Глава пятьдесят девятая,
в которой Джон Риддон приехал отдать долг Нату Ганну, и понял, что у него есть причины ревновать...

2 февраля 1866 года, ближе к полудню

Утром, перед отъездом в Городок у Джона и Эйбби состоялся короткий разговор. Миссис Фронтайн решила показать брату записку мистера Ганна и поделится своими выводами. Поэтому, постучавшись к нему в комнату, она сказала:

- Джон, нам надо поговорить.

Мистер Риддон слегка удивился визиту сестры, но не встревожился. Если бы случилось что-то серьезное - Эйбби сказала бы еще вчера. Поэтому, впустив сестру, он спокойно поинтересовался:

- О чем?

Аббигейль тихо вздохнула и села на стул. Она не знала, что скажет брат в ответ на новость о том, что помощник мэра переписывался в прошлом с их отцом. Отношения в семействе Риддонов были запутаны, очень запутаны (особенно между полковником и сыном), и разбираться в них было равносильно тому, что тянуть одну из сплетшихся в клубок змей за хвост - опасно и почти бесполезно. Но Джону следовало знать, что происходило в его отсутствие, поэтому миссис Фронтайн, несмотря на свои опасения всё же принялась рассказывать.

- Дело в том, что мистер Кэмерон хотел оплатить наш долг сразу по возвращении, - пояснила она, не будучи уверенной, что Марк поведал о том брату. - Я написала мистеру Ганну записку, чтобы спросить, можно ли так сделать. Он отказался от нашего предложения, но в ответном письме упомянул о переписке с нашим отцом. - Эйбби протянула брату письмо и заметила: - Кажется, они достаточно тесно общались.

- Ерунда! - тут же заявил Джон Риддон, еще даже не читая записки. - Мы бы знали, если бы оно было так.

Несмотря на уверенный тон, в душе Джона все же шевельнулось сомнение вкупе с раскаянием - ведь если бы он не дулся перед смертью на отца, то доподлинно знал бы, с кем тот переписывался, а с кем - нет. Но, торопливо прогнав неуместные чувства, Риддон сосредоточился на письме. И чем дальше он читал, тем более ему не нравилась ситуация. Во-первых, Джон рассердился на сестру - зачем она так деликатничает с этим янки? Можно было просто выразить в деловом тоне свою просьбу и всё, зачем спрашивать совета?

Риддон внимательно посмотрел на Эйбби, раздумывая, стоит ли ему, как опекуну и главе семьи провести некоторую воспитательную работу с вверенным его заботам созданием, но передумал. Скорее всего, сестра просто не поймет укоров брата и вообразит невесть что. Тем более Риддоны не из тех, кто спокойно, без боя сдает свои позиции (это Джон знал по себе), и переспорить Эйбби, если она возьмется возражать, будет не так-то просто. Конечно, Джон тоже был упрямым и не пасовал перед трудностями, но разводить скандалы из-за пустяков он считал глупым. Тем более что дальнейшие лживые (по мнению Риддона) отступления Ната вышибли из головы отставного конфедерата все прочие мысли.

Какой нахальный янки! Мало того, что посмел заявить, что знаком с отцом, так еще и выдумал какую-то глупую историю с перепиской и переданным письмом! Разумеется, Генри Риддон, уже десять лет как лежащий в могиле, не может опровергнуть его слов, а Аббигейль слишком доверчива. Исходя из этого соображения, Джон не стал спрашивать у сестры подтверждения словам Ганна - разумеется, она ничего не помнит, иначе бы сразу узнала этого наглого помощника мэра, когда он в первый раз приехал на "Мокрую падь".

Не желая больше терять время, Риддон хмуро заметил "Ладно, я разберусь в этом деле" и, скорее машинально, чем обдуманно, засунул записку Ната себе в карман. Простившись с сестрой в достаточно мрачном настроении, Джон отправился в Городок.

