Л.В. Корзникова. Факсимиле на моём сердце
Глава 3. Мой Бродский

На фото - ул. Пестеля, справа дом Мурузи, прямо Спасо-Преображенский собор.

Улица Пестеля. Мой Бродский.

Подумать только! В юности я даже не догадывалась, что кроме известных мне литераторов Серебряного века, в этом доме были «полторы комнаты» моего любимого И. Бродского. Их балкон выходил как раз на Преображенский собор. Оказалось, мы топтали одни тротуары, одними тропками бродили. Вполне возможно и встречались...

В то время, когда я познакомилась с его стихами, я понятия не имела, сколько ему лет. Мне он казался престарелым мудрецом. Это теперь я понимаю, что в стихах былая дерзкая юность. Меня же пророческая часть стихов поражала, поэтому неискушённый слух мой воспринимал его поэзию, как заключения о жизни глубокого старца- философа.

Мне было шестнадцать.

Когда теряет равновесие

твоё сознание усталое,

когда ступеньки этой лестницы

уходят из под ног,

как палуба,

когда плюёт на человечество

твоё ночное одиночество, —

ты можешь

размышлять о вечности

и сомневаться в непорочности

идей, гипотез, восприятия

произведения искусства,

и — кстати — самого зачатия

Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности

с глубокими её могилами,

которые потом,

за давностью,

покажутся такими милыми.

...

Да. Лучше поклоняться данности

с убогими её мерилами,

которые потом до крайности,

послужат для тебя перилами

(хотя и не особо чистыми),

удерживающими в равновесии

твои хромающие истины

на этой выщербленной лестнице.

отрывок из "Одиночество"1959

Это стихотворение написано юношей в 19 лет. !!!

Боже мой, как давно это было...Оглядываясь назад...

Перед глазами стоит день лета 1965 года. После второго курса у нас строительная практика. Новый дом готовится к сдаче. Нам, шестнадцатилетним, доверили уборку в квартирах. Работаем вениками и швабрами. Жарко. Открыли балкон. Пыль золотится в лучах солнца. Гулкая пустота комнат. Таня Ш. рассказывает о своих приключениях с соседом по коммунальной квартире. Я стесняюсь подробностей, о которых знаю только по книгам, хотя вида стараюсь не показывать. Не помню, почему я стала читать свои стихи. И тут... Тут Маринка Яккер достаёт из своего портфеля тонкую тетрадь в двенадцать листов и протягивает её мне. Я сажусь на тёплый паркетный пол и...пропадаю.

Мир, такой знакомый и в то же время совсем незнакомый, буквально поглотил меня. Как легко легли те стихи на мою душу, как совпали с моим сердечным ритмом. Я не утонула в этом океане чужого мира, погрузившись на неимоверную глубину. Я плавала в батискафе и с восхищением взирала на красоты неизведанного, постигала гармонию сфер духа НЕизвестного мне поэта.

Как ребёнок, впервые взявший в руки подзорную трубу, я то приближала предмет, событие к себе и разглядывала до мельчайших подробностей, то переворачивала трубу и предмет удалялся, превращаясь в точку, и я смотрела на него уже со стороны, с высоты полёта ПОЭТА.

Я влюбилась в эти стихи. Конечно, я попросила тетрадку домой, конечно я всё переписала, конечно, я тут же стала писать вариации на особенно зацепившие строки, строфы. Да и как не влюбиться в такое:

Голубоватый ветер

до нас уже долетает.

Земля переходит в воду

с коротким плеском.

Я поднимаю руки

и голову поднимаю,

и море ко мне приходит

цветом своим белесым.

Кого мы помним,

кого мы сейчас забываем,

чего мы сто'им,

чего мы еще не сто'им;

вот мы стоим у моря,

и облака проплывают,

и наши следы

затягиваются водою.

1958г

Мои слова, я думаю, умрут,

и время улыбнется, торжествуя,

сопроводив мой безотрадный труд

в соседнюю природу неживую.

В былом, в грядущем, в тайнах бытия,

в пространстве том, где рыщут астронавты,

в морях бескрайних - в целом мире я

не вижу для себя уж лестной правды.

Поэта долг - пытаться единить

края разрыва меж душой и телом.

Талант - игла. И только голос - нить.

И только смерть всему шитью - пределом.

Через двадцать лет наступит перестройка. Радио уже не заканчивает трансляцию в 24:00 и после исполнения гимна ещё целый час продолжает вещание. В одну из таких полуночных передач я услышу любимые строчки. Какой же восторг я испытаю! Что Бродский не миф, не просто буквы фамилии, имярек, а живой человек! Урра! Это же мой Бродский! Значит уже возможны издания, не самиздатовские полупрозрачные копии. Публикации стихов и эссе ручейками, речками, а потом и потоком хлынули в нашу печать...

