М.В. Гуминенко. "Доктор Живаго": поэтичность распада и крушения

Пастернак велик тем, что в своём романе создал портрет целой эпохи. Люди в этом портрете не важны, они - как дрова в печи: вот они есть, а вот их уже нет, дали свой свет, или тепло, или дым - и исчезли, рассыпались. Все, даже главный персонаж, именем которого названо произведение - только дрова в некой "исторической печи", которую изобразил автор.

Читая роман Пастернака, сперва ещё пытаешься разобраться и запомнить, кто есть кто, но очень быстро перестаёшь это делать. В контексте "Доктора Живаго" можно не акцентировать на персонажах, даже если автор даёт имя, фамилию, должность, возраст, фрагменты биографии. Можно не путаться во всех этих людях, просто не обращать на них внимания, относиться к ним, как к тем самым дровам в печи, или, например, как к снегу, который так любит описывать пастернак.

Люди - как снежная позёмка. Их метёт, и красиво, чарующе метёт, или наоборот, страшно, уныло, зловеще - в любом случае, очень образно. Но вот они улетают куда-то - и больше не возвращаются. И поэтому не нужно забивать себе голову именами персонажей, и даже какими-то важными моментами их биографий. Нужно принимать их как общий фон. Мало ли, что у кого-то есть имя, отчество и фамилия. Его один раз упомянули, и наверняка он вообще больше никогда не появится на страницах романа. Это - стиль Пастернака, потому что прозу он пишет точно так же, как стихи, а в стихах его самое важное - это образы, ассоциации, чувства, а вовсе не конкретные люди.

Читаешь роман - и перед тобой встаёт бесконечная вереница описаний, аналогий, множество людей, пространные, иногда очень подробные биографии персонажей, которые появляются и исчезают, иногда не успев сказать двух фраз, а порой не выговорив и одного-единственного слова. Иногда идут неспешные, и такие же пространные диалоги о чём-то очень важном - и ни о чём одновременно. К людям, которые участвуют в этих диалогах, автор больше уже не возвращается до конца произведения. Или возвращается, но читателю невозможно бывает вспомнить, что это за человек, и что именно он произносил. Да это и не важно. Какая разница? Если очень хочется понять, кто что сказал, или кто что сделал, надо взять тетрадку и старательно выписать, желательно в алфавитном порядке, все фамилии, имена и реплики. Но разве это нужно, когда имеешь дело с романом "Доктор Живаго"?

Иногда среди всего этого хаоса, созданного Пастернаком, возникают отдельные лица, которым, как кажется, нужно придавать особое значение, как тот же мифический Павел Антипов, муж Лары - студент, солдат, сменивший фамилию каратель, который за пару-тройку своих появлений на страницах романа точно так же не говорит ничего особо замечательного или запоминающегося, и под конец не находит ничего лучшего, как застрелиться.

То же можно сказать и про женщин. Они чуть более конкретны, но возможно, о них автор пишет подробнее, потому что они - жертвы, усугубленные жертвы своего времени. Хотя и у них нет ни целостных характеров, ни определённой судьбы, они точно так же влиты в общее русло, протекают мимо читателя смутными образами, не заставляя ни сочувствовать, ни осуждать себя. Вообще все персонажи Пастернака вызывают прежде всего недоумение. По крайней мере, если попытаться разобраться в каждом отдельном персонаже. Но если воспринимать всё повествование в целом и не пытаться выделить в этом потоке отдельные лица - картина становится гораздо более образная, понятная и чёткая. Становится понятно, почему люди вдруг сходят с ума, и начинают жить так, как они жили в то время, которое описывает Пастернак. И это время, и это "тронувшееся с катушек" общество Пастернак живописует смелыми мазками, рваными и неровными, но создающими целостную картину, если только отойти от частностей, сделать несколько шагов "назад", подальше от конкретных людей (не личностей, личностями они и не являются вовсе) - и тогда увидишь, что создано великое, воистину глобальное, эпохальное произведение!

