости. Пермь]. 1868. № 1. С. 7.
** Абрамов Н. Антоний II Нарожницкий, митрополит Тобольский и Сибирский 1742-1748 гг. // Странник. 1867. Кн. XII; он же. Сильвестр Гловацкий, митрополит Тобольский и Сибирский// Странник. 1868. Кн. VII; он же. Материалы для истории христианского просвещения Сибири со времени покорения ее в 1584 г. до конца XIX столетия // ЖМНП [Журнал Министерства народного просвещения. СПб.]. 1854 Кн. 3. Ч. 81. Отд. 5. С. 13-56.

______________________

В 1747 г. Арсений Мациевич, управлявший в это время Ростовской епархией, открыл семинарию в Ярославле; она была образована из соединения переведенных сюда славяно-латинской грамматической школы Ростовской и славяно-российской Угличской с бывшей в Ярославле прежде славяно-российской школой. Помещение для новой семинарии было отведено в Спасо-Преображенском монастыре*.

______________________

* Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ и Ярославской семинарии // Яр. ЕВ. 1873. № 13; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 446.

______________________

В том же году основана семинария в Костроме. Костромская епархия была еще новая. Первый ее архиерей Симон Тодорский управлял ею недолго, менее полугода (в 1745 г.) и не успел ничего сделать для ее просвещения. После него на Костромскую кафедру был возведен известный своею ученостью бывший ректор Киевской академии Сильвестр Кулябка, по приезде в свою епархию, немедленно принялся наводить справки о доходах подведомых ему монастырей и церквей с целью изыскать средства на содержание будущей семинарии. Открытие последней встречено было с большим неудовольствием по всей епархии и вследствие противодействия духовенства затянулось почти на два года. С большим трудом преосвященному удалось кое-как организовать сбор семинарского хлеба и набрать до 30 учеников. Семинария открылась в конце 1747 г. в Ипатьевском монастыре при архиерейском доме и состояла только из низших классов с латинским обучением, но и в этом виде продержалась только до перевода Сильвестра в Петербург, до 1750 г.; по отъезде его учение в ней прекратилось, а ученики были распущены по домам. Через 3 года, со вступлением на Костромскую кафедру Геннадия Андреевского (1753 г-), снова собрано было до 30 учеников, и в 1754 г. опять открылось учение, на этот раз не в Ипатьевском, а в Семеновском монастыре в самом городе (близ церкви Богоотец Иоакима и Анны). В продолжении архиерейства Геннадия до 1757 г. семинария успела дойти уже до риторики и настолько окрепла, что по увольнении Геннадия на покой уже не была закрываема, как в 1750 г. Окончательным своим устройством и даже процветанием она обязана была преемнику Геннадия, преосв. Дамаскину Аскаронскому, который в первый же год своего управления обратил на нее свое особенное внимание. К осени 1758 г. для нее был уже выстроен особый деревянный корпус с го комнатами, церковью и помещением для префекта и учителей в 1 1/2 верстах от города в Запрудне, где подле училищного корпуса преосвященный для ближайшего надзора за семинарией выстроил деревянный дом и для себя. В следующем году с его стороны последовал из Киева вызов новых учителей, повторявшийся и в последующие годы; в 60-х годах курс семинарии заключал в себе уже все классы с богословием, а число учеников простиралось до 80 человек*.

______________________

* Корреспонденция архиепископа Макария // РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 18 и далее.

______________________

Во Владимире (1748-1757) явился энергический архиерей, любитель просвещения Платон Петрункевич, и в 1749 г. порешил открыть Владимирскую семинарию. Местом для нее он выбрал Богородицкий девичий монастырь, находившийся тогда в крайнем упадке, немедленно велел перевести из него четырех живших в нем монахинь в Успенский девичий монастырь и распорядился приспособить его к потребностям школьной жизни. Когда после этого открылось, что значительною частью земли Богородицкого монастыря завладели жившие в соседстве его богатые купцы Зюзин и Мартынов, он велел эту землю от них отобрать, вследствие чего произошла упорная тяжба между консисторией и магистратом, в которой последний отстаивал права купцов и которую консистория с большим трудом выиграла в пользу школы. Истощив все свои средства в споре, она прибегнула даже к помощи самого опасного в то время крючка: из упорства, с каким посадские люди не хотели воротить захваченной ими земли, заключила, что они, вероятно, придерживаются раскола и во всяком случае должны быть люди опасные как для церкви, так и для государства: недаром-де прихожане, приписанные к монастырю, при всем своем богатстве много лет уже не могут добыть себе священника да и монастырь наполнили какими-то келейницами-белицами, что и сам магистрат, защищающий таковых позорных и к расколу склонных людей, должен быть заподозрен в том же. Испугавшись такого маневра консистории, магистрат уступил ей и объявил, что означенные купцы готовы воротить захваченную землю для семинарии и немедленно снесут все поставленные на ней свои постройки. Между тем преосвященный разослал строгие указы по духовенству о наборе в новую семинарию детей и о сборе надлежащего количества хлеба по Регламенту. Менее чем в год все эти предварительные хлопоты были окончены, и в 1750 г. семинария была открыта. Курс ее с 1760-х годов заканчивался классом риторики*. В епархии Суздальской, от которой была отделена Владимирская, духовная семинария была, как мы видели, закрыта в 1743 г.; при архиерее Порфирии Крайском в 1755 г. она снова открыта, и с этого времени началось наконец прочное ее существование**.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. Владимир, 1875.
** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 445.

______________________

Через три года (в 1753 г.) после открытия Владимирской семинарии заведена была семинария в Переяславле-Залесском при епископе Серапионе Латошевиче. Епархия Переяславская недавно только (в 1744 г.) была открыта, а потому в Переяславле не было доселе еще ни одного училища. Дети духовенства ездили для обучения в лаврскую Троицкую семинарию; многочисленность этих учеников и дороговизна их содержания в Троицкой семинарии заставили, наконец, преосв. Серапиона озаботиться заведением собственной семинарии. Преемник его Амвросий (Зертис-Каменский) поддержал его учреждение, и Переяславская семинария скоро достигла до степени одного из наиболее устроенных духовных училищ. Помещение ее было в Даниловском монастыре, в здании нынешнего училища. Курс простирался до риторического класса, но вместе с риторикой учеников в этом классе знакомили и с высшими науками — философией и богословием, так что он разом отвечал за три высших класса. Учеников было до 90 с лишком*.

______________________

* Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ [Владимирские епархиальные ведомости. Владимир]. 1866. № 23.

______________________

В 1757 г. преосв. Георгий Конисский основал семинарию Могилевскую. Особенные нужды православной церкви в Белорусской епархии, обуреваемой католическим и униатским гонением, были причиною того, что правительство явилось особенно щедрым к новой семинарии и, по ходатайству архиерея, назначило для поддержания ее ежегодный оклад в 400 р. Семинария Могилевская, впрочем, долго оставалась с одними низшими классами и уже только в 80-х годах XVIII столетия успела завести высшие*.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 190; Собрание сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского. СПб., 1835. Ч. I, II.

______________________

К 1764 г., ко времени учреждения духовных штатов, семинарий считалось 26, а учеников 6 000 человек, тогда как при Анне Иоанновне по ведомостям 1738 г. число учащихся простиралось всего до 2589*. По всей вероятности, в число шести тысяч входили и ученики низших школ, заведение которых все усиливалось по мере распространения семинарского образования и числа учащихся в семинариях. Полное перечисление этих школ пока невозможно. Вот несколько школ, о которых мы имеем кое-какие сведения: Угличская и Ростовская, упразднившиеся с учреждением Ярославской семинарии в 1747 г.; Вяземская, бывшая прежде Крутицкой епархиальной семинарией, но оставшаяся низшим училищем после перевода этой семинарии в Москву в 1744 г. через 6 лет она, было, закрылась, но с 1761 г. снова открыта**; школы Новгородские, которые в начале царствования совсем упали, но с 1758 г. старанием митрополита Димитрия (Сеченова) снова открыты в числе 13, с несколько измененным против прежнего распределением по епархии, именно: в Олонце, Великих Луках, Торжке, Устюжне, Бежецке, Старой Руссе, Тихвине, в погосте Вышневолоцком, в Новой Ладоге, в селе Валдае, в Крестовском заказе, в Зарусской и Залесской половинах и в Каргополе (последняя еще с 1742 г.)***; школа Черкасская, заведенная в Черкасске в 1746 г. вслед за открытием Воронежской семинарии и назначенная для духовных детей среди Донского казацкого войска, которое не давало их для обучения в Воронежскую семинарию и не дозволяло даже их переписывать, отстаивая свои привилегии****; той же епархии школа Острогожская, заведенная в конце описываемого времени преосв. Иоанникием Павлуцким*****, школа Белевская Крутицкой епархии, открытая в 1761 г.******; две школы в Вятской епархии, в Кунгуре и Соликамске, открытые в 1760 г. преосв. Варфоломеем Любарским7*; в Тобольской епархии после открытия семинарии в Тобольске митрополит Антоний Нарожницкий, кроме прежней низшей школы в Тобольском Знаменском монастыре, поспешил завести новые приготовительные школы в Рафаиловском и Енисейском монастырях, в г. Троицке и в Томском Алексеевской монастыре; около 1748 г. в число духовных училищ для приготовления духовных детей к семинарии включена и прежняя монастырская школа при Далматовом монастыре; к 1761 г. она уже была славяно-латинскою; в 1761 же году учреждены латинские школы по заказам в г. Ишиме, Ялуторске, Тюмени, на Нижнетагильском заводе, в Рафаиловском монастыре и в Екатеринбурге8*. Есть известие, что в 1760 г. завести русские школы при каждом духовном правлении распорядился Дамаскин, Костромской; неизвестно, приведено ли это распоряжение в исполнение9*. К числу низших духовных школ отчасти можно отнести инородческие школы, учрежденные для обучения инородцев в Казанской епархии, потому что курс этих школ был преимущественно духовного характера и воспитанники их, если не все, то, по крайней мере, многие получали после церковные должности. Одной из ранних школ этого рода была школа новокрещенская Свияжская, существовавшая в 1730-х годах; потом в 1740 г. епископ Лука Конашевич открыл новокрещенскую школу в Зилантовом монастыре. Правительство проектировало открыть 4 школы для инородцев: в Казанском Феодоровском монастыре, в Елабуге, Царевококшайске и Цивильске; вместо них в 1740-х годах действительно существовали школы Свияжская, Елабужская и Царевококшайская; о существовании школы в Феодоровском монастыре определенно не известно. В 1753 г. епископ Лука соединил эти школы в одну около церкви Захария и Елизаветы в Казани. С начала своего существования инородческие школы еще довольно ясно выделялись из системы специальных духовных школ, как по своему преимущественно миссионерскому назначению, так и по своей подведомственности Новокрещенской конторе, но с конца 40-х годов почти совсем превратились в обыкновенные духовные школы под ведомством епархиальной власти, в которое они переданы были Свят. Синодом по ходатайству самой же Новокрещенской конторы10*. В начале царствования Екатерины II само духовное начальство представляло о совершенном их закрытии на том основании, что для образования учителей и священнослужителей в инородческие приходы достаточно обыкновенных духовных школ, а низшее обучение дети инородцев могут получать у членов своего приходского клира. Императрица не согласилась с этим представлением и поддержала отдельное существование инородческих школ, но существование их было после этого очень жалкое и к концу XVIII в. все-таки прекратилось без всякого распоряжения об их закрытии, само собой11*.

______________________

* См.: Доклад Комитета об усовершенствовании духовных училищ СПб., 1808.; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 440.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 192; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 444.
*** Там же. С. 606, 608-609.
**** Там же. С. 445-446.
***** См.: Жизнь новоявленного угодника Божия Тихона, епископа Воронежского и Елецкого, с присовокуплением избранных мест из его творений. СПб., 1825. Т. I. С. 10.
****** Успенский С. Белевское духовное училище // Тул. ЕВ [Тульские епархиальные ведомости. Тула]. 1862. № 2. С. 88.
7* Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. Вятка, 1863. С. 76.
8* Абрамов Н. Сильвестр Гловацкий, митрополит Тобольский и Сибирский // Странник. 1868. Кн. VII. С. 8-9; Плотников Г. Взгляд на училище при Далматовском монастыре // Перм. ЕВ. 1868. № 1. С. 7-8. 9* РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 11.
10* Малов Е.А. Новокрещенские школы в XVIII в. // ПО [Православное обозрение. М.]. 1868. Июль. С. 350-380.
11* Там же; ПСЗ. Т. XVI. № 12126.

______________________

б) Управление и содержание духовных школ

Мы видели, что, несмотря на постоянные внушения, какие Свят. Синод делал по своему ведомству относительно важности духовного образования и какие шли также со стороны государственной власти, высшая церковная администрация так и не завела у себя особого органа для управления открывавшимися повсюду духовными школами. В 1726 г. Свят. Синод уничтожил даже бывшую при нем для заведования школами и типографиями контору Гавриила Бужинского, «поручив Московские школы тамошнему ректору, а прочие — местным архиереям и архимандритам, а типографии — директорам», т.е. одному только местному начальству*. При Синоде после этого в течение XVIII в. только и было одно особое отделение — экономическое, носившее в разное времена разные названия. Раннее появление его было совершенно естественно, потому что централизация управления, выражающая в администрации сознание общего характера известной стороны жизни, подлежащей ее надзору, везде и всегда начиналась с внешности, с материальных средств жизни; церковные имущества притом же сильно были затронуты государственным вопросом их секуляризации, который еще в Древней Руси возбудил в иерархии усиленное стремление выставить на первый план их общецерковный характер и выработать для них общецерковные формы управления. Духовное образование, не затрагиваемое особенно никакими вопросами подобного рода, неизменно продолжало оставаться в одном епархиальном ведомстве, из области которого не выходили даже академии; заведения, по кругу своей просветительной практики имевшие уже вовсе не епархиальное значение. Вся административная деятельность Свят. Синода в отношении к духовным школам ограничивалась только тем, что он побуждал епархиальное начальство заводить их, и тем контролем над отношениями к ним архиереев, о котором говорилось в Регламенте и с большею ясностью еще в упомянутых указах 1737 г. Школа духовная, получившая специальное назначение воспитывать духовных детей «в надежду священства», была отдана в полное ведомство также специального начальства, которое посвящало во священство и ближайшим образом заботилось об улучшении служебной практики последнего.

______________________

* ОДДС [Описание документов и дел, хранящихся в архиве Св. Синода. СПб.]. Т. I. С. 468-469.

______________________

Семинария так обыкновенно и называлась архиерейскою, собственною его преосвященства семинариею. Архиерей ее устраивал, он же изыскивал для нее все материальные и учебные средства, определял ее курс, состав начальствующих и учителей, распоряжался всеми мелочами разных сторон ее жизни. Посредствующим звеном в сношениях между архиереем и семинарией обыкновенно была местная консистория (или, как назывались эти места епархиального управления до 1744 г., Духовный приказ, Дикастерия, Канцелярия Его Преосвященства), чрез которую и шли все духовно-училищные дела, очевидно, поставленные в один разряд со всеми епархиальными делами. В консисторию, например, подавались прошения учеников о приеме в школу, о снабжении их казенным содержанием и об увольнении от учения; тем же путем шло определение на должности учителей; консистория получала из школ разные третьные и месячные ведомости о предметах преподавания, о числе, способностях и успехах учащихся, а также о кончивших учение и т.д.

До 1740-х годов семинарии большею частью даже вовсе не имели у себя особого, так или иначе организованного внутреннего управления. Ближайшее наблюдение за их учебными и экономическими делами поручалось самим учителям, а над ними непосредственно начальствовала уже консистория. Особые ректоры были в одних академиях. Как ни близки были отношения к семинариям самих архиереев, последние однако не могли не сознавать многих неудобств и своего личного управления учебными епархиальными заведениями, и тем более управления консисторского, очевидно чуждого учебно-воспитательному делу. С 1740 г. по всем епархиям начинают организовываться внутренние школьные управления в форме семинарских контор, а во вновь заводившихся с этого времени семинариях конторы являются с самого начала, или на другой, на третий год по открытии заведения. Одной из ранних контор была Контора Новгородской семинарии, заведенная преосв. Амвросием Юшкевичем, который кроме того едва ли не первый из архиереев ясно при этом выразил сознание незаконности прежнего смешения семинарских дел с епархиальными: в декабре 1740 г. он вовсе исключил семинарию из ведомства епархиального разряда и Казенного приказа и принял ее в непосредственное свое ведение и смотрение; то же он подтвердил определением в начале следующего, 1741 г.* В других епархиях конторское управление было поставляемо в такое же подчинение епархиальным органам, как и прежнее учительское. Особые ректоры и при конторском управлении были очень редки. Во главе Конторы обыкновенно стоял интендант, лицо большей частью светское, заведовавшее собственно делами семинарской экономии; подручными людьми у него были конторские копиисты и рассыльщики. В некоторых семинариях полномочия такого интенданта простирались и на учебно-воспитательную часть. Так, в Троицкой семинарии интендант Павловский вместе с учителями производил ученические экзамены и принимал всякого рода отчеты учителей**. В Псковской семинарии такой управитель, тоже человек светский, Григорий Андреевский, носил звание директора; в 1740-х годах, после пострижения в монашество с именем Геннадия, он сделался первым ректором своей семинарии***. В Вологодской семинарии такое же лицо, некто Василий Терлецкий титуловался прокуратором****. Епископ Лука Конашевич, учредив (1738 г.) семинарию в Устюге, поручил ее вызванному им из Москвы канцеляристу Попову*****. В других семинариях вместе с интендантом назначался в Контору префект из духовных лиц, которому и поручалась вся учебно-воспитательная часть; интендант при нем получал уже специально экономическое значение. Так, например, было с 1744 г. в Нижегородской семинарии******. Префекты задолго предварили появление ректоров, но в разных семинариях и они являются очень поздно, например, в Тобольской, уже в 1755 г. при архиерее Сильвестре Головацком; первым префектом назначен был тогда Михаил Миткевич, вызванный из Киева еще при Антонии Стаховском в 1749 г.7* Наконец, некоторое епархиальное начальство, не желая поручать учебно-воспитательную часть в своих семинариях интенданту, но в то же время не имея кандидатов на префектуру, по-старому предоставляло эту часть на попечение самих учителей, которые и сносились по всем учебным делам непосредственно с консисторией; интендант, в свою очередь, сносился с нею же по своей экономической части.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 605.
** Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 10.
*** Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 33. С 1751 г. он был епископом Костромским.
**** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9. С. 308-309.
***** Вологдин Л. Летописец Великого града Устюга. Л. 24.
****** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 9-10.
7* Абрамов Н. Сильвестр Гловацкий, митрополит Тобольский и Сибирский // Странник. 1868. Кн. VII. С. 20.

______________________

Всего легче, разумеется, было бы избегнуть затруднений по управлению семинарскими делами посредством назначения в семинарии ректоров на манер академических; но эта важная должность требовала таких кандидатов для своего замещения, каких в то время редко можно было найти между епархиальными духовными лицами. Если в епархии случайно иногда и появлялся монах, представлявший в своем лице сколько-нибудь благоприятное соединение административных талантов с образованием, то, при повсюдном недостатке в образованных людях, его живо тянули на более видные иерархические посты помимо семинарии — в настоятели какого-нибудь знаменитого монастыря или в архиереи. Не в состоянии будучи найти подходящих кандидатов на ректуры, епархиальное начальство в разных епархиях старалось устраивать по своим семинариям, по крайней мере, некоторое подобие ректорского управления, поручая их наблюдению какого-нибудь местного архимандрита, особенно если семинария помещалась в монастыре. Образчик такого управления представляли собой лаврские семинарии — Невская и Троицкая, вполне подчиненные местным архимандритам и монастырским соборам. До 1740 г. монастырское начальство назначало управителями Невской семинарии учителей, каковыми были в 1726-1729 гг. Иван Соснин, потом Адам Селлий и Гавриил Кременецкий. В 1740 г. последний по поступлении в монашество сделан был первым ректором семинарии; в тоже время другой, учитель монах Амвросий (Зертис-Каменский) наименован префектом*. В Троицкой семинарии первый префект является в 1745 г. иеромонах Афанасий Вольховский; в 1748 г. он же сделался первым ректором, и семинария получила особое начальство, все-таки, впрочем, подчиненное Лаврскому архимандриту. До этого времени для ведения ее дел существовала только Интендантская контора, во главе которой стоял упомянутый интендант Павловский. Архимандрит Лавры и ее собор, как до, так и после учреждения семинарской ректуры, имели такую же власть над семинарией, какую имели епархиальные архиереи над своими местными семинариями. Порядок преподавания, определение ректора, префекта и учителей, педагогические меры, назначение вакантного времени, утверждение списков учителей и учеников, участь учеников по окончании курса — все зависело от «их господствия», как титуловала семинария Лаврский собор**.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 34, 36.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 10-13.

______________________

По примеру лаврских семинарий и другие семинарии, помещавшиеся в монастырях, подчинялись обыкновенно местному монастырскому начальству. Начальник монастыря делался и начальником семинарии, иногда даже прямо с титулом ректора, как, например, было в Переяславской семинарии, с самого открытия своего (в 1750 г.) помещавшейся в Даниловой монастыре. Даниловский архимандрит-ректор не нес на себе трудов преподавания и был исключительно администратор: каждую неделю обязан был представлять архиерею рапорты о состоянии семинарии и разного рода оккупации и проповеди учеников, а каждую треть — полную ведомость об учениках, их происхождении, возрасте, способностях и успехах. Семинария до 1780-х годов не имела у себя даже особого префекта*. Бывало и так, что надзор над семинариями поручался настоятелям таких монастырей, которые не были связаны со школами. Например, Казанская семинария с 1733 г. помещена была в загородном Зилантовом монастыре и на первых порах поступила в ведение тамошнего архимандрита Епифания Адамацкого, но потом преосв. Иларион, устраивая ее по всем частям, сделал управителем Семинарской конторы образованного архимандрита Спасского монастыря Германа Барутовича. В 1740 г. в Казань приехал архимандрит Димитрий (Сеченов), назначенный в настоятели Свияжского Богородицкого монастыря и в управители Конторы новокрещенских дел; епархиальное начальство, воспользовавшись приездом такого образованного монаха, немедленно поручило ему и надзор за семинарией уже в должности ректора. Его преемник Сильвестр Головацкий тоже был Свияжским архимандритом. Затем ректура обыкновенно стала соединяться с настоятельством Спасского монастыря в самой Казани. За недостатком годных людей епархиальным архиереям приходилось иногда почти всю Контору в семинариях составлять из совершенно посторонних для семинарии лиц, например, из монахов архиерейского дома, как это мы видим в 1740 г. в Вятской епархии**. Во Владимирской семинарии членами Конторы были сделаны в 1750 г. архимандрит Царевоконстантиновского монастыря Павел, иеромонах Гурий, — оба члены консистории, и кафедральный священник Иван Алексеев; кроме того назначен был еще в семинарию эконом, секретарь консистории Димитрий Попов, который, впрочем, скоро проворовался и был заменен малоросеийским дворянином, служившим при архиерейском доме, Василием Лазаревичем, со званием интенданта. Архимандрит Павел стаял во главе Конторы и имел ректорскую власть. Это был человек необразованный, кроме того пьяный и вздорный, но лучше его не нашлось. Сам преосв. Платон, основатель семинарии, был им недоволен и неоднократно высказывал в своих указах консистории: «...не знаю, кому вручить управление семинарии». Не надеясь на Павла, он с самого же начала семинарии начал поручать учебные дела, помимо главного управителя, одному из учителей, иеродиакону Гедеону. Потом вскоре явился в семинарии префект. Члены семинарской конторы и после назначались здесь из лиц епархиального же ведомства***.

______________________

* Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. Харьковский коллегиум тоже был связан с монастырем (Покровским) и управлялся общим с ним начальством, но зато здесь самый монастырь был обязан своим существованием школе и носил название училищного. Об этом см.: Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 633 — 637.
** История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 12. В числе членов конторы был, впрочем, один учитель.
*** Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. Гл. IV-VI.

______________________

Такое смешение училищного управления с епархиальным было, разумеется, очень невыгодно для успехов школьного дела, особенно до учреждения семинарских контор, когда семинарии предоставлены были в полное ведомство людей вовсе не с педагогическим, а с чиновничьим характером, большею частью нисколько не понимавших важности возлагаемых на них новых обязанностей. После учреждения семинарских контор семинариям не нужно стало обращаться за всякою мелочью к консисториям: у них явилось свое внутреннее управление, которое могло придавать школьной жизни некоторую самостоятельность и выделять ее из общего течения жизни епархиальной. Но и теперь Консистория все-таки оставалась главным органом епархиального управления над семинарией, без которого Контора не могла сделать ни шагу, а наполнение конторских должностей людьми посторонними для семинарии парализовало выгоды нового учреждения еще более, чем подчинение его Консистории.

Поручение семинарских дел посторонним лицам, если где и могло достигать хороших результатов, так разве только в столицах, где в епархиальном ведомстве еще можно было найти довольно людей образованных и сочувствовавших успехам духовного образования. Обе лаврские семинарии, находившиеся в монастырском управлении, чувствовали себя сравнительно хорошо; хотя Освященный Собор как в той, так и в другой Лавре и не отличался особенным образованием, но во главе соборного управления всегда стояли архимандриты из людей ученых, которые были такими же отцами своих школ, как лучшие из епархиальных архиереев для своих семинарий. Благодаря таким администраторам, Троицкая семинария в короткое время после своего основания успела подняться до образцового тогда устройства и даже до равенства с академиями. В Невском монастыре отношения монастырского начальства к семинарии были менее безукоризненны и не раз вызывали последнюю к невольным с ним пререканиям по разным экономическим вопросам*. В епархиях семинариям нельзя было ожидать подобного сочувствия и попечения ни от консисторских, ни от кафедральных чинов, которые ими управляли.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской академии. С. 71 — 72.

______________________

При первоначальном заведении своем семинария находила себе поддержку обыкновенно в одном лишь архиерее. Как консисторские, так и кафедральные чины содействовали ему в этом деле неохотно, даже прямо примыкали к оппозиции, которая на первых порах возбуждалась против новой семинарии по всей епархии. При таких условиях смены архиереев и более или менее долгие промежутки между отъездом из епархии одного и приездом другого нередко вели к совершенному упадку благосостояния местных духовных школ, так как о них в это время некому было позаботиться. Ученики начинали разбегаться по домам; духовенство уклонялось от сборов на содержание семинарии; заказчики, обязанные доставлять эти сборы, ослабевали в исполнении своих обязанностей; учители не получали жалованья и расходились по другим семинариям; сами здания семинарии приходили в запущенный вид. Так, например, было в Вятской семинарии после смерти ее основателя Лаврентия Горки с весны 1737 г. до лета 1739 г., когда приехал на Вятскую кафедру епископ Вениамин Сахновский. Духовный приказ относился к не нравившейся ему школе небрежно, беглых учеников не разыскивал, содержания на школу не отпускал, так что Свят. Синод должен был послать ему свой указ «собранных в школах учителей и учеников жалованьем и прочим пропитанием содержать так, как при жизни архиерея Лаврентия было, во всем неотменно, и увольнения им от архиерейского дому никому, тако ж и тесноты никакой не чинить». Тесноты, однако, продолжались и после этого указа, содержание из архиерейского дома тоже выдавалось с грехом пополам. Зимой 1738 г. семинарский целовальник приехал в архиерейский дом за дровами, которые указал отпускать на семинарию еще покойный архиерей, наклал воз, а казначей, он же член Духовного приказа, иеромонах Трифон приказал старосте все дрова с возу побросать опять назад. Другой член Приказа, архимандрит Лаврентий, приказал отпускать дрова в семинарию по-прежнему. Но исполнил ли это распоряжение Трифон, неизвестно, потому что члены были между собой в ссоре. Преосв. Вениамин восстановил упадавшую семинарию и в предотвращение беспорядков на будущее время завел в ней внутреннее конторское управление. Но и после этого при преемнике его Варлааме Скамницком, когда семинария уже значительно окрепла, консисторское управление ею, по случаю трехлетнего отсутствия архиерея из Вятки (с 1745 г. он был в Петербурге), опять чуть, было, ее не повергло в расстройство. Главный член Консистории, протоиерей Никон, был мало к ней расположен и не раз подвергался выговорам отсутствовавшего архиерея, что «о пользе школы нимало не старался»; школьники стали плохо учиться и с голода пускались в бега*.

______________________

* История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 4 и 12.

______________________

Архиереям, ревнителям образования, приходилось нередко почти насильно заставлять своих консистористов заниматься семинарскими делами и употреблять для этого самые энергические побуждения и наказания. В 1742 г. Псковский преосвященный Стефан Калиновский писал Консистории строгие выговоры за то, что по ее небрежности и невнимательности к школам, самому первейшему и весьма благополезному делу, в них мало находится учеников и ученье идет вяло, некоторые ученики учатся азбуке по три года да Часослову лет по семи, многие находятся в бегах, и требовал, чтобы она смотрела за семинарией как следует, иначе будет строго оштрафована. Небрежность Консистории простиралась до того, что, помимо уже педагогической части в школьном управлении, она не исполняла в отношении к семинарии даже чисто-чиновничьих обязанностей. В 1745 г. архиерею понадобились справки о летах учеников, и он обратился за ними к Консистории. Оказалось, что сведений об этом предмете у нее не было; консистористы обратились за ними к учителю. Учитель в свою очередь сослался на Консисторию, что про это она знает, ибо-де не прежде ученик приводится в школу, как в Консистории запишут его лета. Еще с 1737 г. Свят. Синод по Высочайшему указу требовал из епархий ведомостей об учениках, разосланы были повсюду и формы для этих ведомостей, но проходили годы, а Псковская консистория никак не могла составить их с надлежащею полнотой, несмотря на неоднократные повторительные указы, так что Свят. Синод в 1745 г. вынужден был выдать указ консисторского секретаря и канцелярских служителей держать в Консистории безвыходно под арестом до тех пор, пока не представят требуемых ведомостей, выдачу им жалованья также приостановить. После этого ведомости, надобно полагать, были представлены, но потом с 1746-го по 1756 г., за целое десятилетие, опять не были представляемы. В 1756 г. на запрос преосвященного о причине такого опущения Консистория для очистки дела отвечала таким образом: «...списки не посылались или потому, что учители не подавали их в надлежащей форме, а секретари консистории и приказные не требовали их, которых, впрочем (секретарей и приказных), в живых не находится, или потому, что поданные по форме Его Преосвященству сгорели с архиерейским домом, да и те ученики, о коих были упомянутые списки, уже из школ в церковный причт выбыли, поэтому и теперь нет возможности представить требуемых ведомостей»*. В 1749 г. в Воронежской епархии встречаем такой же пример наказаний консистористов за семинарию, как во Пскове в 1745 г.: за слабое смотрение над семинарией, из которой тогда разбежались все ученики, преосв. Феофилакт указал всем членам оставаться в консистории безвыходно, а секретаря с канцеляристами содержать под караулом скованных до тех пор, пока не представят ответа, почему семинария запущена, и не соберут всех разбежавшихся учеников**.

______________________

* Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 30, 36-38.
** Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1868. № 7. С. 213.

______________________

Кроме подобных явлений, архиереям-ревнителям приходилось бороться против другого вопиющего зла принятой системы училищного управления. В тогдашнее время повального взяточничества семинария нередко трактовалась своими чуждыми ее делу попечителями как лишний, прибавочный для них источник дохода. Мало обращая внимания на недоступную их административным талантам и развитию часть учебную, эти люди, однако, крепко держались за семинарскую экономию и не без выгоды для себя доводили ее до такой крайности, что ученики при всей своей забитости и страхе перед начальством поневоле должны были подавать на них архиереям челобитные. «Вашим Преосвященством, — жаловались, например, в 1735 г. ученики Переяславской семинарии, в которой экономией заведовал казначей Переяславского Данилова монастыря, — повелено давать нам пищу добрую, а мы, нижайшие, получаем гнилой горох, и в праздничные дни скоромные от мяс, а в постные от рыбы ничего не получаем; того ради Вашего архипастырства слезно просим, дабы соблаговолено было Вашим архипастырским указом определить нам в праздничные дни постные для нашего расхода рыбы, а в скоромные баранины из находящихся в Даниловом монастыре баранов». Преосв. Серапион несколько раз делал казначею замечания в пользу семинаристов, наконец уволил его от семинарской экономии и велел выбрать в приходо-расходчики одного из учеников*. Когда Консистория завладевала семинарией, особенно в отсутствие архиерея, положение учеников, да и самих учителей делалось невыносимым, так что за недостатком содержания и те и другие начинали поспешно оставлять заведение и расходились кто куда мог, как это мы, например, видели в Вятской семинарии.

______________________

* Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1306.

______________________

Не можем не привести здесь несколько фактов этого рода из «Истории Владимирской семинарии», которые выразительно определяют всю разницу в отношениях к ученикам со стороны самих семинарских учителей и со стороны посторонних попечителей семинарии. «Распорядители семинарской экономии, — говорит автор, — заставляют испытывать учеников невыносимый голод, а учители делятся с учениками своим бедным куском хлеба. Нередко бывало, что ученик, истомленный голодом, идет к своему учителю и робкою рукою стучится у его двери. "Урок что ли прослушаться пришел?" — спрашивает учитель своего воспитанника. "Нет, я голоден", — отвечает он. И бедный учитель разделяет с голодным учеником свои скудные припасы». В начале существования семинарии экономом ее, как мы уже упоминали, был секретарь консистории Попов, смотревший на свою должность как на подспорье к своим консисторским акциденциям. При сборах на семинарию с церквей и монастырей он за взятки дозволял им доставлять не все нужное количество сборов, потом, года через два, когда недоимка на епархии возросла до почтенной цифры, которой духовенству уже никак нельзя было выплатить зараз, начал строго ее взыскивать и при этом брал еще более взяток за снисхождение и новые отсрочки. Кроме того, сообразив, что для него выгоднее будет покупать припасы на семинарию, чем употреблять уже готовые от натуральных сборов с духовенства, стал ложно показывать последние не годными к употреблению и продавать, а вместо них покупать новые, действительно дурные, пользуясь таким образом барышом и при продаже, и при покупке. Года в два семинарская экономия доведена была до того, что денег у нее вовсе не стало, а припасов «для учителей и учеников, кроме самомалейшего числа круп и гороху, ничего не отпускалось». Узнав об этом, преосв. Платон, бывший тогда в Петербурге, назначил произвести в семинарии ревизию, по окончании которой за «толикое бессовестное мытарство и крайнее тому училищу недоброжелательство» эконома, по указу архиерея, велено было «наказать непоблажно плетьми пред Духовной консисторией и по учинении сего наказания содержать в Консистории под караулом в ножных железах», членов Семинарской конторы, попавшихся «в тех же фальшивых непорядках и скверном прибытчестве», тоже держать в Консистории под караулом до окончательного решения. Окончательным решением все они были уволены от управления семинарией и заменены другими.

Хорошо еще, если архиерей умел постоять за свою школу, как Платон. После смерти Платона на Владимирскую кафедру вступил архиепископ Антоний, грузин, не знавший русского языка и вовсе не занимавшийся делами. Злоупотребления в Семинарской конторе достигли крайней степени, потому что на место старых «скверноприбытчиков» явились новые. Членом по экономической части сделался Дмитриевский протопоп Андрей Степанов, который тоже не посовестился наживаться на счет бурсацкой нищеты и довел семинарскую экономию до полного упадка. Ректор Амвросий, человек деятельный и любимый учениками, успел, было, его выжить из Конторы, но при другом ректоре, Аврамии, не отличавшемся особенной энергией, он снова втерся в семинарию, подделавшись к архиерею, и сделался даже судьею Конторы. Действия его были такого рода, что через год (в 1762 г.) вызвали против него общее восстание учеников, поддержанное и со стороны учителей. Архиерею была подана на него жалоба, подписанная учителем Субботинским и 58 учениками, по которой он обвинялся в пьянстве и воровстве: украл себе всю лучшую капусту с семинарского огорода, оставив для семинарии только негодную; брал себе ежедневно хлеба казенного по караваю и больше, а ученикам выдавал только по 1/3 фунта в день; сторожей (служителей. — П.З.) всех распустил, отчего произошла остановка в работах, присмотре, чистоте и отоплении зданий; покрыл воровство расходчика, который украл из семинарии мешки с пшеничною мукой и пойман с поличным посторонними людьми — по стачке с купцами для своей прибыли покупал на семинарию дурные припасы; не только не унимался от воровства, несмотря на частые жалобы на него ректору, а соединившись заодно с канцеляристом и копиистом, продолжал все больше и больше обирать семинарию: одних свеч воровали штук по сотне на день, а ученикам для вытверживания уроков приходилось добывать себе свечи на стороне; муку и крупу тащили пудами. По этой жалобе назначено было следствие, открывшее несколько новых подробностей. «Скудость у нас в семинарии при судии протопопе Степанове, — показывали ученики, — невыносная во всем, только и было поддержки во время крайней нашей скудости, что мы на учительском коште пребывали... ради своей корысти распустил даже прислугу и наипаче поваров и доводил нас до великого голода; почасту и штей сварить некому». Кроме этого, Степанов брал с учеников взятки: придет в класс и просит себе у учеников денег на вино; не дать нельзя — человек властный, отмстит; но так как большею частью ученикам нечего было дать, то он требовал от них уступки в его пользу разных припасов, например, от завтрака: «...будете-де сыты и без завтрака, а не откажетесь от завтрака — смотрите». Продукты в пищу выдавал такие, что «не только человеку кушать, но ниже и скоту есть невозможно»*.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. С. 41—42, 49—54.

______________________

При изучении внутренней, учебно-воспитательной стороны школьной жизни мы еще будем иметь случай встретиться с другими не менее важными неудобствами конторского управления школами и слияния школьных дел с епархиальными, а теперь будем продолжать речь о внешних условиях благосостояния духовных школ за описываемое время.

Мы видели, что при Императрице Анне, вместе с мыслью возвести школьный вопрос из епархиальной сферы до значения общецерковного, возникла мысль о снабжении школ постоянными штатными окладами из доходов с церковных имений. Отобрав эти имения в общее заведование Коллегии экономии, правительство потребовало от Свят. Синода сведений для определения штатного положения духовных училищ; указом Кабинета от 9 июня 1738 г. велено было ему войти в рассуждение: 1) какое число где школьников содержать по числу имеющихся в епархиях церквей, 2) чему их обучать, 3) сколько и каких наук учителей содержать и откуда определять, 4) какие для учения их книги и инструменты иметь и откуда же их получать, 5) какое жалованье учителям и ученикам на пропитание в год положить и какою пищею им довольствоваться и откуда оную получать, и сколько где лекарей для пользования больных с их медикаментами, и на каком жаловании содержать, — и о всем том основательный штат учинить. Штаты таким образом предполагалось установить в очень полных размерах, обнимавших собою и содержание учащих с учащимися, и снабжение школ учебными пособиями, и даже содержание при них больниц. Судьба их после осуществления этого плана получила бы, разумеется, совершенно иной характер. Затребованный проект о штатах был скоро представлен, но, увидев, какая значительная сумма требовалась по нему к ежегодной выдаче, правительство, к сожалению, отказалось от осуществления своих благих намерений. Церковные вотчины оно все-таки, впрочем, удержало в своих руках, в ведомстве Коллегии экономии, после чего положение школ вместо улучшения сделалось еще хуже прежнего. Лишившись управления своими вотчинами и оставшись при одних только штатных окладах из Коллегии экономии, архиереи уже не в состоянии стали изливать на школы прежней своей щедрости и должны были оставить их на единственном обеспечении от епархиальных сборов. Штатное жалованье успели тогда получить только две семинарии: Петербургская, как бывшая на глазах у правительства, и Новгородская, как семинария первенствующего члена Свят. Синода*.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 440-442.

______________________

Штатное положение Новгородской семинарии, утвержденное в мае 1740 г., отличалось особенной обстоятельностью правил и значительностью годового оклада и, по всей вероятности, вполне соответствовало начертаниям о штатах, какие составил Свят. Синод по требованию Кабинетского указа 1738 г. Содержание назначалось на 200 учеников и 12 учителей: на первых положено в год 2 076 р., кроме того на обмундировку их — особо 613 р., на учебные пособия и библиотеку — 638 р., на жалованье служащим при семинарской больнице, аптекарскому ученику, лекарю, подлекарю и лекарским ученикам — 268 р.; учительские оклады простирались от 60 до 300 р.; кроме денежного жалованья на учеников и учителей определены были хлебные оклады; всего вообще положено отпускать на семинарию 78 59 р. 37 к.* Невская семинария получала гораздо меньше: сначала по штату 1732 г. всего 1 607 р. в год, притом же сумма эта, назначенная из доходов Невского монастыря, отпускалась самим монастырским начальством и никогда не выдавалась сполна; потом по штату 1740 г. назначено отпускать в год по 1 917 р. уже из Коллегии экономии, после чего содержание семинарии отделилось от содержания монастыря**. Кроме этих семинарий и академий, постоянный оклад существовал еще в Смоленской семинарии, назначенный в количестве 500 р. из остаточных денег от содержания архиерейского дома, следовавших к отсылке в Коллегию экономии; оклад этот, как мы видели, исходатайствован был для семинарии преосв. Гедеоном Вишневским еще в 1728 г.***

______________________

* ПСЗ. Т. XLIV: Книга штатов Новгородской семинарии. Т. II. С. 5-11.
** Чистович И.Л. История С.-Петербургской академии. С. 70-71.
*** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 186.

______________________

При Императрице Елизавете вопрос о штатных окладах на семинарии получил другой оборот. В 1744 г. церковные вотчины, состоявшие доселе в заведовании Коллегии экономии, снова были возвращены в управление духовных властей, а вместе с тем уничтожался главный повод, по которому духовная власть хлопотала пред правительством о назначении училищных штатов. С возвращением вотчин духовенству все издержки на поддержание разного рода учреждений по Духовному ведомству и вся ответственность в этом отношении, естественно, возлагались опять на само же Духовное ведомство, а правительство затем слагало с себя об этом предмете всякое попечение. Даже прежде учрежденные оклады в выдаче стали зависеть от духовных же властей;

Невская семинария, только лишь освободившаяся от своих неприятных экономических отношений к Невскому монастырю, снова поступила на его содержание. За все время от 1741-го до 1760-х годов нам известны только два случая назначения новых окладов на семинарии: в 1741 г., еще до возвращения вотчин от Коллегии экономии, велено выдавать прибавочный к прежним 500 р. оклад на Смоленскую семинарию, на трактамент ее учителям, из доходов с вотчин Авраамьевского училищного монастыря в количестве 133 р. 13 к. следовавших к отсылке в Коллегию экономии*; да еще преосв. Георгий Конисский, как мы видели, успел выхлопотать 400 р. ежегодного оклада для своей Могилевской семинарии уже почти к концу царствования Елизаветы. Правительство не переставало настаивать на необходимости определить семинарии штатами, но все расходы по этому будущему штатному определению прямо уже возлагало на само Духовное ведомство, которое ближайшим образом обязано было заботиться об интересах духовной службы и о лучшей подготовке к ней кандидатов и которое к тому же теперь имело у себя в руках достаточные, по мнению правительства, специальные средства для всех расходов по этому предмету. В мае 1745 г. обер-прокурор Свят. Синода кн. Шаховский подал Свят. Синоду доклад, в котором мысль правительства выражена была весьма ясно и определенно: «Хотя Ваше Святейшество, по силе неоднократно подтвердительных именных указов, всевозможное о учреждении в епархиях семинарий и о приведении их в доброосновательное состояние и желаемую церковную и государственную пользу старание употреблять изволите, но токмо оное крайне нужнейшее дело в совершенство еще и поныне не пришло, и тем семинариям основательного, как вышереченными указами повелено, штата за разными препятствиями не учинено, а понеже, как по производящимся в Свят. Синоде делам видеть можно, некоторые епархии, по скудости доходов и других ради неудобностей, не токмо чтоб в совершенном к содержанию тех семинарий с принадлежащими библиотеками могли быть состоянии, но и в заведении оных крайний имеют недостаток (да не токмо в таковых, но и в некоторых знатных епархиях, в которых уже действительно семинарии учреждены, чтоб студенты все школьное учение могли совершенно без продолжения излишних лет оканчивать, неуповательно), а по присланным ведомостям оказуется, что в некоторых чрез немалые уже годы заведенных семинариях во обучении студентов находится весьма малое число, да и то в самых низших науках, от которых, а особенно от непонятных (каковых немалому во всех семинариях чаятельно быть числу), мало и не скоро надеяться можно впредь пользы, и таковыми ль в тех заведенных поныне в епархиях семинариях школьного учения регулы, как в Дух. Регламенте изображено, семинаристам преподается о том, также и о непонятных Свят. Синоду неизвестно; того ради не изволите ль, Ваше Святейшество, о непродолжительном того штата семинариям сочинении, о различии в тех семинариях студентов, также и об увольнении от школьного учения тех епархий, которые к содержанию оных не в состоянии, и о прочем к порядочному содержанию оного толь нужнейшего дела установлению принадлежащем, учинить благопристойное свое определение»**.

______________________

* Там же.
** Записки князя Якова Петровича Шаховского. 1705-1777 гг. СПб., 1872. Прилож. XXVII. С. 379.

______________________

Еще выразительнее высказан взгляд правительства на обеспечение духовных школ в указе Сената от 1748 г. об учреждении семинарии в Тобольске. Устроитель этой семинарии, митрополит Антоний Стаховский решился ходатайствовать перед правительством об обеспечении ее штатным окладом и с этою целью вошел в Свят. Синод с представлением, что «для такого, яко весьма церкви святей полезного и крайне нужного дела, надлежит студентов той семинарии и учителя, и проповедника, по примеру Московской славяно-греко-латинской академии, содержать на трактаменте из казны Ее Имп. Величества»; он просил, чтобы на семинарию дозволено было употреблять собиравшиеся по епархии лазаретные деньги с венечных памятей (в количестве до 500 р. в год), так как на содержание лазаретов или госпиталей «изобретены уже другие немалые сборы». Кроме содержания учителей и проповедника, деньги эти предполагалось употреблять еще на снабжение студентов одеждой и обувью, а на пищу им митрополит просил особой ассигновки, по крайней мере в половинном количестве против того, что отпускалось на студентов Московской академии, т.е. по 1/2 к. в сутки каждому, из не окладных не положенных в штат доходов Сибирской губернии. Свят. Синод сообщил просьбу митрополита в Сенат вместе со своим ходатайством. Сенат отвечал, что «хотя он рассуждение об учреждении при Тобольском архиерейском доме семинарии и за полезное признавает, токмо показанных на содержание той семинарии доходов определить не может, затем что оные положены по особливым указам на разные расходы, а из прочих доходов за многими повсягодными и чрезвычайными расходами уделить не из чего», и прямо предложил Свят. Синоду определить на содержание Тобольской семинарии как деньги, так и хлебный оклад из доходов Духовного ведомства, «ибо, как уповательно, что при домах архиерейских и при монастырях, и в Канцелярии экономического правления (при Свят. Синоде. — П.З.) за расходами денежной казны и хлеба остается немалая сумма»*.

______________________

* ПСЗ. Т. XII. № 9528.

______________________

Дело было ясное: на получение от правительства чего-нибудь в пользу духовных школ, кроме разных случайных и частных пожалований, вроде подарков Императрицы Троицкой семинарии, надеяться было нечего. Свят. Синод со своей стороны тоже не делал никакого распоряжения об устройстве семинарских штатов и оставался при прежнем своем взгляде на духовные школы как на заведения, назначенные «в надежду священства», о которых должны заботиться ближайшие духовные власти, которые имеют непосредственное отношение к кандидатам священства и к их определению на места, следовательно, как на заведения исключительно епархиальные. Когда церковные имения были в руках Коллегии экономии, он усердно заботился о выработке штатного положения для школ на счет пользовавшегося церковными доходами государства, но как скоро по возвращении вотчин в руки духовенства вопрос об устройстве этих штатов повернулся так, что оно пало на счет самого Духовного ведомства и при этом оказалось необходимым поднять этот вопрос из епархиальной сферы до значения вопроса общецерковного, высшая духовная власть оказалась к тому неподготовленного и все оставила в старом привычном положении. Сложив все расходы по духовным школам на епархиальные средства, Свят.-Синод неохотно соглашался на выдачу даже временных пособий, о которых просили его из епархий, например, для школьных построек, превышавших епархиальные средства. Так, Казанский епископ Лука Конашевич, занятый постройкой семинарского корпуса на 3 000 р., отпущенные ему при Императрице Анне, напрасно обращался к Свят. Синоду с просьбой о прибавке для устройства при главном здании семинарии больницы и разных необходимых служебных зданий. Это было, впрочем, в 1742 г. еще до упразднения экономического управления церковными вотчинами. В том же 1742-м и 1749 гг. Казань была опустошена страшыми пожарами, от которых пострадала и семинария. Это обстоятельство дало епископу Луке повод снова обращаться за пособиями к Свят. Синоду; для поправки погоревшего здания семинарии он просил 1 099 р. На этот раз просьба его была удовлетворена, но это стоило ему немалых усилий и терпения — семинария была отстроена не ранее, как уже к 1754 г. Притом же означенная сумма была разрешена ему к расходованию не из средств синодального экономического отделения, а из денег, отпускавшихся в Контору новокрещенских дел из доходов архиерейского же дома; по его просьбе деньги эти за два года и были обращены в пользу семинарии*. Другой архиерей, Нижегородский, Дмитрий (Сеченов), тоже просивший денег на строение семинарии в размере 1000 р., не получил от Свят. Синода ничего**.

______________________

* Лука Конашевич, епископ Казанский // ПС. 1858. Т. II. С. 577-579.
** Макарий (Миролюбив). История Нижегородской иерархии. С. 120.

______________________

Таким образом содержание духовных школ во все описываемое время исключительно зависело от местных одиночных средств каждой епархии, от их количества и от степени умения и энергии, с какою ими пользовались в пользу духовного образования местные епархиальные власти. Нельзя не удивляться, что и при таких очевидно весьма неблагоприятных условиях школы возникали все-таки весьма быстро во всех концах России, и потом каждая по своем возникновении крепко прививалась к своему месту и упорно жила, несмотря ни на безденежье, ни даже на временное пренебрежение к ней со стороны некоторых епархиальных архиереев; примеры закрытия школ были большой редкостью — большею частью они только на время несколько слабели в своих силах, но потом, выждав лучших обстоятельств, снова оживали и продолжали свое развитие.

Всего тяжелее для духовенства и архиереев были расходы на первоначальное открытие и обзаведение школ. За невозможностью в скором времени собрать нужную для этого сумму с епархии, архиереи чаще всего производили первые расходы по этому предмету из сбережений своей кафедры или Домового приказа, потом уже, что было можно, собирали для облегчения себя с епархиальных церквей и монастырей. При открытии Владимирской семинарии преосв. Платон Петрункевич, указав приспособить для училищных потребностей Богородицкий монастырь, писал в консисторском указе: «...а чтобы остановки быть не могло, покамест оную семинарию отстроить на счет Домового Его Преосвященства приказа с возвратом по расчету всего издержанного от Казенного приказу»*. До какой степени от затрат этого рода истощались и кафедра, и епархия, можно судить, например, из донесения Свят. Синоду преосв. Досифея Любимского от 1732 г. об издержках на открытие Харьковского коллегиума; припомним при этом, что он открывался при помощи таких богатых пожертвований, каких не видала при своем возникновении ни одна из семинарий. Описав нужды Коллегиума, донесение жалуется, что архиерейский дом не имеет у себя средств даже для приличного содержания самого архиерея: «живу, как схимник: одна келейка и комнатка деревянная, и то весьма ветхие, и все сгнили. Еще же Вашему Святейшеству всесмиренно предъявляю, антецессор мой коллегиум Харьковский строил таким видом: имел великого патрона и, почитай, он фундатор того коллегиума, покойный князь М.М. Голицын. Он и своим знатным указом, и здешних господ всячески прошением и приказанием понуждал на строение того коллегиума. Також и антецессор многими прошениями со всей епархии и с господ, и с священников деньгами и прочими запасами тое коллегиум собирал. А сверх того отчинки домовые (т.е. архиерейские. — П.З.), которых самое малое число имеем, всего 1 000 душ, вовсе разорил. А котора слобода черкас тые разошлись для несносной коллегиум Харьковской работы, о чем здесь всем обывателям известно»**. Зато Коллегиум и устроился богаче других семинарий с самого же начала своего существования, кроме Покровского места, приобрел два больших соседних места полковника Шедловского (покупкою на 300 р.) и сотника Черняка (через пожертвование от его вдовы) и обзавелся для своего помещения каменным двухэтажным корпусом и несколькими деревянными зданиями для квартир наставников и для служб***.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. С. 13.
** Чистович И.А. Очерк истории Харьковского духовного коллегиума // ДБ. 1863. Т. XIX. С. 659-660.
*** Там же. Т. XVIII. С. 171, 179-180.

______________________

Из других епархий ни одна не в состоянии была устроить таких богатых школ. За недостатком средств вопрос о помещении новых школ обыкновенно решался по мысли Духовного Регламента и Петровских указов, указывавших для этого помещения на архиерейские дома и монастыри. Так, при архиерейских домах, помещались семинарии: Нижегородская (до 1743 г.), Крутицкая (1744-I751), Вологодская, Вятская (до 1744 г., когда была переведена в Успенский Трифонов монастырь), Холмогорская, Воронежская, Астраханская, Тобольская. Монастыри делались приютом рассадников духовного образования еще чаще, чем архиерейские домы. В монастырях водворились обе наши академии и семинарии: Невская, Троицкая, Новгородская, Крутицкая (с 1751 г. в Московском Покровском монастыре), Смоленская, Псковская (до 1738 г. на подворье Печерского монастыря), Вятская (с 1744 до постройки собственного дома в 1758 г.), Казанская (последовательно в монастырях Зилантовом, Федоровском и Спасском до постройки собственного здания), Тверская, Рязанская, Костромская (при Ипатьевском, потом при Семеновском по 1758 г.), Ярославская, Владимирская, Переяславская (в Данилове монастыре). В монастырях же большею частью находили себе помещение и низшие школы, которые еще менее имели возможности обзавестись особыми зданиями, чем семинарии.

Но само собою понятно, что такое, по-видимому легкое, разрешение вопроса о помещении школ было весьма не легкою жертвой со стороны епархиальных монастырей и архиерейских домов; как иногда ни многочисленны были монастырские строения, школа все-таки должна была сильно стеснять монастырь, а тем более архиерейский дом, а между тем и сама не могла найти здесь вполне удовлетворительного для себя помещения. Из некоторых монастырей для большего удобства помещавшихся в них школ монашествующие даже вовсе переводились в другие монастыри; например, для помещения Новгородской семинарии монахи Антониева монастыря переведены были в Деревяницкий; для помещения Владимирской семинарии — монахини Богородицкого монастыря в Успенский. Только немногие, богато обстроенные обители могли предоставить школам достаточно просторные здания. Роскошнее всех были помещены Невская и Троицкая семинарии. Последняя занимала большое здание с пристройками в стенах самой Лавры. Первая помещалась подле монастыря Невского сначала в старом доме в Монастырской слободе, потом, с 1741 г., в новом, по Шлиссельбургскому тракту. Большей же частью семинарии занимали при монастырях помещения и малые по величине, и плохо приспособленные к потребностям школьной жизни. Для Переяславской семинарии Данилов монастырь отвел три кельи, в которых помещались и учители, и бурса, состоявшая из 60 казеннокоштных учеников*. Вознесенский монастырь в Иркутске мог отвести для архиерейской школы с 25 учениками только одну избу за монастырскими стенами с двумя половинами — черною и чистою**. В архиерейских домах школам тоже нельзя было найти большого простора. В Вологодском архиерейском доме школа занимала четыре палаты, — две для бурсы, имевшей до 30 бурсаков, одну для кухни и одну, разгороженную переборками на 3 части, для классов***. Вятская школа занимала четыре деревянных избы, из которых одна была двухэтажная, остальные — малые****. Есть известия, что вследствие нерасположения монастырей к школам, навязанным им епархиальною властью, монастырское начальство плохо заботились о школьном помещении и в том случае, когда располагали к тому достаточными средствами. В 1738 г. учитель Курской школы Кондратович жаловался архиерею: «...за прошлого 1737 году обучал я. нижайший, школу в келий, определенной на школу против трапезы и церкви св. апостолов Петра и Павла, на святых воротах стоящей, аще и не без опасения было, паче стена извне монастыря раскололась сверху до самого фундаменту, а ныне уже и кирпичи из стены падают и весьма опасно, дабы под час собрания учеников не обвалилися, и сего ради, оставив оную школу, в помянутой трапезе обучаю учеников, но весьма тесно, и не могут все ученики разместиться. А в том Курском монастыре обретаются кельи праздные и на школу удобные, в которых капитан стоял И.А. Чеботоев, а за прежних учителей оная определена была на школу, которую прошу всепокорно Вашего Преосвященства повелеть указом оправить и трапезу, на св. воротах стоящую, покрыть, понеже подчас дождь зело течет, и помянутую келию и трапезу определить на школу». Епархиальное начальство распорядилось удовлетворить этой просьбе и пригрозило монастырскому начальству взысканием за нерадивое исполнение указа. Архимандрит донес, что исполнил указ, а между тем жалобы на дурное помещение школы все-таки продолжались до 1741 г. В этом году в Курск переведена была еще школа из Старого Оскола, и вследствие увеличения числа учеников забота об их размещении сделалась неотложною необходимостью*****.

______________________

* Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866 г. № 23. С. 1304.
** Ирк. ЕВ. 1863. № 38. С. 603.
*** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9. С. 300-301.
**** История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 2. С. 27.
***** Курск. ЕВ. 1873. № 17. С. 807-809. Учеников в соединенных школах насчитывалось 180-200 человек.