Состояние, в котором он пребывал, иначе как бешеным назвать было сложно, но по дороге Риддон успел отсудить свою кровь и слегка успокоиться. Во-первых (и это Джон понимал совершенно четко) - он не может отдать янки долг и сразу же обрушиться на него с руганью, это будет слишком по-плебейски, да и, честно сказать, неблагодарно. А во-вторых, он не был так уж уверен, что все, что говорит этот чертов янки - ложь от первого до последнего слова. Отца, по крайней мере, он точно знал. Об этом говорили те же часы, которые откуда-то же взялись у помощника мэра, и прочие мелкие детали. Но все же Джон сомневался, и сомневался сильно. Поэтому вместо того, чтобы в первую очередь заняться делами Фонда и навестить в Городке добрых знакомых, Риддон по приезде направил лошадь к дому мэра.

Джон был нетерпелив и не любил долго ждать ответов, особенно на живо интересующие его вопросы. Поэтому, вытащив из седельной сумки завернутый в полотенце бумажный пакет с печеньем (выбросить рука не поднялась) и решительно отряхнув одежду от пыли, Риддон холодным вежливым тоном попросил часового доложить мистеру Ганну о его приезде. Внешне он выглядел почти спокойно, но держался довольно напряжено и едва заметно прикусывал губы в ожидании ответа.

Нат вышел навстречу сам.

- Добрый день, мистер Риддон, - поздоровался он, улыбаясь. А улыбался он потому, что был искренне рад видеть Джона Риддона.

Нат прекрасно понимал, зачем приехал Джон. Принципиальный брат Эйбби непременно вернёт ему деньги, и Нат заранее примирился с этой мыслью. Но он был счастлив видеть сына полковника Риддона в добром здравии, пусть даже сосредоточенного и недовольного. Всё-таки поездка в Новый Орлеан - дело не совсем безопасное, особенно учитывать нынешние неспокойные времена.

Ничего больше не говоря, Нат жестом пригласил Джона следовать за собой и проводил к себе в комнату. Разговаривать на улице, чтобы на них глазели все, кому не лень, Нату не хотелось.

- Я рад, что вы вернулись из своей поездки, - сказал Нат, повернувшись к Джону. - Может, присядете?

Он кивнул на единственный в своей комнате стул, хотя был почти уверен, что Джон игнорирует его предложение. Но личная антипатия мистера Риддона мало волновала Ната. Он честно считал, что достаточно того, что он хорошо относится к брату Эйбби, а всё остальное не так важно. Переделать другого человека Нат не мог, да, в общем-то, считал совершенно ненужным. Он же не давал никому переделывать себя.

Джон покосился на стул, но присаживаться действительно не стал.

- Нет, спасибо, я ненадолго, - ответил он вежливо и огляделся по сторонам, раздумывая, куда бы положить печенье. - Приехал вернуть вам с мистером Фланнаганом долг.

Несмотря на то, что улыбка отставного сержанта показалась Риддону издевательской, он по-прежнему держал себя в руках, памятуя о своем происхождении. У них в семье грубость никогда не была признаком гнева, неловкости или чувства неуверенности в себе. Риддоны были грубы лишь тогда, когда сами намеренно хотели проявить грубость и никак иначе. А хамить помощнику мэра прямо сейчас не входило в намерения Джона. Конфедерат это понимал, но всё же ему стоило немалого труда сдерживать порывы своей довольно-таки неспокойно души.

Положив пакет (по-прежнему завернутый в полотенце) на комод, чтобы не мешался в руках, Риддон достал из кармана мешочек с деньгами и, не пересчитывая, отдал Нату.

- Как здоровье мистера Фланнагана? - осведомился он при этом учтиво, но довольно сдержанно.

Нат взял мешочек с деньгами и кинул его на стол.

- Мэр чувствует себя неплохо, - ответил он, глядя на Риддона своими печальными глазами. - Я передам ему деньги.

Нат старался вести себя откровенно с теми людьми, которых уважал. А Джон Риддон относился именно к таким людям. Поэтому следующая фраза Ната была чисто деловой.

