Игорь Мордовцев. Фиалка и бык (роман)
Часть 2-я

1.

Рассказы о последнем пути души в нашем мире удивительно схожи. Они разнятся деталями, но в целом картина одна: сначала тьма, потом свет в конце туннеля… и собственно, всё. Информативность общего места, прямо скажем, зашкаливает, однако экклезиасты всех времён не устают как раз его, это общее место, истиной величать. С одной стороны, да, чем проще формула, тем она верней и краше – природой доказано. С другой, какова цена истины, если она настолько проста, что становится скучно? Взять, к примеру, утверждение – «вода мокрая». Ну очень глубокая мысль! Вот так и с этим туннелем. Субъективно, значит спорно, и толку от констатации ноль, а подаётся непременно в фантике великой правды.

К подобным свидетельствам я оставался равнодушным, относился скептически или, что было крайне редко, вступал с ними в спор. Аргументы легки: не кормите популярными слухами, покажите хоть одного, вернувшегося с того света, кому можно верить, как самому себе, тогда и поговорим. А то получается, как в чёрной шутке парашютоукладчиков: «На нашу работу ещё никто никогда не жаловался. Некому!» Но в основном шла ссылка на вполне резонное мнение учёных, предложивших гипотезу, что туннель – это всего лишь образ, который рождает наш постепенно угасающий мозг, и свет в конце – реакция сознания, концентрирующегося на последних разрядах между нейронами. То есть ничего такого в реальности нет.

Хочешь почувствовать себя идиотом, прикинься умником. Потому что туннель есть! Теперь я лично увидел его. Как сказал бургомистр в фильме про барона, которому никто не верил, «это не факт; это гораздо больше, чем факт – так оно и было на самом деле».

Передо мной действительно появился туннель шириной если не во весь обзор, то в часть его подавляющую – огромная тёмная дыра в таком же пространстве. Стенки дыры имели продольные, уходящие далеко вглубь борозды, похожие на нарезку ствола, и были не жёсткими, а плавно вибрировали, как дышали. Почти сразу в центре дыры появился ослепительный свет. Желтоватые лучи волнами разбежались по бороздкам тоннеля изнутри и вокруг меня дальше. При этом я словно глядел в какой-то глазок, то есть, кроме собственно глаз, меня остального и не было. С разливом света стены завибрировали быстрее. Появилась зовущая вглубь неодолимая тяга, а с первым движением – небывалое наслаждение. Ну вот и всё? Как же!

Невесть откуда впереди возник силуэт головы в обрамлении классического каре, абсолютно чёрный (не разглядеть лица), почему-то напомнивший фас египетского Сфинкса. Он закрыл собой с половину диаметра тоннеля, в том числе источник света. Разбегаясь по стенкам ожившей музыкой, тот по-прежнему зазывал, и повинуясь таинственной воле, я сделал несколько попыток обойти препятствие. Однако всякий раз силуэт смещался в ту или иную сторону и преграждал путь настойчиво, хладнокровно. Потом все исчезло.

Правдивость рассказа не должна страдать от несовершенства его изложения. И всё же мы сомневаемся, доверяя лишь самому себе…

Насколько я понял, сознание вернулось ко мне позже других, так как когда я «проснулся» они уже были вполне активны. Кузя рычал и вертел головой, будто хотел из неё что-то вытрясти. Анна сидела на коленях и в страхе глядела сквозь пальцы рук у лица. А её Вова ползал по полу на четвереньках и шарил в ворохе мятых рисунков.

— И снова здравствуйте, – жизнеутверждающе сказал я.

Собственный голос показался незнакомым. Такое впечатление, что век не говорил.

— Живой! – выдохнула девушка, отнимая руки от лица.

Хозяин квартиры перестал рычать и мотать кудрями. Сразу после этого его слегка повело в сторону, но помог край стола – устоял. А Бэтман резко ускорил движения и быстро нашёл, что искал. Это был телефон.

— Алло! – заорал он в ту же секунду, – Вы меня слышите? Эй, эй, приём!

В памяти моментально всплыли его вопли перед возникновением «туннеля». Я решительно шагнул вперёд, навис и замахнулся. Удар был неминуем, однако в последнее мгновение между нами оказалась Анна.

— Нет! – выставив руку, крикнула она, – Не смей! Ты не такой!

Какой не такой? – возмутился я мысленно, – Как те, что били Карла Иваныча и гонялись за нами? Но твой всемогущий спаситель только что доказал, что с ними как раз заодно!

— Пожалуйста, Паша...

Вова был в очень невыгодной позиции и получил бы от меня знатно. Понимая это, он инстинктивно сжался, а когда вмешалась защитница, отполз к дивану, увлекая её за собой. Я поднял выроненный им телефон, взглянул на дисплей и сдержанно поинтересовался:

— Кому стучал, дятел? Связи нет никакой.

— Вначале была, – огрызнулся тот, принимая боксёрскую стойку.

Ух ты! Боец что ли? Страх-то какой.

— Я бы этому дятлу клюв наизнанку вывернул и в задницу вставил, – видимо, прочитав мои мысли, пробасил сзади Кузя.

— Может хватит уже!

Это сказала Анна. Именно сказала, а не спросила, строго, бескомпромиссно, как начальник, приструнивающий клерков на совещании. Она потянула своего Вову за пиджак и тот бухнулся рядом с ней на диван. Сама же приняла позу мыслительницы – нога к ноге, рука вдоль живота, другая на локоть и кулачок к губам. При этом смотрела на меня своим характерным острым, точным взглядом. Я прочитал его так: «Ладно, парни, решать, что делать дальше, вам. Чёрт с вами. Только не деритесь».

— Может и хватит, – сказал я неопределённо, – если твой Бэтман внятно объяснит, чью партию играет, а мы ему поверим. Самой-то не интересно?

Подтверждая означенный интерес, Анна невольно стрельнула взглядом на Вову.

— Дорогая, – беря её руку в свою, проникновенно сказал тот, – Я должен тебе помочь и сделаю для этого всё. После твоего звонка, того, первого, на меня вышли серьёзные люди. Мы посоветовались, договорились действовать сообща, и я сразу вылетел сюда. Поверь, они тоже желают тебе добра, считают, что ты оказалась втянута в эту историю совершенно случайно. А кое-кто, – он посмотрел в мою сторону, – использует тебя. Именно поэтому, когда дождались второго звонка, решили отправить сюда сначала меня...

— Врёшь, – уверенно заявил я, – не поэтому. Убийцам Хотта (или как его там?) нужна информация, на всё остальное они плевали из всех окон своего микроавтобуса. Просто поняли, что подсунуть нам «своего» – самый верный ход. Пользуясь доверием, тебе оставалось только подтвердить, что флэшка у нас, или выведать, где находится, если прячем.

— Да! – крикнул с вызовом Бэтман, – Потому что я патриот и Анна мне дорога! А ты кто такой, чтобы её в неприятности впутывать? Пособник предателя! Теперь по полной получишь, урод!

— Урод? – я невесело хмыкнул и встретил короткий взгляд Анны.

— Володя, – начала было она, – Всё немного не так...

— Да какая разница как! – перебил её тот, – Это уже не имеет значения. С минуту на минуту сюда нагрянут кто надо, кого надо повяжут, что надо возьмут. А мы с тобой спокойно уедем домой. Всё кончилось, Аня.

Кузя за моей спиной возмущённо крякнул.

— Я кому-то нагряну! У меня тут что – проходной двор?

Парень он рослый, крепкий и, нет сомнений, задаром себя в обиду не даст. Наблюдая с какой решимостью Кузя полез копаться в своей нише, я сделал вывод, что кому-то из серых «тамбовских» товарищей точно не повезёт. С учётом и без того расшатанных нервов обманутого мужа это было более чем вероятно.

Видимо, посчитав, что тема закрыта, парочка на диване предалась шептаниям. Правда, главным образом усердствовал Бэтман, в том числе помогая себе клешнями. Хмурая Анна ему внимала и вяло пресекала попытки слишком цепких объятий. Это можно было расценить по-всякому, но вдаваться в поведенческий анализ сейчас не грело никак.

Светило дня закатилось уже окончательно – за окном натуральной стеной стояла кромешная тьма. Понимая, что моё персональное солнце свободы, а может и жизни вот-вот закатится тоже, я уселся поближе к сковородке и взялся уминать картошку. Хоть напоследок пожрать! В самом деле, рвать когти куда-то теперь не было смысла – найдут всё равно. И флэшка не принесла никаких козырей. Торчит, вон, в мёртвом, как на улице тьма, компьютере, будто его не включали. Толку с неё? Разве, чуть скопом концы не отдали… Скорее всего, кузин аппарат оказался слабоват для научной игрушки. Права народная мудрость: нехрен то, что имеешь, во что попало пихать.

В разгар моего насыщения рядом на столешницу со стуком опустилась бутылка белой, отчего аж подпрыгнула сковородка, а я выронил вилку. За бутылкой не менее звучно появились стаканы. После них шлёпнулся экзотической формы нож. Наконец, соседний стул оседлал сам хозяин квартиры. Наливая водку, он захрипел узнаваемо проникновенным, а потому сейчас показавшимся страшным голосом Высоцкого:

— «Вернулся капитан издалека.

И он узнал, что джентльмен во фраке

Однажды, накурившись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки.

У ней такая маленькая грррудь,

И губы, губы алые, как мммаки…»

Я положил ладонь на его стакан.

— Хочешь что-то сказать – скажи, – недобро прищурился Кузя, – А строить меня не надо.

Это «не надо» прозвучало совсем уж зловеще.

— Нож на столе – плохая примета, – спокойно заметил я.

— Да что ты?!

— Если не кухонный.

— Ааа, – протянул Кузя, – Фишку рубишь, – он бережно принял холодное оружие и умыкнул куда-то в рукав, – Только вот, Пахан, моё тебе слово. Я кое-где уже был и возвращаться туда не намерен. Напоминаю, мне ваши интриги по барабану, и помог я тебе не за то. Но это – моя хата и моя жизнь. Понимаешь? Как их защищать или кончать – мне решать.

— Тебе? – уныло возразил я, – Только что всех вас чуть не угробило как раз моё решение.

— Да уж, – буркнул Кузя, – «Весёлый» заход получился…

Голубки на диване, притихшие с началом нашего разговора, пошевелились.

— Ребят, а что это всё-таки было? – тихо спросила Анна тоненьким голоском, – мне показалось, я умираю…

— Что было? – едко ответил Вова, глядя исподлобья на меня, – Глупость одного кретина! Которому ты доверилась, вместо того, чтобы сразу подальше послать. Я сам чуть не помер. Ну ничего, сейчас его спецы упекут…

Я резко схватил пустой стакан и замахнулся. Не ожидавший этого Всемогущий Бэтман закрылся руками с коленом и сжался в комок, получилось – спрятал лицо за плечом девушки. Выглядело это очень жалко. Кузя презрительно сматерился. Анна в растерянности глядела на всех подряд.

— Скажи спасибо подруге, – я вернул на место стакан, – А если ещё раз вякнешь, она тебе уже не поможет. И кстати, что-то долго не видно твоих спецов. Второй этаж – подняться минутное дело. Сдаётся, тебя в сакральную жертву определили. Или они такие ж спецы, как ты патриот?

Выдав собственное недоумение по этому поводу, Вова еле слышно что-то пробормотал, сполз с дивана, дрожащей рукой дотянулся до своего телефона и принялся безуспешно взывать его к жизни. Задумчиво глядя ему в спину, Анна спросила будто сама у себя:

— Может наконец просто взять и уйти?

И вдруг со стороны коридора послышался незнакомый голос:

— Это сделать будет непросто.

В гостиной появился солидного возраста и былинной внешности человек, опирающийся на посох – прямой обструганный ствол высотой едва ли не в рост, толщиной в ухват, тоже сухой и древний. Наряду с морщинами на тёмном обветренном лице возраста человеку придавали богатые, то ли выцветшие, то ли седые, пепельно-серые волосы, разделённые прямым пробором и падающие как попало до плеч. Такими же густыми и пепельными были брови, усы, бакенбарды и борода, формой под благородную бретту. Глубоко посаженные глаза смотрелись тончащими щёлками. На старике были какие-то походные, потёртые, непонятного покроя штаны и куртка, а также пещерного вида башмаки. В довершение всему за плечом у него висела холщовая котомка.

Человек остановился на входе в гостиную и внимательно оглядел присутствующих.

— Отсюда никто не уйдёт и сюда никто не придёт просто так.

— Нормальный ход! – удивлённо констатировал очнувшийся первым Кузя и повернулся к дивану, – Эй, комики, вы что – оставили дверь открытой?

Анна с Вовой беспомощно переглянулись. Оба хотели что-то сказать, но не решились.

— Во дают! – закончил мысль Кузя и снова повернулся к гостю, – Ну, ты это… давай, присаживайся, раз зашёл. Чё перед молодыми фонарём торчать? Выключайся. Поешь, вон, пока Пахан всё в конец не сожрал.

Неожиданное проявление хозяином квартиры традиций почтительности и гостеприимства я мог объяснить только одним – своего увидел. Будучи в убеждениях и по жизни антагонистом властей всех мастей и сытых людей в костюмчиках (откуда презрение к Бэтману), он легко распознал бы «брата» в изгое, увечном, нищем, голодном и даже блаженном. Похоже, сейчас как раз такой случай.

Старик между тем просканировал его своими невидимыми глазами, обозначил лёгкий поклон, как мне показалось, с улыбкой, потом, загребая ногами рисунки, отошёл с прохода, прислонился к стене и заморозил свой взгляд на мне. Стоял, молчал и смотрел, будто продолжал изучать или считал, что за мной первое слово. Перебрав несколько вариантов реакции, я остановился на самом нейтральном – открыто глазел в ответ, пытаясь демонстрировать невозмутимость. Получалось плохо. В конце концов ирония одержала верх.

— Окей, теперь ждём владельца Газпрома.

Анна вскинула голову.

— Не, ну а что, – пояснил я, – Всё по списку: Бэтман есть, Хоттабыч нарисовался...

Уловив на последнем имени движение моего подбородка в свою сторону, старик сухо поправил:

— Меня зовут Харитон. Но навстречу пойти могу.

Кузя расценил этот диалог по-своему.

— Дедок, ты часом ничего не попутал? Ну, тему там, адрес, может быть век...

— А ты зазря не шурши, любезный, – ответил ему старик, – Хотели отсюда уйти? Добро. Прогуляйтесь, – загадочно предложил он.

Вова, как ужаленный, подорвался с дивана и потянул за собой Анну.

— Всё! – возопил он, – Хватит этого бреда. Идём, дорогая. Я говорил, нас давно уже ждут.

Держась за руки, парочка торопливо устремилась на выход. При этом ведомый постарался обогнуть место, где я сидел, на безопасном расстоянии, а ведомая, оглянувшись, бросила мне непонятный взгляд. Показалось или расставаться со мной вот так она не хотела? Я-то уж точно не хотел, да чего б ни предпринял, всё вышла бы чепуха. Есть женщины, во имя которых иная глупость превращается в подвиг, а есть те, на фоне которых любой подвиг будет выглядеть глупо, как ни изгаляйся. Короче, на сей душещипательный счёт пора было уже угомониться.

— Камедь! – выразил крайнее удивление Кузя, – С каких это пор фараоны не топчут по рёбрам, а любезно к себе приглашают через гонца? – он всмотрелся во мрак за окном и, не особенно интересуясь ответом, бросил назад, – Где это они тебя подцепили? С собой что ли привезли?

Ему и не ответили.

— Ни черта не видно! – констатировал хозяин квартиры, отходя от окна, – Сроду такой темени не бывало.

Он поправил что-то в рукаве, озорно подмигнул старику и танцующей походкой направился к нише. Уже оттуда послышалось хриплое и подозрительно напряжённое:

— «Уходит капитан в далекий путь,

Не видев девушки из Нагасаки...»

Никак задумал ещё чем вооружиться?

Испытывая огромное желание последовать примеру ушедших, я однако не двигался с места. Не хватало какой-то определённости что ли, законченности картины. Вот появился этот чудной Харитон, а зачем? Сначала заявил, что улизнуть отсюда тяжко, потом вдруг разрешил всем покинуть квартиру сам. Именно что разрешил! Стоит теперь, где стоял, молчит и сверлит своими микроскопами, будто на что проверяет – наверное, как себя поведу. Заговорить, так, чувствую, туману в речах напустит что дыма в бане по-чёрному, в час не проветришь. И оставаться не вариант. Странности прибавляли кромешная тьма за окном и повсеместная абсолютная тишина, особенно после того, как двое вышли из хаты. Нет, Харитоша, не убедил ты меня в своей простоте.

Я закончил играть с необычным гостем в переглядки. Зная, что он продолжает наблюдать, поднялся из-за стола, выудил из компьютера флэшку и, подкидывая её на ладони, невозмутимо прошелестел по кузиным рисункам мимо. Чуйка не подвела – боковое зрение выдало направленный интерес старика к тому, что было у меня в руке. Теперь осенила догадка, куда на самом деле смотрели всё это время глубоко утопленные и прищуренные глаза – на линии взгляда как раз между нами находился компьютер. Во всяком случае в их фокусе был точно не только я. Ясности в происходящем оно добавило мало, зато убавило тьмы. И разумеется подняло настроение. Главное, никто не мог знать, что выйдя в подъезд, я собрался не спускаться, а подниматься...

2.

— Молодой человек, вы меня слышите?

Вначале показалось, что показалось. Потому что до этого я ничего не слышал. Не слышал, не видел, не чувствовал, и вообще меня будто не было. На ум пришла мысль – не так ли «приходят в себя» новорожденные? Или они ещё в мамочке чего-то там осознавать начинают? Говорят же, бывает, голос отца уже там узнают. С родительницей сложнее – поскольку ещё внутри, её наверняка за своё собственное продолжение принимают. Потому сразу после рождения так обратно и тянет – всеми фибрами протестуешь, вопишь: «Ироды, вертайте взад щаз же, мне там было хорошо!» А внешние раздражители должны внешними и ощущаться. Они ведь то есть, то нет, не характерные, так сказать... Это всё чудесно, да только я-то уж никак не новорожденный.

Мысли заворочались, потянулись одна за другой, натурально скрипя и ноя (есть такое слово?), как мышцы, когда отсидишь ногу. Сравнение заставило думать не только о некоторых частях тела, но и о его, тела в целом, жизненном опыте. Что происходит-то? Сплю что ли? Никогда такого не снилось.

— Молодой челове-е-ек, – снова позвали так, как если бы проверяли, есть ли контакт.

Значит, не показалось. Я открыл глаза. При этом – странное дело – почему-то потребовалось предварительно вспомнить, где они располагаются, чтобы дать векам нужную команду. Впрочем, уже через пару мгновений владение и телом и сознанием вернулось в полном объёме. Ещё бы!

Я лежал на больничной койке, а надо мной наклонилась сестра милосердия, прелестнейшее создание. Она была в колпачке с красным крестом и форменном белом халате, имеющем столь катастрофическую длину, что надо б сказать, этот параметр отсутствовал вовсе. По моему разумению, дамы носили такое лишь в сексуально-революционные 60-е, ну, или носят примерно с той же поры малышки с бантиками, стряпающие в песочницах куличи. Вид сзади, наверняка травмирующий рассудок пуританина, оставался недоступен. Зато его с лихвой компенсировал вид спереди – верхняя пуговица халата шла на отрыв. Словом, милосердием от сестрицы ничуть не пахло. Пахло пушистыми наручниками, какой-нибудь экзотической плёткой и прерывистым дыханием, переходящим в непрерывный стон.

— Слышите, – удовлетворённо констатировало создание мне в лицо и выпрямилось, – Хорошо.

«Хорошо – не то слово», чуть было не признался я, невольно любуясь обтянутой халатом фигурой. Вслух же поинтересовался:

— А что – было плохо?