______________________

В тех немногих, впрочем, случаях, когда школа не находила себе пристанища ни при архиерейском доме, ни в монастыре, помещение для нее устраивалось или в наемном, или в купленном, или во вновь построенном для нее доме на счет духовенства. В инструкции Питирима Нижегородского от 1738 г. об открытии низших школ по Нижегородской епархии сказано: «Где есть монастыри в пустыни и в них праздные кельи, то до устроения школ на удобных церковных или монастырских землях, в оных монастырских праздных кельях (поместить школы. — П.З.), а где монастырей нет, там учеников содержать в наемных у тамошних обывателей домех»*. При заведении в 1737 г. в Белгородской епархии низших училищ одно из них, Старооскольское, за неимением по близости удобного к его помещению монастыря, должно было поместиться в наемном доме на счет окружного духовенства. Соборный протоиерей Козьма Венедиктов, назначенный попечителем училища, предложил купить для него собственный его протоиерея дом, уступая его за бесценок: вместо 250 р. его настоящей стоимости — за 100 р. Духовенство согласилось на это и купило дом**. Так как низшие школы сохраняли свой всесословный характер долее семинарий и в них с детьми духовенства нередко обучались и дети местных обывателей светского звания, то в заботах о помещении их помогало иногда и общество. Например, упомянутая выше духовная школа в г. Торопце в 1736 г. была построена коштом духовенства и торопецких граждан.

______________________

* Инструкция Питирима Юрьевец-Поволгской школе // ВОИДР. Кн. XVII.
** Курск. ЕВ. 1873. № 16.

______________________

Без сборов с духовенства дело не обходилось, впрочем, и при готовом помещении новой школы в монастыре или архиерейском доме. Помещение это всегда приходилось более или менее перестраивать для приспособления к школьным потребностям, снабжать утварью и школьными принадлежностями, а иногда и расширять пристройкою новых зданий. Богатые монастыри, как Троицкая и Невская лавры, все издержки этого рода брали на себя. Но в большинстве случаев они покрывались из сборов с духовенства. Мы уже видели, как при открытии Владимирской семинарии преосв. Платон распорядился в 1750 г. все издержки по обзаведению ее в Богородицком монастыре, сделанные архиерейским домом, отнести на счет Казенного приказа, куда шли все епархиальные сборы. При открытии Вятской семинарии при архиерейском доме преосв. Лаврентий распорядился, чтобы все священно- и перковнослужители, сторожа церковные и просвирни немедленно явились в архиерейский дом для поновления своих ставленных грамот и указов; потом, когда они стали являться, он подробно разузнавал об их доходах и тут же определял сумму, какую каждый из них беспрекословно должен был внести на устройство школы*. Для некоторых семинарий, помещавшихся при монастырях, постройки предпринимались в очень обширных размерах и совершенно равнялись с устройством особых семинарских домов, например, для семинарий лаврских, Владимирской и др. Для семинарии Смоленской преосв. Гедеон Вишневский выстроил при Аврамьевском монастыре два каменных двухэтажных корпуса — учительский и библиотечный — в самом монастыре, да три каменных корпуса — для классов и учеников — вне монастыря на особом, купленном для того месте**. Для помещения Новгородской семинарии в Антониевском монастыре при архиепископе Амвросии Юшкевиче в 1740 г. было устроено за стенами монастыря несколько деревянных корпусов; кроме того в следующем году Амвросий предпринял постройку каменной семинарии и библиотеки наподобие киевских школ и кончил ее с небольшим в год***. Для Костромской семинарии, после перевода ее из Симеоновского монастыря в загородный Запрудненский, преосв. Дамаскин в 1758 г. выстроил большой трехэтажный деревянный корпус в 20 комнат, из которых 14 было теплых, остальные холодные, и все оштукатурены; кроме того особые покои для префекта и учителей и деревянную, на каменном фундаменте семинарскую церковь****. При митрополите Антонии Нарожницком выстроен был на дворе Тобольского архиерейского дома каменный корпус для Тобольской семинарии*****. При преосв. Антонии Илляшевиче и Варфоломее Любарском при архиерейском Вятском доме возникли здания Вятской семинарии.

______________________

* История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 1. С. 13.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 181.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 604-605.
**** РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 21-22.
***** Абрамов Н. Антоний II Нарожницкий, митрополит Тобольский и Сибирский // Странник. 1867. Кн. XII.

______________________

Устройство собственных домов для семинарии вне монастырей и архиерейских домов обходилось дороже подобных построек только разве потому, что для него нужно было приобретать еще место; покупка эта, впрочем, тоже была весьма чувствительна для епархиальных средств, а потому заботливые архиереи старались обойтись без нее, пользуясь для семинарий готовыми местами монастырских подворий или уступленными по духовным завещаниям. Так, каменный семинарский корпус во Пскове, построенный Стефаном Калиновским в 1738 г., возник около Печерского подворья, где семинария помещалась прежде*. В 1743 г. переведена была из архиерейского дома на настоящее место Нижегородская семинария. Для постройки ее дома преосв. Дмитрий (Сеченов) воспользовался уступленным в ее пользу местом синодального подворья, на котором и устроил церковь семинарскую и другие здания; ему все-таки пришлось к этому месту прикупить еще соседнее место вдовы Пушниковой с готовым двухэтажным каменным домом, надворным строением и садом, за которое и было заплачено 700 р.**. При устройстве дома Казанской семинарии епархиальное начальство воспользовалось пустопорожним местом, уступленным семинарии от города, и кроме того 3 000 р. денег, полученных по завещанию фабриканта Михляева. Надобно, впрочем, заметить, что Михляев оставил завещание свое не на строение семинарии, а в пользу Петропавловской церкви в уплату сделанного им когда-то займа из церковных денег, поэтому епархиальное начальство, употребив их на семинарию, сделало таким образом налог на означенную церковь***. Точно так же у г. Воронежа в 1748 г. было выпрошено пустопорожнее место для постройки зданий Воронежской семинарии****.

______________________

* Князев А. Очерк история Псковской семинарии // ЧОИДР. 1866. Т. I. С. 39.
** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 2. Все устройство семинарии стоило 1 700 руб.; его же: История Нижегородской иерархии. С. 120.
*** Знаменский П.В. Казанская семинария в первое время существования// ПС. 1868. Т. II.
**** Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 23.

______________________

Все такие, особо построенные для семинарий дома, как при архиерейских домах и монастырях, так и вне их, на нарочно приобретенных местах, были, разумеется, гораздо обширнее и удобнее готовых, случайно отведенных помещений, в которых одни семинарии помещались в первое время своего существования, а другие и во все описываемое время. Некоторые из них были выстроены в больших размерах и составляли самую лучшую сторону материальной обстановки школ, хотя и в них все-таки чувствовалась немалая теснота; например, нигде в самых обширных семинариях не было особых дортуаров и занятных комнат, а часто и особых классов, не говоря уже о больничных комнатах, которых до митрополита Платона не имела сама Московская академия. Но чего стоили все подобные постройки архиерейским домам и епархиальному духовенству?.. Архиереи нарочно многие годы копили для них деньги, урезывая все возможные статьи расходов в своих домах и в семинарии, склоняли к жертвованиям разных достаточных лиц в епархии, как духовных, так и светских, наконец, когда приступали к самым постройкам, назначали по всей епархии чрезвычайные сборы. В монастыри и ко всем причтам посылались указы с приглашением к пожертвованиям, кто сколько может дать по совести, или с обязательным назначением определенного количества взносов деньгами и строительными материалами. От монастырей, владевших вотчинами, требовались разные материалы из их лесных и других угодий и даровые работники. В архивах монастырей Казанской епархии, Раифской и Седмиозерной пустыни, сохранилось несколько любопытных указов епископа Луки Конашевича (1738-го, 1739-го, 1742-го, 1753-го и 1754 гг.), относящихся к построению Казанской семинарии, совершавшемуся в несколько приемов и прерывавшемуся не раз пресловутыми казанскими пожарами. Все эти указы настойчиво требуют от монастырей бревен, кирпичей и работников; о последних в одном указе прибавлено, чтобы присылали их на монастырском же коште да здоровых и способных к работе, а если будут присланы старые или увечные, то власти подвергнутся за них тяжкому штрафу. После пожара 1742 г. из монастырей указывалось выслать для покрытия развалин семинарских 200 лубьев, а для новой стройки — 50 плотников. В 1754 г., излагая подобные же требования, указ грозил монастырским властям за ослушание плетьми. Как велики были в подобных случаях расходы епархии, можно судить из того, что, например, при строении Казанской семинарии на вспоможение ей правительством два раза ассигновались значительные по тому времени суммы: при Анне Иоанновне — 3 000 р., потом при Императрице Елизавете — 1 099 р.; но этих сумм так было мало, что преосв. Лука после пожара 1742 г. просил еще о вспоможении в 7 000 р., указывая на крайнюю необходимость в этих деньгах. Свят. Синод отказал, следовательно, вся эта сумма должна была лечь на епархию, которая и без того уже много платилась*. Еще пример: в 1759 г. порешил строить семинарию Тамбовский епископ Пахомий Симанский; по указу его со всей епархии собрано было 1 984 р. денег, 1 000 брусьев и множество тесу, и замечательно, что эта крупная жертва со стороны епархиального духовенства употреблена была вовсе не на семинарию, а на разные постройки по архиерейскому дому, семинария же так и не была открыта**.

______________________

* Лука Конашевич, епископ Казанский // ПС. 1858. Т. II. С. 577-579.
** Хитров Г. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии. Тамбов, 1861.

______________________

Кроме издержек на постройку семинарских зданий требовались, разумеется, немалые расходы на их ремонт. На этот предмет тоже не было определено никаких сумм. Встречаем только один указ Свят. Синода от 1740 г., которым монастыри уполномочивались употреблять на починку находящихся при них школьных зданий деньги, выручавшиеся от продажи церковных свечей*; само собой понятно, что полномочие это нисколько не служило к облегчению монастырей, потому что свечная продажа была одной из важных доходных статей для них самих. В случае более крупных ремонтов точно так же, как и при постройке школьных зданий вновь, назначались с духовенства и монастырей особые чрезвычайные сборы добровольных и недобровольных пожертвований. Обыкновенные мелкие ремонты покрывались из текущих школьных доходов на счет сбережений по разным статьям школьной экономии. Текущие, обыкновенные доходы, на которые содержались духовные школы, были те же самые, которые указаны еще в Духовном Регламенте, и некоторые новые, которые от времени до времени были изобретаемы ревнителями-архиереями вновь на счет своих домов, монастырей и белого духовенства. Первое место между ними занимали хлебные сборы с церковных и монастырских земель, с первых — 30-й, со вторых — 20-й доли всякого приплодного по умолоту хлеба, предписанные еще Духовным Регламентом, но только теперь получившие свою полную организацию.

______________________

* ПСЗ. Т. XI. № 8287.

______________________

Согласно предписаниям Регламента церкви, и монастыри каждой епархии обязаны были ежегодно доставлять своей консистории ведомости о количестве урожая и умолота хлебов на своих землях, а знатнейшие монастыри должны были кроме того представлять по экземпляру своих приходо-расходных книг в Свят. Синод. Ведомости эти, собиравшиеся чрез Духовные правления и заказчиков, служили единственным основанием для определения количества хлебного семинарского сбора, а потому на верность их обращалось особенное внимание. В указе Ростовского митрополита Арсения 1748 г. Угличскому Духовному правлению по поводу открывшейся утайки хлеба всех духовных управителей и повытчиков велено нарочно собрать в консисторию для внушения, чтобы «впредь по вся годы о церковной пашенной земле, о посеве, умолоте и приплоде всякого хлеба ведомости собирали и принимали суще справедливые и весьма осмотрительно и неоплошно, дабы священно- и церковнослужители в тех ведомостях своих как о церковной пашенной земле, так и о посеве, вымолоте и приплоде всякого хлеба показывали правдиво и нимало той пашенной земли посеву, вымолоту и приплоду всякого хлеба утайки не чинили, в чем им управителям и повытникам при подании оных ведомостей крепкое осмотрение и наблюдательство иметь без всякого пристрастия, слабости и нерадения своего... неправдивых и ложных ведомостей отнюдь не принимать, а взыскивать правдивых... под опасением, ежели они управители и повытчики в собрании тех ведомостей поступать будут неосмотрительно и оплошно, лишения чинов их и жесточайшего истязания». За утайку велено взыскивать втрое против положенного. При представлении ведомостей со священнослужителей и монастырских настоятелей бралась подписка, что больше показанного количества хлеба в вымолоте и приплоде у них не имеется; «..а ежели в сей ведомости хотя мало что ложно и неправдиво показали, пашенной земли, посеянного, умолотного и приплодного всякого хлеба утаили, и за то повинен я NN, по рассмотрению его преосв-ва, лишению чинов своих и надлежащего штрафа, и истязания неотменно»*.

______________________

* Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ и Ярославской семинарии в половине XVIII столетия // Яр. ЕВ. 1872. № 13; Письмо архиеп. Макария // РПВ. 1857. T II. С. 541. Там же. 1858. Т. V. Разные известия. С. 21.

______________________

На основании представленных ведомостей в консистории, Духовных правлениях или в самой Семинарской конторе составлялись потом реестры о том, сколько обязаны доставить в школу хлеба каждый монастырь и каждая церковь и рассылались по всем заказчикам и настоятелям монастырей при указах, в которых прописывалось, чтобы означенный в реестрах хлеб был ими собран и доставлен к известному сроку и в известное место: в консисторию, в Духовное правление, если школа была в его округе, или в самую школу. Кроме заказчиков, духовных управителей и настоятелей, доставка хлеба производилась также выборными от духовенства церковниками и другими духовными лицами, и иногда сборщиками, посланными из консистории или из Семинарской конторы. На месте доставки доставившему хлеб давалась квитанции в приеме. Затем хлеб был отправляем в архиерейскую или семинарскую житницу, где хранился под надзором особых надзирателей из выборных церковников или учителей школы, которые вели ему приходо-расходную запись*. С устройством и развитием Семинарских контор обязанность приема и расходования хлеба и отчетность в том и другом легла на них и главным образом на их интендантов или экономов. До 1737 г. отчеты о приходе и расходе хлеба представлялись одной епархиальной власти; потом синодским указом 24 января этого года велено было «по вся годы без всякого отлагательства» представлять их также и Свят. Синоду**. Приведем несколько образчиков тех операций, какие производились со сборным хлебом в самих семинариях.

______________________

* Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ и Ярославской семинарии в половине XVIII столетия// Яр. ЕВ. 1872. № 12; Инструкция Питирима Юрьевец-Поволгской школе // ВОИДР. Кн. XVII. § 14 и 16.
** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 435-436.

______________________

Так, при открытии Воронежской семинарии к 1746 г. всего хлеба собрано было с епархии 291 четверть и 6 1/2 четвериков на 100 с лишним человек, поступивших в семинарию; вследствие очевидной недостаточности этого количества сбора число последних пришлось сократить до 35. Доставка хлеба была произведена выборными из заказов 8 церковниками; когда они приехали, консистория их же порешила выбрать в приставники к собранному хлебу и к семинарским деньгам; один приставлен был к приходу и расходу штрафных денег, другой — к караулу тех денег, третий — к приему хлеба, четвертый — к расходу его, пятый — к караулу, а остальные трое определены были к должностям служителей. В течение года количество хлеба дошло до 350 четвертей с лишним, а между тем, несмотря на то, что число учеников было 51, в расход его пущено было на первый раз крайне малое количество, так что в остатке к 1747 г. — оказалось 302 четверти и 4 четверика. В конце года семинарский расходчик подал в консисторию доношение, что остаточный хлеб начинает уже портиться, и «егда оный погибнет, чтобы в вину ему причтено не было». Обсудив это доношение, консистория вошла к преосв. Феофилакту с мнением, что оный остаточный хлеб следует продать, а деньги от продажи употребить на семинарские же расходы, тем более, что семинария на будущий год может быть удовольствована в своем пропитании хлебом, вновь собранным от церквей и монастырей; представлена была и тогдашняя цена хлеба — около 30 к. за четверть, по которой семинария должна была получить от продажи 91 р. деньгами. В половине 1747 г. консистория в докладе своем архиерею указывала самые расходы, которые следовало покрыть этими деньгами, именно: «...на покупку бумаги, свеч, чернил, перьев, дров, мяса, рыбы, масла коровьего и конопляного сиротам, кои отцов и матерей не имеют, рубашек, одежд и обуви». На 1747 г. собрано было разного хлеба: с монастырей — ржаной муки 5 четвертей и 2 четверика, круп 1 чт. 1 чк., овса 2 чт. и 2 чк.; с церквей — ржаной муки 194 чт. 1 чк., пшеничной 22 чт. и 6 чк., пшена 14 чт. 1 чк., круп 31 чт., овса 23 чт. 2 чк., ячменя 2 чт., гороху 2 1/2; осталось: ржи 130 чт. 1 чк., пшеничной муки 17 чт. 6 чк., пшена 8 чт. 7 чк., круп 26 чт. 6 чк., овса 25 чт. 4 чк., ячменя 2 чт., гороху 2 1/2 чк. И так далее из году в год*.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 3, 6, 7, 8 и 10. История этой семинарии, заметим, кстати, преимущественно богата данными для исследования семинарского экономического быта.

______________________

Продажа остаточного хлеба повсюду играла важную роль в семинарской экономии. Кроме добываемых этим путем да еще штрафных, семинариям неоткуда было получать денег, а без денег во многих случаях обойтись было совершенно не возможно. Из этих же, например, денежных доходов производились и все семинарские постройки. Можно было бы, вместо хлеба, прямо получать с плательщиков деньгами, но такая замена натурального сбора денежным во многих епархиях на первых порах существования семинарий была большой редкостью. В 1739 г. Кирилло-Белозерский монастырь вместо хлеба внес на содержание Вологодской семинарии деньги в количестве 61 p. 37 к. В семинарской конторе отнеслись к этому обстоятельству как к небывалой новости и сделали особое определение об употреблении этой суммы, ибо «особливого денежного сбора школьного, кроме хлебного, не имеется», т.е. того, который получался от продажи остаточного хлеба. По ведомости 1746 г. такого остаточного хлеба в Вологодской семинарии продано было (ржи и овса) на 179 р. 15 к. В приходо-расходных книгах последующих годов при означении денежного дохода показываются такие суммы, которые прямо показывают, что он получался тем же путем в 1750 г. 130 р., в 1751 г. — 266 р., в 1752 г. — 188 р., в 1753 г. — 200 р. с копейками. В тех же книгах находим любопытные данные касательно того, как в разные годы количество хлебного сбора было разнообразно: в 1739 г. было собрано 879 четвертей (до 7 000 пуд.) тогда как в 1745 г. всего только 536, следовательно, на 343 чт. меньше. Вследствие такого весьма чувствительного для благосостояния семинарии и, по всей вероятности, нередкого колебания в количестве сборного хлеба семинарское начальство, чтобы не оставить семинаристов без пропитания, должно было пускать в продажу не весь остаточный хлеб, а на всякий случай оставлять более или менее значительное количество его в запас. В 1746 г. такого запасного хлеба в Вологодской семинарии числилось 2 442 чт. Но и при таком распоряжении все-таки дело нередко доходило до того, что хлеба оказывалось мало на все годовые расходы, особенно когда доставка нового из разных мест епархии по какому-нибудь случаю запаздывала. В таких случаях Семинарские конторы прибегали к займам в архиерейском доме. Так, в 1740 г. Вологодская семинария заняла у архиерейского дома 44 чт. ржи. С своей стороны, впрочем, и архиерейский дом одолжался у семинарии; в том же, например, году он занял у нее 225 четв. овса и 6 р. 76 к. деньгами, а в 1745 г. был должен ей 1 041 чт. 2 чк. разного хлеба и более 130 р. деньгами*.

______________________

* Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9. С. 302-304; № 10. С. 380-381. Можно указать еще несколько примеров как количества хлебных доходов в семинариях, так и крайнего неравенства этого количества для одной и той же семинарии в разные годы, а равно способов распоряжения при этих сборах приходом и расходом приплодного хлеба в семинарских конторах. См. напр.: Знаменский П.В. Казанская семинария в первое время ее существования; Князев А. Очерк история Псковской семинарии... С. 40-44 и далее.

______________________

Разные неудобства хлебного сбора, особенно при доставке его в семинарию из отдаленных местностей, а также настоятельная потребность усилить именно денежные доходы семинарий, естественно, приводили епархиальное начальство к мысли заменить этот натуральный сбор денежным. Мы видели, что в обширной Новгородской епархии эта замена произведена была еще в 1724 г.: все церкви обязывались доставлять в школы вместо хлеба деньги, и только монастыри остались при прежнем натуральном сборе хлебом. В других епархиях это случилось позже в разные времена, преимущественно, в 1730-х годах. По всей вероятности, желающие из плательщиков могли всегда переводить следующее с них количество хлеба на деньги; по крайней мере при подаче ведомостей о приплодном хлебе с самого начала хлебного сбора не без причины принято было постоянно обозначать в них после количества разных родов хлеба и ценность каждой его четверти и четверика. С 1730-х годов архиереи старались придать этой замене хлеба деньгами характер обязательный, выпрашивая иногда для этого даже особенные синодальные указы. Нововведение это было важно и само по себе, но с ним соединялось еще другое, более важное, касавшееся самых оснований школьного сбора. Мы видели, что при первом же установлении денежных сборов на школы в Новгородской епархии сборы эти стали взиматься уже не с приплодного хлеба, как установлено Регламентом, а с самой земли, с каждой ее четверти, безотносительно к тому, давала она урожай, или нет, или даже вовсе не была распахана. Епархиальное начальство, очевидно, имело в виду устранить необходимое при системе Духовного Регламента непостоянство в количестве школьного сбора, зависевшее от случайностей местного урожая хлебов, и положить в основу его более прочные единицы обложения. В таком виде школьный сбор по Новгородской епархии оставался и в описываемое время; в экстракте о доходах Новгородского архиерейского дома 1735 г. сказано, что с церковных земель в пользу школы архиерейской взималось по 6 1/2 к. с четверти, всего 358 р. 47 1/4 к.; с монастырей, согласно прежнему определению, взимался натуральный сбор хлебом — до 1468 чт. со всех, а деньгами собиралось только 34 р.* Такие же и даже еще большие перемены в основаниях раскладки школьного сбора с церквей происходили и в других епархиях, куда проникала замена натурального сбора денежным; в большей части епархий явились даже новые единицы обложения с очевидною целью как усилить количество школьного сбора, так и сообщить ему больше постоянства.

______________________

* ПСЗ. Т. X. №. 7660. Книга штатов Новгородской семинарии. Ср. Прилежаев Е.М. Новгородские епархиальные школы... С. 361 и Примеч.

______________________

При старом порядке хлебного сбора, как он предписан Регламентом, от него оставались свободными все безземельные церкви и монастыри, что, как мы уже видели, было крайне невыгодно для школ в тех епархиях, где церковные учреждения имели мало земли; неудобство это, очевидно, не было устранено и при новом денежном сборе, пока он имел в основании один тоже поземельный доход церквей и монастырей. Вследствие этого при назначении этого сбора в разных епархиях вместо земли основанием обложения для церквей приняты были приходские дворы. Так, именным указом из Синода, посланным в 1739 г. в Крутицкую епархию, предписано было на содержание вновь учреждавшейся здесь семинарии, вместо хлебного сбора, собирать с каждого приходского двора всей епархии (т.е. с приходского духовенства за каждый двор в приходе) по 1 к.* Этот копеечный сбор распространился потом по всем епархиям, где принята была подворная раскладка школьного сбора**. Но и при этой системе раскладки школьный сбор все-таки мог обнимать собою далеко не все церкви; кроме приходских церквей, были, как известно, церкви ружные, соборные, домовые, не имевшие приходов, да и приходские содержались не от одних приходских дворов, лавок и тому подобных хозяйственных статей, которые тоже полезно было сделать предметами обложения. Наиболее полный образчик такой раскладки школьного сбора видим в Нижегородской епархии. Указом 1743 г., отменившим хлебный сбор для этой епархии, новый сбор деньгами назначался «с каждого приходского двора по 1 к., а с ружных денежных дач или оброчных дворов, лавок, сенных покосов, отдаваемых в наймы, равно как и с ружного жалованья, и с оброчных вотчин по 3 к. с рубля». После этого указа в Семинарской конторе в приходных книгах стали переписываться все приходские церкви с подробным показанием при них не одних уже земель и хлебных дворов, а вместе с тем числа приходских дворов, количества годовых окладных доходов всякого рода и оброчных статей. Что касается до монастырей, то с них по-прежнему продолжался сбор зо-й части приплодного хлеба***.

______________________

* Московский любопытный месяцеслов на 1776.
** В Тобольской епархии занималось только по 1 деньге с двора при безземельных церквах, но к этому сбору прибавлен еще новый сбор с гривен, которые по указу 1722 г. (ПСЗ. Т. VI. № 4009. П. 24) духовенство получало с каждой души в приходах раскольнических; в пользу духовных школ велено отчислять из этого дохода половину от каждой гривны. См.: Плотников Г. Взгляд на училище при Далматовском монастыре // Перм. ЕВ. 1868. № 1. С. 9. В других епархиях этого полугривенного сбора не видно.
*** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 4.

______________________

Указанные перемены в раскладке школьного сбора вообще касались лишь церквей и белого духовенства, оставляя монастыри на старом положении, потому что епархиальное начальство считали более выгодным снабжать свои школы готовым хлебом из монастырских вотчин, чем покупать его на деньги. В некоторых епархиях денежный сбор распространен был, впрочем, и на монастыри. В 1758 г. последовала отмена хлебного сбора в Костромской епархии; монастыри были обложены при этом деньгами, как и церкви, хотя основания для обложения приняты были разные: церкви обязаны были копеечным платежом с каждого приходского двора, а монастыри должны были платить по 3 к. с каждой урожайной или приплодной четверти хлеба; велено было внести деньгами и все недоимки прежних лет*. В пользу Переяславской семинарии денежный сбор с монастырей собирался по числу крестьянских душ, в монастырских вотчинах по три к. с души; в год собиралось 868 р. 20 к.** Последний способ раскладки денежного сбора с монастырей, кажется, впрочем, только и существовал в одной Переяславской епархии, да и здесь явился уже в начале 1760-х годов. Вообще же этот сбор, где он ни касался монастырей, был устраиваем посредством просто замены хлеба деньгами по текущим ценам.

______________________

* РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 24.
** Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1865. № 23. С. 1304.

______________________

Из представленных примеров достаточно видно, что как в количестве сборов на школы, так и в основаниях обложения ими духовенства в епархиях господствовало величайшее разнообразие. Иначе и не могло быть, так как все дело содержания духовных школ предоставлено было исключительно на усмотрение епархиальных архиереев, причем, естественно, кто из них как умел и как находил удобнее, так и собирал школьные сборы, даже и не спрашиваясь о том высшей власти. В одних епархиях при замене натуральных сборов денежными последние собирались с приходских дворов и других доходных статей духовенства, в других с прежних единиц обложения — четвертей приплодного хлеба по текущим ценам, а с дворов только при безземельных церквах, в третьих — с четвертей церковной земли и т.д. Самая замена хлебного сбора денежным в одних епархиях произведена очень рано, в других поздно, в третьих, как в Воронежской, Вологодской, Псковской, Смоленской, Владимирской и Тобольской епархиях, до последнего времени оставался хлебный сбор, а деньгами сбирали только с некоторых церквей, например, с безземельных (в Тобольской епархии), с отдаленных от школьного города в облегчение трудностей при доставке хлеба (во Владимирской)* и т.п. Денежный сбор вообще организовывался не вдруг, а постепенно, как и хлебный, иногда после нескольких попыток устранить разные неудобства последнего. Вот, например, как происходил процесс его организации в Ростовской епархии, где он явился сравнительно довольно поздно.

______________________

* Надеждин К. Ф. История Владимирской семинарии. С. 21.

______________________

Первоначально епархиальное начальство принимало только меры против разных злоупотреблений духовенства при самом назначении хлебных окладов, требуя, чтобы ведомости о количестве церковной земли и ежегодного урожая с нее подавались правдивые, без всякой утайки. Потом, уже через 7 лет после открытия семинарии, оно обратило внимание на одно из самых важных неудобств хлебного сбора, на постоянные случайности хлебного урожая в разных местах епархии, вследствие которых каждый год требовалось составлять чуть не для каждой церкви новое определение количества взимавшейся с нее 30-й части приплода, в один год больше, в другой — меньше, по мере произведенного ею самою сбора со своих земель, и происходила большая путаница в мелких расчетах. В конце 1754 г. митрополит Арсений пришел к мысли составить общее уравнительное определение сбора для всей епархии на несколько лет вперед и сдал в консисторию указ «учинить (о семинарском хлебе. — П.З.) росписание и положить противу посеву всякий хлеб самтретей и собирать всегда, с кого надлежит хлебом, по тому одному росписанию, а с кого подлежит брать деньги, то с тех таким же образом росписав с посевом самтретей же, и положа трех годов сложную цену четверти, т.е. дорогой, средней и малой цен, и из того третью часть отделить, и по той третьей части (т.е. по средней цене. — П.З.) за каждую четверть брать деньги повсягодно уравнительно, и как оной хлеб, так и деньги всегда по прошествии года платить в генваре месяце неопустительно». Консистория высчитала указанную среднюю ценность хлеба (за четверть ржи — 93 1/4 к. овса — 53 1/4 ячменя — 60 1/2, пшеницы — 1 p. 50 к., гороху — 1 р. 30 к.) и разослала указ по епархии. В это же время определен был денежный сбор с духовенства кортомных (от отдаточных внаем хозяйственных статей) и ружных денег. Дело семинарских сборов должно было после этого значительно облегчиться, потому что при данном определении среднего урожая (самтретей), с которого обязательно должно было платить 30-ю долю, в распределении школьных платежей оставалось иметь в виду только одно количество церковной земли, хорошо известное консистории и постоянное. Опыт, вероятно, удался, и в начале 1756 г. епархиальное начальство сделало последний решительный шаг, выдало распоряжение о замене хлебного сбора денежным, приняв в основание при раскладке сбора прежнее среднее количество приплодного хлеба (самтретей), а при определении ценности разных сортов хлеба назначив руководствоваться ежегодными справочными ценами по объявлениям из Магистрата*.

______________________

* Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ... // Яр. ЕВ. 1872. № 12, 13, 14 и 17.

______________________

Как хлебный, так и заменявший его денежный сбор был основным и общим источником содержания для всех духовных школ. Другим таким же источником был сбор штрафной за уклонение духовенства от обучения в школе своих детей и за неисправность по школьному сбору, составлявший печальную, но тем не менее довольно крупную статью школьных доходов в каждой епархии, особенно на первых порах по открытии школ. Вместе с деньгами, выручавшимися от продажи школьного хлеба, штрафные деньги в течение года скоплялись в значительную сумму от 100 до 300 р., на которую и производились все денежные расходы по школе, так как других денежных доходов до замены хлебного сбора денежным, вовсе не было*. В приходо-расходных книгах Семинарских контор для записывания этой суммы существовало даже особое и постоянное отделение. Епархиальное начальство, таким образом, сумело обращать в пользу духовного образования самое недоброхотство, с каким к нему относилось духовенство. При Императрице Елизавете вышел указ (го апр. 1743 г.), подвергавший в пользу духовных училищ, или собственно Московской академии, штрафу даже светских лиц, которые не заботились об обучении своих детей катехизису: велено было брать с шляхетства по 10 р., а с прочих по 2 р.** Находя штрафные деньги очень важной статьей для содержания школ, некоторые архиереи старались увеличивать штрафную сумму посредством причисления к ней штрафных денег с духовенства и по разным его служебным винам. Взыскания этого рода были не одни денежные; например, виновных по епархиальному суду иногда отсылали в семинарии на семинарские труды, что заменяло для них монастырское подначало, таким образом семинарии снабжались даровыми служителями***.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 7. С. 228-230; № 8. С. 277-278.
** ПСЗ. Т. XI. № 8726.
*** Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник, 1860. Кн. VIII. С. 134-136; Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 53: взято в 1745 г. на семинарию 30 р. штрафа с архиерейского казначея за неисправность по службе и 5 р. с ключаря.

______________________

Кроме перечисленных источников, для содержания духовных школ не было еще никаких других, которые можно было бы назвать источниками, общими для всех епархий. Но и эти общие источники были, очевидно, характера весьма непостоянного, зависели от разных случайностей, подвергая таким же случайностям и судьбу самих духовных школ. О штрафном сборе нечего и говорить; на подобного рода случайных доходах, как бы они по временам ни были значительны, основать материальное обеспечение школы было, разумеется, невозможно. Самый основной, хлебный, а потом денежный сбор на школы подвержен был таким сильным колебаниям, что это непостоянство его можно считать едва ли не главною причиной медленного успеха духовных школ во многих епархиях, — по крайней мере исключительно на эту причину указывало само епархиальное начальство каждый раз, как только ни приходилось ему получать сверху разные выговоры, насчет, например, «нечувственного небрежения о толь важном и человеческому спасению потребном деле». Жалобы на недоимки по сборам были таким обычным явлением, что можно крепко сомневаться в том, чтобы какая-нибудь семинария в какой-нибудь год сполна получала все следовавшее ей по расчету количество сбора.

Содержа свои бедные школы на свои нищенские средства, духовенство крайне тяготилось положенными на него платежами на этот предмет, старалось их оттянуть, урезать, а то и вовсе от них уклониться, ссылаясь на свою бедность, неурожай хлеба, трудность его доставки и т.п. Как только епархиальное начальство решалось открыть у себя школу, по всей епархии начинались обыкновенно усиленные хлопоты для собрания прежде всего надлежащих сведений о доходах монастырей и церквей, и для составления правдивых ведомостей о количестве посева, урожая и умолота хлебов на церковных землях — хлопоты, продолжавшиеся по местам целые годы. Так, при открытии Вятской семинарии ведомостей о хлебе нельзя было собрать в течение целого года. В Костромской епархии указ о составлении перечневых ведомостей по главным статьям монастырских доходов был выдан преосв. Сильвестром в 1745 г. В следующем году он предписал собрать ведомости от монастырей и церквей касательно урожая и умолота хлебов. Но ни то, ни другое распоряжение не были исполнены до весны 1747 г. Вскоре после этого из консистории были высланы реестры о том, сколько каждый монастырь и церковь должны были представить хлеба в консисторию, с назначением срока и угрозою штрафа, но исполнения не было и по этому указу с лишним полгода. Притом хлеб следовало представить за два года, но из многих мест он выслан был только за год, и то уже к концу 1747 г., вследствие чего ранее этого не могла быть открыта и сама семинария*. В монастырях еще можно было, по крайней мере, приблизительно, узнать количество приплодного хлеба, соображаясь с количеством монастырской земли, которое было всегда более или менее известно епархиальному начальству. Но относительно церквей, разбросанных по всему пространству епархии и владевших обыкновенно весьма небольшими участками земли, большею частью нельзя было составить и такого приблизительного определения, тем более, что церкви владели землями на разных правах и условиях, с приходами, так что не только консистории или Семинарской конторе, но и более близкому начальству-заказчику весьма не легко было разобрать, какая земля церковная и какая приходская. Вследствие неизбежной при этом неточности сведений о доходах духовенства сами оклады семинарских сборов часто приходилось составлять почти наобум, по приблизительным расчетам, отчего, разумеется, тоже нередко приходилось допускать ошибки, для некоторых церквей определять оклады слишком большие, тяжкие для плательщиков, а для других, успевших благополучно утаить свои настоящие доходы, слишком малые, обидные для самой семинарии.

______________________

* РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 19-20.

______________________

Самое собирание сборов по окладам было источником новых беспокойных хлопот, повторявшихся притом же каждый год. В начале каждого года в консистории или в Семинарской конторе прежде всего изготовлялись окладные реестры с требованиями годовых взносов; затем следовали рассылка их, переписка с поповскими старостами, заказчиками, духовными правлениями и настоятелями монастырей, жалобы из приходов на тяжесть окладов и на неурожаи, донесения сборщиков об утайках и недоимках, а то даже и о прямом противодействии им со стороны плательщиков, повторительные и побудительные указы о платеже, посылки нарочных сборщиков по инструкциям на счет неплательщиков, штрафы, правежи недоимок и проч. Пока хлебный сбор оставался в епархии в своем первичном виде без замены его денежным, постоянный и правильный надзор за верностью семинарских платежей был едва ли даже возможен. Бумажные средства, разные ведомости о приплодном хлебе и шнуровые приходо-расходные книги, разумеется, помогали плохо, а ближайший местный надзор за духовенством и его доходами со стороны низших епархиальных властей, разных заказчиков, сам был заподозрен в неверности и недобросовестности. Епархиальной власти только и оставалось пугать неисправных неплательщиков, да и самих сборщиков грозными предостережениями, грозить первым тройными сборами и др. штрафами, а последним — лишением чинов и жесточайшим истязанием, брать при взносе сборов подписки, что взнос сделан правильно, без утайки и т.п. После перевода хлебного сбора на деньги, особенно, когда при этом составляли постоянное уравнительное распределение сборов на несколько лет вперед и определяли для церквей количество взносов не по четвертям приплодного хлеба, а по более постоянным единицам обложения, по приходским дворам и разным доходным статьям причтов, безотносительно к количеству их частного, случайного дохода в тот или другой год, наблюдение за верностью семинарских сборов должно было значительно облегчиться. Но туг возникало обыкновенно новое затруднение. Масса плательщиков, за исключением только очень небольшого числа духовных лиц и некоторых более богатых монастырей, состояла из людей бедных, живших день за день, не имевших никаких сбережений, которыми они могли бы покрывать случайные дефициты в своих доходах в неурожайные годы; вследствие этого выполнение разных уравнительных расписаний, как бы они снисходительно ни были составлены, в иные несчастные годы было положительно невозможно, и за духовенством являлась недоимка, отягощавшая и путавшая для него семинарские взносы и в другие, более счастливые годы. Не говорим уже о том, что недобросовестные плательщики имели при этом полную возможность изливаться пред начальством в преувеличенных жалобах на оскудение своих доходов и отыскивать другие удобные предлоги к уклонению от денежных сборов.

Теряясь в изобретении мер к устранению недоборов, некоторое епархиальное начальство пришло к мысли допустить в семинарских сборах участие самих семинарий, как это ни было обременительно и неестественно для школьной администрации. В Костромской епархии статья эта была организована еще довольно удобно для семинарии, но зато, по всей вероятности, весьма недешево для самой епархии; при всех духовных правлениях определены были особые семинарские сборщики в зависимости от консистории и правлений, которые и собирали школьные взносы, каждый в своем округе. Мера эта оказалась успешною, так что Костромская епархия имела на себе школьной недоимки менее всех: в 1763 г., пред временем Екатерининских штатов, недоимочных денег на ней насчитывалось всего 10 р. 62 к.* В других епархиях старались достичь тех же результатов без назначения особых семинарских сборщиков, с помощью самой школьной администрации, поручая ей не только право контроля за верностью взносов, которое она имела везде, но и саму процедуру их собирания с епархии. В Ростовской епархии даже встречаем особое распоряжение, направленное к поощрению Семинарской конторы в исполнении этого рода обязанностей: с каждой церкви членам Конторы представлялось получать в свою пользу по и к., а при приеме монастырского хлеба по 3 к. с каждой платежной четверти**. Но, спрашивается, каким образом Контора могла производить свои сборы по епархии, когда она не имела для этого дела никаких органов, вроде тех, какие были для той же цели у епархиальной администрации? Понятно, что ей не иначе можно было исполнять свои новые обязанности, как или с помощью тех же епархиальных сборщиков всяких сборов, которых она должна была бы заменить, заказчиков, поповских старост и духовных управителей, людей вовсе ей не подчиненных, или же с помощью лиц, принадлежащих к самой семинарии, пользуясь для этого временем, свободным от исполнения их прямых обязанностей. Конторы практиковали и тот и другой прием, предоставляя епархиальным сборщикам обычную процедуру сборов, а своих людей облекая для тех же сборов временными полномочиями.

______________________

* РПВ. 1858. Т. V. Разные известия. С. 21.
** Владимирский-Буданов М.Ф. Государство и народное образование... С. 304.

______________________

Во время семинарских вакаций учители нередко получали от своего начальства поручения произвести по епархии ревизию приплодного хлеба на месте, в самих приходах, да, кстати, уже и собрать надлежащее количество его для доставки в Семинарскую контору. В 1753 г.в Воронежской епархии подобное поручение дано было даже отпущенным на вакации ученикам риторики и философии, — высших тогда классов Воронежской семинарии. В инструкции, данной им по этому случаю, сказано было, чтобы по своему пути они везде присмотрели годных к школе духовных детей да позаботились бы и о сборе хлеба на семинарию. Приехав в известное место по данному реестру, гласила инструкция, «нимало не медля, взяв с собою тех местов духовных управителей и приказных служителей, велеть им каждому в ведомстве своем у каждого протопопа, попа, дьякона, дьячка, пономаря и у просвирницы, также в монастырях и пустынях, новоурожденного озимого и ярового всякого хлеба при них, студентах, освидетельствовать и, по освидетельству, кол и кое число и у кого именно сжатого на полях и свозного в скирдах копен и молоченого в закромах четвертей явится, учиня опыт и, по опыту, по колику числу с копны умолоту было или будет, и из того умолоту на содержание семинарии у монастырей 20-й, а с церковнослужителей 30-й доли вычет, надлежит учредить правдивые по форме за руками их духовных управителей и приказных служителей ведомости, которые им, студентам, по приезде... подать в сем[инарскую] контору при доношениях, а им дух. управителям по тем ведомостям и из того описанаго хлеба., прислать (указные 30 и 20 доли) в Семинарскую контору при доношениях, и впредь таковые ж доли в октябре и ноябре месяцах присылать бездоимочно». Кроме этого, студентам указывалось освидетельствовать у духовных управителей квитанции в платежах за прошлый год, а «у которых духовных правителей в платеже того хлеба квитанции не имеется, тех самих духовных управителей привезть на Воронеж и объявить в Семин. конторе при доношении»*. Распоряжения эти могут казаться необыкновенно странными в настоящее время, когда едва ли кому придет в голову поставить всех сельских благочинных, не говоря уже о духовенстве, под такого рода надзор семинарских философов и риторов, но тем они характеристичнее рисуют тогдашнюю беспомощность семинарской и епархиальной администрации. Видно, что хватались за всякие средства, лишь бы только чем-нибудь помочь горю вечных недоимок.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 23. С. 753-755.

______________________

Бывали и такие случаи, что сбор на семинарию, уже благополучно и сполна конченный, не доходил до семинарии по злоупотреблениям самих сборщиков; недаром в инструкциях им постоянно внушалось, чтобы они действовали без всякой фальши под опасением жестокого истязания. В 1752 г. в той же Воронежской епархии был такой случай. Осенью этого года консистория недосчиталась хлебного сбора на семинарию с целого Острогожского округа. Навели справки и узнали, что в свое время, в конце 1751 г., весь хлеб в Острогожском уезде на содержание семинарии в предстоящем году был описан и, как следует, переложен на деньги подканцеляристом Гурьевым; деньги были сполна собраны и сданы сторожу Протопопову и дьячку Степанову. После этого началось следствие, куда же эти деньги девались. Все указанные лица забраны в консисторию и рассажены под крепкий караул в кандалах. Гурьев на допросе показал, что деньги за хлеб он действительно собрал, а не доставил их вовремя по болезни, которая заставила его про эти деньги запамятовать; в свидетели своей болезни он представил иеромонаха Феофана, который сам видел его больным. Отец Феофан был, по-видимому, великий оратор, кроме того приятель подсудимого, и на запрос консистории написал свое свидетельство весьма цветисто, с явным желанием и другу удружить, и себя показать. «В прошлом 1752 г., — писал он, — в генваре месяце, а в котором числе не упомнить, по случаю же его Феофана тогда, якоже иногда от человека, впадшем в разбойники, лежащем и уязвленном вранами, и священник некто мимо иде, такожде и левит или церковный причетник мимож иде, самарянин же некто умилосердися, якоже и он язычник и мытарь многогрешный, стал над ним и вопросив его: что тебе бысть? Он же ему тогда рече: немощствуя лежу, и несть исцеления плоти моей, и весь расслаблен, яко не стюден ни тепл, аки обуморен и весь огнем сожжен; он же, многогрешный, тогда ему глаголах: молися Богу и покайся прежних своих дел и от всех скорбей твоих исцелит тя Господь вскоре, — а потом более не ведает, что ему тогда было». Свидетельство это, однако, не пригодилось к оправданию Гурьева, потому что относило болезнь его к слишком давнему времени; ни одна острая болезнь не могла протянуть такого странного забвения о неотосланных куда следует деньгах от января до ноября месяца, когда о них возникло дело. По определению консистории, утаенные деньги велено было взыскать с виновного, а самого его наказать в присутствии консистории нещадно плетьми. Но после наказания он снова был возвращен к прежней должности при Острогожском правлении, причем должен был дать только письменное обязательство впредь таких дел не чинить*.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 22. С. 739-731.

______________________

Не перечисляя множества других фактов этого рода, ограничимся здесь небольшим извлечением из «Истории Владимирской семинарии», которое одно может представить для нас довольно цельную и выразительную картину разных затруднений, хлопот и злоупотреблений при семинарских сборах. В первый же год по открытии этой семинарии (1750) за епархией оказалась огромная недоимка в семинарских платежах: вместо 1 273 р., которые нужно было собрать по смете и по реестрам, собрано было всего 778 p., несмотря на все указы из консистории и разные строгие меры в предотвращение недобора, и юная семинария очутилась в большом затруднении; по словам архиерейского указа, вследствие «толиких недобросовестных беспорядков многие ученики, лишаясь должного им быть при той семинарии довольствия, ходили и просили сущих подобием нищих прокормления». По ближайшем исследовании причиною «беспорядков» оказались разные злоупотребления и со стороны плательщиков, и со стороны органов самой епархиальной администрации. Консистория и Духовное правление воспользовались новым налогом на духовенство для своей собственной наживы и за взятки составляли неправильные ведомости о хлебе — с утайками. Так как взятки давались главным образом богатыми плательщиками, то вся тяжесть сборов и падала на бедных, которые не в состоянии были ублаготворить администраторов. С самого же начала сборов со всех сторон стали приходить в консисторию и Контору жалобы. Одни жаловались на свою крайнюю бедность, что «и дневные пищи себе не имеют»; например, один дьякон в самом городе Владимире не мог уплатить причитавшихся на его долю 68 к. и долго за то содержался в консистории под арестом. Другие указывали на то, что денежная оценка припасов, назначенных к сбору на семинарию, слишком высока, за четверть гороху нужно платить 1 p. 80 к., или что земли переписаны по приходам неправильно, худые пошли в ведомостях за хорошие, пустые — за возделанные: «...наши-де земли лежат впусте и поросли лесом, пашенной земли нет, ржи, овса и прочего хлеба на семинарию тоже нет ничего, а иными землями владеют духовные бобыли, которые ничего за сие не платят, и за те земли на семинарию взыскивают». Третьи указывали на разные случайные обстоятельства, из-за которых они дошли до разорения и не могут платить; например, члены одного причта показали, что в прошлом, 1749 г., они были вызваны в консисторию для каких-то опросов, и после этого не только приплодного хлеба, но и на пропитание им ничего не осталось. Злоупотребления при описании земель заставили преосв. Платона предпринять труд даже лично объехать некоторые уезды для поверки ведомостей. Чтобы уменьшить огромную недоимку за епархией, епархиальное начальство сначала принялось писать грозные указы, в которых обличало духовенство в презрении, и божеских и царских повелений, в небрежении «о самопервейшем епархии деле», в том, что таким небрежением духовные лица «привели семинарию в крайнее несостояние, и детей своих и сродников, от них воспитываемых, от такого преполезного учения отвлекли и в тине глубочайшего неразумия и неведения света учения загрузили» и проч., грозило штрафами и плательщикам, если впредь будут неисправны, и духовным управителям, если будут чинить послабления при взыске платежей. Несмотря на эти указы, недоимка продолжала возрастать в грозной прогрессии по всей епархии. Тогда преосв. Платон учредил для взыска денег особую комиссию из нескольких духовных лиц г. Владимира, нечто вроде Доимочной канцелярии. В качестве ее органов по всем уездам разосланы были священники и даже пономари со строгими инструкциями не делать плательщикам никаких послаблений и со страшными полномочиями ковать виновных в кандалы, кто бы они ни были: не только священников, но и самих духовных управителей, — и немедленно везти их в консисторию. Вся епархия пришла в волнение. В Краснослободском уезде не оказалось никакой возможности собрать недоимку. Рассыльщики донесли об этом консистории с присовокуплением весьма выразительного мнения, что так как-де с бедного духовенства действительно взять нечего, то не благоугодно ли будет консистории дозволить в уплату семинарских денег описать домы оных священников. Некоторые сельские священно- и церковнослужители, еще издали заслышав о приближении сборщиков, оставляли дома и пускались бежать, куда глаза глядят. Консистория указала привезти краснослободских ослушников во Владимир, а если они будут укрываться, то брать жен и детей их. После этого указа один из священников, Петр Нестеров, пришел в такое отчаяние, что когда сборщики явились к его двору, «оный поп ворота запер и на двор не пускал и говорил: вы-де напрасно приехали — хотя бы-де целая рота драгун прислана была, я б и тех велел побить до смерти». В консистории ослушников велено держать в кандалах до тех пор, пока они очистят недоимку. Но так как в колодничей денег взять было неоткуда, а между тем приходы арестованных священников оставались без богослужения, то консистория потом догадалась посылать своих арестантов на некоторого рода заработки, отпуская их на неделю, на две, чтобы где хотели, добывали себе деньги в уплату недоимки. С помощью таких крутых мер недоимка действительно стала, было, уменьшаться; но в конце 1750-х и начале 1760-х годов снова пошла расти в гору, потому что на архиерейской кафедре явился тогда другой, менее энергичный архиерей, упомянутый уже нами грузин Антоний. Так, за Ярополческим духовным правлением в 1749 г. она доходила до 301 р., в 1751 г. уменьшилась до 255 р., но в 1754 г. при архиерее Антонии ее снова было 387 р., а в 1761 — 397 р. с копейками*.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. С. 21-28, 85.

______________________

Описанные нами хлебные и денежные сборы на содержание семинарии употреблялись также и на содержание низших епархиальных школ. Совсем не удивительно, что последние заводились в небольшом числе и в епархиях более обширных и богатых, потому что сборного хлеба и денег в большей части епархий едва хватало и на содержание одной епархиальной семинарии. Когда в известном епархиальном округе открывалась низшая школа, округ этот, естественно, должен был взять ее на свое полное содержание и при этом уже освобождался от платежей на центральное училище; последнее чрез это должно было всегда терять более или менее значительную и чувствительную для его благосостояния долю содержания. Так, например, распределялись епархиальные сборы между училищами в епархии Ростовской*, Смоленской** и Нижегородской (по инструкции Питирима Юрьевской школе). Есть известия, что епархиальное начальство, радея о благосостоянии своих главных школ, даже вовсе иногда закрывало низшие школы. Так объясняется упразднение Угличской и Ростовской школ после открытия Ярославской семинарии. Когда в 1737 г. в Белогородской епархии открыты были низшие школы в Курске и Старом Осколе, Харьковский коллегиум оказался этим недоволен и стал жаловаться на то, что средства его стали оскудевать, так как не весь хлеб с епархии стал собираться в его пользу. Вспомним при этом, что Коллегиум был тогда одной из самых богатых семинарий и что учреждение новых школ, как оно мотивировано в указе преосв. Петра Смелича, было вызвано весьма уважительными нуждами духовенства отдаленных от Харькова Курского и Старо-Оскольского округов. В 1738 г. два учителя коллегиума подали жалобу, что за последнюю треть 1737 г. им вовсе не выдавали жалованья. На запрос архиерея о причине этого обстоятельства начальство Коллегиума отвечало, что Коллегиум оскудел в своих средствах вследствие неполного получения хлеба с епархии, и просило собрать недоимку. Такие же жалобы о неуплате жалованья повторились в следующем 1739 г. и 1740 г. Между тем духовенство при сборе недоимки заявляло со своей стороны, что многие из среды его вовсе и не считают себя обязанными платить сбора на Коллегиум, так как дети их с 1737 г. учатся не в Коллегиуме, а в Курской школе; в заявлении этом, очевидно, высказывалось желание, чтобы школьный сбор был распределяем по училищным округам. Епархиальное начальство, разумеется, больше дорожило своим благоустроенным Коллегиумом, чем низшими школами, и, видя с их стороны подрыв Коллегиуму, в 1741 г. решилось уменьшить их число соединением Старо-Оскольской школы с Курской. Замечательно, что после, при Императрице Екатерине II духовенство само хлопотало о восстановлении обеих школ в отдельном виде***.

______________________

* Боголюбский Л. Средства содержания грамматических школ и Ярославской семинарии в половине XVIII столетия // Яр. ЕВ. 1872. № 12. С. 94-95; № 13. С. 109.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 193.
*** Курск. ЕВ. 1873. № 17 и 18.

______________________

За недостатком известий о низших школах трудно, впрочем, сказать, многие ли из них пользовались описанными сборами с епархий. Так как они обыкновенно помещались при монастырях, то, вероятно, большая часть их и содержалась от этих монастырей, тем более, что они требовали для своего содержания очень немногих издержек. Учители получали в них ничтожное жалованье, а ученики большею частью были на своем собственном содержании. Другие школы, существовавшие при духовных правлениях и церквах, могли быть устроены согласно указу 1740 г. о штате Новгородской семинарии и устройстве низших школ Новгородской епархии наподобие школ старых мастеров с платою за учение, «по чему за что до сего времени учителям ученики платили».

Кроме хлебного (или заменявшего его денежного) и штрафного сборов, составлявших общие источники содержания духовных школ, по епархиям изобретались разные другие, частные, местные способы улучшения внешнего школьного быта, зависевшие от степени усердия к школьному образованию и личной изобретательности того или другого архиерея, от большего или меньшего богатства епархий и от других местных и случайных обстоятельств.

В некоторых епархиях, по инициативе архиереев, ревнителей образования, назначались с духовенства лишние сборы сверх положенных по Регламенту. Так, Иларион Рогалевский, преосвященный Казанский для увеличения содержания своей семинарии (в 1734 и 1735 гг.) распорядился собирать положенные Регламентом сборы со всей епархии в двойном количестве, вместо 30-й доли хлебного приплода — 15-ю, а вместо 20-й — 10-ю*. В Нижегородской епархии в 1750-х годах был установлен совершенно новый сбор, нигде, кажется, еще не существовавший сбор с отцов за обучение их сыновей в семинарии, по 7 p. за каждого сына в год; платеж этот, впрочем, производился неисправно, так как был слишком тяжел для духовенства**. В Иркутской епархии, за недостатком хлебных сборов, архиерей Иннокентий Нерунович в свое время велел собирать на содержание школы деньги со всех духовных лиц, как имеющих детей, так и бездетных, по 50 к. в год со священника, 30 к. — с дьякона и 10 к. — с причетников***. В Смоленской наряду со сбором хлеба собирались еще прибавочные деньги на отопление семинарии; с 242 церквей четырех уездов епархии собиралось 7 p. 26 к.**** В Псковской сбор этот производился натурой с псковоградских и уездных церквей с дворового числа; количество сбора в разные годы было неодинаково: в 1759 г. — 216 сажен дров, в 1760 г. — 266 1/2, в 1761 г. — 243*****. В некоторых других епархиях дрова получались из монастырских лесных дач или, как в Вятской, отпускались из архиерейского дома. Но сбор этот все-таки был не повсеместный; где его не было, там семинарии, как, например, Воронежская, должны были для своего отопления покупать дрова из денег, собранных с церквей на содержание учеников или вырученных от продажи остаточного сборного хлеба. Семинарии, вероятно, немало получали от монастырей и разных других припасов путем пожертвований.

______________________

* Знаменский П.В. Казанская семинария в первое время существования// ПС. 1868. Т. II.
** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 5. Сбор этот, впрочем, производился едва ли не за содержание учеников в семинарии.
*** Ирк. ЕВ. 1870. № 49. С. 583.
**** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 187.
***** Князев А. Очерк история Псковской семинари.... с. 42-44.

______________________

Пожертвования были одной из важных статей неокладных, случайных доходов духовных школ, особенно пожертвования архиерейские, от которых, можно сказать, существенным образом зависело благосостояние духовно-учебных заведений. Они были самые разнообразные: деньгами, припасами из архиерейского дома, книгами для семинарских библиотек, жалованьем учителям и проч. Мы знаем, например, что Феофан Прокопович содержал при своем петербургском доме на Карповке целую семинарию. Его преемник по кафедре Амвросий Юшкевич был незабвенным благодетелем для своей Новгородской семинарии, отпускал на ее нужды потребные суммы из неокладных доходов своего архиерейского дома, сам на своем коште содержал некоторое число учеников, оставил в ее пользу свою богатую библиотеку и, наконец, в свидетельство своей любви к устроенному им заведению самого себя завещал погребсти не в св. Софии, где искони погребались тела новгородских владык, а на паперти соборной церкви училищного Антонова монастыря*. Смоленская семинария обязана была своим устроением и процветанием попечениям и щедротам преосв. Гедеона Вишневского, по имени которого она и величалась Wiszniowianum collegium, как Киевская коллегия величалась некогда Могилянскою и Заборовскою по имени своих благодетелей киевских архипастырей**. Архангельский епископ Герман принял на счет своего архиерейского дома все содержание Архангельской семинарии. То же самое почти сделал св. Иннокентий Иркутский, епархия которого в его время решительно не могла содержать семинарии на свои собственные средства без щедрой помощи своего бескорыстного архипастыря. Нижегородский епископ Иоанн оставил после своей кончины 300 р. на устройство семинарских зданий; кроме того при нем и при его преемнике Дмитрие (Сеченове) отчислялись в пользу семинарии деньги, собиравшиеся со ставленников***. Не перечисляя всех имен преосвященных благотворителей наших духовных школ, заметим вообще, что каждая семинария непременно может указать в своей прошлой истории по одному и более таких священных для нее имен. Кроме того архиереи располагали к пожертвованиям на духовные школы духовенство своей епархии, монастыри и даже светских лиц. Так, например, в Астрахани, при открытии Латинской школы, купечество астраханское обещалось давать от себя жалованье учителю школы в размере 100 р. в год, кроме того по 15 чт. хлеба и по 10 саж. дров****. На счет Донского войска одно время, как мы видели, содержалось училище Черкасское. Немало пожертвований получали от светских лиц южно-русские духовно-учебные заведения? Киевская академия, Черниговский и особенно Харьковский коллегиумы.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. 605 и 607.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 185.
*** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 107, 118-120; он же. История Нижегородской семинарии. С. 6.
**** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 431.

