Литература и жизнь
Поиск по сайту

На Главную
Статьи современных авторов
Художественные произведения
Библиотека
История Европы и Америки XIX-XX вв
Как мы делали этот сайт
Форум и Гостевая
Полезные ссылки
Статьи на заказ



Монастыри и храмы Северо-запада



А.М. Возлядовская. Хождение в Колыванский монастырь

Первые вести о монастыре в Колывани

Необыкновенное время было в начале 90-х. Для меня самым удивительным были вовсе не приватизация и инфляция, а то, что закрытые прежде церкви, храмы, которые были отняты у народа, возвращались обратно людям. Начали понемногу, робко, печатать духовную литературу, запрещённую в советское время. Происходило то, о чём мы, советские люди, и мечтать-то не смели. Очень многие принимали крещение, приходили целыми семьями, в крестильный храм Новосибирского Кафедрального собора стояли огромные очереди.

События празднования Тысячелетия Крещения Руси и распад СССР заставили многих людей вернуться к утраченной за советское время культуре. Поскольку почти никто ничего не знал о Православии, а литературы катастрофически не хватало, открывалось много вечерних православных школ для взрослых - при Епархии, при действующих церквях и даже просто в арендованных помещениях. В это же время крестилась и я сама. В тот момент мне хотелось узнать как можно больше, наверстать упущенное и я стремилась посещать абсолютно все церковные школы, какие только были и купить все книги, которые только поступали в продажу. Это стало вполне реально, ибо в 1991 году в свечной лавке Новосибирского Кафедрального собора продавались всего-то четыре брошюрки об азах православной веры. Именно в этом восторженном состоянии я поняла, что не могу работать нигде, кроме как в церкви. И я, по рекомендации одного из преподавателей вечерней воскресной школы, пришла работать в крестильный храм при Вознесенском Кафедральном соборе города Новосибирска.

В то время много говорили о созданном в 1989 году Могочинском монастыре с его духовным наставником о. Иоанном (Луговских). Это был едва ли не первый монастырь в Сибири, возникший после Советской власти. Монастырь был самым ближним к нам по расположению - находился в Томской области, на берегу реки Оби. Осенью 1991 года я слышала среди прихожан, работников церкви и среди православных посетителей церковных школ, что в Могочино создан женский монастырь (хотя, говорят, первоначально он планировался, как мужской, но мужчин как-то не хватило на монастырь, а вот женщин было с избытком), а у нас в Колывани должны основать настоящий мужской. Потом прошло с полгода и я услышала, что монастырь в Колывани всё-таки будет женский.

Среди работников Кафедрального собора и прихожан считалось, что монастырь решили преобразовать в женский потому, что при самом Вознесенском Кафедральном соборе Новосибирска было очень много монахинь в миру, а монах при соборе был всего один и тот - старенький дед.

Такое явление как "монашество в миру" - это продукт советского общества. Во время советской власти были тайные постриги в монашество. Такая монахиня скрывала перед всеми свой постриг: она жила у себя на квартире или даже в коммуналке, работала чаще при храме, её тайно постригали чтобы советская власть не имела повода притеснять и преследовать её за религиозные убеждения. И вот большинство тайных монахинь собирались вокруг Вознесенского собора, где было проще вести церковную жизнь. Они в основном работали по договору и несли какое-то послушание, получали небольшие деньги (церковные работники получают немного). И вот теперь настало время, когда можно было открыто исповедовать свою веру, открыть своё монашество. А поскольку монахине всё же полагается жить в монастыре - то вот, для Колывани как бы было готово уже около двадцати насельниц из числа бывших тайных монахинь.

Итак, всё хорошо - и монастырь основывается, и монахини есть, но вот беда - почти все они либо пенсионного, либо предпенсионного возраста. А что такое монастырь в наше время? Монастырь, как совершенно справедливо сказал один священник - это большая стройка, а Старец Паисий Святогорец написал, что современный монастырь - это, по сути, колхоз. Вот это и есть одновременно и стройка, и колхоз. А в колхозе нужны молодые крепкие люди, чтобы там работать, а вовсе не дряхлые старушки. И на стройке тоже нужны молодые люди, чтоб у них были силы работать, строить, создавать, восстанавливать. Ведь монастыри XX века совсем не такие, какими были монастыри XIX-го.

Как я попала в монастырь

Я в тот момент начала работать в крестилке Вознесенского собора, числилась я там уборщицей, а на самом деле обязанности мои были гораздо шире, нежели уборка помещения. Прежде всего нужно было объяснить людям, пришедшим креститься, обычные нормы поведения в церкви, например, чтобы мужчины, входя в храм, снимали шапки, потому как даже этому за годы советской власти умудрились разучиться. А женщинам нужно было наоборот объяснить, почему следует надеть платок во время таинства и молитвы. Кроме того мне следовало помогать крестящему священнику - зажигать и раздавать крестящимся свечи, восковые облатки, подавать крестики священнику во время таинства и даже держать плат, когда, после совершения крещения, батюшка причащал младенцев.

В 1991-1992 годах огромное количество народа крестилось, открылись храмы, люди пошли в церковь. Но просто креститься ещё недостаточно для того, чтобы стать православным, нужно было постичь православную культуру, воцерковиться, а это трудный и длинный путь. Я помню, как эти самые вновь открытые церкви по будним дням стояли почти пустыми, зато в праздники были переполнены. Но среди этого переполняющего храм народа, едва ли находился десяток причастников. Постепенно положение менялось. В наше время, наверное, уже не найдёшь пустую в будни церковь, а причастников в ней - большинство прихожан.

Помню своё упоение свободой: наконец-то эти запертые церкви, в которые так хотелось попасть, хотя бы просто посмотреть, что там внутри, теперь открыли, снова отдали людям и можно было туда зайти и не просто зайти, а увидеть службу. Это было очень опьяняюще-прекрасно. Священники ходили не скрываясь. Можно было посещать церковь без опаски и даже пойти работать туда, не опасаясь дальнейших притеснений. Несмотря на это, когда я устраивалась работать в церковь меня предупредили, что запись в трудовой книжке не делают, а оформляют договор. Почему? - потому, что мало ли может произойти! Вдруг снова будут какие-то притеснения из-за веры. Раньше бывали случаи, когда человека после записи о работе в церкви, никуда больше не принимали. А так, с договором, трудовая книжка остаётся "чистая": где захочешь, там покажешь договор, а не захочешь - не покажешь. Чтобы человек не пострадал за свою работу. Такие меры предосторожности я ещё застала. Точно так же как застала другой момент: священник перед исповедью в то время читал небольшую проповедь и объяснял прихожанам, что такое исповедь и что на ней нужно делать. Я помню как старые священники перед началом исповеди настоятельно и упорно повторяли одно и то же: "Никаких имён, никаких фамилий вы на исповеди не называете! Нельзя фамилии на исповеди называть!" Потому, что в советское время они обязаны были доносить, иначе власти не разрешали служить. И так с помощью небольшой хитрости они избавлялись от необходимости доноса: не сказал человек никакого имени и фамилии - ну и доносить нечего! Выкручивались советские священники, как могли. И это - настоятельное требование не называть никаких фамилий - был пережиток советского времени. Теперь такого уже никто не говорит перед исповедью, но я ещё застала то время.

Молодежь в церкви работала, но всё-таки молодых было мало. Причина - маленькая зарплата. В 1991-1992 годах минимальная зарплата была 400 руб., а нам в церкви платили 350 р. Даже на 400 рублей невозможно было прожить месяц, тем более - на 350! Мы спасались только тем, что нас кормили обедом в трапезной при церкви. То есть, в те дни, когда ты работал, ты там обедал. Кормили довольно-таки сытно, никто не ограничивал в порциях, не так как в столовой. В трапезной давали столько, сколько хочешь, ведь все были голодные, всем не хватало денег, купить продукты не могли. Потому шли работать в церковь в основном пожилые - они получали пенсию, плюс к пенсии ещё 350 рублей - как бы и нормально жить! А молодая женщина, как она пойдёт на 350 рублей в месяц работать? Она там просто упадёт в голодный обморок, пенсии-то она не получает. И я была одна из немногих, кто рискнул на такое.

