В.И. Сергеевич
Древности русского права

СОДЕРЖАНИЕ

Глава первая. Княжеская дума

Состав и деятельность — Отношение к князю Московская дума — Состав — Нововведения Сильвестра и Адашева — Дума при Федоре Ивановиче, в междуцарствие и в XVII веке — Деятельность Думы — Судная боярская коллегия — Коллегия земских бояр — Расправная палата — Состав и ведомство

Глава вторая. Литература вопроса о старой Думе

Мнение Неволина — Боярская дума проф. Загоскина — Состав — Думные комиссии — Делопроизводство и ведомство — Боярская дума проф. Ключевского — Постоянное учреждение — Состав — Ведомство — Степень власти. Мнение проф. Владимирского-Буданова — Мнения иностранных ученых о соответствующих нашей Думе учреждениях Запада — Цёпфль и Вайц о совете германских королей — Гомершам Кокс об английском Государственном совете — Глассон о том же — Шеффнер о совете французских королей — Результаты сравнения

Глава третья. Духовенство

Отношение светской власти к духовной в Византии — Отношение светской власти к духовной на Руси — Превосходство священства над царством — Обязанность светской власти повиноваться духовной — Последствия неповиновения — Высокое положение духовных властей и монашества — Духовные власти блюдут мир — Князья обращаются к суду духовенства — Случаи столкновения духовной и светской власти до XVII века — Изменения в порядке назначения митрополитов — Учреждение патриаршества — Двоевластие — Борьба двух властей в XVII веке

Глава последняя. Литература вопроса об исторической роли духовенства

Заслуги духовенства — Его роль в создании единовластия — Мнение Соловьева — Неизвестного автора — Протоиерея Думитрашко — Профессора Знаменского — В создании новых взглядов на существо княжеской власти — Мнение Соловьева — Профессора Николаевского — Заимствование духовенством византийских идей — Мнение профессора Иконникова — Профессора Дьяконова — Мнение об отсутствии в нашей истории борьбы духовной власти со светской

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Княжеская дума

Существование Княжеской думы с древнейших времен нашей истории не подлежит ни малейшему сомнению. Памятники постоянно говорят о думе князей с мужами, боярами, духовенством, городскими старцами и т.д. Но как надо понимать эти свидетельства памятников? Была ли Княжеская дума постоянным учреждением, с более или менее определенным составом и компетенцией, или это только акт думания, действие советования князя с людьми, которым он доверяет?

В литературе господствует первое мнение; тем не менее справедливо только второе. Свидетельства источников до-московского времени очень немногочисленны, кратки и отрывочны. Этим, конечно, объясняется то, что они были поняты в привычном для нас смысле, а не в том особенном, который составляет характеристику древнего времени. Мы думаем, что цельное и последовательное объяснение всех дошедших до нас мест источников, относящихся к думе, возможно только с указанной нами второй точки зрения.

В наших древних памятниках слово "дума" употребляется в значении мысли, намерения, плана действия.

В Ипатьевской летописи читаем:

"Том же лете переступи крест Володимир Мьстиславич,: начашася слати к нему Чагровичи, Чекман и брат его, Тошмак, и Моначюк; Володимир же, рад быв думе их, и посла к Рагуйлови Добрыничю и к Михалеви, и к Завидови, являя им думу свою" (1169).

В пользу нашего понимания говорит и малая способность древнего времени к созданию такого искусственного учреждения как постоянный совет. Это было не в духе и не в средствах X, XI, XII, XIII веков. Но мы идем далее и полагаем возможным доказать, что это было не по плечу даже московскому времени. Москва все старое переделала на новое и положила начало единому и сильному государству; переделала она и княжескую думу, совершенно изменив отношение думцев к царю; но и она не создала учреждения в виде постоянного совета государева с определенным составом и компетенцией. Скажем более, московские государи не чувствовали в этом ни малейшей потребности. Они, как и их отдаленные предки, имели советников, а не совет.

В первые века нашей истории народ призывал князя, ему лично вручал он власть и знал только его. Князю, конечно, были нужны помощники и советники в делах управления; но это было дело его личных удобств. Можно ли допустить, что при той неустойчивости государственной жизни, какую наблюдаем в этой отдаленной древности, при частой смене князей и постоянном колебании состава окружающих их лиц было возможно прийти к мысли об учреждении постоянного совета? Полагаем, что это было и невозможно, а для князя и совершенно не нужно, ибо без всякой надобности стесняло бы его деятельность. Крайне неустойчивая почва древней государственной жизни была лишена необходимых условий для возникновения постоянного княжеского совета; цели же несложного управления того времени хорошо достигались и при наличности отдельных советников, или "думцев", недостатка в которых, конечно, не было.

Рассмотрим, насколько позволяют источники, деятельность этих древнейших советников, их состав и отношение к князю.

Первый вопрос, который здесь должен быть поставлен, заключается в следующем: был ли князь обязан иметь советников? Конечно, нет. Князь призывался народом, и деятельность его определялась "рядом", заключаемым непосредственно с народом. Мы не имеем никаких указаний на то, чтобы народ имел обыкновение ставить кого-либо между собою и князем в виде обязательных и постоянных его советников; наоборот, встречаем указания на то, что народ требовал личной деятельности князя, например, в отправлении правосудия и в предводительствовании войском. Но личных сил князя, конечно, было недостаточно не только для управления вообще, но даже и для дел правосудия, в частности. Вот отсюда и вытекает не обязанность князя иметь помощников, а фактическая в том необходимость; и далее: если эти помощники были вольные люди, а не рабы, то и необходимость совещаться с ними по всем делам, в которых они призывались оказать князю свое содействие.

Князь не был обязан с кем-либо советоваться, он советуется во всех тех случаях, когда находит это нужным и желательным, во всех остальных он действует один. Согласно с этим памятники говорят то о действиях князя с совета бояр, митрополита и т.д., то о действиях его без всякого совета. Иногда в такой разнородной обстановке появляются распоряжения совершенно однородные, и другой причины различия, кроме усмотрения князя, и указать нельзя.

В Русской правде есть свидетельства на законодательную деятельность князей без содействия какого-либо совета: так, Ярослав установил размер доходов вирников (Ак. 42) и смертную казнь раба за удар свободному мужу (Ак. 16; Тр. 58), а сыновья его заменили смертную казнь более легкими наказаниями. В княжеские договоры XII века вносилась статья о смертной казни дружинников за измену князю (Ипат. 1177), но никто, конечно, не будет утверждать, что княжеские договоры заключались не иначе, как с формального согласия какого-либо совета. От первой половины того же века имеются и две подлинных жалованных грамоты, данных разным церковным учреждениям без всякой думы с мужами или боярами. Мы имеем в виду грамоту Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю, в которой он жалует ему село Буйцы с данями, вирами, продажами и осенним полюдьем (АЭ. I. № 2), и грамоту князя Святослава новгородскому епископу, в которой он заменяет десятину от вир и продаж огульной суммой в 100 гривен (Владимирский-Буданов. Хрестоматия. I. 219).

Выдача жалованных грамот без думы с боярами и другими советниками, несмотря на то, что ими предоставлялись пожалованным очень важные права, была, надо полагать, весьма обыкновенным явлением в нашей древности. Это заключаем мы из того, что и Церковный устав Владимира Святого дан этим князем только по совещании с женой и детьми, а не с мужами. Оригинал устава до нас не дошел; мы имеем его в редакции, принадлежащей позднейшим составителям. Для нас чрезвычайно важно, что эти позднейшие составители не нашли нужным указать в своей подделке на участие думы. Если бы это участие составляло в их время (древнейшие рукописи устава находились уже в обращении в конце XIII века, а составлены были, конечно, ранее) общее правило, они не упустили бы упомянуть "о думе" с боярами, чтобы придать делу рук своих признак достоверности. Если они этого не делают, это ясный знак, что "дума бояр" не составляла необходимости даже в таких важных делах, как определение прав церкви. Понятно почему. Князь одаряет церковь десятиной из своего многоимения. Это его добрая воля. Предоставляя церкви суд в известных делах и ведомство некоторых лиц, он только отказывается от своих прав. Это опять его добрая воля. Он может все это сделать сам, никакие помощники ему здесь не нужны. Эти пожалования затрагивают лишь интересы его семьи, и с нею он совещается. Таким образом, важнейшие права нашей древней церкви получили свое бытие от личного усмотрения князя, без участия в этом деле Боярской думы. То же надо сказать и об уставе новгородской церкви Св. Иоанна на Опоках, данном Всеволодом. Подлинность дошедшей до нас редакции этой грамоты сомнительна, однако и составители этой редакции не нашли нужным упомянуть о Думе.

Но совершенно в таких же случаях князья нередко обращаются к "думе" со своими мужами. Так, та же Русская правда приводит распоряжения сыновей Ярослава о размере вир и порядке суда, принятые ими при участии мужей (Заг. 2-й ред. Пр.; 3-я ред. Пр. 4); точно так же при участии "думы" состоялось постановление Владимира Мономаха о процентах (Тр.48). Жалованная грамота Ростислава Мстиславича Смоленской епископии дана была по думе "с людми своими" (Доп. к АИ. I. № 4. 1150). Грамота Всеволода Новгородского о церковных судах, дошедшая до нас не в первоначальной своей редакции, упоминает о думе с боярами, сотскими и старостами. Церковный устав Ярослава говорит о думе князя с митрополитом.

Если совершенно однородные акты совершаются то князем единолично, то по думе с кем-либо, — это значит, что "дума" князя есть акт его доброй воли, а не обязанность.

Так как дела, подлежавшие решению князя, обнимали всю область управления и суда и по свойствам своим были очень различны, то понятно, что и советники, к которым князю приходилось обращаться, были также различны. Он совещается то со всею дружиной, то с некоторыми только ее членами, то с духовными лицами, то с людьми неслужилыми, то, наконец, и с теми, и с другими, и с третьими вместе. Кроме личного усмотрения князя, выбор советников обусловливался всякий раз особенностями случая.

Если дело шло о войне, князь советовался со всею дружиною. Это очень понятно. При господстве начала свободного отъезда дружине нельзя было приказывать. Если князь хотел, чтобы она приняла участие в предполагаемой войне, надо было заручиться ее согласием. Достаточное доказательство этого положения дает совещание со своими дружинами князей Владимира Мономаха и Святополка-Михаила по поводу войны с половцами. Первоначально обе дружины были против войны; Владимиру Мономаху пришлось убеждать их в необходимости начать военные действия (место приведено в т. 1 "Древностей". С. 410).

В делах суда князья ограничивались весьма небольшим числом советников. Надо полагать, что они приглашали в этих случаях только главнейших лиц, имевших дело с отправлением правосудия. Так, сыновья Ярослава, Изяслав, Святослав и Всеволод, в одном случае призывают пять советников, в другом — только трех; последнее совещание происходило после смерти Ярослава, когда все три князя были уже самостоятельными правителями; таким образом, на каждого князя приходится только по одному советнику. Владимир Мономах для решения вопроса о процентах созвал шесть советников. В этом числе было трое тысяцких: киевский, белгородский и переяславский, и Иванка Чудинович, муж князя Олега Святославича. Боярин князя Олега и двое иногородних тысяцких никак не могли принадлежать к составу постоянной Думы Владимира Мономаха, ибо не находились при нем. Надо думать, что они были призваны специально для этого совещания (Рус. пр. Заг. 2-й ред.; III. 4).

К обсуждению вопроса о вере князь Владимир призывает не только бояр своих, но и "старцев городских", т.е. людей неслужилых; вопрос касался всего населения и без его содействия не мог быть проведен, а потому и были призваны лучшие элементы населения, старцы градские. Но "старцы" приглашались Владимиром и в других случаях. Мы встречаем их на совещании, в котором решено было возвратиться к старой народной системе вир и продаж (Лавр. 996). Старцы градские, как люди неслужилые, не имели непосредственного отношения к отправлению княжеского суда, а потому приглашение их в данном случае объясняется не прямою их заинтересованностью делом правосудия, а добрым расположением князя к населению, лучших людей которого он желал привлечь к обсуждению вопросов законодательства.

В делах церкви главным советником князя является духовенство. Дошедшая до нас редакция Ярославова церковного устава говорит, что князь Ярослав дал этот устав, "сгадав" с митрополитом.

Но древнему времени не было свойственно принципиальное обособление разных предметов ведомства и лиц, их ведавших. Одно и то же лицо, пользуясь доверием князя, могло быть его советником по всем вопросам суда и управления. Вследствие этого духовные лица могли привлекаться к решению чисто светских вопросов, а светские — церковных.

Летописец под 997 г. говорит, что Владимир Мономах любил дружину и думал с нею "о строе земленем, и о ратех, и уставе земленем"; а вслед затем рассказывает о совещании того же князя с епископами, на основании которого он отверг виры и стал по византийскому примеру казнить смертью разбойников.

В 1128 г. игумен Андреевского монастыря, Григорий, пользовавшийся большим уважением современников, дал совет князю Мстиславу не исполнять договора, заключенного с князем черниговским. Совет этот был принят, хотя князь и раскаивался в течение всей своей жизни в нарушении клятвенного обещания. В 1166 г. вдова черниговского князя, Святослава, по совету епископа и лучших бояр мужа своего таит его смерть в течение целых трех дней до приезда сына умершего князя (Ипат.).

И наоборот, светские люди участвуют в решении вопросов, касающихся дел церкви.

Вышеупомянутый церковный устав новгородского князя Всеволода дан был по думе с владыкою, княгинею, боярами князя, сотскими и старостами новгородскими. Устав этот есть собственно жалованная грамота, в которой князь отказывается в пользу церкви от принадлежащих ему прав. Для такого отказа не нужна была ничья воля, кроме воли князя. Если он привлекает к этому делу значительное число участников, то, конечно, не потому, чтобы их согласие было необходимо, а для придания акту большей торжественности и гласности.

Так был разнообразен состав советников, которых князья привлекали в свою Думу. Мы имеем перед собой не учреждение, не думу, а думцев.

Хотя совещание с думцами и не составляло обязанности князя, но ввиду фактической необходимости в содействии князю окружавших его лиц оно была весьма обыкновенным явлением нашей древней жизни. Кто же были эти обыкновенные "думцы" князя? В большинстве случаев летопись называет их мужами и боярами; последнее выражение мало-помалу вытесняет первое. Вот несколько характерных мест источников:

"Гюрги князь поваби Вячеслава на стол Кыеву. Пришедшю же ему Кыеву, боляре размолвиша Гюргя и реша: "брату твоему Кыева не удержати, да не будет его тобе, ни тому". Гюргеви же послушавшю боляр..." (Лавр. 1150).

"И угодна бысть речь его (Мстислава Изяславича, возбудившего вопрос о войне с половцами) преже Богу, и всее братье, и мужем их..." (Ипат. 1170).

"Прислаша новгородци мужи свои ко Мьстиславу Ростиславичю, зовуче и Новугороду Великому. Он же нехотяше ити из Русской земли... прилежно бо тщашеться, хотя страдати от всего сердца за отцину свою, всегда бо на великая дела тсняся, размышливая с мужи своими, хотя исполнити отечьствие свое. Си размышливая вся во сердци своем, не хоте ити, но понудиша и братья своя и мужи свои, рекуче ему: "брате, аже зовут тя с честью, иди! А тамо ци не наша отчина?" Он же, послушав братьи своей и мужей своих, пойде..." (Ипат. 1178).

"Рюрик же сдума с братьею и с мужи своими" (1195).

"Роман же... дума с мужи своими" (1195).

"И реша ему (Даниилу Галицкому) бояре его: приими Луческ, зде ими князя их. Оному же отвещавшу: яко приходих зде молитву створити св. Николе, и не могу того створити" (1227).

То же и позднее. От второй половины XIV века имеем жалованную грамоту рязанского князя Олега; она дана по думе с владыкою и с бояры. Здесь находим и любопытное перечисление бояр:

"А бояре со мною были: Софоний Алтыкулачевичь, Семен Федоровичь, Микита Андреевичь, Тимошь Олександровичь, Манасея дядько, Юрьи окольничий, Юрьи чашьник. Семен Микитьичь с братьею, Павел Соробичь" (АИ. I. № 2).

В Рязани в XIV веке образовался уже значительный штат придворных чинов: в состав его входили дядьки, окольничие, чашники. Они, конечно, назначались из "мужей" или "бояр". Поэтому-то они и названы общим именем "бояр". Слово бояре в этом широком смысле употребляется и в московских памятниках даже XVII века (Древности. T. I. C. 405 и след.).

Княжие мужи и бояре составляют высший класс служилых людей, переднюю дружину князя. Эти лучшие служилые люди и суть обыкновенные думцы князя. Понятно почему. Давать советы могут только опытные в делах люди, а такими и были "старшие", или "передние мужи". Согласно этому нормальному порядку вещей, сложилось и общественное мнение относительно того, кто должен быть советником князя. Это должны быть пожилые, опытные люди, старые и верные слуги князя.

Владимир Мономах учит сыновей своих "чтить старых" и, следовательно, внимать их советам. Такое же наставление летописец влагает и в уста Великому князю Константину Всеволодовичу. Отпуская сыновей своих по городам, он сказал им, между прочим: "Имейте послушанье к старейшим вас, иже вас на добро учат" (Лавр. 1218). Добрые советы исходят от старцев, молодые же люди легко поддаются увлечениям, часто гибельным. А потому тот же начальный летописец, описывая братоубийственное княжение Святополка, восклицает: "Люте бо граду тому, в нем же князь ун, любяй вино пити с гусльми и с младыми светники" (1015).

Эта точка зрения удерживается в XIV веке и переходит в XV и XVI. Великий князь Семен Иванович советует своим братьям лихих людей не слушать, а слушать "отца нашего, владыки Алексея, такоже старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам" (Рум. собр. I. № 24, 1353). Дмитрий Иванович приказывает детям любить бояр и без воли их ничего не делать. А из последующего видно, что он разумеет старых бояр, на глазах которых он родился и вырос и при ревностном содействии которых царствовал (Воскр. 1389). Иосиф Волоцкий в послании к дмитровскому князю Юрию советует ему принять меры против голода, "обговорив с бояры, якоже подобаше" (Доп. к АИ. I. № 216. 1512). Это "подобающее" совещание с боярами людям XVI века представлялось старым обычаем. Берсень в беседе с Максимом Греком говорит: "Однако лутче старых обычаев держатися, и людей жалова-ти, и старых почитати" (АЭ. I. № 172. 1525). Берсень нашел нужным указать на этот старый обычай почтения к старым слугам и, следовательно, внимания к их советам, ввиду того, что Великий князь Василий Иванович, по его мнению, не соблюдал этого обычая.

Во всех приведенных местах речь идет о лицах, а не об учреждении, памятники говорят о думе с боярами, мужами, старцами, а не с советом в более или менее определенном и постоянном составе.

Но "думцев" избирает сам князь и, вследствие этого, состав их определяется его пониманием окружающего, которое, в свою очередь, определяется вкусами князя, его привычками, способностями и т.д. Вследствие этого действительный состав думцев того или другого князя мог очень отступать от общепринятого. Летопись записала несколько таких случаев. О последних годах княжения Всеволода Ярославича летописец говорит:

"И нача любити смысл уных, свет створя с ними. Си же начата заводити и негодовати дружины своея первыя, и людем не доходити княже правды, начаша тиуни грабити, людий продавати, сему не ведущю в болезнех своих" (Лавр. 1093).

Черниговский князь Святослав решил воевать со Всеволодом Большое Гнездо, "сдумав с княгинею своею и с Кочкарем, милостьником своим, и не поведе сего мужем своим лепшим думы своея" (Ипат. 1180).

А были в древности и такие князья, которые вообще не любили никаких совещаний. О галицком князе Владимире летописец говорит: "Бе бо любезнив питию многому и думы не любяшеть с мужми своими" (Ипат. 1188).

В приведенных примерах наблюдаем крайнее сокращение числа думцев; а встречаются и такие случаи, когда князь привлекал на свою Думу не только "мужей", но дружину в широком смысле, а иногда и весь народ. Изяслав Мстиславич, задумав войну с дядею Юрием, призывает на совещание "бояры своя и всю дружину свою, кияне, рече им..." (Ипат. 1147). В том же году "Изяслав и Ростислав... начаста думати с мужи своими, и с дружиною, и с черными клобукы..." В первом случае целое вече превратилось в Княжую думу.

И во всех этих случаях мы имеем дело не с Думой, а с думцами, число которых колеблется от одного до нескольких сотен, смотря по обстоятельствам дела и вкусам князя.

Переходим к вопросу об отношении князя к его думцам.

Пока служба была вольная и князь не мог приказывать своим вольным слугам, думцы князя могли в значительной степени ограничивать его усмотрение. Князю надо было убеждать думцев в целесообразности своих намерений. Общее действие было возможно только тогда, когда думцы соглашались с князем. В противном случае князю приходилось отказываться от задуманного им действия. Пример этому дает вышеуказанное (с.334) совещание Святополка-Михаила и Владимира Мономаха по поводу войны с половцами.

Но эта зависимость князя от думцев была не безусловная. Князь не был обязан действовать только с согласия думцев. Он мог действовать и без всякой Думы. Если думцы не соглашались с мнением князя, он мог действовать и без них, на свой собственный страх, если, конечно, у него было достаточно для этого сил. Этим и объясняются свидетельства летописи о совещаниях то с одним милостником Кочкарем, то с младшими людьми помимо старейших и т.д. Так поступает и волынский князь Владимир Мстиславич. Он задумал напасть на племянника своего, киевского князя Изяслава, без совещания с дружиной. Когда он, наконец, сообщил боярам своим о принятом им решении, они отказались следовать за ним, говоря: "О собе еси, княже, замыслил; а не едем по тобе, мы того не ведали" (Ипат. 1169). Несмотря на этот отказ, легкомысленный князь выступил в поход и потерпел жестокую неудачу.

Князь мог действовать и помимо воли своих вольных слуг, но такой способ действия всегда представлял для него серьезные опасности. Служилые люди, мнением которых князь не дорожил, оставляли его и переходили к другому, у которого надеялись найти большее к себе внимание. Необходимым следствием такого ухода являлась слабость князя и упадок его власти.

Итак, хотя зависимость князя от вольных слуг и небезусловна, но все же она была довольно значительна, особенно в делах войны и мира. Положение князя в нашей древней истории было в значительной степени боевое. Военные вопросы стояли на первом плане, и для удачного их решения весьма было полезно усердное содействие вольных слуг. А для этого необходимо было щадить их самолюбие, а потому терпеливо выслушивать их мнения и ничего не предпринимать без их согласия. Эта зависимость князя была тем сильнее, чем большее число слуг требовалось привлечь к исполнению княжеской воли. В делах внутреннего управления и суда, где князья могли обходиться при помощи очень немногих рук и имели всю свободу выбора, она чувствовалась весьма слабо; в делах войны, всегда требовавших напряжения значительных сил, — очень сильно.

Вот и все, что источники дозволяют сказать о Думе князей домосковского времени. Это было не постоянное учреждение, а собрание доверенных и нужных лиц, с которыми князь желал обсудить какое-либо мероприятие. Состав этого собрания всегда зависел от усмотрения князя и состоял то из небольшого числа: 1, 2, 3 лиц, то включал в себе всю княжескую дружину, то, наконец, расширялся до целого веча. Различия эти зависели от особенностей случая, подлежавшего обсуждению, а главным образом от воли князя. Одни и те же вопросы войны обсуждаются то с одним милостником, то со всеми вольными слугами и целым вечем.

Эта Княжеская дума переходит и в Московскую Русь, медленно возникающую на развалинах Древней Руси. Но Москва все древнее переделывает на новое, переделала она и Думу княжескую.

Первая и существенная перемена произошла в изменении отношений думцев к московскому государю. Московские государи превратили вольных слуг в невольных и тем коренным образом изменили положение своих советников. С того момента, как право отъезда утратило свое практическое значение, думцы великих князей московских из вольных слуг, которые могли соглашаться с ними и не соглашаться, обратились в покорных исполнителей воли своих государей.

Вот первая и существенная перемена в положении государевых думцев объединенного Московского государства. Под влиянием этой перемены и должна была происходить дальнейшая перестройка Государевой думы в московское время. Характер ее вполне предопределяется зависимым положением служилых людей, которые призывались в Думу. На этой почве не могло развиться учреждение, имевшее хотя бы тень самостоятельности пред лицом государя.

Источники московского времени гораздо обильнее источников Древней Руси. Но и они кратки и отрывочны. Указов, определяющих состав, компетенцию и порядок деятельности Думы, не было издано. Все наши знания основываются на трудноуловимой практике.

Начнем с названия и состава. Но при этом необходимо сделать оговорку. Мы будем вести речь о Думе государевой, т.е. о собрании лиц, думающих с государем или хотя и без него, но по его особому на всякий раз приказу и для него, следовательно, действующих непременно в качестве государевых советников, а не самостоятельно и отдельно от государя. Предмет нашего исследования — Государева дума, а не высшее судебное или правительственное учреждение, действующее без государя в отведенной для него и более или менее самостоятельной сфере деятельности. Мы увидим далее, что в Москве возникло и такое самостоятельное учреждение, и будем иметь случай коснуться его особенностей и указать его различие от Думы. Мы увидим также, что Государева дума и это новое учреждение, обыкновенно, смешиваются, и свойства второго переносятся на первое, благодаря чему и получается возможность говорить о Государевой думе как о постоянном учреждении, с постоянным составом и компетенцией.

Как памятники удельного времени говорят о Думе князя с боярами, мужами и проч., а не о Думе князя в смысле постоянного учреждения, так и московские памятники не знают Государевой думы, а по-старому продолжают говорить о Думе с боярами. Эта терминология очень употребительна и встречается в разных применениях: то "царь сидит с бояры", то он выражает желание "поговорить с бояры", то "царь указывает, а бояре приговаривают", то "царь приговаривает с бояры", то доклад делается "царю и боярам" и т.д.

Кого означает во всех этих случаях слово "бояре"? Москва все старое переделывает на новое; но мы уже не раз видели, что она делает это с великою осторожностью, щадя старое и исподволь заменяя его новым; московские новшества не должны были резать ничьего слуха и глаза. Вот почему термин "бояре" живет и в XVII веке; но значит он далеко не то, что значил прежде. В домосковское время под боярами-думцами князя разумели лучших, старейших бояр, которым противополагались люди новые, молодые. В московское время этим старейшим боярам соответствуют, до некоторой степени, бояре введенные, составляющие высший класс московского боярства. Они ли думцы московских государей?

Хотя чин введенного боярина жаловался московскими государями, хотя в это звание они могли возводить и людей новых, но по общему правилу в звание введенного боярина возводились преимущественно члены именитейших фамилий. Если бы московские государи совещались только с ними, это значило бы, что они сами себя ограничили в выборе своих советников. К таким самоограничениям не были склонны и удельные князья домосковской Руси; тем менее могли себя ограничить московские государи. Но они пошли далее своих предшественников; удельные князья, совещаясь с "молодшими" людьми, нарушали этим общеустановившиеся понятия о княжеских думцах; московские государи совещание с мелкими людьми возвели в правило.

Московские великие князья не менее своих предшественников, удельных князей, нуждались в совещаниях с доверенными и опытными людьми. Эти совещания они регулируют созданием целого класса "думных" людей. В состав этого класса прежде всего входят бояре введенные. За ними идут другие крупные придворные чины: окольничие, дворецкие, кравчие и пр. Но состав государевых думцев не ограничивается этими высшими чинами, в их число вводятся и люди очень мелкие: дворяне и дьяки. Дворяне и дьяки, назначенные в число государевых думцев, носят наименование думных дворян и думных дьяков. Прилагательное "думный" не присоединяется к названию введенных бояр и других высших чинов, ибо они, как близкие и доверенные люди, исстари бывали думцами. Думное же свойство мелких людей есть новость, а потому к имени их и оказалось нужным прибавить это новое их качество.

Первое появление дворян в числе думных людей не может быть указано с точностью. Шереметевская боярская книга впервые упоминает о назначении дворян в Думу только под 1572 г. Но мы знаем, что она очень запаздывает. Памятники первой половины XVI века говорят уже о "детях боярских, которые живут в Думе". Древнейшее такое известие относится к 1517 г.* Слово "живут" употребляется в этих случаях в смысле"бывают", как в выражении "на свете всяко живет". Таким образом, уже в первой четверти XVI века мелкие чины входят в состав государевых думцев; а началось это, конечно, ранее 1517 г. Нововведение это можно относить к царствованию величайшего реформатора нашей древней жизни, Великого князя Ивана Васильевича III.

______________________

* Источники приведены в т. 1 "Древностей". С. 529 и след.

______________________

Еще труднее определить первое назначение дьяков в состав государевых думцев. Шереметевский сводный список в первый раз упоминает о таком назначении только под 1655 г. Но до нас дошли указания на дьяков, участников Боярской думы, от конца XVI века*. Далее этого свидетельства памятников, нам известные, не восходят. Но есть основание думать, что и думные дьяки могли появиться уже в царствование Ивана Васильевича III. Он ограничил единоличный суд бояр введенных и приказал им судить не иначе, как вместе с дьяками. Необходимым следствием этого предписания является то, что в половине XVI века мы встречаем дьяка в качестве постоянного члена существовавшей уже тогда судебной боярской коллегии**. Таким образом, с Ивана III дьяки по пятам следуют за боярами; где боярин, там и дьяк. Можно думать, что уже при Иване III дьяки "жили" в Думе. Прилагательное "думный" для обозначения дьяка-советника могло возникнуть позднее, но самое дело — приглашение дьяков в Думу — совершенно согласно с политикой Ивана III.

______________________

* Там же. С. 591-592.
**Там же. С. 579.

______________________

Дума московских государей, по общему правилу, не состоит из лучших только людей в старом смысле этого слова, в нее вводятся и маленькие люди, дворяне и дьяки; тем не менее вся совокупность государевых думцев и в XVII веке продолжает называться "боярами", так живуча старина! Но иногда смысл этого таинственного слова раскрывается, и памятники говорят о сиденьи царя с боярами, окольничими, думными дворянами, думными дьяками и ближними людьми*. Иногда же думными людьми называются одни думные дворяне и дьяки. В дворцовых разрядах под 1626 г., при описании приема шведского посла, записано:

"А при государе были в палате: бояре, и околничие, и думные люди, и стольники, и стряпчие, и дворяне... и дьяки в золоте..."

______________________

* Дворц. разр. III стол. 1095.

______________________

Под думными людьми здесь надо разуметь думных дворян и дьяков, но, конечно, не потому, чтобы они были государевыми думцами по преимуществу.

Такая неопределенность терминов, в силу которой часть может носить имя целого, свидетельствует не об одной неточности языка наших древних памятников, она говорит и о недостаточной выработанности и обособленности тех учреждений, о которых в них идет речь. Это сделается ясным из следующего.

Государевы думцы именуются то кратко "боярами", то пространно: "боярами, окольничими, думными дворянами и думными дьяками". Но эти же самые термины употребляются и для обозначения учреждений, весьма различных от Думы.

Памятники второй половины XVI века говорят о суде боярской коллегии*. Мы не можем с точностью утверждать, была ли это коллегия постоянная или она назначалась для каждого дела особо; но во всяком случае такую судную боярскую коллегию надо отличать от Государевой думы: она не думает с государем, а сама вершит предоставленные ее ведению дела. Несмотря на это существенное различие, коллегия эта, как и Дума государева, называется словом "бояре". В состав ее, как и в состав Думы, входят не одни бояре, но и думные дворяне и другие думные чины.

______________________

* Древности. T. I. С.475-77 и 579.

______________________

В памятниках XVII века этот боярский суд обозначается подробным перечислением всех входящих в его состав членов. В Уложении читаем:

"А боярам, и окольничим, и думным людем сидети в палате и, по государеву указу, всякия дела делати всем вместе (X. 2).

Или в указе 1676 г.:

"Великий государь указал боярам, и окольничим, и думным людем съезжаться в верх в первом часу и сидеть за делы"(ПСЗ. № 621).

Бояре и другие думные люди, обязанные съезжаться в определенный час и решать текущие дела в силу предоставленной им власти, представляют в этом случае не Думу государеву, а особое административно-судебное учреждение; тем не менее и они, как и Государева дума, обозначаются перечислением тех же думных чинов, это тоже бояре или: бояре, окольничие и думные чины.

Но тот же термин "бояре" усвояется и отдельным приказам; хотя в состав их входят и не одни думные чины, тем не менее приговорам приказов усвояется наименование "боярского приговора", как и приговорам Царской думы.

В 1628 г. приговор Поместного приказа назван "боярским приговором". В 1647 г. последовало по одному частному делу решение в судном Владимирском приказе, состоявшем из одного боярина, одного окольничего и двух дьяков. Выигравшая сторона просит дать ей правую грамоту "против суднаго дела и боярскаго приговора". В 1671 г. архимандрит Чудова монастыря просит великого государя пожаловать монастырь, приказать его спорное дело слушать своим государевым боярам. Государь пожаловал, приказал взнести это дело к своим "боярам, которым приказано Москву ведать". А Москву в это время ведал всего один боярин, кн. Григ.Сем. Куракин; товарищами же его были: окольничий кн. Ив.Сем. Барятинский, думный дворянин Ив.Афан. Прончищев, да двое думных дьяков: разрядный, Герас. Дохтуров, и стрелецкий, Лар. Иванов. Эти бояре приговорили по прежнему "боярскому приговору"; а этот прежний "боярский приговор" состоялся в Поместном приказе. В 1676 г. по указу великого государя "в Ответной палате перед бояры, перед князем Мих. Юр. Долгоруково с товарищи, чтены гостям договорныя жалованныя грамоты..." А князь Мих.Юр. Долгорукий ведал в это время Приказ Казанского дворца, товарищами же его были не бояре, даже не окольничие и не думные дворяне, а три дьяка*.

______________________

* А. до ю.б. I. № 72. II; Федотов-Чеховский. №№ 118 и 134. Дворц. разр. III стб. 1424; ср. 1415; Рум. собр. IV. № 105.

______________________

Итак, слова "бояре" и "боярский приговор" имели в Москве очень различное значение. Словом "бояре" обозначаются государевы думцы, высший суд и даже отдельные приказы, состоявшие из одного боярина и нескольких дьяков, даже недумных. Словами "боярский приговор" может быть назван приговор каждого из этих учреждений.

Но как бы ни была велика неопределенность древней терминологии и необособленность учреждений, все же московское время представляет некоторый шаг вперед в области организации высших установлений, а в числе их и Государевой думы. В Москве думные чины "сказываются", а это значит, что звание думного человека составляет постоянный признак введенного боярина, окольничего, думного дворянина и думного дьяка. Думный человек приглашается неслучайно на то или другое заседание Государевой думы, а в силу того, что он объявлен думцем царя. Отсюда легко прийти к заключению, что в Москве мы уже имеем дело не с думцами только, а с постоянным учреждением, состоящим из определенного числа членов. Так и думают все исследователи Боярской думы. Профессор Загоскин, перу которого принадлежит лучшее сочинение о Боярской думе, говорит о праве думных людей присутствовать в Государевой думе в силу своего положения*. Хотя этот вывод представляется довольно натуральным следствием наличности думных чинов, тем не менее есть достаточное основание сомневаться, чтобы московские думные люди имели по положению своему право принимать участие в решении государственных вопросов, занимавших московских государей. Такое право думных людей предполагает обязанность московских государей совещаться с ними, а наличность такой обязанности еще никем не была доказана. Думный чин свидетельствует не о праве думных людей давать советы царю, а о праве царя призвать в свою Думу не только бояр, но дворян и даже дьяков.

______________________

* Дума боярская. С. 46.

______________________

На долю московских князей выпала великая и трудная задача — создание Московского государства. Для этого были нужны люди. Надо было уметь привлекать их к себе. И московские государи умели это делать. Они щедро раздавали служилым людям земли и льготы и образовали преданный себе класс помещиков и вотчинников. Но не все можно было купить одной щедростью. Приходилось еще иметь дело с мнениями и привычками служилого класса. Их нельзя было игнорировать, к ним надо было относиться с некоторой долей уважения. Эти обычные мнения требовали, чтобы князья совещались со "старейшими". Но это уже опека, а опека стесняет. Надо было почтить "старейших" и дать дорогу "молодшим". Учреждение думных чинов счастливо разрешило эту трудную задачу. В бояре введенные назначаются члены именитых фамилий, которые, таким образом, составляют первые ряды государевых советников. Но к совету допускаются и мелкие люди. Эти мелкие люди остаются, однако, в мелких чинах дворян и дьяков, а потому и не задевают отеческой чести людей родовитых. Создание думных чинов — очень тонкая мера московских князей. Она дает свободу государям советоваться с кем им угодно, не оскорбляя родовой чести людей именитых, которые пользуются в Государевой думе первым местом и почетнейшим титулом боярина.

Мы подходим к вопросу о действительной роли думных людей и о действительном составе Государевой думы.

Московские князья не менее удельных могли всякие дела делать одни, не спрашивая ничьего совета. Они совещались с думными людьми только тогда, когда сами этого хотели. В этом отношении они были еще свободнее своих предшественников. Тем нужно было согласие вольных слуг, а потому им приходилось убеждать их; московские государи имеют дело с обязанными слугами, они приказывают им. Мы имеем массу единоличных актов московских государей по всем вопросам законодательства, суда и управления, в которых и речи нет о каком-либо совете.

Жалованные-льготные грамоты даются московскими князьями единолично, без упоминания о каком-либо боярском приговоре; жалованные-уставные точно так же; губные грамоты, таможенные, наказы воеводам — так же. А в этих грамотах все наше законодательство с первых годов возникновения Московского государства. Это, конечно, только старая домосковская практика.

То же надо сказать и о суде князя. Во всех жалованных грамотах, установляющих привилегированную подсудность, говорится: "Сужу аз, князь великий, или боярин мой введеный". Князь судит один, а если ему нельзя, вместо него судит боярин его введенный, тоже один.

Право князя все делать единолично не может подлежать ни малейшему сомнению и не нуждается ни в каких дальнейших доказательствах. Лишь для иллюстрации в лицах старой практики мы приведем, в порядке времени, несколько свидетельств источников.

В 1558 г. "боярин Ив. Анд. Булгаков приказал дьякам, Юрию Баженину да Василию Мелентьеву, а велел записать в тетрадь, памяти ради, что царь и великий князь приказал им, боярам, своим словом...". А далее следует государев указ о порядке обысков. В том же году последовал "государев приговор" о закладных вотчинах. В следующем году состоялся государев приказ казначеям о суде по кабалам. 15 октября 1560 г. государь слушал доклад о взыскании по кабалам и приказал казначеям выдавать несостоятельных должников головою до искупа, а продаваться им в полные холопы не дозволил*.

______________________

* АИ. I. № 154. IX, X, XII, XVI.

______________________

В 1607 г. последовал указ Василия Ивановича Шуйского о добровольных холопах*.

______________________

* АИ. II. №85.1.

______________________

15 января 1628 г. государю и Великому князю, Михаилу Федоровичу, и отцу его, великому государю, Святейшему Патриарху Филарету Никитичу, докладывали окольничий и два дьяка о разных вопросах по гражданскому судопроизводству, и по тому докладу государи дали свой указ. В следующем году последовал новый указ государей по докладу тех же лиц и по тем же вопросам и еще два указа одного Михаила Федоровича: первый из них был вызван просьбой людей черных сотен об облегчении их постойной повинности; мотив второго не виден, им предписывается Земскому приказу выдать извозчиков. В 1631 г., по докладу двух дьяков Разбойного приказа, последовал царский указ о лихо-ванных обысках и пытках и т.д.*.

______________________

* АИ. III. № 92. XII, XV, XVI, XXIII. № 168.

______________________

То же продолжается и в царствование Алексея Михайловича. Вот несколько его личных распоряжений, данных в 1675 г. В апреле, по докладу думного дьяка, государь приказывает "вершить" стрелецкую жену за то, что она убила своего мужа. В мае государь указал тому же думному дьяку произвести следствие в его государевом великом деле. В июне государь указал боярину Ар.Сер. Матвееву, по сыску и по расспросным речам, сослать в ссылку по разным городам жену стольника Мусина-Пушкина и др., а поместья их и вотчины отписать на себя, великого государя. В августе государь пожаловал князя Великого-Гагина, не велел думному дьяку разрядному посылать к нему межевщика до своего указу*.

______________________

* Дворц. разр. III. Стб. 1346, 1423, 1443, 1578.

______________________

Итак, думные люди не суть необходимые советники. Московские государи издают единолично своею властью всякого рода указы: законодательные, судебные и правительственные. Они совещаются только в тех случаях, когда находят это нужным; но совещаются они не с учреждением, а с такими думцами, которых пожелают привлечь в свою Думу.

Любопытные указания на думцев Великого князя Василия Дмитриевича находим в грамоте Эдигея. Ордынский князь упрекает московского государя за то, что он перестал слушать "старцов старых", что единственный его советник Иван Федорович Кошка. Этого Ив.Фед. Кошку, казначея, Эдигей называет "любовником князя и старейшиной", из слов которого и из думы великий князь не выступает. Эдигей очень этим недоволен, он советует князю "тако не делать, молодых не слушать, а собрать старейших своих бояр: Илью Ивановича, Петра Константиновича и Ивана Микитича и иных многих старцов и с ними думать добрую думу"*.

______________________

* Рум. собр. IV. №15. 1409.

______________________

Ни в порицаниях, ни в советах Эдигея и намека нет на думу в смысле учреждения. Василий Дмитриевич, как и его отдаленный предок Всеволод Ярославич, перестал советоваться со старцами и начал любить смысл юных советников и главным образом Ив.Фед.Кошки, по думе которого и стал действовать. Эдигей советует ему совещаться не с Думой, которая существует, а с известными старейшими боярами, имена которых и перечисляет. Речь идет о лицах, а не об учреждении.

В летописи под 1471 г. сохранилось описание Думы Великого князя Ивана Васильевича о походе на Новгород. Князю предстояло великое дело; летописец рассказывает, что мысль о войне с Новгородом вызвала слезы на глаза князя. С кем же он обдумывал этот важный шаг? Не с думой-учреждением, а с думцами, созванными на этот только случай.

"И много мыслив о сем (т.е. об измене новгородцев), и тако возвещает о сем отцу своему, митрополиту Филиппу, и матери своей, Великой княгине Марии, сущим у него бояром его, что поитти на Новгород ратию; они же, слышавше си, советуют ему, упование положив на Бозе, исплнити мысль свою над новгородцы за их неисправление и отступление" (Воскр.).

"Сущие при князе бояре" это, конечно, не Дума, а бояре, случайно оставшиеся при князе в этот момент и не находившиеся в каких-либо посылках; к ним князь присоединил митрополита и мать свою. Но это совещание, ввиду важности случая, оказалось недостаточным; за ним последовало другое, в котором приняли участие бояре, князья, все епископы и лучшие из служилых людей вообще. Оно так описано в летописи:

"И... князь велики розосла по всю братию свою, и по все епископы земли своея, и по князи, и по бояре свои, и по воеводы, и по вся воа своа; и якоже вси снидошася к нему, тогда всем взвещает мысль свою, что итти на Новгород ратию, понеже бо во всем измениша и никоея же правды обретеся в них нимала. Но поитти ли ныне на них или не пойти? понеже летнее уже время, а земля их многи воды имать около себе, и езера великие, и реки, и болота многи и зело непроходимы; а прежний велиции князи о то время на них не хаживали, а хто ходил, тот мнози люди истерял. И мысливше о том не мало ..." (Воскр.).

Первое совещание далеко не заключало в себе всех думцев, второе — далеко вышло за пределы думных людей. Все это объясняется особенностями случая, а не конституцией Думы. Князь желает совещаться, и на первый раз совещается с теми людьми, которые оказались под рукой. Но поход по времени года представлял большие трудности, оказалось нужным посовещаться со всеми людьми, знакомыми с делом; призвали воевод и воинов. Но ни первое, ни второе собрание не есть постоянная Дума; и то и другое собрано на случай. В постоянную Думу дело вовсе не было внесено по той простой причине, что такой Думы не было.

Василий Дмитриевич любил совещаться с одним советником, Ив.Фед. Кошкою; число обыкновенных советников его правнука, Великого князя Василия Ивановича, не превышает двух. Это известно из тайной беседы Берсеня Беклемишева с Максимом Греком. "А ныне деи, — говорил Берсень, — государь наш запершыся сам третей у постели всякия дела делает". Этот все решающий совет двух лиц у постели не был, конечно, советом Думы-учреждения, а был советом думцев, который мог состоять и из двух, и из трех, и из пяти лиц, смотря по желанию князя.

Образчик такой Думы дают последние дни жизни Василия Ивановича. Чувствуя приближение смерти, великий князь стал думать о том, как составить духовное завещание и кому поручить его исполнение.

Обсуждение такого чрезвычайного вопроса, конечно, не относится к текущим делам, разрешаемым в обыкновенном порядке управления. Как бы, однако, ни был этот вопрос важен и необычен, трудно думать, чтобы великий князь отступил в этом случае от обыкновенного порядка своих совещаний. Действительно, дошедший до нас довольно подробный рассказ летописи совершенно подтверждает и свидетельство Берсеня, и то, что мы уже знаем о совещаниях московских государей со своими думцами.

"Великий князь Василий Иванович, — читаем в Царственной книге, — пусти в думу к себе, к духовным грамотам, дворецкаго своего тверского, Ивана Юрьевича Шигону, и дьяка своего, Меньшова Путятина. И нача мыслити князь великий, кого пустити в ту думу и приказать свой государственный приказ"*.

______________________

* Царст. кн. С. 6; С нею согласен и рассказ Софийск. лет. (ПСРЛ. VI. С. 268).

______________________

Это и есть совет "у постели сам третей". На нем был если не решен окончательно, то намечен важнейший вопрос о том, кого призвать к составлению духовной грамоты и к ее исполнению, т.е. и вопрос о правлении в малолетство Ивана Васильевича. За этим первым заседанием "у постели" последовало второе — более многочисленное. Оно состоялось уже по возвращении великого князя из Волоколамска в Москву. В это заседание, кроме двух названных уже советников, были приглашены бояре: Вас.Вас. Шуйский, Мих.Юр. Захарьин и Мих.Сем. Воронцов, казначей Пет.Ив. Головин да дьяк Фед. Мишурин. Это, надо полагать, первоначальный состав, предрешенный в первом заседании; но он был пополнен. Летописец говорит:

"Тогда же князь вел. прибави к себе в думу к духовной грамоте бояр своих: кн. Ив.Вас. Шуйского, да Мих.Вас. Тучкова, да кн. Мих.Львова Глинскаго. Князя же. М.Л. Глинскаго прибавил потому, поговоря с бояры, что он в родстве жене его, Вел. кн. Елене"*.

______________________

* ПСРЛ. VI. 270.

______________________

Летописец не только перечисляет состав Думы, но и указывает, о чем шла речь в заседании, хотя и довольно кратко:

"И начат князь велики говорити, — читаем в Софийской летописи (270), — о своем сыну, о князе Иване, и о своем великом княжении, и о своей духовной грамоте, понеже бо сын его бе млад, токмо трех лет на четвертой, и как строится царству после его; и тогда князь велики приказа писати духовную грамоту дьякам своим, Меншому Путятину да Федору Мишурину".

Мы имеем перед собой совещание царя с думцами. Положение царства было очень трудное, так как наследнику престола было всего три года. Предстояло устроить правительство; это, конечно, и разумел летописец, говоря: "как строитися царству после его". По обсуждении всех этих вопросов и была написана духовная грамота, в которую, по всей вероятности, было внесено и постановление о правительстве. Члены совещания, надо полагать, подписались в качестве свидетелей. К сожалению, грамота эта до нас не дошла. Очень можно думать, что действительное правительство, захватившее власть по смерти царя, не соответствовало предположенному, а потому и был повод захватившим власть скрыть и уничтожить ее.

Думаю, что описанные летописцем два совещания не представляют ничего чрезвычайного, выходящего из ряда ежедневных явлений; мы имеем здесь картину обыкновенных совещаний Василия Ивановича со своими думцами. Он начал, как всегда, с совещания с двумя доверенными лицами. Но так как вопрос был великой важности, то великий князь нашел нужным расширить свою Думу. Сперва он решил составить ее из семи лиц, а затем прибавил к ним еще трех. Таким образом, и эта Дума была составлена на случай, как и обе известные нам Думы Ивана Васильевича. Число всех думных людей за последний год царствования Василия Ивановича нам неизвестно. Мы знаем только, что бояр введенных у него было 20 человек; окольничих от царствования Ивана Васильевича осталось 6; сколько было думных дворян и думных дьяков, не знаем; тоже не знаем, сколько было думных людей других придворных чинов: дворецких, край-чих и пр. Но мы скорее уменьшим, чем увеличим действительное число думцев, если положим его в 35 человек. Из этого-то общего числа думцев на Думу о духовной было приглашено: пять бояр, один дворецкий, один казначей и два дьяка, итого 9 на 35. Кроме того, в Думу приглашен был и один недумный человек, Мих. Льв. Глинский. Приглашение его было обставлено особой оговоркой. Великий князь нашел нужным особенно поговорить о нем со своими думцами. Он мотивировал свое желание иметь Глинского в Думе тем, что он родственник жене его. Это чрезвычайно любопытный факт; он указывает на то, во-первых, что в Думу приглашаются, обыкновенно, только думные чины; и во-вторых, что в данном случае мы именно имеем дело с обыкновенным заседанием княжеского совета, как он понимался в древнее время. Небольшое число действительных думцев не должно нас удивлять. Князь пригласил всех, кто ему был нужен. От приглашенных же не могла изойти инициатива о расширении Думы. Они, конечно, очень были довольны сделанным им предпочтением, и не в их интересах было хлопотать о распространении этого предпочтения на других.

Этим вторым совещанием и закончилось дело о составлении духовной и о устроении царства*.

______________________

* Софийская летопись, описывая последние минуты жизни князя, упоминает о собрании в его опочивальне митрополита, братьев вел. князя и всех бояр, которые, услышав о болезни государя, съехались из своих вотчин, и приводит прощальную речь, сказанную великим князем боярам, детям боярским и княжатам. Есть исследователи, которые и в этом прощальном свидании князя со своими слугами видят "заседание полной думы". Это едва ли верно. Все дело об устройстве царства покончено написанием завещания. В прощальном свидании царь не совещается, а просит своих слуг сохранить верность сыну и не обижать М.Л. Глинского, который был ему "прямой слуга". Дня через два после этого прощания вел. князь снова призвал к себе тех десять думцев, с которыми писал завещание: "И быша у него тогда бояре, — говорит летописец, по перечислении имен приглашенных, — от третьяго часа до седмаго, и приказав им о своем сыну, Вел. князе Иване Васильевиче, и о устроении земском, и како быти и правити после его государство, и поидоша от него бояре. А у него остася Михаиле Юрьев, да кн. Мих. Глинский, да Шигона, и быша у него до самые нощи, и приказав о своей Вел. кн. Елене, и како ей без него быти и како к ней боярам ходити, и о всем им приказа, како без него царству строитися" (Соф. 271). Приведенный "приказ" государя сперва десяти, а потом трем думцам также рассматривают как заседание думы. Это едва ли. Летопись говорит не о думе, а о приказе вел. князя своим думцам. И это понятно. Московские государи не только совещаются со своими думцами, но и приказывать им могут. Дума кончилась составлением завещания. Теперь, в последнюю минуту жизни (описанное происходило в среду, 3 декабря вечером, а в полночь с 3-го на 4-е царь скончался) едва ли было время для совещания. Князь, надо полагать, выражал свою волю, приказывал в последний раз, а не совещался. Это гораздо более вероятно. (Ключевский. Боярская дума Древней Руси. Изд. 1-е. С.536 и след.).

Карамзин (VIII. Пр.2) говорит: "Напрасно князь Щербатов угадывал, кто именно заседал в Государственном совете при Елене: сан боярина означал великокняжеского советника". Полагаем, что князь Щербатов далеко не напрасно старался разгадать состав правления в малолетство Ивана IV. Можно думать, что десять советников, приглашенных к составлению духовной и к выслушанию последних приказаний великого князя, и предназначались им в правители.

______________________

Княжеская дума, возникнув в самой глубокой древности, доживает без существенных перемен до конца царствования Великого князя Василия Ивановича. Существенную перемену в ее организации и отношениях ее членов к царю замечаем лишь в кратковременное господство при московском дворе Сильвестра и Адашева и их друзей. Перемена эта произведена была, однако, не волею юного царя, а волею его новых любимцев, которым удалось взять в свои руки дело правления государством. Указания на эту новую практику находим в совершенно согласных свидетельствах царя и князя Курбского.

Описывая полезную деятельность Сильвестра и Адашева, князь Курбский говорит:

"Отгоняет (Сильвестр) от него (от царя) оных предреченных прелютейших зверей, сиречь ласкателей и человеко-угодников... и присовокупляет к себе в помощь архиерея (Макария) онаго великаго города, и к тому всех предобрых и преподобных мужей, презвитерством почтенных... И к тому еще и сие прилагают: собирают к нему советников, мужей разумных и свершенных, во старости маститей сущих, благочестием и страхом Божиим украшенных; других же аще и в среднем веку, також предобрых и храбрых, и тех и оных в военных и земских вещах ко всему искусных. И сице ему их в приязнь и в дружбу усвояют, яко без их совету ничего же устроити или мыслити. И нарицались тогда оные советницы у него избранная рада. Воистину по делом и наречение имели, понеже все избранное и нарочитое советы своими производили, сиречь: суд праведный, нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому... И к тому воевод искусных и храбрых мужей сопротив врагов избирают, и стратилатские чины устрояют, яко над ездными (конными), так и над пешими; а аше кто явится мужественным в битвах и окровив руку в крови вражьей, сего дарованьми почитано, яко движными вещи, так и недвижными. Некоторые же из них, искуснейшие, того ради и на вышния степени возводились" (Сказания. 2-е изд. С. 10 и след.).

Итак, у царя оказались опекуны, которые удалили от него людей вредных и окружили его хорошими. Эти хорошие люди составили "избранный его совет", без которого он ни делать, ни даже мыслить ничего не мог.

Дума царская получает, таким образом, совершенно новый облик в это время. Она не составляется всякий раз вновь из советников по усмотрению государя, а состоит из постоянных членов, которые не только дают совет, который можно принять и не принять, а связывают волю государя. Избранная рада имеет свои убеждения, настаивает на них и проводит их.

Ограничение своей власти новыми любимцами и Избранной радой, состав которой ему навязывали, подтверждает и царь. В его ответе на первое послание Курбского читаем:

"И того в своей злобе не мог еси разсудити, — упрекает он Курбского, — нарицая благочестие, еже под властию нарицаемаго попа и вашего злочестия повеления самодержству быть! А се по твоему разуму нечестие, еже от Бога данной нам власти самим владети и невосхотехом под властию быти попа с вашего злодеяния" (162). "Или мниши сие быти светлость благочестивая, еже обладатися царству от попа невежи, от злодейственных, изменных человек и царю повелеваему быти"? (171).

А далее, в том же письме, находим место, во всех частностях подтверждающее выше сделанную выписку из "Сказаний" Курбского:

"Такоже Селивестр и со Алексеем сдружился и начаша советовати отай нас (тайно), мневше нас не разсудных суща. И тако, вместо духовных, мирская начаша советовати, и тако по малу всех вас, бояр, начаша в самовольство приводити, нашу же власть с нас снимающе и в противословие вас приводяще, и честию мало вас не с нами ровняюще... И тако по мало сотвердися сия злоба. И вас почал причитати к вотчинам, ко градам и к селам... и те вотчины ветру подобно раздал неподобно... И потом единомысленника своего кн. Дмитрия Курлятева к нам в сигклитию припустил. Нас же предходя лукавым обычаем, духовнаго ради совета, будто души ради, то творит, а не лукавством. И тако с тем своим единомысленником начаша злый свой совет утверждати, ни единыя власти не оставиша, ид еже своя угодники не поставиша, и тако во всем своя хотение улучиша. По сем же с тем своим единомысленником от прародителей наших данную нам власть от нас отъяша, еже вам, боярам нашим по нашему жалованью, честью председания почтенным быти. Сия убо вся во своей власти и в вашей положиша, якоже вам годе, и якоже кто како восхотет. По тому же утвердися дружбами, ився властию во всей своей воле имый, ничтоже от нас пытая, аки несть нас, вся строения и утверждения по своей воле и твоих советников хотению творяше. Нам же, что аще и благо советующе, сия вся непотребно им учинихомся. Они же, аще что и строптиво и развращенно советоваху, но сия вся благо творяху!" (188 и след.).

Итак, организованный Сильвестром и Адашевым совет похитил царскую власть, царь был в нем только председателем, советники решали все по своему усмотрению, мнения царя оспаривались и отвергались; должности, чины и награды раздавались советом. Это говорит царь, это подтверждает и противник его, князь Курбский.

Но Избранная рада не ограничилась одной практикой, ей удалось оформить свои притязания и провести в Судебник ограничения царской власти. В статье 98 царского Судебника было постановлено:

"А которые будут дела новые, а в сем судебнике не писаны, и как те дела, с государева докладу и со всех бояр приговору, вершатца, и те дела в сем судебнике приписывати".

Для пополнения Судебника новыми законодательными определениями требуется приговор "всех бояр". Это несомненное ограничение царской власти и новость: царь только председатель боярской коллегии и без ее согласия не может издавать новых законов. Жалобы Грозного были совершенно основательны. Требование Судебника о приговоре "всех бояр" относится к будущему и, конечно, никогда не было приведено в исполнение; в настоящее же время царя ограничивал не совет всех бояр, а только некоторых. В составлении Судебника принимали участие не все бояре. Во вступлении к нему сказано: "И Великий князь Иван Васильевич всея Руси и с своею братьею и з бояры сей судебник уложил..."*

______________________

* В том же письме Грозного читаем: "Та же по сем собака и изменник старый, Ростовский князь Семен, иже по нашей милости, а не по своему досужеству, сподобен быти от нас сигклитства" (194).

______________________

Из кого же состоял этот совет, продиктовавший ограничение царской власти? Судя по тому, что Курбский называет его "избранной радой", надо думать, что в состав его входили не все думные люди, а только некоторые из них, избранные. Во главе этого совета стояли поп Сильвестр и окольничий Алексей Адашев. Кто другие члены и сколько их было, этого с точностью мы не можем сказать. Царь называет еще только трех: князя Андрея Курбского, боярина с 1556 г., князя Дмитрия Курлятева, боярина с 1549 г., и князя Ростовского Семена, о котором Шереметевская боярская книга ничего не знает*. Курбский, кроме митрополита Макария и нескольких пресвитеров, упоминает только о трех Морозовых, "почтенных сиглитским саном": Михаиле, пожалованном окольничеством в 1548 и боярством в 1549 г., Владимире, получившем звание окольничего в 1550, и Льве, прозванием Салтыков, — оружничим с 1550 и окольничим с 1553 г. Но мы не можем утверждать, что этими членами и ограничивался состав Избранной рады; есть указания и на других.

______________________

* Сказания. 111, 115 и 191. Причисление Владимира Морозова и Льва Салтыкова к чинам Избранной рады возбуждает некоторое недоумение. Как окольничие с пятидесятых годов, они, конечно, могли быть членами думы. Но звание боярина получили они гораздо позднее: Владимир в 1562 г., а Лев в 1563. В это время прежние любимцы пали и начались уже казни их сторонников; товарищ Морозовых, Дм. Курлятев, был казнен в 1562 г. Как объяснить одновременную милость к Морозовым и гнев к Курлятеву, которые были членами одного и того же ненавистного царю Ивану учреждения? Может быть, поведение в Думе Морозовых не походило на поведение Курлятева? Когда Курлятев спорил с царем, они, может быть, с ним соглашались. Это возможно. Недаром же царь с гневом вспоминает о Курлятеве, как члене Думы, и ничего не говорит о Морозовых. Впрочем, Влад. Морозов недолго пережил Курлятева. Он был казнен в 1564 г. или около.

