| ||
|
[371] 1. На один день я был взят от вас, и будто целый год от вас был удален. Так я досадовал и грустил. А что это истинно, вы знаете из того, что и сами вы испытали. Как грудной младенец, отнятый от материнской груди, куда бы ни унесли его, часто оборачивается во все стороны, стараясь увидеть свою мать, так точно и я, будучи далеко унесен от материнских недр, часто озирался кругом, везде ища вашего святого собрания. Впрочем я имел достаточное утешение в том, что испытывал это из повинения нежному отцу*, и награда послушания покрыла мою беззаботность, происшедшую при [372] этом новом положении. Для меня блистательнее всякой диадемы и почтеннее венца — быть везде вместе с этим родителем; это для меня и украшение и безопасность: украшение, потому что я так расположил его к себе и привлек к своей любви, что он никак и никогда не хочет явиться без своего сына; безопасность, потому что, присутствуя и видя меня подвизающимся, он, конечно, окажет нам и помощь своими молитвами. Как корабль безопасно доставляют в пристань кормчие, руль и дуновение ветра, так его благосклонность, любовь и молитвенная помощь лучше и ветра и кормчего и руля направляют слово наше. Кроме того меня утешало и то, что вы наслаждались тогда [373] блестящею трапезою, и имели угостителя любочестивого и щедрого. Мы узнали об этом не по слуху только, но и самым опытом. Некоторые передали нам то, что́ было сказано, и по остаткам мы сделали заключение о цельном веселии. Похвалил я виновника угощения и подивился обилию и богатству (трапезы); а вместе назвал блаженными и вас за благорасположение и внимательность, по которой вы так тщательно сохраняете в памяти сказанное, что можете передать и другому. Поэтому и мы охотно беседуем с вашею любовью. Подлинно, бросающий здесь семена не при пути бросает их, и не в терние всыпает, и не на камне сеет: так тучна и плодоносна ваша пашня умножающая все семена, принимаемые ею в свои недра. ______________________ * Разумеется епископ антиохийский Флавиан. ______________________ Если же когда-нибудь вы оказывали готовность и великое усердие слушать меня, — как и действительно всегда оказывали, — то прошу и сегодня оказать мне такое же одолжение. Сегодня у нас речь не о незначительных, но о важных предметах. Поэтому мне нужны глаза видящие все зорко, ум бдительный, рассудок внимательный, мысли упорядоченные, душа неусыпная и бодрственная. Вы все слышали чтение из апостола; и кто внимательно слушал читанное, тот знает, что нам предлежат сегодня великие подвиги и усилия. Егда же, сказано, прииде Петр во Антиохию, в лице ему противустах (Гал. II, 11). 2. Не смущает ли каждого из слушателей то, что Павел противостал Петру, что столпы церкви сталкиваются и нападают друг на друга? Поистине они — столпы, поддерживающие и носящие кров веры, и столпы, и щиты, и очи тела церкви, и источники благ, и сокровища, и пристанища; впрочем всякое название, какое бы кто ни дал им, никогда не выразит их достоинства. Но чем выше похвалы им, тем больше подвига нам. Будьте же внимательны, потому что у нас речь об отцах наших, — чтобы опровергнуть обвинения, взводимые на них людьми внешними, чуждыми вере. Егда же прииде Петр во Антиохию, в лице ему противустах, яко зазорен бе. Далее следует и причина этого нарекания. Прежде бо даже не приити неким от Иакова, с языки ядяше: егда же ириидоша, опряташеся и отлучашеся, бояся сущих от обрезания. И лицемеришася с ним и прочий иудеи, яко и Варнаве пристати лицемерству их. Но егда видех, яко не право ходят ко истине благовествования, рекох Петру пред всеми (Гал. II, 11 — 14). И выше он говорит: в лице (противустах); и здесь: пред всеми. Заметьте эти слова: пред всеми. Аще ты иудей сый, язычески, а не иудейски живеши, почто языки нудиши иудейски жителствовати (ст. 14)? Может быть, вы похва- [374] лили Павла за дерзновение, за то, что он не устыдился достоинства лица, не смутился и присутствовавших, за евангельскую истину. Но если это служит похвалою для Павла, то — посрамлением для нас, так как что́ в этом, что Павел поступил хорошо? Петр поступал дурно, если неправо ходил. Что мне пользы в том, если из пары коней, запряженных вместе, который-нибудь один хромает? У меня теперь речь не с Павлом, а с внешними. Поэтому я и призываю вас быть внимательными. Я даже увеличу осуждение и сделаю его более сильным, чтобы усилить ваше усердие. Кто ведет борьбу, тот бывает бодрствующим; кто боится за отца, тот бывает внимательным; кто слышит обвинение, тот желает получить защиту. Итак, когда я начну усиливать обвинение, то не подумайте, что это — слова моего убеждения. Этими словами я хочу проникнуть во глубину вашей души, раскрыть ваш ум, чтобы, внедрив мысли глубоко, сделать сбережение их безопасным. Притом и для города вашего послужит похвалою то, что будет сказано. В нем происходила эта борьба, в нем было это состязание, или лучше не состязание, а только кажущееся состязание, а на самом деле полезнейшее всякого мира, потому что не так крепко наши члены соединены между собою покровом жил, как крепко апостолы связаны были друг с другом узами любви. 