Ризную в тот момент у нас возглавляла игуменья Надежда (Еремина), при ней была помощница, келейница монахиня Мария, также там работали другие женщины: шили облачения, и священникам, и диаконам, и псаломщикам.

И вот они-то меня и заметили в крестилке. И мать Надежда и послала свою келейницу мать Марию пригласить меня в монастырь. Вот однажды, выхожу я из трапезной, где мы обедали, а монахиня Мария меня останавливает и говорит (очень хорошо помню её фразу): "У нас тут монастырка открывается в Колывани!" И она меня в эту самую "монастырку" приглашает: вот, мол, давай!

Я ей начинаю отвечать: "Матушка, да вы что?! Мне рано ещё в монастырь-то! Рано! Не готова я ещё в монастырь-то идти!"

А она говорит: "Ну, подумай!" и уходит.

На следующий день она меня опять встречает возле трапезной и спрашивает весьма категоричным тоном: "Ну как, подумала?" Я отвечаю: "Да, матушка, подумала! Очень серьёзно подумала - рано мне ещё в монастырь, это точно! Не могу я ! Рано мне идти! И не готова я!"

"Ну ты подумай!" - отвечает она мне и отправляется к себе в ризную.

Через день опять находит меня мать Мария и требует: "Ну, ты подумала?" Я отвечаю: "Да, матушка, я подумала! Мне рано ещё идти в монастырь и никак у меня к этому не лежит душа". Она мне опять говорит: "Ну ты подумай!"

В конце-концов, эдак раза с десятого, я поняла, что её такой мой ответ не устраивает и что она ждёт от меня ответ только положительный и что она от меня не отстанет, до тех пор, пока я ей этот положительный ответ не дам. Очень я этому опечалилась и пошла советоваться к священнику в храм Александра Невского. Так получилась, что я работала в одном храме (Вознесенском), а прихожанкой была другого храма (Александра Невского). Одного храма мне в тот момент было мало и я хотела успеть во все! Бывали даже такие дни, когда я на раннюю литургию успевала в один храм, а на позднюю - в другой. Такое у меня было рвение в то время.

* * *

Храм Александра Невского (сейчас собор) меня привлекал едва ли не больше чем Вознесенский Кафедральный собор. Одинокая церковь, красивое кирпичное сооружение. У нас в Новосибирске очень мало зданий старой архитектуры, всё было снесено, разрушено и вовсе не войной, а генпланом. Но эта церковь уцелела. Это очень красивое здание возвышается на таком месте, которое прекрасно видно и с железной дороги, и с самой главной транспортной магистрали - Красного проспекта. Когда я была маленькая, я часто ходила вокруг заколоченного храма и, вставая на цыпочки, заглядывала в окна, пытаясь увидеть, что там внутри. Но сквозь пыльные стёкла ничего не было видно. И я с детства мечтала попасть внутрь этого сказочного сооружения. И вот моя мечта сбылась, церковь в 1991 году открыли и передали верующим и я стала в ней прихожанкой. И теперь ходила за духовным советом и наставлением к одному священнику, что служил там в это время.

Мы были ещё очень не опытные, не знали ничего о православной жизни. Нам хотелось чтобы был настоящий духовный руководитель, который бы разъяснил всё, что непонятно. После советского времени традиция православная была нарушена. У нас были верующие бабушки, но они умерли, потом были неверующие родители, бывшие комсомольцы, а у кого-то и коммунисты. Они, конечно же, теперь ничего не знали и более того, норовили спросить у нас, какие молитвы нужно читать и как креститься? А что мы могли ответить? Мы сами в атеистической школе учились и воспитывались. Мы не знали как в церковь зайти, что делать, и вообще, что там происходит. В начале 1991 года православной литературы издавалось настолько мало, что если в церковную лавку поступала какая-то новая книжка, то её тут же покупали не глядя - нужна ли она тебе. Появилась новая книжка - значит нужно её срочно купить (а то вдруг не хватит!), а потом уже разбираться, про что в ней написано.


Да, в 1990 году уже продавалась Библия и свободно продавалось Евангелие. Правда, это были, в основном, мирские издания. Были и шикарные, дорогие издания Библии с иллюстрациями Гюстава Доре, и какие-то другие - всякие: больше, меленькие, дешевые, дорогие. Но православной святоотеческой литературы было очень мало. Даже простой учебник Закона Божьего ещё нужно было постараться найти!

Итак, мы ничего не знали и кидались на поиски того, кто бы мог всё объяснить. Кроме того, в том, чтобы у тебя был Духовный отец - в этом даже была какая-то романтика! Это так интересно! Вот он руководит духовной жизнью, наставляет, под его руководством там что-то делаешь, исполняешь послушания... Каждому хотелось завести своего духовного отца. И я тоже ходила, советовалась с одним священником - человек был взрослый, лет сорока, борода - до пояса. Мне он казался чрезвычайно мудрым и опытным в духовной жизни. Только потом, спустя несколько лет, я узнала, что опыта у этого священника было немногим больше моего и рукоположен он в священники совсем недавно.

И вот после настойчивых приглашений монахини Марии в монастырь, я пришла к этому священнику не то чтобы жаловаться, а своё недоумение рассказать. Вот, мол, понимаете, батюшка, меня приглашает монахиня Мария от имени игуменьи Надежды, в монастырь. А я не знаю, как бы им вежливо отказать. И я, с одной стороны не хотела с игуменьей ссориться, а с другой стороны, я совсем не хотела в монастырь. И вот с этим недоумением я пришла к священнику, которого мнила своим духовным отцом: как бы мне ей так сказать, чтоб не обидеть? Ведь она не принимает моего ответа "нет". То, что я не хочу в монастырь, что не готова и что мне рано - для неё не доводы. Мне хотелось, чтобы священник мне подсказал: "Вот ты ей скажи так и так, и она поймёт! И, с одной стороны, ты с ней не поссоришься, а с другой стороны она перестанет тебя звать так настойчиво". А то у меня уже до того дошло, что я перестала на обед в трапезную ходить из боязни встретиться с монахиней Марией, которая опять меня начнёт спрашивать: "Ну так как, подумала?!" А я ей опять буду отвечать: "Нет, матушка, рано мне...", а она опять меня будет отправлять "подумать", вернее - передумать.

Рассказала всё это, он выслушал меня - и как на меня налетел! И стал мне кричать: "Да как это так?! Тебя приглашают, а ты тут кочевряжишься! Ты видела, у тебя в крестилке висит такая картина духовного содержания - Иисус Христос стучится в дверь каждому. Вот Иисус Христос стучится, а человек может его принять или не принять. Так вот Он сейчас к тебе лично стучится словами вот этой вот монахини, а ты Ему что говоришь? "Я ещё не готова, Ты ко мне потом когда-нибудь приходи, а то вот я сейчас не готова и не пойду никуда."!"

Однако, этого довода мне было мало. В общей сложности мы с ним четыре часа просидели в церкви на лавочке и самоотверженный батюшка находил всё новые и новые причины, почему мне просто необходимо пойти в монастырь. Четыре часа я выдерживала сопротивление, но потом, как всякая женщина, которая создана подчиняться просто потому, что она женщина, я под натиском убеждений сдалась и пообещала, что завтра же пойду к игуменьи Надежде и объявлю, что поеду в монастырь.