- Я понимаю, что вы не хотите быть мне обязанным, но вам незачем было так спешить. Я обещал мистеру Фланнагану вернуть деньги через год, и он согласился.

Джону Риддону было, в общем-то, всё равно, сколько согласился ждать мэр - год, месяц или столетие. Для него было просто мучительно находиться в навязанном долгу перед этим янки, быть от него в зависимости, поэтому-то сын полковника так спешил расплатиться с Ганном. По большому счету, конечно, для Риддонов изменилось мало - они просто сменили одного кредитора на другого. Но Кэмерону Джон доверял всё же больше, чем странному помощнику мэра.

Проблема была в том, что произнести это сейчас, прямо в лицо Ганну, своему, так сказать, благодетелю было бы слишком уж большой грубостью. Вежливому человеку, наверное, полагалось оправдать свою спешку сочувствием к мэру, неусыпно пекущемуся о благе своих налогоплательщиков или чем-нибудь подобным. Но Джону всегда с большим трудом удавался вежливый обман, а уж в нынешнем состоянии тем более.

- Возможно, спешить и не надо было, - кивнул Джон Риддон, - но...

Он хотел продолжить, как это и положено, в деловом тоне, но не совладал с собой и сказал более эмоционально, чем хотел:

- Поймите правильно, я очень признателен вам за помощь и не хочу показаться неблагодарным, но иметь с вами общие дела, - Джон слегка вздохнул, но всё же твердо заключил, - я считаю неправильным. Простите...

Риддон понимал, что ведет себя недопустимо, но поделать ничего с собой не мог. Прямой нрав брал верх над воспитанием.

- Я понимаю, сэр. - Нат кивнул, глядя на Джона Риддона даже с какой-то нежностью, словно видел в нём нечто большее, чем то, что представало взору любого другого человека. Может быть, его отца? - То, что разбито, уже не склеишь, так ведь? - спросил он, хотя вопрос был чисто риторический и не требовал ответа. - Я понимаю, что эта война, точнее, моё в ней участие, лишила меня права рассчитывать на ваше снисхождение.

Нат выпрямился и теперь смотрел на Джона Риддона своим привычным взглядом, чуть свысока, печально и проникновенно. Да, он прекрасно понимал Джона Риддона. Понимал без всяких слов и пояснений. Но не собирался отступать. Конечно, Нат осознавал, что за ним, как за любым другим человеком, бешеная прорва всяческих проступков, но он до сих пор был жив. Многократно бит, ранен, втоптан в грязь, но жив. Значит, всё в порядке, можно жить дальше и не оглядываться. Сын полковника Риддона мог сколько угодно отталкивать его, презирать, отказываться от его помощи, это было его личное дело. Каждый человек имеет право вести себя так, как ему нравится. Ната вполне устраивало уже то, что дети полковника, его семья, всё ещё существуют. Хотят они того или нет, но он всё равно будет им помогать, по мере возможности. Кто знает, может, со временем Джон Риддон поймёт, что не стоит разбрасываться преданными людьми...

- Всё должно быть так, как вы считаете нужным, сэр, - сказал Нат, снова чуть улыбнувшись.

Джон слегка смутился покладистости помощника мэра, но, приписав ее редкому коварству последнего, кивнул на его слова с некоторым вызовом, спрятав смущение за дерзостью. Вот тут-то можно было бы и закончить разговор, но, распалившись, Джон Риддон просто не мог тихо уйти и оставить янки в блаженном убеждении, что сын полковника-де ненавидит всех юнионистов и потому так себя ведет.

- Вообще-то вы ошибаетесь, сэр, - горячо заявил Джон, уже не в состоянии остановится. - Я не дурак и не такой патриот Конфедерации как Эйбби. И я понимаю, что в войне участвовали разные люди с разных сторон. Мое, как вы выразились, снисхождение вы утратили по другой причине. - Риддон вздохнул, понимая, что поступает уже очень недостойно, позоря честь своей семьи и проявляя себя неблагодарным щенком, но всё же пояснил: - Сначала вы затеяли какую-то аферу с моей несовершеннолетней сестрой, потом навязали нам долг, заплатив налог за ранчо и даже не поставив нас в известность, теперь позволяете себе намекать на то, что переписывались с моим отцом, что лично мне представляется сомнительным... Вы - ненадежный легкомысленный человек, мистер Ганн, и именно потому я не хочу с вами общаться, - заключил Джон, ставя в своих отношениях с помощником мэра жирную точку.