3. Вы хвалите Павла? Послушайте же, как сказанное служит к осуждению Павла, если мы не уловим сокровенного в этих словах смысла. Что говоришь ты Павел? Ты укорил Петра, когда увидел его не прямо идущим к истине евангелия? Хорошо. Почему же в лице? Почему пред всеми. Не должно ли было произойти обличению без свидетелей? Как же ты открываешь судилище и делаешь многих свидетелями осуждения? Кто не скажет, что ты делаешь это по вражде, зависти и бранливости? Не ты ли сам знаешь, сказав: бых немощным, яко немощен (1 Кор. IX, 22)? Что значит быть немощным, яко немощен? Снисходя и прикрывая их раны, он говорит, и не допуская впадать в бесстыдство. Если же ты так попечителен и человеколюбив к ученикам, то почему же ты сделался бесчеловечным к соапостолу? Разве ты не слышал слов Христовых: аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем (Матф. XVIII, 15)? А ты и обличаешь открыто и еще хвалишься этим делом. Егда же, говоришь, приде Петр во Антиохию, в лице ему противустах. И не только обличаешь открыто, но и, как бы на столбе изобразив это состязание письменами, делаешь воспоминание об нем вечным, чтобы не только присутствовавшие тогда, но и все жители вселенной узнали о событии из послания. Так ли поступили с тобою апостолы в Иерусалиме, когда пришел ты чрез четырнадцать лет, предложить им свое благовествование? Не ты ли говоришь: по четыренадесяти летех взыдох, и предложих им благовествование, наедине же мнимым (Гал. II, 1, 2)? Что же? Когда ты хотел предложить им наедине, они воспрепятствовали этому, обнаружили и сделали известным для всех? Нельзя сказать. Так ты предложил наедине, и никто не противоречил; а апостола ты обличаешь при всех? Ужели там только ты насладился этою благосклонностью? Нет; и тогда, когда было несколько тысяч [375] иудеев, не с такою ли же мудростью они поступили с тобою? Не наедине ли оставшись с тобою они говорили: видиши ли, брате, колико тем есть иудей веровавших: и вси ревнители закону суть. Увестишаея же о тебе, яко отступлению учиши от закона. Что убо есть? Сие убо сотвори, еже ти глаголем: суть у нас мужи, обещаете себе Богу. Сия поим очистися с ними и иждиви на них, да разумеют, яко возвещенная о тебе ничтоже суть (Деян. XXI, 20 — 24). Видишь ли, как они щадят тебя от подозрения? Как скрывают тебя под маскою того распоряжения, сохраняя тебя жертвою, очистительными средствами? Почему же и ты не оказал такой же попечительности? 4. Если бы случившееся поистине было борьбою и бранливостию, то эти обвинения имели бы основание; но это — не борьба а только кажется ею; напротив, обнаруживает великую мудрость и Павла и Петра и благорасположение их друг к другу. Впрочем выслушаем эту кажущуюся укоризну. Егда же прииде Петр во Антиохию, в лице ему противустах. Почему? Яко зазорен бе. В чем же состояла эта зазорность? Прежде бо даже не приити неким от Иакова, с языки ядяше: егда же приидоша, опряташеся и отлучашеся, бояся сущих от обрезания. Что говоришь ты? Петр труслив и немужествен? Но не потому ли он и назван Петром, что был непоколебим в вере? Что делаешь ты, человек? Постыдись названия, которое дал этому ученику Господь. Петр труслив и немужествен? Кто станет слушать такие слова твои? Не то знает о нем Иерусалим, и тогдашнее первое общество и церковь, в которую он вступил первый, и первый произнес эти блаженные слова: сего Иисуса Бог воскреси, разрешив болезни смертныя; и еще: не бо Давид взыде на небеса: глаголет бо сам: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене, дондеже положу враги твоя подножие ног твоих (Деян. II, 24 — 35). Он ли, скажи мне, труслив и немужествен, — тот, который, среди такого ужаса и таких угрожавших опасностей, с таким дерзновением вошел в среду этих кровожадных псов, пламеневших гневом и дышавших убийством, и сказал, что Распятый ими и воскрес, и находится на небесах, и сидит одесную Отца, и врагов своих окружает бесчисленными бедствиями? Не удивишься ли ты ему, скажи мне, и не увенчаешь ли даже за то одно, что он имел силу открыть свой рот, отверсть уста, стать, явиться только среди распявших Его? Подлинно, какое слово, какой ум может представить его дерзновение и откровенность в тот день? Никакой. Если еще прежде распятия на кресте иудеи сговорились отлучат от синагоги того, кто исповедует Христа, то после распятия и погребения, слыша человека, который не только исповедует Христа, но и со всем любомудрием проповедует все вообще домостроительство (спа- [376] сения), как они не устремились и по частям не разорвали того, кто первый из всех отважно осмелился противостать их бешенству? 5. Подлинно, здесь важно не то, что он исповедал Христа, но то, что прежде остальных всех вообще, когда те бесновались и волновались от убийства, он исповедал с дерзновением. Как на войне при боевом строе, когда фаланга бывает сомкнута, мы особенно удивляемся выступающему раньше остальных и разрывающему ее фронт, потому что не только этого одного дела, но и всех тех доблестей, которые будут совершены после другими, считается виновником тот, кто сделал начало и приступ, — так точно нужно рассуждать и о Петре, что он, вышедши первым и разорвав фронт фаланги иудеев, и произнесши длинную речь к народу, таким образом проложил путь и другим апостолам. Хотя Иоанн, хотя Иаков, хотя Павел, хотя другой кто и совершил после что-нибудь великое, но превосходит всех вообще этот, проложивший им путь своим дерзновением, и открывший вход и давший им возможность выступить с полным бесстрашием, подобно реке с сильным течением, и увлекать за собою противников, а души благосклонных слушателей орошать непрестанно. Ужели после креста он стал таким? Еще до креста не был ли он горячее всех? Не был ли он устами апостолов? Не он ли говорил громко, когда все другие молчали? Кого Мя глаголют человецы быти, Сына человеческаго, говорил Христос; они же реша: ови убо Иоанна Крестителя, инии же Илию, друзии же Иеремию, или единаго от пророк. Вы же, сказал Он, кого Мя глаголете быти! Отвещав же Петр, рече: Ты еси Христос, Сын Бога живаго (Матф. XVI, 13 — 16). Христос сказал: вы; а за всех членов этого тела вслух говорит Петр: так он был языком апостолов и отвечал за всех. Ужели здесь только он был таким, а в других случаях не оставлял ли своего усердия? Нисколько; но везде и во всем он обнаруживал ту же ревность. Так, когда Христос сказал: предадят Сына человеческаго, и уязвят Его, и убиют, он сказал: милосерд Ты, Господи; не имать быти Тебе сие (Марк. Х, 34. Матф. XVI, 22). Не будем исследовать то, что ответ был не обдуман, но что он принадлежал к природному и пламенному влечению. Еще, когда Христос взошел на гору и преобразился, был виден там разговаривающим с Ильею и Моисеем, опять и там Петр сказал: аще хощеши, сотворим зде три сени (Матф. XVII, 4). 