— Плохо – не то слово, – ответила медсестра и, улыбнувшись, как людоед перед завтраком, в свою очередь оглядела меня.

Я уже успел заметить, что лежал на койке не голый и не в казённой пижаме, а в родной одёжке, то есть, что для данной минуты важно, в штанах. И хотя это обстоятельство принесло успокоение, оно же удивило. Тут же посетила мысль, что валяться дальше бревном, тем более перед такой красоткой, незачем. Разминая затёкшие суставы, я принял сидячее положение.

— Как вы себя чувствуете? – строго спросила медсестра, избегая смотреть на меня, – Ничто не беспокоит?

— Беспокоит, – отозвался я, откровенно изучив её фигуру очередной раз, – Другие способы быстрого приведения меня в сознание вашим консилиумом не рассматривались?

— Рассматривалось, что пациент имеет нормальную ориентацию и умеет владеть собой.

— Не поспоришь. Очнулся влёт, – согласился я, имея в виду первое, – А что с пациентом случилось?

— То, что с пациентом и случается – он занемог.

— Ага. И ему потребовалась медицинская помощь, – хмыкнул я.

— Точно, – поступил ответ, – Медицинская помощь врача.

— Посредством лечения...

— Да. И присмотра.

— Боюсь спросить, – осторожно поинтересовался я, – На вопрос, чем пациент занемог, ему скажут: недугом?

Трудно сказать, как развивался бы этот безумно содержательный диалог дальше, если б не моё неосознанное стремление коснуться руки собеседницы. Она шагнула назад, как отпрыгнула, что выглядело очень странно. Наконец обратила ко мне лицо, одарила понимающей, но грустной улыбкой и совершенно непонятно пояснила:

— Вопросы по существу – это к доктору. Моя миссия завершена, а он сейчас подойдёт. Ожидайте.

Следуя логике разговора, захотелось уточнить, подойдёт ли доктор ногами. Однако отвлекли как раз стройные, убийственно красивые ноги красотки, которая, уходя, уже достигла двери. Почему-то это разозлило.

— На вопросы по существу он, конечно, будет отвечать словами, – буркнул я, – Да, сестрёнка?

— Как тебе сказать, братишка… Не исключено.

В полной уверенности, что надо мной издеваются, я собрался бросить что-нибудь резкое, но в последний момент опешил – уходящая плакала. Сквозь стеклянную перегородку коридора был виден её профиль, скривившийся, как от боли, которую нет больше сил терпеть. По щекам бежали слёзы, дёргались плечи. Девушка опустила голову, подняла к лицу руки и ускорила шаг, так что в итоге практически убежала. Это из-за меня?? Если есть повод почувствовать себя виноватым на пустом месте, лучшего не придумать. Я «пролистал» в памяти наше краткое причудливое общение и, оставшись в недоумении, сокрушённо вздохнул. А потом огляделся.

По той простой причине, что не бывал в медицинских учреждениях с подросткового возраста, когда вырезали аппендицит, о больничных палатах я имел представление смутное, основанное большей частью на телевизионных картинках из фильмов или новостных сюжетов. Те, как правило, были диаметрально противоположными: райский комфорт, стерильная белизна и навороченная аппаратура в одном случае, или адский бардак, 50 оттенков серого и обшарпанная «утка» с градусником в другом. Оба варианта одинаково ассоциировались со специфическим запахом, который, унюхав лишь раз, всю жизнь будешь помнить. Так вот здесь этого запаха не было. По моим ощущениям здесь вообще всё выглядело каким-то бездушным, искусственным, неживым. Хотя палата располагалась явно не в рядовой клинике. Куда ни глянь: пластик, чистота, ничего лишнего. Несколько коек, стол у стены, ещё один маленький на колёсах, вертящийся стул… Лишним в собственных шмотках как раз тут смотрелся я.

Плохо, что память отшибло напрочь. Осколок крайнего из событий – как выхожу в подъезд. Сколько прошло времени – тоже вопрос. И определиться с этим никак, поскольку окна не имелось, всё вокруг заливал потолочный мягкий матовый свет. А наручные часы встали, судя по стрелкам, ещё в кузиной хате, когда долбанул фейерверк. Что там случилось? Ах, да – мы пришли в себя, последовал визит загадочного Харитоши, потом все, кроме Кузи, потянулись на выход, и я отключился опять. Любопытно, меня подобрал кто-то третий или здешний приют – епархия «серых»? Собственный вид подсказывал, ничего страшного всё-таки не случилось, иначе хоть что-то б болело. Сестричка определённо сгустила краски. Но что её так расстроило и где теперь остальные?

Теряясь в догадках, я сунул ноги в кроссовки, оставил койку и выглянул в коридор. В обе стороны никого, в соседних точно таких же палатах пусто. Вот удовольствие сидеть на месте и тупо кого-то ждать! Так, что мы имеем… Ключи, портмоне, телефон, флэшка – удивительно, всё на месте. Я размял плечи и двинул вперёд.

Коридор постепенно сворачивал, как если бы был частью огромной окружности, внутренняя сторона которой вообще не имела дверей. По крайней мере, в этом сегменте. Внешняя – имела, однако после того, как закончились прозрачные перегородки больничных палат, а попытки заглянуть в другие помещения ничего не дали, я перестал обращать на двери внимание. Это объяснялось ещё и тем, что впереди вместо них показалось длинное, овальное, будто глянцевое чёрное пятно. Я принял его за провал в стене или фотообои с блёстками – одно из двух, пока не понять.

Внезапно мимо этого пятна мне навстречу выбежал полуголый молодой человек. Великолепно сложенный, босой и в какой-то тряпице на торсе, он походил на античного атлета с керамики эры богов и героев. Лицом – я был в шоке, когда разглядел – моя точная копия. Но сильнее всего поразило не это. Парень весь был в крови, будто руками живую плоть раздирал, а в глазах его, как печать, стоял ужас. Он ветром промчался мимо, обдав потоком тяжёлого воздуха, и исчез.

Отнимите у меня точку опоры, и я наложу в штаны… Из осторожности, прежде чем отойти от стены показалось важным выждать какое-то время. Но больше никто не появился. Попытка осмыслить происходящее тоже не увенчалась успехом. Может вернуться в палату? Я вспомнил, как ухарился перед выходом в коридор – самое время уличить себя в гордыни. И всё ж одержало верх любопытство. Рождённого красться вдоль стен не затопчут.

Продолжая путь по коридору дальше, я был почти уверен, что понял, куда попал. Сознание выдало самую простую версию, и её шероховатости легко укладывались в допущение деформации самого сознания. Получалось, в общем, как в шутке древнегреческого мудреца: ты имеешь то, чего не терял; ты не терял рогов; вывод – у тебя есть рога. Не знаешь правил категорического силлогизма – поди-ка, поспорь достойно, без зуботычины оппоненту. Объяснение находили даже наличие личной одёжки и сохранность карманных вещей. Методы психиатрии могут быть оригинальными и не должны удивлять. А предыстория… Вышел в подъезд, кинулся наверх, второпях приложил лоб к ступеньке, наткнулись сердобольные соседи, подобрали, обогрели, не обобрали, вызвали скорую, вся недолга. Отсутствие бланша на лбу ничуть не смущало – сколько я здесь пролежал?

Судьба остальных тоже в целом виделась ясной. ЧуднО немного, что жандармы не нагрянули в квартиру сразу после вопля всемогущего Вовы, но на это могли найтись свои причины. Зато по выходу парочку наверняка приняли под белы рученьки и препроводили на мягкие места. Бэтман исполнил роль засланца, посему огрёб минуту славы (или, что за отсутствием флэшки вернее, позора) и очень скоро потерял с их стороны к себе интерес. Анну ж допросили с пристрастием, что да как было, выяснили явки-пароли, всё про меня. Потом, конечно, отпустили. А вот с Кузей так мирно вышло навряд ли. Ладно если при взятии кому-то мандибулу подрихтовал, так ведь острый холодный сюрприз в рукаве был припрятан, да ещё что-то в нише понадобилось. Сунутся, в стенах собственной хаты этот горячий парень устроил бы Сталинград, сто пудов. Жаль, но сейчас он, видимо, в клетке.

Однако и мне не стоило расслабляться. При желании выяснить, куда я исчез, нет никакого труда. По-хорошему, расправляться со мной у наших загонщиков особых причин не имеется. Научной тайны никто не постиг, носитель её содержащий в целости и сохранности. Только вот обозлил я кое-кого не на шутку. Если б меня по городу так погоняли, как дурня за перьями, сам бы забыл о гуманизме. Так что пока – никаких звонков по телефону, осматриваемся, наблюдаем, ищем способы смыться. Да, и при случае следует всё-таки с персоналом наладить контакт.

Очередное потрясение довелось испытать, когда я достиг того, что прежде казалось пятном. Потрясение – слабо сказать. Это был иллюминатор, в котором мерцали звёзды. Гигантская панорама бесконечного космоса закружила голову и подкосила ноги. Чувствуя, как они становятся ватными, я опустился на пол у «подоконника» и закрыл глаза. Только бы не отключиться! Третий раз за сутки унестись в астрал… Йоги узнают – от зависти в морские узлы перевяжутся.

— Руки на затылок в замок и нажми посильнее. Отпустит.

А то не знаю! Я сделал пару нажимов и, когда полегчало, взглянул на советчика. Поблизости на краю иллюминатора примостился пожилой мужик, бритый под ноль. Он был в жёстком кожаном переднике мясника и высоких сапогах, слава богу, всё это без крови. Зато на переднике устало покоились огромные красные руки. Таким же огромным и красным смотрелось лицо. Оно выражало неизбывную усталость, а лестница поперечных морщин на весь лоб – тяжёлые думы. Речь этого человека выдавала иностранца, который тем не менее отлично знал русский язык.

— Доктор? – слабо усмехнулся я.

Оставив мою подначку без внимания, человек кивнул. Сложилось впечатление, кивнул только в знак, что он тот, кого ждали. А назови хоть доктором, хоть мясником…

— Молодё-ё-ёжь, – протянул он ворчливо, – Вечно на месте не сидится.

— Скажи ещё: «Бегай за вами!» – сказал в тон ему я.

— Раз такой умный, чего ж не дождался?

В густом, как взвар, голосе собеседника не было ни грамма иронии или превосходства. Он вообще вёл себя так, будто разговаривал не со мной, а с собой. До сих пор не повернул головы даже.

— Хотелось понять, где нахожусь.

— Ну и как – понЯл?

— На полу у окна в коридоре.

На меня наконец взглянули. Сверху вниз. Коротко, с проблеском интереса.

— Да-а-а, не похож ты на дурня.

— Взаимно, – парировал я и на всякий случай уточнил, – В смысле на доктора.

— А на кого я похож? – спросил он почти равнодушно.

— На того, которому до смерти всё надоело.

Мясник молча поёжился, как если б я угадал. Пришло в голову развить эту тему для ясности.

— Тут один спринтер за лавровым венком на Олимп пробежал. Не от тебя ли?

— Что? – мужик вздрогнул, будто его разбудили, – А, нет. Здесь таких знаешь сколько!

— «Здесь» – это где? – задал я актуальный вопрос.

— Сам-то как думаешь?

— Хочется верить, где-то в горах... раз, вон, небеса…

— Ага. На Олимпе, – он выдал короткий смешок, заломив передник, подался вперёд, упёрся локтями в колени и уставился в пол перед собой, – Мы с тобой в космосе, умник. На ковчеге. Приглядись, вокруг только звёзды.

Я присел возле мясника и покосился в иллюминатор. Звезды действительно были повсюду, в том числе снизу. Кроме них, ничего. Озвучивая версию о горах, ответ я предвидел, только не торопился его принимать. Как иначе, если на каждом шагу правда изумляет, а когда решаешь остановиться, она вынуждает сделать следующий шаг. И кто поручится, что эта милая беседа под сенью плафонов не завершится очередной потерей ориентации. В таких случаях мозги лучше поберечь.

— А я, – вырвалось робкое, – здесь каким боком, дядя?

Дядя пожал плечами.

— Как все – открыл глаза и нате вам, здрасьте. Мы в будущем, если ты ещё не понЯл. Земле-то каюк. Но люди, как видишь, успели настругать ковчегов. Что там было – не спрашивай, некому уже отвечать. А вот новенькие иной раз поступают, – он коротко взглянул на меня, – кто легче, кто тяжко. Откуда берутся – тоже никто не скажет. Так что увидишь кого из ушедших веков, не дивись. Нас тут, разных и всяких, собралось уже тыщи.

— Ковчег – это то есть корабль? – бестолково уточнил я.

— Да хоть лодкой зови, всё одно.

— И много таких?

— Хватает.

— Откуда знаешь? В гости друг к другу телепортируетесь?

Не надо было мне уж так-то. Сосед по «завалинке» засобирался – выпрямил спину, подобрал под себя толстые ноги и начал вставать. Давалось ему это с большим трудом.

— Ты вот что, – с одышкой сказал он, когда наконец вырос возле меня громадой, – Иди, погуляй, поговори, там, с кем, кто желает. Ежели тронешь кого и видения будут, не пугайся, отпустят, это нормально. В общем, ни в чём себе не отказывай, душа беззаботная.

— Я, может, с тобой желаю общаться, душой озабоченной.

— Мне велено встретить, сказать что к чему, а дальше ты сам.

— Велено кем? – подхватился я.

Доктор не стал отвечать. Когда отходил, обнаружилась печаль, густой тенью накрывшая его мясистую физиономию от темечка до подбородка. Осталось утешиться, что он оказался чуть более разговорчивей медсестры. На память пришли её точёные ножки и прочие интересные подробности. Захотелось поинтересоваться, где можно её найти, но к тому времени лысый череп блестел уже вне пределов нормального разговора. Я посмотрел в иллюминатор и озорно подмигнул своему отражению. Звездолёт так похож на дурдом, а астронавты на его постояльцев... Хьюстон, у вас точно проблемы.

3.

Глухое и объёмное панно-«иллюминатор», насколько я понял, с подложкой из мерцающих блёсток в виде далёких звёзд на чёрном фоне осталось позади за изгибом коридора, когда наконец во внутренней его стене обнаружилась первая, довольно широкая дверь. Мало того, в неё кто-то шмыгнул. За дверью было темно, как в преисподней. Сравнение чересчур, но в голову пришло именно оно. Подобная ассоциация возникает обычно, когда приближаешься ко входу в подвал или провалу в земле. Тьма, неуютно, веет тревожной прохладой, страшит скрытая угроза. Всматриваться ещё рано, слух тоже не сразу как надо настроится. Поневоле замедляешь шаг и, повинуясь древнейшему инстинкту, начинаешь принюхиваться. Совсем рядом во мраке вдруг ощущаешь чей-то глубокий вдох или выдох, и всё – роняешь камнем к ногам своё замёрзшее в ужасе сердце...

Большому дураку большой дурдом. Дверь вела не под землю и не в подвал, а в пространный внутренний двор под открытым небом. Насколько пространный, в темноте судить трудно – звёздное небо над кронами деревьев расстилалось во все стороны без препятствий (любопытно только, куда Луна подевалась). Имея представление о невеликой кривизне внешнего коридора, можно предположить, что площадка для выгула здешних обитателей, если не перегорожена чем, имеет поистине гигантские размеры. В таком случае сообщение Мясника о множестве помешанных «астронавтов» казалось не лишённым смысла – все б разместились. А находиться тут и впрямь было жутковато. Куда ни глянь, беспросветный мрак, кордебалет теней и заговорщический шелест листвы.

Вопрос, куда теперь пойти, снялся сразу – натоптанная тропа вела от входа вперёд. Вокруг только лес, пробираться вдоль стен, где он подступал вплотную, неразумно, зато в центре, что б ни было там, для манёвра будет простор. Не знать, где находишься, лучшего способа затеряться, а в конечном итоге вообще отсюда исчезнуть, пока трудно представить. Легко представить другой вариант – исследуя коридор, поискать лазейку во внешнем периметре, где выход в «открытый космос» конечно же явит вполне себе земное пространство. Однако там ожидались серьёзные препятствия и прежде следовало разобраться здесь.

Более-менее освещённый участок пути быстро закончился, всё же, имея твёрдое намерение использовать преимущества ночи в собственных целях, я смело шагал дальше, пока не услышал посторонний звук. Рассудок подсказал, что это не может быть зверь. Откуда тут зверю взяться? Скорее, гонимый какой экзотической фобией, ещё один здешний болезный... Оно так и вышло. Кто-то ломился сквозь заросли, не разбирая дороги. Как ни старался я увильнуть, очередной бегун неожиданно для него самого выскочил из кустов прямо на меня, и мы оба повалились в траву. Разумеется, разглядеть его не получилось. А когда это стало возможным, разглядывать пришлось уже совсем другое. Мало того – не своими глазами.

Ночь резко сменилась днём, ранняя осень – поздней, а ландшафт – предгорьем, входом в падь между увалами уходящего в бесконечность хребта. Впереди и выше белели снежные вершины. Позади и ниже, в долине за деревьями угадывалась река. Вдоль неё в обе стороны вилась наезженная колея. Вокруг – ни единого признака цивилизации. Зато здесь были люди, лошади, собаки и даже медведь.

Потрясённый тем, что увидел и где оказался, я остолбенел. В ту же секунду кто-то отвесил мне увесистый подзатыльник, от которого подкосились ноги и потемнело в глазах.

— А ну, шуруй к мамке, щенок! Тебе что сказали!

Падение обошлось без последствий – каменистый грунт покрывала подушка из мха и травы. От неожиданности пришлось попробовать их на вкус. Отплёвываясь, я сделал кувырок в сторону на 180 и сгруппировался, чтобы подскочить. Но после того как увидел свои руки, обомлел. Это были руки ребёнка. Чтобы более-менее прозреть, понадобилось всё-таки подняться на ноги и оглядеть себя со всех доступных сторон. Осмотр по своему шокировал: ботинки из мягкой кожи на войлочной подошве с подвязками, тёплые штаны, свободная рубаха навыпуск, стёганая куртка, подпоясанная плетёным ремнём, под ногами валяется шапка. Главное – мне всего-то лет пять, не больше. Как такое может быть? Что, чёрт побери, творится? Гнев на обидчика ещё не прошёл, но сделанное открытие заставило снова оглядеться.

Молодой мужик, приложивший меня своей пятернёй, уже подходил к остальным, ещё одному такому же мужику, только чуток помладше, и старику – волосы взъерошены, ветер треплет чёрную седеющую бороду. Судя по одежде, все трое имели отношение к временам, как минимум, столетней давности. Старик что-то делал у развёрнутой от леса телеги, у которой был стреножен медведь, а его напарник возился со сворой собак, рвущихся с привязи и оглашающих падь неумолчным лаем. Я находился на середине пути между ними и второй телегой, оставленной чуть ниже. На ней сидела молодая женщина с маленьким мальчиком. Рядом с ними были подросток и другая женщина.

— Пашка, ты куда убежал? – пискляво крикнул в мою сторону мальчуган с телеги.

«Шуруй к мамке», – вспомнил я и пригляделся к обеим женщинам. В длинных юбках, полушубках и тёмных платках с того места, где я стоял, они выглядели совершенно одинаково. Одна из них моя мать? Превосходно. А врезал мне кто – ужели папаша? Я снова обернулся к мужчинам. Чтобы понять, кто есть кто, потребовалось совсем немного – разобрать сквозь собачий лай кто что говорит.

— Ещё раз тронешь моего пацана, убью!

Это довольно громко и грозно сказал второй молодой мужчина отошедшему от меня первому. Хорошо было видно, как он, оставаясь внешне спокойным, вывернул из-за плеча винтовку и направил её от пояса дулом вперёд. Первый уже почти подошёл, но остановился и выставил перед собой ладони. У него и у старика на спинах тоже болтались ружья.

— Что – вот так прямо и грохнешь брата?

— Выпросишь, грохну криво.

