Рон Смержак (Ron Smerczak). Аттик*

В середине пятидесятых я и моя мама, когда она не уезжала в одну из своих любительских танцевальных гастролей, жили с бабушкой и дедушкой.

Тот викторианский дом - 17 комнат, включая три отдельных туалета и две ванные - идеально подходил для сдачи в аренду помещений, как на короткий срок в течение летних месяцев, так и на долгий период. Исключение составляли два задних садовых сарая, голубятня, и аттик. К моменту моего 14-го дня рождения я имел удовольствие спать везде - в ванных, в туалетах и в сараях включительно.

Странно?

Ситуации, в результате которых я мотался по лабиринтам коридоров и комнат, тоже были странные. Но с другой стороны, пансионаты бывают в самых неожиданных местах. Они имеют некую творческую способность впитывать характеры людей, которые, проходя сквозь них, как бы создают порталы, и превращают их в многослойную оболочку человеческой боли и радости.

Ласло Бартош вошёл в двери нашего "Пристанища Для Бродяг", в один прекрасный летний день 1957 года. Он занял аттик и за эту привилегию платил моей матери королевскую сумму в 1 фунт десять шиллингов в неделю. Его прибытие на побережье Филд в разгар летнего сезона потребовало моего переселения в последний деревянный сарай в нижней части заднего сада, в котором хранились инструменты моего дедушки.

"Так надо!" - сказала мать.

"Хай!" - ответил я когда она выпустила мою руку, и бросила взгляд на блестящий от пота лоб незнакомца.

Два слова приветствия - только двумя словами мы обменялись при первом знакомстве. Он сжимал в левой руке потрёпанный, старый, округлый чемодан с простроченным краем. Мои глаза то и дело опускались к его жёлтым нейлоновым носкам. Казалось, что они освещают пространство между его серыми фланелевыми брюками и чёрными спортивными туфлями, словно он хочет предохранить своё стройное тело от контакта с землёй. Чем ближе я наблюдал за ним, тем больше осознавал сюрреалистическую ауру, что окутывала его фигуру. Воздух переливался вокруг него.

"Я хочу, должен изучить - мне - в одиночку постичь английский. Мне нужен номер. Время исцелит".

Моя мать, ответственная за сдачу комнат, не имела времени для светской беседы, особенно с этим венгеро-английским простофилей, и ответила: "Вы можете жить в аттике. Один фунт, десять шиллингов!"

"Я согласен," - ответил он, и мы ушли гулять.

Я засомневался: удастся ли ему пережить там жару. Мне приходилось жить в этом аттике и в течении летних месяцев, влажный горячий воздух в доме поднимался вверх и, пойманный стропилами, так и висел под ними. Он хотел уединения. Уж это он точно получит там, на высоте двух лестничных пролетов в двадцать две ступеньки, ведущих к облезлой и выцветшей коричневой двери.

Г-н Бартош оказался одним из лучших квартирантов моих мамы, бабушки и дедушки, которые когда-либо у них были. Он был замкнут в себе. Он был чистоплотен в привычках. Как мало он пачкал ванну, которую он делил в летнее время с гостями на втором этаже, после того как он использует её. Для моей матери это имело первостепенное значение. Так что после первых предварительных недель, когда она привыкла бегать за ним, как тень, проверяя, сколько горячей воды он использовал и выключил ли в коридоре и на лестнице свет, моя мать вернулась к своей обычной жизни.

С её точки зрения, господин Бартош не мог сделать ничего плохого. Каждую пятницу вечером он платил арендную плату наличными и мама писала ему расписку.

Он нашёл себе хорошую работу кондуктора, продающего билеты в трамвайной сети Блэкпул. Он приобрёл себе униформу, собственный автомат для продажи билетов, и пояс. Его имя было выгравировано на кожаном ремне и его касса имела свой порядковый номер.

Он очень гордился этим и часто спрашивал меня, не будет ли у нас немного "Брассо"** и чёрной ваксы. Я нередко заставал его сидящим на раскладном стуле под аттиком, он наслаждался летним солнечным временем и чистил металл кассы, пока тот не начинал светиться в темноте, и протирал ваксой кожаный пояс, который он носил на службе, ещё когда учился в воскресной школе местной католической церкви.

Его работа была благословением и для меня.

Каждый день я предпринимал длительную поездку на трамвае в школу, или к Джипси Роуз Ли по выходным. Школа была на Южном берегу Блэкпула почти рядом с парком аттракционов на Плеж-Бич, съездить и вернуться - три шиллинга. Это означало что когда Ласло был на ранней смене с шести утра до двух часов дня, я мог бесплатно проехать на трамвае.

У нас с Ласло были свои маленькие секреты, когда я прикарманивал честные деньги, которые моя мама давала мне, и покупал шоколадки и чипсы, которыми делился с ним.

Мы установили процедуру инспектирования билетов на борту трамвая. Он давал сигнал и минуту спустя подходил ко мне, выкатывая ученический билет за три пенни, который давал мне право на пять трамвайных остановок.

Мы вычислили, что ревизоры обычно сходили с трамвая после четвёртой остановки.

Однако, поражал меня тот факт, что проверяющие не замечали, как часто я был в двадцати или около того станциях от моей остановки. Было ясно, что инспекторы не обращают особого внимания на школьную форму, потому что если бы обращали - это дало бы им представление о том, как далеко я еду.