Конечно, в глубине души Риддону было очень стыдно за свое поведение - он понимал, что воспитанные люди так с благодетелями не разговаривают, но оставлять причины своих поступков недосказанными он не мог. Нужно было решить проблему раз и навсегда - пусть даже путем своей прямой ссоры с этим Натом. Ведь навряд ли тому понравилась высказанная в лицо правда.

- Увы, сэр, - покорно ответил Нат. - Вы мне не верите, это главное.

Его совершенно не смутили слова Джона. Наверное, заставить Ната отступить, если сам он не считает это нужным, было невозможно. Можно было только его убить. И то, если получится. Нат ведь был ещё и живуч, как кошка. А ещё, он был очень терпелив. Можно сказать, что терпение его не знало границ. Единственное, что могло перебить терпение Ната, это его собственное решение. Вот когда он приходил к выводу, что уже довольно, тогда его терпение и заканчивалось. Но разговаривая с сыном полковника, Нат был готов терпеть столько, сколько потребуется. Ему это давалось легко, он просто не заморачивал себе голову ненужными обидами или претензиями. Зачем? Полковник Генри Риддон знал, насколько Нат терпеливый человек. Джон Риддон ещё не познакомился с этой особенностью Натанаэля Ганна, но имел все шансы.

- И всё-таки, мне бы хотелось, чтобы вы знали. - Нат соединил кончики пальцев рук перед собой, глядя на Джона всё с той же затаённой нежностью. - Я сожалею, что обидел вас, и у меня в мыслях не было оскорбить хоть чем-то вашу сестру. - Он убрал руки и добавил, не меняя тона: - В общем-то, я это всё уже говорил. Да, я опрометчиво пообещал, что улажу дело с налогами, и чтобы не нарушать собственного слова, мне пришлось найти деньги и заплатить. Но как бы вы поступили на моём месте? Что бы вы сделали, если бы дали слово, которое не можете сдержать? Просто отступили бы? Я не верю. - Нат мягко улыбнулся и покачал головой, но тут же продолжил: - И я действительно переписывался с вашим отцом. Это было. Этого никто от меня не отнимет. Если бы не полковник Риддон, меня сейчас могло уже в живых не быть. Я любил его, как отца, и я не могу не любить вас и вашу сестру, потому что вы - его дети. Но я понимаю ваше нежелание иметь со мной дело, поэтому постараюсь не нарушать покоя вашего дома. Вот, собственно, и всё, что я могу вам сказать, сэр.

Он продолжал смотреть на сына полковника всё так же ровно и мягко, без намёка на раздражение или обиду. Это-то и было хуже всего. Если бы Нат Ганн проявил неудовольствие, возмущение или и вовсе потребовал от конфедерата очистить помещение от своего присутствия, Джон бы поссорился с ним и на том успокоился. Но янки, как назло, не давал повода к себе прицепиться и при этом отставать от Риддонов и не думал. А продолжать оскорблять помощника мэра Джон не мог себе позволить - отчасти из чувства порядочности, отчасти из понимания того, что и так выставляет себя в смешном свете - проявляет агрессию без повода.

Но всё же Риддон был упрям и переупрямить его было очень сложно, даже самому полковнику. Поэтому, тряхнув головой, словно освобождаясь от пут дикого винограда (с которым он неосознанно сравнивал речи Ганна), Джон сказал:

- Меня радует, что вас заботит покой моего дома, сэр, однако, что касается писем моего отца... - Риддону хватило стыда немного покраснеть от осознания бестактности своей будущей просьбы, но он всё же высоко поднял голову и завершил фразу: - Могу я их увидеть? Хотя бы мельком, не читая?