Ну что же - пообещала, нужно выполнять! Может, и не всегда следует выполнять, что наобещал в горячке, но в тот момент я ещё не обладала таким бесценным опытом. И пошла я в Ризную к игуменьи Надежде. Поднимаюсь по лестнице и думаю: может, если она узнает, что я крестилась всего-то семь месяцев назад, она сама поймёт, что мне нужно подождать? Таких новоначальных нельзя в монастырь-то брать - они ещё в вере не утвердились, часто решения необдуманные принимают, потому что ещё ничего не знают и не умеют. И вообще святые отцы пишут, что новоначальных нельзя принимать в монастырь! Очень мне хотелось, чтобы игуменья узнав, что я всего-то в конце прошлого года крестилась, предложила бы: "Давай, подождём немного, а потом, если уж ты утвердишься, то тогда мы тебя возьмём в монастырь".

Но м. Надежда обрадовалась, увидев меня, сразу дала мне лист бумаги и велела писать прошение на имя Владыки, о том, чтобы принять меня в монастырь, а на втором листке нужно было написать свою биографию. Я всё это написала, указала, что крестилась семь месяцев назад - в октябре 1991 года. Но матушка даже не обратила на это внимания и последняя моя надежда избежать монастыря рухнула.

Вскоре мы поехали в Колыванский монастырь.

Очень хорошо помню, как побывала там первый раз. До того момента мне ни разу не доводилось посещать Колывань и я не представляла, как выглядит колыванский храм. Был Петровский пост, мы, то есть игуменья с монахинями и прихожанами Вознесенского собора, которые приехали поработать на благо обители в свободное от работы время, а я - во время, свободное от своей работы в крестилке, погрузились на заказанный заранее автобус и поехали в Колывань. Из Новосибирска мы выехали ранним утром и когда после поворота первый раз увидели Колывань - чистые светлые новые купола белого храма, стоящего на склоне холма, так ярко отражали солнечный свет, что мне казалось - они горят золотом! Куполов было два: один венчал колокольню, другой - сам храм и сверкали они, словно позолоченные. Потом мы подъехали ближе, и стало понятно - никакого золота на куполах нет, просто новое кровельное железо, зеркальным блеском отражало солнце. В тот момент стены храма были покрашены белой краской, никаких росписей на нём ещё не было. И когда наш автобус подъехал к храму, я чувствовала большой душевный подъём: яркое солнце, храм, воссозданный из руин и радость от того, что наконец-то верующий человек может больше не прятаться, что имеет право пойти в храм и что в этом храме не какая-то там конюшня или овощная база, а что этот храм, который создавался для людей, теперь служит именно для людей.

Вероятно, схожие чувства были не только у меня. Люди старшего поколения, которые приехали с нами поработать во Славу Божию на восстановлении храма, тоже испытывали радость, все мы были счастливы, что коммунизм рухнул и наступила свобода! Ради этого можно было пожертвовать некоторым материальным благополучием - что было тоже характерно для того времени. Храмы встают из руин, мы видим книги, которые мы никогда не видели и мечтать не могли их читать, мы узнаём вещи, которые были запрещены и закрыты. Над всем преобладало состояние радости и восторга - даже то, что в тот момент мы жили бедно и что получали очень мало, а в церкви, платили даже меньше, чем минимальная зарплата - всё это были мелочи! Это было настоящее счастье осознать, что наконец-то восстанавливается настоящая Россия, восстанавливается русская культура, восстанавливается русская жизнь. Осознать, что человек имеет права ходить в церковь, что здание этой церкви возвращают тому, у кого отняли, а не закрывают, не взрывают, на разрушают. И то, что мы сами участвуем в этом восстановлении - было великая радость! С моим крещением для меня открылась новая жизнь. Это было удивительное время, удивительный мир!

Я вышла из автобуса вместе с другими людьми и мне показалось здесь так хорошо и я подумала: "Если бы мне тут остаться! Как это было бы хорошо!" - это была моя первая мысль, когда я испытала желание там остаться. Ну и, естественно, я там осталась, оставив все предшествующие сомнения.

Строительство монастыря было благословлено ещё в прошлом, 1991 году когда Патриарх Алексий II, был в Сибири и посещал Новосибирскую Епархию. На праздник Вознесения Господня, 16 мая, Патриарх приезжал в Колывань и освятил там деревянный крест, воздвигнутый возле северной стены полуразрушенного, в тот момент, храма и благословил постройку монастыря. Спустя два года, в 1993 году тот деревянный крест подгнил у основании и рухнул на землю, его отнесли в подвал храма, где он находился всё то время, пока я была в монастыре. Говорят, теперь он установлен в притворе храма.

Однако, вернёмся в 1992 год. В начале июня главный и единственный храм Колыванского монастыря стоял ещё не освящённым. Основным строительством и восстановлением здания храма руководил протоиерей о. Николай (Чугайнов), который был одновременно и приходским священником Колывани. Нам, то есть тем, кто приехал из Новосибирска, предстояло много работы: подготовить и убрать храм после капитального ремонта, вынести строительный мусор, вымыть стёкла, убрать территорию, подготовить храм к освящению, которое должно было состояться на праздник Петра и Павла - 12 июля (нового стиля) Владыкой Тихоном. Кроме храма на территории монастыря были построены свечной завод и трапезная - полутороэтажное помещение, в подвале которого находились котельная и склад от свечного завода, над цокольным этажом с одной стороны был свечной завод, а с другой стороны - трапезная монастыря, и там же было помещение для просфорни. На территории монастыря был построен ещё один новый деревянный дом с жилой мансардой наверху. Говорили, что этот дом предназначался первоначально для служащего священника, но пока служащий священник в нём не жил, в нём временно разместились игуменья и все сестры: и монашествующие, и паломники, и трудники. Кроме перечисленного, на территории монастыря оставался старый жилой дом с обыкновенными жителями посёлка, не имеющими никакого отношения к церкви или к монастырю - это был большой деревянный дом, разделенный на четырёх хозяев. У каждого хозяина было по своей четвертинке и, со временем, у всех четырёх хозяев этот дом выкупили и он тоже отошёл на монастырские нужды.

В тот момент никакой ограды вокруг монастыря не было - это был просто небольшой квартал посреди Колывани, открытый всем ветрам. Примитивная деревянная ограда из жердей, только с двух сторон периметра, появилась лишь через несколько месяцев, и сделана она была очень недобросовестно. Внешне территория монастыря представляла собой заросший травой прямоугольник в центре которого возвышался красивый белый храм. Храм был построен в конце XIX века. Сначала жители Колывани намеревались его освятить во имя праздника Покрова Пресвятой Богородицы, но после покушения на жизнь Императора Александра II, один из благочестивых купцов Колывани, сказал, что он берёт все расходы по постройке и отделке храма на себя, с условием, что этот храм осветят во имя небесного покровителя убитого Императора - св. Александра Невского. Храм действительно был построен и освящён и просуществовал до хрущевского гонения на церковь. В 50-е годы он был закрыт и наполовину разрушен: были уничтожены перекрытия, кровля, купола, двери, окна, даже пол здания. Оставались одни стены, но стены были сложены добротно и они дожили до нашего времени. Потом, на средства Епархии храм восстановили, воссоздали купола, перекрытия, алтарь, хоры, подвальное помещение. Но росписи храма и иконостас были полностью утрачены.

