Глава семьдесят третья,
в которой Нат доводит Люси, а Джон Риддон узнаёт, что некоторые люди относятся к нему лучше, чем он того заслуживает...

27 февраля 1866 года, вторник

24 февраля, то есть, через семнадцать дней после того, как Нат был ранен, Ньютонский доктор нанёс пациенту очередной визит и пришёл к выводу, что приучать Ната к опиуму и дальше не стоит. Он и так к нему уже привык. Рана заживала, болеть она будет ещё долго, но уже достаточно терпимо, чтобы не нуждаться в постоянном приёме обезболивающих средств. Кашлять Нат тоже может ещё некоторое время, но не так мучительно и без риска для жизни. Поэтому доктор прочёл Нату небольшую лекцию о том, чем вредна опиумная зависимость, и предложил помаленьку от неё отучаться.

- Вы можете принимать опиум до полного выздоровления, - предложил доктор. - По крайней мере, будете меньше кашлять и больше спать, что для раны весьма полезно. Но чем дальше - тем сложнее вам будет от него отказаться.

- И что с этим делать? - вполне законно спросил Нат.

- Когда выздоровеете, можно будет заменять опиум алкоголем, - прямо ответил доктор. - Будете пить виски каждый раз, когда станет тянуть к опиуму.

- Ещё не хватало, - фыркнул Нат. Он прекрасно понимал, что если снова начнёт пить - это может добром не кончиться. Слишком легко он втянулся в это занятие после того, как в 1864-м его разжаловали из лейтенантов.

- Тогда терпите, - не стал спорить доктор. - Я разделю порошки опиума так, чтобы вы каждый раз получали меньшую дозу, и велю давать его вам в строго определённые часы, ни в коем случае не раньше. Постепенно вы от него отвыкнете. Но приятных ощущений я не обещаю, и вам придётся поднапрячь свою волю, чтобы противостоять влечению, которое у вас уже есть.

- А можно подробнее? - переспросил Нат зачем-то. Может быть, из-за того, что уже сейчас он чувствовал большую потребность принять лекарство, в нём проснулся вполне законный интерес к вопросу опиумной зависимости.

- Извольте, - согласился доктор, поудобнее устраиваясь на стуле...

* * *

27 февраля, три недели спустя после ранения, Нат уже достаточно хорошо себя чувствовал, чтобы полусидеть в кровати и изводить себя и окружающих. Люси уже около часа наблюдала, как он беспокойно теребит край одеяла, покусывает нижнюю губу и периодически кидает быстрые взгляды куда-то в сторону стола. На её предложения попить водички он либо не реагировал, либо отворачивал голову, будто его раздражало её внимание. По опыту зная, что это означает, Люси возвращалась к своей работе (она починяла мужнину рубашку) и старалась как могла не раздражать Ната ещё сильнее. Пару раз она всё-таки рискнула приблизиться и вытереть ему лицо влажной губкой, но чувствовала, что Нат не рычит на неё лишь потому, что сам понимает: он злится не на свою сиделку, он злится из-за того, что до следующего приёма лекарства слишком долго ждать.

- Сколько времени, Люси?

Нат повернул голову и посмотрел на женщину с плохо скрытой надеждой. Больше всего его раздражало, что болит не только внутри грудной клетки, там, где заживало его пробитое лёгкое, и где сидела под лопаткой пуля. Болело всё, особенно голова. Не сильно, но крайне занудно. Руки и ноги тоже болели, будто накануне ему пришлось в одиночку перегрузить целый склад мешков с мукой. От каждого движения головой его ещё и поташнивало, а всё, ну абсолютно всё вокруг вызывало раздражение.

- Ещё полчаса, - ласково ответила Люси. - Потерпи, пожалуйста.

- Ну так и помолчи, - буркнул Нат, закашлялся и принялся судорожным движением накручивать на палец край одеяла.

Люси поднялась, вытерла ему лицо и, не выдержав, предложила:

- Выпей сейчас. Тебе бы лучше не кашлять.

- Заткнись, сам знаю, - прохрипел Нат, вяло отмахнувшись от неё левой рукой. Правой пока лучше было не шевелить.

Люси терпеливо села обратно на стул и некоторое время не мешала Нату покашливать и терзать край одеяла. Но Нат заподозрил вдруг, что она специально затаилась, из каких-то своих тайных целей, и снова повернул голову в её сторону.