______________________

В некоторых епархиях, как то Владимирской и Нижегородской, для улучшения содержания учеников были отводимы земли под семинарские огороды и под покосы, на которых ученики сами же и работали*. Некоторые семинарии, имевшие свои дома и домовые места, получали доходы от отдаточных внаем помещений под лавки, склады товаров и т.п. Например, Казанская семинария в 1730-х гг. получала таких денег до 16 p. в год и больше. Еще более обильный источник содержания для семинарий составляли приписывавшиеся к ним по местам доходы с монастырских вотчин и самые вотчины. Так, Смоленская семинария ежегодно получала 133 р. 13 к. из вотчинных доходов Аврамьевского монастыря**. Сильвестр Казанский приписал к своей семинарии вотчины двух упраздненных монастырей, Осинского и Сарапульского, монахи которых, по своей малочисленности, переведены были в Уфимский монастырь; за тем и другим монастырем считалось 114 дворов или 549 крестьянских душ мужеского пола, с которых оброчных денег собиралось 203 р. 46 к. Преемник Сильвестра Иларион Рогалевский приписал к семинарии новые вотчины от более достаточных казанских монастырей — Спасского, Федоровского и Раифского; от первых двух — по одной деревне, от последнего собирались на содержание учителей и учеников разные припасы — хлеб, крупы, масло, мясо, рыба, соль и проч. Сбор оброчных денег с прежде приписанных вотчин увеличен был вдвое. Семинария, впрочем, недолго пользовалась этим обильным источником содержания, потому что при следующем архиерее, Гаврииле, по челобитью монастырей, вотчины были снова от нее отписаны и возвращены своим владельцам***.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. С. 49; Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 6.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии С. 187.
*** Знаменский П.В. Казанская семинария... // ПС. 1868. Т. II.

______________________

Своих собственных вотчин у семинарий не было, за исключением, кажется, одного только Харьковского коллегиума, богато одаренного своими щедрыми благодетелями — преосв. Епифанием, князем М.М. Голицыным и разными харьковскими обывателями. В самом городе ему принадлежало более 30 дворовых мест с разными постройками, садами, огородами, ливадами, постоялыми дворами, питейными домами, пивоварнями и другими заведениями и угодьями. Лучшие угодья в окрестностях Харькова тоже принадлежали Коллегиуму. Владения его были в уездах Харьковском, Валковском, Змиевском, Изюмском, Грайворонском и в Курской губернии. Всего с 1730 до 1798 г. насчитывалось за ним 3 076 десятин пашни, сенокоса и леса с 650 приписных черкасов; 50 мельниц, 3 винокуренных завода, скотные дворы, сады и проч. Сюда принадлежали: деревня Рубаново — дар вдовы есаула Рубанова, слобода Песочки и Замосский Куст — дар М.М. Голицына; хутора Клочки, Липецкий, Немышенский, Даниловский, Шаповаловский, Череватый; пустоши: Уставникова, Куленговская, Гринцев Рог, и деревня Гуки. Владения эти были увеличены еще преосв. Епифанием, который приписал к Коллегиуму три пустыни (Озарянскую, Аркадиевскую и Чугуевскую), долго, впрочем, оспаривавшиеся у него Ахтырским архиерейским домом; они были утверждены за Коллегиумом и училищным монастырем в 1740-х годах указами Свят. Синода*. Кроме того в 1740 г. ему же предоставлены были доходы (до 600 р.) от Каплуновской иконы Богоматери, собиравшиеся доселе на Белгородские школы**.

______________________

* Чистович И.А. Очерк истории Харьковского духовного коллегиума // ДБ. 1863. № 23.
** Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник. 1860. Кн. 8. С. 138.

______________________

Представленный обзор источников содержания духовных школ, как общих, так и частных, вполне оправдывает отзыв Комитета об усовершенствовании духовных училищ 1808 г., что все способы этого содержания, «сами по себе неопределительные, по количеству домовых вотчин весьма различные и от единого личного усмотрения зависящие, при ежегодном приращении числа учащихся не могли быть ни прочны, ни достаточны». Чтобы ясно и точно судить о степени материального благосостояния наших духовно-учебных заведений, для этого, разумеется, всего нужнее было бы определить общие цифры их приходов и расходов; но при том чрезвычайном разнообразии, какое существовало в этом отношении в разных епархиях, при полном отсутствии даже местных более или менее определенных и постоянных окладов на школы и крайне неравномерном распределении между ними всякого рода материальных средств, зависевшем от разных местных и случайных условий, сделать этого положительно невозможно. Одни семинарии имели средства достаточные, другие — крайне плохие, с которыми едва-едва тянули свое жалкое существование; даже в одной и той же школе один год не походил по доходам на другой. При весьма сильном колебании цифры школьных доходов нужно еще обратить внимание на такое же почти колебание цифры учеников, требовавших расходов на свое содержание.

В начале существования духовных школ ученики почти везде содержались на счет самих школ, что было довольно удобно тогда вследствие небольшого еще числа школьников, а с другой стороны, даже и необходимо, чтобы родители, мало еще расположенные к обучению своих детей в школе, не имели причины отговориться от того своею бедностью, невозможностью содержать их в школе, как об этом прямо говорит Регламент, предписывая архиереям учить и кормить учеников в школе «туне». Потом, чем более образование распространялось среди духовенства и чем более семинарии стали наполняться учащимися, тем более такое содержание их «туне» стало делаться стеснительным и даже невозможным. Тогда все чаще и чаще стали прибегать к другому правилу Регламента, в котором говорилось: «Семинаристы (воспитывающиеся на готовом содержании. — П.З.) едины будут люди убогие, а другие — богатых людей дети должны будут платить за корм и одеяние», или, что то же, содержаться на собственный кошт. В менее обеспеченных и более многолюдных семинариях ученики поэтому стали разделяться на казеннокоштных, или бурсаков и своекоштных; к этим двум разрядам присоединялся еще третий — полубурсаков, которые пользовались от семинарий помещением, а пищу и одежду имели собственную, или получали от них и помещение, и пищу, а свою имели только одежду.

Число получавших полное содержание от семинарий было всегда значительно и в общем счете всех учащихся едва ли не превышало числа своекоштных даже и под конец описываемого времени. Правда, в некоторых семинариях сравнительно со своекоштными их было немного: так, в Смоленской семинарии на казенном содержании считалось до 75 учеников, тогда как общее число простиралось далеко за 100; в Псковской, имевшей тоже свыше 200 учащихся, в 1743 г. казеннокоштных было 224, потом, за недостачей хлеба, оставлено было только 23, в 1745 г. число их снова увеличено до 139 человек; в Переяславской семинарии из более 90 учащихся в 1753 г. было 30 казеннокоштных, а с 1755 г. 50-60 человек. Но зато во многих других семинариях учащиеся все состояли на казенном содержании. Так было в Троицкой семинарии, содержавшей на счет Лавры всех своих учеников (до 100 человек), за исключением приезжих из других епархий, за содержание которых в семинарскую казну вносились деньги от присылавших их начальств. В Невской семинарии ученики (до 70 человек) тоже содержались от монастыря и пищей, и одеждой, исключая небольшое число священнослужительских детей, которые получали от монастыря только пищу, а одежду имели от отцов. Таким образом содержались ученики в семинариях Вологодской (60-80 человек), Костромской (до 1763 г.), Казанской (200-300 человек), Вятской и др. Число казеннокоштных учеников вообще определялось количеством сборов с епархии и было так же непостоянно, как непостоянно было последнее. В случае оскудения сборов или увеличения числа нуждающихся в семинарском содержании консистория или Семинарская контора делали в начале года доклад архиерею, что в предстоящем учебном году неизбежно имеет быть в прокормлении учеников недостача, и представляли смету, сколько учеников действительно можно прокормить по принятому положению на наличные средства. Архиерей утверждал предположенное число казеннокоштных учеников, причем стараясь включить в него более нуждавшихся и более способных духовных детей, остальных отчислял на кошт их отцов, оставляя их при семинарии же, или отсылая по домам с обязательством обучиться там известным предметам (чтению, письму, пению, краткому катехизису) к назначенному сроку. Вследствие общей бедности духовенства и малого еще сочувствия его к школам казенное содержание учеников в школе до того было распространено по епархиям и до того считалось необходимым, что уменьшение числа казеннокоштных учеников в семинариях большею частью было тождественно с уменьшением вообще числа учащихся. Епархиальное и семинарское начальство от этого постоянно ставилось в необходимость держать в своих заведениях гораздо большее число бурсаков, чем требовалось по смете доходов, хотя бы для этого нужно было значительно ухудшить их содержание, лишь бы только вовсе не лишать их школьного обучения.

В образчике того, как устраивалось содержание учеников, приведем некоторые данные из истории Воронежской семинарии. После открытия ее и первого сбора с епархии как учеников, так и хлеба на их содержание, в начале 1746 г., учитель Стасиевич подал архиерею доношение, что все готово к начатию учения, и просил распоряжения о назначении ученикам в силу Духовного Регламента пропитания и о выдаче свеч, бумаги и прочего, что в семинарии может быть потребно. Консистория со своей стороны, учинив справки о числе собранных учеников (до 130 человек) и количестве хлеба, донесла, что последнего за 1745 г. собрано 291 чт. и 6 1/2 чв., да столько же ожидается за 1746 г., а в будущие годы может быть его и менее, что «того ради для спервозаведения семинарии надлежит быть в славяно-латинской школе по числу собранного хлеба в нынешнем 1746 г. 30-ти, а по крайней мере 40 человекам, ибо на толикое число, сколько ныне при доме нашего преосв-ва в семинарии находится, и на иные нужды собранного хлеба к удовольствию и на один нынешний год не достанет, и за тем в хлебе недостаточеством не могло бы ученикам в удовольствии последовать нужды, а когда хлеба впредь по описям более нынешнего явится, тогда в силу Дух. Регламента, по числу собранного хлеба, учеников, которые российской грамоте выучились, прибавлять к лучшему способу будет удобнее». Епархиальное начальство не приняло на себя решения такого щекотливого вопроса, потому что знало, как наверху сердятся каждый раз, когда услышат об уменьшении числа учащихся по епархиям, и порешило на всякий случай спроситься Свят. Синода, которому и послало доношение, что за убожеством монастырей и «недостаточеством» сборного хлеба всех наличных в семинарии учеников пропитать будет нельзя. Дело это затянулось на полтора года, и в течение всего этого времени хлеб расходовался в таком малом количестве, что к 1747 г. его еще осталось до 300 чт., — вероятно им кормили только самых нуждавшихся учеников. Наконец, уже в июле 1747 г. пришел из Синода указ, которым, согласно с Духовным Регламентом, разрешалось содержать на казенный счет лишь одних бедных учеников, а детей достаточных отцов оставить на коште оных их отцов. После этого пошел разбор, кто из отцов беден, кто достаточен; по всем духовным управителям, старостам поповским и заказчикам посланы из консистории указы, чтобы они собрали о том сведения — каждый в своем округе. На основании этих справок и расчета о расходе семинарского хлеба казеннокоштных учеников оставлено до 35, и прокормление их затем пошло обычным порядком. Замечательно, что в 1748-м и 1749 г. больше этого числа и не было учащихся в семинарии, стало быть, на своем коште никто не учился. По приходо-расходным книгам разных годов в той же семинарии можно видеть самое количество расходов на учеников, что может определить и качество их содержания. Так, в 1748 г. на 35 человек израсходовано было 56 чт. 4 чк. ржаной муки, 4 чт. 3 1/2 чк. пшеничной, 6 чт. 2 чк. пшена и 3 чт. круп. В 1751 г. на 24 ученика издержано 82 чт. 2 чк. ржаной, 1 чт. 1 чк. пшеничной муки, 4 чт. 2 чк. пшена, 7 чт. 3 чк. гречневых круп; стало быть, пшеничная мука и пшено сначала употреблялись чаще, чем в этом году, когда главный расход падал на рожь и гречу. За 1749 г. находим запись расхода на деньги, вырученные от продажи хлеба и от штрафов. Всех денег числилось в приходе 100 р. 6 1/2 к.; из них для 35 учеников делались расходы на покупку мяса и рыбы (5-10 к. в день на всех), масла, капусты, сала, свеч, дров, четырех чашек и красных ложек, и на все это израсходовано за целый год 51 р. 88 к. В следующем году на 29 человек издержано 140 p. 65 1/2 к., но в это число вошли крупные расходы по производившейся тогда постройке для семинарии нового помещения*.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867-1868 гг.

______________________

Само собой, впрочем, понятно, что количество выдаваемых ученикам припасов и денежных на них расходов в разных семинариях было чрезвычайно разнообразно. Самым богатым содержанием, которое можно считать за maximum, пользовались троицкие семинаристы, жившие богаче даже московских академиков. Ученикам первых 4-х школ или классов выдавалось по фунту в день мяса, а прочих классов, по 1/2 фунта, чего не бывало ни в одной семинарии; в постные дни им давали соответственное количество рыбы, а по праздникам — пироги братские, семгу, зернистую икру, иногда даже пиво и мед (в 1757 г. например, израсходовано на них 214 ведер пива и 6 меду). Общий расход на их содержание (на 80-90 человек) Лавра считала в 1429 р.* В Троицкой семинарии до открытия семинарии в Переяславском Даниловой монастыре каждый год училось по нескольку учеников из Переяславской епархии, которая вносила за них деньги по расчету содержания лаврских семинаристов, но в 1752 г. Переяславская консистория объявила себя не в состоянии нести за своих учеников такой большой расход и просила содержать их победнее: повседневные мясо, рыбу и пироги отменить, а давать им «по вся дни хлеб, шти, кашу гречневую с маслом», рыбу же, мясо и пироги производить только по праздникам и брать за содержание каждого ученика в год по 8 рублей. Лавра на это согласилась**. Надобно заметить при этом, что, когда в Переяславской епархии заведена была своя семинария, содержание семинаристов тоже было весьма достаточное, едва ли не лучшее, чем во всех епархиальных семинариях. На каждого ученика, на пищу, одежду и учебные принадлежности, в год причиталось до 10 р. 13 к. Припасы выдавались довольно обильно: по 3 ф. хлеба, по 1/3 и более ф. мяса или в посты соответствующее количество рыбы (белужины и снетков) в день на человека, 3 ф. масла на 60 человек тоже в день, 4 гарнца круп на кашу и т.д.***. Из других епархиальных семинарий, как наиболее роскошную в этом отношении можно указать еще семинарию Казанскую, в которой на содержание учеников в числе 120 шло ежегодно 1281 чт. ржаной и 50 пшеничной муки, 92 чт. разных круп (гречи, проса, полбы), 15 пуд. скоромного и 30 ведер постного масла, 400 пуд. говядины и 300 свинины, 50 пуд. рыбы и т.д.; цифры эти относятся впрочем, к периоду самых усиленных сборов на нее по епархии при Иларионе Рогалевском; поддерживалось ли подобное содержание семинаристов в последующее время, при Луке Конашевиче и Гаврииле Кременецком, когда число учеников доходило до 200-300, за это ручаться нельзя, хотя семинария и после слыла одной из наиболее богатых****. Затем большинство остальных духовных школ по епархиям обставлено было самым нищенским образом.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 23-24.
** Там же. С. 32-33.
*** Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1304-1305.
**** Знаменский П.В. Казанская семинария...

______________________

Ржаной хлеб и квас были почти повсюду основными принадлежностями семинарского стола; пироги и булки являлись как редкость; еще реже выдавались мясо и рыба — эти припасы покупались вместе с некоторыми другими редкостями, например, маслом, особо на счет экономических сбережений и считались праздничными харчевыми статьями. Так, в Вологодской семинарии пшеничной муки в 1746 г. расходовано было не более 1/2 пуда на человека; на покупку мяса и рыбы для 80 или около того человек издержано во весь год до 3 р. 75 к. всего-навсего. В другие годы этот расход, впрочем, несколько увеличивался: самый большой был в 1738 г., когда для 29 человек куплено было мяса на 6 р. 99 к. и рыбы на 8 р. 49 к. Но и весь вообще денежный расход по семинарии был невелик, простирался, например, в 1750 г. до 122 р., в 1751 г. — до 211 р., в 1752 г. — до 167 р., в 1753 г. — до 197 р. притом же вместе с жалованьем служащим при семинарии, которое простиралось до 55 р. в год*. В Псковской семинарии в 1745 г. составлено было общее положение о содержании семинаристов, в основе которого видим исключительно хлебные дачи: риторам (ученикам высшего тогда класса) в день положено выдавать по 6 ф. хлеба, пиитам — по 5 ф., синтаксистам — по 4 ф., то же грамматистам и инфимистам, ученикам фары — по 3 ф., славяно-российской школы — по 2 ф.; прежде выдавалось меньше. Денежных расходов на семинарию (при 150 и более казеннокоштных учениках) было почти столько же, как в Вологде: в 1759 г. — 80 р. 66 1/2 к., в 1760 г. — 117 р. 77 к., в 1741 г. — 216 р. 67 к.**. Мы приводим примеры еще далеко не скудного содержания учеников; были оклады гораздо беднее. В Смоленской, например, семинарии на каждого ученика в год приходилось не более 1 чт. хлеба и до 2 р. денег на все***. В Ростовской епархии в 1740 г. на дачу ученикам положено было производить по 2 чк. ржи, да вместо круп овса по два гарнца в месяц****. Во Владимирской семинарии в начале 1760-х гг., как мы видели выше, ученики получали всего только по 1/2 ф. хлеба на день; остальное содержание было так же скудно, так что ректор Амвросий из жалости к голодавшим бурсакам иногда на свой счет кормил их пирогами; бывали также подачки от учителей*****.

______________________

* Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865 № 10. С. 382-384 387 № 9. С. 301-302.
** Князев А. Очерк история Псковской семинарии... С. 40-44
*** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 188.
**** Боголюбский А. Средства содержания грамматических школ... // Яр. ЕВ. 1872. № 12. С. 93.
***** Надеждин К.Ф. История Владимирской семинарии. С. 48.

______________________

Из жалобы владимирских семинаристов 1762 г. мы знаем, что скудость их много зависела от дурной и недобросовестной экономии; но и при самой строгой экономии, даже при всевозможном сокращении числа казеннокоштных учеников попытки к улучшению их содержания в большей части епархий имели более чем скромные результаты: возможность потешить учеников по праздникам «харчевыми статьями» составляла уже нечто вроде идеала.

В Вятской семинарии после перевода ее в богатый Трифонов монастырь харчевые статьи по праздникам были предписаны даже архиерейским указом, но после четырехлетнего опыта и после сокращения числа учеников с 400 на гоо исполнение этого указа оказалось совершенно не возможным. «Ученики, — по словам преосв. Антония Илляшевича, — и за толиким оных числом, не токмо нижних школ, но и риторические студенты питались токмо единым хлебом, а харчевых припасов... на праздничные дни ничего не получали, и затем, как в пропитании, так и в школьных потребах несли крайнюю нужду». Вследствие этого, рассуждая по Регламенту, «яко не подобает академии хвалитися тем, что много учеников имеет», преосв. Антоний в 1748 г. порешил сократить их число еще наполовину, оставив в семинарии не более 95; кроме того ввел в семинарии под своим личным наблюдением такую строгую экономию, что она многим казалась даже скупостью, и усилил в пользу семинаристов сбор штрафных денег. Результатом всех этих мер и забот его было то, что к хлебу, квасу и толокну, получаемым от монастыря, в продовольствии студентов прибавилась солонина, а в праздники — свежее мясо и каша с коровьим маслом, в постные дни — горох и капуста, а в праздники — рыба, когда, впрочем, была недорога в продаже*.

______________________

* История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 12. С. 200-203.

______________________

Вследствие скудости и крайней простоты семинарских дач в некоторых семинариях не были устроены даже общие трапезы. Варить и жарить было нечего, а хлеб можно было без хлопот раздавать ученикам по рукам; и то было хорошо, что его выдавали не мукой, а почти везде уже в испеченном виде. Дачи эти производились известными порциями помесячно и понедельно, если выдавались мукой, или в окорме готовых ломтей хлеба поденно, с прибавкой иногда небольшого количества круп на кашу. Хлебные, в которых приготовлялся и раздавался ученикам хлеб, находились обыкновенно при самих училищах или при монастырях, где последние помещались*. В 1744 г. Вятский епископ Варлаам предписал Трифонову монастырю, чтобы в пищу вятским студентам хлеб выдавался уже печеный, к тому ж квас, толокно, капуста для щей и крупа для каши**. Ученики русской школы при Московской академии получали хлебные дачи из хлебной при Синодальном доме; другие студенты академии получали себе содержание деньгами посуточно: философы и богословы — по 4 к., низших классов студенты — по 3***. Понятно, как должны были бедствовать при такой системе содержания ученики, поставленные в необходимость при получении своих скудных окладов аккуратнейшим образом рассчитывать, сколько из них проесть и сколько оставить на удовлетворение других потребностей. Вот, например, что писал о своем пребывании в Московской академии знаменитый Ломоносов (в письме к Шувалову): «...занимаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращения от наук пресильные стремления. С одной стороны отец, с другой несказанная бедность; имея один алтын жалованья в день, нельзя было употреблять на пропитание в день более, как денежку на хлеб и денежку на квас, а прочее на бумагу, на обувь и другие нужды». Между тем оклады на учеников академии считались еще высокими; мы видели, что митрополит Антоний Тобольский просил для своей семинарии только половины академических окладов. Замечательно, что раздача хлебных порций по рукам существовала даже в Новгородской семинарии, в штатном положении которой 1740 г. прямо было предписано устроить для семинаристов общую трапезу, а на руки ни денег, ни хлеба не давать. Святитель Тихон Воронежский, учившийся там на казенном содержании, так рассказывал после о своем житье: «...терпел великую нужду по недостатку к содержанию себя; и так бывало, когда получу казенный хлеб, то из оного половину оставлю для продовольствия себя, а другую продам и куплю свечу; с нею сяду за печку и читаю книгу. Но богатых отцов дети, соученики мои, играют, или найдут лапти и учнут надо мною смеяться и оными махать на меня, говоря: величаем тя»****.

______________________

* Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник. 1860. Кн. IX. С. 187.
** История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 12. С. 300.
*** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 99.
**** Записки келейника В. Н. Чеботарева // ПО. 1861. Т. V. С. 304-305.

______________________

На одежду ученикам семинарских средств хватало еще менее, чем на пищу. В штате Новгородской семинарии 1740 г. находим полное перечисление разных принадлежностей этой одежды; вот что должно было по нему составлять «мундир» семинариста: шляпа, кафтан сермяжного сукна, кафтан сукна василькового русского и такой же сукна иностранного, штаны толстого сурового сукна и другие замшенные, красная суконная шапка на овчине с черным околышем, галстуки черный, фланелевый, и белый, полотняный, две пары белья, две же пары башмаков с пряжками и чулок. Но подобного достоинства мундир был едва ли возможен для какой-нибудь другой семинарии, кроме разве еще Невской и Троицкой. Мы видели, как богатая Троицкая Лавра кормила своих школяров; на одежду их она тоже была не скупа. Сначала, когда семинария только лишь открылась и наехали в нее чуть не голые ребята, из которых многие «и рубашки не имели», Лавра одела их пока кое-чем из своей рухлядной палаты; потом в 1743 г. введен был для всех однообразный мундир, по примеру обретающегося в Невском монастыре; для праздников и парадов положено выдавать: суконные васильковые кафтаны на стамедовой или крашенинной подкладке, обложенные гарусом, с медными пуговицами и красными обшлагами, под кафтаны — красные камзолы тоже с гарусом и галстуки из тонкого холста; для обыкновенного употребления сермяжные кафтаны и холщовое нижнее платье, немецкие сапоги по две пары и белые русские чулки, на голову кожаную шапку, а для зимы теплую шапку, овчинный тулуп и рукавицы. В 1758-1761 гг. богословам и философам шили суконные епанчи, лазоревые казакины и замшевые штаны, а прочим ученикам казакины и штаны смурого сукна; на зиму богословам и философам выдавались тулупы, крытые сукном, и шапки лисьи, а прочим — тулупы нагольные и шапки кожаные*. В других семинариях, даже наиболее щедрых на содержание учеников, на одежду им употреблялось больше сермяжное сукно и овчины. В Костромской семинарии вся одежда бурсака ценилась в 5 р. и состояла из сермяжного кафтана, бараньей шубы, рукавиц с варегами и сапог**, в Переяславской — тоже, с прибавлением на зиму выхухолевой шапки и еще белья двух пар***. В некоторых семинариях, например, в Вологодской, и сапоги существовали только для праздничного употребления, а в обычное время ученики ходили в котах (по 3 к. за пару)****. Одежда считалась вообще дорогой статьей и выдавалась только самым бедным юношам, которым уже решительно нечем было прикрыться, а в некоторых семинариях даже вовсе не выдавалась*****. Семинарский класс поэтому почти везде представлял собой собрание людей, одетых во всевозможные отрепья разнообразнейших материй, цветов и покроев, и обутых кто в сапоги, кто в коты, кто просто в лапти. Для бедных учеников, вроде святителя Тихона в его молодости, и последняя обувь была непосильной роскошью, так что они старались обходиться без нее, обуваясь в лапти только для того, чтобы идти в церковь, или для явки начальству. Лапти были, впрочем, довольно обычною обувью чуть не у всех сельских церковников и детей духовенства. Ставленники сплошь и рядом являлись для посвящения в архиерейский дом в лаптях, так что, например, при Вологодском архиерейском доме однажды нарочно велено было завести две пары казенных сапог, чтобы наряжать в них таких лапотников для церемонии посвящения******.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 22-23.
** Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник. 186o. Кн. IX. С. 189.
*** Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1306.
**** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 10. С. 385-386.
***** Одежда не выдавалась, например, в Тобольской (Перм. ЕВ. 1868. № 1. С. 7) и Смоленской семинариях (Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 188).
****** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 10. С. 386; Розанов Н. История Московского епархиального управления. Ч. II. Отд. I. С. 28-29.

______________________

Вопрос о содержании в чистоте семинарских помещений и вообще о прислуге за недостатком средств тоже решался с грехом пополам. На содержание служителей можно было употреблять только самые малые суммы. Например, в Вологодской семинарии за 1749-1754 всей прислуги было 5 человек и шестой подьячий, или письмоводитель; платилось им в год: подьячему — 2 р. деньгами и 3 чт. хлебом, прачке 8 р. и 2 чт. хлеба, повару, хлебнику и сторожу — по 1 1/3 р., истопнику — 9 р., тоже с прибавкой хлебных дач*. В обширной Казанской бурсе из 120 человек в 1730-х годах было два хлебника, 3 повара и сторож, получавшие в год по 3 р. и 6 чт. хлеба, хлебный целовальник, две коровницы и портомои, получавшие по 3 р., наконец, четвертый, главный повар, получавший 12 р. и 12 чт. хлеба. При Семинарской конторе особо служили канцелярист, сторож и три пристава**. В семинариях, помещавшихся при монастырях, старались обойтись как-нибудь с помощью прислуги монастырской, а особых служителей держали главным образом для приготовления семинарской пищи. Так, в Переяславской семинарии было только трое служителей, хлебник и два повара, которые получали в год по 2 р. и по 6 чт. хлеба***. Весьма важным подспорьем для семинарской экономии были даровые служители из штрафных церковников и др. духовных лиц, посылавшихся в наказание на семинарские труды. Нечего и говорить, что вся наличная прислуга в семинариях далеко не могла удовлетворять всем потребностям учеников, кроме приготовления пищи, могли еще разве исполнять разные дворовые черные работы. Наблюдение за чистотою внутри самих помещений классов и бурсы всегда, даже и в позднейшее время, лежало на самих учениках. Встречаем жалобы на то, что такое исполнение учениками служительских обязанностей мешало их классным успехам. В 1746 г. учитель певческой школы в Воронеже доносил: «Имеющиеся в черкасской музыки школе ученики имеют немалую нужду, как на поварню ходят посуду, блюда и ложки мыть, так и школу метут сами, от чего в учении происходит не без остановки; а для караула не имеется в школе ни единого человека, и если как он реент, так и прочие его ученики во время божественной службы ходят до церкви Божией, а школа остается без караульного, а в оной школе имеется несколько певчих книг, от чего он, реент, опасен, дабы не учинилось бы какой траты»****.

______________________

* Там же. С. 386-387.
** Знаменский П.В. Казанская семинария... // ПС. 1868. Т. II. С. 365-311.
*** Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1306.
**** Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 7. С. 233.

______________________

Относительно жизни учеников своекоштных от описываемого времени не сохранилось почти никаких известий; но, судя по одинаковости тех условий, какими она была обставлена в последующее время, о котором мы знаем более, можем с уверенностью утверждать, что она была еще скуднее и бедственнее, чем жизнь бурсаков, обеспеченных по крайней мере каким ни на есть кормом и приютом. В Смоленской епархии, где между учениками было особенно много своекоштных, многие из них «должны были искать себе приюта в опустелых домах, крепостных башнях и вымаливать подаяние Христовым именем»*. За исключением тех счастливцев, которые могли заплатить за свое содержание в семинарских общежитиях, или найти себе приют у разных родственников и сердоболей, остальные своекоштные ученики, по всей вероятности, и тогда, как в позднейшее время, должны были отыскивать для найма нищенские углы у разного отребья городского народонаселения. В Южной России было обыкновение рассылать подобных учеников на жительство в городские приходские школы, помещавшиеся при церквах, где они и жили вместе с занимавшими должности учителей (бакаляров) церковниками**; в Великороссии подобных школ не было, вследствие чего школьному начальству и архиереям оставалось настаивать только на том, чтобы семинаристы по возможности размещались по семействам и по квартирам у духовных лиц. В Белгородской епархии встречаем любопытное распоряжение от 1737 г. архиерея Петра Смелича, которым на духовенство в пользу школяров налагалась своего рода квартирная повинность: ко всем духовным лицам города, где было тогда предположено открыть школы, к домовым архиерейским служителям указывалось поставить на квартиры человека по два и по три своекоштных учеников, с обязательством, чтобы хозяева смотрели за ними, как за своими детьми, и обо всех беспорядках их доносили учителям; в вознаграждение за этот постой подвергавшимся ему предположено выхлопотать свободу от постоя по светской команде, о чем в губернскую, воеводские и военные канцелярии и посланы были из Архиерейского приказа промемории. По этим промемориям светское начальство потребовало справок о числе учеников, очевидно, склоняясь к тому, чтобы исполнить предложение Преосвященного. Справки были доставлены; но чем кончилось это дело, неизвестно***.

______________________

* Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 188.
** Аскоченский В. Киев с древнейшим его училищем — академией. Киев, 1856. Т. II. С. 172. В инструкции Киевской академии Рафаила Заборовского было сказано, чтобы ученики не занимали квартир в домах почему-нибудь зазорных. Там же С. 106-107.
*** Курск. ЕВ. 1873. № 14 С. 670-674; № 16. С. 762-765.

______________________

Самым употребительным средством для облегчения содержания своекоштных учеников в семинариях было зачисление за ними церковных мест*. С тех пор, как реформа Петра потребовала от всех кандидатов духовного служения образования и в руководство при определении их на места на первый план выставила правило, чтобы обучившийся в школе кандидат был во всяком случае предпочитаем неученому, хотя бы и наследнику, зачисление церковных мест, практиковавшееся доселе на основании исключительно родовых счетов, стало все более и более связываться не столько с правами наследственными, сколько с правами школьного обучения. Во всех семинариях каждый год было по нескольку учеников, за которыми еще задолго до окончания курса были зачислены разные места — как священнослужительские, так и причетнические. При этом они имели права полных владельцев этих мест, для служения держали на них викариев, а сами пользовались от них известной долей (половиной или третью) церковных доходов для своего содержания в школе. С течением времени наследственные права при этом даже вовсе стали упускаться из виду. Епархиальное начальство весьма часто предоставляло ученикам места, соображаясь единственно с их школьными успехами. Места эти за ними даже переменялись: если ученик оказывал большие успехи, числившееся за ним не совсем хорошее место переменялось на другое, лучшее и наоборот. В Московской епархии очень рано вошло в обычай священнические места предоставлять преимущественно богословам, дьяконские — философам и т.д. Причетнические должности в случае удобства ученики могли исправлять сами лично, не нанимая викариев. В инструкции Питирима Нижегородского Юрьевской школе определено отпускать таких учеников из школы к их церквам в воскресные и праздничные дни с тем только, чтобы они по отправлении службы немедленно возвращались в школу того же дня или наутро, смотря по расстоянию места. Если приход был дальний, ученики для исправления своих причетнических обязанностей и получения своих доходов отправлялись в него во время ваката.

______________________

* Знаменский П.В. Приходское духовенство в России... С. 68, 148 и далее.

______________________

Другим обычным средством для содержания бедных семинаристов были так называемые кондиции, состоявшие в обучении учениками детей разных городских священнослужителей, дворян и других, более достаточных обывателей; за это обучение они получали плату, около рубля в месяц, или, по условию, пользовались готовым столом и квартирой. К помещикам, жившим с семействами по деревням, семинаристы нанимались в учители даже в отъезд на время ваката. Кондиции эти, разумеется, немало должны были вредить их собственным успехам в семинарии, — начальству это было известно очень хорошо, но запретить их было все-таки нельзя вследствие крайней нужды юных учителей, а потому приходилось смотреть на это дело снисходительно. Иногда сами ректоры по просьбе разных лиц отпускали к ним своих учеников на уроки, даже со своими рекомендациями. Этот способ содержания бедных учеников, преимущественно, был развит в Юго-Западных епархиях; в других местах, частью по меньшему развитию потребностей в образовании среди самого населения, частью по молодости самих духовных школ, он стал развиваться в более обширных размерах уже несколько позднее*. Но в великорусских епархиях зато гораздо шире практиковался другой род кондиций — в самих семинариях, состоявших в том, что некоторые лучшие ученики получали здесь должности учителей еще до окончания своего собственного курса. Везде, где это было допущено, т.е. чуть не во всех великорусских семинариях, настоящие учители занимались лишь в высших классах, а в низшие для преподавания посылали своих учеников. Правда, в большей части семинарий из экономии такие ученики должны были нести свои учительские обязанности даром, из послушения начальству, пользуясь за это только какими-нибудь школьными преимуществами; но в некоторых, более достаточных семинариях, и при более щедром начальстве им назначалось за их труды известное жалованье, и они таким образом приобретали себе немаловажные при их бедности собственные средства жизни. Например, св. Тихон, будучи студентом богословия Новгородской семинарии, за преподавание в низших классах греческого языка получал жалованье в количестве 50 р. и 9 чт. хлеба в год**. В одном донесении Казанской семинарии при архиерее Сильвестре в числе получавших жалованье упоминаются даже семинарские аудиторы (двое), получавшие в год по 4 р. и по 8 чт. хлеба***.

______________________

* Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник. 1860. Т. IX. С. 196; Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 107; Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 189; История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 15. С. 254-255.
** Филарет (Гумилевский). Русские святые. Август. С. 39.
*** Знаменский П.В. Казанская семинария...// ПС. 1868.

______________________

Хитрая на выдумки нужда заставляла бедных учеников и самих изобретать разные средства к снисканию себе пропитания. Многие добывали себе кусок хлеба перепиской книг и рукописей, от которой испокон века кормилось наше духовенство. Работы этого рода было довольно и в XVIII веке, потому что печатная книга и тогда была еще значительно дороже рукописной*. Случалось, что ученики с дозволения начальства поступали в письмоводители к разным начальственным лицам. В инструкции Питирима Юрьевской школе читаем: «Которые ученики скорописи и цифири скоро навыкнут, а у тамошнего судии духовных дел или градских и уездных священников с причетники случатся какие приказные или домовые письменные потребы, и будут из тех учеников кого требовать для того письма из платы добровольно, — и им в том дать позволение, писать велеть в школе, или Приказе или вне школы и Приказа на квартирах по их судейской и священнической потребе, где хотят, токмо после обеда; а до обеда от школы никого и ни для чего не отпускать, но разве какое нужнейшее по указом государственное дело случится, тогда должны и все умеющие для государственной пользы и скорейшего отправления труд приложит, елико возможно, со тщанием». В своей тяжелой борьбе за существование нищие ученики брались и за другие занятия, уже менее им сродные, например, поступали в услужение или нанимались на черные работы. У начальников и учителей духовных школ прислуга всегда состояла из бедных учеников. Славный Ломоносов, учась в Московской академии, был келейником у одного из заиконоспасских монахов. Во время каникул многие питомцы Киевской академии нанимались на черные сельские работы**. То же делали и воспитанники других школ; большею частью, впрочем, по вакатам им приходилось нести эти работы даром у своих бедных отцов и родственников, у которых гостили. Св. Тихон Воронежский, учась в Новгородской школе, до своего поступления на благодетельную бурсу, в свободное время нанимался копать у новгородских огородников гряды***.

______________________

* Покровский И. О способах содержания духовных училищ... С. 197.
** Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 107.
*** Творения св. Тихона Задонского. СПб., 1825. Т. I, 3.

______________________

Наконец весьма распространенным способом к добыванию пропитания у школяров были разного рода поборы по добрым людям. Сюда относятся старинные суплики или славления учеников со звездою и вертепом в Рождество и в Пасху, перешедшие из Польши сначала в киевские школы, потом уже отсюда распространившиеся по всей России. Все эти суплики с их стихами, речами, диалогами, песнями и представлениями из Свящ. истории были охотно дозволяемы самим школьным начальством, которое принимало иногда даже личное участие в составлении диалогов и драм для ученических представлений, находя последние полезными не в одном материальном отношении, но и для развития воспитанников. Кроме того в семинариях, почти везде, где были архиереи и школьные учители-малороссы, непременно устраивались семинарские театры, в которых, как говорили семинарские отчеты, «целебровалися различные комедийные акции повсяегодно публичне, такожде интермедии», и на которые даже отпускались особые деньги из архиерейского дома. Суплики были удобным средством почтить разных высоких и нужных для школ персон, восхвалить их добродетели и заслуги и тем расположить их к большим щедротам. Семинарская риторика едва ли не больше всего изощрялась в составлении разных панегирических слов и виршей. В училищных городах, по примеру Киева, редкое семейное торжество в богатом и знатном доме, вроде именин, свадьбы, похорон и проч., обходилось без того, чтобы местная школа устами какого-нибудь бурсака не прославила виновников его в цветистых стихах или речах*. Сами архиереи в торжественные праздники принимали у себя семинарских ораторов и поэтов с поздравлениями и давали им за их речи и стихи поощрительные подарки**. В вакатное время ученики южно-русских школ отправлялись со своими супликами, орациями и кантами по епархии, снабженные для своих сборов даже билетами от начальств, и таким образом, добывали себе средства продовольствия на предстоящий учебный год***.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 106-107; Пекарский П.П. Наука и литература... Гл. XIV; Евгений (Болховитинов). Описание Киево-Софийского собора. Киев, 1825. С. 216; Покровский И. О способах содержания духовных училищ... С. 198; Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 5-6.
** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 130.
*** Покровский И. О способах содержания духовных училищ... С. 198.

______________________

В южно-русских школах сборы учеников доходили до настоящего нищенства. Бедняки, даже студенты высших классов, по окончании учения каждый день отправлялись на свой нищенский промысел, ходили со своими торбами и горшочками по всему городу, становились толпой под окнами или на дворах и начинали петь хором разные партесные псалмы и канты, испрашивая подаяния, потом, набрав всякой всячины, что подавали им сердобольные хозяева и хозяйки, спешили в семинарию производить своего рода дуван*. В великорусских епархиях это крохоборничество под окнами было менее развито, но все-таки существовало. Архиереи жаловались, что ученики и здесь тоже «ходили наподобие сущих нищих, выпрашивая себе дневной пищи»**. Старые предания рассказывают также, что нищие ученики, как и все нищие, не сумнились, что плохо лежало, забирать в свою собственность и без просьбы...

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 105-106.
** Надеждин К. Ф. История Владимирской семинарии. С. 29.

______________________

Поборы по добрым людям производимы были не только своекоштными учениками, но и бурсаками; самое название бурсы произошло от лат. bursa — кошель. На Юго-Западе эти сборы на бурсу производились с участием начальства и получили даже правильную организацию в форме так называемого конгрегационного сбора. Начало его было положено еще в старинных братских школах. Вот как производился этот сбор в Киевской академии. «За месяц до академического праздника Зачатия св. Анны, во храме, посвященном сему событию, под начальством настоятеля конгрегационной церкви ученики торжественно избирали, а на самый праздник объявляли двух так называемых префектов, одного из братии или студентов старшего братства, другого из учеников братства младшего; назначали в помощь каждому из их же товарищей по два ассистента и по одному секретарю. Сим-то избранным и обнародованным лицам вручаема была белая, неисписанная книга, называемая album, с которой они обязаны были в продолжение года ходить по домам киевских и поветовых граждан для испрошения пожертвований на конгрегационную церковь, приглашая с собой в важнейшие дома и самого ее настоятеля. Пожертвования сии употреблялись большею частью на житейские нужды содержащихся в сиротском училищном доме. В два академических праздника, в день Зачатия св. Анны и в день Благовещения преосв. Богородицы, та же книга предлагаема была гостям в бурсацкой трапезе после торжественного обеда, на который они нарочито приглашаемы были академическим начальством по окончании литургии»*. Такой же конгрегационный сбор по примеру Киева заведен был в Чернигове, где конгрегация сосредоточивалась около коллегиумской церкви Иоанна Богослова в Борисоглебском монастыре, но называлась собранием Преблагословенной Девы Богородицы. Как и Киевская, она имела свой album, выдававшийся для сборов на бурсу тоже в день Зачатия св. Анны ученикам высших классов. Для поощрения жертвователей при церкви был заведен конгрегационный синодик, в который и вписывались их имена для поминовения за здравие и упокой. В день открытия конгрегации совершалось их общее и торжественное поминовение. Жертвы были разные — деньгами и продуктами; некоторые богатые патроны Коллегиума возвышали свои подачки до 1-2 p. и до червонца. В 1737 г. при ар хиерее Иларионе Рогалевском происходило восстановление конгрегации, вероятно почему-нибудь пришедшей до этого времени в упадок**. Конгрегационные сборы, очевидно, были уже несколько облагороженной и упорядоченной формой нищенства. Ученики, за исключением избранных префектов и ассистентов, по крайней мере избавлялись от деморализовавшего их непосредственного попрошайства по дворам, да и самим сборщикам, как лицам, уполномоченным на свои сборы от начальства, по всей вероятности, приходилось меньше терпеть разных унижений и терять доброго чувства чести, чем бедным ученикам, которые ходили по дворам со своими спеваньями и миркованьями сами от себя. В великорусских епархиях конгрегационных сборов не было; им соответствовали здесь сборы подаяний от разных благодетелей, производившиеся на содержание учеников семинарским начальством и архиереями.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 106-107.
** Докучаев Н. Первые годы существования Черниговской семинарии (1700-1712 гг.) // Черниг. ЕВ. 1870. № 12. Здесь же описан любопытный синодик конгрегации, заведенный с благословения архиерея Илариона.

______________________

Нам остается сказать еще о содержании школьных преподавателей, которое, как и содержание учеников, производилось из тех же местных источников, будучи возложено Регламента на архиерейские дома. Оно тоже было чрезвычайно разнообразно по количеству. Назначение того или другого учительского оклада вполне зависело от усмотрения архиереев, которые руководствовались в этом случае разными соображениями. Так, учителям из духовных лиц, имевшим доходы от мест своего служения, а также (впрочем, не всегда) монашествующим, содержавшимся от монастырей, оклады назначались в уменьшенном количестве, или даже вовсе не назначались, как, например, по инструкции Питирима Юрьевской школе учители из священнослужителей должны были содержаться на собственном коште. Далее, разность окладов зависела от предметов преподавания; учитель богословия получал более, чем учитель философии, а этот — более риторического и т.д. Оклад возвышался также, когда один учитель преподавал два или три предмета. Были примеры, что учитель-иностранец получал высший оклад, чем его сослуживцы из своих русских людей. Обращалось затем внимание на степень усердия и успехов учителя в преподавании* и т.д. Немало разнообразилось жалованье учителей и оттого, чем оно выдавалось, деньгами или хлебом, и в каком отношении были хлебные дачи к денежным... Вывести какие-нибудь общие средние цифры здесь так же невозможно, как при обозрении содержания учеников.

______________________

* Покровский И. О способах содержания духовных училищ в России // Странник. 1860. Кн. IX. С. 178-183.

______________________

Maximum окладов, которому могли позавидовать даже преподаватели академии,, опять находим в Троицкой семинарии. Денежного жалованья на первых порах выдавалось здесь четверым учителям по 200 р. и одному низшего класса — 100 р. В 1747 г. ректор, префект и учитель-иеродиакон получали почти по 300 р., один учитель-белец — 130 р. и учитель арифметики 108 р. В 1758 г. жалованье было расписано так: ректору — 200 р., префекту — 150 р., учителям — по 100 р., учителям латинского класса: высшего — 70 р., низшего — 60 р.. Кроме этих денежных окладов учители пользовались полным и весьма щедрым содержанием от Лавры. В первые годы им выдавалось (пятерым учителям и интенданту — всем вместе): 2 окорока, в 30 ф. каждый, и г говяжьих студеней на неделю, каждодневно 30 ф. говядины, 20 ф. баранины, 2 курицы, а в праздники гусь, или индейка, или пара уток, 30 яиц, 1/2 ведра сметаны, 1/4, ведра молока, Уз ведра творогу, 1/2 ф. меду-сырцу, 1 1/2 белых хлеба, по хлебу братскому, 16 булок, 1 ф. белой соли, по 5 золоти, перцу и имбирю, затем достаточное количество хрену, уксусу, капусты, круп и луку, муки гречневой и крупчатой по 5 ф., 2 бутылки белого вина, по бутылке водки сладкой и анисовой, 1/2 ведра меду, ведро пива, квасу и кислых щей — сколько потребуется. Все это отпускалось для общего обеда и ужина учителей, да кроме того в праздники каждому отпускалось известное количество пива, меду или чего потребуется на дом. Дачи эти не уменьшались и в последующие годы, хотя на Освященном Соборе Лавры и поднимался вопрос об их упорядочении и сокращении. В 1759 г. архимандрит Гедеон составил подробное расписание провизионных дач на семинарию, чтобы не выдавалось лишнего, но вместе с тем всего бы было и нескудно. По этому расписанию каждому из учителей выдавалось: по хлебу белому и ситному на неделю, затем ежедневно по 2 ф. муки куличной, по 2 1/2 ф. осетрины просольнои, по 1/2 ф. семги, 1/2 тешки, по 1/4 ф. икры, по 1 щуке, свежей рыбы по 15 рыб, 1/2 ф. коровьего масла, 4 яйца, 1/4 пива, 1/3 крепкого меду, 1/4. кислых щей, да в год вязиги по пуду, по 7 ведер сивухи, по ведру водки и проч. Префекту назначено выдавать еще больше. Кроме того всем велено выдавать разные крупы, горох, толокно, муку, когда что будет потребно, по рассмотрению наместника. За счет Лавры учители получали и одежду; в первый же год архим. Кирилл распорядился сшить учителям по два мундира: один для ежедневного употребления, другой для праздников из самого лучшего сукна. Для разъездов учителям Лавра назначила из своих конюшен 10 лошадей*. При таких условиях жизнь начальников и учителей семинарии была так хороша, что митрополит Платон вспоминал о ней (в своей автобиографии), как о самом счастливом, «райском» времени своей жизни. «Особливо мне нравилось, что все в Лавре находил готовое, яко то: всегда довольный стол, напитки и выезд, и нимало о том не заботился».

______________________

* Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 17-20.

______________________

В Невской семинарии и жалованье, и хлебные дачи были несравненно скуднее. Всех больше получал здесь одно время учитель Афанасий Скиада (1726-1729), именно: 400 р. деньгами, 10 саж. дров и варю пива в 7 чт., но это потому, что он был иностранец. Служивший вместе с ним учитель арифметики, Соснин, получал всего 80 р. в год. В 1737 г. два учителя, Кременецкий и Зертис-Каменский, получали: первый — 150 р. в год, второй — 100 р.; в 1740 г. оба они были уже монахами и в качестве ректора и префекта стали получать по 220 р., а Каменский (Амвросий) кроме того еще 100 р. за преподавание греческого языка: в 1742 г. Кременецкий получил 300 р., а Каменский 250 р., но при этих окладах они не получали хлебных дач, имевших обыкновенно большее значение, чем денежное жалованье; другие учители (светские) вознаграждались всего 25 р. в год с прибавлением хлебного оклада в 6 чт.*

______________________

* Чистович И. А. История С.-Петербургской, академии. С. 15, 71.

______________________

Из епархиальных семинарий большими учительскими окладами отличались семинарии Новгородская и Переяславльская. В первой по штатному положению 1740 г. положено выдавать учителям низших классов 80 р., грамматическому — 120 p., синтаксическому — 130 р., пиитическому — 150 р., риторическому — 180 p., учителю философии — 200 р., богословия и еврейского языка — по 300 р.; оклады эти были выше Троицких, но зато хлебные оклады были гораздо скуднее того содержания, какое давала своим учителям Троицкая лавра, и ограничивались только выдачей муки, солоду, крупы, гороху, соли и дров, простираясь в переводе на деньги до 477 р. 60 к. на 12 человек (общая сумма всего денежного жалованья учителей высчитана была в 1 920 р.). В Переяславльской семинарии ректор как настоятель Данилова монастыря, где она помещалась, не получал ничего. Об окладе учителей можно судить по контракту 1753 г.с новым учителем риторики Дьячковым; ему назначено было к годовой выдаче 100 р. деньгами, хлеба ржаного и ярового по 10 чт., солоду на пиво — 7 чт., мяса 1 п. 10 ф., масла — 1 п. 5 ф.; кроме того полагались: келья, дрова, истопник, коляска и пара лошадей для выездов. По расчету местных ценностей того времени оклад этот, по замечанию автора «Истории Переяславской семинарии», на наши деньги доходит до 1 200 р. Под 1757 г. находим любопытное распоряжение архиерея об денежных окладах учителям пиитики и риторики; обоим назначено по 100 р., «ибо, — сказано здесь, — хотя Гуссельщиков (второй) пред Радовичем (первым) и более трудов имеет нести, но в рассуждении оказанной Его Преосв-вом к нему милости, из которой кафедральным коштом дом ему построен, должен он вышеписанным жалованьем быть доволен. А Семену Камкову за тот резон, что он в семинарии на казенном коште содержится (он был еще учеником высшего класса. — П.З.), производиться имеет жалованье по тому, чего будет вперед достоин»*. Довольно близки к переяславльским окладам были оклады Казанской семинарии: денег выдавалось меньше, — всего по 60 р., затем хлебных дач мукою, крупами и горохом назначалось по 47 чт., масла по 2 пуда, постного по два ведра, по 500 свеч, 3 пуда соли, по два стяга говядины, по 6 баранов, по 6 свиных туш, по 10 ведер вина и по 5 ведер двойной водки.

______________________

* Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1301-1302.

______________________

Для определения важности дач продуктами можно привести известия об окладах учителям Воронежской семинарии. В 1748 г. при определении на должность учителя Оранского ему назначено было 36 р. годового денежного жалованья, продуктами в год же по 12 пудов говядины, по 6 пудов свинины, по 6 баранов, по 12 пудов рыбы свежей и 6 соленой, масла 3 пуда, постного 3 ведра, муки пшеничной 12 чт., круп и пшена 18 чт., 300 свеч, 18 ведер вина, кроме пива и меду; сверх того положены квартиры, повар с посудою и конюх с лошадью и со всем убором. Другому учителю, Стасиевичу, получавшему тот же оклад, по случаю посвящения его в попы и выбытия с семинарской квартиры, дачи продуктами положено было выдавать деньгами, и при этом по расчету оказалось, что эти дачи ценностью равнялись чуть не тройному окладу деньгами: в 1752 г. таких провизионных денег он получил за одну треть 31 р. 56 к.*. Пропорция эта при переводе провизии на деньги соблюдалась, однако, не везде; в бедных семинариях учителя при этом проигрывали очень много. Так было в Смоленске. Денежные оклады здесь были следующие: учителю богословия — 50 р., философии — 48 р., риторики — 45 р., пиитики — 40 т., синтаксимы — 36 р., грамматическому — 30 р., инфимическому — 28 р., русской школы — го р., за греческий язык, преподававшийся одним из перечисленных учителей, в прибавок давалось 20 же р. На стол и трактамент всем им выдавалось деньгами: учителю богословия только 20 р. философии — 10 р., риторики — 9 р., пиитики — 8 р., синтаксимы — 7 p., грамматики — 6 р., инфимы — 5 р., русскому — 4 р., греческому — 10 р.**. Нельзя не заметить, что на деньги в семинариях вообще более соблюдали экономии, чем на припасы, особенно, разумеется, в тех епархиях, где не переводились на деньги самые сборы с духовенства. Денежные оклады в этих епархиях спускались иногда до самых ничтожных цифр, рублей до го учителю высшего класса, притом же в разные годы были неодинаковы, завися вполне от количества денежных доходов в самой кассе семинарии***.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 14. С. 463; 1868. № 22. С. 732.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 187-188.
*** Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9.

______________________

В низших школах оклады были меньше и редко превышали цифру го р. в год. Хлебное жалованье было тоже не велико, — четвертей 5-10. В Нижегородской епархии, по известной инструкции Питирима, принято было учителям низших классов назначать порционные дачи в двойном количестве против учеников и даже кормить их за одною общею трапезою с учениками. Такие общие трапезы бывали, впрочем, и в семинариях, например, в Костромской*.

______________________

* Покровский И. О способах содержания духовных училищ... С. 178.

______________________

Все учители как высших, так и низших школ, кроме женатых, пользовались казенными квартирами с отоплением, освещением, прислугою и, как мы видим, в некоторых семинариях, с экипажами и лошадьми для выездов. Квартиры эти были обыкновенно небольшие, состояли из одной кельи, а то даже в такой келье помещались и по два человека зараз. Учители женатые казенных квартир не имели, так как большая часть школ помещалась в монастырях и при архиерейских домах, да и вообще женщинам жить в семинарских зданиях считалось неприличным. В случае женитьбы учителей архиереи даже вовсе увольняли их от должностей. В 1748 г. Воронежский архиерей Феофилакт сдал, например, такую резолюцию об учителе Лукиане Стасиевиче, который только лишь женился: «Понеже в семинарии женатому учителю быть неприлично, ибо по Св. Писанию не ожинивыйся печется о Господних, како угодити Господеви, а оженивыйся печется о женских, како угодити жене, того ради... помянутому учителю приискать в доме Его Преосвященства, или в епархии Воронежской праздное поповское или диаконское место, и где приищет, объявить ему Его Преосвященству доношением, куда по желанию его и будет удостоен». Но женатые священнослужители и церковники сплошь и рядом бывали учителями духовных школ, только не жили в школьных помещениях и получали провизионные оклады себе на дом. Так, тот же Стасиевич после своего посвящения долго продолжал занимать должность семинарского учителя, получая за провизионные дачи деньгами*.

______________________

* Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии. С. 461-464.

______________________

В случае недостатка средств к улучшению быта школьных учителей за ними, как и за учениками, зачислялись церковные места. «Вам, учителям, — сказано в инструкции Питирима, — будучи для прилежного учеников всегдашнего учения и ради домового вашего пропитания, в награждение вам, в городе или уезде приискивать порожних священнических и диаконовских, и церковничьих мест и, приискав каждому себе, о бытии при тех церквах на праздных местах... прислать за своими руками, а где подпишутся и приходские люди с прочими тех церквей священно-церковнослужители, которые за наилучший способ приняты будут, прошения на указной гербовой бумаге, по которым прошениям о бытии вам при тех церквах на священно- церковнослужительских праздных местах и о владении церковным доходом, землею, угодьи и домы вам будут указы, а со временем и посвящены будете в те требуемые священно- и церковнослужительские чины». — Можно прибавить к этому, что учители получали иногда от щедрости своих архипастырей разные поощрительные подарки деньгами, платками, кушаками и т.п., например, в праздники за произносимые ими поздравительные речи (по рублю на брата)*. Кроме того учительская служба не чужда была и другого рода доходов, которые в тогдашнее время были общею принадлежностью всякого рода службы. «Вам, — говорится в той же инструкции Питирима, — будучи при тех школах, как за прием в школы и за учение учеников, так и за отпуск из школы, с определенных, или и сродников их, и свойственников никаковых ни с кого ни за что денежных и съестных, и питейных, и прочих всякого звания запросов и взятков не касаться, под лишением за преступление чинов ваших вовсе с тяжким наказанием». Но подобные запрещения при всей их строгости обыкновенно плохо выполнялись на практике; разного рода презенты учителям, особенно при приеме учеников или после возвращения их из домов родительских с ваката, всегда были весьма употребительны в духовных школах и после штатов 1764 г., и даже в текущем столетии. Между учителями попадались люди, которые не совестились возмутительным образом живиться на счет бурсацкой нищеты. В 1750 г., вскоре по открытии Владимирской семинарии, из нее был выгнан учитель О. Радикорский, человек пьяный, занимавшийся в классе «отобранием у учеников с мучением и принуждением денег». Ученики жаловались на него, что у одного он взял посредством вымогательства 80 к., у другого — 30 к., У третьего — 15 к., у четвертого, у которого денег не было, отнял шапку и заложил ее за 6 к. в кабаке. Надобно, впрочем, сказать, что это был человек далеко не заурядный; еще раньше поступления во Владимирскую семинарию он был уже выгнан из Вятской семинарии; во Владимире он дошел до того, что его выгнали не только из семинарии, но и из города**. Нужно полагать, что таких людей по духовным школам было немного.

______________________

* Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 130. Примеч.; он же: История Нижегородской семинарии. С. 8.
** Надеждин К. Ф. История Владимирской семинарии. С. 375 История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 12. С. 204.