______________________

Опеку Думы не мог терпеть не только Иван Грозный, но и ни один из его предшественников, которые давно уже могли приказывать своим думцам. Не могли терпеть этой опеки и служилые люди великого князя, не попавшие в Избранную раду. При дворе началась борьба с избранными, хорошо описанная Курбским и кончившаяся их падением и казнями князя Курлятева, Морозовых и др. Освобождение царя от опеки не им Избранной рады относится, надо думать, к началу Ливонской войны. Члены Рады были против этой войны и сильно спорили с царем. "И от попа Селивестра, — говорит царь, — и от Алексея и от вас какова отягчения словесная пострадах, их же несть подробну глаголати! Еже какова скорбнаго ни сотворится нам, то вся сия герман ради случися" (200). Тем не менее война состоялась. Царь, значит, действовал уже по своей воле.

В чем состояла эта воля по отношению к Думе, это ясно из той же переписки. "А российское самодержавство, — говорит Грозный, — изначала сами владеют, а не бояре и не вельможи" (162). И далее: "О провинении же и прогневании подовластных наших перед нами доселе русские владетели неистезуемы были ни от кого же, но повольны были подвластных своих жаловати и казнити, а не судилися с ними ни перед кем" (195).

Этим прямо и решительно отрицается всякое право думных людей на участие в царском совете. Царь совещается, если желает и с кем желает. Попытка Сильвестра и Адашева создать из княжеских думцев нечто самостоятельное была омыта потоками крови, но не исчезла бесследно. Продолжателей их дела можно видеть в боярах Смутного времени, сочинивших ограничительные пункты для вновь избираемых государей. Такие пункты были сочинены для Василия Ивановича Шуйского и им приняты. Возвещая о вступлении своем на царство, новоизбранный государь говорит, что он целовал крест на том, что ему, "великому государю, всякаго человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братьи их, и у жен, и у детей не отьимати, будет которые с ними в мысли не были... Да и доносов ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски на крепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное христианство безвинно не гибло... На том на всем, что в сей записи писано, аз, царь и Великий князь Василий Иванович всея Русии, целую крест всем православным христианам, что мне, их жалуя, судити истинным, праведным судом, и без вины ни на кого опалы своей не класти и недругам никому никого в неправде не подава-ти и ото всякаго насильства оберегати" (Рум. собр. II. № 141).

Ограничение царя высказано здесь в чрезвычайно неопределенной форме и по содержанию очень уступает тому, которое было задумано Сильвестром и Адашевым. В царствование Грозного дело шло об ограничении царя во всех отношениях. Он не мог ни управлять, ни судить, ни законодательствовать без своей Думы. При избрании Шуйского имелось в виду оградить подданных только от произвольного царского суда, примеры которого в таком обилии представляет правление Грозного. Но и это ограничение выражено в чрезвычайно неясной форме. Царь продолжает быть судьей, но он судит не один, а "с бояры своими". Что же такое эти бояры? Люди начала XVII века не пошли в этом вопросе далее людей половины XVI. Сильвестр и Адашев, вводя в Судебник ограничение законодательной царской власти, говорят о приговоре "всех бояр". Но что такое "все бояре"? Это думные чины, назначаемые царем. Какой же противовес царской власти могут они составить? Никакого. Временщики первых годов царствования Грозного думали, конечно, об Избранной раде, членов которой они сами навязывали юному царю; их — "все бояре" были Сильвестр с Адашевым и их сторонники. Не определяют состава бояр и передовые люди начала XVII века. Под "боярами" они, конечно, разумеют бояр, способствовавших возведению Шуйского на престол и вступивших с ним в сделку, т.е. опять себя. И в том, и в другом случае дело идет не об организации учреждения с определенным и постоянным составом, а о лицах, случайно стоявших у государственного кормила. Избранная рада половины XVI века и бояре, доставившие корону Шуйскому, являются предшественниками верховников, избравших на российский императорский престол Анну Ивановну. Верховники также устроили ограничивающий императрицу совет и опять из собственных своих особ, вовсе не помышляя о будущем; и здесь имелось в виду не учреждение, а лица. Государственным людям XVIII века также трудно было перейти от лиц к учреждениям, как и людям XVII и XVI веков.

Избиратели Шуйского, надо полагать, были так уверены, что царь поделится с ними данною ему властью, что не считали нужным сколько-нибудь точно определить выговоренное ими право участия в царском суде. В конце грамоты говорится о производстве ссылки и суда одним царем, а бояр как будто и вовсе не существует.

Гораздо большие ограничения царской власти занесены в договор об избрании на московский престол польского королевича Владислава (Рум. собр. II. № 199), но и в этом документе не встречаем никаких определений состава Боярской думы. Совещание с боярами и думными людьми требуется в очень многих случаях. Оно необходимо для раздачи поместий и вотчин: "и як государ, его милость, прыговорыт з бояры, по тому так и учынить, яко достоит"; для суда: по вине казнить надо, "осудивши наперед з бояры и з думными людми"; распоряжения об имуществе бездетно умерших государь делает "с прыговором и советом бояр и всих думных людей, а без Думы и прыговору таких дел несовершати"; новых налогов "зверх прежних обычаев, не поговора з бояры, ни в чем не прибавливати"; льготы на запустелые отчины и поместья даются, поговоря с бояры; нужно ли держать паромы на Волге, на Дону, на Яике и на Тереке, о том королевичу говорить с бояры и с думными людьми.

Этот довольно длинный ряд случаев, в которых новый царь должен совещаться с думцами, свидетельствует о том, что в правительственных сферах созрела уже мысль о необходимости постоянной Думы. Но создать постоянное учреждение из думцев не удалось и избирателям Владислава. Под членами Думы и они, конечно, разумеют наличный состав думцев и только. Права этих думцев означены очень неопределенно и неясно: некоторые дела царь не может делать без приговора бояр, по другим он должен только поговорить с ними. Дума то ограничивает царя, то нет. Напрасно будем искать разъяснения предложенных Владиславу пунктов в польских учреждениях. Роль Королевского совета в Польше играл сенат, но он не ограничивал королевской власти, а служил ей только для совета*. Королевская власть была там ограничена сеймом, в состав которого входили и сенаторы. Мысль об ограничении могла еще прийти из Польши, но никак не ее форма. Предложенные Владиславу пункты не имели практического значения, как и самое его избрание, и важны только в смысле знамения времени. Самовластие Грозного и диктаторская власть Бориса в царствование Федора Ивановича снова оживили мысль о необходимости поставить в рамки царскую власть. Котошихин дает повод думать, что и Михаилу Федоровичу были предложены ограничительные пункты.

______________________

* Hiippe. Verfassung der Republik Polen. 126 и сл.

______________________

"Как прежние цари, — пишет он, — после царя Ивана Васильевича, обираны на царство, и на них были иманы писма, что им быть не жестоким и не пальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что и мыслити о всяких делах с бояры и з думными людми сопча, а без ведомости их тайно и явно никаких дел не делати".

Из этого общего правила он делает исключение только для одного Алексея Михайловича:

"А нынешняго царя обрали на царство, а писма он на себя не дал ни какого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим..." (104).

Пункты, предложенные Михаилу Федоровичу, до нас не дошли, и о самом существовании их можем заключить только из приведенных слов Котошихина. Что же касается содержания их, то можно усомниться в точности слов московского подьячего. Даже пункты, предложенные Владиславу, не обязывали его "без ведомости бояр никаких дел не делать"; пункты же, принятые Шуйским, касались единственно суда. В какой мере был ограничен Михаил Федорович и кем, остается совершенно неизвестным.

Но возвратимся на прежнее.

В царствование Федора Ивановича вопрос о Думе оставался в том же положении, в каком он был при его предшественниках. Об этом с совершенной ясностью и точностью свидетельствует Флетчер. Он знает о существовании думных чинов и приводит общую их цифру, хотя и не очень точную. Затем он говорит, что в заседания Думы приглашаются далеко не все думные чины, а человек пять или шесть, которые и решают все дела вместе с Борисом Годуновым. Иногда призывают и большее число*. Это вернейшая картина нашей московской Думы! Но где же царь? Федор Иванович государственными делами не занимался и был царем только по имени; в его время государством управлял Борис Годунов. Описанная Флетчером Дума есть Дума по подбору Годунова. Можно думать, что отношения Годунова к государевым думцам не были так свободны, как отношения к ним самого царя; но, действуя именем царя, и он мог довести до нуля свою зависимость от думцев и менять их по произволу.

______________________

* Fletcher. Russia at the close of the XVI century. Chap. XI.

______________________

О Михаиле Федоровиче Котошихин говорит: "Хотя самодержцем писался, однако без боярскаго совету не мог делать ничего" (104). Это сказано слишком сильно, а потому и не совсем точно. Выше (с. 349) мы привели несколько свидетельств источников о том, что и Михаил Федорович, как и все его предшественники, давал указы своею личною властью. Пополним их еще несколькими.

"В 1616 г. князь Григорий Тюфякин бил челом государю, а говорил, что сказывал посла окольничей, кн. Григ. Волконской, а ему велено посла звать к столу, и ему б тем от князя Гр. Волконского безчестну не быть. И государь приказал посолскому думному дьяку П. Третьякову челобитье его записать в посолском приказе, что столнику, который посла зовет к столу, до околничаго, который посла сказывает, в отечестве дела нет..." (Дворц. разр. I. 221).

Здесь государь единолично высказывает общее правило, долженствующее и впредь регулировать местнические счеты. 7 февраля 1626 г. Михаил Федорович с отцом своим, патриархом, дал указ о порядке продажи порозжих земель. 16 февраля того же года последовал указ царя и патриарха о предоставлении порозжих земель покупщиками в вотчину. Марта 10-го того же года Поместный приказ в полном своем составе "докладывал государя царя и отца его, патриарха, по купчей Лаврентья Булатникова на продажныя вотчинныя земли, так ли купчия давать, или как они, государи, укажут. И государь царь и Великий князь Михаил Феодорович, и отец его государев, великий государь Святейший Патриарх Филарет Никитич, слушав купчия, указали: делати купчия таковы да в теж купчия указали пополнить: те вотчины кто купит, вольно тому и в приданое ту вотчину дати"*.

______________________

* Владимирский-Буданов. Хрестоматия. III. 236.

______________________

Так же один дает указы Михаил Федорович и по смерти своего отца. 6 февраля 1645 г. три дьяка докладывали государю о порядке наследования в поместьях по челобитью нисходящих. Государь указал, согласно челобитью, разыскивать и давать передел*.

______________________

* Там же. 258.

______________________

Итак, несмотря на свидетельство Котошихина, Михаил Федорович давал указы без боярского совета. Но и в словах Котошихина есть своя доля правды. Как государь избранный, а не родившийся на царстве, Михаил Федорович не мог управлять так же самовластно, как это делали Иван Васильевич, его сын и внук. Очень можно допустить, что Михаил Федорович, которому были предложены ограничительные пункты, чаще обращался к совету бояр, чем это делали его предшественники. Но изменил ли он устройство этого совета, дал ли он ему определенную организацию и компетенцию? Это более чем сомнительно. Если бы такая перемена совершилась, Котошихин не мог бы ее не заметить и не упомянуть о ней. Скажем более, такая реформа совершенно была не по плечу современникам Михаила. Она не приходила в голову даже самим боярам.

Никакой перемены в организации Думы не произошло ни в Смутное время, ни при Михаиле Федоровиче. Всегда были лица, готовые посредством влияния на царя и подбора советников захватить власть в свои руки, но мысль о постоянном учреждении с определенным составом и компетенцией совершенно чужда московскому времени.

Итак, Михаил Федорович дает указы то единолично, то по совету с "бояры"; но в последнем случае он сам решает, надо ли советоваться, и всякий раз сам подбирает себе советников. Совершенно однородные дела царь решает то один, то с советом. Отмена местнических споров для известного похода делается царем то единолично, то по совещанию с Думой, причем в Думу приглашают не только светских советников, но иногда и весь Освященный собор.

"В 1618 г. июля в 27 день государь царь и Великий князь Михаил Федорович говорил с митрополитом... и со всем Освященным собором, и с бояры, и с околничиими, и с думными людьми...: и ныне б бояром... и всяким людем в воеводах и у всяких дел быти, по нынешним по литовским вестем, быти без мест" (Кн. разряди. 559).

А в 1631 г., в Смоленский поход, приказано было быть без мест по указу одного царя и отца его патриарха*. Об Алексее Михайловиче Котошихин говорит:

______________________

* Кн. разряд. Стб. 379.

______________________

"А нынешняго царя обрали на царство, а писма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали, и не спрашивали, потому что разумели его гораздо тихим, и потому наивышшее пишетца "самодержцем" и государство свое правит по своей воли. И с кем похочет учинити войну и покой и, по покою, что кому по дружбе отдати, или какую помочь чинити, или и иные какие великие и малые своего государства дела похочет по своей мысли учинити, з бояры и з думными людми спрашиваетца о том мало, в его воле что хочет, то учинити может. Однако, кого из бояр и из думных, и из простых людей любит и жалует, спрашивается и советует с ними о всяких делах" (104).

Вот новая картина Думы, совершенно однородная с той, которая нарисована Флетчером. Царь всем управляет сам, советуется с кем хочет и не с одними думными людьми, а и с простыми. Верность ее оригиналу вполне подтверждается и официальными памятниками.

По спискам 1675 г. в состав думных чинов входили: 23 боярина, 13 окольничих, 22 думных дворянина и 8 думных дьяков, всего 66 человек. В состав же государевых думцев входила всегда только некоторая часть этого числа. 18 ноября 1674 г. у государя было сиденье с бояры о всяких делах. В этом сиденьи приняли участие: 9 бояр, 1 окольничий и 2 думных дьяка, всего 12 человек. Кроме того, в сиденьи участвовал дьяк тайных дел, Данило Полянский, который еще не был думным.

Через четыре дня на пятый у государя было новое сиденье "с бояры, с окольничими, и с думными дворяны, и с думными дьяки, которые были за вел. государем в походе". На следующий день, в праздник ангела государыни царевны и Великой княжны Екатерины Алексеевны, всем чинам, бывшим в походе, раздавали пироги; получили пироги и государевы думцы. Это дало повод перечислить их имена и фамилии и сохранить для потомства память о том, кто именно был в Думе государя 23 ноября. В Думе государя накануне Екатеринина дня сидели: 8 бояр, 5 окольничих,

4 думных дворянина и 3 думных дьяка, всего 20 человек*. Несмотря на близость по времени этих двух сидений и на то, что оба сиденья происходили в одном и том же месте, в селе Преображенском, состав их был очень различен. Это объясняется тем, что на второе сиденье царь нашел нужным пригласить всех думных людей, которые были с ним в походе; на первое же — только некоторых: из окольничих только одного, из думных же дворян на первое сиденье никто не был приглашен. Есть разница и в составе бояр. На первом сиденьи, между прочим, были: князь Голицын Ал. Андр., князь Долгорукий Юр. Ал. и князь Репнин Ив. Бор.; пирогов же в день Екатерины они не получили. Можно думать, что они уехали из Преображенского до праздника. Труднее объяснить, почему князь Пронский Ив. Пет. и князь Куракин Фед. Фед., получившие пироги 24 ноября, не были в заседании 18-го того же месяца: они могли приехать после 18-го, а может быть, они были налицо, да не были приглашены. Думные же дворяне, конечно, были в походе с государем и 18-го числа, но их в Думу не позвали.

______________________

* Дворц. разр. III. Стб. 1109, 1111.

______________________

Но иногда вид Думы совершенно менялся. Вместо светских людей и воинов она сплошь наполнялась попами и монахами, — и это по светским делам.

"1675 г. апреля в 30 день был у вел. государя, после соборной обедни, вел. господин, Святейший Иоаким, Патриарх Московский и всеа России, со властми в верху, в передней, и сидели о посольском деле" (Двор. разр. III. Стб. 1365).

Наоборот, по делам, исключительно касающимся духовенства, в Думу допускались светские лица. При совещании царя с патриархом о поведении духовника государева, благовещенского протопопа Анд. Саввиновича, в "комнату", где происходило совещание, были допущены четверо самых ближних к государю бояр: князь Долгорукий Юр. Ал., Хитрово Бог. Мат., Нарышкин Кир. Пол. и Матвеев Арт. Сер.*.

______________________

* Дворц. разр. III. Стб. 1155.

______________________

Итак, Государева дума и при Алексее Михайловиче не имела определенного состава, она составлялась на отдельный случай по особому усмотрению государя. Это вековая у нас практика. Для московских государей, которые могли еще в значительной степени управлять своим государством лично, такая Дума представляла большие удобства. Они всегда имели под рукой массу советников, но совещались только с теми из них, с кем находили нужным.

Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о том, как пользовались московские государи советами своих думцев.

Управление и суд в Московском государстве, как и в удельное время, были личным делом государя. Он сам судил и управлял непосредственно, это его право. Управление и суд переходили в другие руки только по уполномочию царя. Государевы думцы при отправлении правительственных действий царем лично являются только его помощниками, действующими по его приглашению.

Деятельность их прежде всего проявляется в том, что они присутствуют при исполнении государем его обширных полномочий по отправлению суда и управления. Государь не может знать всего. Прежде чем высказаться по тому или другому вопросу, ему надо иметь перед собой все необходимые справки. Для этого около него должны всегда находиться люди, которые могут представить нужные сведения. Этой цели до некоторой степени удовлетворяют уже докладчики дела; и мы видели, что московские государи дают свои указы на основании доклада нескольких дьяков, или боярина и дьяка, окольничего и дьяка и т.д. Но они далеко не всегда довольствуются разъяснением дела докладчиками; весьма нередко они обращаются к думцам и совещаются с ними, прежде чем решить дело. О решениях царя, состоявшихся после такого совещания, памятники говорят: "царь указал, поговоря с бояры".

Приведем несколько указаний на такие разговоры, 21 мая 1609 г. последовал указ царя Вас. Ив. Шуйского (единоличный) о кабальных людях, в конце которого читаем:

"Которые холопи живут безкабально лет пять или шесть или десять или болши, приказал государь их отдавати старым их государем, у каго они живут, до своего государева указа; а о том рекся государь говорить с бояры" (АИ. I. № 85. IV).

Начало указа, нами не выписанное, не возбуждало в царе никаких сомнений и потому разрешено им без всякого разговора с боярами. Последний же пункт возбудил некоторое сомнение, а потому царь разрешил его только временно, до своего царского указа, о чем обещал поговорить с боярами. Сомнение, о котором мы упомянули и которое навело царя на мысль о необходимости поговорить с боярами, по всей вероятности, состояло в следующем. О добровольных холопах был уже указ, состоявшийся при Федоре Ивановиче. По этому указу на добровольных холопов выдавали служилые кабалы и в том уже случае, если они служили кому-нибудь только полгода. Царь был склонен увеличить этот срок, но не решился принять эту меру, затрагивавшую интересы всего состоятельного класса, не поговорив с боярами.

От 1 февраля 1634 г. Михаил Федорович получил дурные вести о положении нашего войска под Смоленском. Надо было принять немедленно меры. В книге разрядной по этому поводу написано:

"И государь царь и Великий князь Михаил Федорович, говоря с бояры, указал околничему князю Григорию Константиновичу ехати в Можаеск к боярам и воеводам... и с ними советовать, как бы... ратным людям под Смоленском помочь учинити вскоре" (627).

От царствования Алексея Михайловича сохранилась целая записка о том, о каких делах царь собирался "говорить боярам". В этой записке читаем:

"Поговорить бояром о свейских послех, что присылают бити челом нам, великому государю, чтобы отпустить человека своего в Свею для добрава дела, а сидеть де надокучило.

А от себя им и отпустить велеть не будет худа.

А будет что для вестей не отпускать, и они давно все ведают и кроме сего гонца".

Любопытная заметка! Царь, готовясь говорить с боярами, наперед взвешивает, что можно сказать за и против посылки посла в Швецию. И далее:

"Боярину Вас. Шереметеву в Борисове зимовать ли, и ратным людем кому с ним зимовать, или с иным воеводою зимовать и воеводе кому быть"*.

______________________

* Зап. отдния рус. и славян, археологии Имп. Рус. археол. о-ва. Т. II. С.733.

______________________

Эти разговоры царя с боярами обыкновенно происходят во время доклада царю дел. При докладах, хотя и не всегда, но весьма часто, присутствуют бояре. Доклады делаются царю, как это видно из вступительных к ним слов. Они, обыкновенно, начинаются так: "Доложити государя царя и великаго князя", а далее, по изложении обстоятельств дела: "Лета 1558 октября в 1 день царь и Великий князь Иван Васильевич всея Руси сего доклада слушал". Если на докладе присутствовали бояре, то в резолюции говорится, что "царь приговорил с бояры"*. Тот же порядок и в XVII веке. В дворцовых разрядах за 1675 г. читаем:

______________________

* Для примера см.: Владимирский-Буданов. Хрестоматия. III. 25.

______________________

"А велено их распрашивать думному дьяку разрядному, Герасиму Дохтурову, и по распросным речам указал ему вел. государь себя, великаго государя, доложить об указе при боярех, как ему, великому государю, с бояры сиденье будет и изволит дела слушать" (1401).

Государь сам слушает дела, и для этого у него бывает сиденье с боярами. Явление старое, но слово новое. В летописных известиях XII века речь идет "о думе" с боярами, в Москве говорят о "сиденьи" с боярами. Так как бояре присутствуют при докладе, то государь приказывает иногда доложить ему и боярам; в тех же разрядах читаем:

"И по распросным речам ея, Фенкиным, доложить ему, боярину, себя великаго государя и бояр, как великий государь изволит сидеть с бояры за своими, великого государя, делами" (1429).

Но иногда дело оказывается столь сложным, что его нельзя бывает по первому докладу обсудить и решить. В этих случаях, выслушав дело, государь приказывает боярам обсудить это дело в особом заседании и потом еще раз ему доложить. Любопытный образчик такого двойного доклада и слушания записан в дворцовых разрядах под 1675 г.

"Того же году апреля в 26 день, указал великий государь боярину Ивану Богдановичу Милославскому внесть к себе, великому государю, дело в доклад думнаго дворянина А.С. Хитрово... И боярин, Иван Богданович, по указу великого государя, то дело взносил к нему, великому государю, и его, великого государя, по тому делу и по очной ставке докладывал. И великий государь того ж числа того дела слушал с бояры и указал еще бояром слушать и доложить себя, великого государя, иным временем, как у него, великого государя, будет сиденье с бояры" (1355).

Из приведенных мест видно, что сиденье царя с боярами даже в конце XVII века имело место не в определенные дни и часы, а по мере надобности. Доклады же делались царю постоянно. Многие из них царю приходилось слушать в такие моменты, когда при нем вовсе не было бояр. Можно думать, что дьяки и члены приказов, от которых шли доклады, любили докладывать именно в отсутствие бояр. Они являлись в этих случаях единственными советниками своего государя. Это были высочайшие доклады с глазу на глаз. Они в высокой степени возвышали значение докладчика. Государи давали указы и по таким докладам, но не всегда. Иногда, выслушав дело, они приказывали доложить его боярам и потом, с боярским приговором, вновь доложить дело себе. Какая была причина такого распоряжения? На это можно отвечать предположительно. Докладываемое дело было, конечно, обставлено всеми нужными справками, иначе докладчик не решился бы пойти к царю. Но это справки с точки зрения докладчика. Надо думать, московские государи не хотели действовать под влиянием всегда более или менее односторонней точки зрения докладчика, а потому и привлекали к обсуждению доклада лиц, знакомых с правительственной практикой, но в данный момент непосредственно незаинтересованных отправлением известного рода дел. При той бесконтрольной власти, какою пользуются лица, имеющие право высочайших докладов, в указанной практике московских государей можно видеть попытку ограничить произвол высших правительственных органов.

Вот пример такого осторожного отношения московских государей к лицам, имевшим право высочайшего доклада:

"1636 года декабря в 15 день государя царя Великаго князя Михаила Федоровича докладывал думный дьяк, Михайло Данилов, о поместных и вотчинных статьях, и государь царь и Великий князь Михаил Федорович указал: тех статей слушать бояром, а что о тех статьях бояре приговорят, и о том велел государь доложить себя, государя" (Владимирский-Буданов. Хрестоматия. Т. III. 247).

Таков порядок разъяснения дела и подготовки его к царскому решению при участии Государевой думы. Царь постановляет решение и дает свой государев указ или единственно на основании доклада правительственных лиц, дьяков, бояр и других приказных докладчиков, или выслушивает предварительно своих думцев "бояр". Этим объясняется и разная форма указов: в одних виден след соучастия "бояр", в других нет.

Если доклад происходит без бояр, в таком случае государь по выслушании дела приказывает свой указ докладчику прямо к исполнению, например:

"Лета 7069 октября в 15 день царь и Великий князь Иван Васильевичь сего докладу слушал и приказал казначеем..." (АИ. I. № 154. XVI. 1560).

Если на докладе присутствовали бояре, то царь давал приказ боярам, на основании которого они составляли приговор, например:

"В 81 году октября в 9 день, по государеву цареву и великаго князя приказу, преосвященный Антоний Митрополит, архиепископы и епископы и весь Освященный собор, и бояре, князь Иван Федорович Милославский, и все бояре, приговорили..." далее излагается указ о наследовании в вотчинах княженецких и жалованных (АИ. I. № 154. XIX. 1573).

Любопытен состав этой Думы Ивана Васильевича. Дело шло о чисто светском вопросе гражданского права; но в Думу нашли нужным пригласить весь Освященный собор.

Та же форма наблюдается и в XVII веке. В дворцовых разрядах под 1617 г. читаем:

"А по государеву цареву и Великого князя Михаила Федоровича указу бояре приговорили: объезжим головам всем быть без мест" (298).

Или в книгах разрядных на 1628 г.:

"И указал государь бояром сказати воеводам, чтоб они ныне на его государеве службе были, как кому сказано, а не будут они по государеву указу и по их боярскому приговору, и учнут они впредь о том государю бить челом, и им от государя быти в великой опале" (12).

Боярским приговором названо здесь исполнение государева указа. Еще пример. В окружной грамоте Алексея Михайловича на Верхуторье читаем:

"В нынешнем в 1646 г. февраля в 7 день указали мы и бояре приговорили: для пополнения нашея казны, служилым людям на жалованье" и т.д. (Рум. собр. III. № 124).

Итак, боярский приговор составляется на основании государева указа. Царь, выслушав доклад и все необходимые справки для разъяснения дела, высказывает свою волю, как делу быть; если при докладе были бояре, они формулируют царскую волю, это и есть боярский приговор. Это и значит "царь указал, бояре приговорили". Понять эти слова в смысле указания на коллегиальный порядок решения дел в Думе, причем царю принадлежит лишь роль председателя, не представляется ни малейшей возможности. Такой порядок решения дел в Думе противоречил бы всем условиям быта Московского государства. Бояре-думцы — слуги московских государей, обязанные им своим выдающимся положением. Государь может призвать и не призвать их в Думу, поэтому никак нельзя допустить, что они имеют решающий голос при рассмотрении государственных вопросов*. Об отношениях Великого князя Ивана Васильевича к своим думцам мы имеем характерное свидетельство Берсеня-Беклемишева: "Князь великий, — говорит он, — против себя стречю любил и тех жаловал, которые против его говаривали". "Стречя" или "встреча" — означает возражение. Итак, Иван Васильевич любил выслушивать возражения и даже жаловал тех, кто их ему делал! Об этом не пришлось бы говорить, если бы членам Думы принадлежал решающий голос. В этом случае у них было бы право не только возражать, но и решать против воли царя. Берсень же, сравнивая Ивана Васильевича с его сыном и преемником, в похвалу первому говорит вышеприведенную фразу. По московским понятиям, и то хорошо, если царю можно возразить. Надо думать, что Ивану Васильевичу редко приходилось выслушивать возражения, если он за них даже жаловал. Иначе относился к думцам Василий Иванович. Герберштейн говорит о нем: "Между советниками великого князя никто не пользуется таким значением, чтобы осмелиться в чем-нибудь противоречить ему или быть другого мнения" (28). С этим согласны и отечественные свидетельства. Тот же Берсень говорит: "Государь упрям и встречи против себя не любит; кто ему встречу говорит, и он на того опаляется". Берсень испытал это на себе. Когда в Думе шла речь о Смоленске, он возразил государю, "и князь великий, — рассказывал он по этому поводу Максиму Греку, — того не полюбил да молвил: пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси"**.

______________________

* Единственное отступление от высказанного в тексте положения можно наблюдать только в кратковременный период господства Избранной рады Сильвестра и Адашева. Она имела целью сделать царя только председателем своего совета. И можно допустить, что иногда и достигала этого. В выражениях указа 1556 г. можно видеть пример осуществления желательного для Избранной рады порядка: "Лета 7064 августа 21 приговорил государь царь и Великий князь Иван Васильевич со всеми бояры". Эта форма совершенно соответствует порядку, установленному 98-й статьей царского Судебника.
** ААЭ. I. № 172.

______________________

Таковы могли быть последствия неосторожных споров думных людей с московскими государями. Думные люди не решали государственных дел, а только отвечали на вопросы государей и исполняли их указы. Сильвестр и Адашев сделали попытку превратить государя в председателя Думы. Нововведение это было кратковременно и кончилось опалой реформаторов. Иван Грозный увидал в нем нарушение своих существеннейших прав. Роль Думы в XVII веке совершенно верно определена современником. Описав, как думные люди рассаживаются в Думе по отечеству, Котошихин говорит:

"А лучится царю мысль свою о чем объявити, и он им, объявя, приказывает, что б они, бояре и думные люди, помысля, к тому делу дали способ... и они мысль свою к способу объявливают..." (П. 5).

Итак, царь высказывает "мысль", т.е. намерение свое, свою волю, а боярам приказывает приискать способ осуществить эту мысль; этим исполнением царской мысли и исчерпывается вся деятельность Государевой думы, заседающей в присутствии царя.

Но государи могли дать своим думцам и большие полномочия, если находили это нужным. И они делали это. Они уполномочивали, например, бояр составить приговор по известному делу в особом заседании, в котором сами не присутствовали. Это бывало в тех случаях, когда дело отличалось большой сложностью и не могло быть разрешено немедленно. Такие приговоры, составленные одними боярами, государь приказывал потом доложить себе.

Весной 1625 г. Михаил Федорович делал назначения разных лиц к городовому делу. Двое из назначенных не приняли назначения и били челом об отечестве. Местнические счеты представляли нередко большую сложность и запутанность, а потому:

"Государь царь и Великий князь Михаил Федорович, слушав челобитья Даниила Шенкурскаго и Ивана Измайлова, указал о том сидети бояром, да что бояре о том приговорят, и государь указал о том доложить себя, государя" (Кн. разряди. Ст. 1155).

В 1636 г. 15 декабря думный дьяк Михайло Данилов докладывал царю о поместных и вотчинных делах. Ввиду сложности вопроса государь приказал слушать "тех статей" боярам, а что они приговорят, о том доложить ему.

"И декабря в 16 день бояре тех статей слушали, а что о которой статье бояре приговорили, и о тех статьях велели докладывать государя. И декабря в 17 день государь царь и Великий князь Михаил Федорович слушал поместных и вотчинных статей, и что об них бояре приговорили указал о тех статьях, а что о которой статье государев указ и боярский приговор, и то писано по статьям..." а далее следуют четырнадцать статей, занимающих 7 страниц в печатном издании в 8-ку "Хрестоматии" Влад.-Буд. III. 247.

То же делает и Алексей Михайлович:

"А в нынешнем году (1677), по указу великаго государя, бояре для спорнаго челобитья всяких чинов людей, тех статей (поместных и вотчинных) слушали вновь, и которым статьям, по боярскому приговору, быть по прежнему, и которыя пополнены, и которыя отставлены, и то писано под статьями порознь ниже сего..." и далее следуют 41 обширная статья о поместьях и 16 статей о вотчинах, занимающих 27 страниц в 4-ку (ПСЗ. № 700).

Два приведенных свидетельства относятся к порядку московского законодательства. В первом из них государь приказал "боярам" рассмотреть новые статьи, составленные в Поместном приказе; во втором — дело шло об изменении действующих уже статей. Всяких чинов люди заявляли свое недовольство существующими нормами поместного и вотчинного права. Алексей Михайлович указал боярам принять в соображение заявленные неудовольствия и пересмотреть "статьи". По указу государеву бояре были уполномочены пополнить и даже отменить старые статьи. Обширный труд их или, как тогда говорили, боярский приговор представлен был на утверждение государя и по его указу получил силу закона.

Итак, государевы советники или присутствуют на докладах приказных правителей царю и, по его запросу, подают мнения о предметах докладов, и затем, по указу царя, составляют приговоры, или, тоже по указу царя, имеют свои особые заседания и составляют проекты новых законов, которые приводятся в исполнение опять-таки по указу царя.

Ввиду такой роли Думы не представляется ни малейшей надобности останавливаться на вопросе о ее компетенции, хотя вопрос этот и сильно занимает наших исследователей. Дума делает все то, что ей будет приказано сделать государем, и не делает ровно ничего, если государю не будет угодно приказать ей действовать. А это значит, что Дума не имеет никакой "своей" компетенции. Мы только что привели два случая, в которых "боярам" указано было рассмотреть поместные и вотчинные статьи и составить о них свой приговор. Но это не доказывает, что проекты поместных и вотчинных статей составляются боярами. Государь может и без Думы указать, как действовать в делах этого рода.

В 1643 г. били государю челом "безпоместные и малопоместные и пустопоместные дворяне разных городов". Челобитье их состояло вот в чем. По смерти служилых людей поместья их давались вдовам, а вдовы сдавали эти поместья в свой род и тем выводили их из рода умерших мужей. Родственники мужей и били челом, чтобы

"...государь их пожаловал, не велел бы тех их родственных поместей сдавать из роду вон, чтобы им в конец не погибнуть и от службы не отбыть". Государь, сей челобитной слушав, указал: поместей вдовам без именнаго указу сдавать ни кому не велеть" (Влад.-Буд. Хрестом. III 255).

Почему в 1636 г. Михаил Федорович приказывает поместные и вотчинные статьи, проект которых был составлен в Поместном приказе, слушать боярам, а в 1643 г. тот же государь дает указ прямо от себя о поместных же делах? В 1643 г. дело шло об однородных челобитных, а в 1636 г. была соединена в один доклад масса разнородных, для удовлетворения которых потребовалось составить 14 статей. Доклад 1636 г. был весьма сложный, и царь не захотел ограничиться мнением членов Поместного приказа, а пожелал выслушать и мнение бояр; доклад 1643 г. — сравнительно прост, и царь разрешил его сам, не обращаясь к боярам. Новые указы по одним и тем же делам можно давать и с помощью бояр, и без их помощи, как будет угодно государю. В последнем случае помощь бояр вполне заменяется помощью одного дьяка-докладчика.

То же надо сказать и о судебной деятельности царя. Московские государи продолжают судить лично в XVI и XVII столетиях. Но и в судебной своей деятельности они нередко обращаются к содействию "бояр". Пример такого содействия мы привели выше, но и в суде такие случаи нередки. В 1623 г. бил челом государю и отцу его, святейшему патриарху, стольник князь В.И. Туренин на князя Б. Касаткина. Государи велели.

"...сказать про то бояром, чтоб бояре о том поговорили, а что поговорят, и о том велел государь и отец его государев, великий государь святейший патриарх, доложить себя" (Кн. разр. 931).

Боярский приговор был доложен государям думным дьяком Томилою Луговским. На основании этого приговора государи указали челобитчику "дать суд" и назначили судей.

Но суд почему-то не состоялся. Это дало повод к новой челобитной князя Туренина. Государи указали "говорить бояром". Бояре рассмотрели теперь дело по существу и приговорили выдать князя Б.Касаткина князю В.Туренину головою. Думный дьяк, Федор Лихачев, доложил приговор этот государям, и государи

"...указали князя Богдана Косаткина за кн. Васильево безчестье Туренина посадить на день в тюрьму. И князю Богдану Касаткину государев указ и боярский приговор сказан и в тюрьму князь Богдан Касаткин послан с подьячим с Микиткою Кузминым" (Кн. разр. 935).

В обоих случаях "бояре" играют роль совета. В первом случае государи хотели узнать, какое дать направление челобитной князя Туренина. По существующим порядкам последствия челобитной в делах об отечестве могли быть очень различны. Челобитчику в случае очевидной нелепости его иска могло быть прямо отказано; но если бы при предварительном рассмотрении челобитной оказалось, что ему "сошлось" с ответчиком, дело его могло быть разрешено "сыском" или "судом". Государи хотели знать, какое направление дать делу, и потому потребовали мнения бояр. Бояре приговорили "дать суд", и государи указали дать суд. Во втором случае боярам указано было произвести этот суд. Бояре приговорили к выдаче головою, государи на докладе изменили боярский приговор и указали посадить виновного на день в тюрьму. В обоих случаях боярский приговор есть лишь материал для государева указа и только. Хотя государи в последнем случае изменили боярский приговор, но князю Касаткину, тем не менее, объявлен государев указ и боярский приговор. И это отчасти верно, ибо и бояре признали виновным князя Касаткина, разница только в мере наказания.

В 1625 г. бил челом государю Д.Шенкурской на И.Измайлова. Государь

"...указал о том сидеть бояром, да что бояре о том приговорят, и государь указал о том доложить себя, государя" (Кн. разр. 1155).

Думный дьяк, Федор Михалов, доложил государю боярский приговор:

"И Государь царь и Великий князь Михайло Федорович указал Данилу Шенкурскому и Ивану Измайлову боярский приговор сказати. И по государеву указу... боярский приговор сказан".

Здесь "бояре" опять выступают в качестве судей по приказу царя, но с тою разницею, что государь утвердил их приговор без всяких изменений.

Случаи такого участия бояр в судебной деятельности царя, сколько бы их ни оказалось, не доказывают, что у бояр есть право участвовать в решении отеческих дел. Эти дела решаются государями и без всякого участия бояр. В 1618 г. бил челом государю стольник, В.Третьяк, на князя Юрия Буйносова, и "государь велел ему отказать", не справляясь с мнением бояр. В том же году бил челом государю Юр.Татищев на князя Д.М.Пожарского; государь велел ему отказать и с князем Пожарским быть. Но когда Татищев не послушался этого указа, государь приказал его бить кнутом и выдать Пожарскому головою и опять без всякого совещания с боярами по той причине, что царю дело было ясно. Такие же примеры единоличного суда царя в отеческих делах встречаем в 1624, 1625 и 1627 гг.* Любопытно, что, по взгляду тяжущихся, бояре в делах этого рода иногда и вовсе не могли принимать участия. В 1614 г. князья С. и М.Прозоровские били челом о суде и счете на князя Ф.Куракина. Государь велел "допросить" их боярам. Прозоровские этим указом остались недовольны и вновь били челом о суде, надо полагать, перед царем лично, потому что просьбу свою они мотивировали так:

______________________

* Кн. разряди. Стб. 555, 558; см. еще 1624 г. Стб. 1042; 1625 г. Стб. 1160; 1627 г. Стб. 1377.

______________________

"Случаев у нас много (т.е. случаев назначения на службу, в которых они были поставлены выше Куракиных), да перед бояры положить их не мочно, потому что и до многих бояр в случаях дойдет" (Двор. разр. 158).

Московские государи не только одни решают местнические споры, но одни, без всякого совещания с боярами, установляют и общие нормы для решения таких споров. В 1616 г. окольничий, князь Гр. Волконский, "сказывал" (т.е. представлял) царю английского посла, а князь Гр. Тюфякин этого посла звал к государеву столу и ездил его потчевать. И вот поэтому-то у него и явилось опасение, не будет ли он поставлен в случае спора ниже кн. Волконского. Для разъяснения своего сомнения он обратился с челобитьем к государю.

"И государь приказал посольскому думному дьяку, Петру Третьякову, челобитье его записать в Посольском приказе, что стольнику, который посла зовет к столу, до околничаго, который посла сказывает, в отечестве дела нет; а околничему до него дела нет, и прежде того не бывало же" (Двор, разр. 221).

Московские государи давно уже стремятся ограничить случаи местнических споров, а потому разрешение челобитья князя. Тюфякина не представляло никакого сомнения, и оно последовало без всякого совещания с думными людьми.

Итак, думцы государевы, не имея постоянного состава, не имеют и определенной компетенции, а делают только то, что царь им прикажет.

Такой вывод может не только изумить, но показаться совершенно невероятным людям, хорошо знакомым с современной литературой о так называемой Боярской думе. В этой литературе можно найти не только старательно составленное перечисление предметов, подлежащих ведомству Думы, но там точно означены дни и часы, когда эта Дума собирается и заседает. К этой собирающейся в определенные дни и часы Думе мы теперь и перейдем.

В Москве, действительно, возникло учреждение, члены которого заседали в определенные дни и часы и имели свою более или менее определенную компетенцию; но учреждение это существенно отличается от Думы, хотя и имеет с нею некоторые точки соприкосновения.

С самых древних времен князь был судьей и лично отправлял дела правосудия. По мере объединения России под властью Москвы отправление суда лично государем делалось все затруднительнее. Но и московские государи продолжают судить сами и в первой инстанции еще в XIV и XV веках. Не имея, однако, возможности разрешать все дела, поступавшие к их личному суду, великие князья учреждают себе в помощь бояр введенных, которым дают право судить свой суд. Таким образом, возникли особые лица, которые судили "суд великаго князя". До Ивана III они судили этот суд единолично; с Ивана III они должны были судить его сам друг с дьяком (Древности. T. I C. 474, 576). Дальнейший шаг в организации этого высшего суда состоял в учреждении боярской судной коллегии. Когда именно была она учреждена и в каком виде, — это неясно. При Иване III такой коллегии, стоявшей выше приказов, кажется, еще не было. Первая статья его Судебника говорит:

"Судити суд боярам и окольничим, а на суде быти у бояр и о у околничих диаком".

Из этой статьи следует, что есть суд бояр и окольничих, на котором присутствуют дьяки. Но какой это суд, суд приказов, где сидит боярин или окольничий и при нем дьяк, или высший суд над приказами, состоящий из бояр, окольничих и дьяков? Вторая статья того же Судебника дает право думать, что это суд приказов, ибо она предписывает "боярину" жалобников от себя не отсылать, а давать управу, кому пригоже; а кому не пригоже, о том сказать великому князю, или "к тому его послати, которому которые люди приказано ведати". Здесь, очевидно, дело идет не о высшем суде, а о приказном. Надо думать, что о приказном суде говорит и ст.1, стоящая в прямой связи со ст.2. Это толкование совершенно подтверждается и царским Судебником. Ст. 7 этого последнего соответствует ст.2 первого Судебника и говорит о приказном суде, а не о высшем боярском; других же статей, в которых можно было бы видеть указание на существование высшего боярского суда, нет, а потому есть достаточное основание думать, что и в период составления второго Судебника такого суда еще не было*.

______________________

* Г-н Лихачев в своем сочинении "Разрядные дьяки XVI века" приводит "боярский приговор, что приговорили о покраденной у корельского попа ржи" от 1520 г. В постановлении приговора участвовали: четыре боярина, четыре окольничих, печатник и 3 думных дьяка. Из напечатанного документа не видно, чтб это за "бояре", — думцы это государевы или специальная судебная коллегия. Если мы и допустим, что "бояре" в данном случае действовали не в качестве думцев, а в качестве суда, все же это будет суд на случай, а не постоянная судная палата. Специальные же суды на известный случай всегда, конечно, имели место.

______________________

Но от второй половины XVI века мы уже имеем документальное свидетельство о существовании высшего боярского суда. Под приговором чинов Собора 1566 г. о ливонских делах встречаем такую подпись: "А у бояр в суде яз, Борис Иванович Сукин". Б.И. Сукин был дьяк, из подписи же его следует, что он состоял членом боярского суда. Это не суд приказа, ибо приказов было много, и в каждом были свои дьяки; и не суд одного боярина введенного, ибо трудно думать, чтобы единоличный суд боярина введенного назывался "судом бояр". Что же это за суд?

Прежде всего надо заметить, что у нас в древности суд не был отделен от управления: кто управлял, тот и судил, и наоборот, кто судил, тот мог рассматривать и вопросы управления. Поэтому выражение "суд бояр" нельзя понимать в тесном смысле высшей боярской исключительно судной коллегии. Это была, надо думать, не судная только, а "расправная" коллегия, ведавшая и суд, и управление.

Такая коллегия возникла у нас в 1564 г. В этом году царь учредил опричнину.

"Государство же свое Московское, воинство, и суд, и управу, и всякие дела земские приказал ведать и делати бояром своим, которым велел быть в земских: князю Ивану Дмитриевичу Вельскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и всем бояром. А конюшему, и дворецкому, и казначеем, и дьяком, и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу чинити по старине, а о больших делах приходити к бояром. А ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делах приходити к государю" (Александро-Невская лет.; у Карамзина. IX. Пр. 137).

Здесь мы имеем дело с первым учреждением особой боярской коллегии, действующей самостоятельно в пределах предоставленной ей компетенции. Эта коллегия имеет свой постоянный состав, определенный указом царя. В нее назначены бояре, которым велено быть "в земских". Подлинный указ до нас не дошел, а потому мы и не можем сказать, кто именно был назначен Грозным в состав правительственной боярской коллегии. Мы знаем только двух членов, принадлежавших к ее первоначальному составу, это были: князья И.Вельский и И.Мстиславский, названные в приведенной уже выписке из Александро-Невской летописи; позднее к ним был присоединен князь Мих. Воротынский, он упомянут в документе 1570 г., о котором речь будет впереди. Можно думать, что и дьяк, Б.И. Сукин, принадлежал к составу этой же коллегии, так как никакой другой в это время не было.

Эта коллегия имела свою определенную компетенцию. Ей предоставлено было ведать все внутреннее управление, военное и гражданское, и суд. Приказы, имевшие по Судебникам доклад у государя непосредственно по всем делам, которых нельзя было решить без государева ведома (ст. 2 первого и ст.7 второго), должны были теперь по всем "большим делам" обращаться с докладами к "боярам" земской коллегии. Эти бояре получили право разрешать своею властью все дела, за исключением "ратных и великих земских"; по этим последним они сами должны были делать доклад государю.

Очень может быть, что в подлинном государевом указе, до нас не дошедшем, разграничение власти бояр от власти государя было сделано в более точных выражениях; но во всяком случае трудно думать, чтобы земским боярам предоставлена была компетенция, выходящая за пределы прямого применения царских указов. Иван Грозный слишком ревниво относился к своей власти, чтобы предоставить земским боярам сколько-нибудь широкие полномочия по управлению государством. От времени, непосредственно последовавшего за учреждением земской боярской коллегии, мы имеем несколько жалованных и льготных грамот, одну грамоту о порядке платежа таможенных пошлин, о мерах против корчемства и игры зернью и один наказ белозерским губным старостам и целовальникам о порядке преследования лихих людей*. Все эти грамоты даны от имени самого царя. Высшее управление, как и следовало ожидать, осталось в его руках. К боярам перешло только исполнение указов, да и в этой области трудно думать, чтобы они действовали с некоторою самостоятельностью в сколько-нибудь сомнительных случаях. Время для этого было очень неблагоприятно. Отъезд царя в Александровскую слободу сопровождался выражением недоверия к боярам; в письме к митрополиту Иван Грозный перечисляет боярские измены и беззакония и этим объясняет свой отъезд, а позднее — и учреждение опричнины. При таких условиях боярам трудно было действовать самостоятельно даже и в мелких вопросах текущего суда и управления. Можно думать, что любимой формой их деятельности были доклады государю.

______________________

* АЭ. I. №№ 269, 276, 277, 279, 281. 1565 — 1571; АИ. I. №№ 188, 191, 193. 1573-1575.

______________________

Как бы ни была зависима и несамостоятельна деятельность коллегии земских бояр, все же она существенно отличается от деятельности Думы государевой. Государева дума только подготовляет дела к решению государя; она делает это или в присутствии царя, или в особом заседании без царя, но всегда по его особому указу. Она сама ничего не решает. Если царь приказывает Думе составить приговор, приговор этот исполняется не сам по себе, а в силу государева указа. Учрежденная Иваном Грозным коллегия земских бояр имеет свою собственную компетенцию и в пределах этой компетенции сама решает восходящие на ее рассмотрение вопросы. Дела, подлежащие рассмотрению земских бояр, восходят к ним из приказов в тех случаях, когда приказы не находили возможным разрешать их сами, по их важности или по иным причинам, и по жалобе частных лиц на решения приказов. Можно допустить и третье основание: земские бояре могли рассматривать некоторые дела и в первой инстанции; это дела о всех тех людях, которые никому не были приказаны.

Коллегия земских бояр представляет совершенную новость в нашей истории; до 1564 г. ничего подобного у нас не было. Но к той же коллегии царь мог обратиться и за советом и, таким образом, временно превратить ее в свою думу. Такой случай известен нашим памятникам. В 1570 г. земские бояре получили от сибирского царя грамоту, перевели ее с татарского языка на русский и препроводили к царю. В ответ они получили такой приказ:

"И вы б о том поговорили, пригоже ли нам с сибирским царем о том ссылатися, и почему в Сибирь татарин к царю отпущен, и что с ним писано, и в котором году отпущен? Да что ваша будет мысль, и вы б приговор свой к нам отписали..." (ААЭ. I. № 179).

Приказ этот послан был из Александровской слободы, где, конечно, у царя не было недостатка в советниках; но он нашел нужным посоветоваться с земскими боярами, а не с опричными. Это соединение двух функций в одном и том же учреждении ничего не меняет в существе дела. Советников своих и по учреждении опричнины царь берет где желает. Но рядом с этим старым явлением возникло новое, коллегия земских бояр, поставленная над приказами; это не дума, а Расправная палата, имеющая власть решать текущие дела суда и управления.

Мы не можем с точностью сказать, до какого года существовала учрежденная Иваном Грозным земская Расправная палата. Ясно только, что она существовала недолго, скорее менее, чем более десяти лет. В 1570 г. она еще существует. Только что приведенная переписка о сибирских делах ведется от имени "Ивана Бельскаго, Ивана Мстиславскаго, Михальца Воротынскаго и всех бояр". Царь в своей ответной грамоте называет Вельского и его товарищей полными именами и с "вичем". Но уменьшительная форма боярской грамоты указывает, что земские бояре находились в довольно приниженном положении. В следующем году И.Ф. Мстиславский был заподозрен в измене. В данной им "проклятой" грамоте он признается, что "веры своей не соблюл и государю своему изменил, навел с своими товарищами безбожнаго крымскаго Девлет-Гирея царя на святыя православныя церкви." Только благодаря предстательству митрополита, шести епископов и 14 архимандритов и игуменов и поручительству двух бояр, одного окольничего и нескольких сот подпоручников государь простил изменника и опалу с него снял*. Остался ли он членом земской Расправы и после своей измены, этого мы не знаем; но два ближайшие к нему товарища выбыли из нее.

______________________

* Рум. собр. I. № 196. Издатель к "проклятой" грамоте князя Мстиславского делает такое примечание: "Судя по множеству данных о нем (Мстиславском) записей и по мере государева гнева, должно заключить, что преступление его было довольно важно". Мы думаем, что должно заключить к совершенно обратному. За вину Мстиславского государь возложил на него свою опалу. Если же допустить, что Мстиславский был действительно виновен в том, в чем сознался, и был наказан за свою измену только опалою государевой, то является совершенно непонятным ходатайство за него всего духовенства с митрополитом во главе. Вина — первой важности, наказание сравнительно легкое, о чем же ходатайствовать духовенству? Русские воеводы, высланные против Гирея, не умели помешать ему перейти через Оку и сжечь Москву. Первыми воеводами были те же земские бояре: Вельский, Мстиславский, Воротынский. Вот в чем вина Мстиславского. Он не умел отразить Гирея. Больной царь увидал в этом измену. Чтобы ублажить его, Мстиславский признался в измене. Духовенство, конечно, хорошо знало, что никакой измены не было; могла быть оплошность, а потому и явилось ходатаем.

______________________

Первый боярин Расправы, князь Вельский, был убит в приход Девлет-Гирея к Москве в 1571 г., третий член, князь М.И.Воротынский, был казнен два года спустя после нашествия Девлет-Гирея. В 1574 г. встречаемся с учреждением, которое, по всей вероятности, упразднило земскую Расправу, если она только дожила до этого года. По рассказу рукописного временника:

"Царь Иван Васильевич произволил в этом году и посадил царем в Москве Симеона Бекбулатовича (крещеного татарина) и царским венцом его венчал, а сам назвался Иваном Московским, и вышел из города на Петровку. Весь свой чин царский государь отдал Симеону, и сам ездил просто, как боярин, и как приедет к царю Симеону, ссаживается от царева места далеко, вместе с боярами" (Соловьев. VI. 210).

Подлинный указ о возведении царскою волею на московский престол татарина до нас не дошел, но факт этот не подлежит ни малейшему сомнению. Мы имеем несколько грамот, данных "Великим князем Симеоном Бекбулатовичем всея Русин". Это указывает, что произведенное в 1564 г. выделение опричнины и учреждение земской Расправы для управления Московским государством более уже не удовлетворяло царя. Его больное воображение перешло от боярской коллегии к иному способу управления государством, и он дал Москве царя, а сам жил как частный человек. Полномочия этой царской тени были гораздо обширнее полномочий земских бояр. Симеон давал своею властью жалованные и льготные грамоты о порядке взимания податей; государевы дворцовые села он называл "нашими"*. Этому царю Иван Грозный подавал челобитные, в которых просил его "показать ему милость" дозволить устроить себе двор, одних людей принять, других отпустить и "о людишках своих с твоими, государевыми, приказными людьми памятями ссылаться"**. Но эта игра больного монарха в цари и раболепные подданные продолжается недолго. По прошествии двух лет Иван Васильевич ссадил татарина с Московского царства и назначил его Великим князем Тверским. В этом новом достоинстве мы встречаем Симеона Бекбулатовича еще в 1582 г. Он пожаловал в этом году Арсения, игумена Спасского монастыря, пустошами в Тверском уезде***. Заняв по-прежнему престол своих предков, Иван Грозный возвратился и к прежнему порядку управления и суда. Это заключаем мы из того, что ни в последние годы его царствования, ни в царствование сына его, Федора, не встречаем никаких указаний на существование высшей боярской коллегии как учреждения постоянного. В это время для рассмотрения дел, не подлежавших ведомству того или другого приказа, всякий раз назначался царем особый суд на этот случай. Так поступил сам Иван Грозный в 1579 г. 25 декабря этого года велел он стоять у своего государева стола в товарищах с крайчим, Бор.Фед. Годуновым, князю И.В. Сицкому. Сицкий этого назначения не принял и бил челом об отечестве, о счете. Государь велел дело это судить двум боярам да одному дьяку. Так поступал и сын его, Федор. От царствования этого государя мы имеем шесть случаев местнического суда, в которых всякий раз назначались специальные судьи и всякий раз из двух лиц, из боярина и дьяка. Это — совершенное возвращение к тому порядку, который установился еще при Иване Васильевиче III, к суду одного боярина введенного с дьяком****.

______________________

* АИ. I. № 195; АЭ. I. №№ 290, 292. 1576.
** Соловьев. VI. Прим. 94.
*** АЭ. I. № 316.
**** Симб. сбор, разряди, кн. С.67, 98, 99, 103, 105 и 106.

______________________

Этот порядок вещей продолжается и при Михаиле Федоровиче, он также назначает специальный суд из одного боярина и дьяка*. Но в его царствование возникает и новый порядок, окончательно закрепленный Уложением. Михаил Федорович начинает приказывать те же дела, которые до него и при нем судил боярин с дьяком, "судить бояром", и не только суд судить, но и вершить дело. В начале XVII века это делается всякий раз по особому государеву указу. Челобитье подается государю, а государь приказывает "сидеть о том бояром" или "поговоря о том, указ учинити". На основании такого указа бояре "приговаривают": или отказать челобитчику, или посадить виновного в тюрьму и т.д**. Здесь мы присутствуем при самом зарождении Расправной палаты XVII века***. Государь уполномочивает "бояр" рассмотреть челобитье и составить приговор, т.е. решить дело, не внося на его утверждение. В этих случаях бояре действуют не как думцы государя, а как самостоятельный суд, облеченный правом решать. Но это делается всякий раз по особому полномочию. Постоянного учреждения боярской Расправы, действующей по общему правилу, а не по специальному всякий раз указу, нет и в 1626 г. В этом году Поместный приказ спрашивал государей, как они прикажут, после пожару, поместные и вотчинные дела делать? Государи приказали:

______________________

* В 1623 г. назначен был кн. Д.Т. Трубецкой и дьяк Мих.Данилов, в том же году кн. Ив.Ив. Шуйский и тот же дьяк; в 1627 г. велено было судить боярину Мих.Борис. Шеину и опять тому же дьяку (Кн. разр. 933, 937 и 1371).
** Кн. разряди. I. 551 — 554, 556, 673 и др.
*** В Уставной книге Разбойного приказа есть несколько "боярских приговоров" от времени Федора Ивановича и Бориса Годунова, но не видно, кого надо разуметь здесь под боярами: думцев государевых или судную коллегию. Царствование Федора Ивановича представляет анормальное явление: государством управлял не царь, а Борис с пятью-шестью боярами (см. выше, с.375). В данном случае Борис играл роль царя, пять-шесть бояр — были его думцы. Они, конечно, составляли всякие приговоры, и эти приговоры и занесены в уставную Разбойную книгу под названием "боярских". При царе Борисе могла уже назначаться боярская судная коллегия.

______________________

"И которых статей в Поместном приказе о поместных и вотчинных делех без государева царева и Великого князя Михаила Федоровича и отца его, государева, великаго государя Святейшаго Патриарха Филарета Никитича, имяннаго приказу делать не мочно, те статьи они, государи, велели написать и принесть к себе, государям, в доклад" (Влад.-Буд. Хрестом. III. 214).

Мы здесь находимся еще на точке зрения царского Судебника, который предписывает:

"А которому будет жалобнику, без государева ведома, управы учинити немочно, ино челобитье его сказати царю государю" (7).

Как в 1550 г. не было никакой посредствующей инстанции между государем и приказами, а дела, в случае недостатка указа, шли из приказов прямо к царю, так и в 1626 г. дела из приказов (по крайней мере из Поместного) непосредственно докладываются государю. Между царем и приказами нет еще никакого постоянного учреждения. Первое указание в законодательстве на такое посредствующее учреждение находим лишь в Уложении 1649 г., и то довольно нерешительное. В Уложении читаем:

"А спорныя дела, которых в приказех зачем вершити будет немощно, взносити из приказов в доклад к государю царю и Великому князю Алексею Михайловичу и к его государевым бояром и окольничим и думным людем. А бояром и окольничим и думным людем сидети в палате и по государеву указу государевы всякия дела делати всем вместе" (X. 2).

Редакция статьи показывает, как сильны были в Москве исторические традиции и как трудно было людям XVII века перейти от старого привычного порядка к новому. Из конца статьи ясно, что бояре имеют свои собственные заседания без царя, на которых и решают всякие дела, поступающие из приказов. Но дела из приказов поступают на основании доклада. Кому же делается доклад? Если бояре уполномочены решать дела, то им и должен делаться доклад. Статья же говорит о докладе государю и его государевым боярам. Что же это значит? Делать доклад царю и боярам единовременно в данном случае нельзя, ибо бояре сидят в палате без царя и без царя решают дела; делать доклад сперва царю, а потом боярам нет надобности, ибо государь вперед уполномочил бояр решать эти дела. Это недостаток редакции, в котором слышится остаток старины. До Уложения доклад делался государю лично во всех тех случаях, когда приказные судьи или бояре введенные не находили возможным сами разрешить дело.

Это — практика веков, она и проскользнула в Уложение, хотя Уложение и установило посредствующую между приказами и царем инстанцию. В действительности, конечно, дела из приказов поступали к боярам, а царю докладывались только те из них, которые и бояре не находили возможным разрешить. Это совершенно ясно из последующих указов. Например:

"К бояром, в Золотую палату, дела взносить к слушанию и к совершению из приказов: в понедельник из Разряда, во вторник из приказа Большия казны" и т.д. (1669. ПСЗ.№ 460).