— Смотри, Коляша, как в детстве, от усердия в штаны не наделай. До речки отсюда далёко.

— Замолчь или завалю!

— Замолкните оба! – прикрикнул на них старик и проворчал в бороду, – Дал бог сыночков...

Продолжая смотреть на первого из-под насупленных бровей, второй неторопливо вернул винтовку на прежнее место. Насколько я понял, это был мой отец. И он Николай, как на самом деле, и я под своим именем – чУдно. Ещё чуднее, что если присмотреться, этот человек действительно походил на моего родителя, не впрямую, неуловимо, но всё-таки.

— Пашенька, сынок… – позвала сзади одна из женщин.

— Со мной будет, я сказал! – отрезал Николай, по-прежнему глядя исподлобья на брата.

Уже опустивший руки, тот продолжил движение, а по дороге дёрнул головой и с сарказмом бросил:

— Командир недопоротый.

— Петька! – раздражённо крикнул ему старик из-за телеги, – Кончай бузить, говорю. Нашёл время.

— Ты-то чего встреваешь, ваше благородие? Он же при случае тебя первым и пристрелит.

Старик искоса взглянул на младшего сына. Что-то подсказало, отношения между ними впрямь далеки от идиллии, и одному следовало опасаться другого. Или наоборот?

Вообще, ситуация впечатлила, причём сменой декораций меньше, чем метаморфозой возраста. Увидеть и ощутить себя малышом – это по-настоящему необычно. Ладно глаза. Где-то читал, они у человека чуть ли не с рождения готовыми формируются. А вот с телом выходит полная неразбериха. Попробуй-ка, скоординируй движения, когда ты вдруг стал намного слабее и ниже. Руки, ноги, туловище – всё как чужое. Поди, и зубы во рту не все, тоже ещё незадача... Что до скачка по иным временам и пространствам, объяснение нашлось простое. По всей видимости, накачала меня чем-то медсестричка, когда был невменяем, ох, накачала. Стоило порадоваться, что вызванное ею бредовое состояние сознания не окунуло в эпоху дикарей или каких-нибудь саблезубых тараканов. Как этому бреду сопротивляться, я не имел понятия, так что пока оставалось пассивно наблюдать.

От второй телеги ко мне подошёл подросток.

— Мамка твоя прислала, – как бы оправдываясь, сообщил он, – Чтобы не лез дальше.

— А то – что? – спросил я.

— Что – что! Сам не видишь? Дед не затем зверя отлавливал, чтобы он тебе башку снёс.

— Тут на это без зверя охотники найдутся, – буркнул я, поднимая из травы шапку.

Подросток смерил меня недовольным взглядом.

— Ты за своего батьку гундось. А то ещё от меня получишь.

Эх, жаль, паренёк, мы с тобой в разных весовых категориях…

Между тем события развивались. Медведя отвязали и отпустили на волю. Не веря дарованной свободе, сначала он вразвалку пошёл к лесу, потом остановился, потянул ноздрями воздух, забавно фыркнул и попробовал сорвать намордник. Ремни были крепкими – не получилось. Тогда мишутка двинулся дальше, внешне спокойно, вальяжно, словно гулял. Старик взмахнул рукой, его сыновья спустили со свор псов, и ощетинившаяся стая кинулась за зверем. Только теперь дошёл смысл происходящего – собак натаскивали, испытывали на прочность.

— Наш Серко половчее вашей Урмы будет, вот увидишь, – уверенно заявил подросток.

Понять, о ком говорится, не составило труда. Впереди всех неслись две рослые собаки: статный кобель серого окраса, похожий на волка, и такая же мощная, но более тёмная и мохнатая псина. Судя по всему, они уже имели дела на берлогах во время зимних охот, и пустили их первыми, чтобы показать молодым, как вести себя, как зверя сажать. Урма, значит? Так-так. Отчего-то захотелось постоять за «наших».

— Вашему Серко только помойных котов пугать.

— Чё сказал? – напрягся подросток.

— Глухой? – заносчиво добавил я, – Что слышал! На хот-доги китайцам он сгодится, а не в охоте.

Содержание полученной информации ввело моего оппонента поначалу в ступор, затем в негодование. Но до активного противостояния не дошло – внимание обоих привлекла серьёзная активность в другом месте.

Завидев погоню, мишутка остановился и будто задумался. Может, прикидывал, стоит ли связываться с остервенелой оравой, нельзя ли миновать схватки? В итоге он отрывисто рявкнул и побежал по пригорку огромными скачками. Тяжелый, неуклюжий, медведь уходил с непостижимой быстротой. Серко догнал его первым, с ходу рванул за лапы и заставил повернуться. Урма наскочила сзади. К тому времени их нагнали остальные собаки – молодые лайки дружно навалились на зверя. Парочку отставших, которые вертелись и робко тявкали поодаль, не решаясь кинуться в свалку, мужчины подзадоривали, подталкивали ногами и хворостинами. Азартнее всех мишку «брал» годовалый кобелёк с белыми пятнами, густо рассыпанными по серой рубашке. Лобастый, широкогрудый, с могучими лапами и волчьими клыками он почти не уступал в свирепости своим «наставникам».

— Ай да Пестря! – задорно крикнул мой здешний родитель Николай, – Ату его! Помогай мамане!

От меня не укрылся косой взгляд Петра в сторону брата. Подросток, видимо, был его сын, потому что сейчас же решил поддержать своих:

— Серко, Лыско, Пират, Тузик! – отрывисто заорал он над ухом и стал нарочно наступать, не глядя и бесцеремонно оттесняя меня с обзора прямиком к близлежащей яме, – Давайте, покажите этому щенку, как надо работать!

Я увернулся, обошёл наглеца с другого бока и сам подтолкнул его плечом. Тот потерял равновесие и, неловко взмахнув руками, завалился.

— Да я ж тебя… – угрожающе раздалось из ямы.

— Чей бы щенок тявкал, – презрительно бросил я и усмехнулся, – Береги хвост, "Тузик".

Однако на всякий случай отшагал с этого места несколько метров вперёд. Там поднял с земли подходящий камень и на виду у оторопевшего противника недвусмысленно покачал его в руке, дескать, ещё раз дёрнешься – зашибу.

— Пашенька! – снова позвала от дальней телеги одна из женщин.

Я не стал оборачиваться. Здешняя мать, с каким бы пониманием к ней ни относиться, была в этом большом семействе фигурой второстепенной и сейчас интересовала мало. Куда важнее казалось разобраться в отношениях среди мужчин. Шестое чувство твердило, что значимых для меня новостей следует ждать именно от них. Не бывает бреда без смысла.

К тому времени травля медведя достигла апогея. Собаки окружили его со всех сторон, не давали тронуться с места. Он яростно рюхал, старался схватить самых назойливых и менее осторожных. Одна из них, полностью белая, не увернулась от удара когтистой лапы и рухнула с перешибленным хребтом. Еще одна уползла в сторону с вырванным боком. В какой-то момент медведь расшвырял своих врагов и побежал к деревьям, но лайки опять похватали его за гачи. Он бойко повертывался, брызгал слюной, взмахивал лапой. Как подхваченные ветром собаки отпрыгивали и снова яростно бросались в атаку на крупного, свирепого и беспощадного зверя. Охваченные охотничьим пылом, мужчины тоже не стояли на месте. Со всех сторон раздавалось бойкое «Ату его, бери, бери!» Я видел их раскрасневшиеся лица, слышал тяжелое дыхание, и, казалось, даже стук сердец.

В конце концов старик громко подал команду кончать. Пётр тотчас вскинул ружьё и выстрелил медведю в ухо. Зверь горой рухнул в траву. Большое тело его вздрагивало, задние лапы скребли землю. Он еще попробовал подняться – встал на передние лапы и выпрямил шею, но опять повалился на бок и окончательно затих. Уже через минуту лайки облизывали голову медведя. Шерсть дыбом стояла у них на спинах и загривках, злобно горели глаза.

Покалеченных собак прикололи рогатиной, а Лыска и Тузика старик застрелил. Это была та самая парочка, что не горела желанием принять участие в схватке. Подросток, забывший обо мне ещё во время травли, не совладал с собой и кинулся на деда.

— За что?? – плаксиво взвыл он.

— Ванька! – прикрикнул на него Пётр, а сам бросил на старика тяжёлый взгляд.

— Как за что? – спокойно пояснил тот, продувая ружьё. Умные голубые глаза его смотрели пытливо и грустно, – Нешто из них выйдет прок? Хороши – к медведю подойти боятся! Привыкай. Будет час, чтобы выжить, самому придётся казнить трусоватых собак.

— Казнить теперь будут не собак, – буркнул отец пацана, Пётр, – а таких как ты, ваше благородие. Новая власть давно на тебя косо смотрит. Ей даже плевать, что отец родной. Так ведь, Коляша?

— А ты у нас, значит, самый миролюбивый, – хмуро сказал тот.

— А мне и самодержавие не по нраву и Советы твои поперёк горла, как кашель.

— Вот и не буди лиха попусту, пока от кашля не вылечили, – Николай сплюнул, – А мы с отцом как-нибудь без тебя разберёмся.

Ваньку трясло. Он держал на поводке Серка и плакал. Его стало по-человечески жалко, но до проявления сострадания не дошло. Пока я размышлял, как именно поступить, подошла Урма и уселась рядом, будто заступила на стражу. Морда собаки оказались на уровне моего лица. Хоть на меня она не смотрела и была уже почти спокойна, двигаться почему-то расхотелось.

— Служит, сучонка, – одобрительно сказал старик, – И щенка доброго подарила… Видишь, не зря мы Пестрю на племя оставили. С первых недель весь помёт от корыта отталкивал и сам корм пожирал. Ещё тогда ясно было – из такого обжоры выйдет толк. Оправдала себя собачка, ухватистая. Так что удалась наша травля, внучок, удала-а-ась...

Понятно, к какому внуку сейчас обращался дед и хвалил чью собаку. Это ещё пуще расстроило подростка, моего соперника. Когда Серко и Урма были изъяты от нас на своры, донельзя обиженный, он направился к дальней телеге, и по пути всё-таки отмстил – неожиданно столкнул меня в знакомую яму. Больно ударившись о камни, я скатился в траву и некоторое время барахтался в ней, как в болотной жиже. Зато стиснул челюсти и не издал ни звука. Всего труднее оказалось совладать со своим телом, таким неловким и непослушным. Будто надетое с чужого плеча, оно больше мешало, чем помогало. Когда же сопротивление новой реальности было преодолено и я наконец выполз из ямы, обстановка изменилась настолько, что обнаруживать себя стало неразумно.

С гор подул ветер, над лесом поползли низкие дымные облака, день потемнел, вокруг потухли все краски. Подросток был уже у дальней телеги, где его утешала одна из женщин, а её малолетним ребёнком занялась вторая, моя здешняя родительница. Словом, с той стороны в эту никто не глядел. А стоило, потому что события приняли серьёзнейший оборот.

В то время как глава семейства, нахваливая работу собак, отправился к медведю, Пётр незаметно подошёл сзади к брату и взмахнул у его шеи ножом. Брызнула кровь. Николай беззвучно дёрнулся, одной рукой попытался зажать рану, а другой перехватил ружьё и повернулся к своему убийце. Не прилагая особенных усилий и внешне хладнокровно, будто действуя по заранее выверенному плану, тот перенаправил ружейный ствол от собственной груди в сторону меховой жилетки старика и помог уже слабеющей жертве сделать выстрел. Дед даже не смог оглянуться. Он лишь выпрямился в рост лицом к лесу, как шёл, а потом ничком рухнул вперёд. Как перед тем медведь. Одновременно с ним упал в траву и Николай. Изобразив крайнюю растерянность, Пётр заметался между обоими. В результате этих перемещений окровавленный нож был незаметно подложен под ладонь старика.

После напряжённой паузы снизу сюда бросились остальные. Одна женщина заголосила у тела старика, вторая, рыдая, приникла к угасшему мужу, а подросток спрятал лицо у живота отца. О том, что произошло здесь на самом деле, никто из них не знал. Двойной убийца гладил рукой по голове сына и с притворной скорбью вздыхал:

— Вишь, Ванька, как оно повернулось… Раскидало людей по окопам, грызутся, забудь, что родня. Дед твой всю жизнь на царя-батюшку молился, в Японскую за него кровь проливал. А дядька новой власти служил, дай волю – всех несогласных к стенке бы поставил. Вот и косились друг на друга волками, вот и не брал их мир, вот и прирезал сына родитель, а тот его застрелил. Решили свести счёты, значится. Так что остались в роду теперь мы одни…

Слушать это было мерзко.

— Не одни, – решительно сказал я, поднимаясь из ямы, – Есть кому рассказать, Ванюха, что никто друг друга здесь не убивал, а как раз твой подлец-папаша исподтишка покончил с ними обоими.

Стремление донести правду до общественности вышло очень глупым. Рыдающие над трупами женщины меня не слышали, убийца нахмурился и заиграл желваками, а его отпрыск нагнулся за камнем и со всей силы швырнул его в мою сторону. В глазах потемнело.

4.

Осознав, что «кино» закончилось, я вскочил на ноги. Бедолага же, налетевший на меня из кустов, лежал на земле без движений и смотрел обречённым, немигающим взглядом. Дескать, виноват, бей, режь и глумись, делай что хочешь, ко всему готов, сопротивляться не буду. За что бить-то? Оно, конечно, получилось не комильфо, но подумаешь, бежал и столкнулся, да еще в таком сумраке – с кем не бывает! Я протянул ему руку, чтобы помочь подняться, а когда пригляделся, тотчас руку убрал. Подо мной оказался распростёрт и безвольно ждал казни главный герой прошедших видений. Только был он несколько старше, выглядел жалко, потерянно и едва не стонал, а на его шее покоилась толстая верёвочная петля.

— Красавчик! – оценил я, – Пётр, если не ошибаюсь?

Вопрос, каким образом материализовался здесь персонаж из бреда, занимал чрезвычайно, однако тайны имеют обыкновение надоедать. Когда их становится слишком много, хочется захлопнуть задачник или пролистать его сразу до страницы с ответами.

— Сынуля твой тоже где-то рядом?

Лежавший покосился туда, откуда бежал.

— Кто б ни был ты, Ваньку не тронь, – попросил он.

Следовало, видимо, поторопиться.

— Не признал? Горы, мишутка, натаска собак… Вспоминай.

— Как забыть! – мужчина моргнул и облизал губы, – А ты тут, значится, новый…

— Да, из буйных, – строго предупредил я, – И хочу для себя кое-что уточнить. Так что, пока не отстану, лучше не двигайся. Ясно?

Пётр послушно сглотнул.

— Чем вас здесь колют? Отсюда есть ещё двери? Где найти медперсонал?

— Ступай к озеру. Там всё поймёшь скорее.

— Ты б меня ещё посылал! Отвечай, убийца!

— Самоубийца.

Я повернулся на голос, увидел выходящего из зарослей ещё одного человека и обомлел. Он походил на киношного зомби, поскольку наполовину обгорел. Местами тело его и голову покрывала корка, как у курицы, вынутой из печи. В слабом свете из коридора зрелище представилось жутчайшее. Совсем нетронутых огнём мест почти не оставалось, в том числе на лице, и было удивительно, что этот несчастный не только ещё дышит, но и в состоянии извлекать членораздельные звуки. Фантастика! Оказывается, для того, чтобы шевелиться и разговаривать, не обязательно быть живым.

— Это самоубийца, – монотонно повторил зомби, указав длинной безобразной рукой на Петра, – Которого петля ни от чего не спасла. Ни от чего. Да отец? Я буду преследовать тебя вечно.

Ванька?!.. Ошеломлённый, я растерялся. Время как будто загустело, стало топким и вязким, превращало в безвольного зрителя и лишало возможности действовать самому. Зато человек, лежащий в моих ногах на земле, не дремал. Я видел, с каким ужасом он глядел на сына, как дёрнулся в сторону от него, как подобрался, чтобы вскочить и бежать.

И убежал бы, если б в порыве, не глядя, снова не налетел на меня. Опять мы вместе упали. И опять началось «кино»…

Вокруг поднимались щербатые стены какого-то ветхого сарая. Их насквозь простреливали широкие солнечные лучи, в которых причудливой вязью извивалась воздушная пыль. Задняя стена казалась глухой – там было набросано сено чуть ли не в рост человека. В стене напротив косо висела полураспахнутая воротина, за ней просматривалась окраина поля с болотом. Посреди сарая сидела молодая женщина, вся в слезах. Я видел её снизу, поскольку снова был ребёнком, и моя голова покоилась у неё на коленях. Она глядела куда-то в сторону, беззвучно плакала и, покачиваясь, нежно гладила меня по волосам, как котёнка. Я узнал её по прошлому видению.

— Мама?

Женщина всхлипнула в голос, зажмурилась и, прижав меня крепче, стала раскачиваться и гладить ещё сильнее. Она всё также отворачивалась в сторону, но её слёзы попадали мне на лицо. Чужой человек ласкает тебя как родного… Чего стоит вырваться? Но я почему-то не мог это сделать. Уверенность, что в таком случае будет только хуже, отбивала всякую охоту шевелиться. Я лишь поднял свою детскую руку и, невольно разглядывая её, приложил к влажной женской щеке. Мою ладонь тотчас истово зацеловали…

Спустя недолгое время, эмоции улеглись, и показалось возможным начать диалог. Какой именно – об этом я не успел подумать, потому что снаружи послышался перестук копыт. Женщина чувствительно вздрогнула и прислушалась, поднялась с пола, заметалась по сараю, а потом взяла моё лицо в свои руки и горячо зашептала:

— Это он! У меня плохое предчувствие. Нам нужно что-то придумать… Сынок, оставить меня ты не захотел, но спрятаться ведь можешь? Послушай, родной, тебе нужно спрятаться!

Снаружи заржала лошадь, и кто-то тяжело спрыгнул с неё на землю. Безжалостно обрубая солнечные лучи, по щербинам стены двинулась мрачная тень.

— Павлуша, сынок, прошу тебя, прячься! – шёпотом взмолилась женщина и подтолкнула меня вглубь сарая, – Сиди там и не шевелись, что б ни случилось. Что б ни случилось, помни!

Глотая слёзы, она поцеловала меня, как в последний раз, будто прощалась, а в её глазах было столько любви и боли, что я не посмел перечить. Да и не смог бы. Бывают обстоятельства, когда отказать женской просьбе даже необходимо, и бывают, когда невозможно в принципе. Особенно, если просит мать. Сейчас рядом была не моя родительница, но она считала себя таковой, и открыто доказывать обратное означало бы полное отсутствие сердца.

Воротина распахнулась настежь, в сарай вступил… Пётр. Он был точно таким, каким запомнился в истории с травлей собак, только на порядок решительней и злее. Настолько решительней и злее, что паутинка солнечных лучей в воздухе куда-то размылась совсем.

— Где щенок? – рявкнул он, оглядевшись.

Сидящая на земляном, присыпанном сеном полу женщина подобрала под себя ноги.

— Тебе его уже не догнать.

Мужчина шагнул к ней поступью мамонта и с оттяжкой ударил широкой ладонью по лицу. Раздался сильнейший шлепок. Несчастная пленница кулём завалилась на бок. В том, что она пленница (мы оба с ней пленники), сомневаться не приходилось. И, помнится, силу его руки мне довелось уже испытать на себе. Как жалел я сейчас, что был в обличье ребёнка! Как стискивал беззубые челюсти и повторял алфавит!

С минуту Пётр в бешенстве метался по сараю, выглядывал из него, всматриваясь вдаль, приближался к женщине и замахивался кулаком, чтобы ударить. В итоге, однако, более-менее остыл, присел возле пленницы на корточки, запустил клешню в её волосы и силой заставил подняться.

— Глупая баба, – заговорил он, беспрестанно дёргая её голову, – Мне плевать на твоего заморыша. Хочешь, чтобы он сдох? Пускай. Отсюда ему до людей не дойти – не утопнет, так зверю достанется. А с тобой мог бы жить.