______________________

В таком виде содержание школ оставалось во все описываемое время до 1760-х годов. В 1762 г. при Петре III, в связи с секуляризационной попыткой этого Императора относительно церковных вотчин, правительством снова было поднято дело о назначении на содержание духовных школ определенных штатных окладов; проектированы были* и самые оклады: средним счетом на каждую из 26 семинарий предполагалось ассигновать по 3 000 р. в год, причем дальнейшее, более подробное распределение между ними всей (78 000 р.) штатной суммы по их многолюдству и другим обстоятельствам предоставлялось Свят. Синоду, который по собрании надлежавших сведений и должен был принять на себя заботу о равномерном их обеспечении. Императору не пришлось видеть исполнения этого указа; переворотом 29 июня того же года царствование его кончилось, и на престол взошла Екатерина II...

______________________

* В указе 21 марта 1862 г.

______________________

в) Ученики духовных школ и обязательность школьного образования для детей духовенства

Предоставленная в полное распоряжение епархиальной власти и обязанная всем своим материальным обеспечением исключительно сословным средствам духовенства, духовная школа, разумеется, должна была быстро развиваться в том же сословном направлении, начало которого мы видели еще при Петре, и усиливать свой замкнутый характер. Среди почти повсеместной скудости школьных средств, стоивших, однако, таких тяжких жертв бедному духовенству, и при явной их недостаче для образования детей самого духовенства, в интересах, ближайших для духовной администрации, в надежду лучшего священства, нечего было и думать о допущении в духовные школы людей посторонних.

Несколько месяцев спустя по смерти Петра Великого, когда Герольдмейстерская контора по обыкновению прислала несколько дворянских недорослей для обучения в Московскую академию, ректор последней Гедеон прямо отвечал конторе, что принять их в академию нельзя, потому что «в той школе происходят в учение токмо духовных персон дети, которые бы могли в духовный чин происходить»*. Всего замечательнее здесь то, что такой взгляд на духовную школу был высказан начальством такого заведения, которое было основано некогда с целью сосредоточить в нем не сословное, а именно общее образование, долгое время выполняло такое назначение и после, по крайней мере до 40-х гг. XVIII в., оставаясь среди других чисто профессиональных школ разных ведомств единственным учебным заведением, в котором дворянским детям можно было получать приготовительное к их специальному обучению общее элементарное образование**. Правительство оставило заявление академии без внимания и продолжало посылать в нее недорослей, причем по-прежнему заботилось о том, чтобы последние не продолжали в ней учения дольше законного 16-летнего возраста, когда должны были являться на службу. В 1736 г. по определению Сената в академию зараз поступило 158 дворянских детей, между которыми были князья Оболенские, Хилковы, Тюфякины, Хованские, Голицыны, Долгорукие, Мещерские и др.***. В то же время в ней обучалось несколько детей разночинцев, приказных людей, которые так же, как дворянские недоросли, не доходили до высших классов и в узаконенные сроки тоже должны были являться или на службу, или для обучения в свои специальные школы. В одном указе 1744 г. прямо говорилось, что в академии не одни духовные, но и всякого чина людей дети в обучении находились****. Тем не менее сословный принцип, так ясно высказанный еще в 1720-х гг., неуклонно продолжал развиваться в академии, придавая ей замкнутый характер и вытесняя из нее все посторонние, пришлые элементы, бесполезные для духовной службы. Не далее как через 4 года после сейчас приведенного официального заявления об ее всесословном характере, светских учеников, детей разночинцев в ней оказалось до того мало, что на требование из нее таких 1748 г. для поступления в Медицинскую школу она могла прислать всего только 8 человек, и доктор Блюментрост, заведовавший Медицинской школой, просил у Сената дозволения вызывать из академии учеников уже из духовных детей, потому что разночинских детей там более нет*****.

______________________

* Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 179.
** Владимирский-Буданов М.Ф. Государство и народное образование. С. 115-116.
*** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии, 107.
**** ПСЗ. Т. XII. № 8904.
***** Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XXII. С. 334 — 335.

______________________

Почти одновременно с тем, как Московская академия в лице своего ректора Гедеона вздумала, было, решительно заявить о своем сословном характере, такое же стремление к сословной замкнутости открылось в другой столичной школе, Невской, которая оставалась открытою для светских учеников до конца Петровского царствования, даже и учреждена была, как гласил указ архиепископа Феодосия (и июля 1721 г.), «во общую пользу». В составе ее воспитанников значительное большинство было из детей монастырских вотчинных служителей, дьяческих, подьяческих, посадских, дворянских и других, а детей духовенства училось в ней очень мало. В 1725 г. она была переименована в семинарию со специальным назначением воспитывать достойных служителей церкви и ограничена штатом в 50 человек, в число которых поступили преимущественно дети священно- и церковнослужителей и только лучшие из посторонних, а остальным предоставлено было избирать род жизни или оставаться при семинарии на своем коште. После этого из людей светского звания семинария обучала у себя главным образом детей служителей Невского монастыря, которые по окончании своего учения и поступали не на церковные должности, а на разные роды монастырской службы, где требовались грамотные люди*.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 7, 11, 15-16, 45.

______________________

Со своей стороны правительство, распределяя все государственное население по классам в интересах своей службы и тягла, формируя из этих классов замкнутые наследственные сословия, никак не могло благосклонно смотреть на поступление служилых и тяглых людей в духовные школы, откуда они могли выйти в духовную службу. Относительно высшего служилого класса, дворянского, законодательство ясно успело высказаться в этом направлении еще при Петре. Относительно же детей низшего служилого люда — солдат, матросов и т.п. — тогда еще не сделано было никаких прямых определений, но стремления правительства были ясны и без того. Мы видели, что еще в 1723 г. из академии было вытребовано 5 учеников в матросы и один, солдатский сын, в солдаты, и что Свят. Синод тогда же распорядился по этому случаю собрать справки: есть ли какие-нибудь указы о приеме в духовные школы всякого чина людей, кроме духовных. Что касается до целости податных классов, то она вполне была упрочена еще первой ревизией. Заботливость правительства об их неприкосновенности простиралась до того, что в духовный чин положительно запрещалось принимать даже церковников, если только они каким-нибудь образом попадали в подушный оклад, дабы тем, как объяснено было в одном указе 1725 года, «в сборе оклада не чинить помехи»; этого мало, запрещалось выписывать из оклада и тех из попавших в него церковников, которые как-нибудь успели получить даже священнослужительский сан, повелевалось «брать с них подушные деньги наряду»*. Распоряжения эти имели за тем полную силу в течение всего XVIII столетия**.

______________________

* ПСЗ. Т. VII. № 4802, 4804.
** Знаменский П. В. Приходское духовенство в России. С. 94-100, 105-109.

______________________

Ввиду таких обстоятельств духовная школа могла принимать посторонних учеников разве только для элементарного обучения их в своих низших классах, но во всяком случае уже не «в надежду священства», а это было, разумеется, не в ее интересах и служило только лишнею тяжестью для ее материальной скудости, тяжестью, от которой ей всего лучше было освободиться. И вот в 1728 г. (7 июня) от Свят. Синода был издан относительно этого предмета решительный указ, который, хотя и имел в виду одну Московскую академию, но стал потом служить руководством и для других духовных школ. «По определению Свят. Правит. Синода, а по доношению Коллегии экономии, велено обретающихся в Московской славяно-греко-латинской академии в школах солдатских детей, обуча, отослать в полки в службу и впредь для обучения принимать таковых, о которых тех полков, в которых отцы их служат, от командиров прислано будет письменное уведомление, что они ныне и впредь в полки ненадобны; а помещиковых людей и крестьянских детей, также непонятных и злонравных, от упомянутой школы отрешить и впредь таковых не принимать»*. Указ этот, составленный совершенно в духе сословных интересов, соблюдался академией со всею точностью даже в тех случаях, когда в ней чувствовался крайний недостаток учеников и «учение распространением пресекалось»**. Так же строго следовали высказанным в нем требованиям и другие духовные школы, хотя он прямо к ним и не относился. Епархиальные школы, уже прямо открывавшиеся для сословно-специального назначения, имели еще больший интерес следовать этим требованиям, чем академия, долго имевшая более широкое назначение. Как на школы специальные и сословные смотрели на них и администрация, и разные классы общества. Вследствие этого всякое, даже случайное уклонение их от этого назначения и расширение своего просветительного влияния на людей других сословий считалось явлением незаконным или, по крайней мере, несвойственным для них и влекло за собой иногда весьма чувствительные неприятности.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 429.
** ПСЗ. Т. VIII. № 6066. Крестьянский сын Ломоносов, как известно, только обманом мог попасть в академию, сказавшись сыном священника.

______________________

В 1733 г., когда сословные принципы достигли уже значительной крепости, Вятский архиерей Лаврентий Горка, малоросс, привыкший к всесословному характеру южнорусских школ, вздумал, было, придать такой же характер только лишь открытой им в Вятке архиерейской школе. Опираясь на слова Регламента о приеме в архиерейские школы «детей и лучших градских людей», недавно только целиком повторенные в указе Императрицы Анны 1731 г. о заведении новых духовных школ, он издал распоряжение о наборе в учение, кроме духовных детей, еще детей лиц светских, как находившихся в ведении самой духовной власти — разных монастырских и домовых стряпчих, приказных, живших на монастырском корме отставных солдат, сержантов, поручиков, капитанов и т.п., так и других лиц гражданского ведомства. Первых, согласно указу 1723 г. о духовных детях, он без церемонии подвергнул обычному порядку набора, «имая в школу и неволею»; о последних как людях, не подведомственных ему, снесся с провинциальной канцелярией, настойчиво потребовав от нее, чтобы она сама распорядилась годных из них выслать в архиерейский дом для определения в школу. Но как он на этом ни настаивал, как ни убеждал самих горожан в пользе латинского учения для их детей, ревность его не повела ни к чему. Вскоре ему пришлось на горьком опыте убедиться, что он не в Малороссии, что здесь к духовной школе только и могут быть «причинны» дети лиц духовного же ведомства. В 1736 г. из-за одного посадского мальчика, которого, вероятно, неволею забрали в арх[иерейскую] школу, дело дошло до настоящего бунта против архиерея. «По злобе Злыгостева (отца взятого в школу мальчика. — П.З.), — писал Лаврентий в своем доношении на Высочайшее имя, — по поданной от него в Воеводскую канцелярию челобитной, дому нашего келейников и стихарных подьяков и учеников, и служителей в тое Воеводскую канцелярию похватали... и тоеж канцелярии подьячие, и рассыльщики, и посадские человек со сто и больше на дом архиерейский, в котором и школы имеются, с дубинами и с кирпичьем нападали, и школы разоряли, и в дом архиерейской, и в избу кирпичьем бросали, и в ворота необычно ломились, что те ворота были от них и досками подперты. И мое смирение в доме архиерейском, яко во осаде, доселе содержусь, и нельзя из дому архиерейского никому вон вытить. Понеже из оной канцелярии дому нашего учителей и служителей хватать различно похваляются, а некоторых служителей содержат в той канцелярии другую неделю»*. После этого посадских людей пришлось, разумеется, не беспокоить больше никаким славяно-латинским учением.

______________________

* Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 193-194. Прилож. 30; История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 1, 2, 4 и 12.

______________________

В 1742 г. открылась новая семинария в Троицкой лавре и с самого же начала, как Невская, наполнена была светскими людьми лаврского ведомства, которых Лавра считала нужным обучить для своих вотчинных служб: детьми монастырских приказных, подьячих, солдат, конюхов, портных, колесников и других лаврских служителей, так что в числе 92 учеников первого курса духовных детей училось в ней всего только 12 человек. Но через два года такой состав школьного курса значительно изменился. В конце 1744 г. солдатских детей велено было отпустить к их отцам и впредь таковых не принимать. Дети крестьян потребовались к производившейся тогда второй ревизии для записи в подушный оклад, хотя еще пред ревизией Свят. Синод исходатайствовал у Сената указ, чтобы ученики академии и семинарий как духовного звания, так и всякого чина людей дети, не были отдаваемы ни в службу, ни в оклад. Не довольствуясь этим, Московская канцелярия ревизии записала в окладе еще разных учившихся в Троицкой семинарии детей захребетников и служителей Лавры, в числе 67 человек. Лавра горячо заступилась за своих питомцев и подняла об них длинное и дорого ей стоившее дело. Сначала канцелярия ревизии отвечала на протест монастыря тем, что она не знает и о существовании Троицкой семинарии, кем и по каким указам она заведена; потом, когда Лавра представила, что семинария основана по Высочайшей воле, сообщила в подлиннике и самые указы об ее основании, ревизионная комиссия не урезонилась и этим, а потребовала еще сведений о том же предмете из Свят. Синода; наконец, уже по получении ответа из Свят. Синода, в 1750 г., почти через 6 лет после начатия дела, семинаристы из оклада были выписаны. Как следовало ожидать, кроме хлопот, Лавра должна была потерпеть в этом деле еще немалые издержки на взятки генералитету и чиновникам, ублажить их деньгами, икрой, винами, лимонами, свиными тушами, сеном и подносными иконами. После этого в семинарию стали приниматься только духовные, служние, приказные и подьяческие дети из лаврского ведомства. Но и между ними было соблюдаемо строгое сословное различие. В 1746 г. Лаврский собор постановил правилом, чтобы дети духовенства учились в школе «в надежду священства», а служительские — в пользу Троицкой лавры. Поступление последних в священнослужители допускалось только в виде исключения для особенно успевших в науках; большею же частью они определялись к письменным делам при Лавре и в ее вотчинах*.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 26, 29-31, 34, 101, 104.

______________________

Между всеми духовными школами исключение составляли только школы южнорусские, неизменно удерживавшие свой прежний общественный характер, и некоторые низшие училища в самой Великороссии. В Киевской академии, по словам ее историка, «в продолжение всего ее существования (до реформы. — П.З.) постоянно воспитывались дети всех сословий государственных, от дворянского до земледельческого, а прежде открытия в нашем отечестве народных училищ и университетов воспитывались и дети всех почти малороссийских и некоторых великороссийских знатнейших фамилий». Число светских учеников даже превышало число духовных*. В Черниговской семинарии и Харьковском коллегиуме тоже обучались и дворянские, и казацкие, и мещанские дети, выходя потом на разные роды службы и занятий. Харьковский коллегиум, при самом основании своем получивший общее назначение «учить, как гласила высочайшая грамота 1731 г., всякого народа и звания детей православных», до самой реформы начала текущего столетия был заведением совершенно открытым для всех сословий и имел характер не столько семинарии, сколько гимназии. Так, на него постоянно смотрели главные его благодетели, разные представители фамилии Голицыных, прямо высказываясь, что они поддерживают его именно за ту пользу, какую он приносит всему обществу, а не одному духовенству Слободской Украины**. Низшие епархиальные школы, по мере своего возникновения, повсюду получали характер заведений приготовительных к семинариям, и так как, кроме того, содержание их производилось большей частью из одних и тех же источников с семинариями, то для обучения в них, как и в семинарии, обыкновенно набирались дети духовенства. Но с другой стороны по элементарному характеру своего курса они представляли собою самые удобные, а при полном недостатке других даже единственные заведения для элементарного народного обучения. Поэтому, по крайней мере, некоторые из них, оставались открытыми для всех, желавших получить в них первоначальное обучение. Так, например, это известно об упомянутой нами школе Далматовского монастыря по обращении ее в духовное училище и о других школах Тобольской епархии***. Кроме платы за своих детей, обучавшихся в духовной школе, обыватели школьного города принимали по местам участие в содержании самой школы, как, например, это известно об Астраханском купечестве, принимавшем живое участие в самом открытии астраханской школы и назначившем от своего общества сумму на жалованье учителю, также о гражданах г. Торопца, которые вместе с духовенством участвовали в строении и содержании Торопецкой школы****.

______________________

* По списку учеников школы поэтики 1769-1770 гг. светских учеников значится 69, духовных — 47. См.: Аскоченский В.И. Киев с его древнейшим училищем. Т. II. С. 268; Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 200.
** Чистович И. А. Очерк истории Харьковского духовного коллегиума // ДБ. 1863. № 23; Харьков. ЕВ [Харьковские епархиальные ведомости. Харьков]. 1872. № 22. С. 427. Здесь между прочим сказано, что главноуправляющий Слободской Украиной кн. Голицын потому и принял участие в Белгородской семинарии, чтобы дать возможность обучаться в ней дворянским детям, потому упросил перевести ее в Харьков, где имел резиденцию.
*** Плотников Г. Взгляд на училище при Далматовском монастыре // Перм. ЕВ. 1868; Домовая летопись Андреева по роду их, писанная капитаном Иваном Андреевым в 1789 г. // ЧОИДР. 1870. Т. IV. С. 63-176.
**** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 431; Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 190.

______________________

Обязательность обучения в духовной школе для детей духовенства была достаточно утверждена еще прежним Петровским законодательством и с течением времени делалась все настоятельнее по мере распространения духовно-учебных заведений по епархиям. Ограничивая практику духовной службы определенным для нее сословием духовенства, правительство постоянно требовало от этого последнего известной подготовки к ней в духовной школе, назначенной «в надежду священства», и вместе с духовной администрацией смотрело на школьное обучение духовных детей как на необходимую предварительную часть самой духовной службы. Уклонение от этого обучения трактовалось, как уклонение от самой службы духовной, от существенного назначения духовного сословия, и необходимо должно было вести или к мерам принудительного привлечения уклонившихся в школу, или к совершенному отчислению их от самого духовного сословия. Указы Петра об «имании духовных детей в школы неволею» (1723 г.) и об отдаче неучившихся из них, яко излишних, в солдаты и в подушный оклад постоянно приводились в указах его преемников на справку как главное основание всех новых распоряжений о детях духовенства и имели полную силу в практике. Небольшое ослабление их заметно только в короткий период реакции от смерти Петра до восшествия на престол Императрицы Анны, но с начала 1730-х годов, когда правительство с особенной настойчивостью стало требовать, чтобы «неученых в духовных чинах уже не было», они стали приводиться в исполнение с величайшей и даже, можно сказать, неумолимой энергией.

В 1731 г. Свят. Синоду было донесено из Московской академии, что «в оную академию священники и диаконы, и причетники детей своих для обучения не отдают, отчего число учеников в академии умалилось и учение распространением пресекается, а оные священники и диаконы, и причетники отдают детей своих в разные коллегии и канцелярии в подьячие». Донесение это вызвало со стороны Синода указ, весьма замечательный по той решительности, с какою высказан был в нем принцип сословной замкнутости духовенства: все священно- и церковнослужители обязывались «детей своих для научения в надежду священства отдавать в школу без всякого отлагательства и отговорок, а в подьячие по коллегиям и канцеляриям, также и в другие чины отнюдь не отдавать, под лишением чинов своих и под беспощадным наказанием; и для того велено от духовной дикастерии их попов и диаконов с причетники обязать в том письменно с подпискою их рук, и коликих лет у кого священников и диаконов, и причетников дети не в службе ныне суть, взять сказки, и те сказки и обязательные письма подать во оную дикастерию, а из нее, учиня из того обстоятельный реестр, взнесть для ведома в Свят. Синод; а в епархиях архиереям о таковых поповских и диаконовских и причетнических детях чинить по усмотрению потребности и лет их и по силе указов; а чтоб отныне тех священнических и прочих детей в Коллегии и канцелярии в подьячие и в другие светские чины принимать было запрещено, о том из Свят. Прав. Синода сообщить в Прав. Сенат ведение». Сенат согласился на это ведение и в следующем году издал о том же предмете указ от себя. Светское ведомство, правда, крайне нуждалось в подьячих и канцеляристах, так что в том же, 1732 г. потребовалось издать особый Сенатский указ, чтобы к духовным делам в подьячие нигде не были определяемы приказные из светской команды, а только люди из команды синодальной, из детей духовенства; но оно все-таки без особенного сожаления могло отказаться от приема в свою службу лишь поповичей, еще не учившихся в школах, о которых говорил указ Синода; от права принимать на службу тех же духовных детей, но уже вышедших из духовных школ с известным образованием, оно, как увидим, не отказалось, как бы это обстоятельство не было невыгодно для Духовного ведомства. Замечательно, что как ни грозен был приведенный указ Свят. Синода, в следующем году его еще пришлось повторить два раза, потому что из Московской академии все еще жаловались, что без духовных детей там учение пресекается, а солдатских, помещиковых и вотчинниковых, и крестьянских детей принимать запрещено*.

______________________

* ПСЗ. Т. VIII. № 5882, 6066, 6152, 6267; Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 106.

______________________

С 1736 г. уклонявшиеся от учения дети духовенства подверглись страшной грозе разборов, которые целыми сотнями погнали их в школы, где только и можно было спастись от беды*, потому что от солдатства или подушного оклада освобождались, кроме старых и малых, только те лица духовного звания, которые или состояли на действительной церковной службе или еще готовились к ней обучением в своей сословной и специальной школе. Разбор 1736 г. был назначен на основании точного смысла Петровских указов и с тем «претекстом, — как гласил Сенатский указ (28 сентября), — что всех действительно служащих священно- и церковнослужителей детям велено в надежду священства учиться в школах, чего для они и в подушный оклад не положены, а ныне ведомо учинилось, что многие детей своих в школы не отдают, но в подьячие по канцеляриям и в прочие чины производят и другими разными виды от того их укрывают; того ради велено их всех от мала до велика переписать и годных ко учению от негодных разобрать, по которой переписи и рассмотрение учинено будет в Прав. Сенате обще с Свят. Синодом». Перепись эту велено произвести губернаторам и воеводам вместе с архиереями по сказкам поповских старост, заказчиков и самих причтов, засвидетельствованным от местных светских властей, помещиков, приказчиков, сельских управителей и старост, за утайку в этих сказках как числа людей, так и количества их лет виновным назначена смертная казнь без пощады. Затем всех церковников и духовных детей, которые по разбору окажутся не на действительной службе и не в школе, за исключением малолетних, назначенных по достижении известного возраста к определению в духовные школы, велено годных взять в солдаты, а остальных записать в оклад. Вслед за этим указом последовал ряд новых подтвердительных указов, в которых правительство торопило скорейшей присылкой ведомостей о духовенстве из епархий и грозило разными строгостями за нерадение о переписи и утайки; велено было подвергнуть разбору и тех людей духовного происхождения, которые, уклоняясь от духовной школы, а между тем желая спастись от разбора светской службой, поспешили определиться на службу при канцеляриях уже после сентябрьского указа о разборе**.

______________________

* В биографии святителя Тихона Воронежского при его сочинениях рассказывается, что, напуганные указами о разборе духовные лица Новгородской епархии «с последним иждивением своим» старались поместить своих детей в школу при архиерейском доме, так что учащихся избралось в ней тогда до тысячи человек. По донесению комиссии о разборе, она сама в течение двух лет разбора отослала в Новгородскую школу 621 человек. ПСЗ. Т. X. № 7790.
** ПСЗ. Т. IX. № 7070, Т. X. № 7164.

______________________

С самого начала разбора было объявлено, что не желающие поступать в военную службу могут поставлять за себя наемщиков; но при этом правительство постаралось устранить у них всякую мысль о том, что, откупившись от солдатства, они могут после этого быть уже свободны и от обязательного обучения в духовной школе. Обстоятельное разъяснение касательно этого предмета находим в указе 6 февраля 1737 г. После поставки за себя рекрута, которая, заметим, кстати, сама по себе обставлена была условиями слишком тяжелыми для бедного духовенства (с обмундированием и вооружением рекрут оценивался в 200 р.), всякий откупившийся таким образом от службы, должен был тут же дать обязательство непременно поступить в духовную школу, иначе должен был приписаться к подушному окладу; а чтобы школа не сделалась для таких молодых людей местом одного укрывательства от службы, через три года после поступления в нее их велено подвергать экзамену пред архиереями и губернаторами, после чего успевших в науках определять по достоинству в духовные и гражданские чины, а тех, которые те годы провели праздно, отдавать в солдаты без всякого зачета*. Нельзя не обратить при этом внимания на то, что, увлекаясь своими просветительными замыслами, законодатели совсем упускали из виду издавна принятый порядок и продолжительность обычного семинарского курса: в три года эти новые школяры должны были пройти арифметику, геометрию, грамматику, риторику и — буде есть охота, — философию, т.е. пройти чуть не все классы, кроме богословского. Но о странности этого распоряжения тогда никто не осмеливался сделать замечания. Свят. Синод решился войти об этом с представлением, как увидим, гораздо позже, уже по окончании назначенного трехлетнего срока, когда несостоятельность указа обнаружилась на деле и вызвала непреоборимые затруднения в его практическом применении.

______________________

* Там же. Т. X. № 7169.

______________________

В сентябре того же, 1737 г. определен был самый возраст, после которого дети духовенства, не поступившие в школу, подлежали разбору, именно 15-летний, равно как и возраст, после которого люди духовного звания, не имевшие службы, освобождались от солдатства, именно 40-летний. Но дней через 12 распоряжение это было изменено, и велено брать в солдаты здоровых и крепких людей, хотя бы они были записаны и ниже 15-ти, или выше 40 лет. Через неделю новый указ; правительство добралось до самих школьников, как учащихся, так особенно выбывших из школы, и распорядилось: разыскать всех прежних школьников, живущих праздно, и распределить по службам, ленивых и н епонимающих в школе отнюдь не держать, а прямо отсылать чрез гражданских управителей в военную службу; кончивших учение до тех пор не выпускать из школы, пока не сыщут по желаниям своим место и к тому потребованы и определены будут*. Крепко держа в голове мысль, что всякий человек в государстве непременно должен или платить оклад, или служить, и не допуская никаких отсюда исключений, законодатели на этот раз забыли даже то, на чем сами же настаивали несколько недель тому назад (в сентябрьском указе 1737 г.), чтобы во священство никого, в том числе и кончивших школьный курс, не ставить раньше 30 лет возраста.

______________________

* Там же. Т. IX. № 7364, 7378, 7385, 7389.

______________________

Перепись и разборы духовенства миновали только Малороссию и землю Войска Донского, откуда пришли представления, что наследственного духовного сословия там не было, что церковники и дети духовенства больше в казачьем звании обретаются, вообще живут в особом определении*; но зато в других местах они производились очень сурово и имели своим результатом совершенное опустошение духовного чина, который поэтому сохранил о царствовании Императрицы Анны самое тяжелое воспоминание. Поводами к такой суровости разборов послужили, во-первых, тогдашняя тяжелая война с Турцией, потребовавшая усиленных наборов в солдаты, во-вторых, дошедшие до правительства известия о множестве лиц духовного звания, не исполнивших в 1730-м и 1731 гг. государственных присяг на верность Императрице, известия, возбудившие в правительстве сильную подозрительность в отношении к духовенству и повлекшие за собой огромное и придирчивое следствие о неприсягавших по всем епархиям. В то время, как война, естественно, должна была придавать разборам особую энергию, дело о присягах сообщило им еще какой-то карательный характер, характер настоящего гонения на Духовное ведомство.

______________________

* ПСЗ. Т. IX. № 7144 7331.

______________________

Несмотря на то, что правительство в своих указах постоянно высказывало свою ревность о распространении школьного образования между духовенством и несколько раз подтверждало, что учащиеся в духовных школах и от записи в оклад, и от солдатства освобождаются, что самые разборы назначены для очищения духовного чина от невежд и других лишних людей, разборы все-таки должны были сильно задевать и духовные школы. Все эти указы о трехлетнем сроке обучения в них молодых людей, откупившихся от службы поставкою вместо себя наемщиков, о строгих им экзаменах в присутствии воевод, о немедленной отдаче в солдаты учеников малоуспешных, о записи в оклад, или в солдатство 15-летних духовных детей и моложе, которые, при тогдашнем обыкновении поздно начинать учение, могли бы еще поступить в школу, о тщательных переписях всех школьников и т.п. невольно заставляют подозревать в законодателях какое-то сожаление, что в школах пропадает слишком много сил, которые можно было бы употребить в пользу военной службы или в окладе. Некоторые ревнители государственного интереса, участвовавшие в производстве разбора, так эти указы и понимали. Из Новгорода, например, в начале 1737 г. пришла в Синод жалоба на вице-губернатора Бредихина, что он совсем опустошил причты при церквах, по делу о присягах забрал в солдаты даже несколько школьников, которые «в надежду священства» в архиерейской школе обучены были. Такая же жалоба на забирание школьников к разбору в 1739 г. была подана из Тверской епархии*. На первую жалобу Новгородская губернская канцелярия прислала любопытное объяснение: в объяснении этом она, со своей стороны, жаловалась Сенату на епархиальное начальство, что оно мешает разбору, спорит с губернией о том, что сначала нужно удовольствовать церковниками и духовными детьми церковные места по штату и оставить известное число их для занятия впредь имеющих открыться вакансий, а затем остальных уже подвергать разбору, а по мнению-де ее, канцелярии, «духовные управители должны наполнять церковный штат преимущественно из людей, не годных уже в солдаты, остающихся после разбора, в противном случае можно будет почти всех распределить по церквам и в запас, ибо они и все того же желают, да и духовные правители о том же стараются, в чем наивящие произойдут беспорядки, понеже все священнослужители и церковники, не желая детям своим быть в службе, будут всякими своими происки и пронырствы искать того, чтобы дети их были при местах, а другие впредь для наследства тех мест оставлены (т.е. отданы в школу или причислены к церквам. — П.З.), отчего в службу годных мало и останется**. Таким образом в пользу духовной службы и для определения в школы «в надежду священства» должен был употребляться один только отбор от военной службы. Замечательно при этом, что правительство не находило в этом мнении ничего странного и в своих указах само высказывалось в том же смысле. Выдав помянутый указ 1737 г. о привлечении к разбору всех не действительно служащих людей духовного звания от 15-ти до 40 лет возрастом, оно прямо высказывало свое неудовольствие на то, что приставленные к разбору особы «самых лучших людей из подлежащих разбору в штат пишут и под разными видами от службы кроют и защищают, не рассуждая того, что при нынешнем военном времени в укомплектовании полков крайняя нужда»***. После этого указа и другого того же года о недержании в школах малоуспешных учеников отдача последних в солдаты значительно усилилась. Так, например, в Псковской семинарии в первые годы царствования Императрицы Анны до 1738 г. из 149 учеников отдано в солдаты 31, а в 1738 г. 30 учеников (из 236) в один год****. Точно так же правительство ревновало и о целости подушного оклада. Уже под конец разбора Свят. Синод просил Кабинет министров, чтобы при записи разных церковников в подушный оклад не были выключены из Духовного ведомства по крайней мере дети их, которых можно поместить для обучения в духовные школы. Кабинет отказал в этой просьбе на том основании, что без детей таких церковников за собой в окладе никто и записать не похочет, согласился выписать из оклада только некоторых из них, самых дряхлых, которых уже никто за себя не брал, но детей их все-таки велел числить в податном состоянии*****.

______________________

* Там же. № 7790.
** ПСЗ. Т. IX. 7198.
*** Там же. № 7364.
**** Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 26.
***** ПСЗ. Т. XI. № 8105, 8148 п. 2.

______________________

Указы, очевидно, преследовали разом две цели: усилить духовное образование для интересов духовной службы и в то же время, в прямой ущерб для нее, поддержать интересы государственной службы и тягла. Стремление к последней цели оказывалось сильнее и не могло не мешать достижению первой. Неудивительно поэтому, что под конец царствования Императрицы Анны результаты просветительных мер, предпринятых с 1736 г., оказались далеко не соответствовавшими степени их форсированности. Духовные школы наполнились множеством учеников, и обязательность школьного образования для детей духовенства утвердилась весьма крепко; но в то же время духовное сословие доведено было до такого опустошения, что многочисленные церковные вакансии по всем епархиям все-таки пришлось замещать людьми неучеными или недоучившимися в школах. Когда возник вопрос об этом замещении вакансий, Свят. Синод в 1739 г. вошел к Императрице с докладом, в котором прямо просил за крайним недостатком духовенства от кандидатов священства не требовать обучения высших наук, а дозволить ставить их на места, только обуча букварю и катехизису и главным образом обращая внимание лишь на доброе и непорочное их житие. Императрица согласилась. До такой степени пришлось спустить тон прежних горячих и многоречивых просветительных требований в отношении к духовенству. В следующем году Синоду пришлось сделать другой подобный же доклад по просьбе некоторых из детей духовенства, которые, откупившись от рекрутчины при разборе 1737 г. были посланы на 3 года в школы учиться грамматике, риторике и философии под угрозой в случае неуспешности быть записанными в солдаты. В просьбе своей они представляли, что «они за превосшествием отроческих лет оных наук понять никак не могут, зачем-де их в духовные чины на праздные места не производят». «А понеже, — писал Свят. Синод в своем докладе, — риторическое и прочих высших школ учение преподается, начиная от нижних школ, и производится в высшие от школы в школу не кратким временем, и для того таковым священно- и церковнослужительским детям, кои уже в превозрастных летах находятся, а между тем многим уже и в супружестве обязавшимся, оного достигнуть в скорости совершенно неудобно... в церковном же клире повсюду крайний недостаток, и хотя долженствует, чтобы священнослужители везде ноне мало были учительны, но того, доколе могут произойти таковые из начавшихся училищ, долго ждать, а между тем без священников крайняя настоит прихожанам во всяких христианских требах нужда». Принимая все это во внимание и несколько обобщая вопрос, Свят. Синод просил всех освободившихся от военной службы лиц духовного происхождения от 20-ти до 30-ти и более лет «яко к понятию высших наук неспособных», от обучения тех наук уволить и дозволить определять на места, обуча только тому, чему повелено в приведенном сейчас именном указе 1739 года». Правительство согласилось и на это*.

______________________

* ПСЗ. Т. XI. Т. XI. № 8199.

______________________

После тяжелого для духовенства времени 1730-х годов настала более счастливая для него пора царствования Императрицы Елизаветы. Разборы церковников и духовных детей много потеряли своей прежней суровости, но не были прекращены совершенно. В 1743 г. была предпринята новая ревизия и для производства ее выдана подробная инструкция, составленная на тех же самых началах, которые лежали в основе первой ревизии при Петре*. Неизбежные после этого разборы духовенства тоже во всей точности следовали принципам, выработанным для них при Петре и при Анне Иоанновне, не представляя в этом отношении ничего нового, кроме разве меньшей степени энергии, с какой эти принципы приводились в исполнение**. Обязательность школьного обучения для кандидатов на духовную службу во всех указах мыслилась в качестве предмета совершенно бесспорного. В 1746 г. Свят. Синоду представился случай высказать свои воззрения на этот предмет с особенною ясностью вследствие вновь возникшего при разборе вопроса о духовенстве казачьих земель, которое и теперь, как в 1730-х гг., отказывалось от переписи своих детей, ссылаясь на свое исключительное положение.

______________________

* Там же. № 8836.
** Знаменский П.В. Приходское духовенство в России. С. 243 и далее.

______________________

Дело это началось в 1745 г. в земле Войска Донского, причислявшейся к Воронежской епархии. В это время в Воронеже открывалась семинария, и, по распоряжению епархиального начальства, со всей епархии собирались ведомости о детях духовенства, годных к приему в ученье, и о хлебе на содержание новой школы. Донское войско чрез своих атаманов объявило, что в своих станицах оно не дозволит произвести переписи ни хлеба, ни семейств духовенства, причем сослалось на свои казацкие привилегии и на указ 1737 г., которым при тогдашних разборах духовенства дети донского духовенства были исключены из переписи как состоящие в войсковом порядке. О том же донесло оно чрез Военную коллегию и Свят. Синоду. В 1746 г. в Синоде состоялось решение (17 июня), что переписи и смотра детей казачьего духовенства «для обучения оных в надежду священства Свят. Синод оставить не может, потому что по Духовному Регламенту и по указом их Имп. Величеств оным в школе архиерейской для обучения быть должно, ибо без обучения к священству способны быть не могут; и описи хлеба, на землях церковных рождающегося, отрешить не надлежит», тоже согласно постановлению Духовного Регламента*. После этого дело перенесено в Сенат. В указе своем от 30 июля Сенат вполне согласился с мнением Синода, что дети духовенства действительно должны обучаться в архиерейских школах «в надежду священства», но в то же время, не желая обижать сильного войска, признал нужным все-таки, согласно указу 1737 г., не тревожить детей тамошнего духовенства ни переписью, ни взятием в школу, так как все они причислены не к духовному званию, а к войску, служат на войсковом жаловании и по возрасту принимают казачью службу, и предложил Синоду для образования кандидатов священства из Донского края послать туда достойных из семинаристов Воронежской, или других епархий, «коим там и обучать желающих детей в надежду священства позволить»**. Но Свят. Синод, привыкнув к установившимся уже порядкам, никак не мог примириться с таким только частным обучением «в надежду священства», без обязательной школы, обучением только желающих, притом же из казачьих, а не непременно из духовных детей, и в своем указе на имя Воронежского архиерея предписал: выбрав из детей тамошнего духовенства сколько потребно без малейшего недостатка на убылые впредь церковные места, «отослать их для обучения в домовую архиерейскую Воронежскую семинарию... а буде сие возмнится им (казакам и духовенству. — П.З.) тягостно и неудобно, то позволить иметь в Черкасске или в другом по их рассмотрению удобном месте семинарию же, или училищный дом и содержать оной на своем коште и учителя»***. О том же Синод послал указ в Военную коллегию, твердо стоя на своем, что «производимым в священнические и дьяконовские чины в школьном обучении надлежит быть неотменно». В сентябре того же года Сенат, однако, отменил это распоряжение, признав как содержание новой школы, так и посылку учеников в Воронеж для Войска Донского отяготительным и невозможным и восстановил силу своего прежнего решения****. Училище в Черкасске все-таки, впрочем, как мы видели, в 1761 г. успело устроиться, хотя и недолго продержалось.

______________________

* Воронеж. ЕВ. 1867. № 4. С. 19; № 6 С. 206.
** ПСЗ. Т. XII. № 9299.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 445 — 446.
**** ПСЗ. Т. XII. № 9329.

______________________

В 1755 г. подобное же дело возникло относительно духовенства в землях Яицкого казачества, где Казанский архиерей Лука Конашевич, к епархии которого эти земли причислялись, стал тогда вводить обычные епархиальные порядки, намеревался открыть духовное правление и привлечь детей духовенства к обучению в Казанской семинарии. Епархиальное начальство и здесь, как среди донских казаков, очевидно, стремилось к тому, чтобы выделить духовенство из казацкого порядка в особый наследственный класс, не подведомый войсковому управлению, и сделать духовных детей свободными от казацкой службы, для чего самым лучшим средством было обучение их в семинарии «в надежду священства». Узнав о действиях Казанского епископа чрез донесение казаков Военной коллегии, Сенат указал не трогать и яицких казацких порядков, но на этот раз распоряжения его были менее решительны, чем относительно духовенства донского: для общей пользы духовенства и войска дозволено было детям духовенства и прочим, кто пожелает, «потребному числу в надежду священства и в Казанской семинарии обучаемым быть, чего для и надлежащее о том Его Преосвященству рассмотрение учинить»*.

______________________

* ПСЗ. Т. XIV. № 10460.

______________________

Из самого характера этих узаконений о казацком духовенстве видно, что они составляют только исключение из общего порядка, какого одинаково держались и Синод, и Сенат как относительно развития наследственного, сословного характера духовной службы, так и относительно введения в духовном сословии обязательного, сословного же и специального обучения детей. Исключение это явилось вследствие того, что в казацких землях при их военно-общинном быте задатки сословного разделения были очень слабы; класс духовенства, при неразвитости наследственности духовного служения, постоянно восполнялся поступлением в него новых членов из среды казачества и сам постоянно выделял из себя молодых людей на казацкую службу. При таких условиях правительству оставалось наблюдать только за тем, чтобы чрез посвящение новых духовных лиц не наносился ущерб казацкой службе, чтобы грунт казацкий, с которого казак нес свою военную службу, не делался грунтом неслужилым, а оставался постоянно обложенным казацкими повинностями и после посвящения своего владельца в духовный сан. Грунт этот для казака, поступившего в духовную службу, был тем же, чем для посвящавшегося в духовный сан податного человека был подушный оклад, платеж которого тоже не слагался после посвящения. Дети того и другого должны были оставаться в прежнем звании своего отца*. Духовной администрации, любившей замещать церковные вакансии своими людьми, очень естественно было настаивать на замене этого вольного казацкого духовенства наследственным; но для правительства такая замена была, очевидно, так же невыгодна, как и выписка из подушного оклада священнослужителей из податных людей со всеми их семействами.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7144 7331; Т. XII. № 9299. 9329; Т. XIV. № 10461; Т. XVII. № 12454.

______________________

Указанными общими распоряжениями к введению в духовенстве обязательного образования ограничиваются почти все меры, какие предпринимались по этому предмету со стороны высшей, как государственной, так и духовной власти. Дальнейшее развитие их в частностях и применение к практике предоставлялось затем епархиальным властям и самим духовным школам.

Мы видели, как ревностно шло по епархиям заведение духовных школ; с такою же ревностью архиереи заботились о наполнении этих школ учениками. Нужда в образованном духовенстве была крайняя, и на месте, в сфере епархиального управления чувствовалась несравненно сильнее, чем представителями высшей власти. С одной стороны грозные указы правительства, требовавшие посвящения на церковные места только ученых, с другой — новые нужды церкви при распространении нового образования после реформы, новые опасности для веры, требовавшие особенного напряжения духовных сил для борьбы, крайнее унижение духовного чина пред образованным обществом и т. п. заставляли архиереев дорожить каждым хотя сколько-нибудь поучившимся человеком. А таких было крайне мало. Кончивший курс в риторике был уже редкий ученый и обязывался сказывать проповеди своего сочинения. Число семинаристов, попадавших на священнослужительские места, было более, чем мы видели под конец Петровского времени, но немногим. Из 2 589 человек времени Императрицы Анны или из 6 000 времени Императрицы Елизаветы, учившихся во всех классах семинарий, едва ли и 20-я часть доходила до высших классов. Поэтому даже в Москве и Петербурге ученого священника можно было встретить лишь при немногих церквах. В начале царствования Императрицы Елизаветы в Пажеский корпус потребовался образованный священник в законоучители; Петербургский архиерей Никодим отвечал на это требование, что ученых священников в Петербурге так мало, что для означенной должности ни одним из них поступиться нельзя*. В Москве в 1749 г. насчитывалось всего 40 человек ученых священнослужителей, в том числе были риторы и даже доходившие только до пиитики. Что касается до остального духовенства Московской епархии, то преосв. Платон Малиновский жаловался, что в среде его многие священнослужители не знают даже Букваря, по которому их учили при поставлении**. В других епархиях не совсем заурядным явлением были и такие священнослужители, которые умели только удовлетворительно читать. По разным отдаленным областям нашего обширного отечества немало было даже и вовсе безграмотных священнослужителей. Например, в Сибири в начале царствования Императрицы Анны, когда духовенство приводили к присяге, оказалось, что на всем пространстве нынешних Тобольской и Томской епархий только половина духовенства была в состоянии сделать собственноручную подпись под присяжными листами; за остальных расписывались другие, обозначая в подписи, что он поп, за которого прикладывали руку, грамоте не умеет, или немного стыдливее: он поп очами скорбен. В Восточной Сибири безграмотных оказывалось еще больше***.

______________________

* Архангельский М. Преосвященный Никодим, первый епископ Санкт-Петербургский // Странник. 1868. Кн. I. С. 19.
** Розанов Н. История Московского епархиального управления. Ч. II. Отд. I. С. 64-66. Примеч. 345-
*** Серафимович С. Очерки русских нравов в старинной Сибири // ОЗ [Отечественные записки. СПб.]. 1867. Кн. го. С. 703.

______________________

Между духовными семействами безграмотность оставалась очень распространенною, несмотря на все строгости, с какими детей духовенства принуждали если не к школьному, то, по крайней мере, к домашнему учению. Например, по ведомостям пермских заказчиков за 1741-й и 1742 гг. оказывается, что из 399 юношей и отроков от 7 до го лет неграмотных по епархии было 119 человек, т.е. чуть не треть оставалась без всякого обучения*. Во время смотра духовных детей в 1750 г. при открытии Владимирской семинарии в одном Кинешемском уезде оказалось 26 неграмотных из 40 человек**. При наборах в духовные школы новых учеников епархиальным и школьным начальствам каждый раз приходилось отсылать домой для обучения грамоте множество из представленных на смотр духовных детей. Для общего заключения о распространении образования по епархиям мы имеем за время Анны Иоанновны число всех учившихся тогда по разным школам 2 589 и число всех мужского пола лиц духовного сословия по исповедным росписям, — следовательно, за исключением малолетних, — 124 923 души***; сравнивая эти цифры, находим, что один учащийся приходился на 25, — отношение крайне не удовлетворительное для сословия, члены которого должны были учиться все без исключения. При этом нужно взять во внимание еще то, что указанная общая цифра духовенства извлечена из росписей 1737 г. уже после того, как над ним разразился разбор, исключивший из среды его большую часть разных безграмотных церковников и духовных детей, после того, как из них только в солдаты было отдано 6 557 человек, кроме записанных в подушный оклад. Не имеем права вести дальнейших заключений в более частном и определенном смысле прямо насчет того, сколько молодых людей в духовных семействах оставалось вовсе без учения, потому что не имеем определенных сведений о степени распространенности обучения вне школ.

______________________

* Материалы для истории Пермской епархии // Перм. ЕВ. 1870. № 51. С. 617; № 31 С. 378.
** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 19.
*** ПСЗ. Т. X. № 7790.

______________________

Ставленники, являвшиеся к архиереям для посвящения на священнослужительские места, постоянно оказывались не подготовленными к своему будущему служению, не знали самых существенных пунктов вероучения даже в пределах обязательного для них с Петровского времени знания Прокоповичева букваря. Вследствие этого старинное обучение ставленников при кафедре не только не ослабевало, но, по мере развития запросов на образование духовенства, еще усиливалось, несмотря на умножение школ. Наиболее строгие указы об этом предмете встречаем в царствование Императрицы Анны. Всем архиереям предписывалось посвящать ставленников не иначе, как после достаточного обучения их вере и закону, не ограничиваясь одним испытанием их только в чтении и пении, а для этого держать их при архиерейских домах, или при ближних монастырях не менее 7-х месяцев, причем экзаменовать их каждую неделю, подмечать состояние жития их и поступков и посвящать из них лишь достойных; Свят. Синоду указано разослать по епархиям учительных священников, или иеромонахов по одному, или по два, чтобы они с крайним прилежанием обучали ставленников, приводя их к совершенному познанию должности священнической*. При каждом архиерейском доме непременно был экзаменатор или, лучше сказать, учитель ставленников, имевший огромное значение в ставленническом производстве. Под влиянием новых порядков испытание ставленников так и называлось «школой»; в пометах об нем на ставленническом деле писалось: «послать в школу»; «произошел школу». Вот одна из полных программ ставленнического обучения, изображенная в указе (1748 г.) Воронежского архиерея новому экзаменатору, учителю семинарии Стасиевичу: обучать «символу веры православной, заповедям Божиим и церковным таинствам, добродетелям богословским и евангельским, апостольским и отеческим преданиям и прочему, до букваря и катехизиса принадлежащему, что священнику необходимо ведать надлежит, всему со истолкованием Писания, в чем состоит закон христианский и проч., а притом примечать состояние жития их и поступки, чтобы к чтению Священного Писания прилежали и, что читают, рассуждать могли и не словом, но самым делом образ сами собою другим простым людем оказывать могли». Экзаменатор, по крайней мере в той же Воронежской епархии, должен был примечать состояние жития не только самого ставленника, но и жены его, должен был дать епархиальному начальству свидетельство и об ее характере и поведении**. Обучение катехизису при архиерейском доме было тем более необходимо, что книжки этого катехизиса были очень редки в уездах, и кандидату священства все равно нужно было ехать в город, чтобы их найти для пользования, и проживать здесь до тех пор, пока не выучит всего наизусть, что не могло сделаться скоро, потому что тогдашние не обработанные и не привыкшие к книге головы осиливали ее с весьма большим трудом. Только в 1742 г. Свят. Синоду указано было позаботиться о распространении катехизисов в достаточном числе по всем епархиям и приходам***. Ставленнические экзамены до того усердно поддерживались епархиальным начальством, что в том же виде продолжались и после, когда уже на все церковные места стали определяться одни ученики семинарий, до самой реформы духовных училищ 1808 г. И в конце XVIII столетия, когда они обратились уже в одну формальность, от них не освобождался никто из ставленников, хотя бы даже кончивший курс академии, человек, несравненно более образованный, чем сам экзаменатор — какой-нибудь полуграмотный иеромонах архиерейского дома.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7734, 7749.
** Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. С. 674-675; 1868. С. 558.
*** ПСЗ. Т. XI. № 8743.

______________________

Не ограничиваясь обучением одних ставленников, многие архиереи заставляли изучать катехизис и самих священнослужителей, стараясь этим средством хоть сколько-нибудь заменить для последних недостаток предварительного школьного обучения. В 1742 г. при рассылке по епархиям вновь напечатанных катехизисов Свят. Синод предписал, чтобы все священно- и церковнослужители непременно их изучали наизусть, а епархиальные архиереи строго за этим наблюдали. Наблюдение это производилось обыкновенно при объезде архиереями епархий и при явке в кафедральный город самих духовных лиц по делам, причем каждый раз им производился экзамен, особенно если они просили о переводе их с места на место, или о повышении в должности. Кроме архиереев, свидетельством духовных лиц в знании катехизиса занимались особо назначенные для того экзаменаторы* и духовные правления. От такого свидетельства по некоторым местам не освобождались и церковники; так в 1753 г. преосв. Платон Малиновский двоих церковников Московской епархии за отказ учить катехизис велел наказать на страх другим плетьми и кроме того лишить церковного дохода до тех пор, пока не выучат, что следует. В том же году он разослал по епархии окружную грамоту, которая всего лучше показывает, как это обучение было тогда нужно: «Понеже нам известно учинилось, что епархии нашей при церквах священно- и церковнослужители, как в давних, так и в недавних летах произведенные, надлежащего по их должности учения, которое им пред посвящением по букварю и по особливо изданной тетрадке от экзаменаторов преподается, ничего не знают, ибо по посвящении своем совсем оное забывают, умышленно никакого радения о содержании того в памяти не прилагая; а иные... того учения никогда и не учили, да и впредь о знании того никакого радения не имеют, чем они смертно грешат» и проч., велено всех оных священно- и церковнослужителей обязать подписками, чтобы непременно учили букварь и упомянутую тетрадку наизусть, под угрозою лишения в противном случае чинов своих и мест**. Меры подобного рода употреблялись в отношении к духовенству и в других епархиях. Белгородский архиерей, известный ревнитель духовного просвещения, Иоасаф Горленко в 1749 г. велел духовенству своей епархии непременно выучить Книгу о таинствах и строго следил за исполнением этого предписания, вызывая незнавших означенной книги священников для научения ее в Белгороде. В 1750 г. вызвано было для этого 27 человек; все они до окончательного изучения должны были исполнять послушание в хлебной. В 1752 г. сделалось известным, что Книги о тайнах не знало целое Ахтырское благочиние, где одних священников было 21 человек; всех их велено вызвать в Белгород, а чтобы от этого не воспоследовало остановки в службе и требоисправлениях, преосвященный распорядился привозить их в Белгород поочередно, по 3 человека. В том же году в Оскольском уезде за незнание Книги о тайнах и за неправильное совершение службы он лишил 10 священников сана***.

______________________

* Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 50.
** Розанов Н. История Московского епархиального управления. С. 65, 140-141. Примеч. 338
*** Филарет (Гумилевский). Историко-статистическое описание Харьковской епархии. М., 1852-1858. Т. I. С. 14 — 15.

______________________

Весьма важным пособием для изучения катехизиса были заведенные при духовных школах катехизические беседы, посещение которых в назначенные для них праздничные дни было открыто для всех. Троицкая лавра, заведя эти беседы при своей семинарии, объявила посещение их даже обязательным как для своих монахов, так и для ближайшего к Лавре, подведомого духовенства, и назначила за опущение этой обязанности штраф: для священников по 1 p., для дьяконов — по полтине, для причетников -- по 25 к. в пользу семинарии. Наблюдение за ними поручено префекту семинарии, для чего ему вручены были списки как монахов, так и духовенства, по которым он и должен был по окончании каждой беседы делать им перекличку. Сельские священники и дьяконы Лаврского ведомства обязывались учить катехизис поурочно у себя по домам. В назначенное время каждый из них должен был являться к префекту; префект задавал явившемуся урок и назначал срок, когда вновь явиться для прослушания заданного и назначения следующего урока по порядку Книги, пока последняя не будет выучена до конца. За неявлявшимися в срок велено было посылать нарочных; за невыученный урок взимался денежный штраф*.

______________________

* Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 58-63.

______________________

Кроме этого обучения духовных лиц вне школ, встречаем в некоторых местах попытки к привлечению их в самые школы. В Московской епархии нередко случалось, что епархиальное начальство, за недостатком образованных кандидатов на церковные места, посвящало в священнический сан не кончивших курс академистов и после этого все-таки заставляло их доучиваться в академии, угрожая в противном случае отрешением от места. Таких посвященных студентов в академии всегда было довольно, например, человек по 10 дьяконов и по стольку же попов*. Бывали такие и в Троицкой семинарии**. В других епархиях, вследствие неполноты семинарских курсов в большей части семинарий, такие примеры едва ли могли быть часты. В 1761 г. Смоленский архиерей Парфений сделал распоряжение посылать в школы для доучивания причетников, не исключая женатых, но это распоряжение не имело успеха: несмотря на всякие телесные наказания, каким эти невольные ученики подвергались в школе, они так и отбились от рук педагогов***. В самом начале описываемого времени Свят. Синод вспомнил Петровский указ 1723 г. о привлечении в духовные школы молодых монахов и в 1727 г. вздумал его подтвердить****, но этот подтвердительный указ, по всей вероятности, так же мало имел успеха, как и указ 1723 г., по крайней мере известий о посылке таких монахов в школьное учение из монастырей до нас не дошло, кроме известий из истории Владимирской семинарии. При открытии ее и при наборе в нее учеников преосв. Платон велел переписать безграмотных и малограмотных монахов менее 40 лет от роду и «представить их в скорейшем времени в семинарию». Неизвестно, в каком числе, но такие монахи действительно были представлены в семинарию и поселены вместе с семинаристами в Богородицком монастыре. Скоро, однако, оказалось, что они были ученики не совсем удобные. В 1752 г. в консистории оних возникло дело, из которого явствует, что они зажили в семинарском монастыре по своему обычаю, завели у себя по кельям водку и вместе со школьниками производили такие беспорядки, что однажды чуть не сожгли самой семинарии*****. Долго ли потом они учились в семинарии, не знаем. Все подобные меры к обучению наличного, уже состоявшего на местах духовенства, как они иногда ни были малоуспешны, достаточно определяют ту степень энергии, с какой по епархиям принялись поднимать уровень образования духовенства. Понятно, с каким усердием епархиальное начальство должно было при этом держаться за провозглашенный реформою принцип обязательности школьного обучения для молодого поколения духовенства, на котором покоились главные надежды лучшего священства.

______________________

* Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 177-178.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 103.
*** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 164
**** ПСЗ. Т. VII. № 5091.
***** Надеждин К. Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 39-40.

______________________

Школьное обучение все еще приходилось навязывать силою. «Редкие отцы и матери охотно провожали детей в семинарию, — рассказывает автор истории Нижегородской семинарии, — большею же частью расставались с прискорбием и тяжкою грустью, с горькими слезами и воплями. Многие отцы считали счастливым сына, если он избегал школы, оставаясь в числе церковников или приписываясь к ведомству крестьян. На школьное учение смотрели, как на военную службу, или место истязания. Только невольное и усильное принуждение могло собирать в семинарию детей и разлучать их с родителями... Большая часть учащихся с первого же года смотрели вон из семинарии»*. Вот какое доношение в 1734 г. подал преосв. Феофилакту Лопатинскому учитель Тверской школы Евдокимов: «Иже должного си учения удаляющиеся различные неудобности детям своим предлагают, реку же: или малолетство, или многолетство (Христос истинно глаголет: "Кто от вас пекийся может возрасту своему прибавити лакоть един? но се могут зде и прибавити, и убавити"), или притворяют немощь, или женитву, или хирагру, или подагру, или одноочие; но, что ужаснее, сказуют от беса дети своя мучимы быти. Сия же вся в приказе сказкою нецыи показаша. И что глаголю? Велию и яко удобнейшую скважину изобретоша многи брать тебе новоявленную [дьячковскую грамоту]. Не иные же яковые либо вины все сие творят, точию да не будут во учения свете. А инде разглашают: "Прежде меньше знали, да больше едали". О отцы святии! Разумейте убо, кому подобии есте. Не оным ли званым на вечерю велию, иже начаша купно отрицатися вси?»**. Подобные же обличения духовенству за нерадение о школьном обучении детей писали архиереи в своих грамотах и указах о наборе учеников в школы***.

______________________

* Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 6.
** Странник. 1878. Кн. IX. С. 398-399.
*** Филарет (Гумилевский). Черниговские иерархи // ТКДА [Труды Киевской духовной академии. Киев]. 1860. Ч. II. С. 247-251.

______________________

Одной из сильных, хотя и косвенных мер к привлечению детей духовенства в школы было устранение неученых кандидатов священства от посвящения к просимым ими местам. По епархиям вследствие этого шла сильная борьба архиереев, стоявших за своих кандидатов на места, учеников епархиальных школ, против приходских выборов, если последние падали на необразованных кандидатов, и с наследниками церковных мест, которые, опираясь на одни свои наследственные права, не желали подкрепить этих прав школьным образованием*. В Малороссии, где и право приходских выборов, и права наследников имели особенную силу вследствие сравнительной слабости епархиальной власти, борьба эта доходила до того, что обеспокоила даже верховную власть и в 1735 г. вызвала именной указ, запрещавший всем малороссийским архиереям навязывать прихожанам попов и дьяконов силою, без приходского избрания*. Недостаток в образованных людях, впрочем, повсюду составлял непреодолимое препятствие к полному проведению принципа, которому желали следовать епархиальные начальства, а вместе с тем сильно продолжал поддерживать в детях духовенства надежды попасть на наследное или даже на свободное церковное место и без школьного обучения. Продержав у себя сына до известных лет и обучив его, или сам, или чрез кого-нибудь из местного причта в частной школе, в Малороссии в школе дьяка, чтению и пению, отец поскорее определял его в причетники, а чтобы еще вернее освободить его от школы, где не принято было держать даже женатых учителей, спешил заблаговременно его женить и затем уже оставался совершенно спокоен на счет его будущей участи и насчет даже возможности со временем оставить ему в наследство свое собственное место, хотя бы и священническое. Большинство кандидатов священства почти в течение всей первой половины XVIII в. все еще являлось именно из этого церковнического класса, а не из семинарий. В своем стремлении привлечь детей духовенства к обязательному школьному обучению архиереям поэтому естественно было обратить на этот класс особенное внимание.