Джон Риддон, конечно, грешил против истины - именно прочитать письма отца этому проклятому сержанту ему и хотелось, но он понимал, что просить об этом - верх невежливости. Впрочем, если они у вышеупомянутого сержанта имеются. Что мешает Нату сказать, что письма слишком приватны, плохо сохранены или непонятно где спрятаны? Отговорку придумать всегда можно.

Нат задумчиво потёр небритую щёку. Конечно, он не мог отказать сыну полковника в такой несложной просьбе. Ведь это - письма его отца, пусть даже и незнакомому человеку. Вот только... Нат сам не знал, что ему мешает: боязнь того, что Джон порвёт письма, или попытается не вернуть их обратно, или опасение, что содержание писем может расстроить молодого человека. Насколько знал Нат, у Джона Риддона с отцом были недостаточно тёплые отношения, и он вполне может приревновать, если прочтёт то, что полковник писал Нату в последнем своём письме.

Посмотрев на Джона, Нат наконец решился. Развязав шейный платок, он кинул его вслед за кошельком с деньгами на стол, после чего вытащил из-под рубашки кожаный мешочек, который носил, не снимая, на таком же кожаном шнурке, вместе с крестиком (Нат всё-таки был католиком и крестик носил). Развязав мешочек, Нат вынул из него плоскую металлическую коробочку. Внешне, под свободной одеждой, было практически незаметно, что у отставного сержанта на груди спрятан предмет примерно с ладонь взрослого человека величиной. Глянув на Риддона, Нат раскрыл коробочку, в которой лежали несколько аккуратно сложенных листков бумаги. Конверт от первого письма Нат не сохранил, а у второго попросту не было никакого конверта, его почти десять лет назад передала Нату Эйбби.

- Вы можете их прочесть, сэр, - сказал Нат, протягивая листки, которые так бережно хранил у себя на груди много лет. - Но будьте осторожны, бумага уже старая, и я довольно часто их перечитывал раньше, до войны. Перетирается на сгибах...

Разумеется, обращаться со старыми письмами небрежно, Риддон и не думал, хотя и наблюдал за действиями Ната с крайним недоверием. Но, развернув первое же письмо (датированное 1851 годом) он разом забыл и про свои подозрительные мысли, и даже про самого сержанта Ганна. Джон узнал почерк. Да и трудно было не узнать почерк человека, чьи письма он в детстве зачитывал до дыр. Ровные аккуратные буквы, которые можно было различить, невзирая на пятнадцатилетний возраст чернил, были хорошо знакомы Риддону и, безусловно, принадлежали руке полковника.

Если бы Генри Риддон был жив, то Джон, читая письмо, наверняка, оскорбился бы той откровенности, с какой отец рассказывал о своей жизни какому-то непонятному солдату и уж явно не одобрил бы заботу о последнем, посчитав ее расточительством милости на недостойного. Но поскольку полковник десять лет как умер, а его дети были вынуждены скитаться по чужим краям в поисках лучшей судьбы, мысли Джона сейчас были заняты вовсе не адресатом письма. Он вообще забыл на какое-то время, кому отец писал это письмо, осознавая только то, что может, хотя бы на короткий миг, прикоснуться к своему прошлому, перебрать в памяти старые полузабытые мелочи и вспомнить то время, когда всё было легко и просто. У Риддона не осталось совершенно ничего от полковника - даже самой короткой и деловой записки - то, что не было утеряно со временем, сгорело вместе с домом в Саванне. Наверное, поэтому от простых душевных строк, пусть и вовсе не ему написанных, у Джона щемило сердце. А когда он дошел до упоминания о себе самом и об Эйбби, то просто не смог удержать навернувшихся на глаза слез. Как всё-таки внимателен был отец! То, что по малолетству Риддон считал всего лишь данью семейной традиции, на самом деле было заботой о его благе. Да, при жизни полковника Джон не чувствовал этой ненавязчивой заботы, не думал, что бессознательно всегда оглядывается на отца и чувствует рядом с собой его твердую руку. Но, как это часто бывает в жизни, только потеряв что-то, мы начинаем это ценить. Конечно, сейчас Риддон уже не нуждался ни в чьей поддержке, он принимал решения, ни на кого не оглядываясь, и привык, что теперь все оглядываются и опираются уже на него. Но всё же вспомнить без слез доброту отца, Джон просто не мог. Впрочем, понимая всю неуместность своего положения, Риддон торопливо вытер глаза рукой и заметил, стараясь не смотреть на Ганна:

- Извините, письмо очень личное.