Работы, конечно, предстояло очень много, за лето мы приезжали в Колывань несколько раз. Мы вывозили мусор, убирали, прибирали, чистили, оттирали пятна - всё это было без отдыха, мы очень сильно уставали, но никто, не жаловался - ведь приезжали туда добровольно, из желания помочь. При основании монастыря колыванское хозяйство выделило нам 13 ГА пахотной земли. На ней посадили картошку, свёклу, морковь, какую-то фасоль, что-то ещё. И вот параллельно с тем, что мы работали на уборке в храме, надо было ещё ездить на картошку и свёклу - пропалывать, окучивать, иными словами говоря - ездить на полевые работы. Помню, есть было нечего, кормили плохо, мало, денег не было чтобы купить какой-нибудь еды. Всё равно, все был восторге от того, что мы создаём монастырское хозяйство, что у нас будет храм, и ради этого можно было потерпеть временные неудобства.

Я помню свой восторг и он был совершенно искренним. Хотелось восстановить настоящую русскую жизнь, Россию, которую мы потеряли и в этом хотелось участвовать, даже совершенно бескорыстно. Бескорыстно работать в поле, на уборке строительного мусора, мыть, чистить практически весь световой день и даже ещё больше - на часы никто не смотрел.

Помню одно из послушаний: в храме был бетонный пол с мраморной крошкой и когда красили стены храма на этот пол падала масляная краска - белые и коричневые капли, застывшие маленькими бугорками или наполовину впитавшиеся в цемент. Выглядело это очень неопрятно и мы ползали на коленях по этому цементному полу и осколками шлифовальных камней оттирали эту краску. Потом колени очень сильно болели. Не высыпались мы страшно! Всё нужно было сделать быстро, успеть сделать до освящения храма. На следующем послушании нужно было мыть окна под самым куполом. В храме было такое страшное приспособление: металлические "леса" на колёсах, но их высоты не хватало чтобы достать до окна и тогда на верх площадки этих лесов ставилась обыкновенная деревянная лестница в несколько метров. Но даже забравшись на эту лестницу до окна было не дотянуться. Достать до него можно было только высоко поднятой над головой шваброй. И я лезла на эти леса, потом на лестницу, боялась сорваться, потому что держаться было не за что и шваброй тянулась до этих окон, чтобы их вымыть. Лезть приходилось именно мне, потому, что остальные трудницы и монахини были пожилые, а я - самая молодая, и естественно, всё самое рискованное доставалось мне. Ничего. Не упала, не разбилась, слава Богу!

Уставали страшно, там, в Колывани я первый раз на своём опыте узнала, что такое спать стоя. Я до этого только слышала, что можно впасть в такое состояние, когда человек засыпает стоя на ногах, можно спать даже шагая - говорят, что солдаты на марше могли впадать в такое состояние дремотности, когда они машинально переставляют ноги, а голова в полной отключке. И вот мы чистим, моем, потом в поле работаем, а на следующий день - воскресная служба вечерняя, потом утренняя Литургия. И вот мы стоим на службе и я понимаю, что я стоя на ногах, уснула и даже увидела сон, не падая, а продолжая стоять. Сон какой-то не относящийся к церкви: лесная дорожка и я по ней иду... Потом вдруг очнёшься - нет, вроде в церкви стоишь и служба идёт! Через несколько минут опять засыпаешь стоя - мозг отключался от утомления. Уставали мы очень сильно и всё равно были счастливы.

Наконец мы дождались освящения храма. Для нас это была большая радость и мы сами чувствовали что своими трудами способствовали этому. Все мы очень ждали этого освящения, очень готовились, все работали до непостижимой усталости. Чем питались - вообще непонятно. Было всё не приспособлено, было не учтено, не предусмотрено. Были, например, такие моменты, когда мы возвращаемся с полевых работ и на десять человек нам дают одну тарелку каши, то есть каждому доставалась одна ложка каши и один кусочек хлеба. Каждый из нас взял эту ложку каши, проглотил и всё - тарелка пустая. Мы кричим тем, кто распоряжался едой: "Дайте нам ещё добавки!" Нам передают вторую тарелку на всех. Мы опять берём каждый по ложке - и опять тарелка пустая. Мы опять кричим: "Дайте нам ещё тарелку!" А в ответ: "Всё, каша кончилась!" И это - весь ужин. И всё равно никто не жаловался, не роптал, все продолжали радостно работать, хотя могли бы спокойно развернуться и уехать домой. Но никто не уезжал - все ждали освящения храма.

Накануне освящения

Напрасно я сказала, что была единственная молодая среди приехавших. Нет, в тот момент среди трудящихся на благо монастыря нас "молодых" было шестеро: Аня, я, Иришка, Валя П., Нина У., Люда З. Среди нас была ещё Августа, но почему-то её очень долго не благословляли в послушницы. Возраст нашей молодёжи был от 20 до 45 лет. Мне в тот момент было 27 лет. Две двадцатилетние девочки среди перечисленных, были с очень большими проблемами со здоровьем, но всё равно они очень самоотверженно работали в меру своих сил.

И вот, совершенно неожиданно для меня, глубоким вечером, перед освящением главного и единственного храма монастыря, нас, шесть человек игуменья приводит в пустой храм и ведёт на амвон. Там в иконостасе была икона Божьей Матери Игуменья Горы Афонской - в то время это была довольно редкая икона. Наша в иконостасе храма была новонаписанная, т.е. не старого письма, а современного. И игуменья Надежда говорит нам: "Вы должны положить три земных поклона перед иконой Божьей Матери" А потом каждой из нас благословлялся (т.е. вручался) подрясник, чёрный платок и чётки.

Мы все послушно поклонились три раза перед иконой Божьей Матери, нам вручили каждому по подряснику. Подрясники были сшиты заранее, но поскольку я в последний момент примкнула к остальным, мне достался новый подрясник келейницы монахини Марии, той самой, которая меня так неотступно уговаривала идти в монастырь. Мы с ней были одного роста.

В тот момент я не придала этому никакого сакраментального или тáинственного или символического значения. Я вообще никакого значения не придала. Я отнеслась к этому, как к обыкновенной спецодежде для монастыря: вот я поступила на работу, на бесплатную, но работу, и мне дали здешнюю спецодежду монастырскую - вот это длинное тёмно-синее платье. Чёрного материала не было: это был постперестроечный период, ничего было не купить. Что было, более-менее подходящее, то и купили: тёмно-синее. Хотя по правилу, подрясники должны быть чёрными. Но тёмно-синий тоже сойдёт! Вот, мне вручили "спецодежду", сказали, надо поклониться перед этим. Ну, поклонилась я, что мне сложно, что ли? В церкви и так полагается постоянно кланяться. Ничего особенного. И только потом, спустя может быть, полгода или год, я узнала, что оказывается это было благословление в рясофорные послушницы и что это - первая ступенька к тому, чтобы стать монахиней. Если б я это знала в тот момент! Но что я могла знать, когда я всего полгода назад крестилась?! Откуда я знала? Я вообще ничего не знала, я - советский человек, получивший атеистическое воспитание и ничего не знающий о православии! Я не знала, что это вообще что-то особенное означает. Так, для меня это была спецодежа, а оказывается это было "облачение"! А я даже не подозревала.

Потом, уже позже, когда я ушла из монастыря, я говорила, что я настолько была необразованная в духовном и церковном отношении, что матушка могла бы меня постричь в монахини, а я бы этого не заметила!

Итак, я получила, как я считала, спецодежду, а на самом деле я была благославлена в первую ступень к монашеству, о чём не подозревала. И вот я в таком виде, в этом новом подряснике, чёрном платке, с чётками в руках на следующий день вместе с остальными, присутствовала на службе освящения нашего храма.

Освящение храма

Освящал наш храм Владыко Тихон, епископ Новосибирский и Барнаульский. Была очень торжественная служба, народу было - просто море, в основном паломники приехавшие из Новосибирска на праздник, но были и колыванские прихожане тоже. На этот раз матушки были готовы к тому, что будет очень много гостей, приготовили действительно очень много еды. Я помню, что на праздничный обед была дефицитная, в тот момент, гречневая каша и котлеты из минтая (в монашестве мяса вкушать не полагается, можно только рыбу). Котлеты были очень вкусные. Так что мы и гостей накормили и трудников-добровольцев, и сестёр.