— Пусти, ирод.

— Я же сказал: отпущу, если будешь послушной. Только ответь, где золото схоронили.

— И я уже говорила: не знаю. Коля с отцом к нему ездили без меня.

— Твой Коля с отцом друг друга на смерть прибили – забыла? А куда они ездили, ты не можешь не знать. Отвечай!

Ну конечно. Гибель этих двоих была заранее спланирована и обставлена так, что версия фатального исхода непримиримой классовой борьбы внутри одной большой крестьянской семьи выглядела вполне убедительной. Отец, убеждённый монархист, перерезал горло сыну, стороннику новой революционной власти, а тот, умирая, в ответ успел нажать на курок. Наличие свидетеля этой кровавой драмы, который видел, что произошло на самом деле, как выяснилось, значения не имело. Лепет мальца никто не принял в расчёт.

Теперь же на свет проступила очередная и, похоже, главная интрига. Устранив конкурентов-родичей, коварный убийца вознамерился выбить из женщины сведения о каком-то их схроне. Чтобы сомневаться в успехе мероприятия, вёл он себя слишком уверенно, а значит, вдова его брата действительно что-то знала. Легко представить, каким бы удобным инструментом для допроса был её ребёнок, не сообрази несчастная вовремя сделать вид, что тот убежал, и она осталась одна. Увы, ей самой от этого стало ничуть не легче.

— …Говори! Говори!! Говори!!! – злобно требовал Пётр, тряс её за волосы и давил кулаком в лицо, – Сознаешься – будешь жить. А нет, скормлю тебя здесь волкам.

— Ничего не знаю…

— Ты врёшь!

Пытка длилась недолго, но была столь дикой, что я себя едва сдерживал. Сено кололо в глаза. Отчаянно хотелось его расшвырять и броситься на подонка. Только какой бы толк из этого вышел! Под рукой ни ножа, ни гвоздя. В углу сарая стояли вилы – самое большее, мне удалось бы их уронить. Кусаться и то, чёрт возьми, нечем. Оставалось лежать и молчать.

Не получив результата от устрашения и побоев, Пётр на мгновение задумался, а потом набросился на свою жертву заново, решительно и остервенело. В этот раз он опрокинул её навзничь, так, что раздался стук головы, задрал юбки и раздвинул в стороны ноги.

— По-хорошему не понимаешь – будет по-плохому. И только посмей оттолкнуть…

Я не наивный юноша, находящий в окружающем заповедную победу добра над злом, видел всякое и сам от идеала далёк, но произошедшее дальше, в моём понимании было за гранью. Эта грань проходила через глаза женщины, которая считала себя моей матерью. Сквозь остекленевшую пелену слёз и душевной боли, а также густую паутину сена каким-то чудом она смотрела именно на меня и прощалась. Опрокинутая голова беспомощно раскачивалась из стороны в сторону, но взгляд перевёрнутых женских глаз удивительным образом не отпускал меня ни на мгновение. А губы шептали, и я мог поклясться, что различаю слова:

— Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, мужа моего, Николая, прости ему все согрешения вольные и невольные, даруй Царствие Небесное… Спаси, Господи, и помилуй сыночка моего, Павлушу… Родимый, прости меня, грешную. Но терпи и молчи, что б ни случилось. Что б ни случилось, пока этот зверь тут, не выходи…

Когда шёпот затих, а глаза женщины угасли, я понял, что всё закончилось. Она была мертва. Можно с умным видом цинично анализировать или синтезировать знания о физиологии и подытоживать жизненный круг мудрёными формулами, доказывать вероятность биохимических процессов, измерять степень измождённости тела, а можно просто признать, что это тело покинула измождённая в край душа.

До Петра трагизм происшедшего дошёл не сразу, когда же дошел, обернулся трагедией совершенно иного порядка. Поначалу, заметив, что женщина не дышит, он обвинил её в притворстве и без жалости, грубо принялся приводить в чувство. А потом прозрел, взревел так, что снаружи заржала лошадь, и стал свою жертву пинать. Жестокие удары наносились куда попало, остервенело, с безудержной силой, отчего бесчувственное тело бросало из угла в угол мешком.

— Сука! – в исступлении орал изверг, – На кой ты мне дохлая? Как я теперь узнаю?..

Истязания и рёв длились несколько минут. Всё это время я таился под сеном, следил за беснующимся мужиком, винил себя за бездействие и мучительно пытался осмыслить природу видений, которые я вынужден по-настоящему переживать, пропускать через сердце, словно участник реальных событий. Для того, чтобы от них избавиться, может следовало что-нибудь предпринять? Прошлый раз я очнулся, когда выразился не по-детски, точней, не по «роли», и в меня запустили камень. Если ключ где-то здесь, что тогда нужно теперь предпринять? Объявиться убийце? Зачем?

Мои размышления убийца и прервал. Он наконец перестал издеваться над жертвой и коротко сам подумал, глядя сквозь щели в стене куда-то за поле вдаль.

— Ладно, щенок. Далеко ты не ушёл. Как есть, словлю.

Пётр собрался уйти, но вернулся, взялся за вилы и нагрёб на мёртвую женщину сена. После этого шагнул к воротине и уже оттуда, не глядя, метнул орудие в глубину сарая. Сначала я увидел, как он стремительно вышел, а потом… Вилы копьём летели прямо в меня, уворачиваться было поздно. От гибели уберёг рефлекторный рывок назад. В ту же секунду, хлёстко придавив сено, острые металлические зубья воткнулись в земляной пол возле моего лица. Одно из них, как масло ножом, разрезало большой палец левой руки. Из горла вырвался крик.

…Из-за вновь опустившейся темноты падение вышло вслепую. Но мне повезло – рыхлая земля и густая трава смягчили его, так что обошлось без последствий. Гораздо больше досталось виновнику столкновения: не удержав равновесия, он врезался головой в дерево, а на отлёте зацепился верёвкой за сук и повис. Удар вышел чувствительным, и если не смерть от удушья, Петра ожидала потеря сознания, минимум. Однако ничего такого не произошло. Да, он скривился, но будто бы более от досады, чем боли, и без промедления с прежней энергией завозился, чтобы как можно скорее освободиться. Подумалось, череп его из стали. А всё ли в порядке со мной?

Я вытянул руку к свету от коридора и осмотрел свой палец. На нём не было ни царапины. Ну правильно – с чего бы увечья из бредовых видений наяву ожидать! Впрочем, эта явь сама ещё как на бред походила. Я взглянул на зомби и заново содрогнулся.

Покачиваясь, тот продолжал стоять, где стоял, только длань свою опустил, до костей обожжённую. Он по-прежнему наблюдал за Петром, неотрывно и пристально, если так можно сказать при отсутствии обычных черт лица, в том числе глаз. Напрашивался вывод, что именно вот такое преследование доставляло мужчине наибольшие муки. От них он хотел избавиться, от них пытался бежать. Верность этого вывода подтвердилась сейчас же.

— Ты со мной не поздороваешься, папа?

— Отпусти!!!

Одно из достоинств женщины – умение визжать. О, как, визжа, она выглядит! Мыши впечатляются женщинами сильнее их и при встрече мрут от инфаркта напрочь. Сам по себе феномен потрясающий, женский визг легко творит чудеса. Благодаря ему, самый флегматичный, эмоционально выдержанный, лениво листающий на диване газету мужчина может вмиг и с немыслимой скоростью покорить в трусах Эверест или нырнуть без трусов в Марианскую впадину. Не понадобятся ни скафандр, ни кислородная маска, ни жабры. В книге Гиннесса таких рекордов до чёрта, просто мало кто знает об их побудительной причине… А вот визг мужчины признаешь достоинством вряд ли. Это всегда позорное, мерзкое, препечальное зрелище.

Именно такое зрелище явил собой Пётр, когда завизжал сыну своё «отпусти». Более жалкую и неприятную картину я бы сейчас не представил. Право слово, зомби смотрелся приличнее. Если это и вправду тот самый Ванька, я сейчас был на его стороне. Оба мы проводили взглядами истерически визжащего человека, пока тот, спотыкаясь и задевая ветки, не скрылся в зарослях окончательно. Продолжая смотреть ему вслед, изувеченный огнём юноша поинтересовался:

— Что ты видел?

Вопрос был очень простым, но чтобы понять его суть, мне потребовалось время. Это как отыскать пару в ворохе стиранных носков. Сторонняя прозорливость в наличии у меня бредовых наблюдений показалась очень удивительной.

— Откуда ты знаешь?

— Все что-то видят, – был спокойный ответ, – Любопытно, чьими глазами.

Я покосился на обезображенное лицо собеседника.

— Не твоими.

Можно было поклясться, что он улыбнулся. Затем покачнулся и, как сказочный дровосек с заржавевшими суставами, зашагал в ту сторону, куда скрылся визжащий человек.

— Ты-то что делаешь здесь? Может, сам что расскажешь? – спросил я, а когда не дождался ответа, добавил, – Кто тебя так изуродовал, Ваня?

Тощая спина зомби уже скрылась во мраке.

— Родный отец.

5.

Как-то в «Кардане» мне поведали анекдот. Дескать, несётся на мотоцикле лихач, и на обочине его тормозит патрульный. Лихач останавливается, патрульный подходит, козыряет и по форме начинает: «Старшина Сидорчук…». А лихач хлопает его по плечу, удовлетворённо скандируя «МО-ЛО-ДЕЦ!!!», и со страшной скоростью уносится дальше… Так вот я сейчас ощущал себя вроде того патрульного. И ладно бы остаёшься в дураках случайно, на раз, скажем, звёзды сошлись так складно. А если этот кайф затянулся и, глядя на тебя, кто-то может справедливо заметить: «однако, тенденция»?

Сложить дважды два – помутнение разума произошло очевидное, с искажением в нём реальности до абсурдов и парадоксов. Каждый из повстречавшихся мне здесь персонажей был как бы из плоти и крови, но в то же время и странным ровно настолько, чтобы усомниться в его существовании наяву. Марафонец, к примеру. Заговори я с ним, на зелёную зависть лингвистам наверняка услышал бы никому не ведомый древнегреческий! Усталый мясник и сексапильная девица в качестве представителей местного медперсонала – чем не чья-то, к слову, больная фантазия? Ретро-видения глазами ребёнка про убийцу и независимо от них встреча этого убийцы в настоящем – вообще мозговой беспредел. Так попросту не бывает.

Попытки логически объяснить происходящее приводили к одному-единственному удобоваримому варианту. Следовало скорбно признать, что я действительно повредился умом и пребываю в дурдоме, а всё мной видимое и слышимое – один сплошной бред. Нет, конечно, соратники по помешательству вполне реальны, но воспринимаю я их через кривое зеркало собственных иллюзий, настолько кривое, что зеркалом сложно назвать. Ну не уверить же в звездолёт, путешествие во времени на сто лет назад или обугленного зомби, который ведёт с тобой диалог! Я точно рехнулся. Или мне что-то любезно вкачали.

Интересно, наркоманов похоже колбасит? Никогда этой дури не пробовал.

После многоуровневых сцен с «двумя неизвестными» и решения грустной задачки в целом энтузиазм мой заметно увял. Уже никуда не хотелось идти и чего-то исследовать. Тем более в свете дня (каламбур актуальный) возникли сомнения в самом наглядном – вправду ли сейчас на дворе стоит ночь. Даже так. Потянуло туда, где очнулся, в палату, забраться в постель, зарыться в белую простынь и на время забыться, чтобы снять напряжение, а может в итоге прозреть. Глядишь, светлые мысли порадуют, и хохотнёт над собой старшина Сидорчук…

Следуя в кильватере света из коридора, я без сожаления покинул прогулочный двор. Когда выходил, мимо прошмыгнула тётка, рыжая, косматая, в средневековой накидке и вместо обуви дырявых чулках. В руках у неё был лоток с какими-то банками-склянками. Ничего уже не удивило. Повстречайся, кажется, бабка-яга на метле с электронным управлением, и глазом бы не моргнул. Зловещая тётка тоже не удостоила меня вниманием – покосилась, посторонилась, чтоб не задеть, да была такова. Ну и золотце.

Только рано я успокоился, потому что навстречу по коридору шёл очередной персонаж, и обойти его не представлялось возможным. Это происходило потому, что, сближаясь, оба мы отклонялись в одну сторону. Разглядывая друг друга во все глаза, оба одновременно и замедляли шаг. А когда между нами осталось совсем чуть-чуть, встали как вкопанные. Таких совпадений не бывает. Те же чёрные непослушные кудри, те же насупленные брови и тот же широкий нос…

— Кузя!! – от возбуждения мой голос сорвался на шёпот.

— Пахан?!

В первую секунду я готов был задушить этого парня в объятиях, но он опасливо отскочил и в настороженной позе замер. Охолонился и я. Так что некоторое время мы молча и пристально изучали друг друга, как два повстречавшихся на нейтральном карнизе кота. Секрет прост: человек похожий на моего товарища (для меня) и человек похожий на меня (для него) не доверяли тому, что видят. И были, в общем-то, правы.

Когда до меня дошла аналогичная подоплёка встречной реакции, бездействовать дальше становилось бессмысленно. В таких случаях на свои места всё может поставить топор Александра нашего, Македонского. Это как в магазине с женой: мучается она, мечется выбором между двумя шубками, не знает, какая лучше, а ты берёшь и покупаешь обе. Повезёт – пару дней тебя будут честно любить, а нет – так и так потом помирать.

— Ищешь девушку? – поинтересовался я, – Из Нагасаки.

Физиономия Кузи заметно просветлела.

— «Джентльмена во фраке», – поправил он, приближаясь, осторожно дотронулся до меня, будто попробовал на электростатическое напряжение, и наконец расслабился, – Что накурился гашиша.

— Похоже, здесь потчуют чем-то похлеще.

— Я тоже так думал вначале. Рад тебя видеть, старик.

Мы обнялись, будто очень давно не виделись, похлопали друг друга по спинам и, не сговариваясь, сели у стены коридора плечом к плечу прямо на пол. Не было мне сейчас никого ближе. И пусть бы Кузя, по своему обыкновению, похабно ругался или даже махал кулаками, всё равно человек был свой в доску. В смирительную рубаху, если принять во внимание обстоятельства.

Для обоих встреча оказалась настолько нежданной, что какое-то время мы переживали это событие молча, не зная что сказать в первую очередь.

— Откуда ты здесь? – наконец спросил я, – Оставался же в хате!

— Спроси что полегче, – буркнул Кузя, – Когда вы все поуходили, тишина удивила. Обычно уличная дверь внизу хлопает – доводчик ни к чёрту, а тут не слышно ни шороха. В могиле, наверно, шумней. Выглянул в подъезд и как пыльным мешком по загривку приладили. Очнулся уже в палате.

— Та ж фигня. Открываю глаза – надо мной медсестричка воркует…

Кузя фыркнул:

— Она такая же медсестра, как я пациент!

— У дураков мысли сходятся, – мой рот растянулся в глупой улыбке, – Я тоже об этом подумал. Что она, что доктор…

— Это палач.

— Да брось. Мясник мясником.

— Ты что – его не касался?

Вопрос показался нелепым и странным.

— А должен был? Что за бред! – проворчал я, но Кузя продолжал смотреть на меня изучающе, отчего стало не по себе, – Слушай, и так голова как колокол. Не напрягай.

— Знаешь, чем дурак отличается от нормального?

— Считает себя умником?

— Нет. Он считает себя нормальным. А у тебя наоборот получается. Не лепи горбатого, Паха.

— О кей, – вздохнул я, – Как умник вроде нормальному, скажи, что не так?

Преодолевая всё ж таки сомнение в моём неведении, Кузя снизошёл до объяснений.

— У них тут жесть какая-то повсеместно. Если коснёшься, в чужую жизнь попадаешь, куда-то в чужое прошлое. Только ты уже не ты, а хрен с бугра – глаза и мозги твои, а болтаются не в своём теле. Я когда медсестричку за задницу ухватил, будто в усмерть пьяного обернулся: ни двигаться, ни говорить толком не мог. И сам, то бишь, хрен этот, без штанов – представляешь? А она – там квартира была – по комодам-шкафам бабки с цацками тырит. Я-то вижу! Бабки советские, кстати, с вождём, огромные, как портянки, типа сталинки или хрущёвки, не знаю. В общем, что – обчистила да смоталась. Ну а я ухнул в нирвану. Короче, домушница она и, по-старому, клофелинщица. Мужиков охмуряет, идёт к ним домой, травит и чистит жилплощадь себе спокойно. Мацнув, я как бы в жизнь её заглянул, только чужими глазами.

— Оно было надо мацать?

— Ты ж видел её!

— А, ну да…

Мне припомнились искусительские формы и их символическая упаковка. Искус действительно был немилосердный. И кстати, если мой товарищ прав, то эта самая упаковка – наряд медсестры – ни что иное как вариант специфического рабочего наряда. Там в запасе наверняка ещё костюм горничной и прочие веселушки имеются. В том числе хлыст, который, помнится, мне самому приходил на ум.

— К тому же она сама спровоцировала… Ну так вот, – продолжал Кузя, – Я на тот раз, что к чему, ещё не просёк. В осадок выпал, башкой помотал, да и хрен бы с глюком. Тем более что он не в реальном времени был. А вот когда с Жилом в дверях столкнулся…

— Что за Жил?

— «Мясник» твой. Он так назвался.

Учитывая габариты «мясника-доктора», столкновение в дверях завершилось явно не в пользу моего товарища. На фоне роста, веса, толщины конечностей этого гиганта, вспомнилось вдруг главное – о чём он меня предупреждал: «Ежели тронешь кого и видения будут, не пугайся, отпустят, это нормально.» Вот что значит не придавать значения словам, когда они говорятся не зря. Это как книжку листать через строчку. Привет моему шефу Василичу, который не любил болтать и читать лишнее, ссылаясь на тотальное пустословие…

Кузя между тем продолжал свой рассказ:

— Короче. Пока я на пол летел, в его городе в средних веках очутился. Он – палач с топором, а я, типа, тот, кому череп за что-то сносят. Площадь, куча народу, помост, трубачи – все дела. Хмырь, петухом разодетый, приговор по-ихнему оглашает. Рядом солдаты с секирами, чудики в рясах. На вопли в сторону глядь – ко мне бабка в истерике рвётся. Её какие-то падлы к земле придавили. А смотреть неудобно, я ж щекой на колоде лежу, ж…й кверху! И руки-ноги в оковах. Глаза к небу кошу – Жил этот на замах оттянулся. Кричу: «Но пасаран! Свободу попугаям!» Ну а что – требовать прав на последний звонок или адвоката?.. Потом уже он мне суть втолковал, мол, тронешь кого здесь – знай, глюки словишь. Такая, мол, тут специфика.

— Он мне тоже об этом сказал, но я забыл. А касаться его не касался.

— «Доктор»! «Мясник»! – передразнивая меня, снова фыркнул Кузя, – Хотя… – он почесал шею, – Погоняла в самую тему. У нас на Вавилоновском рынке в мясном ряду такая же харя грудинки с рульками рубит. За хирурга тоже сойдёт. Черепа махом кроить рука нехило набита.

— Он говорил, что встретить меня ему кто-то давал указание. И, вон, тебе нарисовался. «Медсестричка» заглянула к обоим опять же. Что за эскорт?

— Не, тут я пас. Про чьи-то указы не слышал.

Я поёрзал.

— Всё равно странный тип. Мутный какой-то. Обратил внимание на акцент? Если он из средних веков и, судя по твоему рассказу, вообще не из наших, с чего бы по-русски свободно молол?

— Во-первых, тут мутные все. Только размытой акварелью и рисовать – карандашом на деталях с психу захочется в дартс отстреляться. А во-вторых, этот Жил прожил здесь немерено срока, 500 лет, сказал, потому чужих базаров как барбос репейника нахватался. Это ж не девятку за партой, ковыряясь в носу, отсидеть.