Говорил сын полковника совершенно не думая. Для Джона письмо вообще не предназначалось, оно принадлежало Нату, о какой приватности могла идти речь? Но для Риддона в настоящий момент было очень важно хотя бы опосредованно, через строки, адресованные не ему, прикоснуться к душе своего отца, снова его вспомнить.

Нат молча кивнул. Когда Джон начал читать, он отошёл, чтобы не мешать сыну полковника. Конечно, не заметить слёз на глазах Джона внимательный Нат не мог. Но он не стал вмешиваться. Есть же слёзы, которые не требуют того, чтобы их утирал посторонний. Сейчас Нат от души сочувствовал Джону, но не спешил это показывать, потому что был уверен: его сочувствие сыну полковника совершенно не нужно. Как ему объяснишь, что десять лет назад они оба потеряли отца, человека, в котором очень нуждались? Нет таких слов. И не стоит пытаться их выдумывать.

- Второе письмо - то самое... последнее, - тихо проговорил Нат, обращаясь скорее к себе, чем к Джону Риддону. Совсем недавно он перечитывал эти письма, и помнил их практически наизусть.

Джон молча кивнул, разворачивая второе письмо. Ему, действительно, не нужно было сочувствие отставного сержанта, да и вообще чье бы то ни было сочувствие, он всегда справлялся со всем сам. Что, впрочем, не очень благотворно влияло на его характер.

Вот и сейчас, глубоко вздохнув, сын полковника, наконец, пришел в себя и мимоходом удивился любезности Ганна - тот вообще-то мог и отобрать свои письма у нахального конфедерата, мотивируя это тем, что Джон уже узнал почерк своего отца и ему следует прекратить совать нос, куда не просят. Но долго удивляться не пришлось - прочитав обращение отца к своему тогда еще молодому адресату, Риддон забыл о приличиях напрочь. Слишком уж сердечно писал полковник какому-то янки...

Ревность не зря имеет общую природу со страхом. И, так же как и страх, ее сложно контролировать, даже тогда, когда вроде бы и нужно. Джон, конечно, понимал, что в том, что отец оказывал помощь своим бывшим подчиненным, не было ничего особенно. Полковник всегда добросовестно относился к своим обязанностям и заботился о своих людях, даже после отставки. Но все же добрые отношения отца с его воспитанниками откровенно не нравились Риддону, и он считал их ненормальными. В конце концов, что эта за манера подбирать каких-то талантливых смутьянов и опекать их? Можно подумать, они не могли позаботиться о себе сами. Джон всегда ревниво подозревал, что полковник любит их так же как родных сыновей или даже побольше и вот, пожалуйста, вычитал в письме тому подтверждение - сам отец написал, что этот Нат ему дорог как сын! К тому же Риддон очень хорошо помнил дни перед смертью отца, когда тот, невзирая на нездоровье, ездил по каким-то неотложным делам. Значит, он решал проблемы какого-то сержанта Ганна в захолустном форту.

Джон глубоко вздохнул, понимая, что подобные мысли и чувства не делают ему чести. В конце концов, не ему было указывать отцу, как жить и о ком заботится. Он не мог сказать, что полковник был плохим родителем, так что любые укоры - это не более чем черная неблагодарность. Конечно, оскорбительно сознавать, что отец так любил какого-то нахального янки, но тогда ведь еще Север и Юг не воевали, а сам Нат был, наверное, еще молод и не так плох...