______________________

* Знаменский П. В. Приходское духовенство в России. С. 49-61, 114-148.
** ПСЗ. Т. IX. № 6724.

______________________

В некоторых епархиях архиереи старались достигнуть своей цели, стесняя слишком свободный доступ к причетническим должностям, которые часто, даже едва ли не большею частью замещались единственно по воле настоятеля прихода и самих прихожан, без всякого участия в этом деле со стороны епархиальной власти. Вновь определенный причетник иногда вовсе не считал для себя нужным запастись каким-нибудь указом на свою должность или новоявленною памятью и целый век затем служил вольным, безуказным церковником. Для духовных лиц была поэтому полная свобода держать своих сыновей при церквах на низших должностях с самых ранних лет. Регламент постановил, чтобы священники не держали детей своих церковниками при своей церкви, но их можно было, разумеется, держать при других церквах, да кроме того это постановление плохо и соблюдалось*. Свободу поступления в церковники без указов очень мало, кажется, стесняли самые разборы духовенства, потому что комиссии о разборах наблюдали только за тем, чтобы при церквах не было церковников лишних, служивших свыше штата и считавшихся поэтому не действительно служащими, также положенных в подушный оклад, а остальных, служивших не свыше штата и свободных от оклада, оставляли в покое, считая их действительно-служащими, какие бы они ни были, указные или безуказные. Епархиальные начальства имели прямой интерес подчинить замещение церковнических вакансий своему надзору и, воспользовавшись указами об обязательности школьного образования для духовных детей, а также указами об испытании ставленников, стали строго требовать, чтобы без ведома их духовные лица не определяли своих детей на церковную службу раньше обучения в школе.

______________________

* Знаменский П.В. Приходское духовенство в России. С. 28-38.

______________________

Из южнорусских архиереев с этой стороны стал особенно известен черниговский Иродион Жураховский. В своих универсалах, рассылавшихся по епархии, он сильно обличал священнослужителей, пренебрегавших школьным образованием своих детей, державших их при себе на дьяконстве и женивших в ранних летах, «...что сынам священническим, — писал он, — небезвредительно, поневаж лета, свои до науки способнии, недарем не теряют... Так мы, хотячи тот худый и вредительный обычай исправити, поставляем, аби отселе всяк священник, хотящий сына своего браком законным сочетати, отсылал его самого к нам в кафедру по квити без всякой виновки; такожде бы каждый священник при своей церкви не держал сына своего на дьяковстве и на пономарстве», а посылал учиться в Коллегиум. Ослушникам универсалы эти грозили лишением парохии и священства, а детям их — отнятием всякой надежды будущего священства*. Такие же грамоты рассылали по своей епархии Белгородские архиереи Досифей Богданович-Любимский и Иоасаф Горленко**. В Московской епархии строгие меры против самовольного определения причетников в молодых летах и без указов являются сравнительно довольно поздно, при архиереях Платоне Малиновском (1748 — 1754 и Тимофее Щербатском***; но в некоторых других великорусских епархиях они практиковались еще с 1730-х годов****. Притом же при наборах духовных детей в школы в Великороссии мало обращали внимания на этих молодых безуказных церковников: вместе с другими забирали в ученье и их, даже иногда, как мы видели, и после женитьбы. Женитьба для избежания школы преследовалась строго во всех епархиях, где были заведены духовные школы. В 1744 г. с одного сельского дьякона Троицкой вотчины за такую женитьбу сына, назначавшегося в Троицкую семинарию, взяли штрафа 15 руб., а другого такого же юношу заставили учиться и после женитьбы*****. При открытии Владимирской семинарии некоторые церковники, прослышав о наборе в ученье, тоже поспешили поскорее жениться. Преосв. Платон наложил на них особого рода штраф натурою: они должны были по очереди все прослужить в семинарии по году служителями и притом на своем собственном содержании. С них взяты были при этом подписки «быть при семинарии (в течение года. — П.З.) неотлучным и караул, и всякую работу исправлять безленостно, а за отлучку из семинарии и неисправности свои подвергаться жестокому на теле истязанию». Таких церковников оказалось тогда столько, что, благодаря наложенному на них штрафу, семинария целых 10 лет могла иметь у себя даровых служителей******. В некоторых епархиях браки сыновей духовных лиц положено было заключать не иначе, как с разрешения епархиальной власти. Во время одного объезда своей епархии Лука Конашевич, преосв. Казанский, заметил, что духовенство часто женит сыновей своих в очень ранних летах, чтобы не отдавать их в семинарию, и разослал указ, по которому в духовных семействах не велено было допускать не только самовольных браков, а даже с разрешения одних низших епархиальных властей, которые выдавали венечные памяти, заказчиков и духовных управителей, «без собственного его преосвященства повеления и без подписанного рукою его преосвва о каждом особливого приказания о венчании», а священно- и церковнослужителям велено «объявить с подписками, дабы они тех детей своих без приказания Его Преосвященства отнюдь женить не дерзали и от школьного учения не таили под жестоким штрафом неотменно»*******.

______________________

* Филарет (Гумилевский). Черниговские иерархи. 1860. Ч. II. С. 245-247» 250-251.
** Филарет (Гумилевский). Историко-статистическое описание Харьковской епархии. Т. I. С. 8, 19-20.
*** Розанов Н. История Московского епархиального управления. Ч. II. Отд. I. С. 47-48, кн. 2, 56.
**** Перм. ЕВ. 1870. С. 617-618; Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 48-49.
***** Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 27.
****** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 33.
******* Указ от 29 авг. 1751 г. (рукопись).

______________________

Прямые меры к привлечению детей духовенства в школы оставались в основных чертах те же, какие были намечены при Петре и состояли в переписи всех, достигших известного возраста детей священно- и церковнослужителей в особых ведомостях, рассылке призывных списков к явке их на смотр и принудительных наборах к ученью. Благодаря отчасти указам правительства, особенно 1730-х годов, отчасти местным распоряжениям епархиальных начальств, меры эти в описываемое время получили полное развитие во всех подробностях.

Указом 1731 г., запрещавшим отдавать духовных детей в канцелярскую службу, между прочим, предписывалось по всем епархиям собирать с духовенства правдивые сказки о том, сколько у кого детей мужеского пола и каких лет, и обязательные письма, или подписки, что дети эти в свое время будут представляемы в семинарии. Сказки собирались поповскими старостами и духовными правлениями и представлялись в консисторию, которая, сведя их вместе, составляла из них реестр для отсылки в Свят. Синод и призывные списки для вызова достигших определенного возраста детей на смотр. Возраст этот в епархиальных и правительственных указах определяется различно: от 7-ми до 10-ти, 15-ти и 18 лет. Кроме лет записанных детей, велено также писать, кто из них чему обучается или обучился*. В некоторых сказках писались даже особые приметы детей, вероятно, на случай розыска их при наборе, например: «города N, N-ской церкви, сын священника такой-то, 12 лет, возрастом одного аршина 6 вершков с половиною, кругл лицом, глаза серые, волосом бел, грамоте обучен». Другие родители старались вставлять в своих сказках разные обстоятельства, по которым бы дети их могли освободиться от учения, вроде таких: «исправляет дьячковскую должность», или: «имеется весьма болен чесотною болезнию, имеется в ломотной болезни, имеется слаб, без ноги и без зуб»**. При подаче сказки о детях каждый отец давал за себя обязательное письмо, например, такого содержания: «Я, NN, священник по Евангельской непорочной заповеди, еже ей-ей, вправду сказал: имею у себя столько-то сыновей таких-то лет и, по указу Его Преосвященства, сына NN, достигшего лет, привезу тогда-то для учения на свой кошт, а ежели на означенное число детей своих не предъявлю, то взять на мне по показанному указу штраф, что его архиерейство укажет, в том я, NN, и подписуюсь»***.

______________________

* О Никодиме, епископе Санкт-Петербургском см.: Странник. 1876. Кн. II. С. 86-87.
** Николаев А. Исторические сведения о Воронежской духовной семинарии // Воронеж. ЕВ. 1867. № 1.
*** Ирк. ЕВ. 1870. № 49. С. 582; Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 18.

______________________

Указы об объявлении детей, особенно при открытии новых школ, писались обыкновенно в очень энергическом тоне и с разными угрозами. Например, при открытии низших школ Белгородской епархии указом Петра Смелича 1737 г. духовным управителям велено переписать всех детей духовенства, не минуя ни единого, начав от 14 лет до сущего младенца, под угрозою жесточайшего наказания и лишения должностей без всякой отмены*. При открытии Владимирской семинарии преосв. Платон указал духовным правлениям собрать и представить списки детей в консисторию в одну неделю без прибавления и уменьшения лет, а за неисправности и утайки пригрозил членам и подьячим правлений «неослабным на теле истязанием». Духовенству объявлялось: «...ежели кто детей своих в школу для наук не объявит, или по отдаче в оные школы, не окончив науки, отлучит, или из оных детей кто убежит, а отцы их будут у себя держать, и оные отцы не точию каждый от своей церкви отлучен будет, но нигде служить не будет»**. Несмотря на подобные строгости, ведомости о детях духовенств составлялись по местам очень по долгу, например, в Вятской епархии целый год, и с большими утайками детей и их лет. Для проверки их из епархиального города посылались иногда особые рассыльные***. В обыкновенном порядке, после преодоления первых препятствий при первоначальном заведении школы, наблюдение за правильным ведением этих ведомостей поручалось заказчикам, поповским старостам и духовным управителям****.

______________________

* Курск. ЕВ. 1873. № 14 С. 668.
** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 18.
*** Ирк. ЕВ. 1870. С. 583.
**** Это писалось и в их инструкциях. См., напр.: Ирк. ЕВ. 1861. С. 544; Перм. ЕВ. 1870. № 33. С. 398 и др.

______________________

Еще труднее было набрать в школу самих детей. При открытии каждой школы по епархии обыкновенно рассылался указ, чтобы все достигшие определенного возраста мальчики ехали в епархиальный город на смотр, который будет произведен им при архиерейском доме, при консистории или в самой школе. Указы этого рода наводили тогда не меньший ужас на духовенство, как и странные указы правительства о разборах. Кроме старинного взгляда на школу, как на заведение бесполезное в практическом отношении, а между тем крайне тягостное, кроме финансовых пожертвований на содержание в ней детей, с 1730-х годов явились еще другие причины, внушавшие к ней страх и отвращение. Набор в школы совершенно слился в сознании духовенства с тогдашними суровыми наборами духовных детей в солдаты. Переписи их для определения в школы и для разбора производились всегда почти одновременно и с одинаковыми приемами. Притом же один из указов 1737 г. о разборе прямо предписывал «непонятных в науках долго в школах не держать, но отсылать их к гражданским управителям для определения в военную службу, дабы на таких глупых или ленивых людей напрасного расхода и другим трудолюбивым людям в их науках препятствия от них не было»*. Такое распоряжение, будучи направлено к тому, чтобы заставить школьников лучше учиться, в то же время делало школу одним из самых верных орудий разборов, потому что неспособность человека не могла в ней утаиться и неизбежно вела за собой отдачу в солдатство, от которого, в случае непоступления в нее, все еще была надежда как-нибудь спастись, например, втершись в состав какого-нибудь причта. Разборы 1737-го и 1738 гг. в самом деле, как мы видели, очень чувствительно задевали духовные школы и записали в солдаты значительное число их учеников. В заметках о Костромской семинарии арх. Макария рассказывается, что подозрительность духовенства в отношении к школам сохранилась и в царствование Императрицы Елизаветы. При открытии этой семинарии духовенство не представляло в нее детей под разными предлогами, так что консистория разослал за ними по епархии особых рассыльщиков. «Главною причиною, почему отцы неохотно отдавали детей в семинарию, была молва, что непонятных учеников будут отдавать в военную службу. Недоброжелатели просвещения находили к этому повод в узаконениях Имп. Кабинета от 16 сентября 1737 г. (в 6 пункте) и в регламенте Новгородской семинарии от 24 мая 1740 г., что ленивых повелено отдавать в солдаты. Предубеждение это против семинарии долго оставалось среди духовенства»**.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7385.
** РПВ. 1858. Т. V. С. 19-20.

______________________

Насильственные наборы учеников оказывались необходимыми при открытии всякой новой семинарии, потому что на смотр везде являлось только самое малое число детей. В Невскую семинарию по ведомости духовного правления о детях духовенства 1733 г. следовало собрать 79 учеников, которых Синодальным указом и предписано «отобрать у отцов», но указ этот пришлось повторить несколько раз, да и после этого только в начале 1736 г. явилось 19 человек, а 60 не бывало; к полугоду еще доставлено 24, из которых по освидетельствовании «удобными к учению» оказались только трое. При открытии семинарии Троицкой лавры успели собрать в нее только 12 мальчиков из детей духовенства, так что почти весь первый курс (92 человека) семинарии составился из детей подручных Лавре светских лиц, служителей, приказных и т.д.; взято было даже 10 человек нищих из детей вотчинных крестьян*. В Воронежскую семинарию в первый год собрано было по всей епархии только 8 учеников, да в следующий — 7, и только в начале третьего года набрано 124 человека**. В Костромской семинарии долгое время число учеников не превышало 30, тогда как в епархии считалось более 700 церквей***. В ответ на строгие указы о явке детей на смотр сердобольные отцы отовсюду начинали обыкновенно присылать самые разнообразные отговорки: например, одни доносили, что их дети поступили уже в причетники, или даже женились, другие, что их дети болезненны, третьи, что простоумны и к понятию наук неспособны, четвертые, что негодны к школе за урослием или что нужны дома к земледельству и т.п. Некоторые отцы находили даже лучшим приписывать детей к подушному окладу, чем отдавать в школу. При Иннокентии Неруновиче в Иркутске был такой случай: один сын пономаря, отбывая от набора в школу, сказал, что отец его — пономарь неуказный и что, следовательно, его как не принадлежащего к духовному званию несправедливо присуждают к школе; по справке оказалось, что он солгал, но любящий отец сам поспешил выручить сына из школы, пожертвовал для этого и своей свободой от податей и своей тридцатилетней службой при церкви, и приписался к посаду в подушный оклад, после чего сына его, разумеется, уже не тревожили****. Сами духовные управители и заказчики держали сторону духовенства и заодно укрывали детей последнего, несмотря на угрозы лишением должностей, штрафами и жестоким на теле наказанием, или же при всем усердии не могли сломить упрямства отцов и в ответ на указы о высылке детей слали в епархиальный город жалобы, что ничего не могут поделать с противниками указов, что отцы даже не показывают им детей своих, сказывая их в дальних отлучках, или в бегах. Беги эти тоже были не редкость; будущих школяров немало разбегалось еще с дороги, когда их только что везли из родных сел в епархиальный город на смотр*****.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 17. Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 24.
** Воронеж. ЕВ. 1867. № 1.
*** РПВ. 1859. Т. VII. Отд. 3.
**** Ирк. ЕВ. 1863. № 39. С. 626.
***** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 19.

______________________

Смотры детей назначались, очевидно, вследствие того, что епархиальное начальство не надеялось произвести набора учеников с помощью одних их родителей и разных окружных своих органов, ясно чувствовало, что в этом деле непременно требуется его собственный глаз. Но иногда чрез окружных властей ненадежно было устраивать и самые смотры. В таком случае оставалось одно средство: отправлять по епархии для сбора детей нарочных рассыльщиков. При открытии духовных школ к этому средству приходилось прибегать почти повсюду. Вот как, например, происходил набор школьников в новооткрытую Вятскую семинарию. Разослав по епархии указы о сборе детей духовенства, архиеп. Лаврентий сперва около полугода ждал действия их, но так ничего и не дождался, наконец, потеряв всякое терпение, в исходе 1734 г. указал своему духовному приказу послать за ребятами нарочных приставов с поручением сыскивать их «всякими сыски» и, кого сыщут, всех везти в Хлынов, а в случае сопротивления их вязать, заковывать в колодки и отправлять в архиерейский дом партиями за надлежащим караулом; заказчики должны были оказывать этим сыщикам всякое вспомоществование. Набрав таким образом несколько ребят, рассыльные ехали с ними в другое место, затем в третье и т.д., пока не набирали партию человек в 10-15, которых и везли, наконец, с собой в Хлынов, если они не разбегались по дороге, и сдавали здесь под расписку в архиерейском приказе. Дело набора этим путем пошло так живо, что в начале следующего, 1735 г. в архиерейском доме набралось до 400 школьников от 7 до 25 лет*. Таким же порядком шел набор школьников в новооткрытую Костромскую и другие семинарии. Троицкая лавра посылала за ребятами для своей семинарии солдат, снабжая их инструкциями ехать по реестру туда-то, забирать всех годных к учению, не слушая никаких отговорок, а если кто из них будет укрываться, высылать в Лавру тех, у кого они будут жительством показаны**.

______________________

* Вят. ЕВ. 1868. № 2. С. 25-26.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 25.

______________________

После первоначального, самого трудного набора учеников дело укомплектования школ учащимися становилось несколько легче; духовенство постепенно привыкало к своей новой повинности и оказывало менее противодействия при представлении детей на смотры, но все-таки оказывало. Даже в таких епархиях, как Московская, где школьное образование сделалось известно уже давно, отец, который сам бы, по доброй воле, представил детей своих в школу, был большою редкостью даже в конце 1740-х годов. Митрополит Платон в своей автобиографии рассказывает, что секретарь Московской консистории был сильно удивлен настойчивостью, с какой отец Платонов добивался приема своих детей — его. Платона, и брата его Александра, — в Московскую академию. «Ну, ты прямо отец детям, — сказал изумленный секретарь. — Здесь мы не можем обирать денег от священников, кои просят, чтоб их детей в школу не брали, а от тебя не могу отвязаться, чтобы детей твоих в школу определить».

Вследствие первоначальной неопределенности семинарских программ и неустановившейся продолжительности курсов по времени, вызовы новых учеников в школы не имели еще характера периодического, производились в разные сроки, смотря по надобности и усмотрению архиерея, часто зависели даже от случайного уменьшения числа наличных учеников вследствие определения некоторых из них на церковные вакансии, исключения негодных, или усилившихся между ними побегов. По докладу семинарского начальства о замещении школьных вакансий архиерей сдавал в консисторию распоряжение о наборе новых школьников на смотр. Вот один такой доклад учителя Холмогорской семинарии Либеровского архиерею Варсонофию от 1752 г. «В домовых вашего архипастырства славяно-латинских школах за отпуском в прошлом, 1751-м, и 1752 годах 12-ти человек имеется ныне во учении в риторике (высшем классе. — П.З.) 17, в пиитике — 13, в синтаксисе — 7, итого 37 человек, да из тех некоторое число крайне непонятны, а в грамматике, инфиме и фаре уже никого нет (набора, очевидно, не было по крайней мере три года), отчего к производству впредь высшие школы следует остановка, ибо по обыкновению училищ всегда в то же самое время, когда высшие даются школы, и в нижних для зауготовления к ежегодному производству бывает учеников по немалому числу, дабы в таковой ежегодной промоции на праздные места из школы в другую вступить имели и не были бы каковые классы от того праздны. А по присланному прошлого 1744 г. апреля 16 дня ее Имп. Вел-ва из Свят. Прав. Синода к Вашему Преосвященству указу велено в реченных вашего архипастырства школах всегда быть 50 человекам непременно. Того ради, по мнению моему, нижеименованного, к лучшей означенных вашего архипастырства школ пользе надлежит ныне из епархии Вашего Преосвященства малолетних св. и ц.служительских детей, по-славянски совершенно читать, писать и нотного пения умеющих, собрать в реченные В. Пр-ва школы для учения до 50 человек или и вяще, дабы по силе Духовного Регламента из оных понятных, по времени рассмотря, потребное число во учение определить было можно, дабы тупые и непонятные напрасным сидением в школах времени втуне не потеряли и отцев своих в бесполезные издержки не подвергли; ибо таковым учеником по силе вышеписанного Ее Имп. Вел-ва указу надлежит быть в реченных школах во учении на своем отцовском пропитании и одежде, для чего и высылке оных учеников потребно быть из мест хлебородных и от таковых св.- и ц.служителей, которые могут детям своим произвесть упомяненное содержание, чтоб неимением пропитания и одежды ученики от трудов учения не могли отговориться. А из вышепрописанного ныне в упомяненных школах находящегося числа учеников, из пиитики и из синтаксиса, крайне непонятных повелено б было, куда надлежит, от учения освободя, от школ выпустить, ибо от таковых плода ждать по-человечески неуповательно, а учащимся от того происходит несносное, но напрасное затруднение и труд бесполезный. На сие все на высокое архипастырства вашего благорассмотрение» и проч.*

______________________

* Сведения о преосвящ. Варсонофии, архиепископе Архангельском и Холмогорском (1740-1759) // Странник 1878. Кн. XI. С. 147-148.

______________________

Смотры детей все еще оказывались необходимыми при определении новых учеников и в старые семинарии и, судя по сейчас приведенному докладу учителя, требовали немалой внимательности в распознавании годных и не годных к учению; вероятно, как во времена Духовного Регламента, некоторые из детей, желая отбыть от учения, и теперь нарочно «притворяли себе тупость». Но при установившемся уже порядке школьного обучения в епархии смотры эти облегчились тем, что епархиальное и семинарское начальство по крайней мере имели у себя уже готовые ведомости о детях, по которым более или менее знали, кого вызывать в школу, и не имели постоянной надобности делать тяжелых и для себя, и для духовенства генеральных вызовов духовных детей со всей епархии. Подобные вызовы производились уже только в экстренных случаях, когда до начальства доходили известия об усилении укрывательства от школы. Такой, например, смотр детей назначала однажды в 1746 г. Троицкая лавра*. В 1751 г. Лука Конашевич Казанский во время посещения своего г. Сызрани и сызранского заказа заметил, что многие дети духовенства, «годные к обучению в семинарии, отпущены на оброк, а иные для обучения читать и писать на долгое время без приказания Его Преосвященства фальшиво, а иные священно- церковнослужители детей своих возрастных и поныне в семинарию ко обучению не представляют и утаивают, а некоторые тех детей своих уже и оженили в несовершенных летах, как видно, точию для того, чтобы им в семинарии не быть, к тому же в некоторых данных тем священно- и церковнослужительским детям за подписанием Его Преосв-ва билетах явились в прописании термина чищения и поправки и во многих присланных из семинарской конторы указех оказались некоторые сумнительства». Вследствие этого указом Его Преосв-ва от 29 августа велено было всем заказчикам Казанской епархии «имеющихся в ведомствах их детей, кроме самых малолетних, как женатых, так и не женатых, не обходя тех, которые от казанской семинарской конторы отпущены были из обучающихся в школах за болезньми и за непонятием наук и на время, и которые от казанской консистории определены в правление дьячковских и пономарских должностей, а Его Преосвященством еще не произведены, выслать к представлению для освидетельствования Его Преосвященством в семинарскую контору и с данными им указами, и для того имеющиеся в заказах о семинаристах дела и посланные об них из семинарской конторы указы, какие ни есть с 1742 г., все прислать же на рассмотрение при доношениях и при именных реестрах в немедленном времени, конечно, к октября 1 числу 1751 г. А когда св. и церковнослужительские дети высланы будут, тогда отцам их с ними же ехать в Казань и от парохии своей отлучаться не велеть, дабы без них в исправлении мирских треб не воспоследовало остановки и упущения, того ради выбрать им, духовным управителям и заказчикам, из них же священников, кого пристойно, по рассмотрению своему, к каждым 30 или 10 селам по одному десятоначальнику, коим велеть тех священно- и церковнослужительских детей, которые к ним в надсматривание поручены будут, привозить в Казань и в семинарской конторе объявлять самим без всяких отговорок». Далее следует приведенное уже выше распоряжение о неразрешении молодым людям в духовных семействах вступления в брак без личного согласия самого архиерея**. Мы нарочно привели этот любопытный указ почти целиком, потому что в нем, с одной стороны, подробно описана процедура вызовов духовных детей на школьные смотры, а с другой — указываются те виды укрывательства от школьного учения, заведенного в епархии уже около 28 лет, которые вызывали подобные генеральные смотры, простиравшиеся не только на ребят, но и на служивших на местах, даже женатых церковников.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 37.
** Из рукописного собрания материалов для истории Казанской епархии П.В. Знаменского.

______________________

На обыкновенные смотры вызывались те из детей духовенства, которые по летам стояли, так сказать, на очереди к несению школьной повинности; вызов их производился обычным порядком чрез заказчиков и духовных управителей, но вследствие уклонения многих из них от школы нередко и за ними надобно было посылать нарочных. В ведомстве Троицкой лавры посылка за учениками солдат продолжалась во все описываемое время. Нужно, впрочем, заметить здесь, кстати, что многие из принтов в троицких вотчинах имели особую, весьма важную причину уклоняться от представления своих детей в Лаврскую семинарию: вотчины Лавры были раскинуты на огромном пространстве, среди нескольких епархий, в которых были свои семинарии, а между тем Лавра требовала, чтобы подведомственные ей духовные лица непременно везли своих детей в ее семинарию и ни под каким видом не отдавали их в ближайшие местные семинарии. По жалобам духовенства Свят. Синод в 1755 г. выдал, было, распоряжение представлять в Троицкую семинарию духовных детей только из ближайших монастырских вотчин, отстоящих от Лавры не далее 200 верст, но в 1758 г. распоряжение это было отменено. В 1761 г. вместо солдат Лавра послала по вотчинам за ребятами учителей, снабдив их строгими инструкциями и большими полномочиями: приехав в известное место, собрать по сказкам духовенства всех детей мужского пола и, освидетельствовав их лично в чтении, писании и в способностях, годных к учению всех выслать на крестьянских подводах в Лавру при доношениях; в случае непослушания отцов требовать, где надлежит, команды и забирать детей силой, не приемля никаких отговорок, а о противниках рапортовать; по приезде в Лавру о всех забранных в семинарию подать учрежденному собору подробную ведомость; во время пути обид и налог никому не чинить и взяток не касаться, — этот последний пункт в тогдашнее время составлял необходимую принадлежность всякого рода инструкций, писался и в упомянутых солдатских инструкциях. Посылка учителей с такими поручениями была, разумеется, полезнее, потому что учитель набирал детей в школы с разбором, после экзамена, и высылал только годных к учению, тогда как при обыкновенном представлении на смотр всякого рода ребят огулом множество из них, не подготовленных к школе, приехавших иногда издалека, приходилось отправлять назад с большими издержками на счет или их отцов или самой администрации*. Но такая мера едва ли могла быть употребляема в других семинариях, имевших большею частью самое ограниченное число учителей. В Воронежской епархии в 1753 г. епархиальное начальство уполномочило для такого набора детей учеников высших классов семинарии (риторов и философов), отпущенных тогда на вакат: в инструкции, данной им на этот предмет, было сказано, чтобы они пересмотрели по ведомостям всех детей духовенства 7-10 лет «в рост, лета и приметы» и затем обученных славяно-российской грамоте, т.е. Букварю, Часослова, Псалтири и письму, взяли в семинарию, а с духовных управителей и всего духовенства собрали подписки «с наикрепчайшим подтверждением под штрафом», чтобы они детей своих с 7 лет непременно обучали славяно-русской грамоте, а в 10 лет представляли уже обученных в семинарию, каковые подписки по возвращении с ваката и представили бы в семинарскую контору**.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 2-29.
** Воронеж. ЕВ. 1868. № 23. С. 755-756.

______________________

Самым благовидным и обычным средством избавиться от представления в школу, кроме притворения себе тупости, было еще притворение себе болезни. В предотвращение этого рода обманов епархиальные начальства прибегали к строгому освидетельствованию всех отказывающихся от школы за болезнью чрез заказчиков и нарочных из духовных правлений. Стремление уклониться от школы у некоторых духовных юношей простиралось до того, что они нарочно наносили себе разные увечья, как при наборах в солдаты. Как поступали при доношениях об увечьях и болезнях будущих учеников, показывает, например, следующее дело 1763 г. о сыне одного попа Ярославской епархии Угличского уезда Диомида Ильина. Увечье на этот раз было невольное: в челобитной своей в Угличское правление поп Диомид писал, что попущением Божиим во время пожара сыну его Ефиму «упадшим с избы его, попа, бревном расшибло левую руку так жестоко, что кости в той руке — большую раздробило, а малую от оной отшибло, и вся та рука весьма распухла, и оттого-де он, Ефим, находится в тяжкой болезни, за коею его в тое семинарию, по взятому с него, попа, заказчиком в силу указов обязательству, представить не можно», вследствие чего он, поп, опасаясь, чтобы семинарская контора не наложила на него безвинно штрафа, и просит сына его освидетельствовать. Из духовного правления по этой челобитной был послан нарочный копиист с инструкцией «накрепко исследовать: оного попова сына рука подлинно ли во время бывшего пожарного случая нечаянно упавшим с избы поповой бревном расшибена, а не другим каким случаем, и не нарочно ль то им учинено». Копиист донес, что действительно так все случилось, как сказано в челобитной. К следствию в качестве свидетелей привлечены были местные крестьяне; и они тоже показали, что все случилось «Божиим попущением, а не другим каким порядком, нарочно»*. Были примеры, что признанных больными учеников сначала увольняли от ученья, но потом, услыхав о их выздоровлении, снова привлекали в школу. В Троицкой семинарии однажды заставили одного такого ученика учиться даже после того, как он успел уже жениться**.

______________________

* Владимирский-Буданов М.Ф. Государство и народное образование. С. 233. Примеч.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 27.

______________________

В случае безуспешности всех перечисленных мер к привлечению духовных детей в школы, епархиальные начальства прибегали к разнообразным мерам карательным, которые направлены были как против детей, так и против их отцов. Для детей важнейшим наказанием за неучение было лишение прав духовного звания чрез отдачу к подушный оклад, или в солдатство по разборам или по определению самого епархиального начальства. Затем следовало — часто, впрочем, не осуществлявшееся на практике, — лишение возможности получить церковное, преимущественно священнослужительское место. Наконец, в случае побегов от школы, они подвергались более или менее жестоким телесным наказаниям. Некоторые из карательных мер, направленных против отцов, нам уже известны из тех угроз, какими наполнены все архиерейские указы о представлении детей к смотрам, — это телесные наказания и лишение должностей. Что угрозы эти не были только пустыми словами, на это можно привести множество примеров. В практике, впрочем, всего употребительнее были наказания посредством денежных штрафов.

Штрафы эти первоначально вполне зависели от усмотрения архиереев и потому были очень разнообразны по епархиям, начинаясь с копеек и доходя до десятков рублей. В Иркутской епархии принято, например, было взыскивать с отцов по 15 р. за каждого не представленного в свое время к учению сына. В Нижегородской епархии количество штрафа соразмеряемо было со степенью виновного лица: со священника больше, с дьякона меньше и т.д., и со степенью самой виновности; брали по 3 р., по 2 р., по рублю, полтине, 25 к.* В 1742 г. Свят. Синод издал указ, которым повелевалось за непредставление ученика к учению в назначенный срок, брать с его родственников штраф в 10 р. В 1741 г. явилось новое общее распоряжение о штрафах; указом 23 февраля предписано было за каждый месяц укрывательства ученика брать с протопопов по 2 р., со священников — по 1 1/2, с дьяконов — по 1 р., с причетников — по полтине**. Указ этот с самого же начала был принят в руководство по всем семинариям, хотя и не без исключений, большею частью, впрочем, состоявших не столько в уменьшении, сколько, напротив, в усилении указанных штрафных сборов. В следующем, например, году, как известно, открылась Воронежская семинария, и когда некоторые отцы не представили детей своих к сроку, к ним тогда же было применено и новое распоряжение о штрафах, хотя в оправдание своей неисправности они выставляли довольно уважительные резоны — дальность расстояния и рабочую пору. Из определений Воронежской консистории видим, что штрафная сумма аккуратно высчитывалась не только по месяцам, но и за каждый день просрочки: например, положить штраф свыше объявленного им сроку, с августа с го сего же 1745 г. ноября по 27 число, что надлежит с попа августа за 12 дней 60 к.; за сентябрь — 150 к., за октябрь — то же число, да ноября с 26 дней 120 к., итого 4 р. 90 к. С Дьячка на те же числа августа за 12 дней 20 к. 3 полушки, за сентябрь — 50 к., за октябрь — 50 к., да ноября за 26 дней — 45 к., 2 полуденьги, итого с дьячка 1 р. 66 к. 2 полуденьги и т.д.*** В доказательство того, что епархиальное начальство могло всегда наложить штраф и выше указанного, можно указать на примере Ростовской консистории, которая однажды положила собирать с неисправных отцов по 5 р. за каждую просроченную неделю****. Кроме того штраф, как мы видели, отягчался еще в случае самовольного поступления назначенного к призыву в школу на церковную службу и преждевременной женитьбы.

______________________

* Ирк. ЕВ. 1864. № 34. С. 544; Макарий (Миролюбов), История Нижегородской семинарии. С. 5.
** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 107; он же: История Троицкой лаврской семинарии. С. 25.
** Воронеж. ЕВ. 1867. С. 22. Ср.: Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 39; Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 18-19.
*** Владимирский-Буданов М.Ф. Государство и народное образование. С. 234. Примеч.

______________________

Уклонявшихся от школы так было много, что штрафные деньги, как мы знаем, составляли очень важную статью содержания тогдашних семинарий. Но мы знаем также, что, благодаря настойчивости, с какой епархиальные начальства проводили принцип обязательности школьного образования для детей духовенства, число кандидатов этого образования все более и более увеличивалось и на семинарские смотры стали привозить такое множество ребят, что в школах не оказывалось для них ни достаточного места, ни достаточных материальных средств. Отсюда явились неизбежные и невольные ограничения принципа обязательности школьного обучения, выразившиеся в двух формах: в форме устранения из епархиальных школ первоначального элементарного обучения и в штатах, какими пришлось ограничить число учеников в каждом учебном заведении.

Первая форма ограничения явилась еще раньше, при Петре Великом. Мы видели, что, как только школы стали расширять свои курсы введением латинского языка, из элементарных, славяно-российских преобразовываться в средние, так и обнаружилось, что славяно-российское обучение составляет для них только лишнее бремя, которое следует выдать по принадлежности семействам духовных детей, или низшим школам грамотности, и что духовная администрация, пренебрегши последними, взявши все обучение детей духовенства только на себя, взялась за дело для себя непосильное. После этого славяно-российское обучение в архиерейских школах все более и более стало удаляться на задний план, наконец, с 1730-х гг., когда они преобразовались в семинарии, все почти внимание епархиальных архиереев поглотило поддержание одних этих семинарий, в которых курс уже прямо начинался с латыни. Славяно-российские школы заводились в небольшом числе и преимущественно в епархиях или более богатых, которые могли содержать их без особенного ущерба для главных своих школ, — семинарий, или в более обширных, в которых при трудности сосредоточить все духовное образование в одном кафедральном городе, чувствовалась настоятельная потребность в местных школах по епархиальным округам, приготовительных к главной кафедральной школе. Да и эти приготовительные школы, по большей части, являлись уже в форме славяно-латинских; в славяно-латинские же нередко преобразовывались и старые низшие школы разных епархий. При наборе детей в семинарию от них вследствие этого повсюду стали требовать, чтобы они предварительно были выучены грамоте и могли приступать уже прямо к латинскому учению. Практика епархиальных властей была вполне одобряема и указами правительства, особенно указами 1738-го и 1740 гг. об учреждении семинарий Троицкой и Новгородской. В том и другом было сказано, что в семинарию следует принимать только тех детей, которые читать и писать на русском языке уже обучены, а «понеже, — прибавлено во втором указе, — отчасти известно, что до сего времени при семинарии таких учеников содержат, которые по-российски читать и писать не обучены, того ради всех таких отдать родителям их с таким определением, чтобы они тех детей своих до пришествия их возраста в 12 лет всему тому конечно обучили и, обучив, для обучения прочих наук в семинарию их отдавали», — под опасением штрафа и отдачи необученных детей в военную службу. Указ 1740 г. не отрицал, впрочем, как мы уже упоминали, и существования в епархиях низших школ, даже нарочно велел завести их в разных местах Новгородской епархии, но только на манер частных школ, относя вознаграждение их учителей на счет самих учеников по обычной плате за учение, как вознаграждались за свои труды прежние мастера грамотности*.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 4; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 594 и 601-602.

______________________

Приведенные указы имели частное значение относительно только Троицкой и Новгородской семинарий; в начале августа 1740 г. вышел такого же содержания общий указ, который главною целью имел определить возраст, с какого отцам следовало начинать первоначальное обучение своих детей, и затем — каких лет определять их в семинарию, но, заговорив об этом первоначальном обучении, предложил несколько новых разъяснений касательно его организации, дозволив архиереям заводить и низшие школы грамотности, только бы они не были в ущерб семинариям. На основании Регламента и приведенных указов 1738-го и 1740 гг. в семинарию дозволялось принимать детей от 10 до 12 лет и непременно обученных уже грамоте, «которые же по достодолжному и ревностному отцев своих тщанию российской грамоте и писать обучены и прежде 10 лет возраста, и таковых принимать не ожидая, пока они тех лет достигнут без отречения, точию выше пятнадцатилетних отнюдь не принимать, разве с таким достоверным свидетельством, как в Регламенте показано (т.е. что отрок и в доме родительском жил "в страсе и добром надсмотрении". — П.З.); а которые российской грамоте и писать от 10 до 12 лет не обучены и обучаются в школах при архиерейском доме на определенном от монастырей пропитании, и таковых, — где ежели от содержания оных другим отроком, кои учатся в латинских школах, может воспоследовать в довольствовании и в прочем к содержанию их какое недовольство, — для того российской грамоте обучения, кроме убогих, отдавать отцем и сродником их с надлежащими оных, в коликое время тех, кто чему еще не обучены, обучить и потом на который срок в школы для обучения высшим наукам представить должен, обязательствы под немалым штрафом. А ежели которые архиереи похотят при архиерейских домех обучать и из таких, кои оной российской грамоте еще не обучены, то в том оставляется быть на их пропитании. Також и прочим всем священно- церковнослужителям с наикрепчайшим подтверждением приказать, дабы они детей своих славяно-российской грамоте, т.е. Букваря с десятословием, Часослова, Псалтири и скорописному, обучали от себя, начиная им то учение всеконечно с 7-летнего их возраста, с положением им на то учение по последней мере трилетнего срока, в котором каждый сына своего должен, всему оному обучав, для обучения высшим наукам представить в доме архиерейском неотменно, в чем тех отцев их потому ж обязать штрафом по рассмотрению архиереев, и тот штраф с тех, кто детей своих на определенный срок, вышепоказанному обуча, не поставит, и взыскивать без упущения, и для того оным обязательствам иметь в домех архиерейских, у кого надлежит, для всегдашней памяти и действом исполнения записную книгу, а потому смотрителю, кому такая книга будет дана, к наставлению, как ему в том поступать, дать инструкцию»*.

______________________

* РПВ. 1857. Т. II. С. 544; Воронеж. ЕВ. 1867. № 3. С. 82-84 в примеч.; Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 106. Примеч. 3.

______________________

Таким образом со времени преобразования духовных школ в семинарии и особенно после приведенных указов все дети, оказавшиеся на смотрах не обученными русской грамоте, стали считаться не годными для поступления в семинарии и отсылались обыкновенно назад в дома отцов, но от обязанности учиться все-таки не освобождались. В силу тех же указов и еще раньше их практически утвердившегося обычая с отцов таких неграмотных детей брались обязательства представлять их вновь в семинарию в трехлетний срок уже обученными. Штраф за неисполнение этого обязательства взимался обыкновенно в возвышенном количестве против штрафа за непредставление детей по вызову на первый смотр, например, в Троицкой семинарии простирался до 10 р. В тех епархиях, где были готовые славяно-российские школы или оставались русские классы при самих семинариях, неграмотные дети оставлялись для предварительного обучения при них, но так как число таких неграмотных оказывалось слишком велико, то в школы эти принято было включать главным образом сирот и других подобных детей, которые почему-нибудь не имели возможности учиться дома и на свои средства. В некоторых более достаточных семинариях для обучения таких детей даже нарочно открывали русские классы, например, Троицкая лавра в 1743 г. открыла у себя такой класс на го сирот, не включая их в штатное сотное число учеников семинарий, т.е. сверх штата. Об открытии новых низших школ по округам разных епархий мы уже говорили. Большинство духовных детей, по всей вероятности, должно было учиться в частных школах при церквах у разных членов приходских принтов, или при монастырях. Этим частным обучением для распространения грамотности в духовных семействах пользовались по местам и сами епархиальные начальства, когда после смотра представленных в семинарию детей находили нужным вступиться в дело обучения неграмотных и указать им самые способы этого обучения. Так, при открытии Вятской семинарии преосв. Лаврентий известное число неграмотных, сколько было можно, определил в русскую школу при своем доме, остальных же частью возвратил отцам, которые обязались сами учить их чему надобно и оказались к тому способными, частью отослал для той же цели к разным искусным в чтении дьяконам и причетникам г. Хлынова, либо в монастыри*.

______________________

* Вят. ЕВ. 1868. № 2. С. 26-27.

______________________

Второе ограничение школьного обучения, состоящее в определении числа учеников штатами, еще ближе касалось принципа сословной обязательности духовного образования. Штаты постепенно сформировались во всех духовных школах частью на основании прямых указов правительства, как в семинариях Невской, Новгородской и Троицкой, частью путем практическим, будучи вызваны ограниченностью материальных средств в той или другой епархии. Последнего рода штаты, разумеется, не могли быть так постоянны, как первые, с переменою в количестве материальных средств к содержанию учеников нередко изменялись и сами. Но и те и другие, ограничивая число учеников известною цифрою, необходимо вели за собою устранение от школы множества духовных детей, призывавшихся к смотрам, и таким образом прямо ослабляли принцип обязательности сословной школы для духовенства. При замещении семинарских вакансий архиереи обыкновенно распоряжались сначала определить число учеников казеннокоштных, включая в него более талантливых в более нуждавшихся молодых людей, затем собирали справки, сколько еще новых учеников могут содержаться на собственные средства, причем приходилось собирать самые достоверные справки о доходах их отцов с помощью заказчиков, потому что многие отцы вовсе не желали видеть своих детей в школе и нарочно утаивали свои средства; наконец, определив этим путем и число своекоштных, всех остальных отсылали от семинарии по домам с обязательством непременно приобрести низшую степень образования, какая обыкновенно требовалась от ставленников, т.е. уменье читать, писать и петь и знание по букварю краткого катехизиса. Епархиальные начальства при этом озабочивались иногда еще назначением из епархиального духовенства самых лиц, у которых такие не принятые в семинарию дети могли получать требуемое от них образование частным образом, если того желали, или если в том нуждались. Устранение затруднения, производимого семинарскими штатами, этою обязательностью низшего духовного образования и ограничивалось. В некоторых епархиях к обязательному обучению в школах призывались иногда дети одних священнослужителей, а церковнослужительские только от более богатых церквей, как это, например, было в Ростовской епархии*; этим устранялись хлопоты при собирании справок о доходах отцов.

______________________

* Владимирский-Буданов М.Ф. Государство и народное образование. С. 238.

______________________

Как много молодых людей должно было вовсе оставаться без школьного образования, можно видеть из нескольких взятых на выдержку известий о числе являвшихся на смотры. Так, в Вятскую семинарию при ее открытии явилось до 400 детей, но принято было всего 200, а затем и это число упало до 95; в Воронежской семинарии из 130 первоначально явившихся на смотр принято 30; во Владимирскую явилось на смотр 862, сколько из них принято, не знаем, но, судя по maximum'y числа учеников в других семинариях, едва ли многим более 200 и т.д. Приведем еще пример из истории Холмогорской семинарии, особенно любопытный по своим выразительным подробностям. Семинария эта была одна из беднейших и в начале 1740-х годов при архиерее Варсонофии, о котором мы уже упоминали как о недоброжелателе черкасских затей, едва не закрылась. В 1742 г. Свят. Синод потребовал из епархии ведомостей о том, сколько семинария может содержать учеников на казенном коште, затем сколько найдется учеников, которых отцы могут содержать в ней на свой собственный счет, и, наконец, сколько за оным должно остаться детей духовенства без школьного образования, при одном российском обучении. В силу этого указа к концу года составлены были ведомости, по которым первого рода учеников показано в наличности только 8, второго — 19; всего 27; к концу года следовало собрать новых учеников из ребят, умеющих грамоте, от 10 до 15 лет, но принять на казенный кошт ни одного из них было нельзя; поэтому следовало вызвать к учению только таких, которых отцы могли содержать на своем пропитании; таковых оказалось 26 всего-навсего, тогда как всех детей духовенства, подлежащих по летам к вызову в школу, было по епархии 451 человек. Вся эта масса молодых людей должна была, следовательно, оставаться при одном только славяно-российском обучении. При представлении этих ведомостей архиерейская канцелярия решила: показанных детей к обучению российских наук — Часослова, Псалтири, писать, Букваря с толкованием, катехизиса и церковного пения, — раздать по уездам священно- и церковнослужителям великоприходных церквей (которых сама же и указала), «и которые отцы пожелают взять детей своих в домы для совершенного оных российских наук, кроме катехизиса, изучения, и тех отдавать им учителям на срочное время, смотря по остроте детей учения, а для скорого собрания по всем уездам оных детей и общего с учителями термина отпуску послать домовых служителей, знающих совершенно оных российских наук, и людей добросовестных, понеже по вышеозначенному указу велено о изучении их с вышеобъявленными обучающимися в доме Вашего Преосвященства школьники присылать в Свят. Прав. Синод репорты, различая, которые чему в школах и кои чему при церквах обучаются именно». Затем представлен реестр самих священно- и церковнослужителей разных уездов, при домах которых должны были учиться эти не попавшие в семинарию дети, каждый в своем уезде: «...города Архангельского Боровской Успенской церкви священник Яков да Воскресенской церкви диакон Никита. В Ходмоторах соборный дьякон Филипп, певчий Терентий Шабанин. В Емецком Никольской волости поп Афанасий» и т. д. — всех го человек; детей с вотчин Соловецкого монастыря велено для обучения отдать в монастырь*.

______________________

* Сведения о преосвящ. Варсонофии, архиепископе Архангельском и Холмогорском см.: Странник. 1878. Кн. XI. С. 144-146.

______________________

Таким образом, громко провозгласив принцип обязательности сословного образования духовных детей именно в архиерейских школах и на основании этого принципа совершенно осудив прежнее обучение их у отцов и в частных приходских школах, даже, как мы замечали, отнесясь к последним с пренебрежением, духовная администрация в конце концов все-таки пришла к тому, что сама созналась в непосильности принятой на себя задачи и обратилась за помощью и содействием к тем же частным школам. К счастью, эти школы, несмотря на все пренебрежение к ним, еще сохранились и продолжали свою невидную, но полезную деятельность, распространяя грамотность не только в духовенстве, но и в народе, о котором тогда пока никто еще с этой стороны не заботился. Судьба их, впрочем, и после была незавидная; при Императрице Екатерине II правительство озаботилось об образовании народном и тоже, вместо того, чтобы воспользоваться уже готовыми для того средствами, обратив внимание на организацию старых приходских школ, взялось за дело с обычною у всех наших реформаторов и попечителей народа радикальностью и презрением к истории: стало заводить новые школы по последней западной моде, а старые ломать...

Обращение к помощи приходских школ и домашнего обучения детей допускалось, впрочем, лишь, так сказать, практически, как некоторого рода исключение из общего правила, вынужденное обстоятельствами; самое правило, принцип обязательности семинарского образования, в сознании духовных властей оставалось неприкосновенным. Из просветительной практики разных епархиальных начальств, к удивлению нашему, узнаем, что с не принятых в семинарию детей духовенства взимались даже штрафы точно так же, как с уклонившихся от нее произвольно, по нежеланию учиться. Так, в одном донесении 1736 г. о Казанской семинарии говорится, что «многие священно- церковнослужительские дети, которые посвящены по просьбам к церквам в причет церковной (не бывши в семинарии), другие за малолетством отпущенные в домы отцов своих» платили «в ту семинарию оброчные деньги» по рублю в год*. Вятский архиерей Антоний Илляшевич при Императрице Елизавете, как мы знаем, стал сокращать число учеников в семинарии для поправления семинарской экономии; исключив из ееминарии до 100 учеников, признанных малопонятливыми или великовозрастными, он обложил при этом всех их денежными штрафами, «смотря по состоянию, кто что понести может». Еще выразительнее другое его распоряжение, в силу которого «с произведенных им и впредь с производимых попов, дьяконов, также дьячков и пономарей, кои в латинской школе в науках не были, на содержание студентов, каждый год» стали «брать с священников по рублю, с дьяконов по 50 к., с пономарей и дьячков по 25 к. с человека»**. Налог этот, очевидно, был тоже чем-то вроде штрафа за необучение в школе. Такие же штрафы взимались еще с учеников, которые выходили из школ на церковную службу раньше времени, не кончив курса. Основанием для этих последних штрафов служило правило Регламента о том, чтобы вновь принимаемые в академию студенты «давали на себе запись, что до конца учений пребудут под великим штрафом, если бы обета своего не исполнили без крайней нужды»***.

______________________

* Знаменский П.В. Казанская семинария // ПС. 1868. Т. II. С. 295.
** Вят. ЕВ. 1868. № 12. С. 202-203.
*** Образчик записи см.: Ирк. ЕВ. 1863. № 47. С. 777-778.

______________________

Попавший в семинарию совершенно был к ней прикрепляем и должен был выходить из нее не иначе, как по окончании всего курса и прямо на духовную службу. Семинаристы были в этом отношении чем-то вроде церковных кантонистов, для которых по идее школа духовная и служба церковная были одинаково обязательны и неразрывно между собою связаны, как начало и конец, средство и цель. Известным нам указом 1737 г. было прямо определено: «...которые впредь для наук будут определены», тех не выпускать из школ, «хотя бы кто и совершенно обучился», до тех пор, пока или сами не отыщут по желаниям своим мест, или не будут куда-нибудь определены начальством. Духовное начальство для того, чтобы получившие семинарское образование как-нибудь не терялись по окончании курса и не уклонялись от обязательной для них духовной службы, само, по мере возможности, поддерживало выполнение этого правила и заставляло старших учеников семинарий учиться в последнем классе иногда по несколько лет. Например, в Троицкой семинарии в богословском классе иные учились всего по году или даже меньше, другие же, не успевшие скоро найти места, года по 3 по 4 и даже по 5. Так бывало даже и в тех семинариях, где высших классов вовсе не было. В Вятской, например, семинарии в 1740 г. учеников оставили таким образом в риторике и некоторые из них подняли жалобы, что «за непроизведением в школе высших наук быть им в риторике вельми стало скучно, и в оной школе они всуе содержатся и токмо лета теряют напрасно»*.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 105; Вят. ЕВ. 1868. С. 199.

______________________

Обязательность духовной службы для кончивших семинарский курс прямо вытекала из всего сословного характера семинарий и поддерживалась духовными властями с величайшей энергией. Все семинаристы, за очень немногими исключениями, по окончании курса прямо определялись на церковные места, а некоторые поступали в монахи. Даже из лаврских семинарий, которые были содержимы Александро-Невскою и Троицкою лаврами, между прочим, ввиду образования кандидатов на разные светские службы по лаврским вотчинам, на эти светские службы принято было определять только учеников из детей лаврских служителей, приказных и других разночинцев, а детей духовенства выпускали непременно на духовную службу. О всех церковных вакансиях в своих вотчинах Троицкая лавра обыкновенно давала знать в семинарскую контору с предложением, не пожелает ли кто занять их из семинаристов; кроме того ходатайствовала за своих воспитанников пред архиереями тех епархий, куда они отправлялись по окончании курса, прося об определении их на священнослужительские места*. Сами ученики привыкли смотреть на себя именно как на кандидатов духовной службы, к которой тянули их и родовые симпатии, и характер их семинарского образования. В 1747 г. доступ к церковным должностям был стеснен строгим указом, настойчиво требовавшим, чтобы в священники посвящались имевшие не менее 30, а в дьяконы — не менее 25 лет, — и вот какую жалобу подали по этому случаю в Свят. Синод ученики, кончившие тогда курс в Невской семинарии. «Где нам, нижайшим, правильных лет дожидаться? У родителей или у сродников? Но тех большее нас число не имеет. Рукоделием кормиться? Но того не обучались. Куплями промышляти? Но и на две лепты почти у всех нас не наберется. А хотя у одного и другого из нас и родитель сыщется, но и сам он насилу пропитание имеет: как же кормить столь возрастного сына, от которого и сам себе в такие лета надеялся помощи, станет? При семинарии уже ни сяк ни так оставаться и 30 лет дожидаться вовсе не мочно; ибо и так уже бедственное школьническое житие паче меры наскучило, вне которого, может быть, давно уже иной честное себе заслужил прокормление. И так мы, нижайшие, вместо чаятельного за труды 12-тилетние награждения, Бог весть с какою надеждою остаемся. В монахи пострижения нет; в священники без всякого изъятия по 30 лет требуется; в диаконы желаемого прихожаны голосу недостает; в дьячки или пономари стыдно и весьма обидно и, кроме посмеяния от всех, а наипаче от тех, которые за тупостию к учению или другим коим недостатком отставлены от семинарии, или и ногою в оной не бывали, и давно по местам таковым определены благополучно себе живут в совершенном жития стане, — больше нет чего надеяться. Как впредь быть и что делать, и сами не ведаем. Отчего и тем, которые в классах обретаются, уповательно, что охота к учению крайне ослабевает». Строгость постановления о законных летах была, впрочем, скоро ограничена в отношении ко всем, кончившим курс в семинариях и академиях**. Нельзя опускать при этом из внимания и того, что многие, если не большая часть учеников, при тогдашнем обыкновении начинать школьное обучение поздно, уже в изрядном великовозрастии, оканчивали курс в летах, совершенно удовлетворительных для посвящения по крайней мере в дьяконы.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 102.
** Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 50-54.

______________________

Некоторая часть семинаристов, сравнительно, впрочем, меньшая с числом поступавших на священнослужительские места, преимущественно из малороссийских школ и главным образом ввиду учительских должностей, поступали на духовную службу чрез пострижение в монахи. При Анне Иоанновне пострижение их было сильно стеснено сначала указом 1733 г. запретившим постригать студентов без трехлетнего искуса и ранее 30 лет, потом другим, 1734 г. которым кроме отставных солдат и вдовых священнослужителей, вовсе не велено было постригать никого*. Указы эти грозили совершенным уничтожением ученого монашества и вызвали горькие жалобы на то, что в ученых монахах стал ощущаться крайний недостаток даже в Малороссии, где ими держались все духовные школы. В 1738 г. правительство сочло поэтому нужным умерить строгость своих указов о пострижении, по крайней мере, для Малороссии, где без ученого монашества духовных школ не могли и представить, и снова дозволило там пострижение ученых людей, только с особого на каждый случай разрешения от Кабинета министров и Синода**. Но под конец царствования в монашестве, как в рядовом, так и в ученом, чувствовалось все-таки крайнее оскудение, и Свят. Синод не переставал высказывать серьезные опасения касательно самого его существования***. По неоднократным его представлениям об этом предмете в 1741 г. дано было, наконец, довольно широкое разрешение постригать в монашество всех желающих, только с соблюдением прежних штатных определений о числе монахов, а семинаристов и студентов, кроме того, дозволено освобождать при пострижении и от законного трехлетнего искуса, заменяя последний только шестимесячным****. Но указ об этом предмете действовал весьма непродолжительное время. В царствование Императрицы Елизаветы, отменившей все распоряжения брауншвейгского правительства, при котором он был издан, он потерял всякую силу, и пострижение стало опять производиться на основании указа 1738 г., т.е. только с особого Высочайшего разрешения и по указу из Свят. Синода*****. Малороссийское духовное начальство снова стало жаловаться на оскудение ученого монашества и на этот раз, пользуясь особенной любовью Императрицы к малороссам, в 1749 г. успело выхлопотать для себя такой указ, который шел совершенно вразрез всему прежнему законодательству о монашестве со времен Петра Великого: этим указом дозволялось постригать молодых людей даже с 17-летнего возраста и с разрешения одних только епархиальных архиереев, а в Киевской лавре с разрешения одного архимандрита. О великоруссах в этом указе сказано было лишь мимоходом и очень неопределенно: «...не постригать никого неволею и ранее 17 лет, особенно из великороссиян, без Высочайшего повеления», вследствие чего он и был относим только к одним малороссам и имел для великорусского монашества очень невыгодные результаты, о которых правительство узнало уже в 1761 г. В сентябре этого года издан был новый указ, распространявший силу первого и на великорусские монастыри. Ее Величеству, говорилось в нем, известно учинилось, что с 1749 г. пострижение в монахи в великороссийских монастырях совсем оставлено за тем, будто бы в указе 1749 г. постригать великороссиян не велено, между тем «таковое Высочайшее повеление не для другого какого намерения воспоследовало, как только дабы годные в службу и мужья от живых жен, и жены от живых мужей, також несвободные и младолетние по принуждению родителей и родственников постригаемы не были; того ради» и проч., — дозволено постригаться всем желающим с разрешения одних архиереев, а в Синоде велено представлять годичные ведомости о постриженных для сведения******. После этого указа свобода пострижения на непродолжительное время стеснена была указом Петра III 1762 г.*******, но с восшествием на престол Екатерины II снова восстановлена.

______________________

* ПСЗ. Т. IX. № 6504 6585.
** ПСЗ. Т. X. № 7634 7671.
*** Там же. Т. XI. № 8303.
**** Там же. № 8382.
***** Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 69.
****** ПСЗ. Т. XII. № 9591; Т. XV. № 11332.
******* Там же. Т. XV. № 11441.