- Ты бы погуляла, - предложил он таким саркастическим тоном, с каким можно было сказать: "Шла бы ты отсюда, пока я не озверел окончательно"...

Вздохнув, миссис Берри поднялась со стула и забрала кувшин.

- Я принесу свежей воды, - пообещала она, решив, что действительно лучше выйти хотя бы на несколько минут, пока Нат не вздумал выставлять её силой.

В обнимку с кувшином, Люси вышла в коридор и тихо прикрыла за собой двери. Но на всякий случай прижалась своим маленьким ушком к щели между дверью и косяком, и прислушалась, не вздумается ли Нату попытаться встать в её отсутствие. С того момента, как он начал более-менее шевелиться, удерживать его в кровати стало проблемой. А доктор категорически запретил Нату подниматься на ноги до тех пор, пока он самолично не разрешит это делать.

Джон Риддон, как раз направлялся в комнату помощника мэра, чтобы справится о его здоровье - и озадаченно уставился на прильнувшую к двери женщину. Почему-то он сразу подумал, что у помощника мэра гости, а миссис Берри подслушивает о чём они толкуют (женщины - народ любопытный!). Оставалось решить, что делать дальше. Наверное, можно было бы с чистой совестью счесть, что Ганн занят и вернутся домой, но для очистки совести Риддон решил всё-таки осведомиться как у того дела. Поэтому он приблизился к Люси и вежливо произнёс:

- Добрый день, мэм! Я хотел бы видеть мистера Ганна. Как он себя чувствует?

Разумеется, как добропорядочный опекун, Джон был не в восторге, что его сестра, ухаживая за Натом, общается с падшими женщинами, но всё же закрыл на это глаза, приняв во внимание замужнее положение Люси и добрые отзывы о ней миссис Стенли.

Люси моментально отклеилась от двери, но не смутилась, а напротив, очень обрадовалась.

- Мистер Риддон! Добрый день, сэр! А я боюсь, как бы он не попытался встать. Доктор запретил, - объяснила она живо. - Как хорошо, что вы заглянули! - Люси отступила от двери, давая дорогу. - Мистер Ганн чувствует себя... Так себе... Сэр, вы хоть отвлеките его ненадолго, а я скоро приду.

Люси заискивающе улыбнулась, открыла двери и жестом предложила Джону заходить. Сама она при этом постаралась в проёме не показываться. Ей было неудобно, что Нат может обругать её как-нибудь при госте, а потом сам же об этом пожалеет.

- Это мистер Риддон пришёл! - громко оповестила она Ната, не высовываясь, снова улыбнулась Джону - и умчалась со своим кувшином.

Вслед за этим докладом в комнату вошел непосредственно сам мистер Риддон. Сумбурная речь миссис Берри сбила его с толку, но он понял, что мистер Ганн ничем особенно важным не занят. И, судя по поведению сиделки, находится не в самом лучшем настроении. Джон не удивился. Он достаточно дружелюбно сказал помощнику мэра "Здравствуйте!" - и внимательно на него посмотрел. Выглядел Нат гораздо лучше, чем неделю назад, так что, удовлетворенно кивнув, Риддон заметил:

- Как дела, мистер Ганн? Идете на поправку?

Рассаживаться Джон не спешил, памятуя о своих натянутых отношениях с помощником мэра - может быть, тому и не хочется видеть хозяина "Мокрой пади", кто знает. Впрочем, уходить Риддон тоже не собирался - если надо некоторое время отвлечь больного (жаль только, Люси не сказала от чего), то он отвлечет, не гордый.

Реакция у Ната была весьма непосредственная. Всё его недовольство как ветром сдуло.

- Мистер Риддон! Здравствуйте!

Нат закинул левую руку за голову, вцепился пальцами в спинку кровати и ухитрился подтянуться чуть наверх, чтобы занять ещё более сидячее положение. К сожалению, мышцы спины пришлось напрячь не только слева, так что под правой лопаткой его маневр отозвался болью. Нат невольно поморщился, ругнув про себя "проклятую слабость", но тут же совладал с собой и улыбнулся. Ему почему-то захотелось проверить, подаст ли Риддон руку, но протягивать Джону левую с точки зрения Ната было неуважительно, а правую, по понятной причине, не хотелось напрягать. И всё-таки не прошло пары секунд, как Нат решился на авантюру, поднял правую руку и протянул Риддону.