6. Смотри, как он любил Учителя и заметь внимательность его и благоразумие. Так как ему, после того необдуманного ответа, были заграждены уста, то здесь он предоставляет дело на волю Учителя, прибавляя: аще хощеши. Может быть, говорит он, и теперь я скажу неосмотрительно, подвигаясь влечением. Поэтому, чтобы не получить того же самого укора, он говорит: аще хощеши. Также, когда совершалась святая и страшная вечеря, и когда Иисус сказал; един от вас предаст Мя, Петр вследствие уже бывшаго укора не осмеливался спросить Учителя; но по влечению, которое питал, не мог и молчать, старался узнать и не показаться поспешным и неосмотрительным (Матф. XXVI, 21). Как же он исполнил свое желание и [377] устроил самому себе безопасность? Так, чтобы желанием узнать показать свое неудержимое влечение, а совершением этого не от себя, но предложением другому, выразить свою осторожность и всю вообще умеренность. Тесно мне отвсюду, говорит он, слово Владыки о предательстве; угрожает великая опасность; стремнина с обеих сторон, молчать ли? — Но забота снедает душу мою; сказать ли? — Но боюсь, как бы опять не получить укора. Поэтому он пошел средним путем и, хотя был везде впереди других, здесь имел нужду в дерзновении Иоанна, чтобы узнать, о чем было сказано. Ничем иным он не дышал и ничего не имел постоянно в душе своей, кроме одного только Учителя. Поэтому после он смело шел на узы и на тысячи смертей и презирал всю настоящую жизнь. Принимая за Него бичевания и нося раны на своем хребте, он говорил бичевавшим: не можем мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян. IV, 20). Видишь ли непоработимый дух? Видишь ли непреодолимое дерзновение? Видишь ли душу, исполненную небесного влечения и преданности? Как же ты осмеливаешься говорить, что он, боясь сущих от обрезания, опряташеся и отлучашеся? Много можно было бы сказать о Петре и другого, доказывающего его горячность, мужество и влечение, какое он имел ко Христу; но, чтобы не распространить беседы неблаговременно, довольно сказанного, потому что нам сегодня предстоит не похвалы говорить ему, а разрешить кажущееся недоумение и довести этот вопрос до конца. 7. Посмотри и с другой стороны, как невероятно это обвинение. Вначале, когда он говорил: сего Иисуса, егоже вы пригвоздше убисте, Бог воскреси, разрешив болезни смертныя (Деян. II, 24), тогда он находился среди врагов, которые еще убивали, еще яростию кипели, еще хотели растерзать учеников, потому что страсть была в них еще сильна и ум был исполнен ярости. Но теперь, когда Павел писал это, был уже семнадцатый год проповеди; сказав: по триех летех взыдох во Иерусалим (Гал. I, 18), он далее говорит: потом же по четыренадесяти летех паки взыдох во Иерусалим (Гал. II, 1). Итак тот, кто не страшился в начале проповеди, теперь после столь долгого времени страшится? Тот, кто не боялся в Иерусалиме, боится в Антиохии? Тот, который не трепетал тогда среди окружавших его врагов, теперь, когда нет врагов, а одни верующие и ученики, робеет, боится и неправо ходит? Основательно ли — при костре горящем и поднимающемся в высоту быть отважно смелым, а угасшего и обратившегося в пепел бояться и трепетать? Если бы Петр был труслив и немужественен, то он боялся бы в начале проповеди, в столице иудейской, где все были врагами, а не по прошествии столь долгого времени, не в христианнейшем городе, не в присутствии друзей и близких. Таким образом ни время, ни место, ни свойство лиц не дозволяют нам принимать эти слова так, как сказано, и обвинять Петра в трусости. Вы похвалили сейчас [378] сказанное? Сначала вы удивлялись Павлу и были поражены его дерзновением; а теперь вот беседа наша дала другой оборот обвинению. Но как вначале я сказал, что мне нет никакой пользы, если при том, что Павел хорошо поступает, Петр окажется поступающим нехорошо, — потому что обвинение и наш стыд останутся, этот ли или тот окажется погрешившим, — так и теперь тоже самое говорю опять, т.е. что мне нет никакой пользы, если по отклонении обвинения от Петра, Павел явится дерзко и неосмотрительно обвиняющим соапостола. Вот и этого освободим от обвинений. Что? Петр таков, а Павел не таков? Но что может быть горячее Павла, который каждый день умирал за Христа? Впрочем теперь у нас речь не о мужестве, — потому что как это будет относиться к делу? — но о том, не враждебно ли он был расположен к апостолу, или не была ли эта борьба делом какого-нибудь тщеславия и бранливости. Но это не возможно сказать, да не будет. Павел был слугою не только Петра, верховного между теми святыми, но и всех вообще апостолов, хотя превышал всех по своим трудам; и однако считал себя последним из всех: аз бо есмь мний апостолов, говорит он, иже неъсмь достоин нарещися апостол (1 Кор. XV, 9); и не только апостолов, а и всех вообще святых: мне, говорит он, меншему всех святых дана бысть благодать сия (Ефес. III, 8). 