Я медленно повернул голову и уставился на собеседника, как дремучий абориген из каноэ на летящую мимо моторную лодку. Кузя сделал то же самое, с той лишь красочной разницей, что пилот моторки сам понятия не имеет, почему и куда она у него так летит.

— Только не говори, что мы в гостях у дебилов в психушке, – недовольно предупредил он.

— А где? – я сглотнул.

Кузя набрал воздуха, чтобы в сердцах выпалить сочный, созвучный и всем известный ответ. Однако отвлёкся, так как в этот момент мимо нас понуро прошлёпала очередная мутная личность, вся из себя в глубокой печали и меланхолии. Личность – мы так и не поняли, какого она была пола – не обратила на нас внимания. Замотанная с головой в разноцветные тряпки, как в кокон, она походила на бомжа, которого среди ночи согнали из-под обжитой скамейки искать где-то новое лежбище. Глухой погремушкой за ней пробренчала велосипедная педаль, случайно зацепившаяся за толстую длинную нитку от одеяния. Что характерно, личность педали не замечала и будто б бродила с ней с места на место вот так вот всю жизнь.

Мне почему-то припомнилась петля из верёвки на шее Петра…

— Ну а ты? – ткнул меня Кузя в бок, когда бренчание педали стихло, – Неужто совсем никого не тронул? Да ладно!

— Тронул, – поморщился я, – Так тронул, что не по себе до сих пор.

Вкратце я рассказал ему про травлю собак и эпизод в сарае. А пока рассказывал, будто заново их пережил, настолько яркими были впечатления. Отец, или дед, или мать, пусть не родные, но видеть своими глазами гибель целого семейства от руки ближайшего родственника, являться практически реальным свидетелем этой дикости, как ни крути, жутко. Если в будущем изобретут какое-нибудь «555G» с таким же эффектом, в кинотеатры на боевики-триллеры-ужасы никто не станет ходить. Останется разве что лирика. Или болезных каких без рекламы порнушкой заманят.

Кузя к моим видениям отнёсся философски. Он сравнил их со своими, в том числе другими, которые упомянул уже без подробностей, и озвучил сделанный раньше вывод, что при касании здешних чудиков мы видим значимые эпизоды их жизни, причём как на подбор неприглядные. Мало того, сталкиваясь тут между собой, они испытывают то же самое. Вот почему сторонятся, избегают друг друга, всю дорогу в соплях и трансе. Кому приятно одни и те же грешки регулярно переживать, да ещё и делиться своим сокровенным непотребством с чужими! Обманул ты когда-то ближнего, подсидел его или оболгал, сливки слизал с ситуации, скромно ресницами хлопаешь (дескать: «Не я это. Кто – не знаю»), а тут тайное становится явным и гласным. Любому, в том числе жертве.

Я развил эту версию, предположив, что и нас в таком разе «читают». Обсудили, прикинули – вместе отвергли. Судя по реакции тех, кого тронули, да и друг друга, при встрече обнявшихся, на подобный душевный нудизм ничто не указывало. Щёлкнув ногтем по зубу, Кузя заверил, мол, если б оно было так, я б отскочил от него в ужасе, истошно вопя и с причёской ежа перед тупейным художником. Сомневаюсь. Этот парень бывает действительно крут и без гаечного ключа опаснее волка (о «столкновении» с Жилом он явно не всё рассказал, там сто пудов была драчка), но при случае наговаривать на себя все мы умеем, известное дело...

— Так что, Пахан, гашишом тут не пахнет, и мы не в дурдоме. Тут что-то другое.

— Тогда где? – повторил я вопрос, – Есть хоть какие-то мысли?

— Мысли-то е-е-есть. Только на их фоне звездолёт с унылыми телепатами детским лепетом кажется. Такие, приятель, масштабы, – Кузя поднялся с пола, сунул кулаки в карманы и начал прохаживаться передо мной взад-вперёд, думая свою грандиозную думу. Я терпеливо ждал и молчал, – Как тебе одна из них – о машине времени?

Приехали, что называется! Атеист до безмозглых костей и скептик в паранормальщине, я сроду не верил в реальность чего-то такого и в беседах на подобные темы умирал от скуки.

Как-то на полевых учениях среди сослуживцев в палатке зашёл разговор о всяких там ангелах-духах. Как назло подобрались сплошь убеждённые. Слушал я, слушал личные «достоверные свидетельства» о существовании этой воздушной эскадрильи, да плюнул и решил приколоться. «О! – говорю, – Вон, на крестовине сидит!» Глаза пучу и рукой к пущей правде показываю. Никто не нашёл смелости сказать, что духа не видит – это ж значило, признать, что просто трепался! В итоге один за другим боевые товарищи принялись мои слова подтверждать, дескать, точно-точно, сидит, ножки свесил… Я пожалел тогда, что умерил свою фантазию. Правда, подвох не раскрыл – унижать верующих ни к чему.

Вера в разные там НЛО, телепатию, машину времени – всё это до сих пор для меня в том же ряду стояло. Слава КПСС, представители другой аббревиатуры ещё не попадались. Но вот с остальным… Если справедливо исключить научно объяснимый гипноз, извне навязанные видения событий чужой жизни отрицать уже глупо. Значит, я могу ошибаться в принципе. И значит, с машиной времени тоже не всё однозначно. А это, в свою очередь, значит, что Кузину «масштабную» мысль с кондачка отвергать нельзя. Отвергать открыто тем более – в штурмовое пике опрокинется.

— Мысль интересная, – уклончиво сказал я, – Только толку, как кто к ней относится! Если есть машина, должен быть способ ей управлять.

— Ну да – движок, карбюратор, топливный бак… Чувак, не дыми. Тут всё как-то иначе. Предки разных времён на сходку сюда скучковались – не из потёртых кувшинов повыкурились, это ясно. Но дипломов технических вузов тоже не имеют и на гениев не похожи. Вспомни базар своего мясника за гостей из будущего. Чё ж о дивных приборчиках умолчал? Умолчал, потому что их нет! А между прочим, вон там и вон там, – Кузя показал в сторону прогулочного двора и в глубину коридора, где темнел иллюминатор, – настоящие звёзды! Ты в курсе?

У меня отвалилась челюсть. Наверное. Так как он решил пояснить:

— Хахаль твоей беглянки просёк. Но я и сам догадался.

— Бэтман??

— Бэтман, Ватман, Кульман – не знаю. А морда у него протокольная и душонка гадская. Ещё раз что-нибудь не в струю вякнет, пупок отвинчу.

Я вскочил на ноги и завопил:

— Он здесь?! Значит, с ним может быть Анна!!

— Что значит «может»? С ним и была. Вяленая какая-то, будто перебрала ненароком.

— Где?? Где ты их видел, Юра?

Кузя пожал плечами.

— Тут хрен объяснишь... Ну, пойдём, отведу. Только хорош орать, как придурок. И это… они ведь оттуда тоже слиняли. Прессовать местных на розыск собрался?

Но меня уже было не остановить. Будто кнутом по спине хлестнули. Неожиданное известие об Анне прозвучало сигналом свыше, заставило вспомнить её глаза и лететь метеором на помощь. В том, что она в ней нуждается, не было никаких сомнений. Как и в том, что спасителем должен быть именно я. От чего, почему, с какой стати? – вопросы тридцать зелёного плана.

6.

Пришлось опять в темноту окунаться. Под сень правдоподобно мерцающих, как выяснилось, реальных звёзд. Стоит признать, я их и прежде считал настоящими, но с отрывом наблюдателя от планеты не соотносил. Теперь же взгляд невольно выискивал признаки прозрачного купола, который по логике должен обеспечивать герметичность конструкции и держать кислород. Что ж, если всё это вправду ковчег, двор видится безразмерным по площади диском, а коридор – его внешним ободом. Где же движок? Или этот людской заповедник, как пузырь в океане, болтается в космосе сам по себе? Кстати, о заповеднике. Сколько б ни был я здесь, зверей не встречал и птиц не слыхал тоже. Вокруг только флора, при отсутствии солнца невесть с какого чуда богатая и беспечно цветущая.

— Слушай, а что они жрут? – спросил я Кузю, преодолевая за ним очередные дебри, – Вегетарианцы сплошь или здесь где-то кухня имеется?

— У меня самого таких непоняток, как колб и палок в глазу – до чёрта, – бросил он через плечо, – Не заморачивайся. Будет день – будет хавчик.

Не знаю особенностей его глаз (читал где-то, помнится, у человека свето- и цвето-рецепторных клеток в целом за сотню миллионов насчитывается), но сумеречное зрение у моего проводника, по совместительству автомаляра и художника, было отменным. Там, где я ту же сотню миллионов раз запнулся бы и упал или напоролся на ветку, он преспокойно лавировал, будто в освещении вообще не нуждался. Впрочем, я всё равно запинался и падал, заработав уйму царапин и ссадин.

Его «будет день» прозвучало очень смешно. Если не издевательски…

В отличие от меня, Кузя, видимо, не искал лёгких путей. Или был слишком продуман. Тропу, вначале более-менее обозримую, он игнорировал и сразу свернул в заросли. Какое-то время мы двигались параллельно стене, держась от неё в нескольких метрах, и только потом отклонились в сторону по широкой дуге. На этом участке пути, уже не так дико заросшем, нам неоднократно встречались двуногие обитатели заповедника, разглядеть которых в подробностях не удавалось, потому что каждый из них норовил тут же исчезнуть. Хотя стонали и ревели в голос через одного. Зато потом пошёл перелесок с полянами и уймой протоптанных в разной степени троп. По одной из них, самой широкой, почти что дороге, уводил мой товарищ нас невесть куда.

— А что тебе эта девчонка? – спросил он по ходу, – Влюбился?

— Смотри на дорогу.

— Влюби-и-ился... Я тебе так скажу: от бабы всё зло.

— Как оригинально! – съязвил я и, припомнив закусочную, в которую мы заглянули вчера вечером после «Кардана», добавил, – Ювенал, сатира номер шесть?

— Нет. Народная мудрость и жизненный опыт.

— Вряд ли хотела бы мать услышать такое от сына.

Кузя остановился и резко обернулся ко мне. Не обязательно иметь зоркое зрение, чтобы в темноте заметить, как сильно сжались его кулаки. Однако правда была на моей стороне. Тут гневом пыжиться хоть кому бесполезно. Мой диспутант решил этот вопрос по-своему. Спустя минуту, он расслабился и снова продолжил путь, а через плечо бросил назад убеждённо:

— Не каждая баба зло, но зла немерено – в каждой!

— Про мужиков о том же не хочешь сказать?

— Не хочу. Это называется забалтывать тему.

— Чё ты её вообще зацепил? – спросил я, не скрывая раздражения.

— А скажи спасибо себе... Мужик – что? Он, гад, продуман. Если гадит, то по расчёту. А баба – чаще по глупости. Ей мозги лень включить. Или думает, что включила. Вот в чём разница! Всю историю, начиная с библейской Евы или троянской Елены, кончая такими как мы, человечество в дерьме копошится по милости женщин, а те делают круглые глазки и лепят невинно: «прости, оно как-то само» или «сам дурак».

— Я-то причём здесь?

— Притом! Не сделал бы кое на кого стойку, с нами всего бы вот этого, – продолжая идти, Кузя раскинул в стороны руки, – не случилось.

Первым желанием было пнуть его так, чтоб отправился к звёздам на третьей космической скорости. Но в том-то и дело – в каком-то смысле он прав. Назвать создавшуюся сейчас ситуацию злом, дерьмом или ещё как-то так же отвратно я бы не торопился. Для этого мало данных пока. Разве вот раньше бегать от крочконосого со товарищи было паршиво. И всё же тот факт, что в центре нашей истории оказалась именно Анна, нельзя не признать. С другой стороны, в чём сама-то она виновата? Чисто по-женски хотела понравиться? Так где ж криминал? Да и вряд ли хотела, если быть справедливым. Карл Иваныч, хренов попутчик, свой секрет навязал ей – не просила и вовсе о нём не знала. Передо мной тоже хвостом не крутила, куда как наоборот. Так что прав мой резкий товарищ в одном: я влюбился. А устоял бы – не стало б и прочих последствий. Прав.

Жалею ли я об этом? Что интересно, ни капли! Даже о том, что решил активировать чёртову флэшку и чуть не угробил нас всех…

Между тем мы шли дальше, благодаря ширине пути, уже не один за другим, а рядом. При этом дорога постепенно, очень плавно спускалась, как будто в распадок или долину реки. За счёт увеличивающегося свободного пространства становилось немного светлее, и нам встречалось всё больше людей. Одни обгоняли, вторые поднимались навстречу, третьи тенями шмыгали по сторонам. А четвёртые, угадываемые лишь по источаемым воплям и стонам, сидели, валялись и копошились где попало. Большинство из них избегали общения друг с другом. Если сталкивались, на секунду замирали, после чего снова торопились уйти. Лично мне весь этот сюр навеял прежнюю мысль о дурдоме. Ну не могут нормальные люди в здравом уме себя так вести!

Ещё в перелеске я уловил звук неясного гула, раздающийся откуда-то спереди, но вначале, приняв за объяснимую в данных условиях слуховую галлюцинацию, не придал ему значения. По мере же нашего продвижения гул стал явным и только усиливался, а там, где окрестные заросли поредели настолько, что поляны расступались в поля, вообще превратился в зловещий устойчивый фон. Так как Кузя молчал, я не донимал его расспросами. Кто знает, о чём сокровенном он думал. Когда ж не стерпел и спросил, получил краткий отмашку-ответ: «Сам всё увидишь».

И я увидел.

Впереди перед нами в низине открылось овальное озеро со стоячей водой, в котором отражались звёзды. Оно походило на гигантскую дыру в земле с видом на обратную сторону неба. Мы смотрели на него издалека – зрелище было то ещё. Аж голова кружилась и хотелось ногами встать крепче. Но меня больше поразило другое. Берега озера сплошь покрывали людские тела. Точнее, горбы, поскольку люди стояли на коленях, качались и как будто молились. Их было здесь настоящее море. Огибая озеро широкой и плотной лентой, эта колышащяся и гудящая масса народа рождала ассоциацию с мерзкой кашей из полуживых червяков. Тут и там из каши какой червяк выползал или напротив, в неё впивался… Вот откуда исходил шум. И вот где мне вспомнился «доктор» с его «тыщами» астронавтов. Выходит, не врал. Что ещё мной упущено из его напутствия?

Психушка, ковчег, машина времени… Я был совершенно сбит с толку.

— Тут я наших голубков и застал, – подал голос Кузя, – Тоже стояли, глазели.

— Всё?

— Крале твоей поплохело, а этот урод в лакированных штиблетках втирал ей, что ты паскуда. Вор, мол, подлец, враг народа, нарочно всё это устроил. Я терпежометр отключил и с ходу врезал в пятак вместо здрасьте. Толкую: «На себя посмотри, гнида. Баба кончается, а ты ей хернёй уши лечишь». Он, дурачок – огрызаться... В оконцовке девкой, будто щитом, прикрылся и с ней на плече ускакал, как сайгак. А куда… – защитник чести огляделся по сторонам и кивнул на близсидящую мышью личность, – только вон у этих теперь и спрашивать. Была б хоть какая-то польза! – он наклонился, – Эй, товарисч, где здесь остановка трамвая?

Выпучив глаза, но продолжая сидеть, личность опасливо подалась от него в сторону.

— Говорил же! – махнул рукой Кузя, – Легче по жизни верную бабу найти, чем у них что дознаться.

— Чё ж к бедняге пристал?

— Он и тогда тут сидел.

— То есть всё? – потерянно повторил я.

— Ну, ты просил – я куда надо привёл. Что ещё-то?

Обязательность исполнения обещаний или оглашённых со страстью просьб штука достойная. Жаль, эффект иногда ничего не стоит. Хочешь свободно вздохнуть, а по-прежнему трудно дышать. Где искать теперь Анну, понятия не было никакого. Бэтман, скотина, куда угодно мог её уволочь. Да и на что можно рассчитывать в этой тьме, безразмерном пространстве и толпе неадекватных людей! Я мельком заново глянул на кашевидную массу гудящего у озера народа и с отвращением отвернулся.

Вдруг обнаружил активность «товарисч». Он поднялся с земли под своим деревом, явив собой благообразного вида юношу в облачении католического монаха, и что-то проквакал на чужом языке. Удивлённые неожиданным явлением жизни и разума в здешних краях, мы резко к нему обратились, но были остановлены ладонями, выставленными преградой вперёд.

— Он что-то нам хочет сказать, – догадался я, чуть отступая.

— Ага, – отозвался Кузя, – Щаз узнаем, где тут ходит трамвай.

— Подожди…

Несмотря на то, что юноша держался настороженно и не желал сближаться, он определённо пытался донести какую-то информацию. Поскольку же изъяснялся он не по-нашему и, осознав невменяемость публики в этой связи, всё больше жестикулировал, пришлось изрядно напрячь мозги. Из его пантомимы в конце концов стало ясно: Кузю и ещё двоих новеньких видели; их стычку помнят; что нам нужно теперь – понимают; человек с женщиной на плече ушёл вон туда.

— Спасибо, – подытожил мой напарник, – Здесь указать направление – значит, ничего не указать. Сумрак, заросли, расстояние… Сколько народу в том секторе будет? Тьма!

Это верно. Разве если идти и, как дурню, орать? Дохлый номер, потому что, заслышав мой ор, Вова, чтоб его как раз не нашли, выражаясь фигурально, наоборот залезет в чей-то багажник. А там ещё прикинется ковриком. И для верности станет резиной вонять.

Я беспомощно посмотрел на юношу. Помогая себе руками, он продолжал квакать. Язык походил на какой-то из европейских, но если б в этом что понимать! Когда же монах изобразил путника, пыхтящего под ношей с женской грудью и ворчливо произносящего варианты слова «госпиталь», я догадливо хлопнул себя по лбу: Бэтман потащил Анну обратно в больничную палату, туда, откуда они пришли. Рассудив, что нужно искать ближайший выход из коридора, я призывно глянул на Кузю. О чём идёт речь, он уже тоже догнал.

— Челове-е-ек! – благодарно объявил мой напарник и потянул руку похлопать монаха по плечу, но остерёгся, так как тот снова выставил перед собой забором ладони, – Да не трогаем, не трогаем… Ты откуда вообще? Из какой эпохи? А что делаешь здесь? Не ноешь, как все – лень что ли? Или от остальных отличаешься?

Шквал вопросов смутит хоть кого, а заданных без особого интереса к ответам – отобьёт желание на них реагировать. К удивлению, юноша оживился и, показывая куда-то себе за спину, стал лопотать-жестикулировать ещё активней. При этом он источал неподдельную радость, будто делился чем очень приятным и долгожданным. Понять его всё ж таки было невозможно. Да и вправду больше думалось о другом. Поэтому, слегка обескураженные, мы попрощались.

— На Терапевта похож, – резюмировал Кузя, – Когда за косяк из «Кардана» пнули, а потом пожалели и позвали обратно.

— Может ждёт, что его на твоей машине времени скоро назад заберут? – неделикатно предположил я.

Кузя смерил меня задумчивым взглядом и промолчал…

Теперь, торопясь, уходили от озера. Оно и понятно – находиться здесь было мало удовольствия. Точней, никакого. Живописный вид червячного месива из людей, плотным кольцом огибающего гигантскую «дырку в земле», жутко гудящего и шевелящегося, как кипящая каша, равнодушия, а тем более эстетического экстаза не мог вызывать по определению. Не мудрено, что Анна лишилась здесь чувств. Но меня подгоняли сильней как раз мысли о девушке. Уже смирившись с собственным отношением к ней, я стремился как можно скорее найти её, покуда это возможно, и оградить от напастей, причиной которых стал сам.