- Не представляете... как я вам рад, - с паузами проговорил Нат. - Я в порядке... ну, почти. Как вы... поживаете?

Если Люси хотела его отвлечь, то это прекрасно получилось. На ближайшие несколько минут Нат отвлёкся от мыслей об опиуме, и, несмотря на тягучую боль под лопаткой и подступающий к горлу кашель, умиротворённым взглядом смотрел на Риддона.

Как всегда, любезность Ганна слегка ошарашила Джона. Он привык, что если не любит людей и это не скрывает, то и к нему относятся холодно. Но, памятуя, что решил восстановить хотя бы хлипкий мир с помощником мэра, Джон осторожно пожал протянутую ему руку.

- Я живу вполне хорошо, - сказал он после этого, присаживаясь на стоящий у кровати стул. - Перегнал скот на дальнее пастбище, с помощью Марка посадил, наконец, кукурузу. Это было не совсем легко. Последние два года дядя не возделывал землю, - пояснил Риддон спокойно. - Так что пришлось изрядно повоевать с сорняками, а рук, как обычно, не хватает.

Джон не стал говорить, что ему не приходилось раньше заниматься земледелием (за исключением года, проведенного на хлопковой плантации у родственников), так что теперь, без опыта, ему было достаточно тяжко и он до смерти уставал. Но это было бы еще нечего - Риддон никак не мог принять решение, как распорядиться небольшим имеющимся у семьи капиталом. Вложить его в дело или оставить на черный день? В мирное довоенное время Джон бы так не сомневался, но, учитывая Реконструкцию Юга, понимал, что законодательное собрание штата под давлением республиканцев в любой момент может одобрить проект нового налога и в очередной раз потребовать внеочередной платеж. Положение раздражало Риддона и поселяло в нём неуверенность в своих силах и завтрашнем дне. Впрочем, делиться своими проблемами с Ганном Джон не собирался. Поэтому заметил только:

- Наверное, даже хорошо, что у меня нет наемных работников со стороны, ноябрьский закон о регулировании трудовых контрактов имеет слишком много лазеек для лентяев. Даже прикрикнуть на них лишний раз нельзя, иначе засудят. Нанимателей - южан, конечно же, - сделал Риддон едкую оговорку и добавил: - Хотя вам, наверное, это неинтересно, вы же воевали за свободу негров. А этот закон, кроме всего прочего, призван защищать их от жесткого обращения со стороны работодателей.

Наверное, для республиканца (или сочувствующего) подобные речи прозвучали бы как оскорбление чистой воды, но Джон просто говорил, что думал - он ведь понятия не имел, как Нат относится к неграм и каких политических воззрений придерживается. Риддон был даже готов к тому, что Ганн бросится ему доказывать, что негры - бедные угнетенные существа и республиканцы их защищают. Такое мнение было официально принято оккупационной властью и его, кстати, придерживались многие янки. По крайней мере, внешне.

Нат откашлялся, нашарил на краю кровати салфетку и вытер губы, даже не взглянув, есть ли кровь. Он и так знал, что есть. Но доктор утверждал, что это нормально и постепенно само пройдёт, и Нат не видел причин беспокоиться. Он немного отдышался, прежде чем ответить. Кашель его изматывал гораздо сильнее, чем боль, которая в общем-то была уже терпимой.

- Сэр! Если бы это сказал кто-то другой... - Нат взял паузу, и ещё чуть отдышался. - Я бы обиделся. Но вы... имеете полное право издеваться. - Он улыбнулся мягко и беззлобно. - Может, кто-то и воевал за свободу негров, кто знает. Люди падки на лозунги, а старина Эйб был горазд... их выдумывать. Но вы правы... негров сейчас защищают, как могут. Республиканцам... без этого никак. - Нат достаточно хорошо разбирался в политике, потому что внимательно следил за тем, что творится, поэтому так охотно поддержал тему. - Сами судите, рано или поздно... южные штаты перестанут быть оккупированной территорией. - Он вяло отмахнулся зажатой в руке салфеткой, снова закашлялся, но как только смог - закончил мысль: - Им... надо закрепиться. А кто за них... проголосует, кроме подлипал и негров? Вот вокруг черномазых и прыгают.