Накануне освящения матушка сказала, что есть такая традиция, что на освещаемый престол храма благочестивые прихожане набрасывают косыночки, платочки или даже просто куски материи, а потом, во время освещения, на престол сходит такая благодать, что эти платочки и куски материи оказываются как бы в потоке освящения и они тоже слегка освещаются, "напитываются" этой благодатью. И потому перед праздничной службой каждый может отдать положить на Престол какой-нибудь платочек или просто ткань. Но мы были люди непрактичные, лишнего ничего не было с собой - где мы возьмём дополнительный платок? Тот платок, что на голове - я не могу его снять и положить, надо оставаться в платке. И игуменья сама нашла платочки и какие-то отрезы тканей, а потом, после освящения, она раздавала эти лоскутки нам, членам монастыря. Я помню, у меня ещё долго хранилось этот обыкновенный с виду кусочек хлопчатобумажной ткани, беленький, который лежал в Колывани на освещаемом престоле. Он был сильно пропитан тонким душистым ароматом. Можно возразить, что он-де пропитался ладаном из кадильницы. Но в церкви постоянно кадят, а на некоторых службах - кадят очень долго и много. Но другие ткани и даже наша одежда почему-то не сохраняют благоухание так долго и не источают аромат так сильно. А вот от платочка, что лежал во время освящения на престоле очень долго исходил тонкий аромат ладана и ещё какого-то благовония, он очень-очень долго хранил в себе этот дух. Обычно такие платки прикладывают к больным местам, или даже носят на себе. У нас одна девочка-послушница, страдала сильными хроническими головными болями - она этот кусочек ткани, который ей игуменья дала, прикладывала себе на лоб, чтобы как-то облегчить своё состояние.

Итак, освящение состоялось. Службу я помню плохо. Главное, что запомнилось - это заполнявший всю церковь народ. Храм в Колывани большой, примерно человек на 700-800, кирпичный, оштукатуренный, белого цвета. Мне он всегда напоминал корабль. Церковь называют "кораблём спасения". Сейчас в путеводителях колыванский храм, описывают как храм в форме "трапезной", но если смотреть на него из далека, он напоминает плывущий корабль. Не только у меня он ассоциировался с кораблём. Храм - удлинённой формы: у него длинный притвор, восьмигранный, не сильно выступающий в стороны, неф, удлинённый алтарь. Наш белый кораблик был виден даже с тех полей, на которых мы убирали монастырский картофель - он словно плыл по линии горизонта. Больше ни одно здание Колывани не было видно с того картофельного поля, а наш белый кораблик был виден всегда.

Главный престол освятили во имя св. Александра Невского, как и было первоначально, в XIX веке. Но всем насельницам монастыря и игуменьи очень хотелось, чтобы он носил ещё и имя праздника Покрова Божьей Матери, как было задумано колыванцами до того, как свершилась трагедия цареубийства. В русской православной традиции принято особенно чтить Божью Матерь и всем очень хотелось, чтобы храм был ещё и Покровский. Через некоторое время на праздник Покрова Пресвятой Богородицы освятили приставной престол. Это была единственная возможность, так как храм по плану - однопрестольный, у него нет боковых приделов и престолов - там только один престол, второй никак не сделаешь и потому по благословению у нас был освящён приставной престол. Я не знаю, как служат в колыванском храме сейчас и есть ли в нём ранняя литургия, но в 1992-93 годах на приставном престоле служили только сам престольный праздник Покрова. А так он обычно отставлялся в сторону и стоял возле стены в алтаре.

Итак, мы остались в Колывани жить и работать.

13 тысяч рублей

В то время в Академгородке в Храме Всех Святых в земле Российской просиявших настоятелем был о. Борис Пивоваров. При храме была детская воскресная школа и при этой школе был очень знаменитый детский церковный хор. Он был не совсем детский, скорее детско-юношеский. Пели они великолепно и игуменья Надежда очень хотела чтобы все они приехали и посетили нас. Игуменья и её келейница и многие другие монашествующие о. Бориса очень уважали и дорожили его мнением. Если мне не изменяет память, то это было осенью 1992 года.

Всё это происходило как раз то смутное время, когда были постоянные скачки инфляции, денег всем не хватало. Церковь существует на пожертвования прихожан. А в Новосибирском Академгородоке в большинстве были бюджетные организации и как раз в то время бюджетникам приходилось труднее всего. Если у людей денег мало, то они могут мало пожертвовать, и церковь еле-еле существует сама по себе, а тут ещё дополнительный расход - нужно ехать на что-то в Колывань. Матушка передавала нам телефонный разговор с о. Борисом, тот сказал, что он с удовольствием приехал бы, но у него нет денег на транспорт. Автобус от Академгородка до Колывани стоит 13 тыс. (теми деньгами). И о. Борис говорил, что, мол, если вы найдёте нам транспорт, мы с удовольствием приедем. Наши матушки очень хотели его принять, но денег на автобус в монастыре тоже не было. У нас начиналось строительство, нужно было строить келейный корпус, нужно было возводить ограду монастыря, но всё как-то шло наперекосяк, вырыли котлован под келейный корпус, но фундамент заложили неправильно - не хватало опыта, а среди матушек не было никого со строительным или архитектурным образованием. Хорошо на Валааме: там игумен - архитектор, поэтому и строительство там быстрое, качественное и надёжное. А матушка, насколько я знаю, работала раньше бухгалтером. С бухгалтерией она, может и справилась, а вот руководить стройкой было слишком сложно для неё, порой нанятые люди монастырь обманывали, делали работу не качественно, потом это нужно было переделывать. На то, чтобы переделывать, нужны были новые деньги. Денег не хватало и у нас в монастыре не было этих 13 тысяч, чтобы нанять автобус из Академгородка в Колывань и обратно, для воскресной школы о. Бориса.

И вот однажды, в очередной воскресный день, матушка стоит грустная у свечной лавки и говорит: "Придётся, наверное, нам отказаться от приглашения отца Бориса и его воскресной школы: мы не можем выделить 13 тысяч на этот автобус". Вдруг в процессе этого разговора, заходит в храм какой-то пьяный мужик. На ногах хоть стоит, но покачивается. Подходит он к нам и, рыдая пьяными слезами, рассказывает, что когда в 1962 году закрывался этот храм, советские власти не могли просто так прийти и закрыть храм, им нужно было соблюсти бюрократические формальности. Им нужно было собрать какое-то количество подписей местных жителей, которые, вроде как, сами просят закрыть храм. Ну, естественно, никто бы не стал просить закрыть храм и поэтому партийцы сильно давили по комсомольской или партийной линии лишь бы собрать нужное количество подписей. И вот этот человек рассказывал, что был тогда мальчишкой, комсомольцем, и его убеждали: "Ты должен подписать, чтобы храм отсюда убрали!" И он, в числе других, подписал нужную бумагу. Храм закрыли и частично разрушили. И вот теперь, спустя много лет, он пришёл в восстановленный храм и рыдая пьяными слезами начал рассказывать, что подписал эту бумагу, направленную на уничтожение храм, что он был дурак и ничего не понимал и т.д. И тут он начинает горячо каяться и говорит: "Я хочу загладить свою вину! И вот я принёс вам 13 тысяч на храм!"