Впрочем, несмотря на волну эмоций, которые в нем вызвало последнее письмо полковника, Джон их никак не проявил - даже не смял злополучную бумагу, хотя этого очень хотелось. Он аккуратно сложил письмо и взглянул на помощника мэра. Возвращать ему письма Риддон пока не спешил.

- Да, - обратился он к Нату, с трудом подбирая слова, - вы говорили правду. Отец, действительно, вас очень любил, даже стал хлопотать о ваших проблемах, лежа на смертном одре. Но он всегда очень хорошо разбирался в людях, значит, тогда вы были того достойны. С этим я спорить не буду. - Джон говорил спокойно, сдерживая свои недостойные чувства, но все-таки совсем от упреков он удержаться не смог. - Но как же вы, тот, кто называет моего отца наставником, смогли поднять оружие против Конфедерации? - спросил он прямо, хотя и негромко. - Или вы не понимали, что воевали против того самого Юга, к которому он вас причислял?

Наверное, подобный наглый вопрос уже ни в какие рамки не влезал, и ждать ответа на него не следовало, но Риддон ждал. Если уж у янки хватает дерзости говорить им с Эйбби в лицо о своих близких отношениях с полковником, то пусть достанет смелости и объяснить свой выбор в прошедшей войне. Это было, конечно, сурово, но, по мнению Джона, необходимо. Чтобы решить судьбу своего дальнейшего отношения к Ганну.

Подсознательно Нат ждал этого вопроса. Более того, Джон Риддон сейчас ударил по самому больному месту, может быть, единственному по-настоящему больному. Но Нат уже тысячу раз сам себе отвечал на этот вопрос, и убедился, что любой ответ здесь будет выглядеть не более чем отговоркой, попыткой оправдаться. Было глупо и бесполезно казнить Ната за то, за что он сам себя казнил многократно, так что ничто извне уже не могло причинить ему большие страдания, чем он уже перенёс.

Тем не менее, Нат не мог просто отвернуться от сына полковника и сказать: "Это уже не важно". Джон имел право хотя бы на тот ответ, который Нат мог дать. Поэтому отставной сержант поднял голову и посмотрел на своего собеседника.

- После смерти вашего отца я несколько раз подавал прошение о переводе на Юг, - тихо, но внятно проговорил он. - Каждый раз получал отказ. Потом, едва началась война, я подал прошение об отставке... - Нат пожал плечами. - Это было глупо, моё прошение даже рассматривать не стали. А дезертировать... - Нат поднялся с кровати и подошёл, остановившись прямо перед Риддоном. Теперь он смотрел Джону в лицо, с тоской и болью, но не отводя взгляда. - Я никогда бы не смог дезертировать, я ведь приносил присягу. Да, мистер Риддон, я понимал, что воюю против... своих. И никаких оправданий у меня нет.

"Хорошенький свой, ничего не скажешь", - подумал Джон Риддон, по-прежнему строго глядя на отставного сержанта, но уже справившись со своим гневом. В конце концов, требовать от янки, северянина, дезертирства любой ценой было бы странно. Да, многие офицеры армии Союза перешли в конфедеративную армию в начале Гражданской войны и Джон не считал их дезертирами. К примеру, тот же Борегар оставил свой пост суперинтенданта Военной академии и отправился к южанам рядовым солдатом. Но он был родом из Луизианы. И все прочие перебежчики по большей части тоже были южане. Для них защищать свою страну от захватчиков было долгом, который превыше всех прочих клятв. У Ната такого оправдания не было. Риддон слегка смягчился.

- Ладно, это уже и неважно, - кивнул Джон и протянул бывшему сержанту его письма, - всё равно Конфедерации больше нет. Есть только оккупированная территория и военные округа под цифрами вместо названий штатов. Кстати, а почему вы пополнили число оккупантов, мистер Ганн? - спросил Риддон прямо. - Вы же больше не служите в армии.