Нат с удовольствием продолжил бы тему житья-бытья Риддонов, непременно осведомился бы о здоровье Эйбби и, пожалуй, даже об этом конфедератском красавчике, Марке, к которому сейчас не испытывал неприязни. После ранения он на многие вещи стал смотреть по-новому. Но после излишне длинной речи ему нужно было передохнуть.

Наверное, более сердобольный человек, чем мистер Риддон, посочувствовал бы состоянию мистера Ганна и убрался куда подальше - чтобы не провоцировать его на дальнейшие разговоры и, как следствие, на дальнейший кашель. Но Джон слишком увлекся. Не то, чтобы до войны он интересовался политикой, но, сейчас не интересоваться было невозможно. Слишком глобальные и безрадостные перемены сулило будущее. Риддон сцепил на колене пальцы и кивнул:

- Да, поэтому радикалы так настаивают на ограничении всех бывших повстанцев в правах. Если тысячи демократов по всему Югу потеряют право голоса, то республиканцам будет легче посадить своего губернатора и протолкнуть своих людей в законодательное собрание Техаса. А там недалеко и до того, чтобы дать черным избирательные права.

Риддон вздохнул, в очередной раз осознав, что проигранная война принесла за собой полнейшую утрату независимости южанами. Конечно, нынешнее законодательное собрание, избранное еще в 1865 году имеет (по Конституции) право отказать в ратификации любой поправки, но это не более чем борьба на поражение. Всё равно чертовы янки навяжут им свои законы, и свое правительство. С легким раздражением посмотрев на Ната, как на представителя оккупантов, Джон добавил:

- Всё еще впереди, потому что пока еще Капитолий в руках южан. Пусть временный губернатор - сторонник Союза, но пока еще в законодательном собрании и Верховном Суде Техаса заседают демократы. Пусть от них мало проку и они связаны военными властями, но всё же если после следующих выборов там засядут негры и всякая белая рвань, положение станет еще хуже.

Риддон поднялся со стула и подошел к окну. Он понимал, что лучше бы ему прикусить язык и не произносить крамольных речей, но слишком злился на захватчиков. Тем более что Ганн и так имел все возможности выставить Джона мятежником и без доносов на его политическую неблагонадежность.

- Так что если вы с мистером Фланнаганом решили задержаться в Техасе, то лучше крепко держитесь за своих дружков-республиканцев, - добавил Риддон, кстати, без всякой издевки. Он не был дураком и понимал, что мэр пришел к власти явно не при помощи честных выборов.

- Сэр! У меня много недостатков, но не таких... радикальных, - съязвил Нат, хотя прозвучало его заявление вполне миролюбиво. - Дружков-республиканцев у меня нет. За мистера Фланнагана не скажу, он умеет... лавировать. Хотя, с такими перспективами, всё равно не удержится. У него личные счёты с "вольными неграми".

Нат не собирался никому докладывать, каких политических взглядов он придерживается. В армии, особенно когда стали брать верх республиканцы, Нат довольно открыто признавал себя демократом. Не ради "вызова обществу", а просто потому, что не собирался прятаться из страха, что это будет иметь для него какие-то негативные последствия. После войны, оказавшись на Юге, Нат специально никому не докладывался, что он не республиканец, потому что не хотел, чтобы кому-то пришло в голову, будто он пытается подлизаться к демократам-южанам. Но сейчас, в разговоре с Риддоном, Нат не посчитал возможным скрывать свои политические убеждения.

- Если республиканцам не понравится, что я демократ, и они выкинут меня с должности - приползу к вам на ферму. Надеюсь, не прогоните? Я могу копать землю и сажать кукурузу, если потребуется.

Нат усмехнулся, но тут же снова закашлялся, прижав к губам салфетку и повернувшись набок. Прокашлявшись, он сплюнул в салфетку, тут же сжав её в руке, отвалился обратно на подушки, не в силах сразу же что-то ещё сказать, но поднял палец, чтобы хоть как-то дать понять Джону, что разговор не окончен.