Я была свидетельницей этого разговора и меня в тот момент поразило удивительное совпадение этой суммы. Он принёс не 12, не 14, а принёс именно 13 тысяч, то есть именно ту сумму, которая была необходима матушке, чтобы осуществить приезд воскресной школы отца Бориса. Мужчина этот отдал деньги и говорит: "Дайте мне свечей на 13 тысяч!" Матушка растерялась. Представляете - на 13 тысяч свечей, а обычная церковная свечка стоила примерно 10-15 руб. Это ему машину свечей нужно выдать, по хорошему. А у нас подсвечников-то в храме ещё мало было, далеко не перед каждой иконой и много свечей ставить-то некуда. Ну, матушка достала из свечной лавки несколько самых больших свечей, которые даже и в продажу-то не пускались - толстых и длинных, вроде алтарных: в палец толщиной и полметра длиной. Матушка выдала ему штук десять таких свечей и спрашивает, растерявшись: "Хватит?" Посетитель наш вполне этой охапкой свечей удовлетворился и, плача слезами раскаяния, пошёл ставить эти огромные свечи к каждой иконе. А у матушки на руках остались эти 13 тысяч, на которые был нанят автобус, чтобы привести в паломническую поездку воскресную школу отца Бориса.

В ближайшее воскресение приехал к нам отец Борис и дети из его воскресной школы. Дети забрались в храме на хоры и там пели Литургию, своими распевами, очень красиво. Это детский хор действительно пел необыкновенно, замечательно. Потом они причастились все и пошли в трапезную. Но без искушений было не обойтись. Мы готовили своим юным паломникам из Академгородка обед и вдруг у нас в самом начале подготовки этого обеда, вырубают электричество, а у нас в трапезной все плиты электрические. Только вода закипела - электричества нет! Мы побежали в деревянный игументский дом. Там была дровяная печка, стали срочно ей растапливать, потащили туда огромные кастрюли из трапезной, чтобы доварить обед. Бедные дети приходят с литургии, а есть нечего! Электричества нет, ничего не готово. Юные паломники наши голодные: перед причастием с 12-ти часов ночи кушать не полагается, а тут на кухне - аврал! В конце концов, дали нам электричество, доварили мы этот обед, с опозданием, накормили детей. Дети не унывали, а стойко всё перенесли и нам на кухне помогали - девочки лет по 15. Ну потом, слава Богу, покушали и уехали обратно в Академгородок. Служащий в тот момент в монастыре священник сказал о детях этой воскресной школы: чистые детские души, которые хотят очиститься ещё больше.

"Придите ко Мне..."

Воцерковление людей - это очень интересная тема. В 90-х годах открылись церкви и в такие крупные праздники, как например, Пасха и Рождество Христово, они были все битком набиты, но в будние дни почти никого не было. И причастников очень мало. Например, я помню, в соборе Александра Невского - воскресный день (обыкновенное воскресение, не Пасха и не Рождество) причащаются всего-то человек десять. А во всей церкви стоит человек пятьдесят. И это один из двух действующих на тот момент в городе храмов (третий был в Академгородке). В будние дни народу было совсем мало. Придёшь на литургию, и видишь такую картину: из прихожан на службе стою я одна. Священник выносит потир (чашу), торжественно возглашает: "со страхом Божиим и верою приступити!", держит его пару секунд, поворачивается и заносит в алтарь - причастников нет. В воскресный день, хотя прихожан может быть полная церковь, причащаются находилось лишь человек десять, от силы пятнадцать. Со старого советского времени почему-то сохранялась такая традиция: причащаться нужно редко. Не принято было причащаться даже на Пасху - самый Великий праздник, хотя перед этим праздником православные постились целый Великий пост. И тем не менее, в Пасхальную литургию в те года причащали только младенцев, взрослые стояли в сторонке. Когда я спрашивала: "Почему?" никто объяснить не мог - странная и непонятная традиция.

Однако уже через два года, в 1994 году состояние церкви заметно изменилось - стало больше причастников, да и прихожан стало больше в два раза. Постепенно происходило воцерковление людей. Я помню в брошюрке "Эти странные поляки", (автор - Липняцкая) написала, что как только в Польше рухнула советская власть, они тут же пооткрывали костёлы и сначала костёлы были битком набиты людьми, потому, что люди туда шли в знак протеста против коммунистической власти и навязываемого ею атеизма, но потом, когда протест улёгся, автор заявил, что костёлы стоят пустые. Не знаю, правильно ли сказано о поляках или нет, но я в России наблюдала совершенно обратное явление: в 1991-1992 годах в будние дни на Литургии действительно почти никого не было, а в воскресные дни прихожане хотя и были, но среди них мало причащающихся.

Сейчас, спустя более двадцати лет после описываемых событий, картина совсем иная. Даже маленькие церкви в будние дни полны народом и среди этих прихожан больше половины причастников. Вот так изменилось отношение к Православию в России. Это очень интересно и радостно видеть, как происходит воцерковление людей. И у меня есть маленькое колыванское воспоминание об этом.

Периферия очень инертна. Это Москва, бывший Ленинград (ныне - Санкт-Петербург) возвращают улицам их исторические названия. Но если взять тот же Новосибирск - там такое начинание пришлось не по душе жителям: ни одного исторического названия не вернули ни одному объекту, уж не говоря о том, что городу-то не вернули его исторического названия. А он был именован во имя небесного покровителя Императора Николая II - Святителя Николая Чудотворца, святого, особо почитаемого в русской православной традиции. Однако, Новосибирск до сих пор живёт под советским именем, который придумал товарищ Итин - ярый коммунист, который спустя несколько лет, сам был репрессирован, как и многие, подобные ему, деятели. Итак, Колывань - ещё более глубокая периферия нежели Новосибирск, а там ещё больше инерции. До революции Колывань была довольно крупным городком и просторный храм там был просто необходим. Но в советское время город резко уменьшился и превратился в посёлок. И вдруг в этом периферийном посёлке открывается огромная церковь - Покровский Александро-Невский храм.

На крупные праздники приходило много народа, но когда служили в будние дни почти никого не было, только одна-две сестры монастырские на службе и то по послушанию. Тут нужно пояснить, что матушка игуменья первым делом, после открытия монастыря, добилась у Владыки благословения, чтобы литургию у нас служили каждый день. Это существенно облегчало жизнь, потому, что когда за тебя каждый день идёт молитва и в алтаре вынимается частица - это необычайная помощь и поддержка. Мы трудимся в монастыре, очень тяжело, с едой плохо, работа тяжёлая и то, что за тебя молятся каждый день, каждый день приносится бескровная жертва - это очень значительное вспоможение. Потом обстоятельства изменились и через полтора года в нашем монастыре стали служить только Литургию по воскресениям и большим праздникам, каждодневной службы не стало. На это, наверное, были свои причины, я их не знаю.

С того первого времени, когда Литургия служилась каждый день, у меня осталось маленькое воспоминание. Однажды шла вечерняя служба. По монастырскому уставу сокращать в чтении и пении ничего не полагается, службу читали и пели полностью. Служил у нас в тот момент один иеромонах Василий (до пострига его имя было о. Карп). Лето, тёплый вечер, на дворе ещё светло. В пустом храме лишь одна сестра-храмовница, ну и я по какой-то причине зашла. Священник служит один в алтаре, даже диакона с ним нет, на клиросе поют монахиня и послушница и вдруг в храм заходят дети лет шести-семи. Наша храмовница - монахиня Нонна - бывший педагогический работник, закончила педагогический университет и долгое время работала заведующей детским садом, в общем, имела богатый опыт занятий с детьми: и теория, и практика. И вот она видит детей, подходит к ним и начинает им говорить, как хорошо, что они сюда пришли и пусть они постоят на службе и батюшка потом будет всех помазывать маслом и помажет им лобики, что бы они были умненькими, хорошо учились, когда в школу пойдут, и не болели. В тот день был небольшой праздник какого-то святого и мать Нонна решила, что в этот вечер будет помазание. И эти дети, человек пять, встали посреди пустого храма и очень тихо стояли, сбившись в стайку, всю длинную монастырскую службу. Они очень терпеливо ждали, когда же наконец выйдет из алтаря батюшка с маслом и помажет им лобики. Но оказалось, что на следующий день был недостаточно торжественный праздник и служба полагается не полиелейная (когда помазывают освящённым елеем), а она просто была славословная т.е. рангом ниже и маслом помазывать по уставу не полагалось. Служба кончается, дети стоят, простояли они, наверное, часа полтора. Мать Нонна видит, помазания никакого нет, а дети ждут. Она бежит к алтарю и говорит: "Батюшка! Я думала, что сегодня полиелейная служба и пообещала детям, что их елеем помажут и дети простояли всю монастырскую службу и ждут, когда же вы их помажете!"