Итак, возникновение высшего учреждения "бояр" есть весьма позднее явление нашей истории. Окончательное учреждение его относится к половине XVII века. Попытка Ивана Грозного создать высший боярский суд имела очень кратковременное бытие.

Переходим к составу, ведомству и власти этого высшего судебно-правительственного учреждения.

Уложение предписывает сидеть в палате... "бояром и окольничим и думным людем" (X. 2). То же говорят и позднейшие указы*. Но значит ли это, что все наличные думные чины, без особого назначения, состояли членами боярской палаты? Это очень сомнительно. Многие из них имели уже назначения и, конечно, не могли оставить своих мест без особого указа. Надо думать, что члены боярской палаты назначались царем из думных чинов особым указом. И мы действительно имеем указания на такие назначения. Первое из них дошло к нам от 1681 г. В этом году, в мае месяце, назначены в Расправную палату товарищами к князю Ник. Ив.Одоевскому: трое бояр, трое окольничих, трое думных дворян и двенадцать думных дьяков. С этого года по 1689 г. не встречаем ни одного нового назначения членов Расправной палаты, а в 1689 г. было два таких назначения. Первый раз, 12 сентября, первоприсутствующим указано было быть Як.Ник. Одоевскому, а товарищами к нему назначены: трое бояр, четверо окольничих, двое думных дворян и двое думных дьяков. В том же году, 14 октября, состав палаты был пополнен еще одним окольничим. В 1690 г. встречаем новое назначение третьего думного дьяка и т.д.**

______________________

* ПСЗ. №№ 460, 838, 885. 1669-1680.
** Дворц. разр. IV. Стб. 187, 483, 490, 523 и пр. Эта отрывочность известий объясняется неполнотой дошедших до нас разрядных книг.

______________________

Назначенные в Расправную палату члены оставались в этом звании, пока нравилось государю, и могли быть возвращены даже в прежнее состояние, хотя бы и низшее. Так случилось с думным дьяком П.Никифоровым. В 1689 г. он был назначен в Расправную палату, а в 1691 г. государь "указал ему в Расправной палате не быть, а быть ему в поместном приказе, по-прежнему"*.

______________________

* Там же. Стб. 624.

______________________

Расправная палата собиралась в определенные дни и часы. В древнейшем указе по сему предмету (1669) определяются только дни: члены палаты должны были собираться ежедневно, кроме субботы. Потом нашли нужным определить и час приезда. В 1674 г. приказано было съезжаться в 10-м часу дня, а с 1676 г. — в 1-м*. Эта неопределенность и неустойчивость порядка указывают на то, что мы имеем дело с возникающим только учреждением, которому приходится еще отыскивать себе место и время в ряду более старых.

______________________

* ПСЗ. №№460, 582, 621.

______________________

Расправная палата состояла из первоприсутствующего члена и его товарищей. Первоприсутствующий был председателем. В указах, определяющих порядок деятельности палаты, он назывался иногда по имени, об остальных же членах говорилось как о его товарищах. Так, в указе 1681 г. делается предписание "бояром, окольничим и думным людям, которые сидят в Расправной палате с боярином, со князем Никитою Ивановичем Одоевским в товарищах..."* Первоприсутствующий член палаты назначался также царем. Нам известны имена трех первоприсутствующих: первым был князь Ник.Ив. Одоевский, он же первоприсутствующий член Уложенной комиссии; за ним следовал его сын, Як.Ник.Одоевский; а в 1691 г. встречаем в этой должности князя Мих.Як. Черкасского**.

______________________

* ПСЗ. № 885.
** Дворц. разр. IV. Стб. 187, 483 и 623.

______________________

Что касается ведомства боярской палаты, то нет надобности определять его на основании практики, оно определено в указах. По Уложению все спорные дела, которых почему-либо нельзя было решить в приказах, вносятся к боярам. Таким образом, боярская палата есть высшее в государстве судебное учреждение, поставленное над приказами. Уложение точно не определяет, по каким причинам дело может быть не решено в приказе. Таких причин наша старая практика знала три: 1) отсутствие указа, разрешающего дело, 2) сомнение в понимании существующего указа и 3) разногласие членов приказа, которые должны были решать все дела "вместе", т.е. единогласно. В этих случаях дело переходило в палату. Других оснований для переноса дела в палату, кроме перечисленных, Уложение не знает. Но они скоро явились. Молчание о них Уложения опять указывает на то, что мы имеем дело с вновь возникающим учреждением, компетенция которого была определена не сразу, а постепенно. Уложение предусматривает случай отказа в правосудии. Кто-нибудь бил в приказе челом, а ему суда не дали и указа не учинили; что ему делать? Так как то же Уложение учредило боярскую палату, то, понятно, такому челобитчику следовало бы на отказ в правосудии жаловаться палате. Но Уложение предоставляет ему жаловаться прямо государю (X. 20). Это вторая непоследовательность, опять объясняемая живучестью старой точки зрения, по которой государь является судьей во всех делах. Но логика сделала свое дело: скоро заметили, что и в этих случаях надо обращаться не к государю, а к "боярам", а потому указ 1680 г. говорит, что бояре не только слушают спорные дела, вносимые из приказов, но и челобитные принимают*. Какие это челобитные, это нигде не определено, но объясняется существом дела. Это, конечно, челобитные как на отказ в правосудии, так и на неправильные решения приказов. У нас никогда не было воспрещено жаловаться на неправильные решения; эти жалобы всегда подавались государям, а с учреждения боярской палаты они должны были подаваться ей.

______________________

* ПСЗ. № 838.

______________________

Судебные дела назывались у нас еще расправными делами; отсюда возникло официальное наименование вновь учрежденной палаты Расправной палатой*.

______________________

* Дворц. разр. IV. Стб. 523, 557, 623; рядом с Расправной палатой употребительно выражение "у расправных дел" (Там же. Стб. 187, 483 и 490).

______________________

Степень власти Расправной палаты также определена указами. Уложение говорит, что Расправная палата все государевы дела решает по государеву указу (X. 2). Так же выражаются и позднейшие указы. Приведенный уже указ от 1680 г. предписывает палате по всем в нее поступающим делам чинить государев указ "по его великаго государя указу и по Уложению". Палата, следовательно, действует по существующим указам. Ей принадлежит та же степень власти, что прежде (а в некоторых случаях и теперь) принадлежала приказам. Отсюда следует, что если "бояре" найдут почему-либо невозможным решить дело, они должны доложить о нем государю. Именно такое распоряжение находим в указе от 1694 г. Так как в этом указе сведены вместе все прежние распоряжения о боярской палате и он как бы завершает ее организацию, то мы и приведем из него главные части.

"Великие государи указали: судных и всяких розыскных дел, по которым в приказах судьям указу зачем учинить будет не мочно, или которые и вершены, а на вершенья учнет кто... бить челом и вершенья чем спорить, также и о иных о каких делех учнет кто... бить челом, и тех из приказов дел и челобитен слушать... бояром и думным людям всем и по тем делам и по челобитным свой великих государей указ чинить по своему великих государей указу, по Уложению и по новоуказным статьям... А которых дел им, бояром и думным людем, зачем без их великих государей именнаго указа вершить будет не мочно, и по тем делам докладывать великих государей..." (ПСЗ. № 1491).

В этом указе находим и некоторую прибавку к тому, что прежде говорилось о ведомстве боярской палаты: она ведает не одни судные и розыскные дела, но и иные дела, о которых кто-либо учнет челом бить. Под этими иными делами, противополагаемыми судным, надо разуметь все дела, возникающие по вопросам управления. Но есть ли это новость, возникшая только в 1694 г.? Это очень сомнительно. Для ответа на этот вопрос надо припомнить, как развивалось наше законодательство в древности. В одном из наших прежних трудов* мы имели уже случай выяснить, что московское законодательство развивается путем практики. Прежде чем какое-либо правило попадет в Судебник или Уложение, оно действует на практике в силу частных распоряжений. Так было, конечно, и с боярской палатой. Прежде чем появилось Уложение и другие указы, определявшие порядок деятельности боярской палаты, она уже призывалась к решению разных дел, так было в царствование Алексея Михайловича, а может быть и ранее, при Михаиле Федоровиче и даже Борисе. И здесь практика шла впереди закона. Вторая статья главы X Уложения поэтому не должна быть рассматриваема как чистая новость; она только формулирует прежнюю практику, дает законное основание тому, что и прежде делалось. А многое так и осталось практикой и не перешло в закон. Например, состав палаты; он назначается государем из думных людей; но это не определено ни в одном указе. Вот поэтому-то мы и думаем, что прибавка указа 1694 г. едва ли составляет новость и что Расправная палата, по всей вероятности, уже с Уложения ведала не одни судные дела, но и правительственные, которых почему-либо нельзя было решить в приказах.

______________________

* Опыт исследования обычного права. 1882.

______________________

Степень власти палаты определяется совершенно так же, как определялась степень власти приказов: она решает на основании Уложения и государевых указов все судные и правительственные дела, пока не окажется, что какого-либо дела "решити будет не мощно". Нельзя сказать, чтобы в этом определении была проведена точная граница власти палаты. Что можно решить на основании указов и чего нельзя — это дело весьма широкого усмотрения. На основании этого правила могло выработаться и очень свободное толкование указов, при котором доклады государю могли иметь место только в исключительных случаях, и очень ограниченное, вызывавшее постоянные высочайшие доклады. Как было в действительности, это трудно сказать, так как практика палаты нам малоизвестна, а то, что нам известно, мы никак не можем мерить нашею современною мерою. В XVII веке в компетенцию Расправной палаты, обязанной решать судные и правительственные дела на основании государевых указов, входило не только разрешение отдельных случаев, но и установление общих правил на все будущие случаи, конечно, когда палата находила, что их можно сделать без доклада государю. Повод так думать дают некоторые статьи, находящиеся в уставной книге Разбойного приказа. Но прежде чем привести эти статьи, необходимо сделать оговорку.

В уставной книге Разбойного приказа встречаем доклады "боярам" и "боярские приговоры". Но книга Разбойного приказа нигде не объясняет, что это за бояре, которым делается доклад: думцы ли это государевы, или судная коллегия, которая, как мы видели, начинает уже появляться в царствование Михаила Федоровича и которой он предоставлял решать дела без доклада себе. В книге приводится только доклад и приговор бояр, но как возник доклад, по государеву ли специальному указу "говорить с боярами" или как иначе, об этом ни слова. Эта краткость памятника соответствует его характеру: в нем изложены не подлинные дела во всем их течении, а только окончательные приговоры, которые имеют значение в смысле руководства Приказу разбойных дел в его будущей деятельности. Вот эта-то неясность и допускает лишь с большой оговоркой рассматривать "приговоры бояр" как приговоры Расправной палаты. Приведем два-три примера таких приговоров для характеристики нашей древней практики.

В главе 13 уставной Разбойной книги было написано, что убытки, возникающие из преступлений, совершенных несвободными людьми, платят их господа. Это — старое правило, известное еще Русской правде. В XVII веке в практике Разбойного приказа, когда первоприсутствующим членом его был князь Дм.Мих. Пожарский, возник вопрос, что делать в тех случаях, когда люди, причинившие своим преступлением убытки, умрут до вершения их дела? Собственно, тут и вопроса никакого нет. Жив или умер виновный, убытки должны быть уплачены из его имущества; а так как речь идет о несвободных, то убытки должны быть уплачены их господами. Но в 1624 г., конечно, по частному случаю такой вопрос возник, и князь Пожарский, ссылаясь на то, что в уставной книге об этом ничего не написано, внес его на решение бояр. Бояре приговорили: господа должны платить убытки.

В 1628 г. возник новый вопрос. Если оговоренный в преступлении человек представит за себя поручителя в том, что он к суду явится, а потом не явился, то весь ли иск взыскать с поручителя? Бояре приговорили: взыскивать весь иск, да кроме того, установили еще правила о дальнейшем розыске оговоренного.

Если мы признаем, что эти приговоры сделаны судной боярской коллегией, то должны будем признать, что Разбойный приказ в 20-х годах XVII века имел уже над собой высшее учреждение, к которому и обращался с докладом, тогда как Поместный во всех сомнительных случаях должен был обращаться прямо к государю (выше, с. 404). Это разнообразие практики не должно нас удивлять: московское законодательство шло не от общих начал, а от случайных требований места и времени, а потому и представляется весьма разъединенным.

Описанную нами боярскую палату необходимо отличать от Государевой думы. Это два совершенно разных учреждения. Думцы княжеские так же древни, как и сами князья; палата нового происхождения, первые ее зародыши не восходят далее половины XVI века. Дума не имеет постоянного состава и компетенции, она действует только при князе, а если без него, то по особому его приказу; палата имеет постоянный состав и особого председателя, она имеет свою определенную компетенцию и действует на основании Уложения и указов. Дела в Думу поступают только по воле государя; дела в палату поступают из приказов и по челобитьям частных лиц. С половины XVII века деятельность палаты определяется указами, деятельность думцев никогда не была определена указами и очень понятно почему: составляя совет государя, они постоянно направляются его волею; всякий организационный указ только стеснил бы эту волю.

Но между Думой и палатой есть и точка соприкосновения. И та и другая составляется из думных чинов. Члены палаты могут приглашаться и в Думу государеву и, по всей вероятности, важнейшие из них, обыкновенно, и приглашались. Это нисколько не мешало, однако, полной особности этих совершенно различных учреждений. Один и тот же человек мог сидеть и в Думе государевой, и в Расправной палате; но он действовал совершенно иначе в Думе, чем в палате: в Думе он исполнял словесную волю государеву, высказывал мнение, если его спрашивали, составлял приговор, если приказывали, и т.д.; в палате он сам решал дела на основании Уложения и государевых указов.

Московские государи не любили себя стеснять никакими учреждениями. Весь суд и управление принадлежат им лично; это точка зрения самой глубокой древности. Если они "приказывали" кому-нибудь судить и управлять, они делали это в личных своих удобствах, а не потому, чтобы государство нуждалось в какой-либо организации суда и управления. Их личную расправу и народ, и они сами продолжали считать наилучшей. Приказы и Расправная палата учреждены были только по той причине, что нельзя же было все сделать самому царю. А потому, как только царь признавал это нужным, все учреждения оказывались как бы не существующими, и царь и после Уложения или судил лично, причем "бояре" играли обычную роль думцев, или назначал специальный суд доверенных людей на отдельный случай. Приведем несколько примеров.

"Бил челом государю думной дьяк, Семен Заборовский, на околничаго, Осипа Сукина, о счете... И государь указал против челобитья выписать из разряду и доложить себя, государя, думному дьяку, Алмазу Иванову" (Двор. разр. III. Доп. стб. 375).

Этот случай личного суда, и даже без содействия Думы, относится к 1663 г. А из одного судного дела 1671 г. узнаем, что государь пожаловал Чудова монастыря архимандрита и келаря с братиею, велел дело их слушать "боярам, кому Москва приказана". 7 июля того же года приговор этих "бояр" был доложен государю, и он, выслушав докладной выписки, указал: "тою спорною землею, о которой били челом" и т.д. Можно подумать, что в Москве второй половины XVII века не было никаких постоянных судов и все делалось по именному высочайшему повелению.

______________________

* Федотов-Чеховский. № 134.

______________________

В дворцовых разрядах под 1674 г. читаем:

"А боярам, и окольничим, и думным дворянам, и думным дьякам указал великий государь ехать всем на Земский двор в 5-м часу дня, тотчас, не мешкав. И указано (им) их воров (Ивашку Андреева сына Воробьева с товарищи) распрашивать накрепко и пытать всякими жестокими пытками... А что они воры, станут в распросе... боярам сказывать, и великий государь указал о том прислать со всеми распросными речами к себе околничаго, А.С. Матвеева. А им указал, боярам, ждать своего великаго государя указу, покамест будет от него великаго государя с указом с верху окольничий, А.С. Матвеев... И бояре с распросными речами послали к великому государю окольничаго А.С. Матвеева, а сами дожидались великаго государя указу на Земском дворе. И как приехал от великаго государя с указом А.С.Матвеев, и бояре, по указу великаго государя, велели того вора вершить..."

Здесь мы имеем знакомые уже нам "государев указ и боярский приговор", но в какой необыкновенной форме! Все думцы государевы отправлены в застенок, где производят пытку и ждут государева указа, чтобы произнести свой приговор. В этом случае с особенною ясностью обрисовывается отношение боярского приговора к государеву указу.

В следующем году, мая 31-го дня, "указал великий государь взять девку Фенку (ведомую вориху, слепую, и ворожею) у боярина, князя Ф.Ф.Куракина, со двора и людей его лутчих, и указал на Москве ее пытать жестокою пыткою боярам комнатным да дьяку тайных дел, Ивану Полянскому, и людей тож указал пытать накрепко... И по распросным речам ее, Фенкиным, и людей — доложить... себя, великаго государя, и бояр, как великий государь изволит сидеть с бояры за своими, великаго государя, делами" (Там же 1428).

В обоих случаях царь с Думой судит в первой инстанции, но, конечно, не потому, что не было судов, которые могли бы судить и вершить дело об изменнике Ивашке Воробьеве или дело о слепой ворожее Феньке, а потому, что царь заинтересовался этими делами. Этого было совершенно достаточно, чтобы все существующие учреждения моментально упразднились, и московский государь стал действовать так, как действовали удельные князья глубокой древности. Московское государство конца XVII века почти ничего не имеет общего с киевским княжением XII века; но Алексей Михайлович, решающий в первой инстанции дело о слепой ворожее Феньке, "когда у него будет сиденье с бояры", очень напоминает Владимира Мономаха, ежедневно по утрам садившегося с мужами "людей оправливать".

Взгляд на царя, как на личного судью и правителя, должен был чрезвычайно замедлять развитие наших учреждений. В маленьких княжениях удельного времени князь действительно мог если не все, то очень многое делать сам. И хорошие князья, действительно, многое делали сами. Их высокое положение в обществе доставляло им возможность быть судьями и правителями вне партий и личных пристрастий. С образованием Московского государства, границы которого обозначались такими отдаленными один от другого пунктами, как Смоленск, Архангельск, Тобольск, Астрахань и Киев, личный суд и управление стали невозможностью: надо было перейти к учреждениям. И вот, по крайней мере с XV века, начинается великая работа правительственной организации. Первые опыты были очень слабы. Они вовсе не имели в виду создать что-либо само себе довлеющее; они имели целью, в видах облегчения сложной и трудной деятельности царя, создать ему помощников. Такими помощниками являются бояре введенные и приказы. Они делали царево дело, пока "было мощно", а как только оказывалось, что "не мощно", они шли к царю, докладывали ему и просили об указе. Это были какие-то ходячие тени царя. При таком положении вещей не могли возникнуть ни самостоятельность суда, ни подзаконность управления, ни ответственность правительственных лиц. Во всех сомнительных случаях "приказные люди" могли сделать государю доклад, испросить высочайшее повеление и тем прикрыть себя.

XVIII и XIX века весьма подвинули организационные вопросы. В настоящее время суды существуют не в помощь государю, а как самостоятельные учреждения; царь более не судит. При устройстве судов изыскиваются наилучшие способы их организации. В Москве такой способ действия и результаты, к которым он привел, были бы совершенно непонятны и невозможны: ни подданные не поняли бы, если бы им сказали, что царь не может рассматривать их челобитные; ни царь не был бы в состоянии стать на ту точку зрения, что он не может решить какое-либо дело в первой и последней инстанции. Два века кое-что сделали. Но мы едва ли и теперь совершенно освободились от московских недугов: недостатка ответственности органов администрации и возможности покрывать высочайшими повелениями все их сомнительные распоряжения. Московские порядки живут и в XIX веке. Но Москве труднее было с ними бороться: она стояла слишком еще близко к тому времени, когда личное начало в суде и управлении было нормальным явлением; Западная же Европа не могла дать ей никакого поучения. Мы живем в более счастливое время: и наука, и практика дают массу указаний и на порядок лучшей организации правительственных мест и лиц, и на лучшие способы установления их законной ответственности.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Литература вопроса о старой Думе

В предшествовавшей главе я сказал все, что можно было сказать о нашей старой Думе на основании источников. Но в сочинениях о Думе говорится еще и многое другое. Это и делает необходимым остановиться на литературе предмета, ибо простое умолчание о том, о чем говорят другие, может возбудить лишь одно недоумение.

Вопроса о Думе касаются все наши историки в своих трудах по общей истории России. У каждого из них можно найти ценные указания. Но внимание их более привлекается фактической стороной дела, чем юридической. У Соловьева, например, читатель найдет очень интересные указания на думцев, пользовавшихся особым доверием того или другого князя; но вопросов о том, что такое Дума, каков ее состав, деятельность и пр., автор не касается. Но и эти вопросы не остались без разработки. В последнее время они вызвали даже два специальных сочинения.

Первый опыт обработки материалов о Думе принадлежит Неволину. В своей статье "Образование управления в России от Иоанна III до Петра Великого" он посвящает ей две страницы. Неволин различает Боярскую и Царскую думу. Боярская дума, действовавшая с чрезвычайною властью, учреждалась во времена несовершеннолетия государя и междуцарствия; Царская — составляла постоянный совет государя. Устройство ее только при Иване IV получило ту определенность, которою она потом отличалась. Она составлялась из чинов, которые назначались государем: бояр, окольничих и с 1572 г. думных дворян. В ней обсуждались: 1) все дела, предлагаемые на ее усмотрение верховною властью, и 2) дела, вносимые из приказов и по жалобам на приказы. Некоторые дела она решала собственною властью, о других должна была докладывать государю. При Думе состояла, в виде особого ее отделения по части судной, Расправная палата. До ее учреждения, которое относится к царствованию Федора Алексеевича, судные дела рассматривались всеми вообще членами Думы.

Таково мнение Неволина. Оно высказано совершенно догматически, без всяких доказательств. Верным представляется в нем лишь различение Боярской и Царской думы и наименование Государева совета — Царской думой, а не Боярской. Все остальное — не только не доказано, но и не может быть доказано. Нельзя доказать, что с Ивана IV Дума получила ту определенность, которою она потом отличалась; нельзя доказать, что в ее состав входили все бояре, окольничие и думные дворяне, а думные же дьяки не входили, а управляли лишь ее письмоводством. Наконец, у Неволина встречаемся и со смешением Думы с Судной палатой, чем и объясняется утверждение автора, что в Думу входят дела не только по царскому указу, но и из приказов, и по челобитьям. О степени власти Думы автор не нашел возможным сказать что-нибудь.

Несмотря на беглость высказанных Неволиным замечаний, они имели значительное влияние на позднейшую литературу. Только его противоположение Боярской думы — Царской, основанное на коренном их различии, прошло незамеченным. Новые историки свои труды о Царской думе печатают под заглавием "Боярская дума".

Мы имеем два специальных исследования о Боярской думе. Первое по времени появления принадлежит перу казанского профессора Н.П. Загоскина. Это превосходная работа, в которой собрано более данных, чем можно найти в каком-либо другом сочинении, затрагивающем этот предмет, и оценка их по многим вопросам совершенно правильная.

Профессор Загоскин различает два периода в истории Думы: период вольной службы и период службы обязательной (20 и cл.). Личный состав Думы первого периода не имел, по его мнению, твердо определенного характера (12). У Думы второго периода он отрицает всякое самостоятельное значение, так как голос царя мог всегда "парализовать" решение думцев (123). Хотя на с.117 автор и говорит, что приговор бояр вполне уравнивался с царским указом, но объясняет это тем, что приговоры Думы составляются по указу государя и, следовательно, под его авторитетом.

Учреждение думных дворян автор объясняет желанием московских государей ограничить влияние аристократического класса (35). Дьякам он дает в Думе роль членов этого учреждения, а не секретарей (45). Особой канцелярии при Думе он не находит.

Мы вполне присоединяемся ко всем этим положениям. Но наряду с этими и многими другими совершенно верными мыслями профессор Загоскин все же видит в московской Думе учреждение с гораздо более определенным характером, чем мы находим возможным это допустить.

Дума первого периода, говорит он, "не носила твердо определенного характера, с каким позже встречаемся мы в Боярской думе Москвы" (12), Так, московская Дума имела твердо определенный состав. Состав этот определялся числом думных чинов, которые имели, по своему положению, право присутствовать в Думе (46). Этим автор признает за всеми введенными боярами, окольничими, думными дворянами и думными дьяками право войти в комнату государя и принять участие в его Думе, не будучи специально к этому приглашенными. Здесь мы далеко с ним расходимся.

Почтенный автор хорошо знает, что в Думу приглашались и недумные чины и, наоборот, что не все думные приглашались в Думу. Он сам об этом говорит на с. 74 и 75. В возможности приглашения в Думу недумных чинов он видит "случаи расширения нормального состава Думы"; в Думе, состоящей только из немногих думных чинов и называемой им Ближней, или Тайной, он видит "возможность сокращения нормального состава Думы". Все это очень хорошо, только не отрицается ли этим нормальный состав Думы? Государь может совещаться с тремя, пятью и т.д. думными чинами, может совещаться со всеми, может пригласить и недумных людей. Все эти Думы одинаково хороши и правильны. Но при такой организации Думы можно ли утверждать, что существовал нормальный состав Думы? Полагаем, что нет, и думаем, что одна наличность Ближней думы отрицает самую возможность нормального состава Думы. Нормальный состав Думы у автора совершенно тот же, что и у Неволина: все думные чины.

Но профессор Загоскин в своих представлениях о твердо определенном характере состава Думы идет гораздо далее Неволина. По его мнению, существует не только нормальная Дума, но и целый ряд думных комиссий. "Дума выделяет из себя часть членов своих в специальные комиссии" (76), — утверждает он.

Хотя автор довольно долго останавливается на думных комиссиях (он посвящает им целую главу II отдела второго) и подробно перечисляет самые виды этих комиссий, причем он различает: комиссии, ведавшие Москву, ответные, которые вели переговоры с иностранными послами, специальные судные, Расправную палату он также относит к думным комиссиям, — тем не менее все это представляется нам лишь плодом некоторого недоразумения.

Для разъяснения этого недоразумения мы считаем необходимым спросить, что, собственно, надо разуметь под думными комиссиями, если бы таковые действительно существовали? Полагаем, что под ними надо разуметь то же самое, что и теперь разумеют в городах под думскими комиссиями, в университетах — советскими, в конституционных государствах — парламентскими и т.д., т.е. комиссии, назначаемые подлежащими учреждениями, городскими Думами, университетами, парламентами и т.д., из своих членов для предварительного рассмотрения каких-либо отдельных вопросов, входящих в компетенцию этих учреждений. Итак, эти комиссии составляются по выбору известной коллегии из ее членов и совершают по назначению коллегии некоторую работу, которая потом и вносится на окончательное ее разрешение. Ничего иного нельзя разуметь под комиссиями коллегиальных учреждений, а следовательно и думной, если бы они существовали.

Посмотрим теперь, что такое представляют из себя думные комиссии профессора Загоскина. На с. 76 у него сказано, что их выделяет из себя Дума; это как будто бы подходит под наше определение. Но в следующей строке читаем: "Члены этих специальных комиссий назначались на каждый отдельный случай государем". Что же верно, Дума выделяет из себя комиссии или царь их назначает? Верно только последнее. Никогда Государева дума не производила никаких выборов в комиссии и никогда никому ничего не поручала и не могла даже этого сделать по той причине, что не существовала в виде коллегии с определенным составом и определенной компетенцией. Все комиссии назначались царем непосредственно, как им же назначался и состав самой думы; царем же определялись и предметы занятий комиссий. Дума в деле комиссий — решительно ни при чем. Нельзя даже сказать, что комиссии назначались исключительно из думных чинов. Думные чины составляли высший служилый класс, а потому назначались во всякие должности: они и войсками предводительствовали, и на воеводствах сидели, и в приказах были, и в Думу приглашались; понятно, что их же и в комиссии царь назначал, но точно также не исключительно, не их одних, а с примесью и недумных чинов, как и во всех других случаях. Это хорошо знает и почтенный автор рассматриваемого нами труда и сам на это указывает, например, на с. 83. Вот поэтому-то мы и думаем, что вся эта глава о думных комиссиях лишняя, к делу не относится и представляет вопрос о Думе совершенно в ненадлежащем свете. Думе приписано то, чего она никогда не делала.

Во всей второй половине разбираемой книги, со с. 89 и до конца, мы находим массу внимательно собранного и чрезвычайно интересного материала о месте и времени думских собраний, о делопроизводстве Думы и самом порядке ее заседаний и, наконец, о предметах ведомства, — но этою частью исследования очень трудно пользоваться потому, что автор стоит на точке зрения Неволина и не различает Думы государевой от боярского суда, или Расправной палаты.

В главе о месте и времени думских заседаний автор приводит, между прочим, указы, предписывающие боярам съезжаться "в верх" то в 10-м часу дня, то в 1-м. Кто же это съезжается? Автор утверждает это о Боярской думе, причем он не различает никаких видов Думы, у него одна Дума, председателем которой является сам царь (120), следовательно, в определенный час съезжается та Дума, в которой сидит сам государь и с которой он думает, т.е. единственно настоящая Дума; а мы хорошо знаем, что эта Дума собиралась не в определенные дни и часы, а когда государю "случалось сидеть с боярами", т.е. по особому назначению; согласно с этим и Котошихин говорит: "И как царю лучится сидети с теми бояры и думными людми в думе о иноземских и о своих государственных делех..." (П. 5). В определенные же дни и часы собирается Расправная палата, в которой председательствует не царь, а первоприсутствующий боярин, и которая действует не как совет государя, а как самостоятельное учреждение.

Еще в большей степени обладают этим свойством — дать неправильное представление о московских порядках — те главы, в которых речь идет о делопроизводстве Думы и о предметах ее ведомства.

Автор не ограничивается повторением высказанного уже Неволиным мнения, что дела на рассмотрение Думы поступали: 1) по приказу государя, 2) по докладам из приказов и 3) по челобитным, но подробно развивает его и доказывает. Между прочим он говорит: "Существует указание на известное распределение дней между приказами для внесения судьями их докладов в думу. Указания эти относятся, правда, уже ко второй половине XVII века, но не может быть ничего невероятного в предположении, что подобное распределение дней практиковалось и прежде" (111-112). Распределение дней было сделано для докладов в Расправную палату, автор же относит это распределение к совету государеву и заставляет своего читателя думать, что совет этот собирался в известные дни для выслушания докладов из известных приказов, чего никогда не было.

"В виде примеров того, как возбуждали приказные доклады законодательную деятельность Думы боярской, — говорит далее автор, — приведем, в общих чертах, из новоуказных статей, сущность нескольких приказных докладов, поступавших в Думу для рассмотрения их в законодательном порядке" (138). Итак, доклады из приказов возбуждают законодательную деятельность Думы. Это положение, из которого следует, что доклад приказа сам собою, без государева указа, возбуждает законодательную деятельность Думы, нуждается в серьезном рассмотрении и поверке.

Мы уже знаем, что особого законодательного порядка у нас не было, что московские государи решали в одном и том же порядке как законодательные, так судные и правительственные дела. Точно так же мы знаем, что Расправная палата, хотя и должна была действовать на основании указов, но не ограничивалась одним их применением, а установляла и общие нормы на будущие случаи, когда находила возможным делать это без доклада государю. Итак, законодательство в Москве не отличалось по форме от правительственных распоряжений, а места, облеченные правом суда и распоряжения, решали не отдельные только случаи, а издавали и общие нормы.

Так как профессор Загоскин не различает Расправной палаты от совета государева, то то, что он говорит о порядке возбуждения законодательной деятельности Думы, относится у него к Государеву совету. Значит, по его мнению, в совете государевом доклады из приказов непосредственно возбуждают законодательную деятельность бояр. В подтверждение своего положения автор делает несколько ссылок на Полное собрание законов; но ни одна из них не доказывает его мысли. Автор говорит: "Дело докладывается боярам: последние новым приговором отменяют силу приговора 1650 г. и предписывают на будущее время руководствоваться определением Уложения" (138). Читатель вправе подумать, что в действительности все делают бояре, как сказано у автора. Раскрываем статьи о разделе вотчин между вотчинниками, на которые в данном случае он ссылается, и приходим к совсем другому заключению. Статьи начинаются так: "Великий государь указал и бояре приговорили". Кому же был сделан доклад? Статьи напечатаны с пропуском первоначального доклада, который возбудил это дело; но в начале статьи 1 сказано: "Доложить великаго государя". Итак, доклад был сделан государю при боярах, а не боярам. А затем произошло, что обыкновенно происходило в таких случаях: государь или сейчас же указал, как надо боярам приговорить, или велел им предварительно "сидеть" и говорить о деле, а потом доложить ему. В заключение того или другого порядка рассмотрения доклада одинаково получился обычный результат: "государь указал, бояре приговорили". Точно так же и все другие №№ Полного собрания законов, на которые автор здесь ссылается, неизменно говорят о государевом указе и боярском приговоре*.

______________________

* Мы разумеем ссылки автора на №№ 749, 765, 634.

______________________

Переходя затем, в частности, к рассмотрению законодательной деятельности Боярской думы, автор находит, что "помимо создания новых законодательных определений, боярскими приговорами или подтверждается сила предшествовавших боярских приговоров, или дополняются прежние законоположения, или отменяется их сила, или, наконец, восстановляется сила закона, перед тем отмененного" (139). Читатель вправе подумать, что боярам принадлежит чрезвычайно широкая законодательная деятельность; но если он это сделает, то опять ошибется. Из цитат автора он увидит, что все эти подтверждения, дополнения, отмены, восстановления и пр. делаются всякий раз в силу особого государева указа. Права законодательства бояре не имели. Почтенный автор хорошо это знает, но в его книге есть выражения, которые могут набросить тень сомнения даже и на этот принцип. Перечислив разнообразные проявления законодательной функции Боярской думы, автор продолжает так: "Что касается обнародования закона, то оно не входило в круг обязанностей Думы боярской" (141). Это, конечно, может навести на мысль, что дополнение закона, его отмена и пр., о чем шла речь на предшествующих страницах, входили в круг обыкновенных обязанностей Думы; тогда как мы хорошо знаем, что никакого определенного круга обязанностей у Думы не было: она делала, что ей приказывали, и только. Законы же московские государи издавали, пополняли и отменяли очень нередко и без участия Думы.

То же надо сказать и о других предметах ведомства, приписываемых автором Думе. В начале главы о судебной деятельности Думы автор весьма решительно говорит: "В первой инстанции ведала Дума боярская суд преступлений политических, преступлений по должности и дел местнических" (146). Итак, Дума ведает перечисленные дела в качестве первой инстанции. Ничего нельзя сказать решительнее: у Думы своя определенная компетенция. Но на следующей странице считаем: "Само собой разумеется, что суду Боярской думы предавались государем лишь наиболее значительные политические преступления..." Итак, Дума не имеет определенной судебной компетенции, а судит всякий раз по особому государеву приказу. К этому мнению мы совершенно присоединяемся и тем оканчиваем нашу полемику с почтенным автором: нам гораздо приятнее находить у наших предшественников мнения, с которыми можно соглашаться, чем такие, которые следует опровергать.

Второй специальный труд о Думе принадлежит московскому профессору В.О. Ключевскому; он озаглавлен "Боярская дума Древней Руси" и представляет объемистый том более 500 с*. Это сочинение многопредметное. Мы находим в нем рассуждения и о таких вопросах, которые автор хотя и приводит в связь с Думой, но которые прямого отношения к ней не имеют. Таковы, например: очерк истории древнейших волостных городов на Руси; происхождение городских старцев, отношение князя к землям дворцовым, черным и служилым; происхождение удельного порядка княжеского владения в связи с русской колонизацией Верхнего Поволжья; влияние колонизации на склад общества Верхневолжской Руси; связь удельных учреждений с тремя разрядами земель в уделе; значение дворцовых путей; наместники и волостели; вотчинное управление и его значение в истории централизации и т.д. Мы привели подлинные слова из оглавления первых пяти глав книги, обнимающих всего каких-нибудь 128 с. Каждый из затрагиваемых здесь вопросов мог бы быть предметом самостоятельного исследования, при разработке которого не пришлось бы ни словом коснуться старой Думы.

______________________

* Первое издание 1882 г. с приложениями состоит из 554 с. Второе издание 1883 г. составляет перепечатку первого с очень небольшими изменениями на с. 42, 43, 266 и 284. Мы будем приводить страницы 1-го издания.

______________________

Наша литература очень небогата, и мы, конечно, не будем жаловаться на то, что автор дает больше, чем обещает заглавие его книги. Но многопредметность имеет и свои неудобства. Позволим себе указать лишь на одно из них, не самое главное, но весьма важное для читателя. В сочинениях такого рода вопросы по главному предмету исследования, обыкновенно, разбросаны и затеряны в массе вставок, имеющих к ним очень отдаленное отношение, а иногда и никакого, и выяснить себе настоящую мысль автора нередко представляется делом очень нелегким.

История Думы разработана автором чрезвычайно детально. Он различает совет киевского князя X века, правительственный совет с XI века по конец Киевской Руси, Боярскую думу при удельных князьях Северо-Восточной Руси и, наконец, московскую Думу, которая тоже весьма меняется с XV по XVII век. Установленные автором различия касаются состава и ведомства Думы, ее значения и т.д. Чем подробнее изучен предмет, тем, конечно, лучше. Но дело в том, имеем ли мы достаточно данных, чтобы выяснить все эти различия и твердо обосновать их? В этом сомневается и сам автор; его задача показалась ему особенно трудной, когда пришлось повести речь о Думе северных уделов. "Предпринимаемая попытка изобразить управление удельного княжества, — говорит он, — наверное, несвободна ни от недомолвок, ни даже от значительных обмолвок" (106). Такое признание делает особенно затруднительным наше положение. Можно ли точно передать мысли автора, в книге которого, по его собственному заявлению, есть недомолвки и даже обмолвки? Вот почему мы просим почтенного профессора быть снисходительным к нашему изложению его мнений. Во избежание недоразумений я везде буду приводить его мысли его же собственными словами.

Автор излагает историю Думы не по отдельным вопросам состава, ведомства и пр., а берет каждую временную разновидность Думы в целом ее виде, а потому о каждом отдельном вопросе говорится у него по многу раз и в разных местах. Это тоже значительно затрудняет выяснение его взглядов.

Профессор Ключевский представляет себе нашу старую Думу, во все времена ее существования, постоянным учреждением, имеющим свой определенный состав, ведомство, степень власти и пр. "Боярская дума, — говорит он о киевской Думе с XI по XIII век, — была третьей (правительственной) формой, отличавшейся от двух других (дружины и веча) тем, что она была учреждением постоянным, действовавшим ежедневно" (73). То же он утверждает и о московской Думе: "В составе этих четырех чинов (бояр, окольничих и думных дворян и дьяков) число постоянных членов думы стало в XVI веке довольно значительно" (290). Автор, следовательно, примыкает к традиционным взглядам на думу, а потому и не считает нужным останавливаться на вопросах о том, постоянное это учреждение или нет. Приведенные слова сказаны им мимоходом; но так как они относятся до существа дела, то мы и нашли нужным привести их.

Состав этой постоянной Думы, по мнению автора, несколько раз в течение нашей древней истории существенно изменялся; на этих изменениях он подробно останавливается.

Изложим мнения автора о составе Думы.

"При киевском князе в конце X века встречаем правительственный класс или круг людей, которые служат ближайшими правительственными сотрудниками князя. Эти люди оказываются то боярами, то дружиной князя и составляют его обычный совет". Со времени принятия христианства являются новые советники, — епископы; третий элемент — старцы градские*.

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. С.14, 15.

______________________

С XI века городская торговая знать перестает давать князю советников из своей среды (городских старцев). Состав правительственной Думы поэтому "существенно изменился". Правительственный совет стал "чисто боярским, служилым, односословным"*.

______________________

* Там же. С. 41, 42, 49, 50.

______________________

При северных князьях удельного времени новая перемена. "Боярская дума является советом главных дворцовых приказчиков". "Это были управители отдельных ведомств дворцовой администрации, или дворцового хозяйства: дворецкий, казначей, сокольничий, стольник, чашник и пр."*

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. С. 128,135.

______________________

В Москве опять иначе. Это постоянный совет "всех наличных бояр". Но и в Москве с течением времени он меняется. Эти изменения условливаются переменами, происходившими в составе высшего служилого класса. "Когда правительственные силы, рассеянные по уделам, собрались в Москве и вошли в состав здешнего боярства, в нем установился распорядок лиц и фамилий, отличавшийся аристократическим характером". "В конце XVI века в московском Государственном совете преобладали старшие по происхождению боярские фамилии". "То все старинные привычные власти Русской земли, какие правили землей прежде по уделам, только прежде они правили ею по частям и поодиночке, а теперь, собравшись в Москве, они правят всей землей, и все вместе, в известном порядке старшинства..."*

______________________

* Там же. С. 173, 177, 238, 252, 265.

______________________

Иначе в XVII веке: "По прекращении старой династии московская Боярская дума захудала, стала наполняться "молодыми людьми", дворянской демократией"*.

______________________

* Там же. С. 242. Но в конце книги автор высказывается иначе о составе московской Думы XVII века. На с. 530 читаем: "По своему социальному составу это было аристократическое учреждение. Такой его характер обнаруживался в том, что большинство его членов почти до конца XVII века выходило из известного круга знатных фамилий и назначалось в Думу государем по известной очереди местнического старшинства". Это место нелегко согласить с тем, которое приведено у нас, в тексте со с. 242. Может быть, к концу труда автор изменил свои взгляды? Положение критика очень трудное, и это не единственный случай, когда автор высказывает об одном и том же предмете совершенно разные мнения. Полагаем, что автору принадлежит каждое высказанное им мнение, а потому и будем разбирать то, которое высказано на с.242, тем более, что оно повторяется и в других местах книги.

______________________

Эти перемены в составе Думы обусловливаются соответственными изменениями в организации общественного строя древней России. Вот в кратких словах суть этих изменений.

Одну из существенных особенностей Думы X века, отдичающих ее от Думы XI и следующих веков, составляет присутствие в ней градских старцев. Для объяснения того, что такое старцы градские, автор делает экскурсию в область истории городов и приходит к такому совершенно оригинальному заключению. В городах до князей Рюриковичей существовала "военно-торговая аристократия, которая взяла в свои руки управление городом и его областью. Эту торговую аристократию начальная летопись в рассказе о временах Владимира и называет "нарочитыми мужами", а выходивших из нее десятских, сотских и других городских управителей "старцами градскими" или "старейшинами по всем градом..." "В X веке между княжеской дружиной и городской торговой аристократией еще не было значительного расстояния ни экономического, ни политического..." "Весь X век они действуют дружно и остаются очень похожи одна на другую, вместе воюют и торгуют вместе, обсуждают в Думе князя важнейшие вопросы законодательства..." "Эти две силы, столь родственные, с половины XI века расходятся между собой". Сотские и десятские назначаются теперь князем из его дружины, в которую поступают и люди городской знати. "Но аристократия больших городов не утратила своего местного значения. Отдалившись от княжой дружины, она стала ближе к городскому простонародью, руководила вечем и была посредницей между ним и князем"*.

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. 32, 38, 43.

______________________

Для объяснения нового состава думы в северных удельных княжениях автор дает картину всего строя этих княжений. Он отправляется от давно уже высказанной мысли о вотчинном характере княжеской власти на севере и дает ей весьма своеобразное выражение. "Центр и провинция в удельном княжестве, дворец князя и уезд наместника с волостелями, — говорит он, — это почти то же, что в частной вотчине XV века боярская запашка и земля, отдаваемая в оброчное пользование... Наместники и волостели с своими тиунами и доводчиками были правительственными арендаторами у князя хозяина, подобно тому как перехожие крестьяне были поземельными арендаторами у вотчинника XV века"*. Нельзя не удивиться необычайной смелости этого сравнения! Отношение публичного права, назначение местного правителя-наместника уравнивается с отношением частного права договором найма земли, порядная на землю ставится рядом с послушной и уставной грамотой, в которой определяется порядок местного управления. В нашей исторической литературе можно найти немало оригинальных и смелых мыслей, но, если память нам не изменяет, ничего равного по смелости с мыслью профессора Ключевского нам не приходилось читать до появления в свет его книги.

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. С. 119.

______________________

"Управление в княжестве удельного времени, — читаем дальше, — складывалось по типу частной привилегированной вотчины и заимствовало формы из круга частных юридических отношений..." "Впрочем, утверждая, что удельный князь усвоил себе значение и владельческие приемы простого вотчинника, не надобно думать, что вследствие этого он перестал быть политическою властью. Но эта правительственная примесь нисколько не мешала князю оставаться простым отчинником или очень похожим на него владельцем, не изменяя значения поземельного собственника удела, какое он себе усвоил: его верховные государственные права так сливались с владельческими, вытекавшими из поземельной собственности, что и сами рассматривались, как статьи простого поземельного хозяйства"*.

______________________

* Там же. С. 81, 151.

______________________

Вот причины, почему Дума северных удельных князей сделалась советом "дворцовых прикащиков". Термин "прикащик", конечно, не принадлежит языку наших памятников, автор взял его из современного хозяйственного словаря, чтобы сильнее оттенить свою мысль о частнохозяйственном значении этих советников князя. В этом слове — целая картина, и опять необыкновенно смелая!

Соединение удельных княжений под главенством московских государей имело следствием поступление на их службу потомков прежних удельных князей. Это отразилось и на составе Думы: из "прикащичьей" она сделалась аристократической. Такова мысль автора.

Несмотря на то, что он потратил немало труда и искусства живописания, его выводы представляются нам не совсем ясными, недостаточно доказанными, а во многих случаях и прямо противоречащими фактам.

Дума X века от Думы XI-XII веков отличается тем, что в ней присутствуют городские старцы. Не будем спорить о том, что такое городские старцы; примем мнение автора, пусть это будут десятские и сотские, выбираемые из городской военно-торговой аристократии. Составляют ли они особый класс от другого составного элемента Думы, дружинников? Сам автор говорит, что нет: в X веке между ними не было значительного расстояния, они вместе воюют, торгуют и т.д. "С половины XI века эти две силы, — продолжает автор, — расходятся между собой: сотские и десятские назначаются только из членов дружины, а не из старцев градских". Но старцы градские, добавлю я, и в XI веке могут вступать в дружину, этого не будет отрицать и автор, следовательно, как дружинники, они в XI и в следующем веке могут входить в состав Думы. Различие Думы X века от последующей представляется, таким образом, несущественным. Возражение по поводу "старцев градских", и совершенно основательное, давно уже сделал почтенному автору профессор Владимирский-Буданов, хотя и с другой точки зрения, чем я.

Но пойдем* далее. С половины XI века десятских и сотских назначает князь из своих дружинников. Допустим и это. Но ведь городовая торгово-военная аристократия продолжает существовать, это говорит сам автор; почему же он думает, что князья XI-XII веков никогда не призывали ее членов в свой совет? Это ничем не доказано, да и доказать этого нельзя, по недостаточности источников.

______________________

* Сб. гос. зн. VIII. Отдел критики.

______________________

Другое различие Думы X века от последующей состоит в том, что в первую призывается духовенство, вторая же "чисто боярская, односословная", т.е. в нее не призывается духовенство. Этот вывод настолько противоречит фактам, что мы позволяем себе видеть "недомолвку или даже обмолвку" в утверждении автора о "чисто боярском и односословном" характере Думы XI-XII веков.

Итак, различия Думы X и последующих веков сводятся в самом лучшем случае к различию в словах, и только.

Дума северных удельных князей, по мнению автора, еще более отличается от предшествующей, чем эта последняя от Думы X века; она состоит только из главных дворцовых приказчиков. Чем это доказывается? Во-первых, это является логическим выводом из того положения, что князь северных уделов есть хозяин-вотчинник. Если князь есть хозяин-вотчинник, а наместники его — суть его арендаторы, подобно тому, как перехожие крестьяне были арендаторами у вотчинников, то понятно, что советники князя должны были выбираться из его приказчиков, так как все государство имело вид частного хозяйства, и других элементов общества, кроме арендаторов и приказчиков, налицо не было. Не будем спорить и против этого, а спросим только, последователен ли наш автор? В самом ли деле он ничего не видит в уделах Северной России, кроме частного хозяйства? Нет, он видит гораздо больше, он видит там и государство, своеобразное, как своеобразно всякое государство, но все-таки государство. Вот доказательства. На с.81 читаем: "С обычными правами собственника князь соединял и настоящие государственные права, впоследствии отделившиеся и вошедшие в состав верховной власти, право суда, налогов, войны и пр." Итак, князь есть государь и вместе с тем собственник. Это совершенно верно. Непонятно только, куда это "впоследствии государственные права отделились" и от чего они отделились? Но оставим это, здесь может быть какая-нибудь недомолвка. На с. 118 читаем: "В обеих половинах своего княжества, в дворцовой и недворцовой, князь одинаково был верховным правителем, установителем общественного порядка и блюстителем своего и общего блага". Итак, не все дворец, есть и недворцовые части удела, и князь не только хозяин, но и государь, преследующий цели не одного только скопидомства, но и общего блага, и даже в пределах дворцового управления. Прекрасно! Но отсюда следует, что в распоряжении князя состоят не одни только "прикащики" и арендаторы, но и должностные лица, преследующие интересы общественного блага. Наконец, на с. 151 читаем: "Князь удельного времени был государем с правом верховной власти, и собиравшийся при нем совет бояр был Государственный совет в тогдашнем смысле этих слов". Согласимся и с этим. Но что же получится в результате? В результате получится то, что и было в действительности, т.е. что совет северных удельных князей состоял не из одних главных дворцовых приказчиков, управителей дворцовой администрации или дворцового хозяйства: дворецкого, казначея, сокольничего, стольника, чашника и пр., но и из духовных особ, бояр-судей, бояр-воевод, которые к дворцовому хозяйству не стояли ни в каком отношении*. Так оно и было на самом деле. Это не мы возражаем автору, а он сам себе возражает. Но эти веские возражения, сделанные автором самому себе, нисколько не мешают ему на с. 287 снова называть думу северных удельных князей "чисто дворцовым советом", а на с. 394 встречаем еще более картинное выражение основной мысли автора: "В княжестве удельного времени князь правил с советом бояр, которые были собственно его вольнонаемными дворцовыми приказчиками". Может быть, мы тут имеем некоторый ряд "недомолвок и даже обмолвок".

______________________

* На с. 163 автор сам говорит: "В делах важных или касавшихся церкви в думу призывали церковных иерархов".

______________________

Но у почтенного автора есть и другое доказательство "прикащичьяго" состава думы. На 138-й и следующей странице у него приводятся свидетельства древних актов о составе думы северных удельных князей. Так как эти страницы составляют часть главы, в названии которой читаем: "Боярская дума при князе удельного времени является советом главных дворцовых приказчиков", то мы и полагаем, что акты эти приведены в доказательство выраженного в заглавии положения. В действительности же эти акты или ничего не доказывают, или доказывают совсем противоположное тому, что следует доказать. Ничего не доказывают все те акты, которые совершены князем в присутствии бояр, должность которых не обозначена, и, таким образом, осталось неизвестным, что это за бояре, вольнонаемные они приказчики или нет. И таких актов большинство. Свойство бояр обозначено только в двух актах, и оба они свидетельствуют против автора. Рязанский князь Олег Иванович продал село монастырю, "поговоря" с зятем своим, рязанским боярином Ив. Мирославичем, и "в присутствии" двух бояр, из которых один был стольник, а другой чашник. Акт этот не издан, и мы приводим его со слов автора. Что же из него следует? Кто тут советники? Советник тут только один, боярин-зять, ибо князь продал село, "поговоря" с ним. Был ли он дворцовым приказчиком, это неизвестно. Но два других были тем, что автор называет "дворцовыми прикащиками", но с ними князь не советовался, они только присутствовали при сделке. Второй акт есть данная того же князя Ольгову монастырю. Князь наделил его селом, "сгадав" с епископом Рязанским и девятью боярами, в числе которых трое имеют дворцовые должности: дядька, окольничий и чашник. Если трое обозначены придворными должностями, то, значит, остальные шесть не были придворными приказчиками. Здесь князь советуется с епископом, боярами-неприказчиками и боярами-приказчиками.

Итак, от существенного различия между удельной Думой северных князей и Думой их предшественников ровно ничего не осталось*. В нее, как и в Думу киевских князей, одинаково входит и духовенство, и бояре в широком смысле этого слова. Автор и сам не может этого отрицать. В примечании на с. 174 он говорит: "Иногда удельный князь советовался не только с своими боярами, но и со всей дружиной, как это бывало и в Киевской Руси". К этому следовало бы прибавить: иногда киевский князь советовался не только со всей дружиной, но и с одними близкими людьми, как это бывало и в Северной Руси, — и мы получили бы простую и верную картину старой Думы.

______________________

* Автор, впрочем, и сам не очень уверен, что указанные им особенности Думы северной XIII-XIV вв. действительно возникли на севере. На с. 128 он говорит: "К сожалению, трудно решить, насколько эти особенности новы, т.е. перешли ли они в северные княжества по наследству с киевского юго-запада, или впервые возникли при княжеских столах на северо-востоке".

______________________

Московская дума XVI века характеризуется аристократическим составом, Дума XVII века — демократическим (см. выше, с.414). Это едва ли верно. Почтенному автору очень хорошо известно, что в Думе XVI века сидят дети боярские и дворяне. Он сам говорит, что "первые попавшие в думский список имена думных дворян принадлежат именно к упавшим фамилиям"*. Но и среди других думных чинов, высших, были люди неименитые. Адашевы взяты царем от нищих и самых мелких людей и назначены окольничими; а в 1553 г. Федор Адашев возведен и в сан боярина. Казначей Федор Сукин, мелкого дьяческого рода, в 1566 г. возведен в бояре. Василий Траханиот и четверо Годуновых также не принадлежат к московской аристократии, а это нисколько не помешало им достигнуть боярства, а Годуновым занять среди бояр даже первое место. Наконец, в XVI веке в Княжеской думе сидят и дьяки, а людей более темного происхождения и не было в Московской Руси. Их родословная в большинстве случаев начинается с предка-раба.

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. С. 251.

______________________

На факт демократизации Княжеской думы, и именно в XVI веке, наши историки давно уже обратили внимание. Об этом говорил еще Карамзин. Учреждение думных дворян он приписывает Ивану Грозному и полагает, что это было сделано "для введения в думу сановников отличных умом, хотя и не знатных родом"*. Того же мнения держится и Соловьев, но он думает, что дети боярские введены в думу прежде самостоятельного правления Иоанна IV. Он допускает даже мысль, что это нововведение могло совершиться даже ранее правления Елены**.

______________________

* История. IX. 263.
** История. VI. 32.

______________________

Итак, едва ли может быть серьезная речь о том, что в XVI веке Русской землей "управляли старинные привычные власти в порядке старшинства" и что только в XVII веке Боярская дума стала наполняться "дворянской демократией". С установившимся мнением историков совершенно совпадают и свидетельства современников. Курбский упрекал Ивана Грозного в том, что он предпочитал шляхетству писарей, которых брал из простых людей. Ту же мысль о предпочтении дьяков аристократии высказывает и Тетерин. Но оба ошибаются, приписывая эту перемену Ивану Грозному; она совершилась еще в царствование деда его, Ивана Васильевича*. В составе бояр XVII века не замечается большого различия от состава этого класса в XVI веке. Мы имеем полные списки бояр за это время, знаем их всех поименно и можем определить процентное отношение бояр именитых к боярам неименитым. Для отличия тех и других у нас есть один только признак — княжеское происхождение первых; этим признаком отличает московскую аристократию от дворянской демократии и почтенный автор разбираемого труда. В XVI веке боярское звание дано было 40 лицам княжеских фамилий и 26 некняжеских, отношение вторых к первым составляет 65%**. В XVII веке по 1677 г. звание боярина было дано 32 лицам княжеских фамилий и 23 — некняжеских, отношение вторых к первым определится в 71,8%***. Итак, среди бояр введенных XVII века неименитых людей было на 6,8% более, чем среди бояр XVI века. Это не такая большая разница, чтобы историк мог сказать то, что говорит профессор Ключевский. Но и это точное сравнение бояр XVI века с боярами XVII века решительно ничего не говорит о том, кто же были действительные советники московских государей за это время? Это остается тайной. Мы лишь в очень редких случаях знаем, с кем именно они советовались.

______________________

* Об этом подробнее сказано в т. 1 "Древностей". Кн. 2. Гл. IV. 2 Княжеские фамилии: Булгаковы, Белевские, Вельские, Воротынские, Глинские, Голицыны, Горбатые, Горенские, Кашины, Кубенские, Куракины, Курлятевы, Микулинские, Мстиславские, Ноготковы, Ногтевы, Оболенские, Одоевские, Палецкие, Пеньковы, Пронские, Репнины, Ростовские, Ряполовские, Серебряные, Симские, Сицкие, Татевы, Телепневы, Телятевские, Троекуровы, Трубецкие, Ушатые, Хворостинины, Хилковы, Холмские, Черкасские, Шестуновы, Шуйские и Щенятевы.
** Некняжеские фамилии: Адашевы, Басмановы, Борисовы, Бутурлины, Волынские, Воронцовы, Годуновы, Давыдовы, Даниловы, Заболоцкие, Захарьевы-Романовы, Колычевы, Кутузовы, Морозовы, Плещеевы, Сабуровы, Салтыковы, Собакины, Сукины, Траханиоты, Тучковы, Челяднины, Шеины, Шереметевы, Яковлевы, Федоровы.
*** Княжеские фамилии: Барятинские, Вельские, Волхонские, Воротынские, Голицыны, Долгорукие, Кашины, Куракины, Львовы, Лыковы, Мезецкие, Мосальские, Одоевские, Пожарские, Прозоровские, Пронские, Репнины, Ромодановские, Ростовские, Сицкие, Сулешовы, Татевы, Троекуровы, Трубецкие, Туренины, Урусовы, Хворостинины, Хилковы, Хованские, Черкасские, Шаховские, Шуйские.
Некняжеские фамилии: Басмановы, Бутурлины, Годуновы, Головины, Далматовы, Захарьевы-Романовы, Зюзины, Колычевы, Матвеевы, Милославские, Морозовы, Нагово, Нарышкины, Нащокины, Олшевские, Плещеевы, Пушкины, Сабуровы, Салтыковы, Стрешневы, Хитрово, Шеины, Шереметевы.

______________________

Полагаем, что, указывая на демократическую примесь к думным чинам XVI века, мы не говорим ничего нового и что приводимые нами факты известны каждому, так как давно напечатаны. Отчего же почтенный автор приходит к совершенно иному заключению? Это объясняется особенностями его методологических приемов. У автора преобладает дедуктивный способ исследования. Он берет какое-либо более или менее признанное положение и делает из него логические выводы, не проверяя их путем исследования фактической стороны дела. В данном случае общее положение, от которого отправляется автор, состоит в следующем: объединение России под главенством Москвы сосредоточило при дворе московских государей бывших удельных князей. Это положение, конечно, можно принять. Автор так и поступает и затем делает из этого положения вывод: князья входят в состав боярства, дают ему аристократический характер и т.д. Здесь и начинается ошибка. Путем такого умозаключения пришел автор и к выводу о "дворцовых вольнонаемных приказчиках". Дедуктивной методой в истории можно пользоваться, но это надо делать с большей осмотрительностью, проверяя результаты дедукции свидетельствами памятников*.

______________________

* На с.253 автор говорит о списках членов Боярской думы XVII в., но вот в каких словах: "Если гордому своим происхождением кн. А.М. Курбскому показать список членов Боярской думы XVII в., он, наверное, покачал бы головой и сказал: да. правду писал мне в Литву князь Великий Московский, Иван Васильевич, по своей привычке злоупотребляя словами писания, что "может Бог и из камней воздвигнуть чад Аврааму". Это весьма картинное место; но нельзя не пожалеть, что автор не приложил того списка, которым он хотел удивить князя Курбского. Он нам гораздо нужнее, чем Курбскому, которого едва ли бы удалось удивить почтенному профессору. Курбский и в XVI веке правительственный класс находил очень простонародным. Иван Грозный, по его мнению, управлял с детьми попов и крестьян. Чего же меньше?