Заканчивать разговор Риддон и не собирался. Он подошел к кровати и сверху вниз посмотрел на помощника мэра. Джон понимал, что тот шутит, но шутки эти Риддону не нравились. Да и вообще, кто даст гарантию, что этот мистер Ганн (на пару со своим Фланнаганом) не заигрывают с южанами и не притворяются демократами, чтобы расположить себе окружающих? Хотя, подумав, Риддон пришел к выводу, что это не совсем разумно. Радикальные республиканцы набирают силу, в Джорджии Джону лично приходилось видеть, как некоторые особенно рьяные подлипалы чуть не в обнимку ходили с неграми. А доброе мнение южан стоило дешево, тем более, для тех, кто собирался лишь нажиться на Юге и уехать обратно, домой на Север.

Вздохнув, Джон снова опустился на стул и заметил:

- Ваши таланты, мистер Ганн, конечно, впечатляют, но на "Мокрой Пади" есть я и Марк, а в округе имеются хозяйства вообще без надежных работников. Я бы, например, на вашем месте помог миссис Маршалл, - сказал он совершенно серьезно. - В салуне говорят, что у нее на плантации не хватает рабочих рук. Это было бы правильнее.

Нат с грустью смотрел на Риддона.

- Сэр! Простите меня... за дурацкую шутку, - попросил он тихо. - Я понимаю, что... не должен даже говорить так. Не тревожьтесь, я найду, куда податься... не стану вас беспокоить.

Он отвернул голову, прикрыл глаза и несколько секунд боролся с неприятным комом в горле. Проклятая слабость! Если бы Нат был полностью здоров, не вымотался от постоянной борьбы с последствиями опиумной зависимости, с кашлем, с болью, он бы спокойнее воспринял слова Джона Риддона. А так... Риддоны не позволят ему быть рядом с собой. Но вдруг Нат подумал: кто сказал, что ему нужно быть именно там? Риддон прав, на свете много людей, среди которых можно найти себе место.

Снова повернувшись к Джону, пока тот не успел что-то ещё сказать, Нат улыбнулся совершенно открыто.

- Но один раз вы не запретите мне это сделать, - сказал он. - Если смогу... я обязательно приеду, чтобы сказать спасибо вашей сестре. Ненадолго. Так, на пару минут. Не сердитесь.

Джон вздохнул и посмотрел на Ганна. Как всё было бы проще, если этот янки вел себя как все нормальные люди! Начал бы, например, ругаться или язвить в ответ на то, что ему не нравилось. Почему-то это смиренная манера Ната необычайно раздражала Риддона. Может быть, из-за ощущения, что он чего-то не понимает в сложившейся ситуации, а может быть, и из-за непонятно откуда взявшегося чувства вины.

- Я и не собираюсь сердиться, - сказал Риддон как можно более прохладным тоном, откидываясь на стуле. - Я просто в недоумении, почему наша семья стала для вас так важна. До этого вы жили спокойно, даже не вспоминая о ней. Почему вы обижаетесь на то, что я считаю вас чужим человеком? - спросил он запальчиво. Чувство вины он постарался заглушить своими обвинениями. - Разве у меня нет на то оснований? Или, может быть, последние десять лет вам было хоть какое-то дело до того, живы дети полковника Риддона или мертвы?

Нат выслушал всё с тихой покорностью. Ему было жаль Джона. Тот так непосредственно выказывал свою детскую обиду. Ну, чисто ребёнок, который встречает "загулявшего" лет на десять отца упрёком: "Тебе не было до меня дела!" Почему-то Эйбби казалась Нату более взрослой, чем её брат. В Эйбби был прочный внутренний стержень Риддонов, который пока ещё не сформировался у Джона. Может быть, женщины действительно быстрее взрослеют, особенно когда на них наваливаются испытания войны и оккупации, смерти ближних, страданий и крови, на которые они вынуждены смотреть. Эйбби обладала силой духа своего отца, а Джон всё ещё оставался мальчишкой.

Нату захотелось как-то успокоить Джона, но где взять слова, которые не обидели бы парня ещё больше? Он был похож на кактус, который выставляет во все стороны острые иглы, чтобы защитить нежную, беззащитную к любому уколу сердцевину. Несмотря на весь свой опыт общения с людьми, Нат не мог найти нужных слов, чтобы не затронуть снова ранимую душу Джона Риддона. Поэтому Нат и не стал искать слова. Он с усилием приподнялся в сидячее положение, дотянулся до руки Джона и пожал его запястье дружеским, успокаивающим жестом...

И опустился обратно на подушки, совершенно обессиленный.