8. Видишь ли сокрушенную его душу? Видишь ли, как он ставит себя ниже всех святых, а не только апостолов? Притом, имея такое расположение ко всем, он знал и то, каким предпочтением должен был пользоваться Петр, и уважал его больше всех людей, и вообще относился к нему так, как тот заслуживал. Это видно из следующего. Вся вселенная на него смотрела, думы о церквах всей земли лежали на душе его, тысячи дел каждый день его озабочивали, отвсюду окружали его попечения, распоряжения, исправления, советы, увещания, учения, устроение бесчисленных дел, и однако, оставив, все это он пошел в Иерусалим, и предлогом к путешествию не было ничего другого, как только видеть Петра, как он сам говорит: взыдох во Иерусалим соглядати Петра (Гал. I, 18): так он почитал его и ставил выше всех. Что же? Увидев его, тотчас удалился? Нет; но оставался у него пятнадцать дней. Скажи мне: если бы ты увидел благородного и дивного воина, который по объявлении войны, когда поставлен боевой строй, борьба кипит, когда тысячи дел отвсюду призывают его, оставил боевой строй и отправился на свидание с каким-нибудь другом, то ужели, скажи мне, ты искал бы другого большого доказательства благосклонности его к тому человеку? Не думаю. Так же рассуждай и о Павле и Петре. Подлинно и здесь установилась тяжкая война, было сражение и борьба не только с людьми, но с началами, властьми, и миродержателями тьмы века сего (Ефес. VI, 12), борьба за спасение людей. И однако он так уважал Петра, что при такой настоятельной и теснящей нужде поспешил для него в Иерусалим, оставался у него пятнадцать дней, и тогда отошел назад. Итак, вы узнали мужество Петра, поняли дружелюбное расположение Павла ко всем апостолам, к самому Петру; теперь, наконец, необходимо приступить к решению исследования. Если и этот любил Петра, и тот не был труслив и немужествен, и бранливость и сопротивление не происходили из души, то что значат сказанные слова? И для чего это было устроено? 9. Здесь будьте внимательны, и ободритесь и напрягите самих себя, чтобы ясно усвоить это оправдание. И неуместно, чтобы я оставался при таком труде, разрывая, а вы, с приятностью имеющие видеть золото, легкомысленно пробежали мимо этой выгоды. Впрочем, необходимо начать речь несколько выше, чтобы сделать для вас наставление более ясным. Когда Иисус восшел на небеса, исполнив наше домостроительство, то оставил слово учения своим апостолам, как говорит Павел: положив в нас слово примирения; и еще: по Христе посолствуем, яко Богу молящу нами, т.е. вместо Христа (2 Кор. V, 19, 20). Итак тогда, когда они проповедывали по всей вселенной, не было никакой ереси; но весь род человеческий имел два учения, одно здравое, а другое растленное. Все жители земли были или язычниками, или иудеями; не было тогда ни Манихея, ни Маркиона, ни Валентина, вообще никакого другого еретика; для чего перечислять все ереси? Плевелы, эта всевозможная порча ересей, посеяны были уже после пшеницы. Таким образом иудеев Христос поручил Петру, а язычников предоставил Павлу. Это я говорю не от себя, но можно слышать от самого Павла, который говорит: споспешествовавый Петру в послание обрезания, споспешествова и мне во языки (Гал. II, 8), разумея здесь под обрезанием самый народ. Откуда это видно? Из прибавочных слов, потому что сказав: споспешествовавый Петру в послание обрезания, споспешествова и мне, говорит: во языки, выражая, что обрезание употребил он в противоположность языкам. Но язычникам не обрезание противоположно, а иудеи, на которых он намекнул чрез обрезание. Как бы так сказал: содействовавший Петру в апостольстве к иудеям, содействовал и мне — к язычникам. Как мудрый царь, с точностью зная способного, одному поручает всадников, другому главенство над пешими, — так точно и Христос, разделив свое воинство на две части, обратил иудеев к Петру, а язычников к Павлу. Войска различны, а царь один. И как там различие войск состоит в роде оружия, а не в природе людей, так точно и здесь различие является в незначительном виде плоти, не в изменении сущности. 10. Итак, им двоим, как я сказал, поручены были оба [380] эти воинства. Если не удлиняю своей беседы и если вы не утомитесь, то скажу вам и причину, по которой одному вверены были иудеи, а другому язычники. Подлинно, достойно исследования, почему Павлу, который, быв тщательно научен отеческому закону, находился при ногах Гамалиила и был неукоризнен в правде законной, вверены не иудеи, но язычники; а рыбарю, неученому и незнавшему ничего такого, Петру, вверено начальство над иудеями. Притом это послужит несколько к разрешению и нашего вопроса, если мы будем в состоянии хорошо объяснить это. Нельзя сказать, будто Христос, видя, что Павел медлит, уклоняется и избегает начальства над своими, не хотел насиловать и принуждать его. Он показывал в себе все совершенно противное этому; он не только не избегал начальства над иудеями, а напротив первый приступил к этому, и, когда Христос повелевал ему идти к язычникам, он просил поручить ему устроение спасения иудеев; и претерпевая от них многократно бесчисленные бедствия, тогда как ему уже было вверено наставление язычников, он не переставал просить за тех и говорил то так: молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти (Рим. IX, 3); то так: братие, благоволение убо моего сердца, и молитва яже к Богу по Израили есть во спасение (Рим. X, 1). Почему же, не смотря на то, что он желал и домогался учить их, Христос не дозволил ему проповедовать им, а вместо них послал его учителем к язычникам? Выслушаем слова самого Христа, и Павла, повествующего обо всем этом: бысть же, говорит он, молящумися быти во изступлении, и видети Христа, глаголюща ми: потщися и взыди скоро (из Иерусалима), зане не приимут свидетельства твоего, еже о Мне (Деян. XXII, 17, 18). Господь сказал и причину удаления: возненавидят тебя, говорит, и будут отвращаться; поэтому не примут тебя учителем. Между тем сделать его учителем достоверным и убедить их достаточно могло и то самое, что нечеловеческая перемена произошла. В самом деле, человека, бывшего в таком неистовстве, пламеневшего яростью и дышавшего убийством, и неверившего ни Христу, творившему чудеса, ни апостолам Его, воскрешавшим мертвых, никогда никакой человек не мог бы изменить среди самого его неистовства и то чрезмерное усердие, которое он обнаруживал против проповеди, убедить всецело и еще в большей степени показать за исповедание Христа; но поистине это обращение и изменение было делом силы Божественной. 