Е.Н. Опочинин
Терпигорев Сергей Николаевич (он же Сергей Атава)

В начале восьмидесятых годов, как раз около того времени, когда в "Отечественных записках" стали появляться очерки под общим заглавием "Оскудение", подписанные псевдонимом "Сергей Атава", я, не помню каким образом, познакомился с красивой молодой дамой "из новых", с коротко остриженной густой шапкой великолепных волос, Евгенией Николаевной Флаг, которая, в свою очередь, познакомила меня со своим мужем Николаем Михайловичем Астыревым. Обитали они в маленькой квартирке в нижнем этаже одного из огромных домов графа Шувалова на теперешней Пушкинской, а тогда еще Новой улице. Там и случилось мне как-то быть.

Хозяином квартиры был некто Афанасьев, нестарый еще человек купеческого облика, грубоватый и выговаривавший самые обыкновенные слова с каким-то вывертом. Афанасьев был предпринимателем какого-то электрического огнива, долженствовавшего заменить спички для закуривания. Предполагалось, что "у каждого барина" в кабинете на письменном столе должно непременно стоять это огниво, представлявшее собою не что иное, как элемент, кажется, Грене в виде довольно большой банки, на три четверти наполненной едкой черной жидкостью. Уж одно то, что эта банка могла опрокинуться на письменном столе, казалось бы, исключало всякую возможность применения этого огнива в качестве кабинетной вещи. Однако же Афанасьев у кого-то купил изобретение этого огнива, а Н.М. Астырев являлся при нем агентом по распространению этого изобретения. Но распространялось огниво чрезвычайно плохо, и дело ограничивалось веселыми вечерними сходочками, на которых Афанасьев вывертывал свои словечки с лакейским шиком, попевала запрещенные песенки красивая Евгения Николаевна и в вечном затруднении ерошил свои белокурые волоски Н.М. Астырев, который, между прочим, бешено ревновал свою супругу.

Вот в этой-то компании в первый же свой визит к Астыревым я встретился с С.Н. Терпигоревым. Не знаю, на каких условиях он проживал в квартире Афанасьева, но у него была тут особая комнатка без всякой, правда, мебели, даже без кровати, только с одной конторкой у стены и холщевым чемоданом на полу. Когда, поразговорившись с С.Н., я спросил, где он помещается, он мне сказал:

— Да вот здесь — чемодан под голову, а накидкой укрываюсь. Мне немного надо: было бы пиво и сигары, а остальное... — он не договорил и махнул рукой.

И действительно, одутловатое лицо С.Н., заплывшие глазки и вся несколько раздавшаяся фигура его говорили о большом потреблении пива.

Я стал с ним встречаться, то у Астыревых, то в кухмистерской, а то изредка он заходил и ко мне. Помню, однажды, когда я был у Астыревых, он вернулся от М.Е. Салтыкова и с восторгом показывал мне корректурные гранки своего "Оскудения" с наклеенными с боков полосами бумаги, сплошь испещренными редакторскими поправками.

— Смотрите! — с восторгом указывал мне С.Н. на пеструю корректуру. — Живого места нет! И кто, подумаешь, будет так заниматься с сотрудником?! А он беседовал со мной больше часу, он ведь не кто-нибудь, а сам Салтыков-Щедрин... За честь и удовольствие для себя считаю я работать у него в журнале. И никогда не уйду от него, разве уж выгонит.

Впоследствии вспомнились мне эти слова Терпигорева, когда я увидел его имя под фельетонами в "Новом времени".

Вскоре, помнится, Терпигорев перебрался куда-то от Астыревых. Вообще говорили, что он устроился. Я стал встречаться с ним только на улицах. Вид он имел прежний. В неизменной накидке, с котелком на голове, одутловатый и не очень трезвый, с воняющей страшной сигарой в зубах.

Позднее я стал встречаться с ним изредка у редактора "Исторического вестника" Сергея Николаевича Шубинского, печатавшего в этом журнале его интересные очерки под заглавием "Потревоженные тени". Помню, Шубинский очень хвалил эти рассказы Терпигорева, находил их интересными, но замечал всегда, что на них лежит отпечаток фельетонной работы и что они страдают растянутостью. Пожалуй, что это была и правда.