Наконец у меня есть его сборники, избранное. Всё интересно, всё люблю. Музыкальная и метафизическая усложнённость его стихов безумно привлекает меня. Совпадает это, совпадало с моим внутренним миром и его восприятием.

А у меня появилась странная, страстная и навязчивая идея найти все те стихи, что читала в юности... ТЕ, первые, что были в той заветной тетрадочке за две копейки. Через десять лет нахожу почти все, кроме нескольких стихотворений. Но мне ж неймётся...ХОЧУНЕМОГУКАК!

А их нет. Ну нет и всё!

Заканчивается ХХ век. В музее Ахматовой(Фонтанном доме) выставка, посвящённая дню рождения И. Бродского. На открытии присутствуют Яков Гордин и Евгений Рейн. После всех выступлений торжественной части подхожу к Гордину, читаю ему любимые стихи( не напечатанные, вернее НЕ найденные)

- Это Бродский?

- Нет.

А чьи?...Кого-то другого? Я расстроилась, но. Но осталась при своём мнении. Хорошо. Не нравились И.Б. его ранние стихи, не хотел он включать их в свои сборники. Это его право. И всё же, всё же ...

Наступило время, когда я, скрипя и сопротивляясь, обратилась к железному ящику. Решилась постигать и усмирять технику и воспринимать компьютер только как инструмент -кисть, карандаш, мастихин, - а не соперник моим рукам.

ХХI век несётся на таких скоростях!!!

Пространство, как и время, сжимается шагреневой кожей.

Как всегда всё случайное - неслучайно.

Неожиданно, далеко-далеко, за тридевять земель, за океаном нахожу Маринку Яккер. Ту самую однокурсницу, что принесла заветную тетрадочку. Написала ей, вспомнила про далёкий день строительной практики 65 года и ту тетрадь в клеточку с сокровищем, что оказало на меня сильнейшее воздействие. Переписанное от руки осталось в памяти до сих пор. Разбуди ночью - прочитаю ,не сбиваясь. И "Стансы городу", и "Пилигримы", и "Слепые", и "Прощай, позабудь ", и "Стихи под эпиграфом", и много ещё...

Марина этот день, естественно не помнит, а вот тетрадь помнит очень даже хорошо. К сожалению, с многочисленными переездами она потерялась.

Маняша написала мне, что там были стихотворения только Бродского. Подтверждения её мне было мало. И только когда на очень большом ресурсе, я наконец нашла их (ЭТИ очень ранние стихи), я буквально летала от счастья. Правда, такое состояние полёта, как бывает только в очень счастливом сне.

Вот! Вот они, мои любимые! И они Бродского! Правда и там одного я не нашла, но это уже не имеет значения.

А вот ещё любимое из той тетради

"Памятник убитому поэту"

...И тишина.

И более ни слова.

И эхо.

Да еще усталость.

...Свои стихи

доканчивая кровью,

они на землю глухо опускались.

Потом глядели медленно

и нежно.

Им было дико, холодно

и странно.

Над ними наклонялись безнадежно

седые доктора и секунданты.

Над ними звёзды, вздрагивая,

пели,

над ними останавливались

ветры...

Пустой бульвар.

И пение метели.

И памятник убитому поэту.

Пустой бульвар.

И пение метели.

И голова

опущена устало.

...В такую ночь

ворочаться в постели

приятней,

чем стоять

на пьедесталах.

А дальше мой железный друг подарил мне возможность просматривать фильмы, интервью с И.Б., слушать его голос, его интонации.

Ах, как я люблю "Колыбельную трескового мыса"...Как-то в интервью меня спросили: "Какой Бродский мне ближе - ранний или забугорный?" Не раздумывая я ответила :"Ранний!". И запнулась. Потому что ранний Бродский любим, как любят своё счастливое детство. А поздний... Пожалуй, что всё зависит от настроения. Для каждого времени найдётся хотя бы строфа. Рождественский цикл я почти весь наизусть расскажу, и особенно выделю как раз последние стихотворения. Вообще все "венецианские" стихи обожаю. Поэт звучит во мне каким-то отражённым звуком. Вроде как "Венецийских церквей, как сервизов чайных, слышен звон в коробке из-под случайных жизней."

Мариша, какое же счастье подарила ты мне на заре нашей молодости.

И пусть твой Келсо стоит с противоположной стороны нашего шарика, я всё равно знаю, что ты рядом. Спасибо тебе, дорогая, что ты есть в моей жизни.

Вот и жизнь проходит, свет над заливом меркнет,...