______________________

Переходим к последнему и самому важному вопросу состава думы. Автор употребил много труда и времени для разъяснения социального состава Думы. Допустим, что он прав и что все те различия, на которые он так старательно указывает, действительно имели место; допустим, что в состав думы сперва входили бояре-дружинники, градские старцы и духовенство, затем она сделалась односословной и состояла только из бояр; бояр сменили вольнонаемные приказчики, приказчиков — княжеская аристократия, а сию последнюю — дворянская демократия. Но как все эти элементы делались членами думы? Князь был обязан их призывать, или он был свободен призывать их и не призывать? В этом и заключается существенный вопрос организации Думы. Автор не отводит ему отдельного места в своем исследовании, он касается его лишь мимоходом, и собрать в одно целое там и здесь разбросанные им замечания дело нелегкое. Это необходимо, однако, сделать. Если автор не посвящает этому вопросу особого внимания, то, конечно, потому, что ответ на него не считает подлежащим какому-либо сомнению и спору. Все исследование его исходит из того предположения, что у князя есть необходимые советники. Если бы старцы градские, вольнонаемные приказчики, аристократы и т.д. не были необходимыми советниками, если бы князь мог призывать их в Думу и не призывать, то, понятно, не было повода писать книгу с целью доказать, что эти лица суть составные элементы Думы. Следуя примеру автора, мы пользуемся в настоящем случае дедуктивным способом доказательства. Но зная, насколько метода сия требует осторожности и осмотрительности, мы немедленно приступаем к индукции и собираем по этому предмету отдельные его заявления. На с. 148 читаем: "Все бояре, занимавшие должности по военному, дворцовому и областному управлению, считались советниками князя". На с. 173: "В исключительных случаях, касавшихся всех одинаково, в вопросах, стоявших выше каждого отдельного ведомства, князь должен был призывать к себе на совет всех наличных советников". На с. 177: "...в Москве дума превращалась в постоянный совет всех наличных бояр"... Та же мысль и на с. 416: "В своей ежедневной практике дума была постоянным советом наличных думных людей, находившихся при государе". Теперь мысль автора совершенно выяснена. У князя есть необходимые советники. Он не может назначить приказчика и воеводы, чтобы они вместе с тем не сделались и его думцами; в московское же время все думные чины суть советники князя, если только они находятся в резиденции государя. Итак, в этом вопросе профессор Ключевский стоит на точке зрения профессора Загоскина и Неволина.

Но профессор Ключевский идет гораздо далее своих предшественников. Он хорошо знает, что звание думного человека не было наследственно, что в думные чины жаловали, что думу "сказывали по указу государя". Но это право государя, по его мнению, было до такой степени ограничено, что московская Дума XVI века являлась, тем не менее, наследственным учреждением, устранить которое князь не мог и с которым он должен был разделять свою власть. "По родословному составу Думы XVI века, — говорит автор, — можно видеть, в какой степени государево назначение согласовалось с аристократическим распорядком лиц и фамилий, установившимся в боярской среде. Члены Думы, особенно двух высших чинов, обыкновенно выходили из известного родовитого круга, который в лице своих очередных представителей Думу ведал". Право государя назначать думных чинов сводится, таким образом, к призванию их по родословной очереди, "Эти родовые столпы, — читаем в другом месте, — наследственно ведали Думу". Если у нас были наследственные советники князя, то очень понятно, они не могли быть устранены из Думы. Автор последователен и прямо высказывает эту мысль: "Государь не может устранить от власти правительственного класса"*.

______________________

* Бояр, дума Древ. Руси. С.329, 265, 392, 364, 530.

______________________

Эта характерная картина наследственных советников, которые ведали Государеву думу в порядке родового старшинства и которых государь не мог устранить от власти, является логическим выводом признанного автором, но не оправдываемого действительностью аристократического состава Думы XVI века. Мы остановимся лишь на одном новом его соображении, которого мы не имели еще случая коснуться.

В цитате, приведенной нами со с. 425, речь идет об "очередных представителях известного родовитого круга, который ведал Думу". Автор, конечно, имеет здесь в виду местнические обычаи. Мы должны сказать, что понятия почтенного профессора о местничестве чрезвычайно своеобразны. Так как "государь не мог устранить от власти правительственного класса", то для него было обязательно назначать в думные чины родовитых людей согласно с аристократическим распорядком, установившимся в боярской среде. Ничего подобного в действительности не было. Государь мог и действительно назначал в думные чины кого было ему угодно. Единственное ограничение, которое налагали на него местнические обычаи, состояло в том, что если он хотел назначить в думный чин человека именитого, то это делалось согласно с отеческой его честью: именитые люди назначались в Думу прямо боярами, минуя чин окольничего и думного дворянина; в противном случае они могли не принять думного чина, и только. Требовать же назначения в Думу согласно с аристократическим распорядком никто не имел права. Поэтому-то мы и встречаем в Думе XVI века не только князей, но и лиц из мелких фамилий, каковы Адашевы, Сукины, Траханиоты, Годуновы и пр. Эта неаристократическая примесь к составу думных чинов в одном только высшем чине боярина составляла — 65%; в чине окольничего ей принадлежало большинство: на 18 некняжеских фамилий там было только 12 княжеских*; в чине думных дворян — князей вовсе не было. Московские государи имели полную свободу не назначать в думные чины представителей княжеских фамилий, которые лично им не нравились, или понизить их достоинство, назначая не прямо в чин боярина, а проведя чрез окольничество. Князья Черкасские в XVI веке назначаются прямо боярами, а в XVII веке они служат и в окольничих. Еще большее понижение потерпел род князей Оболенских: в XVI веке они пользуются преимуществами перворазрядных фамилий и возводятся прямо в бояре; в XVII веке — они не идут дальше окольничих. Отсюда следует, что честь родовитых фамилий представляет величину не постоянную, а меняющуюся, в зависимости от усмотрения царей. Этим, между прочим, и объясняется процесс захудания некоторых фамилий. Ввиду этих фактов какая же может быть речь об очередных представителях родовитого круга, ведавшего Думу? Когда казначея Ф.И. Сукина назначили в думный чин боярина, из аристократических фамилий боярами были: князь И.А. Куракин, князь И.Д. Бельский, князь Ф.М. Оболенский, князь Ц.И. Телятевский. Кто из этих Рюриковичей и Гедеминовичей обиделся назначением в их среду казначея Сукина и протестовал отказом от боярства? Никто. Нам вообще неизвестен ни один случай отказа от боярства по причине худородности вновь пожалованного. Надо полагать, что приближение к особе царя так ценилось московской аристократией, что члены ее охотно становились у подножия трона на одну доску с дьяками и поповичами. С точки же зрения местнической чести нельзя отрицать возможности отказа от боярства в случае назначения в этот чин человека худородного; только таких отказов не бывало**.

______________________

* Список окольничих XVI века из числа фамилий, члены которых в чин боярина не возводились: Беззубцевы, кн. Великие, Вельяминовы, кн. Вяземские, кн. Гагины, Головины, кн. Долгорукие, кн. Елецкие, Житовы, Жулебины, Зайцевы, кн. Засекины, кн. Звенигородские, Ивановичи, Карповы, Квашнины, Китаевы, Клешнины, Ляцкие, Мамоновы, Нагово, кн. Ноздреватые, Петровы, Сакмышевы, кн. Токмановы, кн. Тулуповы, кн. Туренины, Чулковы, кн. Щербатые.
** Автор говорит об "очередных представителях родовитого круга, ведавших думу". Все знают, что такое очередь. Наличность очередного порядка в применении к думным чинам предполагает комплект думных чинов. Если бы не было комплекта, не было бы и очереди, ибо можно было бы разом призвать в состав думных чинов всех имеющих на то право, а не заставлять их ждать своей очереди. Но комплекта не было, и государи могли назначить столько думных людей, сколько им было угодно. Не могло быть, значит, и никакой очереди. А между тем автор так ее хорошо знает, что решается утверждать, что государево назначение согласовалось с аристократическим распорядком и т.д. Чрезвычайно жаль, что почтенный профессор ограничивается одним лишь намеком на свои знания московской очереди вступления в думные чины. Весьма важно было бы указать эту очередь и выяснить аристократический распорядок последовательности думных чинов, в силу которого в Думе XVI века среди бояр нашли себе место: Адашевы, Траханиоты, Сукины и им подобные, а для князей Вяземских, Гагиных, Засекиных, Звенигородских, Ноздреватых, Токмаковых, Тулуповых, Турениных и Щербатых — места среди бояр не оказалось, и они дальше окольничего подняться не могли. Мы очень опасаемся, что излишняя краткость автора может ввести в заблуждение юных любителей отечественных древностей. В главе XX автор снова возвращается к вопросу о назначениях в думные чины сообразно с родословным старшинством и на с. 399 приводит пример назначения в бояре князя Влад. Тимоф. Долгорукова. Но пример этот доказывает совершенно обратное. Единовременно с Влад. Тим. Долгоруковым существует дед его, Иван Михайлович. По родословцу он на одну степень ближе к общему родоначальнику, князю Владимиру Ивановичу Долгорукому. С этим счетом родового старшинства согласен и профессор Ключевский. Итак, старший из этих двух Долгоруковых — Иван Михайлович, а не Владимир Тимофеевич, ему и следовало быть боярином, если прав профессор Ключевский. В действительности же боярином был младший, а старший был дворянином московским и дальше комнатного стольника не пошел. Нелегко понять, зачем автор привел этот неудобный для него пример. На с. 398 он рассуждает на тему о том, что "неловко было назначить в окольничие племянника, когда родной дядя значился в списке стольников"; а на с. 399 оказывается, что внука можно было назначить боярином, когда дед, стоявший одною степенью выше этого внука, значился в списке даже не стольников, а просто московских дворян.

______________________

Разбирая "Думу боярскую" профессора Загоскина, мы имели случай указать на то, что мнение о постоянном составе Думы и о праве думных людей принимать участие в Думе государя — разбивается наличностью Ближней думы, существования которой нельзя не признать. Признает Ближнюю думу и профессор Ключевский. Как же он примиряет ее существование с существованием Боярской думы? Этому вопросу автор посвящает особую главу, XVI, в названии которой спешит высказать свое отношение к делу. "Ближняя или комнатная дума государя, — говорит он, — была косвенным признанием с его стороны политического значения Боярской думы". Автор идет гораздо дальше своего предшественника. Ближняя дума не только не подрывает боярской, а служит доказательством признания ее политического значения. Мысль очень смелая, и я с понятным интересом приступил к чтению XVI главы. Ближней думе автор дает разные наименования, он называет ее: "особым советом", "частным советом", "кабинетом" и, наконец, "тайным советом". Отношения этого тайного совета к Боярской думе представляются ему в таком виде. "Судя по изложенному выше рассказу, — говорит он, — решения по делам общегосударственного характера, принятые в Тайном совете, сообщались Боярской думе по крайней мере к сведению, если не для вторичного обсуждения" (340). Итак, всякое дело общегосударственного характера могло быть решено в Ближней думе и затем сообщалось Боярской думе лишь к сведению. Это, конечно, не есть доказательство политического значения Боярской думы, а совершенно обратного: можно было все делать без Боярской думы. На последней странице главы XVI автор высказывается о том, как общая Дума решала те вопросы, которые государю угодно было внести в нее по предварительном уже обсуждении их в Ближней думе. "Легко понять, однако, — говорит он, — что ближний совет, оставаясь частным и предварительным, должен был иметь большое влияние на общую думу: когда государь приносил в последнюю мнение, внушенное тайными советниками его, политический авторитет и служилое приличие, обыкновенно, заставляли бояр соглашаться с ним" (346). И мы совершенно соглашаемся с почтенным автором, только где же политическое значение общей Боярской думы, так смело возвещенное в заголовке? О нем в действительности и помину нет. Главу XVI следовало бы так озаглавить: "Ближняя, или комнатная, дума совершенно лишала всякого политического значения Боярскую думу", и это заглавие совершенно соответствовало бы содержанию главы. Но автор продолжает думать по-своему и на той же последней странице главы говорит: "Но если чувствовали потребность иметь такой особый совет рядом с думой всех бояр, то за последней, очевидно, признавали не то значение, не те задачи и свойства, какие имел первый (вполне верное умозаключение, но то, что идет далее, может быть заменено совершенно обратным, без малейшей логической натяжки), значит, — продолжает автор, — признавали, что состав ее не вполне зависит от усмотрения государя, а должен согласоваться с боярской иерархией, что эта Дума есть постоянно действующее учреждение, которое направляет текущие дела, что и дела особо важные должны проходить чрез нее же, хотя бы они уже обсуждались в Ближней думе, словом, признавали, что это не государев только, но и Государственный совет". Ошибка умозаключения и только. Из того, что признавали необходимость Ближней думы рядом с Боярской, может следовать и то, что "боярская" признавалась ни на что не нужной и совершенно устранялась "ближней". Мы вовсе не отрицаем и возможность существования двух советов: большого и малого. Но это возможно лишь при точном определении компетенции каждого из них. Такого разграничения двух Дум у нас не было и, по словам самого автора, Боярская дума только вторила Ближней, да и это не всегда было нужно, так как дела, решенные в Ближней думе, могли вноситься в Боярскую лишь для сведения. При этом условии Ближняя дума служит доказательством того, что князь мог совещаться с кем ему угодно и вовсе не был обязан совещаться с представителями аристократических фамилий, призываемых по порядку старшинства.

Переходим к вопросу о ведомстве Думы. Нелегко выяснить мнение автора по этому предмету. Совершенно ясно только то, что Дума имеет свою компетенцию и что компетенция эта чрезвычайно обширна; что же касается частностей дела, здесь все сбивчиво и смутно. Приведем наиболее характерные заявления автора. Уже на первой странице он нашел нужным определить ведомство Думы за все время своего исследования. "С X и до XVIII века, — говорит он, — Боярская дума стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частию и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала все отношения, давала ответы на вопросы, обращенные к правительству". "Маховое колесо" — выражение образное и красивое, но оно ничего не объясняет; в том же, что следует за маховым колесом, дело не обходится без некоторой крупной неясности. Дума "регулировала все отношения", но правительственный механизм она создавала только "большею частию". Это, конечно, очень много, но все же не все; "регулирование всех отношений" включает в себе и регулирование всего правительственного механизма, а "не большею только частию". В результате получается: Дума делала все и не все. Это, конечно, не очень ясно.

Состав Думы, как мы уже знаем, по мнению автора, весьма меняется с течением времени. Он полагает, что этим переменам в составе соответствуют и перемены в ведомстве. На с. 181 читаем: "Дума удельного времени (северных князей) была советом управителей, ведавших текущие дела дворцового хозяйства, но советом по вопросам управления, выходившим из ряда текущих. Такие вопросы, впрочем, были более или менее связаны с дворцовым хозяйством в его удельном объеме". Это совершенно последовательно и представляет лишь логический вывод из того, что автор говорит о составе Думы северных князей. О чем же, в самом деле, и рассуждать "вольнонаемным приказчикам", как не о посевах, сенокосе, уборке хлеба и других вопросах дворцового хозяйства. Но, несмотря на всю последовательность и строгую логичность автора, вывод его совершенно невероятен. Полагаем, что дела дворцового хозяйства князь вел совершенно так же, как их вели и все другие частные собственники и как они ведут их и в наше время, т.е. без участия в них "думы", а при помощи приказчиков. Но разве других забот у северных князей не было? Разве они не вели войн, не судили, не заботились о церкви и т.д.? Разве не приходилось им "думать" об этих вопросах и с кем-нибудь совещаться? Конечно, приходилось.

Автор, кажется нам, и сам не совершенно уверен в справедливости своего слишком ограничительного понимания ведомства Думы северных князей. На с. 167 он говорит совершенно другое: "Она (т.е. Дума) была высшим правительственным местом по делам дворцового хозяйства, высшим судебным местом, советом князя по всем делам, которые не могли быть решены низшими учреждениями и восходили к князю". Здесь Дума является высшим правительственным и судебным местом. Во всяком случае такая Дума более похожа на дело, чем Дума на с. 181. Но она не законодательствует, о чем так решительно было заявлено на с. 1. Что это, особенность Думы северных князей или недомолвка? Не знаем. Этим не оканчиваются, однако, наши недоумения. Вслед за только что выписанным местом автор говорит нечто такое, что совершенно уничтожает как то, что сказано им на с. 181, так и то, что сказано им на с. 167. Вот это чрезвычайно многознаменательное место: "Но по сохранившимся памятникам трудно разобрать, насколько точно было определено, какие дела должны восходить к князю, какие он решал один и какие с боярами. Видно только, что одни дела он поручал решать своим боярам, одному или двоим, другие решал сам в присутствии одного, двух или более бояр, а при решении третьих вовсе незаметно присутствия бояр". Из приведенного места следует, что "по сохранившимся памятникам" вовсе нет Думы как постоянного учреждения с определенной компетенцией; это совершенно верно, хотя и противоречит тому, что сказано на с. 167 и 181. Автор большой знаток памятников, он знает не только то, что напечатано, но и то, что хранится в богатых московских архивах. Ему не удается только правильная конструкция находящихся в его руках богатств. Нельзя, однако, не признать, что при всех своих колебаниях он ходит довольно близко к настоящему делу, совершенно того не подозревая. Но будем продолжать.

В Московском княжестве, до исчезновения немосковских уделов, автор усматривает признаки значительных дальнейших успехов в устройстве Думы (169). Но в чем эти успехи в области компетенции, ему, к сожалению, не удается выяснить. На с. 177 он говорит, что Дума "ведала все новые чрезвычайные дела". Но и предшествовавшая, как было сказано на с. 167, ведала все дела, которые не могли быть разрешены низшими учреждениями; сюда, конечно, входят и все новые и все чрезвычайные дела. Если они не входили в Думу северных князей, то кто же их решал, не низшие же учреждения?

На с. 181 автор пытается дать новую отличительную черту московской Думы первых князей от домосковской: "Она становилась советом дворцовых сановников по недворцовым делам". Это, действительно, как будто успех. Прежде Дума ведала только дворцовое хозяйство, а теперь и недворцовые дела, т.е. государственные. Но автор забыл, что на с. 167 и домосковская Дума ведает у него судебные и все дела, которые не могли быть решены низшими учреждениями. А на с. 168 он сам говорит, что в делах важных или касавшихся церкви в Думу призывали церковных иерархов, хотя и не всегда. "Важные и церковные дела" это, конечно, не дворцовые. Различия в ведомстве так же шатки, как и различия в составе.

С объединением Руси под главенством Москвы старая Дума превращается в Государственный совет при государе Московском и всея Руси (280), и автор не затрудняется утверждать: 1) что эта Дума давала властные ответы на текущие вопросы законодательства (307); 2) что государь руководил государственным управлением чрез посредство Думы (333); 3) что дела посольские, разрядные и поместные непосредственно ведала сама Дума (423). Таков пышный расцвет ведомства Боярской думы. Она законодательствует; важнейшие дела управления, к которым относятся иностранные сношения и организация службы, Дума ведает непосредственно*; остальными государь управляет чрез ее посредство. В главе XXIV автор еще раз останавливается на деятельности Думы и приходит к несколько иному заключению. "Значит, — говорит он, — Дума законодательствовала, а не судила и не вела дел текущей администрации; точнее говоря, она законодательствовала и тогда, когда судила и решала дела текущей администрации". И несколько строк ниже: "Итак, Боярская дума была собственно и даже исключительно законодательным учреждением" (463).

______________________

* Полагать надо, что по этим делам доклады делаются не государю, а прямо Думе, которая и постановляет по ним свой приговор; это, вероятно, и значит непосредственно.

______________________

Чрезвычайно важное утверждение, но его трудно примирить с прежде высказанными. На с. 1 говорится о законодательстве и администрации думской; такие же заявления о правительственной, а не законодательной только деятельности Думы в объединенной Москве можно найти и в других местах книги. Так, на с.423 автор утверждает, что Дума непосредственно ведала посольские дела. Посольские дела не составляли предмета законодательства московских государей; это дела правительственные и, ведая их, Дума управляла, а не законодательствовала.

Непосредственно за выписанным нами местом о том, что Дума была исключительно законодательным учреждением, автор продолжает так: "Вот почему при изучении правительственной деятельности Думы не совсем удобно прилагать к ней обычное деление на функции законодательные, судебные и административные". Можно ли было ожидать такого вывода? Автор только что нашел учреждение "собственно и даже исключительно законодательное" и видит в своем открытии повод не прилагать к этому "исключительно" законодательному учреждению обычное деление на функции законодательные, судебные и административные! Это может удивить даже и после всего того, что мы уже видели своеобразного у г-на Ключевского. Нельзя было бы прилагать обычного деления, если бы в учреждениях Москвы не оказалось исключительно законодательного учреждения, а раз оно оказалось, то обязательно прилагать такое деление. Г-н Ключевский рассуждает как раз наоборот. Мы, может быть, имеем здесь дело с некоторой "недомолвкой" и "обмолвкой".

Автору никак не удается правильная конструкция фактов, и в этом причина постоянных его колебаний; но факты он превосходно знает и со следующей уже страницы начинает приводить свидетельства источников, доказывающих, что Дума не только законодательствовала, но управляла, судила и даже пытки производила. Мы не будем повторять этих свидетельств, желающие найдут их выше; они приведены где следует.

Для нас они имеют значение только с той точки зрения, что доказывают совершенно противоположное тому, что надо было доказать. Надо было доказать, что Дума есть "собственно и даже исключительно законодательное учреждение", а факты доказывают, что Дума делает все. Но надо ли было это последнее положение доказывать? Конечно, нет: оно давно уже доказано профессором Загоскиным.

Перечисление дел, решавшихся Думой, еще не решает вопроса о ее компетенции; для этого надо выяснить, как поступали дела в Думу и как они в ней решались? Происходило ли это в силу особого права, раз навсегда предоставленного Думе, — ведать и решать своею властью известные дела; или Дума рассматривала и решала дела всякий раз в силу особого государева указа? В первом случае Дума будет иметь определенную компетенцию и власть, во втором у нее не будет ни того, ни другого.

Автор останавливается на обоих вопросах. Что касается первого, то он повторяет сказанное уже Неволиным и Н.П.Загоскиным. Он различает те же способы возбуждения дел в Думе: приказ государев, доклад из приказов и челобитья частных лиц, и так же смешивает Государеву думу с Расправной палатой, как это делают и его предшественники.

Второй вопрос профессор Ключевский решает совершенно иначе, чем профессор Загоскин. Автор самого высокого мнения о власти Боярской думы. Он не находит даже возможным провести какую-либо границу между властью царя и властью Думы. Обе власти составляют у него какое-то таинственное целое. Общая тенденция автора совершенно ясна; но что касается частностей, они и в этом вопросе представляются чрезвычайно смутными и сбивчивыми. Мистическое целое представляют уже князь и Боярская дума удельного времени. На с. 147 читаем: "Состояла ли Дума из двух бояр, или из десяти, даже с представителем местной церковной власти, в том и другом случае это была все та же обыкновенная Боярская дума под председательством князя, и ее постановление считалось окончательным приговором самого князя". Это понять очень трудно, даже едва ли возможно; ясно только то, что здесь утверждается некоторое единство князя и Думы. Князь — председатель Думы; решение постановляет не он, а Дума; но это решение считается приговором самого князя. В этом выражается единство князя и Думы. Как же это возможно? Очевидно, автор имеет в виду не обыкновенный порядок решения, наблюдаемый в коллегиальных учреждениях. В обыкновенном коллегиальном порядке коллегия решает большинством голосов, причем председателю предоставляется два голоса на случай равного разделения голосов. Такое решение никогда не считается решением "самого председателя", ибо оно может состояться даже против его мнения. То, что утверждает автор, возможно только в следующих двух случаях: или князь и Дума всегда одного мнения, или Дума всегда соглашается с мнением князя. Но в первом случае мы имели бы дело с чудом, на которое никак нельзя рассчитывать в обыкновенных человеческих делах. Во втором случае нельзя говорить о постановлении Думы как о чем-то самостоятельном, так как Дума только исполняет волю князя. Сам автор не берет на себя труда объяснить, как возникает это таинственное единство князя и Думы. В той же главе на с. 150, где речь идет "о правительственном значении бояр-советников", автор утверждает нечто совсем иное. "Значит, — читаем здесь, — советники князя были простыми административными его орудиями, а не политическими голосами; их не было нужды считать при решении дел и редко приходилось считаться с ними в политических затруднениях". Это утверждается о советниках князя до отмены вольной службы, а потому неверно; но нас не это занимает, а невозможность совместить это место с предшествующим, взятым нами со с. 147. Там утверждается, что Дума делает постановления, которые считаются постановлениями самого князя; здесь — члены Думы являются простыми административными орудиями князя, на голоса которых не было нужды обращать внимание. Что-нибудь неверно, и автору из двух высказанных им мнений надо выбрать одно; по нашему мнению, и то, и другое неверно.

За московской Думой периода объединения автор в решительных и ясных словах признает политическое значение. "Она дает властные ответы по текущим вопросам законодательства" (307). "И правительственное значение ее далеко не было пассивным: она является более чем совещательным учреждением, она пользуется известным простором в своей деятельности" (329). Наконец, "в XVI веке было формально утверждено политическое значение Думы: боярский приговор был признан необходимым моментом законодательства, через который должен был проходить каждый новый закон, прибавлявшийся к Судебнику" (330).

Итак, Дума не только помогала московским государям издавать указы, когда они находили нужным ее помощь; она имела формальное право участия в законодательстве. Без боярского приговора московские государи не могли издавать дополнительного указа к Судебнику. Положение чрезвычайной важности. Как же, спрашивается, определялись отношения царя к этой властной Думе? Здесь опять встречаемся с таинственным единством царя и Думы. Вот каково было, по мнению автора, положение дела в Москве. "Боярская дума Древней Руси была учреждением, привыкшим действовать только при государе и с ним вместе. Действительно, давний обычай неразрывно связывал обе эти политические силы, и они не умели действовать друг без друга, срослись одна с другой, как части одного органического целого... Древнерусское общество не привыкло отделять эти силы одну от другой, видело в них нераздельные элементы единой верховной власти. В устройстве высшего московского управления всего труднее точно обозначить пределы власти государя и его боярского совета. Это потому, что государь и его совет не были двумя разными властями, а составляли одно властное, верховное целое" (78).

Царь и Дума составляют одно неразрывное верховное целое. Это то же мистическое целое, что и на с. 147, таинственное, непостижимое. Но мы нашли в разбираемой книге место, где это неразрывное целое порвалось. И что же оказалось? Оказалось, что все делают бояре; царю же докладывают о делах только в том случае, когда этого сами захотят.

На с. 481 автор спрашивает: "Приговоры, состоявшиеся в Думе без государя, представлялись ли ему на утверждение?" и на с.483 отвечает: "Доклад (государю боярских приговоров) был не обязанностью Думы, а ее отказом от своего права". Здесь автор не говорит, что это за право, от которого бояре отказывались; но на страницах 481, 482 и 483 речь идет о порядке законодательства, и, следовательно, под правом бояр надо разуметь их право законодательствовать. Вот в каком виде представляется автору порядок московского законодательства: "Вопросы о новых законах вносились в Думу из приказов всегда на государево имя в обычной формуле: и о том великий государь что укажет? Это и есть государев доклад. Вопрос докладывался на государево имя и потом разрешался боярским приговором. Таковы два момента в создании нового закона; третьего момента, представления приговора всех бояр на утверждение государя, Судебник не указывает. Отдельные законодательные акты подтверждают такой порядок законодательства... Дума иногда обращалась с докладом к не присутствовавшему в заседании государю, но не для того, чтобы представить на его утверждение свой приговор о деле, а потому, что не умела или не хотела сама постановить приговор о нем" (482).

Итак, есть только два момента в порядке законодательства: новый законодательный вопрос вносится в Думу на имя государя, что есть только обычная форма; вопрос докладывался Думе на государево имя, если бы государя в Думе и не было, это первый момент; второй момент — законодательный вопрос разрешается боярским приговором. Третьего момента, доклада государю, нет. Иногда Дума делает доклады государю, но это в тех случаях, когда она не умела или не хотела сама постановить приговор. Законодательные вопросы, следовательно, восходили к государю только тогда, когда этого хотела сама Дума; докладывать же о них государю она не была обязана*. Чрезвычайно любопытный вывод, хотя и несогласный с таинственным единством царя и Думы. Дума законодательствует, а царь сидит сложа руки, и что особенно любопытно и важно, так это то, что есть памятники, которые как будто дают основание утверждать нечто подобное.

______________________

* Из предшествующего мы уже знаем, что почти на каждое утверждение автора в книге его можно найти и утверждение совершенно противоположное, что очень затрудняет выяснение его мнений. Такая двойственность имеет место и в настоящем случае. В той же главе, на с. 518, автор передает известный местнический случай Ивана Чихачева. Обсуждая этот случай, он в заключение высказывает такую мысль: "Ни думному дьяку, ни боярину и в голову не пришло, что этим собственноручным уроком они нарушали одно из верховных прав государя — пересматривать приговоры Думы о наказаниях за проступки и преступления по службе". Здесь у государя признается право пересматривать судебные приговоры Думы, на с. же 481-483 у него не оказывается права утверждать законодательные приговоры Думы. Но там же говорится и вообще о приговорах Думы, следовательно, и о судебных, для которых исключения не сделано. На с. 518 отрицается то, что утверждалось на с. 481-483, это, может быть, поправка к с. 481-483? Но правильная ли эта поправка. Мы ничего не знаем о праве государя пересматривать все приговоры Думы о преступлениях по службе. Мы всегда думали, что не только Расправная палата, но и приказы могли окончательно решать дела о преступлениях по службе, поскольку они предусмотрены Уложением и последующими указами. Встретив противоположное мнение профессора Ключевского, мы просмотрели его цитаты и не нашли в них ни малейшего указания на верховное право царя утверждать указанные им судебные приговоры. Поправка, следовательно, неправильная: Расправная палата могла решить всякое дело, предусмотренное Уложением и последующими указами. Остается, значит, одно несогласие с самим собой, что встречается у г-на Ключевского нередко.

______________________

Итак, таинственное и неразрывное целое порвалось. Этого, конечно, следовало ожидать. Как-то не верится, чтобы в Московском государстве все делала Дума, а не царь. Федора Ивановича еще можно уступить почтенному автору, он действительно сам не управлял и не законодательствовал; а Иван Грозный, его отец, Василий Иванович, и дед, Иван Васильевич? Они тоже сидели сложа руки и ждали, не откажется ли Дума от своего права законодательствовать и не доложит ли им дела? Прежде чем разбирать доказательства, приводимые автором в пользу мнения о всемогуществе Думы, остановимся на вопросе о том, к какому времени это всемогущество относится? Здесь опять встретимся с большими неожиданностями. Состав московской Думы в XVI и XVII веках, как мы знаем, очень различен: в XVI в ней заседала родовая аристократия, разделявшая власть царя, в XVII веке дворянская демократия, которая не могла пользоваться преимуществами старой аристократии. Отсюда, конечно, должно следовать, что Дума была всевластна в XVI веке. Так и смотрит на это дело сам автор. На с. 391 читаем: "Изложенными опытами политического договора (в предшествовавшей главе речь шла о договорах бояр с Шуйским и Владиславом) кончилась политическая история Боярской думы. Далее она перестает быть участницей верховной власти, становясь только ее орудием, остается во главе управления, как его привычный рычаг, но из политической силы превращается в простое правительственное удобство. В XVII веке в ней происходят некоторые перемены; но они не изменяют ее политического значения... Сообразно с усложнившимися задачами правительства, они развивают ее как правительственное орудие, не развивая ее политического авторитета". Итак, Дума XVII века не участница верховной власти, это простое орудие управления, дело удобства и только. К ней, значит, не относится то, что говорилось о единстве царя и Думы и о праве Думы законодательствовать без царя. Это совершенно последовательно. Только что выписанной нами цитатой начинается глава XIX; глава же XXIV озаглавлена так: "Правительственная деятельность Думы, при видимом разнообразии дел, имела собственно законодательный характер". Это довольно большая глава, она занимает 59 с, с 460 по 519; в ней речь идет о единстве царя и Думы, об исключительно законодательном характере Думы, о праве Думы законодательствовать без царя и т.д. Сделанные нами выписки по этим предметам взяты именно из этой главы. Она живописует полный расцвет политической деятельности Думы. Это, конечно, не беда, так как автор верит, что Дума XVI века была участницей верховной власти. Но беда в том, что в доказательство своих положений автор приводит не столько свидетельства памятников XVI века, сколько XVII, и даже самого его конца, и последние в большем количестве, чем первые. Из этого надо заключить, что и Дума XVII века была участницей верховной власти, что автор, однако, отрицает на с. 391. Несомненная неустойчивость убеждений, могущая привести любителей отечественной истории в немалое затруднение.

Мы познакомили уже читателя с высказанным автором на с. 480-483 мнением о том, что приговоры Думы по вопросам законодательства не нуждались в утверждении царя, и указали на чрезвычайную важность этого мнения. Автор основывает его на обычном порядке делопроизводства Думы, по которому ей предоставлялось самой решать восходившие в нее дела из приказов. А этот порядок делопроизводства автор находит в указе 1694 г. Наличность явления, долженствовавшего господствовать в XVI веке, доказывается ссылкой на указ конца XVII! "Обычным, — говорит он, — кажется тот порядок, каким по указу 1694 г. Дума решала без государя судные дела, восходившие "в верх" по челобитным или по докладам из приказов: бояре решали их окончательно, докладывая государям лишь о том, чего им "зачем без их, великих государей, именнаго указа вершить будет немочно", значит, доклад был не обязанностью Думы, а ее отказом от своего права" (483).Этот судный порядок автор применяет и к вопросам законодательства.

Указ 1694 г. действительно предоставляет решать окончательно судные и розыскные дела, но Расправной палате, а не думе-совету, и притом при соблюдении условия, которое ускользнуло от внимания почтенного автора. Расправная палата должна была "свой, великих государей, указ чинить по своему, великих государей, указу, по Уложению и по новоуказным статьям" (ПСЗ. № 1491). Это один из многих указов, определявших деятельность вновь учрежденной Расправной палаты. Права ее, как мы знаем, были очень ограничены: она решала расправные дела согласно указам и только. Если указа не было, она не могла решить дела своею властью, а должна была доложить государю. Итак, мнение о праве Думы законодательствовать проистекло из смешения Расправной палаты с думой-советом и из некоторого невнимания, совершенно, впрочем, извинительного у неюриста, к подлинным словам указа 1694 г.* — Что под докладом царю в Москве разумели действительно доклад царю, а не "боярам на государево только имя", как желает понимать профессор Ключевский, это, мы думаем, достаточно ясно из памятников, приведенных нами в главе 1 настоящей книги, и не нуждается в дальнейших разъяснениях.

______________________

* Насколько неспециалистам по вопросам истории права трудно дается понимание юридических памятников, видно из предлагаемого автором толкования термина "боярский суд". "Кажется, — говорит он, — точнее будет такое определение "боярскаго суда", что это был суд по боярским делам" (124). Но кто же решится упрекать почтенного профессора русской истории за такое точное определение!

______________________

Политическое значение Думы, полагает автор, формально утверждено Судебником XVI века, в котором боярский приговор признан необходимым моментом законодательства. В ст. 98 Судебника действительно надо видеть попытку ограничить законодательную власть царя. Но эта попытка, как мы указали, принадлежит Избранной раде и не могла ее пережить. Мы не знаем, насколько Грозный соблюдал это правило до отмены рады, но знаем, что он очень тяготился им, упрекал членов рады в том, что они низвели его до положения председателя совета; после низвержения Сильвестра и Адашева о соблюдении ст.98 Судебника, конечно, не могло быть и речи. В главе 1 мы указали, что и последующее государи издавали указы без всякого совещания с боярами. О ст. 98 Судебника нельзя говорить как о действующем нашем праве даже при Грозном, а тем менее при его преемниках.

Новые мысли автора об отношениях удельных князей и московских царей к Думе едва ли можно считать окончательно доказанными.

В обширном исследовании профессора Ключевского встречаем три совершенно оригинальные и исключительно ему принадлежащие мысли, — они касаются состава Думы и отношения бояр к царю. Старцы градские в X веке, как их понимает автор, чисто боярский и односословный состав Думы у князей Киевской Руси, вольнонаемные приказчики северных князей и т.д., таинственное и неразрывное единство царя и Думы и, наконец, право Думы решать законодательные вопросы без доклада царю, — все это мысли, в которых профессор Ключевский не имеет предшественников. Это самобытный вклад его в нашу историческую науку. Мы говорим только о самых крупных его положениях и отказываемся от перечисления более мелких, но не менее смелых и оригинальных мыслей по второстепенным вопросам исследования; их слишком много. Другие существенные положения автора составляют лишь повторение сказанного его предшественниками. Такова мысль о Думе как о постоянном учреждении, о праве думных чинов входить в состав Думы и, наконец, мысль о праве участия Думы в московском законодательстве. Эта последняя мысль с совершенной ясностью и определенностью впервые была высказана профессором Владимирским-Будановым в 1871 г.* Также имеет предшественника и мнение профессора Ключевского о думных комиссиях. Профессор Загоскин, впервые высказавший это мнение, заметил, однако, что думные комиссии назначаются не Думой, а царем; это важное обстоятельство, кажется, ускользнуло от внимания его последователя. На с.473 он говорит: "Дума любила поручать второстепенные дела временным комиссиям, составляя их из своих же членов"**. К этим комиссиям, "которым Дума любила поручать дела", почтенный автор относит и комиссию для составления Уложения!

______________________

* Первое издание его "Хрестоматии". Вып. П. С.67. Пр. 2; С. 178. Пр. 248; Вып. III. С. 107. Пр. 32.
** Это, конечно, нисколько не мешает почтенному автору на следующей же странице признать, что в состав этих комиссий призывали и не членов Думы.

______________________

Мы не считаем бесполезным для дела наш несколько длинный обзор существенных положений исследования московского профессора. Мы так далеко расходимся во взглядах с почтенным автором, что оставить наши разногласия без объяснения значило бы только осложнить вопрос. Выяснение взглядов "Боярской думы Древней Руси" казалось нам тем необходимее, что профессор Ключевский образовал уже школу. Нам случалось видеть книги, в которых самые рискованные его положения выдаются за бесспорные истины.

* * *

Не обходят молчанием "Боярской думы" и общие руководства по истории русского права. Профессор Владимирский-Буданов в своем "Обзоре" делает очерк Думы домосковской и московской. Несмотря на небольшие размеры, которые можно уделить в общем курсе этим очеркам, почтенный автор дает в них читателю прекрасно сделанный им выбор фактов* с целью доказать верность одной общей идее, последовательно проводимой им с начала и до конца. Автор держится мысли, что Дума была постоянным учреждением, что был известный класс лиц, который имел право принимать участие в ее заседаниях, что князь был обязан совещаться с этими лицами, что им принадлежало участие даже в законодательной его деятельности. Мы уже видели, с какими трудностями приходится бороться такому взгляду. Нам кажется, что и профессору Владимирскому-Буданову не удалось победить всех затруднений. Он утверждает, что "число имеющих право участвовать в Думе равняется числу бояр известной земли" (25); а на с. 136 он поясняет, что под боярами надо разуметь "свободных землевладельцев". Далее, на той же с.25, он говорит, что "число обыкновенного состава Думы равняется числу бояр, находящихся в месте совещания и нарочно вызванных из пригородов. Число это вообще не может быть значительно". И затем приводит примеры совещания сыновей Ярослава с пятью советниками и Владимира Мономаха с шестью. Право имеют все землевладельцы, число которых должно быть весьма значительно; а действительно участвуют очень немногие. Что это за право, которое так легко было обойти? Русская правда говорит о двух совещаниях Ярославичей, на одном участвовало пять мужей, на другом — три, князей же и в том, и в другом случае было трое (Ак. сп. 18; Тр. 2). На каждого князя приходится в первом случае 1 2/3, а во втором по одному советнику. Все землевладельцы в трех княжествах: Киевском, Черниговском и Переяславском, бывшие налицо и нарочно призванные из пригородов, представлены тремя мужами! Полагаем, что никакого права у землевладельцев участвовать в Княжеской думе не было; князья пригласили в свою Думу кого нашли нужным, и только.

______________________

* На с. 26 автор приводит обращение к ростовскому князю Мстиславу "ростовцев и бояр", которые решительно высказались против мира с владимирским князем, Всеволодом. "Аще и ты мир даси ему, — говорили они, — а мы ему не дамы". Он видит здесь случай совещания с Боярской думой. Это едва ли. "Ростовцы и бояре" это не одна Боярская дума, это нечто большее; это те же "ростовцы и бояре", которые призвали к себе князя Мстислава. Здесь можно видеть целое вече. Оно призвало князя Мстислава, оно же требует и войны со Всеволодом. Поименно названные, Добрыня Долгий и Матв. Бутов, были, конечно, заправилами веча.

______________________

Такие же безвыходные трудности представляет и мнение автора о законодательной деятельности Думы. "Нормальный процесс творчества закона, — говорит он, — указан в Судебнике". Мы уже знаем эту статью. Она возникла благодаря попытке Избранной рады ограничить власть царя и имела очень временное значение. Автор считает порядок Судебника постоянным. В чем же он состоял? На с. 139 говорится "о нераздельной" и "совместной" законодательной деятельности царя и Думы, но не объясняется, как эта нераздельность и совместность достигалась в случае разномыслия царя и Думы. Во время господства Избранной рады, надо думать, были случаи подчинения царя мнению большинства Думы; этим и объясняются жалобы Грозного на похищение радой его власти. А как это было потом? Нельзя придумать никакой формы совместности, при которой не пришлось бы, в случае разногласия, кому-нибудь уступить. На следующей странице автор дает такое объяснение самостоятельной законодательной деятельности бояр: "Боярские приговоры без царских указов объясняются или полномочием, данным на этот случай боярам, или отсутствием царя, или междуцарствием". Междуцарствие к делу не относится: когда нет царя, то нет и его Думы, а есть что-нибудь совершенно другое. Что разумеет автор под отсутствием царя, это нам не совсем понятно. Уезжая из Москвы, цари брали с собой и думных людей; в Москве, в случае своего отъезда, они, обыкновенно, оставляли "бояр", но эти бояре должны были с ними сноситься по всем важным делам, а право законодательствовать им, сколько я знаю, не предоставлялось. Остается первый случай: бояре дают указы по особому приказу царя. Это совершенно верно. Но это свидетельствует не о совместной, а о раздельной деятельности: законодательная деятельность принадлежит царю, но он может уполномочить бояр дать приговор. Если Думу нужно уполномочить давать приговоры, то, конечно, потому, что ей такое право не принадлежит. Итак, при анализе получится не нераздельная и совместная законодательная деятельность царя и Думы, а законодательная деятельность царя и, по указу царя, такая же деятельность Думы.

"Полнота законодательной Думы во время междуцарствия, — говорит автор, — всего больше указывает на Думу как на нормальный и постоянный элемент законодательной власти, ибо во время междуцарствия Дума не получала особых полномочий регентства, а проявляла лишь в отдельности и полноте те права, которые принадлежали ей и при царях" (140). Едва ли. От Боярской думы в междуцарствие нельзя делать никаких заключений к Царской думе. Это два совершенно разных учреждения; одно — совет государя, другое — "бояре", действующие без государя и потому самостоятельно. Бояре междуцарствия могли находиться в некоторой зависимости только от Земского собора.

* * *

В заключение этой главы приведем мнения западных ученых о соответствующих нашей Думе учреждениях западноевропейских государств.

Цёпфль в своей "Истории немецкого права" говорит: "Еще при Меровингах состоял при королевском дворе Тайный совет, в который король призывал как высших придворных чинов (domestici), так и других особ, собственно советников (consiliarii) и графов, по своему усмотрению" (424).

У Вайца, в его обширной истории немецкого государственного устройства, о совете Меровингов читаем следующее: "Широкий круг выдающихся людей собирался около короля, а некоторые из них и жили с ним во дворце. (Тут были придворные чиновники и лица, привлеченные ко двору только в силу их личных отношений к королю; некоторые из них занимали государственные должности, другие служили церкви, третьи лично государю. Все они одинаково назывались сановниками двора, придворными людьми или слугами двора, дружиной короля). Это среда, в которой король живет и с которой он ежедневно сообщается. С ними обсуждаются государственные дела, с их помощью и чрез их посредство объявляются и исполняются королевские решения и приказы. Всех их в совокупности мы могли бы назвать советом короля, и в памятниках встречается иногда выражение, которое, по примеру римского двора, обозначает замкнутую коллегию доверенных советников (consistorium principis). Но в Германии отношения были более свободны, и нельзя не усмотреть в этом учреждении особенностей немецкого характера. Здесь сидят слуги короля и его дружина, и вследствие этого они обнаруживают свое влияние и на политику. Некоторые из них, действительно, обозначаются советниками короля, но иногда именно такие, которые принадлежали к дружинникам и однокашникам короля; определенного же класса людей, из которого назначались бы советники, вовсе не было".

"Но уже с самого начала должна была обнаружиться в этом своеобразном придворном мире потребность возвышения одного лица, которое заправляло бы всеми отношениями, ближе других стояло к королю и было его главным советником. Майордомы не сразу достигли преобладания. Сначала выдающаяся роль при дворе не была связана ни с одною из должностей, король выбирал из окружающих наиболее подходящего человека и предоставлял ему положение, для которого первоначально не было ни определенного названия, ни определенной сферы деятельности"*.

______________________

* Waitz. Deutsche Verfassungsgeschichte. 2 отд. II т. 3-е изд. С. 130; Место в скобках принадлежит 1-му изд. II т. С. 386

______________________

И в следующем томе, описав состав двора Карла Великого и его преемников, Вайц продолжает: "По крайней мере высшие из этих придворных чинов были призываемы к совещаниям о важнейших делах империи. Но кроме их призывались и другие выдающиеся люди государства и церкви. Но если раньше короли призывали в свой совет совершенно свободно и без всяких постоянных правил таких лиц, которым они дарили свое особое доверие, то позднее по крайней мере некоторые из советников были в это звание особо избираемы и назначаемы. Кто получил такое назначение, назывался "советником" (consiliarius, а также consul, senator); этот титул стали присоединять и к наименованию других должностей. Одни из этих советников жили при дворе и назывались придворными советниками (consiliarii aulici), другие — призывались только в таких случаях, когда подлежали обсуждению особенно важные дела".

"Приписываемый Карлу указ говорит, что совет, данный в интересах общего блага, должен быть выслушан и принят во внимание; советники же, блюдущие только свои интересы, должны быть лишаемы этого звания. В звание советников, — говорит Гинкмар, — избираются, по возможности, такие люди, которые прежде всего боятся Бога и, кроме того, отличаются такою верностью, что после вечной жизни ничего не знают выше короля и империи"*.

______________________

* Waitz. Deutsche Verfassungsgeschichte. 2 отд. ТЛИ. 2-е изд. С. 530 и след.

______________________

* * *

В сочинении Гомершама Кокса о системе английского устройства и управления находим следующую картину английского Государственного совета.

"При норманнских королях различали: consilium, magnum consilium и commune consilium. Из этих собраний первое составляло обыкновенный совет короля, который он сам избирал и в котором присутствовали: верховный судья, канцлер, судьи и другие чиновники. Это был не только Государственный совет, но и высший суд (curia regis); он собирался несколько раз ежегодно. Magnun consilium был более полный совет, который созывался в чрезвычайных случаях; он состоял из выдающихся по положению и состоянию лиц королевства. Commune consilium — высшее законодательное учреждение..." (198).

"Устройство и деятельность этих советов на основании древних актов трудно распознать с совершенною точностью" (199).

"В XIII веке, еще до образования палаты общин, графы и бароны во многих случаях контролировали деятельность министров и советников короны. Так, в 1223 г., в царствование Генриха III, они отказались явиться в парламент и угрожали избрать другого короля, если Генрих III не переменит своего канцлера и других членов соэета. Король уступил желанию прелатов и баронов и уволил своих советников... В 1258 г. парламент, заседавший в Оксфорде, принял по отношению к Государственному совету такую меру, которая лишала короля почти всей его власти. Король и бароны избирали комиссию из 12 лиц, на которую и перенесено было право назначать членов Государственного совета. Эта комиссия потом постановила, что верховный судья, канцлер, казначей и другие чиновники назначаются из среды ее членов" (200).

"В XIV веке было много случаев контроля парламента над деятельностью советников короны. Древнейший случай касается Петра Гавестона. Эдуард I, по желанию парламента, который опасался интимных отношений Гавестона к будущему королю, Эдуарду II, изгнал этого царедворца из пределов королевства. Эдуард II, по вступлении на престол, возвратил его обратно. Но в 5-м году царствования этого короля особая комиссия, состоявшая из прелатов, графов, баронов, рыцарей и других почетных особ, произвела следствие о деятельности Петра Гавестона и нашла, что он давал королю дурные советы и оказался виновен в других проступках. Гавестон был приговорен к пожизненному изгнанию" (201).

"Существенное изменение в составе совета произошло при Эдуарде III. С этого царствования в состав совета назначались только светские люди. В 1371 г. общины в петиции королю указывали на то, что еще предшествовавший парламент обращал внимание государя на большой вред, проистекавший из того, что правительство королевства долгое время находилось в руках духовенства; общины просили, чтобы в должности канцлера, казначея и другие назначались только способные светские люди. Король отвечал: "По выслушании заключения своего совета, он обсудит это дело". Вскоре затем король назначил на должность канцлера и казначея светских лиц" (203).

"С половины XV века прекращается на долгое время вмешательство парламента в деятельность королевского совета. В течение всего времени Тюдоров не встречаем никаких обвинений советников короля со стороны общин; это действительнейшее средство для удержания министров в должных границах более не применяется, совет короля в силу незаконных притязаний и крайнего расширения ведомства Звездной палаты (комиссия совета) достиг значительного распространения своей судебной и законодательной власти" (209).

"...По смерти Елизаветы, ее преемник, Яков I, удержал ее важнейших советников в их должности, и в первое время его царствования за Государственным советом признавалась его важная функция — давать совет короне в государственных делах. Но потом обязанность давать короне советы сделалась монополией любимцев, назначаемых в должности министров; остальные члены Государственного совета к совету не приглашались. Одним из оснований к обвинению общинами в 1626 г. герцога Букингемского послужило то, что он, при Якове I и Карле I, соединял в своем лице множество государственных должностей. Так как король имеет достаточно мудрых и достойных слуг, то общины выразили желание, чтобы он с ними совещался, а не давал руководить собою какому-нибудь одному юному советнику" (212).

"Обвинение герцога Букингемского замечательно тем, что после долгого перерыва оно является первым случаем нового преследования министра за данный короне совет" (213).

"Совет кабинета, т.е. тесного собрания только таких членов Государственного совета, которые были главными советниками короны, впервые упоминается под этим именем в царствование Карла I, хотя несомненно, что во все время существования Государственного совета государи всегда избирали его отдельных членов в свои главные советники. Кларендон, обсуждая события времени процесса против графа Страфорда (1640 — 1641), говорит, что тогда было в обычае назначать в Государственный совет много лиц невысоких качеств для того только, чтобы оказать им честь. Вследствие этого число советников так возросло, что по их многочисленности и также по неспособности многих из них приходилось составлять особые комиссии из способных людей для действительного участия в разных делах" (214).

"Во всеподданнейшей петиции и представлении обеих палат парламента с девятнадцатью предложениями, поданными Карлу I в 1642 г., первое предложение заключалось в том, чтобы лица, неприятные обеим палатам, не назначались в Государственный совет. Во втором предложении было выражено желание, чтобы никакой публичный акт по делам королевства, относящимся к компетенции Государственного совета, не считался обязательным и исходящим от короля, если он не был постановлен по определению большинства членов совета и если это не засвидетельствовано их подписью. В составе Государственного совета должно быть не менее 15 членов и не более 25. На эти предложения король отвечал: он не находит причины увольнять своих советников потому только, что они иначе думают, чем члены парламента; второе предложение лишает его королевской власти и переносит ее на новых членов совета, оставляя за ним только равное с ними право голоса. — Нельзя отрицать, что, если бы эти предложения были приведены в исполнение, основы государственного устройства изменились бы и исполнительная власть перешла бы к Законодательному собранию" (215).

"...Вообще принималось, что ни один член Государственного совета не участвовал в его заседаниях, если он к тому не был приглашен" (217).

"Галлам замечает: в правление Вильгельма различие между кабинетом и Государственным советом и устранение последнего от государственных дел сделало дальнейшие успехи... Это имело прискорбные последствия с точки зрения ответственности советников короны. В то самое время, когда контролирующая и карающая власть парламента была признана в весьма широких размерах, она могла быть молчаливо устраняема таинственностью, за которой скрывались действия, подлежавшие контролю парламента. Так, в случае заключения международного договора, который парламент нашел бы гибельным и унизительным, канцлер подвергся бы ответственности, потому что он должен был приложить к акту большую печать; но очень сомнительна возможность подвергнуть обвинению с некоторою надеждою на успех первого лорда казначейства и других особ, которые, однако, к делам иностранных сношений стояли гораздо ближе канцлера" (218).

"При Вильгельме III кабинет, эта ветвь Государственного совета, был так же организован, как и при ближайших его предшественниках, т.е. он составлялся из членов совета, от которых вовсе не требовалось единства политических убеждений" (219).

"Георг III совещался с любимцами, которые даже не были его министрами, но составляли нечто вроде тайного его кабинета... Перемена министров происходила не в силу неблагоприятного для них голосования в парламенте, а в силу желания короля отделаться от неприятных ему людей. Эта система при Георге IV продолжалась в течение целых 20 лет. Первый случай перемены министров по причине неблагоприятного для них парламентского голосования относится к 1782 г. Этот случай представляет перелом в истории кабинета. Со времени революции это первый случай полной смены министерства благодаря изменению, происшедшему в положении парламентских партий"*.

______________________

* С. 223. Приведенные места взяты со страниц немецкой переделки Кокса — Ktihne. Die Staatseinrichtunden Englands. 1867.

______________________

Мнения Кокса не представляют ничего исключительного; та же точка зрения проводится и у Глассона.

О времени, непосредственно последовавшем за норманнским завоеванием, он говорит: "Хроники и авторы того времени сообщают нам, что короли созывали на совет больших господ и епископов... С точки зрения законодательной члены этих собраний не имели никакой власти в собственном смысле слова: они давали только свое мнение, если король его спрашивал, и ничто не обязывало короля следовать этому мнению"*.

______________________

* Classon. Historie du droit et des institutions politiques, civiles et judiciaires de l'Angleterre compares au droit et aux institutions la Franca depuis leur originejusqu'anos jours. 1882. II. 157, 158.

______________________

О Государственном совете времени слияния саксов с норманнами у Глассона читаем: "Только небольшое число господ постоянно и периодически заседало в большом совете. Но иначе и не могло быть. Никакой закон не определял состава большого совета, следуя же началам норманнского права, представлялось совершенно натуральным, что король мог призывать на совет кого хотел. Государи призывали обыкновенно особыми повестками (writs) таких лиц, которые представляли им наиболее гарантии, или по причине обширности своих владений, или по причине своей преданности, или, наконец, по причине особых талантов, обнаруженных в делах внутреннего управления и на поле битвы" (III. 94).

В томе IV, обнимающем время с Эдуарда III до Генриха VIII, Глассон говорит: "Для решения всяких дел король имеет при себе совет, с которым он может всегда совещаться, не будучи никогда связан его мнением... Тайный совет есть часть большого совета; он образовался, главным образом, в малолетство Ричарда II; это был более интимный совет, который рассуждал о государственных делах" (74).

"Парламент с очень уже древнего времени стремится оказывать влияние на назначение тайных советников, но не успевает оспорить абсолютное право короля назначать их. Государи заботились, однако, о том, чтобы назначаемые ими советники нравились парламенту" (75).

"Тайный совет заседал обыкновенно в присутствии короля. Рассуждения касались дел короля, доменов, суда. Так как компетенция Тайного совета никогда не была точно определена, то он позволял себе действия, которые рассматривались как нарушение власти парламента. Совет обещал не нарушать порядка суда, определенного common law, но не исполнял своих обещаний. При отсутствии точных правил совет ведает самые разнообразные дела, уголовные и гражданские, большие и маленькие".

"После революции вся власть Тайного совета переходит к кабинету" (V. 415).

* * *

В заключение приведем мнение Шеффнера о совете французских королей*. "Король, — говорит он, — соединял в своей особе высшую власть, поэтому состоявший при нем совет представлял высшее правительственное учреждение. По примеру всех феодальных господ уже первые Капетинги окружили себя советом. С целью обсуждения важнейших государственных дел они собирали вокруг себя принцев крови, высших сановников церкви, выдающихся вассалов, первых придворных чинов и других лиц, пользовавшихся их доверием (consilium regium). Ведомство этого совета вначале было всеобъемлющим; те же лица, которые составляли этот Тайный совет, могли при случае действовать в качестве высшей судебной инстанции. Только с течением времени обособились отдельные власти. С одной стороны образовался парламент, как высший суд; в противоположность к нему, с начала XIV века, Государственный совет специализовался в качестве административного учреждения. Но и в XVI веке это деление не было проведено окончательно. Каждое учреждение стремилось к преобладанию. Совет домогался господства над парламентом, парламент — над советом. В царствование великого организатора, Филиппа IV, появляется ряд указов, которые точнее определяют деятельность совета. Весьма скоро в нем начинает преобладать бюрократический характер; большие господа и сановники церкви исчезают; в нем остаются почти исключительно сменяемые советники: высшие чиновники, ученые юристы и администраторы. Однако, некоторое время господствовала еще такая неопределенность, что в состав совета призывалась не только значительная часть членов парламента, но и целый парламент в полном своем составе. Ведая дела высшего управления, совет, однако, вмешивался и в отправление правосудия. Недовольные решением своих тяжб в парламенте добивались пересмотра их в совете; эти домогательства весьма облегчались разрешительными королевскими письмами (literae ad proponendum errores)... С течением времени беспорядочность приняла вопиющие размеры. Сословия Тура (1484) горько жаловались на то, как вовсе непризванные лица проникали в заседания совета, чтобы влиять на его решения. К юрисдикции совета так привыкли, что сословия не столько были недовольны этим расширением его компетенции, сколько неопределенным составом, и выражали желание, чтобы судебная функция была предоставлена особой секции совета. Это и было сделано: указы Карла VIII и Людовика XII организовали так называемый Большой совет, который действовал в качестве верховного суда. Высшее же управление государством продолжало сосредоточиваться в совете короля или Государственном совете, который распался на несколько отделений. Во второй половине XVI века Государственный совет получил такую организацию, которая удержалась, в существенных чертах, до революции. Совет состоял из пяти отделений. Одно отделение ведало иностранные дела (conseil des affaires etrangeres, conseil d'en haut, или просто conseil d'etat). Оно состояло из небольшого числа членов; король обыкновенно руководил прениями. Для внутренних дел существовал conseil des depeches, названный так по форме своих распоряжений. Здесь также король лично присутствовал. Членами были: канцлер, государственные секретари и генерал-контролер финансов. Министры имели сюда также доступ, а также и те советники короля, которых он особенно сюда назначал. Для финансов существовал conseil royal des finanses. Членами были канцлер, министры и те из государственных советников, которых король назначал в это отделение" и т.д.

______________________

* Schaeffher. Geschichte der Rechtsverfassung Frankreichs von Hugo Capet bis auf die Revolution. 1859. II. С 324 и след.