______________________

Духовные начальства в интересах духовной службы чрезвычайно дорожили кончившими в семинариях полный курс и употребляли все старание, чтобы удерживать учеников в школах до конца; с этою целью право увольнения учеников от учения архиерей постоянно старались удерживать исключительно в своих собственных руках, не доверяя в этом случае ни ректорам, ни семинарским конторам*. Закон по-прежнему дозволял увольнение молодых людей из школы раньше конца курса только в крайних случаях, когда ученик или крайне туп, или ленив и дурного поведения, и требовал, чтобы оно сопровождалось для уволенных исключением их из самого духовного сословия**. Но разные настоятельные нужды, встречавшиеся в практике епархиальных властей, невольно заставляли их отступать от выполнения таких суровых требований, увольнять от школы не одних только никуда не годных учеников и не для только отдачи их в солдаты или записи в подушный оклад, а также, и притом большею частью, для церковной же службы. Само правительство сознавалось, что того долго ждать, когда явится возможность замещать церковные вакансии одними учеными людьми, и ввиду чрезвычайного множества этих вакансий после разборов позволяло ставить в священнослужительские должности даже вовсе не ученых, за одно доброе житие. Понятно, что какой-нибудь уже достаточно возрастный ритор во всяком случае был лучшим кандидатом на священнослужительскую должность, чем вовсе не учившийся в школе церковник. Когда открывалась церковная вакансия, в семинарию нередко нарочно посылались предложения: не пожелает ли кто занять ее из учащихся. Даже в Московской епархии в священники сельских приходов могли поступать академисты прямо из пиитики. На наследные священнические места посвящали риторов в самой Москве, хотя общий порядок, принятый там в руководство при производстве в священнослужительские степени, требовал, чтобы на эти места в столице посвящались только богословы и философы, а риторы лишь на дьяконские***. В некоторых особенных случаях дело доходило до того, что вследствие такого преждевременного посвящения учеников высшие классы семинарии совсем пустели; например, в 1756 г. в трех высших классах Псковской семинарии не осталось ни одного ученика, потому что в епархии было слишком много при церквах вакансий, а в 1755 г. прислан был Высочайший указ заместить эти вакансии в возможно скорейшем времени****. Кроме замещения священнослужительских вакансий, множество учеников увольнялось из семинарий для определения на церковнические должности; должности эти были обыкновенным уделом исключенных из низших классов. С течением времени, вследствие большого наплыва учеников в семинарии и недостатка средств к их содержанию, заставлявшего архиереев прибегать к сокращению семинарских штатов, исключение учеников стало производиться все чаще и все в больших размерах. Понятно, что оценка ученических успехов при этом естественно становилась гораздо взыскательнее, чем на первых порах существования духовной школы, когда, по требованию Регламента, тупого ученика до исключения нужно было испытывать целый год, чтобы не обмануться тупостью притворной, а злонравного столько же времени предварительно исправлять, чтобы окончательно убедиться, что он действительно «детина непобедимой злобы». Исключались не одни никуда не годные юноши, а просто только сравнительно менее талантливые, иногда даже только менее состоятельные, которые не могли содержаться в заведении на свой счет, а на казенный не попали за излишеством. К этому присоединялись еще разные семейные расчеты самих отцов, желавших уволить своих детей от учения и обращавшихся о том с просьбами. Вся эта масса уволенных, если не попадала неожиданно под разбор, и расходилась затем по низшим церковным должностям.

______________________

* См., напр.: Курск. ЕВ. 1873. № 14 С. 672.
** ПСЗ. Т. X. № 7385; Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 440.
*** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии; он же: История Троицкой лаврской семинарии. С. 103.
**** Князев Л. Очерк истории Псковской семинарии... С. 50-51.

______________________

Епархиальные начальства, допуская эти случаи преждевременного увольнения учеников в силу практической необходимости, все-таки старались выдержать принцип обязательного и полного обучения духовных детей в школах посредством наложения на уволенных штрафов, или оброков, как на нарушителей закона, хотя бы в таком нарушении они не были лично виновны ни душой, ни телом. Штрафы, рассказывает автор истории Нижегородской и Рязанской семинарий, собирались «с детей за увольнение их за урослием, за непонятием и за всякими неспособностями. Отец брал неспособного к учению сына домой иногда при самом вступлении в школу, иногда по истечении некоторого времени, и за это вносил за него ежегодное количество денег. По определении к месту сам уволенный от школы должен был платить за себя каждый также год штрафные деньги. Из сего оброка, как значится в бумагах, выключались только за совершенством лет, за скудостию и за пожарным разорением»*. Мы упоминали уже, что в Вятской епархии архиерей Антоний обложил таким оброком, или штрафом в пользу семинарии даже всех вообще духовных лиц, получавших при нем посвящение без предварительного обучения в школе. Количество этих оброков вполне зависело от усмотрения архиерея и в разных епархиях для разных лиц было разное. Вследствие почти общего тогда нерасположения духовенства к школе увольнение учеников на оброк, разумеется, не обходилось без злоупотреблений. Между духовными отцами было слишком много таких, которые желали бы поскорее видеть своих детей «в совершенном жития стане» без излишней потери времени на латинское учение, а между детьми — еще более «паче меры скучавших от бедственного школьнического жития». Как только архиерей выпускал это дело из своих собственных рук, так и начинались разные подкупы семинарского начальства, увольнение мальчиков талантливых, которых следовало бы непременно удержать от выхода из школы, и другие злоупотребления**. Поэтому, кроме штрафов, архиереи старались затруднить дело увольнения семинаристов еще разными справками об их успехах, семейных обстоятельствах и т.п., а главное, постоянно держать это дело в зависимости от своего собственного усмотрения. Любопытно, что, привыкнув к поборам от второстепенных семинарских и епархиальных начальств, духовенство являлось откупать своих детей от школы деньгами и к самому архиерею, может быть, смотрело с такой точки зрения и на самые оброки и штрафы. В 1748 г. один священник Воронежской епархии подал, например, такую челобитную архиерею Феофилакту: «Пожалуй, архипастырь Божий, преосв. владыко, повели от школы отпустить сына моего Матвея в Ольховатовку ко храму Введения Богородицы дьячком и выдати из своей архиерейской крестовой палаты указ, и освятити в стихарь. Прошу слезне Вашего архипастырства и от своего убожества Преосвященству Вашему рублей го кланяюсь». Архиерей велел консистории деньги принять с выдачей просителю квитанции и употребить на семинарские расходы, а об ученике Матвее навести надлежащие справки. По справкам оказалось, что он обучался в третьей школе, в грамматике, но «точию за разными болезнями учил оную тупо». После этого его, вероятно, уволили в Ольховатовку***. Не надеясь преодолеть все затруднения при увольнении законным порядком, некоторые желавшие поскорее пожить в «совершенном жития, стане», уходили из школы самовольно и при помощи подкупов, обманов и др. средств сами втирались на дьячковскую службу; но такие ученики считались уже беглыми и подвергались особого рода наказаниям, о которых речь впереди...

______________________

* Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 4-5; РПВ. 1859. Т. III. С. 24-25; Странник 1868. Кн. II. С. 295.
** См., например, приведенный выше указ 1751 г. Луки Конашевича, епископа Казанского. См. также: Попов Н.Л. В.Н. Татищев и его время. Эпизод из истории государственной, общественной и частной жизни в России первой половины прошедшего столетия. М., 1861. С. 735.
*** Воронеж. ЕВ. 1867. № 11. С. 362-363.

______________________

Всего неприятнее и невыгоднее для Духовного ведомства были частые вызовы учеников духовных школ в учебные заведения светского ведомства или прямо на разные роды государственной службы. Вызовы эти одинаково нарушали и принцип обязательности полного семинарского образования в Духовном ведомстве, и принцип обязательности для духовных воспитанников церковной службы, потому что вызванные таким образом молодые люди в свое прежнее ведомство потом уже не возвращались. Интересы Духовного ведомства в этом случае резко сталкивались с интересами государственными: тогда как первое, естественно, старалось замкнуть всякий выход из своих школ на все посторонние для него службы, настоять на строгом выполнении их специального назначения исключительно в пользу службы церковной, ради интересов которой и предпринимались все эти материальные затраты и все эти заботы, каких они стоили, государство, напротив, не менее церкви нуждаясь в образованных людях, заботилось только о том, чтобы замкнуть один доступ в эти школы для людей посторонних ведомств, а выход из них на посторонние, государственные службы сделать свободным. Как мы видели, оно охотно допускало запрещение принимать на светскую службу духовных детей и церковников еще до поступления их в школу, т.е. людей худших, которыми не очень дорожило и само Духовное ведомство, но никогда не отказывалось от права принимать в эту службу детей духовенства, которые уже побывали в духовной школе*, т.е. таких, на которых Духовное ведомство возлагало свои самые лучшие надежды и которые составляли лучшие его силы. Само собой понятно, что перевес в этом столкновении Духовного ведомства с государством оставался всегда на стороне последнего. От этих вызовов учеников в светское ведомство чаще всего приходилось терпеть тем духовным школам, которые были в столицах и поблизости их. Ректоры Московской академии не переставали жаловаться Свят. Синоду, что светские школы постоянно отнимают у них студентов. Вот одна такая жалоба ректора Стефана Калиновского по случаю присланного в 1735 г. вызова студентов в Академию наук: он писал, что из учеников «немногие доходят до богословия: ибо инии посылаемы бывают в Санктпетербург для обучения ориентальных диалектов и для Камчадальской экспедиции, инии в Астрахань для наставления калмыков и их языка познания, инии в Сибирскую губернию с ... В. Татищевым, инии в Оренбургскую экспедицию с ... Иваном Кирилловым, инии же берутся и в московскую типографию и в монетную контору, мнозии же и бегают, которых и сыскать невозможно, еще же суть, что и по разным приказам принимаются, а искомии укрываются, а от другого вопрошены, от чего бегают, говорят, искать-де места и хлеба за времени, понеже-де мало видим тых, котории по совершении течения наук своих угодное пристанище получают; а что паче всего есть, что котории ученики по многотрудных в фаре, инфиме, грамматике, синтаксиме, чрез 2, 3 и 4 лета около их тщаниях и прилежностях, в пиитику уже, риторику и философию поступят, а остроумнейший и надежнейший покажутся, тотчас московския гошпитали учениками, яко своими друзьями, понеже из московских же латинских школ туды переведенными, для довольнейшего, честнейшего в госпитали, нежели в академии, ученического состояния и содержания, удобно наговорены, повсягодно в московскую гошпиталь определяются и отсылаются, а в Московской академии почти самое остается дрождие». Свят. Синод распорядился отпускать в госпиталь учеников не из детей духовенства, а из разночинцев, и притом таких, которые ушли не дальше синтаксимы, а из высших школ студентов не отпускать. Кроме того, академия старалась сбыть туда учеников похуже, так что госпиталь иногда возвращал их назад**. Только такими мерами и оставалось поддерживать себя бессильному Духовному ведомству. Медицинская профессия всего более отнимала у него ученых молодых людей, а между тем за интересы этой профессии стояло само правительство. В указе следующего 1736 г. о разборе духовенства, где настойчиво проведена мысль, что из духовного сословия только и есть один выход, — в подушный оклад да в солдаты, вдруг ни с того ни с сего читаем: «...а из Славяно-греко-латинской академии учеников по прежним указам определять в хирургическую науку, а из той науки достойных в полки в лекари, как и напредь сего чинилось»***.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7169, 7385 и др.
** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 240, 243-244.
*** ПСЗ. Т. IX. № 7070.

______________________

С 1735 г. вызовы духовных воспитанников в Академию наук не прекращались. По первому вызову, между прочим, был послан в академию знаменитый Ломоносов. Впоследствии, будучи уже профессором, он предлагал академии просить Сенат о дозволении выбирать к слушанию лекций при Академическом университете студентов из семинаристов, особенно из Невской и Новгородской семинарий, и выставлял это мерой в высшей степени полезной для русского просвещения*. Воспитанники духовных школ действительно до такой степени были необходимы для Академической гимназии и университета, что до прибытия их из семинарий Академия наук не открывала своих годичных курсов. Мысль Ломоносова нашла себе осуществление в 1747 г. при учреждении академического университета. На основании регламента Академии наук, утвержденного тогда же, президент академии граф Разумовский обратился в Свят. Синод с представлением, что в канцелярии академии «за благо рассуждено вызвать в университет 30 воспитанников из семинарий Невской и Новгородской и из Московской академии, из каждой по пропорции». Свят. Синод распорядился учеников требуемых выслать, по 10 из каждого из упомянутых заведений, но выбрать для этого нужное число не из детей духовенства, воспитывающихся «в надежду священства», а из детей разночинцев, и только за крайнею нуждою — из детей причетнических. В Москве, где учеников академии было до 400, и в Новгороде, где в семинарии по штату было 200 воспитанников, вызов из Академи наук не встретил препятствий, но Петербургскую семинарию, где было только около 70 учащихся, привел в затруднение. Петербургский архиепископ Феодосии просил Свят. Синод: нельзя ли набрать в академию учеников из какой-нибудь другой семинарии за малолюдством Невской: «...студенты, которые слушают богословие, в богословских лекциях далеко произошли и летами уже не молоды; человек 17 мальчиков, которые обучаются грамматике, почти токмо еще на опробации содержатся и к выбору не годятся; и так только те, которые в пиитике и риторике (ибо сего года философия в Александро-Невской семинарии не преподается, потому что не доспели еще ученики как летами, так и учением к слушанию оной) находятся, человек с одним тридцать к выбору могли бы быть представлены, да и они нужны для епархии». Свят. Синод распорядился, было, по этому представлению выбрать из Невской семинарии только пять воспитанников, а остальных 5 вызвать из семинарии Смоленской; но Разумовский настаивал на своем и не без колкости писал Синоду, что он мог бы и всех 30 человек взять из одной Невской семинарии, но пожалел ее, распорядился сделать вызов из трех школ, чтобы ее не отягчить, и в заключение пригрозил, что в случае дальнейшего упорства и оттяжки дела доведет обо всем до сведения Ее Величества. В том же тоне он послал письмо и к архиепископу Феодосию, внушая ему, что вызов учеников произведен по Высочайшему именному указу и что в государевых делах отсрочки делать не годится. Уступая необходимости, Свят. Синод предписал исполнить требование академии, но, разрешая выбрать 10 человек из невских семинаристов, все-таки поспешил при этом по возможности смягчить эту потерю нужных людей тем, что велел произвести выбор, по крайней мере, из семинаристов, не посвященных в стихарь. Потому что посвященных, «яко уже на степень священного церковного причта молитвами, с призыванием Духа святого, в церкви при народном собрании возведенных, от церкви св. отрешать и в помянутый университет яко к светскому делу требуемых, отдавать не подобает»**. С 1755 г. из духовных школ начались вызовы в новый московский университет, который тоже преимущественно стал наполняться учениками обеих академий и семинаристами.

______________________

* Пекарский П.П. Наука и литература... С. 5235 Т. II. С. 286-387, 358; Сухомлинов М.И. История Российской академии. М., 1875. Вып. 2. С. 5-6.
** Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 56-57; Сухомлинов М.И. История Российской академии. М., 1874. Вып. I. С. 6-8.

______________________

Между тем в том же 1755 г. духовная администрация снова была обеспокоена вопросом об уходе духовных воспитанников в медицинскую науку и службу. Мы видели, что в 1735 г. Свят. Синод решил этот вопрос распоряжением посылать в эту науку учеников из разночинцев. Распоряжение это было подтверждено еще раз в 1754 г. по случаю вызова студентов в Медико-хирургическую академию. Но духовные школы, развиваясь в своем сословном духе, с течением времени все менее и менее принимали к себе детей недуховного происхождения. Разночинцы исчезли даже из Московской академии, и еще в 1748 г. доктор Блюментрост, как мы видели, задавал вопрос, откуда же ему брать учеников в госпиталь, так как детей духовенства вызывать для этого из академии не дозволялось. Тот же вопрос задала теперь и Медико-хирургическая академия и просила Свят. Синод дозволить поступать в медицинское учение не одним разночинцам, но и детям духовенства. Синод отвечал ей на это решительным отказом «для некоторых, — как он объяснял, — указных и настоящих резонов». Академия, крайне нуждаясь в студентах, такой неопределенной отговоркой не урезонилась и стала настаивать на более выгодном для себя решении важного вопроса. В 1756 г. из канцелярии ее последовала в Синод новая просьба, в которой, указывая на настоятельную потребность умножения медицинских знаний в России, она просила выслать, по крайней мере, человек 50 семинаристов из разных епархий. В Свят. Синоде наконец решили: ради крайней потребности в русских медиках отпуск семинаристов в медицинскую науку дозволить, но отпускать все-таки не всех, а «кои в священстве и в прочем церковном причте быть не похотят и пожелают сами обучаться медицинской и аптекарской науке, откуда и сколько человек в то пятидесятное число можно, по усмотрению архиереев и ректоров»*. Желающих в медицинскую и в другие светские науки находилось всегда довольно, потому что с развитием замкнутости духовного сословия это был единственный честный и выгодный выход из него для всех, кто чувствовал себя не расположенным к духовной службе.

______________________

* ПСЗ. Т. XIV. № 10521.

______________________

Нам остается сказать о случаях самовольного выхода учеников из школы, выражавшихся в форме бегства, против которого семинарские и епархиальные начальства вооружались всеми карами, какие находились в их распоряжении. Несмотря на все страхи, бегство от учения доходило в семинариях до каких-то повальных размеров, о которых теперь даже трудно составить понятие, так что удерживать учеников в школе было едва ли еще не труднее, чем набирать их вновь. В историях разных семинарий находим, например, такие известия. В Псковской семинарии в 1741 г. из 353 учеников беглых числилось 24, в 1742 г. — 30 человек, в 1744 г. — 60, которых и отыскать не могли*. В Воронежской семинарии по одной ведомости 1746 г. из 102 учеников бегали 41, некоторые вторично и в третий раз; в 1748 г. из 29 человек в бегах значилось 7, а в следующем, 1749 г. только лишь собрано было 35 учеников вновь, как весной, во время Пасхи, бежало из них 30 человек, вследствие чего пришлось остановить самое учение; в последующие годы, благодаря строгим мерам, предпринятым против беглых и их отцов, бегство значительно уменьшилось, но все еще существовало в очень почтенных размерах: так, в 1751 г. из 24 учеников в бегах показано 6, да 5 человек отмечены часто отлучавшимися от школы, т.е. бегавшими, так сказать, по мелочам: об одном из них замечено, что он «от школы неведомо на какие промыслы часто отлучался»**. В Тверской семинарии в начале ее существования был такой случай: в мае 1732 г. несколько учеников отпущено было на вакат, но вместе с ними разбежались по домам и остальные; прошло лето, прошла и осень, а в семинарию ни из отпущенных, ни из бежавших никто не являлся, наконец уже ц декабря учитель Евдокимов донес об этом событии Архиерейскому приказу, причем представил список одних только отпущенных, а о бежавших показал, что он их не знает, кто были такие, потому что во время отпуска, когда они бежали, так, вероятно, утащили у него с собой и все ученические списки***. В Вятской епархии по смерти ревностного поборника просвещения и основателя Хлыновской школы Лаврентия ученики толпами побежали из нее по домам, так что в 1737 — 1739 гг. она оставалась почти совсем пустая****.

______________________

* Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 29, 36.
** Воронеж. ЕВ. 1867. № 6. С. 203, № 14. С. 467; 1868. № 6. С. 169. № 7. С. 212.
*** Странник. 1878. Кн. IX. С. 399-400.
**** Вят. ЕВ. 1868. № 4 С. 59-60.

______________________

Одной из важнейших мер к отвращению такого бегства служило заграждение для беглецов доступа к причетническим должностям, к которым они обыкновенно стремились. Мы знаем, что мера эта прилагалась и к тем детям духовенства, которые вовсе уклонялись от школы, но знаем также, как она плохо исполнялась на деле вследствие долгой почти полной независимости церковнических мест от епархиальной власти. Беглый ученик тоже мог довольно легко сделаться церковником, особенно если имел возможность выждать время, когда об его бегстве забывали при кафедре, — в этом случае он мог даже надеяться на получение указа и зачислиться в действительно служащие дьячки. На указанную меру поэтому мало надеялось духовное начальство и старалось обыкновенно накрывать беглецов как можно скорее, по свежим следам. Когда счастливо удавалось их уследить, тогда их не спасало уже и дьяковство, на которое они иногда поступали. В 1744 г. в Троицкой лавре возникло дело о троих таких беглецах, успевших уже заявиться в духовную дикастерию для получения указов на церковнические места и для большего успеха заручившихся подложными увольнительными документами из Троицкой канцелярии. Приказный и повытчик канцелярии показали, что эти ученики высланы в духовную дикастерию по указу Императрицы. Показание по справкам оказалось ложным, и над виновными разразилась гроза: с приказного велено взять 100 р. штрафа в пользу семинарии, повытчик определен в конюхи, а учеников уволили с худыми рекомендациями, которые тогда вели за собою запись в подушный оклад или солдатство*. Встречаем известия, что епархиальные начальства отыскивали своих беглых учеников даже по канцеляриям на светской службе. В 1750 г. в Воронежской консистории допрошен был об одном беглом школьнике отец его, соборный дьячок, и показал, что сын его успел уже определиться копиистом в Московскую дворцовую контору. Архиерей Воронежский Феофилакт немедленно донес об этом Свят. Синоду и просил «для удержания от побегу прочих домовой его семинарии студентов, помянутого беглого студента в помянутой дворцовой конторе сыскать и в семинарию возвратить, а от оной дворцовой конторы, по какому указу приняла она беглого студента, взять правдивый ответ и решение учинить по указам и государственным правам». Удовлетворена ли была такая решительная просьба, неизвестно**.

______________________

* Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 177-178.
** Воронеж. ЕВ. 1868. № 22. С. 724-725.

______________________

Ответственность за беглых учеников возлагаема была на все епархиальные власти, на духовные приказы, или, потом, консистории, на духовных управителей и заказчиков, и на семейства самих беглецов. В 1742 г. Псковский архиерей Стефан в своем указе консистории писал: «...беглых учеников консистории в скором времени отыскать и представить в школы без всяких отговорок, иначе она будет оштрафована за потворство, по которому она, несмотря на неоднократные подтверждения Его Преосвященства, допустила более 30 человек жить в бегах; значащихся в ведомостях больными призвать в духовную консисторию и вместе с ректором и префектом, приглася лекаря, освидетельствовать и о последующем за рукоприкладством свидетельствовавших отрепортовать Его Преосв.; без ведома Его Преосв-ва ни этих учеников, ни имеющих поступить, хотя бы и за болезнью, не отпускать под опасением штрафа»*. Когда в 1749 г. Воронежская семинария совсем, было, опустела от бегства учеников. Феофилакт, Воронежский задал консистории сильный нагоняй. «Узнав, — писал он, — что в семинарии не осталось ни одного человека, приказали мы нашей консистории прислать нам правдивый ответ, чего ради в домовой нашей семинарии учеников не обретается и кем распущены, или же бежали, и о тех бежавших от учителя Оранского в подаче в консистории репорты имеются ли, и по тем репортам оным ученикам каковой о том консистории сыск был, и для чего доныне та наша духовная консистория о помянутой семинарии к нам не репортовала и смотрения своего о том о той семинарии не имела, а пока помянутый ответ (будет прислан. — П. З.), такоже и все ученики в семинарию будут собраны и в действительное учение вступят, за слабое духовной консистории присутствующих смотрение, тем присутствующим быть в той консистории неисходно, правящего же секретарскую должность канцеляриста, ключаря и канцеляриста, у которого о той семинарии дела имеются, содержать в той консистории под караулом скованных без выпуску»**. В отыскании беглых консистория участвовала или сама чрез нарочных сыщиков из своих служителей, или, чаще всего, поручая это дело ближайшим окружным властям, местным духовным правлениям и заказчикам.

______________________

* Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 36.
** Воронеж. ЕВ. 1868. № 6. С. 212-213.

______________________

Разыскивание беглых составляло непременную обязанность заказчиков, о которой постоянно писалось в их инструкциях с разными угрозами за неисправность, например: «...а ежели твоим небрежением и неосмотрением, паче же поноровкою будут оные школьники жить в домах своих под укрывательством отцев их и невысыланы в школу и оттого в сыску их, в послании указов и нарочно посланных произойдет архиерейскому духовному приказу затруднение, и за то позван ты будешь к ответу и жестоко наказан неотменно»*. Наказанием за неисправность было для них лишение должности и денежные штрафы, например, в Вятской епархии до 3 р.** Заказчики ловили беглых во время своих объездов по заказам, или же поручали это другим лицам. Так, в Петербургской епархии, получив указ из консистории о беглом ученике своего заказа, заказчик подговаривал к поимке его какого-нибудь мужика или солдата, давал ему инструкцию и отправлял в то село, где проживал беглец; посланный являлся на место incognito, где-нибудь выслеживал ученика и, связав веревками, или сковав, на ямских подводах вез его прямо в консисторию***. Кроме заказчиков, ловлей семинарских беглецов обязаны были заниматься также монастырские власти в своих вотчинах. Вот один указ касательно этого предмета, посланный Вятским архиереем Лаврентием в 1735 г. властям Пыскорского монастыря, и заключающий в себе, между прочим, любопытные указания на сам характер этой ловли беглых учеников: «Как вы сей Его Преосв. указ получите, и вам бы, ежели того монастыря и вотчине священно- и церковнослужительские дети, имеющиеся в доме Его Преосв., из греко-латинской школы побегут и в домы отцев своих приидут, и их тотчас имая за караул, стегати жестоко и высылати в дом Его Преосв. так, как беглых рекрут, скованных в колодках, за караулом, при доношении своем, с отцами их в самой скорости; а ежели отцы их тех детей своих, бежавших из учительской школы, станут в дом к себе принимать или под укрывательством в домех свойственников или чужих будут держать, и за то оных отцов их отлучить: попов и диаконов — от священнодействия, а церковных причетников и просвирниц и сторожей — от мест их, и доходу им никакого не давать, а детей их потому же скованных, в колодках, неотложно присылать» и проч.**** Кроме нарочных из консисторий, духовных правлений и от заказчиков, посылались за беглыми нарочные из самых школ. Встречаем примеры посылки за ними семинарских учителей и даже учеников; в упомянутой инструкции отправлявшимся на вакат ученикам Воронежской семинарии о поверке по епархии всего духовенства в исправности несения им школьных повинностей, между прочим, есть пункт и о ловле беглых учеников. Наконец, довольно живое участие в этой ловле принимала и светская полиция, потому что беглецы нередко попадались в противозаконном бродяжничестве и разных беспорядках*****. Рассылка нарочных и все издержки по доставке учеников в семинарию производились на счет отцов и вообще укрывателей беглецов, что составляло для них весьма чувствительное наказание.

______________________

* Инструкция 1739 г. заказчику Вятской епархии: Перм. ЕВ. 1870. № 33. С. 399.
** Вят. ЕВ. 1868. № 4. С. 63-64.
*** О Никодиме, епископе Санкт-Петербургском см.: Странник. 1876. Кн. II. С. 90.
**** Перм. ЕВ. 1870. № 51. С. 619-620.
***** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 106-107.

______________________

Кроме временного запрещения от службы, лишения доходов и издержек на отыскание и доставку беглых учеников, отцы их или родственники за издержание их у себя подвергались штрафам рубля в 2, 4, 5, 7, смотря по продолжительности укрывательства и по усмотрению начальства. Некоторые отцы в своем потаковничестве детям и в своем нерасположении к школе доходили до того, что не только содействовали беглецам в укрывательстве от заказчиков и рассыльщиков, но даже прямо ослушивались указов и не хотели выдавать своих детей силою; тогда их самих везли в консисторию на расправу. Большею частью, впрочем, они и без подобного ослушания забирались вместе с детьми в епархиальный город для того, чтобы отвечать при консисторском следствии о бегах в качестве пристанодержателей*. Дело редко обходилось при этом и без телесного наказания, которым угрожали им архиерейские указы. Для такого наказания виновных, не только церковников, но и священников, в консистории иногда нарочно собираемо было все духовенство епархиального города, и экзекуция производилась в его полном присутствии, чтобы все возымели должный страх и на такие же вины не отваживались**. Едва ли не самым страшным и чувствительным наказанием за детей для отцов был арест при архиерейском доме или при консистории, который продолжался большею частью немалое время, стоил им многих нравственных страданий в разлуке со своими семьями, сопровождался разными унижениями и оскорблениями, каким обыкновенно подвергались тогдашние колодники, останавливал все их домашние дела по хозяйству и доходы по должности, а между тем стоил немалых издержек на проживание в тюрьме и ублаготворение разных административных лиц, и потому иногда совсем их разорял. В указах писалось: взять таких-то священно- или церковнослужителей «за держание у себя беглых ребят в консисторию, а за наемные подводы деньги доправить с них же и отдать подводчикам, а ежели кого из них в домех не найдут, то брать таким же порядком в консисторию кто попадется из домашних, или кто домом владеет; по привозе в консисторию отдать их под караул недельным сторожам с повелением из-под караула без указа никуда их не выпускать до тех пор, пока не заплатят всех издержек и положенных штрафных денег, а если сами беглые ребята еще не отысканы, то до тех пор, пока оных беглых не представят». Некоторые колодники-священники отпускались, впрочем, в свои приходы на время — на праздники Рождества и Пасхи — под строгим письменным обязательством после праздника снова явиться в консисторию под караул***. После неоднократного повторения подобных строгостей над духовенством оно с течением времени само начинало поскорее сбывать беглецов с рук, чтобы с ними не попасться в беду, и даже иногда ловить их, вязать и представлять в консисторию****.

______________________

* Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 43; Воронеж. ЕВ. 1867. № 14. С. 467-468, 470; 1868. № 6. С. 169.
** Вят. ЕВ. 1868. № 4. С. 64.
*** Воронеж. ЕВ. 1868. № 6. С. 171-173.
**** Вят. ЕВ. 1868. № 4 С. 65.

______________________

Сами беглецы подвергались суровым телесным наказаниям и даже по нескольку раз за одну вину. Как мы видели из указа Вятского архиерея Пыскорскому монастырю, на их проступок смотрели как на уголовное преступление, а самих их сравнивали с военными дезертирами. Поэтому наказание их не ограничивалось стенами школы и школьными карами, а производилось по присутственным местам. Иногда их «стегали жестоко», как сказано в том же указе, еще низшие власти, поймавшие их, где-нибудь в духовном правлении или в монастыре, прежде сдачи в консисторию. После сдачи в консисторию и рассмотрения дела судебным порядком следовала обыкновенно одна и та же резолюция: «Наказать нещадно плетьми пред духовной консисториею и отослать в школу с роспискою», — или с видоизменением: вызвать в консисторию всех учеников и учинить наказание в их присутствии, чтобы другим так поступать было неповадно*. Сами семинарские педагоги смотрели на беглецов с той же уголовной точки зрения, а потому пойманным нелегко доставалось расплачиваться за свою вину и в том счастливом случае, когда, помимо консистории и духовного правления, без особенного суда и следствия, они доставляемы были прямо в школу на ее собственную расправу.

______________________

* Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 189; Воронеж. ЕВ. 1867. № 6. С. 169.

______________________

Несмотря на все ужасы этих экзекуций, бегство учеников продолжалось почти неослабно во все описываемое время. «Бедственное школьническое житие», надоскучив паче меры, заставляло их забывать все опасности жития в бегах и предпринимать для своей свободы самые рискованные средства, на которые, по замечанию автора истории Владимирской семинарии, теперь может решиться разве редкий острожный. Не обременяя внимания читателя множеством фактов, относящихся к этому предмету, из исторических очерков других семинарий ограничимся несколькими известиями из сейчас упомянутого сочинения о Владимирской семинарии. Не можем не заметить здесь, кстати, что перед всеми другими сочинениями этого рода оно отличается особенным обилием и редким мастерством в изображении живых и типических черт нашего старого семинарского быта, между прочим, и наших семинарских бегунов.

Весной 1761 г. бежал из семинарии ученик грамматики Иван Тимофеев, мальчик лет 13, тихий и скромный сирота, сын одной вдовой владимирской дьяконицы. Он не выдержал разлуки с своей матерью, к которой его не пустили даже в светлый Христов праздник; протосковав первые два дня Пасхи, на третий он вдруг без спроса явился в свой дом. Зная, как строго поступают с беглыми, мать к вечеру сама отвела его в семинарию со слезной просьбой пощадить ее мальчика. Суровые педагоги не обратили на эту просьбу никакого внимания, мать прогнали с ругательствами, которых она вовсе не заслужила, а сына жестоко высекли, заковали в железа и посадили в семинарскую тюрьму. Здесь он просидел целый месяц; на другой месяц вздумали его облегчить тем, что сняли у него с желез тяжелый замок и перевязали их веревками, но конца мучениям все-таки не предвиделось, и ученики стали поговаривать между собой, что с Тимофеевым что-то неладное делается. Вдруг 12 мая арестант пропал неизвестно куда: искали его у матери и не нашли. Спустя несколько времени открылось дело очень плачевного свойства. В консисторию подано было прошение городского попа Якова Федорова, в котором было прописано, что в ночь на 12 число у него была украдена лошадь и что с этой лошадью в одной деревне Владимирского уезда был пойман беглый семинарист Иван Тимофеев, прежде неоднократно у него бывавший по знакомству его попа с его Ивановыми родителями. Беглеца снова заковали в кандалы, посадили в тюрьму уже консисторскую, в которой он, по обычаю, должен был и содержаться на свой кошт, т.е. на счет бедной вдовы-матери, и подвергнули строгому формальному следствию как уголовного преступника. Замечательно, что учители семинарии на запрос консистории дали об нем очень хороший отзыв. Показания самого Тимофеева были чисто-детские и самим характером своим устраняли юридическую точку зрения, с какой на его проступок упорно смотрели тогдашние консисторские судьи. Он показал, что, воспользовавшись снятием у него с кандалов замка, ночью бежал из семинарской тюрьмы на двор о. Якова, спрятался на сеннице и проспал там целый день, а ночью схватил у него на дворе лошадь, сел на нее и ускакал за р. Клязьму, чтобы поскорее удалиться от Владимира; украсть эту лошадь намерения не имел, а хотел только доехать на ней до с. Палищ к священнику-дяде, у которого надеялся приютиться, и потом пустить оную лошадь к о. Якову обратно: сама-де дойдет до дому. Он рассказал также при этом историю своего путешествия, как для утоления голода просил у крестьян милостыню, как ночевал две ночи среди леса, не спускаясь со спины лошади, чтобы не съели волки, как боялся проезжать по деревням, чтобы не схватили мужики; оставалось уже недалеко и до Палищ, как отуманенный радостью скорого спасения от всех тревог у дяди, он забыл свою осторожность — поехал прямо через деревню Гришинскую; тут его и схватили, приняв за конокрада, связали и представили к попу Якову, а Яков — в консисторию. Выслушав это показание, консистория привела к делу справки из Регламента и указов о сдаче негодных семинаристов в солдаты, или оклад, этого мало: по обвинению его в воровстве обратилась к Уложению Алексея Михайловича и подвела мальчика под 9 пункт 25 главы, где велено татя пытать и за первую татьбу, каковою признана покража Тимофеевым лошади, бить виновного кнутом, отрезать ему левое ухо и посадить в тюрьму на два года в кандалах, а затем сослать в украйные города. Для исполнения этого приговора Тимофеев и был затем сдан в провинциальную канцелярию.

Приводим еще другой рассказ, который выразительно показывает и то, как сильна была у учеников жажда свободы от семинарского житья, и то, как дорого стоило их бегство как им самим, так и их родителям, обязанным за них отвечать перед начальством. В конце января 1760 г. пропал из Владимирской семинарии ученик инфимы Дубровский. К нему только лишь перед этим приезжал его отец, священник из г. Арзамаса; во время свидания расспрашивал сына об истязаниях, каким он подвергался в семинарии, поплакал над ним, хотел, было, отпросить его у начальства к себе домой отдохнуть, но, получив грубый отказ, с горестью покинул Владимир и отправился восвояси. Консистория, получив донесение о побеге инфимиста, тотчас же послала о поимке его указы в Арзамасское духовное правление, к отцу и родственникам беглеца, дала знать об нем с описанием его примет и в провинциальную канцелярию. Прошел февраль, а о нем не было ни слуху, ни духу. Отец был, разумеется, сильно встревожен полной неизвестностью об его участи в такое время, когда без средств и порядочной одежды мальчику легко было погибнуть от мороза и голода, а тут на него вдруг еще опрокинулись беды от начальства, которое было уверено, что он держит сына тайно при себе, иначе беглецу негде деваться такое долгое время. Стали посылаться к нему грозные указы о высылке сына, приезжал на его счет нарочный пристав, обшарил весь дом и донес, что означенного школьника у отца действительно нет. В неизвестности о судьбе пропавшего беглеца прошло затем целое лето. К осени несчастного священника вызвали во Владимирскую консисторию и серьезно принялись допрашивать о сыне, потому что на него подан был его врагами донос, что он в самом деле прячет сына у себя. Отрицательным ответам его, разумеется, не поверили и посадили его в тюрьму с угрозой, если не выдаст сына, лишить должности. Целых три с половиной месяца высидел он в этой тюрьме на своих харчах, в полной неизвестности о сыне, в страшном беспокойстве об оставленной семье и в тревоге от предстоящего лишения места; уже к концу 1760 г. ему удалось вымолить себе отпуск домой на праздник Рождества, после чего его, кажется, уже не тревожили. Прошло еще 11 месяцев, когда, наконец, в последних числах ноября 1761 г. отыскался беглец Дубровский и самим отцом был представлен в Арзамасское духовное правление, а отсюда под караулом препровожден в консисторию. На допросе он рассказал самую плачевную историю своего странствования по разным селам и деревням, которых по именам и припомнить не мог. Кормился он по всей дороге Христовым именем, называя себя сиротою; ночи проводил, где Бог привел, — если не пускали в избу, так спал на гумнах, на которых зимой по целым ночам дрог, забившись в солому; одевался в отрепья своего изношенного тулупа, а обувался в выпрошенные Христа ради лапти и онучи. Таким образом плутая по разным местам много месяцев, добрел он до Тамбовской губернии, где в одном уездном городе жил у него дед, посадский человек Сорокин. Дед этот приютил его у себя и держал недель ю, пока как-то не проведал про его самовольное бегство из семинарии. Страх перед утайкой беглого так был велик, что сердобольный старик, как только узнал, кого держит у себя, сейчас же повез внука к отцу в Арзамас, а отец, нимало не медля, представил сына в духовное правление. Так как по следствию никакой уголовщины за этим беглецом не оказалось, то консистория решила наказать его сама и наказала едва ли не самым страшным для него и для других семинаристов, готовых бежать, образом: не отдала его ни в солдаты, ни в оклад, а, примерно высекши, оставила в семинарии.

Исключение для многих учеников было вовсе не наказанием, а, напротив, особенным счастьем, которого они усиленно добивались; они и бегали из семинарии именно оттого, что не могли добиться законного из нее увольнения. Некоторые махнули рукой даже и на будущее дьячковство и отчаянно рвались из семинарии, куда бы их ни вынесло, хоть бы даже и в солдатство. Например, в 1750-х гг. один ученик той же Владимирской семинарии, Михаил Гусев, юноша уже за 20 лет, нарочно учился и вел себя, как только мог гаже, попадался в уличных драках, в пьянстве, в воровстве у своих товарищей разных вещей — все для того, чтобы его исключили, дважды подавал об этом начальству даже просьбы, в которых в качестве основания откровенно указывал на свою леность и дурное поведение, а во второй просьбе, прилагая к себе известный пункт Духовного Регламента — «...буде окажется детина непобедимой злобы, свирепый и до драки скорый» и проч., — даже прямо старался внушить, что его следует непременно отдать в солдаты и что «жить ему в семинарии стало всячески невозможно». Но семинарское начальство не вняло ни той ни другой его просьбе и только настойчиво старалось об его исправлении посредством жестоких наказаний. Наконец, истощив уже все свои старания к получению желанной свободы и потеряв всякое терпение, он прибегнул к последнему отчаянному средству: сказал за собою страшное «слово и дело», после чего отправлен был в Тайную Канцелярию. Здесь, на допросе, он показал, что никакого «слова и дела» за собой, ни за другими он вовсе не знает, а объявил то «слово и дело» потому, что ему невтерпеж стало семинарское житье, от которого он никакими другими способами избавиться не мог, и что прежде имел и теперь имеет неотъемлемое желание быть в военной службе. После этого за ложное произношение страшных слов он подвергнут был жестокому наказанию плетьми, но и тут все-таки не вдруг попал в солдаты, а предварительно должен был просидеть целых полгода в консисторской тюрьме, да после тюрьмы года два прожил на поруках в неопределенном положении, потому что дела тогда делались нескоро и целые годы таскались по канцеляриям, как бы ни были просты. В конце концов он все-таки достиг своей цели. Другие таким же образом добивались приписки в крестьянство. Как ни страшна была тогда Тайная Канцелярия, но подобных примеров, когда ученики употребляли ее в качестве мытарства для выхода из школ чрез сказывание «слова и дела», встречается немало в истории как Владимирской, так и других семинарий; о нещадном наказание плетьми за ложное произношение указанных слов рассуждали, что хотя оно и очень больно, но по крайней мере зараз можно оттерпеться от частых и несносных мучительств семинарских*.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 64-83.

______________________

Сопоставляя это упорное бегство учеников из школ с другим явлением в истории нашего школьного образования, о котором мы уже говорили, с таким же упорным уклонением от несения школьных повинностей и обязательного образования в школах своих детей со стороны самого духовенства, нельзя не видеть их совершенной однородности и по характеру, и по мотивам. В борьбе своей с этими явлениями духовные власти горячо жаловались на грубое невежество духовенства и закоснелую его вражду к просвещению; духовенство, со своей стороны, оправдывалось своей бедностью, по которой будто бы оно не могло ни школ содержать, ни детей своих в них воспитывать, и представляло все школьное дело попечениям самой власти, которая вздумала заводить школы. И то, и другое объяснение, очевидно, было преувеличено, односторонне и потому вовсе не состоятельно. Дело было, очевидно, не в этом совершенно противоестественном отвращении от просвещения в целом сословии, даже и не в бедности этого сословия, хотя она и действительно была велика, а главным образом в том, что школа навязывалась сословию не для одного просвещения, а еще с разными посторонними целями, да и просвещение вводила такое, которое не отвечало тогдашнему спросу на него среди духовенства. Как мы видели, она с самого же начала своего существования сделалась орудием какого-то прикрепления человека к сословной обязательной службе, уничтожавшим свободный выбор профессии для всего молодого поколения духовенства, орудием страшной для него дилеммы: «или выучись, чему указано, или ступай в податное состояние, а то и в солдатское», орудием страшного разбора. Образование, какое она давала свои воспитанникам, и теперь оставалось для духовенства почти столь же непонятным, как и при Петре Великом; оно казалось совершенно чуждым интересов духовной службы, связанным с нею в качестве необходимого для нее условия совершенно произвольно, по одной непонятной прихоти черкас. Что для лучшего священства можно обойтись и без латинских школ, в этом убеждены были не одни малообразованные священники и церковники, но и сами архиереи из великоруссов, считая эти школы пустыми черкасскими затеями и, когда было можно, открывая вместо них другие школы с привычным славянским курсом. При таких условиях сама строгость, с какою вводилась обязательность семинарской науки, должна была усиливать противодействие ей и ронять ее внутренний авторитет. Насилие везде вредит делу, в пользу которого предпринимается, а здесь и самое дело было еще очень спорное в среде духовенства.

Излагая правила школьного образования, Духовный Регламент в деле водворения этого образования всю надежду возлагал на само молодое поколение духовенства, которое указал привлекать в новые школы; убедить в пользе нового образования старое поколение он не надеялся и вследствие этого проектировал закрытые духовные школы, в которых можно было бы совершенно изолировать учеников от их отцов и таким образом беспрепятственно воспитывать их в известном направлении, не выпуская их никуда, доколе «не ощутят знатной пользы такого воспитания». Составитель Регламента, будучи вполне уверен в достоинствах проектированной им учебно-воспитательной системы, рассчитывал, что ученик должен войти во вкус семинарской науки и жизни не более, как в три года, а в другом месте утверждал, что «кто обыкнет так жить хотя через один год, тому весьма сладко будет». Но практика показала, что расчет этот был слишком короток, что для развития в духовенстве сознания «сладостей» новой школы нужны были не три каких-нибудь года, а довольно длинное время преемственной череды нескольких духовных поколений. Конечно, в семинариях всегда были талантливые юноши, которые скоро сознавали важность своего призвания и успевали извлекать «сладость» просвещения из-под самых иногда горьких его форм, но заурядное большинство училось из-под палки и глядело из семинарии вон, не находя в ней никакой «сладости» — ни во внешней обстановке семинарской жизни, ни в приемах тамошней дисциплины, ни в свойствах самой науки. Внешнюю обстановку «бедственного школьнического жития» мы уже видели и могли достаточно взвесить, как много нужно было или сознательной и самоотверженной любви к новому просвещению, или же внешних принудительных мер для того, чтобы можно было эту обстановку вынести. Обратимся теперь к изучению внутренней стороны школьной жизни, характера семинарской педагогики и науки.

г) Состояние учебно-воспитательной части в духовных школах

Закрытый характер духовных школ поддерживался везде, где было можно завести сколько-нибудь обширные ученические общежития, причем правило Регламента, запрещавшее отпускать новых учеников на вакации, применялось к делу весьма строго. Естественная потребность свидания с родной семьей и свободного отдыха от стеснительных рамок школьной дисциплины, так настойчиво чувствуемая в живом полудетском возрасте, была поэтому одной из самых обыкновенных причин умножения числа семинарских беглецов.

Отпуски учеников на вакат производились с разбором и не иначе, как с согласия самого епархиального архиерея, потому что редко оканчивались без того, чтобы множество учеников не пропустило срок, а некоторые и вовсе не пропали. В новых семинариях первый вакат оттягивался обыкновенно на несколько лет. Например, в Воронежской семинарии первый вакат по просьбе учителя Стасиевича назначен был уже на третий год после ее основания. Отпуск был дозволен только на один месяц (август); отпущенных учеников велено обязать подписками о непременном возвращении к сроку и всех снабдить паспортами, в которых прописать, «что должен он (ученик) у отца, или сродников его в доме до означенного срочного числа трезвенно и благоговейно обходиться и на показанный срок с тем пашепортом в семинарию явиться, а ежели он с тем пашепортом не на той дороге или не в том месте, куда он отпущен, явится, или и в том месте, но за сроком, то его за беглеца почитать и духовным того места управителям ловить и присылать в духовную консисторию при доношениях, за что они студенты наказаны будут жестоко, а с отцов их и сродников возьмется штраф по указу, чего ради описывать их студентов в тех пашепортах в рост, в лета и в приметы ... и кто имяны студенты, — прибавлял консисторский указ, — и когда тобою учителем в домы отцов их отпущены будут, подать Его Преосвященству при репорте ведомость»*. В прошении Стасиевича об отпуске учеников говорится, что такая оттяжка вакации была принадлежностью собственно новых семинарий, а в старых успевших уже устроиться, «везде студентам от 15 июля до сентября 1 дня, которые похощут в домех отцов своих побывати, дается позволение», но всем ли, неизвестно. Судя по некоторым известиям, например, по приведенному из истории Владимирской семинарии о мальчике Тимофееве, которого не пустили на побывку к матери, жившей в самом Владимире, даже в светлое Христово Воскресенье, можно думать, что в отношении к ученикам-новичкам указанное постановление Регламента наблюдалось и не в новых семинариях. Первый вакат во Владимирской семинарии был оттянут еще дольше, чем в Воронежской, на целые 6 лет, да и в это время (1756 г.) разрешен был уже вследствие только крайней необходимости распустить учеников, по случаю открывшейся между ними какой-то повальной болезни**.

______________________

* Воронеж. ЕВ. 1867. С. 375-276.
** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 45

______________________

Епархиальное и школьное начальство, очевидно, смотрело на духовные школы с той же точки зрения, с какой смотрел на них автор Духовного Регламента: как на заведения воспитательные, назначенные к созданию если не новой породы людей — потому что до времени Екатерины II русская педагогика еще не возвышалась до такого широкого понятия о воспитании, — то по крайней мере новой породы священства, что было тогда согласнее с профессиональными понятиями об образовании. Но на самом деле воспитательная практика этих школ стояла далеко ниже, хотя тоже не совсем ясных, педагогических идей Регламента, руководствуясь исключительно понятиями юридическими и служебными и ставя своей главной задачей не нравственное развитие воспитанников вообще, а их выучку, специальное приготовление к их будущей службе. Самая школа, как мы уже замечали, становилась при этом только необходимым преддверием службы, ее предварительною частью. Ученик трактовался как полный гражданин, человек уже служащий и присяжный. При поступлении в школу он наравне со своим учителем давал присягу на верноподданство, что будет, как говорится в инструкции Питирима «действовать вся по силе указов Ее Имп. Величества безленостно, со всяким прилежанием, пренебрегая всякие свои угодия и успокоения и не притворяя себе никакого невежества и во всем поступать, как доброму слуге и подданному надлежит»; во время розысков по духовенству о присягах в 1730-х годах правительство очень серьезно исследовало, все ли школьники были у присяг. За многие проступки ученик судился не школьным начальством, а в обыкновенных присутственных местах своего ведомства, в духовных правлениях и консисториях, а за скалывание «слова и дела» его как политического преступника или свидетеля привлекали в губернскую или же в саму Тайную Канцелярию. Его бегство из школы трактовалось как дезертирство человека служилого.

При таком слиянии школьного образования со службой педагогические начала в школе, естественно, заменялись юридическими, которые к тому же были более понятны тогдашнему начальству, а воспитание обращалось в одну дисциплину, которая вместо нравственного развития имела своей задачей лишь водворение внешнего порядка, благопристойности и субординации. Вот почему от первой половины XVIII в. до нас дошло чрезвычайно мало памятников старой семинарской педагогики, но зато весьма достаточное количество известий о дисциплинарных порядках и мерах, которыми специально занималось школьное начальство. В указах епархиальных начальств о надзоре за семинаристами в разных семинарских инструкциях и делах по проступкам учеников однообразно переписывались и приводились на справку одни и те же известные нам пункты Духовного Регламента дисциплинарного характера. Правила морали, в тесном смысле педагогические воззрения, когда их уже непременно приходилось тут как-нибудь высказать, тоже недалеко возвышаются над чисто дисциплинарными требованиями порядка и благопристойности, вследствие чего, между прочим, стараются внушить духовным воспитанникам мораль не столько общечеловеческую, сколько, так сказать, сословную, отвратить их от поведения именно «церковническому чину» не пристойного. Так, инструкция Питирима Нижегородского требовала: «...бесчинного и зазорного жития, пьянства, лакомства и всякой игры, брани, драки, татьбы, обманства и прочих тому подобных, закону Божию и чину церковническому подозрительных причин отнюдь бы никто не чинил». В указе 1740 г. об учреждении Новгородской семинарии велено огородить семинарские палаты «особым двором, чтоб ход был один, дабы приставленным удобнее было за ними (учениками) смотреть, чтоб они не имели случая по своим волям по улицам таскаться и излишним гуляньем и непристойными обхождениями и забавами напрасно время не тратили, но во всем, как в учении, так и в прочем их состоянии и поведении, над ними непрестанное имелось смотрение». Далее говорится о «порядочном» хождении «по сигналам учителей» в церковь, в классы, за трапезу, к спанью и требуется, чтобы семинаристы везде «учтивыми обхождениями себя показывали». «Равным образом на их нравы, обычаи и поступки надзиратели и учители должны иметь радетельное смотрение, дабы они во всех своих поведениях так, как добродеяние, учтивость, пристойная покорность и честь повелевает, всегда чинили, а лжи и неверности и прочие духовным чинам непристойные пороки заранее были у них искоренены». В истории Троицкой семинарии передается известие, что в самом начале ее существования архимандрит Лавры Кирилл Флоринский написал для нее инструкцию о поведении учеников, которую потом читали ученикам каждую субботу; из этой не дошедшей до нас инструкции сохранилось в семинарских делах одно правило: «...слов мерзких никогда ни внутрь, ни вне семинарии, хотя бы с своим учеником или с кем другим случилось разговаривать, не произносить»*.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 12. Примеч.

______________________

Практика семинарской педагогики доводила это преобладание юридических и дисциплинарных воззрений на воспитание еще до больших крайностей, сводя всю нравственность воспитанника на одно аккуратное исполнение оффиций своего звания и делая из школы какую-то неестественную копию корпорации не учебно-воспитательной, а чисто служебной со всеми обычными чертами последней: строгой субординацией на началах обычных тогдашних служебных отношений между командирами и подчиненными и вдобавок еще монашеского принципа послушания, с обычными карательными мерами за нарушение оффиций и преступления и даже с обычными формами тогдашнего приказного делопроизводства, характер которого достаточно известен. Тупая канцелярщина, господствовавшая у нас с самого начала XVIII в. по всем ведомствам, в царствование Императриц Анны и Елизаветы доходила до какой-то совершенно отрешенной от жизни юридической схоластики, рассматривала всякое дело с полною бюрократическою отвлеченностью и бездушностью, подводила к нему свои форменные справки по Государеву уложению и новым указам Их Имп. Величеств и прописывала показанное там количество плетей и кнутов, урезывание носов и ушей и т.п. наказания, не обращая ни малейшего внимания ни на личность попадавшегося под ее практику, ни на обстановку рассматриваемого дела, кроме того, путаясь в своих мелочных и пустых формах; каждое, самое пустое дело тащила целые годы по длинному ряду инстанций, плодила его донельзя своим крючкотворством и растила из него целую гору бумаг. Опутав собою все государственные ведомства, она проникла затем и в разные частные отношения, где один человек думал разыгрывать роль начальника для других — в отношении хозяина к рабочим, помещика — к крестьянам и лакеям, монастырского настоятеля — к братии и служкам, священника — к причетникам и т.д. В кругу своих подчиненных каждый старался пародировать эти почему-то соблазнительные тогда порядки канцелярий, их указы, промемории, доношения, входящие и исходящие бумаги, справки и самую манеру резолюций и наказаний провинившимся. В старых бумагах наших монастырей и помещичьих усадеб можно найти множество этих образчиков подражания канцелярским порядкам: как, например, покупка какого-нибудь предмета для монастырского или барского обихода принимала форму целого дела, которое несколько дней шло по инстанциям низших властей, чрез контору, приказчиков, казначеев, старост, проходило по журналам, входящим и исходящим книгам, толстея день ото дня от пожираемых им бумажных справок, помет и пр., и оканчивалось исполнительным доношением, которое тем же порядком, но в обратном виде шло снизу доверху, до главного хозяина, или как возникло целое дело по всем формам о наказании известным количеством плетей пьяного кучера и т.п.

Та же система проникала и в семинарскую жизнь, что было для нее тем легче, что первым семинарским начальством, как мы видели, были органы общего епархиального управления, члены консисторий попреизлиху деловые люди, и что школьная администрация составляла только отрасль общей епархиальной администрации, которая не могла и создать для школьной жизни какой-нибудь иной организации, кроме организации по типу юридическому, канцелярскому. «Отношения учителей к ученикам и учеников между собою, — характеристично замечает автор истории Владимирской семинарии, — были чрезвычайно ложные и странные. Собственно нравственных отношений ни в том, ни в другом случае не было; самые добрые наклонности иного начальника или наставника уступали неуместной и нелепой официозности. Учителя слишком униженно держали себя пред начальством. Ученики смотрели на учителей не как на добрых наставников, но как на слишком строгую полицейскую власть; они умели только бояться, а не любить и уважать». Все это было совершенно понятно при замене нормальных педагогических основ школьной жизни основами юридическими, когда вместо моральных принципов педагогика держалась на одной оффиции, авторитет наставника заменяла для учеников авторитетом закона и делала этого наставника только блюстителем закона, начальством. Вот и другая черта школьных отношений, подмеченная тем же автором: «...на проступок ученика смотрели не как на проступок мальчика или юноши, а судили его как взрослого, даже как гражданина. Положим, подрались ученики между собою в обыкновенный будничный день; это легко могло сойти с рук, особенно, если никто из них не жаловался, но если то же самое происходило в торжественный день, они судились в консистории по всем формальностям, и не как ученики, а как взрослые, как и все граждане, нарушившие спокойствие и тишину такого дня. Начальники и наставники как будто боялись стать в отношения к ученикам неофициальные; мало-мальски важное распоряжение или приказание отдавались на бумаге, причем от учеников требовалась расписка в ее чтении. Со своей стороны ученики обязывались обращаться к начальству преимущественно на бумаге. Украли, например, у семинариста одежду — он, подозревая товарища, не прямо заявляет об этом начальству, но по всем правилам тогдашней казуистики подает прошение о разыскании украденного. Даже когда случались факты, прямо вызывающие наставника обратиться к ученику с серьезными внушениями и рассуждениями, то и в таких случаях учитель как бы не смел стать в положение наставника».

Юридический характер воззрений на проступки школьников мы уже имели случай видеть в делах о беглых учениках. За более тяжкие вины ученики судились в общих со всеми присутственных местах своего епархиального ведомства — это прямо обозначало, что школьный суд трактовался только как низшая инстанция общего епархиального суда, которая имеет право вершить дела известного дисциплинарного суда между людьми ее ведомства, а более важные должна переносить дальше — в консисторию. По инструкции Питирима Нижегородского начальство духовной школы уполномочивалось судить школьника даже в «легких винах» только до пяти вин, а о шестой обязывалось доносить уже духовному судье, которому, в свою очередь, повелевалось, «сыскав такового преступника и сковав в ножные железа», отсылать в Нижний в архиерейскую канцелярию на его учениковых подводах, совершенно так же, как производилась отсылка виновных в чем-нибудь священно- церковнослужителей. За воровство и прочие тяжкие вины велено было прямо отсылать виновных в канцелярию, не судя школьным судом. К довершению всего инструкция присовокупляет к этому правило, очевидно, скопированное с правил общего законодательства: того, кто за кем сведав какую вину утаит, подвергать равномерному наказанию, чему и виноватый подлежит, — правило слишком безнравственное для школы, хотя и постоянно практиковавшееся в наших духовных школах, и в самой общественной жизни XVIII в., служившее только поддержкой страшной язвы доносов и крючкодейства. Замечательно то, что правило это распространяется и на учителей, которые таким образом становятся в юридическую ответственность за своих учеников перед высшим своим начальством не как педагоги за своих питомцев, а как одни граждане за других: «...ежели и вы, учители, сами виноватому в чем учините послабление, воспримете равномерное наказание, как и об учениках показано»*. В случае обвинения семинариста в уголовном деле, например, в краже, дело о нем, как мы это видели из дела о беглом 13-летнем мальчике, укравшем лошадь во Владимире, не заканчивалось и в консистории, а переносилось в светский суд, потому что консистории в подобных делах принадлежал только первоначальный суд над людьми своего ведомства, а для окончательного решения дела и исполнения приговора виновные отсылались в провинциальную, или губернскую канцелярию. Тем более, разумеется, такая отсылка школяров к светскому суду имела место в делах политических.