Судя по всему, этот странный ковчег действительно имел форму диска. Или чего-то вроде того. Во всяком случае, его площадь имела значение большее, чем толщина. Озеро – в центре, как в ямке. А от него, поднимаясь, расходится к краю множество разновеликих троп. Там, в отдельных секторах коридора, расположены «больничные палаты», где приходят в себя новички или гости, типа нас четверых. Туда, назад, со своей безвольной подругой и отправился Вова. Куда именно – направление известно. Требовалось лишь одолеть новый путь, выйти из нужной двери и хорошо осмотреться.

По сравнению с прежней дорога была один к одному, только вела не вниз, а наверх. Точно так же вначале нас окружали поля и поляны, затем обступили дремучие заросли и сгустился кромешный мрак. Точно так же повсюду сидели, валялись или, сталкиваясь, сновали напряжённо безмолвные, скулящие, рыдающие или в голос вопящие «астронавты», представители самых различных народов и самых разных эпох. Мужчины и женщины, старые и молодые (детей я не видел), обнажённые и в цивильных нарядах, внешне здоровые, как монах, и, как зомби-Ванюша, увечные, обременённые иногда предметами, от которых, казалось бы, проще избавиться, чем волочить зачем-то с собой. По-своему я со всей этой бестолковщиной даже свыкся.

Как себя чувствовал Кузя, не знаю – в пути мы почти не общались. В связи с его чуть ли не инфракрасным зрением, логично, что он снова шёл впереди, выбирал дорогу и уберегал нас обоих от соприкосновения с наиболее резвыми обитателями заповедника. Если учесть, что некоторые из них, злобствующие или ополоумевшие, как нарочно пёрли под ноги на рожон, это было особенно оправдано и полезно. При этом лохматый затылок моего товарища выдавал глубокую задумчивость. Поглядывая на него, я всё сильнее тревожился за Анну. Полагаю, всемогущему Бэтману преодолеть с ней обратный путь было гораздо труднее. Само собой, с какого-то момента девушка пошла своими ногами. Но глюков от местных они должны нахвататься по горло.

— Что думаешь о видениях? – спросил я напарника, когда на дороге стало свободней.

— А ты? – отозвался он.

— У меня куда меньше опыт… По мне, вся эта телепатия походит на подглядывание в замочную скважину. Или на видеозапись без спроса. Прикоснулся – нА тебе компромат. На пожизненное. Из тех, что как страшный сон самому, а уж чужому ни за какие коврижки…

— Верно мыслите, коллега, – бросил Кузя, и сурово уточнил, – Только мелко. Смотри, какая тьма чудаков. И обретаются они тут не чета нам. Я, кажется, даже неандертальца видел. Бегают друг от друга, всё равно тычутся, как слепые крысята. А теперь прикинь: ты – один из них. Сколько народу узрело, как ты однажды карман несчастного лоха подмёл, который потом утопился с горя, как послал по матери чью-то нежную мать или вовсе кого прибил в подворотне? Все это видели, знают!

— М-да, – содрогнулся я, – Доходчиво излагаешь. Утешает, что я такой беспредел не творил.

— Каждый, кто жил, чего-нибудь натворил. По-любому. Так что не утешайся… А самое страшное знаешь что?

— Что?

— Они ведь встречают тут жертву!

Бывают слова, от которых бросает в дрожь, а бывают – сразу как в лёд вмораживает. Настолько насквозь пронзает эффект. Настолько остр и холоден смысл. Я мгновенно представил Ваньку, сожжённого (ну конечно!) родным отцом, брата, зарезанного братом, невестку, истерзанную свояком, и старика, застреленного собственным сыном, а также убийцу всех этих людей, бесконечно от них бегущего. Наверняка и они не хотели бы с кем-то встречаться, каждый, для них будет тоже шок, но в данном случае участь Петра – пример ужасающий... Почему был печален палач? Отчего медсестра заливалась слезами? Какие молитвы мрачной толпы над озером разносило эхо?

— Эй, расслабься, – услышал я голос Кузи. Оказалось, мы стояли на месте, и он повернулся ко мне, – Нас это не касается. Мы тут гости. Иначе взвыли б как все. Ты – не знаю, а я-то уж точно в грехах, как полотна Переза в чувственных бабах.

— Говоришь, «гости», – проблеял я, – Но зачем?

— Надеюсь, поймём, а пока… Тебе важно найти девчонку? Идём, не вопрос. Только давай не зависать по дороге. Будет лучше, если мы, например, помозгуем, какого хрена здесь делают типы, как близнецы похожие на тебя и меня.

Клоны – о них я ещё не думал. Выходит, Кузя видел нас здесь обоих. Я вспомнил атлета-эллина и – из видения – Николая, красноармейца, участника травли собак на медведя. Второй походил слегка, зато первый был точной копией, верно. Так что задачка и впрямь любопытная. Однако решить её времени случай не дал.

Как из ниоткуда, вдруг появилась несущаяся толпа, сбила нас с ног и повалила на землю. Кузя упал на меня, а сверху его придавил ещё кто-то тяжёлый. Сразу же стало трудно дышать, будто в горло песка напихали…

7.

Песок был реален. Старания его выплюнуть ни к чему не приводили. Пришла светлая мысль, что нужно сначала перевернуться на живот или хотя бы на бок, но из-за навалившейся тяжести сделать это оказалось непросто. Ко всему прочему песок попал и в глаза – их нещадно кололо. Послышался властный окрик «Копать!» и, судя по звуку, в землю с камнями рядом с моей головой, как нож в зерно, воткнулась лопата. Ёкнуло сердце: а если б попала??

Куча-мала из тел завозилась проворней, расплелась, расползлась в разные стороны, но совсем не на много. Я это понял, когда оттряс головой, отплевался, проморгался и сумел более-менее осмотреться. Вместе со мной ещё двое, грязные, босые и полуголые, валялись на дне земляного колодца глубиной метров пять. Вверху, в венке из свисающей травы белело облачное небо, на которое с непривычки невозможно было взглянуть. Внизу – три раскопанных в разные стороны углубления, обрамлённые на входах крепёжной лесиной, куча камней, земли и песка, а также грунтовая вода. Здесь же – пудовая балда, два кайла, лом и горсть металлических клиньев. Вся эта беда, сколько знаю, до крайних времён нужна была для добычи руды.

Сознание молнией пронзила догадка: я снова в чьём-то бреду. Захотелось взвыть.

В этот момент один из двух незнакомцев вскочил на ноги и кинулся с кулаками на третьего. Он был крепок, жилист, коротко стрижен, только очень неаккуратно, со шрамами на спине от ударов плетьми. Третий, остролицый и лохматый, как чёрт, на его фоне выглядел доходягой. С неподдельным испугом на узком лице он сжался комком в неловких попытках защититься тощими коленками и локтями. Потрясая над ним увесистым кулаком, драчун заорал:

— Сука! Я ж тебя щаз постригу до копыт, заморыш! Ты кому проблесковые на своём самокате включил! Смотри мне в глаза и рисуй покаяние, пока я не я! Потом буду я, клянусь!

Учитывая очередной скачок по эпохам, кроме угрозы своему здоровью, а может и жизни, несчастный мало что понял. Зато понял много что я, тоже готов поклясться. Столь витиеватым образом выражаться здесь и сейчас мог только один человек. Что означало: из-за создавшейся при столкновении толкучки мы провалились в новое видение вместе. Только он теперь был в чужом облике. Как, впрочем, и я.

— Кузя! – воззвал я, – Оставь бедолагу в покое.

Соседи по колодцу вздрогнули оба.

— Вписаться в тебя мог не он, подраскинь мозгами.

Персонификация подтвердилась тут же. Стриженый отвлёкся от лохматого, присмотрелся ко мне, расплылся в щербатой улыбке и расставил в стороны руки.

— Пахан, ты что ли?! Ну у тебя и рожа, Шар… Шилов!

— Чья бы лошадь ржала…

Догадаться, как выглядишь сам, не представлялось возможным. Следовало лишь резонно предположить, что персональная физиономия в зеркале ошарашит и уж точно бы не понравилась. У меня над верхней губой густились усы – обстоятельство для конфуза уже приличное. Хорошо, хоть не тело ребёнка досталось.

— Тогда уж не лошадь, а конь, – справедливо уточнил Кузя и задрал голову вверх, – Эк нас с тобой угораздило!

Он едва успел увернуться, так как оттуда полетели кожаные мешки. Все трое мы отжались к стенкам колодца. Тут же снова раздалась команда копать, на сей раз угрожающим тоном.

— А рыло тебе не взрыхлить? – оглушив, проорал вверх мой товарищ, – Кто там такой борзый? А ну, покажись на свет!

На фоне неба в жерле колодца действительно показалась чья-то голова, однако разглядывать её было бессмысленно. И чревато серьёзным увечьем – сверху в нас полетели камни. Они больно ранили, попадая, а невидимый стрелок-изувер при каждом замахе настойчиво повторял:

— Копать! Копать! Копать!..

Подчиниться команде становилось разумным уже из простого чувства самосохранения. По крайней мере, в настоящий момент. Не сговариваясь, мы рассредоточились по углублениям, которые были не глубоки, но спасали хоть как-то, подтянули к себе орудия труда и принялись изображать работу. Каменный обстрел прекратился.

Скорее всего, ближайшее время предстояло провести в этом зиндане. Вместе с тем, пора бы и выяснить, в какие обстоятельства нас занесло. Кузя явно думал о том же. Ни шатко, ни валко копаясь в земле, мы обменялись понимающими взглядами и оба посмотрели на лохматого. Тот сам косился на нас. В его маленьких глазках блестели слёзы, а сквозь них – ну надо же – проглядывало любопытство. Пока мой товарищ не поинтересовался ближайшей остановкой трамвая или, что хлеще, не возобновил бестолковый напор, я решил его опередить.

— Тебя как величать, земеля?

В тотальном окружении земли обращение было оправданным. Однако «земляк» промолчал.

— Понимаешь, – продолжил я, – У нас, пока падали, память под корень отшибло. Подскажи: где мы и какой сейчас год?

Эффект ровно тот же. Лохматый как воды из-под ног в рот набрал, но продолжал наблюдать за нами, будто ожидал услышать что-то навроде пароля.

— Это Штирлиц, – саркастически хмыкнул Кузя, – Он даже жене ничего не сказал, хотя не видел её невесть сколько.

— Хорошо бы, – всерьёз поддержал его шутку я, – Ухнуть в прошлое на 75 всё лучше, чем лет на 750 провалиться.

— Ты думаешь? Один хрен – стрельцы, крестоносцы, гестапо… Эй, Штирлиц, у вас тут картошку уже едят? Кто царь? Бабы лифчики носят? А трамваи ходят?

Нельзя было ошибиться – уголки губ лохматого изогнулись в слабой улыбке. Он явно собрался что-то сказать, но над колодцем послышались сразу несколько голосов, и мы заскребли, как дурные кроты, в своих углублениях.

Скребли для вида, от греха подальше, во всяком случае, я, как мог, прислушивался к тому, о чём наверху говорят люди. И чем дальше слушал, тем сильнее укреплялся в уверенности, что мне знаком их специфический говор. Осенило и Кузю. Продолжая скрести, он изогнулся в мою сторону с вытаращенными глазами и зашипел:

— Французский! Мать его, мы по ходу во Франции! Ты в школе какой язык изучал?

Хороший вопрос. Нам преподавали английский, но я его ненавидел, а потому перебивался с двойки на тройку и с радостью забыл всё, чему вопреки желанию научили, уже к выпускному, с последним звонком. Трудно сказать, что на то повлияло – сам по себе язык островитян (Шекспира, Шоу, Уайльда, Байрона, Моэма, произведения которых я обожаю) не сделал мне ничего плохого. Однако не нравился он мне запредельно, и эта неприязнь автоматически распространилась на американцев. Каждый раз, когда ухо ловит их речь, у меня появляется чувство, что вместо произнесения нормальных согласных звуков, человек набирает в свой рот жвачки и высокомерно несёт ахинею, которую ты, плебей, видите ли удостаиваешься права понять. Уж лучше б щёлкали, как где-то в Африке, или свистели, как на Канарах… Увы, немного смешной и куда благозвучней звучащий французский, за исключением, разумеется, общеизвестных слов, не входил в багаж моих знаний тем более.

— Китайский, – огрызнулся я, – Влипли по самое нехочу.

— Я его знаю! – шепнули вдруг сзади, – Пожалуйста, тише!

Удивлённые взоры обоих обратились к лохматому. То, что он русский и нас понимал – спасибо реакции на команду копать – мы уже допускали, но решение заговорить, да ещё и по-русски, как ни смотри, оказалось сюрпризом. Общая цель побудила притихнуть, вынудив до поры оставить без внимания факт, что она является общей не для двоих, а для всей троицы. Вниманием правят приоритеты. Мы замерли в напряжении, стараясь не шелохнуться. Беседа наверху продолжалась.

Спустя недолгое время наш полиглот счёл возможным озвучить услышанное:

— Мы в России, где-то в районе Смоленска. Сейчас 1812-й, август.

Я тяжело вздохнул.

— Чудесный шанс от ядра на куски разлететься.

— Чудесный шанс отсюда быстро назад вернуться, – назидательным тоном напомнил Кузя и уточнил, – Только тут тебя скорее заколют штыком или саблей разрубят.

— Или запорют до смерти, – добавил я, – У тебя вся спина, вон, в кровавых следах. Сомневаюсь, что от любовной страсти.

— Сомнительный наш… Поживём-увидим!

— Тсс! – лохматый приложил палец к губам и сощурился, силясь лучше прислушаться.

Мы учтиво примолкли. Что делать – грамотный среди нас оказался один, и информация, которую он мог сообщить, была ценной. Пока наверху продолжали курлыкать, толмач, делая два дела сразу, великодушно подтвердил нам ценность полученной информации.

— Это солдаты. Рядом чьё-то поместье, какого-то буки-интеллектуала, не вхожего в свет. При приближении оккупантов хозяин свернул скарб и съехал в подмосковную. Но вывез в спешке не всё – кучу добра закопал. Как раз здесь, в одном из трёх подземных коридоров, два из них ложные. Потом всё это засыпал и от тех, кто работал, избавился. Один из холопов, барский слуга, вроде как выжил, а когда супостаты нагрянули, к ним с доносом подался. Он здесь, наверху. Уже четырёх землекопов самолично угробил. Вчера «нас» мародёры в лесу отловили. И ещё есть на подмогу и смену. Французы спешат – их полку приказано завтра дальше…

— Падла! – ругнулся Кузя, – Теперь ясно, кто из нас свалку устроил! А ты, получается, тоже не при делах?

— Ну конечно! – лохматый тоскливо потупился, – Я рядом стояла, когда толпа набежала.

Сообразив, что сказано лишнее, наш собеседник, отжался в своё углубление.

— Вот те раз – баба!

— Не баба, а девушка, – с достоинством поправили из темноты.

— Хоть не бабушка! – пребывая под впечатлением, хохотнул Кузя, – Чё ж сразу нам не сказала?

— А мне знать откуда, кто вы такие? Пока поняла…

— Ну? Готовы мешки? – рявкнули сверху, – Подавай, не то на живых поменяю!!

— Падла! – злобно процедил сквозь свои щербины Кузя, а в ответ прокричал, – Айн момент! Сейчас подадим!.. В общем так, – он решительно поманил нас к себе, – Мы в глюке, бояться реально нам нечего. А чтобы всё это дерьмо поскорей прекратить, наоборот, нужно на сбой в программе нарваться. Я знаю как. Вы со мной?

Мы вместе с не бабой в теле лохматого парня согласно кивнули.

Дальше был триллер из элементов дурного боевика, позорного ужастика и жалкой комедии. Мы залезли в мешки, прихватив с собой по дюжине хороших камней, крикнули «Подаём!» и подёргали за верёвки. Как и предполагалось, у колодца располагался ворот на конской тяге. Нас плавно потянуло наверх. Едва ощутив горизонтальную поверхность, почти одновременно мы повыскакивали из мешков, щурясь на солнце, определились с целью и открыли по ней шквальный огонь. При этом все трое орали, как недорезанные: я – «Ура!», мой товарищ – «За Отечество!», «За Сталина!» и «За девушку из Нагасаки!», а лохматое чудо на контратеноре или колоратурном сопрано (тут как посмотреть) создавало для нас изумительный акустический фон.

Психическая атака удалась на славу – публика испытала невиданный шок. Помню, где-то читал, что наши избегали приближаться к французам вовсе не из страха, а из-за нещадной вони. Дескать, с пищей у тех было крайне трудно, жрали, что попадалось, поголовно страдали дизентерией, потому, пока наступали, весь путь обдристали от Немана до Москвы. А потом жаловались, что война идёт не по правилам. Что туда, что обратно, когда их многострадальные задницы жучил мороз… Словом, готов объяснить нерасторопность попавшихся нам под руку супостатов вдруг образовавшейся тяжестью в их штанах. Перед тем они, кстати, на лужке мирно чай себе попивали. Попили.

Что до атаки как таковой – виктории, собственно, не ожидалось. Расчёт был как раз на то, что нас гарантированно уничтожат, а не повяжут-побьют и снова засунут в колодец. Так и случилось. Оправившись от первоначального шока, изрядно покалеченные камнями французы похватали ружья, зарядили и открыли стрельбу на верное поражение. Наш план сработал. Не сработал он только в одном: Кузя горел страстью для упоения души хорошенько приласкать ту самую «падлу», которая продалась захватчикам и посмела не фильтровать базар в общении лично с ним. Не сложилось, потому что местный русскоязычный народ кучковался не в створе баталии.

…Реинкарнация была ожидаема, но результат омрачён. Бывает так – в самый нужный момент тебя замыкает, не можешь анализировать простейших вещей, в чистый лист превращаешься. Это как, например, вдруг забыть текст на сцене или вообще обнулиться в понимании, зачем на неё взгромоздился. Да, мне снова стало трудно дышать и во рту ощущение песка появилось. Однако вместо того, чтобы хоть что-то сделать, я бессмысленно замер. В итоге…

Песок был реален. Старания его выплюнуть ни к чему не приводили. Пришла светлая мысль повернуться… Всё повторилось один к одному: властный окрик «Копать!», звук вонзившейся рядом лопаты, расползание тел, вид из колодца на облака и те же друзья по несчастью. А те же??

— Кузя? – неуверенно произнёс я.

Тот взглянул на меня и, обнаружив отсутствие нескольких передних зубов, скривился, будто что-то кислое в горле застряло. А лохматый, так же как в первый раз, чувствительно вздрогнул. Оба мы повернулись к нему и, не сговариваясь, как на допросе, суровым хором спросили:

— Баба?

— Не баба, а дддевушка! – ответ прозвучал с обидой.

— Прости, – устыдившись, проблеял я, – Мы хотели только убедиться…

— Да ладно. Я поняла. Сама сомневалась, что вы – это вы. Проехали.

А Кузя звучно шлёпнул пятернёй по стриженой голове и горестно простонал:

— Мать моя, лысая резина! Опять в ёлочку угодил! Что за фича в этой долбаной ихнемарке!

— Растерялись, – озвучил я собственный вывод, – Нужно было сразу толкаться, а не погоду у моря ждать. Я тоже дважды в одну историю попадал, но там, помнится, ситуация поменялась, поэтому дежавю и не вышло. А тот же состав – из-за плотнячка в свалке.

— За групповуху понятно. Остальное не факт, – вздохнув, возразил Кузя, – Здесь всегда попадаешь в момент, когда чувак, которого ты коснулся, совершает какую-то мерзость. Глазами тогдашних людей тебе как бы показывают, какая он сволота, чего натворил – вот в чём фишка. То есть именно этой самой мерзостью просвещается каждый, и столько раз, сколько будет контактов.

— Хочешь сказать, во всём остальном наш мерзавец – святоша?

Кузя агрессивно размял кисти рук.