______________________

* * *

Мы познакомились с историческими судьбами Государственного совета в нашем отечестве, в Германской империи, в Англии и во Франции. Несмотря на все различие быта этих государств, Государственный совет везде имеет те же характерные черты. Это не совет сам по себе, совет господ или дума бояр, как любят у нас говорить, а совет государя, у нас — князя, на западе — короля. Он составляется по воле государя. Нигде нет разряда лиц, которые имели бы право, в силу принадлежности к известному классу, сидеть в совете государя. В этом совете сидят только те лица, которых государь к тому призывает. В силу этого состав совета постоянно колеблется. Везде различается большой совет и малый (тайный, близкий); последний, как состоящий из интимных людей, везде вытесняет первый. Малый совет легко переходит в совет одного только любимца. Вот почему и о королевских советах Западной Европы можно сказать, что это не столько советы в качестве учреждений с постоянным составом, сколько отдельные советники. Любимцы советники могут, конечно, оказывать большое влияние на дела, но это не в силу принадлежащего им права, а в силу нравственного влияния на государя; с точки же зрения права они только советы дают, когда их о том спрашивают, и ни малейшим образом не связывают государя своими мнениями. Поэтому не может быть никакой речи о их самостоятельном участии не только в законодательстве, но и в суде и управлении. Если они судят, управляют, участвуют в законодательстве, то только по поручению государя.

Приведенные нами историки, имея дело исключительно с обычаями одной какой-либо страны, думают, что изображенные ими явления составляют национальную особенность изучаемого ими народа. Так думает Вайц (468) и даже Глассон (474). Сделанное нами сравнение показывает, что указанные ими черты свойственны не только германскому или норманнскому праву, а и русскому в силу того общего закона, по которому одни и те же причины везде приводят к одинаковым последствиям.

Чрезвычайно любопытные точки соприкосновения наблюдаются между нашими и — кто бы подумал? — английскими порядками. У нас было много лиц, удостоенных звания думного чина, но не все они были советниками своих государей. То же и в Англии. Многие из этих лиц удостаивались у нас высшего звания думного человека вовсе не по достоинству своему и не за заслуги, а единственно для почета. То же и в Англии. Карикатурное описание заседания Государевой думы, оставленное нам Котошихиным, не составляет нашей национальной особенности. И в Англии были такие члены королевского совета, которые, говоря словами Котошихина, брады свои уставя, ничего не могли ответить на вопросы короля, потому что жаловались в это звание не по разуму их, а по великой породе. Для глупости человеческой, составляющей такую значительную примесь ко всем нашим делам, как частным так и общественным, немало было места и на Западе.

В Англии права парламента были уже в XIII веке признаны, и он тогда уже вступил в борьбу с королевскою властью. Желая влиять на ход управления, парламент зорко следил за деятельностью королевских советников и в случае дурных советов или нарушения ими законов возбуждал против них обвинения. В половине XVII века парламент представил Карлу I предложения с целью низвести его в положение председателя своего совета, который должен был решать дела по большинству голосов. Права наших Земских соборов никогда не были формально признаны, тем не менее они оказывали постоянную поддержку московским государям и ни в какую борьбу с ними не вступали. Но и у нас нашлись элементы, вступившие в борьбу с московскими царями. Это были ближайшие их советники, Избранная царская рада. Борцы были разные; но цель борьбы в Англии и у нас одна и та же — ограничение произвола государя; средство против произвола тоже общее нам и Англии: подчинение государя большинству своего совета. Но в Англии последнее слово должно было принадлежать парламенту, у нас — этому самому совету, временно захватившему царя в свои руки. Иван Грозный и Карл I совершенно одинаково поняли начатую против них борьбу и в один голос ответили, что они не хотят снизойти до роли председателя своего совета и что в сделанных им предложениях они усматривают попытку лишить их прав принадлежащей им царской и королевской власти.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Духовенство

Русские славяне задолго до принятия христианства поклонялись Перуну, Волосу, Хорсу и другим языческим богам. Надо думать, что были и служители этих богов; но наши сведения о них крайне скудны, и мы не можем составить себе никакого определенного понятия об отношениях светской власти к представителям веры в дохристианское время. Речь может идти только об отношениях светской власти к представителям православной церкви.

Наши предки приняли христианскую веру от греков. Факт происхождения русской церкви от греческой, естественно, установил зависимость первой от второй: русская церковь состояла под властью константинопольской иерархии. Греческое духовенство принесло к нам готовые уже воззрения на отношения церкви к государству. Воззрения эти могли видоизмениться в новой среде, но знакомство с ними во всяком случае необходимо для понимания того порядка, который возник у нас.

Христианство при своем возникновении создало церковь независимую от государства. В первые три века церковь эта существовала наперекор воле государства. Она не только не была признана светской властью, она была гонима ею, и тем не менее христианское учение распространялось и побеждало мир.

С принятием христианства Константином Великим христианская церковь признается в Византийской империи государственной и из гонимой становится господствующей. Константин Великий предписывает устраивать христианские храмы и запрещает приносить жертвы старым богам. Император Феодосии Великий издает эдикт о равном достоинстве и святом триединстве Отца и Сына и Святого Духа и ряд законов, которыми храмы языческие конфискуются, изображения языческих богов расплавливаются, а принесение им жертв воспрещается под страхом наказания, как за преступление величества. Эту политику утверждения христианской веры путем указов продолжает и император Юстиниан. В первый год царствования он издает эдикт, и котором осуждает мнения Нестория, Евтихия и Аполлинария и предписывает признавать православное учение о Св. Троице. Эдикт оканчивается угрозой всем иначе думающим: как еретики они будут подвергнуты наказанию. Позднее император предписывает признавать постановления первых четырех Вселенских соборов и догмат о двух естествах в Иисусе Христе. Все иначе думающие лишаются права занимать общественные должности, получать наследство и делать завещания, составлять собрания и отправлять богослужение; имущество их конфискуется. Юстиниан признал за церковными законами такую же силу, какая принадлежит государственным законам. "Что запрещается священными канонами, то запрещается и нашими законами", — говорит его Конституция 530 г.

Если Византийское государство предписывает признавать догматы православной церкви и уравнивает ее каноны со своими законами, то оно составляет с церковью как бы одно целое. Следствием этого единства государства и церкви является то, что не принадлежащие к православной церкви, хотя бы это были и люди, верующие во Христа, не могут принадлежать и к государственному союзу, они лишаются политических и гражданских прав*.

______________________

* Gasguet. De l'autorite imperiale en matiere religieuse a Byzance (1879. С132), утверждает, что к отлученным от церкви применялась aquae et ignis interdictio, столь употребительная и понтификальном праве языческого Рима.

______________________

Что это за форма — слитие двух организмов в одно новое целое? В этом новом целом одинаково ли представлены интересы обоих организмов или дано предпочтение одному на счет другого?

Государство и церковь два совершенно разных учреждения по задачам и образу действия. Церковь имеет дело с внутренним человеком, с его совестью, по отношению к которой акты принуждения не могут применяться. Государство имеет дело с внешними проявлениями человеческой воли и может действовать принудительно; внутренний мир человека, его вера, вопросы о том, какие догматы он признает, какие отрицает, — не входят в область ведения светской власти. Подданными одного и того же государства одинаково могут быть и несториане, и монофизиты, и православные, лишь бы они подчинялись существующему государственному порядку. Разноверующие не могут быть членами одного и того же церковного общения, у них не может быть общего епископа, а император может быть общий. Делая известное вероисповедание условием юридической правоспособности, император становился слугою церкви и подчинял ей государство. Путем миропомазания духовенство приобщало императора к священству и, таким образом, вводило его в свою среду. Император рассматривался как Богом поставленный "внешний епископ". В религиозных процессиях он имел на себе облачение, подобное архиерейскому, благословлял народ и принимал даже некоторое активное участие в богослужении*. За императорами признавалось и право поучать народ благочестию и истинам веры**.

______________________

* Во время совершения литургии император два раза принимал участие в священных действиях. При малом и великом входе он вступал в алтарь чрез царские врата вслед за патриархом, прикладывался к покрову Св. престола, кадя, обходил его с патриархом; потом со свечой в руках молился пред Св. распятием, прикладывался к нему, брал у патриарха кадило и кадил Св. распятию. В праздник Крестовоздвижения император участвовал в обряде поднятия св. креста, входил чрез царские врата в алтарь, прикладывался, кадил и т.д. В Великую субботу участвовал в переодевании Св. престола. Приобщался Св. тайн император не как миряне, а как священники, отдельно тела и крови Христовой (Беляев Д.Ф. Ежегодные приемы византийских царей и праздничные выходы их в храм Св. Софии в IX и X вв. 1893 Гл. V и VII; Суворов Н.С. Курс церковного права. 1889.1. 63. 283).

Несмотря на то, что императорам не принадлежали все права священства и они не могли совершать таинств, тем не менее и они сами, и духовные сановники считали их священниками. Собор 448 г. в Константинополе приветствовал Феодосия II как первосвященника и императора. Папа Лев писал тому же императору: "Церковь радуется, видя в вас соединение царства и священства". Он же императору Льву: "Твоя душа священника и апостола должна оскорбляться бедствиями, претерпеваемыми константинопольскою церковью". Император Лев-иконоборец писал папе Григорию: "Разве ты не знаешь, что я священник и царь?" На это папа отвечал: "Без сомнения, Константин, Феодосии, Валентиниан, Юстиниан — были царями и священниками. Они доказали это своими деяниями... Но ты с момента вступления на престол постоянно доказывал незнание канонов, ты опустошил церкви..." Итак, и папа Григорий не отрицает священства императоров, он не может только признать в этом звании императора Льва-иконоборца (Суворов. 63; Gasquet. 50).
** В первый понедельник Великого поста император, обыкновенно, делал наставление сановникам и представителям народа о том, как надо проводить св. четыредесятницу, и поучал их проводить ее в "чистоте и страхе Божием". По окончании поучения он трижды осенял народ крестным знамением (Беляев Д.Ф. Там же. С.250 и след.). Никита Хониат, указав на то, что император Мануил Комнен стремился быть непогрешимым судией Божеских и человеческих дел, продолжает: "Он не только писал красноречивые послания, но и сочинял огласительные слова, которые назывались селенциями (Рус. пер. I. 271 и след.). Ф.Курганов на с. 83 своего сочинения "Отношения между церковью и гражданскою властью в Византийской империи" (1889) приводит по этому вопросу следующие мнения византийских ученых и канонистов. "Вальсамон говорит: императоры и патриархи обладают званием учителей ради силы их св. помазания, потому что отсюда происходит власть верующих государей учить христианский народ и воскурять фимиам, подобно священникам. Иоанн Киннам говорит, что исследовать божественную природу есть дело никому другому несвойственное, кроме учителей и лучших иереев да царей, ради их достоинства".

______________________

Как помазанники Божий, они были обязаны покровительствовать церкви и блюсти церковные порядки.

Но как подданные почитались принадлежащими к церкви и государству лишь до тех пор, пока они верили по-православному, так и императоры. В случае уклонения их от православия духовенство поучало их и даже предавало анафеме.

Согласно с этим византийское духовенство считает себя вправе удостоверяться в православии императора, а императоры считают себя обязанными доказывать свое православие. В 491 г., по смерти императора Зенона, сенат и народ провозгласили императором силенциария Анастасия. Патриарх Евфимий, еще при жизни покойного императора Зенона подозревавший Анастасия в том, что он разделял учение Ев-тихия, воспротивился вступлению его на престол, обозвал новоизбранного еретиком, недостойным управлять христианами, и отказался венчать его на царство. Венчание состоялось только после того, как Анастасий дал патриарху письменное исповедание веры и клятвенное обещание ничего не изменять в православной церкви. В 514 г. римский папа, со своей стороны, также потребовал от Анастасия исповедание веры. Император удовлетворил и папу, отправив к нему исповедание, составленное и духе православия.

Императоры, нетвердые в православии, возбуждали против себя не только духовенство, но и народ, принимавший горячее участие в догматических спорах. Император Василиск, разделявший мнения монофизитов, издал послание, в котором православные усмотрели отступление от постановлений Халкидонского собора. Все население Константинополя пришло в движение. Патриарх Акакий, видя враждебное царю возбуждение народа и полагаясь на его силу, покрыл трауром алтарь Св. Софии, сам облекся в траур и торжественно с церковного амвона объявил императора еретиком. Сторону патриарха принял и знаменитый святостью жизни отшельник Даниил. Собрав множество единомысленных монахов, он отправился и лагерь императора и там публично изобличил его неправославие. Столкновение это кончилось тем, что император был вынужден написать новое послание, и котором осудил монофизитство и другие несогласные с православием учения как ереси. Император Анастасий, несмотря на данное патриарху Евфимию письменное исповедание веры, в действительности разделял мнения монофизитов и принимал меры к ослаблению постановлений Халкидонского собора. Вследствие этого между ним и преемником Евфимия, патриархом Македонием, возникло разномыслие, и император стал порицать патриарха. Опасность, угрожавшая постановлениям Халкидонского собора, вызвала восстание в населении Константинополя, где преобладали православные. Народ, руководимый монахами, выступил на защиту патриарха, поносил императора именем еретика и кричал, что он недостоин царствовать. Устрашенный император обратился к помощи поруганного им патриарха, который остался, однако, при своем мнении и продолжал обличать императора в неправославии. Анастасий снова уступил и снова обещал мыслить по-православному.

Не всегда оказывался православным и император Юстиниан, так много сделавший для утверждения православия. Он издал "Исповедание веры", направленное против "трех глав", т.е. мнений трех епископов, заявивших себя на третьем Вселенском соборе в некоторой степени солидарными с мнениями Нестория. Восточные епископы, за небольшими исключениями, приняли эдикт императора. Иначе отнеслись к нему западные. Они усмотрели в нем порицание Халкидонского собора и отказались последовать за императором. Представитель западного духовенства, папа Вигилий, не знал, на что решиться и был то против императора, то присоединялся к его исповеданию. В этих колебаниях Вигилия был такой момент, когда он произнес отлучение от апостольского престола всякому, кто признает "Исповедание веры" императора, а следовательно, и самому императору. Эти разногласия решено было, по соглашению императора с Вигилием, внести на разрешение пятого Вселенского собора, созванного и Константинополе. Ввиду незначительного числа западных епископов, прибывших в Константинополь, папа, несмотря на все приглашения императора, отказался прибыть в заседание собора. Пятый Вселенский собор одобрил произнесенное императором осуждение "трех глав", но западные епископы не присоединились к нему и после собора. Они стали собирать местные соборы, на которых высказывались в пользу мнения папы Вигилия, осуждавшего "Исповедание" императора. Мнение это было написано для прочтения на соборе, но отвергнуто императором и на соборе не читано. В год своей смерти император Юстиниан заготовил эдикт о нетленности тела Христова. На этот раз мнение его не нашли православным и восточные епископы. Константинопольский патриарх Евтихий, которому первому император предложил свой эдикт к подписанию, нашел мнение императора еретическим, отказался подписать эдикт и долго обличал автора его в неправославии. Особенно энергического противника нашел император в антиохийском епископе Анастасии, мнением которого весьма дорожило восточное духовенство. На обращенные к нему вопросы он всем доказывал, что тело Господа подвержено было тлению, что именно так думали божественные апостолы и богоносные отцы, и ежедневно стал прочитывать в церкви изречение апостола: "Аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет", хотя бы то был ангел с небеси. Смерть императора прекратила это новое разногласие*.

______________________

* Курганов. 616 и след., 710 и след.

______________________

С согласия императоров церковь подняла руку и на их право законодательствовать: Халкидонский собор объявил не имеющими силы императорские законы, противоречащие канонам.

Императору, как покровителю церкви и блюстителю ее интересов, принадлежало широкое право участия в управлении церковными делами. Это тоже не всегда нравилось византийскому духовенству. Император Никифор Фока издал указ, по которому ни одно церковное дело не должно быть решаемо вопреки воле императора. Патриарх Полиевкт потребовал от преемника Фоки отмены этого указа и только тогда короновал Иоанна Цимисхия на царство, когда тот согласился на его требование*.

______________________

* Суворов Н.С. Курс церковного права. I. 283; Сокольский. О характере и значении Эпанагоги // Визант. времен. 1894. С. 37.

______________________

Приведенные нами факты свидетельствуют о существовании в Византии элементов чистейшей теократии. Новая церковь слилась с государством, но не на равных правах: она подчинила его себе и явилась господствующею в новом христианском мире. Иначе и быть не могло. Новые отношения между государством и церковью слагались в такое время, когда религиозный интерес охватывал всего человека. Все население Византийской империи, в Европе, Азии и Африке, со страстным увлечением относилось к догматическим вопросам веры и принимало горячее участие и их решении. Императоры не могли отрешиться от окружающей их среды и были захвачены потоком религиозных разномыслии, защищаемых с фанатическим ожесточением. В период сложения кафолической христианской догмы человеческая мысль была отвлечена от временных и преходящих вопросов жизни в область вечного и неизменного. Этому полету мысли в область неземного должно было подчиниться и государство, дав первенство вопросам духовного мира над своими земными интересами. Такое состояние человечеству необходимо было пережить. Из немногих приведенных нами примеров достаточно видно, насколько подчинение государства церкви унижало светскую власть и какими бедствиями угрожало оно народному благу и общественному спокойствию*.

______________________

* Уже древние канонисты усвоили себе точку зрения на отношения государства к церкви и Византии как на единый целостный организм, преследующий одну и ту же цель: приведение человеческого рода к блаженному единению с Богом. Так думал Вальсамон, канонист конца XII в. (Курганов. 84). Так же характеризует существенные черты византизма или византийской системы отношений между государством и церковью и профессор Суворов. "Государство и церковь, — говорит он, — составляют (в Византии) один организм — государство, объединенное одною христианскою религией" (Курс. I. 457). Но далее находим весьма поучительное разъяснение этой мысли. Автор признает, что это единство составляло лишь идеал правительственной политики византийских императоров (488) и что в действительности органическое слияние церкви с государством было мало возможно (493).

______________________

Но приведенными чертами теократизма не исчерпывается практика отношений государства к церкви в Византии. Византийские императоры были преемниками римских, и в них нередко с полною силою оживало самовластие их царственных предшественников. Руководимые требованиями личных вкусов и подчиняясь влиянию окружающих лиц, они деспотически распоряжались делами церкви, нисколько не стесняясь признанными ими в силе законов церковными канонами. Они замещали по своему усмотрению епископские кафедры, перемещали епископов из одного диэцеза в другой, низводили их с кафедры, заключали в тюрьму и предавали анафеме; им принадлежало право созывать соборы, но они произвольно лишали их свободы действия.

Не для доказательства этой самовластной практики, а лишь для ее иллюстрации приведем несколько фактов. На собор 449 г., созванный в Эфесе, император Феодосии II отправил для наблюдения за порядком двух чиновников и войско. Чиновникам предписано было брать под стражу и отправлять к императору каждого, кого они заметят в действиях, клонящихся ко вреду святейшей веры. Благодаря принятым мерам два послания папы Льва I, написанные в православном духе, пройдены были на соборе полным молчанием.

Не лучше распорядился и император Юстиниан на V Вселенском соборе, созванном по соглашению с папою Вигилием, для решения спора о "трех главах". Послание папы Вигилия к собору, в котором осуждалось императорское "Исповедание веры", Юстиниан признал неправославным и не допустил к прочтению; на соборе же читались старые грамоты Вигилия, в которых он присоединялся к мнению императора. В двух приведенных случаях разница только в направлении, а не в способе действия. Император Феодосии действовал в духе монофизитов, император Юстиниан — в духе, одобренном восточными епископами православной церкви; но способ действия один и тот же: и тут, и там царит самовластие императора.

Император Василиск издает окружное послание против Халкидонского собора, в котором повелевает святейшим епископам предавать анафеме и огню все, постановленное в Халкидоне. Выше мы говорили уже о столкновении императора Анастасия с патриархом Македонием. Обращение императора к православию не было искренним. Он продолжал разделять взгляды монофизитов и потребовал от патриарха выдачи ему актов Халкидонского собора с целью предать их уничтожению. Патриарх отказал и был тайно арестован в своем дворце и отправлен в ссылку без суда и следствия. Уже после ссылки патриарха император созвал собор для суда над ним. Собор состоял из епископов, противников православия и придворных льстецов, которые не затруднились осудить низвергнутого сановника церкви. Но и православные императоры поступали иногда не лучше монофизитов с православными патриархами. Выше мы говорили уже о том, что константинопольский патриарх, Евтихий, отверг эдикт императора Юстиниана о нетленности тела Христова; последствием этого было низложение патриарха по воле императора.

Такова византийская практика. Император и патриарх действуют или в согласии друг с другом, или враждуют между собой, причем патриарх анафематствует императора, а император приказывает анафематствовать патриарха.

Эпоха вольного и невольного единения государства и церкви выработала христианскую догму, которая повела к образованию многих церковных обществ, различествующих в учении веры, но на вопросе об отношении государства к церкви не останавливалась. Этот вопрос был делом практики, которая никак не могла его обойти и решала различно в различных случаях, смотря по соотношению сил и настроению действующих лиц; законодательного же определения он не получил.

В предисловии к VI новелле Юстиниан говорит о божественном происхождении священства и царства: "sacerdotium и imperium суть два высших дара Божия, составляющих украшение человеческой жизни". Признавая единый источник обеих властей, император Юстиниан как бы уравнивает их. Далее новелла говорит о том, что "император имеет великое попечение о догматах Божиих и о достоинстве священства". Эти слова, свидетельствуя об усердии императора к церкви и о желании его поддерживать ее достоинство, не дают, однако, возможности сделать какое-либо точное заключение об отношениях его к духовной власти. Более по этому вопросу можно найти в Эпанагоге императора Василия и сыновей его, Льва и Александра. Значение Эпанагоги спорно. Одни ученые видят и ней только проект закона, который никогда не был обнародован; другие доказывают, что она получила в свое время законодательную санкцию и была обнародована*. Споря о законодательном значении памятника, византинисты согласны в том, что редакция статей Эпанагоги о патриаршей власти, по всей вероятности, принадлежит патриарху Фотию. Таким образом, была ли обнародована Эпанагога или нет, она во всяком случае содержит в себе pia desideria одного из выдающихся представителей православной церкви по занимающему нас вопросу, а потому и не может быть обойдена молчанием.

______________________

* Первое мнение высказал Захария, к нему присоединился и А.С. Павлов; второе доказывает профессор Сокольский (Павлов. Теория восточного папизма //Правосл. обозр. 1879. №№ 11 и 12; Сокольский. О характере и значении Эпанагоги//Визант. времен. 1894).

______________________

Эпанагога уподобляет государственный организм человеческому. Как человек состоит из души и тела, так для государства необходимы две власти: духовная и светская, патриарх и император. Важнейшею обязанностью императора признается защита правоверия и благочестия. "После своего избрания гражданскими чинами он отправляется в храм и, являя здесь покорность Богу, обращается к нему, как к началу всего, испрашивает даров благодати, как Божий раб, и молится о посвящении своем в царя. Затем, приступая к самому венчанию на царство посредством миропомазания, совершаемого патриархом, он предварительно дает пред последним обет благоволительного попечения о подвластных в правде и произносит присягу в верном соблюдении и ревностном охранении православной веры во Св. Троицу, в воплощение Сына Божия, в нераздельное, неслиянное и неизменное соединение в Нем двух естеств при единстве ипостаси и во все прочие догматы, определенные и утвержденные на Вселенских соборах". При издании новых законов император не должен установлять ничего такого, что противоречило бы постановлениям церкви. Также при толковании старых не должен он вводить ничего, что было бы несогласно с канонами. На патриарха Эпанагога смотрит как на живой образ Христа, делом и словом выражающий истину. Он управляет церковью на основании законов; ему же принадлежит и исключительное право их толкования. Патриарх обязан безбоязненно свидетельствовать пред императором об истине. Цель, предстоящая патриарху, заключается в спасении вверенных ему душ. Он обязан приводить к единению с кафолической церковью всех разномыслящих и еретиков, а неверующих обращать к вере Христовой. Все изложенное относится к патриарху нового Рима, которому Эпанагога дает первенствующее значение среди других патриархов. Он вселенский, все другие только местные иерархи. "Отношение между вселенским патриархом и императором должно быть такое же, какое существует между телом и духом. Как жизнь человеческая идет правильно только и том случае, когда душа и тело находятся в гармонии между собой и тело следует разумным велениям души, так и в государственном организме благополучие подданных и правильное течение их жизни наступают тогда только, когда священство и императорство находятся в согласии*.

______________________

* Курганов. 65 и след.; Сокольский. 29 и след.

______________________

Таковы воззрения Эпанагоги. В них нетрудно усмотреть отражение теократической практики предшествовавших веков, довольно сильно видоизмененной, однако, в пользу власти патриарха.

Эпанагога ничего не говорит о священстве императора. У него только светская власть, вся духовная — у патриарха. О праве учительства императора также нет речи. Учительство немыслимо без толкования догматов и канонов церкви; а так как вселенскому патриарху принадлежит право толкования канонов, а тем более догматов, то за императором, надо полагать, не признается и право учительства*.

______________________

* В предшествующей византийской истории можно найти прецеденты и такого взгляда на императорскую власть. Император Лев Исавр писал папе Григорию II: "Познай, о папа, что я царь и священник в одном лице". Иначе взглянул на права Льва-иконоборца папа Григорий. В письме к императору он говорит: "Твой грубый ум воина вполне достаточен для управления государством, но он недостаточен для дел духовных. Подобно тому, как первосвященник не имеет права вмешиваться в дворцовые дела, и ты не должен вторгаться в область церкви... Каждый из нас да останется при том призвании, которое определил ему Господь" (Сокольский. 33).

______________________

Итак, император более не епископ, и в церковных делах он имеет гораздо менее прав, чем патриарх. Государство, тем не менее, отличается вероисповедным характером. Император дает обещание исповедовать догматы православия и, как блюститель истинной веры, должен содействовать патриарху в насаждении в сердцах подданных правоверия. Прежде императоры, обладая некоторыми привилегиями духовного сана, сами определяли, что такое истинная вера, и издавали указы то о двух естествах Господа нашего Иисуса Христа, то о нетленности Его тела, то о поклонении иконам и т.д. Теперь все это определяет патриарх, так как ему принадлежит право толкования как законов, так и догматов церкви. Император, не имея ни прав священства, ни прав учительства, продолжает быть ограниченным и в сфере светского законодательства, которое не должно противоречить церковным постановлениям. Но так как толкователем этих постановлений является один патриарх, то, следовательно, пределы ограничения законодательной власти императора находятся совершенно в руках патриарха и исключительно зависят от его воли. Эпанагога не ограничивается, однако, определением прав императорской и патриаршей власти, каждой в отдельности; она говорит и о их взаимодействии и требует, на этот случай, их согласия. Можно подумать, что в конце концов она уравнивает обе власти. Далеко не так в действительности. Это согласие, о котором говорит Эпанагога, объясняется уподоблением взаимных отношений императора и патриарха отношениям духа и тела в человеке. Это то самое согласие, в котором находится тело с духом, когда следует разумным велениям души. Душу же представляет в государстве патриарх, этот живой образ Христа, выражающий истину словом и делом.

Итак, Эпанагога, сохраняя за государством строго вероисповедный характер, делает попытку отделить священство от царства. Император более не епископ. Все духовные вопросы решает вселенский патриарх, которому принадлежит право разъяснять истинный смысл канонов и догматов церкви. Император, не имеющий права постановлять что-либо несогласное с определениями церкви, нуждается в постоянных советах патриарха и должен следовать его указаниям*.

______________________

* Иначе понимает правила II и III титула Эпанагоги, в которых определяются права императора и патриарха, профессор Сокольский. "Глава 8 титула III, — говорит он, — признает патриарха членом церковно-государственной организации равным царю. В таком же направлении определяется значение вселенского патриарха и другими главами разбираемого нами титула". И непосредственна за этим общим положением продолжает так: "Патриарх, — говорится в главе 1 этого титула, — есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами выражающий истину" и т.д. (31 с). Приведенная цитата едва ли доказывает равенство патриарха царю, как не доказывает этого и с.29, на которую ссылается почтенный автор. Ведь царь не признан живым образом Христа. Признание же патриарха живым образом Христа, выражающим истину и словом, и делом, весьма недалеко от догмата патриаршей непогрешимости; пожалуй, даже это и есть выражение непогрешимости, высказанное еще в IX веке. При вероисповедном характере государства, каким оно является в Эпанагоге, и признании патриарха безусловным глашатаем христианской истины, не может быть и речи о равенстве императора патриарху. Роль императора весьма второстепенная и подчиненная церковному авторитету, который уподобляется духу, император же только — телу.

______________________

Весьма сомнительно, чтобы эти притязания патриарха Фотия, стремившегося поднять до недосягаемой высоты значение своей кафедры, получили законодательное утверждение. Но взгляды Фотия не были единичными. Задолго до него у представителей духовной иерархии возник уже вопрос не только об отделении духовной власти от светской, но и о превосходстве первой перед второй. "В этом смысле высказывались Озия Кордубский, Григорий Назианзин, Амвросий, Иоанн Златоуст, папы Лев Великий и Геласий, сравнившие превосходство священства над царством с превосходством духа над материей, небесного над земным, и выводившие высший авторитет епископов над царями из того, что епископы за самих царей должны давать отчет Богу на Его суде" (Суворов. П. 462).

Но положение вселенского патриарха далеко не было таким прочным и независимым, каким было положение римского папы. Властолюбивые притязания восточного духовенства не удались. Столкновение духовной власти со светской кончилось здесь торжеством последней. С разделения церквей высшая церковная власть на Востоке стала сосредоточиваться и руках императора, от которого исходили законы и распоряжения по делам церковным иногда по выслушании мнения патриаршего Синода, а иногда и без его предварительного обсуждения*. Таким образом сложился тот порядок вещей, который дал повод католическому историку нарисовать следующую сравнительную картину римского и константинопольского престолов: "В то время, как римский престол возвысился из своего унижения прежде всего при помощи императоров и потом подчинил себе самое императорство и достиг собственного всемирного владычества, — престол константинопольский мало-помалу ниспускался с своего прежнего величия, постепенно поддавался императорскому влиянию и, наконец, в такой мере подчинялся ему, что даже потерял всякое сознание о прежней своей славе, и греческая церковь, в вопиющем противоречии со всею своею традицией, объявила это состояние подчиненности и рабства как состояние нормальное и сообразное с законами"**.

______________________

* Суворов. Курс церковного права. I. 119. У Никиты Хониата читаем: "Императоры считали для себя крайнею обидою, если их не признавали мудрецами, людьми, подобными богам по виду, героями по силе, бого-мудрыми, подобно Соломону, богодухновенными руководителями, вернейшим правилом из правил, одним словом, непогрешимыми судьями дел Божеских и человеческих. Они в одно и то же время являлись провозвестниками догматов, их судьями, установителями, а часто и карателями тех, кто не соглашается с ними" (Рус. пер. 271). Согласно с таким воззрением императоров на свою власть Вальсамон, канонист XII века, находя, что императоры, подобно патриархам, могут учить христианский народ и воскурять фимиам, подобно священникам, полагает, что значение императоров в этом отношении даже превосходит значение патриархов и вообще духовенства. "Власть и деятельность императоров, — говорит он, — простирается на тело и душу, тогда как деятельность патриархов касается одной только души" (Курганов. 83).
** Пихлер у Курганова. 97.

______________________

Переходим к вопросу об отношениях духовной власти к светской на русской почве.

Владимир Святой не только сам принял христианство, но признал христианскую веру государственной и крестил своих подданных. Государство Владимира Святого и его преемников сделалось вероисповедным, а вместе с тем у нас повторилась и та практика отношений государства к церкви, которую мы наблюдали в Византии, с некоторыми весьма существенными, однако, модификациями.

Владимир Святой принял православную веру в такой момент, когда догматы ее были окончательно установлены. Вследствие этого князьям нашим не приходилось принимать мер к разъяснению догматов, как то делали византийские императоры. Но положение их по отношению к духовной власти нисколько от этого не выиграло. Сделавшись покровителями церкви и блюстителями церковных порядков, они стали вместе с тем учениками пришлого духовенства. Над представителями светской власти возникло нечто высшее в лице духовных учителей, руководителей вечного спасения. Но вечное и временное на земле тесно связаны: чтобы достигнуть вечного блаженства, надо показать себя достойным оного в условиях этой временной жизни. Отсюда, учительская деятельность духовенства может и должна касаться вопросов чисто светских. Принятие христианства породило, таким образом, условия, при которых сделалось возможным вмешательство духовной власти в дела светской. Учители веры и вечного спасения, чувствовавшие потребность вмешательства и в светские дела, стояли по отношению к нашим князьям в положении гораздо более свободном и независимом, чем они находились по отношению к светской власти у себя на родине. В Византии императору принадлежала значительная доля влияния на назначение епископов, митрополитов и патриархов, на их перемещение и т.д. Русские же митрополиты назначались (по правилу) константинопольским патриархом, вне зависимости от русских князей, а наоборот, в зависимости от чуждой власти византийского императора. Этой чуждой власти принадлежало и право решать вопрос о числе митрополий в Русской земле, а следовательно, и о их границах. Русские митрополиты ежегодно посылали в Константинополь денежную дань и поминали в русских церквах "божественное имя" византийского императора как царя всех христиан. Константинопольский Патриарх Антоний, исходя из той мысли, что вселенская церковь объединяет всех верующих в одно государство и имеет одного вселенного царя, в грамоте к Василию Дмитриевичу говорит:

"Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя, ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы, чуждые апостольскаго и отеческаго учения. А высочайший и святой мой самодержец, благодатию божиею, есть государь православнейший и вернейший, поборник, защитник и отмститель церкви: поэтому невозможно быть архиереем и не поминать его имени. Послушай верховнаго апостола Петра, говорящаго в первом соборном послании: "Бога бойтесь, царя чтите", не сказал "царей", чтобы кто не стал подразумевать именующихся царями у разных народов, но — "царя", указывая на то, что один только царь во вселенной" (Рус. ист. б-ка. VI. № 40. 1393).

Итак, по мнению Вселенского Патриарха, русские люди конца XIV века и думать не могли о своем царе. У них был уже царь общий с патриархом, византийский император. Это мнение свое патриарх подтверждает даже ссылкой на верховного апостола Петра.

Принятие христианской веры, этот величайший акт нашей начальной истории, богатый плодотворнейшими последствиями, поставил русскую светскую власть в весьма сложное и трудное положение. Но прежде чем говорить о практике отношений светской и церковной власти, необходимо выяснить, какие идеи принесло духовенство из Византии и распространяло в новом обществе. Мы имеем здесь в виду не апостольскую деятельность духовенства, не догматическое и нравственное его учение, а единственно те его мысли, которые выражают взгляды на светскую власть и могут служить к разъяснению его к ней отношений.

Мы уже знаем, что в Византии возникло мнение о превосходстве священства над царством. Это мнение проникло к нам и нашло сторонников не только среди духовенства, но, как увидим ниже, и между представителями светской власти. Русь домосковская представляла, однако, мало поводов к его выражению. Положение старых удельных князей и их преемников в первое столетие татарского порабощения так мало походило на положение византийского императора, что мысль о превосходстве священства над царством в Русской земле едва ли могла останавливать на себе внимание наших церковных проповедников. Впервые она была высказана современником Ивана Калиты, митрополитом Петром:

"А который иерей святую литургию священствовал, — поучает он, — тогда царя честней: никто бы не усидел против него; аще кто усидит, проклят тот человек есть от небесных сил" (Пам. стар. рус. лит. Вып. IV. 188).

Ту же мысль проводит в своих грамотах и поучениях и митрополит Фотий. В послании во Псков он противополагает вечного Царя временному и говорит, что священники состоят не при временном царе, но при Царе царствующих и Господе господствующих, и далее:

"И тамо, идеже предстоите, и тамо и ангелом предстоящим, тех одеяний ваших священных касающеся. И на сия той священнический сан устройся".

По благословенной грамоте Фотия иноку Павлу монахи воспринимают "великий ангельский образ". Наконец, он высказывает и мысль о неизмеримом превосходстве священнического сана над всеми мирскими. Его поучение о важности сана священнослужителей и о их обязанностях начинается так:

"О великом Божьем священстве, еже елико есть отстояще небо от земли, толико отстоит христово священно-действуемое таиньство от всякаго превышьшаго сана, паче мирскаго"*.

______________________

* Рус. ист. б-ка. VI. №№ 51, 57, 60. 1422-1431.

______________________

Митрополит Даниил у постели умирающего Великого князя Василия Ивановича приравнивает сан инока — золоту, сан великого князя — серебру и изрекает неблагословение князю Андрею Ивановичу, препятствовавшему постричь умирающего.

"Не буди на тобе, — говорит он, — наше благословение ни в си век, ни в будущи, занеже сосуд сребрян добро, а позлащен того лутши" (ПСЛ. VI. 1534).

Есть основание думать, что на Соборе 1503 г., на котором, между прочим, обсуждался вопрос о монастырских имуществах, был прочитан документ, известный под названием "Вено Константинове", а потом документ этот, вместе с другими актами собора, был доложен Великому князю Ивану Васильевичу*. В этом документе, сослужившем хорошую службу партии стяжателей, речь идет не о том только, что Константин Великий установил обладание недвижимостями в пользу монастырей, но этому императору приписывается превознесение папского престола над царским, монашества над царским саном, и, наконец, утверждается, что Константин Великий принял на себя звание конюшего по отношению к преемнику апостола Петра, водил под ним лошадь и заповедал делать это всем будущим императорам**.

______________________

* Терновский Ф.А. Изучение византийской истории. Вып. II. 133-145.
** "Вено Константинове" напечатано у Терновского. Вот относящиеся к рассматриваемому вопросу места: "Разсудихом, — говорит Константин Великий, — со всеми тысящ-ники, и сотники, и синклитом, и вельможами, и со всеми римскаго царства величествы подлежащему людству, понеже блаженный Петр, яко викарий (сиречь наместник) уставлен на земли Сыну Божию, аще и нами и нашим царством. Место преимущее и властелина апостольскаго приимут данное им начальство, власть большая и превысочайшая, паче, еже имать наша кротость и царство на земли, всеми видимо; предразсудихом бо того апостольскаго властелина и того по нем преемников .... уставихом чтити со благоговением, и священнейшим его седалищем, блаженнейшаго апостола Петра, паче, нежели нашего царства, наипаче бо земнаго престола, преславнее превозносити и воздати сему власть и славы достоинство, скорость же и господствование, и силу, и честь царскую" (139). ..."Аще кто от великих наших царских вельмож восхощет к благоговейным клириком причаститися, никтоже да дерзнет таковым порицати и поносити гордостиею своею". (Это место свидетельствует, что во время сочинения "вена" поклонение иноческому чину не было общим явлением)... "Чести ради блаженнаго Петра, конюшего сан ему себе дахом. Повелеваем же той чин и обычай всем, иже по нем, святителем всегда творити в прохождениях своих, по подобию нашему царскому. Тем же ради сего постриженнаго знамения верховнаго святительския главы, да не мнит кто сие пострижение худо быта и безчестно, но наипаче земнаго царства саном, и славою, и честию, и силою ему украшатися подобает" (142).

______________________

Мысли "Вена Константинова" так понравились митрополиту Макарию, что он целиком повторил их в письме к Ивану Грозному*. Всю важность этого документа оценил и патриарх Никон, приказав напечатать его в изданной им в 1653 г. печатной кормчей, благодаря чему он и получил всеобщую известность.

______________________

* Дьяконов. Власть московских государей. 128. Пр. I.
О предпочтении иночества царскому венцу императором Константином речь идет еще в Ипатьевской летописи под 1168 г. Описывая беседы Великого князя Киевского, Ростислава Мстиславича, с игуменом печерским Поликарпом, летописец влагает в уста князя следующие слова.
"И самого правовернаго царя Константина слышах глаголавша: аще бых ведал, се ль честен лик чернецьский, всходяща с ангелы к престолу Господню безпрестани, снял бых венец и багряницю" (95).

______________________

В "кратком слове противу тех, кто вступается в церковныя движимости и недвижимости", написанном в самом начале XVI века, проводится уже и мысль о двух мечах. Автор этого слова неизвестен, но написано оно по поручению русского архиепископа. Неотъемлемость церковных вещей выводится здесь из отношения церковной власти к светской. Отношение же это представляется в следующем виде. Обе власти, говорит автор:

"...изводятся из власти божественныя, и еще толико мирская власть под духовною есть, елико от Бога духовное достоинство предположено есть".

В случае посягательства мирской власти на имущественные права церкви власть духовная обязана бороться даже до пролития крови:

"Понеже, по апостольскому учению, паче подобает повиноватися Богу, нежели человеком. Мирстии бо власти человеци суть: тело отъяти могут, души же ни".

И далее, приведя слова евангелиста Луки, на которых строится теория двух мечей, автор дает им такое объяснение:

"Зде разумети треба есть, яко меч есть сугуб. Един меч вещественный, его же имеяше Петр апостол, егда отреза ухо Малху в вертограде; той меч достоит пастырем церковным имети защищение церкви своея, даже и до своего кровопролития, аще токмо мечем духовным ничтоже поспешествует. Вторый же меч есть духовный, его же Господь даде Петру и будущим по нем, глаголя: аще ни тако послушает тя, да будет ти, яко язычник и грешник, ими же словесы, со властью вязати и решити, даде Христос учеником своим власть отлучения и анафеме предания. И сию власть наречем — мечем духовным. Сим мечем пастырю церкви достоит защищатися и оборонятися первее. Аще ли по третьем наказании непослушни не сотворят повеления и сопротивны пребудут, нехотяще наказатися, ни вый своих гордых пастырем подклонити и Христу повинутися, тогда помощью плечий мирских действовати могут мечем вещественным, на отвращение силы сопротивных" (У Павлова. Секуляризация. I. 61).

Если русские святители, Петр, Даниил, Макарий, были убеждены в превосходстве священства над царством, то едва ли и говорить нужно, что Максим Грек нисколько в этом не сомневался. Указав на то, что "святительство и царя мажет и венчает и утверждает, а не царство святителей", он говорит:

"Убо больши есть священство царства земскаго, кроме бо всякаго прекословия меньша от болыпаго благославляется, глаголет божественный апостол" (Соч. III. 155).

А среди русских людей немало было таких, которые с удовольствием слушали Максима Грека.

Возвеличивая священство над царством, греческое духовенство принесло к нам и идею божественного происхождения светской власти. По словам начальной летописи, уже первые епископы говорили Владимиру Святому: "Ты поставлен еси от Бога" (54). Та же мысль повторяется в поучениях митрополитов Иллариона, Никифора и др. Но это божественное происхождение княжеской власти не уравнивало ее с духовной. За русскими князьями не признавались никакие преимущества священства. Как варвары и новообращенные, они были учениками духовенства; патриархи и митрополиты требовали от них безусловной покорности своим поучениям. Во второй половине XII века возникли несогласия между Великим князем Владимирским, Андреем Боголюбским, и местным епископом, Нестором. Князь прогнал епископа; желая заменить его более угодным ему человеком и учредить особую митрополию во Владимире, он обратился с просьбой об этом к константинопольскому патриарху, Луке Хрисовергу; к нему же обратился с жалобой на князя и изгнанный им епископ. Из грамоты патриарха мы узнаем, что столкновение князя с епископом было уже на рассмотрении местного собора, который решил дело в пользу епископа. Патриарх пересмотрел дело и решил его также в пользу епископа. В своей грамоте князю он пишет:

"Надеемся, яко не восхощеши ся противити суду всех святитель и нашему смирению... Всяку... жалобу... на боголюбиваго епископа своего сложи с сердца своего, с радостию же его приими, со всякою тихостью и любовью... имей его, яко святителя, и отца, и учителя, и пастыря... А не будешь к нему, якоже подобает, ни повинутися начнеши его поучением и наказанием, ...ведомо ти буди ... аще всего мира исполниша церкви ...гониши же епископа, главу церковную и людскую, — то не церкви, то хлевы, ни единая же ти будет мзды и спасения... Никто же бо от всех человек: ли святитель, ли пресвитер, или мних, или аггел, ниже бо аггел с небеси имеет такову власть вязати и решати, разве един боголюбивый епископ твой, его же положил Господь Бог главу всей земли твоей и тебе"*.

______________________

* Рус. ист. б-ка. VI. № 3. 1160. "Грамота, — говорит издатель, — сохранилась и двух редакциях: краткой, имеющей все признаки подлинности, и пространной с различными добавками в содержании и подновлениями в языке". Последнее выписанное нами предложение находится только в пространной редакции. Оно, может быть, и не подлинное. Но для нашей цели это все равно: оно во всяком случае выражает тенденцию подновителя, которым могло быть только духовное лицо. Пространная редакция принадлежит Никоновской летописи.

______________________

Епископ — глава всей земли и князя, и князь должен его слушаться, иначе нет ему спасения.

От патриарха Филофея имеем несколько грамот к русским князьям; в них проводится та же мысль о послушании князя епископу. В грамоте к Великому князю Дмитрию Ивановичу обращает на себя внимание следующее место:

"По долгу, лежащему на мне, как общем отце, свыше от Бога поставленном для всех повсюду находящихся христиан, я всегда пекусь, подвизаюсь и молю Бога о их спасении... Но всего более люблю твое благородие и молюсь о тебе... за твою любовь и дружбу к нашей мерности... за благорасположение и повиновение к преосвященному митрополигу киевскому и всея Руси... ибо я узнал, что ты уважаешь и любишь его и оказываешь ему всякое послушание и благопокорение, как он сам писал ко мне... Митрополит, мною поставленный, носит на себе образ Божий и находится у вас вместо меня, так что всяк, повинующийся ему и желающий оказывать ему любовь, честь и послушание, повинуется Богу и нашей мерности, и честь, ему воздаваемая, переходит ко мне, а чрез меня — прямо к самому Богу. И кого митрополит благословит и возлюбит за что либо хорошее, — за благочестие или за послушание, — того и я имею благословенным, и Бог также; напротив, на кого он прогневается и наложит запрещение, и я также.... Я тебя похвалил и показал к тебе любовь и благорасположение; напротив, сильно опечалился и разгневался на других князей, как ты узнаешь из моих грамот" (Рус. ист. б-ка. VI. Прил. № 16. 1370).

Не будем пока касаться гнева патриарха на русских князей. Будем говорить о его к ним милостях и приведем несколько мест из грамоты к другим князьям:

"Благороднейшие князья всея Руси, во святом духе возлюбленные и вожделенные сыны нашей мерности! Молим Всевышняго Бога даровать всем вам здравие и благорасположение душевное, крепость и благосостояние телесное, успех во всех житейских делах и благоденствие, усиление власти, умножение чести и все, что благо и спасительно... А все это вы будете иметь, если станете оказывать подобающее уважение, почтение, послушание и благопокорение преосвященному митрополиту Киевскому и всея Руси... Поелику... вы имеете вместо меня преосвященнаго митрополита Киевскаго и всея Руси... то вы обязаны оказывать ему великую честь и благопокорность, каковую должны были бы воздавать мне самому, если бы я присутствовал там... Если вы будете так делать и иметь такое расположение к церкви Божией и к самому преосвященному митрополиту своему, то прежде всего получите мзду в нынешнем веке, снискав себе содействие и помощь во всем, в чем нуждаетесь, от самого Бога, Который подаст вам усиление власти, долготу жизни, успех в делах, благоденствие, исполнение всех благ, жизнь безпечальную и безбедную, и здравие телесное, а в будущем веке — царство небесное, наследие вечных благ и наслаждение" (Рус. ист. б-ка. VI. № 18. 1370).

Вот каким языком говорили Вселенские Патриархи с великими и удельными князьями всея Руси. Возникает вопрос, какое "послушание и благопокорение" князей митрополиту и епископам, а чрез них и себе, имели они в виду? В соблюдении ли только догматов и канонов церкви или и за пределами оных? Приведенные грамоты говорят "о послушании и благопокорении" вообще, а не в церковных только вещах. Строго отделить церковные дела от светских и в наше время трудно, тогда же это было совершенно невозможно. Духовенство того времени даже и не думало о таком отделении. Патриарх обещает благословение Дмитрию Ивановичу, если митрополит возлюбит его "за что-либо хорошее", и далее поясняет "за благочестие или за послушание". Итак, делами благочестия, которыми можно угодить Богу, не исчерпывается послушание князя, имеется в виду еще и послушание, т.е. за пределами благочестия. Что обязанность послушания князей духовенству не ограничивалась вопросами догматов и канонов, это видно из той широкой роли, какую играли у нас в древности представители церкви. Духовенство, проникнутое духом христианства, считало себя призванным поучать князей миролюбию, правосудию, давало советы кроткого обращения с врагами и преступниками, вмешивалось даже в финансовую их политику, если находило в ней противоречие учениям церкви; с другой стороны, сами князья обращались к его посредничеству в своих междоусобиях, к его советам — в вопросах законодательства и управления и т.д. Положения эти не требуют доказательства, лишь для ближайшей характеристики нашей древности приведем места источников.

Начальный летописец рассказывает, что Владимир Святой совещался с епископами о мерах противодействия умножившимся разбоям и два раза принял их совет: сперва о смертной казни разбойникам, а потом о замене ее вирами (Лавр. 54).

В 1097 г. Владимир Мономах и черниговские князья, Давыд и Олег, решили наказать Святополка-Михаила Киевского за участие в ослеплении Василька и вознамерились напасть на него в Киеве. Киевлянам это очень не понравилось. Они послали к князьям-соперникам митрополита Николу с увещанием не начинать войны и не губить земли Русской. Соперники послушались митрополита (Лавр. 112).

В 1149 г., во время войны Юрия с киевским князем Изяславом, переяславский епископ Евфимий обратился к последнему с таким увещанием:

"Княже! умирися с стрыем своим, много спасения примеши от Бога и землю свою избавиши от великия беды" (Ипат.).

В 1157 г. Юрий Долгорукий хотел выдать Ивана Берладника врагу его, князю Ярославу, который уже и прислал за ним большую дружину. В это дело вмешался митрополит Константин и все игумены.

"Грех ти есть, — укорял митрополит князя, — целовавши к нему крест, держиши в толице нужи, а еще хощеши выдати на убийство" (Ипат. 81).

Князь послушал, но только наполовину: Ярославу Берладника не выдал, а послал его скованного в Суздаль.

Летописец, повествуя о беседах Великого князя Киевского, Ростислава Мстиславича, с печерским игуменом Поликарпом, говорит, что последний поучал его так:

"Вам Бог тако велел быти: правду деяти на сем свете, в правду суд судити и в крестном целованьи вы стояти" (Ипат. 1168).

В 1189 г. возникла ссора между киевским князем Рюриком и Святославом Черниговским из-за тайных сношений последнего с венгерским королем. Князей помирил митрополит Никифор, посоветовав им пойти войною на "иноплеменников", которые завладели волостями Русской земли (Ипат. 138).

В 1195 г. владимирский князь Всеволод обратился к киевскому князю Рюрику с просьбой уступить ему города: Треполь, Богуславль, Канев и др. Города эти Рюрик только что подарил зятю своему, Роману, и скрепил этот дар крестным целованием. Положение Рюрика было очень затруднительно; ему предстояло или нарушить договор с зятем, или отказом в уступке вызвать нападение со стороны Всеволода. Киевский князь обратился к совету митрополита Никифора и услыхал от него следующую речь:

"Княже! мы есмы приставлены в Русской земле востягивати вас от кровопролитья; аж ся прольяти крови крестьянской в Русской земле, ажь еси дал волость моложьшему, в облазне пред старейшим, и крест еси к нему целовал, а ныне аз снимаю с тебе крестное целование и взимаю на ся; а ты послушай мене, возма волость у зятя у своего, дай же старейшему, а Романови даси иную в тое место" (Ипат. 145).

Рюрик последовал совету митрополита.

В 1311 г. митрополит Петр отказался благословить владимирским столом тверского князя Дмитрия Михайловича (Рус. лет. III. 107).

От XIV века имеем ряд епископских поучений князьям о справедливом отправлении правосудия. Митрополит Алексей наставляет не только бояр и вельмож, но и князей судить милостиво, не брать мзды и не смотреть на лица. На ту же тему поучает и митрополит Фотий*.

______________________

* Места указаны и приведены у г-на Дьяконова. 48.

______________________

От самого начала XV века к нам дошло чрезвычайно любопытное послание Кирилла Белозерского к можайскому князю, Андрею Дмитриевичу. Игумен дает советы князю по самым разнообразным вопросам суда и управления, и все это под угрозой ответственности в будущей жизни.

"И ты, господине, — пишет Кирилл, — смотри того, властелин еси в отчине, от Бога поставлен люди, господине, свои уймати от лихаго обычая. Суд бы, господине, судити праведно, как пред Богом, право, поклепов бы, господине, не было; подметов бы, господине, не было; судьи бы, господине, посулов не имали, довольны бы были уроки своими... И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы в твоей вотчине не было, зане же, господине, то велика пагуба душам: крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут. Также, господине, мытов бы у тебя не было, понеже, господине, куны неправедныя. А где, господине, перевоз, туто, господине, пригоже дати труда ради. Такоже, господине, и разбоя бы и татбы в твоей вотчине не было. И аще не уймутся своего злаго дела, и ты их вели наказывать своим наказанием, чему будут достойны. Такоже, господине, уймай под собою люди от скверных слов и от лаяния, понеже то все прогневает Бога. И аще, господине, не подщишися всего того управити, все то на тебе взыщется, понеже властитель еси своим людем от Бога поставлен. А крестьяном, господине, не ленись управы давати сам: то, господине, выше тебе от Бога вменится и молитвы и поста" (АИ. I. № 16. 1408 — 1413).

Это целая правительственная программа, предписываемая в видах душевного спасения и в дополнение к молитве и посту. Предписывая князьям порядок управления, духовенство не затруднялось освобождать подданных от повиновения княжеским уставам, если того требовала польза народная. Пример этому дает митрополит Фотий, благословивший псковичей отменить грамоту князя Константина Дмитриевича, в верном соблюдении которой они целовали крест.

"И сказал ми, — пишет Фотий псковичам, — сын мой, князь Андрей Александрович, и те ваши бояре, посадник Яким и Василий, что от тое грамоты от новые, от княже от Констянтиновы Дмитриевича, христианом ставится пакостно и душевредно всей вашей державе, а хотите держати свою старину... А нужно будет то новое целованье христианству, и не к ползе душевной, а на пагубу, и вы бы то новое целованье сложили, аще в нем будет нужа христианом, и милостынею, и постом, и молитвою помозите себе в сем. А аз вас, своих детей, благословляю нарушити ту новину, нужную грамоту христианом, а благословляю вас держати вашу старину" (АИ. I. № 23. 1416).

Митрополит Иона, во время нашествия татар на Русскую землю, вместе с послами великого князя посылает и своих собственных послов к можайскому князю, Ивану Андреевичу, с приглашением выступить против царевой рати. В 1454 г. он приказывает смоленскому епископу, Михаилу, говорить с литовскими властями о том, чтобы бежавший в Литву можайский князь не сделал вреда владениям великого князя (АИ. I. № 56).

В конце XV века возникла в Новгороде ересь жидовствующих. Вначале, говорят, она имела сторонников при дворе великого князя, даже в семье его, и сам государь не решался принимать против еретиков строгих мер; его смущала мысль, нет ли греха в казни еретиков. Представители господствующей церкви не оставили князя в таком колебании. Убедить его в необходимости казней взял на себя Иосиф Волоколамский и стал действовать чрез духовника великого князя. В письме к последнему он проводит мысль о том, что государя должно склонить к казням в собственном его интересе, чтобы на него Божий гнев не пришел за послабление еретикам, да и на всю землю, так как за царское согрешение Бог всю землю казнит*. Эти внушения не остались без желательных для волоколамского игумена последствий.

______________________

* Место из письма приведено у г-на Дьяконова. 93.

______________________

В 1480 г. ордынский царь Ахмат подступил к границам Московского государства сперва со стороны Оки-реки, а потом Угры. Нападение это не имело никаких решительных последствий: татары не перешли реки Угры, война ограничилась небольшими стычками; начатые Иваном Васильевичем переговоры о мире также не привели ни к каким результатам. Рассказывают, что нападающие ждали только морозов, чтобы по льду переправиться через Угру и идти к Москве. Но когда наступили морозы, татары, успевшие к тому времени обноситься, ушли восвояси. Тем не менее нашествие это произвело большой переполох в Москве. Посады около города были сожжены; казну и жену свою осторожный царь отправил на Белоозеро, приказав ей удалиться к "окияну морю", если Ахмат перейдет "на сю страну Оки и возьмет Москву". О царе распространялись в народе самые невероятные слухи, говорили, что он хочет предать христианство бусурманам, бросить отечество и убежать в чужие страны. Толки эти нашли доверчивых людей и среди духовенства. Вассиан, архиепископ Ростовский, нашел нужным написать великому князю обширное послание, в котором находим такие места:

"Прииде же убо в слухи наша, яко прежний твои развратници не престают, шепчуще в ухо твое льстивая словеса, и совещают ти не противитися супостатом, но отступити и предати на расхищение волкам словесное стадо христовых овец! Внимай убо себе и всему стаду, в нем же тя Дух святый постави, о боголюбивый и вседержавный царю!.. И что убо свещают ти лстивии сии и лжеименитии, мнящеся быти хрестьяне? Токмо еже повергше щиты своя и не мало спротивлешеся окаянным сим сыроядцем, предав хрестьянство, свое отечество, яко бегуном скитатися по иным странам! Помысли убо, о велемудрый государю, от каковыя славы в каково безчестье сводят твое величество!.. И где пакы отхо-диши, пастырю добрый, кому оставлявши нас, яко овцы, неимущи пастыря?.. Не послушай убо, государю, таковых, хотящих твою честь в безчестие и твою славу в безславие преложити, и бегуну явитися, и предателю хрестьянскому именоватися; но отложи весь страх и возмогай о Господе в державе и крепости: един бо поженет тысящу, а два двигнета тмы..."

Но этим письменным наставлением по части военных дел архиепископ не успокоился. Он воспользовался приездом царя в Москву, чтобы сделать ему новое публичное поучение:

"Приеха же князь великий во град Москву (с берегов Оки, где он оставил все войско) и срете его митрополит, а с ним владыка Васиан Ростовский. Нача же владыка Васиан зле глаголати князю великому, бегуном его называя, сице глаголаше: "вся кровь на тебе падет хрестьянская, что ты, выдав их, бежишь прочь, а бою не поставя с татары и не бився с ними! А чему боишися смерти? Не безсмертен еси человек, смертен! А без року смерти нету ни человеку, ни птице, ни зверю! А дай семо вой в руку мою, коли аз, старый, утулю лице против татар!" И много еще глаголаше ему, а гражане роптаху на великаго князя" (Софийск. II. 1480).

Возбуждение народа против князя, поддержанное этим вмешательством духовенства в порядок ведения войны, было так сильно, что великий князь не решился остановиться в Москве в своем дворце, а выехал жить в Красное сельцо.

Свое послание владыка начинает словами: "Наше убо, государю великий, еже воспоминати вам, ваше же — еже послушати", и под "послушати", конечно, разумеет не выслушать только, а подчиниться.

Митрополит Филипп не хотел вступать на митрополичью кафедру, если царь не уничтожит опричнины; епископам едва удалось уговорить этого строгого подвижника принять кафедру безусловно и дать обещание не вступаться в опричнину и в царский домовый обиход*.

______________________

* Рум. собр. I. № 193; Макарий. VI. 298.

______________________

Этот краткий перечень святительского вмешательства в чисто светские дела заключим выпиской из разрядов за 1619 г.:

"И великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, с митрополиты, и с архиепископы, и епископы, и со всем Освященным собором приходил к великому государю царю и Великому князю Михаилу Федоровичу вся Руссии, и советовали о том: что судбами Божьими, а за грех всего православнаго крестьянства, Московское государство от полских и литовских людей разорилось и запустело, а подати всякие и емским охотником подмоги емлют с иных по писцовым книгам, а с иных по дорожным книгам, и иным тяжело, а другим легко; а дозорщики, после московскаго разоренья, будучи посыланы по городом, дозирали по не дружбе тяжело и от того Московского государства всяким людям скорбь конечная" и т.д.