Но вернёмся к художественным приёмам Пастернака как писателя (даже если поверить в то, что он - прозаик, очень трудно). Куда образнее, чем люди, у него описываются природные явления, отдельно взятые места - городки, улицы, деревеньки, военные лагеря. Возможно, в написании Пастернака это происходит потому, что они существуют помимо людей. Например, природа, которая не подчиняется людям, идёт снег или дождь, зиму сменяет весна - и это то, что в отличие от людей - вечно в этом нашем, материальном мире. Точно так же как улочки и города - они не вечны, но куда более устойчивы, их труднее "убить", вычеркнуть, разрушить, чем человеческие жизни. А люди - они не важны. На фоне той России, которая разваливается на части и собирается заново, как уродливое создание доктора Франкенштейна, кажется, что люди даже и не нужны вовсе. Их судьбы ужасающе плачевны, каждый из них в любой момент может исчезнуть не потому, что совершил что-то ужасное и заслужил кары, и даже не потому, что у него личные враги, которые жаждут конкретно его крови. Исчезают люди потому, что на данный момент разлагается всё общество. Все убивают всех, нет ни человечности, ни чести, ни совести, ни порядочности. И так можно сказать о любом персонаже, в том числе и о главных героях, которыми, вроде как, можно назвать доктора Живаго, Лару Антипову, ещё парочку более-менее проработанных образов. Но и о них автор не создаёт какого-то конкретного впечатления, как о личностях. С трудом можно догадаться об их характерах, а уж понять мотивы их поступков попросту невозможно. Наверное, как в стихах: каждый читатель должен сам довоображать себе мотивы, причины того,что они делают. Но и это совершенно не важно в произведении. Книга не об этих персонажах, не о личностях, а об обществе в целом, которое составляет единый организм, сошедший с ума, и почему-то решивший уничтожить себя самого. Это похоже на аутоимунное заболевание, которое быстро распространяется внутри тела, достигает мозга, разрушает тысячи и миллионы нервных клеток - и хотя тело всё ещё как-то живёт, мозг уже уничтожен. Хуже того - уже нет души в этом теле. Ничего не объединяет больше разлагающийся труп, который хоть формально и не является ещё трупом, потому что некоторые органы продолжают работать - но это тело уже не является человеком, этот народ уже не является обществом.

Хочу повториться: Пастернак - не писатель, не прозаик во всяком случае. И одновременно - он гениальный писатель и прозаик. Если его целью было - создать картину разваливающегося мира - он своего достиг. Хотя в каждой фразе его произведения - лишь недостатки, которые можно перечислять до бесконечности. Стиль его изложения путанный, обрывочный, диалоги и философствования персонажей - "ни о чём". Описания сперва притягивают разнообразием аналогий и образностью, но очень быстро начинают отталкивать, потому что от них устаёшь и они не близки ни уму, ни сердцу, они утомляют - и хочется проскользить глазами по страницам, не задерживаясь, чтобы ненароком не увязнуть в этой тягомотине.

Любовь персонажей - не более чем животная страсть, непонятная, а на фоне тех событий, которые описывает Пастернак, и совершенно бессмысленная. Но и это закономерно, ведь автору было не важно само чувство, о котором он пишет, ему важно показать, что и здесь, в казалось бы прекрасном, объединяющем людей чувстве любви, уже нет смысла, а есть лишь то же самое разрушение, что и везде. И любовь в распадающемся теле без души может существовать только в виде остаточных инстинктов. Даже любовь к детям - и та извращена: женщина готова жертвовать собственным ребёнком ради того, чтобы быть рядом с любовником, который ничего кроме животного удовлетворения похоти не в состоянии ей дать.

Всё извращено, всё смешалось, нет ничего святого, ничего по-настоящему ценного. А ведь в начале ХХ века интеллигентные, образованные люди так приветствовали революцию, что готовы были сами пасть под её жерновами ради какого-то никому неведомого "светлого будущего". И они получили - террор, убийства ради убийств, голод, разруху и разложение общества.

Но описания у Пастернака хороши, особенно в первой части романа. Вы только вслушайтесь, произнесите эти фразы вслух - и увидите в них стихи, увидите картину!

"На больших остановках пассажиры как угорелые бегом бросались в буфет, и садящееся солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги и светило под колеса вагонов".

"Кровь казалась не его кровью, вытекшею из него, а приставшим посторонним придатком, пластырем, или брызгом присохшей грязи, или мокрым березовым листком".

Или вот эта картинка, так верно подмеченная, данная тонко чувствующим настроение психологом (в хорошем смысле этого слова):

"Когда они спрыгивали на полотно, разминались, рвали цветы и делали легкую пробежку, у всех было такое чувство, будто местность возникла только что благодаря остановке, и болотистого луга с кочками, широкой реки и красивого дома с церковью на высоком противоположном берегу не было бы на свете, не случись несчастия".

А прислушайтесь к этому:

"Порывы ветра терзали побеги дикого винограда, которыми была увита одна из террас. Ветер как бы хотел вырвать растение целиком, поднимал на воздух, встряхивал на весу и брезгливо кидал вниз, как дырявое рубище".

Помните, в стихах Пастернака: "И падали два башмачка со стуком на пол..." Подобная образность стихов присутствует в прозаических описаниях - и если это не полениться прочитать, пропеть - тогда ощущение причастности к картине будет полным! Почтите, как Пастернак описывает женщину после родов:

"Поднятая к потолку выше, чем это бывает с обыкновенными смертными, Тоня тонула в парах выстраданного, она как бы дымилась от изнеможения. Тоня возвышалась посреди палаты, как высилась бы среди бухты только что причаленная и разгруженная барка, совершающая переходы через море смерти к материку жизни с новыми душами, переселяющимися сюда неведомо откуда. Она только что произвела высадку одной такой души и теперь лежала на якоре, отдыхая всей пустотой своих облегченных боков. Вместе с ней отдыхали ее надломленные и натруженные снасти и обшивка, и ее забвение, ее угасшая память о том, где она недавно была, что переплыла и как причалила.

И так как никто не знал географии страны, под флагом которой она пришвартовалась, было неизвестно, на каком языке обратиться к ней".