— Хочу сказать, ему можно предъявить немерено, – он скрипнул имеющимися зубами, – Но почему сейчас замкнулось на одно, не врублюсь.

Лохматый девушка (ну а как назвать это чудо?) слушал наш разговор молча и с нескрываемым интересом. Наверное, он уже догадался, что мы не такие, как все.

— А ты о чём думаешь? – спросил я, вовлекая его в беседу.

Ответила безусловно женщина:

— О том, каково было тем, сквозь кого мы глядим.

— Каково, каково, – пробурчал Кузя, – До смерти минуты считали…

Он не договорил, так как сверху полетели кожаные мешки. Мы снова отжались к стенкам колодца и услышали грозную команду копать. Избегая каменного обстрела, которого удостоились в прошлый раз, все трое принялись заново изображать работу. Молчали, думая каждый своё.

Так продолжалось до тех пор, пока наверху не закурлыкали на инъязе. Мы переглянулись.

— Переводить надо? – хмуро спросила лохматый.

Я понимающе отвернулся, а мой товарищ нехотя предложил:

— Разве что то, чего раньше не слышали… – он тронул меня за плечо и понизил голос, – Смоленск – это ведь перед Бородино! Может, придумаем что, замутим обгон через двойную сплошную, подадимся к Кутузову? Глянем, как всё свершилось на самом деле. А что? Интересно же! Там героически и помрём.

Пришлось напрячь память.

— Кутузов прибудет к войскам в Царево-Займище, оно дальше, а до Бородино ещё дней десять считай. За это время намыкаемся – пожалеем, что раньше не сдохли.

— Обидно.

Мда. Я впервые видел в Кузе ребёнка. Наверное, это наивное счастье в каждом из нас сидит.

— Лучше сосредоточься и выкапывай камни. Дождёмся подъёма мешков и всё повторим. Просто на выходе из этого глюка нужно не тормозить. Газовать нужно – понимаешь? По полной.

Конечно же, он понимал…

— Эй, землекопы, – спустя несколько минут, позвала нас лохматый, – Вам всё ещё любопытно, что здесь происходит?

— Есть новости?

— Есть…

Новости и в самом деле оказались любопытными. Клад помещика-оригинала был не менее оригинален. (Иначе зачем бы он так понадобился французам?) Помимо дорогих, но, по существу, обычных вещей, он включал в себя огромное собрание книг, имеющих антикварную ценность уже для тех времён. Речь идёт в том числе о манускриптах и свитках чуть ли не запредельной давности. Упоминались, к примеру, Тит Ливий и Полибий. В этом месте я присвистнул, потому что более половины их трудов считается навсегда утерянной для потомков. Выяснилось, что это цветочки. Русский помещик-провинциал и античная литература – с чего бы? А с того, что нелюдимый барин владел частью знаменитой Либереи! Той самой библиотеки Ивана Грозного, о существовании которой в принципе давно идут споры в научной и не очень среде.

Словом, новости ошарашили не на шутку. И мы безусловно зависли б на ней ещё, если бы сверху знакомо не рявкнули:

— Ну? Готовы мешки? Подавай, не то на живых поменяю!!

Скорее машинально, чем осознанно, прихватив с собой камни, мы опять попрыгали по кулям. В процессе успели опомниться и согласовать действия, чтобы сработать не хуже прежнего и на выходе из видения не лопухнуться по новой.

— Слышь, трансвестит, – попутно напомнил лохматому Кузя, – Ты только потише визжи, второй раз такого психа не вынесу.

— Как получится…

Дальше, собственно, состоялся ремейк недавнего триллера. Фарс миновал – всё было серьёзно, как в первый раз на премьере: неожиданное появление, безумные крики, шквальный огонь по ошпарившемуся чаем врагу и запоздалые ответные выстрелы, завершившие этот сюжет в полном соответствии с планом генштаба. Я только заметил, что мой товарищ запустил пару камней в сторону предполагаемого виновника нашей истории, но оценить результат его залпа уже не сумел.

8.

Другое дело результат изменения тактики – он был налицо. На все три лица (с полным набором зубов), когда мы стремительно раскатились от места толкучки в разные стороны. В темноте их было не разглядеть, но выражения интуитивно угадывались. Толпа уже унеслась, тип, заваливший нас, барский слуга и предатель, тоже. Вокруг – лес, впереди – дорога. В общем, можно было спокойно подниматься, переводить дыхание и расходиться по надобностям.

Брезгливо отряхиваясь, Кузя обратился к нашему невольному спутнику, который, в свою очередь, оправлял на себе наряд, похожий на форменный, с шапочкой:

— Тебя как зовут-то, сирена?

В ответ послышался истинно женский голос:

— Селена.

— Недурно. А ну, покажись.

— Здесь? – смешок, – Только не прикасайся!

Предупреждение не лишено было смысла.

— Ещё чего – лишнюю ходку мотать! Осточертело… А сюда сказилась за что? Небось, невинных сограждан визгом пытала?

— Нет, сок разносила. Я стюардесса.

— Разбились?

— Взорвались. Американцы нас сбили ракетой над океаном. Какой-то психованный генерал… Что и как я уже тут узнавала.

— Жесть! Только странно, почему мы об этом не в курсе.

— А я сюда попала из 2050-го. По календарю лет на 30 моложе вас.

Завидев, как одеревенел мой товарищ, я буднично похлопал его по плечу.

— Ну и что. Ну из будущего. Что такого? Палач же предупреждал! Давай-ка лучше отсюда пойдём. Мне дорого время.

Стоило помнить, что время, затраченное на видения, здесь, в реальности не отражалось никак, за миг пролетало. То есть, отсутствуя там сколько угодно, ты его тут совсем не теряешь. Однако ко мне вернулись мысли об Анне, тревожные, беспокойные. Они гнали вперёд. Наверняка и она нахваталась ужасных историй и, как молодая городская девчонка, пережила их куда тяжелее меня. А Вова разве поможет? Этот скользкий индюк уже показал, на что способен, за чьи интересы радел и чего ему надо. Хотя, безусловно, вопросы ещё оставались.

После краткого обмена мнениями на месте столкновения с бегущей толпой, мы продолжили путь к коридору втроём. С какой стороны ни смотри, установившийся контакт с гостьей из будущего, которая так достойно повела себя в непростой ситуации, прерывать было жаль. Ей с нами, видимо, тоже. Только я теперь шёл впереди, а мои спутники – за активной беседой – сзади. Зато при желании слушать их было легко.

Кузю снедало любопытство по части лет, от настоящего отдалённых, и если он не форсировал эту тему, то лишь потому, что постоянно отвлекали другие. В частности, вскрылось общее знакомство с монахом, который указал нам направление от озера. Оказалось, он вот-вот ждал возврата (или ухода?) в какую-то лучшую жизнь. Мол, отмолил. И он такой не один. Кроме того, здесь травмировать, умертвить никого невозможно, как и самоубиться. Потом таких снова встречаешь, один к одному. Также подтвердилось сообщение Жила о ковчегах. Дескать, их вправду много, и непонятно по какой причине люди порой перемещаются между ними. Формат ковчега прост: огромный мрачный «парк» с коридором, вокруг действительно только звёзды.

Впрочем, Селена сама здесь недавно, ещё многое не поняла и – надо же – наивно надеялась просветиться у нас. Грехи, косяки… Есть конечно. У кого их нет? Машина времени… Тоже о ней думала, очень надеется, ищет приметы, пока не нашла. Скорее склоняется к версии, которую не готова озвучить… Но больше всего её поразил факт, что мы от всех отличаемся, то есть других «читаем», а наоборот ни в какую. Словно бы экскурсанты. А на вопрос, откуда взялась и куда шла, удивила ответом: стояла, ревела. Кузя ей не поверил.

— Да ну! Я людей вижу насквозь. В тебе стержень – дай бог в мужиках такой примечать.

— Не уверена. Но… это от папы. Мама так говорила. Она его очень любила. Сама добилась, хотела от него ребёночка... Вспоминала, какой он был кремень.

— Не всё то, что кремень – мужчина. А почему был?

— Ну как? У него ведь своя семья – жена, сын, всё такое. Потом уже развёлся, куда-то уехал. Я только на фото его и видела.

— Какой необычный сюжет! Несчастные дети, бабы, страдающие за то, что они бабы, и унесённый вдаль вольным ветром мужик.

— Всё не так. Он был богат, всех нас обеспечил, ни в чём не нуждались. Мы с братом дружны, претензий к отцу никаких.

— О кей. С таким-то папашей могла б жить в раю. Что ж в стюардессы подалась?

— Из упрямства. Я же – в него! – знакомый смешок, – Просто он сам не любил летать и маму просил, чтоб я выбрала любую профессию, лишь бы в воздух не поднималась. Вот я из вредности и...

За разговором преодолели последний участок пути по «заповеднику» и, наконец, добрались до коридора. Здесь, на свету мой товарищ в полной мере смог оценить внешний вид собеседницы. Да и я, что таить греха. Оба остались довольны, потому что ожидали увидеть кого угодно, вплоть до мужеподобной пацанки, только не писаную красавицу. Хотя, если бы рассуждали здраво, помнили, что в небо девчонок не радующих глаз не берут. На Селене был форменный трёхцветный костюм с бэйджем, галстуком и шапочкой, скрывающей большую часть волос. Она тоже внимательно нас рассмотрела…

Главный вопрос – куда теперь нужно свернуть: налево или направо – вначале всерьёз озадачил, а после решился без особых проблем. Решил его Кузя. Посредством бесцеремонного допроса на языке ненормальных глухонемых узренных сидящими у ближайшего иллюминатора туземцев, молодых близнецов наружности древней, княжеской, заграничной, богатой. Допрос вышел настолько темпераментный, что у туземцев на время высохли слёзы и, мне показалось, на лицах даже улыбки мелькнули. Глядя на них, я вспомнил о телефоне, в который можно было вставить батарею, и пожалел о несделанных вовремя снимках. Увы, не до того было ни раньше, ни теперь.

А вот Селену как подменили. В отличие от близнецов, она вдруг наоборот посмурнела, потеряла интерес к беседам и погрузилась в себя. Мы с Кузей отнесли этот перепад настроения к следствиям местной специфики, не стали донимать расспросами и набрались терпения. Хорошо уже то, что боевая стюардесса нас по-прежнему не покидала. Хотя… С одной стороны, ей, как и всем, тут абсолютно нечего делать, а мы для неё безопасны и необычны, но с другой, всё равно странновато... Особенно был тому рад мой товарищ. Стюардесса его заметно задела, заставила проявлять интерес.

Меня же вперёд подгоняли свои причины. Как раз потому, излишне сосредоточенный, я не вовремя подзабыл, чем здесь чреваты контакты, и случайно коснулся плечом бредущего в ту же сторону пешехода. Эффект не заставил себя ждать…

У тамошнего меня была мерзкая круглая ряха, реденький рыжий волос и толстый живот. На вид – лет 18 или около того. Одет вроде бы прилично и современно, но на затылке торчала, на мой взгляд, позорная, когда она у мужчин, косичка с резинкой, а на жирной шее – татуировка, не менее отталкивающая, когда она на виду хоть у кого. (В данном случае – рисунок мишени.) Словом, зрелище, от которого хотелось лишиться зрения. Всё это я разглядел в зеркальном отражении, обнаружив себя внутри кабинки для переодевания, какие размещаются в салонах одежды. Но примерял обновку не я. Несмотря на присутствие наблюдателя и его габариты, рядом повышала самооценку тощая, как швабра, девица в дырчатой, как тряпка на швабре, кофте. Она тёрлась об меня всеми своими сучками и напрашивалась на восторг.

Ни о каком восторге с моей стороны нельзя было вести речи, тем более что в собственной пухлой руке я увидел маркер, а на стене – безобразную и совершенно бесстыдную мазню на откровенную тему. В детстве порой мы все хулиганим на грани, однако этот вид самовыражения мне претил. Так уж родители воспитали. Взирая на подобное «творчество» современных ему подростков (да и многих дельцов от «искусства» постарше), отец выводил неоригинальную, но убедительную теорию будущей деградации хомо сапиенс. Дескать, наскальные рисунки пещерных жителей свидетельствовали о расцвете их интеллекта, а теперь всё идёт с точностью наоборот.

— Чё скис? Не катит? – вопросила Швабра и взялась менять на себе тряпку.

Не успел я открыть рот, в кабинку беззастенчиво заглянула голова какого-то чрезвычайно озабоченного шкета и скороговоркой изрекла новость, долженствующую, по-видимому, привести меня в очередной восторг:

— Тимон, Пумба! Вы здесь? Айда на пятак! Там все уже! Лось вычислил крысу!

Лось, вычисляющий крысу – это сильно. Слегка обескураженный поведением представителей фауны, я поддался магнетизму пацанёнка и шагнул с ним за шторку.

— Тимон, ты куда? – потерянно пронудили из кабинки, – Подожди, я с тобой!

Итак, кто есть кто из названных, теперь вроде ясно. Остальное ещё предстояло узнать. Поскольку же пацанёнка ветром сдуло, основным источником информации становилась девица, она же Швабра, она же Пумба, она же, насколько я понял, тимоновский антураж и интимный партнёр.

Признаться, в сравнении с трагедией 100-летней давности и 200-летней давности триллером, обстоятельства нового видения вселяли осторожный оптимизм. Всё-таки речь шла о современности или близко к тому. Взирать на людское паскудство, оно, конечно, тягостно применительно к любой эпохе, но в привычных интерьерах чувствуешь себя уверенней, что говорить. Опять же, никто не грозится тебя расстрелять, камнями забить или проткнуть вилами, вокруг мирный город, обычный народ, на дворе светлый день. В общем, нашёлся повод воспрять духом.

Я дождался своей Швабры, которая тут же повисла на руке, принялась безостановочно трындеть и, сама о том не догадываясь, послужила превосходным навигатором. Таким образом мы покинули торговый ряд, вышли на улицу и отправились прямиком куда надо. Шагать было тяжело, непривычно – сильно мешал живот… Путём наводящих, тщательно продуманных вопросов удалось выяснить, что под пятаком подразумевалась традиционная площадка для сбора местной шоблы, спаянной неформальными правилами и интересами, как везде «на районе» это обычно бывает. Однако чем меньше оставалось идти, тем больше я настораживался, а в итоге вовсе напрягся.

Это был мой район! Мало того, в памяти всплыли подробности именно этого дня, реально произошедшие лет десять назад, когда я ходил в старшеклассниках. За давностью события всё виделось тем же и одновременно не тем, но ошибка в догадке исключалась в принципе.

Вот справа мой дом, панельная пятиэтажка с пристройкой под какую-то контору. За забором слева – старое здание почты. Между ними проход во двор. Посреди него кочегарка с высокой трубой без изрядного количества скоб, залезть на которую до того, как спалят чьи-то родители, считалось геройством, одним из пропусков в клуб «братанов». Рядом, сквозь кордон тополей и кустарника – проезд в стихийное гаражное гетто. Там, в одном из глухих закутков, куда ещё надо знать, как пробраться – святая святых, квартальная «стрелка» нашей лихой шантрапы. Туда сейчас и пришли.

— О, вот и Тимон! – встретили нас, – Пумба, давайте туда…

Всё было как в тот самый день, только теперь пугающе ярче.

Здесь собрались десятка под три мальцов и подростков обоего пола, в основном пацанов. Кто сидел, кто стоял, кто держал шухер на крышах гаражей, окаймляющих площадку. В центре жался спиной к будто бы растущей из земли наклонной бетонной плите щуплый мальчишка в шортах и порванной на плече футболке. Его влажное лицо выражало печальную готовность принять ни больше ни меньше справедливую смерть. Возле него стоял тот самый Лось, что вычислил крысу. Рядом с ним – старший, вступивший в ранг вожака после ареста прежнего «бригадира». Старший деловито изложил обстоятельства общего сбора, степень вины подсудимого, а также напомнил правила и понятия. Стали выбирать экзекутора…

А я, как загипнотизированный, не сводил взгляда с одного из массовки. Потому что не мог иначе. Потому что объектом наблюдения был настоящий… я. Мне было лет 15. В спортивном трико и сланцах, поджарый, внешне спокойный и равнодушный, тогдашний оригинал меня отстранённо глазел на ворон и жевал травинку. Казалось, происходящее его не касается, и когда позовут, этот парнишка отмахнётся, найдёт причину, попросит назначить другого. Но нет. Я-то уж точно знал, что за этим последует.

— Шила! – объявил старший, – Народ доверил наказать крысу тебе.

Дальнейшее не отличалось от реальности ни на йоту. По установленным правилам, перед казнью несчастному дали последнее слово. Слегка дрожащим голосом тот повторил, что сдавать никого не собирался, что не выдержал пресса ментов из-за мамани (её, мол, пригрозили выгнать с работы), что виноват и пощады не ждёт. После этого мой оригинал стал его избивать, вначале размеренно, с паузами, выбирая места, а потом дико, страшно и беспощадно. Очень скоро жертва была не в силах подняться, а её лицо потеряло черты.

Казалось, более мерзкого зрелища мне в жизни видеть не доводилось. Тот мальчик, конечно, остался жив, его и не убивали, потом только долго лежал в больнице, и мы с ним даже мирно общались, но… Передо мной сейчас была тварь, и этой тварью был я. Сам. Лично. На такое спокойно смотреть и при этом спокойно дышать не дано никому. Понимая, что ровным счётом ничего не изменить, однако не в силах как прежде оставаться на месте, я – Тимон – уронил Швабру с колена и кинулся на себя – юного Шилова. Оригинал с размаху впечатал ещё горячий, красный от крови кулак прямёхонько в татуировку на моей рыхлой шее…

— Паха, кончай, приходи в себя…. Если сейчас не очухаешься, найду мастака Жила и попрошу отрубить твою голову. Всё равно, кроме меня, она никому не нужна, согласись, дружище.

Я с трудом разлепил веки. В глаза ударил свет коридорной лампы.

— Тебе-то она зачем?

— Зарисую на добрую память. Или сделаю чучело и буду пугать Тимона.

— Что??

Я окончательно пришёл в себя. Кузя сидел рядом и пытался сдержать улыбку. Возле него, беспокойно теребя галстук, стояла стюардесса.

— Как ты узнал?

— Было несложно, – мой товарищ выдержал эффектную паузу, – Когда вы с этим перцем зацепились, я ему влепил пинка, а когда ты не сразу очнулся, добавил. В общем, всё про него узнал – конченый извращенец! И между прочим, портил фасады дрянной мазнёй. Я таких малевичей ненавижу.

— Значит, ты видел меня…

— Нет. Но как он кое-кого боится, в курсе.

Я облегчённо выдохнул. Знать, что кто-то явился свидетелем совершения тобой низкого поступка, ужасно. Не менее ужасно пребывать там, где такое возможно. Если, конечно, дано прочувствовать эту самую низость. «Астронавты», раз за разом обнажающие собственную бесчеловечность друг перед другом, и вправду должны здесь испытывать муки совести. Жуткое место.

— Искали?

Все трое мы повернулись на голос и увидели знакомого палача. Огромный, как монстр, он возник будто бы из ниоткуда.

— Да не особо, – буркнул, вставая на ноги, Кузя, – Трудно представить, что тебя кто-то может искать.

— Ну почему – сплошь и рядом. Особенно самоубийцы, – монстр выкатил-закатил массивную нижнюю губу, печально посмотрел вдаль и продолжил с акцентом, – Думаю, вы тут уже нагулялись. Пора прощаться.

— Дудки! – категорично возразил я, поднимаясь.

— Молодё-ё-ёжь, – знакомо протянул древний португалец, – Что за «дудки» такие?

— Отказ. Я без Анны отсюда ни шагу.

— Так и она без тебя. И твой друг. И её парень… Только вместе, иначе никак. Кстати, давно уже вас дожидаются.

— Где? – подхватился я.

— Ну так пойдём...