Государь, выслушав эти представления духовенства о последствиях московского разорения, решил собрать собор, которому и предложил вопрос "Как бы то исправить и земля устроить?" (Кн. разряд. I. Стб. 612).

Итак, со введения христианства и по XVII век включительно духовенство принимает весьма деятельное участие в делах светского управления. Давая князьям советы, оно подкрепляет их всею силою своего духовного авторитета. Подчинение епископским советам и в этих случаях светского властительства входит, конечно, в сферу того послушания и той благопокорности, за проявление которых вселенский патриарх так хвалит Великого князя Дмитрия Ивановича. В Греции хорошо понимали эту руководящую роль епископов в делах светской политики, а потому патриархи требовали от русских митрополитов, чтобы они доносили им не только о церковных потребностях, но и о делах государственных*. Насколько в Константинополе верно оценивали влияние митрополитов на светские дела, видно из соборного определения, присланного патриархом Нилом митрополиту Пимену. После смерти митрополита Феогноста произошло разделение митрополии: вслед за избранием Алексея, кандидата Москвы, в звание митрополита был возведен и Роман, кандидат литовского князя Ольгерда. Обсуждая этот факт, грамота говорит, что Ольгерд добивался посадить на митрополичью кафедру дружественного ему Романа "под тем предлогом, будто народ не желает иметь митрополитом кур Алексея, а на самом деле для того, чтобы, при его помощи, приобрести власть и в Великой Руси". Совершенно верная точка зрения: дружественный князю митрополит весьма мог способствовать расширению и усилению его власти**.

______________________

* См. гр. патриарха Филофея к митрополиту Алексею в июне 1379 г. (Рус. ист. б-ка. VI. Прил. № 17).
** Рус. ист. б-ка. VI. № 30. 1380.

______________________

Переходим к вопросу о том, какие последствия возникали в случае неповиновения князей епископским поучениям и наказаниям. Святители вооружаются против непокорных всею силою духовной власти: они говорят им об утрате вечного спасения, о том, что своим непослушанием наведут на всю землю наказание Божие, отлучают их от церкви и лишают погребения. Высшей инстанцией в столкновениях князя и епископа является Вселенский Патриарх, суду которого одинаково подлежали как духовенство, так и князья всея Руси. Приведем несколько примеров.

В 1147 г., по смерти митрополита Михаила, Великий князь Киевский, Изяслав Мстиславич, созвал в Киеве собор епископов и предложил ему избрать и поставить митрополита без сношения со Вселенским Патриархом. Несмотря на возражения некоторых членов собора против правильности такого избрания, значительное большинство епископов согласилось с предложением князя, избрало и поставило митрополитом его кандидата, Климента Смолятича. По смерти Изяслава восстановился старый порядок вещей. Заклятый враг умершего князя, дядя его Юрий, заняв Киев, изгнал Климента и известил патриарха о готовности своей принять от него нового митрополита. Патриарх поставил митрополитом всея Руси грека Константина, первым делом которого, по приезде в Киев, было — предать проклятию Великого князя Изяслава.

В 1229 г. патриарх Герман писал киевскому митрополиту Кириллу:

"Приказывает же смирение наше о Дусе святем, с неразрушимым отлучением, и всем благочестивым князем и прочим старейшинствующим тамо, да огребаются от монастырских и церковных стязаний" (Павлов. Секуляризация церковных земель. I. 6).

В 1280 г. епископ Ростовский Игнатий судил умершего уже Великого князя Глеба Васильковича, нашел его недостойным погребения в церкви, приказал выкопать и похоронить вне оной (Воскр.). Митрополит Кирилл не одобрил суд епископа, но потому, что при жизни покойного он не исправлял его, а жил с ним в полном согласии: принимал от него подарки, пил и ел вместе. Итак, епископ обязан был исправлять князя при жизни и тогда судить и наказывать. После же смерти судит Бог, а не епископ.

В 1311 г. князь Дмитрий Михайлович Тверской бил челом митрополиту Петру "да его разрешит"*. За что наложил митрополит запрещение на князя и какие были последствия его челобитья, мы не знаем. В том же году Дмитрий Михайлович хотел идти войной на Нижний Новгород и просил митрополита благословить его владимирским столом, но получил отказ. После этого отказа и приводится известие о запрещении.

______________________

* Рус. лет. 111.

______________________

В 1370 г. смоленский князь Святослав и многие другие русские князья состояли в договоре с московским Великим князем Дмитрием Ивановичем, но не исполнили своих обязательств и на войну против Ольгерда Литовского не выступили. Митрополит Алексей отлучил их за это от церкви и довел о решении своем до сведения патриарха. Патриарх одобрил решение митрополита и написал князьям, что и он

"...имеет их отлученными, так как они действовали против священнаго христианскаго общежития, и объявляет, что они тогда только получат от него прощение, когда исполнят свои обещания и клятвы, ополчившись вместе с вел. князем на врагов креста, затем придут и припадут к своему митрополиту и упросят его писать об этом к его мерности; и когда митрополит напишет, что они обратились и принесли истинное и чистое раскаяние, тогда они будут прощены и его мерностию" (Рус. ист. б-ка. VI. Прил. № 20.1370).

Князю Святославу патриарх пишет, что он должен со слезами прибегнуть к своему митрополиту, прося у него прощения (Там же. № 21. 1370).

В 1371 г. Великий князь Тверской Михаил подал патриарху Филофею жалобу на митрополита Алексея и просил с ним суда. Из патриарших грамот не видно, в чем состояла претензия тверского князя, но поводы недовольства митрополитом у него действительно были. В 1368 г. Великий князь Московский Дмитрий Иванович, пользуясь содействием митрополита Алексея, зазвал к себе "любовью" Великого князя Тверского, а на третий день перехватал его бояр и заключил их, а самого князя Михаила потребовал к себе на суд. Тверской князь усмотрел в этих действиях "измену и имеаше ненависть к Великому князю Дмитрию, паче же и на митрополита жаловашеся", говорит летописец (Воскр.).

Получив жалобу, патриарх решил дать князю суд с митрополитом и послал к истцу и ответчику вызов с назначением срока явки к суду. Вскоре затем, однако, патриарх передумал и решил испытать путь примирения. С этой целью он написал митрополиту и князю увещательные грамоты. Различия в их содержании чрезвычайно характерны. Патриарх находит раздоры митрополита с князем "соблазнительными", тем не менее он считает виноватым только князя. Митрополиту он предлагает "простить" его; князю же советует "исправиться, принести митрополиту раскаяние и просить у него прощения и благословения"*. Можно подумать, что в святительском суде существовала презумпция виновности светских людей пред духовными. Как это ни странно на наш взгляд, но так должно было быть в действительности, ведь на епископа смотрели в Константинополе как на главу князя и всей земли.

______________________

* Рус. ист. б-ка. VI. Прил. 26-29. 1371.

______________________

По смерти митрополита Алексея Дмитрий Иванович хотел возвести на митрополичью кафедру любимца своего, попа Митяя, а потому не признал киевского митрополита, Киприана, и с бесчестием выгнал его из Москвы. Киприан предал князя проклятию и написал преподобному Сергию Радонежскому и симоновскому игумену, Федору, грамоту, в которой находим следующее характерное место:

"И аще миряне блюдутся князя, за неже у них жены и дети, стяжания и богатства, и того не хотят погубити (яко и сам спас глаголеть: "удобь есть вельблуду сквозе иглинеи уши пройти, неже богату в царство небесное внити"), вы же, иже мира отреклися есте и иже в мире и живете единому Богу, како, толику злобу видив, умолчали есте? Аще хощете добра души князя великаго и всей отчине его, почто умолчали есте? Растерзали бы есте одежды своя, глаголали бы есте пред цари нестыдяся: аще быша вас послушали, добро бы; аще быша вас убили, и вы святи! Не весте ли, яко грех людский на князя и княжьский грех на люди нападаеть? Не вести ли писание, глаголюще, яко аще плотьскых родитель клятва на чада подаеть, колми паче духовных отец клятва и та сама основания подвижет и пагуби предаеть? Како же ли молчанием преминуете, видяще место святое поругаемо, по писанию, глаголющему: мерзость запустения стояще на месте святе?"

Затем напоминает правила о поставлении епископов, извержении и отлучении неправильно поставленных и их пособников.

Митрополит крайне удивлен, как это преподобный Сергий и игумен Федор, видя беззаконие князя, молчали, и напоминает им о важности священнической клятвы и законности ее в данном случае. Он, конечно, имеет в виду исправление князя, а потому и говорит, что преподобный Сергий и игумен Федор не должны были молчать, если бы хотели добра душе великого князя и всей отчине его, так как княжеский грех переходит на людей, а людской на князя. В конце грамоты прописано и проклятие в следующей форме, но без наименования князя:

"То Бог ведает, что любил есть от чистаго сердца князя великаго Дмитрия, и добра ми было хотети ему и до своего живота. А понеже таковое бещестие возложили на мене и на мое святительство: от благодати данныя ми от пресвятыя и живононачальныя Троица, по правилам святых отец и божественных апостол, елици причастии суть моему иманию, и запиранию, и бещестию, и хулению, елицы на том свет свещали, да будут отлучени и не благословении от мене Киприана, митрополита всея Руси, и проклята по правилом святых отец, и кто покусится сию грамоту сжещи, или затаити, и тот таков" (Рус. ист. б-ка. VI. № 20. 1378).

От самого начала XV века имеем два поучения митрополита Фотия Великому князю Василию Дмитриевичу. Вступив в 1410 г. на кафедру, митрополит нашел дом митрополичий опустошенным, владения расхищенными князьями и боярами; некоторыми доходами митрополии пользовалась даже великокняжеская казна*. С целью возвращения расхищенного он и написал два послания великому князю. Митрополит обращает внимание князя на важность священства в Ветхом и Новом Завете: цари побеждали врагов своих не силою оружия, а молитвами священников; и особенно останавливается на распоряжениях императора Мануила Комнина о неприкосновенности церковных имуществ. Он приписывает ему следующее заклятие:

______________________

* Макарий. История. VI. 87.

______________________

"...Кто... или наместник, или судия, или вельможи царства моего... презрить (мои распоряжения) или изобидить, или посужати начнет (церковные имущества), первее же святыа Троици света и милости, егда предстанет страшному судищу, да не узрит и да отпадет от христианския части, яко же Иуда от дванадесятнаго числа апостольскаго; к сему же и клятву да прииметь иже от века усопших первородных святых и праведных богоносных отець".

И затем продолжает от себя, обращаясь к князю:

"Тем же устрашаюся аз, о любезный мой сыну, да не услышим гласа онаго и ответа глаголюща: "яко же не послушаете гласа Моего и заповеди Моя не сохранисте, но дадосте выю жестоку, гордостну, непокориву, такоже будеть, егда призовете Мя, Аз же не призрю на молитву вашу, ниже послушаю вас" (Рус. ист. б-ка. VI. № 35).

Митрополит не проклинает похитителей церковного имущества, но ясно дает понять князю, что не возвратившие похищенного не унаследуют жизни вечной.

С конца XV века или с самого начала XVI века у нас начинают, по примеру Новгородской епархии, включать в чин православия, или синодик, ежегодно возглашаемый на первой неделе Великого поста, следующее общее анафематствование всем властям, а следовательно, и князьям:

"Вси начальствующия и обидящии святыя Божий церкве и монастыреве, отнимающе у них данныя тем села и винограды, аще не престанут от таковаго начинания, да будут прокляты" (Павлов. Секуляризация. I. 51).

В 1537 г. митрополит Даниил отправил архиепископа Сарского, Досифея, и архимандрита Симонова монастыря, Филофея, к старицкому князю Андрею Ивановичу с приглашением приехать в Москву для оказания покорности великому князю. Если же князь Андрей "не послушает, ехать не похочет, а станет жестоко отвечивати которыя речи", в этом случае митрополит приказал архиепископу предать князя проклятию (Рум. собр. III. № 32).

Наконец, в XVII веке патриарх Никон угрожал царю Алексею Михайловичу отчитать его от православия перед восточными патриархами на том основании, что он находил в нем "мало христианства" (Макарий. XII. 412, 717).

Требуя от князей подчинения своим наставлениям и наказаниям, духовенство вместе с тем поучало народ чтить князей. "Бога бойтесь, князя чтите", — постоянно слышал он из его уст. Лука Жидята в поучении к народу говорит: "Бога бойтесь, князя чтите; мы рабы во первых Бога, а потом государя". Подробнее развивает ту же мысль князь-инок, Вассиан Патрикеев.

"Добра своим государям во всем желайте, — говорит он, — за них следует и умирать, и жизнь свою полагать, как за православную веру, потому что Богом все предано свыше его помазанику, царю и великому князю, Богом избранному, которому Бог дает власть над всеми и от всего мира".

Но, согласно установившемуся в Византии взгляду, почитание светской власти обусловливалось ее православием. Князь почитался не просто как представитель верховной власти, а как слуга Божий, защитник и покровитель православия. Почитание светской власти имело, таким образом, свой предел. Мысль о подчинении только православным царям высказана патриархом Антонием в известном уже нам послании его к Великому князю Василию Дмитриевичу. Сказав о тесном союзе царства и церкви, он продолжает так:

"Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы, чуждые апостольскаго и отеческаго учения".

Митрополит Киприан в приведенной уже нами грамоте преподобному Сергию и игумену Федору высказывает мысль, что если миряне не выходят из повиновения князю, видя его беззаконные действия, и молчат, то делают они это из страха, не желая лишиться жен и детей, стяжаний и богатств своих; зато, прибавляет митрополит, "легче верблюду пройдти чрез ушко иглы, чем богатому войдти в царствие Божие". Итак, по мнению митрополита Киприана, повиновение подданных беззаконному князю лишает их Царства Небесного.

Митрополит Даниил проводит мысль о неповиновении нечестивым царям и учит, что подобает покоряться властям, лишь "Божие повеление творящим", что повиноваться властям, как Богу, обязательно для людей лишь тогда, "аще по закону Божию начальство им есть"; если же власти что-либо "вне воли Господни повелевают нам, да не послушаем их"*.

______________________

* У г-на Дьяконова. 128.

______________________

Ту же мысль о повиновении только православному царю надо видеть и в послании митрополита Макария Ивану Грозному по поводу Казанского похода:

"Аще царево сердце в руце Божий, то всем подобает, по воле Божий, по царскому повелению ходити и повиноватися со страхом и трепетом" (АИ. I. № 160. 1552).

С особой силой высказывает эту мысль ревностный гонитель жидовствующих и горячий защитник права монастырей на недвижимости игумен Волоколамский Иосиф.

Если царь над собою "имат царствующи скверныя страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех — неверие и хулу" — такой царь "не Божий слуга, но диавол, и не царь, но мучитель" (Дьяконов. 95).

Мы изобразили взгляды нашей духовной иерархии* на ее отношения к светской власти и должны сказать, что положение княжеской власти по отношению к духовной, с этой точки зрения, было весьма беспомощное и очень мало походило на положение византийского императора. Византийский император приобщался к священству и признавался "внешним епископом". Он издавал указы, в которых обязывал исповедовать христианские догматы. Он низвергал и предавал анафеме патриархов. Об обязанности подчинения императора "поучениям и наказаниям" епископов не могло быть и речи, точно так же, как об их суде над ним. Иначе у нас, князья — ученики духовенства и не только в духовных вещах, но и во многих светских. Учителей своих они должны слушать, иначе им угрожает кара Божия. В случае столкновения с ними они подлежат суду патриарха, как высшей инстанции. Сколько-нибудь точно определить дела, в которых духовенство выступало необходимым советником князя, не представляется возможности, точно так же, как невозможно определить и юридическое значение его советов. Не подлежит, однако, сомнению, что значение этих необходимых и самовольных советников было очень велико. Припомним наставления духовенству митрополита Киприана; духовенство не должно молчать пред князем, если увидит его неправильно действующим, оно должно усовещевать его в собственном его интересе и интересе всей земли, ибо грехи князя падают на весь народ; оно не должно останавливаться в своих советах и перед страхом смерти, ибо ничего не теряет, а только выигрывает. "Аще быша вас убили, и вы святы", — поучает митрополит. Если мы примем в соображение преобладающее значение религии в истории того времени, значение этих необходимых и самовольных советников представится нам во всей его подавляющей силе. Каждый священник был уже советник. Советники эти являлись к князю то поодиночке, то по несколько вместе, то, наконец, в виде целого Освященного собора.

______________________

* Во II главе сочинения г-на Дьяконова М.А. "Власть московских государей" один отдел озаглавлен: "Учение об обоготворении власти" (41 — 42). В доказательство обоготворения власти князей в древности автор приводит место летописи под 1175 г. и несколько выражений из поучения князьям о суде неизвестного автора. Цели г-на Дьяконова и наши очень различны. Он имеет в виду выяснить в своей II главе политические темы древней русской письменности вообще, мы же — лишь взгляды духовной иерархии на ее отношения к светской власти, поэтому для нас не имеют значения ни слова летописца под 1175 г., ни заимствованные из разных мест выражения неизвестного автора поучения о суде. Впрочем, независимо от различия наших целей, едва ли г-н Дьяконов достаточно доказал наличность обозначенной им в оглавлении темы. В летописи под 1175 г. о князе говорится, что он,, властью сана яко Бог", а в следующей строке тот же князь назван "слугою Божиим". Если тут и есть приравнение князя Богу с точки зрения доверенной князю власти, то все же он остался слугой Божиим и не сделался Богом. Еще менее удачен выбор мест из поучения неизвестного автора. Этот автор обличает общественные язвы и упрекает неизвестного нам князя в том, что он не наказывает неправедных судей, "любя беззаконныя прибытки и тех деля напустив злаго судию на люди". Ввиду такой деятельности князя неизвестный автор говорит словами Ефрема Сирина: "Бози бывше, измрете яко человецы, и во пса место в ад сведени будете". Мне кажется, что поучение такого характера весьма плохая пропаганда обоготворения предержащей власти, а между тем г-н Дьяконов на с.42 выписанные нами слова Ефр. Сирина, между прочим, приводит в доказательство "продолжающейся пропаганды этого учения". Надо прибавить, что и сам г-н Дьяконов признает "беспочвенность этого учения".

______________________

* * *

Переходим к практике отношений представителей светской власти к представителям духовной. Практика эта была очень разнообразна. Не будучи определена законом, она условливалась различием характеров действующих лиц и их политических убеждений. Князья и епископы не всегда были в отношениях согласия, любви и мира; иногда дело доходило и до борьбы, проявлявшейся в весьма суровых формах. Тем не менее внешнее проявление чувств уважения и почтения князей к духовным сановникам составляет обычную и преобладающую черту нашей древности.

Высшему представителю церковной власти, обыкновенно, усвоялся со стороны князей почетнейший титул нашей древности, наименование отца. Договорные грамоты князей обыкновенно начинаются так: "По благословению отца нашего (имя) митрополита"*. Митрополиты, со своей стороны, в грамотах своих называют князей сыновьями. Митрополит Иона в послании к новгородскому архиепископу, Евфимию, называет Великого князя, Василия Васильевича, "сыном нашим", архиепископа же "братом и сыном" (АИ. I. № 53. 1452). Таким образом, по понятиям о чести XV века, великий князь был не только честью ниже митрополита, но и архиепископа Новгородского, по крайней мере, так с точки зрения митрополита Ионы. Государь, как почтительный сын, служит митрополиту за столом в те дни, когда митрополит у него обедает**. Этот порядок вещей переходит и в XVII век.

______________________

* У профессора Иконникова О.С. в "Опыте исследования о культурном значении Византии в русской истории" (1869), на с.360 читаем: "До времен Вел. кн. Василия Дмитриевича государственные грамоты обыкновенно подписывались: "По благословению отца нашего митрополита"; но Василий Дмитриевич впервые употребил форму: "Божиею милостью". Постоянно же эта форма употребляется со времен Василия Темного". Можно подумать, что Василий Дмитриевич старую формулу заменил новой, которая с Василия Темного и вошла в общее употребление. Ничего такого у нас не произошло. От царствования Василия Васильевича, действительно, сохранилось несколько договорных грамот, которые начинаются словами: "Божиею милостью" и о благословении отца митрополита не упоминают. Но это объясняется очень просто. Все эти грамоты выпадают на время с 1433 по 1448 гг. В 1433 г. митрополитом был поставлен Исидор, сторонник Флорентийской унии, Василием Васильевичем не признанный; в 1441 г. он был осужден собором русских епископов, а вслед затем, до поставления в митрополиты рязанского епископа Ионы, в 1448 г., митрополита у нас вовсе не было. Таким образом, в промежуток времени с 1433 по 1448 гг., за отсутствием митрополита, не могло быть и его благословения в грамотах. Но первая грамота, дошедшая от Василия Васильевича и написанная при митрополите Фотии, начинается так: "По благословению отца нашего Фотия, митрополита Киевскаго и всея Руси". И все грамоты с поставления Ионы пишутся с его благословения в такой форме: "Божиею милостью и пречистыя его Богоматери и по благословению отца нашего Ионы, митрополита Киевскаго и всея Руси". В такой же форме пишутся грамоты и во все царствование Ивана Васильевича, и так же написана единственная договорная грамота Василия Ивановича в 1531 г. (Рум. собр. I).
** "Лета 7067 апреля в 25 день, память царя и великаго князя казначеем Федору Ивановичу Сукину да хозяину Юрьевичу Тютину. В который день живет панихида большая, митрополит у государя за столом, а государь перед ним стоит, и в той день смертною и торговою казнию вам в своем приказе казнити не велети ни кого" (АИ. I. № 154).

______________________

Московский царь, Алексей Михайлович, сам подносил патриарху еству и кубок на панахидном обеде и сам водил под ним осла в Вербную субботу*. Подложные предписания "вена Константинова" нашли у нас восприимчивую почву.

______________________

* Дворц. разр. III. 7183. Стб. 1304, 1345.

______________________

В силу значительного распространения в нашем древнем обществе мысли о преимуществе монашества перед мирскими людьми и о большей доступности вечного спасения иноческому чину князья оказывали особое уважение всей монашествующей братии. Есть случаи приобщения князей к монашескому чину в последние минуты жизни. Великий князь Киевский, Ростислав Мстиславич, объявляет игумену Поликарпу о своем желании принять пострижение; князь Суздальский, Константин Васильевич, умер "во иноцех и в схиме"; также принял схиму перед смертью и Великий князь Московский, Василий Иванович. Великий князь предчувствовал, однако, что найдутся противники пострижения, а потому за несколько дней до смерти сказал митрополиту Даниилу: "Аще ли не дадут мене постричи, но на мертваго мене положите платье чернеческое; бе бо издавна желание мое". Опасения князя не были напрасны. Совершению обряда воспротивились старицкий князь Андрей Иванович, брат умирающего государя, и боярин Мих. Сем. Воронцов. За спором едва успели совершить пострижение, монашескими же одеждами пришлось лишь покрыть тело умирающего.

Иван Грозный также признавал превосходство иноков и жаждал их поучения; в послании к игумену Кирилло-Белозерского монастыря он писал:

"Аз брат ваш не достоин есмь нарещися, но по еу ангелскому словеси сотворите мя, яко единаго от наемник своих! Тем же припадаю честных ног ваших стопам и мил ся дею. Писано бо есть: свет инокам — ангели, свет же миряном — иноки. Ино подобает вам, нашим государем, и нас заблуждьших во тьме гордости и сени смертной прелести тщеславия... просвещати..." (АИ. I. № 204).

Перед смертью и царь Иван нашел необходимым постричься в монашество. Он был погребен под именем инока Ионы (Макарий. VI. 314).

Естественным последствием такого отношения князей к иноческому чину является то, что князья сами просят чернецов о наставлениях и принимают их советы даже по делам чисто светским, по вопросам войны и мира. От конца XIV века к нам дошло послание игумена Белозерского монастыря, Кирилла, к Великому князю Василию Дмитриевичу. Из этого послания узнаем, что князь сам обратился к игумену с "молением" о наставлении. Вот как говорит об этом преподобный Кирилл:

"Ты, господине, князь великий всея земля Русския, смирялся, ко мне посылаешь грешному и страстному и недостойному... и ты от толикия славы мира сего преклонися смирением к нашей нищете... моление посылавши ко мне, не могущему и о своих гресех Бога умолити".

Самое моление великого князя до нас не дошло, но из ответа преподобного Кирилла узнаем, что оно касалось не одних только грехов, но и взаимных княжеских отношений, потому, может быть, что в этих отношениях было тоже не без греха. Преподобный Кирилл находит нужным коснуться этих отношений и дать великому князю следующее наставление:

"Да слышел есми, господине князь великий, — говорит он, — что смущение велико между тобою и сродники твоими, князми суздальскими. Ты, господине, свою правду сказываешь, а они свою; а в том, господине, межи вас крестьяном кровопролитие велико чинится. Ино, господине, посмотри того истинно, в чем будет их правда пред тобою; и ты, господине, своим смирением поступи на себе; а в чем будет твоя правда пред ними, и ты, господине, за себе стой по правде. А почнуть ти, господине, бити челом, и ты бы, господине, Бога ради, пожаловал их по их мере; занеже, господине, тако слышел есмь, что доселе были у тебе в нужи, да от того ся, господине, и возбранили" (АИ. I. № 12).

В последних словах можно видеть даже некоторый укор политике Василия Дмитриевича.

Митрополиты делают князьям поучения и тогда, когда их о том никто не просит, и князья покорно принимают эти поучения и благодарят за них. Пример этому дает даже царь Иван Васильевич. Во время нахождения его в Казанском походе митрополит Макарий написал ему послание, в котором не только молит Господа Бога о ниспослании победы и одоления на врагов имени Христова, но и говорит царю, что ему "подобает добре, и храбрски, и мужески подвизатися" и молит его "самому подвизатися" и пребыть "в чистоте, и в смирении, и в мудрости, и в целомудрии, и покоянии, и в прочих добродетелех". "Мнози бо праведницы, говорит святитель, и сильнии, и храбрии, и святии цари от гордости и пиянства падоша", и приводит пример праведных Ноя и Лота, как они, упившись, пали, и другие поучительные примеры из Ветхого и Нового Завета. "Елико велик еси, толико смиряй себе, — поучает царя митрополит, — поминай рекшаго: при славе буди смирен, при печали же мудр, но и паче же поминай, царю, Спасово еуангельское слово, яко всяк возносяйся смирится, и смиряйся вознесется". Несмотря на все эти прозрачные намеки на беспорядочную жизнь царя во время похода, Иван Васильевич благодарил митрополита за его "просвещенныя словеса" и бил челом о молитвах.

Такое высокое положение духовных властей давало им возможность в значительной мере влиять на общественные дела Древней Руси, и они действительно влияли. Мы уже знаем, что Владимир Святой призывал епископов на совет по вопросам общественного благоустройства и следовал их указаниям. Его церковный устав, конечно, написан согласно воле и указаниям епископов; так возник порядок вещей, имевший силу и во второй половине XVII века. Из истории княжеских отношений мы знаем, насколько судьба древних княжений была неустойчива. Князья говорили: "Мир стоит до рати, рать до мира; уладимся либо миром, либо войной" и легко переходили от состояния мира к состоянию войны. В этой повседневной борьбе князей духовные власти принимали деятельное участие частью по просьбе заинтересованных, частью по собственной инициативе. Участие это проявлялось в самых разнообразных видах.

Епископы привлекались, обыкновенно, князьями к содействию при заключении ими мирных договоров. Содействие это состояло в том, что они благословляли мир и приводили князей к присяге в верном соблюдении его условий. Епископы становились, таким образом, блюстителями мира в Русской земле. Что касается содержания мирных договоров, то нет основания думать, чтобы они вносили в договоры какие-либо свои начала. Клятвою одинаково скреплялись всевозможные договоры и между всевозможными лицами, в каких бы родственных отношениях они ни состояли. Присягою князей и своим благословением епископы скрепляли всякий мир; в случае его нарушения они могли налагать отлучение на клятвопреступника. В 1146 г. черниговские князья, Давыдовичи, целовали крест к Ольговичам, Игорю и Святославу. Приводивший их ко кресту черниговский епископ, Онуфрий, обратился к своим пресвитерам со следующим предуведомлением:

"Аще кто сего крестнаго целования сступить, да проклят будет Господьскима 12 праздникома" (Ипат.).

Епископы становились, таким образом, необходимыми судьями князей в верном соблюдении ими договорных обязательств. Мы уже знаем, что нарушения договоров встречались часто. Случаев применения духовной кары к столкновениям, возникавшим из княжеских договоров, было поэтому немало. Но нередко духовные власти проходили их совершенным молчанием, может быть, по трудности найти виновного. Бывали, однако, и случаи, в которых они высказывались о последствиях нарушения клятвы. При этом в практике духовных властей обнаружилось два направления. Одни думали, что крестное целование должно быть исполнено во всяком случае и что нарушение его есть отречение от Бога.

"Лучше тебе, — писал Вселенский Патриарх Филофей к тверскому князю Михаилу, — не преступив крестнаго целования, умереть телесно, нежели, преступив оное, умереть душевно и жить телесно" (Рус. ист. б-ка. VI. № 29. 1371).

Того же мнения держался и печерский игумен Поликарп, который поучал князя Ростислава "в крестном целовании стояти". Встречаются и князья, которые на соблазнительные предложения выступить из крестного целования отвечали отказом, говоря "душою не можем играти". Необходимым следствием такого взгляда является отлучение от церкви князей, выступивших из крестного целования, примеры чего встречаются в нашей истории. Митрополит Алексей изрек отлучение против Великого князя Смоленского Святослава и многих других русских князей за неисполнение договора с Дмитрием Ивановичем, по которому они обещали помогать ему в войне против литовского князя Ольгерда. Это отлучение подтвердил и Вселенский Патриарх Филофей. Митрополит Иона со всем Божиим священством отлучил князя Дмитрия Юрьевича за нарушение договора к Великому князю Василию Васильевичу (АЭ. I. № 372).

Но рядом с таким взглядом на безусловную неизменность крестного целования у нас проводился и другой. Некоторые духовные отцы находили, что лучше "преступить крестное целование, нежели кровь пролить христианскую". Так думал игумен Св. Андрея, Григорий, и весь собор иереев, созванный в 1128 г.; так думал и митрополит Никифор. Если из соблюдения договора могла возникнуть война, духовенство, усвоившее последний взгляд на клятву, советовало князю не начинать войны, и для упокоения его совести принимало на себя грех клятвопреступления. Цель эта не всегда, однако, достигалась. О князе Мстиславе, нарушившем свое клятвенное обещание по совету собора местных иереев, летописец говорит, что он "плакася того вся дни живота своего". С XIV века, в интересах усиливающейся власти московских государей, это освобождение князей от принятых ими на себя клятвенных обещаний делается явлением весьма обыкновенным. Один и тот же епископ благословляет союз удельного князя с великим князем московским и освобождает этого удельного от всех клятвенных обязательств, раньше им на себя принятых, и в то же время произносит отлучение против князей, не исполнивших своих обязательств по отношению к вел. князю московскому. В этом случае русские епископы оказывают весьма существенную поддержку московским государям, хотя действуют и несогласно с правильным взглядом на ненарушимость клятвенного обещания.

Но епископы не только блюдут о сохранении состоявшегося уже мира, они принимают деятельное участие в самом установлении мира, склоняя к нему воюющие стороны. Приведем несколько примеров.

В 1136 г., во время княжения Ярополка в Киеве, возгорелась война между Владимировичами и черниговскими князьями Ольговичами, которым Ярополк не хотел сделать никакой уступки. Несмотря на то, что все Владимировичи действовали "за один" и Ярополку помогали Вячеслав, Юрий и Андрей, они потерпели поражение и принуждены были укрыться в своих городах. Начатые переговоры о мире не удались. Тогда вступил в дело митрополит Михаил. Он "стал, по выражению летописи, ходить с крестом между противниками" и успел склонить Ярополка к уступкам. Ярополк отдал Ольговичам все, чего они хотели:

"Убоявся суда Божия, сотворися мний в них, хулу и укор прия на ся от братье своея и от всих, по рекшему: любите враги ваши" (Ипат.).

Мир заключен против совета братьев и всех светских советников, но согласно евангельской заповеди: любите врагов ваших. Митрополит ходил со крестом не напрасно: это его мир.

В 1138 г., по смерти Ярополка, киевский стол занял брат его, Вячеслав. Митрополит Михаил встретил князя с честью и посадил на столе прадеда его, Ярослава. Но с этим не хотел примириться недавний противник Ярополка, Всеволод Ольгович Черниговский. Митрополит "смирил их и утвердил честным крестом", говорит летописец. Это замирение враждующих состояло в том, что митрополит убедил Вячеслава уступить занятой уже им Киев предприимчивому Всеволоду. Митрополит сделал это, несмотря на то, что сам несколько дней тому назад приветствовал Всеволода на киевском столе (Лавр.). Митрополит хорошо понимал, что Вячеславу не одолеть Всеволода, а потому и убедил его отказаться от занятого уже княжения.

В 1226 г. Юрий Всеволодович с племянниками своими отправился помогать черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу в войне его против Олега, князя курского, но "по смотрению Божию приключися ту быти митрополиту Кириллу... и сотвори мир..." (Лавр.).

Под 1296 г. в Троицкой летописи читаем:

"Бысть нелюбье межи князи: Андреем, Великим князем, Иваном Переяславским, Даниилом Московским и Михаилом Тверским, и сведе их в любовь владыка Симон и владыка Измаил о".

Под 1301:

"Заратися Иван князь да Константин, смири их владыка Симеон".

В 1329 г. хан Золотой Орды потребовал от Ивана Даниловича Калиты выдачи тверского князя Александра Михайловича, нашедшего себе приют в вольном городе Пскове. Великий князь отправил к нему послов с приглашением пойти в Орду. Но псковичи воспротивились отъезду князя, они говорили ему: "Не ходи в Орду, и аще что будет на тебе, то изомрем с тобой во едином месте". Великий князь решил взять силою Александра и выступил против него с войском и союзниками. Но псковичи "твердо яшася по князи Александре". Видя это, Иван Данилович переменил политику и обратился к содействию митрополита Феогноста. Митрополит изрек проклятие на князя Александра и на всех псковичей. Тогда тверской князь уступил и уехал в Литву (Воскр.).

Такую же услугу оказал Великому князю Дмитрию Ивановичу митрополит Алексей. В 1364 г. возникла рознь между нижегородскими князьями, Дмитрием и Борисом Константиновичами. Великий князь Московский принял сторону старшего, Дмитрия, и звал к себе в Москву Бориса в целях соглашения. Борис не послушал призыва и не поехал. Тогда на помощь московскому великому князю выступил митрополит Алексей. Он послал в Нижний преподобного Сергия, троицкого игумена, и приказал ему все церкви затворить и приостановить общественное богослужение. Князь Борис покорился перед тяжестью этой духовной кары, постигшей его подданных, стал просить мира у брата и уступил ему Нижегородское княжение.

После заключения мира между Великим князем Василием Васильевичем и его противником Дмитрием Шемякой, по которому последний обязался не думать на великого князя никакого лиха под страхом церковного неблагословения, митрополит Иона нашел нужным написать послание "благородным и благоверным князем, и паном, и бояром, и наместником, и воеводом, и всему купно христоименитому Господню людству". Под страхом церковного неблагословения он приглашает всех к верности великому князю. Форма, в которой выражено это приглашение, чрезвычайно характерна для того времени. Митрополит увещает православных христиан, чтобы они

"...пощадели себе, не токмо телесне, но паче душевне... и посылали бы есте и били челом своему господарю, великому князю, о жалованьи, как ему Бог положить на сердце" (АИ. I. № 43).

Итак, все должны просить государя о жаловании и удовольствоваться тем, что он даст. Это во избежание кровопролития:

"А не имете бити челом своему господарю, вел. князю, к конечной своей погибели, а затем кровь христианская прольется, и та кровь христианская на вас..."

Что же это за челобитье о жаловании, последствием непринесения которого может быть пролитие крови? Митрополит разумеет челобитье князей, бояр и т.д. о принятии их на службу великого князя. Если все поступят на службу великого князя, у Дмитрия Шемяки слуг не будет и воевать ему будет нельзя, а следовательно, не будет и кровопролития. Поступающих же на службу князья жалуют. Челобитье о жаловании — метафора, в XV веке всем хорошо понятная. Митрополит Иона, требуя от всех поступления на службу великого князя под страхом церковного неблагословения, оказывает ему могущественную поддержку в возможной и в будущем борьбе с Шемякой.

Наконец, епископы смягчают жестокие последствия княжеских междоусобий. В 1101 г. начал войну против киевского князя, Святополка-Михаила, племянник его, Ярослав Ярополчич, но потерпел неудачу, был взят в плен, лишен свободы и закован в железо. Митрополит Николай принял в нем участие и упросил князя возвратить ему не только свободу, но и часть владений, обязав его договором (Лавр.).

Ввиду такого влиятельного положения духовных властей нисколько неудивительно, что князья повергают на их решение свои споры. В 1351 г. возникло недоразумение между тверским Великим князем Василием Михайловичем и племянником его Всеволодом Александровичем, князем Холмским. Летописец говорит, что князь Холмский произвел грабеж во владениях своего дяди, и начал за это князь великий обижать своего племянника "чрез докончание, и бояр его, и слуг тягостию данною оскорблять, и бысть межи их неимоверство и нелюбие, по бесовскому злодейству". В старину такие пререкания между князьями тянулись долго. Только в 1356 г. обратился холмский князь к митрополиту с жалобой на нарушение дядею крестного целования. Митрополит Алексей принял дело к рассмотрению и вызвал ответчика в Москву. Тверской великий князь принял вызов и приехал с епископом Тверским Федором. Подробности судоговорения нам неизвестны. Летописец говорит только, что "много быша межи их глаголания, но конечный мир и любовь не сотворися" (Рус. лет.). По запутанности дела, так как обе стороны были виноваты, епископ, может быть, затруднился произнести решение.

В 1365 г. в Тверском княжении был новый спор у Великого князя Василия Михайловича с племянником Михаилом Александровичем из-за удела князя Семена Константиновича. Кто обратился к суду митрополита, летопись не говорит. В ней записано только следующее:

"По митрополичью благословению и повелению судил их владыко Василий и оправил князя Михаила Александровича" (Рус. лет.).

Противная сторона осталась решением владыки недовольна и принесла на него жалобу митрополиту. Дело было пересмотрено в Москве.

В 1447 г. происходил суд московского Великого князя, Василия Васильевича, с углицким князем, Дмитрием Юрьевичем Шемякой, перед целым собором епископов, архимандритов и игуменов. Из всего делопроизводства до нас дошло только окончательное решение собора, изложенное в грамоте на имя ответчика. Из этой грамоты узнаем, что дело начал Великий князь Московский: он представил на рассмотрение собора свои договорные грамоты с Шемякой и сделал при этом устные объяснения. По изложении претензий великого князя в грамоте читаем:

"А иных, господине, речей брата твоего великаго князя, что нам сказывал, да и грамотных строк еще и не исписали есмя, что ся над ним от тобе делает не по докончанью, ни по крестному целованыо" (АИ. I. № 40. 1447 декабря 29).

Был ли сделан вызов к суду ответчика, из грамоты не видно. Но так как неявка к суду ему в вину не ставится, то можно думать, что Дмитрия Юрьевича и не вызывали к ответу. Суд ограничился рассмотрением обязательств князя Юрия, как они были формулированы в грамотах, представленных великим князем, и постановил пригласить его к исполнению всех этих обязательств под страхом церковного неблагословения.

Во всех этих случаях мы имеем дело не с третейским судом, призываемым к действию соглашением сторон, и не с судом в обыкновенном смысле слова. Этот суд не имел ни определенного состава, ни определенной компетенции, ни органов, которые были бы обязаны приводить в исполнение его определения. Здесь все держится на авторитете духовной власти и на праве ее вязать и разрешать в сей жизни и будущей. Никакой ответчик не обязан являться к этому суду и подчиняться его определениям, но князья являются и подчиняются из опасения церковного неблагословения.

В своих распрях с местными епископами князья также обращаются к суду митрополита. Чрезвычайно характерен по обстановке и последствиям суд митрополита Киприана над тверским епископом, Евфимием Висленем. Великий князь Тверской, Михаил Александрович, пригласил к себе в Тверь, летом 1390 г. митрополита Киприана. За 30 верст от Твери митрополита встречал внук великого князя "с бояры со многою и великою честью". На другой день за 20 верст митрополита встречал сын великого князя также "с бояры и со многою и великою честью". На третий день вечером митрополита встретил сам великий князь за пять верст от Твери с князьями и боярами и "со многою и великою честью". Митрополит вышел к великому князю из шатра своего, благословил его, целовал любезно и долго беседовал о пользе душевной. Князь вернулся в город, а на следующий день утром снова выехал встречать митрополита с детьми и племянниками и проводил его до церкви Великого Спаса, где митрополит отслужил литургию. Затем устроен был митрополиту и сопровождавшим его лицам, в числе которых были два греческих митрополита, пир, продолжавшийся три дня, причем митрополиту были поднесены богатые дары. Только на четвертый день была принесена жалоба митрополиту на владыку Висленя "о мятеже и раздоре церковном". Все были недовольны владыкой, и все на него жаловались: "архимандриты, и игумены, и священницы, и иноцы, и бояре, и вельможи, и простии". Несмотря на это общее недовольство, митрополит Киприан не нашел возможным осудить владыку. Он устранил Евфимия от исполнения им епископских обязанностей временно, "дондеж, еще истязав, размыслить". Великий князь остался этим решением недоволен и стал просить Киприана о поставлении иного епископа. Тогда только Киприан со всем Освященным собором низложил Евфимия и "даде великому князю протодьякона своего, Арсения, мужа дивна, и нарочита, и добродетельна суща".

Но дело этим не кончилось. Надо полагать, что митрополит не очень был убежден в виновности Евфимия. На эту мысль наводит, во-первых, то, что митрополит, по низложении Евфимия, много старался о примирении его с великим князем, но напрасно: "не бысть мира и любви, но наипаче вражда и брань велия воздвизашеся"; во-вторых, то, что, уезжая из Твери, митрополит взял с собой Евфимия в свой московский Чудов монастырь. К сожалению, мы не знаем, чем это так раздражил против себя тверичей владыка Евфимий, не заслужив, однако, неблаговоления своего начальства. Летопись прибавляет только, что и протодьякон Арсений убоялся принять епископскую кафедру в Твери, "виде бо там брань и вражду многу, и смутися и ужасеся" (Рус. лет.). Надо полагать, что виноват был не один владыка. Если так трудно было разрешить дело о епископе, стоявшем под началом митрополита, то можно ли удивляться, что митрополиты не всегда разрешали пререкания князей. В старину и светские суды не всегда разрешали дела, представленные их ведению. До нас дошло несколько судных дел по местническим спорам, которые так и остались нерешенными.

Насколько авторитет церковной власти был велик в глазах наших предков, и русских князей в особенности, видно и из того, что царь Иван Васильевич не ограничился принятием царского сана, а нашел нужным просить о подтверждении этой меры Константинопольским собором. Вселенский Патриарх, Иоасаф, греческие митрополиты и епископы обсуждали права нашего государя на царский титул, нашли, что он может законно и благочестно быть и зваться царем, благословили его на царство и, согласно его желанию, выдали ему благословенную грамоту. Между правами Ивана Васильевича на царский титул грамота на первом месте указывает на его происхождение от греческой царевны.

"Смирение наше, — говорит патриарх в грамоте, — подробно узнало и вполне уверилось не только из преданий многих, заслуживающих доверие мужей, но даже и из письменных свидетельств летописцев, что нынешний царь Московский, Новгородский, Астраханский, Казанский и всея Великия России, государь Иоанн, ведет свое происхождение от крови истинно царской, т.е. от оной славной и приснопамятной царевны Анны, сестры самодержца, Василия Багрянородного..." (Соборн. грамота, утверждающая сан царя. Изд. кн. Оболенского).

Духовенству принадлежало, наконец, важное право пе-чалования, которое ждет еще своей детальной разработки, и широкое участие в Земских соборах, в состав которых целиком входил весь собор духовенства.

Великому авторитету церковных властей соответствовала и внешняя их обстановка. Митрополиты имели целый штат вольных слуг и бояр, которые составляли особое войско, выходившее на войну под начальством своего воеводы, назначаемого митрополитом. Каждый вольный слуга был свободен поступить на службу князя или митрополита. Вольные слуги митрополита имели даже преимущество пред вольными слугами князей. Они выступали на войну только в том случае, если сам великий князь садился на коня. Великий князь Василий Дмитриевич первый принимает меру к ограничению числа воинов, выходивших на войну с митрополичьим воеводой. При нем с митрополичьим воеводой идут только старые слуги, служившие еще митрополиту Алексею; поступившие же на митрополичью службу после митрополита Алексея входят в состав войск, предводительствуемых княжеским воеводой (АЭ. I. № 9). Вот как описывает Максим Грек, не без чувства укора впрочем, выезд из дома русского святителя:

"Ты же... во градех ездящи на конех благородных со многими, овем убо последующим, овем же напред воплем и бичию разбивающим сретающи тя народы" (Жмакин В.И. Митрополит Даниил. 163).

Мы привели свидетельства наших источников, говорящие в пользу почтительного, покорного и даже подчиненного отношения князей к представителям духовной власти. Но так как отношения эти условливались силою веры, глубоким почтением к ее проповедникам и высокими нравственными качествами деятелей, то понятно, что при отсутствии этих условий появлялись и отношения совершенно противоположные, отношения враждебных столкновений и борьбы.

Уже в XI веке встречаем князя, который ни во что ставит епископов и не допускает мысли о возможности епископского суда над ним. По смерти Ярослава между его сыновьями возникли несогласия, совершенно исказившие установленный им порядок княжеских владений; при внуках его княжеская рознь еще более обострилась и никто из князей не знал порядком, на какие владения он имеет наследственное право. Святополку Киевскому и Владимиру Мономаху пришла счастливая мысль устроить княжеский съезд и в присутствии духовенства и почетнейших светских лиц разрешить княжеские недоразумения. Приглашение было послано и к Олегу Святославичу Черниговскому.

"Олег же, — говорит летописец, — всприим смысл буй и словеса величава, рече сице: несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом" (Лавр. 1096).

В позднейшее время, как увидим, были нередки случаи произвольного низведения князьями духовных властей с епископских и даже митрополичьих кафедр.

Нашим князьям не приходилось решать, по примеру византийских императоров, вопросов о догматах веры. Но и на них, как блюстителях православия, отвечавших не только за свои собственные грехи, но и за грехи подданных, лежала обязанность охранять чистоту веры и правильность обрядов. На этой почве могли возникнуть и действительно возникали столкновения между княжеской и церковной властью.

Вместе с христианством к нам пришло из Византии немало нерешенных церковных вопросов. Одним из таких был вопрос о посте в среду и пятницу, когда на эти дни приходился какой-либо великий праздник. "По древним правилам церкви, — говорит преосвященный Макарий в своей "Истории", — пост в среду и пяток соблюдался в продолжение всего года и разрешался только в течение семи недель пятидесятницы, т.е. с Пасхи до дня Св. Духа, и для праздника Рождества Христова. Позднейшие монастырские уставы разрешали пост в среду и пяток не только для Рождества Христова, но и для других великих праздников Господских, Богородичных и некоторых Святых, и притом так, что в означении самых праздников были несогласны между собой. Такое разногласие поздних уставов с древними правилами и между собой неизбежно должно было произвести разногласие мнений между верующими и рано или поздно возбудить споры" (II. 105).

Возникли споры и у нас, и в них приняли участие не только духовенство, но и князья и даже народ, совершенно как в Византии. Епископ Ростовский Нестор не разрешал пост в среду и пятницу даже для Господских праздников, кроме двух: Рождества Христова и Богоявления. Ростовцы нашли это совершенно неправильным и изгнали своего епископа*. Преемник Нестора, Леон, был еще строже своего предшественника. Он не разрешал поста в среду и пятницу даже для Рождества Христова и Богоявления. Это распоряжение, несогласное и с древними правилами церкви, восстановило против Леона князя и весь народ. Устроено было публичное прение "пред благоверным князем Андреем и предо всеми людьми", на котором присутствующие признали победителем противника Леона, владыку Феодора. Леон был изгнан. Такие же столкновения встречались и в других княжениях. Черниговский епископ Антоний воспрещал есть мясо даже в Господские праздники и за это также был изгнан князем Святославом в 1168 г. (Лавр.).

______________________

* Макарий. III. 107.

______________________

Под 1175 г. летописец рассказывает, что новые ростовские князья, Ярополк и Мстислав Ростиславичи, так неуважительно относились к правам владимирской соборной церкви, что в первый день своего приезда во Владимир потребовали предъявления им полатных ключей, а затем отобрали церковное золото, серебро, деньги и недвижимости, словом все, чем одарил владимирскую церковь Пресвятой Богородицы покойный князь, Андрей Боголюбский (Ипат.).

В 1224 г. смоленский епископ Лазарь оставил свою кафедру

"...за много обидение своих церквей, иже обидят волостели, отнимающе имение и злая без правды творяще" (Павлов. Секуляризация церковных земель. I. 6).

Весьма характерное и важное по своим последствиям столкновение произошло между Великим князем Иваном Васильевичем и митрополитом Геронтием. Освящая церкви, митрополит Геронтий ходил против солнца. Князь же великий был уверен, что надо ходить по солнцу, и, опасаясь гнева Божия за такое неправильное действие митрополита, выразил ему свое неудовольствие и возбудил официальное расследование вопроса. Несмотря на то, что огромное большинство лиц, привлеченных к обсуждению вопроса, высказалось в пользу митрополита, князь остался при своем мнении и снова дал почувствовать митрополиту свое неудовольствие, когда тот и при освящении Успенского собора ходил не посолонь. Тогда митрополит удалился из Москвы в Симонов монастырь, оставив в Успенском соборе свой посох. Таким образом, возник полный разрыв между светской и духовной властью. Москва лишилась митрополита. Такое положение вещей не могло быть терпимо. Князь решил примириться с сановником церкви и отправил к нему сына с просьбой возвратиться на свой стол. Митрополит не послушал прошения великого князя и в Москву не поехал. Тогда великий князь сам отправился к митрополиту и бил ему челом, прося возвратиться на свою кафедру: царь признавал себя во всем виноватым, обещал слушать митрополита и предоставил ему совершать крестные ходы, как он хочет*. Только после этого унижения светской власти перед духовной митрополит возвратился в Москву, и население столицы успокоилось.

______________________

* Макарий. VI. 65 и след.

______________________

Мы уже знаем, что князья XII века поднимали руку на церковные имущества и отбирали их в свою пользу. При поземельном устройстве служилого класса в Москве и московские государи не могли не заметить, что постоянно возрастающие поземельные владения церкви идут вразрез с интересами государственной службы. Великий князь Василий Дмитриевич после смерти митрополита Киприана присвоил себе значительную часть имений митрополичьей кафедры. Но в законодательном порядке вопрос этот впервые был возбужден только Иваном Васильевичем III. В его царствование поместное устройство служилых людей становится общим правилом. Государству нужны были земли. Покорение Новгорода дало повод к отобранию значительного количества земель у новгородского владыки и монастырей. Но великий князь не думал этим ограничиться. Он имел в виду общую для всего государства меру. Что его занимал вопрос о секуляризации церковных имений, это видно из того, что он приблизил к себе двух важнейших представителей партии нестяжателей, Паисия Ярославова и Нила Сорского. Великий князь хорошо понимал все опасности этого дела, а потому действовал с величайшей осторожностью. Он не решился сам предложить на обсуждение созванного им в 1503 г. собора вопрос о секуляризации церковных имуществ. Это сделал близкий к нему человек, Нил Сорский. Когда Собор 1503 г. окончил обсуждение вопросов, указанных государем, Нил Сорский обратился к Ивану Васильевичу с молением, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились своим рукоделием. Великий князь, услышав это моление, поддержанное и другими заволжскими старцами, повелел собору рассмотреть поднятый Нилом Сорским вопрос. Несмотря на то, что великий князь не выступил на первый план и скрылся за другими, заинтересованные вопросом люди хорошо знали, кому принадлежит инициатива дела. Иосиф Волоцкий, принимавший деятельное участие в делах собора, так говорил о мотивах его созвания:

"Великий князь созвал в Москву духовный собор — "попов ради, иже держаху наложницы, паче же рещи, восхоте отнимати села у святых церквей и монастырей" (Павлов. Секуляризация. 39).

Итак, члены собора хорошо знали, к чему склонялась воля государя; но они не сделали ему ни малейшей уступки. Обсудив вопрос и решив его в отрицательном смысле, они отправили к государю митрополичьего дьяка Левашова с докладом такого содержания:

"Отец твой, господине, Симон митрополит всея Русии, и архиепископы, и епископы, и весь Освященный собор говорят, что от перваго благочестиваго и святаго равноапостольнаго Константина царя, да и по нем при благочестивых царех, царствующих в Константине граде, святители и монастыри грады, и власти, и села, и земли держали; и на всех соборех святых отец запрещено святителем и монастырем недвижимых стяжаний церковных ни продати, ни отдати, и великими клятвами о том утверждено" (Там же. 41).

Несмотря на то, что вслед за этим докладом у государя был сам митрополит Симон со всем Освященным собором и читал ему подробный список доказательств неприкосновенности имуществ церкви, есть основание думать*, что великий князь все еще не был убежден доводами собора, а потому потребовал дополнительных объяснений. Собор послал к нему снова дьяка Левашова с дополнительными объяснениями. После этого "троекратнаго отказа собора"** великий князь уступил, наконец, духовенству и отказался от своих притязаний. Надо думать, что столкновение с митрополитом Геронтием было еще очень свежо в памяти государя.

______________________

* Павлов. Секуляризация. I. 46.
** Пользуемся выражением автора "Секуляризации" (I. 50).

______________________

Не удалась и Ивану Грозному попытка секуляризации церковных имуществ. Что он хотел отобрания некоторых, по крайней мере, церковных имуществ, это видно из ответного послания к нему митрополита Макария. Вопрос царя, давший повод к этому ответу, до нас не дошел. Но из ответа митрополита ясно, что царь спрашивал его мнения о секуляризации некоторой части церковных имуществ. Митрополит в своем ответе повторяет доводы Собора 1503 г. и присоединяет к ним собственные свои увещания. Указав на пример хана Узбека, подтвердившего права митрополита Петра на церковные недвижимости, преосвященный Макарий продолжает так:

"Кольми паче тебе подобает, благочестивый и бого-венчанный царю, свою царскую веру к Богу показати и ве-лие тщание ко всем божиим церквам и монастырям, — не токмо недвижимыя взимати, но и самому ти подобает давати. Якож и вси святии царскые твои прародители и родители подаваху Богови в наследие вечных благ, сице и тебе, царю, подобает творити царства ради небеснаго... Глаголю ти, благочестивый царю, и молю твое царское величество, останися, государь, и не сотвори такова начинания, его же Бог не повелевает вам, православным царем..."

О себе митрополит Макарий в том же послании говорит:

"Не могу таковая страшная дерзати или помыслити: от взложенных Богови и Пречистой Богородице и великим чудотворцем вданных недвижимых вещей в наследие благ вечных из дому Пречистыя Богородице и великих чудотворцев таковая дати или продати. Не буди того и до последняго нашего издыхания, и избави всех нас, Всесильный Боже, и сохрани нас от таковаго законопреступления, и не попусти тому быти не токмо при нас, но и по нас, до скончания века..." (Павлов. 109).

Ту же мысль о неотчуждаемости церковных имуществ нашел нужным высказать и Стоглавый собор, на котором Макарий был председателем (Гл. 75. Лонд. изд.).

На соборе были и представители партии нестяжателей. Историки указывают на монаха Корнилиева монастыря, Артемия. Он пользовался особым вниманием государя и был возведен в почетное и важное звание игумена Сергиевой лавры. Знаменательна осторожность, с какою отнесся этот нестяжатель к вопросу о монастырских имуществах. В письме к Грозному он говорит:

"Обо мне разсказывают, что я говорил и писал тебе о необходимости отнять у монастырей села. Действительно, я писал тебе на соборе, извещая свой разум, а не говорил им (членам собора) об этом предмете, и тебе не советую делать что-либо подобное властию или принуждением" (Там же. 111).

Итак, несмотря на ясно выраженную волю царя, духовенство в полном своем составе еще раз высказалось о неприкосновенности церковных имуществ: государи не только ничего не могут брать из этих имуществ на государственные потребности, но должны их еще приумножать. Иван Грозный подчинился этому решению и продолжал оделять своих богомольцев движимостями и недвижимостями. Ему удалось только запретить архиереям и монастырям новые приобретения недвижимостей покупкой, дарением и закладом. Но эти запрещения постоянно нарушались, и монастыри продолжали вновь приобретать недвижимости, а потому в договор с Владиславом включено такое условие:

"А что дано церквам Божиим и в монастыри вотчин и угодий... и того данья всех прежних государей московских, и боярских, и всяких людей данья у церквей Божиих и монастырей не отнимати... и, милости ради великаго Бога, к церквам и монастырям всякаго наданья прибавливати".

Самым тяжелым гнетом должно было давить княжескую власть чувство зависимости от иностранной власти, и не только духовной, но и светской. Эта зависимость обнаруживалась главным образом при назначении и поставлении русских митрополитов, что происходило в Константинополе, и при несомненном влиянии византийских императоров. Такое назначение составляло в древности общее правило и обусловливалось зависимостью нашей церкви от греческой: русская церковь составляла митрополию константинопольского патриарха. Греки весьма дорожили этим своим правом. С их точки зрения, русские митрополиты не только должны были поставляться в Константинополе, но они должны были и назначаться из греков, а не из русских. Последнее могло иметь место только как исключение, причем греки находили нужным особенно оговаривать такое исключение. В настольной грамоте преосвященному Алексию на митрополию Киевскую и всея Руси патриарх Филофей, упомянув о прекрасной рекомендации, данной вновь назначенному митрополиту его предшественником, и о том, что и благороднейший Великий князь кир Иоанн, по Господу возлюбленный и нарочитый сын его мерности, писал о нем к высочайшему и святому его самодержцу и к святой великой церкви Божией, продолжает так:

"То мы, хотя это совершенно необычно и не вполне безопасно для церкви, согласились на это только ради столь достоверных похвальных свидетельств о нем и по уважению к его добродетельной и богоугодной жизни, и при том только относительно одного кира Алексия, но отнюдь не допускаем и не дозволяем на будущее время никому другому из русских уроженцев сделаться тамошним архиереем: это предоставляется кому-либо из клириков сего богопрославленнаго, Богом возвеличеннаго и благоденствующаго Константинополя, отличному по добродетели и добрым качествам, наученному и утвержденному в силе слова, в познании и применении законов церкви, дабы он мог, как выше сказано, с пользою и согласно с церковною и каноническою практикой разрешать представляющиеся канонические вопросы и водить тамошний христоименитый народ на спасительныя пажити, довольствуясь сам собою и не нуждаясь ни в чьей посторонней помощи. Это мы предлагаем исполнять и будущим после нас патриархам, как дело прекрасное и весьма благоприятное для домостроительства церкви Божией" (Рус. ист. б-ка. VI. Прил. № 9. 1354).

Назначение русских митрополитов только из греческих клириков составляет, конечно, крайность греческих властолюбивых притязаний, но к благословению русских митрополитов Константинопольскими Патриархами сочувственно относились и в Русской земле. Митрополита Климента, возведенного в этот сан собором русских иерархов, но не получившего патриаршего благословения, не хотел признать новгородский епископ Нифонт, родом русский. Эта оппозиция самостоятельности русской церкви нашла себе сочувствие и у русского летописца. Вот как он описывает приведенный случай:

"Нифонт епископ бысть поборник всей Русской земли. Бысть бо ревнив по божественем. Его же Клим понуживаше служити с собою, он же ему тако молвяшеть: "неси приял благословения от святей Софье, и от святаго великаго сбора, и от патриарха, темже не могу с тобою служити ни вспоминати тебе в святей службе, но поминаю патриарха". Оному же мучащюся с ним и научающю нань Изяслава и своя поборники, не може ему успети ничтоже. Патриарх же приела к нему грамоты, блажа и и причитая к святым его. Он же боле крепляшется, послушивая грамот патриаршь" (Ипат. 1156).