______________________

* Макарий (Миролюбив). История Нижегородской семинарии. С. 10; Инструкция Питирима Юрьевец-Поволгской школе // ВОИДР. 1851. Кн. XVII.

______________________

На дела этого последнего рода в первой половине XVIII в. был громадный запрос у подозрительного правительства. Язва политических доносов, заразившая вследствие этого все русское общество с самых верхних слоев его до самых нижних, благодаря тому же юридическому взгляду на учеников, успела проникнуть и в духовные школы. Политического в них ровно ничего не было, но Тайная Канцелярия специально обязана была верить всякому вздору доносов. Ученики, как и другие подданные Российской империи, тоже стали сказывать за собою «слово и дело», то желая избавиться от наказания, то стремясь к совершенному увольнению из семинарии, то просто из детской злобы на какого-нибудь сурового педагога, из злорадного желания насладиться видом его бессильной злобы и его тревоги вследствие опасения самому попасть в бестолковую и жестокую власть Тайной Канцелярии, из которой редкие уходили целыми. После произнесения магических слов, на всех наводнивших тогда ужас, ученик сейчас же выходил из-под власти своих педагогов — и кто знал, что он мог насказать на них на допросах? В Тайной Канцелярии редко кому удавалось очиститься даже от явной клеветы и то после неизбежных пыток, но легко можно было оказаться и на самом деле виноватым, после чего впереди предстояли страшные муки, а может быть, даже ссылка куда-нибудь в Нерчинск или Охотск, смотря по тому, какой оборот примет дело; для этого, например, достаточно было, чтобы учитель или префект ударил ученика в высокоторжественный день.

Во Владимирской семинарии (в 1759 г.) был такой случай. В праздник Рождества ученик Снегирев в пьяном виде прибил товарища. За обиженного вступился учитель Воронов и собирался, как следует, высечь обидчика и посадить на цепь. Снегирев еще раньше этого вытерпел жестокую экзекуцию от Воронова, был зол на него и теперь в пьяном виде решился сорвать на нем свое сердце, оттолкнул его от себя, сказав за собою «слово и дело», и с торжеством вышел из учительской комнаты, оставив его крайне озадаченным. Поднялась суматоха в семинарии, а затем в консистории, которой немедленно дано было знать о происшествии и которая в тот же день собралась на экстренное заседание. На консисторском допросе Снегирев отперся от сказанных им слов и показал, что только оттолкнул от себя учителя, сказавши, что наказывать себя не даст, а «слова и дела» не говаривал. Но на этом показании в таком важном тогда деле остановиться было невозможно; консистория дала ученику и учителю очную ставку, на которой оба они остались при прежних показаниях, после чего поставлено было ученика отослать в провинциальную канцелярию, а учителя Воронова держать до окончания дела в консисторской тюрьме на его иждивении. Дело могло протянуться очень долго, и Воронову, Бог знает, когда пришлось бы освободиться от тюрьмы, если бы, к счастью его, Снегирев не сознался в провинциальной канцелярии, что действительно сказал «слово и дело», но от пьянства, желая избыть наказания и не зная ни за кем ничего тайного. Провинциальная канцелярия после этого отослала его в Москву, где порешили бить его плетьми и отослать обратно в консисторию для исключения из духовного звания в подушный оклад. Пока это дело шло, бедному учителю все-таки пришлось просидеть в консисторской тюрьме целых три месяца на своем содержании и в страшной тревоге за свое будущее*. Педагогические меры в отношении к ученикам в стенах самой школы исключительно состояли в наказаниях, которые притом же, как и следовало ожидать, имели не нравственно-исправительный и воспитательный характер, а именно карательный, совершенно согласный с общим юридическим взглядом на школьную жизнь и учеников, и были весьма суровы. Наказания эти иногда регламентировались и в этом случае пересчитывались и прилагались к разным винам совершенно в той же форме, как наказания уголовные; например, в инструкции Питирима за легкую вину, кроме татьбы и других тяжких вин, до двух раз велено наказывать ученика словесным выговором, в третий раз в собрании учеников смирять шелепами, в 4-й и 5-й наказывать плетьми и недельным заключением в тюрьму, в 6-й раз доносить о виновном духовному судье. Приемы наказания не ограничивались только указанными в этом скудном их перечне, были очень разнообразны и большею частью вполне зависели от изобретательности школьных начальств и учителей; тут были и коленопреклонения на горохе и без гороха, более или менее продолжительные, и заимствованные из южных школ удары палями по рукам, и сажание на цепь, и нещадное сечение в одну и в две лозы, даже на воздухе, иногда биение батогами, даже кошками и тому подобные «мучительства семинарские», от которых, как жаловались ученики, «жить в семинарии становилось всячески не возможно» и от которых они иногда готовы были спасаться даже в солдатстве.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 81-83.

______________________

В истории Псковской семинарии встречаем указ преосв. Симона Тодорского (от 1745 г.), которым определялись педагогические полномочия ректора и префекта семинарии; последний уполномочивался наказывать по своему личному усмотрению всех учеников до философского класса, а философов мог штрафовать только с согласия ректора*. Но подобные ограничения едва ли были распространены по семинариям; и префект, и все учители в кругу своих учеников постоянно были полными хозяевами и могли по Регламенту наказывать виновных «всякими по рассуждению наказаниями». Еще менее можем ожидать от описываемого времени распоряжений, которые бы ограничивали самую суровость школьных наказаний: в качестве необыкновенного и едва ли не единственного в этом роде факта указываем на распоряжение Переяславльской консистории от 1758 г., т.е. от самого конца описываемого времени, предписывавшее прямо не наказывать учеников Переяславльской семинарии жестокими наказаниями**. Система сурового карания виновных развита была тогда по всем ведомствам и, можно сказать, во всех сферах жизни, а в школах считалась до того необходимой, что даже самые добрые и любимые учениками наставники ставили себе непременным долгом держаться ее как можно крепче***. Высшее начальство само требовало, чтобы воспитатели не давали потачки воспитанникам, и одобрительно принимали их официальные донесения о варварских истязаниях последних как о доказательствах их служебного усердия и ревности к своему делу. Вот как однажды доносил Невскому монастырскому собору об исправлении учеников учитель Петербургской Невской семинарии, знаменитый Адам Селлий, даже не русский ученый, а приехавший к нам с более нас образованного Запада. Ученик Брызгалов, писал он, три недели притворялся по лености больным, «но я его служительским хлебом и розгами в прежнее здоровье привел», после этого «он публично людем, в здешней слободе живущим, доношение на меня показал, что я его неверно учил, что он у меня позабыл больше, нежели научился, что я его братским хлебом не кормил и проч. Того ради укрепляю я ему получше ученые вещи плетьми, дабы он их не позабыл»****. Среди этой грубой системы семинарских экзекуций и вырабатывались эти долго господствовавшие в наших бурсах, дожившие и до нашей памяти, типы старых бурсаков-кремней, притерпевшихся к плетям и физической боли экзекуций до такой степени, что, по пословице, уже ни за каким лишним тычком не гнались, способны были выдержать какие угодно истязания от начальства, не уступив ему ни на волос, могли хоть сейчас же отправиться под шпицрутены солдатской службы или под муки Тайной Канцелярии, вырабатывался тот и доселе известный по преданиям бурсацкий закал, во имя которого всякая чувствительность, нежность нравственного чувства, особенно совестливость пред педагогическими внушениями преследовались в среде учеников, как черты бабьи, недостойные порядочного бурсака, закал, который обязывал человека и делал для него возможным не поморщиться под самыми жгучими ударами, и этою геройской, презрительной бесчувственностью к наказанию уколоть и посрамить бесившегося педагога. Педагоги страшно мучились с подобными «детинами непобедимой злобы» и обращались иногда к архиереям с просьбами вроде, например, такой, какую в 1761 г. подали вяземские учителя Парфению Смоленскому, докладывая ему, что многие ученики совсем отбиваются у них от рук, и прося позволения выгнать таких из училища, хотя-де «таковым обыкновенное по регулам наказание и бывает, но они, не приемля то за страх, ласкаются тем, что школьное наказание им на теле сносно, чего ради не только не можно таковых привесть к указному учрежденного учения окончанию, но и не надежно ожидать от них успеха»*****. Выйдя потом из школы на службу, эти закаленные люди, презиравшие и свои, и чужие страдания, сами делались тиранами своих подчиненных или, по крайней мере, своих жен и детей и верными продолжателями той же системы кар и жестокостей. Не знаем, много ли было тогда людей, которые способны были возмущаться господством этой системы, но знаем, что с течением времени число их и в школах, и на духовной службе все увеличивалось и под конец описываемого времени в среде их созрела сильная и плодотворная реакция господствовавшему доселе порядку вещей, реакция, принесшая плоды уже в царствование Екатерины II.

______________________

* Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 33.
** Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1300.
*** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 56-57.
**** Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 19-20.
***** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 164.

______________________

Вследствие такого преобладания в школьном воспитании юридических начал над нравственными собственно педагогические отношения учителей и начальников к ученикам были, разумеется, крайне слабо развиты. Во всем строе тогдашней школьной корпорации видим не детей и отцов, как бы следовало ожидать, а исключительно подчиненных и начальников или, как их тогда выразительно называли, командиров. Командирство это охватывало собою все школьные отношения сверху донизу. Ректор был командир префекта и учителей, префект и учители — командиры учеников и служителей. Между самими учениками одни были командирами других и обязывались чисто начальственным надзором за последними и служебными доносами о их проступках под угрозой законного наказания за недонесение. Выше всех стояли лучшие ученики высших классов, сами занимавшие должности учителей для учеников низших классов. За ними следовали классные и комнатные «сеньоры», или старшие, наблюдавшие за всей дисциплиною в классе или в комнатах, и «аудиторы», или нотаторы, из которых каждый приставлялся к 5-10 человекам из своих товарищей для ежедневного прослушивания их в знании заданных им уроков и надлежащей о том отметки в особой нота-те или эррате. Все эти ученические чины были перенесены в семинарии целиком из Киевской академии. Для нас особенно любопытно то, что прежде, чем они были усвоены в некоторых школах, заведенных и управлявшихся архиереями-великоруссами, например, в Нижегородских школах преосв. Питирима, распределение учеников по рангам, с целью надзора одних за другими, прямо было снято с порядков обычного древнерусского строя низшей администрации: ученики разделялись на станицы и поставлялись под надзор избранных между ними же десятников, пятидесятников, сотников и старост — людей добросовестных: о замеченных за рядовыми учениками проступках десятники доносили пятидесятникам, эти — сотникам, а сотники — старосте*.

______________________

* См.: Инструкция Питирима Юрьевец-Поволгской школе // ВОИДР. 1851. Кн. XVII; Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 10.

______________________

Кроме этих официальных командирских чинов, было много командирств неофициальных, признававшихся семинарскою средою только практическим образом, de facto; такими командирами были все ученики высших классов в отношении к ученикам низших, разные ученики, назначавшиеся для наблюдения за приемом сборного хлеба и других припасов и за выдачей их на расход, ученики, служившие келейниками у ректоров, префектов, учителей и тому подобные люди.

Все эти крупные и мелкие командиры держались в отношениях к своим подкомандным одной и той же системы грубой строгости, величания своим начальством и внушений перед собою страха посредством разного рода истязаний. Грубые права командира были необходимой, общепризнанной принадлежностью его командирства. На него и жаловаться было небезопасно, потому что жалоба была бы принята как явный знак восстания со стороны жалобщика против субординации, которая соблюдалась больше всего. Даже в случаях крайних злоупотреблений командира, когда подкомандный человек окончательно терял терпение, жалоба с его стороны сопряжена была с большими затруднениями: нужно было подавать челобитную на бумаге, начинать формальное дело с разными справками, допросом свидетелей и т.п., и при этом подвергаться немалому риску, потому что начальство считало непременным своим долгом поддерживать командира во имя дисциплины и порядка. При возникновении подобных жалоб первым делом начальства была справка, действительно ли челобитчик находится под командой ответчика, потому что это обстоятельство играло первую роль и в движении всего дела и в определении окончательного по нему решения. Действительный командир редко получал сколько-нибудь серьезное внушение за свою жестокость. Начальство проявляло свою строгость преимущественно только над командирами-самозванцами, отчасти также над превышавшими свою власть. Фальшивых командиров было тогда тоже немало, особенно между разными келейниками и лакеями семинарских начальников и учителей, которые не упускали случаев пользоваться своею близостью к этим настоящим источникам власти и сильно зазнавались перед всеми учениками и служителями школы. Приведем образчики дел по жалобам на действительных и недействительных командиров из историй Владимирской и Воронежской семинарий.

В 1752 г. весной из архиерейского дома во Владимире поступила в тамошнюю семинарию жалоба на командира над певчими Афанасьева. Архиерея в городе тогда не было в связи с отъездом в Петербург, и старший его хора, этот самый Афанасьев, сильно загулял. После одного особенно удачного хождения с пасхальными концертами по купцам он воротился вечером домой с сильною потребностью показать свое командирское значение, явился в этом состоянии в певческую столовую и привязался ни за что ни про что к певчему Трофимову: «..я-де тебя высеку, понеже я твой командир». «Хотя-де ты и командир, — отвечал тот, — а бить тебе меня не за что». Афанасьев принял это за грубость, рассвирепел, ударил Трофимова в лицо, этот выскочил из палаты с криком: «Караул!», — Афанасьев за ним и принялся таскать его по архиерейскому двору. На допросе командир оправдывался тем, что хотел только пожурить Трофимова и звал его для этого к себе в келью, но он ослушался, за что и был наказан. Несмотря на то, что по другим справкам он оказался вполне виноватым, как в беспорядке, который был произведен им в доме Его Преосвященства, так и в пьянстве, начальство оставило его все-таки без наказания, вероятно, чтобы не уронить его командирского авторитета, и таким образом благословило его и на дальнейшую командирскую практику подобного рода.

Вот другое дело о недействительном командире. В той же семинарии у учителя-иеромонаха Палладия был келейником ученик Гусев, детина нахальный и к тому же пьяный, от которого много доставалось и товарищам, и семинарским служителям. Долго он командирствовал, не зная удержу, колотил и сек кого попало, и никто не смел жаловаться на такое важное лицо, хотя официальной команды он и не имел. Наконец, в 1752 г. открылся подходящий случай разоблачить его командирское самозванство. У повара Алексеева собака стащила из кухни рыбу, которую он готовил к столу учителя Палладия. Явился на кухню Гусев за кушаньем и, узнав о несчастье, вышел из себя, начал бить повара по щекам, потом, не урезонившись этим, «велел другому служителю принести еще розог: и оными розгами, — показывал повар, — меня, именованного, он, Гусев, велел бить немилосердно и ругался всячески, и похвалялся еще больше бить». Сошло бы ему и это с рук, если бы, на его беду, вся эта экзекуция не пришлась на 24 ноября, как раз в тезоименитство супруги наследника, Великой Княгини Екатерины Алексеевны. Кто-то надоумил об этом Алексеева, и вот в семинарскую контору явилась от него просьба на имя Преосвященного, что-де так и так, наказан в такой великий день, прошу его, Гусева, допросить и учинить с ним, как по Ее Имп. Величества законам надлежит. На формальном следствии по этому делу обвиненный показал, что повара бил за дело, а о высокоторжественности дня в сердцах запамятовал. Последнее оправдание принято было во внимание, и контора на этом обвинительном пункте больше не настаивала; не обратила она затем никакого внимания и на нравственное безобразие этой расправы зазнавшегося бурсака с пожилым служителем и привязалась только к тому, что он не имел права бить повара, потому что не был поставлен над ним командиром. Вот сама резолюция, всего лучше обрисовывающая понятия тогдашних педагогов о правах командиров: «...семинарская контора, рассудив, что оный студент Гусев, над оным поваром Алексеевым никакой каманды не имеющий, так дерзостно бить отважился, — ибо если бы поименного повара Алексеева в чем была погрешность, то ему, Гусеву, не имея команды, ни почему бить не следовало, а должно о том кому следует представить, а собою, сверху всякого права, дерзостно так устремляти, что не точию по щекам, но и розгою, положа, наказывал, как командующий, — постановила наказать его, Гусева, при собрании всех студентов, учинив нещадное розгами наказание, дабы и другим, на сие смотря, так бесстрашно делать было неповадно». Т.е., если бы то же безобразие учинил другой, действительный командир, нечего было бы и толковать об этом, да и сама жалоба едва ли была бы подана, как неправая*.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 58-63.

______________________

Мы уже упоминали, что в число семинарской прислуги входили иногда разные штрафованные духовные лица. Несмотря на то, что это были люди уже вполне самостоятельные, бывшие на церковных должностях, семинарскому командирству со всеми его последствиями должны были подчиняться и они наряду со всеми служителями. Нужно заметить при этом, что в семинариях и между учителями, и между учениками непомерно развивался дух ученой кичливости, по которому они считали себя какими-то высшими существами и ни во что не ставили какого-нибудь попавшего в их среду дьяка, не знавшего ни единого латинского слова. Очень плохо приходилось среди такой высокоученой братии не только церковникам, проходившим в семинариях служительские должности за разные провинности, но и таким, которые прикомандировывались сюда епархиальною властью к разным делам. Вот, например, какое прошение один такой церковник подал в 1746 г. преосв. Феофилакту Воронежскому на учителя Воронежской семинарии Стасиевича. «Имеюся я, нижепоименованный, (Михаил Попов. — П.З.) в том доме Его Преосв-ва при семинарии у приходу и расходу денежной казны, и сего декабря 21 дня показанный учитель призвал меня, именованного, пред себя и учал мне говорить, что у тебя школьником рыбы нет, и я ему на то ответствовал, что мне как от Его Преосвященства, так из Воронежской духовной консистории от присутствующих приказу никакого о покупке той рыбы не было; и оной учитель, взяв меня, именованного, за волоса, поваля наземь, и приказал школьникам держать и бил в три раза, заворотя рубашку, из своих рук превеликою калмыцкою плетью и мучительски безвинно; и дабы указом повелено было: на мне, нижайшем, бои осмотря, описать, а показанного учителя в Воронежской духовной консистории сыскать и в безвинном мучительстве таком меня, именованного, в бое допросить, а по допросе учинить с ним, как указы повелевают». Челобитная сильно напирает именно на безвинность боев, давая знать, что если бы челобитчика за вину отстегали калмыцкою плетью, то ему бы и челом бить было нечего. По резолюции преосвященного, консистория на другой день в своем заседании осмотрела бои, «а по осмотре на нем, Попове, явилось, — как гласил протокол, — седалище все избито, и имеются великие синевые знаки, и как латинской школы учитель Стасиевич его Михаилу калмыцкой плетью бил и приговорил ему, Михаилу: "Для чего ты моего пива не варишь и на поварне не работаешь"». Чем кончилось это дело и наказали ли чем-нибудь Стасиевича, неизвестно*.

______________________

* Воронеж. ЕВ. 1867. № 6. С. 204-205.

______________________

Основные черты семинарской дисциплины вполне прилагалось начальством даже не к одним ученикам, но и к самим учителям. Ректор, а тем более архиерей обращались с ними совершенно так же, как они сами обращались с учениками. Старинная грубая система управления, вся основанная лишь на «смирении» подчиненных, имела тогда самое широкое применение в практике. От действия ее в епархиальном управлении, к которому причислялось и школьное, не были изъяты и самые почтенные духовные сановники, протопопы и архимандриты, нередко подвергавшиеся в консисториях унизительным телесным наказаниям, тем менее могли считать себя застрахованными от подобных мер тогдашней административной практики учители духовных школ, положение которых в ряду епархиальных чинов было очень невысоко. Известная нам инструкция Питирима, определив наказания за школьные вины учеников — кандалы, шелепы, плети, — вслед за этим прямо говорит, что и учители за свое послабление подлежат «равномерному наказанию, как и об учениках показано». Что слова эти не были только пустой угрозой, которая, впрочем, и сама по себе выразительна, на это имеем фактические указания, относящиеся притом же к самому уже концу описываемого времени. Так, по преданию известно, что указанные меры смирения в 1750 г. заставили бежать из Казанской семинарии одного из лучших ее преподавателей из ее же воспитанников, знаменитого потом витию Гедеона Криновского, бывшего тогда уже монахом и назначенного даже в префекты; беглеца приютила в своих стенах Московская академия. Подобный же случай известен из биографии митрополита Московского Платона (Левшина). Во время своего учительства в Московской академии, будучи еще светским преподавателем пиитики, он проходил должность академического катехизатора и своим необыкновенным ораторским талантом привлекал на свои катехизические беседы такую массу слушателей, что академическая аудитория не могла их вмещать. На беду молодого оратора, этой ранней славе его, стяжавшей ему почетное прозвание московского апостола, позавидовал присутствовавший в Московской синодальной конторе Переяславльский архиерей Амвросий, потребовал тетради его поучений к себе, к чему-то в них придрался и порешил высечь учителя Левшина перед собранием академии и выгнать из службы. Наказание это не было исполнено благодаря только заступничеству ректора Геннадия Драницына, который производил следствие по этому делу и не нашел в беседах катехизатора ничего предосудительного. Таким образом, грозный для своих учеников как полный их командир, учитель сам должен был постоянно трепетать пред своими собственными командирами, в отношении к которым был крайне маленьким и бесправным человеком.

Такая низменная постановка учительского звания, составляющая весьма характерное явление при изучении учебно-воспитательной части тогдашних школ, была необходимым результатом того же исключительно служебного взгляда на науку и школу, который уже достаточно нами обрисован. Образование имело значение только практическое, для известного рода службы, к которой приготовляло человека, а не само по себе. Равным образом и ученый человек оценивался не по своему личному ученому достоинству и ученой профессии, а по своему служебному рангу, который один давал права и авторитет. Если и теперь для возвышения достоинства ученого человека, профессора, учителя, государство находит еще нужным возводить его в известный ранг и определяет достоинство ученых степеней и званий посредством приложения к ним известных канцелярских чинов, то в прежнее время, время еще крайне незрелой цивилизации, без этого положительно нельзя было обойтись. Ученый без ранга и служебного положения не внушал к себе уважения, был совершенно бесправен пред человеком служилым и в высоком ранге, часто был настоящим его холопом, по крайней мере, постоянно нуждался в его покровительстве, а для этого должен был принижаться перед ним, льстить ему как меценату. Это меценатство ранга над наукой и литературой охватывало собою всю сферу образовательных учреждений от Академии наук до школы грамотности и всех лиц, служивших делу образования, от Ломоносова, у которого был меценат Шувалов, до пономаря, учившего ребят читать по Часослову. Встречаем и такие явления, что мог сделать человек ранга, невзлюбивший человека ученого: Волынский хлещет по щекам Тредьяковского. В самой Академии наук люди науки, профессоры, вызванные из-за границы, должны были лакейничать пред чиновником Шумахером или уезжать, откуда приехали.

В Духовном ведомстве наука была более знакома властям и ценилась ими высоко, но тоже не столько сама по себе, сколько по отношению к интересам духовной службы, которым вполне подчинялась. Звание ученого, должность учителя и здесь не могли еще быть самостоятельной специальностью, давать человеку положение и права в пределах его ведомства сами по себе. Оставаясь только при них одних, он только и мог существовать под меценатством представителя духовной службы — архиерея, оставался чем-то в роде безместного, бесправного наемника, служащего на частной службе по найму, и сам смотрел на свое учительство как на состояние лишь переходное, как на средство заслужить внимание епархиального начальства и потом получить чрез него настоящее служебное положение в священстве, или монашестве. Когда учительство соединялось с другою, епархиального должностью, то положение учителя определялось именно этой последней, а первое при ней считалось только побочным послушанием, которое, как мы знаем, даже иногда не вознаграждалось и особым окладом. Остатки подобных понятий, в свое время господствовавших, сохраняются, как известно, и доселе у многих духовных властей, все еще не привыкших мыслить духовную науку без духовного ранга. Единственная возможность светскому учителю духовной школы приобрести некоторые права открывалась только тогда, когда он делался интендантом или префектом (ректором мог быть только монах), вообще как-нибудь приставлялся к школьной администрации, т.е. сам делался чиновником, органом епархиального управления над школою и, следовательно, командиром.

При всей своей ревности к развитию школьного образования архиереи держали своих учителей в довольно черном теле за исключением разве учителей высших классов, но и то больше потому, что высшие науки преподавались лицами, имевшими более или менее высокий духовный сан. Материальная обстановка учительской должности нам уже известна. Невысоко было положение учителя, когда он ничем почти не отличался от служек архиерейского дома, часто вместе с ними имел и помещение, и стол, получал 20-30 р. годового оклада, был поощряем в своем усердии к делу праздничными подачками платков и кушаков за поздравление начальства витиеватою речью и состоял в полнейшей зависимости от воли своих командиров, и епархиальных, и школьных, которые по своему личному усмотрению могли и лишить его места, и наказать каким-нибудь школьническим наказанием. В некоторых семинариях учители подчинены были надзору ректоров на тех же основаниях, как ученики, например, одинаково с последними не смели без дозволения ректора выходить за стены семинарии*. Прав у учителя не было, кроме разве командирских прав над учениками, а между тем в назначении ему количества тяжких обязанностей и работы не скупились. Как бы ни велико было число учеников в школе, в определении числа учителей епархиальное начальство наблюдало обыкновенно крайнюю экономию. На целый класс полагался один только учитель, так что сколько открывалось классов, столько же при школе было и учителей. Таким образом, каждый учитель должен был всякий день заниматься с учениками бессменно в течение всех учебных часов, которых было притом же немало: ученики находились в классах утром с 7-ми до 10-го и 11-го часа, да после обеда от 1-го часа до 4-го; ученики русского класса для большей практики в чтении и письме учились еще дольше, с 6 часов утра, а после обеда от часа до 6 вечера**. Кроме того учителю еженедельно приходилось читать и поправлять разные ученические версии, экзерциции и оккупации; не говорим уже о приготовлении разных отчетов об успехах учеников, которое возлагалось на него же. Притом же и такое, в обрез, необходимое число учителей существовало еще далеко не во всех, а лишь только в более богатых семинариях, как то: в Троицкой, Новгородской, Харьковской, отчасти в Казанской. В большей части семинарий старались сократить и это число, соединяя в одних руках преподавание нескольких предметов иногда в разных классах, и облегчая в таком случае непомерные труды учителей только чрез допущение к преподаванию низших предметов учеников старших классов. Даже в такой, довольно богато обставленной семинарии, как Переяславльская, некоторое время существовал всего один учитель, преподававший риторику: в 1753 г. архиерей Серапион писал ректору семинарии, что «больше учителей и ненадобно для того, что риторики ученики есть свои и школы (классы) меньшие могут учить совершенно». Потом, впрочем, видим четверых учителей***. Заваленные работой, учители должны были просто выбиваться из сил; и сами архиереи сознавались, что они находятся на своей учительской службе «в невыносных трудах»****. В низших русских школах по епархиальным округам постоянно полагалось по одному учителю; другой учитель определялся, когда в такой школе вводилось преподавание начатков латинского языка.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 54.
** Макарий, архим. О духовных школах и гимназиях прошлого века...// РПВ. 1858. Т. III. Отд. 3, Свирелин А. Переяславское духовное училище // Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 300; Воронеж. ЕВ. 1867. С. 231-234
*** Владимир. ЕВ. 1866. № 23. С. 1299.
*** Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 38-39.

______________________

Трудность преподавательской должности немало должна была увеличиваться еще вследствие полного отсутствия специализации в ее прохождении. За исключением малообразованных учителей низших классов, которые только и могли учить элементарным предметам, каждый учитель последовательно преподавал один за другим несколько предметов семинарского курса, переходя из одного низшего класса в высший, иногда даже вместе со своими учениками; в этой форме выражалось тогда служебное его повышение за усердие к своему делу. Таким образом образованный учитель мог последовательно пройти весь семинарский курс от элементаря до философии и префектовской должности включительно, а если затем принимал монашество, то мог сделаться учителем богословия и ректором. Примеры этого во множестве представляют биографии наших высших духовных сановников, архиереев, архимандритов из ученых, которые почти все начинали свою карьеру со школьного учительства. Учительство в известном классе, очевидно, трактовалось как известная служебная степень, или чин. Пройдя все эти чины, человек попадал на вожделенный путь другого рода чинов, начинал шествие по лестнице высших иерархических должностей. Но большая часть учителей уходила с тяжелой школьной службы раньше. Понятно, что тогда никому и в голову не могло прийти избрать эту службу в качестве постоянной, жизненной для себя специальности. Учители сменялись очень часто; прослужив много года 4-5, каждый из них спешил поскорее пристроиться на какую-нибудь другую, преимущественно епархиальную службу.

В новых семинариях с первоначальными низшими курсами по всей вероятности, не возбуждалось и вопроса о возвышении положения учителей. На учительские места определялись разные грамотники из местного духовенства, дьяконы (редко священники), дьячки, пономари, поповы дети, певчие и т.п. люди, с которыми начальству нечего было особенно церемониться. Когда не находилось годных людей из духовенства, архиереи приглашали к преподаванию разных грамотеев из посторонних людей, но тоже невысокого полета и непритязательных. При открытии русской школы в Иркутске (в 1728 г.) духовенству поручено было выбрать в учители какого-нибудь грамотника и добронравного дьячка, но такого между иркутскими дьячками не оказалось, и в учители был нанят после этого один посадский, «человек добрый и не пьяница», как его рекомендовало духовенство, который и обязался за 20 р. в год учить детей всему «добрым порядком, чтобы было в твердость»*. В Тобольской епархии учителем Далматовской школы был (с 1747 г.) один расстриженный священник Кирило Павлов**. Труднее было найти учителя для преподавания латыни, которой великорусское духовенство прежде не училось. В начале описываемого времени «латынщики» так были еще редки, что, например, Вологодский архиерей Афанасий Кондоиди, открыв у себя латинскую школу, некоторое время сам преподавал в ней латинский язык. Но с течением времени и такие учители, по крайней мере годные для преподавания элементаря, мало-помалу переставали быть редкостью. Архиереи-малороссы, заводившие латинские классы в великорусских школах, всегда приезжали на епархии в сопровождении большой свиты из земляков, которых забирали с собою в качестве своих будущих помощников по управлению, или же келейников и служителей. Люди эти были большею частью недальнего образования, но для обучения ребят элементарю годились. В самой Малороссии такие латынники, разумеется, давно были не редкость.

______________________

* Ирк. ЕВ. 1863. № 39. С. 634-635.
** Перм. ЕВ. 1868. № I. С. 8.

______________________

Все эти импровизированные учители ничем не возвышались над старинными мастерами грамотности и современными им учителями частных школ, разными пономарями Брудастыми, и ни по своим знаниям, ни по своим нравственным достоинствам не способны были внушить к себе уважение и поднять себе цену. Большинство из них можно было только терпеть на первый раз по безлюдью и по новости школьного дела; но попадались между ними и такие, которых и на безлюдье терпеть было нельзя, как, например, известный нам учитель сначала Вятской, потом Владимирской семинарии Ф. Радикорский, пропивавший у учеников шапки, или, например, сам ректор Владимирской семинарии архимандрит Павел, который во главе учителей, учеников и служителей своей семинарии выходил на драку с городскими купцами и мещанами, довел их до того, что они мимо семинарии и ходить боялись, а когда подали на него в консисторию жалобу, так против них же заявил претензию, что в драке ему спину расшибли*. В списках учителей разных семинарий можно встречать отметки: «уволен за нерадение», или «за недобропорядочную, небережливую жизнь, за пьянство». В 1746 г. в Воронежской семинарии встречаем жалобу одного ученика на преподавание учителей. Учители пения, регент Степанов да поп Семен Григорьев, донесли на него, «якобы он нотному пению непонятен и обучить его тому пению не можно; а я, именованный, — жаловался он, — нотному пению обучаться всеусердно желаю и понять могу, точию они за их празностию и леностию меня не обучают и в школы мало приходят, а меня теми их доношениями обносят напрасно; и дабы указом повелено было меня именованного в помянутой певческой музыке обучать той музыке певчим В. Бахмутскому да В. Старику, понеже они при той школе, почитай, всегда имеются безотлучно, а от упомянутых учителей меня освободить». Консистория навела по этой жалобе справки и нашла на учителях еще другую вину: оказалось, что они доселе не подавали ни одного месячного репорта о своих занятиях. В ответах своих по этому поводу они объяснили, что в школе бывают по 4 часа утром и по 3 часа после обеда каждый день, показуя ученикам самое существо, чему и сами обучены, что же касается до репортов, то поп Семен показал, что не подавал их за неимением в школе писцов и за делами, а регент Степанов прямо признался, что ему с таким делом не справиться, что у него для того ни чернил, ни бумаги не имеется, а купить не на что**.

______________________

* Надеждин К.Ф. История Владимирской духовной семинарии. С. 36.
** Воронеж. ЕВ. 1867. № 7. С. 231-234.

______________________

С расширением курсов потребовались более образованные учители, которых приходилось искать, зазывать на учительские должности назначением высших окладов и приманкой лучшей обстановки. Главными, наиболее желательными кандидатами этого рода были студенты Киевской академии, этой alma; matris всех архиеерев-малороссов, смотревших на нее как на высший образец для своих епархиальных школ. В 1739 г. Гедеон Вишневский, вызывая из Киева студентов для своей Смоленской семинарии, писал Киевскому митрополиту Рафаилу: «...изобиловала всегда учеными людьми академия Киевская, и имела себе честь сицевую, что от нее, аки с преславных оных Афин, вся Россия источник премудрости почерпала и ect своЬ новозаведенные училищные колонии напоила и нарастила». «Не проходило года, — замечает по поводу этого письма историк Киевской академии, — в который бы многие из питомцев киевских по беспрестанным приглашениям не поступали в разных семинариях на учительские должности; не проходило года, в который бы другие не отправлялись сами на те же должности, бывшие для них выгоднейшим родом службы, и это продолжалось постоянно до самого конца древней академии»*. С учителями, вызванными таким образом из Киева, архиереи, как мы видели, должны были заключать контракты, в которых обозначались как обязанности учителей, так, с другой стороны, и обязательства самой епархиальной власти относительно их содержания, а иногда определялся самый срок обязательной службы учителя, после которого он по желанию мог уйти с своего места на другое. Все это, кажется, не могло бы не повлиять на улучшение быта и положения учителей самым решительным образом. Но на самом деле улучшение это все-таки шло весьма медленно. В более ясных чертах оно обнаруживалось только в тех немногих семинариях, где были открыты классы философский и богословский, требовавшие для учительства не кое-каких киевлян, а кончивших полный академический курс, даже монахов. По приезде на должность эти учители получали высшие оклады, назначались в ректоры и префекты, определялись в члены консисторий и в настоятели монастырей и таким образом занимали видное положение не только в школьной, но и в епархиальной службе. Но таких привилегированных учителей было тогда немного во всей России. Остальные киевляне, разные риторы, философы, даже нарочно вызывавшиеся в епархии по контрактам, имели участь немного лучше той, какая выпадала на долю разным импровизированным учителям, их предшественникам. Отчасти по экономическим расчетам архиереев, искавших в свои школы учителей по средствам, так сказать, попроще, отчасти потому, что академия дорожила студентами богословия, проча их на свои собственные учительские места и на разные духовные должности в Малороссии, из Киева в епархии ехали почти одни недоучившиеся студенты, хотя и из успешных в науках. Очутившись на чужбине прямо с академической бурсы, где с детства были воспитаны в страхе пред начальством, бедные догола, беспомощные, по приезде на место службы они вполне предавали себя и свою судьбу в волю приглашавших их архиереев-патронов. Хорошо ли, худо ли им затем жилось — выходу из службы никуда не было, кроме какого-нибудь епархиального места, находившегося в распоряжении того же архиерея-патрона; уехать в другую епархию было нельзя, потому что не на что: бедняки не имели за душой ничего и не в состоянии были прожить самого короткого срока до приискания нового места. Понятно, что в таких обстоятельствах не имели значения никакие контракты. Кроме того, с течением времени цена таких киевлян не только не возрастала, но даже заметно опускалась, с одной стороны, вследствие все более и более усиливавшегося их наплыва в епархии, где заводились школы, а с другой — вследствие быстро развивавшейся конкуренции с ними студентов других духовных школ, особенно студентов-великоруссов.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 194. Здесь же можно видеть самые имена многих лиц, отправлявшихся из академии в учители по епархиям.

______________________

Открывая свои школы и по необходимости воздерживаясь от слишком больших расходов на них, епархиальное начальство везде старалось по возможности оттянуть вызовы учителей-киевлян на более или менее продолжительное время, чаще всего до открытия высших классов, начиная с риторики, а до этого, в случае неизбежной нужды в латынниках, привлекали к делу учительства малороссов, случайно находившихся у них в епархиях, или же разных недоучившихся академистов, которые сами приезжали к ним искать учительских мест и являлись, разумеется, кандидатами самыми скромными, готовыми на всякие условия. И тех, и других кандидатов было довольно почти повсюду, особенно с царствования Императрицы Анны, так благоприятного для усиления партии малороссов в иерархии и развития латинского образования по семинариям. Даже, например, в отдаленной Иркутской епархии, где при святителе Иннокентии едва могли найти даже русского учителя для архиерейской школы и откуда еще в начале царствования Анны другой архиерей, Иннокентий Нерунович, нарочно посылал для приготовления в учители двух служителей своего дома в Московскую академию, под конец того же царствования семинария имела возможность обильно воспользоваться преподавательскими услугами ученых-малороссов, на этот раз, впрочем, ссыльных, между которыми встречаем даже такого ученого, как архимандрит Платон Малиновский, бывший префект Московской академии, затем ректор Харьковского коллегиума (по возвращении из ссылки — архиепископ Московский)*. Студенты, которые выходили из академии раньше конца курса и старались прежде размещаться больше у себя на родине, заслышав о множестве учительских вакансий в новых семинариях, тоже стали чаще являться в великорусских епархиях, так что отыскание подходящего по условиям учителя для преподавания не только какой-нибудь синтаксимы, но и пиитики с риторикой уже едва ли где могло представлять серьезные затруднения. Если при этом примем во внимание то, как епархиальные архиереи старались воздерживаться от увеличения числа учительских кафедр, до последней возможности обходясь с помощью одного или двоих преподавателей высших классов, то мы едва ли ошибемся, если скажем, что предложение учительских услуг, по крайней мере, в некоторых епархиях, должно было увеличиться быстрее самого спроса на них, что не могло не отзываться на понижение самой их ценности.

______________________

* Чистович И.А. Феофан Прокопович и его время. С. 676; Ирк. ЕВ. 1870. С. 587-589.

______________________

Далее, пользуясь молодостью новых школ и небольшой величиной требований от кандидатов на учительские в них должности, с киевлянами счастливо стали конкурировать воспитанники других западнорусских школ, например, Харьковского коллегиума. В истории Воронежской семинарии находим несколько фактов, которые довольно выразительно рисуют положение этого рода кандидатов на учительство. Через два года по учреждении семинарии (в 1747 г.) начальство нашло нужным облегчить труды ее единственного за все это время преподавателя Стасиевича и стало искать в помощь ему других учителей. Из Харьковского коллегиума разом явились три кандидата: один ритор Гаврило Винецкий, запасшийся на всякий случай рекомендательным письмом знакомого архиерею подполковника Острогожского полка Тевяшева, у которого жил при каких-то делах 4 года, да два философа, Ф. Оранский и К. Черняховский, подавшие витиеватое прошение прямо от себя, в котором откровенно писали, что «весьма не имеют места, где бы жить», и «смиренно молили им, ныне всяким несчастием объятым, архипастырскую явити милость». Осенью все трое явились в Воронеж. Винецкий, обнадеженный протекцией подполковника и в самом деле зачисленный в учители еще с сентября, только без жалованья, приехал даже с братом, таким же бедняком, как сам. Но архиерей не торопился окончательным решением дела и только в декабре надумал сначала еще справиться о способностях кандидатов у ректора Коллегиума. Бедные студенты в ожидании «высокомилостивого призрительного пожалования без всяких обстоятельств живучи» вконец проживались в Воронеже и неустанно осаждали архиерея униженными просьбами о решении своей участи. Винецкий, по крайней мере имел хоть какую-нибудь уверенность в своем успехе, кроме того успел выхлопотать брату священническое место: товарищи же его теряли всякую надежду, один уже собирался уехать, другой, Черняховский, дошел почти до прошения милостыни. «Хочай и многажды, — писал он в одной из своих просьб, — стужали Вашему Преосв-ву и уже как много весьма опечалились, но не иное нас, как крайняя нужда, зовет... Меня, бедного, весьма видимое несчастье мое обленило, и как рассуждаю, это мне, бедному, и не без урону и крайнего убытку стало, яко остатние вещи спродал и ямщику 3 руб. уплатил, и донеже жадной (ни одной. — П.З.) надежды и жадного определения не имею и отыскивать усумневаюсь, того ради всесмиренно прошу Ваше Преосвященство мене, бедного, чем ни на есть от всещедрой своей десницы пожаловать». Решение последовало уже в начале 1748 г.; учителем определен был Оранский, признанный, вероятно, лучшим. Винецкий же так и остался с одной прикомандировкой к семинарии без жалованья и прожил в этом положении в Воронеже целых 1 1/2 года, пока не был определен в действительные учители уже по смерти Оранского*.

______________________

* Воронеж. ЕВ. 1867. № 8, 9, 11, 14; 1868. № 7. В Петербургской семинарии видим учителей из воспитанников черниговских. Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 38.

______________________

Около конца 1720-х гг. по семинариям стали являться новые кандидаты на учительство, сделавшиеся еще более опасными соперниками киевлян, — студенты Московской академии. По своему образованию они немногим уступали киевлянам и то разве только в начале описываемого времени, а между тем для великорусских семинарий были, так сказать, больше под рукой и, по всей вероятности, менее притязательны, чем привилегированные студенты-киевляне. Вследствие этого в Московскую академию за учителями нередко стали обращаться даже такие архиереи, которые более других отличались любовью к киевским студентам, например, Гедеон Вишневский Смоленский, вызвавший к себе в учителя ученика Московской академии Бестужева еще в 1728 г. Семинарии Коломенская и Крутицкая имели у себя учителей почти всегда из московских студентов. Вызывали их также в Астрахань, Псков, в Нижний, Владимир, Устюг, Вологду, Вятку, Архангельск, в семинарию Троицкую и в обе сибирские. Некоторые архиереи, особенно из великоруссов, нарочно посылали своих учеников в Москву, чтобы приготовить их к учительству*. Кроме Московской академии, к концу описываемого времени учителей стали поставлять еще некоторые более благоустроенные семинарии: Троицкая, Новгородская, Казанская**. Наконец, почти во всех семинариях на низших учительских должностях встречаем их собственных воспитанников***, а в некоторых, например, в Новгородской, Троицкой, Петербургской, собственные воспитанники допускались к учительству уже и в высших классах. Приобретение учителя из своих собственных воспитанников было самым большим торжеством семинарии, лучшим свидетельством ее высшего развития и верным залогом ее будущих успехов. В Костромской епархии сохранилось предание, как при определении на должность первого учителя из воспитанников тамошней семинарии, И. Красовского, архиерей Дамаскин, сам вводя его в класс, плакал от умиления и воссылал Господу Богу благодарение за то, что сподобил семинарию дожить до своих доморощенных учителей****.

______________________

* Имена вызывавшихся в учителя студентов см.: Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии.
** Вят. ЕВ. 1868. № 12. С. 201. В Троицкую семинарию посылали из епархий учеников для приготовления к учительству точно также, как в Московскую академию: Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 33, 105.
*** Для посылки на учительство в школы, находящиеся не в семинарском городе, таких учеников иногда нарочно исключали из семинарии раньше окончания курса. См.: Курск. ЕВ. 1873-С. 673-674.
**** РПВ. 1858. Т. V. Отд. 3. С. 23.

______________________

Известная борьба великоруссов с малороссами, господствовавшая в среде иерархии за все описываемое время, имела самое большое влияние на умножение числа учителей из студентов Московской академии. В то время, как архиереи-малороссы старались выдвигать на учительские места киевлян и считали главным источником всякого просвещения свою знаменитую Киевскую академию, архиереи-великоруссы обращали свои надежды к родной Московской академии, в которой видели в будущем близкое уже спасение от тяжкой работы черкасов для всех великорусских школ и для всего великорусского духовенства. Мы видели примеры, как плохо приходилось учителям-малороссам, когда после призвавшего их и водворившего в семинарии архиерея-земляка случайно являлся в епархии архиерей-великорусе, враждебно относившийся к черкасским затеям. Были случаи, что школы, заведенные черкасами, совсем распускались; но большею частью гонение на черкас ограничивалось только переменою учителей. Так, например, в Вологодской семинарии при архиерее Амвросии Юшкевиче видим учителей-малороссов; при преемнике его, великоруссе Пимене Савелове (1740-1752) все учители были тоже великоруссы. При своем вступлении на Вологодскую кафедру он нарочно послал в Московскую академию троих учеников своей семинарии, чтобы они усовершенствовались там в науках и могли приготовиться к учительству, и все время их академического курса содержал их на счет архиерейского дома; в 1751 г. в расходной книге архиерейского дома значится даже расход в 5 р., сделанный архиерейским канцеляристом в Москве «в почтение за учеников», т.е. на подарки за их обучение академическим властям. По возвращении на родину все они сделаны были учителями, и один из них, Ключарев, читал уже философию. По смерти преосвященного при его преемнике Серапионе Лятушевиче (из малороссов) положение этих учителей, должно быть, было не совсем хорошо: известно по крайней мере, что самый видный из них, Ключарев, получал всего го р. жалованья, — оклад в тогдашнее время крайне обидный для учителя философии*. Мы видели также, как сурово отнесся к черкасским затеям и учителям-черкасам Холмогорский архиерей Варсонофий.

______________________

* Суров Н. Несколько материалов для первоначальной истории Вологодской семинарии в XVIII столетии // Волог. ЕВ. 1865. № 9.

______________________

В начале его архиерейства заведенная черкасами Холмогорская семинария совсем, было, рушилась, но дальнейшие его действия показали, что он вовсе не был врагом духовного образования вообще, и даже латинского, в частности, а именно хотел только вытеснить неприятных ему малороссов. В 1743 г. он снова возобновил семинарию, вытребовав в нее для преподавания студента Московской академии Заостровского; в 1747 г. учитель этот выбыл и заменен другим, тоже из Москвы, Либеровским, который довел семинарский курс до риторики; в 1758 г. видим третьего учителя, Белокриницкого, опять из московских студентов*. Очень может быть, что некоторые архиереи не прочь были бы и от того, чтобы ослабить в школах и самое господство латыни, но это было уже невозможно, потому что господство это было уже вполне упрочено и кроме того крепко поддерживалось высшею духовною властью, которая смотрела на упадок в школе латыни, как на упадок самой школы. В 1741 г. Тобольский архиерей Арсений Мациевич вошел, было, в Свят. Синод с представлением об отмене латинского учения в Тобольской семинарии вследствие крайней скудости ее средств, но получил такой ответ, который прямо показывал, что об этом предмете не следует заводить и речи**. В конце описываемого времени встречаем пример действительного прекращения латинского учения в Воронежской семинарии при архиерее Иоанникии Павлуцком, который по приезде в епархию совсем распустил учеников высших классов и оставил при школе одно славянское учение, но и этот пример едва ли можно объяснить одним только отвращением нового архиерея от черкасских затей, хотя он действительно был из людей, не получивших школьного образования; дело естественнее объясняется тем, что предшественник его Кирилл при переходе своем из Воронежа в Чернигов взял с собой самого лучшего из тогдашних учителей семинарии, учителя риторики и префекта Иерофея Малицкого, а другой учитель (синтаксимы), иеромонах Смарагд Расчисловский, вскоре, еще до приезда Иоанникия, помер, и в семинарии остался только один учитель низшего класса, Тимофей Далматов: новых учителей Иоанникий, вероятно, не успел отыскать, потому что и сам прожил в Воронеже всего только 9 месяцев***.

______________________

* Странник. 1878. Ноябрь. С. 144.
** Перм. ЕВ. 1868. № 1. С. 7.
*** Сулоцкий А. Иоанникий Павлуцкий, епископ Воронежский // Странник. 1868. Кн. IX. С. 107. Также см.: Житие св. Тихона Задонского. СПб., 1861.

______________________

К концу Елизаветинского царствования число ученых людей великорусского происхождения успело возрасти до того, что они почувствовали себя в состоянии поддержать дело учительства в местных семинариях одни, без особенной нужды в помощи малороссов. Малороссы тем не менее повсюду продолжали сохранять преобладающее значение в школьном мире, занимая в семинариях все начальственные должности и пользуясь кроме того сильной поддержкой со стороны своих земляков-архиереев, тоже продолживших удерживать за собой преобладающее значение в иерархии. Сквозь их крепко сплоченные ряды трудно было пробиться вперед, на более видное место, человеку не их партии, и приходилось волей-неволей вечно оставаться позади, в досадном, но неизбежном у них подчинении. Тяжесть этого подчинения в начале XVIII в. казалась по крайней мере злом необходимым, потому что наезжие ученые были пока единственными учителями, которые могли преподавать в новых латинских школах; по той же причине можно было терпеть пока и неприятное поведение этих довольно нахально державшихся гостей, смотревших на хозяев гордо и заносчиво, как на невежд и людей ни к чему не способных. Но с течением времени они все менее делались необходимыми; просветительная миссия их оказалась более успешною, чем они сами того ожидали и, очевидно, приходила к концу. Под их суровой ферулой успело воспитаться уже не одно поколение молодых великорусских ученых, из которых многие ничем не уступали своим учителям, если еще не превосходили их своим более свежим и близким к родной жизни направлением, и которые сами порывались теперь к самостоятельной деятельности. Старая монополия черкас на первенство и власть, очевидно, переставала быть необходимою, и удерживать ее в своих руках стало крайне для них невыгодно и опасно, значило только усиливать против себя раздражение и вести дело к такому же концу, как в последние годы XVII столетия, когда «москали» позорно прогнали их от себя восвояси. Черкасы, разумеется, этого не понимали и, подобно всем старым учителям, не захотели уступать ученикам ни своих мест, ни своего авторитета, стали делать к ним разные придирки с явным желанием принижать местные таланты, держать их в черном теле и не давать им слишком бойкого хода вперед. Мы уже указывали случаи подобного рода из жизни Гедеона Криновского и Платона (Левшина). В царствование Императрицы Елизаветы общий ропот великорусского духовенства против черкас усилился до того, что дошел до ушей самой Императрицы и, несмотря на то, что она сама очень благоволила к малороссам, что и духовник, и фаворит ее оба были малороссы, побудил ее к изданию известного указа 1754 г., которым дозволено было на каждые духовные посты возводить не одних киевлян, но и из великороссийских людей. Стало быть, доступ к этим важным постам до сих пор был до такой степени стеснен для великороссийских людей, что оказался нужным даже особый указ для его облегчения.

Усилению малороссов едва ли не более всего помогли приведенные нами указы о пострижении в монашество, составлявшее всегда необходимую ступень к высшим постам. Малороссы, как мы видели, успели очень рано освободить свои юго-западные школы и Киевскую академию от всех почти стеснений, какими эти указы окружили пострижение студентов, а при Императрице Елизавете по указу 1749 г. добились такой свободы для поступления их в монашество, которая уже явно противоречила всему законодательству относительно этого предмета с самого начала XVIII в. и близко напоминала еще старое, допетровское время, тогда как великоруссы должны были подчиняться всей строгости новых постановлений о монашестве. По указу 1738 г., который действовал в отношении к великоруссам и при Елизавете — в случае намерения семинарского или академического начальства удостоить кого-нибудь из великорусских учеников пострижения в монахи, на этот предмет каждый раз испрашивалось особое Высочайшее дозволение*. Добиться этого дозволения без особого ходатайства начальства было, вероятно, нелегко; по крайней мере, в знакомой нам жалобе кончивших курс петербургских семинаристов 1747 г. на то, что им некуда деваться вследствие строгих указов о законных летах для посвящения, прямо говорится, что пострижения в монахи для них тогда не было. Даже указ 1749 г., столь благоприятный для малороссов, в отношении к великоруссам был кем-то истолкован в смысле полного запрещения постригать их, и толкование это имело практическую силу до сентября 1761 г., т.е. до самого почти конца царствования Елизаветы. Между тем без поступления в монашество с течением времени все труднее и труднее становилось занять сколько-нибудь видное положение — не говоря о высших духовных постах, даже и на учительской службе, потому что и учительские места стали постоянно связываться тоже с монашеским саном.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 69; о пострижении шести учеников в 1748 г. Здесь, впрочем, неверно сказано, что они пострижены по указу 1741 г., а не 1738 г.

______________________

Киевские учители, усвоив себе дух иночества в древней столице православия, старались и в Великороссии утвердить господство в области науки за монашеством. Сначала это им долго не удавалось, потому что при существовании в семинариях только низших курсов преподавание поручалось всякого рода людям и большею частью не имевшим не только монашеского, но и священнослужительского сана. В 1733 г. по случаю возбуждения вопроса о пострижении студентов Московской академии, сам Свят. Синод высказался в своем указе, что монашество вовсе не необходимо для учительства и, подтверждая правило Духовного Регламента об обязательности для желающих пострижения трехлетнего искуса, прямо требовал, чтобы учители тоже не были от него освобождаемы и служили эти три года искуса в светских чинах. Но потом мысль о монашестве учителей стала все более и более усваиваться, и в 1741 г. тот же Свят. Синод, ходатайствуя перед правительством о сокращении этого трехлетнего срока для кандидатов на учительство до шестимесячного, утверждал уже другую мысль, что не только в академии, но и в епархиальных училищах «пристойнее и весьма полезнее быть учителям из монашествующих», с чем тогда согласилось с ним и правительство*. При Императрице Елизавете монахов-учителей встречаем почти во всех семинариях, и в некоторых, например, в Псковской, число их даже превышало число светских и не только в высших, но и в низших классах. Нечего и говорить, что значительное большинство таких учителей было из малороссов. В Московской академии с начала 1740-х гг., по свидетельству ее историка, монашество до того успело укорениться, что «было много курсов, когда между наставниками не было ни одного светского лица». Любопытный случай представляется в 1744 г.; в этом году все наставники были монашествующие, кроме одного учителя низшего класса, Г. Кондакова, которому, вероятно, после непринятых им убеждений вступить в монашество, последовало на представлении ректора такое определение Свят. Синода: «Г. Кондакова из учителей, понеже он монашеского чина поныне не приемлет, исключив, ни к каким школам не определять». В 1753 г., избрав в учители бельцов, Афанасия Пельского и Григория Драницына, академия писала Синоду в объяснение: «...сии учители, хотя бельцы, однако ж люди весьма надежные». Драницын действительно оказался надежным, принял монашество с именем Геннадия, но о другом ректор Варлаам в следующем году подал такое доношение в Синод: «...риторике обучал А. Пельский исправно, но понеже он монашества прияти не желает, а затем, что не все учители — монахи, бывает в предиках остановка, того ради не повелит ли Свят. Синод, откуду пристойно, взять на его место монаха?». Свят. Синод согласился и уволил ненадежного учителя**.

______________________

* ПСЗ. Т. XI. № 8382.
** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 84-85.

______________________

Понятно, что, подвергнувшись всей строгости указов о монашестве, великорусские ученые с трудом могли пробиваться на высшие посты в училищной, а потом и на иерархической службе. В Московской академии первым префектом (с 1755 г.), потом ректором (с 1757 г.) из великороссов видим Геннадия (Драницына) уже в последнее пятилетие царствования Елизаветы. В Троицкой семинарии первым великорусским ректором был Гавриил (Петров) уже в 1758 г.; он же был вторым ректором академии. В других семинариях таких ректоров встречаем раньше, по большею частью одиночно и по случайным причинам; таковы, например: в Петербургской семинарии Сильвестр (Старогородский) (с 1756 г.), сын придворного священника и крестник Императрицы Елизаветы, в Казанской — Димитрий (Сеченов) (с 1740 г.), бывший в Казани главою Новокрещенской конторы и заведовавший делом образования новокрещеных инородцев, в Новгородской (с 1746 г.) — Дамаскин Аскаронский, назначенный в ректоры, кажется, временно, без преподавательской должности, в качестве только администратора. На поприще иерархической службы первым из великоруссов возвысился Димитрий (Сеченов), сделавшийся с 1757 г. архиепископом Новгородским, главным членом Свят. Синода и сильным человеком при Дворе. Несколько раньше его (в 1755 г.) в Синод был посажен другой великорусе, придворный проповедник, архимандрит Гедеон (Криновский), но до назначения в Новгород Димитрия не имел особенной силы, состоя в невысоком, сравнительно с другими членами, сане. Соединившись вместе, они потом были постоянными покровителями затертых доселе великоруссов, с 1758 г. внимательно отыскивали между ними людей наиболее талантливых, склоняли их к принятию монашества, и затем употребляли все свое влияние, чтобы дать им больше ходу к высшим местам. Сделавшись с 1758 г. архимандритом Троицкой лавры, Гедеон обратил особенное внимание на Троицкую семинарию, стараясь сделать ее главным средоточием и рассадником местных талантов. Так, заметив в Москве воспитанника академии Гавриила (Петрова), который уже несколько раз упорно отказывался от монашества, не пошел даже из-за этого отказа на учительскую службу академии и занял скромную должность типографского корректора, Гедеон насильно вытянул его из этой должности в учители риторики при своей семинарии, затем, также почти насильно, заставил постричься и после этого при содействии Димитрия быстро провел по всей лестнице монашеских и училищных чинов до архимандритства и ректуры сначала в Троицкой семинарии, потом в академии; впоследствии это был знаменитый иерарх Екатерининского царствования, митрополит Петербургский. Вслед за Гавриилом он точно так же обратил внимание на другую будущую знаменитость — Платона (Левшина), который, как мы упоминали, подвергся в Московской академии таким же неприятностям от черкас, как сам Гедеон некогда в Казанской семинарии, и был едва выручен из беды тогдашним ректором академии, великоруссом Геннадием; точно так же, как и Гавриил, Платон был привлечен сначала в Троицкую семинарию, затем пострижен в монахи и после перевода Гавриила в академию сделан ректором; это был впоследствии знаменитый Платон, митрополит Московский. В то же время сильные великоруссы заметили еще третьего талантливого человека, который после примкнул к блестящей плеяде светил Екатерининского века, префекта Московской академии Иннокентия (Нечаева). Димитрий от лица Синода назначал, было, его в ректоры своей Новгородской семинарии (в 1761 г.), но Гедеон перетянул его в Троицкую лавру, где и сделал своим наместником. В Новгородской семинарии в управление Димитрия приняли монашество и потом быстро стали возвышаться два учителя: Симон (Лагов), сделанный в 1759 г. архимандритом Антониева монастыря и ректором семинарии (при Екатерине — епископ Костромской, потом архиепископ Рязанский), и Тихон (Соколов), назначенный в том же, 1759 г., префектом. Вскоре он был переведен из Новгорода в ректоры Тверской семинарии, но Димитрий (Сеченов), весьма его уважавший, через два года (в 1761 г.) снова воротил его в Новгород и сделал своим викарием (при Екатерине он получил самостоятельную кафедру в Воронеже). Так, благодаря поддержке Сеченова и Криновского, в последнее время успела сформироваться целая дружина молодых монахов-великоруссов, которые, в свою очередь, усердно поддерживали друг друга и сами, каждый в пределах доставшегося в его власть ведомства, старались всеми силами поддерживать и привлекать к монашеству более талантливых учеников, или молодых учителей, все более и более усиливая свою партию, готовившуюся вытеснить монополию черкас и занять их места самой. Цель эта была достигнута великорусской партией уже в царствование Екатерины II.