Пока палач разворачивал огромное тело и делал первые тяжёлые шаги, я стал свидетелем прощания своих спутников. Стюардесса отказалась дальше идти, а Кузя почему-то не хотел просто так с ней расстаться. Запал, не запал – трудно было понять, но что-то явно его держало, как, впрочем, какое-то время обоих. И он, и она мялись, не зная, что друг другу сказать – вот такая неловкая ситуация. В итоге Селена отважилась первой, однако от волнения спросила полную чепуху.

— «Дудки» – я знаю. А что такое «фича» и «ёлочка»?

Вспомнился эмоциональный спич моего товарища, когда мы угодили в земельный колодец. Наверное, можно было рассмеяться, но Кузя воспринял этот вопрос удачным способом миновать робость и, наконец, распрощаться.

— Непонятка в автокомпе и транспортный накопитель. Как-то так… Ну, ты это… – помялся он, – Может, кто знает, свидимся?.. Береги себя, Лунная.

— И ты. До свидания… Кузя.

Последние слова дались ей непросто – вроде сказаны были с улыбкой, но на щёки капнули слёзы, пробежали чуть-чуть и застыли, будто чтоб отдышаться перед прыжком. Я счёл нужным отвернуться. В жизни точно есть случаи, которые, как их ни скрывают, обязаны стать известными многим. Однако есть и такие, когда лучше в сторону отойти и заняться своими делами. Чьи-то ресницы дрожат, дыхание рвётся и сердце, как птица, бьётся – иногда не тебе и не из-за тебя.

…Выяснилось, пройти нужно было совсем немного. За очередным иллюминатором с теперь казавшейся невероятно правдоподобной панорамой бесчисленных звёзд Жил убавил шаг и указал мясистым пальцем вперёд, на ближайшую дверь в ряду ей подобных.

— Ваши друзья уже там. Идите. Моя миссия завершена.

Словно в подтверждение его слов за дверью показалась знакомая медсестричка в искусительском наряде. Завидев нас, она грустно улыбнулась, отступила назад и сделала приглашающий жест. Мы покорно просочились мимо неё в палату, точно такую же, в которой я пришёл в себя здесь. Стол у стены, ещё один маленький на колёсах, вертящийся стул и несколько коек. На двух из них мирно спали наши «друзья». Во всяком случае, выглядели они именно спящими.

— И чо? – разведя руки, недоумённо спросил Кузя неизвестно кого.

Я, в свою очередь, направился к Анне, но палач за нашими спинами возвестил:

— Не стоит умножать сущность без необходимости. «Бритва Оккама», если хотите.

А медсестра, потупив взор и напомнив о своём лаконизме, любезно перевела:

— Просто ложитесь и всё.

— И чо! – повторил с нажимом мой резкий товарищ.

Палач флегматично пожал могучими плечами.

— Вернётесь домой.

Известие, говоря очень мягко, обескуражило. Хотелось подробностей, ясности, ответов на кучу «как так» и новых «и чо», но оба мы были настолько удивлены происходящим, что не решились выставить себя ни излишне продуманными, ни недоумками, и побрели к свободным койкам как под гипнозом. Памятуя манеру общения медсестрички, я лишь решил напоследок съязвить.

— Лечь – это значит, принять горизонтальное положение, верно?

— Верно, – спокойно ответила она, уточнив ценнейшую деталь, – На горизонтальной поверхности, – и плотно закрыла дверь.

Какое-то время мы лежали с открытыми глазами, молчали и разглядывали потолок. Потом его стала заволакивать серая дымка.

— Космос, ковчег… – пробормотал я, – Знаешь, Юр, по-моему, нам не всё или неправду сказали.

— Там нет Луны. А небо без Луны – не небо!

Вначале наивно подумалось, это сказал вдохновлённый художник. Чуть позже дошло – нет, отозвался простой человек.

9.

Очнуться в сером тумане, плотном, густом, как на дне водоёма, та ещё неожиданность. Нужно выплыть, а понятия не имеешь куда. Что б ни предпринял, вокруг однородная непроглядная пустота, и трудно осмыслить, кого сам из себя представляешь. Наверно, такое чувствуют существа, ещё не осознавшие, что позади мгновение их рождения. А что впереди? Хорошо, хоть внизу ощущается горизонтальная поверхность – привет медсестричке. Ага, что к чему вспоминаем…

Как это водится, прозрение ослепляет с яркостью молнии. Или пронзает как боль, когда тебе в ногу впивается чей-то острый каблук. Вспомнишь и то, чего не было. На сей раз каблук был не острый, но вполне реальный, и принадлежал он знакомой персоне, именуемой, мать её за ногу, Вова. Отправив персону вперёд в свободный полёт, я размял отдавленную стопу и огляделся. Мы были в прихожей кузиной хаты. Её хозяин и Анна стояли по сторонам от меня, а позади медленно прикрылась дверь, за которой клубился серый туман. Общий ступор разрядил всемогущий Бэтман, вписавшийся головой в самодельную вешалку с обувницей.

— Ну, ты мне ещё мебель тут будешь ломать! – проворчал Кузя и первым направился вглубь квартиры.

Не поднимавшая глаз и полностью погружённая в себя Анна тихо прошла за ним.

— Анечка! Аня, я здесь! – обозначился Вова, барахтавшийся среди упавших с вешалки плащей и зонтов, а также обуви, щёток и тюбиков с кремом. Не дождавшись ответа от девушки и завидев меня, он злобно прищурился, – Ты толкнул что ли?

— Не понравилось? Проваливай или не вякай, а то добавлю.

Наблюдая за ним, я нарочно не двигался с места. Бэтман с опаской покосился мне за спину на входную дверь, вздрогнул от испуга, что его туда выгонят снова, после чего недовольно фыркнул и отправился, нет – гордо проследовал в комнату. Я вошёл туда последним.

Картина Репина «Приплыли». Будто никуда отсюда и не выходили, хотя по моим ощущениям должно было пройти уже, как минимум, с четверть суток. Вообще-то картина называлась не «Приплыли», а «Монахи. Не туда заехали», и нарисовал её не Репин, а Соловьёв, просто на экспозиции единственная работа одного затерялась среди шедевров другого. Но, разумеется, не в этом дело. Дело в том, что за окном по-прежнему стояла стена мрака, а на столе в сковородке дымилась жареная картошка. Мало того, обнимая свой посох и как ни в чём не бывало, на одном из стульев восседал Харитон. Сидел и хитро разглядывал нас своими утопленными в бездну морщин глазами. А мы, столпившиеся у входа в гостиную, как стадо угрюмых баранов – на него.

Первым опять же среагировал Кузя. Со свойственным ему пренебрежением к ситуациям, обстоятельства которых неоднозначны, мой товарищ завёл старую пластинку:

— «Он капитан, и родина его – Марсель,

Он обожает споры, шум и драки,

Он курит трубку, пьет крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.» При этом всё с тою же внешней невозмутимостью он подошёл к столу, уселся, наколол на вилку жарёху, плеснул себе водки, после чего выпил, крякнул, закусил и, жуя, изрёк:

— Ну, рассказывай.

Старик едва заметно улыбнулся.

— С какого места? В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…

Анну повело. Я успел подхватить её с одной стороны, с другой подсуетился Вова. Мы неловко, но бережно провели девушку по вороху кузиных рисунков и усадили на диван. Бэтман тут же пристроился возле неё и приобнял, давая мне лично понять, что это пространство занято. Не очень-то и хотелось! Душа просила как раз обратное, однако мозги сейчас были заняты другим. Я прошёл к столу, сел рядом с Кузей и воззрился на примолкшего Харитошу.

— Больно долгим ожидается твой рассказ. Нам бы покороче.

— А покороче вы и так всё должны понять. Чего ж тут неясного!

— Много чего. Например, главное – где мы были.

— Мы были в Аду, – абсолютно безмятежно заявил мой товарищ, плеснув себе водки ещё.

— Ну, не совсем, – старик пригладил ладонью седую, как пепел, бороду, – Представления у людей так сумбурны…

— Не, а что? – Кузя указал подбородком на стол перед собой, – Сковородка во тьме, вокруг безнадёга, сонмы грешников бродят в горьких соплях.

— Подожди, – осадил его я, – Старик не ответил.

Харитоша увёл взгляд на свой посох.

— Да что отвечать… Ад, не Ад, а больше как к нему сени, по-вашему. Народ, что мучится там, ещё не ведает истинных мук. Хотя страдает не крохотно, сами видели. Это потом их по двум главным «комнатам» расселяют. В общем, кто помер, туда попадают все.

— Или помрёт, – не то спросил, не то уточнил задумчиво Кузя.

— Я ж сказал – все. Там ваше время без разницы.

— Ну и зачем?

Я обернулся назад, так как вопрос исходил от Анны. Прозвучал он с претензией, как если б спросили: «Что же вы делаете, ироды?!» Девушка выглядела измождённой до крайности.

— Эт не ко мне, – качнул головой старик, – А вот «почему» – не секрет. Спокон веку люди творят безобразия. Кто больше, кто меньше, кого ни возьми. Да хоть вас.

— Даже если просто бросил не там окурок? – без видимого интереса осведомился Кузя.

— Даже.

— Всё относительно! – подал голос Вова, – Нормы поведения в обществе, критерии нравственности, этика и мораль зависят от принадлежности к конкретной эпохе и от пребывания на конкретной территории. То, что когда-то и где-то вызывало или вызывает неприятие, вполне может считаться приличным здесь и сейчас. И наоборот. Так что я не согласен!

— Бог с тобой, человек, – вздохнул Харитон, – Ему твоё несогласие…

Он многозначительно не договорил, а я высказал, что хотел:

— Ты б не орал тут, оратор. Предательство – грех всегда и везде.

— Какое преда… – с возмущением начал было всемогущий Бэтман, но наткнулся на мой взгляд и счёл более безопасным апеллировать к подруге, подсаживаясь ближе к ней, – Не слушай его, Анечка. Этот невежда несёт полный бред.

Девушка отшатнулась. Мне показалось или между ними «там» что-то произошло?

— Короче! – возвестил Кузя, – Что придуриваться – всё понятно. Непонятно только, какого хрена я, как проклятый, должен вечно стыдиться перед (к примеру!) обиженной бабкой, которой когда-то в башмак угодил мой бычок. Ну попал и попал. Не нарочно же. Извинился опять же. Разбежались и хай бы ей до меня, а мне до неё... Вот, мы с Пахой там напоролись на перца, за понюшку переметнувшегося к супостатам. Он с их помощью нас, то есть зрителей как бы, угробил. Мне он до фонаря. Так и я ему должен быть тоже! С какого пейзажа при встрече со мной этот перец обязан, как лох, каждый раз убиваться, гореть от стыда или корчиться в страхе?

Харитон выдержал паузу, поставил локоть на стол и наклонился поближе.

— А если ты бросил окурок в родную бабушку? Как тебе это, любезный?

— Что городишь, старик?

— Что слышал. В том ковчеге все – ваши родичи. Все абсолютно. Каждый!

В комнате повисла жуткая тишина, аж зазвенел тонкой стрункой воздух.

— Братья, сватья, отцы и деды, предки с глубоких веков, – рассказчик ещё больше надвинулся на стол, – Дети и внуки. Женщины тоже. Про всяких братьев-сестёр говорил? Посчитай за тысячи лет сколько их будет. И все друг про друга всё знают, всё из того, что каждый с радостью бы утаил или, как страшный сон, забыть постарался, потому что самому вспоминать, мягко сказать, неуютно. Да ладно бы чей окурок в кого прилетел или в мыслях хулу ему кликали, хоть оно тоже паскудство. А когда твой дед погибает от коварной руки твоего же отца, которым, не зная о том, ты гордился всю жизнь с горшка до погоста – каково убийце глядеть в глаза своей жертве или прозревшему сыну?

— Постой, – я опешил, – Хочешь сказать, тот выродок из 20-х годов, что при мне умертвил всю семью – мой собственный предок?!

Старик расслабился, сел как прежде.

— У тебя в роду по прямой через раз все Павлы да Николаи. Вот и думай, чьими глазами эпизод подноготной узнал, Шилов Павел, сын Николая.

Я потерял на время дар речи. А вскоре его лишился и мой товарищ.

— Дела-а-а, – протянул Кузя, – Интересно, что б мы узнали, если б коснулись той стюардессы...

— Для начала ты бы узнал, что она – твоя дочь.

— ?!!

— Будущая. Что тут такого?

Действительно.

Вероятно, публичные откровения Харитона касательно присутствующих лиц, в том числе пикантного свойства, на этом бы не ограничились. Предвосхищая их, размахивая всемогущими руками-крыльями, с дивана суетливо подскочил Бэтман и принялся в чём-то нас всех горячо убеждать. Но я его почти не слышал. Разум отказывался принимать за правду событие, свидетелем которого довелось оказаться в ковчеге. Такие подробности не каждый день узнаёшь, и узнав, вряд ли бесстрастным останешься.

С историей своего рода я практически незнаком. По мужской линии – так, крупицы не далее третьего поколения. Отец был единственным источником этих крупиц, но сам с рассказами не навязывался, а я, оболтус, занятый вечно собой, на них не очень-то и настаивал. Потребность быть в курсе далёкого прошлого нашей фамилии появилась слишком поздно, отец к тому времени умер. К месту сказать, вместе с сожалением об упущенном я тогда испытал серьёзные угрызения совести. Ведь мог же и должен был проявить любопытство, а он наверняка его от меня ждал, хорошо себе представлял, чем стоит с сыном родным поделиться. Увы, в юности не хватает мозгов осознать, что их от души предлагает нам старость.

Что было до деда – где жили, чем занимались – для меня как поверхность Венеры под облаками. Осколок о Шилове, работавшем в середине позапрошлого века на извозе с графитового рудника в Сибири у какого-то делового француза (Алибера, кажись), за сведения не считается. Дед же, мой полный тёзка, прошёл Отечественную пехотой, трудился шахтёром и тихо скончался, когда ещё здравствовал СССР. Получалось, я был в его теле. Получалось, ребёнком он видел своими глазами, как дядька покончил со всей семьёй. Получалось, он тогда выжил в сарае, стерпел боль от вил, схоронился, как мать наказала, и как-то спасся потом. И наконец, получалось, убийце вправду не светит покой.

А древний атлет – он тоже мой прадед? Монах у озера, зловещая тётка с банками на лотке, всё тот же предатель из 1812 года… Похабник Тимон – он родственник мне?! Но если Кузя и Анна с этим продуманным типом были там же, где я, и видели каждый своё… Харитон, значит, прав – в далёких веках у нас общие предки. В принципе, чему удивляться, искать хитрый подвох – нас всех породили когда-то конкретный Адам и не менее конкретная Ева.

— …прекратить! – уловил я нервную лекцию Вовы, – Вы не можете нас тут больше держать! Все всё поняли, мы не умерли, экскурсия вышла занятной. Спасибо! Но это дело не нашего ума и уж конечно не нашего желания. Какой-то учёный изобрёл способ заглянуть за пределы жизни, узнать там от умерших, что было и будет. Так пусть дальше с этим разбираются специалисты. Они, кстати, ждут. А мы ждём покоя! Нужно немедленно вернуть нас в наш мир, пока людям не стало хуже, – взмах рукой в сторону Анны, – и они не скончались взаправду. Кто в курсе, как это сделать? Что вы сидите?

Харитон взглянул на меня. Я его понял отлично.

— Но, парень, не шурши. Сделаешь это, когда я уйду, а то ничего не выйдет.

— Как скажешь. Только открой секрет. Жил, медсестричка – они не как остальные, верно?

— Кто такой Вирджил – какой же секрет!

Опираясь на посох, старик поднялся из-за стола.

— Жил, Вирджил… по-португальски Виржилиу… – пробормотала Анна, – Вергилий!

— Мать честная! – вырвалось у меня, – Так где тогда побывал Данте?

— Он же поэт, – подал голос, до сих пор утопавший в собственных думах Кузя, – Эти фантазёры… Поэты, писатели – один хрен. Понапишут всякую лабуду, а ты типа должен проникнуться и поверить, сказать «Ах!» и пустить слезу или, там, лопнуть от смеха. А кто-то ещё восторженные отзывы дарит…

— Хватит тянуть! – взвизгнул Вова.

— Сядь!!! – заорал на него Кузя.

Заорал так, что Бэтман Всемогущий продемонстрировал трюк из арсенала настоящего супермена – кузнечиком аж за диван запрыгнул. Анна при этом даже не шелохнулась.

— Сдаётся, старик, – сказал я, поворачиваясь к Харитону, – в твоём имени две буковки лишние.

Но его в комнате уже не оказалось, и моя догадка повисла в воздухе. Седой гость ушёл тихо и незаметно, как и пришёл. Что ж, на этом благодарим, как говорится.

Оставалось сделать простейшее действие. Под прицелом напряжённых взглядов троих присутствующих я залез в карман, нащупал флэшку и выложил на стол перед собой.

— Нас сейчас арестуют? – спросила вдруг Анна.

В этот раз впервые мы посмотрели друг на друга одновременно, я в пол оборота, она исподлобья. Требовалось сказать что-нибудь светлое, ободряющее, но такие слова ничего бы не стоили. Там, снаружи отнюдь не друзья, ожидать от них добрых улыбок и хлеб-соль на цветном рушнике наивно.

— Конечно, – признался я, – Если мирно сдадимся. Если не мирно – тоже. Лично мне идти на поклон не по нраву, так что…

— Ты слышала? – ожил за диваном Бэтман, – Этот авантюрист хочет сопротивляться. Только глупец может идти против государства!

— …так что, – хладнокровно продолжил я, – решай сама, с кем тебе по пути.

— Есть гарантия, что твой путь снимет проблему?

— Есть гарантия, что мне не придётся стыдиться.

— В общем, так, – снова встрял Вова. Он решительно сел возле Анны, по-хозяйски обнял её за плечи и деловым тоном объявил, – Можете поступать, как вздумается. Очень скоро поймёте, что безрассудство – не повод для подвига, а синоним дурости. А мы с Анечкой намерены вернуться к нормальной жизни! Хочу заметить, дорогая…

Он что-то зашептал девушке на ухо, и я невольно к ним присмотрелся. Воля как раз настаивала отвернуться, проявить безразличие, но проиграла. За противоположную сторону не скажу, а в чувствах мужчины к женщине есть нечто фатальное, необоримое. Невзирая на логику, планы, резоны и самые крепкие доводы разума, они с тобой делают, что хотят.

Спрятав руки под коленями, девушка глядела на свои ноги, внимательно слушала Бэтмана и всё-таки держалась от него отстранённо, будто чего опасалась. Это еще больше добавляло магнетизма для взгляда. Однако пришлось отвлечься: Кузя наклонился поближе и тихо сказал:

— Наверх не беги – там у них стопудово всё схвачено, отловят как зайца, уши в натяг бантиком под ж…й завяжут – хрен пукнешь. Ныряй лучше к соседу справа. Он запойный, аккурат с пятницы в астрале и как обычно двери не запер. Найдёшь, где сховаться.

— А ты?

— Вспомни Селену. Уверен, свидимся. А пока, – мой товарищ поправил что-то в своём рукаве, – Предъявлю им права собственности на недвижимость. Полный пакет. Мне терять нечего.

— Можно подумать, мне теперь есть что терять, – хмыкнул я.

— Есть! – кузина пятерня прижала мою руку с флэшкой к столешнице, и сам он посмотрел так, что дальнейшие разговоры показались ненужными.

Разговор на диване, видимо, тоже себя исчерпал. Двое сидели там в напряжении, будто рассорились, но всё-таки рядом.

— А что фиалка? – спросил я Анну, – Солнца ждёт?

Девушка ответила, не поднимая головы:

— Лучше уже не будет, а разница в худшем не тронет, поэтому… Всё имеет свой смысл, Паша.

Ну, всё так всё.

Я воткнул флэшку в компьютер.

НАВЕРХ