Так же смотрели на Климента и некоторые князья. Даже родной брат Изяслава, доставившего митрополичью кафедру Клименту, получив в 1159 г. приглашение киевлян занять киевский стол, отвечал им так:

"А се вы являю: не хочю Клима у митропольи видити, зане не взял благословения от святыя Софья и от патриарха" (Ипат. 1159).

Не принял Климента и дядя Изяслава, Юрий Долгорукий, признавший в 1155 г. митрополита Константина, назначенного и поставленного в Греции.

Митрополит поставлял епископов и имел большое влияние на светские дела, а потому назначение этого высшего сановника церкви греками не могло не возбудить чувства неудовольствия у русских князей, проникнутых духом политической самостоятельности, и не вызывать в них стремления к эмансипации от греческой зависимости. Борьба в этом направлении началась уже при втором христианском князе, но развитие вопроса в русском смысле подвигалось вперед чрезвычайно медленно. Русской государственной власти потребовалось более четырех веков для полного освобождения от греческой зависимости. Проследить шаг за шагом процесс этой эмансипации составляет предмет церковной истории; мы ограничимся указанием только главнейших моментов. Второй христианский князь, Ярослав Владимирович, почувствовал уже потребность назначить митрополита по своему избранию. Он назначил на эту должность хорошо известного ему священника села Берестова, Иллариона, который в 1051 г. и был поставлен собором русских епископов. Вслед затем новый митрополит испросил себе и благословение патриарха. Так совершился первый, хотя и неполный акт самодержавия русской государственной власти в делах церкви. Великий князь Ярослав Владимирович действовал в этом случае не под влиянием византийских идей, а как самостоятельный государь, хорошо понимающий задачи внутреннего управления. Как ученику Византии, ему никак не следовало бы совершать того, что он совершил; наоборот, ему надо было бы обратиться к византийскому императору и Вселенскому Патриарху и просить их о назначении митрополита в Русскую землю. Но и Ярослав Мудрый совершил этот шаг не сразу, а под конец своего княжения, всего за три года до своей смерти. Илларион был вторым поставленным в его княжение митрополитом; первого же, Феопемпта, он получил из Греции. Этот шаг независимости был облегчен тем, что греки в течение целых трех лет по смерти Феопемпта не назначали в Русь митрополита. Положение преемников Ярослава было очень неблагоприятно для того, чтобы среди них могла возникнуть и осуществиться мысль о самостоятельности в церковных делах. Тем не менее в XII веке встречаем новую такую же попытку, но не столь удачную. Митрополит Климент, назначенный энергическим Изяславом, Великим князем Киевским, и по его воле рукоположенный собором русских иерархов, не получил благословения патриарха и не был признан преемниками Изяслава, Юрием и Ростиславом. В Константинополе назначили другого митрополита, Константина, который и предал проклятию Изяслава. Устраненный Климент нашел себе, однако, сторонника в лице Мстислава, сына Изяслава, который был в пользу Климента, и по смерти Юрия не хотел признать Константина, потому что он клял его отца. Но с ним не хотел согласиться Ростислав, новый киевский князь. Мстислав и Ростислав много спорили и долго не могли уладиться; наконец, решили на том, чтобы устранить и Климента, и Константина и просить о присылке нового митрополита из Константинополя (Ипат. 1159). Прислан был митрополит Феодор, скончавшийся в 1163 г. По его смерти, рассказывает летописец, Великий князь Ростислав хотел восстановить на митрополичьем престоле низложенного Климента и послал посла "к царю" с просьбой о благословении его. Но греки успели тем временем поставить нам нового митрополита, Ивана, который и был принят Ростиславом*.

______________________

* Макарий в своей "Истории русской церкви" допускает, что вел. князь Ростислав признал Ивана со следующей оговоркой: "В настоящий раз, — говорил будто бы он послам царя, — ради чести и любви царской, приму; но если вперед без нашего ведома и соизволения патриарх поставит на Русь митрополита, то не только не примем его, а поставим за неизменное правило избирать и ставить митрополита епископам русским, с повеления великаго князя" (III. 21). Это известие очень сомнительно, во-первых, потому, что оно несогласно с практикой самого Ростислава. В 1159 г. он готов был принять Константина, присланного из Константинополя; когда же племянник его, Мстислав, выставил кандидатом Климента, он согласился принять, кого пришлют из Греции. Во-вторых, слова эти находятся только у Татищева и отсутствуют в старых летописях. Татищев же в известиях, касающихся отношений светской власти к духовенству, не очень достоверен. В старых же летописях рассказ о приеме митрополита Ивана не дописан и имеется в этом месте пропуск (Ипат. 1163). Митрополит Макарий полагает, что слова Ростислава, приводимые Татищевым, и находились в этом пропуске. В этом тоже можно сомневаться. В пропуске должны были находиться не только слова Ростислава, но еще слова царских послов к Ростиславу и начало рассказа о столкновении черниговских князей, Святослава Всеволодовича и Олега Святославича. На все это в Ипат. лет. оставлен пропуск менее трех строк (полагаем, что издатели обозначили пропуск таким количеством строк, а не иным, не случайно, а желая указать на его величину). В трех же строках всего пропущенного рассказать нельзя. Впрочем, и сам автор не придает значения словам Ростислава. Он тут же говорит: "Право поставлять и присылать в Россию митрополитов осталось за Констант. Патриархом. Русский великий князь требовал, чтобы, по крайней мере, избрание митрополитов делалось не без его ведома и согласия. Не видно из древних летописей, было ли исполняемо и это требование".

______________________

Третья попытка на пути эмансипации княжеской власти от греческой зависимости относится к тому же XII веку и была произведена Андреем Боголюбским. Мы уже знаем, что он разошелся в мнениях со своим епископом, Нестором, и прогнал его. Не желая подчиниться киевскому митрополиту и понимая важность учреждения особой митрополии во Владимире, Андрей Боголюбский обратился в Грецию с просьбой о поставлении во Владимир не епископа, а митрополита и предлагал к посвящению в это звание любимца своего, Федора. И в том и другом ему было отказано; патриарх Лука Хрисоверг в известной уже нам грамоте рекомендовал Великому князю Владимирскому жить в послушании изгнанного им епископа Нестора. Впрочем, Андрей Боголюбский и сам не отрицал права Вселенского Патриарха поставлять митрополитов в Русскую землю, он просил только об утверждении в этом звании своего кандидата.

Татарское завоевание отодвинуло на задний план возникшее было стремление к церковной самостоятельности. Лишь с ослаблением его последствий и первыми успехами объединения Руси деятельность московских князей становится в этом отношении более энергической. Дмитрий Донской, совершивший первый шаг к образованию нераздельного Московского государства, распоряжается по своему усмотрению поставляемыми в Константинополе митрополитами, то прогоняет их, то принимает. В момент смерти митрополита Алексия Русская земля имела уже митрополита в лице серба Киприана, назначенного еще при жизни Алексия, с условием соединить всю Русь под своей властью по его смерти. Несмотря на это, Великий князь Дмитрий, по смерти Алексия, посылает в Грецию своего любимца Митяя, с просьбой поставить его в митрополиты и с бесчестием прогоняет Киприана, приехавшего было на свою митрополию.

Митяй дорогою умер; этим воспользовался архимандрит Пимен, принадлежавший к свите Митяя, и выхлопотал себе в Константинополе поставление в митрополиты. Новый митрополит не понравился великому князю, и он приказал заточить его, а на митрополию призвал только что прогнанного им Киприана. Несколько времени спустя он заменяет Ки-приана Пименом. Но и Пимен его не удовлетворил, и князь, при наличности двух митрополитов в Русской земле (Киприан удалился в Киев), послал в Грецию суздальского епископа Дионисия для поставления в митрополиты, что греки и сделали.

Флорентийская уния подорвала у нас доверие к православию греческой церкви, и после свержения митрополита Исидора, сторонника унии, русские митрополиты не посылаются более для поставления в Грецию, а поставляются на месте собором русских иерархов. Первым таким ставленником в XV веке был митрополит Иона. В своих грамотах пастве он нашел нужным объяснить, как вступил он на митрополию. Иона признает назначение и поставление митрополита в Константинополе как общее правило; но это было возможно, пока там в чистоте держалось православие; теперь же, после многих лет вдовства церкви, без большого святителя, без митрополита, от чего много лиха и истомы учинилось христианству, — он был поставлен Освященным собором владык, архимандритов, игуменов, со всем великим Божиим священством Русской земли, по божественным священным правилам. Но митрополиту этого поставления собором русских иерархов по божественным правилам кажется мало, а потому он обращает внимание своей паствы на то, что его поставили, "поминая прежнее на нас повеление святаго царя и благословение святаго вселенскаго патриарха". И здесь, значит, не обошлось без ссылки на верховное право византийского императора и Вселенского Патриарха. Действительно, по смерти митрополита Фотия, Иона был послан в Царьград для поставления в митрополиты, но опоздал своим прибытием, там успели уже поставить Исидора. Ионе выразили сожаление и обещали дать митрополию после Исидора. Это-то обещание Иона и разумеет под "прежним повелением и благословением"*. Несмотря на то, что митрополит Иона постарался наилучшим образом обставить свое вступление на митрополичью кафедру, ему все же не удалось убедить всех в правильности своего поставления. Пафнутий, известный настоятель Боровской обители, пользовавшийся большим уважением московских князей, не признал Иону митрополитом и не хотел ему подчиняться. Лишь удары жезлом из рук новопоставленного и продолжительное тюремное заключение привели блаженного Пафнутия к смирению, покаянию и покорению**. Так были живучи в нашем обществе идеи церковной зависимости от Греции. Самостоятельность или самодержавие русских князей в церковных делах не есть продукт византийских влияний, это плод освобождения от этих влияний. Преемники Ионы избирались и поставлялись на митрополию собором русских иерархов, без всякого участия в том Греции***. Так были поставлены три первых митрополита в княжение Ивана Васильевича: Феодосии, Филипп и Геронтий. При избрании двух последних, Зосимы и Симона, хотя также принимали участие соборы московских иерархов, но они действовали уже по прямому указанию князя. При Василии Ивановиче митрополиты исключительно назначаются волею великого князя, без всякого участия в этом Освященных соборов****. Этот факт имеет для нас особое значение по полной его гармонии с тем, что нам уже известно об этом великом князе. Он не любил многолюдных советов и решал все дела "сам третей у постели". Той же практики держался он и при решении важнейшего дела церкви. Соборы иерархов не созывались, великий князь назначал митрополита сам, поговорив с кем-либо из ближних доверенных людей. При царе Иване Васильевиче памятники снова говорят о созвании соборов для избрания митрополитов, но это, конечно, была только форма; соборы избирали, кого желал царь.

______________________

* АИ. I. №№ 43 и 47. 1448 — 1449.
** Макарий. История русской церкви. VI. 17.
*** Митрополит Макарий высказывает мнение, что после падения Царьграда, ввиду трудности сношений русской церкви с греческой, восточные патриархи особою грамотою предоставили русским митрополитам право получать рукоположение от собора русских иерархов. О. Николаевский в статье "Об учреждении патриаршества в России" приходит к мнению, что на существование такой грамоты нет прямых указаний. Это мнение разделяет и профессор Павлов ("Теория восточного папизма"). Полагаем, что оно имеет за себя более оснований, чем противоположное, и что Максим Грек был прав, заявив, что русские митрополиты стали ставиться в Русской земле "самочинно".
**** Там же. Гл. II.

______________________

Этой перемене в порядке назначения епископов придают иногда гораздо большее значение, чем она имела в действительности. Полагают, что назначением духовных властей великим князем было достигнуто полное их подчинение светской власти. Если государь сам может назначать сановников церкви, то, конечно, он будет избирать в это звание только угодных ему людей, на повиновение которых имеет основание рассчитывать. Это неоспоримо. Так поступали московские государи. Но расчет их не всегда оправдывался. Нельзя же было вперед предусмотреть все случаи, могущие возникнуть на практике, и вперед точно определить возможное к ним отношение новой духовной власти. Но какой бы прозорливостью ни отличались московские государи, они должны были знать, что лучшие люди, на которых и должен был падать их выбор, бывают одарены чувством чести и долга, которое воздерживает от низкой угодливости. Вот поэтому-то установившееся с конца XV века назначение митрополитов и епископов волею государя далеко не вполне подчинило их светской власти. Мы уже знаем, что именно в это время духовный Собор 1503 г. оказал энергическое сопротивление желанию великого князя наложить руку на церковные имущества, а председателем собора был митрополит Симон, поставленный по выбору великого князя. В это же время, по примеру Новгородской епархии, вошло в повсеместный обычай ежегодное анафематствование всех начальствующих, "обидящих святые Божие церкви и монастыри и отнимающих данные им села и винограды", а следовательно, и великих князей, если они не престанут от такового начинания. Есть повод думать, что митрополит Варлаам не подчинялся воле Василия Ивановича, а митрополит Герман воле Ивана Грозного. Столкновения Филиппа Колычева с Иваном Грозным хорошо известны. Митрополит Макарий и Стоглавый собор вовсе не находили нужным подчиниться воле этого государя в вопросе о церковных недвижимостях. Пассивное противодействие духовной власти светской во всех тех случаях, когда последняя поступала несогласно с божественными правилами, составляло обязанность епископов и митрополитов. Божественными же правилами на языке того времени называлось очень многое. Даже градские законы уподоблялись "пророческим и апостольским и св. отец писаниям". Эта обязанность вытекала из епископской присяги. Митрополит Макарий в известном уже нам ответном письме к Грозному, в котором он так решительно восстает против желания царя увеличить свою казну церковными имуществами, говорит:

"Егда рукополагахся, сиречь поставляхся в святительский сан, и тогда посреди священнаго собора, в святей, сборней и апостолстей церкви, и пред Богом, и пред всеми небесными силами, и пред всеми святыми, и пред тобою благочестивым царем, и пред всем синклитом, и пред всем народом кляхся: судбы и законы и оправдание наше храните, елика наша сила, и пред царя за правду не стыдитесь; аще и нужа будет ми от самаго царя, или от велмож его, что повелят ми говорити кроме божественных правил, не послушати ми их; но аще и смертью претят, то никакож не послушати их" (Павлов. Секуляризация. I. 110).

В Москве, как и в Византии, отношение духовной власти к светской не было определено законом, а потому и у нас перевес могла брать то та, то другая власть, смотря по личным качествам деятелей. И в XVI веке духовная власть не раз брала перевес над светской и на долгое время определяла направление нашего законодательства.

Установившийся в Москве к XVI веку порядок назначения на епископские кафедры и смещения с них по усмотрению великих князей нисколько не говорит, однако, об ослаблении силы религиозных идей в правительственной среде того времени. Василий Иванович и сын его, Иван Грозный, умерли в иноческом, а не царском чине. Иван Грозный, удалившись в Александровскую слободу, устроил там для себя и опричников некоторое подобие монастырской жизни. Триста избранных опричников назывались братиею, царь играл роль игумена. Братия носила поверх светского платья черные рясы. Царь сочинил для нее монашеский устав и подавал пример точного его исполнения. В четвертом часу утра он шел на колокольню и благовестил к заутрене; во время службы читал, пел и молился столь ревностно, что на лбу его оставались знаки от земных поклонов. Заутреня продолжалась до 6-7 часов. В 8 часов шли снова в церковь, к обедне. В 10 собирались на братскую трапезу, но царь не садился, а стоя читал вслух душеспасительные наставления. Пример этот произвел глубокое впечатление на слабую душу преемника Грозного, царя Федора Ивановича. Вот как современники описывают его день. Вставал он в 4 часа утра и ждал духовника в спальне, заставленной иконами, и днем и ночью освещаемой лампадами. Духовник каждое утро приходил со святою водой, крестом и иконой угодника Божия, празднуемого в тот день, благословить царя; государь кланялся ему до земли, молился вслух минут десять и более, затем шел к царице и вместе с нею к заутрене. В 9 часов царь снова шел в церковь к обедне; в 11 обедал, после обеда спал часа 3, а проснувшись, опять шел в церковь — к вечерне. Отходя ко сну, государь снова принимал духовника, молился с ним и ложился спать, приняв его благословение (Карамзин. IX. 51; X. 48). Это был монах на престоле. Можно ли после этого удивляться, что Никон, еще в бытность новгородским митрополитом, требовал от представителей светской власти ежедневного присутствия на всех церковных службах?

На царствование Федора Ивановича выпадает и учреждение в Москве высшего церковного сана, "превысочайшаго престола патриаршескаго", как выразился он сам пред Думою духовенства и бояр. Учреждение патриаршества придало новую силу и блеск высшему представителю духовной власти и создало новые опасности для власти светской. Уже в патриаршество третьего русского патриарха престол Московского государства занимал не один только всенародно избранный государь, царь и Великий князь Михаил Федорович, но и отец его, великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич. Время правления Михаила Федоровича с 1619 г. по 1634, в течение целых 15 лет, представляет явление чистейшего двоецарствия. Патриарх носит титул великого государя; правительственные дела докладываются и решаются не одним только светским государем, но и духовным. В разрядной книге за 1623 г. читаем:

"И государь царь и Великий князь Михайло Федорович всея Русии и отец его, государев, великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, выслушав князь Васильева челобитья Туренина, приказали думному дьяку, Томилу Луговскому, сыскати в Розряде челобитье князя Богдана Касаткина-Ростовскаго, как он бил челом на князя Василья Туренина, и грамоту, какова к нему, ко князю Богдану, послана, что ему ко князю Василью Туренину в сход идти не велено, и сказать про то боярам, чтоб бояре о том поговорили, а что приговорят, и о том велел государь и отец его, государев, великий государь, святейший патриарх, доложить себя".

В памяти из Челобитного приказа в Земский, от 3 февраля 1628 г., написано:

"В нынешнем во 136 году, генваря в 31 день, государя царя и Великаго князя Михаила Федоровича вся Русии и отца его, государева, великаго государя, Святейшаго Патриарха Филарета Никитича Московскаго и всея Русии, окольничей князь Григорий Константинович Волконский да дьяк, Иван Деднов, да Иван Переносов, по статейному списку докладывали, и государь царь и Великий князь Михайло Федорович всея Русии и отец его, государев, великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, того статейнаго списка слушали..." (АИ. III. № 92. XII).

Государи вместе дела слушают и вместе приговаривают и дают указы.

В книге разрядной за 1620 г. читаем:

"И приговорил государь царь и Великий князь Михайло Федорович всея Русии и отец его, государев, великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, с бояры..."

В 1623 г. бояре, выслушав доклад по местническому спору,

"...велели о том доложити государя и отца его, государева, великаго государя, Святейшаго Патриарха Филарета Никитича Московскаго и всея Русии, как о том они, государи укажут" (Кн. разряд.).

Или в указе о поместьях и вотчинах читаем:

"Во 136 году, декабря в 3 день, государь, царь и Великий князь Михаил Федорович всея Русии и отец его, государев, великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, советовав о том в Крестовой палате, указали... и те вотчины указали имати на себя, государей, в поместные земли, и указали тот свой, государев, указ в поместном приказе записати..." (Владимирский-Буданов. Хрестоматия. III. C.226).

Иностранных послов принимают оба государя вместе. В дворцовых разрядах на 1621 г. написано:

"Того же месяца сентября, в 18-й день, государь царь и Великий князь Михайло Федорович всея Русии и великий государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, велели послу турскому быть у себя".

Ввиду такого постоянно обнаруживаемого в правительственной практике двоевластия и подданные свои челобитья подают на имя не светского только государя, но и его духовного соправителя. В 1622 г. сотские горных сотен подали челобитную, в которой написано:

"Царю государю и Великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии и великому государю, Святейшему Патриарху Филарету Никитичу Московскому и всея Русии, бьют челом сироты твои, государевы..." (АИ. III. № 92. IV).

Признанное правительством двоевластие, как явление новое, не могло не вызывать иногда сомнений и колебаний среди подданных. Некоторое колебание слышится и в последнем приведенном челобитье. Сотские обращаются к обоим государям, но называют себя сиротами только одного, а не двух, и, конечно, согласно старине, они считают себя сиротами светского государя, а не духовного. Не думал о полном равенстве духовного государя светскому и князь Юрий Сицкий. В 1621 г. он был послан государем потчевать турецкого посла, а князь Петр Репнин получил такой же приказ от патриарха. Князь Сицкий полагал, что царь больше патриарха, и стал похваляться перед Репниным, утверждая, что он выше его честью, так как получил приказ от царя, а Репнин — от патриарха. Это оскорбило Репнина, он обратился к царю с челобитьем на Сицкого и получил такой ответ:

"И государь велел князь Петру сказать, что бьет челом он, князь Петр, незнаючи, и в место то он ставит не делом, что каков он, государь, таков и отец его, государев, великий государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии, и их государское величество не раздельно..." (Дворц. разр.).

Итак, по указу самого царя у нас в начале XVII века было два государя и их власть была нераздельна. Как это случилось? Какими причинами порождено было это оригинальное явление? Явление это многопричинное. Ближайшая причина заключалась в том, что патриарх был отцом государя. Но это не единственная и далеко не главная причина. Очень сомнительно, чтобы Филарету Никитичу удалось занять место на престоле рядом со своим сыном, если бы он не был патриархом, а оставался в сане боярина. Всенародно избран был государем не он, а его сын, и возвышение отца могло породить смуты. Он, во всяком случае, имел бы большое влияние на дела, но обнаруживал бы его келейно, а не в качестве великого государя. Если ж он воссел на царский престол рядом с государем, то, конечно, потому, что был патриархом. Возвышение же патриарха до высоты престола было подготовлено всей предшествующей историей духовенства в России. Двоецарствие начала XVII века есть только дальнейшее следствие того положения, какое принадлежало у нас духовенству с самого момента принятия православной веры. А с другой стороны, это двоецарствие, продолжавшееся целых 15 лет, не могло пройти бесследно и должно было сказаться и в нашей последующей истории. И не только сказаться, но могло причинить и большие затруднения светской власти. Если никаких затруднений не возникло из двоевластия Михаила и Филарета, — это объясняется тем, что Михаил был послушным сыном своего отца, и никакие придворные интриги не могли породить между ними распри. При иных обстоятельствах дело легко могло дойти до враждебных столкновений и открытой борьбы, примеры чего дает и древняя наша история, когда представители церкви не достигали еще той высоты, на какой очутился третий Патриарх Московский и всея Русии.

Следующий за Филаретом патриарх, блаженный Иосаф, отличался смирением, кротостью и благочестием; в дела государственные не вмешивался и титула великого государя не носил. Его преемник, Иосиф, даже управление церковными делами предоставил патриаршим дьякам и московским протопопам.

Несмотря на крайнюю правительственную слабость и далеко не безупречную жизнь этого патриарха, он, тем не менее, производил подавляющее впечатление на благочестивую душу царя. Вот в каком состоянии находился государь в момент смерти патриарха Иосифа. В письме к Никону он говорит:

"Да буди тебе, великому святителю, ведомо, за грехи всего православнаго христианства, но и паче за мои окаянные грехи, Содетель и Творец и Бог наш изволил взять от здешняго прелестнаго и лицемернаго совета отца нашего и пастыря, великаго господина кира Иосифа, Патриарха Московскаго и всея Русии, изволил его вселити в недра Авраама и Исаака и Иакова, и тебе б, отцу нашему, было ведомо. А мати наша, соборная и апостольская церковь вдовствует зело слезно и вельми сетует по женихе своем; и как в нее войтить и посмотреть, и она, мати наша, как есть пустынная голубица пребывает, не имеющи подружия: так же и она не имея жениха своего печалует. И все переменилось, не только в церквах, но и во всем государстве. Духовным делам зело разсуждения нет и худо без пастыря детям жить".

И в другом месте:

"Как начали у меня (в великий четверг) вместо херувимской первый стих "Вечере твоей тайне" петь... и пропели первый стих, и прибежал келарь спасский и сказал мне:

"Патриарха де государя не стало!" а в ту пору ударил царь-колокол трикраты, и на нас такой страх и ужас нашел, едва петь стали, и то со слезами и в соборе у певчих и властей всех со страха и ужаса ноги подломились, потому что, кто преставился? Да к каким дням великим, кого мы, грешные, отбыли? Яко овцы без пастуха не ведают, где деться, так и мы ныне, грешные, не ведаем, где главы преклонить, потому что прежняго отца и пастыря лишились, а новаго мы не имеем... А погребли в одиннадцатом часу... и мы, владыко святой, надселися плачучи..."

А далее, приведя дошедший до него слух о том, что покойный высказал в последнее время опасение, как бы его не уволили с кафедры, государь продолжает:

"А у меня и отца моего духовнаго, Содетель наш Творец видит, ей, ни на уме того не было, и помыслить страшно на такое дело..." (АЭ. IV. № 57).

При таком настроении государя стоило только появиться на патриаршем престоле человеку сильному, властному и гордому, и положению царя Алексея могла угрожать величайшая опасность. Человек этот не замедлил.

Еще в 1646 г. царь обратил внимание на Никона, тогда игумена Кожеезерской обители, назначил его архимандритом Новоспасского монастыря и еженедельно принимал во дворце для духовной беседы.

Чрез два года Никон был возведен в сан митрополита Новгородского. В это время царь был совершенно уже покорен строгою и подвижническою жизнью Никона. Вот как начинает он одно из своих к нему писем:

"Избранному и крепкостоятельному пастырю и наставнику душ и телес наших, милостивому, кроткому, благосердому, беззлобивому, наипаче же любовнику и наперснику Христову и рачителю словесных овец. О крепкий воин и страдалче Царя Небеснаго, о возлюбленный мой любимец и содружебник, святый владыко! Моли за меня грешнаго, да не покроет меня глубина грехов моих, твоих ради молитв святых! И надеясь на твое пренепорочное и беззлобивое и святое житие, пишу сице светло сияющему в архиереях, яко солнцу светящему по всей вселенной, тако и тебе сияющу по всему нашему государству благими нравы и делы добрыми, великому господину и богомольцу нашему, преосвященному и пресветлому митрополиту Никону Новогородскому и Великолуцкому, особенному нашему другу душевному и телесному" (АЭ. IV. № 57).

Такова была почва, на которой возник новый случай двоевластия. Никон был проникнут самыми высокими воззрениями на значение духовной власти и еще до вступления своего на патриарший престол вознамерился дать урок царю. Известны отношения митрополита Филиппа к Ивану Грозному. Он не хотел вступать на митрополичью кафедру при существовании опричнины. Русские иерархи, надеясь на благотворное влияние Филиппа, уговорили его принять сан безусловно. Блаженный Филипп принял и до конца исполнил свой долг, осуждая порядки опричнины и поучая царя на доброе. Ивану Грозному не нравилось это вмешательство митрополита в дела управления, он задумал низложить его и совершил низложение с соблюдением внешних форм правосудия. Собраны были пункты обвинения, созван собор иереев, суду которых и предан был святитель, обвинявшийся, между прочим, и в волшебстве. Собор нашел его виновным и приговорил к низложению. Митрополит был сослан в Отрочь монастырь, где его задушил любимец царский, Малюта Скуратов, присланный царем для испрошения ему благословения на путь. Все пружины этого вопиющего дела были в руках царя, но действовал не он, а собор и Малюта Скуратов. Малюта мог и не иметь царского повеления задушить святителя; он мог сделать это из угодливости. Несмотря на деятельное участие духовного собора в низложении Филиппа, Никон считал виноватым в этом деле одного царя и убедил Алексея Михайловича в необходимости принести торжественное покаяние перед покойным, испросить у него прощение за своего предка и перенести мощи его в Москву. С этою целью было написано покаянное послание святителю и отправлено торжественное посольство в Соловки, с митрополитом Никоном и боярином князем Хованским во главе, для перенесения его мощей в Москву. В послании, содержащем в себе покаяние светской власти перед духовной и мольбу ее о прощении, читаем:

"Молю тя и приидти тебе желаю семо, еже разрешити согрешение прадеда нашего, царя и Великаго князя Иоанна, нанесенное на тя нерассудно, завистию и неудержанием ярости, и еже на него твое негодование аки общники и нас творит злобы его... Аще и неповинен есмь досаждения твоего, но гроб прадедний присно убеждает мя и в жалость приводит... яко от того изгнания и до днесь лишаешися твоея святительския паствы царствующаго града. И сего ради преклоняю сан свой царский за онаго, иже ви тя согрешившаго, да оставиши ему согрешение его своим к нам пришествием, да подаси тому прощение, да от сего и поношение на него о твоем изгнании упразднится... Сего ради тя молю о сем, о священная главо и честь моего царства! Твоим преклоняю честным мощем и повинную к твоему молению всю мою власть, да пришед простиши, иже тя оскорби по напраснству; раскаяся бо о содеянном и он тогда, и за того покаяние к тебе и нашего ради прощения, прииди к нам, святый владыко! Исправи бо ся тобою и евангельский глагол, за него же ты пострада, за еже всяко царство, раздельшееся на ся, не станет... и несть уже днесь в твоей пастве ни котораго разделения... прииди к нам с миром..." (Рум. собр. III. № 147).

Тут все есть, что нужно было будущему патриарху: преклонение светской власти перед духовной, раскаяние в низложении духовного сановника и восстановление его в сане, сознание вреда, проистекающего от разделения царства, и указание на то, что теперь царство едино, единство же царства выражается в общем желании подчиняться воле духовной главы: царь преклоняет пред нею всю свою власть, и в пастве святителя нет более разделения.

Свое желание господствовать над светскою властью Никон заявил с совершенною ясностью и в момент поставленти своего в патриархи. По смерти Иосифа был созван собор святителей для избрания нового патриарха. Избран был любимец царя, новгородский митрополит Никон. Согласно составленному на этот раз чину избрания казанский митрополит Корнилий предложил государю идти в соборную церковь Пресвятой Богородицы и св. чудотворцев московских помолиться, чтобы Господь Бог "то великое дело совершил". По окончании молебствия царь, посоветовавшись со всем собором, послал по новоизбранного патриарха митрополита Сарского, архиепископа Рязанского да с ними боярина Бутурлина, окольничего князя Ромодановского и думного дьяка Волошенинова. По "чину" предполагалось, что новоизбранный придет, скажет государю речь и примет поздравления. На деле же произошло нечто совершенно неожиданное и чрезвычайное. Никон не пришел. Послали во второй, в третий раз, послали и еще много раз. Никон не слушался царского и соборного веления и не шел. Царь, наконец, послал архиереев и знатнейших своих бояр с приказанием взять Никона и привести в собор против его воли. Никона привели. И начал царь со всем своим синклитом, духовенством и народом умолять его принять избрание. Никон отказался, называя себя смиренным, неразумным и не могущим пасти словесных овец стада Христова. Тогда царь и за ним все присутствовавшие пали на колени и со слезами молили Никона принять патриаршество. Видя царя, весь Освященный собор и народ повергнутым на землю, Никон сказал:

"Вы знаете, что мы от начала приняли св. Евангелие, вещания св. апостолов, правила св. отец и царские законы из православной Греции и потому называемся христианами, но на деле не исполняем ни заповедей евангельских, ни правил св. апостолов и св. отцев, ни законов благочестивых царей греческих. Если вам угодно, чтобы я был у вас патриархом, дайте мне слово и произнесите обет в этой соборной церкви пред Господом и Спасителем нашим и его Пречистою Матерью, ангелами и всеми святыми, что будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила св. апостолов и св. отцев и законы благочестивых царей. Если обещаетесь слушаться и меня, как вашего главнаго архипастыря и отца, во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, тогда я, по вашему желанию и прошению, не стану более отрекаться от великаго архиерейства" (Макарий. История. XII. 6).

Царь, все бояре и Освященный собор произнесли обет исполнять все, что требовал Никон. Вот при каких условиях вступил новый патриарх на патриаршество. Что же произошло 22 июля 1652 г. в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, при поставлении Никона в патриархи? 22 июля 1652 г. произошло ограничение царской власти. Царь всенародно обещался исполнять не только догматы церкви, но и все правила, относящиеся до церкви, хотя бы они входили в состав светского законодательства византийских императоров. Что касается толкования этих правил, царь дал обещание слушать, что возвестит о них патриарх. Это обещание, в силу которого царь обязывался не изменять церковного законодательства византийских императоров и подчиняться тому толкованию церковных правил, какое будет им давать патриарх, было скреплено всенародной его клятвой. Никон хорошо понимал, чего хотел, и высказал свои желания всенародно и с совершенной ясностью. Будучи новгородским митрополитом, он успел уже убедиться, что представители светской власти не очень-то были склонны повиноваться его требованиям; это сопротивление надо было сломить, и цель эта была достигнута публичным подчинением самого царя патриаршим распоряжениям. Цели русского патриарха Никона весьма совпадают с целями вселенского патриарха Фотия, предполагаемого автора известных нам статей Эпанагоги о патриаршей власти. Несмотря на всю разницу времени и условий быта, высшие представители церковной власти везде преследуют одни и те же цели. Они и не могут не преследовать целей господства, если церковь их признана господствующей и они имеют свободу действия.

В первое время притязания патриарха не встретили никакой оппозиции в светском правительстве. В сцене, разыгранной Никоном при поставлении, царь не усмотрел нарушения своих прерогатив. Совершенно наоборот, он пошел навстречу желаниям честолюбивого иерарха: Никон стал принимать широкое участие в делах светского управления и, по примеру патриарха Филарета, именоваться великим государем. Сам царь назвал его так 23 октября 1653 г., всенародно, в Успенском соборе, объявляя свой, государев, указ:

"Мы, великий государь царь и Великий князь Алексей Михайлович всея Русии, положа упование на всемогущаго Бога и на Его Матерь, Пресвятую Богородицу, и на московских чудотворцев, Петра, Алексея, Иону и Филиппа, и всех святых, и советовав со отцем своим и богомолцом, великим государем, Святейшим Никоном, Патриархом Московским и всея Русии, и со всем Освященным собором, и с вами, бояры, и околничими, и думными людми, приговорить изволили мы итти против недруга своего, полскаго и литовскаго короля" (Дворц. разр.).

С этого времени титул этот вошел во всеобщее употребление. Так называют патриарха владыки, бояре и все частные люди, так называет себя он сам, с этим титулом печатается его имя и в церковных книгах (Макарий. XII. 230).

В конце мая 1654 г. в Москву приехали послы из Киева ходатайствовать об утверждении прежних прав этого города и даровании новых льгот. Бояре рассматривали их просьбы и постановляли по ним приговоры, а утверждал их, за отсутствием государя, патриарх. Под некоторыми из статей помечено: "Великий государь, святейший патриарх, указал быть по боярскому приговору", под другими: "Святейший Патриарх указал и бояре приговорили быть по королевскому привилею"; под третьими: "Великий государь, Святейший Патриарх, указал о лготе на 10 лет" и пр. (Макарий. XII. 232).

Патриарх дает воеводам указы, именуя себя великим государем. Приведем один пример.

"От великаго государя Святейшаго Никона, Патриарха Московского и всея Великия и Малыя Русии, на Бело-озеро, воеводе Василью Офонасьевичу Замыцкому. Бил нам челом, с Белаозера, Рождества Пречистыя Богородицы Ферапонтова монастыря игумен Афонасей... а в челобитной их написано: в прошлом де во 162 году, по государеву цареву... и по нашему указу... был у них и т.д. (изложение челобитной о поставке запасов хлебных для войска)... И нам бы их пожаловать, не велеть другой половины запасу в Смоленск возить. И мы, великий государь Святейший Никон, Патриарх Московский и всея Великия и Малыя России, слушав сего челобитья, указали ныне им по зимнему пути половину хлеба поставить" и т.д. (1655. Доп. к АИ. IV. № 1).

Новый соправитель русского царя внимательно изучал памятники византийского законодательства и извлекал из них все, что могло служить в пользу его властолюбивых притязаний. Мы уже знаем, что в новелле VI Юстиниана говорится о священстве и царстве как о двух Божиих дарах, имеющих общее происхождение свыше. Никон воспользовался этой мыслью и с большой смелостью развил ее в предисловии к Служебнику, изданному с его благословения в августе 1655 г. Там говорится:

"Бог даровал России два великие дара, благочестиваго и христолюбиваго, великаго государя, царя Алексея Михайловича, и великаго государя, Святейшаго Никона Патриарха; оба эти великие государи предстательствоваста на московском соборе 1654 года; богоизбранная сия и богомудрая двоица, по окончании собора, повелеша собрать в Москву древния св. книги; богоизбранная сия сугубица послала свои грамоты к цареградскому патриарху Паисию; по получении ответа от Паисия благочестивая сия и богомудрая двоица созвала новый собор в Москве" и т.д.

В заключении читаем:

"Должно убо всем, повсюду обитающим православным народом восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабдение людем своим сию премудрую двоицу, великаго государя, царя Алексея Михайловича, и великаго государя, Святейшаго Никона Патриарха, иже... праведно и подобно преданные им грады украшают, к сим суд праведен... храняще, всем всюду сущим под ними тоеже творити повелеша... Тем же благословен Бог, в Троице святей славимый, таковых великих государей в начальство людей своих избравый! Да даст же им, государем, по пророку, желание сердец их... яко да под единем их государским повелением вси, повсюду православнии народи живуще, утешительными песньми славити имут воздвигшаго их истиннаго Бога нашего"*.

______________________

* У Макария. XII. 235. Мысль об одинаково божественном происхождении обеих властей есть достояние самой глубокой нашей древности. Эту мысль высказывают и князья. Летописец рассказывает, что по поставлении митрополита Симона и по окончании божественной службы великий князь, обращаясь к нему, сказал:

"Всемогущая и животворящая Святая Троица, дарующая нам всея Руси государство, подает тебе сей святый великий престол архиерейства, митрополию всея Руси, руковзложением и освящением святых отец архиепископов и епископов Рускаго царства. И жезл пастырьства, отче, всприими, и на седалище старейшиньства во имя Господа Иисуса Христа и пречистыя Его Матери взыди, и моли Бога и пречистую Его Матерь о нас и о наших детех и о всем православии, и подасть ти Господь Бог здравие и долголетство в век века" (Соф. I лет. 1496).

Эта приветственная речь царя новопоставленному митрополиту введена и в составленный при Иване Грозном чин поставления митрополита (АЭ. I. № 264. 1564). В чине прибавлено: "И изговоря реч, даст святителю посох в десную руку; и царевичи, и архиепископы, и епископы, и все бояре митрополиту многолетствуют..." Итак, это поздравление царя и всех присутствующих новопоставленному митрополиту.

Совершенно иначе взглянул на этот обряд г-н Дьяконов. Он полагает, что в церемонии, описанной в Софийской летописи, Иван Васильевич хотел выразить мысль, "что Св. Троица дарует власть представителю церкви чрез посредство власти государственной" (118). Это очень сомнительно. Царь говорил приветствие уже поставленному митрополиту, и поставленному "руковозложением и освящением святых отец архиепископов и епископов Русскаго царства", о чем он сам упоминает в своей речи. Но эти слова г-н Дьяконов, к сожалению, выпустил в своей выписке, а потому и смешал поставление с поздравлением. Что с конца XV века великие князья назначают митрополитов по своей воле, это вне всякого сомнения; но чтобы чрез их посредство действовала Св. Троица, этого, полагаем, они никогда не думали.

______________________

Это торжественный гимн двоевластию, сочиненный представителем церковной иерархии, одержавшим, наконец, решительную победу над властью светской.

Посмотрим теперь, как относился ограниченный в своих правах царь к патриарху. Любопытную картину этих отношений дает архидиакон Алеппский Павел, проживавший в Москве с начала февраля 1655 г. до конца мая следующего года.

"Любовь царя и царицы к Никону, — пишет архимандрит, — превышает всякое описание. При личном свидании с патриархом царь всегда испрашивает у него благословение и целует у него руку, а Никон в то же время целует царя в голову".

В частности, Павел описывает несколько случаев, в которых выразилось особое благоволение царя к патриарху. Так:

"В 1655 году... Никон праздновал новоселье в своих великолепных палатах, которыя соорудил сам. Все архиереи, начиная с антиохийскаго патриарха Макария, а за ними настоятели монастырей приветствовали Никона и подносили подарки... За ними белое духовенство, купечество, государственные сановники и другие лица. Наконец, явился со своими приветствиями царь. Сначала он поклонился Никону и поднес ему от себя лично три хлеба с солью и три сорока дорогих соболей, потом столько же хлебов и соболей от своего сына и царицы, столько же от своих сестер, столько же от дочерей, всего двенадцать хлебов с солью и двенадцать сороков соболей. И все эти дары, одни за другими, царь подносил сам своими руками. Никон стоял в переднем углу своей обширной залы, и царь спешно ходил чрез всю эту залу к дверям ея, брал там по частям подарки, которые держали стольники, и носил пред лицо Никона, а стольникам только повторял, чтобы подавали скорее. Поднося каждый дар, он кланялся патриарху и говорил: "Сын ваш, Алексей, кланяется вашему святейшеству и подносит вам..." От долгаго хождения взад и вперед и ношения не малых тяжестей царь очень устал. Все присутствовавшие, особенно пришельцы из Сирии, были поражены таким изумительным смирением и услужливостью царя пред патриархом... Февраля 1-го возвратился в Москву из Иверскаго монастыря патриарх Никон. Для встречи его царь выезжал еще накануне вечером за двадцать верст от столицы" (У Макария. XII. 236).

И в древности епископы были отцами князей, учили их и наказывали, но едва ли отношения их доходили когда-либо до такого порабощения светской власти духовной, как при царе Алексее.

Неудивительно, что Никон нашел себе противников. Этим противникам удалось, наконец, открыть глаза царю. У царя возникло охлаждение к патриарху, которое скоро привело к открытой розни двух властей. Эта рознь имеет для нас значение в том отношении, что она дала повод Патриарху всея Руси высказать и такие свои мысли, обнаруживать которые до разрыва с царем ему не было надобности. Эти мысли проливают яркий свет на занимающий нас вопрос о взаимных отношениях духовной власти к светской.

10 июля 1658 г. Никон оставил патриарший престол и удалился в Воскресенский монастырь. Надо полагать, что он ожидал повторения истории Ивана III с митрополитом Терентием. Но Алексей Михайлович в Воскресенский монастырь не поехал и у патриарха прощения не просил. Наоборот, по истечении года и 7 месяцев с отъезда Никона в Москве созван был Освященный собор, которому царь и предложил на решение вопрос, как надо поступить ввиду оставления Никоном патриаршего престола? Собор отвечал, что по церковным правилам в данном случае надо поставить нового патриарха. Царь это постановление собора не спешил, однако, приводить в исполнение. Ко времени, последовавшему за Собором 1660 г., и относятся заявления Никона, которые мы имеем в виду привести.

Ближайший повод к ним был дан спорным поземельным делом Воскресенского монастыря с окольничим Романом Бабарыкиным и вопросами боярина Стрешнева о действиях Никона, на которые газским митрополитом, Паисием Лигаридом, были составлены ответы. В опровержение этих вопросов и ответов Никон написал обширное "Возражение", в котором и изложил свои мысли.

Никон утверждает, что священство гораздо выше царства, потому что от священства на царство помазуются, а не от царей приемлется начальство священства.

"Архиерейская власть — духовная, — говорится по поводу 24-го вопроса, — а власть царя — мирская и ей подлежат вещи временныя. Царь обязан произнесть исповедание веры пред архиереем, а последний, выслушав исповедание, должен разсудить, право ли верует царь или достоин клятвы... Господь Бог, когда сотворил землю, повелел двум светилам светить ей, солнцу и месяцу, и чрез них показал нам власть архиерейскую и царскую, солнцем — власть архиерейскую, месяцем — царскую. Солнце светит днем, как архиерей — душам. А меньшее светило, месяц, заимствующий свет от солнца, светит ночью, т.е. для тела: так и царь приемлет помазание и венчание от архиерея, по принятии которых становится уже совершенным светилом и имеет святейшую силу и власть... Царский меч должен быть готов на врагов веры православной, когда потребует того архиерейство и все духовенство..."

Отсюда, царь не может собирать соборы без патриарха. Собор 1660 г. Никон называет "сонмищем иудейским" и даже "бесовским".

Далее, церковный чин не подлежит суду царя и мирских властей. Составители Уложения, учредившие Монастырский приказ, с величайшим ожесточением порицаются Никоном. Они "беззаконники, враги Божий и всякой истины, богоборцы, отступники от Христа". "Князь Никита Иванович Одоевский — человек прегордый, страха Божия в сердце не имеет, правил апостольских и отеческих никогда не читает и не разумеет, и враг всякой истины; а товарищи его — люди простые, божественнаго писания не ведующие; дьяки же — это заведомые враги Божие и дневные разбойники". Церковные люди судятся в духовном суде; патриарха же не могут судить даже все епископы. "Человеку можно жить без руки, без ноги, но без головы не возможно; потому не могут члены тела отсечь свою голову и остаться живыми и действующими". "Патриарха судит вся вселенная", — утверждал Никон позднее на суде. Наконец, церковное имущество должно остаться неприкосновенным. "Патриарх не имеет своих вотчин; его вотчины и крестьяне — Божие наследие. Цари, князья и другие боголюбцы жертвуют свои имения Господу Богу и святым Его к церквам в вечный поминок, а не патриарху, не владыкам, не монастырям".

______________________

* Сведения о деле Никона берем из "Истории русской церкви" Макария. Т. XII. С. 360, 365, 371, 396, 399, 417, 418, 421, 425, 427, 429, 478, 705-709, 717, 724, 734, 745, 754-758.

______________________

Некоторые из этих мыслей с особой резкостью выражены в письме к царю по поводу дела Р. Бабарыкина. Архимандрит и настоятель Воскресенского монастыря били челом государю о сыске. По челобитью их на место были присланы сыщики. Это обстоятельство и дало повод Никону написать царю письмо, в котором, между прочим, он говорит:

"Откуда ты принял такое дерзновение, сыскивать о нас и судить нас? Какие тебе законы Божие велят обладать нами, рабами Божиими? Не довольно ли тебе судить в правду людей царствия мира сего, о чем ты мало заботишься? В наказе написано твое повеление: взять крестьян Воскресенскаго монастыря. По каким это уставам? Надеюсь, если и поищешь, то не найдешь здесь ничего, кроме беззакония и насилия. Послушай, Господа ради, что было древле за такую дерзость над Фараоном в Египте, над содомлянами, над царями: Ахавом, Новуходоносором и другими?.. Не довольно ли того, что я бежал и оставил все, — еще ли угодно твоему благородию, чтобы я бежал, отрясая прах ног своих ко свидетельству в день судный? Уже не зовусь великим государем, и какое тебе прекословие творю? Всем архиерейским обладает рука твоя, судом и достоянием. Страшно молвить, но терпеть невозможно: мы слышим, что по твоему указу и владык посвящают, и архимандритов, и игуменов, и попов поставляют, и в ставленных грамотах пишут тебя равночест-ным Св. Духу так: "По благодати Св. Духа и по указу вели-каго государя". Недостаточно Св. Духа, чтобы поставить без твоего указа! Но кто на Духа Св. хулит, не получит прощения ни в сей век, ни в будущий... К тому же, повсюду, по св. митрополиям, и епископиям, и монастырям, без всякаго совета и благословения, берешь насилием нещадно вещи движимые и недвижимыя, и все законы св. отцев и благочестивых царей и князей, греческих и русских, ты обратил в ничто"...

Патриарх в действиях царя видит не просто неправильность или превышение власти, но хулу на Св. Духа и готов перейти к обвинению в ереси; на конце языка его — отлучение царя от церкви, но он не желает произнести его сам, а уверен, что это сделают восточные патриархи. Та же мысль слышится и в "Возражениях". В 26-м, указав на то, что царь отбирает церковные имущества, Никон говорит: "Царь недостоин входить и в церковь и должен всю жизнь свою каяться..."

Язык Никона отличается крайней резкостью и необузданностью, но высказываемые им мысли мы давно слышали. О преимуществах священства перед царством говорили еще митрополиты Петр, Фотий, Даниил, Макарий; преимущества же иноческого чина перед мирским признавались самими великими князьями и даже царем Иваном Грозным. Право епископов отлучать князей от церкви практиковалось у нас с XII века. Неприкосновенность церковных имуществ подверглась было сомнению в начале XVI века, но она нашла себе сильных защитников среди церковных иерархов, которым и удалось одержать победу над своими противниками. Никон не есть случайное явление, это зрелый плод всей нашей древности. Царствование Федора Ивановича, этого монаха на престоле, составляет последнюю ступень к патриаршему престолу Никона.

Как же разрешилось столкновение двух великих государей всея Руси, этой "богоизбранной и богомудрой двоицы и сугубицы"? Разрешение столкновения на первый взгляд может представляться довольно простым. Никон уехал в Воскресенский монастырь, оставив патриаршество. Если патриарх действительно отказался от патриаршества, надо поставить нового. В этом смысле высказался и собор, созванный царем в 1660 г. Но члены собора разошлись по вопросу о том, что же делать с Никоном: перестав быть патриархом, остается он епископом или нет? Некоторые высказали мнение, что остается; другие даже утверждали, что отрекшийся от кафедры может быть снова на нее возведен, если окажется того достойным. Обсуждение этого вопроса вызвало заявление и новых мнений по первому, т.е. о последствиях отъезда Никона в Воскресенский монастырь. Ученый архимандрит полоцкого Богоявленского монастыря Игнатий сказал:

"Детям отца и словесным овцам верховнаго пастыря судить не подобает, и собору русскаго духовенства не иначе возможно разсудить и разрешить правильно дело своего бывшаго патриарха Никона, как только по согласию с большим собором великой церкви константинопольской и со вселенским патриархом".

Вопрос, таким образом, осложнялся, и царь не решился утвердить состоявшееся уже определение собора. Грозная фигура Никона внушала страх и по отъезде в Воскресенский монастырь: боялись, что Никон будет патриаршествовать и по поставлении нового патриарха и еще более смутит церковь.

Как же покончить с Никоном и успокоить церковь? Царская власть не нашла другого средства, как снова обратиться к суду Греции, с которой все расчеты давно уже были покончены. Этот выход из затруднения внушал и грек, бывший тогда в Москве, газский митрополит Паисий Лигарид, успевший приобрести большое доверие царя Алексея. По его совету царь решил собрать собор для обсуждения всяких церковных "вин", которые учинились на Москве при бытии патриарха Никона и доныне действуют, и пригласить на этот собор восточных патриархов и всех русских архиереев.

По первому приглашению восточные патриархи не нашли возможным прибыть в Москву, а решили отвечать царю письменно. Но, не выслушав Никона, они не могли произнести никакого мнения по его делу, а потому в их грамоте речь идет не о Никоне, а вообще об отношениях патриарха к царю. Мнение восточных патриархов XVII века ничего не имеет общего с тем, что высказывали по этому же вопросу их предшественники XV века и более отдаленной древности. О послушании русского государя патриарху нет больше речи. Совершенно наоборот, в монархии признается одно верховное лицо, царь; он имеет право наказывать всех сопротивляющихся ему подданных, хотя бы кто из них занимал и самое высшее место в церкви. "Если патриарх дерзнет сопротивляться царю или изменять древние уставы, то да будет лишен своего достоинства". Но Нектарий Иерусалимский, подписавший это мнение вместе с другими митрополитами, нашел нужным послать царю грамоту от себя лично, в которой он передает содержание коллективной грамоты и историю ее составления, а в заключение советует царю покончить дело мирным путем и пригласить Никона возвратиться на патриарший престол.

"Помыслив о сем, — говорит иерусалимский патриарх, — миролюбивейший государь, последуй кротости Давида, восприими ревность по вере православной и постарайся со тщанием вновь возвести законнаго патриарха вашего на престол его... Если Никон говорит, что он отрекался не от престола, но от непокорных, то, очевидно, он обличает непокорность народа: покажите же к нему должное повиновение, как к строителю благодати... Он не подал письменнаго отречения своему собору, и ваше величество, ровно как и весь народ, не принимали этого отречения..."

Таким образом, идея повиновения светской власти духовной продолжает жить среди восточных патриархов и под игом турецкого рабства!

Блаженный Нектарий считает Никона законным патриархом и допускает мысль, что он мог отказаться от непокорных сынов, а не от патриаршества. Было о чем задуматься и в Москве.

Положение царя Алексея и по получении свитка четырех греческих патриархов оставалось затруднительным. Патриархи осуждают не Никона, а вообще патриарха, если он виновен. Но кто же будет решать вопрос о том, виновен Никон в нарушении древних уставов или нет, отрекся он от патриаршества или нет? Собор русских иерархов? Но собор русских иерархов, созванный Иваном Грозным, осудил митрополита Филиппа, а царю, Алексею Михайловичу, пришлось же принести покаяние и просить прощение за это деяние своего предшественника. Для успокоения возмущенной совести царя нужно было решение такого суда, члены которого не были бы ему подчинены, а этого нельзя было сказать о русских епископах. Нужны были восточные патриархи. К ним были посланы новые призывные грамоты, и на этот раз патриарший суд состоялся.

Этот суд был последним, но вместе с тем и величайшим актом унижения московской светской власти перед властью духовной — своей и чужой.

Кого судил московский Собор 1667 г.? Собор судил не вину только Никона, а распрю его с царем. На этом суде московский государь явился стороной: он то обвинял Никона, то сам оправдывался от его обвинений.

Царь был чрезвычайно возбужден во время суда. Он встал со своего места, как только явился Никон, и, обливаясь слезами, начал обвинять его в самовольном оставлении престола. Свое обвинение царь заключил просьбой, обращенной к суду: допросить бывшего патриарха, для чего он патриаршеский престол оставил? По разрешении некоторых формальных вопросов суд исполнил желание обвинителя и спросил Никона: почему он оставил соборную церковь и паству свою и отрекся от патриаршества?

Никон отвечал, что князь Юрий Ромодановский прислал ему сказать, что государь на него гневен за то, что он пишется великим государем, и запрещает ему впредь так писаться, хотя прежде сам велел ему это. Слыша на себя гнев государев, он и оставил соборную церковь, сошел с престола и жил три дня в Воскресенском подворье, ожидая к себе присылки от государя. Но государь не прислал звать его на патриаршество, и тогда он уехал в Воскресенский монастырь.

При обсуждении предварительных вопросов государь хотя и сидел на особом царском месте, но вставал с него и лично служил суду. Суду потребовалось сыскное дело про дьякона Феодосия, и государь сам поднес это дело патриархам. Выслушав ответ Никона, государь снова сошел со своего места и стал посредине перед столом. Увидав это, поднялись и патриархи со своих мест, но царь им сказал:

"Мне следует теперь стоять, так как меня обвиняет отец мой, Никон. А вы сидите, как судии и преемники апостолов, и слушайте обвинения на меня и мои оправдания".

В чем же царь нашел нужным оправдываться перед духовным собором? В том, что, если он не дал немедленно, по письму Никона, обороны на окольничего, Богдана Матвеевича Хитрово, прибившего палкой патриаршего дворянина, то потому, что у него был у стола грузинский царь, и в ту пору сыскивать и оборону давать было некогда; и в том, что напрасно Никон говорит о его к нему гневе, у него не было гнева на патриарха.

Личными объяснениями царя судьи, однако, не удовольствовались, они нашли нужным произвести по этому предмету следствие и предложили митрополитам, архиепископам и епископам вопрос: какие были обиды Никону патриарху от государя?

Царь был так возбужден, что не был в состоянии дослушать, когда судьи исчерпают вопрос по первому его обвинению, и обратился к ним со вторым. Когда выяснилось, что царь желает передать дело Никона на суд восточных патриархов, Никон решил предупредить этот суд предварительным объяснением патриархам своего дела. С этой целью он написал к ним грамоты, которые заключали в себе многие укоризны против царя и даже обвинение его в неправославии. Хотя эти грамоты до патриархов не дошли, а были перехвачены и доставлены в Москву, но заключающиеся в них укоризны и обвинения произвели на царя такое подавляющее впечатление, что он не мог успокоиться до тех пор, пока патриархи не убедятся, что укоризны Никона несправедливы. Это и послужило основанием второго обвинения — в клевете в письмах к патриархам. Царь предоставил, однако, Никону exceptio veritatis. Обращаясь к патриархам, он говорил:

"Бывший патриарх Никон писал к вам, патриархам, многия на меня безчестия и укоризны... Допросите его, все ли он истину, без всякаго прилога, в грамотах своих писал..."

И в другой раз:

"Никон написал такия великия укоризны (о неправославии царя и наклонности его к латинству) ложно, забыв страх Божий, и тем... меня, государя, и весь Освященный собор и всех православных христиан русских от благочестивой веры и от благословения восточных патриархов отрек и к римскому костелу и вере причол и назвал всех еретиками. Если бы то письмо Никона дошло до вселенских патриархов, быть бы всем нам, православным христианам, под клятвою. И за то его ложное и затейливое письмо надобно всем стоять и умирать и от того очиститься".

Это новое обвинение дало другое направление делу. Стали читать грамоту Никона к цареградскому патриарху Дионисию и допрашивать Никона по пунктам, на каком основании написал он то или другое; царь представлял объяснения по каждому пункту. Например, Никон утверждал, что царь прислал судить его, патриарха, газского митрополита Паисия да боярина, князя Н.И. Одоевского, с товарищами; царь объяснил, что он послал их, но не для суда, а выговаривать Никону его неправды. В грамотах Никон утверждал, что в церковные степени ставят по повелению государя; царь отвечал, что на священные степени ставят, как бывало прежде, собором, а не по его указу. Никон обвинял царя в том, что из патриаршей казны он берет деньги на свои проторы, а из архиерейских и монастырских имений берет людей на службу, и деньги, и хлеб не милостиво. Государь оправдывался тем, что деньги из патриаршей казны были взяты взаймы, а не даром, и многое уже заплачено, а остальное будет заплачено; а со властей и с монастырей брались люди, и деньги, и хлеб, как брались и в прежние времена для государевой службы, и т.д.

В шестом заседании суда царь говорил патриархам:

"Приношу жалобу вместе с митрополитами, архиепископами и епископами и всем Освященным собором, с боярами, окольничими и со всем синклитом на Никона, бывшего патриарха, что он, бранясь с митрополитом газским, в письме своем к цареградскому патриарху назвал меня и весь Освященный собор и всего моего царства людей еретиками... Разсудите нашу жалобу и очистите меня и освященный собор и всех православных христиан нашего царства от того Никонова названия".

"Окончив речь, государь поклонился патриархам, а за ним и весь собор и весь синклит поклонились патриархам до земли".

Так шел этот суд царя с бывшим патриархом, длившийся целых восемь дней. Никон был обвинен по первому пункту, т.е. признан сложившим с себя звание патриарха без всякого понуждения, а увлекаясь человеческою страстию и чувством мщения; по второму обвинению он признан виновным в том, что в грамотах своих писал, будто христианнейший самодержец Алексей Михайлович есть латиномудренник, мучитель, обидчик, Иеровоам и Озия. Кроме того, он был признан виновным еще в восьми винах и, между прочим, в том, что коварно не допускал быть на патриаршей кафедре иному патриарху, и государь, архиереи и синклит, понимая это лукавство, не осмеливались возвести на московский престол иного патриарха, да не будет разом два патриарха. Приговором собора патриарх Никон был низведен в звание простого монаха.