От жеста Ганна (достаточно неожиданного в такой ситуации), Джон вздрогнул, ощутив знакомое чувство растерянности. Ему в очередной раз показалось, что Нат не воспринимает его слова всерьез. Риддон понимал, что не без оснований. Его учили сохранять холодную голову в любых ситуациях, не выплескивая порывов своей неспокойной и страстной души наружу. Обычно Джону это и удавалось, но проблемы отношений с отцом были его больным местом. Война и Реконструкция притупила метания от любви до ненависти, но последствия детских обид на отца сказывались на его поведении до сих пор. Джон мнил себя пострадавшим от отцовского пренебрежения. Умом он понимал, что даже думать так - черная неблагодарность. Многие отдали бы всё что угодно, чтобы хоть на день стать сыновьями полковника Риддона. Почему же он не чувствует ни счастья, ни признательности?

Эти вопросы давно мучили Джона. За суетой, он не обращал на них внимания. Тем более, сейчас в окружении других людей, в совершенно другом штате. Но, наверное, встреча с Натанаэлем Ганном, одним из тех, кого отец любил и опекал, жертвуя своими собственными интересами, заставила холодных призраков прошлого Джона Риддона снова подняться из могил. Понимая, что вышел из себя и наговорил лишнего, Джон сказал хриплым голосом:

- Извините за грубость, сэр, мне не стоило так говорить.

Риддон глубоко вздохнул, загоняя демонов своей души куда-то вглубь, и посмотрел на свое поведение другим взглядом. Что он себе позволяет? Притащился к больному человеку, едва идущему на поправку и набрасывается на него с упреками (по чистой-то совести, не имеющими к нему никого отношения). Разве это достойно?

- Вы молчите... Вам совсем плохо? - осведомился Джон заботливо, заглушая чувство вины. - Может быть, дать воды?

Наверное, если бы Нат Ганн сказал Риддону "пошел ты к черту", тот бы не обиделся, посчитав, что получил по заслугам.

Но Нат сказал только:

- Да, пожалуйста.

Пить хотелось изрядно, да хорошо ещё, что утащив кувшин, Люси оставила на столе кружку с остатками воды. После того, как Джон помог ему утолить жажду, Нат добавил:

- Это вы меня извините, сэр.

Люси постучалась и сразу же зашла. Она задержалась на улице, потому что у неё осведомились о здоровье Ната и пришлось остановиться и сделать обстоятельный доклад. Зато теперь миссис Берри была полна энтузиазма и готова дальше терпеть капризы больного.

- Спасибо, сэр! - сказала она Риддону. - Вы так добры! Теперь уже я дам ему лекарство, и пусть поспит.

Порошки опиума сиделки, по настоянию доктора, запирали в комод, на ключ. Люси открыла ящик, достала один порошок, заперла остальные и пошла разводить лекарство водой, чтобы больному было легче его проглотить. Нат как-то сразу отвлёкся от Риддона, зато стал внимательно следить за манипуляциями Люси. А когда она подошла, тихо проговорил:

- Не сердись, ладно?

- Да что ты, Нат! Я всё понимаю, - уверила его миссис Берри.

Джон сообразил, что пора убираться. Несмотря на то, что свой долг он выполнил - о здоровье больного справился, беседой (пусть и неприятной) его отвлек - Риддон чувствовал себя раздосадованным. Опять он не сдержался, выставил себя в дурном свете и повел недостойно. Но изменить уже ничего нельзя, миссис Берри ясно сказала, что больному надо спать, да и не был Джон уверен, что скажет еще что-то умное. Скорее всего, опять против воли нахамит.

- Я, пожалуй, пойду, - озвучил свое намерение Риддон. - Поправляйтесь, мистер Ганн. Я вас потом еще навещу, если не возражаете, - пообещал он.

Джон повернулся к выходу. Он не мог сказать, что помирился с помощником мэра, как намеревался, но посчитал, что для первого раза сойдет.

Нат был не в состоянии громко прощаться, поэтому что-то шепнул Люси, и она живенько подскочила к Риддону, так что он не успел дойти до двери.

- Сэр! Мистер Ганн просил сказать, что он вам благодарен, и чтобы вы приходили, - перевела она слова помощника мэра.

Улыбнувшись и поклонившись Джону, миссис Берри резво вернулась обратно к кровати, и принялась поить Ната лекарством.