А вот описания снегопада, которые у Пастернака встречаются много раз, и ни разу не повторяются:

"Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже утерял счет сделанным поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала разыгрываться метель, та метель, которая в открытом поле с визгом стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся.

Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались последние залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на мокрых мостовых и панелях".

А вот другой снегопад:

"Снег в безветренном воздухе валил гуще, чем накануне. Крупные мохнатые хлопья падали, ленясь, и невдалеке от земли как бы еще задерживались, словно колеблясь, ложиться ли им на землю, или нет".

А потом ещё лучше:

"Снегопад завешивал улицу до полу своим белым сползающим пологом, бахромчатые концы которого болтались и путались в ногах у пешеходов. так что пропадало ощущение движения и им казалось, что они топчутся на месте".

"Скоро их обогнал, весь в снегу, точно вывалянный в жидком тесте, извозчик порожняком на убеленной снегом кляче..."

"В таком отдалении казалось, что снежинки, почти не двигаясь, стоят в воздухе, медленно оседая в нем, как тонут в воде размокшие крошки хлеба, которым кормят рыбу".

"...фигуры, неотчетливые за дрожащею сеткою снега..."

"Между тем мимо растворенной вагонной дверцы вслед за будками и фонарями уже плыли станционные деревья, отягченные целыми пластами снега, который они как хлеб-соль протягивали на выпрямленных ветвях навстречу поезду"...

Снег - не единственное, что так образно описывает Пастернак. Всякое его описание - есть образ. И эти образы гораздо более зримые, чем люди, которых зачастую автор даже почти не описывает. Зачем? Они же - всего лишь фон происходящего. Парадокс состоит в том, что именно люди создали этот фон, но сами потерялись на нём.

Вот ещё описание:

"Опустившись до земли, солнце точь-в-точь как до несчастия, дотягивалось до печных изразцов, зажигало коричневым жаром кофейные обои и вешало на стену, как женскую шаль, тень березовых ветвей".

"По лесу разносился хриплый звон других пил, ходивших взад и вперед то в лад у всех, то вразнобой. Где-то далеко-далеко пробовал силы первый соловей. С еще более долгими перерывами свистал, точно продувая засоренную флейту, черный дрозд. Даже пар из паровозного клапана подымался к небу с певучей воркотнею, словно это было молоко, закипающее в детской на спиртовке".

Картины прекрасны, а время, в которое живут герои Пастернака - чудовищно. Но есть в произведении и важные, ключевые фразы, которые слегка приоткрывают суть того, что происходит с обществом. Например, вот эта (не важно, кто её произносит):

"По-моему философия должна быть скупою приправой к искусству и жизни. Заниматься ею одною так же странно, как есть один хрен".

Разве это не так? Россия из Золотого Века постепенно скатывается до неясных идей всякого рода нигилистов, которые как раз то и делают, что философствуют в отрыве от жизни, отвергая всё человеческое и ища нечто непременно новое и не важно, насколько нравственно оно будет. И всё общество, от низов до верхов, постепенно начинает потакать этим нигилистам, как у Тургенева в "Отцах и детях", где взрослый, серьёзный человек, Павел Петрович Кирсанов, опускается до споров с каким-то жалким Базаровым - нигилистом без идеалов, и даже без ясной цели в жизни, готовым лишь отрицать, но не могущим предложить ничего мало-мальски ценного взамен того, что он отвергает. Пустые философствования в отрыве от жизни - вот что такое нигилизм. И рано или поздно общество, заражённое этим нигилизмом, начинает разлагаться, потому что отвергло самое главное - душу. Без души тело - лишь труп, и больше ничего. Всё, на что способен труп - разлагаться. И каждый орган в трупе гниёт с разной скоростью, что-то быстрее, что-то медленнее, но с одинаковой степенью неотвратимости.

Интересные слова говорит в конце один герой. Самое любопытное в его речи состоит в том, что он произносит её уже в эпоху сталинизма, после 1937 года, во время Великой Отечественной Войны, то есть, оборачиваясь и глядя в ретроспективе на то, через что он сам, этот персонаж, и подобные ему прошли. Он говорит:

"Возьми ты это Блоковское "Мы, дети страшных лет России", и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалиптичны, а это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным, и дети - дети, и страхи страшны, вот в чем разница".

В отличие от одного отдельно взятого человеческого тела, в целом народе дух всё-таки может где-то затаиться и сохраниться. Наверное поэтому общество россиян не кануло в лету, не исчезло с лица земли, несмотря на весь тот ужас, который описывает Пастернак. Но понадобилось больше семидесяти лет, чтобы расплатиться за то, что произошло в начале XX века. Кто знает, может быть семьдесят лет - это символично, ибо все те люди, которые так жаждали разрушить "старую Россию", сами канули окончательно и безвозвратно. Нам же очень полезно почитать роман Пастернака, и постараться вникнуть в тот хаос, который лучше любого другого стройного повествования показывает, к чему приведёт новый отказ от извечных человеческих ценностей, от чести, совести, доброты - ради некой непонятной революции.

НАВЕРХ