Столкновение царя Алексея с патриархом Никоном кончилось, но был ли этим разрешен вопрос об отношении светской власти к духовной в Московском государстве? Нисколько. И после Собора 1667 г. дело оставалось в том же неопределенном и опасном для светской власти положении, в каком оно было с момента принятия православия. Новый энергический патриарх, новый монах на престоле и порабощение светской власти духовною могло повториться под готовой уже формой "богоизбранной и богомудрой двоицы и сугубицы". Даже между судьями Никона нашлись два епископа, крутицкий митрополит Павел, блюститель патриаршего престола, и рязанский митрополит Илларион, отказавшиеся подписать окончательное определение суда потому, что в нем помещено было выражение из известного уже нам Свитка четырех восточных патриархов о подчинении патриарха царю. Они увидали в этом унижение духовной власти пред светской. Недовольные формой решения, они подали записки, в которых говорилось не только о превосходстве патриаршей власти над царской, но и о превосходстве вообще епископской власти над светской. Главным защитником светской власти снова выступил грек, Паисий Лигарид. Он говорил много и горячо о свойствах царской власти и доводы свои подкреплял ссылками не только на христианских писателей, но и на языческих. Царь был огорчен и встревожен этим протестом двух митрополитов. Чтобы успокоить его, они обратились к восточным патриархам с просьбой исходатайствовать им у государя прощение за высказанную смелость и противление. В своей просьбе они, между прочим, говорили патриархам:

"Вы находитесь под властью неверных агарян и если страдаете, то за ваше терпение и скорби да воздаст вам Господь. А мы, которых вы считаете счастливыми, как живущих в православном царстве, мы трикратно злополучны; мы терпим в своих епархиях всякаго рода притеснения и несправедливости от бояр, и хотя большею частию стараемся скрывать и терпеливо переносить эти неправды, но мы ужасаемся при мысли, что зло, с течением времени, может увеличиваться и возрастать, а особенно если будет утверждено за постоянное правило, что государство выше церкви. Мы вполне доверяем нашему доброму и благочестивейшему царю, Алексею Михайловичу, но мы опасаемся за будущее".

Паисий Лигарид снова составил длинное и красноречивое возражение. После новых и продолжительных прений патриархи предложили:

"Пусть будет заключением и результатом всего нашего спора мысль, что царь имеет преимущество в политических делах, а патриарх — в церковных".

Эту новую формулу Никоновской двоицы и сугубицы все приняли с удовольствием, рукоплескали и взывали: "Многая лета нашему победоносному государю! многия лета и вам, святейшие патриархи!" После этого митрополиты-протестанты подписали акт о низложении Никона, но не безусловно, а с оговоркой: "На извержение Никона, по священным правилам содеявшееся, подписал" (имя).

Никон не был одинок. Он и по падении имел сторонников и вызывал чувства восторга. Преосвященный Макарий приводит в своей "Истории" мнение о суде над Никоном одного из судей, епископа Черниговского, Лазаря Барановского. Этот свидетель всего события изумляется благодушию и кротости царя, осуждает Никона за упорство, говорит, что смирение одержало бы верх, и заключает так:

"Зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слуха. Я страдал и издыхал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило".

Вековой спор духовной власти со светской был разрешен у нас только Петром Великим.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
Литература вопроса об исторической роли духовенства

Заслуги русского духовенства чрезвычайно велики. Историческая наука давно обратила на них внимание и оценила их по достоинству. Духовенство является первым и в течение многих веков единственным просветителем русского народа. Духовные писатели положили начало русской литературе. Деятельность духовенства имела не одно только нравственное и просветительное значение, но и политическое. В тяжелую годину княжеских междоусобий, наполняющих всю нашу древнюю историю, духовенство вносит начала мира и любви в княжеские отношения и умеряет воинственные порывы; в период татарского ига ему не раз удается облегчать положение князей и утишать народные бедствия; во все времена оно было ходатаем перед лицом светской власти за невинно пострадавших. При отсутствии полноты и определенности в наших древних законах, при бесполезной жестокости наказаний это право печалования является могущественным средством смягчения крайней суровости и неравномерности нашей древней судебной и правительственной практики. Наконец, духовенство изменяет и народные взгляды на представителей светской власти. В языческое время княжеская власть рассматривалась как учреждение человеческое; с принятием христианства она становится божеским установлением. Эта новая точка зрения возносит светскую власть на небывалую дотоле высоту*. Некоторые ученые идут, однако, далее и приписывают духовенству не только деятельное участие в утверждении единовластия и самодержавия, но даже инициативу в насаждении у нас самой идеи самодержавия.

______________________

* Эти заслуги духовенства признаны как в общих сочинениях по истории России и истории церкви, у Соловьева, Макария, Знаменского и других, так и в специальных трудах: Неизвестный автор. Об отношениях духовенства русского к князьям с XI до половины XV в. //Прибавления к творениям св. отцов. Т. XVII. 1858; Думитрашко Н. Духовенство в России //Духов. беседа. 1862. №№ 2 — 5; Николаевский. Русская проповедь в XV и XVI веках //ЖМНП. 1868. Т. 138; Иконников B.C. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. 1869; Терновский Ф.А. Участие древнерусских архиереев в делах общественных //Тр. Киев, духов, академии. T. I. 1870; Лебедев Н.И. Макарий, митрополит Всероссийский //Чтения О-ва любителей духовного просвещения. 1877. Сент. и окт.; Успенский Ф.И. Как возник и развивался в России Восточный вопрос. 1887; Жмакин В.И. Митрополит Даниил. 1887; Дьяконов М.А. Власть московских государей. 1889.

______________________

История должна воздать каждому по заслугам его. Посмотрим, насколько основательны эти последние утверждения.

Мысль о деятельном участии духовенства в образовании политического единства России высказана еще Соловьевым. Почтенный историк находит, что в период господства родовых княжеских отношений деятельность духовенства по части объединения России была незаметна. Это потому, что "духовенство могло противодействовать усобицам, утишать их, но не могло действовать открыто и с успехом против причины усобиц, против господствующего обычая: мы видим, — продолжает он, — как летописец, лицо, бесспорно, духовное, принимает сторону дядей против племянников; таковы были господствующие представления о праве княжеского старшинства в целом русском народе, в целом русском духовенстве... Другого рода явлениями характеризуется описываемое время (с XIII века): оно характеризуется борьбою между старым и новым порядком вещей, борьбою, которая должна была окончиться единовластием; при этой борьбе духовенство не могло оставаться равнодушным, оно должно было объявить себя в пользу того или другого порядка вещей... Важность событий описываемого времени... должна была вызвать духовенство к сильной деятельности... Самая значительная деятельность в описываемое время принадлежит трем митрополитам из русских: Петру, Алексию, Ионе... Митрополиты покидают Киев и стремятся на север... переселяются в стольный город одного из сильных князей и всеми силами стараются помочь этому князю одолеть противников, утвердить единовластие..."*

______________________

* История. IV. С. 294, 325; V. С.80.

______________________

За знаменитым историком последовали и авторы специальных трудов, придав его мысли гораздо большую определенность и решительность. У неизвестного автора читаем: митрополиты Петр, Феогност, Алексий с другом Сергием, Фотий и Иона утвердили единодержавие (403). Протоиерей Н. Думитрашко говорит, что при Василии Дмитриевиче духовенство поддерживает целость государства (109).

Митрополиты Петр, Алексий и Иона, говорят приведенные нами историки, утверждают у нас единодержавие. Но прежде чем приписывать эту заслугу святителям, высоко чтимым всем русским народом, позволим себе спросить, когда установилось в России единодержавие? С Дмитрия Ивановича и до Ивана Васильевича III все московские великие князья борются со своими соседями и, по мере возможности, присоединяют к Москве их владения, но никто из них не установил единодержавия*. Не установил его и Иван Грозный, назначивший в своем завещании особые уделы младшим сыновьям. То же делали и все его предшественники: если у них было несколько сыновей, они каждому оставляли особый удел. Таким образом, не только в XIV веке у нас не было утверждено единодержавие, но в XV и даже в XVI веках у московских великих князей еще не было и мысли о нем. Установление единодержавия есть акт народной воли, избравшей для всей России одного государя сперва в лице Бориса, потом Василия Шуйского и Владислава и, наконец, в лице Михаила Федоровича Романова.

______________________

* Подробнее об этом в т. 1 "Древностей".

______________________

Таким образом, митрополитам Петру, Алексию и Ионе приписывается участие в небывалом факте, которого они и свидетелями-то не могли быть. Иван Данилович Калита был очень близок к митрополиту Петру и, конечно, пользовался его советами; но мы знаем, что именно он положил начало тому дроблению Московского удела, последние следы которого можно наблюдать еще в XVI веке. Преемник Калиты, Семен Иванович, чрезвычайно уважавший митрополита Алексия и завещавший братьям своим слушать его, был так же далек от мысли о политическом единстве России, как и отец его. То же надо сказать и о его брате. Делит свои владения и Дмитрий Иванович, хотя профессор Знаменский и утверждает, что митрополит Алексий и был настоящим правителем государства в его время.

Соловьев полагает, что с XIII века "духовенство объявило себя в пользу того строя вещей, который обещал земле успокоение от усобиц, установление мира и порядка" (IV. 295). Почтенный автор имеет здесь в виду новый порядок перехода столов от отца к сыну, впервые возникший, по его мнению, в Москве. Мы очень затрудняемся приписать духовенству деятельную роль в выработке какого-либо определенного порядка преемства. Мы думаем, что духовенству едва ли даже было возможно принять в этом деле активное участие. Апостол Павел говорит: "Нет власти аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть". Здесь выражено признание всякой существующей власти. На каком же основании могло бы духовенство поднять руку против существующей власти в пользу приятного ему претендента, не пользующегося властью? Если бы преемство столов уже в московское время было определено законом, тогда было бы основание не признать счастливого обладателя власти ввиду нарушения им существующего законного порядка, освященного церковью; но никакого законного порядка преемства тогда еще не было. Все основывалось на завещаниях, скрепляемых договорами, и на ханских ярлыках, имевших еще большее значение, чем княжеские завещания и договоры. По смерти великого князя все претенденты на его стол, обыкновенно, спешили в Орду и там получали ярлык на великое княжение. На каком бы основании мог митрополит не признать князя, удостоенного в Орде великим княжением? Ведь сами князья признавали же такой порядок? Так же точно не мог он не признать и распределения столов, основанного на завещаниях и договорах. И действительно, духовенство скрепляет своим участием всевозможные завещания и договоры. Оно поддерживает в этих случаях предержащую власть и только. В противность мнению Соловьева, оно в XII веке нередко отдает предпочтение племяннику перед дядей, а в XIV — дяде перед племянником по той простой причине, что в первом случае предержащею властью является племянник, а во втором — дядя. По смерти Ивана Ивановича великое княжение добывает в Орде не сын его, а брат, Дмитрий Константинович Суздальский. Что делает митрополит Алексий? Хотя летописец и говорит, что новый князь сел "не по отчине и не по дедине", но митрополит признает его и благословляет на княжение*. Таким образом, с благословения митрополита на великое княжение садится не сын умершего князя, а его дядя, как в древней России, и великое княжение из старшей линии переходит в младшую. Как возвратилось великое княжение в род старшей линии Ярослава Всеволодовича, к сыну умершего Ивана Ивановича? Профессор Знаменский говорит: митрополит Алексий помог Дмитрию удержать великокняжеское достоинство, несмотря на соперничество его старшего родича, Дмитрия Суздальского (66). Иначе объясняет это Соловьев: бояре московские, говорит он, купили ему ярлык на великое княжение (III. 336). И это объяснение надо принять. В памятниках нет указаний на то, чтобы митрополит Алексий помогал Дмитрию Ивановичу удержать за собой великое княжение, да и вопрос шел не об удержании, а о приобретении вновь. При молчании же памятников мы не имеем ни малейшего права навязывать митрополиту участие в доставлении Дмитрию Ивановичу великокняжеского стола: он признал Дмитрия Константиновича Суздальского и, конечно, остался ему верен. В другом положении находились московские бояре, они пользовались правом вольной службы, и им не было ни малейшей надобности признавать Дмитрия Константиновича великим князем; совершенно наоборот: вступление его на великое княжение было им невыгодно. У Дмитрия Константиновича были свои бояре, которым он, конечно, и раздал кормления, бывшие до того времени за москвичами. У московских бояр были сильные побуждения противодействовать Дмитрию Константиновичу, у митрополита никаких. Московские бояре и доставили Дмитрию Ивановичу великое княжение.

______________________

* Так Карамзин. IV. 181. Это, конечно, его вывод из летописных рассказов об этом событии, и совершенно верный. Летописи говорят, что новый великий князь въехал "в Володимер... и тогда при нем, в Володимери, преосвященный Алексий митрополит постави в Новград Алексея архиепископом" (Никон.). Митрополит, следовательно, не оказал никакого противодействия новому великому князю. А из того, что он исполняет функции своей власти в присутствии князя, следует, что и новый князь совершенно доволен митрополитом. Значит, митрополит его признал и благословил.

______________________

В 1446 г. Великий князь Московский, Василий Васильевич, был изменнически схвачен Дмитрием Шемякой, лишен свободы и ослеплен. За небольшим исключением, все служилые люди Василия Васильевича перешли на сторону Шемяки и целовали к нему крест. Шемяка сделался, таким образом, предержащею властью. Но у него были некоторые опасения за будущее: сыновья великого князя, Иван и Юрий, находились на свободе. Они нашли преданного слугу в князе Иване Ряполовском и со многими людьми затворились в Муроме. Надо было примириться с ними и привлечь к себе их сторонников. Митрополита в то время не было. В 1433 г. Великий князь Василий Васильевич и собор епископов избрали в это звание рязанского епископа Иону, но он не получил посвящения в Константинополе и был поставлен в митрополиты собором русских епископов только в 1448 г. К посредничеству этого-то избранного в митрополиты епископа и обратился Дмитрий Шемяка. Новый великий князь просил епископа поехать в Муром, взять детей Василия Васильевича "на свой патрахель" и привезти к нему. За эту услугу он обещал Ионе митрополичью кафедру, а бывшему великому князю свободу и вотчину "доволну, как мощно им быти со всем". Епископ Иона на эти условия согласился, поехал в Муром и уговорил князей Ряполовских примириться с Шемякою и отвезти к нему детей низложенного великого князя. Таким образом, совершившийся факт был признан епископом, и при его содействии последние сторонники Василия Васильевича перешли на сторону Дмитрия Шемяки. Московское великое княжение снова перешло не к сыну, а в линию младшего брата великого князя.

Но Дмитрий обманул и епископа, и Ряполовских. Детей Василия Темного он заключил в одну тюрьму с отцом, а Ряполовских хотя почтил обедом и одарил, но "мало".

Эта вопиющая измена своему слову, невольным участником которой Шемяка сделал епископа, известного святостью своей жизни, возбудила против нового великого князя всеобщее неудовольствие. Ряполовские стали строить планы с целью освобождения Великого князя Василия; епископ Иона осыпал Дмитрия упреками. "Неправду еси учинил, — говорил он ему, — а меня еси ввел в сором и грех! Князя ти было великаго выпустить, а ты и детей его с ним посадил: а мне еси дал свое правое слово, а они мене послушали, и нынче яз во всей лжи! Выпусти его, сведи с моея души и своея! А что может он учинити без века? А дети его малы. А еще его укрепи крестом честным да и нашею братьею владыками" (Воскр.).

Великий князь Дмитрий Шемяка решил, наконец, последовать совету епископа Ионы, дать свободу Василию Темному и наделить его особым уделом. Это свое жалование Шемяка облек в чрезвычайно торжественную форму. В сопровождении всех епископов, и честных архимандритов, и игуменов он отправился в Углич, где бывший великий князь находился в заключении. Освобождение, а вместе с тем и низложение великого князя в удельные сопровождалось большим пиром, в котором приняли участие "все епископы земли русские, и бояре мнози, и дети боярския".

При такой обстановке исполнил новый великий князь совет рязанского епископа укрепить Василия Васильевича "крестом честным и нашею братьею, владыками". Итак, не один епископ Иона укрепил своим согласием переход великого княжения от старшей линии к младшей, но и все епископы Русской земли. Что они делали? Они, по слову апостола, подчинялись предержащей власти.

В том же году (1446) Василий Темный возвратил себе великое княжение. Ночью, в самый день Рождества Христова, воины его внезапно овладели Москвой. Наместник Дмитрия Шемяки едва успел убежать из церкви, где он слушал заутреню; наместник же Ивана Можайского попал в плен. Так совершилось восстановление Василия Темного на великом княжении. Кто это сделал? Профессор Знаменский говорит: "Во время всей этой усобицы духовенство крепко стояло за великого князя, всеми силами содействуя победе Москвы. Св. Иона неизменно действовал в пользу Василия, несмотря на то, что Шемяка усердно старался привлечь его к себе, много его честил и, завладев Москвой, ввел его в полное управление делами митрополии" (73). Источники говорят совершенно другое. Мы видели уже, что все епископы русские признали факт низложения Василия Васильевича и перехода великого княжения к Дмитрию Шемяке. Не могли же они вслед за этим признанием начать интриговать против нового великого князя и содействовать Василию Темному овладеть Москвой. Василий Темный восстановил свои права на великое княжение не при помощи духовенства, а при содействии военной силы, русской и татарской. Чрезвычайно интересный и крайне трогательный рассказ об этом можно прочитать в Воскресенской летописи.

Но как только Василий Васильевич снова сделался предержащею властью, все духовенство опять стало на его стороне. Завладев Москвой, великий князь направил свои войска против Дмитрия Шемяки и принудил его к миру, по которому Шемяка отказался от великого княжения и дал на себя "проклятыя грамоты". Несмотря на этот мир, Шемяка не думал успокоиться, он не исполнил принятых на себя договором обязательств и начал замышлять новые козни против Василия Васильевича. В этих затруднительных обстоятельствах великий князь обратился к суду духовенства, которое и оказало ему энергическую поддержку. Все находившиеся в Москве в декабре 1447 г. епископы, архимандриты, игумены, священноиноки и священники собрались на собор, рассмотрели жалобу великого князя и написали Шемяке послание, в котором исчисляют все его неправды, убеждают исправиться и угрожают отлучением от церкви, если он не исполнит принятых на себя обязательств. Так как Дмитрий Юрьевич, несмотря на увещания духовенства, не исправился согласно крестному целованию, то его постигло отлучение. Кроме соборного послания, мы имеем еще несколько посланий митрополита Ионы по тому же вопросу. Шемяка продолжал замышлять против великого князя и с этою целью набирать себе сторонников; митрополит нашел поэтому нужным написать послание ко всем "князьям, панам и боярам, и наместникам, и воеводам, и всему купно христоименитому Господню людству". Указывая на неисполнение Шемякою крестных грамот, он убеждает всех и каждого, во избежание кровопролития, поступать на службу к великому князю, а не к Шемяке. В послании к новгородскому епископу митрополит доказывает, что отлученного от церкви Шемяку епископ не может называть "сыном" своим. Оказывая деятельную поддержку предержащей власти, митрополит не высказывает, однако, никаких новых взглядов на власть великого князя. Отношения великого князя к удельным остаются по-прежнему договорными, и "неисправление" Шемяки заключается в том, что он действует несогласно с заключенным договором. В грамотах собора и митрополита нет ни малейшего намека на единство политической власти, на единодержавие*. Иначе оценивает содержание соборного послания профессор Иконников. "В первых строках послания, — говорит он, — духовенство высказывает ясно свою основную мысль о царственном единодержавии: оно сравнивает грех отца Шемяки — Юрия, стремившегося захватить великокняжеский престол, с грехом праотца Адама, которому сатана вложил в сердце желание сравниться с божеством; Шемяку за ослепление великого князя сравнивает с братоубийцами, Каином и Святополком. Точнее взгляд духовенства определяется словами: "Кому дано что от Бога, того не может отнять у него никто" (326). Где же тут мысль о единодержавии? Полагаем, она совершенно отсутствует. А там, где почтенный автор усматривает наиболее точное ее выражение, содержится признание как раз обратного, т.е. многодержавия. Как великому князю Богом дано великое княжение, так удельному — удельное. То и другое, следовательно, навеки неприкосновенно. С такими взглядами никогда не пришли бы к единодержавию. Но духовенство иначе и смотреть не могло.

______________________

* АИ. I. № 40, 43, 53, 56; АЭ. I. № 372. В послании митрополита к псковичам проводится та же мысль о подчинении князю на основании договора. "А на чем есте, сынове, рекли к нашему сыну, а к своему отчичу и дедичу, к великому князю, и в том бы есте к нему о всем правили и стояли в том" (АИ. I. № 61. 1458).

______________________

Мысль о том, что духовенство способствовало утверждению новых воззрений на существо княжеской власти, имеет свой зародыш также в труде Соловьева. В т. IV его "Истории" читаем: "Нам не нужно повторять здесь сказанного выше о могущественном содействии св. Алексия московским князьям в утверждении их власти над другими князьями" (303). Эта мысль получила свое дальнейшее развитие в двух трудах, почти единовременно увидавших свет: в сочинениях профессора Николаевского и профессора Иконникова. Профессор Николаевский проводит мысль о том, что русское духовенство заботилось об утверждении самодержавной власти в Русской земле (93 и след.). Профессор Иконников указывает на источник этих новых воззрений на власть. По его мнению, они пришли к нам из Византии. "В Византии, — говорит он, — вырабатывается теория господственного значения светской власти в отношении к духовной, и в таком виде она перешла в Россию" (368). "Тем же путем распространились в России и новые понятия о верховной власти: их вносит в русское общество византийское духовенство, у которого вполне заимствует русское" (369). "Полным представителем этой системы был Иоанн IV, который отчетливо и сознательно формулирует ее в своих посланиях к Курбскому" (370). Еще определеннее и решительнее выражает эту мысль профессор Дьяконов. В предисловии к своему исследованию "Власть московских государей" он говорит: "В настоящее время не может подлежать спору то положение, что самая идея самодержавной власти позаимствована из Византии". Оба последних автора приписывают духовенству не только содействие к утверждению в России самодержавной власти, о чем говорит профессор Николаевский, но инициативу введения ее, оно заносит к нам самую идею самодержавия. Но между ними есть и разница. Профессор Иконников не называет собственным именем те новые начала власти, которые принесены к нам из Византии. Он знакомит с ними своего читателя путем намека: это то, о чем говорит Грозный в переписке с Курбским. Профессор Дьяконов выражается прямо: позаимствована самая идея самодержавия. Есть и другое различие. У профессора Иконникова духовенство не единственная причина изменений характера власти московских государей; он отдает должное и татарам и находит верным замечание Карамзина, сказавшего: "Москва обязана своим величием ханам" (318). Эта двойственность в той форме, в какой почтенный автор говорит о влиянии Византии, не очень последовательна, но, конечно, ближе к истине. Профессора же Дьяконов в московском самодержавии видит явление однопричинное и ничего не знает о влиянии ордынских "царей" на власть московских государей.

Вышеприведенное замечание Соловьева, конечно, должно быть принято. Духовенство, выводя светскую власть от Бога, несомненно, усиливало ее. Митрополиты, имея общую резиденцию с Великим князем Московским, одним этим фактом сожительства возвышали его власть над властью других князей. Эта близость к московскому князю, натурально, заставляла их поддерживать его в борьбе с удельными. Они благословляли союзы удельных с московскими великими князьями и при этом освобождали их от крестных целований ко всем другим князьям; в случае же нарушения этих союзов они предавали их анафеме. Это делал и митрополит Алексий, что и имеет в виду Соловьев в вышеприведенном месте. Но митрополит Алексий отправляется от договорных начал и карает отлучением за неисполнение крестных целований и никаких новых мыслей об отношениях удельных князей к великим не высказывает. Эти отношения и после митрополита Алексия продолжают оставаться договорными.

Совсем на другую почву становится протоиерей Николаевский, приписывая духовенству утверждение в России самодержавия. От духовного писателя, автора прекрасного очерка русской проповеди в XV и XVI веках, мы, конечно, не можем требовать, чтобы, говоря о влиянии духовенства на развитие самодержавия, он отправлялся от точных понятий о самодержавии и был знатоком русской политической истории. Автор, действительно, не дает определения термина "самодержавие", который он встречает в памятниках, и не идет в глубь расследования фактов светской истории, которых ему приходится касаться. Вследствие этого весь его отдел о влиянии духовенства на власть московских государей представляется смутным по постановке вопроса и малодоказательным по существу.

Сказав, что русское духовенство заботилось об утверждении самодержавной власти в Русской земле, почтенный автор продолжает: "О митрополите Ионе читаем, что он (с архиепископом новгородским) тотчас по изгнании хана ногайского, "завещастася испросити у Бога, яко отныне ордын-стии царие не имут одолети рустей державе, и велиции князи к тому не имут ходити в Орду на поклонение к царем, но самодержавно да царствуют в отечествии, си в Русстей земле, одолевая противных, и сугубо прорекоша великой Орде разорение и русскому царству распространение" (93). Вот место, в котором употреблен термин "самодержавие". Но в каком смысле: в смысле абсолютной власти вообще или в каком другом? Здесь речь идет не об абсолютной власти вообще, а о национальной и независимой от Орды и только. Если под самодержавием автор разумеет национальную власть, он доказал свою мысль; если абсолютную — он ошибается. Что он, собственно, имеет в виду, этого он не высказывает, но, кажется, абсолютную.

Непосредственно за приведенной цитатой автор продолжает: "Предшественник митрополита Ионы, Фотий, выбрал князем малолетняго сына Василиева, стараясь утвердить власть в одном доме; он больше действовал своими личными убеждениями и сам ездил в Галич, чтобы примирить удельных князей и склонить их признать власть московскаго государя".

Здесь сохранение великого княжения в старшей линии Дмитрия Донского приводится в доказательство содействия духовенства к утверждению самодержавия! Но допустим, что это одно и то же; посмотрим только, правильно ли приведены факты.

Василий Васильевич не был выбран Фотием в преемники своего отца, а получил великое княжение от отца по соглашению с братьями. Мы имеем три духовных завещания Василия Дмитриевича. Первое было написано еще до приезда грека Фотия из Византии в Москву. В нем великий князь говорит о своем старшем сыне, Иване, как предполагаемом наследнике в великом княжении. Следовательно, мысль о переходе великого княжения в нисходящей линии старшего сына Дмитрия Донского была присуща Василию Дмитриевичу и до приезда Фотия в Москву. Но предполагаемый наследник умер прежде отца; великий князь написал новое завещание, в котором прямо уже отказывает великое княжение сыну Василию. Сына своего Василия, княгиню и остальных детей князь поручает заботам Великого князя Витовта, родных своих братьев: Андрея, Петра и Константина, и троюродных: Сергея и Ярослава Владимировичей, "по их докончанью, как они рекли". Что это такое? Это исстари практиковавшийся у нас порядок. Князь не довольствуется составлением завещания в пользу своих сыновей, но укрепляет его договором с другими князьями, которые обязываются быть исполнителями воли завещателя и охранителями интересов его наследников. Это вековая практика. Фотий тут решительно ни при чем. По установившемуся порядку он дает свое благословение и только. Он точно так же дал бы свое благословение, если бы великий князь отказал свое княжение не сыну, а брату.

Василию Дмитриевичу удалось склонить в пользу своего завещания трех родных братьев и двух троюродных, но старший его брат, Юрий, в этом соглашении участия не принял. Это значит, что он оставил за собой свободу предъявить права на великое княжение и начать с племянником войну. По смерти Василия Дмитриевича новый великий князь по соглашению с митрополитом, дядями, дедом Витовтом и со всеми князьями и боярами земли своей решил вступить в мирные переговоры с дядею Юрием. Послом к нему в Галич был отправлен митрополит Фотий. Несмотря на почетный прием, оказанный Фотию, ему не удалось склонить Юрия к отказу от своих притязаний. Юрий, провожая митрополита, сказал ему: "Пошлю о миру к великому князю бояр своих". Эти послы были присланы в Москву и заключили мир на том, что Василий Васильевич и Юрий передадут свой спор на решение "царя", т.е. в Орду. В Орде же дело было решено в пользу Василия, но представителем и защитником его интересов был не Фотий, а бояре. Роль Фотия во всем этом деле оказывается чрезвычайно скромной. Он не только не выбирал князя на московский престол, но даже не мог помешать переносу вопроса о наследстве на суд ордынского царя.

Затем автор приводит мысли, выраженные в послании старца псковского Елеазарова монастыря о замене павшего Рима и Константинополя Русским царством или о Москве, как Третьем Риме. С этой точки зрения русский государь представляется браздодержателем всех престолов и во всей поднебесной единственным христианским царем, а московская Успенская церковь — "одна во всей вселенной светится лучше солнца вместо церквей римской и константинопольской" (95). Распространение таких мыслей должно было в значительной мере способствовать возвеличению значения Москвы и русской царской власти, но они не имеют никакого отношения к установлению и утверждению какой-либо определенной формы правления.

На следующей, 96-й странице, читаем: "Голос русского духовенства в пользу самодержавия царской власти раздавался с большею и большею силою по мере того, как сама царская власть приобретала фактическое значение в государстве. Каждая новая победа... давала повод говорить о ней как о новом доказательстве милости Божией к вел. князю, новом свидетельстве истинности и законности его помазания на Русское царство". И затем приводится выдержка из письма протоиерея Сильвестра, написанного по поводу взятия Казани. "Ныне царь наш, Иван Васильевич, — говорит Сильвестр, — уподобился царю Константину... Казань разори... христианство насади... и аще убо Константина вспомянухом, подобает и царя Давида на среду привести... Сколько подобно ему пострадал от врагов царь Иван, но и он, подобно Давиду, поступал с нами кротко" и т.д. Во всем письме ни слова о самодержавии. Из предшествующего же мы знаем, что протоиерей Сильвестр даже вовсе не был сторонником самодержавия в смысле абсолютной власти, а является первым виновником формального ограничения власти царя.

Ссылки такого рода свидетельствуют о не совсем ясном представлении автора о существе самодержавия и ровно ничего не доказывают.

Профессор Иконников берет на себя задачу указать на самую причину изменений характера власти московских государей; он полагает, что "теория светской власти утверждается у нас на византийских преданиях, духовном авторитете и источниках византийской письменности" (370). Нельзя сказать, чтобы приведенное положение отличалось большой определенностью. Следовало бы выяснить, о какой это теории светской власти говорит почтенный автор. Полное выражение этой теории он находит в посланиях Ивана Грозного к Курбскому. Необходимо было также выяснить и теорию Грозного; автор делает выписки из его посланий, но не формулирует самой теории. Трудно понять, далее, что разумеет автор, говоря, что теория Грозного утверждается на духовном авторитете. Какой это духовный авторитет? Авторитет духовных властей? Но мы знаем, что именно Грозный энергически восставал против господства попов в государстве.

Если бы автор говорил о какой-либо определенной теории, например, о теории божественного происхождения власти, мы бы к нему совершенно присоединились. Но он не берет на себя задачи выяснить теорию Грозного в том виде, как она высказана им в переписке с князем Андреем Курбским, и приписывает все, что царь Иван Васильевич говорил там о существе своей власти, влиянию византийских преданий и памятников византийской письменности. Вот с этим никак нельзя согласиться.

Иван Грозный говорит не о божественном только происхождении своей власти; он говорит еще и о том, что он должен сам управлять своим государством и не давать властвовать над собой своим рабам. К кому относится это выражение? Возражая Курбскому, царь не его только имел в виду, а всю Избранную раду, которая ограничивала его власть. Курбский в письме к царю, вызвавшем его ответное послание, противополагает прежнее его правление — пресветлое — нынешнему, когда царь сделался гонителем своих верных слуг. Царь понял, что Курбский отдает хвалу времени, когда господствовала рада, а потому в своем ответе много раз обращается с порицанием к раде, и решительно высказывает мысль, что он должен сам править государством, а не подчиняться советникам. Эту теорию почтенный автор, надо полагать, тоже выводит из Византии, так как ее влиянию приписывает он все мысли, формулированные Грозным в посланиях к Курбскому. А это нуждается в особом доказательстве, так как есть достаточное основание сомневаться в византийском происхождении идеи личного у нас управления князя. Личное управление князя есть исконное явление нашей истории: князь изначала призывался для суда и управления и, обыкновенно, судил и управлял сам. Не личное управление, на стороне которого стоит Грозный, есть новость, а управление, ограниченное советом и введенное к нам Сильвестром и Адашевым, есть новость. Откуда взяли идею такого управления члены Избранной рады, в числе которых были и многие представители духовенства, этого мы не знаем; но если верить Ивану Грозному, они позаимствовали ее из Византии. Вот какую выдержку приводит профессор Иконников из письма Грозного: "Как может назваться самодержцем тот, кто не сам управляет государством? Пока Римскою империею управлял один Август, она была нерушима, но как только после Константина Великого наступает разделение власти, Византия распадается и слабеет. Злые советники стараются захватить в свои руки власть, и греческая империя, бравшая дань прежде с других народов, теперь сама платит ее. Наступает господство латин, а потом падение империи. Там цари были послушны советникам и привели государство к погибели" (361). Дополним эту выдержку небольшой выпиской подлинных слов Грозного. Указав на факты постепенного падения Византии, он обращается с таким воззванием к Курбскому: "Смотри же убо се и разумей, каково правление составляется в разных началах и властех, и понеже убо тамо (в Византии) быша царие послушны епархом и сигклитом, и в какову погибель приидоша! Сие ли убо нам советуеши, еже к такове погибели прийти?" (153).

Итак, проводя начало личного управления, Грозный вовсе не думает, что он переносит к нам византийские порядки; совершенно наоборот, в попытке Избранной рады ограничить его власть он видит подражание гибельным примерам Византии. Далеко, следовательно, не все теории Грозного можно выводить "из византийских преданий и источников византийской письменности". У этого государя было слишком много своеобразного, чего никак нельзя объяснить простым заимствованием. Почтенный историк останавливается на посланиях Грозного и в них видит воплощение византийских теорий; но вовсе не берет в соображение правительственной практики московского государя, а в данном вопросе это имеет большое значение. Какими византийскими преданиями можно объяснить, например, учреждение опричнины или венчание на Московское царство Семена Бекбулатовича не в качестве второго, младшего царя, что бывало в Византии, а единственного, и с переходом настоящего царя в положение подданного?

* * *

На точке зрения заимствования стоит и профессор Дьяконов в своем сочинении "Власть московских государей", но в отличие от своего предшественника он ясно и определенно называет то, что мы взяли из Византии. "В настоящее время, — говорит он, — не может подлежать спору то положение, что самая идея самодержавной власти позаимствована из Византии". Почтенный автор не доказывает в своем исследовании факта позаимствования и не объясняет, что разумеет он под самодержавной властью, самая идея которой была позаимствована. Нельзя требовать, чтобы автор доказывал положения, которые он считает бесспорными; но можно пожалеть, что он не указал, кто довел его положение до состояния бесспорности. Мы, по крайней мере, не нашли в литературе, предшествующей появлению в свет его книги, обстоятельного решения этого вопроса в нужном для автора смысле. Также нельзя не пожалеть, что автор не объясняет, в каком смысле употребляет он слово самодержавие. Из разных мест его книги можно вывести, что под самодержавием он разумеет неограниченную, абсолютную власть. Таким образом, власть московских государей характеризуется признаком абсолютизма, занесенного из Византии. Так ли это? Что власть московских государей идет, постоянно возрастая, это факт общепризнанный и не подлежащий никакому сомнению; но что она может быть характеризована определенным признаком абсолютизма, это положение далеко не так ясно и просто, как думает почтенный автор. Затронутый в краткой заметке г-на Дьяконова вопрос представляется чрезвычайно сложным.

Но прежде чем разъяснить нашу мысль, остановимся на одном предварительном вопросе. Идея московского самодержавия, говорят нам, позаимствована из Византии. А что было в Византии?

Римские императоры языческой эпохи соединяли в своих руках абсолютную власть. По lex regia все, что было угодно и нравилось императору, имело силу закона: Quid-quid principi placuit, legis habet vigorem. Положение это не было отменено и в христианскую эпоху; но с признанием христианства государственной религией оно потерпело на практике существенное ограничение. Приняв христианство, признав его догматы, установленные на Вселенских соборах, сделавшись защитниками и покровителями православной веры, императоры ограничили собственную свою волю. Они не могли предписывать свою догму вместо догмы, признанной церковью; они не могли отменять догматы, признанные Вселенскими соборами и их предшественниками. Но христианство дает нам не одно только учение веры, оно дает и учение нравственности. Византийские императоры, став покровителями истинной веры, сделались в то же время и обязательными покровителями христианской нравственности. Только языческие императоры были абсолютны во всех делах и могли установлять даже поклонение таким богам, какие им нравились; с принятием христианства языческий абсолютизм светской власти сделался невозможен в христианском государстве.

Эти понятия об ограниченной светской власти греческое духовенство должно было принести и к нам. Признавая одну церковь и одного царя, покровителя церкви, оно должно было смотреть на русскую светскую власть как на сугубо ограниченную: митрополита Русской земли нельзя было ни поставить, ни сменить без согласия византийского императора. Московские государи были еще менее абсолютны, чем византийские императоры. Великий князь Иван Васильевич ездил в Симонов монастырь просить прощения у митрополита Геронтия за неправильный спор о хождении по солнцу во время освящения Успенского собора и не был в состоянии провести желательную ему экспроприацию части церковных имуществ. Царь Иван Грозный приступил к исправлению Судебника деда своего, испросив предварительно благословение духовного собора, и также не был в состоянии обратить часть церковных имуществ на потребности государства. Алексей Михайлович в своем столкновении с Никоном нашел нужным обратиться к суду восточных патриархов и оправдывался перед ними в обвинениях, которые выставил против него Никон.

Мы далеки от мысли отрицать влияние Византии на строй государственной жизни древней России. Внося к нам идею божественного происхождения власти, духовенство много способствовало возвеличению достоинства светской власти; но проводить идею языческого абсолютизма оно не могло по самому свойству своего учения.

Но есть и другие пункты, с точки зрения которых тоже оказывается неприложимой к власти московских государей идея абсолютизма. Московским государям была чужда мысль, что закон есть то, что им нравится, что он есть дело их произвола. Они жили в веками установленном порядке и руководились в своих правительственных действиях стариной, освященной временем, давним обычаем. Великий князь Иван Васильевич назначает своим наследником внука, а не второго сына потому, что это старина, идущая от его прародителей. Сын его, Великий князь Василий, делает отказ в пользу жены своей, "как писалось в прежних грамотах... отцов наших и прародителей, как следует, как прежним великим княгиням шло". Следует быть тому, что было прежде. Так же рассуждает и Иван Грозный. Он желает исправить изданный его дедом Судебник и просит духовенство благословить его на исправление Судебника "по старине". Свою власть в том виде, как он проявлял ее после низложения Избранной рады, он также не считает новостью, делом своего усмотрения: это власть, унаследованная от предков, это та самая власть, которая принадлежала Великому князю Владимиру Святому, просветившему Русскую землю святым Крещением, Владимиру Мономаху, Александру Невскому, Дмитрию Донскому и, наконец, деду и отцу великого князя. Московские порядки второй половины XVI века не созданы Грозным; такова его точка зрения.

Веками сложившиеся порядки московские государи не находили возможным отменять своею волею, хотя бы они им и не нравились. Таковы, например, порядки вольной службы и местничества служилых людей. Много терпел от права свободного отъезда Великий князь Василий Темный; не нравилось это право и сыну его, Ивану Васильевичу; но ни тот, ни другой князь не нашли возможным отменить это право своим указом. Московские государи ведут борьбу с отдельными служилыми людьми, замышляющими отъезд, обвиняют их в измене и сажают в тюрьму, где и держат до тех пор, пока они не добьют челом о прощении, но права отъезда в принципе они не касаются и не отменяют его; оно вымирает, не будучи отменено. Право местничества несомненно ограничивает власть московских государей. Московские служилые люди обязаны служить, но их нельзя назначать на какое царю угодно место. Их надо или назначать согласно их отеческой чести, или вовсе не назначать; от назначения, несогласного с их отеческой честью, они имеют право отказаться. И вот это ограничение царской власти существует в XIV, XV, XVI и XVII веках. Отменяется оно только в 1682 г., но как? Приговором собора духовенства и служилых людей, а не одним царским указом.

Характеризовать власть московских государей постоянным признаком абсолютизма на всем пространстве многовекового существования Московского государства едва ли можно. Власть московских государей находится в процессе постоянного возрастания. С каждым царствованием она все более и более высвобождается из тех уз, которые опутывали ее в древности. Но она и в XVII веке не доходит до сознания своей неограниченности и не считает нужным сделать какое-либо законодательное определение своих полномочий. Единственное исключение представляет Иван Грозный, этот душевнобольной философ на престоле. Но и он не дает законодательных определений власти московских государей, а рисует лишь свой идеал христианского царя. В ответном послании к Курбскому он излагает свой взгляд на происхождение и существо принадлежащей ему власти . Взгляд этот сложился под влиянием двух мотивов: христианских идей и отечественной практики. В первую половину царствования Грозного Избранная рада ограничивала его власть. Это нововведение удержалось в нашей практике недолго, но оставило тяжелый след в воспоминаниях царя. Отвечая Курбскому, он имеет в виду не его только, а всю раду и отзывается о ней с крайним озлоблением. Он честит членов ее наименованием рабов и собак, в действиях их видит измену: они хотели подчинить царя своей воле и погубить его. Эту личную точку зрения необходимо иметь в виду при разъяснении взглядов Грозного.

Царь исходит из той христианской мысли, что "земля правится Божиим милосердием, и Пречистыя Богородицы милостью, и всех святых молитвами, и родителей наших благословением, и последи нами, государями своими, а не судьями и воеводами" (156). Из этого божественного мироправления возникает для христианского государя задача привести подданных своих к познанию истинного Бога. "Тщу же ся, — говорит царь, — со усердием люди на истину и на свет наставити, да познают единаго истиннаго Бога, в Троице славимаго, и от Бога даннаго им государя; а от междоусобных браней и строптиваго жития да престанут, ими же царствия растлеваются. Се ли убо горько и тьма, яко от злых престати и благая творити?" (169)*.

______________________

* Приводим страницы по 3-му изданию.

______________________

Таков христианский идеал царя, по взгляду Ивана Грозного. Этот Богом поставленный царь, имеющий целью дать торжество христианской истине, сам управляет своим государством, а не подчиняется своим советникам, этим собакам и изменникам, которые хотели его погубить. Христианский государь свободен жаловать и казнить своих подвластных, не спрашивая мнения своих советников, и так было всегда в России (170). Но эти казни и милости не произвол. Русские государи благим воздают благое, а злым — злое (189). Они казнят только злодеев, но злодеев нигде не любят и не милуют. Мук же, гонений и смертей многообразных ни на кого не умышляют (157).

Рисуя идеал христианского царя, Иван Грозный употребляет в своем послании и термин "самодержавие". Конечно, он не анализирует понятия самодержавия. Но можем ли мы упрекнуть его за это, если ученые конца XIX века не считают нужным останавливаться на разъяснении этого понятия? Несмотря на молчание Грозного о понятии самодержавия, мы все же можем выяснить себе до некоторой степени его взгляд. Признавая, что земля правится Божиим милосердием и что государи призваны вести народ свой к познанию христианской истины, он, конечно, не может понимать под самодержавием абсолютную власть. Принадлежащая ему власть имеет уже предустановленную цель, от которой он отступить не может. Быть самодержавным в пределах этой цели, по Грозному, значит управлять самому, а не в зависимости от бояр и вельмож. "Российское самодержавство, — говорит царь, — изначала сами владеют всеми царствы, а не бояре и вельможи" (141). И в другом месте: "Или убо сие светло, попу и прегордым, лукавым рабом владети, царю же токмо председанием и царствия честью почтенну быти, властию же ни чем же лучше быти раба? А се ли тьма, яко царю содержати поведенная? Како же и самодержец наречется, аще не сам строит? Яко же рече апостол Павел, к галатам пиша: В несколько лет наследник есть младенец, ничим же есть лучше раба, но под повелительми и приставники есть, до нарока отча. Мы же, благодатию Христовою, дойдохом лет нарока отча, и под повелительми и приставники быти нам не пригоже"(149). Самодержавие Грозного, приравненное к совершеннолетию, обозначает самостоятельность власти по отношению к советникам, боярам и вельможам, а не право обращать в закон всякое свое желание.

В том же смысле самостоятельности, но по отношению к чуждой власти ордынских царей слово это употреблено и составителями Степенной книги в приведенном уже выше месте (с. 396). В этом же смысле независимости царской власти от иноземцев употребляется оно и в актах об избрании Василия Шуйского на царский престол. В записи, разосланной боярами во все города для приведения подданных к присяге новому царю, он называется самодержцем; а между тем те же бояре предложили новоизбранному царю ограничительные условия, которые им и приняты. Таким образом, самодержавие и ограничение существуют рядом*. Самодержавие в данном случае может означать только национальную власть, не подчиняющуюся никакому иноземному господству. Еще большие ограничения царской власти предложены были королевичу Владиславу и им приняты, а между тем и вновь избранный государь называет себя самодержцем и избравшие его бояре чествуют его тем же титулом**. И здесь, надо думать, словом самодержавие хотят указать на независимость нового государя от его отца, польского короля, а не на неограниченность власти. Таково словоупотребление XVI и начала XVII века. Понятием самодержавия обозначается национальная русская власть, свободная от всякого подчинения иноземной силе.

______________________

* На это было уже указано проф. Ключевским в его "Боярской думе".
** Рум. собр. II. №№ 141, К4, 254, 263, 272-274, 276, 277, 1606-1612.

______________________

Термин самодержец, конечно, есть перевод с греческого — αυτoχρατωρ. Русские князья познакомились с ним в византийских памятниках, в патриарших грамотах например, в которых он применялся к византийским императорам, и сами первоначально чествовали этим титулом государей Византии, а потом уже по их примеру стали применять его и к себе. Но при этом наши предки, конечно, не вдавались ни в какой анализ того, что, собственно, этот титул значит и соединяются ли с ним какие права и какие именно. Поэтому и оказалось возможным соединять с титулом самодержца ограничения царской власти. Московские великие князья позаимствовали у митрополитов титул великих князей "всея Руси", не сделавшись всероссийскими (см. т.1 "Древностей". С. 178), и у византийских императоров титул самодержца, не сделавшись абсолютными.

Но возвратимся к Ивану Грозному. По низложении Избранной рады была учреждена опричнина и началась эпоха жестоких казней. Но, проливая кровь злодеев и изменников, Иван Грозный осуществлял не свою только личную волю, он заручился согласием народа. Вот как это было.

Беспорядки и разорение, причиненные боярами и вельможами, советниками царя, были так велики, что государь не нашел возможным оставаться долее на престоле. "Бояре и все приказные люди, — так начинает он исчисление боярских измен, — его государства людем многие убытки делали, и казны его государския тощили, а прибытков его казне государьской ни которой не прибавливали. Также бояре его и воеводы земли его государьские себе розъимали и другом своим раздавали, и держали за собою бояре и воеводы поместья и вотчины великия, и жалованья государьския кормле-ныя емлючи, и собрав себе великия богатства, и о государе и о его государстве нехотя радети, и от недругов его, от крымского и от литовского, и от немец не хотя крестиянства обороняти, наипаче же крестияном насилие чинити, и сами от службы учали удалятися...; и в чем он, государь, бояр своих и всех приказных людей, также и служилых людей, князей и детей боярских похочет которых в их винах понаказати, и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, сложась с бояры, и с дворяны, и с дьяки, и со всеми приказными людьми, почали по них же государю царю и великому князю покрывати. И царь и государь и великий князь, от великие жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое государьство и поехал где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит".

Итак, измены бояр, их хищения и насилия и невозможность прекратить установившееся таким образом беспорядочное управление, так как и духовенство соединилось с боярством и не давало царю казнить виновных, заставили его оставить свое государство и уехать из Москвы, и царь уехал со всем семейством 3 декабря 1564 г.

Народ, узнав об этом, пришел в ужас и смятение и стал просить митрополита "бить челом государю и царю и великому князю, чтобы над ними милость показал, государства не оставлял, и их на расхищение волкам не давал, наипаче же от рук сильных избавлял. А кто будет государских лиходеев изменников, и они за тех не стоят, и сами тех потребляют".

С этим народным челобитьем духовенство поехало в Александровскую слободу, где находился царь. "Челобитье же государь царь и великий князь архиепископов и епископов принял на том, что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему государю были не послушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати: а учинити ему на своем государстве себе опришнину..." (Рус. ист. б-ка. III. 248 и след.).

Это договор царя с народом, а не акт неограниченной власти: царь соглашается на народное челобитье, он остается на престоле и будет выводить измену; народ, со своей стороны, не будет защищать изменников; духовенство отказывается от своего права печалования. После такого соглашения и началась эпоха казней.

Наконец, укажем и на то, что Ивану Грозному принадлежит первый опыт созвания Земских соборов, хотя и в очень несовершенной форме. Сделанный Грозным опыт вызвал подражание у государей XVII века. К соборам обращались Михаил Федорович, Алексей Михайлович и Федор Алексеевич. При содействии соборов Московское государство оправилось от тяжелых последствий Смутного времени, Алексей Михайлович издал Уложение, Федор Алексеевич отменил местничество. Эта соборная практика прибавляет новую черту к понятию самодержавия московских государей. К сожалению, г-н Дьяконов не доводит своего труда до конца. В сочинении, посвященном исследованию вопроса о власти московских государей, автор не нашел нужным говорить о власти государей XVII века. Таким образом, возникшие в начале XVII века попытки формальных ограничений этой власти остаются вне его кругозора, также не касается он самостоятельных обращений московских государей к содействию Земских соборов. Остается, таким образом, совершенно не разъясненным вопрос о том, в каком отношении находятся эти особенности московского самодержавия к идее самодержавия, заимствованной из Византии и также не разъясненной.

Что же дает нам г-н Дьяконов в своем исследовании о власти московских государей? Он относится к своей задаче с величайшей скромностью. "Детальное выяснение того положения, что идея самодержавной власти заимствована из Византии, еще ждет своего исследователя", — говорит он. Не обладая специальной подготовкой византиниста, автор не берет на себя такой работы. В ожидании "он находит нелишним дать читателю возможность ориентироваться в вопросе такой существенной важности". С этой целью он дает свод результатов, добытых уже ученою критикою. То новое, что "удалось автору прибавить к выводам ученой критики, не изменяет их существенного содержания".

Действительно, мы находим у него тщательное изложение вопросов, разработанных предшествующей литературой, о богоустановленности власти, о должном почитании властей, об ответственности князей и царей, об обязанности их охранять православие, о царском титуле и царской чести, о Москве, как Третьем Риме, о первенстве московских государей перед государями всего мира и т.д. Но что же из этого свода следует? За исключением профессора Иконникова, никто из предшественников нашего автора не ставит вопроса о происхождении идеи самодержавия, а потому, сколько бы он ни слагал вместе выводы их ученой критики, никогда не получится ответа на возбужденный им вопрос.

Почтенный автор дает прекрасный свод учений о богоустановленности власти. Но разве этим доказывается заимствование идеи самодержавия? Конечно, нет: Богом установлена всякая власть, а не самодержавная только.

Особое внимание посвящает автор проповеди духовенства о подчинении властям; но ведь это не есть проповедь абсолютизма: духовенство проповедует необходимость подчинения власти православных государей, государей-покровителей церкви. Проповедь иосифлян не представляет исключения. Митрополит Даниил, типический представитель этого направления, делает все угодное для светской власти, но с тем, чтобы она не прикасалась к интересам церкви, не поднимала вопроса о ее недвижимостях и т.д. Это — разделение власти между царем и духовенством, а не проповедь безусловного подчинения светской власти*.

______________________

* В исследовании Жмакина о митрополите Данииле находим такое определение основного принципа волоколамской школы: "Подчинение церковной власти авторитету власти государственной под условием сохранения всех существующих прав и привилегий церкви" (130).

______________________

Фикция о Москве, как Третьем Риме, давно известна нашей литературе и давно получила совершенно правильную оценку. Профессор Успенский в мастерски написанной статье о том, как возник и развивался в России восточный вопрос, говорит: "Из московской теории (о Москве — Третьем Риме) сделано было остроумное применение к возвеличению царского достоинства. В Степенной книге появляется родословие, берущее корни от Августа и доказывающее родственные связи между домом Рюриковичей и домом Юлиев. Затем стали искать и нашли другие основания сблизить русскую царскую власть с императорскою". И далее автор приводит сказание о шапке Мономаха и других регалиях, якобы полученных из Греции. Вот и все, что можно сказать о значении этой фикции: она послужила к возвеличению власти и только. Г-н Дьяконов, может быть, видит именно в ней средство переноса "идеи"? Это надо было бы выяснить и доказать, так как само собой это не разумеется. Прекрасную критику этой фикции о Москве, как Третьем Риме, находим у профессора Жданова. "Нарождалось в Москве что-то новое и небывалое, — говорит он о времени Ивана Васильевича и его сына, Василия. — Книжные люди позаботились дать этому новому и небывалому определенную форму, стиль которой отвечал историческому кругозору и литературному вкусу их времени. Придавать этой форме самостоятельное значение, видеть в этих сказаниях о Прусе и Третьем Риме указание на византийское начало, вносившееся в русскую государственную жизнь, утверждать, что московский князь действительно преобразовывался в "кафо-лическаго царя", значило бы придавать слишком мало цены русским историческим преданиям государственным и церковным. Можно ли думать, что среди русских людей откроется какое-то особенное увлечение византийскими идеалами, как раз в то время, когда государственный строй, их воплощавший, терпел крушение, когда византийскому царству пришлось выслушать суровый исторический приговор?"*.

______________________

* Русский былевой эпос: исследования и материалы (1895. 114). Здесь же и любопытные указания на происхождение этой фикции.

______________________

Идет речь в книге г-на Дьяконова и о принятии царского титула Иваном Грозным. Еще за 12 лет до появления его книги в свет по поводу принятия царского титула высказался г-н Лебедев в своей статье о Макарии, митрополите Всероссийском. Он полагает, что и до принятия титула власть царя была уже неограниченной, и говорит: "Титул царя ничего не прибавил к неограниченной его власти". Это, конечно, совершенно верно: титул не мог произвести и не произвел никакого изменения в существе власти. Да он далеко и не новый.

Когда же, кем и как заимствована идея самодержавия? Не решают этого вопроса предшественники г-на Дьяконова, не решает его и он. К тому, что было нам раньше известно, он прибавил только свою веру в позаимствование идеи из Византии, не более.

Мы отрицаем и самый вопрос. Наша история ставит не этот, а совершенно другой, она ставит вопрос о причинах постоянного роста и усиления у нас царской власти. На этот вопрос давно обратили внимание наши историки и, кажется нам, правильно на него ответили. Это явление многопричинное. Рост царской власти обусловливается: во-первых, учением духовенства о божественном происхождении власти, и, во-вторых, его проповедью о повиновении и покорении властям. Это две самых древних причины. Действие их началось с принятия христианства. С возникновения Московского удела к этим причинам присоединяется третья, перенос метрополии в Москву, сделавший этот город религиозным центром России. Пребывание митрополита в Москве выгодно отличило московского князя от всех других; а естественная с этого времени близость его с митрополитом и масса общих интересов должны были способствовать усилению его власти. В своих собственных интересах митрополит должен был поддерживать Великого князя Московского. В-четвертых, имеет значение и причина, отмеченная Карамзиным в известном выражении: Москва обязана своим величием ханам. В-пятых, политика таких московских государей, как Дмитрий Донской, Иван Васильевич, его сын и внук. Благодаря их гению и дальнозоркости возникает идея неделимости великого княжения, княжеская казна наполняется деньгами, границы Московского государства расширяются, получается возможность установить обязательную службу помещиков и вотчинников. В-шестых, надо признать и мысль Соловьева: для возвышения московских князей над другими "нужна была помощь преданий империи: эти-то предания и были принесены в Москву Софиею Палеолог". Но мысль эта мало у него разработана и, может быть, не совершенно точно выражена. Иван Васильевич и до брака на греческой царевне пользовался не меньшею властью, чем после брака; приезд греческой царевны мог, однако, произвести перемену во внешней обстановке жизни московских государей, а это могло способствовать возвеличению их власти в глазах народа. В-седьмых, прекращение династии Рюриковичей и всенародное избрание новой положило конец уделам и навсегда закрепило мысль о едином государстве и едином царе. Благодаря этому власть царей новой династии поднимается на высоту, недостижимую для царей династии Рюриковичей.

Власть московских государей является результатом вековой работы нашей истории, а не "позаимствованием" чего-то из Византии.

* * *

В неисчерпаемой сокровищнице 29 томов "Истории" Соловьева, из которой долго еще будут черпать свои знания наши историки, находим и еще одну мысль, которая полюбилась даже писателям славянофильского направления. Это мысль о том, что у нас, в отличие от Запада, не было борьбы между государством и церковью. В т. IV Соловьева читаем: "Митрополиты русские не стараются получить самостоятельное, независимое от светской власти существование. Пребывание в Киеве, среди князей слабых, в отдалении от сильнейших, от главных сцен политического действия, всего лучше могло бы дать им такое существование; но Киев не становится русским Римом: митрополиты покидают его и стремятся на север, под покров могущества гражданского... Значением, которое получают здесь митрополиты, значением, которое придают им сами князья, митрополиты вовсе не пользуются для утверждения своего влияния, своего господства над князьями... как то делывалось на Западе; напротив, стараются как можно скорее усилить одного князя на счет всех других..." (325).

Возникает мнение о коренном различии в отношениях государства и церкви у нас и на Западе.

Киевские митрополиты действительно переселяются на север после татарского погрома; но вовсе не потому, чтобы находили нужным бежать от самостоятельности и власти, какие могли бы обрести, оставаясь в Киеве. Киев, главный город небольшой Киевской волости, разоренный и опустошенный татарами, не имеет ни малейшей аналогии с Римом, центром Древнего мира, вековому господству которого привыкли подчиняться народы Европы, Азии и Африки. Митрополиты перебрались на север потому, что он представлял более замиренное место жительства. Они искали не власти, которой можно было бы подчиниться, а власти, на которую можно было бы опереться. И такой властью оказались ханы ордынские, а не московские князья, как полагает Соловьев, говоря о стремлении митрополитов на север, под покров могущества гражданского. Этот покров русское духовенство нашло у иноплеменников и иноверцев. Первый русский митрополит, поставленный после разорения Киева, учреждает православную епископию в столице ханов и получает от Менгу Темира жалованную грамоту, ограждающую права духовенства на вечные времена. Черное духовенство и белое, а также сыновья и братья последнего (живущие в одном доме) освобождаются от всяких даней и повинностей денежных и натуральных. Церковные земли и люди объявляются неприкосновенными. На церковных людей, к которым причислены мастера и всякие слуги и работники, не могут быть возложены никакие службы и работы светскими властями. Все принадлежности богослужения объявлены неприкосновенными. За хулу против православной веры возвещена смертная казнь. То же наказание угрожает и за всякое нарушение предоставленных духовенству привилегий (Рум. собр. II. № 2). С таким ярлыком в руках русское духовенство не только было независимо от местной княжеской власти, но даже ограничивало ее. Не только татарские баскаки, но и русские князья не могли облагать духовенство повинностями, не могли касаться его вод и земель, не могли проявлять свою власть над его слугами и работниками. Переселение митрополитов на север совпадает с моментом формального признания полной независимости духовенства от русской светской власти. Это привилегированное положение вспоминалось нашему духовенству еще в XVI веке. Когда при Великом князе Иване Васильевиче был возбужден вопрос о секуляризации церковных имуществ, духовный собор, обсуждавший этот вопрос, в своем ответе царю, между прочим, говорит: "Мнози и от неверных и нечестивых царей в своих царствах от св. церквей и от свящ. мест ничто же не имаху, и недвижимых вещей не смели двинута, и судити, или поколебати... и зело по св. церквах побораху, не токмо в своих странах, но и в Руссийском вашем царствии, и ярлыки давали" (Карамзин. VI. Пр. 622). Независимое положение, упроченное за духовенством ханскими ярлыками XIII века, служит ему средством в борьбе с московскими великими князьями даже в XVI веке. Может показаться странным и даже маловероятным, что татары способствовали возвышению и княжеской власти и власти духовенства. А между тем это так было. Такими-то извилистыми путями шла наша история.

Впервые опубликовано под названием: "Русские юридические древности". Т. 1. 1890; Т. 2, вып. 1, 1893; Т. 2, вып. 2, 1896.

Василий Иванович Сергеевич (1832-1910) русский историк права, профессора Московского и Санкт-Петербургского университета.