11. Это выразил и сам Павел, когда, изъявляя желание получить руководительство над иудеями, говорил Иисусу: Господи, сами ведят, яко аз бех всаждая в темницу и бия верующыя в Тя, и егда изливашеся кровь Стефана, свидетеля Твоего, и сам бех соизволяя убиению его (Деян. XXII, 19, 20). Это великое неистовство ручается за всю происшедшую перемену, что она не человеческая какая-нибудь, но свыше и получила начало с небес. Что же Христос? Иди, сказал Он, яко Аз во языки далече послю тя [381] (Деян. XXII, 21). Недостаточно ли, говорит (Павел), этого для убеждения и самых бесчувственных, что такая проповедь не человеческая, но свыше человеческой природы все происшедшее, и что поистине Бог совершил такую перемену и обращение? Достаточно, блаженный Павел, если исследовать самую природу дел; но иудеи неразумнее всех: не исследуя природы дел и не рассматривая естественность и вероятность и необходимость, они смотрят только на то, чтобы исполниться вражды. Ты смотришь на последовательность дел, а Бог знает сокровеннейшие их помыслы, — поэтому Он и говорит: иди, яко Аз во языки далече послю тя, чтобы самым расстоянием утолить их ненависть. Поэтому (и Павел) в посланиях ко всем остальным полагает свое имя в начале посланий; а в послании к евреям не сделал этого, и, не сказав, кто он и к кому пишет, как обыкновенно делал, просто начал так: многочастне и многообразне древле Бог глаголавый отцем нашим (Евр. I, 1). И это обнаруживает мудрость Павлову. Дабы писание не подверглось ненависти вместе с ним, он, как бы какою маскою скрыв себя отнятием от него своего имени, незаметным образом предлагает им врачество увещания. Так и мы, когда имеем к кому неблагоприятное расположение, то, хотя бы он говорил что-нибудь здравое, неохотно и не с удовольствием принимаем слова его; поэтому и тогда, чтобы не случилось того же, он отнял собственное название от послания, дабы это не послужило препятствием к слушанию послания. Ведь не одни только неверные иудеи, но и уверовавшие сами ненавидели его и отвращались. Так, когда он пришел в Иерусалим, послушай, что́ говорит ему Иаков и все остальные: видишь ли, брате, колико тем есть иудей веровавших: и вси ревнители закону суть: увестишася же о тебе, яко отступлению учиши от закона (Деян. XXI, 20, 21). За это особенно они ненавидели его и отвращались. 12. Итак, вот причина, почему ему вверены были не иудеи, а верующие из язычников. Получив же наконец их, он не так, как Петр, и не тем же путем приводил их к вере, а другим. Впрочем, слыша: другим, ты не разумей различия проповеди. Они оба проповедывали одно и тоже и иудеям и язычникам, — именно то, что Христос есть Бог, что Он был распят и погребен и воскрес и находится одесную Отца, что Он имеет судить живых и мертвых, и тому подобное, одинаково проповедывали и Павел и Петр. В чем же было различие? В наблюдении яств, в обрезании и в остальных иудейских обычаях. Петр не осмеливался явно и ясно сказать ученикам своим, что должно навсегда оставить это. Он боялся, чтобы, решаясь преждевременно отнять эту привычку, не отнять вместе с нею и веры во Христа, так как душа иудеев, по причине долговременной привязанности к закону, не выдерживала еще слышать этих слов. Поэтому блаженный Петр переносил их иудействующих. Как лучший земледелец, посадив нежное растение близ состаревшегося дерева, не осмеливается [382] и не позволяет вырвать состаревшееся дерево, боясь, чтобы, извлекая его корни, не извлечь вместе с ними и молодого дерева, но дает прежде этому хорошо укрепиться и укорениться в самых недрах земли, и тогда уже безопасно исторгает старое, нисколько не опасаясь за молодое, — так точно поступал и блаженный Петр: новонасажденной вере предоставил хорошо укрепиться в душах слушателей, чтобы, когда она укоренится, безбоязненно исторгнуть, наконец, все иудейские предрассудки. Но Павел не так: он был свободен от всей этой необходимости, проповедуя язычникам, которые не имели никакого участия в законе (Моисеевом) и не слыхали об иудейских обрядах. А что они делали это не из противления друг другу, но из снисхождения к немощи учеников, это можно видеть из того, что и Павел, подобно Петру, уступал в том же самом, и не только уступал, но и сам содействовал, и Петр поставлял законом ту же свободу, которую Павел проповедовал всем язычникам. Где же, скажут, можно видеть то и другое? В Самом Иерусалиме. Учитель язычников и остригался, и приносил жертву, и совершал очищение, потому что этого требовало время и присутствие многих иудеев. Видиши ли, говорили, брате, колико тем есть иудей собравшихся: и увестишася о тебе, яко отступлению от закона учиши (Деян. XXI, 20, 21). 