Когда Ласло работал во вторую смену, с двух до десяти вечера, в его поездках от Южного Берега до моего дома в Кливлисе, мы следовали заведённому порядку. Я нормально заканчивал уроки в четыре часа и был в состоянии успеть на трамвай в четыре-тридцать, но в те дни, когда были внеклассные занятия: регби, драмкружок, хор, случалось что я заканчивал только в шесть часов. В те дни я должен был стоять на остановке, поскольку знал, что трамвай Ласло не придет до шести двадцати.

Так что во время моего второго года обучения в средней школе у меня был достаточный запас конфет, шоколада и моих любимых чипсов с копчёным беконом из нового магазина.

За зимний школьный семестр дружба между мной и Ласло расцвела. Было ли это из-за очень горячего кофе, которое я раздобывал у экономки, для моего большого термоса и делил с Ласло на порывистом ветру, который дул в те вечера, я никогда не узнал.

Он рассказывал мне о своем побеге из Венгрии во время венгерского восстания 1956 года***. О советских танках на улице, о том, как сделать бомбу - "коктейль Молотова", о том, как работал на чёрном рынке и перенёс много политических преследований. История смерти его старшего брата была ужасна. Лукас был в венгерской армии, дезертировал и присоединился к восстанию. Он был взят в плен советскими войсками и расстрелян, его тело в тускло-зеленом армейском френче, доставили в дом его родителей, обернутое в жёлтый чехол. Они сказали, что он трус и предатель.

Я получил ценные знания о работе коммунистической системы, которые тридцать пять лет спустя пришли мне в голову во время моего первого визита в Южную Африку в апартеид. Рабочий класс Венгрии и негры Южной Африки имели много общего; законы, ограничивающие места проживания, процветающий черный рынок и дьявольски плохой пакет заработной платы.

Я отвлёкся. Извините, но, как правило, это привычка, от которой я не могу избавиться всю мою жизнь; на чём я остановился?

Ах, да, трамвай ехал, и Ласло - прекрасный кондуктор.

Он рассказал мне о недавнем споре, который он имел с одним из инспекторов, когда тот отослал его к боссу. Причиной были жёлтые нейлоновые носки. Они не считались правильной формой одежды.

"Вы не давать мне чёрные носки!" - кричал он на своего босса. - "Я такие ношу как напоминание о жёлтом восстании!" Очевидно, восстание в Венгрии было выше понимания упёртого радикала среднего возраста, и он потребовал, чтобы Ласло носил чёрные носки, и если когда-либо его поймают снова неправильно одетым: "Можешь катиться обратно в своё восстание".

Ласло был глубоко расстроен, когда он рассказал мне это, и готов был расплакаться. Я сделал все возможное, чтобы его утешить, но маленький мальчик, даже ещё не подросток, вряд ли был способен дать совет, или оторвать его от ужасных воспоминаний.

Я не видел Ласло всю оставшуюся часть недели ни дома, ни в трамвае.

Было воскресное утро той недели, когда мать позвала меня, чтобы выяснить, что случилось с мистером Бартошем. Он не заплатил за квартиру как обычно в пятницу вечером, и она заметила странный запах в номерах на верхнем этаже.

Мне дали запасной ключ от аттика и я поднялся на два лестничных пролёта. Прошёл почти год начиная с его прибытия в летние месяцы с их исключительно жаркими днями, которые вернулись к нам снова. Я тоже обратил внимание на запах, который напомнил мне запах рубца, когда его варила моя бабушка.

Я отпер двери и позвал его по имени: "Ласло!"

Это было последнее слово, которое я произнёс прежде, чем закричать так, что меня услышала вся улица.

Ласло висел на одной из перекрёстных балок, его складной стул лежал в нескольких футах от его болтающихся голых ног, и его шею обвивали связанные вместе шесть пар жёлтых носков.

Полиция перевела два слова его предсмертной записки: "emlékére" - "в память".

Friday, April 17, 2015

http://cesspoolestales.blogspot.ru/2015/04/attic-in-mid-fifties-i-and-my-mother.html

Коротко об авторе:

Рон Смержак (Ron Smerczak) - британский и южноафриканский театральный актёр, киноактёр, режиссёр и продюсер. Родился 3 июля 1949 года в Англии, позже переехал с семьёй в ЮАР. Снимался в таких известных фильмах, как: "Кто я?", "Ответный удар", Быстрый курок", "Дейзи де Мелкер", "Шака - король Зулусов", "Лунный полицейский", "Дать сдачи", "Одни дома" и других. В настоящий момент проживает в Йоханнесбурге, Южная Африка.

Известен своими актёрскими мемуарами и воспоминаниями, которые в настоящий момент публикуются в сети Интернет.

Данная зарисовка переведена и опубликована с личного разрешения автора.

Примечания переводчика:

*** Венгерское восстание 1956 года (23 октября - 9 ноября 1956) (в посткоммунистический период Венгрии известно как Венгерская революция 1956 года, в советских источниках как Венгерский контрреволюционный мятеж 1956 года) - вооружённое восстание против просоветского режима народной республики в Венгрии в октябре - ноябре 1956 года, подавленное советскими войсками. Венгерское восстание стало одним из важных событий периода холодной войны. Оно продемонстрировало, что несмотря на пришедшую на смену сталинскому режиму власть Хрущова, которая считалась более мягкой, и была даже названа "оттепелью", СССР был по-прежнему готов жёсткой военной силой удерживать коммунистические режимы в странах Варшавского договора.

НАВЕРХ