О. Василий был строгий, можно даже сказать, сварливый священник, но тут он выходит из алтаря, берёт из лампадки масло, идёт на амвон и помазывает всех детей, заодно всех сестёр, которые увидели, что помазывают елеем и тут же побежали, радостные, помазываться, и эти, поразившие нас своим терпением, дети пошли домой.

Меня очень тронуло смиренное терпение маленьких детей. Интересно было бы знать, о чём они думала эти полтора часа, когда молча ждали обещанного помазания и ни разу не выказали нетерпения, не нарушили тишины за это время.

Послушание и тесто

После официального открытия монастыря в нём проживало около пятнадцать человек насельниц-сестёр. Приезжали и паломники, особенно летом - могли приехать и весь свой отпуск безвозмездно помогать на работах в монастыре. В тот момент я несла послушание на кухне, длилось оно примерно четыре месяца, до тех пор пока в монастырь не привезли коров и тёлок и прочую живность, тогда моё основное послушание стало - уход за скотиной. Но первое время я подвизалась на кухне.

Когда ожидались большие Двунадесятые или Престольные праздники (которых в Колыванском монастыре было три: Покров Пресвятой Богородицы (14 октября), день памяти св. благоверного князя Александра Невского в схиме Алексия (6 декабря ) и день памяти перенесения мощей св. благоверного князя (12 сентября), практически все сестры отправлялись на кухню. Руководила приготовлением праздничного стола, конечно же, не я, чаще всего это были Нина У. и мать Мария. Но в будние дни зачастую я одна готовила обед и ужин. Все остальные шли петь в храм или отправлялись на другие работы: мать Мария - шила облачения, кто-то делал что-то другое.

Руководить людьми очень сложное занятие и объяснять что-то людям - достаточно непросто. Есть люди, которых имеют талант - объяснить что-то другому. Такой человек - прирождённый методист. Но есть люди, у которых такого таланта нет. Вот, например, я помню, что Игумения Надежда (Еремина) была прекрасным методистом. И я своё послушание на кухне выполняла только под её руководством. Готовить я, в принципе, не умею. Как обыкновенный человек, я, конечно, могу что-то сделать простое из еды, но чтобы приготовить что-то вкусное, то, что может приготовить настоящий повар - я сделать не могла. И без руководства м. Надежды я бы не справилась.

День у нас начинался так: вставали в 6 часов, шли в церковь, там все вместе читали утренние молитвы, потом, после монашеского утреннего правила (оно больше, чем обычное), читались Часы (все, какие полагаются по Уставу), потом начиналась Литургия, а мы расходились на послушания. Матушка благословляла на послушание каждого, меня каждый день благословляла на кухню и объясняла мне, что в каком порядке сделать. Например, "Поставь на огонь кастрюлю с водой (у нас были электрические плиты, грелись медленно и надо было воду ставить заранее), нальёшь в бак две трети воды, почистишь картошку, морковку..." На всё это уходило не более двух-трёх минут и за это короткое время она понятно и доходчиво рассказывала, что нужно сделать и в какой последовательности: какие овощи нужно потушить отдельно на сковородке, когда их добавить в общую кастрюлю и т.д. Получив такие простые и ясные указания, я уходила.

Таким образом я готовила четыре месяца и все были довольны. В монастыре не готовят никаких разносолов, пища готовится постная, мяса никто не ест, только по праздникам можно есть рыбу. Причем рыбу зачастую в те тяжёлые времена (начало 90-х) ели в весьма ничтожных дозах. Вот, например, наш борщ монастырский: двадцатилитровый бак на всех. Сестёр было человек пятнадцать, ещё паломники, трудники, вольнонаёмные люди, которые работают в монастыре (например в кочегарке) - на всех делается двадцатилитровый бак борща. И на этот бак, в котором плавают свёкла, морковка, лук, картошка, капуста - на него берётся одна консервная банка (300-350 грамм) какой-нибудь скумбрии и эта консервированная рыба в банке разминается ложкой в месиво, в кашу, и эта кашица одной консервной банки разбалтывается в двадцатилитровую кастрюлю. Это не то что был борщ с рыбой, это был борщ с ароматом рыбы, потому что рыбы там было мизерная примесь. Конечно, тогда было тяжёлое время, с едой было трудно, а в монастыре было ещё труднее. Вот так мы и жили. И я готовила эту простую, в основном, постную еду.

Я бы не заметила такого таланта нашей игуменьи просто и доходчиво объяснять, если бы я не столкнулась с другим человеком, который попросил меня помочь на кухне. Это была Нина У. Она очень хорошо пела и прекрасно знала церковную службу и постоянно пела на Литургии и на вечерней службе. В тот момент был пост и сестры решили, что сделают вареники, чтобы хоть как-то разнообразить весьма скромный стол. Нина У., которая была занята на клиросе говорит мне, "Я быстро сделаю вареники, если ты мне заранее замесишь тесто для них. Пока идёт вечерняя служба (а вечерняя служба в монастыре шла не менее трёх часов), ты сделай мне постное пельменное тесто".

Я отвечаю: "Хорошо, но я не знаю, как делается пельменное тесто, я его никогда в жизни не делала". Она говорит: "Ну, ты возьми муку, посоли немножко, водички немного нальёшь (яйца не клалось, потому, что был пост) и дальше замешивай его как можно круче!"

Я её спрашиваю: "Как круче?"

Она отвечает: "Ну, как можно круче!"

Я говорю: "До какой степени круто? Ты хоть объясни мне!"

Она убежденно отвечает мне: "Ты делай как можно круче, как только можешь круто - так и сделай! Всё равно, сильно круто ты не сделаешь! Разве что наоборот - сделаешь недостаточно круто!"

И я, как человек в этом отношении очень старательный и исполнительный, пошла на кухню, взяла там муку, налила воды, посолила и стала замешивать тесто. Я его месила-месила, месила-месила... Тот, кто имел дело с тестом, знает, что чем больше тесто месят, тем круче оно становится. Вот я и стараюсь изо всех сил! Мне же дали указание - месить как можно больше и круче, указав, что как бы я ни старалась, сильно круто я не сделаю. Сильно круто сделает только мастер! И вот я это тесто месила очень добросовестно и домесила до такой степени, что оно превратилось в... Затрудняюсь определить эту консистенцию, но глина была мягче, это точно! То, что у меня получилось, трудно сравнить с каким-то определенным веществом. На камень, конечно, оно не походило, но оно было как кусок резины, из которой делают хоккейные шайбы. Тут кончается вечерняя служба, прибегает на кухню Нина У. делать вареники. "Где тесто?" Я показываю: "Вот!" А оно у меня свёрнуто буквой "с", потому что скатать его в шар я не смогла - оно уже было в состояние неслипания, настолько крутое. Нина только ахнула! А что? Какие претензии мне тут могут быть? Она же сказала: "Как можно круче!" совершенно не учитывая моё усердие! Увы, я оказалась настолько старательной, что бедная Нина должна была снова начать это злосчастное тесто месить, поливая его водичкой, чтобы его размягчить, ведь оно по консистенции напоминало уже мастику или оконную замазку. И Нина, действительно, ни слова не сказала мне в претензию, а только долго и упорно размешивала это тесто до нормального состояния - это было очень долго и трудно. Если бы она меня ни о чем не просила заранее, а сама бы всё сделала после вечерней службы, то это получилось бы гораздо быстрее!