Раздражение, которое накопилось над головою черкас, не ограничивалось только служебной сферой; в школьной жизни оно было одинаково сильно; великорусе воспитывался в нем еще со школьной скамьи какой-нибудь фары, или инфимы. Нельзя сказать, чтобы школьная система малоруссов была особенно сурова и груба сравнительно с той, какая испокон века господствовала у местных великорусских мастеров грамотности; основные приемы педагогики были одни и те же и у тех, и у других, с той разве разницей, что малороссийские школы их подробнее выработали и развили. Точно так же едва ли грубее великорусской была и система администрации, какой держались черкасы, завладев высокими духовными постами. Но, как всегда водится, когда власть делается монополией одного класса людей, все ошибки, тяжести и другие недостатки администрации приписывались обыкновенно не общему ее строю или духу времени, а именно этому классу монополистов власти, причем недовольные менее всего думали о том, не точно ли бы также при том же административном строе стали поступать на месте черкас и самые коренные великоруссы; в школьной жизни было то же самое — все неприятное, тяжелое, невыносимое, что только здесь встречалось, приписывалось тоже черкасам, потому что и ректор, и префект, и почти все учители были черкасы. Нужно при этом взять во внимание то, что все эти приставники школы были для учеников люди в собственном смысле чужие, наезжие из какой-то чужой земли, какой тогда представлялась Малороссия, с своеобразными привычками, понятиями и самою наукою, с своею малопонятной, странной для великорусского уха речью, притом же не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству и признавшей их стране, но даже явно презирали великоруссов, как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали как единственно хорошее. Сделавшись преподавателями в великорусских школах, они не оставили даже своего провинциального наречия, вследствие чего, по замечанию одного из исследователей по истории наших семинарий, часто «ни учители учеников, ни ученики учителей не понимали. Преданность их к своему наречию доходила до такой степени, что они даже в классе осмеивали формы великороссийского наречия и принуждали учеников объясняться так, как они сами говорили, например, запрещали говорить в Киеве, а — о у Киеви. Оттого ученики иногда подвергались от учителей незаслуженному наказанию палею, т.е. дубового круглою палкою по правой ладони и стоянием голыми коленами на песку или на рассыпанном горохе»*. Понятно, какие чувства в отношении к ним воспитывал в себе каждый ученик и затем выносил из школы на всю свою жизнь, потому что на школьные впечатления человек бывает очень злопамятен.

______________________

* РПВ. 1858. Т. V. Заметки. С. 22.

______________________

Самая наука, которую принесли с собою учители-малороссы, стоила многих мучений великорусскому юношеству и долго возбуждала в нем непреодолимое отвращение, пока кое-как не привилась, на новой непривычной ей почве. Противодействие ей, которое мы видели на первых порах ее введения в духовные школы при Петре продолжалось, очень медленно ослабевая в своей силе, во все описываемое время. Из всех ревнителей нового образования, архиереев-черкас, едва ли не один Феодосии Яновский сделал в свое время попытку применить его к местным великорусским преданиям; другие ревнители действовали прямо в подрыв этим преданиям. Семинарские курсы повсюду делались точною копией курса Киевской академии, который сформировался под влиянием своеобразных исторических условий Юго-Западной России и образцов латинско-католических коллегиумов, условий и образцов далеко чуждых и непонятных в Великороссии, испокон века тянувшей не к Западу, не к Риму, а к востоку — к Греции. Если что и напоминало в этом курсе старину, так это только преподавание в низшем классе славяно-российского учения и церковного пения, но и этот низший класс с течением времени совсем выделился из состава семинарского курса, сделался классом только приготовительным к нему, а в некоторых семинариях и вовее был упразднен как таковой, предметы которого относятся не к школьному, а к частному и домашнему обучению. Затем следовали все новые, чисто уже черкасские латинские классы или, как их называли тогда, школы, неизвестные в Великороссии до самого нашествия новых учителей: фара, или аналогия, инфима, грамматика, синтаксима, пиитика, риторика, философия и богословие.

Прямо после славяно-российского класса ученики должны были вплотную присаживаться за изучение латинского языка, считавшегося фундаментом всех знаний. В фаре, или аналогии учили только читать и писать по-латыни по элементарю, отчего и сами фаристы, или аналогисты назывались еще элементарниками. Несмотря на всю нехитрость элементаря, дикие и совершенно невозделанные головы тогдашних ребят часто по несколько лет не могли осилить его премудрости, причем, разумеется, не без вины был и самый метод тогдашнего преподавания. Между аналогистами встречаем ребят лет 26; в русской школе были ученики еще старше, но при этом нужно взять во внимание то, что здесь нередко учились уже давно бывшие на местах церковники, уличенные архиереями в безграмотности*.

______________________

* Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 181.

______________________

За аналогией следовала другая, еще более трудная школа, — инфима, где начиналось грамматическое учение, продолжавшееся затем в школах грамматики и синтаксимы. Здесь ученики должны были в первый раз погрузиться в мудрость великого Альвара, как называлась толстая латинская грамматика Эммануила Альвара, напечатанная для польских школ, потом перешедшая из них в русские, чрезвычайно трудная для понимания не только начинающих учиться латинскому языку, но даже и для достаточно с ним знакомых. Несмотря на то, что ученики с огромным трудом осиливали этот темный учебник, он пользовался необыкновенным уважением в семинариях и восхвалялся до небес. На первом листе книги грамматика эта изображалась в виде плодовитого дерева с тремя отделами сучьев и пояснительными надписями сбоку: «infima classis», «media classis», «suprema classis». В предисловиях, сочинявшихся преподавателями, это древо Альварово сравнивалось с древом в видении пророка Даниила, досягающим до неба и укрывающим своими ветвями и зверей земных, и птиц небесных. «Высоко это древо и досягает до неба, ибо Творец неба, сам сый премудрость, любит ищущих полезной мудрости. Весь мир осеняет это древо, ибо всюду имеет место мудрость. Чудесен плод его, ибо питает души смертных в учителях и проповедниках церкви. Витают звери под этим древом, ибо мудрость заграждает уста неверных и еретиков. На ветвях этого древа укрываются птицы небесные, т. е. ангелы, любители мудрости. Прииди и виждь это древо, восходи по нему умом и духом, вкушай плоды его, пребудь под его тенью и, усладившись, воскликнешь с поэтом: "Exigit ad coelum radiis felicibus arbor..." Высоко это древо, но вот три класса, как бы лестница о трех ступенях — низший, средний и высший: восходи по ним и рви плоды грамматики»*. Несмотря на подобные красноречивые восхваления великого Альвара, семинаристы далеко не склонны были восторгаться его тремя томами-квадрантами и самих учителей-малороссов ругательно прозвали «альварями»**.

______________________

* Ярослав. ЕВ. 1863. № 27. С. 264
** РПВ. 1858. Т. V. Заметки. С. 23.

______________________

В низшем классе (infima) преподавались первоначальные этимологические правила Альваровой грамматики, причем ученики приучались к грамматическому разбору и начинали писать небольшие переводные экзерциции. В следующем классе, называвшемся грамматикою, проходились почти все грамматические правила, не исключая и главных синтаксических, имеющих более частое приложение в практике переводов; занятия переводными экзерцициями и оккупациями усиливались, и ученики серьезно вооружались Кнапиущем, как назывался латинский лексикон Кнапия («Cnapius»), изданный первоначально для польских школ и на польском языке. Здесь же начинались упражнения в латинских разговорах под руководством разговоров Лангиевых и «Диалогов» Себастьяна Кастеллия и в первый раз пускали в ход известный нам calculus. В высшем грамматическом классе, синтаксиме, совсем заканчивали грамматику с синтаксисом, чтобы, как сказано в одной инструкции Киевской академии, «уже ничего в Альваре не разумеемого не оставалось и даже редкого употребления регул». Большая часть времени посвящалась переводам с латинского на русский и с русского на латинский язык. Переводы эти писались или в классе (экзерциции), или давались на дом (оккупации). Упражнения в латинском разговоре считались обязательными и в классе, и дома. Вследствие огромного значения латинского языка в тогдашней семинарской науке учители грамматики и синтаксимы имели у себя в день до 5 учебных часов каждый, в течение которых они то экспликовали Альваровы регулы, то упражняли учеников в переводах, то занимались каранием ленивых и малоспособных, получавших от своих нотаторов и аудиторов неудовлетворительные отметки: «ns» (nihil scit), «nt» (non to-tum), «nr» (non recitavit), «err» (erranter). Для поощрения прилежных и способных употреблялось повышение их по спискам или по местам сидения в классе. По примеру Киевской академии, в семинариях принято было писать спорные оккупации и экзерциции из соревнования с выше сидевшим товарищем; такое упражнение подавалось учителю с надписью: certo cum NN de erratis, или de calligraphia de dilegentia или прямо de loco. Бедные ученики могли писать на богатых, но ленивых товарищей на более практический приз, надписывая на своих упражнениях: certo de pane, или de candella, de calceis и т.п. Но едва ли не более всяких поощрительных мер для вперения в учеников всех таинств великого Альвара употреблялись меры карательные. Кроме помет в нотатах и постоянного спрашивания уроков учителями, для контроля над успехами учеников им каждый год производились экзамены: ученикам низших классов, в большей части школ по синтаксиму включительно три раза в год — перед каникулами Рождественскими, Пасхальными и летними, а в высших классах — дважды, по полугодиям.

Время учения в грамматических классах было так же неопределенно, как и в фаре, хотя официально на курс каждого класса и назначалось по году. В некоторых семинариях, как, например, в Воронежской, инфимисты, грамматисты и синтаксисты, кажется, даже и учились вместе, не отделяясь одни от других. Неудовлетворительность тогдашних методов преподавания и непобедимые для юношества трудности Альвара были причиною крайней медленности в успехах учеников. В годичных каталогах, где отмечались их успехи и удостоение промоции или перевода в следующую школу, встречаем отметки: non negligens, sed ipsissima negligentia est, или по-русски: «велик, но пуст, телом силен, но умом немощен, — мало чего изучил», на испытании отвечал зле и задачу написал зле, произведения недостоен*. Таких недостойных произведения в низших классах оказывалось половина; многие малые учились лет по 6-8 в одном классе и достигали до весьма почтенного возраста, лет 27-28, пока наконец не выбывали куда-нибудь на место или по своей собственной просьбе, или будучи исключаемы за великовозрастие. По одной ведомости Смоленской семинарии от 1741 г. некоторые инфимисты значатся поступившими в семинарию еще в 1729 г. В 1760 г. один синтаксист Московской академии оказался сидевшим в синтаксиме целых 10 лет; Свят. Синод, узнав об этом, сделал ректору выговор за излишнее снисхождение к такому юноше**.

______________________

* Лука Конашевич, епископ Казанский // ПС. 1858. Т. II. С. 569.
** Вят. ЕВ. 1868. № 14 С. 242; Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 182; Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 181.

______________________

Синтаксимой заканчивался ряд низших школ. Обучившись латыни, ученики переводимы были в высшие школы, начинавшиеся с пиитики и, после изучения разнообразных регул и форм языка, принимались за изучение регул и форм пиитической и риторской речи. Но прежде чем достигнуть до этой новой мудрости, состав учеников, учившихся в низших школах, сокращался обыкновенно более чем на половину*. Как ни старалось духовное начальство доводить семинаристов непременно до конца курса, обстоятельства постоянно заставляли его допускать преждевременное увольнение учеников из заведений и притом в огромных размерах. На малочисленность учеников в высших классах жаловались даже академии**, в которых эти классы существовали уже давно и утвердились на более крепких основаниях, чем по семинариям.

______________________

* По ведомости Смоленской семинарии 1741 г. в аналогии учеников было 75, а в пиитике всего 16. В Московской академии в 1738 г. в фаре училось 168 человек, а в пиитике 31.
** Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 180.

______________________

Пиитика, как ars oratione metrica rem quamlibet per imita-tionem effingens ad delectationem avdientium, или, проще, как ars pangendi versus (искусство плести вирши), ставилась весьма высоко киевлянами, имевшими, как известно, общую слабость к виршам, и удостоилась в школах особого класса наравне с риторикой, философией и богословием. Но понятие о ней было весьма узкое, именно только как о науке сплетать вирши. Чисто формальная наука духовных школ, можно сказать, нигде не проявляла своей односторонности в такой резкой и уродливой степени, как в системах пиитики, которых доселе еще довольно можно отыскать в бумажном семинарском хламе. Семинарские учебники, даже печатные, у нас доселе еще не подвергались специальному библиографическому и критико-педагогическому разбору. Существует только несколько кратких характеристик произведений этого рода в историях наших семинарий, как то Троицкой, Вятской, Смоленской, которыми и приходится пока довольствоваться в общих исследованиях о характере нашего старого семинарского образования.

Учебники поэзии все составляют более или менее близкие копии пиитике Киевской академии. Хотя семинарская пиитика и задавалась целью учить сложению стихов как латинских, так и славянских, в южных школах кроме того еще польских, но на самом деле преимущественно занимались стихосложением латинским. Пиитическое обучение так и начиналось с латинской просодии и версификации; о славянском стихосложении говорилось очень немного и притом только о стихосложении по силлабическому размеру, дальше которого семинарские пииты не простирались даже и после того, как Тредиаковский указал на неприменимость этого размера к русскому языку, а Ломоносов написал свою знаменитую оду на взятие Хотина новым тоническим размером и сделался отцом новой русской поэзии. После изложения правил стихосложения пиитики обращали особенное внимание на украшения пиитического стиля, на разные тропы и фигуры, на амплификации, состоящие в замене одного простого слова целым рядом звучных и красивых слов подобозначащих или каким-нибудь фигуральным оборотом, затем на источники и пособия поэтического вымысла (fictio), главным образом мифологию, историю и басню, и, наконец, на разные виды и подвиды стихов и стихотворных произведений. В этом подробном, до крайности мелочном и формальном изложении разных рецептов, как писать стихи, учебники не пренебрегали ничем; когда, например, у пиита не хватало или рифмы, или набора красивых синонимических слов для амплификации, то советовалось ему обратиться за тем и другим к лексикону Кнапия. В тех же интересах изучения форм поэзии учители пиитики долго останавливались на правилах стихотворного размера и пересчитывали роды стопосложения применительно к тому или другому роду пиитических произведений, указывая, где идет спондей, где анапест, где диррахий и т.д., и представляя образцы самых затейливых поэтических прихотей в этом роде, о которых и не снилось нынешним поэтам; тут были и стихи ретроградные, которые можно читать и спереди назад и сзади наперед, и четырнадцатисложные стихи «львиные» с двумя рифмами в середине каждого, кроме третьей главной на конце, и стихи «змеиные», и стихи перекрестные, и стихи «звездой» и многие др. Образцы приводились частью из стихотворных прегрешений Яворского, Прокоповича, Иоанна Максимовича и Димитрия Ростовского, большею же частью из латинских поэтов. Из классической истории и мифологии заимствовались также и так называемые subsidia poeseos. В отделе пиитик об этих субсидиях, по словам историка Вятской семинарии, излагались «сведения о всех богах и богинях Олимпа, богах и богинях рощ, лесов, нимфах, наядах, сильфидах, героях, героинях и некоторых лицах исторических. Тут встретите Сарданапала наряду с Еврисфеем, Александра Македонского рядом с Ахиллесом, Ганнибала с Тезеем; за Прометеем следует Крез, после Геракла и Иуды Искариотского видите имя какой-нибудь музы, либо гарпии и проч. и проч.». Из многочисленных тогдашних видов поэзии, которых учебники касаются большею частью лишь в сухом перечне и схоластических дефинициях, всего подробнее изучались те, которые имели в тогдашнее время особенное практическое применение в семинарской жизни, как то: трагедия, комедия и интермедия, образцы которых — или заимствованные у прежних киевских пиитов, или изредка вновь являвшиеся в свет из-под пера уже новых семинарских драматургов — «целебровалися публичне» едва ли не во всех семинариях, где были учители и начальники-киевляне, затем эпиграммы, оды, акростихи и т. п. виды стихотворений, весьма нужные тогда для поздравления с праздниками и восхваления епархиальных архиереев и др. школьных патронов, а также и для приносивших доход бедным семинаристам спевании и гратуляции по частным домам семинарского города. В столичных семинариях гратуляционная поэзия имела случаи проявляться с особенным блеском во время посещения семинарий Высочайшими особами*.

______________________

* История Вятской духовной семинарии // Вят. ЕВ. 1868. № 44; Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 45-50, 90 и др.

______________________

Надобно, впрочем, заметить, что киевская пиитика в Великороссии имела далеко не такие успехи, как на своей родине. Великорусские воспитанники не увлекались ей, как малороссийские, по крайней мере не считали ее особенно необходимой в семинарском образовании. Под конец описываемого времени в Троицкой семинарии встречаем касательно ее преподавания замечательное распоряжение Гедеона Криновского. В первый же год своего архимандритства в Троицкой лавре (1758) этот известный уже нам представитель партии великорусских ученых распорядился совсем уничтожить класс пиитики, поручив ее преподавание учителю риторики и назначив для того всего только один день в неделе, «понеже, — сказано в определении, — пиитика не столь нужна церкви, и для того особливо ее учить и время тем продолжать не рассуждается за благо, да и в других знатных училищах особливого учителя ей не имеется». Такого же мнения о пиитике держался потом и Платон (Левшин), сам преподававший ее троицким семинаристам во дни своей молодости*.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 50, 317-318.

______________________

Риторика, как мы видели, в большей части семинарий до последнего времени оставалась высшей наукой, которой завершалось все тогдашнее семинарское образование. Поэтому на нее смотрели весьма высоко, особенно где вовсе еще не было философского и богословского классов; риторам предоставлялись лучшие места на духовной службе, и сами они смотрели на себя как на превзошедших всякую мудрость. В сущности, риторское обучение было продолжением той же ludus lateralis, игры в словесные формы, как и обучение пиитическое.

Сохранилось несколько рукописных учебников риторики, составленных академическими и семинарскими учителями. Все они на латинском языке, имеют значительный объем и носят весьма пышные заглавия, выражающие сознание их важности и драгоценности: Thesaurus praeciosissimo rerum et verborum pondere abundans, ad thesaurisandos oratorum animos comparatus; Arena Tullianae eloquentise; Regia ТиШапаз eloquentiae* и т.п. Но все эти сокровищницы, чертоги, арены представляют собою не более, как набор одних чисто механических рецептов: как писать периоды, хрии, письма и целые ораторские речи на всевозможные случаи жизни и, преимущественно, для проповеднической практики. Как и в пиитиках, в них целые отделы посвящены правилам амплификации, украшения речи тропами и фигурами и так называемого изобретения мыслей. Обязательные авторы записок представляют своим ученикам для заучивания целые словари разных слов и выражений, относящихся к амплификации и украшению речи, nomina laudis et vituperii (похвалы и порицания), правила, как восхвалить область, город, здание, поле, реку, гору, сад и т.п., общие шаблоны, с каких сторон рассматривать тот или другой предмет, большие запасы самих материалов для разных речей на более ходячие темы: supellex sententiarum (разных изречений ученых мужей), supellex symbolorum (символических изображений, надписей, гербов, девизов и т.д.); наконец, образцы для указания практического применения общих правил (praxis), взятые или из латинских авторов, или, реже, из отечественной литературы на русском языке. После длинного отдела об изобретении мыслей следует такой же длинный и мелочный отдел о расположении мыслей и о частях ораторского сочинения. Все это предлагалось не в виде серьезного научного анализа человеческой речи, а именно как сбор регул, имеющих практическое значение научить человека писать и выработать из него оратора. Поставленная таким образом риторика представляла собой целый арсенал разных готовых механических приемов, высокопарных фраз, сравнений, подобий, сентенций и примеров из истории, с помощью которых ритор мог бы без дальнего затруднения составить речь на какую угодно заданную тему и насколько угодно высокопарным языком.

______________________

* Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 170-172.

______________________

Лучшим украшением ораторского, как и пиитического языка, под влиянием тогдашнего псевдоклассицизма считались мифологические термины, без которых не обходилось ни одно сочинение и которыми обильно испещрены самые образцы, приводимые в учебниках. В речи, например, на Новый год, говорится в истории Вятской семинарии, «встречаете повесть о Фаетонте, о Паллядином дожде, об Еритрейских Маргаритах, Додонских дубах, Марсовых купрессах и т.д. Вы читаете речь на празднество Крещения Господня, и тут идут рассказы об Аквилонах, фавониях, Клеопатре и Антонии. Вам попадается какая-то речь о греческом царе Перикле, о несчастном Велизарии, о Диогене и Александре, о тиране сиракузском Дионисии, о Дамоне и Питиасе; вы недоумеваете, к чему тут перебираются все упомянутые личности и, обращаясь к заглавию, узнаете, что все это не что иное, как утешительная речь юной вдове, лишь только лишившейся супруга, похищенного злою фортуною». Можно судить, насколько полезна была развиваемая в семинариях привычка к подобного рода болтовне для того служения, к которому специально приготовлялись семинарские риторы. Интересно было бы знать, как отнеслись к киевским риторским замашкам обладавшие более практическим смыслом великорусские учители риторики в Троицкой семинарии, но, к сожалению, лекции их не дошли до нашего времени. Судя по образчикам ученических сочинений этой семинарии, изданных в ее истории, ложноклассический хлам имел здесь менее значения в риторской практике, чем в заведениях, где учителями были киевляне.

Кроме обучения формам речи, составляющего специальность риторического класса, в этом классе начиналось обыкновенно первоначальное развитие у учеников формального мышления и они подготовлялись таким образом к курсу следующего, философского класса. Риторика, близко гранича, с одной стороны, с грамматикой, а с другой — с логикой, обыкновенно наполовину наполнялась правилами, относящимися либо к той, либо к другой из этих наук. Из логики риторы более всего знакомились с силлогистикой, которой никак нельзя было им избежать, как только они начинали составлять свои простые и превращенные хрии, а тем более когда изучали расположение частей ораторской речи и формы доказательств. В Киевской академии риторическому учителю нарочно предписывалось в инструкциях «понеже nemo est rhetor nisi philosophus, dialecticam вкратце предлагать»*. В семинариях, где философский класс не был еще открыт или открывался поздно, такое краткое преподавание диалектики было, разумеется, еще необходимее и действительно заведено было в нескольких семинариях. Так, при архиерее Дмитрие (Сеченове) оно заведено было в Нижегородской семинарии, еще задолго до открытия особого философского класса**. В начале 1750-х годов в Вологодкой семинарии, точно так же еще до открытия философского класса, преподавалась целая философия; особый философский класс видим здесь уже в 1778 г.*** В Воронежской семинарии несколько времени (с 1751 г.) читал философию ученик Киевской академии Прокл Бухартовский и оставил даже после себя записки****. В Вятской семинарии в риторике читалась краткая диалектика, а о Переяславльской семинарии известно, что в риторическом ее классе преподавались не только начатки философии, но и самонужнейшие трактаты из богословия*****. По всей вероятности, с богословием знакомили риторов и в других семинариях, где не было высших классов.

______________________

* Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 128.
** Макарий (Миролюбив). История Нижегородской иерархии. С. 121, 143.
*** Суров Н. Несколько материалов...// Волог. ЕВ. 1865. № 9, № 14. С. 574
**** Макарий (Булгаков). История Киевской академии. С. 185.
***** Вят. ЕВ. 1868. № 14 С. 248; Владимир. ЕВ. 1866. № 23.

______________________

С риторики всего более обращалось внимания на письменные упражнения семинаристов. Духовное начальство предписывало «к большему успеху наичаще содержать учеников в экзерцициях»*. Экзерциции эти развивали у риторов мыслительность и своего рода ловкость и находчивость до такой степени, что за недостатком философов и богословов они могли иногда заменять этих ученых мужей и в преподавании, и на проповедническом поприще. Некоторые архиереи заставляли ритористов говорить их ученические проповеди даже в церкви. Вот, например, что писал первый учитель риторики Вятской семинарии Финитский архиерею Варлааму в 1745 г.: «...в школах, мною основанных, некоторые из студентов в толикую моими трудами произошли науку, что во всю покойного Преосвященного Вениамина бытность поучения в церквах сказывали, також уже и в бытность Нашего Преосв., какого суть оные учения, в самоперсональном проповедания их слушании Ваше Преосвященство опробовать их изволили»**. Ввиду такой важности риторического обучения на него назначалось два года. В тех семинариях, где весь курс оканчивался риторикой, ученики оставались в риторическом классе года по 4 и больше до приискания места, точно так же, как в полных семинариях они оставались по окончании курса в богословском классе***. В Новгородской семинарии в 1742 г. риторы были оставлены в том же классе на 4 года в ожидании замедлившегося тогда открытия философского класса****. Не говорим об обыкновенных случаях оставления учеников без перевода за безуспешность. В Псковской семинарии в 1752 г. встречаем такой случай: начальство узнало, что ученики, переведенные уже в философию, почему-то плохо знали риторику, и распорядилось снова преподать им эту важную науку в философском классе*****.

______________________

* Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 115.
** Вят.ЕВ. 1868. № 15.
*** Там же. № 12. С. 199.
**** Житие св. Тихона Задонского. СПб., 1861. В 1746 г. философы оставлены в риторике за неимением учителя философии в Смоленской семинарии. См.: Смол. ЕВ [Смоленские епархиальные ведомости. Смоленск]. 1878. № 2. С. 59.
***** Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 29.

______________________

В философию переводилось еще менее учеников, чем в пиитику и риторику. Поэтому прошедшие оба высших класса считались очень редкими учеными до конца описываемого времени, тем более, что самих семинарий с обоими этими классами было всего только 8 (кроме академий), да и в этих 8 семинариях полные курсы явились большею частью уже в царствование Императрицы Елизаветы. Раньше всех завел у себя высшие классы Харьковский коллегиум — философию в 1727 г., богословие — в 1731 г. Затем довольно рано явились они в семинарии Смоленской*. В Казани и Пскове при Императрице Анне был только философский класс (с 1739 г.); богословие введено в Пскове с 1746 г., а в Казани — с 1751 г.. Не ранее этого последнего года полный курс сформировался в семинарии Петербургской; первый философский курс кончился здесь еще в 1743 г.** В Новгородской семинарии философия стала читаться с 1746 г.; богословский класс открыли, было, с 1748 г., но в том же году начавший в нем преподавание учитель Иосиф Ямницкий помер, ученики снова были переведены назад в философию и приступили к изучению богословия уже через два года***. В 1749 г. — философия введена в Троицкой семинарии, богословский класс открылся через два года в 1751 г. Около того же времени философия стала читаться в семинарии Тверской, а в 1759 г. новый ректор ее архимандрит Тихон, знаменитый после святитель Воронежский, приступил к преподаванию ее ученикам богословия****. Кроме этих 8 полных семинарий были еще 3 семинарии с одним философским классом: Тобольская — с 1755 г., Рязанская — с 1757 г., Нижегородская — со времени архиерея Феофана Чарнуцкого*****. Мы упоминали, что философские классы стали, было, заводиться также в семинариях Воронежской и Вологодской, но за недостатком средств и учителей не продержались до конца.

______________________

* В Историко-статистическом описании Смоленской епархии сказано, что оба класса открыты с 1728 г., но там же говорится, что в семинарской ведомости 1741 г. значится еще один философский класс (С. 181, 184). Первый учитель богословия упом. в 1746 г. См. материалы для истории Смоленской семинарии // Смол. ЕВ. 1878. № 2. С. 59.
** Архангельский М. Член Святейшего Синода преосв. Сильвестр Кулябка, архиепископ Санкт-Петербургский (1750-1761)// Странник. 1875. Кн. I. С. 80-81.
*** Житие св. Тихона Задонского...
**** Там же; Чередьев К.К. Биографии тверских иерархов. С. 116.
***** Там же. С. 181; Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 122, 143.

______________________

Обе высшие науки читались в семинариях на латинском языке по рукописным запискам, составленным под руководством академических лекций. Записки эти остаются неизвестными в нашей литературе до настоящего времени, и о содержании их можно судить только по извлеченным из них конспектам и кратким их характеристикам в историях семинарий*. Философия проходилась в два года и разделялась обыкновенно на пять частей: диалектику, или логику, физику, психологию или, как ее иногда называли, анимостику, метафизику и этику. Из них две первые обращали на себя особенное внимание преподавателей; логика была важна ввиду господствовавшего схоластического образования, физика была единственной наукою, которая, при всей своей отсталости и наивности в понятиях о природе и объяснениях физических явлений, давала семинаристу хотя кое-какие реальные знания. В основе всей философии лежали начала Аристотеля, а господствующим методом был метод схоластический. В 1750-х гг. господство Аристотеля стало сильно колебаться на философских кафедрах обеих академий; в среду академических схоластов незаметно начали проникать идеи новой философии Бэкона, Декарта и особенно Лейбница и Вольфа. Было ли что-нибудь подобное в семинариях за недостатком фактов сказать не можем.

______________________

* Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 182-183; Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 36 и далее.

______________________

В богословском классе ученики оставались неопределенное время до приискания места. Например, из ведомости Троицкой семинарии 1758 г. видно, что одни из учеников учились богословию а года и менее, другие — 3, 4 и 5 лет. Самый курс науки рассчитан был в одних семинариях на два, в других — на 4 года. Получившие место ранее этих сроков большею частью оставляемы были при семинарии доучиваться. Богословие преподавалось по тому же схоластическому методу. Образцом богословствования был латинский богослов Фома Аквинат, система которого была долгое время главным руководством и для академических лекций. Семинарские записки по богословию держались, впрочем, не столько системы самого Аквината, сколько лекций его академических последователей, особенно лекций киевского богослова Иоасафа Кроковского и московского Феофилакта Лопатинского (характеристику их можно читать в историях Киевский и Московской академий), которые они только перефразировали и сокращали. По характеру своему они представляли собою обыкновенные схоластические трактаты со всеми обычными недостатками старого схоластического богословствования. Так, например, разбирая записки по богословию Смоленской семинарии 1747-го и 1755 гг., автор описания Смоленской епархии говорит, что они «состояли из разных более или менее утонченных дефиниций, квестионов, диспутаций, изложенных без систематического порядка; чрезвычайная дробность делений и подразделений, изысканность и сухость силлогистических форм, в которых посылки большею частью извне призваны к готовым заключениям, незначительность, иногда мелочность вопросов, пустая терминология и отсутствие истинного духа учения христианского только порождали любопрение и ошибочную самоуверенность в приобретении мудрости». Еще в начале XVIII столетия в Киеве явилась новая система богословия, система Феофана Прокоповича, изложенная по образцу новых протестантских теологии Германии и нанесшая сильный удар старому схоластическому методу богословствования, но она долго не принималась в руководство ни в семинариях, ни в академиях. Первые попытки освободиться от схоластики и приблизиться к направлению Прокоповича в академиях встречаем уже в 1740-х гг. После этого система Прокоповича начала понемногу проникать и в семинарии, начиная с Троицкой. Первый троицкий учитель богословия Афанасий Вольховский оставил записки, составляющие почти копию с лекций Феофана, но с разными отступлениями от его метода в пользу отживавшей свой век схоластики. Разбор этих записок, представляющих собою «разительный пример борьбы между привязанностью к схоластике и стремлением к свободному преподаванию науки», можно видеть в истории Троицкой семинарии.

Рука об руку с господством в богословии схоластики шло господство в нем латинского языка. Тонкости и абстракции схоластического богословия не нашли для себя в русском языке равносильных форм и выражений, да и в самой латыни требовали множества технических, нарочно выдуманных в средние века терминов, о которых и не снилось римским классикам, вроде, например, ubicatio, entitas, quidditas, aseitas, perseitas, futuritio и т.п. С другой стороны эта варварская латынь в свою очередь оказывала важную услугу схоластике, составляла обманчивый покров для пустоты и бесполезности ее богословских разглагольствований. С первыми же опытами изложения богословия на русском языке в 60-х гг. XVIII столетия покров этот стал спадать, и богословская схоластика быстро склонилась к упадку. Но пока это случилось, латынь и схоластика успели много повредить развитию у нас богословского образования, отвлекая внимание учеников богословия от содержания науки к одной ее форме. Путаясь в бесплодных диалектических тонкостях и варварских терминах, богослов только и годился для школьных диспутов в кругу таких же педантов, как он сам, но не мог попонятнее и на русском языке объяснить самых простых истин веры, что, собственно, и требовалось от будущего народного учителя и пастыря. Русский научно-богословский язык, образчик которого можно видеть, например, в тезисах для публичных диспутов в Московской академии*, был до того мало развит, что стоял несравненно ниже даже языка наших старинных переводчиков святых отцов и оригинальных богословских произведений Древней Руси. Мысль о преподавании наук на русском языке высказана была еще в 1731 г. в грамоте Харьковскому коллегиуму, где говорилось, чтобы высшие науки «старались вводить на собственном российском языке». Несмотря на это, первую попытку подобного преподавания богословия встречаем уже в 1759 г. в Киевской академии: митрополит Арсений распорядился тогда читать богословам по-русски «Православное Исповедание» Петра Могилы; но и эта уступка требованиям жизни допущена была академиею, так сказать, ради человеческой слабости, в виде прибавления к настоящему богословскому курсу, который все-таки положено читать, «сохраняя чистый латинский штиль и оберегаясь грубого простого наречия»**. Раньше этого практическим потребностям богословского образования семинаристов могли удовлетворять только упражнения в составлении русских проповедей и особенно заведенные в нескольких семинариях, по примеру академий, катехизические беседы, на которых только и можно было услышать живое слово об истинах веры на родном языке, так как эти беседы имели публичный характер. Для семинаристов посещение бесед было строго обязательно, поэтому перед началом каждой беседы им обыкновенно делалась перекличка по списку. Составление и произношение бесед поручалось ректору, или префекту, или кому-нибудь из учителей большею частью духовного сана. Можно положительно сказать, что катехизация была лучшим богословско-образовательным средством для самих наших богословов; с нее начал свое богословское поприще и знаменитый автор нашего первого русского богословия, митрополит Платон***.

______________________

* Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. Прилож. № 4.
** Макарий (Булгаков) История Киевской академии. С. 142-143.
*** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 58; Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 26; Любарский П. Сборник казанских древностей. С. 1071 Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 604.

______________________

Торжеством богословско-философской учености в семинариях, как и в академиях, были публичные диспуты, производившиеся на латинском же языке в конце каждого учебного года. Схоластическая тонкость и изворотливость и знание латинского языка проявлялись здесь во всем своем блеске. Объявления о диспутах разрисовывались на материи, или вырезывались на железных листах с разными символическими фигурами, представлявшими заслуги архиерея или благотворные следствия просвещения, прибивались вместе с назначенными для диспута тезисами к воротам семинарии и привлекали в семинарский зал множество любопытных посетителей. О многолюдстве подобных собраний можно судить по тому, что, например, в Смоленской семинарии на наем одних стульев для публики в день диспута выходило свыше 14 p., — сумма тогда очень большая для семинарии; замечательно, что в той же семинарии и в то же время на лекарства и содержание больных семинаристов за целый год расходовалось всего 9 р. 19 к. Многие посетители, ничего не понимая по-латыни, являлись просто из любопытства: посмотреть, как будут спорить между собою назначенные для состязания бурсаки-оппоненты и дефенденты, или из желания послушать всегда сопровождавшего эти диспуты партесного пения кантов и концертов. Кроме этих торжественных диспутов, в богословском и философском классах от времени до времени, большею частью помесячно, производились еще диспуты частные для упражнения учеников в диалектике. В Петербургской семинарии заведены были еще общие собрания всех воспитанников и учителей каждую субботу, на которых действующими лицами были ученики всех классов, кроме богословского; риторы и философы читали тут свои сочинения, пииты декламировали вирши, синтаксисты и грамматисты вели между собой сочиненные для них на разных языках разговоры, а ученики низших классов читали наизусть места из Священной истории и катехизиса. По окончании всего лучшие ученики получали от ректора похвалу, а дурные — нагоняй*.

______________________

* Чистович И.Л. История С.-Петербургской духовной академии. С. 23-24; Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 184.

______________________

Все перечисленные нами классы, или школы были латинские. Преподавание греческого языка было повсюду в упадке. Сама Московская академия до 1738 г. оставалась с одной только латынью и далеко отстала в этом отношении от Киевской, которая все-таки имела у себя греческие классы, хотя и не обязательные для всех студентов, и могла выставлять из среды своих питомцев таких редких эллиинистов, как Симон Тодорский, Варлаам Лящевский и Иаков Блонницкий. В 1738 г., когда греческий язык велено было ввести в Московскую академию, за преподавателями его пришлось обратиться именно в Киев, который Москва сама когда-то упрекала за исключительную привязанность к латыни. С этого же времени стали заботиться о преподавании греческого языка и в семинариях. В указах о штате Новгородской семинарии и об открытии семинарии Троицкой он поставлен был в семинарском курсе наравне с латинским. На практике такого равенства он, впрочем, никак не мог достигнуть. В Смоленской, например, семинарии для него не было особого учителя, а поручалось преподавать его одному из наличных учителей в качестве прибавочного предмета. В Псковской с 1743 г. ему велено было обучать только понятнейших и надежнейших учеников по 3 раза в неделю в послеобеденное время*. В некоторых семинариях преподавание его введено было очень поздно, например, в Нижегородской и Рязанской (1757 г.)**. Всего успешнее он преподавался в Харькове, Новгороде, Твери и в семинариях Петербургской и Троицкой. Студент Петербургской семинарии Пельский в 1745 г. по знанию греческого языка признан достойным занять в Московской академии место выбывшего из учителей Иакова Блонницкого; тверские семинаристы были хорошо заправлены в знании этого языка еще при Феофилакте Лопатинском, который сам был его знатоком, потом о преподавании его много заботился другой Тверской архиерей Митрофан Слотвинский) (1739-1752), который лично задавал ученикам разные переводы и пересматривал все их греческие упражнения***.

______________________

* Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 187; Князев А. Очерк истории Псковской семинарии... С. 26.
** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 122, 129.
*** Житие св. Тихона Задонского; Смирнов С.К. История Московской славяно-греко-латинской академии. С. 221; он же. История Троицкой лаврской семинарии. С. 53. Чередьев К.К. Биографии тверских иерархов. С. 105, 116.

______________________

К числу «диалектов, наипаче приличных духовному чину» присовокуплялся еще язык еврейский, но сами указы о введении его в семинарии говорили только условно: «если возможно». Поэтому он преподавался лишь в немногих, более устроенных семинариях: Невской, Новгородской, Троицкой. В последней ученики начинали изучение его с младших классов и так в нем успевали, что в списках 1761 г. один из них, Новиков, отмечен умеющим по-еврейски даже поп neleganter colloqu. В последнее время в академиях начали заботиться о введении преподавания новых языков. Из семинарий, сколько известно, первая ввела у себя эти языки — немецкий и французский — Харьковская при Петре Смеличе, но после него в 1741 г. кафедры их были снова закрыты*. В 1758 г. Гедеон Криновский распорядился о введении новых языков в Троицкой семинарии; чтобы приготовить учителей к их преподаванию, Лавра отправила двоих троицких студентов в Московский университет. Вероятно, около того же времени преподавание этих языков введено в семинарии Петербургской. В Нижнем архиерей Феофан завел класс французского языка, а в Новгороде уже в 1762 г. открыт класс немецкий**. Об изучении местных инородческих языков тогда еще не заботились. Мы можем указать на один только факт, относящийся к этому предмету, и то касавшийся учеников, исключенных из семинарий. В 1748 г. Петербургский архиепископ Феодосии распорядился взять с двоих таких учеников подписку, чтобы они научились чухонскому языку «ради необходимо случающихся в здешних странах нужд»; при этом, в случае хороших успехов, им обещаны были не только дьяконские, «о и священнические места***. Исключение составлял язык польский, преподававшийся в юго-западных семинариях, кажется, повсюду, как и в Киевской академии.

______________________

* Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 637-638.
** Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 535 Макарий (Миролюбов). История Нижегородской иерархии. С. 443; Амвросий (Орнатский). История Российской иерархии. Т. I. С. 609.
*** Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 52.

______________________

Кроме перечисленных главных предметов семинарского курса, по именам которых назывались самые классы, по программе Духовного Регламента в семинариях должны были преподаваться другие светские науки, совокупность которых могла бы составлять необходимое восполнение сословно-специального курса духовной школы, его часть общеобразовательную: арифметика с геометрией, география, история, физика и политика. Но где и как они преподавались на самом деле, об этом мы имеем очень мало определенных известий. В известных доселе документах по истории разных семинарий говорится только в общих чертах, что ученики учились в фаре, инфиме, философии, богословии, но чему они там обучались, раздельно не говорится. Политика, сколько известно, не преподавалась ни в одной семинарии. Физика составляла часть философии и преподавалась с философско-богословской точки зрения — как натурфилософия, а не как наука из области естествоведения. Немного также посчастливилось в семинариях и науке математической.

Свят. Синод, как мы знаем, обещался при Петре завести цифирное обучение во всех своих школах, но обещания своего не выполнил. Арифметика введена была главным образом в тех из архиерейских школ, которые возникали на месте прежних цифирных, или были с последними в какой-нибудь связи, как, например, архиерейские школы в Вологде и Рязани. Да и самое обещание завести в своем ведомстве цифирное обучение дано было не столько по сознанию его важности для образования детей духовенства, сколько из желания освободить их от невыгодной для духовного сословия посылки их в цифирные школы вместо духовных и из угождения царю, который желал развить это обучение в духовных школах в интересах государственной службы. Некоторое же местное духовное начальство тогда же стало освобождать от этого обучения всех учеников, готовившихся собственно к духовной службе; так, в смешанной Рязанской школе арифметике обучались дети только светских лиц, готовившиеся на государственную службу, а ученики духовные отделены были от них в особую группу, которая ее не изучала. После Петра такой взгляд на арифметику стало разделять и правительство: в указе 1737 г. о детях духовенства, откупавшихся от военной службы, прямо говорилось, чтобы желающие из них приготовиться к светской службе учились арифметике с геометрией, а готовившиеся в духовный чин обучались грамматике, риторике и философии*. Те же науки, как особенно приличные духовному званию, перечисляются в указах о штате Новгородской семинарии и об открытии Троицкой. Около конца 1730-х годов известия о преподавании в духовных школах арифметики совсем прекращаются. Знаем только, что она входила в состав курса в семинариях Невской, Смоленской и Казанской**. В истории Харьковского коллегиума, где математический класс при Петре Смеличе организован был очень роскошно (в нем читались математика, геометрия и архитектура), находим известие, что в 1741 г. математика вовсе была исключена из курса, между тем как Коллегиум был еще не столько духовным, сколько общеобразовательным заведением***. В Троицкой семинарии с 1743 г. она была, напротив, введена вновь по определению Лаврского собора (велено было преподавать арифметику, геометрию и тригонометрию), но самое это определение всего лучше показывает, что она вводилась вовсе не в качестве науки, нужной для полноты собственно семинарского курса, а из практических видов, для удовлетворения потребностей самой Лавры, потому что «помянутое обучение для знания находящихся в монастыре к приказному порядку и прочих нужнейших искусств, за неимением таковых людей, весьма Троицкому монастырю надобно». Оттого и учились этой науке не все семинаристы, а, вероятно, только назначавшиеся после на Лаврскую приказную службу, сначала 45, а потом, с 1750 г., всего 17 человек. В подобных же видах с 1746 г. Лавра завела при своей семинарии класс иконописи, в котором с самого начала обучалось 8 учеников, а потом больше; класс этот давал Лавре возможность иметь своих иконописцев****. В качестве обязательного предмета арифметика стала читаться в Лаврской семинарии уже при архимандрите Гедеоне Криновском с 1758-1760 гг.

______________________

* ПСЗ. Т. X. № 7169.
** Чистович И. А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 21; Амвросий (Орнатский) Указ. соч. С. 575; Инструкции смоленской семинарии // Смол. ЕВ. 1871.
*** Амвросий (Орнатский). Указ. соч. С. 637-638.
**** Смирнов С. К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 50-52. Живописи учились также в Невской академии.

______________________

Что касается до введения в семинарский курс преподавания географии и истории, то об нем стали вспоминать только под конец описываемого времени. Раньше всех семинарий ввели у себя эти науки Петербургская Невская* и Харьковский коллегиум (до 1741 г., когда исторический класс в нем был снова закрыт вместе с математическим). В Троицкой семинарии география с историей стали преподаваться только с 1758-1760 гг. при Гедеоне Криновском; в Новгородской введена была одна география, и то уже в 1762 г.** В других семинариях, если и сообщались какие-нибудь сведения по этим наукам, то, вероятно, мимоходом и между прочим, например, в числе каких-нибудь subsidia poeseos, или, как было в Переяславльской семинарии, чрез чтение географических и исторических руководств в неучебные рекреационные дни. Переяславльским семинаристам принято было читать в такие дни по истории Mellificium historicum, а по географии историческую географию Целлярия. Какие руководства приняты были в других местах, неизвестно.

______________________

* Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 21.
** Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 51, Амвросий (Орнатскии). Указ. соч. С. 609.

______________________

Таким образом, со стороны преподавания общеобразовательных наук семинарский курс до последнего времени постоянно оставался ниже программы, предначертанной для него в Духовном Регламенте, несмотря на то, что и самая эта программа, как мы видели, еще далеко не обнимала собою всех даже самых существенных требований общего образования и отличалась в этом отношении слишком большими сокращениями и в числе назначавшихся к преподаванию наук и во времени их преподавания. Причиною такой односторонности семинарского курса прежде всего была первоначальная неразвитость юных духовных школ, потом большое с течением времени развитие в Духовном ведомстве известных нам сословно-профессиональных взглядов на образование, на основании которых «науки святей церкви потребные и наипаче духовному чину приличные» все резче и резче отделялись от других наук, не прямо полезных для духовной службы. Чем более развивался сословный характер духовной школы, тем сильнее он отражался и на составе ее учебного курса. Знания общеобразовательного характера попадали в ее курс, можно сказать, только случайно, или вследствие признания их полезными для изучения специальных предметов, или по их надобности, так сказать, для домашнего обихода сословия, чем, например, мотивировано было введение в Троицкой семинарии класса математики и обучения иконописи, или, наконец, по старым традициям, как изучение классических языков, риторики с пиитикой и философии. Несмотря на всю прочность того положения, какое эти языки и науки издавна занимали в семинарском курсе, все-таки до последнего времени находились люди, которые, смотря на семинарию с исключительно профессиональной точки зрения, считали их вовсе не так для нее нужными, как это следовало по старым традиционным понятиям; в числе этого рода людей видим даже одного из образованных архиереев-малороссов. Арсения Мациевича. Как ни сильно, однако, склонялось семинарское обучение к своей специальной цели и как вследствие этого ни суживался объем его курса с общеобразовательной стороны, общее образование в семинариях было довольно высоко по тогдашнему времени и давало им важное преимущество пред другими учебными заведениями, которые все имели тогда специальные курсы. Каковы бы ни были семинарская риторика и философия, они сообщали ученику не одну уже ремесленную выучку, а в собственном смысле образование, развитие. Их изучал один семинарист, оттого он и имел огромное преимущество пред воспитанниками всех других заведений, где этих наук не было, оттого так и дорожили им в университетах — Петербургском академическом и в Московском, оттого так много замечательных людей из духовных воспитанников встречаем в XVIII в. и на всех родах государственной и учебной службы. Надобно при этом заметить и то, что самая специальность духовных школ, образование богословское, но своему развивающему влиянию стоит ближе к общему образованию, чем всякая другая светская специальность, и в известных границах сама входит в состав этого образования.

Важнее была другого рода односторонность семинарского образования, уже не находившая себе восполнения, — это слишком и даже исключительно формальное его направление. Ученик в течение всего своего многолетнего курса вращался в одних формах, от форм языка переходил к формам пиитической и ораторской речи, от форм речи — к формам мысли, наконец, все эти формы учился прилагать к разным богословским положениям, которые затем и оставались почти единственным их содержанием. Кое-какие положительные знания только и попадались ему, что в разных subsidis poeseos или в источниках изобретения мыслей, в разных риторических супеллексах eruditionum, sententiarum и проч., или, наконец, в философской физике; но само собою понятно, что все подобные обрывки разнообразных сведений по разным наукам без правильного изучения этих наук только могли служить разве в качестве пособий для украшения ораторских речей, для придавания им известного рода занимательности к увеселению слушателей, или в качестве примеров и свидетельств для усиления диалектической аргументации. Недостаток положительных знаний вредно отзывался на самом богословии. Формальная, исключительно диалектическая ученость, при всем своем самомнении, была слишком доверчива и наивна. Обращая все свое внимание только на формальную правильность своих силлогизмов, она вовсе не отличалась критикой и простодушно набивала свои богословские трактаты всякими средневековыми бреднями, апокрифами, легендами об ангелах и демонах, россказнями о ложных чудесах, важными решениями пустых и мелочных вопросов, которые человеку верующему и не тронутому схоластикой не могут прийти и в голову, и т.п. Феофан Прокопович в свое время колко смеялся над этими трактатами, называя их потешными кладовыми всякой всячины, смеялся и над их всезнающими поклонниками, которые, по его словам, «готовы отвечать на всякий вопрос и отвечают так самоуверенно, так бесстыдно, что ни на волос не хотят подумать о том, что такое говорят». Схоластическая привычка вращаться только в области формальной диалектики производила даже какое-то отчуждение от положительных знаний, так что в самом богословии устранялась вся его положительная сторона, состоящая в филологическом и историческом изучении самих источников христианского вероучения и церковной древности, и оставалась одна сторона логическая, лишенная всякой научной опоры и защищенная от диалектического произвола только требованиями православного чувства.

Надобно однако сказать и то, что старая семинарская наука имела слишком мало средств для более солидной своей постановки. Еще Регламент толковал о необходимости для духовных школ библиотек, «ибо без библиотеки, как без души академия», но только немногие семинарии успели обзавестись несколько достаточными библиотеками, большинство же крайне нуждалось даже в самых необходимых учебных книгах. Богаче всех семинарий были в этом отношении семинарии Лаврские, имевшие возможность, кроме своих библиотек, пользоваться еще книжными сокровищами Лавр, потом Новгородская, на библиотеку которой в штате 1740 г. ассигнована была значительная ежегодная сумма в 638 р. «Знатная библиотека» Троицкой семинарии, составившаяся — частью благодаря щедрости на покупку для нее книг лаврского начальства, частью от пожертвований разных духовных и светских лиц, — в 1762 г. содержала в себе 2 655 книг и 190 рукописей. Невская Лавра тоже отличалась значительною щедростью на покупку книг для своей семинарии; кроме того, последняя воспользовалась для своей библиотеки собраниями книг и рукописей Афанасия Скиады, Никодима Селлия и Феофана Прокоповича*. Библиотека Новгородская, кроме покупки книг на ассигнованную сумму, особенно обогатилась отдачей в ее пользу части огромной библиотеки Прокоповича и книжными пожертвованиями Новгородских архиереев Амвросия Юшкевича и Стефана Калиновского. Амвросий устроил для нее каменный корпус и завещал в ее пользу все свое весьма богатое книжное собрание**. В Южной России славился книжным богатством Харьковский коллегиум, благодаря поступлению в его библиотеку книг Стефана Яворского и богатым пожертвованиям Голицыных, Епифания Тихорского и Петра Смелича. Пожертвования архиереев составляли основу вообще всех семинарских библиотек: покупка книг производилась только в крайних случаях, и то книг исключительно учебных: Альваров, элементарен, трехъязычных лексиконов Поликарпова или Кнапиуша, Иустина-историка, Цицерона «Ad familiares» и т.п., потому что денежных средств для таких покупок решительно не было никаких, кроме разве пожертвований со стороны тех же архиереев. В 1739 г. Казанский архиерей Лука (Конашевич), воспользовавшись тем, что правительство обратило тогда особенное внимание на Казанскую семинарию и указало привести ее в лучшее устройство, в составленном для того штате семинарии включил статью об ассигновке на ее библиотеку особой суммы в количестве 500 р. на первоначальное обзаведение и затем постоянной каждогодной, сколько будет соблаговолено правительством. Представление это, несмотря на всю свою скромность, не было, кажется, утверждено. Просвещенный архипастырь, однако, не оставил мысли о заведении библиотеки и учредил, по словам Любарского, на собственные средства «библиотеку немалую, снабденную многими знатных авторов разноязычными и особливо латинскими книгами»***. В Вятке таким же обогащением местной семинарской библиотеки на собственные средства сделался известен Лаврентий Горка, первый устроитель семинарии. Один из его преемников, Варфоломей Любарский, при восстановлении Вятской семинарии после пожара 1758 г., выписал для ее библиотеки книг латинских и греческих на 1 492 р. 77 к.****. В Нижнем к 1764 г. из пожертвований архиереев составилась библиотека из 684 экземпляров*****.

______________________

* Смирнов С.К. История Троицкой лаврской семинарии. С. 55-58; Чистович И.А. История С.-Петербургской духовной академии. С. 33-34.
** О Новгородской семинарии см.: Амвросий (Орнатский). Указ. соч.
*** Лука Конашевич, епископ Казанский // ПС. 1858. Т. II. С. 584.
**** Никитников Г. Иерархия Вятской епархии. С. 30, 77.
***** Макарий (Миролюбов). История Нижегородской семинарии. С. 9.

______________________

Но и в подобных семинариях, обильно воспользовавшихся щедротами своих преосвященных патронов, самый состав библиотек был далеко не удовлетворителен для потребностей учащихся, носил характер случайный, сборный, не приспособленный к специальным учебным целям. Большею частью было так, что в библиотеке имелись дорогие и важные для ученого многотомные издания вроде «Maxima bibliotheca veterum pat rum. Corpus iuris civilis Justiniani, Thesaurus antiquitatum grsecarum et roma-narum» и т.п., — и не было необходимого учебника или даже славянской Библии. Согласно с постановлением Регламента, чтобы ученики духовных школ учились туне и на готовых книгах епископских, архиереи не скупились на покупку учебников, но все-таки никак не могли удовлетворить в этом отношении всех учащихся. От этого последние должны были прибегать к постоянному списыванию уроков и теряли на свои учебные записки самую большую часть дорогого учебного времени. Дело и при этом не обходилось без затруднения: книг было так мало, что не с чего было и списывать. Тогда учители прибегали к диктовке урока во время классных часов, что необходимо должно было отнимать много классного времени, нужного для «экспликования урока», как тогда выражались*. В Смоленской семинарии встречаем еще другой способ для достижения той же цели, указывающий на еще более крайнюю нужду в учебниках: преосв. Парфений (уже в 1766 г.) распорядился, чтобы учители сами прочитывали с учениками уроки тоже в классе**. Вместо славянской Библии в семинариях употреблялась более доступная, хотя тоже довольно редкая, латинская Вульгата; пользование ею было тем удобнее, что и лекции, и оккупации по богословию были на латинском же языке. Славянская Библия была большой редкостью, почти недоступной для частных лиц из духовенства, слишком дорогой и для семинарской библиотеки даже после издания ее в 1751 г. Неудивительно, что изучения Свящ. Писания вовсе не было не только в семинариях, но даже и в академиях. Между духовенством о чтении Свящ. Писания и речи не было. Издание 1751 г., как известно, в первый раз только познакомило с Библией русскую публику, но число экземпляров, выпущенных в свет, было слишком не достаточно для удовлетворения потребностям не только народа, но и служитеей церкви, кроме того, каждый экземпляр стоил 5 р., большой тогда суммы денег. В Смоленской, например, епархии, как рассказывает автор ее описания, «не раньше, как в 1752 г., выдано было на всю епархию — архиерейский дом, монастыри, церкви и семинарию — 10 библий по 5 р. Как было поделиться этими книгами, когда одних монастырей в епархии было 10?». По всей вероятности, то же было и в других епархиях.

______________________

* Князев Л. Очерк истории Псковской семинарии... С. 27.
** Историко-статистическое описание Смоленской епархии. С. 188.


← Глава первая.
Начальное заведение духовных школ при Петре I 		Глава третья.
Состояние духовных школ с восшествия на престол Екатерины II →

Впервые опубликовано: Знаменский П.В. Духовные школы в России до реформы 1808 г. Казань: Тип. Имп. ун-та. 1881. 807 с.

Пётр Васильевич Знаменский (1836 — 1917) — русский историк, специалист по истории Русской церкви, член Совета и товарищ председателя Совета Казанского отдела Русского собрания.

На главную

Произведения П.В. Знаменского
Монастыри и храмы Северо-запада