13. Таким образом он, будучи вынужден быть снисходительным, иудействовал; но это было делом не убеждения, а домостроительства. Также и Петр, учитель иудеев, везде допускавший обрезание и иудейские обряды по немощи учеников, тогда, когда видел, что время освобождает его от этой необходимости, и когда не безопасно было до такой степени пользоваться снисходительностью, а было время догматов и законов, послушай, что говорит. Когда пришли из Антиохии спутники Павла и Варнавы, чтобы получить ясное сведение об этом самом, то многу взысканию бывшу, востав Петр рече: мужие братие, вы весте, яко от дний первых Бог в нас избра усты моими услышати языком слово благовестия и веровати. Потом, сказав еще нечто, он прибавил: что убо искушаете Бога, хотяще возложити иго на выи учеников, егоже ни отцы наши ни мы возмогохом понести; но благодатию Господа Иисуса Христа веруем спастися, якоже и они (Деян. XI, 7, 11). Видишь, что когда было время снисхождению, то и Павел иудействовал; а когда не было времени снисхождению, а нужно было предлагать догматы и законы, то и Петр, оставив эту снисходительность, предлагает точные и чистые догматы; и когда это было говорено, Павел присутствовал и слышал и, приняв послание, сам носил его повсюду, и следовательно нельзя сказать, что он не знал мнения апостола (Петра). Почему же теперь он обвиняет его в этом и говорит: бояся сущих от обрезания (Гал. II, 12)? 14. Чтобы вы знали самую историю сказанного, я начну излагать вам немного выше; но будьте внимательны, призываю вас, потому что мы спустились в самую глубину разрешаемого вопроса. Иаков, брат Господень, был тогда вначале епископом церкви иерусалимской и предстоятелем всех уверовавших из иудеев. Случилось быть и в Антиохии иудеям, которые, уверовав во Христа, — вследствие отдаленности от Иерусалима и того, что многие уверовавшие из язычников жили безбоязненно и вне иудейских обрядов, — тихо и по малу и сами расположились отстать от иудейской привычки, содержать чистое и подлинное учение веры. Петр, пришедши туда и увидев, что не было никакой нужды в снисхождении, жил наконец по-язычески. Выражение Павла: язычески жить, значит жить без соблюдения иудейских обрядов, не соблюдать ничего предписываемого законом (иудейским), как-то: обрезания, субботы и прочего подобного. Между тем как Петр жил таким образом, пришли некоторые иудеи от Иакова, т.е. из Иерусалима, которые вращаясь постоянно в этой столице и не видя никого жившим иначе, имели еще иудейский предрассудок и держались многих из тех обрядов. Петр, увидев, что пришедшие из Иерусалима и от Иакова еще немощны, и боясь, чтобы они, соблазнившись, не отступили от веры, опять переменился и, перестав жить язычески, возвратился к прежней снисходительности, соблюдая разборчивость в яствах. Иудеи, вращавшиеся в Антиохии, увидев, что он делает это, и не зная мысли его, с какою он так поступал, увлеклись и сами и принуждены были иудействовать ради учителя. За это и обвиняет его Павел; а чтобы сказанное было для вас более ясным, я прочитаю вам наконец самыя слова апостольские. Егда же прииде Петр в Антиохию, в лице ему противустах, яко зазорен бе. Прежде бо даже не приити неким от Иакова, т.е. из из Иерусалима, с языки ядяше, т.е. с находящимися в Антиохии. Егда же приидоша некоторые из Иерусалима, знающие закон, опряташеся и отлучашеся, бояся сущих от обрезания. Кого? Пришедших от Иакова. И лицемеришася с ним и прочии иудеи. Какие иудеи? Те, которые вращались в Антиохии до прибытия иудеев из Иерусалима и не соблюдали никаких иудейских обрядов. Яко и Варнаве пристати лицемерству их. Вот, в чем состоит кажущаяся вина. 15. Если желаете, я наперед предложу оправдания, придуманные другими, а потом попытаюсь предложить и свое собственное слово, предоставляя вам выбор из сказанного. Как же некоторые разрешают этот вопрос? Это не тот был Петр, говорят, первый из апостолов, которому вверены были Господом овцы, а какой-то другой, маловажный и негодный, и один из многих. Откуда это видно? Из того, что Павел, сказав: лицемеришася с ним и прочии иудеи, прибавил: яко и Варнаве пристати лицемерству их. Выражение: яко и Варнаве — показывает, что это было гораздо удивительнее лицемерия [384] Петра, так как, сказав, что не только Петр, но и Варнава (так поступали), он как бы поставил его выше, а Варнава не был выше того Петра. Но это не так. Не потому, будто Варнава был выше, он более удивлялся этому, а почему? Потому, что тот был послан к обрезанным, а Варнава с Павлом проповедовал язычникам и везде был связан вместе с Павлом, как он говорит в другом месте: или един аз и Варнава не имамы власти еже не делати (1 Кор. IX, 6); и еще: взыдох в Иерусалим с Варнавою (Гал. II, 1); и везде видишь его учащим вместе с Павлом. Итак не потому, будто Варнава был выше Петра, Павел удивляется, что и сам он увлекся, а потому, что он всегда проповедовал вместе с ним, не имел ничего общего с иудеями, но учил между язычниками, и между тем сам увлекся. А что действительно был апостол Петр, о котором говорится все это, можно видеть и из предыдущего и из последующего. Сказать: в лице ему противустах, и считать это делом важным, значило не что иное, как показать, что он не устыдился достоинства этого лица; а говоря о другом: в лице ему противустах, Павел не считал бы этого делом важным. Притом, если бы это был другой Петр, то переменчивость его не имела бы столько силы, чтобы привлечь и остальных иудеев, потому что он не убеждал и не советовал, а только таился и устранялся, и эта уклончивость и устранение имели силу привлечь к себе всех учеников по причине достоинства его лица. 16. Итак, отсюда видно, что это был апостол Петр, Если желаете, мы скажем и другое разрешение. Какое же это другое? Павел, говорят, справедливо укорял Петра, потому что он пользовался снисхождением чрез меру. Как сам он был снисходителен к иудеям, находясь в Иерусалиме, так и тому нужно было, прибыв в Антиохию, смотреть не на иудеев, а на уверовавших из язычников, потому что как там, где все были иудеи, Павел принужден