Джон прекрасно понимал, что не должен задавать таких вопросов и, более того, янки не обязан на них отвечать. Но, если уж тот бросался такими громкими заявлениями о причислении себя к Югу, то, по мнению Риддона, мог бы и объяснить свое поведение. Впрочем, если бы Нат в ответ отправил своего собеседника к чёрту, тот бы не обиделся. В конце концов, отчитываться перед каждым бывшим конфедератом помощник мэра был не обязан.

Нат бережно спрятал письма, прежде чем ответить. А потом снова посмотрел на Джона.

- На Севере мне делать нечего, - сказал он. - После того, как в шестьдесят четвёртом меня разжаловали из лейтенантов, я здорово запил. Потом, в самом конце войны, примерно в начале апреля, меня перевели в форт Хемптон. Там я встретил одного капитана. Он знал меня ещё до войны, когда я тоже был капитаном, и всегда считал неблагонадёжным. Ну, и позволил себе высказаться на тему, что такая мразь, как я, кроме грязи ничего не заслуживает, и жаль, что меня вообще не расстреляли. Я его побил. За нападение на старшего офицера меня должны были отдать под трибунал. Но по случаю, в том форту остановился мистер Фланнаган. Я его знать не знал, да и он меня тоже. И всё-таки он за меня вступился, поговорил с полковником. Тот уговорил побитого офицера не подавать рапорт, пообещав, что я буду и без того строго наказан. А мне полковник посоветовал уйти, наконец, в отставку. Фланнаган сказал потом, что ему нужен сопровождающий. Я согласился. Деваться мне было некуда, а ему требовалась помощь. Так я оказался здесь. На Север я бы всё равно не вернулся.

Нехитрый рассказ Ната звучал вполне правдоподобно, и уточнять что-либо Джон не стал. Да и вторгаться в личную жизнь помощника мэра дальше было бы неприлично. Так что Риддон прекратил, наконец, задавать свои вопросы и перевел разговор на другое.

- Странные времена настали, - сказал он с легкой усмешкой, иронизируя больше над собой, чем над собеседником. - Северянам нечего делать на Севере, южане вынуждены покидать Юг... Если бы не наследство нашего дядюшки Джорджа, мы бы с сестрой уехали в Коннектикут, - пояснил Джон свое высказывание. - Университетский товарищ предлагал мне там работу.

Риддон поправил шляпу и пришел к выводу, что пора откланиваться и идти по своим делам. Хотя Джон и не понял, почему янки так спокойно и вроде как откровенно отвечает на его вопросы, но прямота Ганна ему понравилась. Нет, конечно, Риддон был далек от мысли считать помощника мэра другом - после долгой вражды нелегко примирение, даже если это вражда не отдельных людей, а целых народов. Но, по крайней мере, Джон перестал гневаться. Успокоившись, сын полковника сказал вежливо:

- Что же, спасибо. До свидания!

Сын полковника ушёл, а Нат снова сел на кровать и задумался, вертя в руках коробочку с письмами. Как ни странно, несмотря на не слишком приятные воспоминания о том, как он не встал на защиту Конфедерации, он остался доволен встречей. Правда, Джон вернул деньги, которые теперь стоило отнести Фланнагану. Но, в общем-то, было совершенно невероятно, чтобы Джон Риддон позволил себе принять от какого-то янки деньги в качестве подарка. Главное, что Нату удалось оттянуть момент с выплатой налогов, а потом Фланнаган придумал идею с Фондом, и "Мокрая Падь" осталась у своих хозяев.

Сунув жестяную коробочку с письмами обратно в кожаный мешочек и надев его на шею, Нат встал, забрал со стола деньги, и тут наконец увидел оставленный на комоде предмет. Подойдя, Нат некоторое время нерешительно трогал полотенце, в которое был завёрнут бумажный пакет. Не потому, что боялся, как бы из полотенца не выползла какая-нибудь гремучка, а потому, что не был уверен, что свёрток предназначается ему. Потом всё-таки развернул... И пришёл к выводу, что, наверное, посылка именно для него. Почему - Нат и сам не знал. Наверное, ему хотелось, чтобы это было так...