Девочка-память бредёт по городу, наступает вечер,

льётся дождь, и платочек её хоть выжми,

девочка-память стоит у витрин и глядит на бельё столетья

и безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни.

отрывок из стихотворения ИБ. "Наступает весна"

А всё же как странно...На ум пришла социологическая теория шести рукопожатий. Суть её заключается в том, что любых два человека на Земле опосредованно знакомы через цепочку общих знакомых в пять человек. На Земле. Такой она оказывается маленькой. А в одном городе? Иногда мне кажется, что тут если не один, то всего два уровня. Два рукопожатия.

Хотя мой сын говорит, что это не Земля маленькая, это прослойка тонкая.

***

В Мухинском среди преподавателей на нашей кафедре, кроме мастерской проф. Я.Н. Лукина (ректора Мухи) и мастерской И.Д. Билибина, ещё одну мастерскую курса вели В. А. Петров (первый Главный художник города) и худ.-арх. З.Б. Томашевская.

Мы(мастерская рекламы-музейщиков) принадлежали только Билибину и без всякого интереса относились к Петрову и Томашевской.

У Зои Борисовны была подпольная кличка "кухарка всего Ленинграда". Все самые большие рестораны в городе делались по её проектам. Была она прекрасным организатором. И по легендам это выглядело приблизительно так.

Она ничего не рисовала, не чертила, приходила и говорила: "Красим стены в синий цвет. Тут берёза, тут буфет".

Кстати, на втором этаже ресторана "Нева" (над станцией метро "Маяковская" на Невском проспекте ) в обеденном зале в полу была действительно "посажена" берёза.

Судили тогда студенты своих преподавателей строго.

Были смутные сведения, что З.Б. Томашевская дочь того самого филолога-пушкиниста, что изучал "Гаврилиаду" и работал в Пушкинском доме на большой должности.

Но где филология и где мы?

Так что это Зое Борисовне не прибавляло ничего. Во всяком случае студентам нашей мастерской. У нас был свой бог - "итальянец в России" *- Игорь Дмитриевич Билибин. Мы его обожали, в рот ему смотрели и заглатывали его консультации с придыханием.

***

А вот моя близкая подруга Марина Юнусова училась в мастерской у Петрова и Томашевской, дружила с Олей Зверевой и её подругой Настей. Оля до сих пор рядом с ней, дочкой Зои Борисовны.

Только спустя годы узнала я, какой интересной личностью была З.Б. Томашевская. А какой славной рассказчицей!

Оказалось, что семья Томашевских дружила с А.А. Ахматовой.

В сентябре 1941 года...

Борис Викторович и Ирина Николаевна были уже так слабы, что подняться к себе на пятый этаж не могли и жили в дворницкой, куда пристроили и Анну Андреевну. Ахматова уезжала в эвакуацию с одной сумочкой, чемодан с самыми дорогими вещами оставила Томашевским. Они сохранили его, хотя потом тоже были эвакуированы. Зоя Борисовна очень интересно рассказывала об этом и о том, как Ахматова удивилась, когда после войны Зоя вручала ей этот чемодан. ...Анна Андреевна открыла его при ней - а там сверху рисунок Модильяни...

Однажды в Комарово, в "будке" Ахматовой, Зоя Борисовна познакомилась с 22-х летним юношей Иосифом. Обратную дорогу в электричке проговорили, в городе незаметно дошли до дома Томашевских на канале Грибоедова. Поднялись на "чашку чая". Так Бродский оказался в кабинете филолога-пушкиниста. - "Боже, куда я попал!!!"

...И пропал в этом кабинете на целый месяц.

На следующий день Томашевские уезжали в Крым и оставили(мало знакомого) юношу сторожить-поливать-читать.

А Настя, восьмилетняя девочка, очень пластичная, мечтательная, легко танцующая под любую мелодию, на долгие годы стала волшебной феей поэта. Часто Иосиф водил её в школу, к врачу, ухаживал во время болезни...(И тут цепочка моих ассоциаций - Зоя Борисовна мчалась ставить чайник для Ахматовой по её телефонному звонку, заперев свою маленькую дочку на ключ).

Бродский писал "Настику" письма до конца дней своих. И называл их переписку "ангело-почтой".

Письма, фотографии и рисунки потом были собраны Зоей Борисовной и Настей в альбом. В документальном фильме "Ангело-почта " их можно видеть, в них столько рисунков Бродского! ...

Полвека назад Марина Юнусова и Оля Зверева оказались под крылом патронажа Зои Борисовны.

Время шло и повзрослевшие птенцы стали опекать в меру своих сил попечительницу гнезда.

...В 1997 г 21 июня Зоя Борисовна улетала в Венецию.