был иудействовать, так и здесь, где большинство было из язычников и город не представлял такой нужды в снисхождении, не следовало для немногих иудеев соблазнять столь многих язычников. Но это не решение, а напряжение вопроса. В начале беседы я сказал, что мы не стараемся показать, что Павел справедливо укорял Петра, так как в таком случае вопрос останется, Петр окажется подлежащим порицанию, а нам нужно исследовать и освободить от вины и этого и того. Как же это будет? Если мы узнаем намерение, с каким один укорял, а другой принимал укоризну, и раскроем самую мысль их. Какая же это мысль? Петр сильно домогался освободить от иудейского обряда и пришедших из Иерусалима от Иакова. Но если бы он сам стал приводить в исполнение эту мысль и, пришедши, сказал: перестаньте пользоваться иудейскими обычаями, то соблазнил бы учеников, как говорящий вопреки самому себе и всему, что́ [385] сам делал в прежнее время. Также если бы и Павел обратился к ним с речью об этом, то они не вняли бы и не выдержали бы слов его. Те, которые и без этого ненавидели его и отвращались вследствие такой молвы о нем, еще более отступили бы от него, если бы услышали от него такой совет. Что же происходит? Иудеев, пришедших от Иакова, никто из них не укоряет, а принимает укоризну Петр от Павла, чтобы обвиняемый от соапостола имел, наконец, справедливое дерзновение упрекнуть и своих учеников; укоряется Петр, а исправляются ученики. Тоже бывает и в житейских договорах. Когда за некоторыми остаются недоимки общественных податей, то обязанные требовать от них этого, совестясь и стыдясь приступить к ним настойчиво, но желая получить лучший случай и возможность действовать на них сильнее, устрояют так, чтобы другие из сослуживцев их обирали их, осыпали злословиями и причиняли им другие бесчисленные неприятности пред глазами тех, чтобы показать, что они не сами собою и не от себя, но по принуждению от других действуют в отношении к тем настойчиво, и таким образом оскорбление, наносимое им другими, служит для них оправданием пред их подчиненными. 17. Тоже произошло между Павлом и Петром. За иудеями оставались некоторые недоимки. Какие же? То, чтобы совершенно отстать от иудейства. Петр сильно желал истребовать от них эту недоимку и взыскать от них чистую веру. Поэтому, желая иметь больше возможности и повод для такого взыскания, он устраивает так, что Павел сделал ему сильный упрек и укоризну, дабы этот притворный упрек доставил ему справедливый повод и предлог к дерзновению в отношении к ним. Поэтому Павел и вначале говорит: в лице ему противустах; и здесь опять: рекох Петру пред всеми (Гал. II, 14). Подлинно, если бы он желал исправить апостола, то сделал бы это наедине; а так как не об этом он старался, — потому что он знал мысль, с какою тот делал все это, — но старался укрепить тех, которые давно хромали, то и делает упрек пред всеми. А Петр выдерживает, молчит и не возражает, потому что он знал намерение, с каким Павел делал упрек; и таким образом Петр все исправил своим молчанием, потому что его молчание было для иудеев наставлением — не держаться более обрядов закона. Учитель не промолчал бы, думали они, если бы не признавал справедливости упрека Павлова. Но, если угодно, выслушаем и самый упрек. Рекох, говорит он, Петру пред всеми: аще ты иудей сый, язычески живеши. Рассмотри благоразумие; не сказал ему: ты худо делаешь, живя по иудейски но обличает его прежнее поведение, чтобы казалось, что увещание и совет были предложены не по мысли Павла, а по происшедшему уже решению Петра. Если бы он сказал: ты худо делаешь, соблюдая закон, то его стали бы порицать ученики Петровы; а теперь, услышав, что это увещание и исправление были не по мысли Павла, а сам Петр так жил и имел в своей душе это учение, они волею неволею оставались спокойными. Поэтому Петр и не предлагает своего мнения, а принимает обличение от другого, разумею Павла, и молчит, чтобы наставление сделалось удобоприемлемым. 18. И не отсюда только можно видеть благоразумие Павла, но и из рядом сказанного. Он не сказал: аще ты иудей сый язычески, а не иудейски жил, но: живеши, т.е. и теперь держишься того же образа мыслей. И дальнейшие слова его исполнены великого благоразумия. Сказав: язычески живеши, иудей сый, он не прибавил: для чего принуждаешь иудеев иудействовать, но что? Почто языки, говорит, нудиши иудейски жителствовати, — чтобы под видом оправдания своих собственных учеников и под предлогом попечения о язычниках убедить иудеев отстать от старой привычки. А что обвинения были сделаны притворно, это ясно из самых слов. Сказав выше: лицемеришася с ним и прочии иудеи, здесь он говорит: почто языки нудиши иудейски жителствовати? Между тем нужно было бы сказать: для чего ты иудеев принуждаешь иудействовать, — потому что увлекавшиеся были не из язычников, а иудеи. Но если бы он это сказал, то его слово показалось бы жестким и нисколько для него неприличным, так как он был учитель язычников; а теперь, под видом попечения о своих собственных учениках, он делает упрек неответственный и свободный. Чтобы вы убедились, что сказанное им было не упреком Петру, а увещанием и наставлением иудеям в виде упрека Петру, выслушайте дальнейшее. Мы естеством иудеи, а не от язык грешницы (Гал. II, 15). Эти слова наконец — учителя, и уже не обращает все к Петру, а обобщает слово. Если бы он с самого начала предложил это как учитель, то иудеи не вынесли бы слов его; а теперь, начав с упрека и повидимому сделав справедливый упрек Петру, как бы увлекавшему верующих из язычников к соблюдению обрядов закона, он безбоязненно приступает, наконец, к увещанию и совету, так как последовательность