Припоминается мне смешной анекдот, происшедший с С.Н. Шубинским во едину из суббот во время посещения его Терпигоревым. Я пришел к Шубинскому, когда его только что покинул Атава. Надо сказать, что дело было зимой, и я застал С.Н. в бешенстве бегающим из угла в угол просторного кабинета, где несмотря на холод была открыта форточка. Он едва поздоровался со мной и продолжал бегать, что-то ворча и злобно фыркая. В недоумении я присел к столу и смотрел на беснующегося редактора, но наконец не выдержал и спросил, что с ним такое случилось.

— Ах! — отчаянно воскликнул С.Н., схатившись за голову. — Целый год мучал он меня своими сигарами, провонял весь мой кабинет... Что же сделать? Ведь не выгонишь, не запретишь курить! Вот я и надумал: купил ящик отличных сигар и сегодня, лишь только он обнаружил намерение вытащить из кармана свою регалию, я подставил ему к носу соблазнительно раскрытый ящик. Он осклабился во всю рожу, взял не одну, а сразу две моих сигары, поблагодарил, но не закурил ни одной, а обе опустил в боковой карман сюртука, вскользь заметив, что с удовольствием выкурит их после обеда. Сам же немедленно зажег свою страшную вонючку. И вот не угодно ли вам! — повел С.Н. рукою в воздухе, где еще стоял отвратительный кислый дым "регалии" Терпигорева. — Право не знаю, что я буду делать!

После этого курьезного инцидента я несколько раз встречался с Атавой, но встречи эти были мимолетны, и их мне нечем отметить. До меня доходили слухи о больших деньгах, зарабатываемых им в "Новом времени" и получаемых от Суворина за отдельные издания его книг, но и только. Пишущая братия втихомолку завидовала Терпигореву, оговаривалась по его адресу злобными эпиграммами. Вот некоторые из них:

1) Не для чести, не для славы
Много пишет так Атава,
Изливая сердца жар:
Его идол — гонорар.

2) Помещичьи травы
На старом покосе
Нам дали Атаву -
И вот она в спросе.

Последняя припоминающаяся мне эпиграмма на Терпигорева едва ли не всех удачней. Если не ошибаюсь, она вышла из-под пера Вишневского ("Черниговца"):

В накидке бессменной,
С сигарой в зубах
Гидальго почтенный -
Редакторов страх.
О ты, о ком в споре
Тамбов и Козлов,
Без скуки и горя
Живешь на просторе,
Сергей суеслов!

Литературная карьера С.Н. Терпигорева была непродолжительна. Правда, началась она чуть ли не в пятидесятых годах, но вскоре же прервалась и затем возобновилась, как уже сказано, в "Отечественных записках" у Салтыкова, а потом в "Новом времени", "Историческом вестнике" и издательстве Суворина. Потом я услышал о тяжелой болезни С.Н. и о том, что Шубинский усиленно хлопочет о продаже изданий его сочинений. Это предприятие закончилось удачно: благодетельный Адольф Федорович Маркс, издатель "Нивы", купил у Терпигорева право издания его сочинений, кажется, за 70 тысяч рублей, и писатель мог закончить свой многотрудный подвиг, почив на лаврах.

Был ли талантлив С.Н. Терпигорев? Об этом мнения расходились. Между прочим, Д.В. Григорович отрицал у С.Н. всякое дарование, говоря, что он представляет собой простое скопище старопомещичьего вранья, облеченного в пространную повествовательную форму. Я не буду опровергать здесь этого мнения, но скажу только, что не согласен с ним. В серии рассказов "Потревоженные тени" мы видим у Атавы живых людей своего времени, неотрывно с ним изображенных и укладывающихся в нем как по мерке, а это уже большая заслуга и несомненный признак настоящего дарования.

Вначале я упомянул о Н.М. Астыреве. Не посвящая ему особых воспоминаний, скажу лишь мимоходом, что и он проявил себя некоторым образом в литературе. Из Петербурга он уехал в Сибирь, где поступил на службу в волостные писаря, и вот вскоре в "Вестнике Европы" появились два очерка его под заглавиями "В волостных писарях" и "С сильным не борись".

Опочинин Евгений Николаевич (1858-1928) — писатель, журналист, историк, театровед, коллекционер.