Олечка помчалась в Комарово, чтобы набрать букетик ландышей на могиле А.А. Ахматовой и успела к самолёту! И Зоя Борисовна смогла бросить этот ландышевый привет на крышку гроба Бродского на острове Сан-Микеле.

Вот ведь какая история.

Мой голос, торопливый и неясный,

тебя встревожит горечью напрасной,

и над моей ухмылкою усталой

ты склонишься с печалью запоздалой,

и, может быть, забыв про всё на свете,

в иной стране -- прости! -- в ином столетьи

ты имя вдруг моё шепнёшь беззлобно,

и я в могиле торопливо вздрогну.

23 января 1962г

Рассказывая о Зое Борисовне, касаясь семьи Томашевских невозможно не сказать о КРУГЕ общения семьи, об этом космосе имён. Конечно это тема отдельного разговора, а ещё лучше обратится к прямой речи - мемуарам З. Б.. Есть небольшая книга в интернете. «Петербург Ахматовой: семейные хроники. Зоя Борисовна Томашевская рассказывает». При желании можно найти и в библиотеке.**

***

Получилось так, что стихи Бродского сопровождали меня всю жизнь. И всю жизнь на моём пути были люди, знавшие И. Б. лично. Но...

Ещё раз повторюсь. Все люди встречавшиеся на моём пути не случайны. Я не воспользовалась дарами, что предлагали мне небеса. Всё ведь нужно вовремя. На предложение напечататься в толстом Ленинградском литжурнале я ответила, что подумаю. И ...- решила, что это мне не нужно. Я оставила стихи в 69 году. И встречи потеряли тот смысл, который возможно был бы, если бы я писала. Двери Вселенной были открыты долгое время. Но я шагнула в другие. Выбор был сделан и я ни разу не пожалела о нём. Всю жизнь занимаюсь любимым делом. Значит встреча не была нужна. Или...

Или не случайно я вернулась к слову-голосу-логосу?

Кто знает... Наверно только ветер.

Ничто не стоит сожалений,

люби, люби, а всё одно –

знакомств, побед и поражений

нам переставить не дано.

И вот весна. Ступать обратно

за чёрно-белые дворы,

где на железные ограды

ложатся лёгкие стволы.

И жизнь уходит в переулки,

как обедневшая семья,

дворов открытые шкатулки

хранят следы небытия.

Зайди в подъезд неосвещенный

и вытри слёзы и опять

смотри, смотри, как возмущённый

Борей все гонит воды вспять.

Куда ж идти? Вот ряд оконный,

здесь все узнают, все поймут.

Слова восторженных знакомых –

вот он, спасительный приют.

Но ты возьми другую радость:

вот так – идти по мостовой

и всё смотреть, как безвозвратность

тихонько едет за тобой,

всё так же едет за тобой...

1961

...Ибо время, столкнувшись с памятью, узнаёт о своём бесправии.***

Сейчас на доме Мурузи мемориальная доска поэту и в бывшей коммуналке теперь музей Бродского.

27 декабря 2020 года ковид-19 забрал Олечку Звереву.

Так больно.

Светлая ей память.

_____________________________

* так И.Д. Билибина называли за стажировку в Италии.
** "Мне выпало счастье вырасти в окружении людей необыкновенных, быть свидетелем их трагической и стоической жизни, знать о них только правду… Многих я узнала ещё в детстве, когда и понятия не имела о том, кто они. Андрей Белый, Пяст, Волошин, Пастернак, Ахматова, Лозинский, Заболоцкий, Юдина, Анциферов, Рихтер, Габричевский, Нейгауз, Тынянов, Гинзбург, Осмеркин, Реформатский — лица этих людей, их поведение, их судьбы поражали… Небожители, почему-то населяющие наш дом. И это было моей повседневной жизнью. Любить их и служить им казалось почти наградой." Зоя Борисовна Томашевская
***строчка из "Дорогая, я вышел сегодня из дому" 1989
****Запись в дневнике Ольги Берггольц:
24 сентября 1941 года
«Третьего дня днем бомба упала на издательство «Советский писатель» в Гостиный двор. Почти всех убило...
Зашла к Ахматовой, она живет у дворника в подвале, в темном-темном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, — матрасишко, на краю — закутанная в платки, с ввалившимися глазами — Анна Ахматова, муза Плача, гордость русской поэзии — неповторимый, большой сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная».

_____________________________

Приложение 1 к Мой Бродский

Фонарь Пантелеймоновского моста.

Пантелеймоновская ц.

Торец здания Сюзора на Гангутской пдощади - мемориал в честь обороны полуострова Ханко(Гангут) в Великую Отечественную войну.

Вид ул. Пестеля с Преображенским собором почти от Литейного пр. Справа-дом Мурузи.

Пестеля от Моховой ул.

Наверх