речи довела его до этого. Чтобы кто-нибудь, услышав: почто языки нудиши иудейски жителствовати, не подумал, будто только тем невозможно иудействовать, а иудеям предоставлено, он обращает слово к самим учителям. Что говорю я, продолжает он, о язычниках или остальных иудеях? Напротив мы — учители, мы — апостолы. И не это только право он называет, что они — учители и апостолы, но и то, что они будучи иудеями от предков, совершенно отстали от закона. Какое же мы будем иметь оправдание, привлекая к этому других? Видишь ли, как незаметным образом он касается иудеев и предлагает приличное наставление? Сказав: мы естеством иудеи, а не от язык грешницы, он приводит и разумную причину, по которой они отступили от иудейства: уведевше же, яко не оправдится человек от дел закона, но токмо верою Иисус Христовою: и мы во Христа Иисуса веровахом, да оправдимся от веры Христовы, а не от дел закона: зане не оправдится от дел закона всяка плоть, но токмо верою Иисус Христовою (Гал. II, 16). 19. Видишь ли, как часто упоминает он и о немощи закона и об оправдании верою? И постоянно он употребляет эти названия, что свойственно не укоряющему, а учащему и советую- [337] щему. Но, как я сказал, если бы он говорил это обращаясь к иудеям, то все исчезло бы и погибло, так как не приняли бы его наставления; когда же он обратил слово к Петру, то те незаметным образом имели плодом для себя пользу, после того как Петр укорен и молчал, и весь образ его мыслей открылся, не от него самого, но от соапостола, и прежнее его поведение стало известным. Потом, чтобы они не говорили между собою: а что, если и Петр и Павел худо сделали — он приводит справедливые и бесспорные причины, почему не должно держаться иудейских обычаев. Эти причины, состоять в том, что закон не может оправдывать, а только вера. Здесь он пользуется более кротким словом, но идя далее, делает его более жестким и сильным. Аще ли ищущи оправдитися о Христе, обретохомся и сами грешницы, Христос убо греху ли служитель (Гал. II, 17)? Смысл слов его следующий: вера оправдывает и повелевает отстать от иудейских обычаев, как уже прекратившихся; а если закон еще властвует и есть господин, и оставивший его судится за отступление, то Христос, повелевший оставить его, окажется виновником нашего преступления, и не только не освободившим нас от греха, но введшим в грех. Если мы оставили закон для веры, а оставлять закон — грех, то вера, для которой мы оставили закон, сама сделалась причиною нашего греха. Когда таким образом он довел речь до нелепости, то ему уже не было нужды ни в каких доказательствах для опровержения, а довольно было сказать: да не будет, так как нелепость отсюда признавалась сама собою. Аще бо, продолжает он, яже разорих, сия паки созидаю, преступника себе представляю (Гал. II, 18). Здесь он обращает речь к противному и показывает, что не преступать закон, а не оставлять закона, вот что делает преступником, и под видом собственного лица опять намекает на Петра. В самом деле, не нарушил ли Петр разборчивости в яствах, принявшись жить по-язычески? Поэтому возвратившись опять к иудеям и живя с ними, он окажется созидающим то, что разрушил. 20. Видишь ли, как везде он держится решения Петра и раскрывает прежнее его поведение, чтобы иудеи приняли увещание повидимому не из уст Павла, а от мнения Петра, ко- [388] торое он показал делами? Поэтому он и говорит: бояся сущих от обрезания, и яко зазорен бе, и яко неправо ходит ко истине благовествования. А на самом деле не так; да не будет; мы это доказали многими доводами; но как тогда Павел укорял, а Петр слушая это молчал, чтобы не подорвать распоряжения Павла, и принял упрек, как бы поступивши неправильно, чтобы это послужило для него оправданием пред учениками, так точно он и теперь с такою же мыслью, с какою укорял Петра, пишет то, что написал к галатам. Если тогда укоризна Петру и его молчание были полезны иудеям, то гораздо более теперь этот рассказ о нем был бы полезен растленным из галатов. Как тогда вращавшиеся в Антиохии, видя Петра сильно укоряющим и молящим, исправлялись этим обвинением учителя и его молчанием, так и теперь галаты болевшие иудейскими предрассудками, слыша рассказ Павла о том, что Петр зазорен бе, и неправо ходит ко истине благовествования, и что будучи укоряем за это молчал, подучали от этого обвинения величайшее наставление — не держаться более иудейских обычаев. Поэтому Павел и тогда укорял, и теперь упоминает о сделанном тогда упреке; но не меньше его нужно удивляться за это и Петру, принявшему все сказанное. Он исправил все, выдержал обвинение и промолчал. Такова выгода этого распоряжения. Так у нас тот и другой апостол и от нареканий освобождаются и оказываются достойными бесчисленных похвал, как старавшиеся все и слушать и говорить для спасения остальных. Мы же наконец призовем Бога, связавшего их друг с другом узами единомыслия, да и нас соединит любовью друг к другу, чтобы, имея единомыслие друг с другом по Боге, мы могли удостоиться увидеть тех святых и обрестись в вечных их обителях, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Котораго и с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь и поклонение, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Опубликовано: Творения Святаго отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Констанипольскаго, в русском переводе. Том 3, книга 1. СПб., Издание С.-Петербургской Духовной Академии. 1898.
Иоанн Златоуст (ок. 347 — 14 сентября 407) — архиепископ Константинопольский, богослов, почитается как один из трёх Вселенских святителей и учителей вместе со святителями Василием Великим и Григорием Богословом. | ||
|