Послушание, как нам всегда говорили, в монастыре самое главное. Вот мы и старались послушаться! В тех книгах, что начали издаваться в начале 90-х тоже говорилось: в монастыре всё нужно делать по послушанию. И у нас среди насельниц ходили красивые святоотеческие примеры о послушании. Например, некий старец дал своему послушнику такое послушание: садить капусту кверху корешками. Послушник подумал: "Ну как так я посажу капусту вверх корешками? Нужно садить вниз корешками!" И он посадил её вниз корешками. Приходит старец смотреть на его грядку и видит, капуста посажена как полагается, вниз корешками. Старец говорит: "Я же тебе сказал: садить капусту вверх корешками, а вниз - листьями!" Послушник ему возражает: "Так капуста не вырастит тогда!" А старец возразил ему: "Зато тогда выросло бы твоё послушание!" Есть и другой пример, который тоже любили приводить у нас в монастыре: некой монахине, которая пела на клиросе голосом сопрано, благословили петь басом и вот она, по послушанию, смогла спеть басовую партию, несмотря на то, что это противоестественно её природе. И вот под таким лозунгом: "по послушанию и сопрано басом поют", мы все и старались жить.

Культура и православная, и монастырская были знакомы нам только понаслышке. Традиции православных монастырей за 70 лет советской власти были уничтожены. Те монахини, которых постригали в советское время, тоже ничего не знали, ничего не могли прочитать, не у кого было спросить, святоотеческой литературы не было, всё под запретом. И потому, возникали порой такие комические эпизоды в монастыре. Мы все руководствовались теми крупицами, которые удавалась где-то узнать, где-то прочитать.

Скорби

Помню, одна из послушниц монастыря, по её же собственному рассказу, за некоторое время до того, как монастырь официально открылся, видела странный сон: картина, на которой нарисован Колыванский храм и пространство вокруг него. И почему-то это картина до половины замазана чем-то липким и вязким, вроде пластилина, чем-то тёмным, словно пальцами размазывали... И во сне эта послушница спросила: "Что это такое? Почему картина наполовину замазана чем-то?" А ей был такой ответ: " Это - ваши скорби!"

Скорбей было тоже достаточно. Почему я оттуда уехала? Уехала я через полтора года после поступления, в январе 1994 года. Я прекрасно знала, что меня взяли туда работать и я согласилась поехать затем, чтобы бесплатно работать на благо начинающегося монастыря, становиться монахиней мне не хотелось. С самого начала была уверена, что монашеский путь - не мой путь. Я совершенно искренне говорила монахине Марии, что я не готова, что мне рано идти в монастырь, что я не могу следовать настоящей монашеской жизни. Но поработать некоторое время я была согласна. И свой подрясник, по своей церковной неграмотности, я считала лишь спецодеждой, формой монастыря, я не знала, что в него оказывается вкладывается обетование будущего монашества. Мне моя совесть говорила, что это не мой путь и что мне нечего делать в монастыре, что для меня это не настоящее, не искреннее.

Вторая, ничуть не меньшая причина уехать была в том, что монастырский труд был очень тяжел. Было очень трудно. Колывань находится на возвышенности и там постоянно ветер особенно зимой. Всю зиму 30 - 35º с ветром. Хорошей одежды зимней - нет, жильё очень холодное. Скот содержался в то время в плохо приспособленном помещении - нас пустил перезимовать со скотом бывший завхоз монастыря, который зиму проживал в городе. Было так холодно, что наши бедные курочки замерзали насмерть, хотя и находились вместе с коровами. Когда я стала работать на скотном дворе я ночевала в старом доме который, как говорили, был построен ещё в 1904 году. Дом когда-то был хороший, но со временем он был сильно изъеден крысами и продувался насквозь, сколько ни отапливай. Было настолько холодно, что спать можно было только на печке. Весь день дом старательно топишь, потом закрываешь вьюшку, чтоб хоть какое-то тепло осталось, а дом внизу был как решето из-за крысиных ходов. К утру температура так сильно опускалась, что когда мне нужно было идти доить коров, я изнутри печки, из чугунка доставала тёплую воду, наливала её в ведёрочко, а потом кружку опрокидывала на стол к верх дном, чтоб вода стекла. И вот когда я приходила с дойки, у меня кружка так сильно примерзала к столу, что по ней приходилось колотить со всей силы, чтоб она откололась от столешницы - она льдом к нему примерзала, этой оставшейся водичкой, которая стекала по стенкам на стол. Все знают, что на морозе мокрые руки к железу примерзают. Но в Колывани даже сухие руки примерзали к замку, когда я открывала коровник. А открыть замок в рукавицах не получалось - пальцы скрючивались от холода и не могли справиться с этим через рукавицу.

Конечно это была очень тяжёлая работа, безвозмездная. В монастыре работа всегда бесплатная - это жертва на монастырь, жертва Богу.

Работа занимала так много времени, что уже было просто не до молитв. Говорят, монахи много молятся, но нет, нам молиться было некогда. Вот только что разве во время работы можно было повторять "Господи, помилуй!" Но нужно иметь большую духовную силу, чтобы во время такой тяжёлой работы были силы молиться. У меня, конечно, не было ни духовной силы, ни духовного опыта - я всего-то год, как крестилась, мне было там не до молитв. Вкалывать надо было, молиться некогда!

Не знаю, добавила ли монастырю что-то моя работа, сейчас там всё по-другому. Я вижу на фотографиях и в сообщениях в интернете - в монастыре сделали хорошую кирпичную ограду. За прошедшие двадцать лет построили хозяйственные помещения, корпус с кельями для сестер. Не знаю, какова там жизнь. Последний раз я там была в 1994 году, то есть двадцать лет назад.

Тяжёлый был период. Но я знаю теперь, что такое монастырская жизнь. На самом деле, это очень интересно. Это система иерархических отношений господина и подчинённых ему людей. Никакая советская система, ничего подобного не могла изобразить. В монастыре было искреннее подчинение, искренняя вера, послушание, доверие наставнику абсолютное. Я понимала, что я вверяю игуменье свою жизнь и свою судьбу, она должна о ней заботиться. Она тоже за меня отвечает.

Это очень сложно объяснить, правильно говорил о. Владимир (Цветков): в духовном мире, можно объяснить только одну треть, а две трети нужно понять самому. И если ты не можешь эти две трети понять - тебе их объяснить невозможно. А понять можно только из собственного опыта, аналогии нет нигде, ни на какой работе, ни в семье, ни в школе, ни в институте, нигде.

Конечно, от тяжёлой работы у меня здоровье сильно пострадало, но всё-таки, это была совершенно необыкновенная жизнь. Может быть нужно было её пройти, хотя я прекрасно знала, что монашество - не мой путь. Но вот так получилось, что меня, как молодую, наиболее молодую из всех этих церковных женщин, работающих при храме, попросили поработать, вот я проработала полтора года.

На всё воля Божья, значит, нужно было мне так пройти.



© А.М. Возлядовская. 2015 г.
Опубликовано: "Сибирские истоки". 2015. N 2(69), июнь. С. 10-15.
"Сибирские истоки". 2015. N 3(70), сентябрь. С. 12-16.
При использовании материалов библиотеки, просьба оставлять действующую ссылку на наш сайт

НАВЕРХ